Карл Фохт (Агафонов)/ДО

Карл Фохт
авторъ Валериан Константинович Агафонов

Опубл.: 1895. Источникъ: az.lib.ru

КАРЛЪ ФОХТЪ.

Да, были люди въ наше время, Могучее, лихое племя — Богатыри, не вы… "Бородино", Лермонтовъ.

Мнѣ кажется, что изслѣдованіе само по себѣ и для себя, безъ результатовъ для жизни, безъ пользы для массъ, заслуживаетъ столько же уваженія, сколько напрасное копанье въ землѣ, которому ипохондрикъ можетъ, пожалуй, ежедневно удѣлять время, чтобы расшевелить свои застоявшіеся соки. Тогда только работа получаетъ право на уваженіе, когда оказываетъ какую-либо пользу ближнему. "Лекціи о человѣкѣ". Карлъ Фохтъ.

I.

«Могучее, лихое племя, — богатыри, не мы», невольно думалъ я, глядя на погребальную колесницу съ останками Карла Фохта, неутомимаго борца за свободу и знаніе, безпощаднаго врага всякаго лицемѣрія и всякихъ пережитковъ…

Небольшая площадка передъ университетомъ, — кругомъ колесницы, покрытой цвѣтами, студенты въ синихъ, красныхъ и зеленыхъ беретахъ, съ красивыми знаменами различныхъ корпорацій, представители женевскаго кантона, профессора, родственники покойнаго, — торжественныя рѣчи… много рѣчей… Прекрасный день, прекрасное голубое небо, и все же какъ-то тускло и вяло, не чувствуешь той торжественности, которая даже въ печальныя минуты какъ-то возвышаетъ и объединяетъ людей.

Безцвѣтныя лица, безцвѣтныя рѣчи…

Полвѣка прошло лишь съ тѣхъ поръ, какъ Карлъ Фохтъ началъ свою дѣятельность, и какая страшная разница: онъ глубоко вѣритъ въ силу человѣческаго разума и въ свои собственныя силы; онъ просто и ясно смотритъ на міръ; онъ наслаждается жизнью и стремится сдѣлать ее пріятной для себя и для другихъ; у него есть свои идеалы, и бьется онъ за нихъ безстрашно и настойчиво, не щадя силъ, не боясь смерти; онъ безпощаденъ къ врагамъ, но и въ нихъ уважаетъ личность. Мы же — современная европейская интеллигенція — потеряли всякую вѣру и прежде всего не вѣримъ въ самихъ себя, мы тоже любимъ жизнь, но портимъ ее и себѣ и ближнему, въ основѣ этой любви лежитъ боязнь смерти; идеалы, за которые мы могли бы лечь костьми, растаяли исчезли… и у насъ бываютъ враги, но бьемся мы съ ними безъ, страсти, безъ убѣжденія, какъ будто по обязанности, мы съ удовольствіемъ бы уничтожили ихъ, если бы для этого достаточно было одного желанія…

Конечно, всегда бываютъ исключеніями въ сороковыхъ годахъ, когда дѣйствовалъ Фохтъ, были, люди приближавшіеся скорѣе къ намъ, чѣмъ къ нему, но за то, можно почти съ увѣренностью сказать, что теперь уже не встрѣтишь среди насъ Карловъ Фохтовъ, а тогда они давали тонъ жизни'. Я не говорю о Россіи — сороковые года наступили въ ней нѣсколько позже… мы русскіе всѣ періоды западноевропейской жизни и мысли переживали въ теплицѣ: слишкомъ поздно, слишкомъ быстро и въ миніатюрномъ видѣ. Русскіе люди сороковыхъ годовъ, конечно, не Фохты, хотя многіе изъ нихъ были даже выше его и по таланту, и по тонкости духовной организаціи, но въ нихъ не было той «спѣтости», цѣльности, которая такъ присуща знаменитому ученому; тѣмъ болѣе интересна характеристика, которую даетъ одинъ изъ русскихъ современниковъ Фохта: "Натура Карла Фохта реальная, живая, всему раскрытая — имѣетъ многое, чтобы наслаждаться, все, чтобъ никогда не скучать, и почти ничего, чтобъ мучиться внутренно, разъѣдать себя недовольной мыслію, страдать теоретически сомнѣніемъ и практически — тоской по несбывшимся мечтамъ. Страстный поклонникъ красотъ природы, неутомимый работникъ въ наукѣ, онъ все дѣлалъ необыкновенно легко и удачно; вовсе не сухой ученый, а художникъ въ своемъ дѣлѣ, онъ имъ наслаждался; радикалъ — по темпераменту, реалистъ — по организаціи, и гуманный человѣкъ — по ясному и добродушно ироническому взгляду, онъ жилъ цменно въ той жизненной средѣ, къ которой единственно идутъ дантовскія слова: Qui е l’uomo felice.

"Онъ прожилъ жизнь дѣятельно и беззаботно, нигдѣ не отставая, вездѣ въ первомъ ряду; не боясь горькихъ истинъ, онъ также пристально всматривался въ людей, какъ въ полипы и медузы, ничего не требуя ни отъ тѣхъ, ни отъ другихъ, кромѣ того, что они могутъ дать. Онъ не поверхностно изучалъ, но не чувствовалъ потребности переходить извѣстную глубину, за которой и оканчивается все свѣтлое, и которая, въ сущности, представляетъ своего рода выходъ изъ дѣйствительности. Его не манило въ тѣ нервные омуты, въ которыхъ люди упиваются страданіями. Простое и ясное отношеніе къ жизни исключало изъ его здороваго взгляда ту поэзію печальныхъ восторговъ и болѣзненнаго юмора, которую мы любимъ, какъ все потрясающее и ѣдкое. Его иронія, какъ я замѣтилъ, была добродушна, его насмѣшка весела; онъ смѣялся первый и отъ души своимъ шуткамъ, которыми отравлялъ чернило и пиво педантовъ-профессоровъ и своихъ товарищей по парламенту in der Paul’s Kirche.

"Въ этомъ жизненномъ реализмѣ было то общее, симпатическое, что насъ связывало; хотя жизнь и развитіе наше были такъ розны, что мы во многомъ расходились.

«Во мнѣ не было и не могло быть той спѣтости и того единства, какъ у Фохта. Воспитаніе его шло такъ же правильно, какъ мое безсистемно; ни семейная связь, ни теоретическій ростъ никогда не обрывались у него, онъ продолжалъ традицію семьи. Отецъ стоялъ возлѣ примѣромъ и помощникомъ; глядя на него, онъ сталъ заниматься естественными науками. У насъ обыкновенно поколѣніе съ поколѣніемъ расчленено; общей, нравственной связи у насъ нѣтъ»…

Да, у Фохтовъ не было розни между отцами и дѣтьми — это была тѣсная сплоченная семья, такія семьи довольно часто встрѣчались въ Германіи — это какіе-то духовные кланы, гдѣ самыя крайнія убѣжденія, самый послѣдовательный «матеріализмъ» уживался рядамъ съ семейными добродѣтелями и съ полнымъ повиновеніемъ отцовской волѣ. Здѣсь я не могу не привести блестящей характеристики семьи Фохта, сдѣланной тѣмъ же русскимъ авторомъ, довольно хорошо звавшимъ отца, мать и всю многочисленную семью Фохтовъ: "Въ однообразной, мелко и тихо текущей жизни германской встрѣчаются иногда, какъ бы на выкупъ ей, здоровыя, коренастыя семьи, исполненныя силы, упорства, талантовъ. Одно поколѣніе даровитыхъ людей смѣняется другимъ многочисленнѣйшимъ, сохраняя изъ рода въ родъ дюжесть ума и тѣла. Глядя на какой-нибудь невзрачный, старинной архитектуры домъ въ узкомъ, темномъ переулкѣ, трудно представить себѣ, сколько въ продолженіе ста лѣтъ сошло по стоптаннымъ каменнымъ ступенькамъ его лѣстницы молодыхъ парней съ котомкой за плечами, съ всевозможными сувенирами изъ волосъ и сорванныхъ цвѣтовъ въ котомкѣ, благословляемые на путь слезами матери и сестеръ… и пошли въ міръ, оставленные на однѣ свои силы, и сдѣлались извѣстными мужами науки, знаменитыми докторами, натуралистами, литераторами. А домикъ, крытый черепицей, въ ихъ отсутствіе опять наполнялся новымъ поколѣніемъ студентовъ, рвущихся грудью впередъ въ неизвѣстную будущность.

"За неимѣніемъ другого, тутъ есть наслѣдство примѣра, наслѣдство фибрина… Каждый начинаетъ самъ и знаетъ, что придетъ время, и его выпроводитъ старушка бабушка по стоптанной каменной лѣстницѣ, бабушка, принявшая своими руками въ жизнь три поколѣнія, мывшая ихъ въ маленькой ваннѣ и отпускавшая ихъ съ полной надеждой; онъ знаетъ, что гордая старушка увѣрена и въ немъ, увѣрена, что и изъ него выйдетъ что нибудь… и выйдетъ непремѣнно!

"Dann und wann, черезъ много лѣтъ, все это разсѣянное населеніе побываетъ въ старомъ домикѣ, всѣ эти состарившіеся оригиналы портретовъ, висящихъ въ маленькой гостинной, гдѣ они представлены въ студенческихъ беретахъ, завернутые въ плащи, съ рембрантовскимъ притязаніемъ со стороны живописца — въ домѣ тогда становится суетливѣе, два поколѣнія знакомятся, сближаются… и потомъ опять все идетъ на трудъэ.

Отецъ Фохта былъ профессоромъ медицины въ гессенскомъ университетѣ, но герцогское правительство не очень-то долюбливало безпокойнаго профессора, въ эпоху тугенбундовъ принимавшаго дѣятельное участіе въ этомъ движеніи и теперь выдававшагося самостоятельнымъ характеромъ и «крайностью» своихъ убѣжденій.

Онъ былъ нѣсколько разъ выбираемъ депутатомъ, но никогда, какъ и другіе либеральные профессора, не получалъ правительственной санкціи. Со стороны матери Фохтъ тоже имѣлъ не очень благонадежныхъ родственниковъ. Извѣстные Фоллены — Августъ и Карлъ, одни изъ главарей юной Германіи — демократическаго движенія двадцатыхъ годовъ, были ея братья. Они принуждены были оставить Германію; одинъ изъ нихъ эмигрировалъ въ Америку, другой нашелъ пріютъ въ Швейцаріи.

Карлъ Фохтъ былъ старшій изъ трехъ братьевъ: онъ родился 5-го іюня 1817 года, когда его отецъ былъ еще профессоромъ медицины въ Гессенѣ. Здѣсь посѣщалъ Карлъ гимназію и здѣсь же началъ съ любовью заниматься зоологіей. Но, конечно, эти занятія были чисто ученическія, да, вѣроятно, и учителя не были особенно сильны въ наукѣ; по крайней мѣрѣ, въ словахъ Фохта, что онъ считалъ ихъ «за великихъ зоологовъ, такъ какъ они знали названія всѣхъ мѣстныхъ бабочекъ», — слышится нѣкоторая иронія.

Карлъ кончилъ гимназію очень рано; 16-ти-лѣтнимъ мальчикомъ мы видимъ его уже въ гессенскомъ университетѣ; здѣсь онъ впродолженіи двухъ лѣтъ (съ 1833 по 1835 г.) съ особеннымъ увлеченіемъ занимается химіей подъ руководствомъ знаменитаго Либиха. Либихъ цѣнилъ своего способнаго ученика и очень вѣроятно, что Фохтъ сдѣлался бы химикомъ, если бы дольше остался въ Гессенѣ; по крайней мѣрѣ, первая его печатная работа была чисто химическая.

Но отецъ Фохта въ 1837 году получилъ приглашеніе занять каѳедру медицины и мѣсто директора клиники въ Бернѣ и, конечно, принялъ это предложеніе, такъ какъ радъ былъ развязаться съ Гессеномъ.

Вскорѣ Фохтовскій домъ въ Бернѣ сталъ центромъ, гдѣ собиралась масса интереснѣйшихъ личностей — ученыхъ, литераторовъ, изгнанниковъ со всѣхъ концовъ Европы.

