Сосѣдняго помѣщика
Гаврилу Аѳанасьича
Оболта-Оболдуева
Та троечка везла.
Помѣшикъ былъ румяненькій,
Осанистый, присадистый,
Шестидесяти лѣтъ;
Усы сѣдые, длинные,
Ухватки молодецкія,
Венгерка съ бранденбурами,
Широкія штаны.
Гаврило Аѳанасьевичъ,
Должно быть, перетрусился,
Увидѣвъ передъ тройкою
Семь рослыхъ мужиковъ.
Онъ пистолетикъ выхватилъ,
Какъ самъ, такой же толстеньвій,
И дуло шестиствольное
На странниковъ навелъ:
— Ни съ мѣста! Если тронетесь,
Разбойники! грабители!
На мѣстѣ уложу!...
Крестьяне разсмѣялися:
„Какіе мы разбойники,
Гляди — у насъ ни ножика
Ни топоровъ, ни вилъ!"
— Кто-жъ вы? чего вамъ надобно?
„У насъ забота есть.
Такая ли заботушка,
Что изъ домовъ повыжила,
Съ работой раздружила насъ,
Отбила отъ ѣды.
Ты дай намъ слово крѣнкое
На нашу рѣчь мужицкую
Безъ смѣху и безъ хитрости,
По правдѣ и по разуму,
Какъ должно отвѣчать,
Тогда свою заботушку
Повѣдаемъ тебѣ..."
— Извольте: слово честное,
Дворянское даю!
„Нѣтъ, ты намъ не дворянское,
Дай слово христіанское!
Дворянское съ побранкою,
Съ толчкомъ да съ зуботычиной,
То непригодно намъ!"
— Эге! какія новости!
А, впрочемъ, будь по вашему!
Ну, въ чемъ же ваша рѣчь?...
„Спрячь пистолетикъ! выслушай!
Вотъ такъ! мы не грабители,
Мы мужики смиренные,
Изъ временнообязанныхъ
Подтянутой губерніи,
Пустопорожней волости,
Изъ разныхъ деревень —
Несытова, Неѣлова,
Заплатова, Дырявина,
Горѣлокъ, Голодухина,
Неурожайка тожъ.
Идя путемъ-дорогою,
Сошлись мы невзначай,
Сошлись мы — и заспорили:
Кому живется счастливо,
Вольготно на Руси?
Романъ сказалъ: помѣщику,
Демьянъ сказалъ: чиновнику,
Лука сказалъ — попу.
Купчинѣ толстопузому,
Сказали братья Губины,
Иванъ и Митродоръ.
Пахомъ сказалъ: свѣтлѣйшему,
Вельможному боярину,
Министру государеву,
А Провъ сказалъ: царю...
„Мужикъ, что быкъ: втемяшится
Въ башку какая блажь —
Коломъ ее оттудова
Не выбьешь! Какъ ни спорили,
Не согласились мы!
Поспоривши, повздорили,
Повздоривши — подралися,
Подравшися, удумали
Не расходиться врозь,
Въ домишки не ворочаться,
Не видѣться ни съ жонами,
Ни съ малыми ребятами,
Ни съ стариками старыми,
Покуда спору нашему
Рѣшенья не найдемъ,
Покуда не довѣдаемъ
Какъ ни на есть — доподлинно,
Кому жить любо-весело,
Вольготно на Руси?
„Скажи-жъ ты намъ побожески
Сладка ли жизнь помѣщичья?
Ты ка́къ — вольготно, счастливо,
Помѣщичекъ, живешь?"
Гаврило Аѳанасьевичъ
Изъ тарантаса выпрыгнулъ,
Къ крестьянамъ подошелъ:
Какъ лекарь, руку каждому
Пощупалъ, въ лица глянулъ имъ,
Схватился за бока
И покатился со смѣху...
Ха-ха! ха-ха! ха-ха! ха-ха!
Здоровый смѣхъ помѣщичій
По утреннему воздуху
Раскатываться сталъ...
Нахохотавшись до-сыта,
Помѣшикъ не безъ горечи
Сказалъ: „Надѣньте шапочки,
Садитесь, господа!"
— Мы господа не важные,
Передъ твоею милостью
И постоимъ...
„Нѣтъ! нѣтъ!
Прошу садиться, граждане!"
Крестьяне поупрямились,
Однако, дѣлать не́чего,
Усѣлись на валу.
