Въ тотъ годъ необычайная
Звѣзда играла на небѣ;
Одни судили такъ:
Господь по небу шествуетъ
И ангелы его
Метутъ метлою огненной [1]
Передъ стопами божьими
Въ небесномъ полѣ путь;
Другіе то же думали,
Да только на Антихриста,
И чуяли бѣду.
Сбылось: пришла безхлѣбица!
Братъ брату не уламывалъ
Куска! Былъ страшный годъ...
Волчицу ту Ѳедотову
Я вспомнила — голодную,
Похожа съ ребятишками
Я на нее была!
Да тутъ еще свекровушка
Примѣтой прислужилася,
Сосѣдкамъ наплела,
Что я бѣду накликала,
А чѣмъ? Рубаху чистую
Надѣла въ Рождество [2].
За мужемъ, за заступникомъ,
Я дешево отдѣлалась;
А женщину одну
Никакъ за то же самое
Убили на̀ смерть кольями.
Съ голоднымъ не шути!..
Одной бѣдой не кончились:
Чуть справились съ безхлѣбицей —
Рекрутчина пришла.
Да я не безпокоилась:
Ужь за семью Филипову
Въ солдаты братъ ушелъ.
Сижу одна, работаю,
И мужъ и оба деверя
Уѣхали съ утра;
На сходку свекоръ-батюшка
Отправился, а женщины
Къ сосѣдкамъ разбрелись.
Мнѣ крѣпко нездоровилось,
Была я Ліодорушкой
Беременна: послѣдніе
Дохаживала дни.
Управившись съ ребятами,
Въ большой избѣ подъ шубою
На печку я легла.
Вернулись бабы къ вечеру,
Нѣтъ только свекра-батюшки,
Ждутъ ужинать его.
Пришелъ: «Охъ-охъ! умаялся,
А дѣло не поправилось,
Пропали мы, жена!
Гдѣ видано, гдѣ слыхано:
Давно ли взяли старшаго,
Теперь меньшаго дай!
Я по годамъ высчитывалъ,
Я міру въ ноги кланялся,
Да міръ у насъ какой?
Просилъ бурмистра: божится,
Что жаль, да дѣлать нечего!
И писаря просилъ,
Да правды изъ мошенника
И топоромъ не вырубишь,
Что̀ тѣни изъ стѣны!
Задаренъ... всѣ задарены...
Сказать-бы губернатору,
Такъ онъ-бы задалъ имъ!
Всего и попросить-то-бы,
Чтобъ онъ по нашей волости
Очередныя росписи
Повѣрить повелѣлъ.
Да сунься-ка!..» Заплакали
Свекровушка, золовушка,
А я... То было холодно,
Теперь огнемъ горю!
Горю... Богъ вѣсть, что думаю...
Не дума... бредъ... Голодныя
Стоятъ сиротки-дѣточки
Передо мной... Неласково
Глядитъ на нихъ семья,
Они въ дому шумливыя,
На улицѣ драчливыя,
Обжоры за столомъ...
И стали ихъ пощипывать,
Въ головку поколачивать...
Молчи, солдатка-мать!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Теперь ужь я не дольщица
Участку деревенскому,
Хоромному строеньицу,
Одежѣ и скоту.
Теперь одно богачество:
Три озера наплакано
Горючихъ слезъ, засѣяно
Три полосы бѣдой!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Теперь, какъ виноватая,
Стою передъ сосѣдями:
Простите! я была
Спѣсива, непоклончива,
Нечаяла я, глупая,
Остаться сиротой...
Простите, люди добрые,
Учите уму-разуму,
Какъ жить самой? Какъ дѣточекъ
Поить, кормить, ростить?..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Послала дѣтокъ по̀ міру:
Просите, дѣтки, ласкою,
Не смѣйте воровать!
А дѣти въ слезы: «Холодно!
