Куй железо, пока горячо (Брэддон)/ДО

Куй железо, пока горячо
авторъ Мэри Элизабет Брэддон, пер. Анна Николаевна Энгельгардт

Оригинал: англ. Taken at the flood, опубл.: 1874. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Вѣстникъ Европы», №№ 1-3, 5-9, 1874.

Мэри Элизабет Брэддон

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

КУЙ ЖЕЛѢЗО, ПОКА ГОРЯЧО.

НОВЫЙ АНГЛІЙСКІЙ РОМАНЪ *). Taken at the flood, by the Author of «Lady Audlay’s Secret», «Strangers and Pilgrims» &c, &c, &c.

) Этотъ романъ еще приготовляется къ изданію; настоящій его переводъ сдѣланъ по корректурамъ, доставленнымъ намъ авторомъ его, миссисъ Брэддонъ. — Ред.

ГЛАВА I.
Отецъ и дочь.

Въ укромнѣйшемъ зеленомъ уголкѣ одного изъ самыхъ матріархальныхъ графствъ Англіи притаилось селеніе Гедингемъ. Мѣстность его холмистая, и Гедингемъ лежитъ на днѣ неправильной котловины. Въ цѣломъ приходѣ врядъ ли найдется нѣсколько десятинъ совсѣмъ ровной земли. Огороды — а ихъ въ Гедингемѣ много и они содержатся въ удивительномъ порядкѣ, — луга, пастбища волнистыя: подумаешь, что громадные валы расколыхавшагося отъ бури океана внезапно застыли и превратились въ твердую землю. Великіе вулканическіе перевороты долженъ былъ пережить Гедингемъ, прежде чѣмъ принялъ свой настоящій видъ. Геологи высказывали различныя теоріи по этому предмету, но населеніе Гедингема вовсе о томъ не заботилось. Покуда вишни и яблоки зрѣли въ огородахъ, на солнечномъ припекѣ, покуда все шло, какъ слѣдуетъ, на скотныхъ дворахъ и въ ригахъ, въ свиныхъ хлѣвахъ и курятникахъ, Гедингемъ былъ доволенъ.

То было цвѣтущее на видъ, опрятное селеніе, и настолько значительное, что могло бы превратиться въ городъ при благопріятныхъ обстоятельствахъ. Сэръ Обри Перріамъ, владѣвшій значительнѣйшей частью всей земли, былъ богатый человѣкъ и если не очень тароватый, то все же великодушный ландлордъ. Штукатурныя стѣны всѣхъ Гедингемскихъ коттеджей были такъ бѣлы, какъ это было возможно только при частомъ бѣленьи ихъ. Изгороди и заборы въ Гедингемѣ содержались въ порядкѣ. Въ отсутствіе сэра Обри — а онъ часто отлучался изъ обширнаго и угрюмаго зданія, котораго считался господиномъ, — зоркое око его управителя надзирало за Гедингемомъ и казалось такимъ же всевидящимъ, какъ и око самого Провидѣнія. Ничто не ускользало отъ его пытливаго взгляда, и такимъ образомъ грязь и безпорядокъ были незнакомы Гедингему.

Не было мѣстечка милѣе, какъ это селеніе въ ясный солнечный день. Вдоль деревенской улицы катился широкій, быстрый ручей, въ свѣтлыхъ струяхъ котораго усталые кони погружали свои утомленные члены; самый видъ и журчаніе его освѣжали измученнаго пѣшехода. Можно было бы написать цѣлую главу о зеленыхъ тропинкахъ, которыя вились вокругъ Гедингема и о тѣнистой прохладѣ, доставляемой старинными каштановыми деревьями и высокими вязами, придававшими видъ парка лугамъ и пастбищамъ Гедингема: его фермеры къ счастію не пришли еще въ сознанію необходимости вырубать на своей землѣ каждое порядочное дерево.

Это зеленое и плодоносное селеніе лежало неподалеку отъ морского берега. Съ вершины одного изъ холмовъ, поросшаго дрокомъ и метлой, взоръ переносился черезъ другую прекрасную долину къ широкому простору океана. На западѣ Англіи самые морскіе берега зелены, и цвѣтущая роскошь полей тянется вплоть до самой воды.

Посмотримъ на Гедингемъ сегодня вечеромъ при слабомъ освѣщеніи заходящаго солнца, красиво закатывающагося позади густой стѣны изъ тисовъ и кипарисовъ, красующейся на кладбищѣ. Первая сцена настоящей драмы происходитъ въ саду, отдѣленномъ отъ кладбища низкой каменной оградой и густой изгородью изъ красиво-подрѣзанныхъ тисовъ, которая темной стѣной возвышается надъ сѣрой оградой: этотъ садъ принадлежитъ сельской школѣ. М-ръ Керью, школьный учитель, говоритъ, что тяжко жить въ такомъ близкомъ сосѣдствѣ съ кладбищемъ и быть вынужденнымъ, выглянувъ въ окошко поутру, любоваться полуразрушенными могильными плитами, черепами и скелетами; но вѣдь м-ръ Керью джентльменъ, не особенно, какъ говорятъ, склонный принимать жизнь съ ея отрадной стороны. Живописецъ съ трудомъ могъ бы вообразить что-нибудь болѣе живописное, чѣмъ эта старинная нормандская церковь, массивнымъ стѣнамъ которой и крѣпкой четыреугольной башнѣ время придало такое богатство оттѣнковъ; подумаешь, что это обширное кладбище съ его волнообразной поверхностью, его благородными старыми деревьями, его ветхими мавзолеями, вокругъ которыхъ обвивается плющъ — нѣчто зеленое и живое, пускающее корни въ скрытой обители тлѣна.

Джемсъ Керью не охотникъ до всего живописнаго; а не то, быть можетъ, красивая картина, растилающаяся у него передъ глазами, нѣсколько пріѣлась ему. Въ теченіе цѣлыхъ пятнадцати лѣтъ былъ онъ школьнымъ учителемъ въ Гедингемѣ. Мальчики, которыхъ онъ училъ читать и писать, на его глазахъ выросли и поженились и воспитываютъ для него новыхъ учениковъ. Онъ прививаетъ начала знанія второму поколѣнію; но въ эти пятнадцать лѣтъ его собственная жизнь нисколько не улучшилась. Время не принесло ему даже такой радости, какъ прибавка пяти фунтовъ въ его скудному жалованью. Долгія услуги имѣютъ мало цѣны въ глазахъ Гедингемскихъ властей. Мало того: находятся люди, которые завидуютъ скуднымъ рессурсамъ Джемса Керью и поговариваютъ о томъ, что школьный учитель отжилъ свой вѣкъ.

И совсѣмъ тѣмъ въ эти пятнадцать лѣтъ совершилась перемѣна, которая могла бы украсить жизнь иныхъ людей, хотя Джемсъ Керью остался къ ней равнодушенъ. Его единственная дочь — его единственное дитя — превратилась изъ ребенка въ женщину. Она была нѣкогда пухлой, бѣлокурой, пятилѣтней дѣвочкой: тогда онъ впервые привезъ ее въ это скромное жилище. Теперь она стала женщиной и признанной красавицей Гедингема. Она можетъ царствовать, въ силу этого божественнаго права, надъ болѣе обширнымъ царствомъ, чѣмъ Гедингемъ, потому что трудно было бы найти болѣе поразительную красоту, какъ красота Сильвіи Керью.

Она стоять у калитки сельскаго сада во время солнечнаго заката и разговариваетъ съ отцемъ. Костюмъ ея, состоящій изъ чисто вымытаго кисейнаго платья и простой черной соломенной шляпки, болѣе чѣмъ простъ, но красотой она одарена на-диво. Быть можетъ, ея величайшая прелесть заключается въ ея крайней оригинальности. Она не похожа ни на какую другую женщину изъ живыхъ, видѣнныхъ вами, но смутно напоминаетъ вамъ лицо на какой-то старинной венеціанской картинѣ. Черты отличаются изящной правильностью греческихъ статуй. Носъ прямой и тонко очерченный, верхняя губа короткая, ротъ прекрасный, но губы чуть-чуть тоньше, чѣмъ бы слѣдовало для полнаго совершенства, подбородокъ короткій, круглый и съ ямочкой, лобъ низкій и широкій, форма лица овальная. Это по части чертъ и линій, которыя принадлежать къ признанному типу красоты.

Цвѣтъ лица поразительный. Сильвія необыкновенно бѣла, бѣлизны алебастра, и щеки ея лишь слегка подернуты румянцемъ, нѣжнымъ, какъ лепестокъ розы. Уже одинъ этотъ цвѣтъ лица давалъ бы ей право считаться красавицей. Но въ придачу къ нему и какъ бы для того, чтобы придать ему больше жизни, красавица обладала темно-карими глазами, того удивительнаго цвѣта, который такъ удавался стариннымъ итальянскимъ мастерамъ — глазами чрезвычайной кротости и несравненной красоты. Волосы ея подъ тонъ глазамъ, но чуть-чуть свѣтлѣе. Роскошный каштановый цвѣтъ отливаетъ золотомъ, и женскіе зоилы утверждаютъ, что у Сильвіи рыжіе волосы. Онѣ не отрицаютъ ея красоты. Она выше всякой критики. Онѣ просто заявляютъ фактъ: у Сильвіи рыжіе волосы!

— Миссъ Керью миловидна и кротка, говоритъ миссъ Бордокъ, дочка булочника, но я никогда не довѣряю рыжимъ. Они всегда бываютъ двуличны.

Была ли Сильвія двулична или нѣтъ, покажетъ время.

Отецъ стоялъ рядомъ съ ней у деревянной калитки, съ газетой въ рукѣ… Между ними было мало сходства и всякій могъ видѣть, что если Сильвія наслѣдовала красоту предковъ, то должно быть съ материнской стороны. У м-ра Керью былъ горбатый носъ, сдавленный подбородокъ и выцвѣтшіе сѣрые глаза, которое могли быть нѣкогда красивы. Взглядъ его потухъ, какъ у преждевременнаго старика, и всякій могъ представить себѣ, что онъ не что иное, какъ плохо-сохранившаяся руина виднаго мужчины. Платье его было неопрятно, но нѣжная, бѣлая рука съ тонкими пальцами, маленькая нога, общій видъ и осанка изобличали джентльмена.

— Куда ты уходишь, спросилъ онъ почти жалобнымъ тономъ. Странно, что тебѣ всегда приспичитъ гулять, когда у меня выдастся свободная минутка.

— Вы не особенно интересуетесь моимъ обществомъ, папа, когда я остаюсь дома, отвѣчала Сильвія холодно.

Отецъ и дочь не питали другъ въ другу особой нѣжности.

— А въ комнатахъ такъ душно въ такіе вечера, продолжала она: — Ужъ лучше было бы лежать вонъ въ той старой, поросшей плющемъ могилѣ де-Боссиней, вполнѣ и навѣки покончивъ съ жизнью.

— Ты могла бы почитать мнѣ газету и поберечь мои бѣдные старые глаза. Имъ и то ужъ порядкомъ достается за день.

— Другіе почти молоды въ пятьдесятъ лѣтъ, папа. Почему вы кажетесь такимъ старымъ? спросила дѣвушка задумчивымъ тономъ, словно обсуждала какой-нибудь фактъ изъ естественной исторіи.

— Сравни мою жизнь — за послѣднія пятнадцать лѣтъ — съ жизнью другихъ людей и быть можетъ ты не повторишь своего глупаго вопроса, Сильвія. Я чувствовалъ бы себя молодымъ и казался бы молодымъ, еслибы былъ такъ же богатъ, какъ сэръ Обри Перріамъ.

Отецъ вздохнулъ и дочь отвѣтила ему тѣмъ же, словно простое упоминовеніе о туземномъ землевладѣльцѣ уже нагоняло грусть.

— Да, пріятно быть богатымъ, замѣтила Сильвія, особенно для людей, которые испытали, что такое бѣдность. Люди, родившіеся богатыми, повидимому не вполнѣ сознаютъ, какія радости могли бы доставить имъ деньги. Они влачатъ вялое существованіе и тратятъ свое богатство на содержаніе толпы слугъ и какого-нибудь большого, безобразнаго дома, въ которомъ они сами играютъ роль мебели. Вотъ еслибы я была богата, то міръ былъ бы недостаточно обширенъ для меня. Я бы объѣздила всѣ страны. Я бы взобралась на такія горы, на которыя никто никогда не взбирался. Я бы на сто ладовъ прославила свое имя. Я бы… она умолкла со вздохомъ… но я конечно всю жизнь буду дочерью школьнаго учителя или школьной учительницей, а потому совсѣмъ глупо толковать о счастіи или богатствѣ.

Каріе глаза просіяли, когда она заговорила о томъ, какъ бы распорядилась своимъ богатствомъ; теперь они омрачились, и она вперила мрачный взглядъ въ розовые лучи зари, потухавшей за темной кипарисной стѣной, но лицо ея, не взирая на мрачное выраженіе, было по прежнему красиво, хотя и роковой красотою.

— Ты не будешь школьной учительницей, если только ты не глупѣе, чѣмъ я тебя считаю, отвѣчалъ отецъ, ни мало не смущенный ея іереміадами.

Говоря это, онъ развернулъ свой журналъ — «Лондонскую газету», которая доходила до этого отдаленнаго уголка съ солнечнымъ закатомъ.

— Съ твоей красотой ты должна составитъ хорошую партію.

— Какъ! здѣсь, въ Гедингемѣ? вскричала Сильвія съ презрителѣнымъ смѣхомъ. Скажите пожалуйста, какой странствующій принцъ откопаетъ меня въ Гедингемѣ? Я боюсь, что такіе принцы водятся лишь въ сказкахъ.

— Пустяки, Сильвія. Каждая хорошенькая женщина можетъ разсчитывать на счастіе, если только съумѣетъ терпѣливо выждать его; но десять изъ двѣнадцати сами губятъ себя, выходя замужъ спозаранку за негодяевъ или за нищихъ. Я надѣюсь, Сильвія, что ты слишкомъ умна, чтобы сдѣлать такую глупость.

— Надѣюсь, отвѣчала Сильвія; я намѣрена быть воплощеннымъ благоразуміемъ и терпѣливо дожидаться принца. Развѣ я не испила чашу нищеты до дна? Повѣрьте, папа, что я не желаю всю жизнь носить полинялыя платья и прошлогоднія шляпки.

Говоря это, она презрительно оглядѣла свою полинялую кисею. Она, какъ и всѣ женщины вообще, всей душой любила яркіе цвѣта и сшитые по модѣ наряды, хотя изъ модныхъ магазиновъ знавала лишь тѣ, которые находились въ Монкгемптонѣ, сосѣднемъ торговомъ городѣ, а самыя нарядныя женщины, какихъ она видала въ своей жизни, были двѣ миссъ Тойнби, дочери удалившагося отъ дѣлъ фабриканта шерстяныхъ издѣлій, которыя, — такъ по крайней мѣрѣ гласила молва, — выписали однажды свои наряды прямо изъ Парижа.

— Кстати о хорошихъ партіяхъ, начала она послѣ минутнаго молчанія: желала бы я знать, считается ли м-ръ Стенденъ вообще хорошей партіей? Я конечно говорю не относительно себя.

— Прекрасно, возразилъ отецъ рѣзво, но не поднимая главъ съ газеты: — Эдмондъ Стенденъ былъ бы весьма плохой партіей для тебя. Отецъ его завѣщалъ все свое состояніе до послѣдняго клочка земли и до послѣдней копѣйки своей вдовѣ, предоставивъ ей право распорядиться имъ по своему усмотрѣнью поэтому сынъ совсѣмъ въ ея рукахъ. Онъ единственный сынъ, скажешь ты, и ей некому больше оставить свои деньги. Но она можетъ завѣщать ихъ своей замужней дочери, миссисъ Серджентъ, которая, какъ я слышалъ, всегда была ея любимицей, к будь увѣрена, что она такъ и сдѣлаетъ, если сынъ прогнѣвить ее.

— Напримѣръ, безразсудной женитьбой.

— Женитьбой противъ ея воли. А она — накрахмаленная барыня, и угодить ей необыкновенно трудно. Я полагаю, что она прочить ему въ жены эту маленькую дѣвочку, которая живетъ съ ними, миссъ… миссъ Рочдель.

Сильвія пожала плечами и сдѣлала презрительную мину, словно миссъ Рочдель была какимъ-то низкимъ созданіемъ.

— Не думаю, чтобы онъ когда-нибудь женился на ней, сказала она, хотя бы съ цѣлью угодить матери, которую онъ кажется обожаетъ. Во-первыхъ, ее зовутъ Эсѳирь. Подумайте только: развѣ можно влюбиться въ «Эсѳирь»? а во-вторыхъ она такъ неграціозна, что почти безобразна.

— Я не обращалъ на нее особеннаго вниманія, возразилъ м-ръ Керью, но полагаю, что у ней есть деньги. Отецъ ее служилъ въ Остъ-Индіи…. судьей или чѣмъ-то въ этомъ родѣ. Она родилась въ Бенгаліи и отослана была къ Стенденамъ трехъ или четырехъ лѣтъ отъ роду…. мать ея доводилась, кажется, родственницей миссисъ Стенденъ. Проработавъ лѣтъ двадцать въ Калькуттѣ и накопивъ деньжонокъ, м-ръ Рочдель умеръ наканунѣ своего возвращенія въ Англію…. обычный исходъ остиндской карьеры — оставивъ дочери хорошія средства для существованія.

— Я желала бы, папа, чтобы вы уѣхали въ Индію.

— Чтобы умереть тамъ. Благодарю за такое милое желаніе.

— Нѣтъ, нѣтъ, разумѣется, я не это хочу сказать, отвѣчала дѣвушка нѣсколько небрежно, какъ-бы вскользь. — Но я желала бы, чтобы вы нашли для себя положеніе, болѣе подходящее къ вашимъ талантамъ, — я вѣдь знаю, что вы очень умны — хотя бы на другомъ концѣ свѣта. Вѣдь такъ много людей пробиваютъ себѣ дорогу личными усиліями, начинаютъ карьеру съ ничего, а доходятъ до высокихъ постовъ. Я читала біографію такихъ людей и всегда удивлялась, какъ могли вы покорно вести ту жизнь, на какую вы здѣсь осуждены, и растратить свои умственныя силы въ поденномъ школьномъ трудѣ въ теченіи безплодныхъ пятнадцати лѣтъ.

Она говорила съ подавленной страстностью въ тонѣ, потому что повременамъ проникалась непочтительнымъ гнѣвомъ при мысли о безславной карьерѣ своего отца. Не такъ легко покорилась бы она темной и безвѣстной жизни, если бы была мужчиной.

— Люди, біографіи которыхъ ты читала, начинали свою карьеру при такихъ условіяхъ, какихъ у меня не было, когда я началъ здѣсь свое поприще, отвѣчалъ отецъ холодно, все не поднимая глазъ съ газеты.

— Какія же именно условія? спросила она поспѣшно.

— Оставимъ это въ сторонѣ. Достаточно, что я сталъ тѣмъ, чѣмъ ты меня видишь. Къ чему проникать тайны существованія, лишеннаго всякой искры надежды. Ты говоришь, что я талантливый человѣкъ. Если ты въ этомъ увѣрена, то должна понимать, что я не сталъ бы выносить мою настоящую жизнь, еслибы могъ найти болѣе достойное поприще для своихъ талантовъ. Я началъ свою жизнь не школьнымъ учителемъ. Жизнь, которой ты теперь свидѣтельницей, составляетъ лишь жалкій эпилогъ иного существованія.

— А прежняя жизнь была немного веселѣе, папа, неправда-ли?

— Да, она была довольно пріятна… пока длилась.

— Но какое несчастіе измѣнило ваши обстоятельства?

— Ты уже раньше, Сильвія, задавала мнѣ этотъ вопросъ, и я говорилъ тебѣ, что прошлое такой предметъ, котораго я не желаю касаться. Сдѣлай одолженіе, запомни это на будущее время.

Дѣвушка вздохнула съ недовольнымъ видомъ, но не сказала ни слова.

— Ты не отвѣчала на мой вопросъ, продолжалъ отецъ. — Куда ты идешь?

— Погулять съ Алисой Кукъ и Мэри Питеръ.

— Удивляюсь, какое удовольствіе находишь ты въ обществѣ пономарской дочери и портнихи.

— Развѣ у меня есть выборъ, папа? Что сказали бы молодыя Гедингемскія лэди, еслибы я вздумала искать ихъ общества? Право, можно даже сказать, онѣ ожидаютъ, что я при встрѣчѣ съ ними стану присѣдать имъ, какъ ученица.

Она выпрямилась во весь ростъ и стала похожа на разгнѣванную королеву при воспоминаніи о дерзости этихъ людей. Затѣмъ прибавила болѣе спокойнымъ тономъ:

— Вы не воображаете, надѣюсь, что я дорожу обществомъ Алисы или Мэри. Но все же ихъ общество лучше, чѣмъ никакое; къ тому же онѣ очень высокаго о мнѣ мнѣнія. Вы говорили мнѣ, что Цезарь находилъ, — лучше быть первымъ въ деревнѣ, чѣмъ вторымъ въ Римѣ. Я предпочитаю водиться съ тѣми, кто считаетъ себя ниже меня, чѣмъ получать свысока приглашенія на чашку чая отъ дочерей викарія, которыя цѣлый вечеръ трубятъ мнѣ про школу. Мэри сообщаетъ мнѣ о модахъ и помогаетъ мнѣ, когда я шью себѣ новое платье. Я не часто безпокою ее. А Алиса смирнѣйшее существо и не позволяетъ себѣ никакихъ вольностей. Кромѣ того, мнѣ нельзя гулять одной.

— Нѣтъ, отвѣчалъ отецъ, взглянувъ на ея красивое лицо. — Это было бы неприлично. Быть можетъ, ты права. Лучше онѣ, чѣмъ никто. Только смотри, не запоздай.

— Постараюсь, папа. Мы хотимъ переговорить о приготовленіяхъ къ завтрашнему дню.

— Къ завтрашнему дню?

— Завтра школьный праздникъ, папа. Надѣюсь, что вы не позабыли о немъ.

— Да, да. Дѣтей будутъ угощать чаемъ, и на полѣ Гартро устроится, базаръ. Большая, полагаю, суматоха ожидаетъ насъ.

— Изъ Монкгемптона выписываютъ оркестръ музыки и говорятъ, что ожидаютъ много гостей — изъ графства, прибавила дѣвушка. Намъ не часто доводится видѣть свѣтъ въ Гедингемѣ, и затѣмъ промолвила съ глубокимъ вздохомъ: — всѣ будутъ, полагаю, очень разряжены. И подумать только, что мнѣ придется надѣть прошлогоднее кисейное платье, которое стало для меня коротко!

— Ты должно быть выросла изъ него, отвѣчалъ отецъ. Тебѣ нечего объ этомъ печалиться. Новое платье не дѣлаетъ красавицей, и ни одинъ мужчина, мнѣніе котораго заслуживаетъ вниманія, не судитъ о женщинѣ по платью. Это только вы, женщины, придаете такую цѣну платьямъ, да шляпкамъ.

— Такъ, папа, но тяжко переносить презрительные взгляды и чувствовать клеймо нищеты на своей особѣ. Я готова жаться и терпѣть всякія лишенія дома, готова питаться хлѣбомъ съ водой, лишь бы имѣть возможность прилично одѣться.

— Вотъ чисто женскія понятія о комфортѣ, проговорилъ м-ръ Керью презрительно.

Онъ любилъ хорошо покушать; его вкусный въ шесть часовъ обѣдъ былъ единственнымъ свѣтлымъ моментомъ въ теченіи всего дня. Школьный шумъ и гвалтъ къ этому времени прекращались, дверь запиралась за этими несносными мальчишками, которыхъ онъ невыразимо ненавидѣлъ, столъ опрятно накрывался въ прохладной пріемной. Котлета или цыпленокъ, небольшое блюдо овощей, саладъ и рюмка дешеваго клерета удовлетворяли его; но даже и это скромное menu стоило денегъ, которыя моглибы идти на туалетъ Сильвіи, если-бы школьный учитель согласился питаться вареной ветчиной и бобами, какъ его сосѣди.

Два громкихъ голоса зазвенѣли въ воздухѣ, и двѣ дѣвушки, показались изъ-за тѣни, бросаемой кипарисами и тисами; онѣ направились по узкой кладбищенской тропинкѣ къ калиткѣ сада м-ра Керью. То были, надо сознаться, довольно вульгарныя по виду дѣвушки, но ихъ свѣжія и открытыя лица были симпатичны и носили отпечатокъ сельской простоты.

— Ну, Сильвія! закричала Мэри Питеръ, старшаа изъ двухъ, ты, я думаю, заждалась насъ.

— Не могу сказать; я разговаривала съ папа… и поэтому не замѣтила, какъ прошло время.

— Мнѣ нужно было кончить платья для обѣихъ миссъ Тойнби. Мнѣ бы очень хотѣлось задержать ихъ у себя, чтобы показать тебѣ, но горничная такъ торопилась. Она три раза прибѣгала послѣ обѣда, такъ что я отослала платья, какъ только докончила послѣдній стежокъ. Ахъ! что за душки платья, Сильвія! Но все-равно, ты увидишь ихъ завтра. Прозрачный бѣлый гренадинъ съ голубой атласной отдѣлкой и такими чудными кружевами… настоящими валансьеинъ, по семи шиллинговъ за аршинъ. Горничная боялась какъ будто, что я проглочу ихъ, такъ и глядѣла въ оба. Я думаю, что они вымѣрятъ ихъ аршиномъ.

Эта болтовня о тряпкахъ обратила м-ра Керью въ бѣгство. Онъ даже не потрудился отвѣтить на застѣнчивые поклоны обѣихъ дѣвушекъ. Но за такую невѣжливость Гедингемъ давно прославилъ его гордымъ и неласковымъ человѣкомъ. Онъ считался хорошимъ учителемъ для грубыхъ мальчишекъ, дрожавшихъ когда онъ нахмуривалъ брови, но никто не искалъ его общества. Совсѣмъ тѣмъ всѣ признавали, что хотя онъ и невѣжливъ, но осанкой и манерой изобличаетъ джентльмена, и невѣжливость его объясняли зачастую просто разсѣянностью. Онъ видалъ лучшіе дни, говаривали Гедингемскіе обыватели, и нравъ его озлобился отъ неудачъ. Придя къ этому заключенію, его простодушные сосѣди жалѣли о немъ и старались, насколько умѣли, ласкать его хорошенькую дочку.

— Идемъ, Сильвія, сказала Алиса Кукъ, скоро стемнѣетъ и мы не успѣемъ погулять.

ГЛАВА II.
Эдмондъ Стенденъ.

Дѣло происходило въ самый разгаръ лѣта, въ жаркій, роскошный іюль мѣсяцъ. Послѣднее сѣно было свезено, но тамъ-и-сямъ пучки душистой травы запутались въ терніяхъ шиповника, вдоль узкихъ дорожекъ, по которымъ проѣзжали телѣги съ сѣномъ между роскошными изгородями изъ терновника, ежевики, дикой розы и жимолости. Въ этомъ году іюль мѣсяцъ отличался почти тропической жарой. Термометръ (кстати, въ селеніи имѣлось всего два термометра, въ почтовомъ бюро и аптекѣ), показывалъ восемьдесятъ за послѣднюю недѣлю, и даже по захожденія солнца жаръ не спадалъ и атмосфера была тепличная. Воздухъ пропитанъ былъ острымъ запахомъ елей, гвоздики, къ которому примѣшивался болѣе нѣжный запахъ душистаго горошка, украшавшаго сады коттеджей. Для существъ вполнѣ праздныхъ, — какъ напримѣръ, для свиней, которыя, растянувшись на травѣ передъ воротами скотныхъ дворовъ, грѣлись на солнышкѣ, — Гедингемъ лѣтомъ могъ казаться самымъ прелестнымъ убѣжищемъ, настоящей обителью райскихъ наслажденій. Но для большинства людей, которымъ приходилось безъ устали работать, было через-чуръ жарко на дворѣ. Фермеры глядѣли на поля съ золотистыми колосьями и благодарили Бога за солнечный припекъ. Фермерскіе поденьщики отирали капли пота съ загорѣлаго лба и молили о двойной порціи сидра. Счастливы были тѣ, кому приходилось работать на холмахъ, откуда они могли видѣть обширное, прохладное море. Еще счастливѣе — такъ по крайней мѣрѣ казалось поселянамъ — были рыбаки, виднѣвшіеся вдали на голубой водной поверхности, въ лодкахъ, темные паруса которыхъ лѣниво хлопали, колеблемые легкимъ лѣтнимъ вѣтеркомъ.

Три дѣвушки шли по одной изъ дорожекъ, пока не дошли до луга, раскинувшагося по свату холма, и на которомъ росло нѣсколько прекраснѣйшихъ деревьевъ. Здѣсь онѣ усѣлись на дерновой скамейкѣ, подъ тѣнью громаднаго каштановаго дерева, причемъ дѣло не обошлось безъ шутливыхъ замѣчаній со стороны подругъ Сильвіи.

— Мы знаемъ, почему Сильвія такъ любитъ эту поляну, не правда ли Алиса? замѣтила Мэри шутливо, между тѣмъ какъ Алиса, которая была неговорлива, кивнула головой и чуть слышно разсмѣялась.

— Она для меня нисколько не милѣе всякаго другого луга, отвѣчала Сильвія съ равнодушнымъ видомъ. Если я предпочитаю ее, то потому, что здѣсь есть тѣнь отъ этого каштана, да еще потому, что отсюда видно море.

— Для меня новость, что ты интересуешься лѣсомъ, или моремъ или чѣмъ бы ни было въ Гедингемѣ, отвѣчала Мэри.

— Да я и не особенно интересуюсь ими. Все это мнѣ порядкомъ надоѣло — деревья и цвѣты все однѣ и тѣ же, а лѣса и море не измѣнились со временъ Вильгельма-Завоевателя.. Но разъ мы гуляемъ, то не все ли равно, что здѣсь, что въ другомъ мѣстѣ.

— А мы знаемъ, кто можетъ всегда найти насъ здѣсь, проговорила Мэри; и послѣ этого замѣчанія подруги миссъ Керью захихикали.

Она почувствовала, что отецъ ея правъ и что ей не слѣдовало бы водиться съ этими дѣвушками.

— Я желала бы, Мэри Питеръ, чтобы ты не была такою пошлою, сердито вскричала она. Вы знаете, это — мило… Полагаю, что вы подразумѣваете м-ра Стендена, такъ какъ онъ единственный человѣкъ, котораго мы здѣсь встрѣчаемъ.

— Я не знала, что пошло говорить о поклонникѣ своей пріятельницы, отвѣчала Мэри, задѣтая за-живо. Но у васъ такія возвышенныя чувства, миссъ Керью. Я часто думаю, что напрасно вы водитесь со мной и Алисой.

— Я сама часто это думаю, возразила Сильвія, нимало не тронутая.

Ей ничего не стоило бы порвать сношенія съ подругами ея дѣтства. Она не особенно дорожила женской дружбой.

Она привыкла дерзко обращаться съ этими дѣвушками и не придавать этому никакого значенія, точно это было ея право, а онѣ, преклоняясь предъ ея необыкновенной красотой и высшимъ образованіемъ — она сама главнымъ образомъ образовала себя, но знала гораздо больше, чѣмъ большинство дѣвушекъ ея возраста — чрезвычайно терпѣливо переносили ея высокомѣрное и презрительное обращеніе. Въ ихъ присутствіи она бывала всегда очень разсѣянна, что не могло особенно льстить ихъ самолюбію. Она прислонилась къ широкому стволу каштана, съ полузакрытыми глазами и лишь изрѣдка небрежно вставляла свое слово, пока ея подруги толковали о программѣ завтрашняго праздника.

Завтра великое торжество предстояло Гедингему. Завтра устраивалось угощеніе для дѣтей, чай съ сладкимъ печеньемъ и сельскія забавы въ родѣ жмурокъ, кошки-мышки, происходившія на огородѣ м-ра Гоплинга, который владѣлъ однимъ изъ красивѣйшихъ огородовъ въ Гедингемѣ. Это празднество происходило ежегодно, но оно не утрачивало оттого своей цѣны. А въ нынѣшнемъ году имѣлось въ виду нѣчто новое, кромѣ угощенія дѣтей чаемъ. Домъ, гдѣ помѣщалась школа, былъ старъ, малъ и неудобенъ, и м-ръ Ванкортъ, викарій, старался собрать фондъ на постройку новаго зданія въ готическомъ вкусѣ. Съ этой цѣлью измышлялось уже многое, и теперь двѣ миссъ Ванкортъ и ихъ безчисленныя пріятельницы и подруги устраивали базаръ, на который были приглашены жители всего околотка. Всѣ благовоспитанныя молодыя лэди околотка, то-есть, всѣ тѣ, отцы которыхъ были богаты или занимали извѣстное положеніе въ обществѣ, должны были играть роль продавщицъ. Различныя произведенія изъ берлинской шерсти, восковые цвѣты, вышитыя подушечки для булавокъ, экраны, подкладки подъ чайники, туфли, восковыя куклы, дѣтскіе башмачки, кофточки, рабочіе ящички, спичечницы, передники и папиросницы, изготовленныя искусными ручками гедингемскихъ и монкгемптонскихъ молодыхъ лэди приняли величественный видъ теперь, когда ихъ сложили въ одну груду въ приходскомъ домѣ. Базаръ долженствовалъ происходить на полѣ м-ра Гарпера, прилегавшемъ въ огороду м-ра Гоплинга, такъ что благотворительные люди, истративъ деньги въ полосатыхъ шатрахъ, могли пройти на огородъ и поглядѣть на будущихъ посѣтителей зданія, сооружаемаго ихъ щедротами. Они узрятъ школьниковъ въ наилучшемъ свѣтѣ, краснощекими, радостными, сіяющими отъ бутербродовъ, и печеній, и это поощритъ ихъ щедрость. Такъ безъ сомнѣнія разсуждали хитрые распорядители увеселенія.

— Говорятъ, что нѣкоторые гости прибудутъ изъ-за двадцати миль, сказала Мэри Питеръ послѣ обстоятельныхъ толковъ о событіяхъ завтрашняго дня; — ожидаются многія семейства изъ графства. Съ тѣхъ поръ, какъ я себя помню, еще не бывало такого торжества въ Гедингемѣ.

— А ты помнишь себя добрыхъ тридцать лѣтъ, замѣтила Сильвія, не открывая глазъ.

Замѣчаніе это было очень нелюбезное, такъ какъ Мэри Питеръ молодилась. Между тѣмъ всякій зналъ, что она уже лѣтъ девять или десять, какъ окончила свое ученіе у миссъ Спидуэль къ Монкгемптонѣ.

— Отецъ слыхалъ, будто сэръ Обри будетъ присутствовать на праздникѣ, проговорила Алиса Букъ не безъ важности.

Не бездѣлица имѣть отца, который узнаётъ новости прямо отъ викарія, послѣ службы.

Сильвія открыла глаза. Сэръ Обри интересовалъ всякаго въ околоткѣ, хотя и былъ тихій, пожилой джентльменъ, проживавшій большую часть времени за-границей; а когда и бывалъ дома, то велъ монотонную жизнь въ Перріамскомъ замкѣ, въ обществѣ своего брата, хилаго буквоѣда. Сэра Обри видали время отъ времени въ Гэдингемѣ, когда онъ проживалъ въ замкѣ, но младшаго брата врядъ ли кто видѣлъ. Между тѣмъ, судя по слухамъ, этотъ младшій братъ, м-ръ Перріамъ, никогда не уѣзжалъ изъ замка, и цѣлые годы корпѣлъ за книгами. Никто въ Гедингемѣ не думалъ и не говорилъ о м-рѣ Перріамѣ. Сэръ Обри былъ солнцемъ, лучи котораго затмѣвали всѣ меньшіе свѣтила.

— Я думала, что сэръ Обри находится въ Парижѣ, проговорила Сильвія.

— Онъ и былъ тамъ на прошлой недѣлѣ, возразила Алиса. Отецъ слышалъ это отъ экономки въ Перріахѣ, но его ожидали въ скоромъ времени домой, и сегодня утромъ м-ръ Ванкорть, говоря о своемъ стихарѣ, сообщилъ отцу, что сэръ Обри пріѣхалъ и обѣщалъ быть завтра на базарѣ.

— Я бы желала его видѣть, замѣтила Сильвія.

— Развѣ ты никогда его не увидала? спросила Алиса съ большей выразительностью, чѣмъ грамматической правильностью.

— Никогда.

— О, я много разъ видала его, произнесла Мэри Питеръ съ энтузіазмомъ. Онъ благороднаго вида старый джентльменъ. Я думаю, всякій догадается, что онъ баронетъ, хотя бы ему этого и не говорили. Онъ одѣвается великолѣпно… съ такимъ вкусомъ… держитъ себя такъ прямо, говоритъ такъ тихо и мягко… не то, что наши деревенскіе дворяне, которые такъ громко орутъ, какъ будто бы ихъ собесѣдникъ стоялъ на другомъ концѣ улицы… и у него такіе красивые сѣдые усы, точь-въ-точь такого цвѣта, какъ платье, которое я шила для миссисъ Бекеръ, къ свадьбѣ миссъ Бекеръ.

— А каковъ на видъ его братъ, м-ръ Перріамъ? освѣдомилась Сильвія.

— О, никто никогда не видалъ м-ра Перріама, кромѣ слугъ въ замкѣ, и они говорятъ, что онъ эксцентриченъ и неряшливъ въ своихъ привычкахъ… никогда не носить ни сапогъ, ни сюртуковъ и ненавидитъ новыя платья. Но я слыхала, какъ миссисъ Тидуэль, экономка, говорила — она вѣдь троюродная сестра женѣ брата мужа моей тётушки Сусанны, такъ что доводится намъ сродни, — что м-ръ Перріамъ и его братъ были похожи другъ на друга, какъ двѣ капли воды, еслибы м-ръ Перріамъ одѣвался приличнѣе.

Сильвія вздрогнула. Ее пересталъ интересовать разговоръ. Какое ей было дѣло до этихъ Перріамовъ? Она могла лишь позавидовать богатству этихъ двухъ старыхъ холостяковъ, когда вспоминала про нихъ. Пурпуровый шаръ, за которымъ она наблюдала, готовъ былъ закатиться за черту голубого моря, а она обѣщала отцу, что вернется домой до сумерекъ. Сумерки скоро наступятъ послѣ того, какъ потухнетъ красная полоса на горизонтѣ, а миссъ Керью пришла сегодня сюда не затѣмъ только, чтобы наслаждаться бесѣдой Алисы Букъ и Мэри Питеръ.

— Пойдемъ, Мэри, сказала она разсѣянно, пора, полагаю, домой.

— Что ты такъ торопишься? возразила Мэри.

— Папа велѣлъ мнѣ вернуться домой до сумерекъ.

— И-и, полно, съ какихъ поръ ты стала такъ послушна волѣ отца. Кромѣ того, въ настоящее время года сумерекъ настоящихъ не бываетъ раньше десяти часовъ; да и кто знаетъ, можетъ быть сюда придетъ кое-кто, кому будетъ очень грустно, если онъ не застанетъ тебя.

— Совершенно справедливо, миссъ Питеръ, и очень любезно сказано, проговорилъ пріятный, мужской голосъ по ту сторону скамейки. Вѣтви зашуршали, двѣ сильныя руки раздвинули ихъ, и молодой человѣкъ выступилъ изъ чащи, росшей позади каштановаго дерева.

Сильвія вскочила съ мѣста, яркій румянецъ залилъ ея лицо, чудные глаза ея засверкали и вся она преобразилась, одушевленная внезапной радостью, надеждой и торжествомъ. Однако она не промолвила ни слова и только протянула свою маленькую ручку, безъ перчатки, въ видѣ привѣтствія.

Вновь прибывшій пожалъ руки всѣмъ дѣвушкамъ поочереди, причемъ Сильвіи послѣдней и задержалъ ея руку въ своей, какъ бы въ разсѣянности.

— Я думала, м-ръ Стенденъ, что быть можетъ вы пройдете мимо, совершая свою вечернюю прогулку, проговорила Мэри Питеръ, побуждаемая чувствомъ приличія, такъ какъ всѣ молчали. Алиса Букъ умѣла только хихикать, а Сильвія и м-ръ Стенденъ стояли и глядѣли другъ на друга, не намѣреваюсь повидимому рта разинуть. Но еслибы всѣ глаза были такъ краснорѣчивы, то въ словахъ не было бы никакой надобности.

— Съ вашей стороны очень любезно, что вы вспомнили обо мнѣ, отвѣчалъ м-ръ Стенденъ, не отводя глазъ отъ Сильвіи. Они стояли лицомъ къ лицу подъ раскидистымъ каштаномъ, и глядѣли другъ на друга, какъ-будто позабывъ о времени и пространствѣ.

— Я всегда прихожу сюда, когда гуляю вечеромъ, и порою нахожу этотъ лугъ очень скучнымъ, порою же онъ мнѣ кажется уголкомъ Эдема, какъ сегодня вечеромъ, напримѣръ, прибавилъ онъ тихимъ тономъ, крѣпко сжимая маленькую ручку Сильвіи.

— Вотъ что, Сильвія, начала Мэри дѣловымъ тономъ: я думаю, что матушкѣ пора ужинать — она ужинаетъ кусочкомъ сыра и латукомъ, но любятъ, чтобы все было хорошо подано — поэтому я побѣгу домой. Ты можешь идти со мной, Алиса, а м-ръ Стенденъ проводитъ Сильвію. Прощай, Сильвія, мы зайдемъ въ тебѣ завтра до двѣнадцати часовъ.

Обѣ дѣвушки присѣли, пожелали спокойной ночи джентльмену и убѣжали, точно это было заранѣе условлено.

Не успѣли онѣ повернуться спиной, какъ Сильвія очутилась въ объятіяхъ своего возлюбленнаго. Хорошенькая головка ея спокойно отдыхала на его плечѣ, мягкіе, каріе глаза глядѣли на него съ нѣжностью. Всякій, глядя на нихъ, вывелъ бы заключеніе, что они женихъ и невѣста, судя — по его спокойному, покровительственному виду и по ея довѣрчивому взгляду.

— Моя Сильвія! произнесъ онъ съ такимъ выраженіемъ, какъ будто цѣлый міръ смысла заключался въ этихъ двухъ словахъ.

— Ты очень опоздалъ сегодня вечеромъ, Эдмондъ, сказала она съ жалобой.

— У насъ были гости за обѣдомъ, дорогая моя, я не могъ уйти. Даже и теперь я оставилъ мужчинъ курить сигары, рискуя обидѣть ихъ, чтобы выгадать минутку свиданія съ тобой. Какъ ты мила сегодня, Сильвія, какъ красивъ отблескъ солнца на твоихъ волосахъ.

— Тебѣ нравятся мои волосы? — спросила она, довольная его похвалой. Дѣвушки называютъ ихъ рыжими.

Градъ поцѣлуевъ послужилъ отвѣтомъ со стороны влюбленнаго.

— Но мнѣ жаль, что ты такъ опоздалъ, Эдмондъ, потому что папа велѣлъ мнѣ пораньше придти домой.

— Пусть папа твой подождетъ изъ-за меня полчаса, Сильвія. Мнѣ нужно тебѣ кое-что сказать.

— Что такое! вскричала она поспѣшно и съ испуганнымъ взглядомъ; — ты, вѣрно, сказалъ обо всемъ миссисъ Стенденъ.

— Да, Сильвія, отвѣчалъ, онъ серьёзно, я сказалъ моей матери.

— О! вскричала дѣвушка съ конвульсивнымъ вздохомъ, словно ей сказали самую ужасную вѣсть въ мірѣ. — Какъ же она это приняла?

— Не такъ хорошо, какъ бы я этого желалъ. Сядемъ здѣсь, подъ нашимъ старымъ каштаномъ, и я все разскажу тебѣ.

Онъ выпустилъ ее изъ объятій и они усѣлись рядомъ, причемъ голова ея продолжала лежать на его плечѣ, а рука сжимала его руку, какъ будто это нѣжное пожатіе должно было смягчить угрюмый приговоръ судьбы, олицетворяемой миссисъ

Стенденъ, отъ рѣшенія которой зависѣло главнымъ образомъ будущая жизнь нашихъ двухъ героевъ.

— Она очень разсердилась? спросила Сильвія, запинаясь.

Молодой человѣкъ помолчалъ нѣсколько минутъ, глаза его смотрѣли въ землю, а красивое, честное лицо омрачилось. Лицо Эдмонда Стендена было и доброе, и красивое; черты лица довольно правильныя, лобъ широкъ и великъ, глаза свѣтло-сѣрые, цвѣтъ лица загорѣлый, какъ у деревенскаго жителя, ротъ красивъ, и несмотря на густые, темные усы, весьма выразителенъ.

— Могу ли я быть вполнѣ откровеннымъ съ тобой, Сильвія; могу ли я сказать тебѣ всю правду, какъ бы она ни была тебѣ непріятна, напримѣръ что ты не совсѣмъ понравилась моей матери?

— Что намъ за дѣло до твоей матери? вскричала Сильвія нетерпѣливо. — Мы должны думать о самихъ себѣ. Конечно, ты скажешь мнѣ всю правду. Она, должно быть, очень разсердилась.

— Да такъ разсердилась, какъ я еще и не видывалъ; такъ разсердилась, какъ я даже и не ожидалъ.

— Какой низкой, презрѣнной тварью кажусь я, должно быть, ей, проговорила Сильвія горько.

— Моя радость, она вовсе этого не думаетъ. Я говорилъ ей о тебѣ и другіе хвалили ей тебя, да она и сама видала тебя. Ее эти мысли волновали ее… Но она, кажется, задалась другими планами, и мое рѣшеніе очень разстроило ее. Она привыкла считать меня мальчикомъ, готовымъ подчиняться ея волѣ; вѣдь ты знаешь, Сильвія, какъ сильно я ее люблю.

— Я тысячу разъ слышала это отъ тебя, сказала Сильвія, какъ будто съ досадой.

— Вчера она впервые открыла, что у меня есть своя воля, есть сердце, которое не безусловно принадлежитъ ей, умъ, способный мыслить самостоятельно и свои собственные планы на счетъ будущаго. Она была огорчена и разсержена. Сердце мое болѣло за нее, хотя я сознавалъ въ первый разъ въ жизни, что она не права, сознавалъ, что мать, которую я такъ крѣпко люблю, можетъ быть очень несправедлива.

— Хоть бы ты поскорѣе сказалъ въ чемъ дѣло, вскричала Сильвія нетерпѣливо; — что говоритъ она о нашемъ бракѣ?

— Что она никогда не согласится на него. Я вынужденъ былъ напомнить ей, что я мужчина и самъ себѣ господинъ.

— Что же она отвѣчала?

— Женись на миссъ Керью, если хочешь, сказала она, и разбей мое сердце, если тебѣ это угодно. Но если ты это сдѣлаешь, то я оставлю все свое состояніе сестрѣ твоей Элленъ и ея дѣтямъ.

— И она въ состояніи это сдѣлать? спросила Сильвія, дрожа отъ негодованія.

— Непремѣнно. Она вольна распорядиться всѣмъ, что отецъ завѣщалъ ей. Моя будущность, что касается отцовскаго состоянія, вполнѣ въ ея рукахъ.

— Какъ это несправедливо, какъ это жестоко! закричала Сильвія.

— Да, это тяжело, отвѣчалъ молодой человѣкъ съ сожалѣніемъ. — А между тѣмъ нѣтъ матери лучше моей. Деньги же оставлены въ ея полное распоряженіе. Она имѣетъ полное право оставить ихъ сестрѣ или мнѣ.

— Она не имѣетъ этого права; отецъ твоей предназначилъ ихъ тебѣ, сказала Сильвія, дрожа отъ негодованія.

Она еще сильнѣе разсердилась бы, еслибы Эдмондъ Стенденъ повторилъ ей слова своей матери… слова, которыя неизгладимо запечатлѣлись въ его мозгу:

— Я постараюсь удержать тебя отъ гибели, хотя бы, поступая такимъ образомъ, показалась тебѣ жестокой и несправедливой. Я пущу въ ходъ все свое вліяніе, всю свою власть, чтобы помѣшать твоему браку съ Сильвіей Керью.

— Потому что она стоитъ ниже меня по своему общественному положенію? спросилъ молодой человѣкъ у матери гнѣвно. — Какъ будто такія мелкія причины имѣютъ какое-нибудь значеніе гдѣ-либо, кромѣ такой глухой деревушки, какъ Гедингемъ!

— Вовсе не потому, отвѣчала миссисъ Стенденъ, но просто потому, что Сильвія тщеславна и пуста, себялюбива и хитра. Я желаю, чтобы мой дорогой сынъ женился на хорошей женщинѣ.

И она бросила на него такой нѣжный взглядъ, что онъ могъ бы тронуть всякаго, кромѣ упрямаго влюбленнаго.

— Какое право имѣете вы отзываться о ней такимъ образомъ… когда вы не видѣли ее и десяти разъ, закричалъ онъ, въ негодованіи.

— Я видѣла ее достаточно, чтобы составить о ней мнѣніе, и еще больше слышала про нее.

— Низкія, деревенскія сплетни. Женщины ненавидятъ ее за ея красоту.

— А ты любишь ее только за красоту и ни за что больше! Берегись такой любви, Эдмондъ.

— Право, матушка, вы слишкомъ жестоки, закричалъ сынъ, оставилъ ее, не говоря больше ни слова, и хлопнулъ за собой дверью. Гнѣвъ вообще сильнѣе разстроивалъ бы насъ, не будь дверей, которыми можно хлопать.

И совсѣмъ тѣмъ въ душѣ своей онъ зналъ, что любилъ Сильвію преимущественно за ея рѣдкую красоту, которая ослѣпила его, какъ солнце, два мѣсяца тому назадъ, когда онъ вернулся домой изъ Германіи и увидѣлъ дѣвушку, которая стояла, озаренная солнечными лучами, въ одномъ изъ боковыхъ притворовъ Гедингемской церкви, вся въ бѣломъ съ ногъ до головы, точно цвѣтокъ, среди краснощекихъ и грубоватыхъ Гедингемскихъ дѣвушекъ, изъ которыхъ многія отличались будничной красотой. Даже сегодня вечеромъ, когда онъ шелъ къ завѣтному дереву, онъ долженъ былъ сознаться, анализируя свои побужденія, какъ это дѣлаютъ всѣ основательные люди, что наружность Сильвіи околдовала его. Ея внутреннія качества были ему мало извѣстны; онъ зналъ только, что она любить его, и это казалось ему достаточнымъ. Она была изящна и умна, выражалась какъ лэди, читала всѣ книги, которыя онъ давалъ ей и даже могла изрѣдка критиковать ихъ. Она сама научилась французскому и нѣмецкому языкамъ, почти безъ отцовской помощи. Играла съ большимъ вкусомъ и выраженіемъ на дрянномъ, старомъ фортепіано, которое подарила ей жена прежняго викарія, уѣзжая изъ Гедингема, и пѣла еще лучше, чѣмъ играла. Могъ ли желать большаго мужчина отъ жены, любимой и любящей, и которою ему можно было гордиться! А Эдмондъ Стенденъ сознавалъ, что такой женой могъ бы гордиться человѣкъ, и выше поставленный, чѣмъ онъ. Вѣдь въ сущности красота — о которой философы привыкли отзываться съ пренебреженіемъ, хотя Сократъ восхищался Аспазіей — великое и чудное дѣло, и болѣе, чѣмъ всякое другое качество, обезпечиваетъ успѣхъ въ обществѣ. Она не требуетъ, чтобы ее выставляли впередъ и прославляли. Она сама, по себѣ неоспоримая сила, и свѣтъ признаетъ это и поклоняется ей. Нельзя также сказать, чтобы слава красавицы была менѣе прочна, чѣмъ всякая другая слава. Женскія имена, занимающія особенно видное мѣсто въ исторіи, принадлежатъ женщинамъ, прославившимся только своей красотой. Этотъ аргументъ пришелъ въ голову Эдмонду Стендену въ тотъ вечеръ, какъ онъ шелъ по холму. Въ концѣ-концовъ, съ какой стати онъ станетъ стыдиться того, что любитъ Сильвію Керью за ея красоту. — Периклъ, Цезарь, Антоній всѣ были на одинъ покрой, говорилъ онъ самому себѣ. — Каждый изъ нихъ былъ влюбленъ въ красивѣйшую женщину своего времени…

— Ну, нечего дѣлать, произнесла Сильвія, послѣ долгаго молчанія; — конечно, противъ этого ничего не подѣлаешь. Мечта наша разлетѣлась, намъ остается только проститься другъ съ другомъ.

Голосъ ея слегка задрожалъ и слезы навернулись на глаза, однако она произнесла это отреченіе отъ своего возлюбленнаго съ спокойствіемъ, удивительнымъ въ такой молодой дѣвушкѣ.

— Проститься другъ съ другомъ, повторилъ онъ, съ удивленіемъ. — Какъ, Сильвія? неужели ты думаешь, что я могу отъ тебя отказаться?

— Я не думаю, чтобы ты былъ такимъ безумцемъ, чтобы допустить свою мать сдѣлать тебя нищимъ, и что, кажется, въ ея власти, возразила Сильвія, въ которой въ настоящую минуту гнѣвъ пересиливалъ любовь.

— Мать моя не сдѣлаетъ меня нищимъ и не разлучитъ меня съ тобой, сказалъ Эдмондъ, крѣпче прижимая ее въ себѣ.

Она не глядѣла на него, но сидѣла съ опущенными въ землю глазами и омраченнымъ лицомъ. Эта неудача очень разстроила ее: она сокрушила всѣ ея надежды. Но она любила его такъ сильно, какъ только это было свойственно ея натурѣ, — а въ этой натурѣ скрывалась своя глубина страсти, еще неизслѣдованная.

— Но она можетъ лишить тебя отцовскаго состоянія, возразила она.

— Пускай, отвѣтилъ ея возлюбленный, небрежно. — Я могу просуществовать и безъ него. Я не боюсь выступить на поприще жизни, Сильвія, вмѣстѣ съ тобой. Я надѣюсь, что съумѣю бороться и побѣдить судьбу, съ твоей помощью.

— Что бы ты сдѣлалъ? — спросила она задумчиво.

— Пошелъ бы въ адвокаты. Конечно, вначалѣ трудновато будетъ, но я могу заработывать кое-что литературой или другимъ какимъ-нибудь способомъ. Или же, если посовѣтовавшись съ моими друзьями, я найду, что это слишкомъ медленный путь, то могу поступить въ клэрки и записаться въ торговлю. Я молодь и не боюсь труда. Неужели же я не съумѣю заработать кусокъ хлѣба!

Кусокъ хлѣба… заработать кусокъ хлѣба! А Сильвія воображала, что, пріобрѣтя любовь Эдмонда Стендена, она открыла себѣ доступъ въ тотъ свѣтлый, пріятный, счастливый, блаженный міръ, гдѣ у всякаго денегъ достаточно… что когда она станетъ его женой, то навѣки простится съ несноснымъ житьемъ-бытьемъ того грубаго стада, которому приходится заработывать свое существованіе чернымъ или мозговымъ трудомъ.

— Къ тому же, продолжалъ ея возлюбленный, нѣжно, — къ счастію для нашей трудовой жизни, ты воспиталась не въ школѣ праздности и не привыкла въ мотовству. Вѣдь тебѣ не очень трудно будетъ, неправда-ли? — начать жизнь въ бѣдности?

Не очень трудно, когда ея мятежный духъ постоянно возмущался окружающею ее обстановкой съ той самой поры, какъ только она выросла настолько, чтобы быть въ состояніи сравнить жизнь другихъ людей съ своей собственной жизнью!

— Все это прекрасныя разсужденія, произнесла она, заливаясь слезами, но ты не испыталъ, что такое бѣдность.

Да, такое беззаботное смиреніе передъ ударами судьбы легко для того, кто никогда не испытывалъ ядовитыхъ уколовъ нужды. Оно подобно неопытной храбрости ребенка, впервые посѣщающаго дантиста и даже довольнаго новостью своего положенія.

— Безцѣнная! даже бѣдность не будетъ бременемъ, если мы вмѣстѣ станемъ дѣлить ее. Къ тому же, мы не всегда будемъ бѣдны. Погляди: сколько богатыхъ людей начинали жизнь съ нѣсколькими рублями въ карманѣ.

— Погляди на моего отца, отвѣчала она коротко.

Онъ поцѣлуями стеръ ея слезы и такъ охватилъ ее своими сильными руками, что она наполовину повѣрила, что свѣтъ истинной любви можетъ согрѣть и украсить жизненный путь. Но какъ бы то ни было, а она вѣрила этому лишь вполовину. Въ ея душѣ жило убѣжденіе, что она уже достаточно натерпѣлась отъ недостатка средствъ, и что у нея не хватить силъ на ту борьбу, о которой Эдмондъ Стенденъ думалъ съ такимъ хладнокровіемъ.

— Какъ велико состояніе твоего отца? спросила она.

