Кавказские богатыри (Немирович-Данченко)/Шамиль/ДО
| ← Милость! | Кавказскіе богатыри — Шамиль | Нина за работой → |
| Источникъ: Немировичъ-Данченко В. И. Кавказскіе богатыри. Часть вторая. Въ огневомъ кольцѣ. — М.: Изданіе редакціи журналовъ «Дѣтское чтеніе» и «Педагогическій листокъ», 1902. — С. 33. |
Когда солнце садилось за горы, и на рубиновомъ морѣ заката, рѣзкія и черныя, опредѣлились и ихъ утесистыя вершины — въ долинѣ рѣки Самура приказано было строиться всѣмъ войскамъ Шамиля. Феварисъ[1] изъ кабардинцевъ и чеченцевъ стала налѣво, межщитъ[2] — направо. Альфъ[3] отъ альфа отдѣлялись интервалами, точно такъ-же, какъ хамса-міа отъ другихъ[4]. Меньшими разстояніями были ограничены міи[5]… Впереди стояли на извѣстныхъ пунктахъ райсулъ-альфы — командиры полковъ — тысячники, за ними райсу-хамса-міи — пятисотники и уже у самыхъ клановъ сотники — райль-міи и рансу-хамсинъ — пятидесятники. У тысячниковъ и пятисотниковъ на груди блестѣли серебряные круги съ арабскими надписями, гласившими: «Брось малодушіе, предавшись войнѣ. Терпи ея невзгоды, — нѣтъ смерти безъ назначенія!» Въ серединѣ круга значилось имя командира. На остальныхъ начальникахъ, тоже серебряные, висѣли полумѣсяцы съ ихъ фамиліями… Значки тихо вѣяли… Подымавшійся вѣтерокъ слегка колыхалъ ихъ зеленые, шитые арабскою вязью треугольники… Впереди, въ ожиданіи великаго имама, на статныхъ коняхъ сидѣли его наибы, увѣшанные орденами, созданными Шамилемъ для своихъ храбрецовъ. Эти отличія состояли изъ звѣздъ, полумѣсяцевъ съ саблями подъ ними, серебряныхъ разноугольниковъ — подъ чернью, — со стихами изъ корана и надписями, въ родѣ: «Кто думаетъ о послѣдствіяхъ, тотъ никогда не можетъ быть храбръ» или «нѣтъ силы, нѣтъ крѣпости, кромѣ Бога единаго»… На груди Хатхуа висѣла звѣзда съ арабскою вязью внутри, гласившей: «Нѣтъ Хатхуа храбрѣе, нѣтъ сабли его острѣе» и ниже: «Этотъ герой искусенъ въ войнѣ и львомъ бросается на враговъ, не считая ихъ».
Но впереди всѣхъ съ лопатами въ рукахъ стояли въ черныхъ чалмахъ своихъ «палачи»… Войска безмолвствовали. Приказъ послѣднимъ выйти и ждать имама наполнялъ всѣхъ смутнымъ предчувствіемъ чего-то ужаснаго…
Ждать пришлось не долго…
Имамъ показался вдали, но пѣшкомъ, въ изорванной черкескѣ, надѣтой на голую грудь и безъ оружія…
На бритой головѣ его не было ни папахи, ни чалмы…
Съ выраженіемъ глубокаго горя, онъ шелъ, опустивъ внизъ голову и, повидимому, ничего не замѣчалъ передъ собою… За нимъ двигались въ такихъ-же изодранныхъ одеждахъ муллы и мутелимы… Много времени прошло, и ночь уже наступила, когда имамъ добрался, наконецъ, до середины расположенія своихъ войскъ. Факелы горѣли вокругъ него, и, дымясь, красные языки ихъ пламени выхватывали изъ мрака суровыя лица и мощныя фигуры наибовъ…
— Глашатаи, созовите всѣхъ начальствующихъ до пятидесятниковъ! — приказалъ Шамиль.
Глашатаи кинулись во всѣ стороны, и скоро ихъ гортанные и хриплые крики, словно клекотъ кречетовъ, раздались и направо и налѣво…
Отъ войскъ отдѣлились испытанные воины и подошли къ имаму.