„И мнѣ присѣсть позволите?
Эй, Прошка! рюмку хересу,
Подушку и коверъ!"
Расположась на коврикѣ
И выпивъ рюмку хересу,
Помѣщикъ началъ такъ:
„Я далъ вамъ слово честное,
Отвѣтъ держать по совѣсти,
А нелегко оно!
Хоть люди вы почтенные,
Однако не ученые,
Какъ съ вами говорить?
Сперва понять вамъ надо бы,
Что́ значитъ слово самое:
Помѣщикъ, дворянинъ.
Скажите, вы, любезные,
О родословномъ деревѣ
Слыхали что-нибудь?"
— Лѣса намъ не заказаны —
Видали древо всякое!
Сказали мужики.
„Попали пальцемъ въ небо вы!..
Скажу вамъ вразумительнѣй:
Я роду именитаго,
Мой предокъ Оболдуй
Впервые поминается
Въ старинныхъ русскихъ грамотахъ
Два вѣка съ половиною
Назадъ тому. Гласитъ
Та грамата: „татарину
„Оболту Оболдуеву
„Дано суконце доброе,
„Цѣною въ два рубля:
„Волками и лисицами
„Онъ тѣшилъ государыню,
„Въ день царскихъ имянинъ,
„Спускалъ медвѣдя дикаго
„Съ своимъ, и Оболдуева
„Медвѣдь тотъ ободралъ..."
— Ну, поняли, любезные?
— Какъ не понять! Съ медвѣдями
Не мало ихъ шатается
Прохвостовъ и теперь.
„Вы все свое, любезные!
Молчать! ужъ лучше слушайте,
Къ чему я рѣчь веду:
Тотъ Оболдуй, потѣшившій
Звѣрями государыню,
Былъ корень роду нашему,
А было то, какъ сказано,
Съ залишкомъ двѣсти лѣть.
Прапрадѣдъ мой по матери
Былъ и того древнѣй:
„Князь Щепинъ съ Васькой Гусевымъ"
(Гласить другая грамота):
„Пыталъ поджечь Москву,
„Казну пограбить думали,
„Да ихъ казнили смертію",
А было то, любезные,
Безъ мала триста лѣтъ.
Такъ вотъ оно откудова
То дерево дворянское
Идетъ, друзья мои!"
— А ты, примѣрно, яблочко
Съ того выходишь дерева?
Сказали мужики.
„Ну, яблочко, такъ яблочко!
Согласенъ! Благо поняли
Вы дѣло наконецъ.
Теперь — вы сами знаете —
Чѣмъ дерево дворянское
Древнѣй, тѣмъ именитѣе,
Почетнѣй дворянинъ.
Не такъ ли, благодѣтели?"
— Такъ! отвѣчали странники:
— Кость бѣлая, кость черная,
И поглядѣть, такъ разныя, —
Имъ разный и почетъ!
„Ну, вижу, вижу: поняли!
Такъ вотъ, друзья — и жили мы,
Какъ у Христа за пазухой,
И знали мы почетъ.
Не только люди русскіе,
Сама природа русская
Покорствовала намъ.
Бывало, ты въ окружности
Одинъ, какъ солнце на небѣ;
Твои деревни скромныя,
Твои лѣса дремучіе,
Твои поля кругомъ!
Пойдешь ли деревенькою,
Крестьяне въ ноги валятся;
Пойдешь лѣсными дачами —
Столѣтними деревьями
Преклонятся лѣса!
Пойдешь ли пашней, нивою,
Вся нива спѣлымъ колосомъ
Къ ногамъ господскимъ стелется,
Ласкаетъ слухъ и взоръ!
Тамъ рыба въ рѣчкѣ плещется:
„Жирѣй-жирѣй до времени!"
Тамъ заяцъ лугомъ крадется:
„Гуляй-гуляй до осени!"
Все веселило барина,
Любовно травка каждая
Шептала: „я твоя!"
Краса и гордость русская,
Бѣлили церкви Божіи
По горкамъ, по холмамъ,
И съ ними въ славѣ спорили
Дворянскіе дома.
Дома съ оранжереями,
Съ китайскими бесѣдками
И съ англійскимй парками;
На каждомъ флагъ игралъ,
Игралъ-манилъ привѣтливо,
Гостепріимство русское
И ласку обѣщалъ.