Въ Бернѣ Фохты занимали старинный домъ въ 2 этажа съ темнымъ входомъ и винтовой лѣстницей; въ каждомъ этажѣ находились лишь двѣ комнаты, одна на улицу, другая на югъ съ чуднымъ видомъ на снѣговыя вершины Берискаго Оберланда. 8 человѣкъ ребятъ размѣщались кое-какъ въ верхнихъ комнатахъ; отцовская комната была въ нижнемъ этажѣ, здѣсь же находилась и столовая со знаменитымъ столомъ, который старикъ Фохтъ заказалъ по собственному чертежу и который ежегодно самъ красилъ бѣлой масляной краской; самъ же растиралъ онъ и варилъ эту краску. Столъ былъ круглый на 14—16 человѣкъ, посрединѣ его, на особой подставкѣ, вертѣлся второй, меньшій кругъ, куда ставились блюда. Скатерти не полагалось. Каждый присутствующій вертѣлъ кругъ, пока блюдо не доходило до него, зѣвать нельзя было, и часто намѣченное блюдо пролетало мимо зазѣвавшагося новичка, и ложка его, вмѣсто миски съ супомъ, попадала въ горчицу.

Впрочемъ, скоро всѣ привыкали къ этому столу и находили изобрѣтеніе весьма практичнымъ.

Внизу, въ домѣ, находилась еще маленькая комнатка; тамъ стояла кровать и самая необходимая мебель. Комнатка эта служила убѣжищемъ изгнанникамъ.

Въ то время изъ разныхъ странъ въ Швейцарію бѣжала цѣлая волна «потерпѣвшихъ кораблекрушеніе». Всѣмъ этимъ бѣглецамъ знакома была комнатка и круглый столъ въ Фохтовскомъ домѣ, всѣ знали, что тамъ они найдутъ убѣжище. Старикъ Фохтъ не боялся общественнаго суда, разъ былъ убѣжденъ въ своей правотѣ; особенно характеренъ въ этомъ отношеніи слѣдующій эпизодъ: вѣнскій эмигрантъ, докторъ Кудлихъ посватался за одну изъ дочерей Фохта; отецъ быль согласенъ, но вдругъ протестантская консисторія потребовала метрическія свидѣтельства жениха. Разумѣется, ему, какъ изгнаннику, ничего нельзя было достать изъ Австріи, и онъ представилъ приговоръ, по которому былъ осужденъ заочно; одного свидѣтельства Фохта и его дозволенія было бы достаточно дли консисторіи, но бернскіе піэтисты, по инстинкту ненавидѣвшіе Фохта и всѣхъ изгнанниковъ, уперлись. Тогда Фохтъ собралъ всѣхъ своихъ друзей, профессоровъ и разныя бернскія знаменитости, разсказалъ имъ дѣло, потомъ позвалъ свою дочь и Кудлиха, взялъ ихъ руки, соединилъ и сказалъ присутствовавшимъ: «Васъ, друзья, беру въ свидѣтели, что я, какъ отецъ, благословляю этотъ бракъ и отдаю мою дочь, по ея желанію, за такого-то».

Въ Бернѣ Карлъ Фохтъ оставилъ занятія химіей, но за то пристрастился къ сравнительной анатоміи и физіологіи, которой занимался подъ руководствомъ извѣстнаго тогда физіолога Валентина.

Здѣсь онъ напечаталъ свои первыя работы по сравнительной анатоміи^[1]; матеріаломъ для этихъ работъ ему послужила коллекція пресмыкающихся, собранная знаменитымъ Александромъ фонъ-Гумбольдтомъ во время путешествія его по Америкѣ.

Не хотѣлось Фохту быть практическимъ врачемъ, не вѣрилъ онъ въ «медицинскую кабалистику», тянуло въ чистую науку, къ самостоятельнымъ изслѣдованіямъ, но воля отца — выше собственнаго желанія, и Фохтъ большую часть своего времени посвящаетъ медицинскимъ наукамъ.

«Лучше синица въ рукахъ, чѣмъ журавль въ небѣ», говорилъ старикъ, «больныхъ много повсюду, и на докторскомъ сѣдлѣ можно проѣхать по всему свѣту. Если не пригодится, то и не повредить. Станешь докторомъ, а потомъ можешь заниматься тѣмъ, что нравится».

Но слишкомъ уменъ былъ старикъ, чтобы настаивать долго на своемъ и противиться страстному желанію сына.

«Разъ вечеромъ, — разсказываетъ Фохтъ, — у отца былъ Агассисъ; всѣ сидѣли за круглымъ столомъ, дымились трубки, вино пѣнилось въ стаканахъ, и Агассисъ съ одушевленіемъ говорилъ о своихъ обширныхъ научныхъ планахъ; — но одному ему не подъ силу ихъ выполнить, нужна посторонняя помощь.

— Вы могли бы, конечно, помочь мнѣ въ горѣ, — обратился Агассисъ къ молодому Фохту. — Пріѣзжайте по окончаніи экзаменовъ ко мнѣ и помогите въ изслѣдованіяхъ.

Я взглянулъ на отца. Тотъ одобрительно кивнулъ головой.

— Отлично, — сказалъ Агассисъ, поднимая стаканъ вина, — увидимся въ Невшателѣ!..»

Спустя нѣсколько мѣсяцевъ послѣ этого разговора (въ 1839 г.) сдалъ Фохтъ докторскій и государственный экзамены и черезъ нѣсколько дней былъ уже въ Невшателѣ.

Тамъ проработали они втроемъ — Агассисъ, Фохтъ и Дезоръ цѣлыхъ 5 лѣтъ.

Обѣдали и жили у Агассиса. Нгікакихъ денежныхъ условій между ними не было. Если у Агассиса были деньги, онъ давалъ небольшія суммы Фохту и Дозору на необходимое.

Но, вѣроятно, не всѣ родственники Карла походили на его отца, и Фохтъ передаетъ интересный разговоръ съ однимъ изъ своихъ дядей, который въ Россіи, вѣроятно, былъ бы хорошимъ знакомымъ Фамусова.

«Когда я, спустя два года (послѣ отъѣзда изъ Берна въ Невшатель), — разсказываетъ Фохтъ. — во время одного путешествія для изученія глетчеровъ, посѣтилъ своего дядю, почтеннаго чиновника въ Германіи, то онъ встрѣтилъ меня слѣдующими словами: „Ну, Карлъ, у тебя вѣрно въ этомъ Невшателѣ казенное мѣсто?“

— Нѣтъ, дядя.

— Или городское?

— Также нѣтъ.

— Стало быть, тебя устроилъ на мѣсто профессоръ Агассисъ?

— Ничуть ни бывало.

— Но вѣдь отецъ не можетъ давать тебѣ денегъ!?

— Онъ мнѣ ихъ и не даетъ, дядя.

— Но, чортъ возьми, чѣмъ же ты живешь? Ты прилично одѣтъ, имѣешь карманныя деньги, повсюду путешествуешь… ужъ не воруешь ли ты, малый?

— Но, дядя, я зарабатываю то, что имѣю…

— Ну, ну, ну, жить вѣдь невозможно, не имѣя опредѣленнаго мѣста!..»

Агассисъ своими работами, своей неутомимой энергіей, своимъ замѣчательнымъ даромъ изложенія съумѣлъ привлечь въ маленькій Невшатель массу молодежи и возбудить въ ней неутомимую жажду научной дѣятельности. Ближайшими его сотрудниками все время оставались Фохтъ и Дезоръ, они работали такъ, какъ можетъ работать только юность и увлеченіе; часто, передъ окончаніемъ какой-нибудь работы, торопясь сдать ее въ типографію, проводили они цѣлыя ночи за письменнымъ столомъ, и это послѣ дня, посвященнаго утомительнѣйшимъ микроскопическимъ изслѣдованіямъ.

Лабораторію Агассиса Фохтъ называлъ «фабрикой» и любилъ разсказывать о той необыкновенной дѣятельности, которая царила здѣсь: въ среднемъ каждый мѣсяцъ они выпускали не менѣе 2-хъ печатныхъ листовъ, снабженныхъ многочисленными прекрасными рисунками.

«Это была, — говоритъ Фохтъ, — если можно такъ выразиться? научная фабрика съ артельнымъ хозяйствомъ. Внизу, у озера, домъ съ двумя большими магазинными помѣщеніями, биткомъ набитыми окаменѣлостями и другими матеріалами. Въ передней комнатѣ большой столъ, заваленный ископаемыми рыбами, чертежами и таблицами: здѣсь работалъ Дезоръ съ однимъ молодымъ человѣкомъ, который былъ разсыльнымъ, чистилъ сапоги и диктовалъ описанія. М-r Charles попалъ въ хорошую школу — Дезоръ держалъ его въ строгости и распекалъ за каждую ошибку; молодой человѣкъ сдѣлался впослѣдствіи въ Америкѣ извѣстнымъ зоологомъ. За этой комнатой слѣдовала другая, наполненная всевозможными принадлежностями для анатомическихъ и зоологическихъ изслѣдованій; здѣсь работалъ я по анатоміи рыбъ и шлифовалъ самъ на большомъ шлифовальномъ камнѣ чешую и зубы ископаемыхъ рыбъ, а также и свои ногти.

Утромъ въ 8 часовъ, лѣтомъ еще раньше, были мы уже за работой. Въ полдень подымались мы въ третій этажъ съѣсть супу съ кускомъ хлѣба — какъ второй завтракъ…»

Вечера они часто проводили среди невшательскихъ горожанъ, представлявшихъ, конечно, довольно сильный контрастъ съ нашими молодыми учеными; но это нисколько не смущало ихъ — они умѣли брать отъ жизни только то, что имъ было нужно, и чуждая имъ по духу среда не только не тяготила ихъ, а была даже интересна. Добродушно смѣялись они, напр., надъ Большимъ Совѣтомъ Невшателя.

Этотъ городокъ, не смотря на свои 5—6 тысячъ жителей, имѣлъ свой Большой Совѣтъ, состоявшій ни много, ни мало — изъ 100 членовъ, — каждый понедѣльникъ шли они въ собраніе, торжественные и важные, въ шелковыхъ чулкахъ и короткихъ брюкахъ, въ плащахъ съ бѣлыми воротничками. Засѣданіе происходило такъ таинственно, что даже, когда слуга приносилъ какія-нибудь нужныя вещи, его не впускали въ залу, и младшій членъ собранія долженъ былъ отворять дверь и брать то, что принесъ сторожъ. Между тѣмъ, предметы засѣданій далеко не заслуживали такой таинственности. Напримѣръ, когда Агассисъ — бюргеръ города Невшателя, сдѣлался членомъ Парижской академіи, то мудрая сотня долго разсуждала на ту тему, что теперь званіе невшательскаго гражданина должно сдѣлаться еще почетнѣе.

Во время пятилѣтняго пребыванія въ Невшателѣ Фохтъ принималъ участіе во всѣхъ трудахъ Агассиса, но, кромѣ того, напечаталъ нѣсколько весьма интересныхъ самостоятельныхъ работъ, сдѣлавшихся классическими^[2]. Въ нихъ Фохтъ является однимъ изъ первыхъ послѣдователей «клѣточной теоріи» Швана, — теоріи, сдѣлавшей громадный переворотъ въ изученіи организованнаго міра.

Изслѣдованія Карла Фохта надъ развитіемъ зародыша у рыбъ и амфибій послужили исходнымъ пунктомъ для всѣхъ послѣдующихъ работъ въ этой области.

Но невшательскіе друзья не были тѣми узкими спеціалистами, которые составляютъ теперь преобладающій элементъ среди современныхъ ученыхъ; ихъ интересовала вся природа, вся совокупность явленій, они добивались стройнаго міросозерцанія, они не могли корпѣть цѣлую жизнь надъ какимъ-нибудь маленькимъ вопросикомъ, который, зачастую неразрѣшенный, переходитъ въ наслѣдство отъ одного Вагнера къ другому.