Повелитель Чечни и Дагестана стоялъ неподвижно посреди нихъ, не подымая глазъ. На его лицѣ было написано отчаяніе. Открытая грудь носила царапины отъ ногтей… Длинная борода была выпачкана грязью. Когда всадники февариса стали позади сплошною стѣною, Шамиль поднялъ голову и зорко оглядѣлъ всѣхъ. Онъ заговорилъ тихо прерывающимся и усталымъ голосомъ, точно каждое слово ему стоило страшныхъ усилій и труда… Порою онъ выдерживалъ паузы и хватался за грудь рукою, подымалъ глаза къ небу, точно оттуда ожидая вдохновенія… Тамъ уже сіяли вѣчные іероглифы созвѣздій, и прямо надъ головою Шамиля зловѣще кровавымъ свѣтомъ горѣлъ Альдебаранъ…
— Правовѣрные!.. Нѣтъ бога, кромѣ Бога и Мухамедъ пророкъ его!.. Позоръ нашего пораженія наполнилъ смятеніемъ мою душу… Аллахъ обѣщалъ мнѣ побѣду, но въ рѣшительный часъ отвратилъ отъ меня лицо свое. Мухамедъ — въ таинствѣ хахиката — явился мнѣ и препоясалъ меня священнымъ мечемъ и коснулся руки моей въ ознаменованіе торжества надъ гяурами, ожидающаго насъ… Вотъ она, эта рука, вотъ этотъ знакъ!..
И онъ высоко поднялъ руку и показалъ на ладони красное пятно отъ обжога…
— Огонь отъ перста его проникъ меня всего, и я послалъ доблестнаго льва Хатхуа собрать васъ всѣхъ и идти, чтобы взять готовую жатву вражьихъ головъ. Нива стояла готовой — жнецы пришли, но серпы выпали изъ ихъ рукъ, и они отступали въ страхѣ передъ нею. Что случилось такое? Почему обѣтованіе Господа не исполнилось? Кто наполнилъ страхомъ сердца ваши, отнявъ мощь у вашихъ рукъ? Почему это жалкое воробьиное гнѣздо, — указалъ онъ по направленію къ крѣпости, — стоитъ еще, когда на него набросились лучшіе орлы горъ, съ стальными когтями, съ заостренными желѣзными клювами?.. Что случилось?..
Онъ опять поднялъ голову вверхъ…
Подъ перебѣгающимъ краснымъ блескомъ факеловъ видны были конвульсіи его лица и порывистое дыханіе исцарапанной груди…
— Я падалъ передъ Аллахомъ во прахъ… Цѣлые часы я лежалъ передъ нимъ, и Всемогущій не явился мнѣ! Я въ скорби и смятеніи призывалъ пророка, но и онъ не посѣтилъ меня… Я разодралъ тѣло свое ногтями, я грязью посыпалъ главу, я уничижался передъ младшими пророками, я взывалъ къ четвертому изъ имамовъ Зейналъ-Абиддину, — но всѣ они были глухи. Ни одинъ голосъ съ высоты не раздавался мнѣ въ отвѣтъ, и только горный вѣтеръ, какъ шайтанъ, смѣялся и свисталъ кругомъ, да снизу доносились стоны и вопли нашихъ, умирающихъ и раненыхъ… Я воззвалъ къ моему покровителю Омару… Я крикнулъ Алію: «слышишь-ли ты меня?», но Омаръ молчалъ, и Алій не слышалъ… Неужели мы оставлены Богомъ и его пророкомъ?.. Неужели надъ нами нѣтъ болѣе его покрова и милосердія?..
— Аллахъ, Аллахъ! — воскликнулъ онъ, царапая себѣ лицо. — Неужели ты хочешь стать Богомъ и защитникомъ невѣрныхъ!..
