Недаромъ наши странники
Поругивали мокрую,
Холодную весну.
Весна нужна крестьянину
И ранняя, и дружная,
А тутъ — хоть волкомъ вой!
Не грѣетъ землю солнышко,
И облака дождливыя,
Какъ дойныя коровушки,
Идутъ по небесамъ.
Согнало снѣгъ, а зелени
Ни травки, ни листа!
Вода не убирается,
Земля не одѣвается
Зеленымъ яркимъ бархатомъ,
И, какъ мертвецъ безъ савана,
Лежитъ подъ небомъ пасмурнымъ
Печальна и нага.
Жаль бѣднаго крестьянина,
А пуще жаль скотинушку;
Скормивъ запасы скудные,
Хозяинъ хворостиною
Прогналъ ее въ луга,
А что тамъ взять? Чернехонько!
Лишь на Николу вешняго
Погода поуставилась,
Зеленой свѣжей травушкой
Полакомился скотъ.
День жаркій. Подъ березками
Крестьяне пробираются,
Гуторятъ межъ собой:
„Идемъ одной деревнею,
Идемъ другой — пустехонько!
А день сегодня праздничный.
Куда пропалъ народъ?..."
Идутъ селомъ — на улицѣ
Одни ребята малые,
Въ домахъ — старухи старыя,
А то и вовсе заперты
Калитки на замокъ.
Замокъ — собачка вѣрная:
Не лаетъ, не кусается,
А не пускаетъ въ домъ!
Прошли село, увидѣли
Въ зеленой рамѣ зеркало:
Съ краями полный прудъ.
Надъ пр́удомъ рѣютъ ласточки;
Какіе-то комарики,
Проворные и тощіе,
Въ припрыжку, словно п́о суху,
Гуляютъ по водѣ.
По берегамъ, въ ракитникѣ,
Коростели скрыпятъ.
На длинномъ, шаткомъ плотикѣ
Съ валькомъ поповна толстая
Сто́итъ какъ стогъ подщипанный,
Подтыкавши подолъ.
На этомъ же на плотикѣ
Спитъ уточка съ утятами...
Чу! лошадиный храпъ!
Крестьяне разомъ глянули
И надъ водой увидѣли
Двѣ головы: мужицкую,
Курчавую и смуглую,
Съ серьгой (мигало солнышко
На бѣлой той серьгѣ).
Другую — лошадиную
Съ веревкой саженъ въ пять.
Мужикъ беретъ веревку въ ротъ,
Мужикъ плыветъ — и конь плыветъ,
Мужикъ заржалъ — и конь заржалъ.
Плывутъ, орутъ! Подъ бабою,
Подъ малыми утятами
Плотъ ходитъ ходенёмъ.
Догналъ коня — за холку хвать!
Вскочилъ и на лугъ выѣхалъ
Дѣтина: тѣло бѣлое,
А шея, какъ смола;
Вода ручьями катится
Съ коня и съ сѣдока.
— А чт́о у васъ въ селеніи
Ни стараго, ни малаго,
Какъ вымеръ весь народъ?
„Ушли въ село Кузминское:
Сегодня тамъ и ярмонка,
И праздникъ храмовой".
— А далеко Кузминское?
„Да будетъ версты три".
— Пойдемъ въ село Кузминское,
Посмотримъ праздникъ-ярмонку!
Рѣшили мужики;
А про себя подумали:
Не тамъ ли онъ скрывается,
Кто счастливо живетъ?...
Кузминское богатое,
А пуще того — грязное
Торговое село.
По косогору тянется,
Потомъ въ оврагъ спускается,
А тамъ опять на горочку —
Какъ грязи тутъ не быть?
Двѣ церкви въ немъ старинныя,
Одна старообрядская,
Другая православная,
Домъ съ надписью: училище —
Пустой, забитый на-глухо,
Изба въ одно окошечко,
Съ изображеньемъ фельдшера,
Пускающаго кровь.
Есть грязная гостинница.
Украшенная вывѣской,
(Съ большимъ носатымъ чайникомъ
Подносъ въ рукахъ подносчика,
И маленькими чашками,
Какъ гусыня гусятами,
Тотъ чайникъ окруженъ),
Есть лавки постоянныя
Въ подобіе уѣзднато
Гостинаго двора...
Пришли на площадь странники:
Товару много всякаго
И видимо-невидимо
Народу! Не потѣха ли?
Кажись, нѣтъ ходу крестнаго,
А словно предъ иконами
Безъ шапокъ мужики.
Такая ужъ сторонушка!
Гляди, куда дѣваются
Крестьянскіе шлыки:
Помимо складу виннаго,
Харчевни, рестораціи,
Десятка штофныхъ лавочекъ,
Трехъ постоялыхъ двориковъ
Да „ренскового погреба"
Да пари кабаковъ,
Одиннадцать кабачниковъ
Для праздника поставили
Палатки на селѣ.
При каждой пять подносчиковъ;
Подносчики — молодчики,
Наметанные, дошлые,
А все имъ не поспѣть,
Со сдачей не управиться!
