Былъ господинъ не высокаго рода,
Онъ деревнишку за взятки купилъ,
Жилъ въ ней безвыѣздно тридцать три года,
Вольничалъ, бражничалъ, горькую пилъ.
Жадный, скупой, не дружился съ дворянами,
Только къ сестрицѣ езжалъ на чаекъ;
Даже съ родными, не только съ крестьянами,
Былъ господинъ Поливановъ жестокъ;
Дочь повѣнчавъ, муженька благовѣрнаго
Высѣкъ — обоихъ прогналъ нагишомъ,
Въ зубы холопа примѣрнаго,
Якова вѣрнаго,
По̀ходя билъ каблукомъ.
Люди холопскаго званія —
Сущіе псы иногда:
Чѣмъ тяжелѣй наказанія,
Тѣмъ имъ милѣй господа.
Яковъ такимъ объявился изъ младости,
Только и было у Якова радости:
Барина холить, беречь, ублажать
Да племяша-малолѣтка качать.
Такъ они оба до старости дожили.
Стали у барина ножки хирѣть,
Ѣздилъ лѣчиться, да ноги не ожили…
Полно кутить, баловаться и пѣть!
Очи-то ясныя,
Щеки-то красныя,
Пухлыя руки какъ сахаръ бѣлы,
Да на ногахъ — кандалы!
Смирно помѣщикъ лежитъ подъ халатомъ,
Горькую долю клянетъ,
Яковъ при баринѣ: другомъ и братомъ
Вѣрнаго Якова баринъ зоветъ.
Зиму и лѣто вдвоемъ коротали,
Въ карточки больше играли они,
Скуку разсѣять къ сестрицѣ езжали
Верстъ за двѣнадцать въ хорошіе дни.
Вынесетъ самъ его Яковъ, уложитъ,
Самъ на долгушке свезетъ до сестры,
Самъ до старушки добраться поможетъ,
Такъ они жили ладкомъ до поры…
Выросъ племянничекъ Якова, Гриша,
Барину въ ноги: «Жениться хочу!»
— Кто же невѣста?» — «Невѣста — Ариша».
Баринъ отвѣтствуетъ: «въ гробъ вколочу!»
Думалъ онъ самъ, на Аришу-то глядя:
«Только бы ноги господь воротилъ!»
Какъ ни просилъ за племянника дядя,
Баринъ соперника въ рекруты сбылъ.
Крѣпко обидѣлъ холопа примѣрнаго,
Якова вѣрнаго,
Баринъ, — холопъ задурилъ!
Мертвую запилъ… Неловко безъ Якова,
Кто ни послужитъ — дуракъ, негодяй!
Злость-то давно накипѣла у всякаго,
Благо есть случай: груби, вымещай!
Баринъ то проситъ, то песски ругается,
Такъ двѣ недѣли прошли.
Вдругъ его вѣрный холопъ возвращается…
Первое дѣло — поклонъ до земли.
Жаль ему, видишь ты, стало безногаго:
Кто-де сумѣетъ его соблюсти?
«Не поминай только дѣла жестокаго;
Буду свой крестъ до могилы нести!»
Снова помѣщикъ лежитъ подъ халатомъ,
Снова у ногъ его Яковъ сидитъ,
Снова помѣщикъ зоветъ его братомъ.
«Что̀ ты нахмурился, Яша?» — Мутитъ!
Много грибковъ нанизали на нитки,
Въ карты сыграли, чайку напились,
Ссыпали вишни, малину въ напитки
И поразвлечься къ сестрѣ собрались.
Куритъ помѣщикъ, лежитъ беззаботно,
Ясному солнышку, зелени радъ.
Яковъ угрюмъ, говоритъ неохотно,
Вожжи у Якова дрожмя дрожатъ,
Крестится. «Чуръ меня, сила нечистая! —
Шепчетъ: «рассыпься!» (мутилъ его врагъ).
Ѣдутъ… Направо трущоба лѣсистая,
Имя ей изстари: Чертовъ оврагъ;
Яковъ свернулъ и поѣхалъ оврагомъ,
Баринъ опѣшилъ: «Куда жъ ты, куда?»
Яковъ ни слова. Проѣхали шагомъ
Нѣсколько верстъ; не дорога — бѣда!
Ямы, валежникъ; бѣгутъ по оврагу
Вешніе воды, деревья шумятъ…
Стали лошадки — и дальше ни шагу,
Сосны стѣной передъ ними торчатъ.
Яковъ, не глядя на барина бѣднаго,
Началъ коней отпрягать,
Вѣрнаго Яшу, дрожащаго, блѣднаго,
Началъ помѣщикъ тогда умолять.
Выслушалъ Яковъ посулы — и грубо,
Зло засмѣялся: «Нашелъ душегуба!
Стану я руки убійствомъ марать,
Нѣтъ, не тебѣ умирать!»
Яковъ на сосну высокую прянулъ,
Возжи въ вершинѣ ея укрѣпилъ,
Перекрестился, на солнышко глянулъ,
Голову въ петлю — и ноги спустилъ!..