Лѣтомъ они отправлялись въ горы отдыхать, но отдыхъ собственно состоялъ въ смѣнѣ одной работы другою: зоологическихъ изслѣдованій — геологическими экскурсіями. Еще въ 1836 году Агассисъ познакомился въ Бе, маленькомъ городкѣ Водскаго кантона, съ геологомъ Шарпантье, тотъ развилъ ему свою теорію о происхожденіи эрратическихъ валуновъ. Шарпантье на основаніи детальныхъ и продолжительныхъ изслѣдованій доказывалъ, что всѣ эти камни, разсѣянные по швейцарской территоріи, принесены сюда не водой, какъ то думали до сихъ поръ, а глетчернымъ льдомъ, и что, слѣдовательно, глетчеры (ледники) простирались въ былыя времена гораздо дальше, чѣмъ теперь. Послѣ экскурсій съ Шарпантье Агассисъ убѣдился въ правильности взглядовъ молодого геолога, — это убѣжденіе еще болѣе усилилось въ Агассисѣ послѣ изслѣдованій, произведенныхъ имъ въ окрестностяхъ Невшателя; тогда на собраніи естествоиспытателей въ Невшателѣ Агассисъ развилъ передъ ними такъ называемую «глетчерную теорію». Съ нѣкоторыми поправками эта теорія принимается и теперь; она утверждаетъ, что въ эпоху, предшествовавшую современной, большая часть сѣверной и средней Европы была покрыта толстымъ, въ нѣсколько сотъ футовъ, а можетъ быть, и больше, слоемъ льда; этотъ гигантскій глетчеръ (ледникъ), которому нѣкоторое подобіе мы находимъ въ современной Гренландіи, медленно, впродолженіи многихъ столѣтій, двигался по направленію съ СЪ на ЮВ. Послѣ періода наступанія ледника, насталъ періодъ его отступанія; можетъ быть, даже было нѣсколько такихъ смѣнъ, и наконецъ Европа освободилась отъ льда, оставивъ только, какъ воспоминаніе о сѣдой старинѣ, небольшіе ледники на высокихъ горахъ.

Большинство тогдашнихъ геологовъ сильно оспаривали эту теорію, особенно рѣзко отзывался о ней знаменитый Леопольдъ фонъ-Бухъ — тогдашнихъ геологовъ.

Агассисъ рѣшилъ отвѣчать не словами, а фактами, и организовалъ детальнѣйшее изслѣдованіе современныхъ ледниковъ, чтобы выяснить такимъ образомъ законы ихъ дѣятельности. Такая экспедиція была осущестилена въ 1840, 1841 и въ 1842 годахъ. Фохтъ принималъ въ ней самое дѣятельное участіе. Вотъ какъ описываетъ онъ это, дѣйствительно, одно изъ интереснѣйшихъ научныхъ предпріятій.

"Весною начались приготовленія къ экскурсіямъ на нижній Аарскій глетчеръ. Гримсельгоспицъ былъ исходнымъ пунктомъ. Въ первомъ, 1840 году, мы пробыли на глетчерѣ всего 8 дней и расположились лагеремъ подъ громадной каменной глыбой, получившей торжественное названіе «Hôtel Neuchatelois». На второй годъ была разбита маленькая палатка, на третій — большая, въ 60 фут. длиною, раздѣленная на три части: первая — столовая и рабочая комната, средняя — наша спальня, задняя — спальня проводниковъ и рабочихъ.

"Каменная глыба служила кухней и каминомъ, такъ какъ строго-на-строго было наказано, чтобы въ палаткѣ, не смотря на рѣзкую перемѣну температуры, никогда не зажигали огня. Въ ясный, яркій день, случалось нерѣдко, что мы днемъ возились на глетчерѣ въ однѣхъ рубашкахъ, а спустя часъ послѣ захода солнца замерзала вода въ стаканахъ. Агассисъ руководилъ всѣмъ. Дезоръ, который оказался вскорѣ неутомимымъ ходокомъ по горамъ, заботился о выступахъ въ верхнихъ частяхъ и на вершинѣ; на мнѣ лежали зоологическія и микроскопическія изслѣдованія и наблюденія за рабочими, когда Агассисъ и Дезоръ были въ отлучкѣ; хорошій топографъ Вильдъ изъ Цюриха занимался съемками; аптекарь Николе составлялъ горную флору, а художникъ Буркгардтъ срисовывалъ окрестности.

"Въ іюлѣ и августѣ мѣсяцахъ, когда мы были навысотѣ 8.000 футовъ, на большомъ Аарскомъ глетчерѣ, въ 4-хъ часахъ пути отъ Гримсель, у насъ не было недостатка ни въ занятіяхъ, ни въ удовольствіяхъ. Домъ Агассиса въ Невшателѣ былъ страннопріимнымъ домомъ для всѣхъ естествоиспытателей, какъ швейцарскихъ, такъ и заграничныхъ. Такъ что вскорѣ и «Hôtel Neuchatelois» сдѣлался какой-то голубятней, куда то прилетали, то улетали различные гости. Многіе занимались серьезно и долгое время, другіе оставались одну ночь. Съ туристами и любопытными много не церемонились, а попросту предлагали вернуться назадъ въ Гримсель, которая во все время экспедиціи была «полна гостей».

«Это была въ высшей степени оживленная жизнь. Послѣ дневныхъ экскурсій и изслѣдованій всѣ собирались въ тѣсный кругъ, закутанные въ плащи, за стаканомъ дымящагося грога. Свѣчка, вставленная въ бутылку, освѣщала эту красивую группу. Кого здѣсь не было — англичане, французы, нѣмцы, швейцарцы, итальянцы, американцы. Сколько горячихъ споровъ, возбужденныхъ новыми взглядами, новыми открытіями… Такъ тянулась, порой, цѣлая ночь. Здѣсь завязывались самыя дружескія, самыя тѣсныя связи…»

Чуднымъ, свѣжимъ, горнымъ воздухомъ вѣетъ отъ этой научной Одиссеи! Мы на всѣхъ съѣздахъ говоримъ о необходимости научныхъ ассоціацій, о важности организованной работы и все же, въ большинствѣ случаевъ, продолжаемъ, какъ кроты, копаться въ своихъ маленькихъ норкахъ. Между тѣмъ, сколько научныхъ вопросовъ требуютъ именно такой, артельной, систематической работы.

Понятно, что впродолженіи трехъ лѣтъ Агассисъ и его помощники собрали массу наблюденій, которыя въ концѣ концовъ заставили весь ученый міръ принять «глетчерную» теорію. Но когда отстаиваешь какой-нибудь новый взглядъ, — мало фактовъ, нужна пропаганда, нужна борьба. Въ исторіи науки часто новая правда долго считается ересью только потому, что ее не смогли ясно формулировать и самоотверженно защитить. Наши невшательскіе друзья умѣли дѣлать и то, и другое.

Мы видѣли уже, что Агассисъ не испугался авторитета Леопольда фонъ-Буха, но Агассисъ и самъ уже былъ большимъ человѣкомъ въ наукѣ.

Въ 1840 г. и въ 1843 г. на съѣздахъ естествоиспытателей въ Эрлангенѣ и въ Майнцѣ мы присутствуемъ при интересномъ и поучительномъ зрѣлищѣ. Молодой ученый зоологъ, смѣло, ясно и убѣдительно отстаиваетъ передъ всѣмъ ученымъ міромъ Германіи новую геологическую теорію. Противники его — авторитетные спеціалисты и среди нихъ снова Леопольдъ фонъ-Бухъ. Вечеромъ, въ кафе, въ Эрлангенѣ, Леопольдъ фонъ-Бухъ встрѣчаетъ Фохта, завязывается жаркій споръ, довольно продолжительный. Наконецъ, старикъ поднимается и, прощаясь съ молодымъ противникомъ, говоритъ: «Ну, я пойду теперь въ театръ, а вы ступайте-ка домой, чтобы подготовить тѣ глупости, которыми хотите угостить насъ завтра».

На слѣдующій день Фохтъ излагаетъ передъ собраніемъ «свои глупости». Бухъ сидитъ противъ него, держа между колѣнами трость и опираясь на нее подбородкомъ; онъ ворчитъ и покашливаетъ; Но все же въ Эрлангенѣ они разстались довольно мирно. Гораздо болѣе острой была ихъ встрѣча въ 1843 году, на Майнцскомъ съѣздѣ естествоиспытателей. Леопольдъ фонъ-Бухъ употреблялъ всѣ усилія, чтобы не допустить Фохта до трибуны, и даже позволилъ себѣ намекнуть на желтоносыхъ птенцовъ, которые суются туда, гдѣ ничего не понимаютъ. Только благодаря настойчивости и энергіи попалъ молодой ученый въ число ораторовъ съѣзда. Задѣтый за живое, возмущенный такимъ пріемомъ борьбы, Фохтъ говорилъ даже лучше и убѣдительнѣе, чѣмъ обыкновенно, и кончилъ свою рѣчь слѣдующими словами: «Пѣснь истины разносится по свѣту, все равно, поютъ ли ее желтоносые, или сѣдые». Какую смѣлость нужно было имѣть, чтобы вести себя такъ, какъ велъ Фохтъ, пойметъ, конечно, всякій ученый, которому приходилось имѣть дѣло съ «генералами отъ науки». Впослѣдствіи Фохту вспомнили эту смѣлость. Когда гессенскій университетъ пригласилъ Фохта на каѳедру зоологіи, тамошній министръ народнаго просвѣщенія протестовалъ противъ приглашенія, мотивируя это тѣмъ, что Фохтъ непочтительно велъ себя съ такимъ «ветераномъ науки», какъ Леопольдъ фонъ-Бухъ; но послѣдній хотя и былъ «генералъ», но генералъ благородный: онъ написанъ министру горячее письмо, въ которомъ просилъ не вмѣшиваться въ его личныя дѣла и не прикрывать ими своихъ политическихъ соображеній.

Геологическія изслѣдованія невшательской колоніи, ея жизнь на аарскихъ глетчерахъ, Фохтъ описалъ весьма живо и талантливо въ своей книгѣ «Въ горахъ и на глетчерахъ»^[3].

Пять лѣтъ проработалъ Фохтъ съ Агассисомъ, но, наконецъ, пришлось разстаться. Агассисъ сильно запутался въ денежныхъ дѣлахъ: онъ не умѣлъ считать денегъ, а только все больше и больше расширялъ свои научныя изслѣдованія и предпріятія. Не помогла и поддержка Гумбольдта, который часто присылалъ Агассису довольно значительныя суммы отъ короля прусскаго. Единственнымъ выходомъ являлся отъѣздъ въ Америку, Куда Агассиса давно уже звали. Со слезами на глазахъ уговаривалъ Агассисъ Фохта ѣхать вмѣстѣ съ нимъ, но тотъ рѣшительно отказался, ему хотѣлось «встать на свои ноги» и выйти изъ подъ научной опеки Агассиса; его тянуло въ крупный научный центръ. Всего съ 100 франками въ карманѣ, но съ несокрушимой энергіей, съ твердой вѣрой въ свои силы прибылъ Карлъ Фохтъ въ Парижъ лѣтомъ 1844 года. Здѣсь онъ познакомился съ самыми выдающимися естествоиспытателямми — Мильнъ-Эдварсомъ, Катрфажемъ, Валянсіеномъ, Лакоцъ-Дютьеромъ, Эли де-Бамономъ, Іоганномъ Миллеромъ и др. Знакомство и общеніе съ цвѣтомъ европейской науки еще болѣе усилило дѣятельность Фохта. Онъ продолжаетъ свои спеціальныя зоологическія изслѣдованія, выпускаетъ нѣсколько интересныхъ работъ объ анатомическомъ строеніи и развитіи зародыша у гастероподъ и брахіоподъ, работаетъ надъ учебникомъ геологіи, пишетъ рядъ популярныхъ статей для нѣмецкой газеты «Allgemeine Zeitung», которыя вышли потомъ отдѣльной книгой подъ названіемъ «Физіологическія письма». Кромѣ того, для той же «Allgemeine Zeitung» писалъ Фохтъ обстоятельные отчеты о засѣданіяхъ Парижской академіи. Черезъ своихъ ученыхъ друзей Фохтъ познакомился съ членами академіи и не пропускалъ ни одного ея засѣданія. Эти отчеты, въ которыхъ онъ былъ, конечно, вполнѣ безпристрастенъ и независимъ и не щадилъ посредственностей, тоже навлекли на него нападки на старую тему о неуваженіи авторитетовъ.