Гляди, что протянулося
Крестьянскихъ рукъ, со шляпами,
Съ платками, съ рукавицами.
Ой, жажда православная,
Куда ты велика!
Лишь окатить бы душеньку,
А тамъ добудутъ шапочки,
Какъ отойдетъ базаръ.
По пьянымъ по головушкамъ
Играетъ солнце вешнее...
Хмѣльно, горласто, празднично,
Пестро, красно кругомъ!
Штаны на парняхъ плисовы,
Жилетки полосатыя,
Рубахи всѣхъ цвѣтовъ;
На бабахъ платья красныя,
У дѣвокъ косы съ лентами,
Лебедками плывутъ!
А есть еще затѣйницы,
Одѣты по столичному —
И ширится, и дуется
Подолъ на обручахъ!
Заступишь — расфуфырятся!
Вольно же, новомодницы,
Вамъ снасти рыболовныя
Подъ юбками носить!...
На бабъ нарядныхъ глядючи,
Старообрядка злющая
Товаркѣ говоритъ:
„Быть голоду! быть голоду!
Дивись, что всходы вымокли,
Что половодье вешнее
Стои́тъ до Петрова!
Съ тѣхъ поръ, какъ бабы начали
Рядиться въ ситцы красные, —
Лѣса не подымаются,
А хлѣба хоть не сѣй!"
— Да чѣмъ же ситцы красные
Тутъ провинились, матушка?
Ума не приложу!
„А ситцы тѣ французскіе —
Собачьей кровью крашены!
Ну... поняла теперь?..."
По конной потолкалися,
По взгорью, гдѣ навалены
Косули, грабли, б́ороны,
Багры, станки телѣжные,
Ободья, топоры.
Тамъ шла торговля бойкая,
Съ божбою, съ прибаутками,
Съ здоровымъ громкимъ хохотомъ.
И какъ не хохотать?
Мужикъ какой-то крохотный
Ходилъ, ободья пробовалъ:
Погнулъ одинъ — не нравится,
Погнулъ другой, потужился,
А ободъ какъ распрямится —
Щолкъ по лбу мужика!
Мужикъ реветъ надъ ободомъ,
„Вязовою дубиною"
Ругаетъ драчуна.
Другой пріѣхалъ съ разною
Подѣлкой деревянною —
И вывалилъ весь возъ!
Пьяненекъ! Ось сломалася,
А сталъ ее удѣлывать —
Топоръ сломалъ! Раздумался
Мужикъ надъ топоромъ,
Бранитъ его, коритъ его,
Какъ будто дѣло дѣлаетъ:
„Подлецъ ты, не топоръ!
Пустую службу, плёвую
И ту не сослужилъ.
Всю жизнь свою ты кланялся,
А ласковъ не бывалъ!"
Пошли по лавкамъ странники:
Любуются платочками,
Ивановскими ситцами,
Шлеями, новой обувью,
Издѣльемъ кимряковъ.
У той сапожной лавочки
Опять смѣются странники:
Тутъ башмаки козловые
Дѣдъ внучкѣ торговалъ,
Пять разъ про цѣну спрашивалъ,
Вертѣлъ въ рукахъ, оглядывалъ:
Товаръ первѣйшій сортъ!
— Ну, дядя! два двугривенныхъ
Плати, не то проваливай!
Сказалъ ему купецъ.
„А ты постой". Любуется
Старикъ ботинкой крохотной,
Такую держитъ рѣчь:
„Мнѣ зять — плевать, и дочь смолчитъ,
Жена — плевать, пускай ворчитъ!
А внучку жаль! Повѣсилась
На шею, егоза:
Купи гостинчикъ, дѣдушка,
Купи! — Головкой шолковой
Лицо щекочетъ, ластится,
Цѣлуетъ старика.
Постой, ползунья босая!
Постой, юла! Козловыя
Ботиночки куплю...
Расхвастался Вавилушка,
И старому и малому
Подарковъ насулилъ,
А пропился до грошика!
Какъ я глаза безстыжіе
Домашнимъ покажу?...
„Мнѣ зять — плевать, и дочь смолчитъ,
Жена — плевать, пускай ворчитъ!
А внучку жаль!..." Пошелъ опять
Про внучку! Убивается!...
Народъ собрался, слушаетъ,
Не смѣючись, жалѣючи;
Случись, работой, хлѣбушкомъ
Ему бы помогли,
А вынуть два двугривенныхъ,
Такъ самъ ни съ чѣмъ останешься.
Да былъ тутъ человѣкъ,
Павлуша Веретенниковъ.
(Какого роду, званія
Не знали мужики,
Однако звали „бариномъ".
Гораздъ онъ былъ балясничать,
Носилъ рубаху красную,
Поддевочку суконную,
Смазные сапоги;
Пѣлъ складно пѣсни русскія
И слушать ихъ любилъ.
Его видали многіе
На постоялыхъ дворикахъ,
Въ харчевняхъ, въ кабакахъ).