На насъ одежа рваная,
Съ крылечка на крылечко-то
Устанемъ мы ступать,
Подъ окнами натопчемся,
Иззябнемъ... У богатаго
Намъ боязно просить,
«Богъ дастъ!» отвѣтятъ бѣдные...
Ни съ чѣмъ домой воротимся —
Ты станешь насъ бранить!..»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Собрала ужинъ; матушку
Зову, золовокъ, деверя,
Сама стою голодная
У двери, какъ раба.
Свекровь кричитъ: «Лукавая!
Въ постель скорѣй торопишься?»
А деверь говорить:
«Немного ты работала!
Весь день за деревиночкой
Стояла: дожидалася,
Какъ солнышко зайдетъ!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Получше нарядилась я,
Пошла я въ церковь Божію,
Смѣхъ слышу за собой!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Хорошо не одѣвайся,
До бѣла не умывайся,
У сосѣдокъ очи зорки,
Востры языки!
Ходи улицей потише,
Носи голову пониже,
Коли весело — не смѣйся,
Не поплачь съ тоски!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пришла зима безсмѣнная,
Поля, луга зеленые
Попрятались подъ снѣгь.
На бѣломъ, снѣжномъ саванѣ
Ни талой нѣтъ талиночки —
Нѣтъ у солдатки-матери
Во всемъ міру дружка!
Съ кѣмъ думушку подумати?
Съ кѣмъ словомъ перемолвиться?
Какъ справиться съ убожествомъ?
Куда обиду сбыть?
Въ лѣса — лѣса повяли-бы,
Въ луга — луга сгорѣли-бы!
Во быструю рѣку?
Вода-бы остоялася!
Носи солдатка бѣдная
Съ собой ее по гробъ!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нѣтъ мужа, ыѣтъ заступника!
Чу, барабанъ! Солдатики
Идутъ... Остановилися...
Построились въ ряды.
«Живѣй!» Филипа вывели
На середину площади:
«Эй! перемѣна первая!»
Шалашниковъ кричитъ.
Упалъ Филипъ: — Помилуйте!
«А ты попробуй! слюбится!
Ха-ха! ха-ха! ха-ха! ха-ха!
Укрѣпа богатырская,
Не розги у меня!..»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И тутъ я съ печи спрыгнула,
Обулась. Долго слушала —
Все тихо, спнтъ семья!
Чутьчуть
я дверью скрипнула
И вышла. Ночь морозная...
Изъ Домниной избы,
Гдѣ парни деревенскіе
И дѣвки собиралися,
Гремѣла пѣсня складная,
Любимая моя...
«На горѣ стоѝтъ ёлочка,
Подъ горою свѣтёлочка,
Во свѣтёлочкѣ Машенька.
Приходнлъ къ ней батюшка,
Будилъ ее, побуживалъ:
Ты, Машенька, пойдемъ домой!
Ты, Ефимовна, пойдемъ домой!
Я не иду и не слушаю:
Ночь темна и немѣсячна,
Рѣки быстры, перевозовъ нѣтъ
Лѣса темны, карауловъ нѣтъ...
На горѣ стоѝть ёлочка,
Подъ горою свѣтёлочка,
Во свѣтёлочкѣ Машенька.
Приходила къ ней матушка,
Будила, побуживала:
Машенька, пойдемъ домой!
Ефимовна, пойдемъ домой!
Я не иду и не слушаю:
Ночь темна и немѣсячна,
Рѣки быстры, перевозовъ нѣтъ,
Лѣса темны, карауловъ нѣтъ...
На горѣ стоѝтъ ёлочка,
Подъ горою свѣтёлоча,
Въ свѣтёлочкѣ Машенька.
Прпходитъ къ ней Петръ,
Петръ, сударь Петровичъ,
Будилъ ее побуживалъ:
Машенька, пойдемъ домой!
Душа, Ефимовна, пойдемъ домой!
Я иду, сударь, и слушаю:
Ночь свѣтла и мѣсячна,
Рѣки тихи, перевозы есть,
Лѣса темны, караулы есть.»