— Моей матери, хочешь ты сказать.

— Я считаю ее лишь повѣренною твоего отца. Какъ велико его состояніе, Эдмондъ?

— Что-то въ родѣ тысячи пятисотъ фунтовъ въ годъ дохода… скорѣе больше, чѣмъ меньше. Кромѣ того, есть домъ и около сорока акровъ земли, не считая сбереженій матери, которыя должны быть значительны: я не думаю, чтобы она проживала тысячу фунтовъ со смерти отца.

— И ты готовъ отъ всего этого отказаться ради меня, Эдмондъ? спросила Сильвія, глубоко тронутая.

— До послѣдней копѣйки и безъ малѣйшаго сожалѣнія.

— О! какой ты добрый и преданный другъ, и какъ сильно я люблю тебя, вскричала дѣвушка, которую наконецъ тронуло такое доказательство преданности.

Мѣсяцъ прокрался изъ-за чащи деревъ и засталъ ихъ въ этотъ памятный часъ. Они пошли назадъ въ Гедингемъ, вдоль безмолвныхъ полей и тропиновъ, рука въ руку, и Сильвія почти позабыла, подъ вліяніемъ счастія, что ее такъ сильно любятъ, — мрачную перспективу, которая только-что открылась передъ ней.

— Завтра твой отецъ и весь Гедингемъ узнаютъ о нашей помолвкѣ, Сильвія, сказалъ м-ръ Стенденъ, когда они остановились на тѣнистой дорожкѣ кладбища… той дорожки, которая вела кратчайшимъ путемъ къ школѣ… чтобы проститься другъ съ другомъ.

— Нѣтъ, не завтра, просила она, а не то поднимутся безконечные толки, всѣ станутъ удивляться, и столько людей будетъ на сторонѣ твоей матери. Сохранимъ нашу тайну, дорогой Эдмондъ, еще въ теченіи нѣкотораго времени.

И дорогой Эдмондъ, который былъ не въ состояніи въ чемъ-нибудь отказать ей, хоть неохотно, на согласился на небольшую отсрочку, дивясь нѣсколько наклонности женщинъ къ скрытности, которая кажется имъ такою сладкой.

ГЛАВА III.
На огородѣ м-ра Гоплинга.

Въ день, назначенный для торжества, множество разноцвѣтныхъ флаговъ развѣвалось въ Гедингемѣ и игралъ духовой оркестръ: два обстоятельства, которыя казались его обитателямъ верхомъ великолѣпія и веселья. Палатки бѣлѣлись сквозь красивые, старые вязы, осѣнявшіе лугъ м-ра Гарнера. Чайные столы уже были разставлены подъ старыми яблонями на огородѣ м-ра Гоплинга, гдѣ красныя вишни и зеленые яблоки красиво выдѣлялись на темно-зеленой листвѣ. Весьма немногимъ изъ этихъ зрѣлыхъ вишенъ суждено было уцѣлѣть для м-ра Гоплинга, прежде чѣмъ солнце закатится; но человѣку необходимо приносить жертвы для своего прихода, а м-ръ Гоплингъ былъ уроженецъ Гедингема, и, нажившись мясной торговлей въ Монкгемптонѣ, удалился въ свои наслѣдственныя владѣнія богатымъ человѣкомъ. Этотъ огородъ принадлежалъ его прадѣду и представлялъ собою его наслѣдственныя владѣнія, которыми м-ръ Гоплингъ не въ мѣру гордился. Онъ любилъ, когда его просили уступить огородъ подъ школьный праздникъ; ему пріятно было думать, что безъ его помощи дѣти врядъ ли бы насладились угощеніемъ чаемъ, и переносилъ утрату своихъ вишенъ съ спокойнымъ великодушіемъ, принимая предосторожность обобрать ихъ съ деревьевъ по возможности до наступленія ежегоднаго празднества. Деревья были старыя, узловатыя и искривленныя, и поросли зеленоватымъ мхомъ, обязаннымъ своимъ происхожденіемъ солоноватому вѣтерку, обвѣвавшему спокойную долину; казалось, что сама Амфитрита обнимала своими влажными руками эти узловатые, старые стволы и покривленныя старыя вѣтки.

Гдѣ только можно было кстати или некстати прицѣпить флагъ, тамъ флагъ развѣвался, и эти полосы яркихъ цвѣтовъ отчетливо выдѣлялись на холодной зелени листвы и на теплой синевѣ безоблачнаго лѣтняго неба.

Люди поздравляли другъ друга съ хорошей погодой: — такая, право, удача, а вѣдь того и гляди сегодня именно могъ наступить переломъ, послѣ долгой жары и засухи.

Утромъ совершено было краткое богослуженіе въ старой церкви… единственномъ прохладномъ уголкѣ въ Гедингенѣ въ подобные жаркіе дни: толстыя стѣны и окна съ глубокими нишами пропускали мало солнечныхъ лучей, — между тѣмъ какъ взоры отдыхали на густой, темновеленой листвѣ кипарисовъ и тисовъ, виднѣвшихся изъ-за нихъ. Въ два часа дѣти должны были попарно отправиться на огородъ; въ два часа предстояло открыться базару. Деревенскіе гости должны были пріѣхать конечно гораздо позже, потому что явиться спозаранку значило бы уронить себя. Жители Монкгемптона, менѣе чопорные, но болѣе преданные развлеченіямъ, должны были пріѣхать раньше. Уже Гедингемскія дѣвицы красовались за прилавками, перебѣгали изъ одной палатки въ другую, болтали, хихикали, сообщали другъ другу свои секреты и намеки, любовались нарядами, сшитыми нарочно для этой оказіи. Глаза разбѣгались при видѣ всѣхъ этихъ розовыхъ и голубыхъ, абрикосовыхъ и вишневыхъ платьевъ. Сердце Сильвіи замирало въ то время, какъ она наблюдала за ними изъ-за калитки огорода, гдѣ она дожидалась прихода дѣтей… этизъ скучныхъ, потныхъ мальчиковъ и дѣвочекъ, которыхъ она обязана была держать въ порядкѣ и забавлять… рискуя остаться хромой на всю жизнь, если они наступятъ ей на ногу своими грубыми сапогами, съ подбивкою гвоздей.

— И мнѣ предстоитъ всю жизнь провести въ бѣдности, говорила она себѣ со вздохомъ, наблюдая за яркими, свѣжими костюмами, мелькавшими въ полѣ. Тамъ носилась также и бѣлыя гренадиновыя платья, которыя Мери Питеръ сшила для обѣихъ миссъ Тойнби, худыхъ и нѣсколько угловатыхъ дѣвицъ, увѣшанныхъ гренадиновыми оборками я голубыми атласными рюшами.

— Онѣ точно вырядились на балъ, подумала Сильвія. — Какой чучелой должна я казаться рядомъ съ ними. И миссисъ Стенденъ, надо полагать, тоже пріѣдетъ и станетъ пялить на меня свои противные, холодные голубые глаза.

Миссисъ Стенденъ — ея первый врагъ, несправедливость которой отвела кубокъ радости и надежды отъ ея устъ. Она не была бы простой смертной, если-бы не ненавидѣла миссисъ Стенденъ. Но она была простой смертной и ненавидѣла мать своего возлюбленнаго отъ всего сердца.

Наряды оказываютъ такое чарующее дѣйствіе на дѣвушку, а въ особенности на дѣвушку, воспитанную въ деревнѣ, что, созерцая двоихъ разряженныхъ сестеръ, Сильвія на минуту позабыла о своей красотѣ. Она позабыла, что на ея сторонѣ находится такое преимущество, съ которымъ не могутъ тягаться никакія ухищренія моды. Она одѣлась въ простое бѣлое кисейное платье, безъ всякой отдѣлки, кромѣ узенькой кружевной оборочки вокругъ горла; никакая цвѣтная ленточка не нарушала его непорочной бѣлизны. Она отложила въ сторону шляпу, потому что должна была цѣлый день оставаться на тѣнистомъ огородѣ, и шляпа только бы мѣшала ей. Она не надѣла перчатокъ, такъ какъ рукамъ ея предстояло цѣлый день рѣзать какъ и намазывать хлѣбъ масломъ. Золотистая масса ея великолѣпныхъ каштановыхъ волосъ увѣнчивала ея голову и украшала ее лучше любой короны изъ золота и драгоцѣнныхъ каменьевъ, сработанной человѣческими руками. Она отлично умѣла плести свои толстыя, длинныя косы — которыя мгновенно придали бы ей сходство съ «Маргаритой» Гёте, если-бы она ихъ распустила — и располагать ихъ короной надъ своимъ бѣломраморнымъ лбомъ, что дѣлало ее еще выше, хотя она вообще была высокаго роста.

— Какой неуклюжей кажется эта дѣвушка въ ея длинномъ, гладкомъ платьѣ, сказала миссъ Тойнби миссъ Пальмеръ, докторской дочкѣ — и при этомъ она тщеславна, какъ павлинъ, постоянно старалась привлечь на себя вниманіе. Посмотрите, какую башню она соорудила изъ своихъ волосъ.

— И которые вдобавокъ совсѣмъ рыжіе, возразила миссъ Пальмеръ.

— Но всѣ мужчины восхищаются ею. Я полагаю, что это происходить оттого, что она похожа на одну изъ этихъ противныхъ до-Рафаэлевскихъ картинъ, добавила юная лэди, не любившая очевидно искусства.

Деревенская красавица, способная зазнаваться, можетъ ложиться бревномъ поперегь дороги молодыхъ особъ въ родѣ, миссъ Тойнби; а въ Гедингемѣ находили, что миссъ Керью зазнаётся. Во-первыхъ, она была слишкомъ хороша для дочери деревенскаго учителя. Можно было конечно возразить, что она въ этомъ невиновата.

Но молодыя Гедингемскія лэди жаловались, что она слишкомъ носится съ своей красотой, держитъ себя, какъ лэди и привлекаетъ вниманіе мужчинъ всякими хитростями и уловками. Короче говоря, она была какъ разъ изъ тѣхъ молодыхъ женщинъ, которыя въ болѣе консервативныя времена сожигались, какъ вѣдьмы.

Ея преступленія этимъ не ограничивались. Въ послѣднее время распространились слухи, что ее видали гуляющей въ сумерки по лугамъ и полямъ съ Эдмондомъ Стенденомъ, самымъ выгоднымъ женихомъ въ Гедингемѣ.

— Керью слѣдовало бы получше присматривать за дочерью, говорили мужчины. Женщины шептались и старались держаться подальше отъ миссъ Керью. Тѣ, которыя до сихъ поръ удостаивали ее своего благосклоннаго вниманія, сразу отвернулись отъ нея: проходили мимо нея съ разсѣяннымъ взглядомъ, какъ будто не замѣчая ея присутствія.

Сильвія замѣтила перемѣну и горько улыбалась про себя… съ той горечью, которая развивается въ иныхъ натурахъ въ школѣ несчастія.

— Должно быть, они считаютъ, что сынъ Монкгемптонскаго банкира не можетъ жениться на мнѣ, думала она. — Пріятно будетъ подразнить ихъ.

Сегодня, стоя у калитки огорода, она чувствовала себя совсѣмъ одинокой. Эдмондъ Стенденъ не могъ придти очень рано, потому что долженъ былъ сопровождать мать и миссъ Рочдель, и нельзя было разсчитывать, чтобы онъ долго оставался съ нею. Придется ограничиться взглядомъ, пожатіемъ руки, двумя-тремя словами, сказанными шепотомъ, потому что глаза свѣта будутъ устремлены на нихъ. Она просила его сохранить въ тайнѣ ихъ помолвку, но съ женской непослѣдовательностью находила тяжелымъ, что они проведутъ сегодня другъ съ другомъ такъ мало времени. Онъ будетъ на своемъ мѣстѣ среди великихъ міра сего, а она на заднемъ планѣ, и его общество поглядитъ свысока на нее. Отецъ ея, подъ предлогомъ нездоровья, сложилъ съ себя всякое участіе въ празднествѣ.

— У васъ много молодежи, которая умѣетъ забавлять дѣтей; я буду только мѣшать; присутствіе школьнаго учителя можетъ только стѣснять дѣтей, сказалъ онъ викарію. — Пустъ Сильвія и другія дѣвушки распоряжаются всѣмъ.

Такимъ образомъ, на долю Сильвіи, Мэри Питеръ, Алисы Кукъ и тѣхъ дѣвицъ изъ благородныхъ, которыя удостоивали помогать имъ въ этомъ филантропическомъ дѣлѣ, выпала обязанность забавлять дѣтей.

Юные виновники торжества явились въ настоящую минуту съ громкими криками, сопя по своему обыкновенію. Полдюжины перезрѣлыхъ молодыхъ лэди сопровождало ихъ, прдъ предводительствомъ викарія. Дочери его были въ числѣ базарныхъ продавщицъ, и такимъ образомъ освободились, какъ онѣ выражались, отъ участія въ школьномъ торжествѣ.

Торжество дня началось, какъ дотомъ заявилъ репортеръ въ «Monkhampton Courier», раздачей горячихъ печеній, угощенія весьма пригоднаго для такого жаркаго дня. Самовольно явившійся старикъ велъ оживленную торговлю лимонадомъ, имбирнымъ питьемъ и смородиной за предѣлами огорода. Покончивъ съ печеніями, дѣти тотчасъ же приступили въ оживленной игрѣ въ «пятнашки» и могли быть предоставлены самимъ себѣ.

Сильвія замѣтила, что лэди, пришедшія съ виваріемъ, точно также не замѣчали ея присутствія, какъ и другія въ послѣднее время…. словомъ, ясно было изъ всего, что она подъ опалою. Викарій, добрый, снисходительный человѣкъ, говорилъ съ ней съ обычной добротой. Сплетни не легко доходили до ушей этого доброжелательнаго человѣка. Она почувствовала всю оскорбительность этихъ холодныхъ, невнимательныхъ взоровъ, хотя и ненавидѣла покровительственное вниманіе, которымъ удостоивали ее до послѣдняго времени эти самые люди. Тяжко было, что люди такимъ образомъ перетолковываютъ ея поведеніе, и только потому, что отецъ ея бѣдный человѣкъ; тяжко было думать, что весь Гедингемъ считаетъ невозможнымъ, чтобы Эдмондъ Стенденъ питалъ честныя намѣренія относительно ея.

— Эдмондъ правъ, подумала она, эти люди должны быть извѣщены о нашей помолвкѣ.

— Хватитъ ли у него мужества признать меня невѣстой передъ всѣми этими людьми? размышляла она немного спустя, когда отошла подальше отъ дѣтей и ихъ покровительницъ въ отдаленный уголокъ большого огорода, — въ уголокъ, гдѣ росли сливныя деревья, такія старыя, что уже перестали давать плоды.

— Легко было храбриться вчера вечеромъ, когда мы были наединѣ подъ каштановымъ деревомъ, у солнце еще не закатилось, а мѣсяцъ не взошелъ; но неужели онъ въ самомъ дѣлѣ пойдетъ противъ воли матери и откажется отъ своего состоянія ради меня и признаетъ дочь школьнаго учителя своей избранной женой передъ всѣмъ этимъ чваннымъ людомъ, среди котораго онъ жилъ весь свой вѣкъ?

Уголокъ огорода нѣсколько возвышался надъ лугомъ м-ра Гарпера, и Сильвія могла наблюдать за базаромъ, точно съ платформы, не рискуя быть увидѣнной, развѣ лишь случайно, тѣмъ кому вздумалось бы поглядѣть къ ту сторону, гдѣ она стояла, обрамленная зеленью, и выглядывала изъ-за густой изгороди, сплетенной изъ дикой яблоня, дубовыхъ отводковъ и жимолости.

Она ждала нѣкотораго удовольствія отъ этого небольшого праздника…. Викарій далъ ей билетъ для входа на базаръ и она предполагала вмѣстѣ съ Алисой Букъ и Мэри Питеръ идти въ поле, глядѣть на пріѣзжихъ гостей и на выставки съ товарами; наблюдать, къ какимъ хитрымъ уловкамъ прибѣгали деревенскія леди, чтобы опорожнись туго набитые кошельки деревенскихъ джентльменовъ. И вотъ теперь она вмѣсто этого исподтишка наблюдала за этой сценой, изъ своего тѣнистаго уголка, не ощущая въ себѣ смѣлость смѣшаться съ толпой джентри, въ виду опалы, постигшей ее недавно. Она живо сознавала всю несправедливость такого отношенія и глубоко презирала весь этотъ людъ, но не могла безучастно переносить презрительные взгляды, не могла оставаться одинокой посреди этого маленькаго мірка, одинокой во всемъ цвѣтѣ молодости и красоты.

— Если когда-нибудь я буду имѣть возможность отплатить имъ за ихъ дерзость, то отплачу сторицей, говорила она себѣ, глядя внизъ на улыбающихся дѣвицъ, раскладывавшихъ свои товары ручками, обтянутыми изящными перчатками я старавшихся соблазнить за покупку дѣтскихъ башмачковъ или вышитыхъ табачницъ недогадливыхъ юныхъ джентльменомъ, которые расхаживали съ засунутыми въ карманы руками или держа во рту набалдашники своихъ тросточекъ.

— Но мнѣ никогда, никогда не представится такого случая, думала она: — Что за честь выдай замужъ за человѣка, лишеннаго наслѣдства! Это звучитъ очень романично, точно какая-нибудь повѣсть изъ книги, но что будутъ говорить люди о моемъ мужѣ? Я воображаю себѣ, какимъ насмѣшливымъ сожалѣніемъ проникнутся они къ «бѣдному Эдмонду Стендену, который женился на дѣвушкѣ, стоящей въ обществѣ гораздо ниже его и прогнѣвалъ свою мать». И какъ мы будемъ жить безъ денегъ? Неужели же Эдмонду Стендену придется сдѣлаться деревенскимъ школьнымъ учителемъ, какъ моему отцу? Онъ говорилъ о томъ, что поступитъ въ клерки, въ городѣ, но это, кажется, такъ же плохо. Я ничего не вижу впереди, кромѣ нищеты… Но какъ онъ добръ и благороденъ, и какъ нѣжно я должна любить его.

Лицо ея смягчилось при этой мысли и кроткая улыбка показалась на мягкихъ, полныхъ губахъ. Весь характеръ ея красоты, отъ которой вѣяло замѣчательнымъ холодомъ и жесткостью, пока она размышляла о маленькомъ мірѣ, ополчившемся на нее, вдругъ измѣнился, когда она подумала о своемъ возлюбленномъ. Лицо ея снова сдѣлалось юнымъ и невиннымъ, почти ребяческимъ, и выражало ребячески нѣжную довѣрчивость.

— Я люблю его всѣхъ сердцемъ, сказала она самой себѣ. — Одинъ звукъ его голоса, когда мы встрѣчаемся, послѣ краткой разлуки, заставляетъ меня дрожать. Слабое пожатіе его руки заставляетъ меня забывать о всемъ на свѣтѣ, кромѣ того, что я люблю его. Къ чему его мать хочетъ разлучать насъ? Никто и никогда не полюбить его такъ, какъ я, хотя онъ и добръ, и смѣлъ, и благороденъ, и хорошъ собой. Все это происходить оттого, что мы живемъ въ такомъ мѣстѣ, какъ Гедингемъ. Потому что Эдмондъ хорошъ собой, а отецъ его былъ богатъ, Гедингемъ поклоняется ему, какъ идолу, а его мать воображаетъ, что нѣтъ дѣвушки, достойной его; и не то, быть можетъ, она желаетъ выдать его замужъ за миссъ Рочдель, которую она считаетъ своей пріемной дочерью и которая богата, никогда не пропускаетъ ранней обѣдни и слыветъ въ Гедингемѣ за образецъ доброты и приличія.

Красивое личико снова омрачилось при мысли объ Эсѳири Рочдель.

— Это было бы просто безнравственно, такъ какъ они выросли вмѣстѣ, точно братъ и сестра, говорила Сильвія самой себѣ. — Она должна была бы чувствовать сестринскую привязанность къ нему и желать ему счастія. Но эти смиренницы всегда такія хитрыя.

Поле быстро наполнялось народомъ; экипажи подъѣзжали къ воротамъ, разодѣтая публика обмѣнивалась веселыми поклонами; деревенскіе джентльмены разговаривали очень громко, точно желали, чтобы весь Гедингемъ слышалъ ихъ; главы и наслѣдники деревенскихъ дворянскихъ фамилій глядѣли другъ на друга съ любопытной смѣсью добродушія и высокомѣрія.

Сильвія увидѣла, какъ общество Стенденовъ приближалось въ воротамъ; миссисъ Стенденъ опиралась на руку сына, Эсѳирь Рочдель шла по другую сторону его, но не опиралась на его руку. Мать Эдмонда была высокая женщина лѣтъ около пятидесяти, женщина съ красивыми лицомъ, правильными, но нѣсколько крупными чертами, сѣро-голубыми глазами и сѣдыми волосами, гладко причесанными надъ широкимъ, умнымъ лбомъ. Миссъ Рочдель была средняго роста, и отличалась худенькой, хрупкой фигурой, нѣжнымъ личикомъ, блѣднымъ, оливковымъ цвѣтомъ лица и кроткими, черными глазами; словомъ, она была изъ тѣхъ дѣвушекъ, которыхъ друзья называютъ интересными, посторонніе находятъ похожими на «иностранку», но никто не признаетъ хорошенькими. А между тѣмъ ея маленькое, блѣдное личико, ея большіе, кроткіе глаза, ея задумчивый ротъ не были лишены своей особенной прелести. Если въ ней и была красота, то красота того рода, которую проглядываетъ людская толпа… скрытая и тонкая прелесть, подобная той, которую любилъ воспѣвать Уордсуортъ.

Чья-то рука взяла Сильвію подъ руку въ то время, какъ она наблюдала за вновь прибывшими, чье-то непріятное сопѣнье раздалось надъ ея ухомъ.

— Я обошла весь огородъ, отыскивая тебя, сказала Мэри Питеръ. — Развѣ ты нейдешь гулять по полю? вѣдь у тебя есть билетъ для входа?

— Я не намѣрена имъ воспользоваться. Мнѣ пріятнѣе наблюдать за обществомъ отсюда. Что за удовольствіе расхаживать среди людей, которыхъ совсѣмъ не знаешь?

— Я не знаю человѣка болѣе измѣнчиваго, чѣмъ ты, Сильвія. Что же касается того, что это общество тебѣ незнакомо, то вѣдь и я врядъ-ли знаю многихъ, за исключеніемъ развѣ моихъ заказчиковъ, которые врядъ-ли удостоятъ меня кивкомъ головы, хотя завтра быть можетъ прибѣгутъ во мнѣ и станутъ молить, точно какую-нибудь королеву: — пожалуйста, Мэри, одолжите меня и приготовьте платье въ будущему вторнику, пожалуйста, хотя бы вамъ пришлось просидѣть ночь. Увѣряю васъ, что мнѣ очень нужно и что я буду вамъ очень обязана. Они не помнятъ потомъ, какъ унижались передо мной, когда я встрѣчаю ихъ на улицѣ. Пойдемъ, Сильвія.

— Я не пойду. Иди одна. Ты мнѣ здѣсь не нужна.

— Какая ты непріятная. Но я побуду съ тобой немного. Я думаю, тебѣ очень скучно видѣть, какъ м-ръ Стенденъ гуляетъ съ своей матерью и миссъ Рочдель; и миссъ Питеръ въ припадкѣ нѣжности ласково охватила рукой тонкую талію Сильвіи.

— Пожалуйста безъ объятій, вскричала дочь школьнаго учителя, отталкивая ея руку. — Мнѣ и безъ того жарко.

— Ну, Сильвія, ты право… Но не правда ли, что миссисъ Стенденъ очень красива? Это послѣднее, черное шелковое платье, которое я ей шила… аршинъ стоитъ, сколько мнѣ помнится, пятнадцать шиллинговъ, а юбка и лифъ отдѣланы чудными кружевами. Никто въ Гедингенѣ не носить талой шелковой матеріи и такихъ кружевъ, какъ миссисъ Стенденъ, а между тѣмъ она не франтитъ; но никогда не бросаетъ деньги на дрянной матеріалъ и ничего не носить, кромѣ черныхъ шелковыхъ платьевъ. Вотъ и миссъ Рочдель; она де дурна, не правда ли? Это я сшила ей это бѣлое кисейное платье, не правда-ли, оно очень мило?

— Да, отвѣчала Сильвія, переведя глаза съ мило-отдѣланнаго платья, съ кружевнымъ рюшемъ и розовыми лентами, на свой собственный бѣдный костюмъ. Она можетъ носить хорошія платья, получая пятьсотъ или шестьсотъ фунтовъ на свои карманныя издержки. Ступай туда, Мери, и веселись со всѣмъ этимъ людомъ. Твоя пустая болтовня только досаждаетъ мнѣ.

— До свиданія, миссъ Керью, пока ваше расположеніе духа не улучшится, проговорила миссъ Питеръ съ достоинствомъ, и Сильвія къ ея великому удовольствію снова осталась одна въ своемъ тѣнистомъ уголку, подъ вѣковыми сливами. Весьма возможно, что Эдмондъ ускользнетъ отъ своихъ дамъ и отыщетъ ее въ ея зеленомъ убѣжищѣ, напоенномъ ароматами жимолости.

Она видѣла какъ маленькое общество обходило палатки. Миссисъ Стенденъ остановилась, чтобы купить что-то у дочерей викарія, и Эсѳирь Рочдель тоже вынула кошелекъ.

— Она хочетъ похвастаться своимъ богатствомъ, подумала Сильвія съ завистью, и увидѣла, что сдѣлка состоялась къ обоюдному удовольствію. Эдмондъ вышелъ изъ палатки, нагруженный свертками. Сильвія видѣла, какъ онъ поговорилъ съ матерью и затѣмъ вышелъ изъ воротъ, безъ сомнѣнія затѣмъ, чтобы отнести свертки въ экипажъ. Воспользуется ли онъ этимъ случаемъ, чтобы пробраться въ огородъ? Онъ могъ пройти по боковой тропинкѣ, минуя поле. Сердце Сильвіи забилось сильнѣе, какъ и всегда при мысли о приближеніи Эдмонда.

— Не пойти ли мнѣ въ воротамъ и не подождать ли его тамъ? спросила она себя. Нѣтъ, въ этомъ тихомъ уголкѣ намъ не удобно свидѣться. Если онъ любитъ меня такъ сильно, какъ увѣряетъ, то съумѣетъ найти меня здѣсь. Мнѣ кажется, что я нашла бы его въ чащѣ большого лѣса. Любовь служила бы мнѣ путеводителемъ.

Любовь и привела м-ра Стендена въ уголокъ, подъ старыя сливовыя деревья. Правда и то, что огородъ м-ра Гоплинга былъ не очень обширенъ… онъ занималъ всего какихъ-нибудь пять или шесть акровъ.

Онъ подошелъ къ ней и прижалъ ее въ груди, какъ и наканунѣ, своими сильными руками, которыя, казалось, могли охранить ее отъ всякой бѣды.

— Милочка, я такъ и надѣялся найти тебя въ какомъ-нибудь тихомъ уголку, гдѣ намъ можно будетъ поговорить другъ съ другомъ нѣсколько минутъ, вдали отъ глазъ свѣта. Какъ ты хороша, Сильвія, сегодня..

— Въ этомъ платьѣ? вскричала она недовѣрчиво, и когда всѣ такъ нарядно одѣты.

— Нарядно! Фи! Я видѣлъ пропасть нарядовъ, но никого не видалъ, кто могъ-бы сравниться съ моей Сильвіей. Я провелъ безсояную ночь, моя радость, думая о всемъ, о чемъ мы вчера вечеромъ толковали, но всталъ сегодня въ отличномъ расположеніи духа. Я составилъ свое рѣшеніе насчетъ нашей будущей жизни. Я постараюсь найти мѣсто въ старомъ баркѣ… Въ банкѣ, знаешь, моего отца. Дѣла его очень разрослись съ тѣхъ поръ, какъ компанія скупила паи моего отца. Отдѣленія его распространяются по всему графству. Я знаю, что имя отца будетъ служить лучшей рекомендаціей для меня въ глазахъ директоровъ, и я гораздо скорѣе, чѣмъ всякій другой, достигну повышенія. Какъ управляющій одного изъ отдѣленій я могу получать отъ пяти до шести сотъ фунтовъ, и мы отлично можемъ жить на эти деньги и содержатъ нашихъ дѣтей. Я обдумалъ все это, Сильвія, и вполнѣ примирился съ рѣшеніемъ матери.

— Какъ ты добръ! сказала дѣвушка съ оттѣнкомъ гнѣва во взглядѣ и въ тонѣ, такъ исполненъ вниманія къ своей матери, какъ самый почтительный сынъ, — зная, что она намѣревается ограбить тебя.

— Ты не должна употреблять такихъ рѣзкихъ словъ, Сильвія. Тутъ не можетъ быть рѣчи объ ограбленіи; моя мать имѣетъ право распоряжаться, какъ ей угодно деньгами, оставленными въ ея распоряженіе.

— Я думаю иначе, вскричала Сильвія, вспыльчиво. — Деньги предназначались тебѣ; отецъ отложилъ ихъ для тебя, и вотъ теперь тебѣ приходится трудиться изъ-за куска хлѣба. Это просто позоръ!

— Если я прощаю своей матери, то и ты, Сильвія, должна простить ей. Иначе я подумаю, что ты больше дорожишь отцовскими деньгами, чѣмъ мной, возразилъ Эдмондъ серьёзно.

В первые въ его тонѣ послышался какъ-бы упрекъ.

— Прости меня, сказала она; я люблю тебя отъ всего сердца. Я даже не боюсь бѣдности съ тобой.

— Мы не будемъ бѣдны, моя дорогая, если только это отъ меня зависитъ.

— А теперь ступай лучше къ матери и миссъ Рочдель.

— Онѣ могутъ побыть и безъ меня нѣсколько времени. Поговоримъ о нашемъ будущемъ, потому что я не намѣренъ откладывать дѣла въ долгій ящикъ.

— Ты хочешь, чтобы наша свадьба состоялась въ непродолжительномъ времени, сказала она, глядя на него съ удивленіемъ, — не взирая на рѣшеніе твоей матери?

— Не взирая ни на что; я не боюсь идти на бой съ жизнью.

— Я рада, что мы скоро обвѣнчаемся, произнесла Сильвія задумчиво. Гедингемскія лэди обращаются со мной, какъ съ какой-то паріей, только потому, что насъ видали вмѣстѣ.

М-ръ Стенденъ пробормоталъ что-то не очень лестное для гедингэмскихъ лэди.

— Всѣ немедленно должны узнать о нашей помолвкѣ, Сильвія, произнесъ онъ послѣ этого краткаго восклицанія. Моя мать знаетъ о ней, и всѣ должны узнать. Я сегодня же переговорю съ твоимъ отцемъ.

— Я боюсь, что онъ будетъ такъ же противъ нашего брака, какъ и миссисъ Стенденъ.

— Но отчего же? спросилъ Эдмондъ, удивленный. Неужели же Эдмондъ Стенденъ, хотя бы даже и безъ состоянія, не выгодная партія для дочери деревенскаго школьнаго учителя?

— Потому что положеніе твое измѣнилось, отвѣчала Сильвія. — Мой отецъ столько страдалъ отъ бѣдности, что онъ больше боится ее, чѣмъ ты, Эдмондъ, и питаетъ смутныя надежды на то, что я сдѣлаю то, что онъ зоветъ выгодной партіей.

— То-есть, онъ разсчитываетъ, что ты выйдешь замужъ за богатаго человѣка?

— Кажется.

— Мнѣ трудно вѣрить, чтобы отецъ могъ продать свою дочь тому, кто дастъ за нее больше.

— Дѣло не такъ худо, какъ ты полагаешь. Папа думаетъ только, что я должна выдти за человѣка съ опредѣленными средствами къ жизни. Но мы можемъ не говорить ему, что миссисъ Стенденъ намѣрена лишить тебя наслѣдства, прибавила она, съ свѣтлымъ взглядомъ.

Сокрытіе истины никогда не тревожило совѣсти Сильвіи.

— Какъ? просить у него твоей руки съ лживыми обѣщаніями. Мнѣ непріятно, что ты считаешь меня способнымъ на такую вещь, Сильвія.

— Развѣ это такъ дурно? Ну, дѣлай, вамъ хочешь; только я знаю, что если папа узнаетъ всю истину, то станетъ сопротивляться нашему браку изо всѣхъ силъ.

— Я могу вынести его сопротивленіе, если ты будешь мнѣ вѣрна. Мы не обязаны приносить въ жертву свое благополучіе его предразсудкахъ, но мы обязаны высказать ему всю истину. Мы уже и безъ того слишкомъ долго таили нашу тайну отъ него.

— Когда такъ, скажи ему, отвѣчала Сильвія, со вздохомъ. — Я должна буду, какъ съумѣю, перенести его воркотню и жалобы.

— Тебѣ не придется долго выносить ихъ, Сильвія. Я велю огласить въ церкви нашу помолвку въ будущее воскресенье. Ты совершеннолѣтняя, мы можемъ обвѣнчаться послѣ церковнаго оглашенія.

— Я рада этому, отвѣчала дѣвушка; — весь Гедингемъ услышитъ, какъ будутъ оглашаться наши имена. Эдмондъ Стенденъ, холостой изъ здѣшняго прихода и Сильвія Керью, дѣвица, тоже изъ здѣшняго прихода. Мнѣ кажется, что гедингемскія лэди не усидятъ на мѣстѣ и будутъ порываться помѣшать оглашенію. А твоя мать? легко ли ей будетъ слушать, какъ будутъ оглашать наши имена въ теченіе трехъ недѣль.

— Моя мать рѣшилась противиться самому дорогому желанію моего сердца и не можетъ жаловаться, если это рѣшеніе доставитъ ей нѣкоторое страданіе, произнесъ Эдмондъ Стенденъ, съ рѣшительнымъ взглядомъ, хорошо знакомымъ Сильвіи. — Я принимаю кару, какую ей угодно было назначить мнѣ, но не согласенъ жертвовать счастіемъ моей будущей жизни. Я былъ послушнымъ сыномъ до послѣдней минуты, но теперь наступилъ такой моментъ, когда покорность равнялась бы глупости. Каждый человѣкъ вправѣ выбирать самъ себѣ жену, такъ какъ отъ этого выбора зависитъ счастіе всей его жизни. Еслибы даже выборъ его былъ ошибочный, то пусть въ этой ошибкѣ будетъ виноватъ онъ, а не кто другой.

Молодой человѣкъ говорилъ такъ, какъ еслибы обсуждалъ вопросъ, который уже давно порѣшилъ для самого себя. Дѣвушка внимательно слушала его и глядѣла на него съ нѣжнымъ восхищеніемъ. Да, вотъ человѣкъ, котораго стоило любятъ! Человѣкъ, который съумѣетъ, если нужно, воевать за нее съ цѣлымъ свѣтомъ; вѣрный щитъ противъ бѣды, гранитъ, на который можно опереться въ день несчастія. Никогда до настоящей минуты Сильвія такъ мъ не гордилась.

— Ты очень друженъ съ матерью? спросила она.

— Я надѣюсь, что исполнилъ свой сыновній долгъ. Мы крупно поговорили въ прошлый разъ; эти вещи не легко забываются. Но я никогда не буду непочтителенъ къ матери. Я постараюсь доказать ей, что люблю и уважаю ее, хотя и поступлю въ настоящемъ дѣлѣ противъ ея воли.

— А она добра съ тобой?

— Добрѣе, чѣмъ прежде, если только можно. Но между нами пробѣжала черная кошка, и я знаю, что она несчастлива. Но мы должны предоставить все времени. Она проститъ со временемъ, когда ближе познакомится съ тобой.

— Этого никогда не будетъ. Она предубѣждена противъ меня. Я прочла это на ея лицѣ. Но не будемъ говорятъ объ этомъ, Эдмондъ. что мнѣ за дѣло до всего этого, если ты меня любишь? Скажи мнѣ, какъ отнеслась къ нашей помолвкѣ миссъ Рочдель. Такъ, ли она разсердилась, какъ и твоя мать?

Лицо м-ра Стендена смягчилось, когда Сильвія упомянула о миссъ Рочдель.

— Эсѳирь Рочдель! повторилъ онъ съ полу-безпечной нѣжностью, которая развивается въ тѣсномъ кругу мирнаго домашняго очага; — о! это милѣйшая дѣвушка въ мірѣ, и послѣднею стала бы порицать то, отъ чего зависитъ мое счастіе. Я не думаю, чтобы она знала о нашей помолвкѣ. Я не говорилъ ей о ней и полагаю, что мать также объ этомъ умолчала. Ты не должна ожидать непріятностей отъ Эсѳири. Я умѣренъ, что она будетъ тебѣ другомъ и вѣрнымъ другомъ.

Сильвія поглядѣла съ сомнѣніемъ, во ничего не сказала.

— А теперь, я долженъ бѣжать къ нимъ, сказалъ Эдмондъ, поглядѣвъ на часы.

Онъ пробылъ съ ней четверть часа, вмѣсто предполагаемыхъ пяти минуть. Какъ тихо протекли минуты, которыя онъ провелъ въ этомъ спокойномъ уголку, осѣненномъ поросшими мохомъ сливовыми деревьями! Неужели вся жизнь его протечетъ точно также, въ мечтательномъ блаженствѣ, столь сладкомъ, что заставитъ сомнѣваться въ его дѣйствительости. Нѣтъ! ему придется трудиться, его ждетъ тяжелая борьба съ судьбой. Домашній очагъ и любов будутъ подобны очарованному острову, къ которому онъ будетъ направлять свой челнъ, послѣ солнечнаго заката, по бурнымъ волнамъ житейскаго моря, моря труда и борьбы… къ благословенной гавани, укрывающей отъ бурь жизни.

— Такъ скоро, Эдмондъ! произнесла дѣвушка безутѣшно.

— Радость моя, я остался дольше, чѣмъ намѣревался. Maтушку скоро утомитъ этотъ людный лугъ и это яркое солнце. Я долженъ отвезти ее домой.

— Ты можешь вернуться послѣ этого и поглядѣть, какъ дѣти будутъ пить чай.

— Я бы желалъ этого отъ всего сердца. Но Тойнби должны обѣдать у насъ въ шесть часовъ. Мнѣ придется часа два просидѣть за столомъ… какъ разъ лучшую часть вечера… и дѣлать видъ, что я очень доволенъ своей судьбой. До свиданія.

Итакъ они разстались съ поцѣлуемъ, и Сильвія осталась весьма недовольною судьбой, казавшейся неумолимой. Она надѣялась, что Эдмондъ поможетъ ей напоить дѣтей чаемъ.

ГЛАВА IV.
Жмурки.

Сильвія поспѣшно покинула свой уголокъ, утонясь наблюдать за маленькими группами народа, которыя, встрѣчаясь другъ съ другомъ, останавливались, пожимали взаимно руки и бесѣдовали другъ съ другомъ въ теченіе пяти минутъ и больше, съ такимъ жаромъ, какъ будто испытывали нѣжнѣйшую преданность другъ въ другу, и затѣмъ расходились, чтобы съ такимъ же энтузіазмомъ пожимать руки другимъ группамъ. Обозрѣвая à vol d’oiseau картину, которую представлялъ Гедингемскій школьный базаръ, наблюдатель невольно приходилъ къ заключенію, что образованное общество страдаетъ пустотой. Люди постоянно улыбались и казалось необыкновенно рады были видѣть другъ друга, а между тѣмъ Сильвія замѣтила, какъ иные изъ этихъ восторженныхъ господь зѣвали, когда на нихъ никто не глядѣлъ.

Она вернулась въ ту часть огорода, гдѣ дѣти играли въ жмурки. Они стали умолять ее присоединиться къ нимъ, и самъ викарій, игравшій роль церемоніймейстера, настаивалъ на этомъ, такъ что ей нельзя было отказаться. Она неохотно согласилась принять участіе въ игрѣ и вскорѣ затѣмъ была поймана однимъ изъ мальчиковъ, который провелъ своими грубыми руками по ея лицу и головѣ, сжалъ съ тріумфомъ въ своихъ кулакахъ ея золотистая косы и заоралъ, что онъ поймалъ — миссъ Керью.

Послѣ этого, Сильвіи завяэали платкомъ глаза и послѣ нелѣпыхъ вопросовъ о домѣ ея отца, ласковая рука викарія повертѣла ее на мѣстѣ и ей было предложено ловить, кого она хочетъ. «Она играетъ не особенно охотно, лукаво замѣчали перезрѣлыя молодыя лэди другъ другу. Такія невинныя развлеченія не имѣютъ цѣны въ глазахъ Сильвіи Керью, говорили онѣ, когда въ нихъ не участвуютъ молодые джентльмены, которые могли бы восхищаться ею».

Въ самомъ дѣлѣ, Сильвія скользила нѣсколько безпечно между искривленными яблонями и вишневыми деревьями, больше опасаясь какъ бы не оцарапать своего лица объ ихъ кривыя сучья, чѣмъ стремясь поймать кого-либо изъ участниковъ игры. Время отъ времени она протягивала впередъ руки и пыталась подглядѣть изъ-подъ носового платка, и съ этой цѣлью подымала голову, но викарій завязалъ платокъ вполнѣ основательно. Само правосудіе было не болѣе слѣпо, чѣмъ Сильвія Керью.

Вдругъ мальчики и дѣвочки присмирѣли. Каждый невѣрный шагъ Сильвіи не вызывалъ больше прежнихъ криковъ и воплей. Ей показалось, что она слышитъ чьи-то незнакомые голоса… голоса кавалеровъ, разговаривавшихъ неподалеку отъ нея; среди нихъ выдѣлялся одинъ голосъ, въ которомъ звучали тихія томныя ноты. Этотъ голосъ былъ для нея совершенно незнакомъ и отличался отъ гедингемскихъ голосовъ, по отсутствію въ немъ той добродушной звучности, которая отличала голоса мѣстныхъ обывателей.

Сильвія двигалась медленно и неохотно, неоднократно ударяясь головой о кривые сучья, за которыя цѣплялись ея волосы, но ничего не могла поймать руками, кромѣ перепутанныхъ вѣтвей, которыя попадались ей на каждомъ шагу. Она начинала чувствовать большое утомленіе и нетерпѣливо ждала приглашенія приготовлять чай… или какого-нибудь перерыва, который бы освободилъ ее отъ ненавистной игры… какъ вдругъ кто-то угодилъ какъ-разъ въ ея объятія.

Она поспѣшно ухватилась за свою добычу и ее тотчасъ же привѣтствовало громкое ура! къ которому присоединялся и голосъ викарія, точно она сдѣлала необыкновенную вещь, поймавъ это лицо. То не былъ ни мальчикъ, ни дѣвочка, принадлежащіе къ приходской школѣ. Ея любопытные пальцы ощупали не накрахмаленное ситцевое платье, не плисовую куртку, но тончайшее, мягчайшее сукно и бархатный воротникъ сюртука, очевидно" принадлежавшаго джентльмену.

Неужели то былъ Эдмондъ Стенденъ? Ея первая мысль была о немъ; ея тонкіе пальчики съ дрожью поглаживали сюртукъ, за который ухватились. Нѣтъ, это былъ кто-то вовсе не такой высокій и плечистый, какъ Эдмондъ. Она подняла руку и дотронулась до непокрытой головы. Мягкіе шелковистые волосы были прямы и жидки, а не густы и курчавы, какъ у Эдмонда.

— Я не знаю, кто это такой, сказала она безпомощно, разочаровавшись отъ открытія, что это не Эдмондъ Стенденъ, хотя послѣ того, что онъ сказалъ, она не имѣла никакого основанія ожидать, чтобы это былъ онъ. Но любовь и разсудокъ не всегда идутъ рука объ руку.

— Когда такъ, то вы должны заплатить фантъ, закричалъ пронзительный голосъ смѣлаго, большого мальчишки изъ разряда тѣхъ, которыхъ ничѣмъ не запугаешь.

— А какого рода этотъ фантъ? спросилъ голосъ плѣнника… тотъ самый низкій, томный голосъ, который Сильвія слышала нѣсколько минуть раньше.

— Поцѣлуй! заоралъ бѣдовый мальчишка.

— Когда такъ, то я осмѣливаюсь воспользоваться своей привилегіей, сказалъ джентльменъ, и усатый ротъ слегка коснулся губъ Сильвіи. То было почтительное привѣтствіе вѣжливаго рыцаря.

Ласковая рука развязала повязку, и Сильвія увидѣла себя посреди огорода, лицомъ къ лицу съ пожилымъ джентльменомъ; викарій, мальчики и дѣвочки и перезрѣлыя молодыя лэди — всѣ. глядѣли на нихъ.

Джентльменъ былъ незнакомецъ, человѣкъ лѣтъ около пятидесяти или шестидесяти, быть можетъ скорѣе шестидесяти, чѣмъ пятидесяти, человѣкъ съ такой изящной осанкой и наружностью, какая была совсѣмъ нова для Сильвіи, человѣкъ съ длиннымъ овальнымъ лицомъ и той правильностью чертъ, которая какъ будто носить отпечатокъ высокаго рожденія, лицо, напоминавшее портретъ Карла I или, лучше сказать, лицо въ этомъ же родѣ, но только постарше, съ мягкими, серебристыми, сѣдоватыми волосами, раздѣленными на высокомъ, узкомъ лбѣ и съ длинными усами, ниспадавшими надъ тонкими губами. Глаза были голубые и ласково глядѣли на Сильвію, — нѣтъ, болѣе чѣмъ ласково, съ восхищеніемъ. Этотъ восхищенный взглядъ заставилъ покраснѣть хорошенькое личико дѣвушки, Ей было пріятно, что маленькій гедингемскій мірокъ видитъ, какъ ею восхищается этотъ незнакомый господинъ, повидимому, знатнаго происхожденія.

— Честно захвачены въ плѣнъ, сэръ Обри, не такъ ли? проговорилъ викарій, смѣясь.

Сильвія слегка вздрогнула и поглядѣла на незнакомца своими великолѣпными карими глазами, которые околдовали Эдмонда Отендена… глазами, которые были настолько красивы, что покоряли даже холодныхъ критиковъ, хулившихъ дочь школьнаго учителя. Она поглядѣла на пожилого джентльмена съ нескрываемымъ удивленіемъ. Итакъ, это былъ сэръ Обри Перріамъ; егь присутствіе произвело волненіе на огородѣ, вызвало оживленность въ манерахъ викарія и его свиты старыхъ дѣвъ и почтительную тишину въ средѣ ребятъ, которые стояли широкимъ полукругомъ, глазѣли во всѣ глаза и сопѣли сильнѣе, чѣмъ когда-либо.

— Честно захвачены въ плѣнъ! повторилъ викарій, довольный тѣмъ, что важный землевладѣлецъ такъ снисходительно принимаетъ участіе въ сельскихъ забавахъ. Это обстоятельство, безъ сомнѣнія, поведетъ къ щедрой подпискѣ на школьный фондъ.

— Честно захваченъ, не спорю, сказалъ сэръ Обри мягкимъ тономъ и, склонившись съ рыцарскимъ видомъ передъ Сильвіей, поцѣловалъ маленькую ручку, безпомощно повисшую вдоль тѣла. Эта старомодная галантность наполнила ее чувствомъ новаго тріумфа. Она желала, чтобы миссисъ Стенденъ видѣла, какое вниманіе оказываетъ ей сэръ Обри.

— Идемъ теперь за столъ, проговорилъ викарій, живо! Пора пить чай.

Не слѣдовало терять больше драгоцѣннаго времени въ созерцаніи маленькой группы, образовавшей центръ круга: Сильвію, краснѣющую и съ опущенными глазами, но съ довольнымъ выраженіемъ въ карихъ глазахъ, полузакрытыхъ длинными рѣсницами и улыбающимися губами; сэра Обри, глядящаго на нее съ свѣтскимъ, рыцарскимъ восхищеніемъ, — обѣ эти фигуры представляли изящную картину на освѣщенномъ солнцемъ заднемъ фонѣ огорода. Все это было весьма прилично и пріятно: важный джентльменъ, любующійся сельской красавицей и т. д., но мистеръ Ванкортъ, викарій, чувствовалъ, что всякое дальнѣйшее промедленіе этой сцены будетъ идти въ разрѣзъ съ его духовнымъ саномъ. Онъ громко хлопнулъ въ ладоши, какъ бы желая разсѣять неуловимые чары, разлитые въ воздухѣ, кликнулъ своихъ почитательницъ и съ такимъ громомъ принялся разставлять чашки и блюдечки, что могъ разбудитъ болѣе упорнаго мечтатели, чѣмъ сэръ Обри Перріамъ.

Сильвія приступила къ своимъ обязанностямъ, болѣе довольная жизнью вообще, чѣмъ полчаса тому назадъ. Сэръ Обри Перріамъ восхищался ею, и ея маленькій мірокъ былъ свидѣтелемъ его восхищенія. Это было ножемъ въ сердце тѣмъ высокомѣрнымъ христіанкамъ, которыя безжалостно унижали ее за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ. Мэри Питеръ и Алиса Букъ были также свидѣтельницами ея кроткаго тріумфа, и хотя она считала этихъ подругъ своего дѣтства несравненно ниже себя, но ей пріятно было одержать побѣду на ихъ главахъ. Она весело гремѣла чашками и блюдечками, разставляя ихъ вдоль узкаго стола, покрытаго блестящей скатертью. Она весело дѣлала тартинки съ масломъ, хотя этому дѣлу казалось и не предвидѣлось конца.

— Вы напоминаете мнѣ героиню одного извѣстнаго романа, проговорилъ тихій голосъ надъ самымъ ея ухомъ. Она подняла голову и внезапно покраснѣла. Сильвія вообще легко краснѣла; одного слова или взгляда было достаточно, чтобы вызвать краску на ея нѣжныхъ щечкахъ.

То былъ сэръ Обри, прогуливавшійся между столами, вмѣстѣ съ мистеромъ Ванкортомъ. Онъ обошелъ базаръ, истратилъ нѣсколько золотыхъ въ одной изъ палатокъ и пришелъ на огородъ за пять минутъ до того, какъ его поймала Сильвія. Быть можетъ, онъ самъ пошелъ на встрѣчу плѣну, когда увидѣлъ бѣлую фигуру, направлявшуюся къ нему съ протянутыми руками.

Попавъ на огородъ, сэръ Обри, повидимому, предпочиталъ его сельскія приманки обольщеніямъ прекрасныхъ продавщицъ на близлежащемъ полѣ.

— Солнце такъ печетъ на полѣ, что это свыше моихъ силъ, сказалъ онъ, чтобы извинить свое предпочтеніе. Здѣсь же эти красивыя, старыя деревья даютъ такую пріятную тѣнь, а дернъ такъ мягокъ. Мнѣ бы хотѣлось посмотрѣть, какъ молодежь пьетъ чай.

Виварій шепнулъ что-то одной изъ своихъ вѣрныхъ приближенныхъ, и черезъ пять минутъ, какъ бы по мановенію волшебнаго жезла, комфортабельное садовое кресло было поставлено у одного изъ столовъ для сэра Обри Перріама. Оно было привезено изъ приходскаго дома, въ предчувствіи этой минуты. Мистеръ Ванкортъ рѣшилъ, что если сэръ Обри выказываетъ дружеское расположеніе къ школѣ, то ничто не должно охлаждать его рвенія.

Сэръ Обри опустился на садовое кресло съ довольнымъ видомъ и снисходительно глядѣлъ, какъ угощали голодныхъ ребятишекъ. Сильвія и другія лэди проходили мимо него съ нагруженными подносами и надѣляли съѣдобнымъ жадныхъ школьниковъ. Груды ломтей кэка, печенья, тартинокъ съ масломъ уплетались этими юными обжорами. Сильвіи было много дѣла. То она стояла у одного стола, разливая чай, уже заправленный сахаромъ и сливками — такъ какъ личные вкусы врядъ ли могли приниматься во вниманіе въ такой толпѣ гостей — изъ большого бѣлаго кувшина; то переходила къ другому столу, гдѣ нарѣзывала свѣжіе ломти кэка. Угощеніе было обильное, но и аппетиты были его достойны.

Сэръ Обри съ очевиднымъ интересомъ наблюдалъ за всей процедурой; но тѣ изъ женскихъ друзей викарія, которымъ было время наблюдать за нимъ, замѣчали, что глаза его слѣдили за каждымъ движеніемъ Сильвіи Керью. Если она исчезала у него изъ глазъ на нѣкоторое время, то взглядъ его становился безпокоенъ и оживлялся только тогда, когда она снова появлялась. Вслѣдствіе чего гедингемскія лэди порѣшили, что онъ безнравственный пожилой джентльменъ. Онѣ не уважали никого изъ тѣхъ, кто восхищался Сильвіей Керью.

Быть очарованнымъ этой видной красавицей считалось признакомъ мелкаго ума. Эдмонда Стендена осудили на погибель съ того самаго дня, когда впервые увидѣли его гуляющимъ съ Сильвіей Керью. А теперь, глядите, сэръ Обри Перріамъ готовъ пойти по той же опасной дорогѣ; сэръ Обри Перріамъ, передъ которымъ преклонялся весь Гедингемъ, какъ передъ сюзереномъ, ибо развѣ весь Гедингемъ, за исключеніемъ немногихъ акровъ земли, не принадлежалъ ему, столько же, сколько тотъ батистовый платокъ, отъ котораго распространялось благоуханіе въ лѣтнемъ воздухѣ?

Неоднократно Сильвія встрѣчала взглядъ этихъ мягкихъ, степенныхъ глазъ. То былъ взглядъ, который заставилъ ее съ любопытствомъ задать себѣ вопросъ: что могло случиться, если бы она не любила и не была любима Эдмондомъ Стенденомъ?

ГЛАВА V.
Какъ это все случилось.

Декановъ домъ, который принадлежалъ въ теченіе послѣднихъ двадцати лѣтъ Стенденамъ, лежалъ въ полу-милѣ отъ Гедингема, и земля, окружавшая его, принадлежала къ другому приходу, хотя Стендены всегда считались Гедингемскими прихожанами. У нихъ была своя скамья въ Гедингемской церкви, и они участвовали во всѣхъ благотворительныхъ подпискахъ Гедингема; словомъ, признавались гедингемцами за своихъ.

Домъ, построенный въ эпоху Георга I, былъ великъ и массивенъ, краснаго цвѣта и внушительнаго вида. Но, несмотря на примѣсь желтаго кирпича къ красному и каменной отдѣлке, нарушавшей монотонность краснаго цвѣта, домъ все-таки оставался краснымъ и представлялся съ одного изъ холмовъ, возвышавшихся по обѣ его стороны — такъ какъ эта часть Англіи вся въ холмахъ и долинахъ — краснымъ пятномъ на темно-зеленомъ фонѣ.

Въ домѣ было три ряда оконъ, по семи въ каждомъ этажѣ; въ центрѣ было три окна и по бокамъ по флигелю. Верхній рядъ оконъ былъ украшенъ краснымъ карнизомъ и каменнымъ фронтономъ, — который придавалъ нѣкоторое величіе степенному солидному зданію и свидѣтельствовалъ о честолюбивомъ духѣ богатаго декана, который построилъ домъ… посадилъ три кедра, осѣнявшихъ своими темными вѣтвями, и развелъ большой гладкій лугъ, ведшій къ двумъ длиннымъ, полукруглымъ аллеямъ, которыя оканчивались площадкой, украшенной по четыремъ угламъ кипарисами въ формѣ обелисковъ и бесѣдкой посрединѣ въ голландскомъ стилѣ.

Декановъ домъ не былъ опоясанъ аристократическимъ паркомъ, какъ, напримѣръ, Перріамсвій замокъ, мрачныя стѣны котораго человѣческій глазъ лишь смутно различалъ вдали, и который былъ одинокъ и недоступенъ, какъ замокъ волшебника. Декановъ домъ выходилъ своимъ фасадомъ на большую дорогу и былъ доступенъ взорамъ публики сквозь красивыя желѣзныя ажурныя ворота. Вымощенная дорожка вела черезъ передній садъ, гдѣ ослѣпительный блескъ большихъ красныхъ гераній въ большихъ зеленыхъ кадкахъ былъ почти непріятенъ для глазъ въ жаркій лѣтній день. Никто и никогда не видалъ желтаго листочка на этихъ гераняхъ, послѣ восьми часовъ утра. Вообще нужно было спозаранку подняться съ постели, чтобы усмотрѣть слѣды небрежности или безпорядка въ садахъ деканова дома. Два старыхъ садовника пріучены были къ сверхестественной бдительности, а если какой-нибудь увядшій листъ или поблекшій цвѣтокъ ускользалъ отъ ихъ взоровъ, то неизбѣжно попадалъ подъ большія садовыя ножницы, которыми вооружалась миссисъ Стенденъ во время своей ежедневной прогулки, которую она совершала неизмѣнно и во всякую погоду.