Такъ онъ Вавилу выручилъ —
Купилъ ему ботиночки.
Вавило ихъ схватилъ
И былъ таковъ! — На радости
Спасибо даже барину
Забылъ сказать старикъ;
За то крестьяне прочіе
Такъ были разутѣшены,
Такъ рады, словно каждаго
Онъ подарилъ рублемъ!
Была тутъ также лавочка
Съ картинами и книгами,
Офени запасалися
Своимъ товаромъ въ ней.
— А генераловъ надобно?
Спросилъ ихъ купчикъ-выжига.
„И генераловъ дай!
Да только ты по совѣсти,
Чтобъ были настоящіе —
Потолще, погрознѣй".
— Чудн́ые! какъ вы смотрите!
Сказалъ купецъ съ усмѣшкою:
— Тутъ дѣло не въ комплекціи...
„А въ чемъ же? шутишь, другъ!
Дрянь, что ли, сбыть желательно?
А мы куда съ ней дѣнемся?
Шалишь! Передъ крестьяниномъ
Всѣ генералы равные,
Какъ шишки на ели:
Чтобы продать невзрачнаго,
Попасть на доку надобно,
А толстаго да грознаго
Я всякому всучу..."
— А статскихъ не желаете?
„Ну, вотъ еще со статскими!"
(Однако взяли — дешево! —
Какого-то сановника
За брюхо съ бочку винную
И за семнадцать звѣздъ).
Купецъ — со всѣмъ почтеніемъ,
Чт́о любо, тѣмъ и потчуетъ
(Съ Лубянки — первый воръ!).
Спустилъ по сотнѣ Блюхера,
Архимандрита Фотія,
Разбойника Сипко;
Сбылъ книги: „Шутъ Балакиревъ"
И „Англійскій милордъ"...
Легли въ коробку книжечки,
Пошли гулять портретики
По царству всероссійскому,
Покамѣстъ не пристроятся
Въ крестьянской лѣтней горенкѣ,
На невысокой стѣночкѣ...
Чортъ знаетъ для чего!
Эхъ! эхъ! придетъ ли времячко,
Когда (приди желанное!...)
Дадутъ понять крестьянину,
Что розь портретъ портретику,
Что книга книгѣ розь?
Когда мужикъ не Блюхера
И не милорда глупаго —
Бѣлинскаго и Гоголя
Съ базара понесетъ?
Ой, люди, люди русскіе!
Крестьяне православные!
Слыхали-ли когда нибудь
Вы эти имена?
То имена великія:
Носили ихъ, прославили
Заступники народные!
Вотъ вамъ бы ихъ портретики
Повѣсить въ вашихъ горенкахъ,
Ихъ книги прочитать...
„И радъ бы въ рай, да дверь-то гдѣ?"
Такая рѣчь врывается
Въ лавчонку неожиданно.
— Тебѣ какую дверь?
„Да въ балаганъ. Чу! музыка!..."
— Пойдемъ, я укажу!
Про балаганъ прослышавши,
Пошли и наши странники
Послушать, поглазѣть.
Комедію съ Петрушкою,
Съ козою съ барабанщицей
И не съ простой шарманкою,
А съ настоящей музыкой
Смотрѣли тутъ они.
Комедія не мудрая,
Однако и неглупая,
Хожалому, квартальному
Не въ бровь, а прямо въ глазъ!
Шалашъ полнымъ полнехонекъ,
Народъ орѣшки щелкаетъ.
А то два-три крестьянина
Словечкомъ перекинутся —
Гляди, явилась водочка:
Посмотрятъ да попьютъ!
Хохочутъ, утѣшаются
И часто въ рѣчь Петрушкину
Вставляютъ слово мѣткое,
Какого не придумаешь,
Хоть проглоти перо!
Такіе есть любители —
Какъ кончится комедія
За ширмочки пойдутъ,
Цѣлуются, братаются,
Гуторятъ съ музыкантами:
— Откуда, молодцы?
„А были мы господскіе,
Играли на помѣщика,
Теперь мы люди вольные,
Кто поднесетъ-попотчуетъ,
Тотъ намъ и господинъ!"
— И дѣло, други милые,
Довольно баръ вы тѣшили,
Потѣшьте мужиковъ!
Эй! малой! сладкой водочки!
Наливки! чаю! п́олпива!
Цимлянскаго — живѣй!...
И море разливанное
Пойдетъ, щедрѣе барскаго
Ребятокъ угостятъ.
Не вѣтры вѣютъ буйные,
Не мать-земля колышется —
Шумитъ, поетъ, ругается,
Качается, валяется,
Дерется и цѣлуется
У праздника народъ!
Крестьянамъ показалося,
Какъ вышли на пригорочекъ,
Что все село шатается,
Что даже церковь старую
Съ высокой колокольнею
Шатнуло разъ-другой! —
Тутъ трезвому, чт́о голому
Неловко... Наши странники
Прошлись еще по площади
И къ вечеру покинули
Бурливое село...