Французу не привидится
Во снѣ — какіе праздники,
Не день, не два — по мѣсяцу
Мы задавали тутъ.
Свои индѣйки жирныя,
Свои наливки сочныя,
Свои актёры, музыка,
Прислуги — цѣлый полкъ!
„Пять поваровъ, да пе́каря,
Двухъ кузнецовъ, обойщика,
Семнадцать музыкантиковъ
И двадцать-два охотника
Держалъ я... Боже мой!..."
Помѣщикъ закручинился,
Упалъ лицомъ въ подушечку,
Потомъ привсталъ, поправился:
— Эй, Прошка! закричалъ.
Лакей, по слову барскому,
Принесъ кувшинчикъ съ водкою.
Гаврило Аѳанасьевичъ,
Откушавъ, продолжалъ:
„Бывало, въ осень позднюю
Лѣса твои, Русь-матушка,
Одушевляли громкіе
Охотничьи рога.
Унылые, поблекшіе,
Лѣса полураздѣтые
Жить начинали вновь;
Стояли по опушечкамъ
Борзовщики-разбойники,
Стоялъ помѣщикъ самъ;
А тамъ, въ лѣсу, выжлятники
Ревѣли, сорви-го́ловы,
Варили-варомъ гончія.
Чу! подзываютъ рогъ!...
Чу! стая воетъ! сгрудилась!
Никакъ по звѣрю красному
Погнали?... улюлю!
Лисица чернобурая,
Пушистая, матёрая
Летитъ, хвостомъ метётъ!
Присѣли, притаилися,
Дрожа всѣмъ тѣломъ, рьяные,
Догадливые псы:
Пожалуй, гостья жданная!
Поближе къ намъ, молодчикамъ,
Подальше отъ кустовъ!
Пора! Ну, ну! не выдай конь!
Не выдайте собаченьки!
Эй! улю-лю! родимыя!
Эй! — улю-лю!... ату!..."
Гаврило Аѳанасьевичъ,
Вскочивъ съ ковра персидскаго,
Махалъ рукой, подпрыгивалъ,
Кричалъ! Ему мерещилось,
Что травитъ онъ лису...
Крестьяне молча слушали,
Глядѣли, любовалися,
Посмѣивались въ усъ...
„Ой, ты — охота псовая!
Забудутъ все помѣщики,
Но ты, исконно-русская
Потѣха! не забудешься
Ни во́-вѣки вѣковъ!
Не о себѣ печалимся,
Намъ жаль, что ты, Русь-матушка,
Съ охотою утратила
Свой рыцарскій, воинственный,
Величественный видъ!
Бывало, насъ по осени
До полусотни съѣдется
Въ отъѣзжія поля;
У каждаго помѣщика
Сто гончихъ въ напуску;
У каждаго по дюжинѣ
Борзовщиковъ верхомъ;
При каждомъ съ кашеварами,
Съ провизіей обозъ.
Какъ съ пѣснями, да съ музыкой
Мы двинемся впередъ,
На что кавалерійская
Дивизія твоя!
Летѣло время соколомъ,
Дышала грудь помѣщичья
Свободно и легко.
Во времена боярскія,
Въ порядки древнерусскіе
Переносился духъ!
Ни въ комъ противорѣчія,
Кого хочу — помилую,
Кого хочу — казню.
Законъ — мое желаніе!
Кулакъ — моя полиція!
Ударъ искросыпительный,
Ударъ зубодробительный,
Ударъ скуловоррротъ...!"
Вдругъ, какъ струна порвалася,
Осѣклась рѣчь помѣщичья.
Потупился, нахмурился,
— Эй, Прошка! закричалъ.
Глонулъ — и мягкимъ голосомъ
Сказалъ: „вы сами знаете,
Нельзя же и безъ строгости?
Но я каралъ — любя.
Порвалась цѣпь великая —
Теперь не бьемъ крестьянина,
За-то ужъ и отечески
Не милуемъ его.
Да, былъ я строгъ по времени,
А, впрочемъ, больше ласкою
Я привлекалъ сердца.
„Я въ Воскресенье свѣтлое
Со всей своею вотчиной
Христосовался самъ!
Бывало, накрывается
Въ гостиной столъ огромнѣйшій.
На немъ и яйца красныя
И пасха, и куличъ!
Моя супруга, бабушка,
Сынишки, даже барышни
Не брезгуютъ, цѣлуются
Съ послѣднимъ мужикомъ.