Вымощенная дорожка оканчивалась нѣсколькими каменными ступенями, на верху которыхъ полу-стеклянная дверь вела въ сѣни. Это была просторная комната, служившая на половину сѣнями, на половину билліардной или лѣтней пріемной. Изъ нея открывался прекрасный видъ на цвѣтникъ и полукруглую аллею, съ голландской бесѣдкой на концѣ. Лужайка съ кедрами была на другомъ концѣ дома, и на нее выходили пять высокихъ оконъ гостиной. Деканъ постарался, чтобы домъ былъ пріятенъ для глазъ, съ какой бы стороны на него ни поглядѣли. Здѣсь не было некрасивыхъ пристроекъ. Даже тотъ флигель, гдѣ помѣщалась кухня, былъ красивымъ зданіемъ и выходилъ на обширный дворъ, напротивъ конюшенъ, длиннаго, низкаго зданія, въ томъ же стилѣ, какъ и домъ.

Билліардъ былъ святыней, оставшейся послѣ покойнаго м-ра Стендена. Сама миссисъ Стенденъ ни за что не согласилась бы купить такого рода вещь, хотя бы для обожаемаго и единственнаго сына. Въ самомъ дѣлѣ, она не могла вполнѣ разстаться съ мыслью, что грѣшно играть на билліардѣ. Но у лучшихъ людей бываютъ свои слабости, и м-ръ Стенденъ, банкиръ, любилъ билліардъ. Его преждевременная смерть — онъ умеръ пятидесяти пяти лѣтъ и ровно черезъ семь лѣтъ послѣ того, какъ женился, — сдѣлала билліардъ священнымъ. Его вдова ни за что не рѣшилась бы разстаться съ чѣмъ-нибудь, что ему принадлежало, или даже удалить билліардъ въ пустой каретный сарай. Такимъ образомъ, билліардъ остался на своемъ мѣстѣ, и Эдмондъ Стенденъ игралъ на немъ, подъ той самой карсельской лампой, какая зажигалась при его отцѣ. Онъ хотѣлъ, было научить играть въ билліардъ Эсѳирь Рочдель, чтобы всегда имѣть подъ рукой партера, но противъ этого мать его возстала съ неумолимой строгостью. Играть на билліардѣ для мужчины еще куда ни шло, если онъ пользовался этимъ развлеченіемъ съ умѣренностью. Но для женщины…! Миссисъ Стенденъ могла закончить фразу только дрожью отвращенія. Эсѳирь покорилась, какъ она всегда покорялась своей пріемной матери. Но въ душѣ она питала нѣжную склонность къ игрѣ на билліардѣ.

Убранство въ декановомъ домѣ было подобно геранямъ въ партерѣ и цвѣтамъ въ. цвѣтникѣ. Пыль была вещью незнакомой; сломаный стулъ, царапина на полированныхъ стѣнахъ или буфетѣ никогда не представлялись взорамъ посѣтителя. Мебель была старомодною, не будучи античной. Она принадлежала къ тому періоду всеобщаго безвкусія, которое царило въ началѣ нынѣшняго столѣтія, когда всѣ умы были поглощены страстными войнами, а искусства и художество во всей Европѣ находились въ усыпленіи — примѣромъ чему служитъ мебель временъ первой французской имперіи. Дѣйствительно, дремота искусства кажется была такъ же продолжительна, какъ волшебный сонъ спящей красавицы, пока его не пробудило возрожденіе готическаго стиля. Мебель миссисъ Стенденъ, которою она нѣсколько гордилась, была чрезвычайно безобразна. Она вся состояла изъ квадратовъ или параллелограммовъ. Во всемъ домѣ врядъ-ли можно было увидать хотя одну изящную линію во вкусѣ Гогарта. Темный колоритъ стараго краснаго и розоваго дерева всюду господствовалъ, кое-гдѣ перебиваемый аляповатыми бляхами мѣдной рѣзьбы на шифоньеркѣ, или мѣдными ручками у ящиковъ комода. Кровати всѣ были съ чудовищными балдахинами, съ ниспадающими тяжеловѣсными занавѣсями изъ сукна или зеленаго штофа, за которыми человѣкъ могъ бы окончить жизнь свою, какъ въ пустынѣ, скрытый отъ взоровъ всего свѣта.

Обширная гостинная, сорока футъ длины, была вся уставлена en suite тяжелыми столами, шифоньерами, диванами изъ розоваго дерева, выстроенными вдоль стѣнъ, съ квадратными спинками и локотниками, носившими на себѣ общій отпечатокъ жесткости. Чистые, но полинялые ситцевые чехлы скрывали великолѣпіе красной обивки, появлявшейся на свѣтъ божій только въ торжественныхъ случаяхъ. Красныя занавѣси длинными прямыми складками обрамляли пять высокихъ оконъ. Никакое произведеніе искусства не нарушало монотонности обоевъ, бѣлыхъ съ золотомъ, нѣсколько пострадавшихъ отъ времени, — но должно бытъ, настолько дорогихъ, что они предназначались служить два вѣка. Въ длинномъ зеркалѣ надъ каминомъ отражались пустыя стѣны и кусочекъ сада, виднѣвшійся изъ противуположнаго окна, а въ двухъ низенькихъ зеркальцахъ надъ шифоньерками двоились прямые ряды китайскихъ чашекъ съ блюдцами, кубки украшенные драконами, и бутылевидныя вазы. Столы изъ розоваго дерева были покрыты такими старинными бездѣлушками, какія сохраняются лишь у дамъ, обитательницъ старыхъ деревенскихъ домовъ. Продолговатая книга съ картинами «Красавицы Тёнбриджъ-Уэсъ» — была перевязана выцвѣтшими голубыми лентами; кипсэкъ, 35 года, открывался самъ собою на поэмѣ, подписанной буквами L. E. L.; корзина для вязанія, произведенія Тёнбриджа, чернильница изъ Дербиширскаго шпата, прессъ-папье изъ серпентина — драгоцѣнныя воспоминанія свадебной поѣздки м-ра и м-съ Стенденъ; вышитый по атласу бюваръ, шелки котораго выцвѣли до блѣднѣйшаго розоваго оттѣнка и едва замѣтнаго сѣраго цвѣта; индійскія шахматы, подарокъ щедраго англо-индійскаго родственника, которымъ обладаетъ почти каждое почтенное семейство.

Несмотря на все безобразіе и неуклюжесть мебели, эта комната была красива и даже привлекательна. Просторъ и свѣтъ много тому способствовали, деканъ же не пожалѣлъ денегъ на рѣзьбу. Нижняя часть двойныхъ дверей была изъ прочнаго краснаго дерева, верхняя же — украшена, гирляндами изъ плодовъ и цвѣтовъ, нарисованныхъ художникомъ не безъ таланта. Карнизъ комнаты самъ по себѣ представлялъ произведеніе искусства. Гостинная м-съ Стенденъ была лѣтомъ очень прохладна, зимой въ мѣру тепла, а изъ ея длинныхъ оконъ открывался видъ на мягкую лужайку, отѣненную благороднѣйшими деревьями. Выросши въ такомъ домѣ, какъ декановъ домъ, м-ръ Стенденъ врядъ-ли могъ отрицать, что судьба забросила его въ пріятный уголокъ. Однакожъ, природа человѣческая настолько превратна, что бывали минуты, когда безукоризненное приличіе, неизмѣнный порядокъ въ домѣ становились невыносимы для молодого человѣка, когда онъ чувствовалъ, безъ сомнѣнія подъ вліяніемъ какого-нибудь дьявольскаго навожденія, непреодолимое влеченіе къ менѣе совершенному домоводству, даже готовъ былъ хлебнутъ глотокъ изъ жгучей чаши скитальческой жизни.

Прислуга вся была давнишняя, воспитанная самою м-съ Стенденъ, прожившая у нея около двадцати лѣтъ, знавшая «всѣ ея привычки» и за которую можно было положиться, что она всегда въ точности выполнитъ свои обязанности. Никакихъ предварительныхъ стычекъ не происходило, когда м-съ Стенденъ ожидала гостей. Самые большіе званые обѣды не производили ни малѣйшаго смущенія въ этомъ образцовомъ хозяйствѣ. Буфетчица знала наизусть каждую полку въ обширныхъ шкафахъ съ фарфоромъ, гдѣ старинный Уоргтерскій столовый сервизъ, блестящій пурпуромъ и золотомъ, и дессертный сервизъ, произведеніе придворной фабрики Дерби, были разставлены какъ на выставкѣ. Она умѣла выбирать лучшій граненый хрусталь, въ точности знала вкусы своей госпожи, такъ что м-съ Стенденъ приходилось хлопотать не больше, чѣмъ любой герцогинѣ со штатомъ въ пятьдесятъ человѣкъ прислуги.

Спокойствіе такой жизни можетъ вполнѣ удовлетворить пожилыхъ людей; но молодость способна возмущаться такимъ невозмутимымъ блаженствомъ, и бывали минуты, когда Эдмондъ Стенденъ ощущалъ, что это однообразное прозябаніе свыше его силъ. Четыре года, проведенные имъ на континентѣ, сначала студентомъ германскихъ университетовъ, а затѣмъ туристомъ, посѣщавшимъ замѣчательнѣйшіе города всего свѣта, гдѣ для богатыхъ людей представляется такое обширное поприще для изученія искусствъ и изящества, были единственной перемѣной въ его жизни. Даже теперь, достигнувъ зрѣлыхъ лѣтъ, онъ не могъ подавить вздоха при воспоминаніи о своей студенческой жизни, о тѣхъ неугомонныхъ, буйныхъ товарищахъ студентахъ, въ обществѣ которыхъ такъ быстро пролетали долгія ночи въ винныхъ погребкахъ Гейдельберга. Онъ вспоминалъ о каникулярныхъ странствованіяхъ по Шварцвальду, и о различныхъ развлеченіяхъ заграничной жизни, о которыхъ м-съ Стенденъ не имѣла ни малѣйшаго понятія. Имѣлъ ли онъ право быть недовольнымъ своей жизнью, когда мать такъ нѣжно его любила, когда она исполняла малѣйшія желанія и фантазіи его, когда серьезно-благородное лицо ея озарялось радостью при его появленіи, а ея спокойный голосъ всегда нѣжно привѣтствовалъ его въ какой бы часъ онъ ни вернулся домой? Онъ самъ не разъ повторялъ себѣ, что не имѣетъ никакого права желать иной, болѣе широкой жизни, чѣмъ та, которую велъ въ декановомъ домѣ, и что его единственная обязанность — быть добрымъ сыномъ.

Но такъ было до той злополучной минуты, когда онъ влюбился въ Сильвію Керью. Въ одинъ ясный апрѣльскій воскресный день, блуждая по Гедингему, онъ очутился за полчаса до начала вечерней службы на старомъ тѣнистомъ кладбищѣ, гдѣ поколѣнія усопшихъ Стенденовъ заявляли о своей респектабельности надгробными памятниками, доступными среднему сословію. Стендены вошли въ силу и славу въ Гедингемѣ весьма недавно. Всего какихъ-нибудь два поколѣнія назадъ они были фермерами или торговцами. Дѣдъ Эдмонда положилъ основаніе тому банкирскому дому, который прославилъ имя Стенденовъ. Эдмондъ блуждалъ по кладбищу въ этотъ воскресный полуденный часъ, санъ не зная, какъ убить время. Онъ скитался по окрестностямъ въ нѣсколько бродяжническомъ настроеніи духа, по окончаніи обѣдни, между тѣмъ какъ долженъ былъ бы присутствовать при холодномъ завтракѣ, или раннемъ обѣдѣ, которымъ отличался въ декановомъ домѣ отъ прочихъ дней въ недѣли день субботній. Въ это утро онъ почувствовалъ, что обычная трапеза, до приторности сходная со всѣми предыдущими субботними трапезами, была бы пыткой, вывести которую онъ не былъ въ состояніи. Поэтому онъ пошелъ бродить по тропинкамъ, окаймленнымъ душистымъ боярышникомъ, по лугамъ, и вдоль темной рѣчки, кишѣвшей форелями, вперяя взоръ свой въ глубину водъ, жалѣя что сегодня не будни, и онъ не захватилъ съ собою удочки. Эти долгіе часы, проведенные въ такомъ общенія съ природой, показались ему несравненно пріятнѣе возсѣданія за безукоризненно сервированнымъ столомъ своей матери, гдѣ ему пришлось бы вести обычную воскресную бесѣду — бесѣду спеціально приспособленную для этого дня, какъ казалось Эдмонду Стенденъ, — уставясь глазами въ хрустальные графины и кувшины съ водой, слегка позѣвывая въ долгіе промежутки молчанія.

— Я былъ бы очень доволенъ, еслибъ жизнь наша не такъ неизмѣнно распредѣлялась по часамъ, подумалъ онъ, неохотно поднимаясь съ дерновой скамьи, устроенной на берегу рыбной рѣчки, гдѣ онъ растянувшись вкушалъ упоительный отдыхъ. — Право, иной разъ, когда мать начнетъ свою проповѣдь на тему пунктуальности, я чувствую, что въ душѣ у меня шевелится проклятіе изобрѣтателю часовъ. Какъ хорошо должно быть живется дикарямъ, у нихъ не назначено времени, когда вставать, или ложиться спать, когда обѣдать или одѣваться; вѣчная, нескончаемая свобода, и обширные дѣвственные лѣса для жилища. Онъ вспомнилъ, при этомъ, что назначено опредѣленное время для вечерней службы, и что онъ обязанъ при ней присутствовать. Онъ находилъ извинительнымъ, что предпочелъ эту сельскую прогулку домашнему обѣду, но зналъ, что не встрѣтитъ снисхожденія, если не явится къ вечерней службѣ.

Боясь опоздать, онъ такъ ускорилъ шагъ, что очутился на старомъ кладбищѣ за полчаса до назначеннаго срока. Маленькая боковая дверь была отперта, и онъ заглянулъ въ церковь. Мирная сѣрая, древняя готическая церковь, съ ея варварски выбѣленными стѣнами, съ догнивающими остатками дубовой рѣзной перегородки, поврежденныя колонны съ полинялыми гербами, приткнутыми въ капителямъ, низкая галлерея и неуклюжій органъ, все это въ соединеніи съ манящей прохладой и благодѣтельной тѣнью придавали храму самый привлекательный видъ.

Шумъ звонкихъ голосовъ привлекъ его вниманіе къ этой двери. Заглянувъ въ нее, онъ увидалъ въ одномъ изъ боковыхъ придѣловъ толпу дѣтей и дѣвушку съ книгою въ рукѣ, которая, прислонясь къ скамьѣ, спрашивала урокъ изъ катехизиса.

То была Сильвія Керью. Красивое, правильное лицо привело его въ такой неописанный восторгъ, какого онъ до этой минуты не испытывалъ передъ женской красотой. Какъ одна картина среди громадной галлереи привлекаетъ къ себѣ блуждающій взоръ и приковываетъ его послѣ того, какъ онъ полусознательно удивлялся пяти тысячамъ другихъ картинъ; какъ одна мелодія изъ цѣлой запутанной оперы выдѣляется и воспламеняетъ душу слушателя, такъ и Сильвія приковала его вниманіе.

У него не было никакого предлога войти въ церковь, онъ могъ только стоять подъ маленькой аркой и смотрѣть на нее, съ восторгомъ, почти съ умиленіемъ, словно одинъ изъ мраморныхъ ангеловъ, украшавшихъ гробницу госпожи Сибиллы Перріамъ, помѣщенную близъ алтаря, ожилъ и предсталъ предъ нимъ. Между тѣмъ какъ онъ стоялъ погруженный въ созерцаніи этой великолѣпной картины, молодая дѣвушка подняла глаза, и взоры ихъ встрѣтились, и этотъ первый взглядъ былъ какъ бы безсознательнымъ предвѣстникомъ ихъ судьбы. Дѣвушка вспыхнула и потомъ улыбнулась; ободренный этой дружественной улыбкой, Эдмондъ Стендень переступилъ черезъ порогъ.

Урокъ катехизиса кончился. Ученики миссъ Керью путались въ отвѣтахъ на извѣстныя всему міру вопросы, больше, чѣмъ это обыкновенно случается съ деревенскими школьниками, потому что, надо сознаться, что классъ миссъ Керью въ воскресной школѣ сильно отсталъ отъ другихъ классовъ; причина этого, оправдывалась Сильвія, заключалась въ томъ, что учительницы другихъ классовъ были барышни, преподававшія для собственнаго удовольствія, и гордившіяся своими учительскими успѣхами, между тѣмъ какъ она обучала этихъ несносныхъ ребятишекъ только по обязанности.

— Мнѣ кажется, что ученики ваши нѣсколько разслабли въ эту жару, сказалъ м-ръ Стендень, не зная съ чего начать.

— Они всегда одинаково глупы и несносны, отвѣчала Сильвія съ презрительнымъ движеніемъ своей прелестной головки. Я не думаю, чтобъ погода имѣла на нихъ какое-либо вліяніе… Мэри Жанъ Гаррисъ, прошу васъ стоять на полу, а не на моихъ ногахъ… Я привела ихъ сюда потому, что въ школѣ негдѣ повернуться; она биткомъ набита дѣтьми и преподавателями.

— Кажется, одна знакомая мнѣ молодая дѣвушка учитъ въ вашей воскресной школѣ.

— Ихъ тутъ много учитъ, отвѣчала равнодушно Сильвія, но я сомнѣваюсь, чтобы ихъ преподаваніе шло въ прокъ.

— Молодая дѣвушка, о которой я говорю, миссъ Рочдель, сказалъ Эдмондъ, сознавая, что онъ съумѣлъ. довольно ловко отрекомендоваться незнакомкѣ. Онъ не сомнѣвался въ томъ, что она лэди, даже въ гедингемскомъ значеніи этого слова. Онъ не видѣлъ отпечатка бѣдности въ этомъ тщательно заштопанномъ бѣломъ платьѣ, которое такъ шло къ ней. Онъ только сознавалъ, что она прелестнѣе всѣхъ существующихъ женщинъ, когда-либо имъ видѣнныхъ; она вызывала въ немъ воспоминанія изъ міра картинъ, скорѣе чѣмъ изъ міра простыхъ смертныхъ.

— Мнѣ случалось говорить съ миссъ Рочдель, сказала Сильвія, но я не довольно близко съ нею знакома; и прежде чѣмъ Эдмондъ Стенденъ могъ вставить еще словечко, она, скромно пожелавъ ему добраго вечера, ушла съ своимъ маленькимъ стадомъ; она исчезла изъ его глазъ, какъ призракъ чистой красоты, съ золотистыми волосами и ясными карими глазами. Такъ началась та любовь, которую миссъ Стенденъ съ горечью называла увлеченіемъ Эдмонда. Еще до окончанія этого дня онъ открылъ, что его несравненная красавица, — дочь приходскаго школьнаго учителя. Но это открытіе не оказало ни малѣйшаго вліянія на быстрое развитіе его пагубной страсти. До истеченія недѣли онъ понялъ, что безъ ума влюбленъ въ Сильвію Керью, небо и земля приняли въ его глазахъ иной видъ; и отнынѣ, быть съ нею, означало быть вполнѣ счастливымъ.

Страсть эта совершенно отвлекла его отъ скучной среды, въ которой вращалась его респектабельная ежедневная жизнь. Безупречный механизмъ домашняго обихода въ декановомъ домѣ сталъ для него невыносимъ. Онъ не могъ долѣе выносить длинныхъ лѣтнихъ вечеровъ и, какъ въ былое время, съ скромнымъ и довольнымъ видомъ шагать взадъ и впередъ по гладкой песчаной дорожкѣ, или коротко выстриженной лужайкѣ, наблюдая за геранями, пеларгоніями, или прелестными розами и терпѣливо выжидая, пока мать его срѣжетъ тамъ листокъ, тутъ неправильно развитый цвѣтовъ. Сильвія Керью совсѣмъ овладѣла его головой и сердцемъ, онъ только и думалъ, что о предстоящемъ свиданіи съ нею, вспоминалъ ея послѣднія слова, трепетное прикосновеніе ея ручки, нѣжный взоръ ея божественныхъ очей.

Случай, который онъ называлъ удачей — благопріятствовалъ ему. Имъ часто удавалось встрѣчаться, прежде чѣмъ Гедингемъ узналъ объ ихъ любви. Въ одинъ прекрасный іюньскій вечеръ, не заботясь о своей будущности, не думая объ огорченіи, какое могъ онъ причинить своимъ выборомъ обожавшей матери, онъ предложилъ Сильвіи Керью свою руку.

Какой иной отвѣтъ могла дать дѣвушка, кромѣ радостнаго — «да!» Его голосъ первый пробудилъ нѣжность въ ея сердцѣ, а сельская молва научила смотрѣть на него, какъ на самаго завиднаго жениха въ Гедингемѣ.

ГЛАВА VI.
Разговоръ между миссисъ Стенденъ и ея сыномъ.

Въ половинѣ десятаго гости оставили декановъ домъ, проведя восхитительный вечеръ, какъ о томъ съ увлеченіемъ заявили обѣ миссъ Тойнби. Этотъ вечеръ былъ-- какъ двѣ капли воды похожъ на всѣ восхитительныя вечеринки въ Гедингемѣ. Сначала былъ поданъ хорошій обѣдъ, не имѣвшій ничего общаго съ тѣми баснословными пирами, какими могли угощать своихъ гостей Геліогабадъ или регентъ Филиппъ Орлеанскій. Такіе пиры были немыслимы въ Гедингемѣ, гдѣ всякій зналъ, какими особенными талантами обладала сосѣдняя кухарка, и заранѣе отгадывалъ содержимое каждаго серебрянаго блюда, до снятія съ него крышки. Послѣ обѣда въ сумеркахъ дамы побродили по саду, любуясь грунтовыми растеніями, даже посѣтили теплицы, несмотря на рискъ, которому подвергались ихъ свѣжіе туалеты; между тѣмъ какъ мужская компанія, Эдмондъ Стенденъ, м-ръ Тойнби и м-ръ Гольмсъ, приходскій священникъ, разсуждали о политикѣ, провѣтривая довольно консервативныя мнѣнія, и запивая ихъ клеретомъ и кофе. Потомъ всѣ опять сошлись въ большую, прохладную гостинную, гдѣ ихъ угостили чаемъ и музыкой, причемъ они съ благодушной улыбкой изъявляли свое одобреніе пѣснямъ и мазуркамъ, которыя имъ не впервые приходилось выслушивать съ послѣднихъ святокъ; наконецъ, разошлись, въ восхищеніи другъ отъ друга и отъ такой жизни, въ которой яркими точками выдѣляются подобныя дружескія пирушки.

Если существуютъ удобныя минуты для семейныхъ ссоръ, то, конечно, таковыми можно считать тѣ свободные полчаса, которые наступаютъ вслѣдъ за званымъ обѣдомъ. Гости разъѣхались, общественная маска, хотя подъ-часъ безсознательно надѣваемая, спадаетъ. Чувства, подавляемыя въ промежуткѣ искусственнаго воодушевленія, вступаютъ въ свои права съ большей силой. Мы накладываемъ тяжелые запоры на тотъ темный уголокъ нашей души, въ которомъ гнѣздится наше горе, но страсти разбиваютъ всѣ оковы, какъ только сдерживающее вліяніе общества устраняется.

Эсѳирь Рочдэль, извиняясь усталостью, простилась съ своей пріемной матерью тотчасъ по удаленіи гостей. — «Доброй ночи, тетушка», сказала она, «надѣюсь, что вы также скоро пойдете спать; вы такъ блѣдны и измучены, мнѣ кажется, сегодняшняя жара слишкомъ утомила васъ.»

Издавна было заведено, чтобъ Эсѳирь называла свою благодѣтельницу «тетушкой». Во всемъ рѣшительно м-съ Стенденъ заступила мѣсто матери для сиротки, но она не могла выноситъ, чтобы кто-нибудь, кромѣ ея собственныхъ дѣтей, называлъ ее матерью. Несмотря на всю ея любовь къ замужней дочери, нашедшей себѣ новыя связи и новый очагъ, только голосъ Эдмонда придавалъ этому священному имени особенную прелесть. Въ глубинѣ ея сердца Эдмондъ былъ какъ-бы ея единственнымъ дѣтищемъ. Ни за что въ свѣтѣ она не призналась бы въ этомъ чувствѣ, возставая вообще противъ всякой сентиментальности: однакожъ, именно это чувство руководило ею въ былые дни, когда она учила маленькую сиротку изъ Индіи называть ее «тетушкой».

— Солнце дѣйствительно ныньче очень пекло, но не меня утомило, сказала м-съ Стенденъ, невольно взглянувъ на сына.

— Что же васъ такъ обезпокоило сегодня, кромѣ жары, матушка? спросилъ Эдмондъ, когда Эсѳирь вышла изъ комнаты.

Онъ не въ силахъ былъ долѣе сдерживать свое душевное волненіе. Скучный, длинный вечеръ, казавшійся еще безконечнѣе вдали отъ Сильвіи, прозаическое переливаніе изъ пустого въ порожнее м-ра Тойнби и священника, привели его въ раздраженіе. Онъ чувствовалъ, что ссора съ кѣмъ бы то ни было, будь то даже съ матерью, облегчитъ его. Никакой нѣжности не звучало въ этомъ священномъ имени, когда его уста произносили его въ тотъ вечеръ.

— Я страдала за тебя, Эдмондъ, отвѣчала и-съ Стенденъ, съ печалью во взорѣ.

— Я не вижу причины, почему вы безпокоитесь о мнѣ, матушка, холодно оказалъ молодой человѣкъ. — Я всегда былъ покорнымъ для васъ сыномъ.

— Такимъ ты былъ, дѣйствительно, отвѣчала мать, украдкой нѣжно поглядѣвъ на своего любимца, въ нетерпѣніи шагавшаго взадъ и впередъ по комнатѣ.

— И впередъ буду такимъ. Если же я не смогу покориться, то по крайней мѣрѣ буду знать, какъ подчиняться обстоятельствамъ. Изъ-за чего же вамъ-то тревожиться, матушка? Вы приняли твердое рѣшеніе, и я готовъ ему подчиниться. Мы можемъ все-таки оставаться друзьями.

— Нѣтъ, наши отношенія не тѣ, что были прежде — мы другъ для друга не то, чѣмъ были мѣсяцъ тому назадъ.

— Пожалуй, есть маленькая разница въ обоюдномъ настроеніи, отвѣчалъ Эдмондъ съ горькой усмѣшкой: не такъ-то легко человѣку привыкать въ мысли, что его родная мать хочетъ лишить его наслѣдства. Я не говорю о перемѣнѣ его матеріальнаго положенія. Это бездѣлица. Но ему приходится свыкаться съ мыслью, что нѣжно-любимая имъ мать можетъ такъ жестоко поступить съ нимъ.

— А ты думаешь, Эдмондъ, мнѣ легко жестоко поступать съ тобой?

— Если бы вамъ было тяжело, едва-ли, вы бы такъ поступили.

— Я поступаю такъ для твоего же блага, Эдмондъ. Такъ какъ я не могу повліять на тебя моей любовью, то я должна употребить власть, предоставленную мнѣ послѣдней волей твоего отца. Я сдѣлаю все, что могу, чтобъ помѣшать этому несчастному браку.

— Этого вы никогда не сдѣлаете. Вы можете повергнуть меня въ нищету, но не можете отнять любимой женщины. Никто, кромѣ судьбы, не разлучитъ меня съ нею.

— Итакъ, ты рѣшился жениться на Сильвіи Керью? спросила мать, съ отчаяніемъ.

Она никакъ не могла повѣрить, чтобъ боготворимой ею сынъ могъ упорствовать въ своемъ рѣшеніи, вопреки ея волѣ. Она со слезами убѣждала его; она готова была броситься передъ нимъ на колѣни, будь у нея малѣйшая надежда на успѣхъ.

— Я вамъ сказалъ объ этомъ еще третьяго дня, отвѣчалъ онъ сурово.

— Да. Но могло же какое-нибудь благодѣтельное вліяніе смягчить твое сердце съ тѣхъ поръ?

— Я не чувствую жестокости въ своемъ сердцѣ. Я только твердо рѣшился жениться на женщинѣ, которую могу искренно любить. Неужели это не въ порядкѣ вещей, чтобъ человѣкъ самъ выбралъ себѣ жену? Мнѣ кажется, матушка, что вы иногда забываете, что я уже взрослый. Вы все еще воображаете, что я тотъ малый ребенокъ, котораго нужно было, ограждать отъ опасности свалиться съ лѣстницы, запирая дверь изъ дѣтской, какъ это дѣлалось лѣтъ двадцать тому назадъ.

— Я бы не рѣшилась вмѣшаться въ твой выборъ, еслибъ онъ былъ разумнымъ, обдуманнымъ результатомъ трезваго разсудка — привязанность, испытанная временемъ; но, видѣть, что ты рѣшился жениться на дѣвушкѣ, съ которой познакомился лишь въ маѣ мѣсяцѣ, и про которую положительно ничего не знаешь, кромѣ того, что у нея хорошенькое личико…

— И того, что это — единственное личико для меня во всей вселенной, что я любимъ ею, и самъ люблю ее. Таково начало, середина и конецъ всякой любовной пѣсни, матушка. Ничего вы въ ней не измѣните, ничего не прибавите, ничего не убавите. Ни одинъ бракъ по любви, со временъ Париса и Елены, не имѣлъ болѣе пространной исторіи. Слушая ваши разсужденія о трезвомъ разсудкѣ и раціональныхъ привязанностяхъ, можно вообразитъ, что вы сами, матушка, никогда не были влюблены.

Эта стрѣла попала въ цѣль. М-съ Стенденъ тоже пережила свою мечту о чистой любви за семь лѣтъ до замужства съ солиднымъ банкиромъ, наступившаго уже въ зрѣлый періодъ двадцати-шести лѣтъ. Она любила и была любима, и принесла въ жертву на алтарь семейныхъ соображеній сладчайшія надежды своего дѣвичьяго сердца. Не лишнимъ было бы воздвигать въ залѣ каждаго дома небольшой каменный жертвенникъ, какъ символъ того незримаго алтаря, на которомъ постоянно подвергаются закланію такое множество нѣжныхъ чувствъ, приносимыхъ въ жертву неумолимому домашнему богу, Нуждѣ!

М-съ Стенденъ не хотѣла открывать Эдмонду, что и на ея долю выпало не мало страданій. Это было бы неделикатно по отношенію къ ея благородному супругу, который такъ искренно любилъ и уважалъ ее. Но она подошла къ сыну, нѣжно взяла его за руку, и сказала:

— Я тоже знаю, Эдмондъ, что такое страдать и обмануться въ ожиданіяхъ; но знаю также, что затѣмъ приходитъ сознаніе, что эта неудача повела къ спасенію.

— Я нисколько не желаю такого сомнительнаго благополучія, сказалъ нетерпѣливо Эдмондъ, къ тому же я, матушка, не вижу пользы обсуждать этотъ вопросъ. Я всегда останусь преданнымъ сыномъ. Ничто не измѣнить моей привязанности къ вамъ. Но я не измѣню и намѣренія жениться на любимой мною дѣвушкѣ.

Заявивъ категорически о своемъ рѣшеніи съ видомъ полнѣйшаго спокойствія, м-ръ Стенденъ почувствовалъ, что тотъ бурный демонъ, который терзалъ его въ теченіе всего вечера, снова взволновалъ всѣ его страсти, и онъ сердито воскликнулъ:

— Право, я не понимаю, какія могутъ быть у васъ существенныя причины противиться этому браку. Какое имѣемъ мы право ставить себя на ряду съ древними фамиліями графства?

— Съ моей стороны, по крайней мѣрѣ, мы имѣемъ право гордиться хорошимъ происхожденіемъ, сказала м-съ Стенденъ съ достоинствомъ. Фамилія Боссини одна изъ древнѣйшихъ въ восточной Англіи.

М-съ Стенденъ была урожденная миссъ Боссини. Подъ развалинами поросшаго плющемъ склепа на кладбищѣ покойся прахъ ея предковъ. Уорстерскій обѣденный сервизъ и дербійскій дессертный она получила въ наслѣдство отъ Боссини.

— Точно такъ же, какъ фамиліи Капильстоновъ и Трелони, я полагаю, возразилъ презрительно Эдмондъ. — Но если дѣло вашло объ именахъ, то имя Керью нисколько не хуже.

— Очень хорошее имя для тѣхъ, кто его носитъ; но я бы желала узнать, какое право на него имѣетъ приходскій школьный учитель.

— Какъ! вамъ никогда не случалось слышать, чтобъ джентльменъ попадалъ въ стѣсненныя обстоятельства?

— Очень рѣдкій джентльменъ согласится вести такую темную жизнь, какъ м-ръ Керью, не имѣя особенныхъ причинъ довольствоваться такой безвѣстностью, отвѣчала м-съ Стенденъ.

— Вы полны предразсудковъ, матушка, воскликнулъ Эдмондъ, зашагавъ еще быстрѣе.

— Это не предразсудки, Эдмондъ, но инстинктъ. Повѣрь предчувсгвію матери въ подобномъ случаѣ. Если это вопросъ жизни и смерти для тебя, то вѣдь и для меня также. Погубивъ свое счастіе, ты погубишь и мое. Я изучила эту дѣвочку съ тѣхъ поръ, какъ я узнала, что ты увлекся ею.

— Въ продолжительный періодъ трехъ или четырехъ недѣль! возразилъ сынъ, съ пренебреженіемъ.

— Достаточный для меня, чтобъ увидать многое. Я разспрашивала людей, знающихъ Сильвію Керью. Я была въ школѣ раза три или четыре, чтобы наблюдать за ней собственными глазами.

— Ея характеръ не выставленъ на показъ въ стеклянной коробкѣ, какъ брелоки за витриной ювелира, замѣтилъ сынъ.

— Для меня она достаточна ясна и я вижу ее насквозь, проникаю въ самые сокровенные тайники ея души, отвѣчала м-съ Стенденъ. — Пустота, надменность, тщеславіе — вотъ отличительныя свойства ея характера, какъ мнѣ говорили, и то, что я видѣла, вполнѣ подтверждаетъ это мнѣніе.

— Я удивляюсь, какъ вы можете унижать себя, выслушивая презрѣнныя деревенскія сплетни, злостныя нареканія женщинъ, завидующихъ красотѣ моей Сильвіи.

— Я говорила съ лицами, чуждыми зависти. М-съ Ванкортъ коротко знаетъ миссъ Керью, и ея мнѣніе крайне осторожное, — потому что она слишкомъ добрая женщина, чтобъ осуждать легкомысленно, — совпадаетъ съ моимъ собственнымъ инстинктомъ. Эта дѣвочка не стоитъ жертвы, которую ты хочешь принести ради нея.

— Жертвы? повторилъ Эдмондъ. — Будь я императоромъ, я бы гордился побѣдой надъ ней.

— Еслибъ тутъ дѣло шло только о нарушеніи свѣтскихъ приличій, или о разницѣ въ вашемъ общественномъ положеніи, я бы не стала прекословить тебѣ, сказала мать, стараясь примириться съ обожаемымъ сыномъ, чувствуя, какъ широко зіяла пропасть, открывшаяся между ними. Я бы даже умолчала о таинственности, окружающей жизнь м-ра Керью; несообразность его положенія бросается въ глаза каждому. Если бы только она то сама была хорошей дѣвушкой.

— Какъ вы можете говорить, что она нехорошая дѣвушка? вскрикнулъ Эдмондъ, и долго-сдерживаемое пламя прорвалось, наконецъ, наружу. Какъ смѣете вы судить ее, — вы, которые руководитесь въ жизни Евангеліемъ?

Это было не въ бровь, а прямо въ глазъ.

Чѣмъ можетъ женщина объяснить тотъ смутный страхъ, внушаемый предчувствіемъ, которое она называетъ инстинктомъ?

— Я желаю, чтобъ ты былъ счастливъ, Эдмондъ, грустно проговорила мать.

— Я могу быть счастливъ только въ одномъ случаѣ, — если я женюсь на единственной женщинѣ, которую полюбилъ.

— Развѣ ты можешь отвѣчать за свое сердце? Вѣдь ты недавно еще былъ мальчишкой.

— Хорошо вамъ, матушка, считать меня мальчишкой, но предоставьте мнѣ право въ двадцать-четыре года считать себя взрослымъ мужчиной.

— И ты готовъ стать лицомъ въ лицу съ нищетой, ради этой дѣвочки?

— Я согласенъ отказаться отъ наслѣдства.

— Какъ Исавъ, сказала мать съ горечью.

— Если хотите, какъ Исавъ. Впослѣдствіи дѣла Исава пошли не совсѣмъ дурно, у него были свои стада, равно какъ у его болѣе ловкаго брата. Нѣтъ, матушка, я не страшусь нищеты; я буду работать изъ-за куска хлѣба, какъ многіе лучшіе люди дѣлали это до меня. Я надѣюсь на успѣхъ, съ Божьей помощью и любовью моей молодой жены. — Въ голосѣ его внезапно зазвучала нѣжность. — Я съ упованіемъ предвижу тотъ день, когда вы примиритесь съ моимъ выборомъ, и скажете мнѣ: «Да, Эдмондъ, преданное сердце самый вѣрный совѣтникъ!» — Взглядъ честныхъ глазъ молодого человѣка, взглядъ полный любви, нѣжность, звучавшая въ его голосѣ, глубоко тронули мать.

Обыкновенно сдержанная въ проявленіи своихъ ощущеній, она не выдержала въ этотъ вечеръ, и положивъ голову на плечо сына, громко зарыдала.

— Сынъ мой, произнесла она, на видъ я поступаю съ тобою жестоко, между тѣмъ, какъ люблю тебя болѣе всего на свѣтѣ.

— Ахъ, вы! — неразумная мать, весело сказалъ Эдмондъ, — всякое чувство горечи исчезло при видѣ слезъ матери, — неужели вы думали, что кто-нибудь, или что-нибудь можетъ измѣнить нашу привязанность? Могли ли вы допустить мысль, что пустой, денежный вопросъ разъединитъ насъ? Неужели я меньше люблю васъ, потому что настаиваю на собственномъ выборѣ жены? Узкое должно быть сердце у человѣка, если оно не можетъ совмѣстить любовь въ женѣ съ любовью матери.

— Дорогой сынъ! промолвила м-съ Стенденъ. — Тотъ, кто управляетъ міромъ, видитъ въ сердцѣ моемъ, что никакое эгоистическое чувство не руководитъ мною относительно тебя. Не личное предубѣжденіе, не материнская ревность побуждаютъ меня противиться этому браку. Но ты уже на него рѣшился — мнѣ нечего болѣе говорить объ этомъ. Пусть исчезнетъ всякая горечь между нами. Мнѣ ничего болѣе не остается, какъ молиться о твоемъ счастіи.

М-съ Стенденъ, отыгравъ своего козырнаго туза, бросила карты. Она думала, что положивъ на вѣсы утрату отцовскаго наслѣдства и исполненіе собственнаго каприза, Эдмондъ поколеблется купить свою мечту такой дорогой цѣной. Она увидала его твердую рѣшимость, непоколебимую въ виду даже такой громадной жертвы; она увидала, что онъ готовъ отказаться отъ наслѣдства такъ легко, какъ если бы дѣло шло объ одной изъ серебряныхъ табакерокъ покойнаго банкира, этой святыни, хранимой подъ стекляннымъ колпакомъ на одной изъ шифоньерокъ. Она увидала, что тактика ея потерпѣла полное фіаско. Она вовсе и не располагала лишать Эдмонда наслѣдства, принадлежащаго ежу по праву и обогатить дочь въ ущербъ сыну. Она только пыталась стать между Эдмондомъ и его страстью, которая, какъ ей подсказывалъ вѣрный инстинктъ материнской любви, должна была погубить его.

ГЛАВА VII.
Сны на яву.

Послѣ разговора съ матерью, начатаго въ раздраженіи и окончившагося взаимнымъ примиреніемъ, Эдмондъ Стенденъ ощутилъ, наконецъ, душевный миръ, котораго уже такъ давно лишился. По крайней мѣрѣ они вполнѣ поняли другъ друга, я Эдмонда радовало сознаніе, что избравъ свою собственную дорогу, онъ могъ не расходиться съ нѣжно-любимой матерью. Онъ охотно мечталъ теперь, что устроивъ свою новую жизнь въ Монкгемптонѣ, въ нѣсколькихъ лишь миляхъ отъ деканова дома, сможетъ во всякое время видѣться съ матерью. Она не будетъ чувствовать своего одиночества. Онъ же будетъ нѣжно о ней заботиться, и постарается доказать ей на каждомъ шагу, что не смотря на то, что онъ послушался влеченія собственнаго сердца онъ тѣмъ не менѣе остался ея преданнымъ сыномъ.

Онъ не спѣшилъ ложиться спать, хотя пробило уже полночь, когда онъ простился съ м-съ Стенденъ у дверей ея комнаты, это былъ необыкновенно поздній часъ въ декановомъ домѣ. Луна ярко свѣтила сквозь высокія окна его спальни.

Онъ поднялъ шторы и мягкій свѣтъ широко разлился по комнатѣ, по которой онъ принялся шагать въ раздумья, но уже безъ всякой горечи въ мысляхъ. Да, онъ примиритъ свои обязанности къ матери съ чувствомъ всепоглощающей любви. Не было надобности разрывать со старой привязанностью въ виду новыхъ узъ. А со временемъ, когда м-съ Стенденъ примирится съ совершившимся фактомъ, она вѣрно смягчится въ отношеніи Сильвіи. Ей не захочется стать преградой къ дружескимъ отношеніямъ двухъ домовъ, и она не исключить изъ семейнаго круга жену своего сына.

«Время все сглаживаетъ», разсуждалъ онъ самъ съ собой. — «Впослѣдствіи онѣ даже могутъ полюбить другъ друга. Въ случаѣ же, если моя ненаглядная подаритъ меня ребенкомъ, то эти новыя узы еще тѣснѣе свяжутъ всѣхъ насъ. Нѣтъ, я не страшусь будущаго; что же касается бѣдности…»

Эдмондъ Стенденъ, никогда въ жизни не испытавшій нужды, безпечно улыбнулся при этой мысли и не докончилъ даже фразы.

Онъ набрасывалъ планы своей будущей жизни также тщательно, какъ бы какой-нибудь изящный архитектурный планъ загородной виллы. Безъ всякаго сомнѣнія, онъ получитъ мѣсто въ банкирской конторѣ съ годовымъ жалованьемъ, ну, хоть въ 250 фунтовъ для начала.

Они съ Сильвіей могутъ отлично устроиться съ двумястами пятидесятые фунтами. Они найдутъ себѣ прелестный домикъ, полу-коттеджъ, полу-виллу, въ окрестностяхъ города, на Брумфильдской горѣ, напримѣръ, съ извилистой дорожкой, съ которой черезъ лѣса и луга открывался бы видъ на устье Уэксье, гдѣ она сливается съ моремъ. Жить они будутъ очень тихо, съ тѣмъ скромнымъ изяществомъ, которое Эдмондъ, ничего не смыслившій въ домоводствѣ, воображалъ вполнѣ совмѣстимымъ съ годовымъ доходомъ въ двѣсти-пятьдесятъ фунтовъ. Принимать гостей будутъ они очень рѣдко, такъ какъ имъ всего пріятнѣе будетъ быть вдвоемъ. Они станутъ жить лишь другъ для друга, и тратить деньги только на себя. У Эдмонда уже положено начало порядочной библіотеки, изъ книгъ избранныхъ имъ самимъ и купленныхъ на собственныя карманныя деньги. Онъ будетъ и впередъ заниматься пріятнымъ дѣломъ составленія библіотеки. Доходы его, конечно, ему позволятъ. А какіе прелестные вечера будутъ они проводить вмѣстѣ, по окончаніи дневной работы. Лѣтніе вечера будутъ они видѣть въ своемъ садикѣ, разливающемъ вокругъ благоуханіе цвѣтовъ, и гдѣ будетъ по-крайней мѣрѣ одно старое дерево, широко раскидывающее свою тѣнь: садъ же будетъ расположенъ на склонѣ той крутой горы, съ которой имъ можно будетъ любоваться, какъ пурпурное солнце погружается въ прохладную лазурь моря. Въ зимніе же вечера, скрывшись за ставнями отъ всего внѣшняго міра, пріютятся они у своего веселаго очага, и переговорятъ обо всемъ на свѣтѣ, подъ тихій ропотъ отдаленныхъ волнъ этого вѣчно-бушующаго моря.

Какъ пріятно ему будетъ читать вслухъ молодой женѣ, которая будетъ сидѣть за работой. Она, разумѣется, любитъ рукодѣлія. Всѣ нѣжныя, домовитыя женщины охотницы до нихъ. Онъ могъ вызвать въ своемъ воображеніи образъ ея прелестнаго личика, наклоненнаго съ пристальнымъ взглядомъ надъ рабочихъ ящикомъ, эмблемой доброй семьянинки. Онъ представлялъ себѣ, какъ ея нетронутый молодой умъ разовьется подъ его вліяніемъ. Безъ сомнѣнія, въ двадцать-четыре года, онъ считалъ себя вполнѣ зрѣлымъ на то, чтобы руководить и воспитать ее. Недостатки ея образованія, пріобрѣтеннаго ею по большей части самоучкой и придававшаго ей внѣшній лоскъ образованности, будутъ пополненіи его заботливыми и раціональными стараніями. Онъ самъ образуетъ умъ жены своей, запечатлѣвъ на его чистыхъ страницахъ изреченія древнихъ мудрецовъ, мечтанія геніальныхъ поэтовъ; онъ сдѣлаетъ ее своимъ товарищемъ, своимъ двойникомъ.

Какія сладкія мечты! Онъ взглянулъ на садъ, залитый луннымъ свѣтомъ. На ровной, гладкой лужайкѣ ложились черныя тѣни старыхъ деревьевъ, словно отражаясь на гладкой поверхности тихаго пруда. Онъ разсѣянно взглянулъ на эту знакомую, спокойную картину, и съ радостнымъ замираніемъ сердца подумалъ о другомъ жилищѣ, которое будетъ лучше уже потому, что онъ поселится въ немъ вмѣстѣ съ Сильвіей.

— Завтра, тотчасъ послѣ завтрака, я съѣзжу въ Монкгемптонъ, чтобъ повидаться съ директоромъ банка, сказалъ онъ себѣ, а вечеромъ побываю у м-ра Керью. Теперь все разъяснилось для меня, и пусть весь Гедингемъ узнаетъ, что я женюсь на Сильвія Керью. И, совершенно довольный своими планами, м-ръ Стенденъ легъ спать.

— Между прочимъ, хотѣлось бы мнѣ знать, знаетъ-ли Эсѳирь Рочдель о моемъ сватовствѣ, подумалъ онъ, засыпая.

Какъ прекрасенъ казался міръ Эдмонду Стендену, когда на слѣдующее утро онъ сошелъ внизъ, чтобъ присоединиться въ общей молитвѣ, предшествовавшей первому завтраку, подаваемому въ восемь часовъ, въ декановомъ долгѣ. Филёнчатая столовая, темныя дубовыя панели которой были раскрашены бѣлой краской какимъ-то удалымъ вандаломъ, представляла въ это ясное, солнечное утро, чрезвычайно уютный видъ. Тщательно сервированный столъ, накрытый бѣлоснѣжною скатертью, съ вазою цвѣтовъ посерединѣ и стариннымъ серебрянымъ самоваромъ, возбуждалъ аппетитъ. Буфетъ, съ своимъ резервомъ ветчины и холоднаго филея, дополнялъ картину. Отворявшіяся до полу окна дѣлали изъ цвѣтника какъ-бы часть этой комнаты. Птички распѣвали свои привѣтственные утренніе гимны солнцу и земли. Лѣтній туманъ легкою дымкой носился еще надъ росистою травой.

Эсѳирь Рочдель была одна въ комнатѣ, когда вошелъ въ нее Эдмондъ. Она стояла у одного изъ открытыхъ оконъ, задумчиво глядя въ садъ тѣмъ неподвижнымъ взглядомъ, который ничего не видитъ, и была погружена въ свои думы. Тѣмъ не менѣе, она привѣтствовала Эдмонда дружеской улыбкой, когда онъ, здороваясь, пожалъ ей руку. До поѣздки его въ Германію они попросту цѣловались, здороваясь по утрамъ и вечерамъ. Но по возвращеніи изъ путешествія м-ръ Стенденъ не обрѣлъ уже поцѣлуя на устахъ своей пріемной сестры, хотя встрѣча была изъ самыхъ задушевныхъ, и онъ безсознательно почувствовалъ, что пора этихъ ребяческихъ привѣтствій миновала.

Эсѳирь была моложе его пятью годами, но казалась еще моложе, такъ тонка и стройна была вся ея фигура, такая юность дышала въ ея тонкихъ чертахъ, въ невинномъ выраженіи ея смуглаго овальнаго личика.

То было одно изъ тѣхъ лицъ, отличительная прелесть которыхъ заключается въ нѣжности, спокойной, задумчивой, подъ-часъ даже до меланхоліи. Въ миссъ Рочдель незнакомецъ никогда бы не заподозрилъ дѣвушку съ независимымъ состояніемъ. Дѣйствительно, ея обращеніе было такое скромное, всѣ ея мысли такъ не самоувѣренны, что ее часто принимали за особу, облагодѣтельствованную м-съ Стенденъ. — «Какъ это хорошо со стороны м-съ Стенденъ держать у себя эту бѣдняжку миссъ Рочдель», говаривали добрые люди, и не вѣрили своимъ ушамъ, когда узнавали что у этой «бѣдняжки» есть несомнѣнный доходъ въ шестьсотъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ.

Однакожъ, не слѣдуетъ предполагать, что миссъ Рочдель была изъ числа тѣхъ застѣнчивыхъ и глуповатыхъ дѣвушекъ, которыя не умѣютъ рта раскрыть въ присутствіи своихъ знакомыхъ. Подъ этой спокойной и кроткой наружностью билось сердце, способное на геройскіе подвиги; ея высокій лобъ указывалъ на умъ, могущій возвыситься до высокихъ помысловъ. Въ девятнадцать лѣтъ у Эсѳирь Рочдель было свое собственное мнѣніе о людяхъ и книгахъ. Она перечла и передумала уже очень многое, благодаря мирной жизни въ декановомъ домѣ, представлявшей большой просторъ для занятій, равно какъ и для всякихъ самоотверженныхъ поступковъ. Миссъ Рочдель была правой рукой м-ра Ванкортъ въ отношеніи бѣдныхъ, и дѣлала одна гораздо болѣе, чѣмъ всѣ три его дочери вмѣстѣ, хотя едва-ли имя ея было извѣстно въ Доркасскомъ клубѣ, или фигурировало на какомъ-либо подписномъ листѣ. Ея лѣвая рука никогда не вѣдала о томъ, что удѣляла бѣднымъ ея правая изъ ея значительныхъ доходовъ.

— Какой у васъ радостный видъ сегодня, Эдмондъ, сказала она, пока они стояли у окна въ ожиданіи прихода м-съ Стенденъ и звона колокола, каждое утро созывавшаго аккуратную прислугу въ тотъ моментъ, когда на часахъ било восемь. Часы въ залѣ не успѣвали пробить восемь, какъ уже раздавался пронзительный звонъ колокола. — Мрачный взглядъ, который я такъ часто замѣчала за послѣднее время, разсѣялся безслѣдно.

— Моя милая Эсѳирь, радостно отвѣтилъ Эдмондъ, — при моемъ характерѣ, секреты просто невыносимы, а я за послѣднее время именно находился подъ тяжелымъ гнетомъ глубокой тайны.

— Вы, Эдмондъ, воскликнула Эсѳирь, съ недовѣрчивымъ взглядомъ, — я никогда не предполагала чтобъ какая-нибудь тайна могла найти доступъ въ декановъ домъ. Даже сама прислуга сообщаетъ тетушкѣ или мнѣ все, что съ нею случается. — А у васъ есть секретъ? неужели же у васъ есть какая-либо тайна отъ матери?

— Для моей матери это не было тайной за эти послѣдніе три дня. Я ей обо всемъ разсказалъ во вторникъ.

— Неужели это было причиной ея печали? третьяго дня она плакала въ своей комнатѣ, и вчера тоже передъ тѣмъ, чтобъ одѣваться для выѣзда. Я видѣла слѣды слезъ на лицѣ ея оба раза. О, Эдмондъ, что могли вы сдѣлать такого, чтобъ такъ сильно огорчить ее? Случилось ли это еще въ Германіи? Если вся тревога вышла изъ-за денегъ, то не забудьте, что мои средства къ вашимъ услугамъ.

У нея было смутное понятіе о томъ, что Германія наводнена игроками, и что Эдмондъ могъ сдѣлаться жертвой этихъ кровопійцъ.

— Ахъ вы милая, невинная Эсѳирь, воскликнулъ Эдмондъ, глубоко тронутый ея добротой. — Дѣло не въ деньгахъ, а если бы оно было и такъ, то неужели вы думаете, что я такая низкая тварь, что буду эксплуатировать вашу дружбу ко мнѣ. Тайна моя касается гораздо ближе моего сердца, чѣмъ моего кардана которымъ, вы знаете, я не слишкомъ-то дорожу, прибавилъ молодой человѣкъ съ горделивымъ видомъ.

— Но какъ же вамъ не стыдно было такъ опечалить тетушку?

— Вольно же ей было такъ принять мое сообщеніе, Эсѳирь. Это была не моя вина. Но мы теперь съ матерью совсѣмъ помирились. Облачко недоразумѣнія разсѣялось навсегда, и мнѣ кажется она начинаетъ понимать, что бываютъ кризисы въ жизни мужчины, когда онъ имѣетъ право распоряжаться своей судьбой.

Дѣвушка взглянула на него съ удивленіемъ, даже, вѣрнѣе сказать, нѣсколько оторопѣла.

— Какой же это кризисъ, Эдмондъ? спросила она спокойно. Смущеніе такъ же быстро исчезло съ ея лица, какъ скользитъ лучъ солнца по цвѣтку.

— Когда человѣкъ въ первый, разъ въ жизни полюбитъ честно, глубоко и неизмѣнно.

Наступило минутное молчаніе. Въ этотъ моментъ Эсѳирь слегка поблѣднѣла, губы ея вздрогнули и въ ея глубокихъ, задумчивыхъ глазахъ отразилась печаль. Но выраженіе это было мимолетно, а влюбленные — такіе эгоисты, что Эдмондъ ничего не замѣтилъ. Наконецъ, нѣжныя губки подарили его ласковой улыбкой, а маленькая ручка съ довѣріемъ сжала его руку.

— Я радуюсь всему, что можетъ васъ сдѣлать счастливымъ, Эдмондъ, — сказала она съ нѣжностью. Но надѣюсь, что эта любовь разумная. Впрочемъ, еслибы это было такъ, то вѣроятно ваша мать не была бы такъ огорчена.

— О! у моей матушки, безъ сомнѣнія, свои планы на счетъ моей жизни и она вѣрно желала бы, чтобъ я влюбился по ея назначенію.

Выраженіе боли гораздо яснѣе, чѣмъ передъ тѣмъ, отразилось на лицѣ Эсѳири; но она глядѣла внизъ, а Эдмондъ не слѣдилъ за выраженіемъ ея лица. Онъ припоминалъ свои собственныя страданія. Не взирая на примиреніе съ матерью, чувство горечи еще не вполнѣ изгладилось изъ его души. Рана заживлялась, но еще не зажила совсѣмъ.

— Что касается до разумности моего выбора, продолжалъ онъ, то это языкъ постороннихъ наблюдателей, который немыслимо примѣнить къ истинной любви. Человѣкъ не разуменъ въ этихъ дѣлахъ. Онъ повинуется своей судьбѣ, не останавливаясь для соображенія, есть ли у любимой имъ женщины деньги въ вѣрныхъ фондахъ или связи, могущія составить его карьеру. Онъ любитъ потому, что ему любится. Я не предполагаю, чтобъ Гедингемская буржуазія, съ ея узкими понятіями и мелочными правилами, одобрила мой выборъ. Но мой выборъ внушенъ мнѣ моимъ сердцемъ, и я ни на волосъ не забочусь о мнѣніи тѣхъ мудрецовъ, которые обзовутъ меня безумцемъ.

— Даже о мнѣніи вашей матери, Эдмондъ? спросила Эсѳирь; а я полагала, что не можетъ быть такихъ случаевъ въ вашей жизни, когда бы это мнѣніе не принималось въ разсчетъ.

— Развѣ я не говорилъ вамъ, что въ сердечныхъ дѣлалъ человѣкъ самъ рѣшаетъ за себя? Полноте, дитя, что вы въ этомъ понимаете? Подождите, пока вы по-уши не влюбитесь въ какого-нибудь дэнди изъ Оксфорда или Сандгерста, и тогда посмотримъ, насколько тетушкины разумные совѣты возьмутъ верхъ надъ обаяніемъ вашего поклонника. Вы не должны становиться на сторону свѣтской мудрости, Эсѳирь. Я разсчитывалъ на ваше вліяніе, чтобъ смягчить сердце моей матери въ отношеніи Сильвіи.

— Сильвіи! воскликнула Эсѳирь, съ выраженіемъ ужаса, Сильвіи Керью!