«Физіологическія письма» имѣли громадный успѣхъ; они тотчасъ были переведены на нѣсколько иностранныхъ языковъ, въ томъ числѣ и на русскій, и создали автору громкое имя. Въ нихъ Карлъ Фохтъ является послѣдовательнымъ «матеріалистомъ» и подвергаетъ рѣзкой критикѣ гипотезу о «жизненной силѣ». «До открытія электричества, — заключаетъ онъ одну изъ глазъ этой книги, — и громъ считали сверхестественнымъ явленіемъ; но чѣмъ болѣе расширялись наши свѣдѣнія о природѣ, тѣмъ болѣе исчезало въ ней все таинственное. То же самое находимъ мы и въ физіологіи; жизненная сила есть тотъ неизвѣстный, который вездѣ находится въ запасѣ, но всегда оказывается несостоятельнымъ при точномъ изслѣдованіи, и который тѣмъ болѣе теряетъ значеніе, чѣмъ болѣе расширяются наши знанія. Еще въ началѣ настоящаго столѣтія въ организмѣ не было ни одного отправленія, при объясненіи котораго жизненная сила не играла бы значительной роли; но теперь ссылка на нее при объясненіи какого-нибудь явленія уже не имѣетъ никакого научнаго значенія и служитъ не болѣе, какъ простымъ выраженіемъ нашего незнанія».

Усиленная научная и литературная дѣятельность не отнимали у тогдашнихъ ученыхъ всего времени; Фохтъ съ удовольствіемъ вспоминаетъ маленькій домикъ въ одной изъ тѣхъ небольшихъ улицъ, которыя давно уже исчезли во время перестроекъ Парижа. Тамъ собирались они, молодые, энергичные, веселые, будущія свѣтила науки, — Мильнъ-Эдварсъ, Катрфажъ, Мюллеръ, Рудольфи, Фохтъ, Дюркгеймъ, — тамъ проводили цѣлые вечера, мечтая о большой научной экспедиціи въ южныя моря. Детально разрабатывали они планъ этой экспедиціи: въ ней принимаютъ участіе представители всѣхъ отраслей естествознанія, капитанъ и вся команда въ волномъ подчиненіи и распоряженіи ученыхъ, средства дастъ государство… Мечты не сбылись, но Фохтъ, вѣроятно, извлекъ много пользы изъ этихъ дебатовъ, когда, впослѣдствіи, снаряжалъ экспедицію на островъ Янъ-Майенъ.

Парижъ въ это время былъ научнымъ центромъ, куда съѣзжались со всѣхъ концовъ міра учиться и работать: особенно много пріѣзжало нѣмцевъ-врачей. Тогда еще не было той дикой вражды между нѣмцами и французами, которая превратила теперь всю Европу въ сплошной солдатскій лагерь. Фохтъ по личному опыту звалъ, какъ трудно иностранцу, особенно безъ большихъ средствъ, безъ знакомыхъ, устроиться въ большомъ городѣ, — пропадаетъ даромъ масса времени и часто послѣдніе гроши; другое дѣло, если знать, куда обратиться за справкой, за помощью, другое дѣло, когда найдешь своихъ соотечественниковъ, но разсчитывать на это возможно только при нѣкоторой организаціи; Фохтъ и стремится создать таковую для нѣмецкихъ ученыхъ, онъ вкладываетъ въ это дѣло всю свою энергію и, наконецъ, послѣ долгихъ хлопотъ, основываетъ «Общество нѣмецкихъ врачей въ Парижѣ».

Въ французской столицѣ Фохтъ пробылъ 2 года; лѣтомъ 1846 г. онъ отправляется въ большую экскурсію по Вогезамъ, Шварцвальду, Юрѣ и Альпамъ, осенью же мы видимъ его уже въ Бернѣ, куда онъ пріѣхалъ, чтобы окончательно отдѣлать и выпустить въ свѣтъ свой учебникъ геологіи. По этому руководству^[4] училось нѣсколько поколѣній нѣмецкихъ студентовъ, оно выдержало 5 изданій, послѣднее вышло въ 1879 г. Но въ Бернѣ было не до геологіи. Какъ разъ въ это время въ Германіи вспыхнули такъ называемые «картофельные» и «хлѣбные» бунты, вызванные, между прочимъ, сильнымъ вздорожаніемъ этихъ продуктовъ. Эти народныя волненія отразились и въ Швейцаріи, а между прочимъ и въ Бернѣ; но здѣсь они имѣли нѣсколько водевильный характеръ, и Фохтъ съ большимъ юморомъ разсказываетъ^[5], напримѣръ, какъ онъ спасалъ одного бернскаго чиновника, котораго толпа остановила на улицѣ, требуя какихъ-то разъясненій; тотъ, было, приготовился уже держать рѣчь, но два предводителя толпы, — столяръ и каменотесъ — заспорили между собой; одинъ настаивалъ, чтобы чиновникъ говорилъ на улицѣ, другой утверждалъ, что сіе не подобаетъ. Кончилось тѣмъ, что народные вожди начали таскать другъ друга за волосы, а Фохтъ воспользовался этимъ и извлекъ своего знакомаго изъ довольно непріятнаго положенія. Фохтъ, какъ мы увидимъ дальше, не задумываясь, рисковалъ жизнью во имя демократическихъ идеаловъ, но въ такого рода уличныхъ волненіяхъ, которыя не имѣли подъ собою твердой почвы и не могли привести ни къ какимъ серьезнымъ результатамъ, онъ, конечно, не только не принималъ участія, но даже былъ прямымъ противникомъ ихъ. Не долго оставался Фохтъ въ Бернѣ, зимой онъ уже путешествуетъ по Италіи, а въ 1847 году поселяется въ Ниццѣ, гдѣ посвящаетъ свое время спеціальнымъ зоологическимъ изслѣдованіямъ и популярно-научной книгѣ «Океанъ и Средиземное море»^[6], въ которой описанія природы Италіи, моря, различныхъ встрѣчъ и людей смѣняются живыми научными бесѣдами. Здѣсь, въ Ниццѣ, нашъ молодой зоологъ получилъ приглашеніе занять профессорскую каѳедру въ своемъ родномъ городѣ Гессенѣ. Мы уже знаемъ, какъ было противъ Фохта герцогское правительство, но все же ничего не могло подѣлать, такъ какъ кандидатуру выставилъ и энергично отстаивалъ самъ знаменитый Либихъ. Это назначеніе произвело сильный переполохъ среди гессенскихъ профессоровъ: какъ, онъ, этотъ страшный Фохтъ, этотъ революціонеръ науки явится въ ихъ мирную семью, онъ, который довелъ свое неуваженіе къ приличіямъ и къ общественному мнѣнію до того, что носить такую чудовищную бороду, какой Гессенъ никогда еще не видывалъ. Молва о фохтовской бородѣ шла изъ Гейдельберга, гдѣ молодой зоологъ случайно былъ проѣздомъ; не смотря на короткій путь, борода выросла до гигантскихъ размѣровъ, — разсказывали, что Фохтъ можетъ обматывать ее кругомъ головы. Неужели онъ въ такомъ видѣ выйдетъ на каѳедру?! Этотъ вопросъ занималъ всѣхъ — и старыхъ, и молодыхъ. Молодежь утверждала, что Фохтъ не побоится и будетъ читать лекціи при бородѣ; болѣе положительные люди не могли себѣ представить такой дерзости. Образовались двѣ партіи, и страсти разгорѣлись до того, что аккуратные, бережливые нѣмцы начали держать довольно значительныя пари. Молодые хотя и вѣрили въ смѣлость Фохта, но вѣдь для того, чтобы явиться на университетскую каѳедру съ такой ужасной бородой, нужна безумная, отчаянная отвага, и они стали сомнѣваться; а вдругъ онъ струсить и обрѣется, пропали тогда наши денежки, надо написать ему письмо и просить поддержать свою славу, а, главное, не вводить ихъ въ расходъ. Фохтъ пожалѣлъ тощій кошелекъ молодыхъ гессенскихъ ученыхъ, но борода, хотя и далеко не такая ужасная, какой ее описывали въ Гессенѣ, могла дѣйствительно принести ему много хлопотъ. Что дѣлать? Съ обычной своей находчивостью и юморомъ разыгрываетъ онъ слѣдующій фарсъ: является съ визитомъ, какъ вновь назначенный профессоръ, прежде всего къ самому герцогу и его сыну; послѣдній принялъ его «очень милостиво» и аудіенція продолжалась такъ долго, что герцогскій адъютантъ провожалъ молодого профессора уже съ болѣе низкими поклонами, чѣмъ при докладѣ. Послѣ этого визита, заранѣе предвкушая всю прелесть предстоящей сцены, отправился Фохтъ къ ректору университета. Испуганно и вопросительно остановились очи почтеннаго старца на знаменитой бородѣ, зашевелились, было, губы, но Фохтъ упредилъ его и началъ подробно разсказывать, съ какой любезностью принялъ его наслѣдный принцъ, какъ долго разспрашивалъ о Швейцаріи и т. д. и т. д. Ужасный вопросъ замеръ на губахъ ректора… разъ, тамъ во дворцѣ… то что же онъ можетъ сказать.

Молодежь выиграла свое пари.

Но врядъ ли Фохтъ прочелъ въ Гессенѣ больше 3, 4 лекцій, нѣкоторые даже думаютъ, что только одну — вступительную. Наступилъ 1848 годъ; революціонный шквалъ, прокатившійся по всей Западной Европѣ, захватилъ и Германію.

II.

Февральская революція во Франціи дала толчокъ народнымъ движеніямъ во всей Западной Европѣ.

Мы, не имѣемъ возможности входить здѣсь въ разсмотрѣніе причинъ, вызвавшихъ 1848 года, и только мелькомъ, насколько намъ необходимо для освѣщенія личности Карла Фохта, коснемся главнѣйшихъ событій этой эпохи.

Гессенъ, конечно, тоже былъ охваченъ движеніемъ 1848 года. Когда, въ началѣ апрѣля 1848 г., въ Франкфуртѣ-на-Майнѣ собрался такъ называемый форпарламентъ (Vorparlament), городъ Гессенъ посылаетъ туда Фохта своимъ депутатомъ. Этотъ форпарламентъ составился изъ членовъ оппозиціи нѣмецкихъ ландтаговъ, изъ журналистовъ, литераторовъ, бывшихъ политическихъ изгнанниковъ, и тотчасъ же провозгласилъ принципъ народнаго самодержавія. [Нѣкоторые депутаты, и въ томъ числѣ Фохтъ, хотѣли воспользоваться такимъ составомъ форпарламента, объявить послѣдній конституціоннымъ собраніемъ и тотчасъ же приступить къ организаціи центральной власти, тогда бы и созданіе, и управленіе новой объединенной Германіей очутилось въ рукахъ демократовъ; но предложеніе это было отложено. Тогда наиболѣе пылкіе изъ демократовъ вышли изъ форпарламента; они направились въ Баденъ и тамъ подняли знамя возстанія; они мечтали создать единую германскую республику. Во главѣ инсургентовъ встали депутаты Гекеръ и Струве; но послѣ нѣсколькихъ неудачныхъ стычекъ и даже сражненій эти вольныя дружины были разбиты и разсѣяны союзными войсками, и возстаніе подавлено.

Фохтъ не покинулъ форпарламента и участвовалъ въ дальнѣйшихъ его засѣданіяхъ, во время которыхъ было рѣшено, что при выборахъ въ общегерманское національное собраніе (Reichsversammlung) демократическое начало должно получить самое широкое примѣненіе. Это собраніе должно быть созвано въ началѣ мая и въ обязанность ему вмѣнено — выработать проектъ конституціи и установить политическое положеніе Германіи; коммиссія изъ 50 членовъ должна наблюдать за точнымъ исполненіемъ рѣшеній національнаго собранія во всемъ томъ, что касается отдѣльныхъ правительствъ.

18-го мая 1848 г. во Франкфуртѣ-на-Майнѣ, въ церкви Св. Павла открылись засѣданія этого знаменитаго общегерманскаго національнаго парламента. Здѣсь собрался цвѣтъ нѣмецкой интеллигенціи — выдающіеся представители науки, литературы, политическіе дѣятели. Фохтъ снова является депутатомъ отъ Гессена.