И онъ точно сталъ прислушиваться…
Но долина молчала, задумчиво безмолвствовали горы… По верхушкамъ деревьевъ крался вѣтеръ, тихо шелестѣли знамена и значки… Вздрагивали лошади и бряцали оправленными въ серебро уздечками… Все краснѣе и краснѣе разгорался зловѣщій Альдебаранъ, и изъ-за вершинъ Шахдага засверкали семь очей Большой Медвѣдицы…
— Молчитъ Аллахъ… Оставилъ меня пророкъ его… Правовѣрные!.. Я, чтобы лучше слышать голосъ Бога, всходилъ на утесы… Мнѣ осталось одно: какъ жалкій червь, я уйду въ землю, зароюсь въ ней и тамъ — въ смрадѣ и униженіи, буду ждать Его милости… А вы стойте тутъ до утра, и горе тому, кто скажетъ слово или оставитъ свое мѣсто… Стойте и молитесь безмолвно… Если-бы на васъ обрушились всѣ силы Эблиса, — молчите; если-бы буря заревѣла надъ вами, и молніи стали поражать васъ, — стойте!.. Хатхуа, наибъ Юсуфъ, Асланъ-бекъ… вы проведете эту ночь близъ меня и да будете вы моими очами и памятью… Еще разъ: горе тому, кто сойдетъ съ мѣста или скажетъ хоть одно слово!..
Онъ далъ знакъ палачамъ. Тѣ быстро заработали лопатами…
Черезъ часъ, въ теченіе котораго Шамиль лежалъ на землѣ, распростершись въ безмолвной молитвѣ, они вырыли глубокую яму. Шамиль вошелъ въ нее… Они прикрыли его досками угломъ надъ нимъ и, согласно заранѣе отданному приказанію, засыпали ихъ сверхъ землей, разумѣется, оставляя незамѣтные промежутки. Ужасъ охватывалъ войска… Глашатаи каждое слово, сказанное Шамилемъ наибамъ и начальникамъ, передавали пѣхотѣ и кавалеріи… Какой-то гулъ отдаленныхъ вздоховъ проносился по долинѣ.[6]
Альдебаранъ сдвинулся съ мѣста, семь очей Медвѣдицы свершили часть обычнаго круга. Ярко загорѣлся мечъ Оріона… Блистательный Сиріусъ — этотъ «алмазъ на перстнѣ Божьемъ» — показался надъ горами… Луна выступила и все кругомъ облила мечтательнымъ и нѣжнымъ свѣтомъ… Застрекотали кузнечики въ травѣ, запѣли цикады на деревьяхъ, громче изъ глубины ущелій зароптали горные потоки. Съ сухимъ шорохомъ снялась и полетѣла саранча… Свѣтляки вспыхнули въ кустахъ… Буль-буль[7] вдругъ запѣлъ въ вершинѣ гранатныхъ деревьевъ и долго серебряными трелями наполнялъ мистическое безмолвіе ночи… А двѣнадцать тысячъ пѣшихъ и всадниковъ не смѣли двигаться и стояли молча надъ страшною могилою живого имама. Кони фыркали и встряхивали головами… Копыта ихъ нетерпѣливо скребли землю, слышался шорохъ, — тысячи пѣшихъ переминались на мѣстѣ, когда ноги у нихъ затекали. Но никому не приходило въ голову оставить мѣсто, сѣсть или отойти въ сторону… Смерть ждала ослушниковъ, да и кромѣ того благоговѣйное чувство оковывало самыя непокорныя души… Даже плохо дисциплинированные дидойцы, въ своихъ звѣриныхъ шкурахъ, не отводили глазъ отъ свѣже-засыпаннаго холма, подъ которымъ, какъ червь въ землѣ, въ уничиженіи и смрадѣ великій имамъ Чечни и Дагестана, повелитель народовъ отъ горъ до Терека, отъ моря и до моря — покрытый перстью земной, молилъ Аллаха объ откровеніи… Также и муллы, какъ изваянія, стояли около… Нужна была вся восточная покорность судьбѣ, все безстрастіе, чтобы выдерживать этотъ искусъ… Хорошо было заднимъ рядамъ лезгинской пѣхоты, прислонившимся къ скаламъ — передніе чувствовали, что земля точно начинаетъ колыхаться подъ ними, уходить у нихъ изъ-подъ ногъ…