— Я не знаю никакой другой Сильвіи въ нашей мѣстности, отвѣчалъ хладнокровно Эдмондъ, — имя это не совсѣмъ обыкновенно.

— Вы влюблены въ Сильвію Керью, въ хорошенькую дочку школьнаго учителя!

— И мою будущую жену, отвѣчалъ Эдмондъ съ достоинствомъ. — Надѣюсь, вы ничего не можете сказать противъ нея.

— О, Эдмондъ, какъ могли вы сдѣлать такой роковой выборъ?

— Роковой! Вы и матушка, наконецъ, меня съ ума сведете. Роковой! При имени Сильвіи вы обѣ впадаете въ преувеличенія и вздыхаете, и разскрываете глаза, толкуете о рокѣ, будто я членъ семьи Эдипа, осужденный на разрѣшеніе труднѣйшихъ задачъ. Въ сущности, Эсѳирь, что вы имѣете противъ миссъ Керью?

— Конечно не многое, отвѣчала Эсѳирь съ своей обычной кротостью. Она мнѣ казалась тщеславной — и злой; но быть можетъ я ошибалась.

— Тщеславна — пожалуй: она знаетъ, что она самая хорошенькая дѣвушка во всемъ околоткѣ, на пятьдесятъ миль въ окружности Гедингена. Зла — тутъ я увѣренъ, вы ошибаетесь.

Онгъ вспомнилъ кроткую улыбку Сильвіи — и обращенный къ нему взоръ этихъ чудныхъ карихъ глазъ. Зла — съ такимъ взглядомъ, съ такою улыбкой! Какъ эти женщины клевещутъ другъ на друга.

— Можетъ быть, я необдуманно осудила ее, Эдмондъ. Однакожъ, сколько мнѣ помнится, я не ошибаюсь, отвѣчала Эсѳирь мягко. — Я видѣла, какъ она била бѣдныхъ ребятишекъ.

— Вы видѣли, какъ она била бѣдныхъ ребятишекъ, повторилъ Эдмондъ презрительно. — Еслибы вамъ приходилось столько же возиться съ этими жалкими ребятишками, сколько Сильвіи, то я сомнѣваюсь, чтобъ вы могли удержаться, чтобы случайно какъ-нибудь не вспылить. Вы посѣщаете школу разъ или два въ недѣлю, какъ дилеттантка, когда вамъ заблагоразсудится, и ставите себя судьею, произносящимъ приговоръ надъ Сильвіей, которая должна выносить эту пытку возни съ ребятишками каждый Божій день.

Эсѳирь не напомнила ему, что она аккуратно исполняла свои обязанности въ воскресной школѣ, и ходила изъ деканова дома въ Гедингемъ, во всякую погоду, въ дождь или зной, въ вѣтеръ или грозу, весь круглый годъ, не справляясь съ расположеніемъ своего духа — не взирая, ни на головную боль, ни на невралгію, ни на какія страданія, которымъ подвержено человѣчество, когда долгъ призывалъ ее. Она отвѣтила ему лишь едва слышнымъ вздохомъ.

ГЛАВА VIII.
Дурныя вѣсти изъ Демерары.

— А вотъ и матушка, — сказалъ Эдмондъ, услыхавъ шорохъ платья м-съ Стенденъ, раздавшійся на лѣстницѣ. Въ ту же минуту колоколъ прозвонилъ свой призывъ.

— Что это, какъ ты блѣдна сегодня, дитя! сказала м-съ Стенденъ, цѣлуя свою пріемную дочь.

— Неужели, тетушка? Я довольно долго гуляла по саду; а сегодня утромъ нѣсколько жарко. У меня заболѣла голова.

— Бѣдная головка, такая дѣятельная и заботливая, когда дѣло коснется до другихъ, сказала м-съ Стенденъ, приглаживая мягкіе, темные волосы молодой дѣвушки.

Мать съ сыномъ поцѣловались на старый душевный ладъ. Тучи совсѣмъ разъяснились. Онѣ разразились въ тѣхъ страстныхъ слезахъ, излившихся изъ растерзаннаго материнскаго сердца.

Одна за другою вошли пять служанокъ.

Въ составѣ прислуги въ декановомъ домѣ не было ни одного мужчины. М-съ Стенденъ любила своихъ доморощенныхъ опрятныхъ служанокъ, но ни за что не соглашалась бы раздѣлить власть съ наискуснѣйшимъ дворецкимъ. Двѣ пожилая женщины, кухарка и горничная м-съ Стенденъ, и три цвѣтущія дѣвушки, буфетчица, служанка и прачка составляли штатъ деканова дома.

По прочтеніи молитвъ и утренней главы изъ Библіи, начался завтракъ. Едва м-съ Стенденъ успѣла занять свое мѣсто около самовара, какъ у воротъ раздался громкій звонокъ, отъ котораго всѣ встрепенулись. То былъ звонокъ, предназначенной преимущественно для посѣтителей. Всѣ торговца и лица низшаго сословія, за исключеніемъ почтальона или случайнаго посѣтителя, входили черезъ ворота, ведущія въ конюшнѣ.

— Кто бы это могъ явиться въ такой ранній часъ? воскликнулъ Эдмондъ, думая о Сильвіи. Ужъ не занемогла ли она, или не случилось ли съ ней чего-нибудь? Не она ли прислала за нимъ?

Буфетчица принесла одинъ изъ тѣхъ зловѣщихъ желтыхъ конвертовъ, которые повергаютъ въ ужасъ нѣкоторыя простыя сердца. Дѣло происходило еще до времени изобрѣтенія электрическихъ телеграфовъ. Пакетъ этотъ былъ отправленъ съ нарочнымъ изъ Монегемптона.

— Слѣдуетъ заплатить полкроны, сударыня, сказала буфетчица, кладя пакетъ у тарелки м-съ Стенденъ, и просятъ отмѣтить на пакетѣ, когда получено.

Видъ этого желчно-цвѣтного пакета взволновалъ м-съ Стенденъ. Телеграфическія извѣстія были рѣдкостію въ декановомъ домѣ. Она безпомощно глядѣла на бумагу.

— Дайте я за васъ все это сдѣлаю, матушка, сказалъ Эдмондъ, взглянувъ на свои часы. Телеграмма не могла быть отъ Сильвіи, потому онъ совершенно спокойно относился къ ея содержанію. Пусть хоть весь міръ провалится, была бы она цѣла.

Онъ нацарапалъ требуемую надпись на бумагѣ, досталъ изъ карманнаго жилета полкроны и отдалъ деньги и бумагу служанкѣ, пока мать читала посланіе.

— Въ чемъ дѣло, матушка? спросилъ онъ, не опасаясь никакого несчастія. Но мать его вдругъ страшно поблѣднѣла и передала ему телеграмму, не произнося ни слова.

«Отъ Гансайда и Пенгроссъ, Грезъ-иннъ, м-съ Стенденъ, Декановъ домъ, близъ Гедингема. — Прискорбныя извѣстія получены по почтѣ вчера вечеромъ изъ Демерары. Одинъ знакомый телеграфируетъ намъ изъ Соутгемптона, что м-ръ Саржентъ скоропостижно умеръ отъ болѣзни сердца, пятнадцатаго іюня. М-съ Саржентъ серьезно больна. Если возможно, слѣдовало бы кому-нибудь отправиться немедленно къ ней. Лучше всего было бы брату, который могъ бы устроить ея дѣла. Мы опасаемся, что дѣла м-ра Саржента остались далеко не въ удовлетворительномъ положеніи. Почтовый пароходъ, отправляющійся на островъ св. Ѳомы, отходитъ изъ Соутгемптона завтра вечеромъ. Слѣдуетъ подробное письмо».

— Бѣдный Жоржъ — въ самомъ цвѣтѣ лѣтъ, какихъ-нибудь тридцати шести лѣтъ и такъ неожиданно сраженъ, прошептала м-съ Стенденъ, вся въ слезахъ.

— О, тетушка, что случилось? спросила Эсѳирь.

— Жоржъ Саржентъ скончался. И подумать, что мое бѣдное дитя теперь одна въ чужой странѣ. Что намъ дѣлать, Эдмондъ? Могу ли я просить тебя съѣздить въ ней?

Она вспомнила про его сватовство — захочетъ ли онъ уѣхать изъ того мѣста, гдѣ жила Сильвія Керью, хотя бы для того, чтобы помочь овдовѣвшей сестрѣ?

— Нужно ли вамъ просить меня объ исполненіи моей обязанности, матушка! Безъ сомнѣнія, я отправлюсь въ Демерару. Бѣдный Жоржъ! Онъ былъ отличный малый, но, какъ кажется, не особенно осмотрительный. Повидимому, онъ оставилъ дѣла очень запутанными. Не плачьте, дорогая матушка. Мы телеграфируемъ Еленѣ, что я поспѣшу пріѣхать къ ней. Я поѣду въ Лондонъ на скоромъ поѣздѣ, отходящемъ въ часъ, а завтра по почтовому пароходу отправлюсь въ островамъ св. Ѳомы.

— Какъ ты добръ и благороденъ, Эдмондъ! воскликнула м-съ Стенденъ, материнскому сердцу которой это самоотверженіе казалось героизмомъ, достойнымъ римлянина.

— Я теперь не боюсь покинуть Гедингемъ, матушка, сказалъ юноша, понизивъ голосъ, наклонившись надъ ухомъ матери, я могу вполнѣ положиться на вашу честность, не опасаясь, что вы пустите въ ходъ свое вліяніе, чтобъ разлучить насъ съ Сильвіей во время моего отсутствія.

— Нѣтъ, Эдмондъ, я на это, положительно, неспособна, я пойду съ нею повидаться, если ты желаешь этого, съ трудомъ выговорила она, въ твое отсутствіе и постараюсь полюбить ее.

— Пожалуйста, голубушка. Вамъ стоитъ только увидать ее, чтобы полюбить.

Эдмондъ посмотрѣлъ на часы. Еще не было девяти часовъ. У него оставалось еще цѣлыхъ три часа, чтобы проститься съ Сильвіей и переговорить съ м-ромъ Керью. Онъ рѣшился не оставлять ничего невыясненнымъ. Его женитьба на Сильвіи должна быть рѣшеннымъ вопросомъ, прежде чѣмъ онъ уѣдетъ изъ Гедингема.

— Что я буду безъ тебя дѣлать, Эдмондъ? сказала вздыхая его мать, между тѣмъ, какъ онъ механически ѣлъ и пилъ, спѣта покончить съ завтракомъ.

— Полноте, дорогая матушка, нечего раздумывать. Я пробуду въ отсутствіи не болѣе, какъ три мѣсяца. Шесть недѣль на путешествіе туда и обратно, приблизительно мѣсяцъ пробуду я въ Демерарѣ. Я полагаю, что слѣдуетъ привезти Нели съ собой.

— Конечно. Зачѣмъ ей, бѣдняжкѣ, оставаться тамъ теперь. Она, вѣроятно, получить пенсію, и помимо того, врядъ ли будутъ у ней какіе-нибудь доходы, если Жоржъ оставилъ по себѣ долги. Онъ былъ всегда такой безпечный, и такъ много разсчитывалъ на ожидаемое отъ дядюшки-генерала наслѣдство. А теперь, дядя пережилъ племянника. Какъ это грустно.

— Vitae summa brevis spem nos vetat inchoare longam, — пробормоталъ Эдмондъ. Скучное дѣло разсчитывать на обноски покойниковъ.

— Скажи твоей бѣдной сестрѣ, Эдмондъ, что ей нечего искать себѣ другого пристанища, что она всегда найдетъ себѣ кровъ въ нашемъ домѣ.

— А дѣтей, спросилъ онъ съ скрытымъ неудовольствіемъ, тоже привезти сюда? Посчитаемте, сколько ихъ тамъ, кажется, цѣлая тройка. Вѣдь послѣдній ребенокъ, сколько помнится, уже третій по счету?

— Будто у тебя нѣтъ другого дѣла, какъ считать, семью дѣтей у твоей единственной сестры, сказала м-съ Стенденъ съ упрекомъ.

— Они такъ быстро прибываютъ, что не успѣваешь считать ихъ. Итакъ, я привезу ее, матушка, съ ребятишками и со всѣмъ скарбомъ. Я полагаю, что вамъ не совсѣмъ по вкусу придутся липкіе слѣды ихъ лапокъ на мебели и разбитыя игрушки въ углахъ всѣхъ комнатъ. Но зато они развлекутъ васъ и Эсѳирь, когда я переѣду.

Онъ весело болталъ, чтобъ успокоить мать, несмотря на то, что грусть тяжко давила его сердце. Три мѣсяца, три долгихъ мѣсяца предстоитъ ему быть въ разлукѣ съ Сильвіей. Долго не придется ему любоваться этимъ очаровательнымъ личикомъ, и нѣжный взоръ ея прелестныхъ глазъ долго не будетъ свѣтить ему.

«Какъ я буду жаждать прикосновенія ея крошечной ручки, какъ я буду тосковать по моей голубкѣ, думалъ онъ. Какъ часто въ обманчивыхъ снахъ я буду видѣть ее около себя, и, пробудившись, еще горячѣе почувствую разлуку.»

Онъ скоро справился съ своимъ завтракомъ, и вставая, извинился передъ матерью и Эсѳирью, говоря, что ему пора поспѣшить въ Гедингемъ.

— Вы будете такъ добры, матушка, и уложите мой чемоданчикъ, не правда-ли? спросилъ онъ. Многаго укладывать не надо, такъ какъ у меня нѣтъ костюма пригоднаго для тропическаго климата. Я зайду въ магазинъ готоваго платья въ Корнгиллѣ, и запасусь всѣмъ нужнымъ. Велите заложить телѣжку къ половинѣ перваго, и положить въ нее чемоданъ. Я къ тому времени вернусь.

— Ты идешь въ Гедингемъ?

— Да, я хочу переговорить съ моимъ будущемъ тестемъ.

М-съ Стенденъ передернуло. Довольно непріятно было ей думать о Сильвіи въ качествѣ невѣстки, но еще хуже было подумать объ ея отцѣ. Деревенскій школьный учитель — человѣкъ, у котораго всего было сорокъ фунтовъ годового дохода, съ квартирой, отопленіемъ и освѣщеніемъ. Не ужасно ли было вспомнить, что этотъ скромный чиновничекъ будетъ со временемъ имѣть право входа въ декановъ домъ, и будетъ состоять въ свойствѣ съ его хозяйкой.

«Эготь человѣкъ по виду и языку настоящій джентльменъ, раздумывала м-съ Стенденъ. Въ этомъ-то и бѣда. У него, надо полагать, были какія-нибудь важныя причины заживо похоронить себя въ Гедингемѣ.»

Она вздохнула при мысли о женитьбѣ сына, мысли, съ которой все еще не могла она примириться, хотя въ порывѣ благодарности и великодушія она только что обѣщала ему навѣститъ Сильвію. Она взглянула на озабоченное лицо Эсѳири, обращенное къ ней съ выраженіемъ нѣжнаго сочувствія. Она взглянула и вспомнила, съ искренней печалью, о надеждѣ, которую столько лѣтъ лелѣяла, и отъ которой пришлось отказаться націяхъ. Слезы навернулись на ея глаза и она отвернулась, будучи не въ силахъ подавить надрывающій душу вздохъ.

— Дорогая тётя, что вы такъ печалитесь? спросила дѣвушка съ любовью, васъ теперь тревожитъ положеніе бѣдной м-съ Саржентъ?

— Нѣтъ, душа моя, меня тревожитъ мой сынъ. Онъ окончательно рѣшился жениться.

— Противъ вашей воли. Я знаю, милая тетушка. Эдмондъ сообщилъ мнѣ это ныньче утромъ.

М-съ Стенденъ пытливо взглянула на нее.

— И ты не сердишься на него за такой выборъ?

— За что же мнѣ сердиться? Мнѣ остается только пожелать ему счастія — и если онъ можетъ быть счастливъ съ Сильвіей Керью, я не вижу никакой бѣды въ различіи ихъ общественнаго положенія? Она дѣйствительно очень приличная дѣвушка но наружности и манерамъ, и лучше воспитана, чѣмъ вы это предполагаете.

— Если онъ можетъ быть счастливъ, повторила м-съ Стенденъ съ удареніемъ. Въ томъ-то и дѣло, Эсѳирь, что это «если» меня особенно тревожитъ.

ГЛАВА IX.
Сильвія у себя дома.

Весело смотрѣлъ Гедингемъ въ то ясное, знойное утро, когда Эдмондъ Стенденъ шелъ по небольшой улицѣ, гдѣ журчащій ручеекъ извивался мимо коттеджей и садиковъ. Онъ проходилъ мимо зеленыхъ изгородей, черезъ которыя то поглядывала любопытная бѣлая кляча, то степенная корова просовывала свою большую, неуклюжую голову, съ полу-глупыми, полу-удивленными глазами.

На кладбищѣ царствовали обычные тѣнь и покой, когда Эдмондъ проходилъ черезъ него по знакомой тропинкѣ, которая вела къ старому школьному дому. Звонкій крикъ дѣтскихъ голосовъ несся изъ открытыхъ оконъ, потому что ученики м-ра Керью съ шумомъ поклонялись Минервѣ и музамъ. Ветхій сіаринный школьный домъ взамѣнъ котораго приходскій священникъ, м-ръ Ванкортъ, очень желалъ воздвигнуть изящное готическое строеніе, отличался безъискусственно живописнымъ видомъ, какого врядъ-ли можно ожидать отъ болѣе современной постройки. Трава безпрепятственно росла на почернѣвшей отъ времени соломенной крышѣ, круто спускавшейся до самыхъ оконъ классной и столовой. Но все строеніе отличалось прелестью старины. Стѣны, выбѣленныя шаршавой известкой, были наполовину скрыты подъ роскошной растительностью вѣковыхъ миртъ и вьющихся розъ. Садъ, занимавшій четверть акра, гдѣ цвѣты и овощи дружно, по-братски, росли рядомъ, былъ наполненъ яркими штокъ-розами и гвоздиками, густыми кустарниками лаванды, нѣжнымъ благоуханіемъ которыхъ былъ насыщенъ лѣтній воздухъ, и рядомъ красовались пунцовые цвѣты скромныхъ бобовъ, сѣровато-голубой цвѣтъ лука.

Въ это утро, школьный домъ показался Эдмонду прелестнѣйшимъ жилищемъ. Ему припомнился пароходъ, долгое, утомительное путешествіе въ Демерару, и ему захотѣлось остаться тугъ и промѣнять на мирную жизнь, полную безконечной радости, тотъ удѣлъ, который Провидѣніе отвело ему въ совсѣмъ иной сферѣ жизни.

— Если всѣ мои планы рушатся, я могу сдѣлаться школьнымъ учителемъ, размышлялъ онъ. Мнѣ не страшно было бы полъ-дня возиться съ глупыми ребятишками, еслибы остальную его часть я могъ проводить въ обществѣ Сильвіи.

Онъ отворилъ скромную дверь, которая вела въ комнату, гдѣ помѣщался м-ръ Керью. Дверь отворялась прямо въ пріемную, довольно просторную комнату, бѣдно омеблированную, но которую видимо старались украсить насколько возможно.

Бѣлыя кисейныя занавѣси были навѣшаны на двухъ низкихъ, рѣшетчатыхъ окнахъ. Изъ нихъ то, которое выходило на солнечную сторону, было уставлено цвѣточными горшками; стѣны были украшены дешевыми литографированными картинами, чехлы изъ цвѣтного ситца скрывали ветхость стараго дивана, висячія полки съ тремя рядами книгъ, изящная фарфоровая чернильница и пюпитръ на маленькомъ столикѣ украшали углубленіе около камина; пара зеленыхъ стеклянныхъ подсвѣчниковъ и надтреснутая фарфоровая ваза красовались на высокомъ каминѣ. Комната эта свидѣтельствовала, что хозяйка ея не неряшлива, и м-ръ Стенденъ оглянулся кругомъ съ восхищеніемъ. Если его невѣста придавала прелесть даже такой бѣдной обстановкѣ, то какіе чары прольетъ она на то изящное гнѣздышко, которое онъ надѣялся устроить ей.

Сильвія была занята въ сосѣдней комнатѣ — крошечной кухнѣ, потому что содержаніе, получаемое м-ромъ Керью не позволяло ему нанимать прислугу, и дочь его исполняла всю домашнюю работу. На его счастье, она справлялась съ ней очень искусно, держала бѣдныя комнатки въ величайшей чистотѣ, готовила къ полному его удовольствію весьма вкусные обѣды, никогда не оставляла ведеръ съ водой или пустыхъ кувшиновъ на виду, вставала съ птичками, и продѣлывала всю черную работу, прежде нежели Гедингемская буржуазія возстанетъ отъ сна, для того, чтобы никто не увидалъ ее въ простомъ ситцевомъ платьѣ, съ рукавами, засученными выше локтя. Къ ея высшему благополучію, руки ея не пострадали отъ этихъ трудовъ и нисколько не огрубѣли. Она съумѣла съ двѣнадцатилѣтняго возраста замѣнить отцу своему прислугу, и это обстоятельство нисколько не повредило ея развивающейся красотѣ. Даже, быть можетъ, красота ея выиграла отъ-этой усиленной дѣятельности, придававшей необыкновенную свѣжесть ея лицу и яркій блескъ ея очамъ.

Услыхавъ звукъ отворявшейся двери и шаги своего возлюбленнаго, она вышла изъ кухни, гдѣ готовила изъ остатковъ вчерашняго цыпленка фрикассе на нынѣшній день. Выраженіе радости, хорошо знакомое Эдмонду, озарило ея лицо при видѣ его, но вдругъ оно смѣнилось выраженіемъ испуга.

— Что случилось, моя ненаглядная? спросилъ онъ, обнимая ее.

— Ты пришелъ переговорить съ папа, а я боюсь этого. Я знаю, что онъ разсердится, оскорбитъ тебя, пожалуй, если ты ему сообщишь рѣшеніе своей матери. Отчего не оставить его въ заблужденіи, Эдмондъ? Попроси его согласія на бракъ со мной, и только.

— Дорогая моя, ты просишь меня поступить безчестно, отвѣчалъ Эдмондъ, цѣлуя ея въ лобъ при этомъ, какъ-бы желая смягчить суровость своихъ словъ; еслибы даже я попытался обмануть твоего отца, то это врядъ ли бы мнѣ удалось. Онъ можетъ потребовать отъ меня какого-нибудь обезпеченія, или чего-нибудь въ этомъ родѣ, и пролетарію трудно будетъ удовлетворить его желаніе.

Сильвію передернуло при этомъ словѣ. Тяжело разставаться съ блестящими мечтами, а самою сладкою мечтой Сильвіи было то, что, кромѣ побѣды надъ любимымъ ею поклонникомъ, она пріобрѣтала въ Эдмондѣ Стенденъ и богатаго жениха.

— Я долженъ сказать м-ру Керью всю правду, душа моя, и не могу долѣе медлить, продолжалъ твердо Эдмондъ. Но къ сожалѣнію, я принесъ, кромѣ того, худыя вѣсти.

— Худыя вѣсти! Въ чемъ онѣ могутъ заключаться? Чего еще хочетъ лишить тебя мать?

— Эти худыя вѣсти не касаются нашей женитьбы, Сильвія; дѣло идетъ о нашей разлукѣ. Мнѣ приходится уѣхать изъ Гедингема на цѣлыхъ три мѣсяца.

Она вдругъ поблѣднѣла, но ни одна слеза не отуманила ея блестящихъ глазъ. Она пристально взглянула на него, губы ея дрогнули.

— Ты измѣнилъ свои намѣренія, ты хочешь отказаться отъ меня! проговорила она.

— Отказаться отъ тебя, когда я здѣсь именно затѣмъ, что и просить твоей руки у твоего отца, чтобы формально заявить ему о нашей помолвкѣ.

— Что же можетъ разлучить насъ?

— Долгъ призываетъ меня въ далекія страны.

Онъ сообщилъ ей печальныя извѣстія, полученныя изъ Демерары, и вызывающія его быстрый отъѣздъ. Сильвія молчала и глядѣла на него съ отчаяніемъ. Она не испытывала ни малѣйшаго участія къ незнакомой вдовѣ, тѣмъ болѣе, что въ пользу этой самой вдовы намѣревались отнять у ея возлюбленнаго его законное наслѣдство.

— Это ужасно, что тебѣ приходится ѣхать туда, Эдмондъ, сказала она. — Неужели же твоя сестра не можетъ найти никого другого, кто бы устроилъ ея дѣла и привезъ ее обратно въ Англію, если только ей нужно провожатаго. Я полагала, что замужнія женщины совершенно самостоятельны, и могутъ сами для себя все дѣлать.

— Подумай же объ ея положеніи, Сильвія, — она такъ неожиданно лишилась своего мужа. Она была замужемъ всего шесть лѣтъ, и это былъ настоящій бракъ по любви. Я рѣдко встрѣчалъ людей, болѣе любившихъ другъ друга!

— Зачѣмъ же они уѣхали въ Демерару? спросила Сильвія, все съ тѣмъ же видомъ отчаянія.

— Жоржъ былъ адвокатомъ и имѣлъ очень порядочную практику, когда женился; они съ сестрой жили такъ же счастливо, какъ пара голубковъ, въ хорошенькомъ домикѣ въ южномъ Кенсингтонѣ. Но два года тому назадъ онъ получилъ мѣсто судьи въ Демерарѣ. Это было слишкомъ выгодное назначеніе, чтобы отказываться отъ него, и они рѣшились уѣхать къ величайшему огорченію матушки. Они обыкновенно каждую осень проводили у насъ цѣлый мѣсяцъ.

«Разумѣется, подумала Сильвія, — заранѣе соображая о томъ, какъ бы ограбить тебя».

— Сильвія, произнесъ грустно Эдмондъ, разлука эта не измѣнитъ твоей любви во мнѣ, не правда ли? Ты останешься вѣрна мнѣ?

Любящіе глаза обратились на него, маленькія ручки крѣпко сжали его руку. Какого иначе отвѣта могъ онъ требовать?

— Я слишкомъ сильно тебя люблю, чтобъ измѣнить, сказала она, и потомъ задумчиво прибавила: иногда я желала бы меньше любить тебя.

— Почему же это, моя дорогая.

— Потому что я не думаю, чтобы любовь наша принесла намъ счастіе? Что, кромѣ печали, дала она тебѣ до сихъ поръ? И что обѣщаетъ она намъ въ будущемъ?

— Счастіе, безцѣнная. Счастіе, которое не можетъ быть измѣряемо деньгами. Довѣрь мнѣ свою судьбу, и мы будемъ счастливы вмѣстѣ, въ богатствѣ или бѣдности. Тучи уже начинаютъ разсѣиваться. А вчера вечеромъ откровенно говорилъ съ матерью, и мы помирились. Вѣдь она любитъ меня со всей полнотой своего самоотверженнаго сердца; у нея добрѣйшая душа, вопреки всѣмъ ея предразсудкамъ. И со временемъ, она вѣрно полюбитъ и тебя, мой ангелъ. Она даже теперь обѣщала мнѣ навѣшать тебя въ мое отсутствіе.

— Даже, повторила Сильвія, съ легкой улыбкой, — я должна, безъ сомнѣнія, быть очень благодарна за такое снисхожденіе.

— Не правда ли, ты ее хорошо примешь, Сильвія, ради меня

— Ради тебя я готова на все на свѣтѣ, проговорила дѣвушка съ любовью. Нравъ ея былъ непостояннѣе апрѣльской погоды.

— И ты будешь постоянна, Сильвія?

— Я не могу быть иной. Никогда въ жизни еще я никого, кромѣ тебя, не любила, и до конца дней своихъ буду любитъ тебя одного.

И въ эту минуту она дѣйствительно была искрення.

ГЛАВА X.
Оскорбительный отказъ.

Свиданіе Эдмонда Стендена съ м-ромъ Керью окончилось далеко не удовлетворительно. Его искренность не встрѣтила великодушнаго отвѣта со стороны школьнаго учителя.

— Если ваша мать намѣревается лишить васъ наслѣдства, и вамъ предстоитъ начать жизнь безъ гроша въ карманѣ, то я не вижу, чѣмъ улучшится положеніе моей дочери, когда она войдетъ за васъ замужъ, сухо отвѣтилъ Джемсъ Керью.

Онъ только-что бросилъ шумную толпу школьниковъ на произволъ судьбы и пришелъ въ пріемную, куда Сильвія позвала его и быстро скрылась, предоставивъ своему жениху самому сражаться за нее.

— Но вѣдь мы любимъ другъ друга, убѣждалъ Эдмондъ.

— Это ребяческій аргументъ. Я не считаю взаимную привязанность достаточной причиной для взаимной голодной смерти. Толковать о женитьбѣ теперь, при вашихъ обстоятельствахъ, просто нелѣпо. Приходите ко мнѣ со временемъ, когда вы будет въ состояніи содержать жену, тогда, быть можетъ, я дамъ вамъ болѣе удовлетворительный отвѣть.

— Да я и не прошу вашего согласія на немедленный бракъ, отвѣчалъ Эдмондъ. — Я готовъ ждать нѣсколько мѣсяцевъ. Къ концу этого срока я надѣюсь обезпечить себѣ доходъ и кровъ для моей жены. Она, кажется, не привыкла къ богатству и роскоши, прибавилъ онъ, бросивъ взглядъ на опрятную пріемную, и съумѣетъ вести хозяйство при умѣренныхъ средствахъ.

— Она даже привыкла къ крайней бѣдности, отвѣчалъ м-ръ Керью, но я не вижу причины, почему она обречена испытывать лишенія, до конца дней своихъ. Такая красавица, какъ дочь моя, должна улучшить свое положеніе замужствомъ.

— Это значитъ, что вы готовы продать ее болѣе выгодному покупщику, съ горечью возразилъ Эдмондъ.

— Нисколько; это только означаетъ, что я не соглашусь на ея бракъ съ человѣкомъ, имѣющимъ менѣе тысячи фунтовъ въ годъ обезпеченнаго дохода. Это не слишкомъ высокое требованіе въ виду современныхъ потребностей жизни, прибавилъ м-ръ Керью, съ такою важностью, какъ будто онъ никогда не пользовался меньшими средствами.

— Итакъ, я долженъ понять, что вы отказываете въ вашемъ согласіи, сказалъ Эдмондъ, блѣднѣя отъ гнѣва.

— Окончательно.

— И что вы употребите все свое вліяніе, чтобъ воспрепятствовать моему браку съ вашей дочерью.

— Положительно.

— Очень хорошо, м-ръ Керью. Однакожъ, я долженъ вамъ замѣтить, что я сомнѣваюсь, чтобъ дочь ваша подчинилась вашему рѣшенію въ этомъ дѣлѣ.

— Это какъ ей будетъ угодно, отвѣчалъ равнодушно школьный учитель: я только могу пытаться воспрепятствовать тому, чтобъ она не бросилась въ бездну, но если она рѣшилась, по внушенію ли своего сердца, или ума, — я въ точности не знаю, что именно руководитъ побужденіями женщинъ выйдти замужъ за нищаго, — то я тутъ ни причемъ. Я только могу отказать вамъ отъ моего дома, заключилъ онъ, съ такой важностью, какъ-будто его скромная пріемная была дворцомъ.

— Вы напрасно объ этомъ безпокоитесь, отвѣчалъ Эдмондъ, я сегодня въ первый и послѣдній разъ переступилъ вашъ порогъ. И ныньче я явился лишь затѣмъ, что исполнить свой долгъ.

— О! конечно, вы обязаны были сообщить мнѣ о томъ, что вы украли сердце моей дочери, сказалъ школьный учитель, съ леденящимъ выраженіемъ.

Эдмондъ не счелъ нужнымъ отвѣтить на это оскорбленіе, хотя оно глубоко задѣло его. Сильвія была виновата, что онъ раньше не сообщилъ о всемъ ея отцу, но онъ умолчалъ объ этомъ.

— Я уѣзжаю изъ Англіи на нѣкоторое время по семейнымъ обстоятельствамъ, сказалъ онъ спокойно: позволите-ли вы мнѣ проститься съ Сильвіей.

— Я не могу позволить ничего подобнаго. Вообще я не допущу никакихъ сношеній между вами. Если же она предпочитаетъ не слушаться меня, то пусть она и отвѣчаетъ за послѣдствія своихъ поступковъ, и искупитъ свое безуміе въ тюрьмѣ или самоубійствомъ. Я не буду жалѣть ее.

— А я сочту добрымъ дѣломъ избавить ее отъ опеки подобнаго отца, воскликнулъ въ негодованіи Эдмондъ.

— Прощайте, сэръ, сказалъ учитель, направляясь къ двери; мои воспитанники такъ расшумѣлись, что мнѣ необходимо вернуться къ нимъ.

Эдмондъ гордо кивнулъ ему головой и вышелъ вонъ, возмущенный до глубины души. Что скажутъ въ Гедингемѣ, когда узнаютъ, что онъ добивался руки дочери школьнаго учителя и былъ отвергнутъ съ презрѣніемъ. Сердце его расходилось отъ оскорбленной гордости.

Онъ былъ настолько провинціалъ, что придавалъ себѣ извѣстное значеніе, хотя и легко относился въ различію общественнаго положенія между нимъ и Сильвіей, когда защищалъ свою любовь передъ м-съ Стенденъ. Онъ чувствовалъ, что респектэбльность имени Стенденовъ была оскорблена въ его лицѣ.

Въ порывѣ негодованія онъ почти позабылъ про Сильвію и свою любовь. Проходя черезъ кладбище и поровнявшись съ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ тѣнь кипарисовъ и тисовъ особенно была густа, около поросшей плющемъ могилы Боссиніевъ, онъ услышалъ за собой легкіе шаги, и немедленно двѣ ручки обвились вокругъ его руки.

— Эдмондъ, неужели ты хотѣлъ уѣхать, не простившись со мной?

Негодованіе исчезло при звукѣ этого голоса. Онъ взглянулъ на нее прежнимъ, нѣжнымъ взоромъ, омраченнымъ грустью.

— Милая моя, мое сердце надрывалось отъ такой разлуки, но я не могъ медлить, а отецъ твой запретилъ мнѣ видѣться съ тобой.

— Отецъ мой? Да я вовсе не забочусь объ его запрещеніяхъ, когда дѣло касается тебя. Мнѣ кажется, я бы бѣгомъ бѣжала до Монкгемптона, подъ палящими лучами солнца, чтобъ застать тебя на станціи, еслибъ я не нагнала тебя здѣсь. Но такъ какъ я тебя нагнала, то посидимъ, Эдмондъ, подъ тѣнью этихъ деревьевъ, и передъ отъѣздомъ поцѣлуй меня, и скажи мнѣ еще одинъ разокъ, что ты меня любишь.

Поцѣлуй и клятва въ любви были повторены многократно. «Моя дорогая жена», страстно сказалъ Эдмондъ.

Слова эти заставили Сильвію встрепенуться, и она съ удивленіемъ взглянула на него.

Онъ еще впервые называлъ ее этимъ нѣжнымъ именемъ.

— Твоя жена! повторила она. — Неужели ты думаешь, Эдмондъ, что это когда-нибудь сбудется.

— Что, дорогая?

— Наша свадьба. Ты видишь, что теперь уже два лица желаютъ помѣшать ей, м-съ Стенденъ и папа. Можетъ быть они сговорятся и будутъ за одно интриговать противъ насъ.

— Моя мать будетъ интриговать? Какъ тебѣ не стыдно, Сильвія!

— Напрасно ты обижаешься. Я сказала тоже самое и про моего отца и вполнѣ увѣрена, что онъ способенъ интриговать. Все, повидимому, слагается противъ насъ, напримѣръ, эта поѣздка въ Демерару, свалившаяся такъ неожиданно, какъ снѣгъ на голову. Искренно ли ты вѣришь въ то, что мы когда-нибудь женимся, Эдмондъ?

— Конечно. Если мы только останемся вѣрны другъ другу.

Онъ обнялъ ее еще разъ, и это былъ дѣйствительно прощальный поцѣлуй, потому что раздался хриплый звонъ церковныхъ часовъ, пробившихъ двѣнадцать ударовъ, отъ которыхъ поколебался окружающій воздухъ.

— Будь мнѣ вѣрна, моя ненаглядная, воскликнулъ онъ почти съ безнадежною страстью, — будь вѣрна мнѣ, какъ я останусь вѣренъ тебѣ, клянусь въ томъ Богомъ. Затѣмъ онъ съ отчаяніемъ вырвался изъ ея объятій, и поспѣшно удалился, ослѣпленный слезами, которыхъ стыдился самъ. У него не хватало духа произнести слово «прощай». Онъ оставилъ Сильвію, прислонившеюся въ раздумья къ могилѣ Боссиніевъ, не въ слезахъ — Сильвія рідко плакала, но тяжело вздыхающею объ утратѣ такого вѣрнаго друга.

«Какъ мнѣ будетъ грустно безъ него», подумала она въ уныніи.

ГЛАВА XI.
Сэръ Обри заинтересовался.

Благотворительный базаръ имѣлъ громадный успѣхъ. Онъ доставилъ такой значительный фондъ, что м-ръ Ванкортъ рѣшился пригласить изъ Монегемптона архитектора для осмотра школьнаго дома и для составленія плана новой школы, которую предполагалось построить на томъ же самомъ мѣстѣ.

Викарій, съ одной изъ своихъ дочерей, въѣхалъ въ торговый городовъ утромъ того же самаго дня, когда Эдмондъ Стенденъ такъ неохотно разставался съ Гедингеномъ и со всѣмъ, что въ немъ находилось. Викарій былъ погруженъ въ свои соображенія, миссъ Мери Ванкортъ занята созерцаніемъ магазинныхъ оконъ, на которыхъ красовались всѣ новинки осеннихъ модъ и привлекали женскіе взоры.

— О! посмотрите, папа, на эти смѣшныя полосы коричневаго и желтаго цвѣта, воскликнула она, принуждая своего жирнаго пони выступать погребальнымъ шагомъ вдоль блестящихъ оконъ м-ра Генцлейнъ, крупнаго торговца галантерейными товарами въ Монкгемптонѣ. — Онѣ будутъ въ страшной модѣ въ нынѣшнемъ году. Флоренцъ Тойнби сказала мнѣ это, а вы вѣдь знаете, у нея одна кузина живетъ въ Парижѣ. Оно не красиво, но не лишено оригинальности. Я думаю купить себѣ такое платье.

М-ръ Ванкортъ равнодушно взглянулъ на великолѣпные товары Генцлейна. Въ его окнахъ были выставлены воротнички и рукавчики послѣдняго привоза изъ Парижа или Спитальфильдса, Эршайрскія вышивки, самыя дорогія произведенія Мадерскихъ монастырей, блестящія шелковыя матеріи, изящные зонтики. Но викарій былъ поглощенъ своей любимой мечтой: школьнымъ домомъ въ готическомъ вкусѣ, и потому не раздѣлялъ симпатій и стремленій дочери, неизмѣнно обращенныхъ въ нарядамъ.

— Поѣзжай немного скорѣе, моя милая, сказалъ онъ очнувшись: мнѣ хочется застать м-ра Спильби, пока онъ не ушелъ изъ конторы.

М-ръ Спильби былъ архитекторъ, который къ строго-резонному и эстетическому занятію архитектурой присоединялъ болѣе постоянную и выгодную должность аукціониста и коммиссіонера. У него была небольшая контора на самомъ бойкомъ мѣстѣ Гайстрита въ Монкгемптонѣ, на углу, надъ самыми пожарными машинами, тамъ, откуда двѣ второстепенныя улицы развѣтвлялись отъ главной: словомъ, въ лучшей части города.

— Ты можешь меня здѣсь подождать, душа моя, сказалъ м-ръ Ванкортъ, когда пони остановился передъ стеклянной дверью конторы м-ра Спильби. Контора м-ра Спильби отличалась изящнымъ убранствомъ; стѣны были увѣшаны видами различныхъ виллъ и сельскихъ резиденцій, назначаемыхъ къ продажѣ или найму, домовъ, архитектурныя достоинства которыхъ еще болѣе выдавались, благодаря сверхъестественной яркости зелени и тропическому небу.

— Ты здѣсь подождешь меня, Мери, пока я перекинусь словечкомъ-другимъ съ м-ромъ Спильби. Я не пробуду болѣе пяти минутъ.

Миссъ Ванкортъ слегка вздохнула, зная по опыту, что въ подобныхъ случаяхъ пять минутъ викарія длились добрыхъ полчаса. Но ничего не возразила и, усѣвшись въ удобномъ кабріолетѣ, распустила свой вонтикъ настолько, чтобы онъ достаточно защитилъ ее отъ солнечныхъ лучей, не мѣшая въ то же время смотрѣть на людей и себя имъ показывать. Монкгемптонъ въ четыре часа по-полудни бывалъ очень оживленъ. Три или четыре экипажа, изъ разряда откидныхъ колясокъ или ландо, проѣзжали по Гайстриту, между четырьмя и пятью часами, а одноконные и менѣе значительные экипажи виднѣлись во множествѣ.

Миссъ Ванкортъ не приходилось скучать, такъ какъ она знала почти каждаго прохожаго и проѣзжаго. Она то посылала поцѣлуй кончиками своихъ обтянутыхъ перчатками пальчиковъ обладателямъ моднаго ландо, то кивала головой владѣльцу одноколки, то обмѣнивалась нѣсколькими словами съ пѣшеходами, которые останавливались, чтобы пожать ей руку, сдѣлать нѣсколько замѣчаній о состояніи погоды, разспросить о здоровьи семейства Ванкортовъ, съ такимъ участіемъ, какъ-будто бы они недавно слышали, что все семейство при смерти.

Обмѣнявшись нѣсколькими подобными привѣтствіями, миссъ Ванкортъ подавила легкую зѣвоту, быть можетъ причиненную знойною погодою или же незанимательностью ея знакомыхъ.

«Жаль, что я не остановилась противъ Генцлейна»; подумала она, «я могла бы хорошенько разглядѣть новые фасоны. А не то купила бы себѣ пару перчатокъ, чтобы убить время».

Она взглянула на часы и открыла, что пять минутъ викарія зашли за двадцать.

«Онъ навѣрное еще цѣлый часъ пробудетъ у м-ра Спильби, раздумывала она, толкуя объ этой старой школѣ (такъ называла она новую школу). Я право сожалѣю подъ-часъ, что мы помогли папашѣ нашимъ благотворительнымъ базаромъ. Теперь не предвидится конца разговорамъ объ этомъ несносномъ школьномъ домѣ; между тѣмъ какъ и старое зданіе могло бы еще послужить. Оно достаточно защищаетъ отъ вѣтра и непогоды; если же дѣтямъ немного въ немъ и тѣсно, то имъ не привыкать къ тѣснотѣ, послѣ ихъ собственныхъ домовъ. И къ чему перепутывать жизненныя понятія этихъ бѣдныхъ малютокъ изящной архитектурой, когда имъ все же приходится возвращаться въ свои лачуги?»

Миссъ Ванкортъ вторично зѣвнула, не стараясь на этотъ разъ скрыть зѣвоту. Въ эту минуту она была застигнута появленіемъ господина на хорошо выхоленной гнѣдой лошади, остановившагося по другую сторону ея шарабана.

— Кажется, если не ошибаюсь, сказалъ джентльменъ, я вижу миссъ Ванкортъ.

Зѣвовъ былъ поспѣшно подавленъ, и миссъ Ванкортъ просіяла улыбкой и оживилась.

— Какъ вы поживаете, сэръ Обри? сказала она, пожимая руку мѣстнаго землевладѣльца. — Папа въ конторѣ, толкуетъ съ м-ромъ Спильби о новомъ помѣщеніи для школы.

— Вотъ какъ! Знаете ли, что я очень заинтересованъ этимъ новымъ школьнымъ домомъ. Вчерашній аркадскій праздникъ былъ прелестенъ. Я давно не былъ такъ доволенъ.

— Неужели! воскликнула миссъ Ванкортъ, сіяя радостью. Какъ пріятно слушать похвалы такихъ лицъ. — Это, конечно, была лишь скромная попытка, но для благотворительнаго базара она сошла чрезвычайно удачно.

— Ахъ, да, базаръ! воскликнулъ сэръ Обри, я не о немъ заговорилъ сначала, хотя онъ былъ тоже очень милъ, и дѣлаетъ вамъ, молодымъ дѣвицамъ, много чести — всѣ эти хорошенькія вещицы — произведеніе вашихъ искусныхъ ручекъ — дѣйствительно прелестны. Но что мнѣ особенно понравилось, такъ это угощеніе малютокъ, — такая хорошенькая сельская картина, въ этомъ прекрасномъ старомъ фруктовомъ саду, эти веселые ребятишки и — гмъ, гмъ, — эта — гмъ, гмъ, — хорошенькая дѣвица, которая помогала ихъ угощать чаемъ; все вмѣстѣ представляло прелестную картину. Баронетъ запнулся въ концѣ этой фразы.

— Я полагаю, что вы говорите о дочери м-ра Керью, сказала презрительно миссъ Ванкортъ. — Черезъ-чуръ смѣлая молодая особа. Мы съ сестрой прежде были довольно хороши съ ней пока это было возможно. Но послѣднее время ходили о ней нѣсколько неблагопріятные слухи.

— Неблагопріятные слухи! повторилъ сэръ Обри: въ какомъ же родѣ эти слухи?

— Пожалуйста, сэръ Обри, оставимъ этотъ разговоръ, отвѣта миссъ Ванкортъ, чопорно сжимая губы.

— Мнѣ очень жаль, что деревенскія сплетни не щадятъ такого невиннаго существа, сказалъ баронетъ, потому что не требуется даже особенно глубокаго знанія человѣческой природы, чтобъ прочитать невинность на этомъ прелестномъ личикѣ.

Миссъ Ванкортъ вздохнула слегка, но не отвѣчала ни слова.

Едва-ли стоило распространяться о нравственности Сильвіи съ этимъ пожилымъ баронетомъ, который очевидно восхищался ея красотой. Да и многое ли могла сказать миссъ Ванкортъ въ обвиненіе этой дѣвушки, еслибы ее попросили откровенно высказаться на ея счетъ! Она только слышала отъ кого-то, въ свою очередь слышавшаго отъ кого-то другого, что Сильвію Керью видали гуляющей съ Эдмондомъ Стенденомъ поздно вечеромъ. Да и это могло показаться сэру Обри Перріаму недостаточнымъ поводомъ къ осужденію сельской красавицы.

Въ эту минуту м-ръ Ванкортъ вышелъ изъ конторы м-ра Спильби и избавилъ дочь отъ необходимости дальнѣйшихъ объясненій.

— Какъ ваше здоровье, сэръ Обри? какая прекрасная погода для хлѣбовъ! Я очень радъ заявить вамъ, что нашъ маленькій праздникъ, который вы были столь добры почтить своимъ присутствіемъ, увѣнчался положительнымъ успѣхомъ. Базаръ доставилъ намъ приблизительно около восьмидесяти фунтовъ. Это, вмѣстѣ съ прежними сборами, составляетъ около трехсотъ фунтовъ. Такъ что года черезъ два, если дѣла пойдутъ успѣшно, мы можемъ разсчитывать почти на тысячу, и къ тому времени, конечно, можемъ начать наши работы. Старое зданіе можетъ еще пока послужить года два.

— Я увѣрена, папа, что оно послужитъ еще съ полстолѣтія, презрительно замѣтила миссъ Ванкортъ. — Я рѣшительно не понимаю, куда вы торопитесь съ постройкой новыхъ школъ. Это навѣрное окончится долгомъ, который придется вамъ же уплачивать.

— Надо надѣяться, что прихожане м-ра Ванкорта будутъ настолько щедры, что не допустятъ подобной несправедливости, казалъ сэръ Обри, съ видомъ, показывавшимъ его собственную готовностъ оказать ему помощь.

Однакожъ, всеобщая молва въ Гедингемѣ, Суанфордѣ и въ сосѣднихъ приходахъ утверждала, что сэръ Обри Перріамъ очень скупъ, и что если существовало въ мірѣ что-нибудь для него ненавистное, то это именно денежныя пожертвованія. Низкія сплетни заходили даже такъ далеко, что гласили — будто, вопреки изяществу его манеръ, одежды и домашней обстановки, сэръ Обри былъ почти скрягой. Онъ не откладывалъ денегъ въ желѣзные несгораемые ящики, онъ не зарывалъ ихъ въ землю; но пересчитывалъ ихъ отъ времени до времени съ глубокимъ вниманіемъ, и весьма трудно было изобличить его въ ихъ растратѣ.

— Я быть можетъ слишкомъ поторопился, сказалъ викарій, такъ какъ пока у меня всего триста фунтовъ въ рукахъ, но я пригласилъ Спильби пріѣхать ныньче вечеромъ, чтобъ осмотрѣть старое мѣсто, и подать свое мнѣніе о томъ, какого рода зданіе всего болѣе пристало къ мѣстности. Конечно, оно должно быть въ готическомъ вкусѣ.

Сэръ Обри казался необыкновенно заинтересованнымъ.

— Какъ, Спильби долженъ осмотрѣть вашъ школьный домъ сегодня вечеромъ? сказалъ онъ. Мнѣ бы очень хотѣлось слышать его мнѣніе. Спильби способный малый.

Сэръ Обри всегда всѣхъ расхваливалъ. Это ему ничего не стоило, и вообще доставляло всѣмъ удовольствіе.

— Если бы вы намъ сдѣлали честь отобѣдать у насъ, сэръ Обри, радушно произнесъ м-ръ Ванкортъ, но внезапно остановился, озадаченный строгимъ взглядомъ своей дочери, означавшимъ, что домашній обѣдъ въ викаріатѣ не довольно хорошъ, чтобъ врасплохъ угощать имъ такую особу, какъ сэръ Обри. Но мужчины такъ несообразительны!

«Вотъ пришла фантазія папашѣ приглашать къ себѣ сэра Обри, когда у насъ нѣтъ ничего, кромѣ супа и холодной передней части баранины», подумала въ негодованіи миссъ Ванкортъ.

Должно быть сэръ Обри понялъ причину неоконченной фразы, потому что поспѣшилъ отклонить приглашеніе викарія.

— Вы очень добры, отвѣчалъ онъ, — но меня братъ будетъ ждать къ обѣду. Я долженъ вернуться домой, и пріѣду въ Гедингемъ тотчасъ послѣ обѣда. Въ какое время вы ожидаете Спильби?

— Около половины восьмого.

— Такъ задержите его до половины девятаго. Я къ этому времени пріѣду; прощайте, миссъ Ванкортъ; до свиданія, викарій, и баронетъ слегка дотронулся поводомъ до бархатной шлеѣ своего гнѣдого коня, и поѣхалъ крупной рысью.

ГЛАВА XII.
Интересъ сэра Обри растетъ.

Солнце освѣтило прощальнымъ красноватымъ лучомъ тисовыя и кипарисныя деревья на кладбищѣ, когда сэръ Обри Перріамъ отворилъ калитку у сада школьнаго дома. Онъ оставилъ свою лошадь въ гостинницѣ, хозяинъ и прислуга которой были не мало изумлены, увидѣвъ владѣльца замка въ такой поздній часъ. Наружность его выражала благосклонность, казалось, онъ собирался облагодѣтельствовать Гедингемъ.

— Невольно переносишься въ былыя времена, сэръ Обри, когда видишь васъ среди насъ — неопредѣленно замѣтилъ трактирщикъ. И дѣйствительно, врядъ-ли кто помнилъ такія времена, когда бы сэръ Обри часто навѣдывался въ Гедингемъ.

— Я пріѣхалъ повидаться съ архитекторомъ, который долженъ составить планъ новаго школьнаго дома, сказалъ баронетъ снисходительно.

— Боже милостивый, да! нашъ викарій такой дѣятельный человѣкъ, вѣчно что-нибудь да затѣваетъ, отвѣчалъ м-ръ Барфордъ. Онъ охотно предпочелъ бы болѣе вялаго викарія, который не такъ часто посягалъ бы на его карманъ.

Улучшенія, вводимыя м-ромъ Ванкортомъ, ложились тяжкимъ бременемъ на Гедингемъ… Но вѣдь за то велика была и честь жить въ мѣстечкѣ, которое такъ преуспѣвало на пути прогресса. М-ръ Ванкортъ толковалъ даже о передѣлкахъ въ церкви, объ уничтоженіи галереи, въ которой цѣлыя поколѣнія Гедингемскихъ обывателей внимали въ тихой дремотѣ снотворнымъ вечернимъ проповѣдямъ, и о какихъ-то необыкновенныхъ украшеніяхъ для алтаря и придѣловъ. Но жители Гедингема ревностно противились такимъ нововведеніямъ. Имъ была дорога церковь въ томъ видѣ, въ какомъ она служила предкамъ, — говорили они сентиментально; но еще дороже имъ были ихъ денежки, — о послѣднемъ они, конечно, умалчивали. М-ръ Ванкортъ и архитекторъ уже съ полчаса какъ мѣрили пространство, обсуждали и соображали будущую постройку. Сэръ Обри услыхалъ ихъ голоса въ то время, какъ отворялъ калитку и входилъ въ садъ школьнаго учителя, но не торопился подойти къ нимъ. Онъ медленно шелъ по узкой дорожкѣ, любуясь безъискусственнымъ сочетаніемъ цвѣтамъ и овощей, спутавшихся между собою. Гвоздика и Иванъ-да Марья окаймлялись густыми буксами, которые привольно разрослись за послѣднія сорокъ лѣтъ; высокія штокъ-розы заслоняли собою капусту и бобы раскидистыми кустарниками розъ. Для человѣка, проживавшаго половину года въ Парижѣ, этотъ сельскій садъ имѣлъ свою прелесть.

— Что ни говори, а нѣтъ мѣста на свѣтѣ лучше Англія, сказалъ онъ про себя, и нѣтъ женщинъ красивѣе англичанокъ. Гдѣ на континентѣ встрѣтишь такую свѣжесть лица, какъ у этой дѣвушки?

Онъ засталъ м-ра Ванкорта и архитектора расхаживающими по зеленой лужайкѣ передъ пріемной м-ра Керью. Сильвія сидѣла у раскрытыхъ дверей, слѣдя за ними между дѣломъ. Художникъ не могъ пожелать болѣе прелестнаго зрѣлища, какъ эта дѣвушка, выдѣлявшаяся въ сумеречномъ полусвѣтѣ.

Отецъ ея помѣстился у двери, куря свою вечернюю трубку.

Сэръ Обри кивнулъ головой викарію и м-ру Спильби, и прямо направился къ двери, гдѣ снявъ шляпу, пожелалъ добраго вечера миссъ Керью.

Молодая дѣвушка слегка вздрогнула при первомъ его появленіи, и хорошенькое личико ея зарумянилось. Что могло привести его сюда въ этотъ вечеръ… въ тотъ самый вечеръ, когда бѣдный Эдмондъ пустился въ свое скучное путешествіе и былъ уже на пути въ Соутгемптонъ.

Сэръ Обри замѣтилъ ея смущеніе и остался имъ очень доволенъ. Нѣкоторыя знакомыя ему дамы считали его уже за старика. Ему было очень пріятно убѣдиться, что отъ его прихода сердце сильно забилось у этого очаровательнаго созданія.

— Я надѣюсь, что вчерашнія хлопоты не очень утомили васъ, сказалъ онъ любезно.

Школьный учитель отложилъ въ сторону свою трубку и нанесъ изъ дому стулъ.

— Я нисколько не устала, благодарю васъ, сэръ Обри, отвѣчала дѣвушка, улыбаясь на его вопросъ и сіяя молодостью и здоровьемъ. — Я право и не знаю, что такое усталость. Я объясняю это тѣмъ, что никогда не ѣзжу въ экипажахъ.

— Я бы завтра же заперъ свои конюшни и распустилъ своихъ конюховъ, если бы могъ разсчитывать на такое же преимущество, сказалъ сэръ Обри, слегка вздыхая и опускаясь на стулъ, который подалъ ему Джемсъ Керью.

Онъ поблагодарилъ школьнаго учителя за его любезность учтивымъ наклоненіемъ головы.

— Я полагаю, что этотъ джентльменъ вашъ отецъ? сказалъ онъ Сильвіи вопросительно.

— Да, сэръ Обри.

— Очень радъ съ вами познакомиться, м-ръ Керью, промолвилъ баронетъ снисходительно. — Вчера я не видалъ васъ въ саду.

— Нѣтъ, сэръ Обри. Дѣтскій праздникъ единственный день, въ который я пользуюсь отдыхомъ. А такъ какъ я не особенно крѣпкаго здоровья, то и предоставляю болѣе молодымъ и веселымъ людямъ забавлять дѣтей. Я даже думаю, что мое присутствіе заставило бы ихъ по привычкѣ выкрикивать свои таблицы умноженія.

— Очень вѣроятно, сказалъ сэръ Обри, смѣясь тѣмъ легкимъ машинальнымъ смѣхомъ, привычка къ которому пріобрѣтается въ хорошемъ обществѣ.

— Вполнѣ справедливо, м-ръ Керью. А эта молодая дѣвушка ваша младшая дочь?

— Это моя единственная дочь, сэръ Обри, мое единственное дитя.