Но на этотъ разъ избраніе досталось ему не легко: заявивъ себя въ форпарламентѣ ярымъ демократомъ, Фохтъ уже не могъ надѣяться быть избраннымъ отъ города, и ему пришлось выставить свою кандидатуру среди крестьянскаго населенія. Свое путешествіе въ глубь гессенскаго герцогства онъ совершилъ съ нѣкіимъ Ралемъ, вѣнцемъ, нарочно пріѣхавшимъ въ Гессенъ, чтобы ратовать за избраніе Фохта. Крестьяне, передъ которымъ Раль расточалъ перлы своего краснорѣчія, слушали очень внимательно, но ничего не понимали, такъ какъ нарѣчіе ихъ рѣзко отличается отъ вѣнскаго. Фохта, однакожъ, они все-таки выбрали своимъ депутатомъ: «должно быть очень значительный человѣкъ этотъ Фохтъ, если люди пріѣзжаютъ изъ-за тридевять земель, чтобы говорить за него», разсуждали они между собою…

Съ увлеченіемъ принялись «лучшіе люди» Германіи за свое великое дѣло — обновленія и объединенія отечества, но съ перваго же шага натолкнулись на почти непреодолимыя преграды: едва, послѣ страшной борьбы, гигантскаго напряженія силъ, удалось разрушить или обойти одну изъ нихъ, какъ выростала новая, еще болѣе грозная, еще болѣе сложная. Дѣйствительно, какъ согласовать интересы нѣсколькихъ десятковъ отдѣльныхъ государствъ и различныхъ, рѣзко оформленныхъ, классовъ, какъ заставить людей совершенно противоположныхъ взглядовъ придти къ какому-нибудь общему рѣшенію, или по крайней мѣрѣ подчиниться чужому, какъ аппеллировать къ общему благу, когда благо для одного — зло для другого?! Затрудненія, на которыя пришлось натолкнуться германскому національному собранію, или, какъ его называютъ, франкфуртскому парламенту, были двоякаго рода — внутреннія и внѣшнія. Внутреннія заключались во враждебности парламентскихъ партій, внѣшнія — въ оппозиціи правительствъ, особенно Австріи и Пруссіи, оппозиціи, — сначала замаскированной и пассивной, въ концѣ же концовъ отлившейся въ рѣзкую и отчетливую форму — крайней реакціи.

Послѣ первыхъ же дебатовъ члены франкфуртскаго парламента сгруппировались въ три большія партіи.

Лѣвая стремилась къ самой широкой демократической конституціи, къ полной, неограниченной свободѣ личности.

Правой, наиболѣе консервативной партіи франкфуртскаго парламента, представлялось возможнымъ создать Германскую имперію только при томъ условіи, если въ общей работѣ примутъ участіе царствующіе князья; поэтому «правая» всѣми силами добивалась союза съ ними, и когда между правительствами отдѣльныхъ государствъ и національнымъ собраніемъ выходили конфликты, всегда становилась на сторону привительствъ.

Центръ, наиболѣе многочисленную партію, составляли умѣренные либералы; они на первый планъ выдвигали идею о національномъ единствѣ Германіи и добивались гражданской свободы и конституціонной монархіи. Впрочемъ, довольно скоро центръ разбился на въ партіи: лѣвый и правый центръ. Лѣвый центръ приближался къ чистой лѣвой, такъ какъ основаніемъ для будущей конституціи принималъ принципъ народнаго самодержавія и полное подчиненіе отдѣльныхъ государствъ идеѣ единства. Правый центръ, или такъ называемая партія Гагерна^[7], признавала главенство національнаго собранія, но «не исключала и параллельной власти отдѣльныхъ правительствъ»; «она искренне стремилась къ возстановленію конституціонно-монархическихъ учрежденій и къ переходу изъ революціоннаго состоянія, въ которомъ находилось отечество, къ правовому»; это была наиболѣе сильная партія франкфуртскаго парламента, при вотировкахъ почти всегда остававшаяся въ большинствѣ.

Карлъ Фохтъ, молодой, энергичный, съ своими семейными традиціями, съ своими рѣзко-демократическими идеями, съ своимъ пылкимъ темпераментомъ, съ характеромъ, не терпѣвшимъ компромиссовъ, всегда идущій къ цѣли прямо и рѣшительно, не обходя препятствія и преграды, а ломая ихъ, — Фохтъ, конечно, очутился на скамьяхъ крайней лѣвой и «вовсе не будучи политическимъ человѣкомъ, по удѣльному вѣсу, какъ выразился одинъ изъ его современниковъ, сдѣлался вскорѣ однимъ изъ лидеровъ оппозиціи».

Веберъ въ своей всемірной исторіи называетъ Фохта «лучшимъ ораторомъ всей оппозиціи». Рѣчь Фохта, всегда простая и ясная, полна огня, юмора и подчасъ ѣдкаго, хлещущаго сарказма: такимъ же онъ является и въ своихъ политическихъ статьяхъ, печатавшихся безъ подписи въ «Deutche Reichstagszeitung», органѣ парламентской оппозиціи^[8].

Между тѣмъ, дѣло германской конституціи подвигалось крайне медленно, дебаты въ Paul’s Kirche становились все безконечнѣе, раздраженіе между партіями расло, народъ ропталъ, видя, что его избранники занимаются теоретическими спорами и не могутъ придти къ соглашенію. Нѣкоторые члены парламента внесли, было, предложеніе, чтобы дебаты велись болѣе быстро и кратко, но, говоритъ Веберъ, «страсть углубляться и нѣмецкая осторожность запротестовали.»

Фохтъ одинъ изъ первыхъ понялъ всю опасность такихъ теоретическихъ споровъ и съ обычной рѣзкостью выражалъ свое мнѣніе и въ рѣчахъ, и въ статьяхъ. Мы приведемъ здѣсь выписку изъ одной его статьи, касающейся этого предмета и крайне характерной для Фохта какъ по стилю, такъ и по пріемамъ полемики. Статья эта озаглавлена: «Политическій тактъ»^[9].

«Передъ созывомъ національнаго собранія думали, что для совѣщаній, а впослѣдствіи и для укрѣпленія политическаго зданія, очень важно выбрать какъ можно больше выдающихся людей, извѣстныхъ писателей, профессоровъ и т. д. Книга по какому-нибудь политическому вопросу, статья въ словарѣ государственныхъ наукъ, были самой лучшей рекомендаціей основательности убѣжденій и рѣшительности въ практической дѣятельности. Народъ выбиралъ профессоровъ, гофратовъ, гехеймратовъ, литераторовъ, ученыхъ, — и въ благодарность за этотъ подвигъ пожалъ съ поля науки безконечныя разсужденія, узкіе мелкіе счеты и сухіе доклады. Это было вполнѣ естественно: ученые принуждены были дѣйствовать въ совершенно чуждой имъ области — въ области практическаго дѣла; вмѣсто писанья, они должны были говорить, вмѣсто Лекцій — дѣйствовать; они оказались для этого достаточно непригодными, но часъ пробилъ — они должны были выступить на политическую сцену и подвизаться въ національномъ собраніи, они должны были, въ довершеніе ихъ нравственнаго пораженія, частью вступить въ центральное правительство и тамъ править. Къ изумленію пришлось увидѣть, что ученые господа оказались въ новой сферѣ гораздо менѣе счастливыми, чѣмъ того можно было ожидать; пришлось убѣдиться, что имъ и цѣлому хвосту доктринеровъ, который они тащили за собой, не хватало необходимаго свойства политическихъ дѣятелей, именно — политическаго такта, политической деликатности, которая зорко слѣдитъ за тѣмъ, чтобы не стать въ фальшивое положеніе относительно своихъ обязанностей. Что извѣстныя должности и званія могутъ быть несовмѣстимы одна съ другой, и во снѣ не снится нашимъ доктринерамъ; у нихъ вѣдь есть совѣсть, которая и служитъ имъ единственнымъ мѣриломъ во всѣхъ сомнительныхъ вопросахъ, и съ этой-то надежной, незапятнанной совѣстью они сегодня рѣшаютъ дѣла въ канцеляріяхъ, завтра засѣдаютъ въ комитетѣ, созванномъ по поводу ихъ рѣшенія, а послѣ завтра подаютъ голосъ для дальнѣйшаго его хода. Съ тою же самою совѣстью сегодня они защищаютъ въ центральномъ правительствѣ интересы отдѣльнаго государства, а на завтра ломаютъ копья за интересы общегерманскіе противъ отдѣльнаго государства, сегодня они дѣйствуютъ какъ послы, завтра какъ депутаты; сегодня они государственные секретари, завтра члены комитета; все это они продѣлываютъ съ той же наивностью, съ какой сегодня кушаютъ редиску, а завтра бутерброды»…

Противная партія не оставалась въ долгу и платила, на сколько могла, той же монетою. Характерны нѣкоторыя каррикатуры, въ которыхъ политическіе противники Фохта утрировали и доводили до уродства его основные взгляды. Въ одной изъ нихъ Фохтъ представленъ гулякой; въ рукахъ у него узловатая палка, за плечами, въ видѣ ранца, лежитъ пара умерщвленныхъ консерваторовъ; разрушенный, пылающій городъ лежитъ подъ его ногами, кругомъ рушатся церкви и общественныя зданія. Другая каррикатура, выпущенная по поводу одного рѣзкаго замѣчанія Фохта во время дебатовъ, объ отдѣленіи церкви отъ государства, носить названіе «Новое завоеваніе». Двое мальчишекъ звѣрскаго вида въ фригійскихъ колпакахъ, надвинутыхъ по уши, несутъ на плечахъ отвратительную высохшую женщину; у каждаго изъ нихъ въ рукахъ длинная палка съ девизами: «нѣтъ болѣе того свѣта», «небо только на землѣ». Громадная собака лаетъ на эту процессію; въ сторонѣ стоятъ двое зрителей и ведутъ слѣдующій разговоръ:

— Что это они несутъ такое?! Физіономія какъ-будто мнѣ знакома! Не старая ли это парижская богиня разума?

— Да, господинъ, она сильно постарѣла, но все еще попрежнему находитъ поклонниковъ…

Во всемъ, во всѣхъ вопросахъ сказывалась рѣзкая противоположность въ основныхъ взглядахъ парламентскихъ партій.

Расколъ еще болѣе усиливается, когда Пруссія, вопреки постановленію франкфуртскаго парламента, заключаетъ съ Даніей невыгодное и малопочетное для Германіи, датско-голштинское перемиріе.,

Причинъ для разлада накоплялось все больше и больше, и все сильнѣе, въ то же время, становилась реакція. Берлинскій ландтагъ перенесенъ прусскимъ правительствомъ въ Бранденбургъ, а затѣмъ, вскорѣ закрытъ, депутаты разогнаны силой; возставшая Вѣна разгромлена войсками и фельдмаршалъ Виндишъ-Гретцъ чинить тамъ жестокія казни, одной изъ жертвъ его падаетъ Робертъ Блюмъ, вождь лѣвой франкфуртскаго парламента, редакторъ «Reichstags-Zeitung» и близкій другъ Фохта; въ Paul’s Kirche возникаютъ безконечные дебаты по поводу отношеній къ прусскому и австрійскому правительствамъ.

Наконецъ, 28-го декабря 1848 г. объявлены были «основные законы», выработанные франкфуртскимъ парламентомъ, законы, даже по мнѣнію г. Вебера, «весьма умѣренные». Уступкой «лѣвой» явился законъ объ уничтоженіи смертной казни и о свободѣ религіозной совѣсти. Но это было далеко не все — самый скользкій вопросъ, вопросъ о центральной власти дебатировался уже въ январѣ 1849 г. Посыпались самыя разнородныя предложенія: съ одной стороны подавали голосъ за президента, избираемаго изъ всѣхъ совершеннолѣтнихъ гражданъ (предлож. «лѣвой»), съ другой — за дирекцію (коллегія князей), съ третьей — за тріумвиратъ королей; большинство высказалось въ концѣ концовъ за то, чтобы выбрать одного изъ царствующихъ принцевъ «германскимъ императоромъ» и установить наслѣдственность этой императорской власти. 3-го февраля 1849 г. было первое чтеніе конституціи. Казалось, невозможное дѣло пришло, все же къ своему концу. Теперь нужно было высказаться правительствамъ. Большинство нѣмецкихъ государствъ выразило готовность дать свою санкцію, только королевства молчали и Пруссія вела двусмысленную игру. Несмотря на это, франкфуртскій парламентъ большинствомъ 4-хъ голосовъ рѣшилъ предложить прусскому королю титулъ «германскаго императора». Во время дебатовъ по этому вопросу, когда партіи, чтобы придти къ какому-нибудь рѣшенію, должны были соединиться въ временныя коализаціи: «лѣвой» удалось провести законъ о всеобщемъ и прямомъ избирательномъ правѣ.