Мѣсяцъ уже поднялся высоко…
Мягкимъ свѣтомъ его облитыя, вставали вершины Дагестана. Чернѣли ихъ утесы, свѣтились ледники… Бѣлый паръ клубился со дна пропастей, пелена мглы лежала впереди надъ низиною Самура… Ущелья кутались въ туманъ, и только боковыя скалы прорѣзывались, точно хотѣли уйти отъ него въ недосягаемую высоту… Упершись локтями на ружья, утвержденныя дулами въ землю, стояли лезгины… А ночь все длилась и длилась, и, казалось, не будетъ ей конца, голубой и мечтательной царицѣ міра, такъ нѣжно и ласково прохладными устами касающейся разгоряченнаго чела земли…
Какая тишина! Такъ тихо, что съ башенъ и стѣнъ осажденной крѣпости доносятся крики часовыхъ… Чу! гдѣ-то тявкнула собака… Какая тишина! Въ ней есть что-то страшное, томительное… Молчатъ горы, — въ складкахъ ихъ тысячи джиновъ притаились въ ожиданіи жертвы… Въ эти часы изъ глубины черныхъ пещеръ выползаютъ змѣи и тоже подстерегаютъ на горныхъ склонахъ путниковъ… Хоть-бы какой-нибудь рѣзкій и громкій звукъ нарушилъ тягостное очарованіе, снялъ колдовство зловѣщаго безмолвія… Сонъ ходитъ волнами, одуряя головы всѣхъ этихъ людей… Но они борются съ нимъ… Спящаго ждетъ смерть. Всадникамъ еще хуже. Сидя въ сѣдлѣ, хорошо спится, но страхъ, оковывая ихъ, не даетъ имъ сомкнуть глазъ…
Имамъ молитъ Аллаха…
Быть можетъ, Всемогущій услышитъ его, сойдетъ къ нему во тьму…
Союзъ между Нимъ и повелителемъ «отъ моря и до моря» будетъ возстановленъ, — и Азраилъ тотчасъ-же поразитъ виновника… Хотя-бы крикъ ночного намаза раздался въ воздухѣ… Но, во-первыхъ, намазъ въ войскахъ отмѣненъ, а во-вторыхъ, муллы должны безмолвствовать, какъ и всѣ остальные…
Томительная ночь казалась безконечной, но когда, наконецъ, со стороны моря повѣяло холодомъ, и востокъ поблѣднѣлъ, а на вершинѣ Шахдага загорѣлись первые лучи просыпавшагося дня, — когда тѣни дрогнули, и потускли звѣзды, и даже кровожадный Альдебаранъ сомкнулъ зловѣщее око, — муллы и муэззины съ мутелимами и будунами затянули свое «ля-иллахи-иль-Аллахъ». Старшій изъ нихъ подошелъ къ могилѣ имама и, три раза стукнувъ въ нее посохомъ, воскликнулъ:
— Живъ-ли еще возлюбленный Богомъ?..
Но оттуда не раздалось ни слова въ отвѣтъ.
Муллы отошли. Встрепенувшіеся было конные и пѣшіе, наибы и простые лезгины опять погрузились въ мрачное безмолвіе. Скоро всѣ вершины горъ заалѣли и засіяли… По скаламъ и утесамъ ихъ живою кровью сбѣжали розовые лучи въ горныя долины… Муллы опять постучались къ имаму.
— Живъ-ли еще возлюбленный Богомъ?
И вновь онъ не подалъ голоса.
Уныніе охватывало всѣхъ… Хатхуа и преданные повелителю Чечни и Дагестана наибы встревожились. Они теперь не отводили отъ холма взглядовъ, полныхъ ужаса и опасеній… Наконецъ, солнце поднялось надъ ущельемъ между Шахдагомъ и Баиръ Дервишемъ, ущельемъ, по которому можно было дойти до Каспія. Цѣлая рѣка ослѣпительнаго свѣта оттуда залила долину… Дрогнули ея туманы, проснулся веселый жаворонокъ въ травѣ…
— Живъ-ли еще возлюбленный Богомъ?..
И вдругъ изъ-подъ земли раздался отвѣтъ:
— Хвала Аллаху, даровавшему моимъ очамъ свѣтъ!..