— Вотъ какъ! Вы, я думаю, очень ее любите?

Джемсъ Керью посмотрѣлъ на дочь съ недоумѣніемъ, сознавая, что ему слѣдовало бы сказать что-нибудь нѣжное — дать волю душевному порыву, какого можно было ожидать отъ отца единственнаго дѣтища. Но ни отецъ, ни дочь не привыкли къ сердечнымъ изліяніямъ, и у м-ра Керью не оказалось на-готовѣ необходимыхъ для того словъ.

— Мы очень хорошо съ нею ладимъ, сказалъ онъ, стараясь изъ всѣхъ силъ принять нѣжный тонъ: но я опасаюсь, что она порядочно скучаетъ при нашемъ образѣ жизни.

— Ваша рѣчь отличается такимъ изяществомъ, какого я едва ли могъ ожидать отъ…

— Отъ Гедингемскаго школьнаго учителя, подхватилъ м-ръ Керью. Не знаю, можетъ быть… хотя я очень отсталъ отъ новаго поколѣнія народныхъ учителей, которые должны совмѣщать въ себѣ всѣ отрасли знанія. Я же пріѣхалъ въ Гедингемъ въ доброе старое время, когда отъ сельскаго учителя требовалось только умѣніе правильно читать и четко писать.

М-ръ Керью могъ бы еще прибавить, что въ то блаженное время свидѣтельство о нравственности не такъ строго разсматривалось, какъ ныньче.

— А вы уже такъ давно въ Гедингемѣ, спросилъ сэръ Обри.

— Пятнадцать лѣтъ.

— Вы удивляете меня; съ вашимъ образованіемъ вы могли бы, мнѣ кажется, давно найти себѣ лучшее мѣсто.

Сильвія не могла подавить вздоха нетерпѣнія. Мысль баронета такъ часто высказывалась ею.

— Папашѣ совсѣмъ чуждо честолюбіе, сказала она.

— Нѣтъ, я не честолюбивъ. Немногое нужно человѣку на землѣ, да и въ этомъ немногомъ нуждается онъ не долго. И стоитъ ли портить тотъ краткій мигъ, въ который онъ можетъ наслаждаться малымъ, безплодными стараніями добиться большаго. «Боги ни въ чемъ не нуждаются», говорили греки, «и человѣкъ, у котораго потребности ограничены, приближается къ богамъ». Я умѣю обуздывать свои желанія еще лучше, чѣмъ учить сельскихъ ребятишекъ, и, какъ примѣрный пастырь Гольдсмита, чувствую себя богаче богачей съ моимъ годовымъ доходомъ въ сорокъ фунтовъ.

М-ръ Керью могъ бы еще прибавить, что вопреки сходству съ идеальнымъ пастыремъ, онъ тратилъ свои сорокъ фунтовъ исключительно на свою персону, и потому ему хватало этихъ денегъ.

— Я преклоняюсь передъ вашими философскими взглядами, сэръ, проговорилъ одобрительно баронетъ. Если бы на свѣтѣ было больше людей съ вашимъ образомъ мысли, то меньше было бы революцій. Однако-жъ, ради вашей дочери нельзя не пожалѣть, что вы удовольствовались положеніемъ, которое такъ значительно ниже вашихъ способностей.

Сильвія опять вздохнула.

— О, папа никогда обо мнѣ не думаетъ. Пока у него есть даровая прислуга, онъ вполнѣ доволенъ.

Эти слова были очень нелюбезны, и будь они произнесены менѣе красивыми устами, то показались бы непочтительными. Но сэръ Обри любовался устами и не взвѣшивалъ словъ, выходившихъ изъ нихъ. Онъ думалъ, какъ мила и умна эта дѣвушка, и какъ жаль, что она заживо похоронена въ этой глуши; обстановка ея, конечно, мила и идиллична, если посмотрѣть на нее, какъ на картинку, въ лѣтнія сумерки, но она недостойна такой красавицы.

Онъ поспѣшно всталъ, и направился черезъ лужайку къ викарію и м-ру Спильби, которые стояли прислонясь въ оградѣ и горячо бесѣдовали. Архитекторъ держалъ въ рукѣ карандашъ и записную книжку.

«Въ моемъ положеніи человѣкъ не можетъ позволять себѣ глупостей», подумалъ баронетъ.

Перріамскій замокъ со всѣми его угодьями висѣлъ на его шеѣ, какъ жерновъ, котораго онъ не могъ стряхнуть.

«Будь я юношей, я могъ бы подурачиться и жениться на этой дѣвушкѣ», размышлялъ онъ.

Между тѣмъ, со стороны молодого человѣка, который только-что начинаетъ жить, такой поступокъ былъ бы гораздо рискованнѣе, чѣмъ для человѣка въ возрастѣ сэра Обри, который прожилъ уже лучшую часть своей жизни, и, конечно, вправѣ думать о томъ, какъ бы ему скрасить остатокъ дней своихъ. Никогда, быть можетъ, не было человѣка болѣе свободнаго въ своихъ дѣйствіяхъ, чѣмъ сэръ Обри. У него не было близкихъ родственниковъ, за исключеніемъ брата, безвреднаго чудака, м-ра Перріама, который вдобавокъ слылъ за человѣка слегка тронутаго въ умѣ. Для него положительно не существовало никакихъ препятствій къ удовлетворенію его желаній, кромѣ личныхъ предразсудковъ. Но послѣднія были очень сильны. У него было преувеличенное понятіе о своемъ собственномъ достоинствѣ, о значеніи его въ большомъ свѣтѣ. Онъ никогда ни въ чемъ не конкуррировалъ съ другими, а потому никогда и не испытывалъ неудачъ. Въ жизни съ нимъ не случалось ничего такого, что бы могло умалить его вѣру въ самого себя.

Въ молодости онъ былъ обрученъ съ дочерью одного герцога. Герцогъ былъ бѣденъ, но принадлежалъ въ высшей аристократіи Англіи. Молодая дѣвушка, леди Гуннивера, умерла за мѣсяцъ до дня, назначеннаго для свадьбы, и ударъ этотъ тяжело обрушился на Обри Перріамъ. Портретъ его невѣсты все еще висѣлъ въ его кабинетѣ въ Перріамѣ, и онъ не могъ взглянуть на него безъ глубокаго вздоха сожалѣнія.

Это разочарованіе, или скорѣе воспоминаніе объ этомъ разочарованіи, потому что оно давно уже перешло въ область воспоминанія, заставило сэра Обри оставаться холостякомъ. Къ воспоминанію о томъ, что его Гуннивера была милѣйшимъ созданіемъ, всегда примѣшивалась мысль, что она тоже была дочерью одного изъ древнѣйшихъ герцоговъ Англіи. Онъ встрѣчалъ безчисленное множество хорошенькихъ и пріятныхъ женщинъ, которыя охотно согласились бы сдѣлаться леди Перріамъ; но ни одна не была достойна занять мѣсто, предназначавшееся Гунниверѣ. Онѣ могли оживить его очагъ всѣми радостями семейной жизни; но онѣ не могли дать въ дѣдушки его дѣтямъ герцога. Сэръ Обри принялъ этотъ фактъ къ сердцу, и остался xолостымъ.

Но на всякой жизненной тропѣ кроется змѣя. Сэръ Обри имѣлъ артистическіе вкусы. У него была своя мечта, свой идеалъ чистой красоты, котораго онъ никогда не надѣялся встрѣтить иначе, какъ на картинахъ своего любимца Тиціана. И вдругъ, передъ нимъ во-очію предстала его художественная мечта, идеалъ женской красоты, который воспѣвали поэты и живописали художники во всѣ вѣка. Онъ встрѣтилъ этотъ идеалъ здѣсь, въ деревнѣ Гедингемъ — въ своихъ собственныхъ владѣніяхъ, — лишь въ нѣсколькихъ миляхъ отъ своего дома. Онъ учтиво выслушивалъ мнѣнія м-ра Спильби о новомъ школьномъ домѣ. М-ръ Спильби полагалъ, что настоящее зданіе до того обветшало, состарѣлось, что едва-ли продержится еще съ мѣсяцъ.

— Оно врядъ ли могло защищать отъ непогоды за эти послѣднія десять лѣтъ, сказалъ м-ръ Спильби съ глубокимъ презрѣніемъ, и для меня непостижимо, какъ еще могли держаться эти почтенныя, ветхія стѣны.

— Я боюсь, Спильби, что имъ придется простоять еще годикъ-другой, сказалъ викарій. Но вы можете представить намъ свою смѣту, когда хотите. Намъ легче будетъ разсчитать свое средства, имѣя ее въ рукахъ.

Сэръ Обри выказывалъ большой интересъ, и когда м-ръ Спильби ушелъ за своимъ кабріолетомъ въ гостинницу, чтобы вернуться въ Монкгемптонъ, баронетъ все еще мѣшкалъ, и за этотъ разъ не отклонилъ предложенія викарія роспить бутылочку кларету. Домъ викарія стоялъ по-ту сторону кладбища. Имъ пришлось пройти, подъ сѣнью мрачныхъ кипарисовъ, пріютившихъ Эдмонда и Сильвію въ моментъ прощанія ихъ, другую болѣе открытую часть сельскаго кладбища, и они очутились передъ внушительными на видъ окнами солиднаго жилища викарія. Низш стѣна отдѣляла его садъ отъ мѣста, усѣяннаго могилами. Кусты георгинъ и арки, обвитыя розами, красиво выглядывали изъ-за дерноваго вала, а изъ-за поросшихъ мхомъ надгробныхъ памятниковъ привѣтливо выглядывали освѣщенныя окна гостинной Ванкортовъ. Обручи отъ крокета, разбросанные мячики и молоточки еще валялись на лугу.

— Вашъ школьный учитель довольно оригинальный человѣкъ, сказалъ баронетъ, пока они проходили по кладбищу, — человѣкъ, повидимому, знававшій лучшіе дни. Извѣстно-ли вамъ что-нибудь изъ его прошлаго?

— Ничего ровно. Вѣдь онъ поселился здѣсь еще до меня.

— Я удивляюсь, какимъ образомъ онъ попалъ на это мѣсто. Но говору онъ не похожъ на жителя западныхъ провинцій.

— Между тѣмъ, Керью — фамилія изъ западныхъ провинцй.

— Да, и очень хорошая фамилія. Я неоднократно пьггался разузнать, къ какимъ Керью онъ принадлежитъ. Но онъ ужасю скрытенъ… отъ него ничего не добьешься. Онъ, во всякомъ случаѣ, непріятный человѣкъ, но несомнѣнно хорошій учитель.

— Какое получаетъ онъ жалованье?

— Сорокъ фунтовъ въ годъ, отопленіе, освѣщеніе и квартиру.

— Бѣдняга! Но онъ по разговору совершенный джентльменъ. И дочка его очень интересна. Вы ее хорошо знаете?

— Она расцвѣла на моихъ глазахъ. Ей было приблизительно двѣнадцать лѣтъ, когда я здѣсь поселился.

— Она, повидимому, очень мила, вообще кажется хорошей дѣвушкой.

— Какъ большинство молодыхъ дѣвушекъ, сказалъ викарій тономъ, который показывалъ, что онъ вообще не высокаго мнѣнія о молодыхъ дѣвушкахъ. — Дочери мои говорятъ, что она тщеславна, но такъ какъ я нахожу, что онѣ сами не свободны отъ этой женской слабости, то и не придаю большого вѣса этому обвиненію. Такая красивая дѣвушка, какъ Сильвія, не можетъ ничего не знать о своей красотѣ.

Ни слова не сказалъ викарій о сельскихъ сплетняхъ или о томъ, что доброе имя ея пострадало. Сэръ Обри былъ этимъ очень доволенъ. Но сталъ разспрашивать дальше.

— Ваша дочь упоминала ныньче вечеромъ о какихъ-то неблагопріятныхъ слухахъ, помѣшавшихъ ей продолжать прежнія дружескія сношенія съ миссъ Керью, сказалъ онъ. — Вы но слыхали, какого рода эти слухи?

— Слухи! воскликнулъ викарій, почти съ гнѣвомъ. Гедингемъ наполненъ слухами! Самый воздухъ ими пропитанъ! Если вы выйдете изъ дому поздно вечеромъ, васъ ожидаетъ сплетня! Если вы предпримете до завтрака непривычную прогулку — новая сплетня! Если гость отобѣдаетъ у васъ — опять сплетня! Вы даже не можете пообѣдать у себя дома въ одиночествѣ, чтобъ не возбудить толковъ. Вы кушаете курицу, когда другіе ѣдятъ говядину, значить, вы необыкновенно кутите! За обѣдомъ у васъ холодный филей съ салатомъ — вы скряга! У меня не хватаетъ терпѣнія выслушивать разносчиковъ деревенскихъ сплетенъ, и моя ненависть къ ихъ болтовнѣ такъ извѣстна, что очень немногіе изъ нихъ осмѣливаются попадаться мнѣ на пути. Что же касается до Сильвіи Керью, я знаю ее съ дѣтства, и никогда не имѣлъ причины дурно отзываться о ней.

Сэръ Обри былъ очень доволенъ. Собственно нельзя было предполагать, что бы мысли. или мнѣнія людей объ этой деревенской красавицѣ могли имѣть какую-нибудь цѣну въ его глазахъ: однакожъ, въ глубинѣ души онъ былъ теперь очень счастливъ.

ГЛАВА XIII.
Незванная гостья.

Въ то время, какъ баронетъ любезничалъ въ гостинной викаріата и прикидывался, будто принимаетъ простой медокъ м-ра Ваинорта за тонкій шато-марго, прелюбопытная сцена происходила въ пріемной школьнаго дома — сцена выдѣлявшаяся, по своей драматичности, изъ обычнаго строя жизни м-ра Керью, установленнаго имъ со времени его переселенія въ Гедингемъ.

Наступила уже темная, бевзвѣздная ночь, когда школьный учитель опустилъ пггору и усѣлся за маленькій столикъ читать газету при свѣтѣ двухъ свѣчей, изъ вторыхъ вторая зажигалась лишь на время итого чтенія. При незначительности содержанія м-ра Керью, довольно важнымъ вопросомъ было: горитъ ли у него одна свѣча или двѣ; и поэтому, когда онъ складывалъ и клалъ въ сторону свою газету, Сильвія была обязана тушить вторую свѣчу.

Интересъ къ чтенію газетъ нѣсколько удивлялъ въ человѣкѣ, чуждавшемся людского общества, какъ м-ръ Керью. Онъ мало интересовался книгами вообще, хотя прочелъ ихъ много въ извѣстную пору своей жизни. Но газетами онъ просто упивался, слѣдя за карьерой общественныхъ дѣятелей, въ особенности же изъ коммерческаго міра, и тщательно отмѣчая каждый шагъ ихъ на пути житейскихъ успѣховъ. Сильвіи часто случалось замѣчать, какъ онъ откладывалъ нумеръ газеты въ сторону съ раздирающимъ душу вздохомъ, который можно лишь сравнить со вздохами, вырывавшимися у грѣшниковъ въ преисподней, при видѣ удаляющихся свѣтлыхъ призраковъ Данта и Виргалія, по исчезновеніи которыхъ все снова погружалось во мракъ. Несмотря на его долгое пребываніе въ этомъ мирномъ уединеніи, у него, очевидно, сохранились нѣкоторыя стремленія, и въ груди его все еще тлѣлъ неугасимый огонь страстей. Иногда онъ давалъ волю своему раздраженію и награждалъ Сильвію безконечною проповѣдью о превратностяхъ судьбы и непрочности благъ земныхъ. Но онъ разсматривалъ этотъ вопросъ не съ религіозной точки зрѣнія, и не въ упованіи на загробную жизнь совѣтовалъ онъ дочери искать утѣшенія. Онъ смотрѣлъ на предметъ съ чисто-внѣшней стороны, и поучалъ ее, что жизнь человѣческая есть сплетеніе противорѣчій, гдѣ остаются въ выигрышѣ лишь тѣ немногіе предпріимчивые люди, которые вдуть на проломъ. Эти избранники и господствуютъ надъ всеобщимъ хаосомъ, и одни пользуются благами жизни. Для массы же — жизнь представляетъ безнадежную путаницу.

Сильвія внимательно слушала и соглашалась съ проповѣдникомъ. Она всегда была готова обвинять порядокъ вещей, обрекшій ее носить полинялыя платья и шляпы домашняго издѣлія. Она не вполнѣ сознавала, чья тутъ вина; судьбу или общества, но чувствовала тутъ что-то неладное, и жизнь казалась ей неразрѣшимой загадкой.

Въ этотъ вечеръ, однакожъ, м-ръ Керью былъ необыкновенно оживленъ и, опуская стору, насвистывалъ итальянскую мелодію — память тѣхъ дней, когда онъ посѣщалъ оперу.

— Спѣла бы ты мнѣ пѣсенку, Сильвія, сказалъ онъ, пока я выкурю другую трубочку.

Дѣвушка повиновалась и сѣла за фортепіано, но такъ какъ мысли ея летѣли вслѣдъ за Эдмондомъ Стенденомъ, то изъ своего скуднаго репертуара она выбрала самую грустную мелодію. «По всей вѣроятности, въ эту пору, бѣдный путникъ находится въ Соутгемптонѣ», думала она, «и блуждаетъ по освѣщеннымъ улицамъ незнакомаго города, печальный и одинокій, тоскуя обо мнѣ». И такъ запѣла она печальную пѣсенку сэра Вальтеръ-Скотта, наложенную на грустную мелодію:

The heath this night must be my bed

The bracken curtain for my head,

My lullaby the warder’s trade,

Far, far from lore and thee, Mary.

То-morrow eve, more stilly laid,

My couch may be my bloody plaid,

My vesper-song, thy wail, sweet maid.

It will not waken me, Mary ^l).

¹) "Степь нынѣшней ночью будетъ мнѣ постелью, папоротники — покрываломъ, колыбельною пѣснью — шаги ночного сторожа, вдали отъ тебя и твоей любви, Мэри.

«Завтра же вечеромъ, я буду спать еще непробуднѣе, кровавый плащъ послужить мнѣ быть можетъ вмѣсто постели, вечерней пѣснью будетъ твой стонъ, но онъ не пробудитъ меня, Мэри».

М-ръ Керью не обратилъ большого вниманіи на пѣсню. Пріятный, грустный напѣвъ ласкалъ его слухъ, въ то время какъ онъ, покуривая, былъ погруженъ въ свои мечты, преисполненныя самыхъ сладкихъ надеждъ.

Онъ говорилъ себѣ, что его дочь одержала блистательную побѣду. По всей очевидности, сэръ Обри Перріамъ былъ сильно пораженъ ея замѣчательной красотой. Нѣкоторые взгляды и интонація его голоса не оставляли въ томъ сомнѣнія. Къ тому же, какъ объяснить появленіе баронета у нихъ въ тотъ вечеръ? Мнимый интересъ къ постройкѣ новой школы былъ самымъ пустымъ предлогомъ. Ясно, что сэръ Обри пріѣхалъ, чтобъ увидѣть Сильвію, и ни для чего иного.

Конечно, восхищеніе сэра Обри могло ни къ чему не повести. Да и по всей вѣроятности оно ни къ чему не поведетъ. Кахъ допустить предположеніе, чтобы человѣкъ съ состояніемъ и высокимъ общественнымъ положеніемъ, прожившій въ одиночествѣ до пятидесяти или шестидесяти лѣтъ, и сумѣвшій обойти всѣ ловушки, которыя, вѣроятно, разставлялись на пути его жизни, увлекся сельской красавицей!

— «Люди бываютъ обыкновенно рабами того общества, въ которомъ живутъ, и нельзя ожидать, чтобъ этотъ человѣкъ нашелъ смѣлость поставить на своемъ, раздумывалъ про себя м-ръ Керью. Сколько бы онъ ни любовался моей дочерью, у него хватитъ стойкости отвернуться отъ насъ во-время и позабыть ее».

Сильвія разсказала отцу о маленькомъ эпизодѣ во фруктовомъ саду; о томъ, какъ она во время игры въ жмурки поймала сэра Обри Перріама, и какъ потомъ объ поцѣловалъ ея руку, какъ истый рыцарь старой школы. Вѣрность Эдмонду нисколько не мѣшала ей быть польщенной такимъ поклоненіемъ передъ ея красотой. Между тѣмъ она строго бы осудила Эдмонда, еслибы онъ осмѣлился кѣмъ-либо любоваться, кромѣ нея.

Но въ этотъ вечеръ, во время пѣнія, ея мысли невольно переходили отъ Эдмонда къ баронету, и она недоумѣвала: «зачѣмъ онъ пріѣзжалъ къ нимъ сегодня, и не замѣтилъ ли кто изъ постороннихъ восхищенный взоръ его, когда онъ говорилъ съ ней. Бѣдный Эдмондъ! Если бы онъ былъ владѣльцемъ Перріамъ-Плеса, вмѣсто того, чтобъ находиться въ зависимости отъ каприза такой тиранической матери»!

— Послушай, Сильвія, сказалъ отецъ, докуривая трубку: у меня былъ сегодня откровенный разговоръ съ твоимъ возлюбленнымъ м-ромъ Стенденомъ. Ты, должно быть, повела свои дѣла еще хитрѣе, чѣмъ большинство женщинъ, потому что я могъ оставаться въ невѣдѣніи до самой послѣдней минуты.

— Что толку было говорить, папа, равнодушно отвѣчала дѣвушка, когда я была заранѣе увѣрена, что вы будете противъ насъ. Къ тому же мы еще очень недавно дали другъ другу слово.

— Дали другъ другу слово! воскликнулъ школьный учитель презрительно. Неужели ты серьезно собираешься выйти замужъ за этого нищаго?

— Конечно, я выйду замужъ за м-ра Стендена, съ твердостью отвѣчала Сильвія.

Она смотрѣла прямо отцу въ лицо: онъ видѣлъ вызовъ въ этомъ взглядѣ.

— Я полагалъ, что ты довольно натерпѣлась отъ бѣдности.

— Онъ будетъ для меня работать, возразила она, не спуская пристальнаго взгляда съ отца. Отецъ понялъ намекъ.

— Развѣ онъ сдѣлалъ какія-нибудь попытки спасти тебя отъ мрачной обстановки бѣдности?

— Эдмондъ станетъ самъ работать для меня, повторила дѣвушка. Отчего ему не устроить своихъ дѣлъ? Онъ молодъ и энергиченъ, и не будетъ сидѣть сложа руки, мирясь съ нищетой, какъ какой-нибудь жалкій колпакъ, надъ которымъ смѣется каждый лѣнивый мальчишка.

— Я не умѣю спорить съ бабами! презрительно воскликнулъ м-ръ Керью. Въ нихъ такая бездна глупости, что умъ человѣческій не можетъ унизиться до ихъ пониманія. Выходи замужъ за Эдмонда Стендена, если тебѣ угодно. Разгласи по всему Гедингему, что вы помолвлены; и если ты прозѣваешь самую блестящую будущность, какую только можетъ пожелать себѣ дѣвушка, и впослѣдствіи будешь съ мужемъ умирать съ голоду, то вини себя одну.

— Блестящую будущность! — повторила дѣвушка съ горькой усмѣшкой: какую блестящую будущность могу я ожидать здѣсь?

Она презрительнымъ взглядомъ окинула свою бѣдную обстановку и непріятно расхохоталась.

— А что бы ты отвѣтила на предложеніе сдѣлаться хозяйкой Перріамъ-Плэса?

Дѣвушка снова засмѣялась, но на этотъ разъ меньше горечи стлалось въ ея смѣхѣ.

— Бѣдный папа! сказала она съ состраданіемъ: можно ли быть настолько неразумнымъ, чтобъ придавать значеніе пустой любезности сэра Обри?

— Великія событія возникали изъ малыхъ причинъ, поучительно отвѣчалъ ея отецъ. Но если ты выйдешь замужъ за Эдмонда, то закроешь себѣ двери счастья навсегда.

Сильвія нетерпѣливо вздохнула.

— Пожалуйста не набивайте мнѣ голову такими глупостями, валѣ. Это положительно смущаетъ мое спокойствіе. Стать госпожей Перріамъ-Плэса! Какъ бы да не такъ! и это потому, что пожилой джентльменъ сказалъ мнѣ одинъ или два комплимента. Слыхалъ ли кто такую нелѣпость?

М-ръ Керью ничего не отвѣтивъ, и снова принялся за чтеніе газетъ. Сильвія перерыла свою рабочую корзинку, но не принималась за работу. Безразсудныя рѣчи отца очень взволновали ее. Она опять вздохнула, но глубже прежняго.

— Вы не знаете, папа, какъ добръ Эдмондъ, сказала она съ мольбой въ голосѣ: вы не знаете, какъ нѣжно, какъ искренно онъ любитъ меня.

— Но я знаю, что у него нѣтъ ни единаго шиллинга вѣрнаго дохода, отвѣчалъ отецъ: довольно съ меня и этого, чтобъ знать, годится ли этотъ человѣкъ въ мужья моей дочери.

— Желала бы и я, чтобъ онъ былъ богаче. Но вѣдь можетъ же м-съ Стенденъ когда-нибудь смягчиться, произнесла задумчиво Сильвія. Онъ такъ добръ, смѣлъ и искрененъ; и съ такой готовностью рѣшается пожертвовать своимъ наслѣдствомъ ради меня, какъ будто дѣло шло о завядшемъ цвѣткѣ.

— Что служитъ яснымъ доказательствомъ, что онъ набитый дуракъ, возразилъ отецъ, и что онъ никогда не будетъ имѣть никакого успѣха въ жизни.

— И это непреложная истина, папа? Однакожъ, если бы умные люди всегда пользовались успѣхомъ, то вамъ слѣдовало бы достичь лучшаго положенія.

— Я не претендую на умъ. Въ свое время я тоже былъ дуракомъ, — да и за это меня кругомъ одурачили… Послушай, прибавилъ онъ, встрепенувшись. Что это такое?

Послышался тихій стукъ въ наружную дверь, и это въ такую пору, когда посѣтители въ школьномъ домѣ были рѣдкостью. Небольшіе голландскіе часы въ кухнѣ пробили десять, часъ довольно поздній въ Гедингемѣ, время, когда мѣстные обыватели ложились сватъ, если у нихъ не собирались гости. Самые записные кутилы въ Гедингемѣ вставали изъ-за стола въ одиннадцать часовъ, и черезъ четверть часа сонъ смыкалъ ихъ очи.

У нервныхъ темпераментовъ всякая неожиданность, будь то хоть легкій стукъ въ наружную дверь, производитъ испугъ, а въ этотъ вечеръ нервы м-ра Керью были нѣсколько напряжены. Сознаніе, что баронетъ заинтересовался его дочерью, при всей своей призрачности, взволновало его.

Онъ подошелъ въ двери и осторожно отворилъ ее, какъ будто ожидая встрѣтиться лицомъ къ лицу съ ночнымъ воромъ въ маскѣ и съ фонаремъ въ рукѣ, или же съ современнымъ гарротёромъ. Но фигура, представшая передъ нимъ, никакъ не могла навести ужаса; то была чрезвычайно худощавая женщина, одѣтая въ платье, которое, несмотря на окружающій ее мракъ, казалось опрятнымъ, хотя сильно поношеннымъ.

— Что вамъ угодно? спросилъ онъ неособенно привѣтливо.

Ему отвѣтилъ такой тихій голосъ, что Сильвія, изъ всѣхъ силъ напрягавшая слухъ свой, услышала лишь неясный шопотъ. Хотя она не разслышала ничего опредѣленнаго, но поведеніе отца испугало ее. Онъ вздрогнулъ, отскочилъ назадъ съ подавленнымъ восклицаніемъ, потомъ опять нагнулся впередъ, какъ-бы желая разглядѣть лицо несвоевременной посѣтительницы.

— Подождите съ минутку, пробормоталъ онъ, и потомъ обратясь къ дочери, проговорилъ поспѣшно:

— Иди наверхъ въ свою комнату, Сильвія, и оставайся тамъ, пока я не позову тебя. Мнѣ нужно переговорить съ этой особой.

Сильвія взглянула на него, какъ-бы собираясь спросить о чемъ-то.

— Сказано тебѣ, иди. Я позову тебя, когда до мнѣ будешь нужна.

Сильвія повиновалась безпрекословно. Она захватила съ собой одну свѣчу, оставивъ комнату слабо-освѣщенною другой.

М-ръ Керью впустилъ въ этотъ полумракъ незнакомку, но пріемъ его не выражалъ искренняго гостепріимства, а скорѣе ту принужденность, съ какою человѣкъ впускаетъ къ себѣ исполнителя закона, являющагося лишить его свободы.

ГЛАВА XIV.
Загубленная жизнь.

Женщина вошла, нервнымъ, испуганнымъ взоромъ окидывая эту слабо-освѣщенную пріемную, будто опасаясь, не попала ли она въ западню, которая поглотитъ ее навѣки. Она осмотрѣла комнату съ любопытствомъ — съ удивленіемъ — и затѣмъ перенесла взглядъ свой на школьнаго учителя.

— Да, проговорилъ онъ, въ отвѣтъ на ея взглядъ. Перемѣна большая, не правда ли? Здѣсь нѣтъ роскоши, нечѣмъ польстить женскому тщеславію или гордости.

— Да, обстановка здѣсь очень бѣдна, нерѣшительно отвѣчала женщина, но я давно привыкла къ бѣдности.

Потомъ съ чувствомъ поглядѣла ему прямо въ лицо и сказала:

— Неужели у васъ не найдется ни одного добраго слова для меня, Карфордъ, послѣ столькихъ лѣтъ разлуки?

— Пожалуйста, не произносите этого имени, сказалъ онъ сердито. Здѣсь я извѣстенъ подъ именемъ Джемса Керью. Вы могли выслѣдить меня здѣсь только подъ этимъ именемъ.

— Не говорите, Джемсъ, что я выслѣживала васъ. Я никогда бы васъ не обезпокоила, еслибъ было хоть одно существо въ мірѣ, въ кому я могла обратиться въ моемъ безвыходномъ положеніи.

— А что, развѣ вы ихъ всѣхъ обобрали, всѣхъ разорили, тѣхъ франтовъ и поклонниковъ, которые только и клялись, что хорошенькой м-съ Карфордъ?

— Мнѣ нужно такъ немного, Джемсъ, умоляла бѣдная женщина, не отвѣчая на насмѣшки. Я прошу такой бездѣлицы.

— Я этому очень радъ, воскликнулъ м-ръ Керью, моя обстановка не можетъ возбуждать блестящихъ надеждъ. Неужели, сударыня, вамъ нужно объяснять, что все, чего я могъ добиться за все это время: это — куска хлѣба для себя и моего ребенка? Достаточно взглянуть, какъ я живу, чтобъ убѣдиться въ этомъ.

Онъ оглянулъ комнату съ невыразимымъ презрѣніемъ, между тѣмъ какъ женщина вглядывалась въ него своими впалыми, грустными глазами.

— Эта комната — дворецъ, Джемсъ, въ сравненіи съ тѣми трущобами, въ которыхъ я жила, сказала она въ отвѣтъ.

Она нерѣшительно, какъ-бы сомнѣваясь, не будутъ ли оспаривать ея право сидѣть въ этой комнатѣ, сѣла у стола, гдѣ мерцаніе единственной свѣчи озарило ея увядшее лицо.

Одного бѣглаго взгляда достаточно было, чтобы убѣдиться, что лицо это было нѣкогда очень красиво. Большіе каріе глаза, казавшіеся еще больше отъ худобы щекъ, не взирая на мрачное выраженіе, не вполнѣ еще утратили свой блескъ. Ни годы, ни горе не могли измѣнить нѣжныхъ очертаній лица, и совсѣмъ тѣмъ на немъ лежала печать изнеможенія и окончательнаго разрушенія. Никогда больше не заиграетъ краска или жизнь въ лицѣ этой увядшей красавицы. Для человѣка, видавшаго ее во цвѣтѣ лѣтъ, эта женщина могла показаться привидѣніемъ. Школьный учитель нѣсколько минутъ задумчиво вглядывался въ нее, потомъ отвернулся со вздохомъ. Такое разрушеніе тяжелѣе смерти.

Да! она когда-то была очень хороша собой! и лицо ея было поразительно похоже на другое лицо, цвѣтущее молодостью и красой. Эти глаза напоминали глаза Сильвіи, но только Сильвіи старухи. Эти нѣжныя черты лица были созданы по ея образу и подобію. Но ослѣпительный цвѣтъ лица, придававшій Сильвіи такое сходство съ картинами Тиціана, былъ навѣки утраченъ. Лицо этой женщины было блѣдно и совсѣмъ безцвѣтно. Волосы, въ безпорядкѣ падавшіе на ея строго очерченный лобъ, такъ же выцвѣли, какъ и поблекшія щеки. Если когда-нибудь призракъ красоты блуждалъ по землѣ, то онъ олицетворялся въ этой женщинѣ. То было привидѣніе, словно говорившее молодости и красотѣ: смотрите, какъ мимолетны ваши чары!

Самая одежда этой женщины повѣствовала о загубленной жизни.

Измятое сѣрое шелковое платье, протертое по швамъ, запятнанное и засаленное отъ времени, — жалкій оборвышъ шали, бывшей когда-то черною кружевною, но теперь походившей цвѣтомъ на траву Гайдъ-Парка въ концѣ жаркаго лѣта; шляпа, сшитая изъ обрѣзковъ, выброшенныхъ портнихой, перчатки — послѣдняя уступка цивилизаціи, ссѣвшіяся подъ вліяніемъ непогоды до того, что едва покрывали исхудалыя пальцы — все это свидѣтельствовало объ изысканной нищетѣ, достигшей своихъ крайнихъ предѣловъ.

— Какимъ образомъ вы отыскали меня? спросилъ м-ръ Керью, послѣ молчанія, во время котораго бѣдная женщина пристально и съ надеждой глядѣла ему въ лицо.

— М-ръ Майльсъ, кассиръ, однажды встрѣтился со мною въ Голборнѣ, и, видя мою бѣдность, спросилъ меня, почему я не обращаюсь къ вамъ. Онъ одинъ разъ увидалъ васъ здѣсь въ церкви, когда пріѣзжалъ на недѣлю въ здѣшнія мѣста для рыбной ловли. Онъ мнѣ говорилъ, что вы, повидимому, порядочно здѣсь устроились, и могли бы помочь мнѣ немного. Это случилось ровно три года тому назадъ. Но я не хотѣла прибѣгать къ вамъ, Джемсъ. Я знала, что не имѣю на то права. Я ждала, пока голодъ не заставилъ маня придти сюда.

— Голодъ! воскликнулъ школьный учитель. Если у васъ хватило денегъ на поѣздку сюда, то вы еще далеки отъ голодной смерти.

— На это требовалось лишь нѣсколько шиллинговъ. Я пріѣхала въ Монкгемптонъ на дешевомъ поѣздѣ. Я заняла полъ-соверена у моей квартирной хозяйки — доброй души, которая очень ко мнѣ снисходительна.

— Ваша пріятельница сдѣлала бы гораздо лучше, если бы приберегла деньги. Я не могу дать вамъ даже и десяти шиллинговъ. Боже милостивый! неужели нѣтъ во всей вселенной такого отдаленнаго уголка, гдѣ бы человѣкъ могъ скрыться отъ глазъ людскихъ? Подумаешь, — этотъ негодяй Майльсъ выслѣдилъ меня даже здѣсь!

— Онъ говорилъ о васъ съ большимъ участіемъ, Джемсъ.

— Чортъ побери его участіе! Какое право имѣлъ онъ произносятъ мое имя? А вамъ еще менѣе, чѣмъ кому-нибудь, имѣлъ онъ право называть меня!

— О, я знаю, что я не имѣла никакого права обращаться къ вамъ, сказала женщина съ уничиженной покорностью. Нѣтъ состраданія, нѣтъ прощенія, по крайней мѣрѣ на землѣ — для жены, которая разъ оскорбила своего мужа.

— Разъ оскорбила! воскликнулъ Джемсъ Керью съ глубокой горечью. Разъ оскорбила! Да вся жизнь ваша была лишь длиннымъ рядомъ оскорбленій для меня. Еслибъ дѣло шло только о вашей супружеской невѣрности, — есть люди, философія которыхъ настолько велика, что простирается до прощенія! Я не говорю вамъ, чтобъ я принадлежалъ въ ихъ числу; но очень возможно, что еслибы все ваше преступленіе заключалось только въ бѣгствѣ съ этимъ негодяемъ, я б могъ со временемъ отнестись къ вамъ снисходительнѣе.

Говорятъ, что черви топорщатся, когда на нихъ наступишь. Внезапный огонь вспыхнуть въ потухшихъ глазахъ м-съ Карфордъ; на губахъ ея выразилось глубочайшее презрѣніе.

— Мое преступленіе выручило васъ изъ бѣды, Джемсъ, сказала она спокойно. Если бы не это — вы сидѣли бы въ тюрьмѣ за мошенничество.

— Если бы не это! м-ру Моубрэ неловко было подвить преслѣдованію мужа обольщенной имъ женщины, мотовство которой было причиной его преступленія.

— Мое мотовство! О Джемсъ, не будьте во мнѣ несправедливы. Кто изъ насъ больше предавался тщеславію и роскоши, кто гордился своимъ хлѣбосольствомъ и былъ доволенъ жизнию лишь тогда, когда она представлялась непрерывнымъ праздникомъ? Кто былъ членомъ полдюжины клубовъ, когда достаточно было бы и одного? Кто присутствовалъ на всѣхъ скачкахъ, выигрывалъ и проигрывалъ деньги съ такой быстротой, что ошеломленная голова теряла счетъ выигрышамъ и проигрышамъ? Вы говорите о моемъ мотовствѣ! Что значить счетъ портнихи въ сравненіи съ пари въ таттерсалѣ, или цѣна случайной ложи въ оперу въ сравненіи съ неудачей на скачкахъ въ Крокфордсѣ? И какъ могла я предполагать, что мы живемъ свыше средствъ своихъ, когда я видѣла, что вы ни въ чемъ не отказываете себѣ для удовлетворенія своихъ фантазій. Я знала только, что вы директоръ большого торговаго дома, и знала, что вы получаете очень большое жалованье, и занимаете важную должность, которая перешла къ вамъ отъ отца. Вѣдь я была совсѣмъ неопытной дѣвочкой, когда вы женились на мнѣ, и не знала жизни. Неужели вы думаете, что я была бы такъ беззаботна, еслибы вы мнѣ открыли правду? еслибы вы только были откровенны и сознались, что мы стоимъ на краю погибели; что вы поддѣлали отчеты торговаго дома, и жили въ постоянномъ страхѣ, что все откроется?

— Сознаться вамъ!? воскликнулъ презрительно мужъ; сознаться передъ куклой, которая только и жила нарядами и своей красотой? Могъ ли искать я сердца у записной щеголихи? Нѣтъ, я предпочелъ довѣриться случайности, чѣмъ такой женѣ, какъ вы. Я думалъ, что я выпутаюсь изъ затруднительнаго положена. Недочетъ былъ значительный, но одинъ крупный выигрышъ на скачкахъ могъ поправить все дѣло. Я не терялъ надежды, стоя на краю пропасти, пока въ одинъ прекрасный день не пошелъ въ контору и не встрѣтилъ незнакомое лицо, ревизующее мои книги; возвратясь нѣсколькими часами позже домой, я открылъ, что жена моя бѣжала съ моимъ принципаломъ.

— Это преступное дѣйствіе спасло васъ отъ каторги, сказала женщина.

— Цѣною коего безчестія, отвѣчалъ школьный учитель. Въ ту же ночь я получилъ письмо отъ измѣнника — почетнаго гостя въ моемъ домѣ — невинной жертвы моего обмана, какъ я полагалъ, извѣщающаго меня, что я давно заподозрѣнъ въ поддѣлкѣ документовъ, которая теперь доказана съ математическою точностью по провѣркѣ книгъ. Письмо его, краткое и безъ подписи, увѣдомляло меня далѣе, что торговый домъ избавить меня отъ судебнаго преслѣдованія, съ условіемъ, чтобъ я удалился изъ коммерческаго міра, и отказался отъ всякихъ попытокъ получить кредитъ или занятія въ самомъ Лондонѣ. О женѣ, похищенной у меня, негодяй, писавшій это письмо, не говорилъ ни слова.

Наступило глубокое молчаніе — Джемсъ Керью умолкъ, утомись отъ сильнаго гнѣва, который онъ старался сдерживать во все время разговора.

— Что мнѣ оставалось дѣлать? Смиренно перенести свое безчестіе или преслѣдовать подлеца, похитившаго у меня жену? Еслибы я преслѣдовалъ его, еслибы я потребовалъ возстановленія чести оскорбленнаго супруга, онъ могъ уличить меня въ подлогѣ. Я поддѣлалъ его подпись на счетахъ изъ корыстныхъ цѣлей. Онъ могъ выдать меня, какъ поддѣлывателя чужихъ подписей. Я задерживалъ суммы, которыя должны были поступить къ нему. Онъ могъ обвинять меня въ воровствѣ. Напрасно сталъ бы я оправдываться желаніемъ пополнить растраченныя деньги при первой возможности — преступленіе было совершено.

Онъ опять умолкъ, запыхавшись, и отеръ капли пота со лба своего. Воспоминаніе объ этихъ дняхъ будило прежнія страсти.

— Я страшился участи преступника. Но я быль человѣкъ, а не червякъ. Итакъ, я послѣдовалъ за вами и вашимъ обольстителемъ, — и послѣ долгихъ поисковъ, нашелъ васъ въ Люцернѣ. Какъ могли такія преступныя души созерцать величіе природы! Моубре поступилъ благороднѣе, чѣмъ я отъ него ожидалъ. Мы дрались, и я ранилъ его. Оставивъ его на рукахъ лакея, въ маленькой рощѣ, отстоявшей въ какихъ-нибудь пятистахъ шагахъ отъ гостинницы, въ которой нашелъ васъ обоихъ, я возвратился въ Англію, блуждалъ нѣкоторое время безцѣльно, таская съ собой Сильвію, постоянно ожидая, что меня арестуютъ, я, наконецъ, добрался сюда безъ гроша. Я засталъ мѣсто школьнаго учителя незанятымъ; попросился на это мѣсто и въ непродолжительномъ времени получилъ его, безъ всякой рекомендаціи, благодаря манерамъ, которыя понравились моимъ покровителямъ. Вотъ и вся моя исторія. Ваша, безъ сомнѣнія, отличается большимъ разнообразіемъ.

— Ее разнообразили только печаль и раскаяніе, Джемсъ, отвѣчала жена, съ тяжелымъ вздохомъ. — Я не была такъ преступна, я не такъ глубоко пала, какъ вы думаете. Тяжесть моего грѣха обрушилась на меня со всею силою. Я тосковала по моемъ ребенкѣ. Я чувствовала угрызенія совѣсти за свой позоръ. Горе сдѣлало меня скучной собесѣдницей, и наступилъ тотъ день, когда я прочитала уныніе на лицѣ, которое до сихъ поръ только улыбалось мнѣ. Тогда я поняла, что наступилъ конецъ. Моя жертва никому не принесла счастія: ни мнѣ, ни человѣку, который все еще увѣрялъ меня въ своей любви. Мы еще проскитались по континенту, пока это ему не надоѣло, и онъ сталъ поговаривать о возвращеніи въ Англію. Мнѣ до смерти надоѣли шумные, чужіе города, но мысль о возвращеніи на родину приводила меня въ ужасъ. Придется встрѣчать знакомыхъ, которымъ исторія моя извѣстна. Я высказала ему свои опасенія, и онъ въ первый разъ отвѣтилъ мнѣ съ усмѣшкой: «Вамъ нечего бояться быть узнанной вашими друзьями; вы забываете, какъ вы измѣнились». Черезъ нѣсколько времени я взглянула на себя въ зеркало, и увидѣла, что онъ былъ правъ. Красота моя исчезла.

— Вскорѣ послѣ этого открытія, любовникъ вашъ бросилъ васъ, я полагаю, сказалъ м-ръ Керью.

— Нѣтъ, этотъ послѣдній позоръ миновалъ меня. Я сама его покинула. Я чувствовала, что цѣпь наша стала слишкомъ тяжела, и совѣсть, которую могло заглушать лишь сознаніе его любви, проснулась во мнѣ со всѣми своими мученіями. Я врядъ ли бы нашла въ себѣ столько мужества, чтобъ повѣдать свою печальную повѣсть пастырю нашей вѣры, но я знавала добраго старика-священника, служившаго обѣдню въ небольшой часовнѣ въ Тиролѣ, гдѣ мы путешествовали, и лицо этого старца обѣщало состраданіе. Я пошла къ нему и все ему разсказала. Онъ далъ мнѣ почувствовать, что если я хочу заслужить отпущеніе грѣховъ своихъ, то прежде всего должна покинуть грѣховную стезю. Я ему сказала, что теперь нахожусь безъ гроша, и желала бы отправиться въ одинъ изъ большихъ городовъ Германіи, гдѣ могла бы получить мѣсто гувернантки, или компаньонки въ путешествующемъ семействѣ; словомъ, мѣсто, гдѣ пригодилось бы мое знаніе иностранныхъ языковъ. Добрый старикъ ссудилъ меня нѣсколькими футами стерлинговъ, которыхъ хватило на проѣздъ въ Лейпцигъ и на первое время, пока я осмотрѣлась тамъ. Сначала судьба казалось благопріятствовала мнѣ, и я подумала, что небо отпустило мнѣ грѣхи мои. Я получила мѣсто въ одной школѣ, гдѣ должна была учить языкамъ англійскому, французскому и итальянскому. Содержаніе было небольшое, но я всего болѣе нуждалась въ пристанищѣ. Изъ моего небольшого жалованья мнѣ удалось уплатить долгъ свой доброму священнику и одѣться по-приличнѣе. Я пробыла въ школѣ три года и заслужила довѣріе начальства своею добросовѣстностью; все шло хорошо, до той несчастной минуты, когда одна изъ моихъ прежнихъ знакомыхъ, не разъ дѣлившая со мною ложу въ оперѣ и многія другія развлеченія, и завидовавшая моимъ брильянтамъ и кружевамъ, привела новую ученицу въ школу. Она увидала меня, узнала во мнѣ призракъ своей прежней знакомой, и разсказала директору мою исторію — безъ прикрасъ. Въ тотъ же день мнѣ было отказано отъ мѣста, и я должна была снова начинать свою трудовую жизнь, безъ рекомендаціи и безъ помощи друга. Нечего утомлять васъ окончаніемъ моей исторіи, у меня и силъ не хватитъ передать ее. Довольно того, что я пережила ее. Я вращалась въ самыхъ низменныхъ сферахъ, то въ качествѣ учительницы въ бѣднѣйшихъ кварталахъ, то танцовала въ кордебалетѣ маленькаго театра въ Сити-Родъ, то ходила на поденную работу за плату пятнадцати пенсовъ въ день, какъ портниха, — но хотя я часто бывала близко къ голодной смерти, однако никогда не обращалась за помощью къ Орасу Моубрэ.

— Нѣсколько лѣтъ тому назадъ я прочелъ объ его женитьбѣ, сказалъ Джемсъ Кэрью: онъ сдѣлалъ выгодную партію, которая должна была удвоить его состояніе. Я полагаю, теперь онъ уже милліонеръ.

— М-ръ Майльсъ говорилъ мнѣ, что онъ очень разбогатѣлъ, отвѣчала бѣдная женщина, со вздохомъ. И онъ видимо былъ удивленъ, увидавъ меня въ лохмотьяхъ.

— И не повѣрилъ вашему раскаянію, замѣтилъ мужъ ея съ циническимъ смѣхомъ. Въ здѣшнемъ мірѣ совсѣмъ не вѣрятъ въ раскаяніе.

— Джемсъ, проговорила она, съ мольбою въ голосѣ, не дадите ли вы мнѣ чего-нибудь поѣсть. Я въ изнеможеніи отъ голода. Во весь день ныньче я съѣла всего одинъ сухарь, цѣною въ пенни.

— Извольте, я васъ накормлю. А вы и не справляетесь о дочери — какая же вы странная мать!

— Я бы не желала, чтобы она видѣла меня, отвѣчала она содрогаясь. Богъ видитъ, какъ изнываетъ мое сердце при мысли о ней, но я не хотѣла бы встрѣтиться съ нею въ этихъ лохмотьяхъ.

— Не хотѣли бы? воскликнулъ школьный учитель: въ такомъ случаѣ вы не должны здѣсь оставаться. Домъ этотъ не настолько великъ, чтобъ можно было въ немъ скрываться. Это не то, что было въ нашемъ изящномъ гнѣздышкѣ, въ Кильборнѣ, съ его гостинными, будуарами, кабинетами и курильными. Если вы хотите поѣсть чего-нибудь, то Сильвіи придется прислуживать вамъ.

— Не говорите ей, кто я такая, сказала мать, дрожа всѣмъ тѣломъ, и обращая испуганный взглядъ по направленію къ двери.

— Она ничего не узнаетъ, если не подслушивала у двери, что не лишено вѣроятія.

Онъ отворилъ дверь, ведущую въ кухню и позвалъ Сильвію. Лѣстница примыкала въ этой комнатѣ, и услышавъ зовъ отца, Сильвія, взволнованная; сошла внизъ. Но весьма возможно было, что за минуту передъ тѣмъ она неслышно взбѣжала на лѣстницу своею легкою поступью.

Молодая дѣвушка казалась блѣдна и встревожена, но не промолвила ни слова.

— Здѣсь сидитъ проголодавшаяся скиталица, сказалъ ей отецъ: принеси ей поужинать, что у тебя найдется.

Сильвія открыла маленькій буфетъ и вынула изъ него остовъ курицы, остатки сала, нѣсколько холодныхъ картофелинъ и краюшку хлѣба. Она покрыла подносъ салфеткой и разставила на немъ эти яства съ свойственной ей аккуратностью, — несмотря на то, что руки ея слегка дрожали при исполненіи этой обязанности. Потомъ, съ подносомъ въ рукахъ, вошла въ пріемную.

Она обмѣнялась взглядомъ съ путницей, и на лицахъ обѣихъ женщинъ выразился испугъ: такъ живые люди смотрятъ на привидѣніе. И дѣйствительно, каждая видѣла привидѣніе въ другой. Одной представилась тѣнь прошлаго, другой — будущаго.

— Вотъ, чѣмъ я была, подумала мать.

— Вотъ, чѣмъ я могу быть, сказала себѣ дочь.

Сильвія поставила подносъ передъ путешественницей, все время не спуская съ нея сдержанно-любопытнаго взгляда. Это блѣдное, изнуренное лицо, съ его мертвеннымъ, блѣднымъ цвѣтомъ, имѣло такое страшное сходство съ ея собственнымъ. Она узнавала въ ней свои собственныя черты, но только утратившія свою красу. «Неужели, — размышляла она, — красота такъ много зависитъ отъ свѣжести лица и молодости, что съ годами черты утрачиваютъ свою прелесть?»

При этомъ ей вспомнилось красивое, пожилое лицо м-съ Стенденъ, съ ея спокойнымъ выраженіемъ, ясными, блестящими глазами и съ сохранившеюся свѣжестью щекъ.

— «Не время разрушаетъ красоту, а заботы, подумала она; избави меня Богъ отъ такой жизни, какая выпала на долю моей матери». Она все подслушала. Любопытство ея было возбуждено поведеніемъ отца, и она приняла мѣры, чтобы узнать причину его волненія. Она слышала все до послѣдняго слова, такъ какъ двери неплотно затворялись въ этомъ старомъ домѣ, и голоса доносились до нея такъ же явственно, какъ если бы она находилась въ одной комнатѣ съ разговаривающими. Пораженная ужасомъ, съ болью въ сердцѣ, выслушала она разсказъ о позорѣ своей матери, о безчестіи отца, и хотя почувствовала трепетное состраданіе къ слабой грѣшницѣ, но всего болѣе ей стало жаль самое себя. Вѣдь по ихъ винѣ она была лишена всѣхъ правъ, принадлежавшихъ ей по рожденію. Для нея результатомъ ошибокъ ея родителей была молодость, полная лишеній. Они начали жизнь свою въ довольствѣ, и по собственной преступной волѣ свернули съ этого мирнаго пути на тернистыя тропинки, гдѣ шипы и иглы изранили ея невинное тѣло. Они воспользовались краткимъ мигомъ счастья, и сорвали цвѣты наслажденій въ юдоли грѣха; между тѣмъ какъ ей выпалъ тяжелый путь искупленія. Она начала жизнь, подавленная тяжестью ихъ преступленій.

Мать смотрѣла на нее съ сокрушеннымъ взоромъ. Своими потухшими глазами она пожирала ея юную красоту; выраженіе глубокой любви мелькало въ каждомъ взглядѣ ея, между тѣмъ какъ страхъ сковывалъ эти дрожащія губы. Никогда еще грѣшница не чувствовала такъ сильно всей тяжести своего грѣха. Цѣлые годы раскаянія и печали показались ей ничтожными въ сравненіи съ этою минутой. Бѣглая женя смотрѣла на покинутое ею дитя, и страдала за свою вину такъ же мучительно, какъ если бы все это было только наканунѣ.

— Какъ могла я покинуть ее, раздумывала она: не все-ли равно, что Джемсъ былъ жестокъ и несправедливъ во мнѣ, а тотъ клялся мнѣ въ любви; вѣдь у меня оставался ребенокъ! Я должна была бы искать опоры въ этомъ утѣшеніи, и поставить его священной преградой между своей слабостью и соблазномъ.

— Вы говорили, что сильно проголодались, сказалъ м-ръ Керью: такъ и принимались бы поскорѣе за ужинъ. Вѣдь уже поздно.

Она, повидимому, и не замѣтила, что передъ нею поставлена пища, глаза ея слѣдили за Сильвіей и болѣе ничего не видали, или быть можетъ она мысленно погрузилась въ прошлое, которое являлось фантастическимъ фономъ для этой живой картины. Она пробормотала извиненіе, и начала ѣсть, сначала медленно, разсѣянно, потомъ съ страшною жадностью. Курица, довольно общипанная, такъ какъ уже подавалась къ двумъ обѣдамъ м-ра Керью, пришлась ей по вкусу. Холодный картофель, сало, домашній хлѣбъ были роскошью для того, кому изобиліе было давно неизвѣстно. Она ѣла, какъ человѣкъ знакомый съ голодомъ. Искреннія сожалѣнія, клятвы въ раскаяніи, не пробудили состраданія въ м-рѣ Керью, но положительный голодъ тронулъ даже его черствое сердце. Въ отдаленныя, полу-забытыя времена онъ любилъ эту женщину — конечно, не съ самоотверженною, всепоглощающею преданностью, но ровно настолько, насколько былъ способенъ къ этому чувству — и въ немъ проснулась жалость при видѣ ея безпомощности.

Онъ открылъ шкафъ и досталъ изъ него бутылку клерета — самаго простого — въ пятнадцать пенсовъ бутылка — налилъ въ рюмку и подалъ ей. Это было первымъ знакомъ вниманія, которое онъ ей оказывалъ, и она взглянула на него съ униженной благодарностью: такъ смотритъ собака, которую хозяинъ избилъ за ея проказы, и потомъ снова приласкалъ.

— Какъ вы добры, Джемсъ, прошептала она, отпивъ немного этого незатѣйливаго напитка: я не пила вина съ тѣхъ поръ, какъ была въ больницѣ.

— Въ больницѣ! — по какой причинѣ?

— Меня сбилъ съ ногъ кэбъ, и оказался переломъ руки. Меня препроводили въ казенную больницу, гдѣ я пробыла шесть недѣль. Это было для меня самымъ счастливымъ временемъ — послѣ возвращенія моего изъ Германіи.

— Бѣдная! воскликнулъ м-ръ Керью, со стономъ. Кончайте свой ужинъ.

Сильвія медлила уходить, ее притягивало къ себѣ это мертвенное лицо. Ее не тянуло броситься на шею этой внезапно-открытой матери; она замѣтила, какъ поношены и засалены ея отрепья, и едва-ли рѣшилась бы прикоснуться къ нимъ: привычка въ внѣшней опрятности и брезгливость укоренились въ ней. Она не ощущала никакой привязанности въ матери, но мало-помалу глубокая жалость закрадывалась въ ея душу. Она подошла къ отцу, и шепнула ему на ухо:

— Куда мы положимъ ее спать, папа?

Вопросъ озадачилъ его. Онъ сомнительно посмотрѣлъ на гостью. Ужъ не намѣревалась ли она сѣсть ему на шею, и не былъ ли этотъ поздній пріѣздъ преднамѣреннымъ планомъ, чтобъ навязать ему свое присутствіе до конца дней его. Если онъ, изъ чувства христіанскаго состраданія, дастъ ей ночлегъ на эту ночь, то согласится ли она уйти завтра утромъ? Вѣдь она его законная жена, никакой формальный процессъ не лишалъ ее права на кровъ и пропитаніе въ домѣ мужа. Она могла требовать себѣ пристанища и пропитанія, еслибы этого захотѣла, и ему трудно было бы оспаривать ея права, невозможно отрицать ихъ безъ скандала, что было бы равносильно погибели.