Фохтъ все это время, особенно послѣ смерти Роберта Блюма, стоялъ во главѣ демократической «лѣвой».

3-го апрѣля 1849 г. торжественная депутація франкфуртскаго парламента явилась въ Берлинъ — предлагать прусскому королю корону германскаго императора. Фридрихъ-Вильгельмъ IV отвѣчалъ пространно, но уклончиво и скорѣе отрицательно, чѣмъ утвердительно; въ концѣ же апрѣля (21) появился оффиціальный и положительный отказъ принять императорскую корону… Реакція окрѣпла окончательно и постепенно принялась за уничтоженіе только-что созданной конституціи.

Мы не станемъ останавливаться на томъ, какъ, подъ давленіемъ этой реакціи и глубокаго внутренняго раскола, медленно, шагъ за шагомъ, распадалось германское національное собраніе, какъ были отозваны правительствами австрійскіе и прусскіе депутаты, какъ, отчаявшись въ «законномъ» осуществленіи конституціи, партія Гагерна тоже покинула Paul’s Kirche…

Фохтъ оставался на своемъ посту и съ энергіей отчаянія боролся уже за проигранное дѣло.

Прусское правительство пришли на помощь германскимъ королямъ и герцогамъ и потушило возстанія. Виртембергское правительство силой разогнало остатки національнаго собранія; 18 іюня 1849 года было послѣднее засѣданіе; въ стенографическомъ отчетѣ его стоить, что «депутаты уступили только насилію».

Бывшіе законные представители германскаго народа и регенты имперіи подверглись жестокому преслѣдованію правительства, особенно прусскаго. Фохтъ хотѣлъ-было снова ѣхать въ Гессенъ и снова предаться научной и профессорской дѣятельности, но раньше чѣмъ гессенскій ландтагъ поставилъ вопросъ о возвращеніи и личной безопасности Фохта, министръ внутреннихъ дѣлъ Гессенскаго герцогства распустилъ ландтагъ и настоялъ на томъ, чтобы «регента имперіи» исключили изъ числа профессоровъ за его убѣжденія.

Переѣхавъ швейцарскія горы, Фохтъ стряхнулъ съ себя пыль франкфуртскаго собора и, росписавшись въ книгѣ путешественниковъ «К. Фохтъ — викарій Германской имперіи въ бѣгахъ», снова принялся съ тою же невозмутимой ясностью, веселымъ расположеніемъ духа и неутомимымъ трудолюбіемъ за естественныя науки. Съ цѣлью изученія морскихъ зоофитовъ онъ поѣхалъ въ Ниццу въ 1850 году.

Вся политическая дѣятельность Фохта является логическимъ выводомъ изъ его теоретическихъ воззрѣній; они выражены въ безчисленныхъ его статьяхъ и книгахъ и между прочимъ въ знаменитой сатирѣ — «Изслѣдованія о звѣриныхъ государствахъ»^[10]. Въ этомъ произведеніи блестящія картины изъ жизни животныхъ смѣняются политическими разсужденіями, полными огня и ѣдкой ироніи.

Книга посвящена «бравому Jaup», тому самому гессенскому министру, который лишилъ его профессорской каѳедры. Въ введеніи Фохтъ объясняетъ, какъ у него появилась мысль объ этой книгѣ… Онъ давно уже сомнѣвался въ совершенствѣ людей, но все же вѣрилъ, что человѣкъ совершеннѣйшее изъ животныхъ; во Франкфуртѣ, среди благороднѣйшихъ и лучшихъ представителей индогерманской расы, гдѣ ему пришлось наблюдать это предполагаемое совершенство, онъ утратилъ эту вѣру…

Политическій идеалъ Фохта — культурное общество, гдѣ свобода личности не ограничена никакими законами, кромѣ одного, всеобщаго закона, врожденнаго каждому человѣку — стремленія къ сообществу. Этотъ законъ, по мнѣнію Фохта, достаточно охраняетъ общественную жизнь, а неограниченная свобода личности является лучшимъ залогомъ для развитія всѣхъ индивидуальныхъ силъ и различій, самымъ могучимъ рычагомъ прогресса.

Какъ бы мы ни относились къ политическимъ убѣжденіямъ Карла Фохта, мы должны признать, что они были неразрывно связаны со всѣмъ его существомъ, что выражалъ онъ ихъ съ необыкновенной ясностью и блескомъ, отстаивалъ съ твердостью и мужествомъ античнаго борца. Какія еще требованія можно предъявлять къ общественному дѣятелю?!

III.

Въ Ниццѣ и Вилла-Франкѣ Фохтъ снова, съ жаромъ принялся за зоологическія изслѣдованія. «Съ ранняго утра, — говорить одинъ изъ его современниковъ, — сидѣлъ Фохтъ за микроскопомъ, наблюдалъ, рисовалъ, писалъ, читалъ и часовъ въ пять бросался, иногда со мной, въ море (плавалъ онъ какъ рыба); потомъ онъ приходилъ къ намъ обѣдать и, вѣчно веселый, былъ готовъ на ученый споръ и на всякіе пустяки, пѣлъ за фортепьяно уморительныя пѣсни или разсказывалъ дѣтямъ сказки съ такимъ мастерствомъ, что они, не вставая, слушали его цѣлые часы».

Какія гигантскія силы были у этого могучаго человѣка, что даже горячка 1848 и 1849 года, всколыхнувшая всю Европу, не нарушила его душевной ясности и гармоніи!

Въ Ниццѣ Фохтъ пробылъ два года и обогатилъ науку массой интереснѣйшихъ зоологическихъ изслѣдованій^[11]; между прочимъ, онъ одинъ изъ первыхъ далъ научныя основанія для классификаціи гидромедузъ и первый описалъ эмбріональное ихъ развитіе. Но спеціальныя изслѣдованія не отнимали у него всего времени. Мы уже упоминали о его знаменитой сатирѣ и въ тоже время прекрасной популярной книгѣ «Изслѣдованія о государствахъ животныхъ», въ которой, также какъ и въ «Зоологическихъ письмахъ»^[12], во многихъ мѣстахъ, ясно проводится идея о родствѣ формъ организованнаго міра. Кромѣ этихъ двухъ сочиненій, Фохтъ въ 1852 году издалъ еще третье — блестящую популярную книгу «Картины изъ жизни животныхъ»; большая часть ея посвящена описанію жизни и развитія низшихъ морскихъ организмовъ.

5-го мая 1852 года^[13] Карлъ Фортъ получаетъ приглашеніе занять въ женевской академіи каѳедру геологіи, впослѣдствіи ему же была поручена палеонтологія, зоологія и сравнительная анатомія. Ни одинъ ученый, вѣроятно, не выдержалъ бы подобной тяжести, но Фохта хватало еще и на многое другое.

Вскорѣ фохтовская аудиторія стала одной изъ самыхъ многолюдныхъ въ женевской академіи. "Онъ всегда, — говоритъ проф. Юнгъ^[14], — старательно подготовлялся къ лекціямъ и былъ au courant всѣхъ научныхъ новостей,, онъ умѣлъ все существенное сдѣлать особенно выпуклымъ, группировать факты въ ихъ логической послѣдовательности и тотчасъ же вывести изъ нихъ всѣ слѣдствія. Прибавьте къ этому, что Фохтъ говорилъ замѣчательно свободно, владѣлъ секретомъ запечатлѣть идею оригинальной фразой, смѣшнымъ, остроумнымъ словомъ, и разсѣять монотонность изложенія анекдотомъ изъ жизни знаменитыхъ ученыхъ — своихъ знакомыхъ, или изъ эпохи своей политической дѣятельности, анекдотомъ, конечно, стоявшимъ въ болѣе или менѣе тѣсной связи съ предметомъ лекцій; онъ оживлялъ слушателей своими выходками и самъ первый смѣялся своимъ знаменитымъ, заразительнымъ смѣхомъ, охарактеризованнымъ Мантегацца слѣдующими словами: «Фохтъ, который владѣетъ могучими легкими и громаднымъ животомъ, смѣется постоянно во всю глотку, онъ смѣется такъ, что стѣны дрожатъ и можно опасаться за цѣлость дома; этимъ онъ напоминаетъ Бальзака»…

Имя Карла Фохта было магнитомъ, притягивавшимъ въ женевскую академію многочисленныхъ слушателей, и разсчетливые швейцарцы хорошо понимали это.

Но Женева обязана знаменитому зоологу еще большимъ. Всѣ ораторы, говорившіе торжественныя рѣчи на похоронахъ Карла Фохта, всѣ женевскія газеты, помѣстившія обширные некрологи, всѣ, не смотря на то, что большинство изъ женевцевъ не симпатизировало покойному за его демократическія и матеріалистическія убѣжденія, за рѣзкость его рѣчи и полемики, всѣ единогласно утверждали, что если Женева владѣетъ теперь полнымъ университетомъ, со всѣми факультетами, вмѣсто прежней академіи, то этимъ она обязана въ числѣ немногихъ и Карлу Фохту, учрежденіемъ же и организаціей медицинскаго факультета, главнымъ образомъ, ему — его энергіи и его вліянію.

А политическое вліяніе Фохта въ Женевѣ въ пятидесятые, шестидесятые и семидесятые года было очень значительно. Надо сказать, что и приглашеніе въ женевскую академію Фохтъ получилъ, главнымъ образомъ, благодаря тогдашнему всесильному президенту женевской республики Джемсу Фази — главѣ радикальной партіи. Вскорѣ^[15], какъ одинъ изъ представителей этой партіи, Фохтъ былъ избранъ членомъ «Большого Совѣта»^[16] Женевы, а затѣмъ «Національнаго Совѣта»^[17] и «Совѣта Кантоновъ»^[18].

Фохтъ шелъ рука объ руку съ Фази, но когда господство послѣдняго окончилось и радикальная партія начала гоненіе на клерикаловъ, онъ, не смотря на всю свою враждебность къ клерикализму, разошелся съ партіей, такъ какъ не могъ, по своимъ убѣжденіямъ, принимать участія въ подавленіи свободы кого бы то ни было, хотя бы и своихъ злѣйшихъ враговъ. Конечно, «политики» обвиняютъ его въ излишнемъ идеализмѣ, но намъ кажется, что такой «идеализмъ», такая органическая связь съ своими убѣжденіями хороши во всякомъ дѣлѣ и даже въ политикѣ. Съ этихъ поръ Фохтъ не соединяется уже ни съ какой партіей и вотируетъ то съ той, то съ другой, смотря по обстоятельствамъ. И въ Женевѣ онъ отстаиваетъ свои взглядѣ: съ той же смѣлостью, какъ въ былое время, въ франкфуртскомъ парламентѣ.

До чего доходила его рѣзкость видно, напримѣръ, изъ слѣдующаго эпизода. Однажды, будучи депутатомъ Женевы и членомъ бюджетной коммиссіи, онъ сильно нападалъ на предложенія одного изъ представителей правительства; тотъ, выведенный изъ себя этими нападками, замѣтилъ, наконецъ, Фохту, что вмѣсто того, чтобы злословить администрацію, онъ лучше бы сидѣлъ въ своей лабораторіи и занимался своими маленькими животными. «Мои маленькія животныя, — воскликнулъ Фохтъ, — мои маленькія животныя! они могутъ подождать; развѣ вы не видите, что какъ разъ въ этотъ моментъ я обязанъ заняться большими!»…

Нѣмецкій изгнанникъ вполнѣ сросся съ интересами своего новаго отечества. «Какъ, — восклицалъ онъ, — потому что я имѣлъ несчастье родиться на томъ, а не на другомъ клочкѣ земли, я долженъ быть къ нему прикованъ со всѣми своими страстными мечтами, надеждами, планами и запросами, я долженъ отречься отъ всѣхъ человѣческихъ интересовъ и утѣшаться сознаніемъ, что я нѣмецъ?! Прекрасное утѣшеніе, особенно въ настоящее время!»