„Христосъ воскресъ!" — „Воистину!"
Крестьяне разговляются,
Пьютъ брагу и вино...
„Предъ каждымъ почитаемымъ,
Двунадесятымъ праздникомъ
Въ моимъ парадныхъ горницахъ
Попъ всенощну служилъ.
И къ той домашней всенощной
Крестьяне допускалися,
Молись — хоть лобъ разбей!
Страдало обоняніе,
Сбивали послѣ съ вотчины
Бабъ отмывать полы!
Да чистота духовная
Тѣмъ самымъ сберегалася,
Духовное родство!
Не такъ ли, благодѣтели?"
— Такъ! отвѣчали странники,
А про себя подумали:
„Коломъ сбивалъ ихъ, что́ ли, ты
Молиться въ барскій домъ?..."
„За-то, скажу не хвастая,
Любилъ меня мужикъ!
Въ моей сурминской вотчинѣ
Крестьяне все подрядчики:
Бывало, дома скучно имъ,
Всѣ на чужую сторону
Отпросятся съ весны...
Ждешь — не дождешься осени,
Жена, дѣтишки малыя
И тѣ гадаютъ, ссорятся:
„Какого имъ гостинчику
Крестьяне принесутъ!"
И точно: поверхъ барщины,
Холста, яицъ и живности,
Всего, что на помѣщика,
Сбиралось искони, —
Гостинцы добровольные
Крестьяне намъ несли!
Изъ Кіева — съ вареньями,
Изъ Астрахани — съ рыбою,
А тотъ, кто подостаточнѣй
И съ шолковой матеріей:
Глядь, чмокнулъ руку барынѣ
И свертокъ подаетъ!
Дѣтямъ игрушки, лакомства,
А мнѣ, сѣдому бражнику,
Изъ Питера вина!
Толкъ вызнали, разбойники,
Небось, не къ Кривоногову,
Къ французу забѣжитъ.
Тутъ съ ними разгуляешься,
По-братски побесѣдуешь,
Жена рукою собственной
По чаркѣ имъ нальетъ.
А дѣтки тутъ же малыя
Посасываютъ прянички
Да слушаютъ досужіе
Разсказы мужиковъ —
Про трудные ихъ промыслы,
Про чуже-дальни стороны,
Про Петербурга, про Астрахань,
Про Кіевъ, про Казань...
„Такъ вотъ какъ, благодѣтел»,
Я жилъ съ моею вотчиной,
Неправда-ль, хорошо?..."
— Да, было вамъ, помѣщикам,
Житье куда завидное,
Не надо умирать!
— И все прошло! все минуло!..
Чу! похоронный звонъ!..
Прислушалися странники,
И точно: изъ Кузьминскаго
По утреннему воздуху
Тѣ звуки, грудь щемящіе,
Неслись: „Покой крестьянину
И царствіе небесное!"
Проговорили странники
И покрестились всѣ...
Гаврило Аѳанасьевичъ
Снялъ шапочку — и набожно
Перекрестился тожъ:
„Звонятъ не по крестьянину!
По жизни по помѣщичьей
Звонятъ!.. Ой, жизнь широкая!
Прости — прощай на вѣкъ!
Прощай и Русь помѣщичья!
Теперь не та ужъ Русь!
Эй, Прошка!" (выпилъ водочки
И посвисталъ)...
„Невесело
Глядѣть, какъ измѣнилося
Лицо твое, несчастная
Родная сторона!
Сословье благородное
Какъ будто все попряталось,
Повымерло! Куда
Ни ѣдешь, попадаются
Одни крестьяне пьяные,
Акцизные чиновники,
Поляки пересыльные
Да глупые посредники,
Да иногда пройдетъ
Команда. Догадаешься:
Должно быть, взбунтовалося,
Въ избыткѣ благодарности,
Селенье гдѣ-нибудь!
А прежде, что́ тутъ мчалося
Колясокъ, бричекъ троечныхъ,
Дормезовъ шестерней!
Катитъ семья помѣщичья —
Тутъ маменьки солидныя,
Тутъ дочки миловидныя
И рѣзвые сынки!
Ноющихъ колокольчиковъ,
Воркующихъ бубенчиковъ
Наслушаешься всласть.
А ныньче чѣмъ разсѣешься?