Онъ посмотрѣлъ на нее въ нерѣшительности. Она доставила ему много причинъ къ неудовольствію въ минувшія времена; но ея заблужденія коренились въ тщеславіи и неразсчетливости, но не въ лицемѣріи или лукавствѣ. Однакожъ, она въ концѣ-концовъ обманула его; она замышляла свое бѣгство втихомолку. Онъ никакъ не могъ допустить не преднамѣреннаго бѣгства даже въ такой легкомысленной и беззаботной женщинѣ, какою была она. И потомъ, бѣдность порождаетъ пороки, несвойственные характеру отъ рожденія, бѣдность научаетъ хитрости, убиваетъ чувство собственнаго достоинства. Всѣ честныя побужденія превращаются въ прахъ подъ давленіемъ этого тяжелаго жернова. Такъ по крайней мѣрѣ разсуждалъ Джемсъ Керью. По его мнѣнію, женщина, прошедшая чрезъ такую долговременную школу лишеній, становится опасною.

Сильвія тихо подошла къ окну и подняла уголъ шторы, чтобъ посмотрѣть на дворъ. Небо все заволокло, и шелъ беззвучный, лѣтній дождь. Она снова подошла въ отцу и шепнула ему потихоньку:

— Позвольте ей переночевать въ моей комнатѣ, папа, я могу спать здѣсь на диванѣ. Нельзя же вамъ ее выгнать въ такую ночь; къ тому-же она кажется больной.

— Пусть она останется, отвѣчалъ м-ръ Керью. — Если она окажетъ поползновеніе поселиться здѣсь, то я знаю, какъ отъ нея отдѣлаться, сказалъ онъ самому себѣ: она меня не поддѣнетъ.

Такимъ образомъ было рѣшено, что скиталица проведетъ эту единственную ночь въ школьномъ домѣ. М-ръ Керью взялъ на себя трудъ объяснить потомъ характеръ предлагаемаго гостепріимства. Нигдѣ болѣе, во всемъ Гедингемѣ, не могла бы она найти себѣ ночлега, такъ какъ это добродѣтельное селеніе давно погрузилось въ непробудный сонъ, и питало невыразимое отвращеніе въ бродягамъ.

ГЛАВА XV.
«…Удѣлъ назначенъ намъ неравный!..»

Сильвія привела путешественницу наверхъ въ свою комнатку — это былъ простой чердачокъ подъ такой же покатой крышей, какъ у игрушечнаго Ноева ковчега. Меблировка была самая бѣдная, но молодая дѣвушка, со свойственнымъ ей тщеславіемъ, придала и ей нѣкоторую грацію и изящество. Такою воображенію нашему представляется комнатка Гретхенъ, убранная съ тою же дѣвическою безъискусственностью. Бѣлоснѣжныя канифасныя занавѣси и пологъ у кровати были кокетливо перевязаны зелеными ленточками; неуклюжее старое бюро орѣховаго дерева было натерто воскомъ до того, что могло замѣнить зеркало; на ея туалетикѣ стояла фарфоровая ваза съ цвѣтами, наполнявшими атмосферу нѣжнымъ благоуханіемъ свѣжей лаванды и прянымъ запахомъ гвоздики; пустыя полки были выскоблены до безукоризненной бѣлизны, а продолговатый обрѣзокъ полинялаго ковра, постланнаго передъ ея узкой кроватью, былъ тщательно обшитъ дешевой шерстяной бахрамой. Стремленіе молодой дѣвушки къ изяществу проявлялось въ каждой бездѣлицѣ.

М-съ Карфордъ окинула комнату тѣмъ грустнымъ взоромъ, полнымъ мольбы, съ какимъ она смотрѣла на Сильвію. «Достойная обстановка для невинной юности», подумала она. Какъ давно ей, грѣшницѣ, не доводилось входить въ такой храмъ чистоты и невинности. На всей этой деревенской коморкѣ лежалъ чарующій отпечатокъ, отъ котораго она казалась ей прелестнѣе богатѣйшихъ хоромъ, видѣнныхъ ею въ теченіе ея богатой перемѣнами жизни, начиная отъ роскоши полированнаго дерева и зеркалъ въ ихъ виллѣ въ Кильбёрнѣ и кончая эффектнымъ великолѣпіемъ гостинницъ на континентѣ. А послѣ чердаковъ, въ которыхъ она находила себѣ пріютъ въ послѣдніе годы, какъ мила казалась ей эта скромная комнатка! Правда, что по внѣшнему лицу и размѣрамъ она едвали была лучше чердаковъ въ окрестностяхъ Голборна, или на окраинахъ Сити-Родъ, но чистота ея, изящество, благоуханіе цвѣтовъ и деревенскій здоровый воздухъ, отличали ее отъ первыхъ, какъ рай отъ ада.

— Какая хорошенькая комнатка, нерѣшительно проговорила она.

— Хорошенькая! воскликнула Сильвія съ презрѣніемъ: это просто жалкій чуланншко, но я стараюсь держать его, насколько могу, прилично.

— Ахъ, вы не знаете, что такое лондонскія комнаты!

— Нѣтъ, но я полагала, что въ Лондонѣ все прелестно. Я постоянно слышу похвалы ему.

— Можетъ быть, вы слыхали отъ тѣхъ, кому не приходилось бродить по его улицамъ безъ гроша. Какъ ужасны эти нескончаемыя каменныя мостовыя, раскаленныя іюльскимъ солнцемъ! Какая африканская степь можетъ быть хуже ихъ? Да, миссъ Керью, существуютъ два Лондона — одинъ на западѣ, олицетвореніе рая для богатыхъ, другой, расположенный въ востоку, сѣверу и югу, постоянно разростаюпцйся, представляетъ настоящій адъ для бѣдняковъ.

— Спокойной ночи, проговорила Сильвія коротко, но довольно привѣтливо.

Она не могла побѣдить трепетнаго ужаса, наводимаго на нее этой женщиной; она не могла признать своей матери подъ этой кучей лохмотьевъ.

Когда Сильвія сошла внизъ, бѣдная скиталица упала на колѣни около ея кровати, схоронивъ свое изнуренное лицо въ ея бѣломъ одѣялѣ, плача и рыдая отъ наплыва мучительныхъ впечатлѣній. — О дочь моя, дочь моя, шептала она: пусть красота твоя дастъ тебѣ больше счастія, чѣмъ дала его мнѣ моя красота. Да сохранитъ и помилуетъ тебя Господь отъ печалей житейскихъ. Пусть пошлетъ онъ тебѣ самую скромную долю, лишь бы она оградила тебя отъ соблазновъ.

М-съ Карфордъ не обладала тонкимъ пониманіемъ человѣческаго характера, и не соображала, что есть такіе безпокойные темпераменты, которые носятъ въ себѣ врожденную склонность къ соблазну. Соблазнъ, который ожидалъ Сильвію Керью, былъ недюжиннаго свойства, и обусловливался ея собственнымъ изворотливымъ умомъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Наступило свѣжее ясное утро. Дрозды весело трещали свои привѣтствія восходящему солнцу; звонкій голосъ пѣтуха ясно раздавался со двора фермы; пѣснь жаворонка неслась изъ-поднебесья, куда онъ высоко поднялся надъ обширными нивами зрѣющихъ хлѣбовъ. Сильвія тоже обрадовалась утру, потому что ночь не принесла ей желаемаго покоя.

Она проворочалась безъ сна на диванѣ, который могъ вполнѣ замѣнить удобную постель, раздумывая о женщинѣ, отдыхавшей наверху; при мысли о ней, тоска такъ сильно грызла ея сердце, что ей показалось; никакія радости въ будущемъ не могутъ изгладить эту накипѣвшую горечь. И это ея мать! Она вздрагивала, произнося эти слова даже про себя.

И это ея мать, такъ глубоко павшая, преступная и въ такой нищетѣ! Нравственный кругозоръ Сильвіи былъ не настолько широкъ, чтобы она могла въ этой самой нищетѣ, результатѣ долголѣтнихъ лишеній, усмотрѣть всю искренность ея раскаянія; что эта мать, въ лохмотьяхъ и безпомощная, была истиннымъ типомъ современной Магдалины, — женщины, искупившей грѣхи свои горькимъ страданіемъ и получившей право прямо глядѣть на свѣтъ Божій, со смиреніемъ, но не въ безнадежномъ отчаяніи. Сильвія только и понимала, что мать ея пала. По ея понятіямъ, бѣдность была внѣшнимъ символомъ паденія.

Ну, могла ли она признать матерью эту опозоренную личность передъ своими знакомыми, а тѣмъ болѣе передъ Эдмондомъ Стенденомъ? Она закрыла руками лицо свое, содрогаясь отъ одной этой мысли. Необходимо, во что бы то ни стало, избѣгнуть этого ужаснаго, глубокаго униженія! Она и не останавливалась на соображеніи, какъ жестоко, со стороны дочери, отвергать мать свою — что это грѣхъ, равный отверженію самого Бога. Она только размышляла о томъ, какъ бы предотвратить разглашеніе о существованіи этой женщины; и тутъ она почувствовала все свое безсиліе. Если м-съ Карфордъ пойдетъ по Гедингему разсказывать свою несчастную исторію, кто опровергнетъ ее, кто усомнится въ ея правахъ?

— Еслибы я была богата, думала Сильвія, горько вздыхая, я дала бы ей денегъ, и она могла бы удалиться и спокойно жить гдѣ-нибудь, никогда болѣе насъ не тревожа. Но я безпомощна, потому что у меня нѣтъ ни гроша, и видно такою останусь весь свой вѣкъ.

Она вспомнила разговоръ Эдмонда Стендена объ ихъ будущности, его мечты, полныя надеждъ; и съ проницательностью, выработанной въ школѣ нужды и лишеній, сознала всю призрачность основаній, на которыхъ онъ строилъ свой замокъ. Клодъ Мелѣнотъ, рисовавшій фантастическіе замки на берегу итальянскихъ озеръ, былъ сознательнымъ обманщикомъ, между тѣмъ какъ бѣдный Эдмондъ, который такъ довѣрчиво основывалъ свою будущую семейную жизнь на неизвѣстномъ доходѣ, обманывалъ самого себя, и описываемая имъ загородная вилла едвали имѣла болѣе прочное основаніе, чѣмъ мраморныя кровли Клода Мелѣнота.

— Неужели я когда-нибудь паду такъ же низко, какъ она, ужасалась про себя Сильвія, вспоминая печальную личность, которую она видѣла наканунѣ. Мысль, что подобное разрушеніе возможно даже для нея, наполняло грустью ея молодую душу. Она стала разбирать мечты своего жениха съ точки зрѣнія холоднаго здраваго разсудка.

Любовь видитъ все въ розовомъ цвѣтѣ, все ей кажется прекраснымъ, какъ ландышъ при яркомъ освѣщеніи лѣтняго утра, или при золотистомъ отблескѣ солнечнаго заката. Здравому же разсудку картина представляется съ рѣзко-очерченными линіями, выступающими на пасмурномъ зимнемъ небѣ.

Разберемъ серьезно, въ чемъ заключались надежды Эдмонда. Безъ всякой коммерческой или финансовой подготовки, онъ надѣялся получить мѣсто въ банкѣ, съ жалованьемъ въ четыреста или пятьсотъ фунтовъ въ годъ, въ силу авторитета имени своего покойнаго отца. Положимъ, что ему будетъ отказано въ этомъ мѣстѣ, или что онъ займетъ его на нѣкоторое время. Обольщенные кажущеюся надеждой на успѣхъ они заживутъ вмѣстѣ, но вдругъ въ одинъ злосчастный день онъ потеряетъ свое мѣсто въ банкѣ, по причинѣ ли неспособности, болѣзни или просто неудачѣ.

Перспектива эта была очень неутѣшительна. Вообще выборъ занятій для м-ра Стенденъ не представлялъ особенно обширнаго поля. При всей его молодости онъ былъ уже слишкомъ старъ, чтобы выступить на ученое поприще, а чтобы имѣть успѣхъ въ какой-либо профессіи, человѣкъ въ наше время долженъ обладать или выходящимъ изъ ряда вонъ талантомъ, или же имѣть сильныя связи. Друзей въ этомъ смыслѣ у Эдмонда не было, кромѣ важныхъ родственниковъ его матери, де-Боссиніевъ, жившихъ въ полуразвалившемся замкѣ гдѣ-то далеко въ западномъ Корнваллисѣ, и слава которыхъ не шла далѣе ближайшаго къ нимъ почтоваго города. Онъ, конечно, не глупъ, но по уму онъ представляетъ собою не болѣе, какъ середку на половинѣ. Онъ довольно много читалъ на своемъ вѣку, могъ хорошо говорить, имѣлъ несомнѣнную склонность къ умственнымъ занятіямъ, но до сихъ поръ не проявлялъ геніальности, какъ какой-нибудь Торлау, Блумфилъдъ или Пэджетъ.

Сильвія поворотилась на своемъ безсонномъ ложѣ и вздохнула; ей казалось, что она теперь еще сильнѣе ненавидитъ м-съ Стенденъ, чѣмъ прежде. Эдмондъ рожденъ быть провинціальнымъ джентльменомъ новѣйшей школы; интеллигентнымъ филантропомъ, полезнымъ членомъ общинныхъ собраній и судебныхъ засѣданій, и въ зрѣлыхъ лѣтахъ занять мѣсто въ парламентѣ.

Таково было его призваніе: если же мечты не сбудутся, что ждетъ его впереди? потерявъ подъ собою почву, онъ уподобится былинкѣ, колеблемой вѣтромъ. А Сильвія не имѣла ни малѣйшаго желанія связывать свою судьбу съ человѣкомъ, положеніе котораго было такъ неопредѣленно.

— Но я слишкомъ люблю его, чтобъ отъ него отказаться, говорила она себѣ, безпокойно вертя головой на горячей подушкѣ. Я никакъ, никахъ не могу отъ него отказаться. Но я почти желаю, чтобы онъ самъ увидалъ безразсудность нашего брака и самъ отказался бы отъ меня.

Вчера вечеромъ, до прихода этой несчастной незнакомки, она смотрѣла на отца своего, какъ на неумолимаго тирана. Сегодня онъ казался ей только практичнымъ человѣкомъ. Очень понятно, что его опытному уму бракъ этотъ представлялся неразумнымъ до глупости.

— И какъ непослѣдователенъ бѣдный Эдмондъ, подумала она. Третьяго дня еще онъ стоялъ на томъ, чтобъ въ будущее же воскресенье сдѣлать церковное оглашеніе, а вчера онъ преспокойно толковалъ о томъ, чтобы отложить нашу свадьбу еще на годъ.

Изъ этого можно усмотрѣть, что миссъ Керью дала себѣ трудъ подслушать разговоръ, такъ близко касавшійся ея интересовъ.

ГЛАВА XVI.
«…Ребенокъ! Ужъ хитрость вѣдаетъ она, ужъ измѣнять научена…»

Сильвія встала раньше шести часовъ, отворила настежъ окна и двери, чтобъ впустить въ пріемную свѣтъ этого яснаго дня и свѣжій утренній воздухъ. Она одѣвалась въ маленькой кухонкѣ, гдѣ подъ краномъ было вдоволь холодной ключевой воды — этого лучшаго косметика для юной красоты. Потомъ, надѣвши чистое ситцевое платье — вымытое и выглаженное ея собственными руками, — она вымела, стерла пыль въ пріемной, развела огонь въ кухнѣ, накрыла столъ въ завтраку, сорвала нѣсколько вновь распустившихся цвѣтовъ, чтобъ украсить столъ, сварила яицъ и заварила чай.

Незванная гостья сошла внизъ въ то время, какъ Сильвія была занята этими приготовленіями. При дневномъ свѣтѣ, который вообще не благопріятствуетъ изнуреннымъ лицамъ и поношенной одеждѣ, м-съ Карфордъ казалась еще старше и худѣе, чѣмъ вчера, но она постаралась одѣться въ эти лохмотья и полинялыя тряпки съ такой аккуратностью, что это придавало имъ нѣкоторую респектабельность. Она воспользовалась большимъ кувшиномъ холодной воды, стоявшимъ въ комнатѣ Сильвіи, чтобъ уничтожить слѣды путешествія, дорожной пыли и сажи, налетѣвшей отъ локомотива. Волосы ея, каштановый цвѣтъ которыхъ смѣнялся сѣдиною, гладко спускались на увядшій лобъ. Прежде чѣмъ лечь спать, еще съ вечера, она выстирала тряпку, замѣнявшую ей воротничекъ, и вмѣсто глаженія положила его подъ большую библію Сильвіи, подаренную ей добрымъ викаріемъ. Она прочла главу изъ священной книги передъ отходомъ ко сну, быть можетъ, съ болѣе глубокимъ чувствомъ, чѣмъ ее читала ея беззаботная обладательница.

Сильвія замѣтила тщетную попытку придать себѣ приличный видъ, но не могла не сознаться, что тѣмъ не менѣе, эта бѣдная женщина была похожа на нищую. Она видала женщинъ въ рабочемъ домѣ, которыя были одѣты лучше. Она мысленно перебрала весь свой скудный гардеробъ, соображая, не можетъ ли она удѣлить хоть одно платье этому безпомощному созданію; но у нея было ихъ такъ мало, и онѣ всѣ были ей такъ необходимы, даже старыя, потому что, нося ихъ, она сберегала новыя.

— Надѣюсь, что вы хорошо выспались, сказала она, въ отвѣтъ на робкій привѣтъ путешественницы.

— Благодарю васъ, миссъ Керью, я спала недурно. Но я не могу крѣпко спать и въ самой лучшей обстановкѣ; я вижу все такіе тяжелые сны.

— Неужели? холодно процѣдила сквозь зубы Сильвія.

Она боялась выказать сочувствіе, которое могло быть принято за поощреніе. А въ глубинѣ ея безпокойной души все раздавался вопрошающій голосъ: когда же она уйдетъ?

— Мнѣ снятся все дорогіе для меня мертвецы — или тѣ, которые умерли для меня — такъ какъ, въ сущности, они всѣ въ живыхъ. Они посѣщаютъ меня во снѣ, и бываютъ даже добры то мнѣ. А отъ этихъ сновъ становится еще тяжелѣе, потому что я знаю, какъ они лживы. И я твержу себѣ: это не болѣе, какъ сонъ, — онъ разсѣется, какъ дымъ!

Сильвія слегка вздохнула, принялась рѣвать хлѣбъ и намазывать на него масло съ дѣловымъ видомъ, какъ-бы желая положить конецъ сентиментальнымъ изліяніямъ своей собесѣдницы.

— У кого изъ насъ хватило бы силы переносить всѣ житейскія невзгоды, еслибы насъ не поддерживало сознаніе, что есть лучшій міръ, гдѣ мы получимъ возмездіе за всѣ перенесенныя нами страданія, гдѣ намъ, наученнымъ горькимъ опытомъ, можно будетъ начать новую жизнь. Но на небесахъ есть — должна быть лучшая жизнь! Спаситель насъ не обманывалъ! Эта темная загадка будетъ разрѣшена на небѣ.

М-съ Карфордъ подняла къ ясному лѣтнему небу глаза свои, которыя блеснули прежней красотой. Она стояла у отворенной въ садъ двери, жадно вдыхая свѣжій утренній воздухъ. Сильвія раскаялась въ своей неосторожности, что оставила дверь эту настежь: кто-нибудь, пожалуй, мимоходомъ увидитъ эту незнакомку, и, движимый любопытствомъ, наведетъ о ней справки.

— Вы бы лучше отошли отъ двери, сказала она: утро такое прохладное. Пожалуйста, садитесь завтракать. Нечего дожидаться папаши, онъ всегда опаздываетъ.

М-съ Карфордъ поняла причину этого учтиваго приглашенія.

— Вы боитесь, чтобы кто-нибудь не увидалъ меня здѣсь, проговорила она, отходя отъ двери.

— О! нѣтъ, отвѣчала Сильвія, краснѣя: совсѣмъ не въ томъ дѣло, но въ Гедингемѣ такъ любятъ сплетничать.

М-съ Карфордъ вздохнула и сѣла на указанное ей мѣсто. Сильвія поневолѣ должна была занять стулъ передъ чайникомъ, такъ что онѣ очутились другъ противъ друга, въ первый разъ послѣ долгаго промежутка времени, памятнаго только одной изъ нихъ.

Ей припомнилась изящно убранная дѣтская въ подгородной виллѣ, и миленькая двухлѣтняя дѣвчонка, одѣтая въ бѣлое кисейное платье, опоясанная голубой лентой, и сидящая на высокомъ стулѣ, разливая воображаемый чай изъ игрушечнаго чаййика. Картина, представившаяся теперь ея глазамъ, удивительно напомнила ей призрачную картину прошлаго.

— Неугодно ли вамъ молока и сахару? учтиво спросила Сильвія.

— Кому — мнѣ?

Бѣдная женщина съ минуту глядѣла на нее растеряннымъ взглядомъ, и потомъ залилась слезами, — первыми слезами, которыя она пролила въ присутствіи обитателей этого дома, со времени своего прихода, не считая тѣхъ, втайнѣ пролитыхъ слезъ, видѣнныхъ лишь одними ангелами, охраняющими раскаявшихся грѣшниковъ.

Сильвія пришла въ большое смущеніе, но не тронулась съ мѣста.

— Пожалуйста, перестаньте плакать, сказала она, вѣдь слезами ничему не поможешь.

М-съ Карфордъ тихо, молча, отерла глаза. Она быстро взглянула въ лицо сидящей противъ нея дѣвушки, и ея безучастіе больно кольнуло ее.

— Но вѣдь она ничего не знаетъ, подумала она: съ какой стати ей жалѣть меня?

Наканунѣ она ѣла очень жадно, но по утоленіи перваго голода, аппетитъ ея пропалъ. Она теперь выпила чашку чая, съѣла самый маленькій кусочекъ хлѣба и отказалась отъ яйца, предложеннаго ей Сильвіей.

Онѣ сидѣли и молчали, пока, наконецъ, стукъ маятника у стѣнныхъ часовъ сталъ производить на обѣихъ томительное впечатлѣніе. М-съ Карфордъ обратила грустный взоръ свой въ открытой двери, изъ-за которой виднѣлся пестрый цвѣтничокъ, сваренный яркимъ утреннимъ солнцемъ, и жужжали пчелы, чирикали пташки: все придавало такой счастливый, веселый видъ этой картинѣ. За садикомъ виднѣлась темная тисовая изгородь и могильные памятники; къ нимъ-то неудержимо влекло взоры путницы. О! что бы дала она, чтобъ успокоиться въ прохладной тѣни этихъ тисовъ и кипарисовъ до кончины міра, чтобъ проснуться обновленнымъ существомъ въ новомъ мірѣ!

— Какой у васъ хорошенькій садикъ, нервно проговорила она, съ цѣлью прервать томительное молчаніе.

— Вы находите его хорошенькимъ? А я такъ просто его ненавижу за его однообразіе. Изъ году въ годъ все тѣ же штокъ-розы, все тѣ же испанскіе бобы, разбѣгающіеся по всѣмъ дорожкамъ и вьющіеся по стволамъ грушевыхъ деревьевъ; тѣ же розаны, даже, я полагаю, все тѣ же клещаки, сказала нетерпѣливо Сильвія. Вонъ въ викаріатѣ постоянно дѣлаются улучшенія: то сажаютъ папоротники, то цѣлыя куртины розъ, то устроиваюгь крытыя бесѣдки. Но вѣдь у нихъ пропасть денегъ и они могутъ дѣлать все, что имъ вздумается.

— Неужели, вы думаете, что все счастье въ деньгахъ? спросила м-съ Карфордъ.

— А вы полагаете, что кто-нибудь бываетъ счастливъ безъ нихъ? въ свою очередь спросила Сильвія.

— Нѣтъ, бѣдность безъ сомнѣнія тяжело отзывается на человѣкѣ, но я видала горе, отъ котораго не спасало никакое богатство. Когда бы я могла надѣяться, что Богъ внемлетъ моей молвѣ, я бы просила у него ниспослать одному нѣжно-любимому мною существу довольство скромной долей, счастіе безвѣстной жизни.

Сильвія не слушала ея. Она задавала себѣ неразрѣшимый вопросъ: «Когда же она уйдетъ»? Ожиданіе становилось мучительно. Мэри Питеръ или Алиса Букъ могли неожиданно забѣжать въ ней, и какъ объяснитъ она ихъ присутствіе этой посѣтительницы въ лохмотьяхъ?

Она почувствовала облегченіе, заслышавъ шаги отца на лѣстницѣ. Онъ, конечно, уладить всѣ недоразумѣнія; когда нужно, онъ умѣлъ быть рѣшительнымъ.

Онъ вошелъ въ комнату, слегка кивнулъ головой м-съ Карфордъ, и занялъ свое мѣсто за столомъ. Дочь прислуживала ему, намазала масла на его поджаренный хлѣбъ, налила ему чаю и положила у тарелки его нумеръ мѣстной газеты.

— Спасибо, Сильвія; ты можешь идти въ садъ, пока я переговорю съ этой дамой. Ей нуженъ мой совѣтъ относительно… относительно… ея дальнѣйшаго путешествія.

Сильвія повиновалась, радуясь случаю убѣжать изъ этой удушающей атмосферы. Изъ саду она прошла на кладбище, на то самое мѣсто, гдѣ вчера въ жаркое полуденное время она разсталась со своимъ женихомъ. Здѣсь прижималъ онъ ее къ своему любящему сердцу, здѣсь заставилъ онъ ее поклясться въ вѣчной любви.

Развѣ она не сдержитъ своей клятвы?

— Вчера еще я и не подозрѣвала, какъ трудно жить на свѣтѣ, думала она съ удивленіемъ. Время протекшее со вчерашняго дня принесло ей много необычайнаго. — Я и тогда не была счастлива, но все же я не знала, что у меня такая несчастная мать, которую мнѣ и признать-то стыдно.

Она опустилась на могилу, на которой сидѣла вчера послѣ разлуки съ Эдмондомъ, и сначала судорожно зарыдала, а потомъ глубоко вздохнула.

Легкій шорохъ платья раздался вблизи ея, и маленькая ручка, обтянутая перчаткой, нѣжно опустилась на ея руку.

— А я именно шла повидаться съ вами, миссъ Керью, проговорилъ пріятный голосъ. — Я понимаю, какъ вы должны тосковать безъ Эдмонда.. Сильвія выпрямилась моментально и взглянула въ лицо говорившей. То была миссъ Рочдель, которая направлялась къ школьному дому, какъ разъ въ ту минуту, какъ Сильвія въ отчаяніи опустилась на могилу. Эта неподдѣльная печаль такъ тронула ея сердце, что она сочла своимъ долгомъ утѣшить молодую дѣвушку въ отсутствіи Эдмонда.

— «Она должно быть очень любитъ его, что такъ сильно горюетъ», размышляла миссъ Рочдель. «А я-то считала ее пустой и легкомысленной».

— Благодарю васъ за участіе, вы очень добры, проговорила запинаясь Сильвія, ломая себѣ голову, какъ бы помѣшать встрѣчѣ миссъ Рочдель съ ихъ опасною гостьей. — Право, я не ожидала, что вы станете безпокоиться изъ-за меня.

— Почему вы находите неестественнымъ, чтобы я интересовалась вами, спросила Эсѳирь. — Вѣдь мы съ Эдмондомъ росли вмѣстѣ, какъ брать съ сестрой. Какъ моту я не интересоваться его будущей женой?

Медленно, съ разстановкой, проговорила она эти слова, какъ будто ей самой было странно ихъ слышать.

— Я думала, что вы всѣ противъ меня, холодно сказала Сильвія.

— Никто не возстаетъ теперь противъ васъ. Сначала м-съ Стенденъ противилась этому браку, потому, видите ли, что она совсѣмъ не знала васъ; теперь же она, кажется, съ этимъ примирилась.

— Какое же тутъ примиреніе, когда она хочетъ лишить сына наслѣдства! воскликнула Сильвія, въ негодованіи.

— Кто можетъ предвидѣть будущее? Со временемъ она можетъ полюбить васъ. Развѣ она откажетъ вамъ въ любви своей, если вы будете доброй женой ея сыну?

— А чѣмъ же прикажете намъ жить, пока она не смилуется? спросила Сильвія.

— Эдмондъ съумѣетъ самъ заработать средства къ своему существованію. Есть что-то особенно благородное въ томъ, когда человѣкъ самъ пробиваетъ себѣ дорогу; а я убѣждена, что Эдмондъ способенъ добиться успѣха безъ помощи отцовскаго состоянія.

— Какое благородное презрѣніе къ деньгамъ питаете вы, богатые люди, сказаіа Сильвія.

Тонъ молодой дѣвушки сильно не понравился Эсенри. Печаль ея тронула доброе сердце миссъ Рочдель, но цинизмъ Сильвіи отталкивалъ ее.

— Я бы желала быть вашимъ другомъ, если могу, сдержанно сказала она. Когда вы будете замужемъ за Эдмондомъ, вѣдь мы будемъ то же, что сестры, такъ какъ я считаю Эдмонда за брата.

— «Конечно, оно такъ и слѣдуетъ», подумала Сильвія, однакожъ не спѣшила отвѣчать на привѣтливость миссъ Рочдель, и не сразу повѣрила искренности ея словъ. «Что за неудобное время выбрала она для своего посѣщенія»!

— Я пришла сказать вамъ, что Эдмондъ благополучно добрался до Лондона, сказала Эсѳирь, какъ будто дѣло шло о путешествіи въ Камчатку или Каиръ. — Сегодня утромъ, тетушка получила отъ него нѣсколько строкъ, писанныхъ съ Ватерлооской станціи. Какъ ни кратко его письмо, но въ немъ онъ упоминаетъ и о васъ.

— Неужели? вскрикнула Сильвія, оживляясь и награждая миссъ Рочдель первой улыбкой. — Милый Эдмондъ! нѣжно проговорила она.

— Всего одна строчка: «Будьте добры къ моей Сильвіи».

— Къ его Сильвіи! Да! я его Сильвія, отвѣчала дѣвушка, съ легкимъ проявленіемъ чувства.

Въ эту минуту она забыла, что ея женихъ могъ ей доставить только то существованіе, какое ведетъ труженикъ, работающій изъ-за куска хлѣба. На минуту она забыла мрачный призракъ возможной будущности, который навѣялъ ей образъ м-съ Карфордъ.

— Мы знали другъ друга всего какихъ-нибудь три мѣсяца, и однакожъ для насъ весь міръ заключается въ насъ самихъ, прибавила она съ чувствомъ. Если бы кто-нибудь сказалъ мнѣ, что Эдмондъ умеръ, то для меня это было бы равносильно тому, что наступилъ конецъ міру. Мой міръ рушился бы съ нимъ. Не правда ли, какъ это странно?

— Въ этомъ заключается великая тайна любви, спокойно отвѣчала Эсѳирь. Вотъ мы съ Эдмондомъ прожили вмѣстѣ четырнадцать лѣтъ, и никогда мысль о такой любви, какъ вы говорите, не приходила намъ въ голову.

— Да какъ же можно влюбиться въ человѣка, котораго видѣлъ каждый день съ дѣтства, воскликнула Сильвія. — Любовь должна быть зарей новой жизни, а не продолженіемъ старой. Я никогда не предполагала, что люблю красивые ландшафты, до тѣхъ поръ, пока однажды отецъ не свозилъ меня въ Фэрли. Когда я съ этой высоты взглянула на картину, никогда еще мною не виданную, я почувствовала восторгъ, похожій на любовь человѣческую. Я отъ многихъ слыхала о красотахъ нашей мѣстности, но она была мнѣ слишкомъ знакома, чтобъ меня поражала ея прелесть.

— Такъ мы будемъ съ вами друзьями, Сильвія, спросила миссъ Рочдель, съ заискивающею нѣжностью.

— Если вамъ угодно, отвѣчала та, довольно равнодушно. Но я сомнѣваюсь, чтобы вамъ было удобно посѣщать нашъ домъ, гдѣ такъ ужасно шумятъ несносные мальчишки.

— Но вѣдь я люблю дѣтей, несмотря на ихъ неугомонность. Такъ вы позволите мнѣ приходить къ вамъ иногда, провести съ вами часовъ-другой, если вамъ взгрустнется.

— Иногда — конечно, когда вамъ вздумается. Я всегда буду рада васъ видѣть, отвѣчала Сильвія, отъ души желая, чтобы миссъ Рочдель не вздумалось сегодня же пройти въ школьный домъ. Несносная посѣтительница едвали уже ушла, какія бы рѣшительныя мѣры ни принималъ м-ръ Керью.

— Я — я не приглашаю васъ сегодня же зайти со мною домой, сказала она, стараясь казаться равнодушной, потому что теперь уже начался классъ. Слышите? вы отсюда можете разслышать выкрикиваніе мальчишекъ, — и дѣйствительно, пронзительные голоса доносились въ тихомъ воздухѣ, — но когда бы вы ни вздумали посѣтить меня, я буду очень рада васъ видѣть.

— Такъ я буду приходить къ вамъ разъ въ недѣлю, во все время отсутствія Эдмонда, и изрѣдка стану проносить вамъ новыя книги изъ библіотеки клуба. Вы вѣроятно любите чтеніе, прибавила молодая дѣвушка, безсознательно принявъ тонъ превосходства.

Она смотрѣла на Сильвію, какъ на личность низшаго происхожденія, которая, быть можетъ, нѣсколько опередила другихъ дѣвушекъ одинаковаго съ нею общественнаго положенія.

— Да, отвѣчала Сильвія, книги составляютъ единственное утѣшеніе, когда живешь въ такой глуши, какъ здѣсь. Я особенно люблю читать нѣмецкія книги, когда случается достать ихъ. Онѣ наводятъ на размышленія.

Миссъ Рочдель взглянула на нее съ удивленіемъ.

— Вы читаете по-нѣмецки? спросила она.

— Да, я самоучкой научилась французскому и нѣмецкому языкамъ, когда мнѣ еще не было пятнадцати лѣтъ. Конечно, папа помогалъ мнѣ, но очень немного.

— Это дѣлаетъ вамъ большую честь, сказала Эсѳирь.

— Я это сдѣлала вовсе не ради похвалъ, небрежно отвѣчала Сильвія. — Мнѣ просто хотѣлось въ оригиналѣ познакомиться съ сочиненіями, о которыхъ я читала въ другихъ книгахъ — Гёте, Шиллера, Виктора Гюго, и такъ далѣе. Я не желала чувствовать себя исключенною изъ міра, который они создали.

Эсѳирь была поражена. Она прошла медленнымъ академическимъ шагомъ чрезъ всѣ премудрости грамматики на трехъ европейскихъ языкахъ, прочла Сильвіо Пеллико по-итальянски, нѣсколько слащавыхъ нѣмецкихъ повѣстушекъ, изъ разряда басенъ, приспособленныхъ къ пониманію шестилѣтнихъ дѣтей. Она могла говорить но-французски, строго придерживаясь грамматическихъ правилъ, и съ монггемптонскимъ акцентомъ, позаимствованнымъ ею отъ французско-швейцарской гувернантки; что же касается чтенія Гёте или Шиллера, то за исключеніемъ тѣхъ гомеопатическихъ дозъ, который отпускаются въ избранныхъ хрестоматіяхъ, миссъ Рочдель и во снѣ не мечтала о такой премудрости.

Она не могла подавить легкаго вздоха, въ которомъ можно было бы подмѣтить легкую зависть, если бы чувство это могло найти доступъ въ такую безкорыстную душу.

— «Какую пріятную собесѣдницу долженъ находить въ ней Эдмондъ», подумала она, «и какою глупою кажусь я въ сравненіи съ нею».

— Я могу вамъ принести нѣкоторыя книги изъ библіотеки Эдмонда, сказала она ласково. — Конечно, онъ за это не разсердится. Теперь, однакожъ, прощайте. Я прибѣжала къ вамъ прямо изъ-за завтрака, именно съ цѣлью сообщить вамъ о его благополучномъ пріѣздѣ, но въ другой разъ я приду послѣ обѣда, когда вы посвободнѣе.

Она крѣпко пожала руку Сильвіи и ушла. Дѣвушка глазами слѣдила за нею, пока она шла по узкой тропинкѣ.

Какъ свѣжо и нарядно было ея кисейное платье абрикосоваго цвѣта, ея черная шелковая кофточка, полотняный воротничокъ и широкіе манжеты, застегнутыя массивными золотыми запонками, и изящная шляпа изъ коричневой соломки, съ граціозно-ниспадающимь перомъ. Сильвія слѣдила за нею со вздохомъ.

— Буду ли я когда-нибудь въ состояніи одѣваться такъ же хорошо, какъ она, подумала дѣвушка. Какъ ни просты всѣ эти вещи, но они должны стоить большихъ денегъ.

ГЛАВА XVII.
«Прости на вѣчную разлуку».

Пока Сильвія сидѣла на кладбищѣ, м-ръ и м-съ Карфордъ, Керью — тожъ, вели дружескіе переговоры въ пріемной школьнаго дома.

— Итакъ, душа моя, сказалъ школьный учитель своей женѣ, сидѣвшей противъ него съ опущенными глазами: я полагаю, теперь для васъ вполнѣ выяснилось положеніе дѣлъ здѣсь, и вы должны сознаться, что злой геній вашъ не могъ внушить вамъ худшей мысли, какъ обратиться за помощью во мнѣ. Вчера, ночью, было бы положительно безчеловѣчно выгнать васъ изъ дому, и поэтому я предоставилъ вамъ спальню вашей дочери. Но вашъ собственный здравый смыслъ долженъ указать вамъ, что занимать ее двѣ ночи сряду будетъ ужъ неловко. Вѣдь вы не желаете открывать вашего родства съ Сильвіей. Я вполнѣ одобряю деликатность и сдержанность вашу, которыя къ тому же весьма естественны при существующихъ обстоятельствахъ. Когда семнадцать лѣтъ тому назадъ вы бросили вашего ребенка, то этимъ самымъ дѣйствіемъ вы отказались отъ права называть ее дочерью. Теперь было бы безполезно говорить: я мать твоя! Она можетъ отвѣтить Вамъ строгимъ евангельскимъ изреченіемъ: я никогда не знала тебя!

— Это вѣрно, воскликнула скиталица съ судорожнымъ рыданіемъ.

— При такихъ обстоятельствахъ, чѣмъ скорѣе вы покинете этотъ домъ и эту мѣстность — тѣмъ лучше. Изъ моихъ скудныхъ средствъ — весь мой доходъ не достигаетъ одного фунта стерлинговъ въ недѣлю — я дамъ вамъ соверенъ, котораго вамъ хватитъ на обратный путь и уплату ссуды вашей квартирной хозяйкѣ. Во всякомъ случаѣ, вы не будете въ худшемъ положеніи, чѣмъ вы были до вашей безразсудной поѣздки.

— И нисколько не въ лучшемъ. О, Джемсъ, жалобно умоляла м-съ Карфордь: развѣ вы ничего болѣе не можете для меня сдѣлать? Позвольте мнѣ остаться здѣсь, и быть вашей служанкой, вашимъ батракомъ безъ всякой платы. Я могу спать въ сѣняхъ, вообще не дорого обойдусь вамъ, и никогда никто не узнаетъ отъ меня существующей между нами связи.

— Будьте благоразумны, душа моя! сказалъ м-ръ Керью. Для меня было бы такъ же удобно держать слона вмѣсто прислуги; и вздумай я обзавестись экономкой, гедингемскіе языки не будутъ знать покоя. Здѣсь каждому извѣстно, что моего жалованья едва хватаетъ на то, чтобы прокормить себя и дочь. Касательно же предложенія вашего, быть моимъ батракомъ и спать въ сѣняхъ, отвѣчу вамъ, что на этихъ выгодныхъ условіяхъ вы, конечно, могли бы устроиться и въ обширномъ Лондонѣ. Напрасно вы утруждали себя поѣздкой въ Гедингемъ, для пріисканія себѣ такого мѣста.

— У меня мало силы, Джемсъ; Я пробовала ходить на подённую черную работу, но мною оставались недовольна, находя, что я не могу много нарабртать, и не ловко берусь за дѣло. Наконецъ, догадывались, что я обѣднѣвшая барыня, и это обращалось противъ меня.

— Все это очень печально, воскликнулъ м-ръ Керью, со вздохомъ, въ которомъ слышалось и сожалѣніе, и нетерпѣніе. Для васъ остается теперь только одно средство.

— Какое же? съ живостью спросила его жена.

— Обратиться къ м-ру Моубрэ. Пустъ онъ вамъ назначитъ небольшую пенсію, которая не дала бы вамъ умереть съ голоду.

— Нѣтъ, Джемсъ, отвѣчала она съ достоинствомъ. Я никогда этого не сдѣлаю. Пусть постигнетъ меня худшее, я съумѣю умереть съ голода. Это составить всего пять или шестъ дней страданій и — замѣтку въ газетахъ.

Она взяла со стола соверенъ, положенный мужемъ.

— Мнѣ жаль лишать васъ и этого, Джемсъ, но вѣдь вамъ самимъ было бы непріятно, еслибъ я осталась бродить въ этой мѣстности. Съ этимъ я доѣду до Лондона — этой бездонной пропасти, поглощающей такъ много печалей!

Она заранѣе принесла сверху свою шляпу и платокъ, предвидя свой скорый отъѣздъ. Она надѣла ихъ на себя слабыми, дрожащими руками, и готова была опять пуститься въ путь.

— Прощайте, Джемсъ, произнесла она, протягивая ему руку.

Онъ неохотно взялъ ее, и такъ же неохотно пожалъ.

— Скажите, что вы прощаете меня, Джемсъ. Мы теперь оба ближе въ могилѣ, чѣмъ когда я оскорбила васъ.

— Легко сказать: прости! Но, мы оба грѣшны. Я не имѣю права быть слишкомъ строгимъ. Что васъ понудило покинутъ меня тогда?

— Его любовь, отвѣчала она: вы никогда меня такъ не любили. Еслибъ вы знали, какъ онъ относился ко мнѣ въ тѣ тяжелыя для меня времена, пока, наконецъ, раскаяніе мое не истощило его терпѣнія. Я думаю, что онъ остался бы мнѣ вѣренъ до самаго конца, несмотря на то, что я ему надоѣла. Но я благодарю Бога, давшаго мнѣ силы покинуть его, чтобъ пройти тернистый путь искупленія. Не легокъ былъ этотъ путь для меня, но я никогда не раскаивалась, что избрала его, въ то именно время, когда жизнь еще улыбалась мнѣ.

— Фальшивой улыбкой, прибавилъ м-ръ Керью. Ну да, вы были еще глупымъ ребенкомъ, когда я женился до васъ, и долженъ былъ лучше смотрѣть за вами. Мы оба достаточно испортили себѣ жизнь. Прощайте.

Такъ разстались эти супруги, встрѣтившіеся послѣ семнадцатилѣтней разлуки. Прошлое казалось имъ какимъ-то кошмаромъ, страннымъ, неяснымъ, дикимъ.

У садовой калитки м-съ Карфордъ встрѣтилась съ Сильвіей.

— Вы уже уходите? спросила дѣвушка, глядя на нее съ любопытствомъ.

— Да.

— Совсѣмъ?

Женщина невольно усмѣхнулась насмѣшкѣ, звучавшей въ этомъ вопросѣ.

— Навсегда, отвѣтила она. Въ домѣ вашего отца не находится уголка для меня. Я только просила крова и пропитанія, но онъ не могъ мнѣ дать и этого.

— Вѣдь мы такъ бѣдны, сказала Сильвія. Вы не повѣрите, до чего мы бѣдны; мы стараемся придать всему приличный видъ, чтобъ нищета наша не бросалась всякому въ глаза. Но мнѣ право жаль, что папа ничѣмъ не можетъ помочь вамъ.

— Мнѣ тоже это тяжело, милая моя, отвѣчала женщина, нѣжно глядя на нее: мнѣ очень бы хотѣлось пожить около васъ, будь то даже въ ближайшемъ рабочемъ домѣ.

Этотъ оттѣнокъ нѣжности смущалъ Сильвію.

— Мнѣ очень жаль васъ, повторила Сильвія, и если когда-нибудь я буду въ лучшемъ положеніи, что очень сомнительно, я постараюсь помочь вамъ. Не можете ли вы мнѣ дать адресъ, куда я могла бы написать вакь, въ случаѣ у меня заведутся лишнія деньги.

— Какъ вы добры, воскликнула м-съ Карфордъ: у меня есть знакомая квартирная хозяйка, очень сострадательная душа, которая охотно доставитъ мнѣ письмо, даже если я и не буду жить у нея; потому что неизвѣстно, долго ли она позволить мнѣ жить въ комнаткѣ, за которую я рѣдко въ состояніи заплатить вовремя. Вотъ, милая барышня, ея адресъ.

Она подала Сильвіи старый конвертъ, съ надписью: «м-съ Вуде, Бель-Аллэ, Фетгеръ-Лэнъ, для передачи м-съ Карфордъ».

— Меня не столько радуетъ обѣщаніе вашей помощи, проговорила она, глубоко тронутая, сколько доброе чувство, внушившее вамъ эту мысль. Прощайте, моя дорогая. А опять иду въ тотъ міръ, который такъ жестокъ къ бѣднымъ и слабымъ. Едва ли намъ суждено еще когда-нибудь встрѣтиться. Позвольте мнѣ поцѣловать васъ на прощанье.

Сильвія покорно приняла этотъ поцѣлуй, даже съ своей стороны поцѣловала мать, и та, благословляя ее среди рыданій, удалилась.

ГЛАВА XVIII.
Перріамъ-Плэсъ.

Перріамъ-Плэсъ былъ построенъ нѣкіимъ Годфри Перріамомъ въ царствованіе королевы Анны, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ въ теченіе многихъ столѣтій возвышался древній Перріамъ-Плэсъ — такъ какъ родъ Перріамовъ существовалъ въ странѣ съ незапамятныхъ временъ. Когда этотъ новый замокъ отстроился, Монкгемптонъ уже посылалъ своего представителя въ парламентъ; а свободные и независимые избиратели, въ числѣ двадцати семи, были какъ-бы рабами или вассалами сэра Годфри Перріама. Онъ платилъ за ихъ вѣрность лично самъ, или тотъ кандидатъ, за котораго ихъ заставляли подавать голоса, и никто не помышлялъ о томъ, чтобъ вотировать наперекоръ сэру Годфри.

Долгое время теперешнее красное кирпичное зданіе называлось «новымъ»; но съ годами его красноватые тоны смягчились. Магноліи, посаженныя напротивъ южнаго фасада, разрослись широко и высоко; весь замокъ съ теченіемъ времени созрѣлъ, какъ плодъ на шпалерѣ.

Перріамъ-Плэсъ состоялъ изъ главнаго корпуса, съ красивымъ фронтономъ, и двухъ массивныхъ флигелей. Лѣпныя гирлянды украшали каменные фризы, тѣ же гирлянды въ уменьшенномъ размѣрѣ виднѣлись надъ дверьми и окнами. Передъ домомъ раскидывался прекрасный лугъ, осѣненный съ одной стороны группой кедровъ, а съ другой исполинскими клёнами. Налѣво отъ дома были разбиты цвѣтники, образецъ стариннаго садоводства, не тронутый нововведеніями Броуновъ позднѣйшихъ временъ. Направо были огороды, которые изобиловали обыкновенными овощами, но не могли похвастаться блестящими теплицами для фруктовъ, ананасовѣ и винограда — все ограничивалось двумя-тремя парниками, гдѣ доморощенный огородникъ выгонялъ огурцы въ обычную для нихъ пору. Но отсутствіе теплицъ не было ощутительно въ такомъ климатѣ, при которомъ зеленый горошекъ можетъ роста до ноября и гдѣ громадныя сливы и чудные персики, безъ особенныхъ заботъ, выспѣваютъ на шпалерахъ стѣнъ. Перріамъ-Плэсъ нисколько не измѣнился за послѣднія сто лѣтъ. Войдя въ прохладныя, вымощенныя камнемъ, сѣни и очутясь среди старомодной обстановки, можно было вообразить, что время нисколько не ушло вщфедь и остановилось на томъ числѣ, которое было выставлено на стѣнныхъ часахъ, на циферблатѣ которыхъ, какъ на заглавномъ листѣ старинной книги, красовались неуклюжими римскими цифрами годъ и число, когда они были сдѣланы. Перріамы держались основного принципа — не тратить денегъ, если можно съ достоинствомъ уклониться отъ расходовъ. Они не были скрягами или негостепріимными хозяевами; они жили какъ приличествуетъ джентльменамъ: раздавали милостыни и пособія, какъ и слѣдуетъ провинціальнымъ владѣльцамъ, хорошо ѣли и хорошо кормили свою прислугу, держали отличныхъ лошадей, но никогда не сорили деньгами попустому. Искусство вообще было у нихъ въ загонѣ. Ни одна картина — кромѣ фамильныхъ портретовъ — никогда не украшала стѣнъ Перріама. Нѣсколько литографій — Оксфордъ, Болингброкъ, Попе, Гаррикъ, великій лордъ Чатамъ и докторъ Джонсонъ оживляли дубовыя панели малой столовой, и эти эстампы были новѣйшими въ домѣ. Перріамы наслѣдовали своимъ отцамъ, переходили одинъ за другимъ въ вѣчность, но ни одинъ изъ нихъ никогда и ничего не прибавилъ, ни украсилъ въ домѣ. Предметами, которыми довольствовались предки, удовлетворяли и потомковъ. Они были крайніе консерваторы — противились всякимъ нововведеніямъ и избѣгали всякихъ излишнихъ денежныхъ расходовъ. Если Перріамская экономка, заботясь о величіи дома, отваживалась намекнуть на какое-нибудь измѣненіе въ сервировкѣ стола, или упоминала, что то или другое теперь въ большой модѣ въ Лондонѣ, то получала леденящій отвѣть отъ своего хозяина.

— Мода! восклицалъ сэръ Обри. — Что мнѣ за дѣло до моды! Неужели вы воображаете, что меня интересуетъ вся эта новоизобрѣтенная мишура, выдуманная для разжившихся маклеровъ и манчестерскихъ бумаго-прядильныхъ царьковъ? Въ чемъ же мнѣ и выказать себя, какъ не въ мотовствѣ! Пусть столъ мой будетъ накрытъ точно такъ, какъ при посѣщеніи моего прапрадѣда лордомъ Болингброкомъ.

«Лордъ Болингброкъ» всегда зажималъ ротъ экономкѣ. Онъ былъ почти живою личностью въ Перріамѣ. Лучшая изъ запасныхъ спаленъ все еще называлась комнатой Болингброка. Блестящій Сент-Джонъ почивалъ въ ней, когда за-ново отстроенному Перріамъ-Плэсу было не болѣе года. Одному Богу извѣстны планы, наполнявшіе его дѣятельную голову, когда она покоилась на этихъ подушкахъ. Нѣсколько лѣтъ спустя, онъ опять на короткое время посѣтилъ Перріамъ совершенно разочарованнымъ человѣкомъ; его блестящую нѣкогда жизнь не озаряло теперь никакое сіяніе, кромѣ вѣрной женской любви.

Мебель въ Перріамѣ была старинная, тяжелая, но не лишенная красоты; болѣе современная часть ея принадлежала къ знаменитой школѣ Чиппендэля — единственной оригинальной и артистической мебели, когда-либо произведенной Англіей. Изящные пембровскіе, столики на камышевыхъ ножкахъ, буфеты съ мѣдными ручками и на мѣдныхъ ножкахъ, съ изображеніемъ когтей, держащихъ шаръ; удобныя кресла съ лирообразными спинками, вырѣзанными съ такою отчетливостью и вѣрностью, какъ будто рѣзчикомъ была сама природа; вся эта мебель отличалась легкостью формъ, а въ прочности могла поспорить съ Эддистонскимъ маякомъ, и при всей простотѣ своей не лишена была изящества, чуждаго цвѣтистой орнаментаціи и раззолоченнаго безвкусія школы Лудовика XIV. Драпировки принадлежали къ той же эпохѣ, какъ вышеупомянутые стулья и столы, но время не смягчило ихъ тоны, какъ у дерева; занавѣсы изъ индійской парчи, не уступавшія нѣкогда яркостью красокъ перьяхъ тропическихъ птицъ, все еще украшали гостиную, и несмотря на то, что полиняли, были во сто-кратъ красивѣе современныхъ фабричныхъ произведеній. Мало орнаментовъ было въ этой просторной гостиной, въ семь высокихъ оконъ и съ глубокимъ фонаремъ, выходящимъ въ садъ. Двѣ громадныя, богато раззолоченныя вазы изъ Уорстерскаго фарфора возвышались на столѣ изъ флорентинскаго мрамора, который стоялъ между окнами въ фонарикѣ; и этотъ столъ стоялъ тутъ во дни лорда Болингброка. Двѣ другихъ огромныхъ вазы въ восточномъ вкусѣ украшали противоположный конецъ комнаты, и стояли по обѣ стороны широкаго камина. На высокомъ мраморномъ каминѣ, въ майскомъ вкусѣ, не стояло ничего, кромѣ часовъ и двухъ бромовыхъ канделябръ на пьедесталахъ изъ чернаго мрамора, представлявшаго рѣзкій контрастъ съ бѣлизною мраморной досаи, на которой они стояли.

Никакіе современные пустячки не имѣли доступа въ эту чопорную гостиную. Ни Давеннортъ, ни dos-à-doe, ни центральная оттоманка не нарушали ея суровой простоты. Не было тутъ ни жардиньерки съ растеніями, ни авварія, которые заявляли бы о присутствіи и вкусахъ женщины. Ни фотографическіе альбомы, ни стереоскопы не доставляли развлеченія праздному посѣтителю. Любая коморка образцовой тюрьмы могла бы поспорить съ этой гостиной скудностью развлеченій для празднаго ума. Любитель архитектуры могъ найти чѣмъ полюбоваться въ карнизахъ трехъ футъ глубины, съ ихъ разнообразной лѣыной работой; во, за исключеніемъ архитектурныхъ красотъ, комната эта была лишена всякаго интереса.

Однакожъ для мыслителя она представляла нѣкоторую прелесть, именно своимъ спокойствіемъ. Этотъ отпечатокъ старины говорилъ о давно прошедшихъ дняхъ, когда міръ на полтора столѣтія былъ моложе. Настоящій владѣлецъ Перріама очень гордился своей гостиной, или салономъ, какъ религіозно величали эту комнату. Ни за какія блага въ мірѣ онъ не согласился бы хотъ что-нибудь измѣнить въ этомъ скудно-омеблированномъ святилищѣ. Этимъ разумнымъ консерватизмомъ онъ вмѣстѣ заявлялъ о своемъ благоговѣніи въ памяти предковъ, и сберегалъ свои деньги.

— Завести фотографическій альбомъ! воскликнулъ онъ, когда какой-то легкомысленный посѣтитель внушалъ ему мысль украсить одинъ изъ Чиппендэльскихъ столовъ этимъ рессурсомъ для скучающихъ гостей.

— Во времена Болингброка не было еще и въ поминѣ фотографическихъ альбомовъ, а тогдашнее общество было гораздо блестящѣе, чѣмъ теперешнее. Кто желаетъ развлечь себя, тотъ пусть почитаетъ Попэ. Вонъ въ томъ шкафу лежитъ прекрасное изданіе его сочиненій.

При этомъ баронетъ торжественно указывалъ на маленькій книжный шкафикъ, тянувшійся по одной стѣнѣ его салона. Тутъ, за рѣшеткою изъ мѣдныхъ прутьевъ, были тщательно выстроены всѣ тѣ авторы, репутація которыхъ съ каждымъ днемъ возрастаетъ среди поколѣнія, большею частью и не читавшаго ихъ — Попэ, Прайоръ, Гэ, Свифтъ, Ст. Джонъ, Аддисонъ и Стиль. Сэръ Обри совсѣмъ забывалъ то обстоятельство, что ключъ отъ этой сокровищницы былъ затерянъ лѣтъ пятнадцать тому назадъ, и что пыль съ книгъ сметалась метелочкой изъ перьевъ, которая проходила между прутьевъ мѣдной рѣшетки.