За всѣ свои 43 года пребыванія въ Женевѣ Фохтъ покидалъ ее только въ вакаціонное время — для научныхъ путешествій и работъ на зоологическихъ морскихъ станціяхъ (Роскова, Неаполь), открытію и организаціи которыхъ онъ много посодѣйствовалъ своимъ авторитетнымъ словомъ.

Одинъ только разъ покинулъ онъ Женеву на болѣе продолжительный срокъ. Это было въ 1862 г., когда ему, наконецъ, удалось осуществить свое завѣтное желаніе — отправиться на сѣверъ. Онъ побывалъ въ Норвегіи, въ Исландіи и на о-въ Янъ-Майенъ и собралъ тамъ массу зоологическихъ и геологическихъ наблюденій, которыя обработалъ и выпустилъ въ слѣдующемъ году (1863), подъ общимъ названіемъ «Nordfarth».

Какъ, членъ правительства и какъ профессоръ, Фохтъ считалъ своимъ долгомъ посвящать часть своего времени и вопросу о народномъ образованіи. Множество статей его, касающихся, главнымъ образомъ, средней и высшей школы — коллегій и университетовъ, разсѣяно въ различнѣйшихъ газетахъ и журналахъ. Онъ былъ противникомъ классицизма.

«Мы не понимаемъ, — говоритъ онъ^[19], — почему глубокое изученіе нѣмецкаго и англійскаго языковъ не можетъ дать той же гимнастики уму, какъ изученіе такъ называемыхъ классическихъ языковъ; не въ тысячу ли разъ производительнѣе и полезнѣе прекрасно знать родной языкъ, чѣмъ языкъ мертвый уже въ теченіи тысячи лѣтъ? Что касается сокровищъ литературы, то мы вовсе не пренебрегаемъ ни Гомеромъ^[20], ни Гораціемъ, но осмѣливаемся утверждать, что Шекспиръ и Гёте, если брать даже только англійскій и нѣмецкій языки, также возвышаютъ умъ и сердце, какъ и классики».

Но не въ классицизмѣ видѣлъ знаменитый ученый главное зло современной школы, не ему приписывалъ переутомленіе учениковъ средней школы и отсутствіе личной иниціативы и оригинальности въ работѣ студентовъ, а той пестротѣ, той массѣ отрывочныхъ свѣдѣній, которыя стремится дать ученику современная школа. Всѣ эти свѣдѣнія не имѣютъ почти никакой связи другъ съ другомъ, пріучаютъ ребенка и юношу не доискиваться до истины, а просто брать ее памятью; не мудрено, что слабый, еще не окрѣпшій мозгъ падаетъ подъ этой тяжестью непосильной и не интересной работы и изъ способнаго ребенка выходитъ юноша съ какимъ-то научнымъ «попурри» въ головѣ, безъ намека на оригинальную мысль, работающій какъ машина, знающій одинъ свой учебникъ, стремящійся только къ диплому…^[21].

Но не только о развитіи будущихъ поколѣній заботился Фохтъ — онъ всегда отстаивалъ ту смыслъ, что наука должна быть доступна всѣмъ, что всѣ завоеванія ея должны какъ можно скорѣе дѣлаться общимъ достояніемъ — и вотъ онъ начинаетъ сначала въ Женевѣ рядъ публичныхъ лекцій; вскорѣ кругъ его дѣятельности захватываетъ и другіе города Швейцаріи, а затѣмъ и Германію. Этими лекціями Фохтъ далъ могучій толчокъ популяризаціи науки въ Германіи; его имя, въ этомъ отношеніи, должно быть поставлено на ряду съ Гумбольдтомъ, Росмесслеромъ, Уле и Шлейденомъ.

Въ теченіи многихъ лѣтъ, въ свободное отъ университетскихъ занятій время, совершалъ онъ свои знаменитыя научныя путешествія.

Публичныя лекціи Фохта имѣли громадный успѣхъ вездѣ, гдѣ онъ ни появлялся, а читалъ онъ ихъ чуть ли не во всѣхъ городахъ Германіи и Швейцаріи^[22]; всюду они вызывали съ одной стороны горячія оваціи, съ другой — ожесточенныя нападки.

Нужно замѣтить, что къ началу шестидесятыхъ годовъ, къ которымъ относятся первыя публичныя лекціи Фохта, онъ былъ однимъ изъ первыхъ и самыхъ горячихъ послѣдователей только-что появившагося ученія Дарвина о происхожденіи видовъ. Для своихъ лекцій онъ бралъ жгучія темы о происхожденіи человѣка, о родствѣ организмовъ, о малоголовыхъ, о паразитизмѣ въ животномъ царствѣ и т. д. Немудрено, что протесты и нападки его враговъ были еще болѣе рѣзкими, чѣмъ сами лекціи Фохта, и иногда принимали очень непривлекательную форму. Въ Мюнхенѣ, напр., за его каретой бѣгали толпы уличныхъ мальчишекъ и кричали, указывая на него пальцами: «Человѣкъ-обезьяна, человѣкъ-обезьяна!» Но Фохтъ прошелъ хорошую школу въ франкфуртскомъ парламентѣ и обладалъ замѣчательнымъ хладнокровіемъ. Кажется, въ томъ же Мюнхенѣ, во время одной лекціи, когда онъ разсказывалъ объ австралійскихъ дикаряхъ, до сихъ поръ еще находящихся въ первобытномъ состояніи, въ окна аудиторіи посыпались камни и одинъ изъ нихъ упалъ къ ногамъ лектора; Фохтъ нагнулся, поднялъ камень и, обращаясь къ слушателямъ, сказалъ: «Вы видите, господа, что каменный вѣкъ, какъ я вамъ только что доказывалъ, еще не прошелъ», и затѣмъ спокойно продолжалъ прерванную лекцію.

Фохтъ прекратилъ свои научныя путешествія по Германіи въ 1870 г.; онъ былъ одинъ изъ немногихъ нѣмцевъ, протестовавшихъ противъ франко-прусской войны и противъ грубыхъ захватовъ Пруссіи. Въ письмахъ къ Араго онъ становится на сторону побѣжденныхъ, хорошо зная, что этимъ теряетъ свою популярность въ Германіи.

Эти лекціи Фохта печатались въ различныхъ научныхъ и научно-популярныхъ журналахъ, а затѣмъ авторъ соединялъ ихъ въ отдѣльныя книги. Такимъ образомъ, появились знаменитыя «Лекціи о человѣкѣ» и «Малоголовые»^[23]; обѣ книги почти тотчасъ по выходѣ въ свѣтъ были переведены на всѣ европейскіе языки и выдержали нѣсколько изданій. Въ нихъ Фохтъ является дарвинистомъ, но, какъ любилъ онъ называть самъ себя, еретикомъ-дарвинистомъ.

«Я принимаю теорію эволюціи со всѣми ея слѣдствіями, — говоритъ онъ въ одной изъ своихъ статей^[24], — я подыскиваю ей солидныя основанія въ фактахъ и въ систематическихъ наблюденіяхъ. Я глубоко убѣжденъ, что всѣ организмы, существующіе въ настоящее время, произошли отъ предковъ, которые жили въ предшествующія геологическія эпохи; я убѣжденъ также, что потомки одного и того же корня претерпѣли болѣе или менѣе важныя измѣненія, часто пастельно значительныя, что предковъ можно возстановить только по длинной серіи промежуточныхъ организмовъ, — наконецъ, я совершенно согласенъ, что часто эти измѣненія являлись слѣдствіемъ различныхъ приспособленій ко внѣшнимъ условіямъ, — приспособленій, среди которыхъ важную роль играли миграціи, какъ активныя, такъ и пассивныя. Но, признавая безъ всякихъ оговорокъ всѣ эти принципы вѣрными, я требую, чтобы мнѣ указали, какъ они оправдываются въ каждомъ частномъ случаѣ. Я хочу видѣть и ощупать собственными пальцами звенья той цѣпи, о которой мнѣ говорятъ послѣдовательныя генераціи рода, всѣ части герба. Безъ этого я считаю положеніе только вѣроятнымъ, но отнюдь не доказаннымъ, и отрицаю заключенія, выводимыя изъ вѣроятностей и выдаваемыя за истину». Фохтъ принималъ всѣ основные принципы теоріи эволюціи — и борьбу за существованіе, и естественный подборъ, и законы наслѣдственности, но во многихъ частностяхъ онъ "сильно расходился съ ученіемъ великаго англійскаго ученаго; въ концѣ концовъ этихъ частностей накопилось такъ много, что Фохтъ вправѣ былъ называть себя еретикомъ-дарвинистомъ. Къ сожалѣнію, мы можемъ здѣсь остановиться только на самыхъ существенныхъ отклоненіяхъ женевскаго профессора отъ правовѣрнаго дарвинизма; за подробностями отсылаемъ читателя къ прекрасному сочиненію Катрфажа: «Послѣдователи Дарвина»^[25] и къ собственнымъ статьямъ Фохта^[26].

Фохтъ придавалъ громадное значеніе въ дѣлѣ измѣненія видовъ вліянію внѣшней среды; онъ указывалъ на тотъ извѣстный фактъ, что домашнія животныя, перевезенныя въ Америку, измѣнились, многія весьма существеннымъ образомъ, въ Теченіи относительно короткаго времени и что теперь нельзя отыскать никакихъ слѣдовъ какихъ бы то ни было промежуточныхъ формъ между европейскими предками и ихъ американскими потомками. То же самое могло случиться, по мнѣнію Фохта, и съ дикими животными и растеніями. Для этого нужно только допустить, чтобы измѣненіе внѣшнихъ условій произошло относительно быстро, что несомнѣнно и бываетъ, напр., при миграціяхъ. Попавъ въ новыя условія, организмы принуждены вступить въ жестокую борьбу съ ними; при этомъ большинство индивидуумовъ погибаетъ, но нѣкоторые выживаютъ и оставляютъ потомство, все лучше и лучше приспособляющееся къ средѣ; это приспособленіе покупается цѣной измѣненія роста, формы, инстинктовъ; такимъ образомъ, послѣ относительно незначительнаго числа поколѣній вырабатывается новая разновидность, новый видъ. «Но, говорить Фохтъ^[27], развѣ переходныя формы, свидѣтели жестокой борьбы за существованіе, которая велась въ періодъ измѣненія внѣшнихъ условій, когда данный видъ едва избѣгнулъ полнаго уничтоженія, развѣ эти переходныя формы не должны быть менѣе многочисленными, чѣмъ тѣ два типовые вида, которые характеризуютъ начало и конецъ борьбы?» Новый видъ, появляющійся такимъ образомъ, не всегда будетъ типомъ прогрессивнымъ^[28], относительно стараго; наоборотъ, иногда можетъ явиться даже регрессъ — все зависитъ отъ того, къ какимъ условіямъ приходится приспособляться данному организму. Фохтъ, указываетъ, напр., на такъ-называемыя «прикрѣпленныя» формы, т.-е. организмы, не имѣющіе органовъ передвиженія, и на паразитарныя; и тѣ, и другія онъ считаетъ за регрессивныя, т.-е. происшедшія изъ формъ болѣе высоко организованныхъ. На отдѣльныхъ примѣрахъ онъ показываетъ, почему и какимъ образомъ условія существованія прикрѣпленныхъ и паразитныхъ формъ даютъ въ результатѣ упрощеніе организмовъ и ихъ регрессъ; онъ доказываетъ, что прикрѣпленныя формы, напр., гидромедузы произошли изъ формъ свободныхъ и плавающихъ; прикрѣпленное состояніе — это вторичная стадія развитія, обязанная своимъ происхожденіемъ суммѣ различнѣйшихъ вліяній, которыя въ концѣ концовъ увеличили тяжесть организма настолько, что прежніе органы движенія уже были не въ силахъ исполнять свою функцію и постепенно исчезли.