Картиной возмутительной
Что́ шагъ — ты пораженъ:
Кладбищемъ вдругъ повѣяло,
Ну, значитъ, приближаемся
Къ усадьбѣ... Боже мой!
Разобранъ по кирпичику
Красивый домъ помѣщичій
И аккуратно сложены
Въ колонны кирпичи!
Обширный садъ помѣщичій,
Столѣтьями взлелѣянный,
Подъ топоромъ крестьянина
Весь легъ, — мужикъ любуется,
Какъ много вышло дровъ!
Черства душа крестьянина,
Подумаетъ ли онъ,
Что дубъ, сейчасъ имъ сваленный,
Мой дѣдъ рукою собственной
Когда-то насадилъ?
Что вонъ подъ той рябиною
Рѣзвились наши дѣтушки,
И Ганичка, и Вѣрочка
Аукались со мной?
Что тутъ, подъ этой липою,
Жена моя призналась мнѣ,
Что тяжела она
Гаврюшей, нашимъ первенцпмъ,
И спрятала на грудь мою
Какъ вишня покраснѣвшее,
Прелестное лицо?...
Ему была бы выгода —
Радехонекъ помѣщичьи
Усадьбы изводить!
Деревней ѣхать совѣстно,
Мужикъ сидитъ — не двинется,
Не гордость благородную —
Жолчь чувствуешь въ груди.
Въ лѣсу не рогъ охотничій,
Звучитъ — топоръ разбойничій,
Шалятъ!... а что́ подѣлаешь?
Кѣмъ лѣсъ убережешь?...
Поля — не доработаны,
Посѣвы — не досѣяны,
Порядку нѣтъ слѣда!
О, матушка! о, родина!
Не о себѣ печалимся,
Тебя, родная, жаль.
Ты, какъ вдова печальная,
Стоишь съ косой распущенной,
Съ неубраннымъ лицомъ!..
„Усадьбы переводятся!
Въ замѣнъ ихъ распложаются
Питейные дома!..
Поятъ народъ распущенный,
Зовутъ на службы земскія,
Сажаютъ, учатъ грамотѣ, —
Нужна ему она!
На всей тебѣ, Русь-матушка,
Какъ клейма на преступникѣ,
Какъ на конѣ тавро,
Два слова нацарапаны:
„На выносъ и распивочно".
Чтобъ ихъ читать, крестьянина
Мудреной русской грамотѣ
Не сто́итъ обучать!..
„А намъ земля осталася...
Ой ты, земля помѣщйчья!
Ты намъ не мать, а мачиха
Теперь... „А кто велѣлъ?"
Кричатъ писаки праздные:
„Такъ вымогать, насиловать
Кормилицу свою!"
А я скажу: а кто же ждалъ?
Охъ! эти проповѣдники!
Кричатъ: „довольно барствовать!
Проснись, помѣщикъ заспанный!
Вставай! — учись! трудись!..
„Трудись Кому! вы вздумали
Читать такую проповѣдь?
Я не крестьянинъ-лапотнпкъ —
Я божіею милостью
Россійскій дворянинъ!
Россія — не нѣметчина:
Намъ чувства деликатныя,
Намъ гордость внушена!
Сословья благородныя
У насъ труду не учатся.
У насъ чиновникъ плохонькій
И тотъ половъ не вымететъ,
Не станетъ печь топить...
Скажу я вамъ, не хвастая,
Живу почти безвыѣздно
Въ деревнѣ сорокъ лѣтъ,
А отъ ржаного колоса
Не отличу ячменнаго,
А мнѣ поютъ: „трудись!"
„А если и дѣйствительно
Свой долгъ мы ложно поняли,
И наше назначеніе
Не въ томъ, чтобъ имя древнее,
Достоинство дворянское
Поддерживать охотою,
Пирами, всякой роскошью,
И жить чужимъ трудомъ;
Такъ надо было ранѣе
Сказать... Чему учился я?
Что видѣлъ я вокругъ?..
Коптилъ я небо божіе,
Носилъ ливрею царскую,
Сорилъ казну народную
И думалъ вѣкъ такъ жить...
И вдругъ... Владыко праведный!.."
Помѣщикъ зарыдалъ...
Крестьяне добродушные
Чуть тоже не заплакали, '
Подумавъ про себя:
„Порвалась цѣпь великая,
Порвалась, — разскочилася:
Однимъ концомъ по барину,
Другимъ по мужику!.."