Лопаты палачей заработали опять, доски были откинуты… Весь засыпанный землей, изнеможенный, поднялся изъ-подъ нихъ Шамиль… Опираясь на наибовъ Юсуфа и Хатхуа, онъ вышелъ изъ могилы… Теперь все кругомъ замирало въ ожиданіи откровенія… Посѣтилъ-ли Богъ имама?.. Далъ-ли ему новые обѣты?..
— Правовѣрные!.. Нѣтъ бога, кромѣ Бога, и Магометъ пророкъ его!.. Сжалился Аллахъ надъ своими рабами и послалъ мнѣ въ мракъ и персть земную ангела… Всю ночь мы бесѣдовали съ нимъ… И велики были и страшны слова, услышанныя мною… Огнемъ палили они мою душу… И долго я плакалъ и долго молилъ, и ангелъ Аллаха опять подымался къ небу и вновь принесъ мнѣ велѣнія Всемогущаго… И опять я плакалъ, потому что онъ хотѣлъ истребить народъ свой, — наслать на него смерть и униженіе, плачъ и рабство. Велика была мѣра гнѣва Его, такъ велика, что наполнить эту чашу не хватило-бы всѣхъ горъ Дагестана… И опять я плакалъ и молился, и ангелъ на темныхъ крылахъ еще разъ подымался къ Аллаху… И смиловался Вѣчный, имя которому Аднъ. Занесенная рука Его опустилась, мечъ изъ нея выпалъ и лежитъ у Его ногъ въ ожиданіи. Пророкъ — подъ самое утро, — когда впервые муллы взывали ко мнѣ, слетѣлъ на своемъ огненномъ конѣ и коснулся меня и приказалъ возвѣстить вамъ истину… Злодѣи и слѣпые, безсмысленные слуги шайтана! Доколѣ вы будете смрадомъ грѣховъ наполнять вселенную?.. Вонь отъ вашихъ душъ поднялась до райскихъ вратъ и отравляетъ тамъ воздухъ блаженныхъ… Нѣтъ числа вашимъ преступленіямъ, — они велики, какъ море, высоки, какъ горы, покрытыя снѣгами, глубоки, какъ пропасти, гдѣ до сихъ поръ еще никто не отыскалъ дна… Въ каждомъ изъ васъ грѣховъ болѣе, чѣмъ песку у моря, они, какъ злые коршуны, летаютъ и заклевываютъ немногое доброе, что еще осталось у васъ… Знайте-же и трепещите!.. Господь хотѣлъ истребить васъ всѣхъ до единаго мечами невѣрныхъ… Онъ хотѣлъ вооружить силою своею руки гяуровъ, — и вы видѣли, что было вчера… Онъ уже отвратилъ отъ васъ лицо, — и въ это самое утро была опредѣлена общая гибель ваша… Отчего вы были побѣждены, отчего врагъ гналъ васъ, какъ подлыхъ чекалокъ, отъ своихъ стѣнъ? Потому что нѣтъ въ народѣ вѣры въ силу Аллаха, потому что весь вашъ путь на землѣ есть путь грѣха и преступленія! Что было-бы съ вами и не только съ вами, но и съ вашими нагорными аулами и всѣми, кто тамъ ждетъ теперь радостной вѣсти о побѣдѣ и получитъ только вѣсть о своемъ сиротствѣ?.. Что было-бы, говорю, съ вами и съ ними, если-бы я не могъ умолить Аллаха еще на нѣсколько дней отложить свою месть?.. Лицо Его еще не обращено къ вамъ, — Онъ три ночи будетъ ждать, чтобы сердца ваши умилились передъ гнѣвомъ Его и души ваши наполнились чистыми водами вѣры… Вамъ данъ срокъ и, несчастные, съумѣйте употребить его для вашего спасенія… Смотрите, — огонь уже подходитъ къ сухому камышу… Уже тлѣетъ онъ… Еще разъ пахнетъ вѣтромъ, и останется одна зола… Азраилъ надъ вами, — вы его не видите, а я вижу его и блескъ его меча, громаднаго, какъ Каспійское море въ длину, и невыносимый свѣтъ его глазъ, каждый изъ которыхъ болѣе солнца, встающаго надъ горами… Я вижу его до послѣдней складки его платья… Конь подъ нимъ нетерпѣливо кусаетъ удила… Три дня грозный ангелъ смерти будетъ ждать повелѣній Божіихъ… Покайтесь, исправьтесь, несчастные!.. Я вижу его, но блескъ его невыносимъ моему взгляду… Аллахъ, Аллахъ!..