Въ рядѣ статей, озаглавленныхъ «Догматы въ наукѣ», Фохтъ особенно сильно нападаетъ на два «догмата» — первый: «природа всегда избираетъ кратчайшіе пути»; второй: «такъ какъ одинаковыя причины производятъ одинаковыя слѣдствія, то ясно, что и одинаковыя слѣдствія имѣютъ одинаковыя причины». Эти догматы, особенно второй, составляютъ, по мнѣнію Фохта, краеугольный камень вѣры тѣхъ дарвинистовъ, которые, какъ Геккель, строятъ детальнѣйшія генеалогіи всего организованнаго міра, — такія генеалогіи искусственны, полны натяжекъ и искаженій фактовъ. Природа не избираетъ никакихъ «путей» уже по одному тому, что у нея нѣтъ цѣли, нѣтъ сознанія, но когда смотришь на конечный пунктъ какой-нибудь цѣпи явленій, то наоборотъ — часто приходитъ въ голову мысль, какая масса ненужностей сдѣлана на этомъ пути, сколько остановокъ, отклоненій и отступленій! О второмъ догматѣ и говорить нечего — онъ блещетъ своею нелогичностью, а между тѣмъ онъ является только болѣе общимъ выраженіемъ геккелевскаго положенія, — «одинакова форма, одинаково и происхожденіе». Для доказательства невѣрности этого положенія, Фохтъ опять обращается къ паразитнымъ формамъ и приводитъ нѣсколько примѣровъ замѣчательнаго сходства этихъ формъ, между тѣмъ, какъ доказано, что происхожденіе ихъ настолько различно, что они относятся къ различнымъ классамъ животнаго міра. Онъ указываетъ также и на слѣдующій фактъ, установленный палеонтологіей: извѣстно, что въ Америкѣ не было лошадей, пока ихъ туда не ввезли европейцы, но въ американскихъ четвертичныхъ отложеніяхъ найденъ скелетъ ископаемой лошади, чрезвычайно близкой по своему строенію съ европейской современной; между тѣмъ, та же палеонтологія показываетъ, что предки обѣихъ этихъ лошадей, американской и европейской, отличались другъ отъ друга весьма значительно.

Вообще Фохтъ настаиваетъ на томъ, что близкіе типы могли произойти и не отъ одного общаго корня, а отъ совершенно различныхъ. Такого рода эволюцію онъ называетъ «схожденіемъ признаковъ». «Такимъ образомъ, — говоритъ Катрфажъ^[29], — Фохтъ, вполнѣ принимая теорію происхожденія, а слѣдовательно, и измѣненія видовъ, вполнѣ признавая борьбу за существованіе и естественный подборъ могучими агентами этого измѣненія, вполнѣ отрицая, какъ и его учитель, существенное различіе между рассой и видомъ, все же расходится съ Дарвиномъ въ очень важныхъ пунктахъ. Въ противоположность отцу этой школы, онъ подчиняетъ подборъ условіямъ существованія, какъ у зародышей, такъ и у взрослыхъ формъ, и отрицаетъ возможность связи, допускаемой англійскимъ ученымъ, между эмбріогенезисомъ и филогенезисомъ. Рядомъ съ общимъ прогрессомъ, о которомъ намъ свидѣтельствуетъ организованный міръ, онъ видитъ регрессъ и ему приписываетъ первую роль въ формированіи многихъ видовъ… Наконецъ, одному первоначальному корню всѣхъ организованныхъ существъ онъ противополагаетъ множество основныхъ типовъ». Несмотря на то, что Катрфажъ является научнымъ противникомъ Карла Фохта, онъ признаетъ громадныя заслуги женевскаго профессора; то же признала и Парижская академія, избравшая его въ 1887 г. своимъ корреспондентомъ, — честь, которой удостаиваются немногіе иностранные ученые, честь, тѣмъ болѣе удивительная по отношенію къ факту, что его научные и политическіе взгляды не очень-то гармонируютъ съ таковыми сорока безсмертныхъ.

Ни политика, ни популяризація, ни публицистика нисколько не ослабляли научной дѣятельности Фохта, въ этомъ легко убѣдиться, езли просмотрѣть списокъ научныхъ работъ, сдѣланныхъ имъ въ Женевѣ {1) «Beitrag zûr Entwickelungsgeschichte eines Cephalophoren». 1856.

2) «Ueber die Schleimkanäle der Fische». 1856.

3) «Recherches sur l’anatomie comparée des organes de la génération chez les animaux vertébrés». 1859.

4) «Die künstliche Fischzucht». 1861.

5) «Nordfarth». 1863. Описаніе его путешествія въ 1862 г. на о-въ Янъ-Майенъ.

6) «Crânes fossiles de l'époque diluvienne trouvés en Allemagne et en Italie».

7) "Mâchoire de la Naulette.

8) «Anthropophagie et les sacrifices humains».

9) «Leèons sur l’homme».

10) «Mémoire sur les Microcéphales». 1867.

11) «Sur le Lotosome de Phaseolosomes». 1877.

12) «Recherches côtiers». 1876,

13) «Reproduction de quelques Trématodes ectoparasites marins».

14) «Sur l’adaptution des Crustacés copépodes au parasitisme».

15) «Sur la vie animale du desert du Sachara».

16) «Sur la provenance des Entozoaires de l’Homme et leur évolution». 1877.

17) «Sur la production artificielle des formes des élément organiques».

18) «Sur un Hareng hermaphrodite, et sur l’evaire du jeunes Verons».

19) «Sur l’embryologie des Schauves-Souris».

20) «Sur un nouveau genre de Médusaire Sessile, Lipkea Ruspoliana» и масса статей въ «Revue scientifique», нѣкоторыя изъ которыхъ упомянуты въ нашей статьѣ.

Списокъ "тотъ составленъ по статьѣ проф. Юнга. R. Sc. 1895 г. 27 Juin.

Прибавьте къ этому еще громадную книгу «Млекопитающія», переведенную на русскій языкъ, и «Anatomie comparée pratique», которая выходила выпусками въ теченіи 13 лѣтъ.}; онъ говорилъ, что отдыхаетъ, переходя отъ одной работы къ другой. Совсѣмъ больной^[30], онъ все же неустанно работалъ въ своей лабораторіи и дома надъ обширнымъ сочиненіемъ: «Рыбы Европы». Предчувствуя близкій конецъ, онъ часто говаривалъ за послѣднее время: «рыбами я началъ, рыбами и кончу». Когда болѣзнь, наконецъ, приняла опасный характеръ, онъ съ спокойствіемъ врача и съ мужествомъ человѣка, свершившаго свое дѣло, самъ слѣдилъ за постепеннымъ развитіемъ роковыхъ симптомовъ. Карлъ Фохтъ умеръ въ полномъ сознаніи, сдѣлавъ всѣ нужныя распоряженія…

Когда созерцаешь какое-нибудь великое произведеніе, — статую, картину, храмъ, поневолѣ, послѣ первыхъ минутъ восторга, возникаетъ вопросъ, какой общей идеей руководился художникъ, гдѣ источникъ, душа его творчества? Когда передъ тобой пробѣгаютъ мысли, чувства, поступки какого-нибудь большого человѣка и понемногу въ туманной дали вырисовывается блѣдная тѣнь, — снова встаетъ тотъ же вопросъ, гдѣ центръ этой могучей жизни, какой вѣрой жилъ этотъ человѣкъ? И у большого человѣка всегда есть своя вѣра. Такой вѣрой Фохта была вѣра въ силу человѣческаго разума, въ силу мыслящей личности; изъ этой вѣры вытекаетъ его проповѣдь неограниченной индивидуальной свободы, его политическія убѣжденія, его фанатическая дѣятельность популяризатора; съ этой вѣрой неразрывно связаны его мужество, стойкость, неослабная энергія и ясность духа…

В. Агафоновъ.

"Міръ Божій", № 9, 1895

---

1. 1) Zur Neurologie von Python tigris. 1839. 2) Beiträge zur Neurologie der Reptilien. 1840.
2. 1) L’embryologie des Salmonés, составляющая первый томъ «Histoire des poissons», Агассиса. 2) L’embryologie da Crapaudaccoucheur. Кромѣ того" въ Невшателѣ К. Фохтъ опубликовалъ свои изслѣдованія надъ анатомическимъ строеніемъ гастероидъ и надъ строеніемъ головы у позвоночныхъ.
3. «Im Gfebirg und auf den Gletschern».
4. «Lehrbuch der Geologie und Petrefactenkunde».
5. «Зоологическія письма».
6. «Ocean und Mittelmeer».
7. Henri Hagern — первый президентъ франкфуртскаго парламента.
8. Благодаря любезности В. Фохта, сына знаменитаго ученаго, мы получили полный экземпляръ этой газеты, въ которомъ статьи Карла Фохта отмѣчены.
9. «Politischer Takt». Deutsche Reichstag. Zeitung. № 90. 1848.
10. «Untersuchungen über Thierstaten». 1851.
11. 1) Les Hectocotyles et les mâles de quelques Céphalopodes (въ сообществѣ съ друг. зоологомъ Верапи). 2) Siphonophores de la mer de Nice. 3) Tuniciers nageant de la mer de Nice.
12. Zoologische Briefe. 2 Th. Переведены на русскій языкъ.
13. Ровно за 43 года до своей смерти.
14. Юнгъ — одинъ изъ учениковъ Фохта, сотрудникъ его по составленію «Anatomie comparée», и вѣроятный его замѣститель. По года за два до смерти Фохтъ разошелся съ Юнгомъ, говорятъ, изъ-за того, что послѣдній заигрывалъ съ теологами. Сдержанность по отношенію къ своему учителю и нѣкоторая неискренность проглядываетъ въ статьѣ Юнга, изъ которой мы сдѣлали эту цитату — «L’oeuvre scientifique de Karl Fogt». Revue Scientifique 22 Juin 1895. pg. 775.
15. Съ 1856—1860,1870—1874 и въ 1878 Фохтъ былъ въ «Большомъ женевскомъ Совѣтѣ», съ 1878—1881 г. въ «Національномъ Совѣтѣ» и съ 1857—1860 и въ 1870 г. въ «Совѣтѣ Государствъ».
16. «Grand Conseil» — это кантональное законодательное собраніе, избираемое народомъ кантона.
17. «Conseil national» — избирается всѣмъ швейцарскимъ народомъ, вырабатываетъ федеральные законы.
18. «Conseil des Etats», избирается отдѣльными кантонами и является представителемъ ихъ интересовъ въ федераціи; тоже, какъ и «Conseil national», отправляетъ законодательныя функціи.
19. „Quelques mots sur la question universitaire“ par М. Carl Vogt, professeur. Genève 1886, pg. 74.
20. Гомеръ былъ однимъ изъ любимѣйшихъ писателей Карла Фохта.
21. Эти мысли съ особенной яркостью изложены Карломъ Фохтомъ въ статьѣ его «La crise dans l’instruction secondaire». Revue Scient. 6 Août, 1887 г.
22. Bъ Невшателѣ, Франкфуртѣ-на-Майнѣ, Оффенбахѣ, Мангеймѣ, Дармштадтѣ, Нюренбергѣ, Фюртѣ, Кельнѣ, Ахенѣ, Ронфельдѣ, Эльберфельдѣ, Эссенѣ, Дрезденѣ, Лейпцигѣ, Гамбургѣ, Брауншвейгѣ, Берлинѣ, Вѣнѣ, Грацѣ, Пештѣ и мног. друг.
23. «Leèons sur l’homme» и «Mémoire sur les Microcéphales». 1867. Послѣднее изъ нихъ удостоено Парижскимъ антропологическимъ обществомъ преміи Годара.
24. „Lps migrations des animaux“. Rev. Scient 5 Avril. 1879. pg. 934.
25. А de Quatrefages. Les émules de Darwin. Biblioth. Scientif. internat. 1894.
26. Главнѣйшія изъ нихъ: «Quelques hérésies darwinistes». (Rev. Scient. 1886). «Dogmes dans la science». R. Sc. 1891.
27. „Leèons sur l’homme“, pg. 612.
28. Прогрессомъ организма Фохтъ считаетъ увеличеніе числа органовъ съ спеціальными функціями. «Но, — прибавляетъ онъ, — чтобы спеціализація произвела дѣйствительный прогрессъ, нужно, чтобы она была гармонична и касалась всей организаціи, такъ какъ преимущественное развитіе какого-нибудь органа или даже цѣлой группы органовъ необходимо поведетъ за собою остановку въ развитіи или даже регрессъ другихъ органовъ». (L’Anatomie comparée. Introduction., pg. 10).
29. „Les Emules de Darwin“. T. II. pg. 28—29.
30. Карлъ Фохтъ умеръ отъ болѣзни печени, — болѣзни, мучившей его въ теченіи многихъ лѣтъ.