На восточной сторонѣ дома находилось помѣщеніе сэра Обри — просторная мрачная спальня, уборная — обширнѣе нынѣшнихъ спаленъ, кабинетъ — не больше чуланчика. А на западномъ концѣ дома, сообщаясь узкимъ корридоромъ, съ покоями баронета и обращенныя на огородъ, расположены были комнаты, которыя въ теченіи послѣднихъ тридцати лѣтъ, безъ малѣйшей въ нихъ перемѣны, занималъ братъ сэра Обри, Мордредъ Перріамъ. Это древне-саксонское имя было почти единственнымъ наслѣдствомъ, доставшимся м-ру Перріаму отъ его древняго рода, такъ какъ самое помѣстье переходило въ наслѣдство старшему въ родѣ, и еслибы не случайный доходъ въ двѣсти фунтовъ въ годъ, доставшійся ему съ материнской стороны, Мордредъ Перріамъ былъ бы въ полнѣйшей зависимости отъ брата. Но при настоящихъ обстоятельствахъ м-ръ Перріамъ жилъ съ братомъ на всемъ готовомъ. Онъ употреблялъ большую часть своего дохода на свою библіотеку, — самый разнообразный сбродъ подержанныхъ книгъ, безъ системы скупаемыхъ имъ у провинціальныхъ книгопродавцевъ, съ которыми м-ръ Перріамъ велъ нескончаемую переписку. Это были такіе экземпляры, отъ которыхъ пришли бы въ восторгъ Мартинъ Скриблербсь или Домини-Сампсонъ, но которые едвали могли возбудить зависть современнаго библіофила, кожаные коричневые переплеты, старинныя изданія, между которыми наименѣе плодовитые авторы обыкновенно доходили до сорока томовъ; странная старинная бумага и шрифтъ, и при этомъ ни одного полнаго собранія, все разрозненныя; авторы, имена которыхъ сохранились только въ «Дёнсіадѣ» и мимолетная популярность которыхъ не оставила по себѣ и слѣда. Англійскія, французскія, римскія, нѣмецкія посредственности громоздились на полкахъ этого буквоѣда, и чтобы отыскать настоящаго классика среди этого безпорядочнаго хаоса, пришлось бы провозиться полъ-дня.

М-ръ Перріамъ нѣсколько разъ покушался составить каталогъ, работалъ надъ нимъ съ необычайнымъ усердіемъ, бѣгая взадъ и впередъ отъ письменнаго стола въ полкамъ съ изумительнымъ терпѣніемъ, но каталогъ его всегда приводилъ къ путаницѣ. Онъ постоянно покупалъ книги, и необходимость дополнять каталогъ вновь пріобрѣтаемыми изданіями была не по силамъ его нѣсколько слабой головѣ. Летучихъ листковъ и дополненій накопилось у него въ такомъ множествѣ, что онъ терялъ нить, и съ отчаянія бросилъ свою задачу. Въ концѣ-концовъ вѣдь онъ зналъ всѣ свои книги, онъ могъ перечесть на память всѣ ихъ заглавія, хотя, быть можетъ, зачастую и не зналъ ихъ содержанія. Онъ обыкновенно воображалъ, что мучимъ неудержимымъ желаніемъ прочесть того или другого автора, и не могъ успокоиться, пока не пріобрѣталъ его. Но, поставивъ желаннаго автора на полку, онъ этимъ, повидимому, удовлетворялся. Когда его ученые друзья упоминали имя какого-нибудь автора, м-ръ Перріамъ обыкновенно восклицалъ: «А! онъ есть у меня»! Онъ былъ слишкомъ честенъ, чтобъ сказать: «я читалъ его». Комнаты, предоставленныя м-ру Перріаму, были высоки и просторны, какъ и во всемъ домѣ. Но, несмотря на ихъ величину, книги его совершенно завалили ихъ. Отъ пола до потолка, подъ окнами, надъ каминомъ, всюду, куда можно было приткнуть полку, тянулись безконечные ряды коричневыхъ томовъ, среди которыхъ рѣдко попадались полинялые красные ярлыки новѣйшихъ изданій. М-ръ Перріамъ не могъ позволить себѣ роскошныхъ переплетовъ ни изъ тисненной замши, ни изъ пахучей русской кожи. Но, при всей его бѣдности, у него былъ источникъ утѣшенія. Онъ дошелъ самоучкой до искусства класть заплаты на старые переплеты и раскрашивать пятнышками, или крапинками или подъ мраморъ почернѣвшіе отъ пыли обрѣзы, и онъ никогда не казался такъ безмятежно счастливъ, какъ когда сидѣлъ передъ своимъ рабочимъ столомъ, наклеивая, прилаживая, всячески исправляя растрепанныя книги, при помощи баночки съ клеемъ, нѣсколькихъ обрѣзковъ опойка, кусочка алой краски, большихъ ножницъ и неистощимаго запаса терпѣнія. Въ глубинѣ души м-ръ Перріамъ сознавалъ, что еслибы можно было начать жизнь съизнова, то онъ пожелалъ бы быть переплетчикомъ. Библіотека м-ра Перріама выходила окнами на огородъ. То была просторная комната съ выступомъ, подобнымъ тому, которымъ на противоположной сторонѣ дома заканчивалась гостиная. Въ тѣ дни, когда еще водились дѣти въ Перріамѣ, эта комната служила дѣтской. Непосредственно надъ нею была спальня м-ра Перріама, а рядомъ съ ней крошечная уборная, изъ которой былъ ходъ черезъ темный корридорчивъ въ спальную сэра Обри. Несмотря на разницу въ привычкахъ, братья были искренно привязаны другъ въ другу, и любили жить по близости другъ отъ друга Лакей сэра Обри спалъ въ уборной своего хозяина, но м-ръ Перріамъ не держалъ для себя прислуги. Онъ считалъ это роскошью или помѣхой, отъ которой настойчиво отдѣлывался. Да и весь его гардеробъ не доставилъ бы ни занятій, ни выгоды его лакею. Онъ обыкновенно заводился одной перемѣной платья, которую изнашивалъ до невозможности, и тогда дарилъ подручному садовника, глухому старику, который всю осень вывозилъ на тачкѣ сухой листъ изъ сада и укатывалъ лужайки и песчаныя дорожки въ остальное время года. Этотъ старый садовникъ блуждалъ по саду, какъ тѣнь или двойникъ и-ра Перріама. Когда бывали посѣтители въ домѣ, м-ръ Перріамъ рѣдко показывался. Если же у сэра Обри не было гостей, братья обѣдали вмѣстѣ; въ его отсутствіе м-ръ Перріамъ всегда обѣдалъ въ своей собственной берлогѣ, переворачивая во время ѣды листы какого-нибудь новаго пріобрѣтенія. Онъ читалъ далеко не быстро, и въ продолженіе трехъ лѣтъ прокорпѣлъ надъ стариннымъ экземпляромъ Данга, напрягая свои бѣдные мозги надъ комментаріями, которые только затемняли текстъ.

Онъ гулялъ не иначе, какъ по огороду. Ему нравились эти прямые четвероугольники, засаженные кореньями и травами, служащими для приправа кушанья, прямыя узкія дорожки, соединенныя шпалерами земляничныя гряды, невозмутимый порядокъ и тишина этого уголка; но выше всего цѣнилъ онъ то обстоятельство, что никакой случайный посѣтитель Перріама не застигнетъ его тутъ врасплохъ. Лѣтомъ, по утрамъ, онъ приносилъ съ собою книги, и читалъ, медленно шагая по дорожкамъ, или, случалось, въ жаркій полуденный часъ дремалъ надъ открытой книгой, сидя въ бесѣдкѣ у рыбнаго прудка. Зимой же, ради здоровья, онъ для моціона бѣгалъ взадъ и впередъ между пустыми грядами. Дальше огорода не шло его знакомство съ внѣшнимъ міромъ, да ни о чемъ болѣе онъ и не заботился, пока существовала возможность поддерживать сношенія съ книгопродавцами, при удобномъ посредничествѣ почты. Такъ протекала его мирная, безвредная жизнь, и если никто не могъ сказать, что Мордредъ Перріамъ оказалъ ему какую-либо услугу, то навѣрное никто не могъ обвинить его въ причиненіи кому-либо вреда.

ГЛАВА XIX.
«..Любовь одна веселѣе жизни хладной…»

Сэръ Обри съ братомъ обѣдали вдвоемъ подъ вечеръ того дня, когда м-съ Карфордъ покинула школьный домъ, чтобъ снова вернуться въ омутъ жизни. Столовая въ Перріамѣ выходила окнами на сѣверо-западъ, и изъ нихъ открывался великолѣпный видъ солнечнаго заката; можно было любоваться, какъ яркое свѣтило заходило за горизонтъ, безъ риска быть ослѣпленнымъ его угасающими лучами.

Было уже восемь часовъ вечера, начинало смеркаться; но сэръ Обри любилъ сумерки. Они были пріятны и вмѣстѣ съ тѣмъ экономичны, а баронетъ никогда не забывалъ, какой крупный чекъ выдавалъ онъ ежегодно монкгемптонскому свѣчному торговцу. Ему говорили о дешевизнѣ и яркости газоваго освѣщенія, но сама королева Анна не могла упорнѣе, чѣмъ сэръ Обри, возставать противъ этого яркаго свѣта, еслибы онъ былъ подвергнутъ ея благосклонному вниманію. Газъ въ Перріамѣ! Слыханное ли это дѣло, чтобъ газовыя трубки обезображивали эти древніе хрустальные канделябры, переливавшіеся на солнцѣ всѣми цвѣтами радуги! «Священная тѣнь моего великаго предка!» восклицалъ сэръ Обри, «какой готѳъ или вандалъ могъ посовѣтовать такое поруганіе?»

Сэръ Обри и брать его сидѣли въ сумеркахъ, разговаривая, или скорѣе же говорилъ одинъ Мордредъ, а сэръ Обри дѣлалъ, только видъ, что слушаетъ. Безобидная болтовня буквоѣда, по поводу его послѣдней покупки у бристольскаго книгопродавца, не требовала большого умственнаго напряженія со стороны слушателя. Время отъ времени сэръ Обри издавалъ неясное одобрительное мычаніе, и это вполнѣ удовлетворяло говорившаго.

Въ сущности, мысли сэра Обри были нѣсколько въ разбродѣ въ продолженіе обѣденнаго церемоніала, а теперь онъ сидѣлъ въ задумчивой позѣ передъ своимъ нетронутымъ стаканомъ клерета, вперивши взоры въ темную поверхность полированнаго стола изъ краснаго дерева, какъ-бы разглядывая представлявшіяся ему въ немъ видѣнія.

Но не о вновь пріобрѣтенномъ его братомъ двѣнадцати-томномъ изданіи Чаттертона мечталъ онъ, а о прелестномъ личикѣ, которое видѣлъ вчера вечеромъ въ саду гедингемскаго школьнаго дома.

— Мордредъ, внезапно воскликнулъ онъ, тебѣ никогда не приходило въ голову, почему я не женатъ?

— Нѣтъ, отвѣчалъ м-ръ Перріамъ, никогда. Но я полагаю, что причина этому ясна для самаго глупаго человѣка. Ты не могъ никогда забыть бѣдной Гуниверы.

— Забыть ее? Нѣтъ; этому никогда и не бывать. Но еслибы въ мои зрѣлыя лѣта человѣкъ могъ почувствовать романтическую любовь — любовь поэта, скорѣе чѣмъ свѣтскаго человѣка… какъ ты полагаешь, обязанъ онъ растоптать этотъ цвѣтокъ за то, что онъ такъ поздно распустился!

— Ужъ не хочешь ли ты этимъ сказать, что ты влюбился? въ испугѣ спросилъ Мордредъ.

— Я видѣлъ личико настолько прелестное, что оно могло бы очаровать святого или отшельника… могло бы воспламенить самое холодное сердце, замороженное временемъ. Я не говорю, чтобы я влюбился. Это было бы слишкомъ безумно въ мои годы. Но я чувствую въ себѣ способность, которую давно считалъ угасшею, — способность влюбиться.

Мордредъ Перріамъ ухватился руками за голову, и началъ въ отчаяніи ерошить свои рѣдкіе сѣдые волосы. Онъ думалъ, что его братъ сходитъ съ ума.

— Бѣдная Гунивера, произнесъ онъ вполголоса, какъ будто тѣнь этой аристократки была оскорблена безуміемъ сэра Обри; еслибъ она дожила до этого дня!

— Еслибъ она осталась въ живыхъ, я могъ быть бы счастливымъ отцомъ многихъ дѣтей, отвѣчалъ сэръ Перріамъ; а при настоящихъ обстоятельствахъ помѣстье наше должно перейти къ Ланслоту Перріаму, когда мы оба сойдемъ въ могилу и ляжемъ рядомъ съ нашими предками.

— Это ужъ очень тяжело, сказалъ м-ръ Перріамъ, который; оказался способенъ оцѣнить вопросъ съ этой практической стороны. Когда-бъ ты могъ найти теперь особу, достойную леди Гуниверы, равную ей по общественному положенію, союзомъ съ которой ты могъ бы гордиться…

Сэръ Обри вздохнулъ и сидѣлъ молча. Главною цѣлью его женитьбы должна бы быть забота о наслѣдникѣ. Ну, какъ встрѣтится онъ въ будущей жизни съ этимъ наслѣдникомъ, если этотъ послѣдній не съумѣетъ назвать своего дѣда съ материнской стороны. Ахъ! если бы для генеалогическихъ цѣлей дѣти могли обходиться безъ дѣдовъ по матери! Онъ опять вздохнулъ съ возрастающею грустью.

— Въ мои годы, любезный Мордредъ, смѣшно человѣку надѣяться на бракъ съ герцогиней. Я никогда болѣе не встрѣчу второй Гуниверы. Вторая жена лорда Болингброка была француженка. Онъ послѣдовалъ влеченію сердца, скорѣе чѣмъ разсчету.

— Болингброкъ женился на племянницѣ мадамъ де-Ментенонъ, на вдовѣ маркиза.

— Это вѣрно, но все же онъ женился по любви, сказалъ сэръ Обри нетерпѣливо. Въ зрѣлыхъ лѣтахъ человѣку слѣдуетъ жениться по любви, если только ему приходится жениться вообще. Ему уже и безъ того не долго пользоваться счастіемъ. Въ двадцать лѣтъ, юноша можетъ, соображаясь со своими разсчетами, жениться безъ любви. Молодость, лишенная семейныхъ радостей, можетъ вознаградиться житейскими успѣхами въ зрѣлыхъ годахъ. Въ мои же годы, человѣку не остается уже иныхъ желаній — кромѣ счастья.

М-ръ Перріамъ глядѣлъ на брата въ безпомощномъ изумленіи, не будучи въ силахъ разрѣшить, было ли слышанное имъ абстрактной философіей — или безуміемъ стараго эгоиста?

— А я полагалъ, что ты вполнѣ доволенъ своимъ настоящимъ положеніемъ, мягко сказалъ его братъ. У тебя есть Перріамъ для лѣтней резиденціи, а на зиму антресоль въ предмѣстій Сент-Оноре — квартирка удобная, и не слишкомъ дорогая. Когда тебѣ надоѣстъ жить въ Перріамѣ, ты ѣдешь въ Парижъ. Парижъ надоѣлъ — возвращаешься въ Перріамъ. У тебя есть и тутъ и тамъ и сапоги, и туфли, и щетки, и гребни, и платья въ изобиліи; не нужно ни укладываться, ни хлопотать, а твой здѣшній лакей служитъ тебѣ тамъ и поваромъ и главной прислугой. Что можетъ быть удобнѣе, если ужъ приходится разъѣзжать?

— А пустота жизни, а однообразіе ея? сказалъ сэръ Обри. Главное дѣло въ томъ, продолжалъ онъ дѣловымъ тономъ, иго за эти послѣдніе годы я пришелъ въ сознанію, что обязанъ жениться. Если я и уклонялся отъ этой обязанности, предпочитая покой и безмятежность холостой жизни, то сознаю теперь себя виновнымъ въ нравственной трусости. Тяжело подумать, что Перріамъ перейдетъ въ совершенно чужія руки.

— Орасу Перріамъ — накрахмаленному франту изъ военнаго министерства, сказалъ Мордредъ. Да, такого огорода, какъ здѣшній, не найдешь во всей западной Англіи! прибавилъ онъ со вздохомъ. Еслибъ ты могъ найти подходящую партію, — я не говорю, именно дочь герцога — но подходящую партію, — дѣвушку хорошей древней фамиліи, гербъ которой Перріамы не постыдились бы включить въ свой гербъ.

Мордредъ пѣлъ ту пѣсню, которую привыкъ слышать изъ устъ своего старшаго брата, и очень былъ удивленъ, найдя баронета равнодушнымъ, и даже относящимся свысока къ вопросу о происхожденіи будущей леди Перріамъ.

— Что же касается фамиліи, отвѣчалъ онъ, то Перріамы должны быть, какъ Бурбоны, настолько велики, чтобы дѣти ихъ считались знатными, не взирая на происхожденіе матери. Сыновья Лудовика XIV всѣ были принцами. Современемъ и мой сынъ будетъ сэръ Обри Перріамъ, и не былъ бы ничѣмъ болѣе, если бы матерью его была бѣдная Гунивера.

Мордредъ поспѣшилъ согласиться съ братомъ. Онъ рѣдко пускался въ споры, если они не касались чисто литературныхъ вопросовъ, въ родѣ: почему изгнанъ былъ Овидій, или отчего сошелъ съ ума Тассо; кто скрывался подъ «Желѣзной маской», или это былъ авторомъ писемъ Юніуса?

— Но, можетъ быть, молодая дѣвушка, понравившаяся тебѣ, принадлежитъ къ хорошей фамиліи нашего графства, сказалъ Мордредъ.

Онъ никакъ не могъ предположить, чтобъ братъ его удостоилъ своего выбора личность, по происхожденію своему ниже дворянскихъ фамилій графства.

Сэръ Обри вздрогнулъ. Онъ всегда былъ ревностнымъ проповѣдникомъ генеалогическихъ догматовъ, жрецомъ своей касты.

Чѣмъ могъ онъ объяснить свое отреченіе отъ божества, неизбѣжное при поклоненіи дочери сельскаго учителя?

— Я, конечно, видѣлъ особу, которая мнѣ понравилась, — отвѣчалъ онъ, съ замѣчательною застѣнчивостію, съ юношескою почти стыдливостью, сопровождавшей эту позднюю любовь, — очень хорошенькую, очень любезную молодую дѣвушку, вообще восхитительную, — дѣвица, любовью которой долженъ гордиться всякій человѣкъ. Но она не особенно извѣстной фамиліи, или, если ея отецъ и принадлежитъ въ древнему и почтенному роду, — что вовсе не лишено вѣроятности, такъ какъ имя онъ носитъ хорошее, но находится въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ и занимаетъ не особенно высокое положеніе въ свѣтѣ.

— Онъ, можетъ быть, священникъ? нерѣшительно проговорилъ Мордредъ.

— Нѣтъ, онъ не изъ духовнаго званія.

— Господи! воскликнулъ Мордредъ, съ испуганнымъ видомъ, не хочешь ли ты сказать, что онъ изъ купечества?

— Нѣтъ, онъ не торгуетъ.

М-ръ Перріамъ вздохнулъ свободнѣе.

— Я радъ этому, сказалъ онъ. Я живу въ такомъ отчужденіи отъ свѣта, что это могло бы казаться невозможнымъ для меня, но мнѣ было бы положительно непріятно, если бы такое пятно легло на наше имя. Настоящій случай былъ бы опубликованъ въ «Burke’s Landed Gentry», да и безъ того никто бы не забылъ его.

— Не тревожься такими мелочами, любезный Мордредъ, возразилъ сэръ Обри, — быть можетъ, все, о чемъ я толковалъ теперь, не болѣе, какъ праздныя мечты.

— Нѣтъ, тебѣ бы надо жениться, сказалъ Мордредъ, думая о своемъ огородѣ.

Онъ завидовалъ наслѣднику, который получитъ во владѣніе эти чистенькія дорожки, тянущіяся вдоль грядъ, окаймленныхъ буксомъ, гдѣ узкая полоска неприхотливыхъ цвѣтовъ, левкоевъ, анютиныхъ глазокъ, резеды или настурцій заслоняли броколи, или лукъ, которые росли за этой чертой. Милый, старый огородъ, съ его красными глиняными горшками, накрывающими морскую капусту! Что можетъ сравниться съ пріятнымъ травянистымъ запахомъ, которымъ пропитана атмосфера деревенскихъ огородовъ!

— Увы! сказалъ сэръ Обри, вздыхая, я никогда не женюсь иначе, какъ по любви!

М-ръ Перріамъ одобрительно улыбнулся ему черезъ широкій блестящій столъ; но въ глубинѣ души онъ былъ пораженъ изумленіемъ. Всякая любовь человѣческая, за исключеніемъ его тихой привязанности въ Обри, испарилась изъ сердца его за послѣднія тридцать лѣтъ. Дѣйствительно, въ этомъ спокойномъ темпераментѣ никогда не было достаточно теплоты, чтобы поддержать пламя любви. Онъ смотрѣлъ на женщинъ, какъ на особую породу людей, безъ сомнѣнія, полезную въ своемъ униженномъ состояніи, но отъ которой мудрецъ долженъ сторониться подальше. На женитьбу м-ръ Перріамъ смотрѣлъ, какъ на печальную необходимость для старшихъ сыновей. Младшіе отпрыски благородныхъ родовъ, болѣе счастливые, могли ускользать отъ мученій супружескаго ада. М-ръ Перріамъ находилъ почти невѣроятнымъ, чтобы человѣкъ обременялъ себя женой, не будучи вынужденнымъ къ такому самопожертвованію наслѣдственными соображеніями. Жена, которая, чего добраго, стала бы таскать съ полокъ его библіотеки разрозненные томы книгъ, чтобъ потомъ сунуть ихъ куда попало, или рыться въ его бумагахъ! Нѣтъ, онъ благодарилъ судьбу, опредѣлившую ему бытъ младшимъ въ родѣ.

— «По любви, думалъ про себя Обри, только по любви! Какъ Мордредъ и весь свѣтъ стали бы смѣяться надо мной, еслибы я позволилъ себѣ этотъ безумный поступокъ. Влюбиться пятидесяти-семи лѣтъ отъ роду, и въ дѣвочку, которая по возрасту своему могла бы быть моей внучкой! Это, дѣйствительно, чистое сумасшествіе. Однако, если допустить возможность глубокой привязанности въ человѣкѣ моихъ лѣтъ, то она должна быть возможной и для меня. Я не растрачивалъ запаса своихъ чувствъ на мимолетныя страсти. Жизнь моя была чужда увлеченій, которыя сушатъ сердца иныхъ людей. Несмотря на позднее проявленіе чувства, я вполнѣ способенъ искренно любить и привлечь къ себѣ вѣрное сердце, если у меня хватитъ на это рѣшимости. Довѣрюсь ли я влеченію моей прихоти и положусь ли на красоту этихъ глазъ и устъ, обѣщающихъ столько невинности и искренности?»

Дворецкій вошелъ въ столовую, чтобъ зажечь свѣчи въ высокихъ серебрянныхъ канделябрахъ псевдо-классическаго рисунка.

— Прикажите Моргану осѣдлать мнѣ Сплинтера, сказалъ сэръ Обри: я хочу проѣхаться верхомъ.

— Такъ поздно, Обри? воскликнулъ Мордредъ, любившій мирно проводитъ вечера въ обществѣ брата.

Ему было всегда пріятно распространяться по поводу своего послѣдняго пріобрѣтенія съ человѣкомъ изъ своей среды; если же подъ-часъ Обри и не слушалъ его, то Мордредъ былъ такъ поглощенъ собственными разсужденіями, что не замѣчалъ невнимательности брата.

— Я люблю кататься въ сумерки, отвѣчалъ баронетъ, я и вчера вернулся домой около десяти часовъ.

— Да, сказалъ Мордредъ, вздыхая. — Я радъ буду наступленію зимы, когда мы возвратимся снова въ старымъ порядкамъ — затопимъ пожарче каминъ въ салонѣ, и опять станемъ съ тобой посиживать у камелька въ длинные зимніе вечера.

— Это довольно скучно, протянулъ сэръ Обри, зѣвая.

— Скучно, когда мы пользуемся обществомъ другъ друга?

— Да, это все прекрасно. Но развѣ ты думаешь, что дли такихъ двухъ стариковъ, какъ мы съ тобой, красивое молодое личико не оживило бы картины — невинная, веселая дѣвушка, которая была бы моей женой, и годилась бы намъ обоимъ въ дочери, звонкій голосокъ которой наполнялъ бы музыкой этотъ старый домъ? Настоящая жизнь наша довольно монотонна; не кажется ли тебѣ, что рисуемая мною перемѣна сдѣлаетъ насъ счастливѣе? А, Мордредъ?

— Перемѣны, нарушающія спокойствіе, въ погонѣ за счастіемъ, часто оканчиваются разочарованіемъ, отвѣчалъ м-ръ Перріамъ, съ поучительностью Солона. — Рѣчь эта не могла быть пріятна сэру Обри, и онъ разсердился на брата… что бывало очень рѣдко, такъ какъ онъ съ покровительственной мягкостью относился къ своему младшему брату, странности котораго граничили съ слабоуміемъ.

— Сплинтеръ у подъѣзда, сэръ Обри, доложилъ дворецкій, — и сэръ Обри, не говоря больше ни слова Мордреду, уѣхалъ.

— Ахъ! вздохнулъ братъ его, глядя вслѣдъ всаднику и лошади, которые скрылись въ вечернемъ полумракѣ: вотъ что значитъ допустить мысль о женщинѣ. Онъ уже измѣнился ко мнѣ!

Сэръ Обри выбралъ кратчайшій путь въ Гедингему.

Эта прогулка верхомъ въ такую позднюю пору была, конечно, дикой фантазіей — но запахъ боярышника былъ такъ душистъ, воздухъ такъ мягокъ, а легкій вѣтерокъ, дувшій съ отдаленнаго моря, разносилъ въ воздухѣ свѣжій ароматъ скошенной травы. Въ сущности, не было никакой разумной причины, почему бы сельскому жителю предпочесть одинокую дремоту въ любимомъ креслѣ пріятному наслажденію вечернимъ ландшафтомъ. Но едва ли сэръ Обри обращалъ вниманіе на окружающій его ландшафтъ. Мысли его летѣли быстрѣе Сплинтера, и опередивъ его, остановились на Сильвіи Керью. Онъ никакъ не могъ придумать предлога для своего поздняго появленія въ школьномъ домѣ. Въ теченіе всего дня онъ противился влеченію, манившему его туда, и вдругъ теперь, вечеромъ, послѣ безплодной борьбы съ увлеченіемъ, не устоялъ передъ своей фантазіей.

Какой же предлогъ изобрѣтетъ онъ для нарушенія уединенія школьнаго учителя? Онъ, всемогущій владѣлецъ всей мѣстности, сталъ положительно втупикъ передъ этимъ вопросомъ. Миссъ Керью не была картиной, висящей на стѣнѣ публичной галлереи, очаровательныя черты которой выставлены на ношъ постороннимъ людямъ. Какъ ни стоялъ онъ высоко въ обществѣ сравнительно съ ними, но все же существовали нѣкоторыя приличія, которыхъ онъ не считалъ себя въ правѣ нарушать.

Оставивъ свою лошадь въ гостинницѣ, онъ пошелъ по направленію къ школьному дому. Огонекъ свѣтился въ пріемной, но дверь была заперта. Онъ разсчитывалъ застать м-ра Керью курящимъ трубочку въ открытыхъ дверяхъ, по вчерашнему.

Постучаться въ дверь казалось ему дѣломъ очень серьёзнымъ, которое могло принудить его къ весьма рѣшительному шагу впослѣдствіи.

Въ сомнѣніи онъ оглянулся. кругомъ. Несмотря на раннее время, не видно было ни души. Тусклые огоньки мелькали кое-гдѣ въ окнахъ домиковъ. Дѣтскіе голоса замолкли. Гедингемскій день пришелъ къ концу. Сэръ Обри подумалъ, что время дѣйствительно очень позднее.

Онъ вынулъ часы изъ кармана; было еще настолько свѣтло, что онъ различилъ стрѣлки на бѣломъ циферблатѣ. Безъ четверти девять! Нѣтъ, положительно слишкомъ поздно для визита. Все равно, онъ удовлетворилъ свою фантазію этой вечерней прогулкой; ему болѣе ничего не остается, какъ вернуться домой.

Но… чу! что тамъ такое? Какая-то бѣлая движущаяся тѣнь мелькала подъ темными деревьями кладбища. Женское платье — высокая и стройная фигура дѣвушки, одѣтой въ бѣломъ. Два раза уже видѣлъ онъ Сильвію въ бѣломъ платьѣ.

Не она ли это?

Онъ обошелъ кругомъ къ калиткѣ, которая вела на кладбище, и взошелъ въ этотъ мирный пріютъ тѣней, мрачная тишина котораго напоминала о глубокомъ покоѣ тѣхъ, кто лежалъ въ этихъ могилахъ. Онъ медленно подвигался, оглядываясь кругомъ, какъ-бы разглядывая памятники, и черезъ нѣсколько минуть настигъ предметъ своихъ поисковъ.

Это была не кто иная, какъ Сильвія. Онъ нашелъ ее сидящей на низкой могилѣ, въ задумчивой позѣ: голова ея лежала на сложенныхъ рукахъ, которыми она облокотилась на другой памятникъ, стоящій выше той могилы? на которой она сидѣла.

— «Какое прелестное изображеніе раздумья, подумалъ сэръ Обри. Однакожъ, о чемъ можетъ она такъ глубоко задумываться?»

Мечтательница встрепенулась при звукѣ приближающихся шаговъ. Сильвія подняла голову и взглянула на него, едва узжавая его въ этой густой тѣни.

— Добрый вечеръ! миссъ Керью. Я, кажется, прервалъ пріятныя мечты?

— Нѣтъ, сэръ Обри, мысли мои были очень грустныя. Я благодарна случаю, который ихъ разсѣялъ.

— Что можетъ молодость и красота имѣть общаго съ печалью?

Дѣвушка не нашлась, что отвѣтить на этотъ вопросъ.

— Полагаю, что въ жизни каждаго есть свои заботы. Теперь же я задумалась надъ чужимъ горемъ.

— Я такъ и думалъ. Молодость и невинность не знаютъ собственныхъ заботъ. Пожалуйста, миссъ Керью, помните, что если вамъ понадобится другъ, то я въ вашимъ услугамъ. Какъ владѣлецъ этой мѣстности, я принимаю живѣйшее участіе во всемъ касающемся Гедингема, прибавилъ онъ, чтобъ его дружескія увѣренія не показались странными молодой дѣвушкѣ.

Это вступленіе тотчасъ придало всей рѣчи оффиціальный тонъ.

— «Что бы ему дать мнѣ денегъ, которыя я могла бы послать м-съ Карфордъ, подумала Сильвія, такъ какъ воспоминаніе о вчерашней посѣтительницѣ не повидало ее во весь день; — но я не могу унизиться до просьбы. Да и безъ сомнѣнія, это не болѣе, какъ пустая учтивость съ его стороны.»

— Вашъ батюшка дома, полагаю? спросилъ баронетъ.

— Дома, сэръ Обри.

— Мнѣ бы хотѣлось заглянуть къ нему на минутку, чтобъ переговорить о новомъ школьномъ домѣ, если только вы увѣрены, что онъ теперь не занятъ.

— Я навѣрное это знаю. Онъ обыкновенно по вечерамъ читаетъ только газеты. Ваше посѣщеніе будетъ для него очень пріятно.

ГЛАВА XX.
«Прекрасна какъ ангелъ небесный, — какъ демонъ коварна…»

Хотя баронетъ и предложилъ навѣстить м-ра Керью, однако не торопился покинуть тѣнистый уголокъ на старомъ кладбищѣ. Сегодня ему впервые довелось встрѣтиться съ Сильвіей наединѣ, и онъ не хотѣлъ упустить такого удобнаго случая. Ему хотѣлось разузнать кое-что изъ прошлой жизни дѣвушки, которая завладѣла его сердцемъ, прежде чѣмъ онъ успѣлъ опомниться. Ея отецъ, безъ сомнѣнія, сумѣетъ держать языкъ за зубами, если только это нужно; но прелестными устами молодой дѣвушки необходимо должна вѣщать сама истина.

— Какъ красива эта старая церковь, сказалъ сэръ Обри, словно мысли его были заняты археологіей. — Вы, полагаю, давно уже живете въ Гедингемѣ, миссъ Керью? продолжалъ онъ безъ дальнѣйшихъ околичностей.

— Съ тѣхъ поръ, какъ только себя помню… Всю мою жизнь.

— Значитъ, вы родились здѣсь.

— Нѣтъ.

Къ счастію для Сильвіи темнота скрыла краску стыда, разлившуюся у ней по лицу. Она даже не знала, гдѣ собственно родилась: отецъ ея не любилъ говорить о прошломъ. Что ей отвѣчать сэру Обри, если тотъ вздумаетъ разспрашивать объ ея родинѣ?

— У вашего батюшки, сколько я замѣтилъ, акцентъ вовсе не провинціальный, продолжалъ сэръ Обри, стараясь придать своему допросу чисто свѣтскую форму. Онъ, должно быть, лондонскій уроженецъ.

— Онъ пріѣхалъ сюда изъ Лондона.

— Однако фамилія Керью происходитъ изъ западныхъ провинцій.

— Въ самомъ дѣлѣ? спросила Сильвія растерянно; затѣмъ, сообразивъ, что нѣкоторая доля откровенности лучше выручитъ ее, чѣмъ упорная сдержанность, прибавила:

— Мой отецъ началъ свою карьеру при болѣе благопріятныхъ обстоятельствахъ, какъ мнѣ кажется, и не любитъ говорить о прошломъ. Я знаю только, что мы живемъ здѣсь съ тѣхъ поръ, какъ только я себя помню и безъ всякихъ перемѣнъ. Такая жизнь довольно монотонна.

Эта жалоба показалась сэру Обри нѣсколько ребяческой. Онъ по собственной охотѣ велъ однообразную жизнь въ послѣднія тридцать лѣтъ, переѣзжая съ точностью заведенныхъ часовъ изъ Перріанскаго замка въ предмѣстье Сентъ-Оноре и живя въ Парижѣ почти такъ же уединенно, какъ и въ Перріамѣ.

— Прекрасное дитя, сказалъ онъ съ важнымъ видомъ: юность охотно увлекается безпокойными фантазіями. Когда вы будете постарше, то поймете, что нѣтъ счастливѣе жизни, текущей ровно и безмятежно среди знакомой обстановки.

Сильвія вздохнула, но не стала спорить съ сэромъ Обри. Она только подумала, что владѣй она той силой, какую придавало ему богатство, она не стала бы влачить однообразное существованіе. Ея юный, честолюбивый умъ жаждалъ разнообразія. Сильвія Керью обладала въ значительной степени тѣмъ качествомъ, которое крайне пагубно для сердца, но весьма способствуетъ развитію ума. Она была честолюбива, и честолюбіе, развившееся въ одиночествѣ и питавшееся мечтами, лежало въ основѣ ея страстнаго желанія перемѣны.

— Вы, во всякомъ случаѣ, можете похвалиться своимъ счастіемъ, что живете въ такомъ прелестномъ мѣстѣ, какъ Гедингемъ, произнесъ баронетъ.

— Развѣ оно въ самомъ дѣлѣ такъ красиво? Вы видѣли Дунай, Шварцвальдъ… Гарцъ… Тироль… Альпы… Римъ… Венецію… и тѣмъ не менѣе находите Гедингемъ красивымъ!

Она безъ запинки произнесла имена рѣки, лѣса, горъ и городовъ. Они вертѣлись у ней на языкѣ; такъ страстно хотѣлось бы ей увидѣть ихъ.

— Да, проговорилъ сэръ Обри, съ небрежной томностью, которая была не безъ пріятности. Я совершилъ обязательное путешествіе. Во дни моей молодости это было утомительнымъ дѣломъ. Путешественника ожидалъ нескончаемый рядъ плохихъ гостинницъ, допотопныя почтовыя кареты, пыль и худыя дороги, и… гмъ… насѣкомые, которыхъ приличіе не позволяетъ мнѣ назвать. Въ мое время считалось необходимымъ, чтобы джентльменъ совершилъ путешествіе по Европѣ. Въ настоящее время путешествуютъ вульгарные люди. На Риги ведетъ желѣзная дорога, а Мон-Бланъ сталъ незначительнымъ холмомъ для современныхъ любителей лазать по горамъ.

Сильвія вздохнула. Она начинала сознавать, что родилась слишкомъ поздно. Міръ сталъ, такъ сказать, вульгаренъ и вся слава земли испарилась, какъ дымъ.

— Угодно вамъ идти теперь къ папа, сэръ Обри? спросила она, вставая съ могили.

— Если вы будете такъ добры провести меня къ нему.

Сэръ Обри сознавалъ, что развѣдано имъ очень немного. Конечно, пріятно было услышать, что отецъ женщины, которую онъ любилъ, знавалъ лучшія времена; однако, такъ какъ викарій говорилъ ему то же самое, то онъ немного вынесъ изъ разговора съ Сильвіей. Она была по виду похожа на леди, думалось ему, хотя и не обладала тѣми свѣтскими манерами, которыя ему пріятно было бы видѣть въ будущей леди Перріамъ. Ея рѣчь отличалась откровенностью и непринужденностью, какія можно встрѣтить лишь въ людяхъ, не вышколенныхъ свѣтскимъ воспитаніемъ. Всѣ красавицы, которыми до сихъ поръ восхищался сэръ Обри, отличались граціозной томностью, изящной медлительностью въ движеніяхъ. Эта же дѣвушка производила такое впечатлѣніе, какъ будто въ жилахъ ея текла ртуть. Но за то она была милѣе всѣхъ красавицъ, какихъ онъ когда-либо встрѣчалъ въ свѣтѣ; въ самой энергіи ея движеній, въ которой не было ничего грубаго или отталкивающаго, — въ ея живости была такая своеобразная, невинная прелесть. А эти каріе глаза, которые она теперь устремила на него… эта матовая бѣлизна ея чуднаго лица! Гдѣ, кромѣ какъ въ итальянскихъ картинахъ, могъ онъ найти другую такую красавицу?

Онъ послѣдовалъ за нею по узкой тропинкѣ и вошелъ черезъ калитку въ садъ, гдѣ кусты лаванды сѣрѣли, облитые сіяніемъ звѣздъ.

— Папе, сказала Сильвія, входя въ пріемную: сэръ Обри Перріамъ желаетъ переговорить съ вами о школѣ.

М-ръ Керью отложилъ въ сторону свою трубку и поспѣшно всталъ на встрѣчу важному гостю.

Да! цѣлая пропасть отдѣляла этого гостя отъ злополучной посѣтительницы, явившейся въ прошедшую ночь. Школьный учитель сильнѣе былъ тронутъ этой неожиданной честью, чѣмъ этого можно было ожидать отъ человѣка съ его темпераментомъ, но сумѣлъ скрыть свое волненіе и встрѣтилъ сэра Обри такъ спокойно, какъ будто принимать у себя баронетовъ было для него привычнымъ дѣломъ.

Совсѣмъ тѣмъ сердце его исполнилось чувства торжества.

— «Зачѣмъ ему приходить сюда, какъ не затѣмъ, чтобы видѣться съ нею?» спрашивалъ онъ самого себя; — «а если человѣкъ въ его годы влюбится, то влюбится безъ памяти. Будь онъ молодой человѣкъ, я бы не придавалъ особаго значенія его посѣщеніямъ. Но съ ею стороны такой образъ дѣйствій весьма знаменателенъ.»

Баронетъ заговорилъ о школѣ и сумѣлъ придать дѣловой характеръ своему визиту. Дѣйствительно ли новая школа необходима для Гедингема, или это просто капризъ викарія? И вполнѣ ли удовлетворительно настоящее мѣстоположеніе для школы, или можно избрать лучшее? И находить ли эта мысль сочувствіе среди Гедингемскаго населенія? Прежде чѣмъ обѣщать свою помощь, сэръ Обри желалъ удостовѣриться во всемъ этомъ.

Всѣ эти вопросы были повидимому вполнѣ естественны со стороны мѣстнаго землевладѣльца. Но Джемсъ Керью усмотрѣлъ въ нихъ одинъ пустой предлогъ и замѣтилъ, что глаза баронета невольно обращались въ ту сторону, гдѣ сидѣла Сильвія, спиной въ открытому окну, причемъ ночной вѣтерокъ тихо игралъ ея волосами.

— Вы, миссъ Керью, охотница до книгъ, какъ я вижу, сказалъ сэръ Обри, поглядывая на углубленіе въ стѣнѣ близъ камина, гдѣ висѣли три небольшихъ крашеныхъ полки, убранныя голубыми лентами. Эти голубые лоскутки объяснили баронету, кому принадлежатъ книги.

— Да, отвѣчалъ отецъ, не безъ гордости, она прилежнѣе, чѣмъ большая часть дѣвушекъ ея возраста, и самоучкой научилась французскому и нѣмецкому языкамъ… да, кажется, знаетъ немного по-латыни, въ чемъ я ей помогалъ.

Онъ зачастую ворчалъ на любознательныя наклонности дочери, жалуясь, не совсѣмъ справедливо, что Сильвія неглижируетъ его комфортомъ изъ-за того, чтобы сидѣть за книгами. Но сегодня вечеромъ онъ находилъ, что эти наклонности заслуживаютъ похвалы.

Сэръ Обри подошелъ въ полкамъ и поглядѣлъ на книги. Тутъ были: Вертеръ въ оригиналѣ, Евгенія Грандэ и Фаустъ тоже въ оригиналѣ; Жирондисты Ламартина, Оды и Баллады Виктора Гюго, и съ дюжину другихъ въ этомъ родѣ. Всѣ принадлежали къ классическимъ сочиненіямъ.

Сэръ Обри взялъ наудачу одну изъ книгъ. То былъ «Вертеръ». Онъ раскрылъ книгу и на первой страницѣ увидѣлъ нѣчто, поразившее его такъ, какъ будто рука его коснулась змѣи:

Сильвіи Отъ Эдмонда Въ память воскресенья, 4-го апрѣля.

Въ этотъ день Эдмондъ Стенденъ впервые увидѣлъ Сильвію въ церкви.

— Отъ Эдмонда, проговорилъ сэръ Обри, гляди на надпись. — Это вашъ братъ или кузенъ, полагаю.

— У ней нѣтъ ни братьевъ, ни кузеновъ, отвѣчалъ м-ръ Керью, бросая свирѣпый взглядъ на дочь.

Эти самыя книги стояли надъ его головой въ теченіе послѣднихъ трехъ мѣсяцевъ, а онъ и не потрудился взглянуть на нихъ.

— Должно быть какой-нибудь сельскій поклонникъ, сказать баронетъ, спокойно, хотя сердце его сжалось отъ ревности.

Въ то время какъ онъ обсуждалъ съ самимъ собой: оскорбить или не оскорблять боговъ-покровителей Перріамской фамиліи неравнымъ бракомъ, эта дѣвушка, чего добраго, уже была обручена съ какимъ-нибудь деревенскимъ олухомъ, мечты котораго не шли дальше оштукатуренной избы и бесѣдки изъ испанскихъ бобовъ.

М-ръ Керью, усмотрѣвъ подводный камень, о который могли разбиться его тайныя мечты, быстро сообразилъ, послѣ минутнаго раздумья, что откровенность всего выгоднѣе въ настоящемъ случаѣ. Въ концѣ-концовъ его дочь могла только выиграть, если онъ сообщитъ, что человѣкъ, выше стоящій, чѣмъ она, по своему общественному положенію, добивался ея руки.

Возможно было, что баронетъ отличается тѣхъ ревнивымъ нравомъ, который заставляетъ человѣка отказываться отъ преслѣдованія любимѣйшей мечты, если только онъ узнаетъ, что у него есть соперникъ. Но, къ счастію, такіе узкіе и исключительные характеры попадаются весьма рѣдко. Кромѣ того, м-ръ Керью сообразилъ, что ухаживаніе м-ра Стендена за его дочерью врядъ ли укрылось отъ деревенскихъ сплетниковъ и, по всей вѣроятности, дойдетъ до ушей сэра Обри.

Да, несомнѣнно, что откровенность будетъ самой вѣрной тактикой.

— М-ру Стендену врядъ ли бы понравилось, еслибы онъ узналъ, что его называютъ сельскимъ поклонникомъ.

— Стенденъ! какъ, сынъ банкира?

— Да. Онъ имѣлъ несчастіе влюбиться въ мою неразумную дочку, а она была такъ безразсудна, что до нѣкоторой степени обнадежила его. Но теперь все это покончено. Юный джентльменъ былъ у меня вчера утромъ съ предложеніемъ и я рѣшительно отклонилъ его исканія.

— Вы отказали ему? спросилъ баронетъ.

— Безусловно. Вы какъ будто удивлены, соръ Обри. Вы находите, что сынъ банкира былъ бы весьма хорошей партіей для дочери приходскаго школьнаго учителя. И я съ вами согласился бы, не будь тутъ особаго обстоятельства. Женившись на моей дочери, онъ поступилъ бы вопреки желанію своей матери. А хотя я и человѣкъ бѣдный, но ставлю честь выше личныхъ интересовъ. Я не потерплю, чтобы дочь моя вступила въ семью, гдѣ ей не рады.

Все это звучало очень благородно, тѣмъ болѣе, что изъ словъ м-ра Керью нельзя было узнать о томъ, что м-съ Стенденъ могла лишить сына наслѣдства.

— Я вполнѣ сочувствую вамъ, сэръ, произнесъ баронетъ, украдкой взглядывая на Сильвію, чтобы видѣть, принимаетъ ли она этотъ предметъ близко въ сердцу.

Лицо, наклоненное надъ работой, ничего ему не сказало. Онъ видѣлъ только красивый молодой лобъ, опущенныя вѣки съ каштановыми рѣсницами. Поза выражала безмятежный покой. Страсть врядъ ли волновала сердце, бившееся въ этой спокойной груди.

Обсудивъ со всѣхъ сторонъ любимую задачу викарія, сэръ Обри не находилъ больше предлога оставаться. Однако онъ медлилъ уходитъ, толкуя о селеніи и его окрестностяхъ, стараясь выяснить себѣ, какого рода человѣкъ былъ м-ръ Керью. Человѣкъ образованный — это прежде всего, и человѣкъ, вращавшійся нѣкогда въ хорошемъ обществѣ. Честь присутствія сэра Обри, повидимому, вовсе не ослѣпляла его.

Небольшіе голландскіе часы пробили десять, и сэръ Обри всталъ, вздрогнувъ, какъ виноватый.

— Создатель! какъ я засидѣлся; прошу васъ извинить меня, сказалъ онъ: эти лѣтніе вечера могутъ ввести въ заблужденіе.

— Пожалуйста не извиняйтесь, сэръ Обри, въ томъ, что засидѣлись. Вечеръ единственное время, когда я свободенъ и могу принять гостя.

— Значить, я могу навѣдаться снова какъ-нибудь вечеркомъ и узнать какъ подвигается дѣло? спросилъ сэръ Обри, совершенно игнорируя тотъ фактъ, что ничего серьёзнаго не могло случиться раньше двухъ лѣтъ.

— Я буду весьма польщенъ вашимъ посѣщеніемъ, сэръ Обри.

— Вы очень добры, отвѣчалъ баронетъ, и затѣмъ прибавилъ съ нѣкоторой запинкой: если какъ-нибудь вамъ вздумается, въ одинъ изъ лѣтнихъ вечеровъ, привести миссъ Керью осмотрѣть Перріамъ, — если только она его еще не видала, — то а съ радостью покажу вамъ домъ и сады. Въ нихъ нѣтъ никакихъ затѣй, никакихъ вздорныхъ выдумокъ, которыя въ модѣ въ настоящее время, но сады велики, а домъ хорошо построенъ. Быть можетъ, вы найдете, что ихъ стоитъ осмотрѣть.

— Мы съ радостью придемъ, сэръ Обри. Ни я, ни моя дочь, мы еще не видали Перріамъ-Плэса.

— Почему бы въ такомъ случаѣ не назначить дня? Можете вы придти завтра.

— Мы никуда не отозваны, сказалъ м-ръ Керью съ своей нѣсколько горькой улыбкой.

— Ну, такъ условимся на завтра. Я буду ждать васъ въ девять часовъ и вы можете сообщить мнѣ, если вамъ придетъ въ голову какая-нибудь новая мысль на счетъ школы. Не прислать ли мнѣ экипажъ за вами?

— Вы слишкомъ добры, сэръ Обри. Нѣтъ, благодарю васъ; мы лучше придемъ пѣшкомъ въ Перріамъ. Пріятно будетъ прогуляться по полямъ.

— Пусть такъ. Мой братъ и я, мы вамъ покажемъ домъ и сады. Не лучше ли вамъ придти въ половинѣ восьмого. Послѣ девяти часовъ, пожалуй, будетъ слишкомъ темно, сказалъ сэръ Обри серьёзно.

Такая перестановка времени заставитъ его раньше отобѣдать, а это обстоятельство весьма важно для джентльмена, привыкшаго въ аккуратной жизни.

— Мы придемъ въ половинѣ восьмого, сэръ Обри, если это для васъ удобнѣе, отвѣчалъ школьный учитель.

— Благодарю васъ, прощайте. Прощайте, миссъ Керью. Не смѣйтесь надъ старомодными обычаями въ Перріамѣ. Говорятъ, что мы отстали на полвѣка. Но Перріамы были торіями съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ стали называться Перріамами. Доброй ночи!

И нѣжно пожавъ руку Сильвіи, сэръ Обри ушелъ.

М-ръ Керью проводилъ его до садовой калитки съ церемонной вѣжливостью. Онъ умѣлъ провести тонкую грань, отдѣляющую уваженіе, должное ландлорду, и подобострастіе раболѣпнаго ума. Онъ остановился у калитки и наблюдалъ за изящной, стройной фигурой, пока та не скрылась въ полумракѣ лѣтней ночи. Затѣмъ медленно вернулся въ пріемную.

Сильвія отложила въ сторону свою работу. Она сидѣла въ небрежной позѣ, уставивъ глаза въ полъ, и казалась погруженной въ глубокую думу.

М-ръ Керью съ любопытствомъ поглядѣлъ на нее, запирая дверь, и медленно проговорилъ:

"There is а tide in the affairs of men,

«Which, taken at the flood, leads on to fortune!» *)

) «Въ человѣческихъ дѣлахъ есть свой приливъ; воспользуешься имъ, онъ къ счастью приведетъ…» Шекспиръ: «Юлій Цезарь». Это изреченіе послужило темой для заглавія романа, которое мы замѣнили равнозначущей русской пословицей.

И этимъ ограничились всѣ комментаріи по поводу визита сэра Обри.

ГЛАВА XXI.
«Ахъ! чувство женское легко!..»

На слѣдующій день утренняя почта принесла Сильвіи письмо отъ Эдмонда Стендена, письмо, написанное изъ Соутгемптона въ ночь до отхода почтоваго парохода изъ этого порта. То было первое письмо, полученное ею отъ ея милаго. Въ Гедингемѣ имъ легко было видѣться, а потому не было никакой надобности въ перепискѣ. И ей сладко было получить это первое любовное письмо, хотя въ сладости примѣшивалась нѣкоторая горечь. Столько препятствій заграждало тотъ путь, который они обѣщали другъ другу пройти рука объ руку. Сильвія пролила нѣсколько слезъ надъ этимъ письмомъ и поцѣловала бумагу, къ которой прикасалась рука ея милаго. Въ самомъ дѣлѣ, то было письмо, которымъ бы могла гордиться всякая женщина… письмо, дышавшее такой честной и искренней любовью, какую когда-либо внушала женщина; мужественное письмо, въ которомъ молодой человѣкъ довѣрчиво, хотя и не беззаботно говорилъ о той борьбѣ, какую онъ готовился выдержать, чтобы завоевать себѣ домашній очагъ.

«Я уже началъ готовиться въ битвѣ, дорогая», писалъ онъ, «и стараюсь пополнить недостатки образованія, имѣвшаго въ виду скорѣе литературныя, чѣмъ коммерческія цѣли. Я запасся нѣсколькими лучшими сочиненіями о финансовыхъ и банкирскихъ оборотахъ, когда проѣзжалъ черезъ Лондонъ, и намѣренъ основательно изучить ихъ во время дороги. Я надѣюсь, что образую изъ себя хорошаго банкира, по крайней мѣрѣ въ теоріи, къ тому времени какъ вернусь въ Англію, такъ что могу явиться къ директорамъ Монкгемптонскаго банка съ двойной рекомендаціей: отцовскаго имени и моихъ собственныхъ познаній».

Это были единственныя дѣловыя строчки письма. Остальное было наполнено разсужденіями о розовой будущности, о райскомъ блаженствѣ, которое довѣрчивая юность склонна искать на землѣ. Но каждое слово этого письма отозвалось въ сердцѣ Сильвіи. Онъ такъ глубоко вѣрилъ ей. Ни тѣни сомнѣнія не высказывалось въ этомъ письмѣ. Оно было написано женщинѣ, въ которую авторъ письма вѣрилъ, какъ въ самого себя.

— Я была бы самой низкой изъ женщинъ, если бы обманула такую привязанность, подумала Сильвія, со вздохомъ пряча драгоцѣнное письмо. И совсѣмъ тѣмъ я не предвижу счастливаго исхода для вашей любви.

Въ ея воображеніи рисовался иной путь, который не грозить опасностями, а, напротивъ, казался усыпаннымъ розами. Но только геній супружеской любви не освѣщалъ своимъ факеломъ этого пути. На немъ росли розы житейскаго благополучія — розы людского почета и уваженія, витали слова великой побѣды. Но любовь отворачивала лицо отъ этого зрѣлища, и вѣщала: — здѣсь мнѣ нѣтъ мѣста!

— Нѣтъ, сказала Сильвія, я не могу измѣнить ему.

Къ несчастью, когда женщина говоритъ самой себѣ, что она не можетъ обмануть, то это вѣрный знакъ, что она замышляетъ явмѣну.

М-ръ Керью былъ особенно вѣжливъ съ дочерью весь этотъ день. Въ тонѣ, съ какимъ онъ говорилъ съ ней, звучала новая нота, которой Сильвія дивилась. Она не знала, что эта непривычна любезность относилась къ будущей леди Перріамъ.

— Не нужно ли тебѣ новой шляпки или еще чего-нибудь, чтобы прилично одѣться на сегодняшній вечеръ? спросилъ онъ, когда наступилъ полуденный отдыхъ и школьники ушли домой обѣдать.

— Мнѣ нужна кучу вещей, папа, отвѣчала дѣвушка поспѣшно. Но если вы дадите мнѣ фунтъ, то этого будетъ достаточно.

— Фунтъ! вскричалъ м-ръ Керью: ты, кажется, воображаешь, что я купаюсь въ золотѣ? Вотъ тебѣ полъ-соверена. Намъ трудно будетъ дотянуть до жалованья, но ужъ какъ-нибудь перебьемся.

— Благодарю васъ, папа, полъ-соверена все же лучше, чѣмъ ничего.

— Смотри, будь какъ можно милѣе сегодня вечеромъ.

— Зачѣмъ, папа? неужели вы полагаете, что два такихъ старыхъ джентльмена, какъ сэръ Обри и м-ръ Перріамъ, обратятъ вниманіе на мою наружность?

— Сэръ Обри — джентльменъ въ цвѣтѣ лѣтъ. Прошу не называть его старикомъ.

Когда начались послѣобѣденные уроки и м-ръ Керью снова погрузился въ свои обязательныя занятія, Сильвія открыла свой пюпитръ, взяла конвертъ и надписала на немъ слѣдующій адрессъ: «Миссисъ Буде, для передачи миссисъ Карфордъ, Белль-Алли, Феттеръ-Лэнъ».

Она написала только одну строку на листкѣ бумаги:

«Посылаю небольшое пособіе… это все, что у меня есть».

Ни подписи и ни слова болѣе. Въ этотъ листокъ бумаги она завернула полъ-соверена и старательно запечатала конвертъ. Сдѣлавъ это, она пошла въ почтовую контору и сдала свое письмо.

— Я посылаю своей кормилицѣ свои небольшія карманныя деньги, сказала она м-ру Проссеру, аптекарю, въ поясненіе своего необыкновеннаго поступка. Деревенскіе жители обязаны объяснять свое поведеніе, если оно нѣсколько уклоняется отъ обычной колеи.

Быть можетъ, этотъ самоотверженный поступокъ былъ первымъ добрымъ дѣломъ Сильвіи. Быть можетъ, также судьба рѣшила, что онъ будетъ и послѣднимъ.

Она слабо вздохнула, опуская письмо въ ящикъ; ей представился въ эту минуту Монкгемптонскій магазинъ галантерейныхъ товаровъ и промелькнула мысль о лентахъ, которыя она могла бы купить на эти десять шиллинговъ и нѣсколько освѣжить ими простенькое кисейное платье, которое ей предстояло выгладить въ вечеру. Опрятность была единственная роскошь, которую могла позволятъ себѣ миссъ Керью, да и тутъ она не могла разсчитывать на чужую помощь.

Совсѣмъ тѣмъ, когда наступила половина седьмого и Сильвія вышла одѣтая, чтобы идти въ Перріамъ, то оказалось, что никакой ленты не требуется для того, чтобы рельефнѣе выставить ея красоту, главная прелесть которой заключалась въ ея идеальности. То не была дюжинная чувственная красота бездушнаго созданія, но измѣнчивая прелесть существа мыслящаго. Пытливый главъ опытнаго физіономиста, быть можетъ, нашелъ бы въ ней отсутствіе той еще болѣе возвышенной прелести, которая сообщается благородствомъ натуры; но опытные физіономисты, къ счастію, встрѣчаются рѣдко, и всякій, кто ни глядѣлъ на Сильвію, видѣлъ, по большей части, что она одарена красотой и умомъ, и считалъ, что она не можетъ не быть добра.