И вдругъ Шамиль въ конвульсіяхъ и судорогахъ упалъ на землю…
Народъ съ ужасомъ смотрѣлъ, какъ его всего било, какъ пѣна выступала на его губахъ, а остеклѣвшіе глаза закатывались подъ вѣки, обнаруживая одни бѣлки…
— Азраилъ! Азраилъ!.. — выкрикивалъ онъ. — Оставь ихъ, уйди отъ нихъ!.. — и снова падалъ въ конвульсіяхъ.
Когда припадокъ его окончился, Шамиль, точно проснувшійся, оглядѣлся.
— Что со мною было? — спросилъ онъ Хатхуа.
— Ты видѣлъ ангела смерти надъ нами…
— Да… Всякій разъ, когда его встрѣчаю, со мною дѣлается тоже… Подайте мнѣ воды!..
Онъ съ жадностью сдѣлалъ нѣсколько глотковъ и привсталъ, опираясь на кабардинскаго князя… Потомъ задумался и долго стоялъ такъ… Наконецъ, точно вспомнивъ что-то, онъ съ усиліемъ проговорилъ:
— Хатхуа, позови палачей!..
Тѣхъ и звать нечего было, — они находились около…
Шамиль вышелъ опять изъ окружавшей его толпы и крикнулъ народу:
— Правовѣрные!.. Я здѣсь передъ вами!..
Невѣдомо, откуда у него брались силы послѣ такихъ припадковъ, какъ этотъ… Безмолвные, блѣдные, трепеща отъ ужаса, стояли лезгины… Многимъ изъ нихъ казалось, что ихъ уже касается пола одеждъ ангела смерти… Склонивъ головы на грудь и сложивъ руки, благоговѣйно сидѣли на коняхъ чеченцы… Всѣ ждали, что еще должно совершиться… Для чего вновь были призваны палачи?.. Изъ наибовъ даже каждый боялся за себя и не безъ страха слѣдовалъ за нимъ.
— Правовѣрные!.. Я здѣсь передъ вами свидѣтельствую славу Аллаха и Магомета, пророка его… Въ коранѣ сказано: «Да не пройдетъ ни одно злое дѣло безъ наказанія на землѣ, дабы Господь тамъ не потребовалъ въ немъ страшнаго отчета на судѣ Своемъ». И далѣе, Алій восклицаетъ: «грѣхъ народа на вождяхъ его»… По моей молитвѣ, Азраилъ отошелъ отъ васъ… Я вижу теперь только его тѣнь за Шахдагомъ… Она, какъ тѣнь отъ орлинаго крыла, дѣлается все меньше… Аллахъ вернулъ его къ себѣ, — о ваши грѣхи, отсутствіе вѣры, несоблюденіе правилъ шаріата и тариката, кумовство съ гяурами, пьянство, потому что вы пьянствуете, куреніе, потому что вы курите эту сатанинскую траву, все это вопіетъ къ нему и свидѣтельствуетъ противъ васъ. Сегодня всемилосердый Аллахъ помиловалъ васъ… Но завтра онъ можетъ вспомнить всѣ ваши мерзости передъ нимъ и разгорѣться мщеніемъ, — и вновь онъ даруетъ побѣду невѣрнымъ и навѣки отвратитъ отъ васъ лицо… Грѣхъ народа на вождяхъ его… Посему я принимаю на себя вашъ грѣхъ и сейчасъ передъ вами понесу за него кару… Мулла Керимъ, раздѣнь меня до пояса!..