Экія страсти Господни! виситъ
Яковъ надъ бариномъ, мѣрно качается.
Мечется баринъ, рыдаетъ, кричитъ,
Эхо одно откликается!
Вытянувъ голову, голосъ напрягъ
Баринъ — напрасные крики!
Въ саванъ окутался Чертовъ оврагъ,
Ночью тамъ росы велики,
Зги не видать! только совы снуютъ,
О-земь ширяясь крылами,
Слышно, какъ лошади листья жуютъ,
Тихо звеня бубенцами.
Словно чугунка подходитъ — горятъ
Чьи-то два круглыя, яркія ока,
Птицы какія-то съ шумомъ летятъ,
Слышно, посели онѣ недалеко.
Воронъ надъ Яковомъ каркнулъ одинъ.
Чу! ихъ слетѣлось до сотни!
Ухнулъ, грозитъ костылемъ господинъ!
Экіе страсти Господни!
Баринъ въ оврагѣ всю ночь пролежалъ,
Стонами птицъ и волковъ отгоняя,
Утромъ охотникъ его увидалъ.
Баринъ вернулся домой, причитая:
«Грѣшенъ я, грѣшенъ! Казните меня!»
Будешь ты, баринъ, холопа примѣрнаго,
Якова вѣрнаго,
Помнить до суднаго дня!
«Грѣхи, грѣхи, — послышалось
Со всѣхъ сторонъ. — Жаль Якова,
Да жутко и за барина, —
Какую принялъ казнь!»
— Ой! ой! Еще прослышали
Два-три разсказа страшные
И горячо заспорили
О томъ, кто всѣхъ грѣшнѣй.
Одинъ сказалъ: «кабатчики»,
Другой сказалъ: «помѣщики»,
А третій — мужики.
То былъ Игнатій Прохоровъ,
Извозомъ занимавшійся,
Степенный и зажиточный
Мужикъ — не пустословъ.
Видалъ онъ виды всякіе,
Изъѣздилъ всю губернію
И вдоль и поперекъ.
Его послушать надо бы,
Однако вахлаки
Такъ обозлились, не дали
Игнатью слово вымолвить,
Особенно Климъ Яковлевъ
Куражился: «Дуракъ же ты!..»
— «А ты бы прежде выслушалъ…»
— «Дуракъ же ты…»
— «И всѣ-то вы,
Я вижу, дураки! —
Вдругъ вставилъ слово грубое
Ереминъ, братъ купеческій,
Скупавшій у крестьянъ
Что ни попало, лапти ли,
Теленка ли, бруснику ли,
А главное — мастакъ
Подстерегать оказіи,
Когда сбирались подати
И собственность вахлацкая
Пускалась съ молотка. —
Затѣять споръ затѣяли,
А въ точку не утрафили!
Кто всѣхъ грѣшнѣй? подумайте!»
— Ну, кто же? говори!
«Извѣстно кто: разбойники!»
А Климъ ему въ отвѣтъ:
— Вы крѣпостными не были,
Была капель великая,
Да не на вашу плѣшь!
Набилъ мошну: мерещатся
Вездѣ ему разбойники;
Разбой — статья особая,
Разбой тутъ не причемъ!
«Разбойникъ за разбойника
Вступился!» — прасолъ вымолвилъ,
А Лавинъ — скокъ къ нему!
— Молись! — и въ зубы прасола.
«Прощайся съ животишками!» —
И прасолъ въ зубы Лавина.
«Ай, драка! молодцы!»
Крестьяне разступилися,
Никто не подзадоривалъ,
Никто не разнималъ.
Удары градомъ сыпались:
— Убью! пиши къ родителямъ!
— «Убью! зови попа!»
Тѣмъ кончилось, что прасола
Климъ сжалъ рукой, какъ обручемъ,
Другой вцѣпился въ волосы
И гнулъ со словомъ «кланяйся»
Купца къ своимъ ногамъ.
— Ну, баста! — прасолъ вымолвилъ.
Климъ выпустилъ обидчика,
Обидчикъ сѣлъ на бревнышко,
Платкомъ широкимъ клѣтчатымъ
Отерся и сказалъ:
— Твоя взяла! не диво ли?
Не жнетъ, не пашетъ — шляется
По коновальской должности.
Какъ силъ не нагулять?
(Крестьяне засмѣялися.)
«А ты еще не хочешь ли?» —
Сказалъ задорно Климъ.
«Ты думалъ, нѣтъ? Попробуемъ!»
Купецъ снялъ чуйку бережно
И въ руки поплевалъ.
«Раскрыть уста грѣховные
Пришелъ чередъ: прислушайте!
И такъ васъ помирю!» —
Вдругъ возгласилъ Іонушка,
Весь вечеръ молча слушавшій,
Вздыхавшій и крестившійся,
Смиренный богомолъ.
Купецъ былъ радъ; Климъ Яковлевъ
Помалчивалъ. Усѣлися,
Настала тишина.