Лезгины оцѣпенѣли… Чеченцы, уже знакомые съ пріемами Шамиля, — невольно закрыли глаза…
— Хатхуа, милый сынъ мой, держи мою чалму, — потому что, доколѣ я не потерплю кары за весь народъ мой, я буду недостоинъ надѣть ее… Палачи, бейте меня воловьими жилами… Пусть каждый изъ васъ дастъ мнѣ пятьдесятъ ударовъ… Но помните: тому горе, кто станетъ наносить ихъ слабо… Голова упадетъ съ его плечъ, какъ спѣлый плодъ дерева… Я страдаю за народъ, за его грѣхи, и муки мои должны быть велики… Аллахъ, — воззри на кровь мою, пролитую за этихъ грѣшниковъ. Магометъ, — примирись съ ними… Я искупаю ихъ вину…
Обнаженный до пояса, могуче сложенный, Шамиль стоялъ гордо и прямо передъ дружинами.
— Во славу Аллаха начинайте… Ты, Мурадъ…
Здоровый дидоецъ, съ воловьими мускулами и шеей, подошелъ… Онъ поклонился Шамилю…
— Прости, имамъ!..
— Прощаю, ради Бога!..
Высоко взвился бичъ въ воздухѣ и оставилъ красную полосу на спинѣ у имама, слѣдующій вырвалъ у него клокъ кожи съ мясомъ… Мы не будемъ описывать всей этой страшной казни, которую Шамиль выносилъ стоически… Палачи не смѣли бить его слабо. Они знали, что въ Хунзахѣ, при такихъ же условіяхъ, онъ приказалъ перерѣзать горло невѣрному исполнителю его воли за то, что удары того были слишкомъ легки… Когда боль стала невыносима, Шамиль воскликнулъ:
— Пой со мной, народъ мой! — и твердымъ, сильнымъ голосомъ началъ священный гимнъ тариката:
«Обнажи свой мечъ, народъ, — |
Грозно росъ этотъ напѣвъ, подхваченный двѣнадцатью тысячами голосовъ… Шамиль, казалось, забылъ личную свою муку въ этомъ восторженномъ взрывѣ боевого чувства къ небесамъ. Онъ пѣлъ подъ свистъ бича, въ то время, когда кровь ручьями бѣжала по его спинѣ и плечамъ… Онъ пѣлъ, когда ему бы слѣдовало кричать отъ невыносимаго, адскаго страданія… Когда, наконецъ, искупленіе народнаго грѣха кончилось, и «мерзость его на вождѣ» была наказана, къ Шамилю подошелъ хакимъ — чеченецъ-докторъ…
— Не надо, — остановилъ его Шамиль. — Господь, простившій народъ мой, залечитъ самъ мои раны, — и надѣлъ платье на истерзанное тѣло…
— Аллахъ шлетъ вамъ свою милость!.. Исповѣдайте Его… — крикнулъ онъ.
— Нѣтъ бога, кромѣ Бога, и Магометъ пророкъ его! — отвѣтили ему присутствующіе.
— Зейналъ-Абиддинъ, посланецъ пророка, шепнулъ мнѣ въ ухо сладкую вѣсть: «Невѣрные будутъ разбиты, и Аллахъ отнынѣ предаетъ ихъ въ наши руки»… Слава Аллаху… Но вы всѣ три дня и три ночи должны соблюдать постъ… Ѣсть съ вечернею звѣздою и только конопляныя лепешки. Ни мяса, ни бузы… Слышите-ли вы меня?..
— Слышимъ…
— Клянетесь-ли исполнить все сказанное?..
— Клянемся…
— Пусть же погибнетъ тотъ, кто нарушитъ клятву, а я больше уже не отвѣтчикъ за васъ передъ Аллахомъ…
Трехдневное ожиданіе было очень ловко задумано Шамилемъ.
Онъ зналъ, что отъ племенъ Адыге идутъ къ нему всадники мюриды… Пока будетъ длиться постъ, они соединятся съ массой, страшно нафанатизированной имъ. Зрѣлище добровольной казни и пребываніе въ землѣ имама довели вѣру въ него до апогея… Теперь самый трусливый изъ лезгинъ пошелъ бы на вѣрную смерть по одному мановенію его бровей…