М-ръ Керью показался своей дочери совсѣмъ новымъ человѣкокъ въ то время, какъ они проходили по полямъ порою лихо краснаго клевера, порою мимо пшеницы, ожидавшей серпа, то мимо рощи, въ которой птицы чирикали въ темной листвѣ дуба и вяза. Онъ разговаривалъ съ удивительною веселостью, хвалилъ изящную внѣшность и манеры сэра Обри и замѣтилъ вскользь, что нѣтъ положенія въ здѣшнемъ мірѣ пріятнѣе положенія помѣщика, владѣющаго незаложеннымъ имѣніемъ; напиралъ на богатство Перріамовъ, на ихъ спокойный образъ жизни, благодаря которому капиталъ ихъ долженъ былъ рости изъ года въ годъ, подобно комку снѣга, который катится съ горы.

Сильвія слушала и вздыхала съ сожалѣніемъ, и думала о томъ дорогомъ письмѣ, которое было заперто у ней въ пюпитрѣ.

— «Я бы желала, чтобы Эдмондъ вовсе не любилъ меня», думала она, размышляя объ авторѣ письма въ то время, какъ школьный учитель говорилъ о сэрѣ Обри. «Мы оба были бы счастливѣе».

Перріамъ былъ построенъ въ долинѣ, по обычаю нашихъ дѣдовъ, искавшихъ защиты отъ рѣзкихъ вѣтровъ предпочтительнѣе передъ живописностью возвышеннаго мѣстоположенія, и никогда не строившихъ своихъ жилищъ на возвышенностяхъ иначе, какъ ради наступательныхъ или оборонительныхъ цѣлей. Вокругъ Перріамскаго зѣмка раскидывались плодороднѣйшіе луга во всей мѣстности, — луга, поросшіе такими богатыми деревьями, что трудно было сказать, гдѣ собственно кончается паркъ и начинается ферма. Между тѣмъ, настоящій паркъ не былъ великъ, но заимствовалъ свое величіе отъ длинной аллеи, усаженной двойнымъ рядомъ деревьевъ, въ которой высокіе старые вявы отходили на задній планъ, оставляя впереди мѣсто для пихтъ, считавшихся красивѣйшими въ цѣлой Англіи. Величественная каменная арка съ домикомъ для привратника вела въ эту аллею.

М-ръ Керью и его дочь прошли въ Перріамъ не черезъ главный входъ. На окраинѣ парка стояла въ лощинкѣ маленькая старинная церковь, обнесенная ветхою каменною стѣной, въ равсѣлинахъ которой обильно росъ папоротникъ и къ которой вела узкая тропинка съ рогаткой; пройдя въ нее, гуляющіе вступали прямо въ паркъ. Возвышенная терраса итальянскаго сада почти приходилась въ уровень со стѣной, за которой были схоронены члены Перріамской фамиліи, покоившейся въ узкомъ склепѣ, не содержащемъ въ себѣ никого, кромѣ Перріамовъ. Такъ какъ садъ значительно возвышался надъ кладбищемъ, то сэръ Обри имѣлъ то преимущество, что могъ видѣть своихъ опочившихъ предковъ съ возвышенія, — зрѣлище, наводившее на размышленія въ Гораціевскомъ вкусѣ: о мимолетности жизни и измѣнчивости всѣхъ вещей вообще.

Маленькая церковь, находившаяся въ числѣ службъ Перріамскаго замка, и кладбище, исключительно присвоенное для Перріамовъ, внушили Сильвіи такое сознаніе о величіи Перріамовъ, какого не могло бы внушить все золото Ротшильда. Фамильныя отличія, проистекающія отъ долгаго пребыванія въ одной и той же мѣстности, родословное древо, пустившее глубокіе корни, выросшее на извѣстной почвѣ и процвѣтающее съ незапамятныхъ временъ — этого рода знатность представляется особенно ослѣпительной для разночинцевъ. Но Сильвіи, которой ничего не было извѣстно о прошломъ ея отца, кромѣ его безчестія, знатное происхожденіе сэра Обри производило. чарующее дѣйствіе, и самъ сэръ Обри, который на огородѣ казался только пожилымъ, вѣжливымъ джентльменомъ, представлялся ей теперь какимъ-то принцемъ.

Школьный учитель и его дочь перешли черезъ лужайку и вступили въ аллею въ какихъ-нибудь ста ярдахъ отъ дома. Сильвія доселѣ еще не видывала вблизи этого величественнаго зданія. До сихъ поръ она видала его издали, величественнымъ и мрачнымъ, возвышавшимся поодаль отъ вязовъ и буковъ парка, кедровъ и кленовъ луга, на площадкѣ, частію усыпанной пескомъ, частію выложенной дерномъ и разбитой въ итальянскомъ вкусѣ, съ Фавномъ и Дріадой, Паномъ и Сиреной, осклаблявшихся на своихъ пьедесталахъ по угламъ дорожекъ.

Входная дверь была открыта, но м-ръ Керью изъ церемонности позвонилъ, и его звонъ былъ настолько оглушителенъ, что могъ бы пробудить сонное царство спящей царевны. Не успѣлъ онъ позвонить, какъ увидѣлъ джентльмена, проходившаго по сѣнямъ въ костюмѣ нѣсколько старомоднаго покроя.

— Здравствуйте, сэръ Обри, сказалъ онъ. Какъ видите, мы аккуратны.

Сильвія дернула отца за рукавъ.

— Какъ вы недогадливы, шептала она, между тѣмъ какъ джентльменъ стоялъ, улыбаясь механически и съ смущеннымъ видомъ.

Быстрый женскій глазъ сразу замѣтилъ разницу въ костюмѣ и осанкѣ двухъ братьевъ. Лицомъ они были настолько похожи другъ на друга, что въ полумракѣ, царствовавшемъ въ сѣняхъ, школьный учитель легко могъ принять одного брата за другого.

— Извините, пробормоталъ Мордредъ Перріамъ: вы принимаете меня за брата. Говорятъ, что мы очень похожи между собой. Войдите, прошу васъ. Сэръ Обри васъ ждетъ.

Въ этотъ моментъ сэръ Обри отворилъ дверь столовой и поздоровался съ гостями. Да, между обоими братьями существовала большая разница, но она заключалась главнымъ образомъ въ костюмѣ и осанкѣ. Старшій братъ такъ тщательно одѣвался и такъ заботился о своей наружности, какъ какой-нибудь французскій маркизъ прошедшаго столѣтія, между тѣмъ какъ смятые воротнички рубашки Мордреда Перріама, каленкоровое жабо, потертая черная ленточка pince-nez, нанковый жилетъ, сюртукъ шеколаднаго цвѣта, небрежно остриженные волосы и щетинистые брови говорили о равнодушіи буквоѣда къ требованіямъ моды и въ своей наружности. Даже самый сюртукъ шекколаднаго цвѣта былъ надѣтъ изъ уваженія въ брату. М-ръ Перріамъ былъ всего счастливѣе, когда облекался въ халатъ, ставшій для него дорогимъ отъ долгаго употребленія.

— Какъ вы поживаете? закричалъ сэръ Обри. Какъ вы добры, что пожаловали. Мой братъ, м-ръ Перріамъ, — миссъ Керью, м-ръ Керью, — м-ръ Перріамъ. Не напиться ли намъ чаю, прежде чѣмъ пустимся осматривать сады? Быть можетъ, такъ будетъ лучше. Миссъ Керью слѣдуетъ освѣжиться послѣ прогулки, а дамы вообще любятъ чай. Сады мы успѣемъ осмотрѣть и послѣ чаю. Вы не увидите у меня никакихъ чудесъ садоводства. Я предоставляю вырощать рѣдкія растенія сумасшедшимъ старымъ барынямъ, которымъ некуда дѣвать своихъ денегъ. Перріамъ остался бы все тѣмъ же Перріамомъ, еслибы я растратилъ цѣлое состояніе на орхидеи.

М-ръ Керью пробормоталъ, что согласенъ съ мнѣніемъ сэра Обри, которое, повидимому, не допускало возраженій, и сэръ Обри повелъ гостей въ салонъ, гдѣ ихъ ждалъ чайный приборъ на овальномъ столѣ, въ полукруглой нишѣ или альковѣ въ концѣ комнаты. Фарфоръ былъ индійскій, а серебряные подносъ и самоваръ служили образцами той знаменитой эпохи, которая до сихъ поръ поръ высоко цѣнится знатоками ювелирнаго искусства. Нѣсколько сухихъ бисквитовъ въ серебряной корзинкѣ и блюдо съ ранними сливами, снятыми со шпалеръ, обращенныхъ на югъ, составляли довольно скудное угощеніе; но школьный учитель явился въ Перріамъ не затѣмъ, чтобы ѣсть и пить, и потягивалъ чай изъ фарфоровой чашки, пунцовой съ золотомъ, съ крайнимъ удовольствіемъ. Баронетъ усадилъ Сильвію за столъ съ церемонной просьбой разлить чай.

— Когда мы одни съ братомъ, то я самъ наливаю чай, сказалъ онъ: но гораздо естественнѣе и пріятнѣе, чтобы эпосъ занималась леди.

Сильвія улыбнулась. Она испытывала почти дѣтское удовольствіе, распоряжаясь этими великолѣпными чашками, этимъ стариннымъ чайникомъ и любопытнымъ античнымъ самоваромъ на четырехъ высокихъ и тонкихъ ножкахъ. Никогда еще, до настоящаго вечера, она не разливала чай изъ серебрянаго чайника; никогда еще до сегодняшняго вечера не пригрогивалась къ такому дорогому фарфору, къ тому же всѣ эти вещи отличались своеобразной прелестью, которая ставила ихъ гораздо выше дюжиннаго великолѣпія тѣхъ вещей, которыя украшали выставки на окнахъ магазиновъ въ Монкгемптонѣ. У нихъ была двойная прелесть — древности и рѣдкости.

Они не торопились кончать эту скромную трапезу, а между тѣмъ сумерки сгущались надъ лугомъ, осѣненномъ кедрами; дворецкій никогда не спѣшившій вносить лампы и свѣчи, оставлялъ наслаждаться сумерками. Сэръ Обри не торопился разсѣять чары, тяготѣвшія надъ нимъ. Онъ сидѣлъ возлѣ Сильвіи, наблюдая за ея бѣлыми ручками, которыя ловко и граціозно перебирали чайный приборъ. Почему бы ей не наливать всегда чай, если она того пожелаетъ. Кто смѣетъ требовать отчета въ его дѣйствіяхъ. Онъ былъ полнымъ господиномъ своей жизни и своихъ поступковъ. Только судьба могла помѣшать ему устроить свое счастіе на собственный ладь.

Размышляя объ этомъ, сэръ Обри хранилъ глубокое молчаніе, которое не рѣшался нарушить никто изъ членовъ этого маленькаго собранія. Они чувствовали себя его вассалами, даже самъ Мордредъ; и если властелинъ молчалъ, то кто изъ приближенныхъ осмѣлится говорить? Къ тому же эта тишина шла къ лѣтнимъ сумеркамъ и величественному мраку просторной комнаты.

Быстрые глаза Сильвіи вглядывались въ окружающее, не взирая на сумерки. Да, эта комната была такъ велика, какъ гедингемская церковь. Высокій потолокъ, рѣзной карнизъ производили на нее впечатлѣніе невыразимаго величія. Ей припоминалась пріемная школьнаго дома съ ея низкимъ потолкомъ, который поддерживался тяжелой оштукатуренной балкой, и въ ней два заржавленныхъ желѣзныхъ крюка, вырвать которые не нашлось, повидимому, достаточно сильной руки, указывали на то мѣсто, гдѣ прежнія, грубѣйшія поколѣнія имѣли обыкновеніе вѣшать свое сало, прокопченное на домашнемъ очагѣ. Какой контрастъ между этими двумя комнатами! Здѣсь коверъ былъ такъ мягокъ, какъ дернъ на лугу приходскаго дома, такъ толстъ, что заглушалъ всѣ шаги, даже самые тяжелые. Громадная комната, свободная отъ картинъ, зеркалъ и всякаго рода мишуры представлялась почти грозной въ полумракѣ. Египетскій храмъ не могъ быть величественнѣе.

— Идемъ, сказалъ Обри, пробуждаясь отъ задумчивости. Хотя теперь уже недостаточно свѣтло, чтобы можно было хорошо осматривать сады; но вы должны пріѣхать въ другой разъ и снова осмотрѣть ихъ. Да, продолжалъ онъ, съ отчаянной смѣлостью, вы должны пріѣхать и отобѣдать съ нами какъ-нибудь на будущей недѣлѣ.

Сэръ Обри замѣтилъ, не взирая на сумракъ, что у его брата вырвалось движеніе удивленія. Движеніе это было весьма незначительное и совсѣмъ невольное; его можно было сравнить съ тѣмъ движеніемъ, которое вырывается у нѣкоторыхъ людей, когда сверкнетъ молнія, — но сэръ Обри понялъ его смыслъ. Онъ зналъ, что большая разница заключается въ томъ, чтобы пригласить школьнаго учителя и его дочь на чай, съ покровительственнымъ видомъ, приличнымъ владѣльцу замка, и пригласить ихъ на обѣдъ, какъ будто родныхъ.

— Что скажетъ общество? подумалъ Мордредъ въ безмолвномъ ужасѣ.

Самъ онъ видалъ очень мало людей, и въ своемъ уединеніи весьма мало заботился о томъ, что о немъ думаетъ общество. Но у него было весьма опредѣленное понятіе на счетъ того, что братъ его обязанъ уважать людское мнѣніе, и при выборѣ жены, — еслибы только ему вообще вздумалось жениться, — согласоваться съ тѣмъ, чего отъ него ожидало общество. Сэръ Обри былъ нѣкогда помолвленъ на дочери герцога, и общество врядъ ли проститъ ему неравный бракъ.

Но сэръ Обри порѣшилъ съ мнѣніемъ общества, къ которому вдругъ сталъ относиться равнодушно.

— «Въ сущности человѣку слѣдуетъ жить въ свое собственное удовольствіе», думалось ему. «Неужели же я ивберу какую-нибудь кислую дѣву ради герба ея батюшки? Въ мои годы человѣкъ обязанъ пользоваться жизнью».

Они пошли въ садъ, такъ какъ это входило въ программу, и потому должно было быть приведено въ исполненіе. Здѣсь, въ прохладныхъ сумеркахъ, сэръ Обри провелъ своихъ посѣтителей по прямымъ дорожкамъ итальянскаго сада, къ той обширной террассѣ, съ высоты которой они увидѣли перріамскую церковь, пріютившуюся въ зеленой лощинѣ и могилы Перріамовъ, сѣрѣвшія на темно-зеленомъ фонѣ деревьевъ. Отъ этой полускрытой отъ глазъ маленькой церкви и кладбища вѣяло такимъ миромъ и тишиной. Здѣсь самая смерть представлялась мирной дремотой; ни городской шумъ, ни свистъ паровоза не могъ потревожить тихаго покоя!

М-ръ Керью невольно цитировалъ Горація. М-ръ Перріамъ, обрадовавшись удобному случаю, завелъ длинный разсказъ о венеціанскомъ изданіи Горація, которое онъ пріобрѣлъ отъ одного книгопродавца въ Гласго и считалъ необыкновенно выгоднымъ пріобрѣтеніемъ, такъ какъ въ немъ недоставало всего одного тома. Увлекшись разсказомъ, м-ръ Перріамъ взялъ школьнаго учителя подъ руку и началъ прохаживаться съ нимъ взадъ и впередъ по террассѣ; не подозрѣвая въ невинности души той бѣды, которую накликалъ такимъ поведеніемъ, онъ оставилъ сэра Обри и Сильвію наединѣ другъ съ другомъ.

Звѣзды сверкали на ясномъ лѣтнемъ небѣ, и лицо дѣвушки при этомъ серебристомъ освѣщеніи казалось божественно прекраснымъ, потому что всѣ прекрасныя вещи кажутся еще прекраснѣе при свѣтѣ луны и звѣздъ. То было лицо одной изъ юныхъ мадоннъ Рафаэля, ясно задумчивое, съ сосредоточенной улыбкой на раздвинутыхъ губахъ; казалось, что эти глубокіе, темные глаза видѣли нѣчто другое, а не окружающій ландшафтъ, какую-то иную прекрасную картину, открывавшуюся передъ ея духовными очами. Сэръ Обри созерцалъ лицо дѣвушки въ безмолвномъ восхищеніи, въ то время, какъ она стояла прислонясь въ вазѣ, возвышавшейся въ углу балюстрады. Развѣ могла такая красавица не быть доброй? спрашивалъ онъ себя, почти не сомнѣваясь въ отвѣтѣ. Ему казалось, что такое физическое совершенство необходимо связано съ душевной красотой.

И въ самомъ дѣлѣ, возможно, что въ душѣ, обитавшей въ этомъ очаровательномъ тѣлѣ, существовали нѣкогда всѣ задатки доброты, которые нуждались лишь въ развитіи. Иныя натуры развиваются сами собой, какъ вонъ тотъ кедръ, напримѣръ; другія же — паразитныя растенія, требуютъ заботливаго ухода со стороны садовника.

ГЛАВА XXII.
Честолюбецъ глухъ на все, кромѣ честолюбія.

Сэръ Обри не долго молчалъ, стоя рядомъ съ Сильвіей, а надъ ихъ головою спокойно мерцали звѣзды.

Одинъ вопросъ особенно интересовалъ его.

— Вашъ батюшка, удостоивая меня своего довѣрія прошлый вечеръ, весьма правильно, на мой взглядъ, понялъ отношеніе, въ какое былъ поставленъ относительно васъ молодой человѣкъ м-ръ Стенденъ, сказалъ Обри съ прямодушіемъ человѣка, привыкшаго скорѣе приказывать, чѣмъ повиноваться. — Такой прелестной молодой особѣ, какъ вы, не пристало вступать въ семью, которая отказываетъ ей въ уваженіи и любви. Но отцы склонны разсуждать въ такихъ случаяхъ на основаніи здраваго смысла, упуская изъ виду то обстоятельство, что въ этомъ дѣлѣ могутъ быть замѣшаны чувства дочери. Я… я надѣюсь, что этого не было въ данномъ случаѣ. Я надѣюсь, что вы одобрили отказъ вашего батюшки.

Сердце у Сильвіи сильно билось. Къ чему было сэру Обри спрашивать ее объ этомъ, если онъ не намѣревался задать ей другой, еще болѣе щекотливый вопросъ впослѣдствіи? Какое ему было дѣло, нравился ей или нѣтъ м-ръ Стенденъ? И что ей отвѣчать ему? Сказать правду… сказать, что Эдмондъ Стенденъ былъ для нея очень дорогъ и что она поклялась ему въ вѣрной любви — вотъ несомнѣнно ея долгъ, этого требовали ея обязательства относительно Эдмонда и святая правда. Но поступить такимъ образомъ значило разрушить обаяніе, подъ которымъ, очевидно, находился сэръ Обри, значило уничтожить великолѣпную перспективу, которая открылась сегодня вечеромъ передъ ея ослѣпительными глазами. А идеи свои о жизни Сильвія заимствовала не отъ такого наставника, который бы придавалъ большое значеніе отвлеченной истинѣ. Наставленія, которыя читалъ ей отецъ, пропитаны были жесткостью и желчью. Онъ училъ ее, что быть счастливымъ, значило успѣвать въ жизни, что бѣдность и счастіе несовмѣстимы, что упустить единственный блестящій случай составить карьеру значило разрушать своими руками свое счастіе.

«У каждой красивой женщины бываютъ шансы на блестящую карьеру, сказалъ ей отецъ, если только она сумѣетъ выждать случай».

Ну, вотъ теперь случай, повидимому, самъ давался въ руки Сильвіи, не заставлялъ даже себя долго ждать. Фортуна, крылатый геній, стояла на ея пути. Ей стоило только протянуть руку и захватить блестящаго генія… но ничего не было легче также, какъ прогнать его прочь. Она подумала, прежде чѣмъ отвѣтить на вопросъ сэра Обри, и затѣмъ съ смѣлой двусмысленностью дала такой отвѣтъ, который ее ни къ чему не обязывалъ.

— Я не могу не одобрить отцовскаго отказа. Мнѣ бы не хотѣлось, чтобы миссисъ Стенденъ обращалась со мною свысока.

— Обращалась свысока! Еще бы! вскричалъ баронетъ съ негодованіемъ. Выносить презрительные взгляды вдовы провинціальнаго банкира! Вамъ! которой пристало быть герцогиней! Но оставимъ миссисъ Стенденъ всторонѣ, — продолжалъ онъ съ легкимъ колебаніемъ, — ея дерзость не заслуживаетъ вниманія. Вопросъ, который я осмѣлюсь предложить вамъ… это… сумѣлъ ли заслужить ваше расположеніе м-ръ Стенденъ, тотъ молодой джентльменъ, который далъ вамъ ту книгу.

Вопросъ былъ такой прямой, что не допускалъ двусмысленнаго отвѣта. Сильвіи приходилось или сказать правду, или оскорбить своего милаго сознательной ложью. Къ счастію ни мужчины, ни женщины не дѣлаются низкими въ одинъ моментъ. Она не могла прямо произнести ту ложь, которую подсказывалъ разсчетъ, не могла вполнѣ извратить истину. Но отвѣть ея былъ правдивъ лишь наполовину.

— Да, отвѣчала она кротко, Эдмондъ и я — мы были расположены другъ къ другу. Но только такъ много препятствій къ нашему браку, что…

— Что вы оба пришли къ заключенію, что благоразумнѣе совсѣмъ отказаться отъ него, съ жаромъ проговорилъ сэръ Обри. Понимаю.

— Нѣтъ, отвѣчала Сильвія, Эдмондъ все еще желаетъ жениться на мнѣ, но я…

— Вы считаете такой бракъ неразумнымъ…

— Да… и, кромѣ того, я слишкомъ горда, чтобы выносить пренебреженіе миссисъ Стенденъ.

— Значитъ, я могу заключить, что сердце ваше не глубоко затронуто? произнесъ сэръ Обри настойчиво.

Сильвія вздохнула. Если только у ней вообще было сердце, то оно принадлежало Эдмонду Стендену. Ей припомнился звучный голосъ, съ его низкими, нѣжными нотами; темно-сѣрые глаза, съ ихъ любящимъ, покровительственнымъ взглядомъ, сознаніе мира и безопасности, всегда овладѣвавшее ею въ присутствіи милаго; глубокое довѣріе, которое внушало его честная натура. Тяжко было отказываться отъ всѣхъ этихъ благъ, казавшихся порою даже для ея себялюбивой души достаточнымъ залогомъ счастья.

Она вздыхала, а глубокіе глаза озирали итальянскій садъ, паркъ, окружавшій его, маленькую старую церковь въ лощинѣ, волнистые контуры луговъ, не менѣе тѣнистыхъ, чѣмъ самъ паркъ. Она знала, что далеко за предѣлы ея кругозора простирались владѣнія сэра Обри Перріама. Она припоминала о его богатствѣ, о которомъ ей сегодня вечеромъ прожужжалъ уши отецъ. Могла ли земная любовь или истина — вещи во всякомъ случаѣ невѣсомыя — перетянуть эти положительныя пріобрѣтенія? Могла ли она колебаться, когда фортуна предлагала ей въ одной рукѣ сердце человѣка, котораго она любила, а въ другой Перріамскій замокъ.

«И, чего добраго, лѣтъ черезъ десять, когда красота моя поблекнетъ, а характеръ испортится въ борьбѣ съ нищетой, я открою, что надоѣла Эдмонду», думала она, обсуждая вопросъ съ различныхъ сторонъ.

«Но я люблю его, я люблю его, подсказывало сердце. Я люблю его и не могу отказаться отъ его любви».

Звѣзды проливали свой серебристый свѣтъ на итальянскій садъ. Фавнъ и Дріада бѣлѣлись на фонѣ апельсинныхъ деревьевъ, наполнявшихъ воздухъ благоуханіемъ. Очарованнымъ глазамъ Сильвіи представлялась восхитительная картина. И вотъ, злой духъ внушалъ ей продать за чечевичную похлебку драгоцѣнное наслѣдіе — честь женскаго сердца.

— Скажите мнѣ правду, молилъ сэръ Обри. — Принадлежитъ ли ваше сердце м-ру Стендену?

Она не могла отвѣчать — нѣтъ, но тутъ кокетство и уловки хитрости пришли ей на помощь.

— Мы были знакомы другъ съ другомъ всего какихъ-нибудь три мѣсяца; а тугъ онъ уѣхалъ, сказала она; да мы не очень часто видались и за то время.

— Слѣдовательно, ваше сердце не затронуто?

— Не очень глубоко. Въ сущности я, право, не знаю, есть ли у меня сердце… Но, мнѣ кажется, сэръ Обри, что пора напомнить папа, что уже очень поздно. Интересная бесѣда съ м-ромъ Перріамомъ можетъ заставить его позабыть о томъ, что намъ предстоитъ еще цѣлый часъ ходьбы.

— Вамъ не придется идти домой пѣшкомъ. Я приказалъ запречь экипажъ къ десяти часамъ. Подарите мнѣ еще полчаса, миссъ Керью. Есть еще одинъ вопросъ, который мнѣ хочется задать вамъ… да… сегодня же вечеромъ. Онъ можетъ показаться вамъ страннымъ и внезапнымъ, но когда человѣкъ на что-нибудь твердо рѣшился, то ему нѣтъ резона колебаться.

Онъ остановился, чувствуя, что очутился почти невзначай на краю ужасающей пропасти… бездны, изъ которой ему уже не выкарабкаться, разъ онъ туда скатится. Онъ остановился и перевелъ духъ. Но когда человѣкъ разбѣжится, — ему бываетъ трудно отступить назадъ. Не успѣлъ сэръ Обри замѣтить въ какомъ отчаянномъ положеніи онъ находится, какъ стало уже поздно.

— Весьма возможно, произнесъ онъ, что ваше дѣвическое сердце, котораго не сумѣлъ пробудить молодой вздыхатель, тронется глубокой преданностью человѣка, давно уже распрощавшагося съ молодостью. Сильвія, бываютъ увлеченія, противъ которыхъ безполезно бороться; бываютъ обаянія, разрушить которыя безсильна мудрость самого Улисса. Дорогое дитя, я думаю, что я влюбился въ васъ въ то первое утро на огородѣ, потому что съ той поры лицо ваше неотступно преслѣдовало меня, и я знаю, что отнынѣ жизнь покажется мнѣ унылой, если вы откажетесь освѣтить ее для меня.

Сильвія обвела взглядомъ все великолѣпіе Перріама. Она повернулась спиной къ церкви въ лощинѣ, и господскій домъ предсталъ ея глазамъ во всемъ своемъ торжественномъ величіи. Между его широкой каменной террасой и садомъ въ итальянскомъ стилѣ разстилался мягкій лугъ, блестѣвшій, какъ гладкая поверхность озера. Все это повергалось къ ея ногамъ — знатнѣйшій джентльменъ изъ всѣхъ, о какихъ она когда-либо слыхала, предлагалъ ей этотъ домъ, великолѣпнѣе котораго она ничего не видала въ жизни. Во всемъ Гедингемѣ не нашлось бы ни одного человѣка, у котораго понятіе о величіи не связывалось бы съ личностью сэра Обри Перріама.

Горло у ней судорожно сжалось; глаза наполнились слезами: то были слезы гордости и торжества. До этого вечера ей только во снѣ случалось испытывать это опьяняющее ощущеніе побѣды. Она обратилась къ сэру Обри, намѣреваясь отвѣчать ему, но слова не шли съ ея языка. Подавляющее сознаніе удовлетвореннаго честолюбія душило ее. Въ эту минуту Эдмондъ. Стенденъ былъ совсѣмъ забытъ.

Сэръ Обри замѣтилъ ея волненіе и былъ глубоко имъ тронутъ. Окажись она равнодушною, онъ почелъ бы ее недостойною своей любви. Волненіе ея затрогивало струну, звучавшую въ униссонъ съ его собственнымъ глубокимъ чувствомъ. Онъ понялъ, что не лишенъ еще возможности плѣнить это свѣжее, юное сердце.

— Сильвія, хотите быть моей женой? коротко спросилъ онъ ее, не умѣя пространно объясняться въ любви.

— Это было бы слишкомъ большою честью для меня, сэръ Обри, отвѣчала она, съ легкимъ дрожаніемъ въ голосѣ.

Она подумала о Гедингемскихъ барыняхъ, окидывавшихъ ее свысока своими холодными, отталкивающими взглядами, и осуждавшихъ ее безпощадно. Неужели судьба дѣйствительно вознесетъ ее на ту недосягаемую высоту, съ которой ей можно будетъ уничтожить ихъ своимъ презрѣніемъ. Самый фактъ ея возвышенія будетъ уже апогеей мщенія. Она представляла себѣ то почтеніе, которое весь Гедингемъ будетъ оказывать леди Перріамъ, причемъ Эдмондъ Стенденъ оставался въ полномъ забвеніи.

— Что скажетъ объ этомъ свѣтъ, сэръ Обри? спросила она.

— Что можетъ сказать свѣтъ, кромѣ того, что я необыкновенно счастливъ, найдя себѣ жену, неимѣющую соперницъ. До сихъ поръ, я, можетъ быть, придавалъ слишкомъ большое значеніе общественнымъ предразсудкамъ, отнынѣ я сбросилъ эти оковы рабства. Красота, подобная вашей, способна сдѣлать каждаго человѣка радикаломъ. Что мнѣ за дѣло до мнѣнія свѣта, лишь бы я былъ счастливъ! Домашній очагъ заключаетъ весь міръ человѣка. Мучительное безпокойство о томъ, что скажетъ свѣтъ, есть суета изъ суетъ, привитыхъ уму человѣческому цивилизаціей. Пусть домъ мой будетъ такъ же одинокъ, какъ вигвамъ дикаря, пока въ немъ царитъ счастье. Сильвія, могу ли я надѣяться заслужить ваше расположеніе.

— Могу ли я не восторгаться вами, когда вы такъ благородны и великодушны? мягко отвѣчала она.

Еще очень недавно она называла благороднымъ и великодушнымъ Эдмонда Стендена за то, что онъ готовъ былъ пожертвовать для нея своимъ состояніемъ, но сэръ Обри, который могъ сдѣлать ее госпожей Перріамъ-Плэса, казался ей еще болѣе благороднымъ и великодушнымъ.

— Согласны ли вы быть моей женой, Сильвія? умолялъ сэръ Обри, съ возрастающимъ увлеченіемъ. Я согласенъ предоставить времени возможность заслужить вашу любовь. Но я не думаю, чтобъ такое нѣжное и невинное сердце, какъ ваше, могло бы долго противостоять мужу, который будетъ боготворить васъ. Если я довѣряюсь будущему, что оно принесетъ намъ обоимъ счастіе, неужели вы, моя дорогая, не довѣритесь ему?

— Да! отвѣчала она, не отнимая руки своей, которую онъ сжималъ въ своей, и не сводя глазъ съ замка, на гладкомъ фасадѣ котораго тѣни отъ вѣтвей кедровъ напоминали перья траурной колесницы.

Перріамъ-Плесъ былъ ей дороже, чѣмъ любовь сэра Обри.

«Для бѣднаго Эдмонда такой исходъ лучше, чѣмъ стать пролетаріемъ изъ-за меня», подумала она, когда образъ ея бывшаго жениха набросилъ внезапную тѣнь на блестящую картину будущаго, ожидавшаго ее. Въ эту минуту она дѣйствительно вѣрила, что, принимая предложеніе сэра Обри, великодушно поступаетъ въ отношеніи Эдмонда Стендена. А торжественное обѣщаніе, данное ею на могилѣ де-Боссиней, обѣщаніе, которому такъ твердо вѣрилъ ея отсутствующій женихъ? Эта священная клятва оказалась легче былинки на вѣсахъ: богатство Перріама и сопряженныя съ нимъ могущество и гордость перетянули ее.

Сэръ Обри, нѣсколько отуманенный, держалъ эту маленькую ручку въ своей рукѣ, удивляясь внезапной перемѣнѣ, происшедшей въ его судьбѣ. Онъ не разсчитывалъ на такой отчаянный шагъ. Онъ намѣревался хорошенько ознакомиться съ Сильвіей и ея отцомъ, прежде чѣмъ на что-нибудь рѣшиться. И вдругъ, чарующее вліяніе звѣздной ночи оказалось настолько сильно, что заставило его поступить съ безумной неосмотрительностью. Но сознавая, что поступилъ необдуманно до сумасшествія, онъ вмѣстѣ съ тѣмъ чувствовалъ себя необыкновенно счастливымъ.

— Сильвія, сказалъ онъ нѣжно, — если вы можете удѣлить мнѣ десятую долю той любви, которую я чувствую къ вамъ, то мы будемъ счастливѣйшей парочкой на всемъ западѣ Англіи.

Сильвія подумала, что нельзя не быть счастливой, будучи «лэди Перріамъ».

Въ это время м-ръ Керью и м-ръ Перріамъ успѣли обойти всѣ дорожки итальянскаго сада; буквоѣдъ не прекращалъ своихъ разсужденій по поводу замѣчательнаго венеціанскаго изданія Горація — книги, которая показалась бы ничтожнѣйшей въ глазахъ записного библіофила, но для Мордреда имѣвшей неоцѣненныя достоинства. Школьный учитель терпѣливо выслушивалъ всѣ подробности этой покупки: какъ м-ру Перріаму случайно бросилось въ глаза объявленіе въ «The Bookseller», какъ онъ писалъ къ перекупщику, какъ тотъ отвѣчалъ ему, — все это передавалось пространно, съ многочисленными дополнительными разсужденіями. Но м-ръ Керью оказывалъ необыкновенное терпѣніе: онъ слѣдилъ за двумя фигурами, виднѣвшимися у каменной вазы вдали, и сознавалъ, что, во всякомъ случаѣ, время его не пропало даромъ.

Но когда часы въ конюшнѣ пробили половину десятаго, онъ счелъ необходимымъ предпринять съ своей стороны рѣшительное движеніе. Замѣтивъ м-ру Перріаму, что время позднее, онъ направился вмѣстѣ съ нимъ въ другой группѣ.

— Сильвія, знаешь ли ты, который теперь часъ? спросилъ м-ръ Керью. Этотъ чудный садъ и любезность сэра Обри заставила тебя забыть о времени. Вѣдь намъ предстоитъ еще порядочный конецъ.

— Я приказалъ заложить экипажъ къ десяти часамъ, сказалъ сэръ Обри. Я не могу допустить, чтобъ миссъ Керью возвратилась домой пѣшкомъ. Войдемте въ домъ, и закусите немного.

Онъ подалъ свою руку Сильвіи, и они возвратились въ домъ, окна котораго были теперь залиты привѣтливымъ свѣтомъ лампъ и восковыхъ свѣчей, не рѣзавшихъ зрѣніе, какъ яркое газовое освѣщеніе. Салонъ, который Сильвія только смутно разглядѣла въ сумерки, былъ теперь освѣщенъ парой карсельскихъ лампъ — нововведеніе, допущенное не безъ протеста со стороны сэра Обри, и полудюжиной желтыхъ восковыхъ свѣчей, горѣвшихъ въ серебряныхъ канделябрахъ, изображавшихъ коринѳскія колонны. При этомъ мягкомъ свѣтѣ комната являлась во всей красѣ; никакой рѣзкій цвѣтъ не преобладалъ, такъ какъ всѣ тоны слились между собою отъ времени, блѣдный сѣрый цвѣтъ сливался съ темно-краснымъ; двери были темные, изъ испанскаго, краснаго дерева — однимъ словомъ, это была комната, которая пришлась бы по вкусу художнику. Сильвія находила, что, несмотря на отсутствіе всѣхъ роскошныхъ изобрѣтеній современной меблировки, салонъ сэра Обри былъ во всѣхъ отношеніяхъ великолѣпнѣе хвалёной новой гостинной м-съ Тойнби, на убранство которой, какъ хвастливо сообщила хозяйка своимъ знакомымъ, не пожалѣли денегъ. У м-съ Тойнби было пропасть зеркалъ; цѣлыя зеркальныя стѣны отъ пола до потолка отражали въ себѣ необычайные изгибы и кривыя линіи позолоченныхъ стульевъ и столовъ, современнаго Буля съ мѣдной инкрустаціей, французскій фарфоръ, богемскій хрусталь, пунцовый атласъ, перламутръ, фотографическіе альбомы; комната эта могла довести до головокруженія посѣтителя, между тѣмъ какъ въ салонѣ Перріамъ-Плэса глазъ отдыхалъ, какъ въ тѣнистомъ лѣсу. Однажды въ припадкѣ снисходительности, или откровенности, подъ-часъ овладѣвающей нѣкоторыми женщинами, когда у нихъ заведутся новинки, предназначенныя на показъ, м-съ Тойнби пригласила къ себѣ Сильвію, чтобъ показать ей свою гостиную, и Сильвія довольно неохотно приняла это покровительственное приглашеніе. Осматривая все это пресловутое великолѣпіе, она дивилась, изъ какого хаоса артистическихъ понятій почерпнули столяры рисунки этихъ змѣевидныхъ стульевъ, этихъ узловатыхъ столиковъ для кофе, и пьедесталовъ для цвѣточныхъ горшковъ изъ парижскаго гипса, напоминавшихъ собою позолоченные фонарные столбы. Сильвія преувеличенно восхищалась гостиной м-съ Тойнби, за что была награждена засушеннымъ бисквитомъ и рюмкой хереса, сильно отзывавшагося кайенскимъ перцемъ. Она не забыла ни этой комнаты, ни снисходительности, вызвавшей ея осмотръ. Все это она припоминала теперь съ странной улыбкой.

«Когда я буду лэди Перріамъ, то непремѣнно приглашу м-съ Тойнби посмотрѣть мою гостиную», подумала она.

Времени оставалось ровно настолько, чтобъ успѣть слегка закусить бисквитами съ виномъ, и сладкимъ печеніемъ, которымъ славилась перріамская экономка, пока не доложили, что экипажъ готовъ. Сэръ Обри воспользовался этимъ временемъ, чтобъ пригласить своихъ новыхъ знакомыхъ обѣдать въ Перріамѣ на слѣдующій вторникъ.

— Полагаю, Керью, что воскресенье у васъ свободный день, сказалъ онъ въ раздумьи.

Онъ размышлялъ о томъ, какъ суббота покажется ему длинна и скучна, если ему не удастся видѣть Сильвію.

— Нѣтъ, сэръ Обри, я вплоть до вечера не буду свободенъ. Я долженъ сопровождать учениковъ въ церковь.

— Ахъ, да, дѣйствительно! сказалъ баронетъ, внезапно очнувшись.

Эти школьныя занятія становились для него положительно невыносимы. Онъ совсѣмъ забылъ о нихъ во время разговора съ Сильвіей при мерцаніи звѣздъ.

Онъ проводилъ гостей до экипажа, — старинной коляски лимоннаго цвѣта, въ которой еще разъѣзжали его родители. Но несмотря на древность, экипажъ былъ тщательно сбереженъ. На обивкѣ шерстянаго дама не было ни одного пятнышка, подушки были роскошны. Никогда еще въ жизни не ѣзжала Сильвія въ такой коляскѣ.

— Прощайте, сказалъ сэръ Обри, продолжительно пожимая руку Сильвіи, между тѣмъ какъ кучеръ оборотился посмотрѣть, долго ли хозяину его заблагоразсудится стоять у дверецъ экипажа.

— Прощайте, я побываю у вашего батюшки въ понедѣльникъ.

Коляска покатилась, а сэръ Обри вернулся въ домъ медленно, въ задумчивости. Едва улеглось оживленіе, сообщенное присутствіемъ Сильвіи, какъ въ немъ пробудилось сознаніе, что онъ поступилъ слишкомъ поспѣшно. Не то, чтобы онъ вообще сожалѣлъ о сдѣланномъ имъ шагѣ; онъ гордился тѣмъ, что Сильвія приняла его предложеніе, но въ немъ шевелилось смутное сомнѣніе, какъ у покупщика только-что купившаго вещь, въ необходимости которой онъ не вполнѣ убѣжденъ. Быть можетъ, покупка была и выгодна, но покупатель могъ бы легко обойтись безъ нея.

— Что-то скажетъ Мордредъ? спросилъ онъ себя, возвращаясь въ салонъ. А за Мордредомъ возставалъ весь этотъ внѣшній міръ, который онъ недавно на террасѣ казнилъ своимъ презрѣньемъ! У одной изъ лампъ сидѣлъ Мордредъ, перелистывая одно изъ періодическихъ изданій и нисколько не подозрѣвая случившагося. Онъ взглянулъ на брата, когда тотъ вошелъ въ комнату, но на его безмятежномъ, сонливомъ лицѣ не выразилось ни малѣйшаго любопытства.

— Этотъ м-ръ Керью очень образованный человѣкъ, замѣтилъ онъ, значительно образованнѣе, чѣмъ люди его профессіи.

— Еще бы! отвѣчалъ баронетъ, почти угрюмо. При первомъ взглядѣ видно, что онъ джентльменъ по рожденію и по воспитанію.

— Я не могу понять, какъ онъ дошелъ до званія сельскаго школьнаго учителя, проговорилъ Мордредъ въ раздумьи.

— Потому, очевидно, что это человѣкъ твоего характера. Одинъ изъ тѣхъ умственно-лѣнивыхъ сибаритовъ, которые способны удовлетвориться низкимъ положеніемъ, лишь бы оно не требовало отъ нихъ никакихъ усилій ума. Что бы сталось съ тобой, Мордредъ, еслибы ты не былъ обезпеченъ съ матеріальной стороны? Развѣ ты полагаешь, что могъ бы достигнуть положенія выше того, которое занимаетъ м-ръ Керью?

— Не думаю, покорно отвѣчалъ Мордредъ; но какая тоска, должно быть, обучать ребятишекъ. Благодарю Провидѣніе, что я не дожилъ до этого.

— А что ты думаешь о миссъ Керью? спросилъ сэръ Обри, утонувшій въ креслахъ на другомъ концѣ комнаты.

— О молодой особѣ? сказалъ Мордредъ, какъ будто теперь только припомнилъ фактъ ея существованія; — о той дѣвицѣ, которая была здѣсь съ м-ромъ Керью. Она, какъ кажется, очень пріятная особа.

«Пріятная!» воскликнулъ про себя баронетъ; его богиня красоты, его Рафаэлева Мадонна — не заслужила ничего восторженнѣе плоскаго эпитета «пріятной».

Послѣ этого у сэра Обри прошла вся охота сообщить что бы то ни было Мордреду. Да можетъ быть и лучше оставить все въ тайнѣ до тѣхъ поръ, когда онъ не женится на Сильвіи. Пускай всѣ дивятся, сколько душѣ угодно, впослѣдствіи. Въ одно прекрасное утро, они обвѣнчаются безъ шума, не навлекая на себя общаго вниманія, и затѣмъ уѣдутъ въ Парижъ, прежде чѣмъ фактъ этотъ огласится. Сэръ Обри особенно хлопоталъ о томъ, чтобы избѣжать изумленія, которое долженъ былъ возбудить во всѣхъ его эксцентрическій бракъ.

ГЛАВА XXIII.
Непослѣдовательность м-съ Стенденъ.

Сильвія не сказала ни слова своему отцу о предложеніи сэра Обри, когда они ѣхали обратно домой. А м-ру Керью и въ голову не приходило, чтобъ дѣло дошло до кризиса. Онъ былъ уже вполнѣ доволенъ тѣмъ фактомъ, что дочь его нравится сэру Обри, и не терялъ надежды, что со временемъ такое явное расположеніе можетъ перейти въ любовь съ его стороны. Предположеніе, что владѣлецъ замка предложилъ свою руку и богатство малоизвѣстной ему дѣвушкѣ, которую онъ видѣлъ всего четыре раза, превышало самыя безумныя мечты м-ра Керью. Но въ этомъ-то и выказалось полное незнаніе человѣческой природы у школьнаго учителя: ждать, чтобы увлеченіе сэра Обри перешло въ любовь, значило, давать ему время одуматься и уступить внушеніямъ трезваго разсудка, которыя должны были неизбѣжно возникнуть у человѣка въ зрѣлыхъ лѣтахъ. Только находясь въ чаду, могъ сэръ Обри забыть о фамильныхъ и общественныхъ предразсудкахъ ради удовлетворенія своей новой прихоти. Чѣмъ новѣе была эта прихоть, тѣмъ сильнѣе дѣйствовалъ чадъ, производимый ею. Довольный тѣмъ, что считалъ прогрессивнымъ развитіемъ страсти сэра Обри, м-ръ Керью воздержался отъ допроса дочери. Почти молча доѣхали они до дому, и коротко простившись, Сильвія разсталась съ отцомъ въ пріемной.

Оставшись наединѣ въ своей комнаткѣ, она бросилась на постель, у которой двумя днями раньше стояла на колѣняхъ ея несчастная мать, и въ первый разъ въ жизни залилась горячими слезами. Сознаніе измѣны обрушилось на нее всею своею тягостью во время молчаливой поѣздки домой. Она чувствовала себя самой низкой и презрѣнной женщиной въ мірѣ. Она готова была допустить мысль, что всѣ земныя блага, которыя сулила ей судьба, будутъ для нея лишены всякой прелести безъ Эдмонда. Однакожъ, несмотря на эти сомнѣнія, ей и въ голову не приходила возможность отступленія — мысль о томъ, чтобы просить сэра Обри возвратить ей слово, данное ею въ поспѣшности.

Нѣтъ! — она плакала объ отсутствующемъ женихѣ, о своей измѣнѣ, не отказываясь отъ мысли сдѣлаться лэди Перріамъ. Раскаяніе терзало ея сердце, но она не намѣрена была отказываться отъ новой цѣли своего существованія. Она будетъ торжественно царить надъ тѣми, кто ее оскорблялъ. Она воспользуется всѣмъ, чѣмъ жизнь красна.

Отрывисты и лихорадочны были сны ея въ эту ночь, въ краткіе промежутки дремоты. То ей мерещилось полное укоризны лицо ея жениха, то снился великолѣпный фасадъ Перріамъ-Плэса; она стояла въ итальянскомъ саду, подъ безоблачнымъ звѣзднымъ небомъ, но возлѣ нея находился не сэръ Обри, а Эдмондъ Стенденъ.

Она проснулась послѣ такого сна съ постыдною мыслью: — сэръ Обри почти уже старикъ; онъ можетъ быть очень не долговѣченъ, и тогда я могу выйти замужъ за Эдмонда.

Какое счастье, какой подвигъ, сдѣлать Эдмонда лордомъ Перріамомъ? Она забывала, что родовыя помѣстья переходятъ къ старшему въ родѣ. Она воображала себя единственной госпожей помѣстій и богатствъ сэра Обри, которыми надѣляла своего перваго жениха. И, убаюканная этимъ чуднымъ сномъ, Сильвія погрузилась въ глубокую дремоту, когда птички уже начинали щебетать.

Она проснулась почти въ веселомъ расположеніи духа, хотя неотвязчивый образъ ея обманутаго жениха продолжалъ преслѣдовать ее. Можетъ быть, для него все случилось къ лучшему! таковъ былъ аргументъ, которымъ она старалась заглушить въ себѣ голосъ совѣсти. Онъ можетъ жениться на миссъ Рочдель, сказала она себѣ какъ-то; но эта мысль показалась ей слишкомъ мучительной. Она не могла остановиться на ней.

— Нѣтъ, онъ не поспѣшитъ съ женитьбой, думала она; онъ останется жить съ матерью, и сдѣлается провинціальнымъ джентльменомъ. Онъ для этого созданъ. Низвести его на степень какого-нибудь клерка было бы неслыханною жестокостью. Было бы эгоизмомъ съ моей стороны согласиться на жертву, которую онъ, по свойственному ему великодушію, цѣнитъ слишкомъ низко. Какъ могу я сомнѣваться въ томъ, что бракъ нашъ поведетъ въ несчастью! Онъ можетъ раскаяться въ принесенной имъ жертвѣ. А послѣ трехмѣсячной разлуки, его любовь, можетъ быть, нѣсколько остынетъ, разсуждала она со вздохомъ, полнымъ сожалѣнія. Во всякомъ случаѣ, то, что случилось, должно послужить къ нашему благу, какъ бы нѣжно мы ни любили другъ друга. Папаша правъ. Счастье приходитъ лишь разъ въ жизни, и надо быть совершенно безумной, чтобы отвергнуть его.

Наступило воскресенье. Сильвія ненавидѣла воскресные дни. Безконечная церковная служба и воскресная школа не представляли для нея особенной прелести. Она знала библейскую исторію наизусть, и ей смертельно надоѣли библейскіе разсказы, недосягаемое величіе которыхъ иногда умаляется во мнѣніи тѣхъ, кто обязанъ слышать изо дня въ день монотонное долбленіе священнаго писанія крикливыми школярами, надсѣдающимися надъ нимъ до визготни. Кромѣ того, воскресные дни приносили съ собой новую досаду для миссъ Керью, въ видѣ свѣжихъ нарядовъ, которыми щеголяли молодыя дилетантки-учительницы. На этихъ барышняхъ каждое воскресенье появлялись обновки. Если онѣ не могли ослѣплять взоры новыми шляпами, то выставляли на показъ новый галстучекъ, или пару манжетъ, зонтикъ или воротничекъ, красовавшіеся за день или за два въ окнахъ Генцлейна. Сильвіи приходилось лишь, издали любоваться великолѣпіями, красовавшимися за генцлейнскими зеркальными окнами. Для нея воскресенье никогда не было ознаменованно новыми нарядами.

Но какъ различны будутъ ея ощущенія сегодня, когда эти надменныя гедингемки будутъ проходить мимо нея въ своихъ воскресныхъ обновкахъ. Какъ гордо встрѣтитъ она ихъ презрительные взгляды, имѣя въ виду затмить ихъ своими туалетами, когда станетъ лэди Перріамъ. Съ этой точки зрѣнія, возвышеніе ея казалось ей слишкомъ блестящей, а потому и несбыточной мечтой, голова ея наполнилась свѣтскими соображеніями въ присутствіи Гедингемскаго мірка. Угрызенія совѣсти перестали терзать ее въ лицѣ Эдмонда Стендена. Она ни о чемъ иномъ не помышляла, какъ о своей побѣдѣ надъ Гедингемомъ.

Въ продолженіи всей обѣдни мысли ея вертѣлись лишь на этихъ предметахъ; ей представлялись платья, которыя она будетъ носить, празднества, которыя она будетъ задавать, заграничныя поѣздки, весь блескъ роскоши и высокаго общественнаго положенія, доступный ей, какъ супругѣ сэра Обри. Церковная служба, обыкновенно казавшаяся безконечной ея безпокойному уму, ныньче прошла съ необыкновенной быстротой, благодаря блестящимъ картинамъ, которыя ей рисовало воображеніе.

— Когда я буду замужемъ, я стану по воскресеньямъ пріѣзжать въ обѣдни въ Гедингемскую церковь, говорила она себѣ. — Не худо, конечно, имѣть свою собственную церковь въ паркѣ, но мнѣ бы хотѣлось, чтобъ гедингемскія дамы видѣли мои платья. Легкій трепетъ раскаянія и сокрушенія овладѣлъ ея сердцемъ въ церкви при видѣ скамьи Деканова дома, гдѣ она привыкла видѣть каждое воскресенье высокую фигуру и красивую голову своего жениха. Много взглядовъ бросала она украдкою въ ту сторону въ минувшіе дни! Какія нѣжныя мысли внушалъ ей этотъ преданный женихъ; теперь же любовь ея стала дѣломъ прошлымъ. Она не колеблясь вырвала ее изъ своего сердца. Но взрывъ торжества не заглушилъ пустоту въ ея сердцѣ, послѣ того какъ она растоптала свою первую любовь.

На обычномъ мѣстѣ сидѣла м-съ Стенденъ; около нея помѣщалась миссъ Рочдель; обѣ были одѣты съ тою необычайною тщательностью, которая способна возбудитъ зависть въ менѣе обезпеченныхъ женщинахъ, сознающихъ различные недостатки въ своемъ костюмѣ. Богатое шелковое платье м-съ Стенденъ, шаль изъ мальтійскихъ кружевъ и бѣлая шляпа съ бѣлоснѣжнымъ перомъ, были возмутительно новы и изящны. Воротникъ сидѣлъ на ней въ совершенствѣ, на ея свѣтло-желтыхъ перчатках не было ни морщинки, самый молитвенникъ ея, казалось, только что вышелъ изъ рукъ переплетчика. Костюмъ миссъ Рочдель отличался тѣмъ же досаднымъ изяществомъ. На ней было свѣженькое кисейное бѣлое платье съ лиловыми полосками, модный кушакъ и премиленькая бѣлая тюлевая шляпа съ лиловыми цвѣтками Иванъ-да-Марья. Сильвія стиснула губы съ свойственнымъ ей рѣшительнымъ выраженіемъ при мысли, какъ она затмить всѣ эти скромные провинціальные туалеты, когда будетъ госпожею въ Перріамѣ.

— Положительно стоитъ сокрушить свое сердце, чтобы отмстить имъ всѣмъ, сказала она себѣ, чувствуя, что. горло ея судорожно сжалось при видѣ незанятаго мѣста Эдмонда.

Она сидѣла послѣ обѣдни у открытаго окна, безмолвно перелистывая «Вертера» и припоминая, какъ Эдмондъ говорилъ ей, что любовь его въ ней пробудилась такъ же внезапно и сильно, какъ и страсть этого несчастнаго молодого германца; вдругъ ей послышались шуршаніе шелковаго платья и стукъ у садовой калитки. Она вскочила съ своего мѣста, предчувствуя, что должно произойти нѣчто особенное, и мѣтко угадывая, что именно. Она была блѣднѣе обыкновеннаго все это утро, но при мысли о предстоящемъ событіи еще поблѣднѣла. Да! предчувствіе не обмануло ее. Садовую калитку отворила м-съ Стенденъ. Она медленно двигалась по узкой дорожкѣ, волоча свое шелковое платье, а за нею шла Эсѳирь Рочдель.

Сильвіи казалось, что самая походка ихъ выражала какъ-бы снисходительность къ ней. М-съ Стенденъ имѣла видъ королевы, сопровождаемой принцессой, и шедшей навѣстить крестьянку. Лицо Сильвіи, мертвенно блѣдное за минуту, вспыхнуло яркимъ румянцемъ, когда дверь отворилась и м-съ Стенденъ очутилась передъ нею.

— Увидавъ васъ у окна, миссъ Керью, я не постучалась у двери, сказала мать Эдмонда, тономъ, въ которомъ звучала нѣсколько надменная привѣтливость. Эсѳирь подошла въ молодой дѣвушкѣ, взяла ее за руку и охотно поцѣловала бы ее, еслибы выраженіе лица Сильвіи поощрило ее. Но это лицо ничего не выражало. Краска сошла съ него, и оно снова поблѣднѣло. Сильвія подвинула стулъ для м-съ Стенденъ, но не произнесла ни одного слова привѣтствія.

— Я думала, что вамъ пріятно будетъ узнать послѣднія извѣстія, полученныя отъ моего сына, сказала м-съ Стенденъ, пристально глядя въ это мраморное лицо, — но, быть можетъ, вы получили письмо съ тою же почтой, какъ и я, изъ Соутгемптона? Теперь уже мы не получимъ отъ него извѣстій, пока онъ не доберется до острова Св. Ѳомы. Эдмондъ обѣщалъ написать оттуда до отплытія въ Демерару парохода.

М-съ Стенденъ понравилась блѣдность лица молодой дѣвушки. Какъ бы то ни было, она служила доказательствомъ глубокаго чувства. И м-съ Стенденъ упрекала себя, вспоминая, какъ она осуждала эту молодую дѣвушку за легкомысленность и пустоту.

— Да, отвѣчала Сильвія, я тоже получила письмо изъ Соутгемптона.

Драгоцѣнное письмо! То было, ея первое любовное письмо! Она проливала слезы счастья надъ каждой его страницей. А теперь она уже измѣнила тому, кто писалъ его. Сознаніе своего стыда и виновности овладѣло ею въ то время, какъ она стояла передъ этими двумя судьями.

— Присядьте, пожалуйста, сказала м-съ Стенденъ, съ надменною снисходительностью; я пришла нарочно, чтобъ поговорить съ вами. Я обѣщала Эдмонду навѣщать васъ въ его отсутствіи.

— Вы, право, слишкомъ добры, отвѣчала Сильвія, садясь и поднимая съ полу «Вертера», который въ это время упалъ.

— Вы читали, когда мы вошли, сказала Эсѳирь, чувствуя, что разговоръ не клеится.

— Да.

— Надѣюсь, у васъ хорошія книги для воскреснаго чтенія, замѣтила м-съ Стенденъ, подозрительно взглядывая на «Вертера», не смахивавшаго на священную книгу.

— Я ненавижу воскресное чтеніе, откровенно отвѣчала Сильвія, — по крайней мѣрѣ большинство книгъ, предназначенныхъ для него. Мнѣ довольно понравилось «Ессе Homo». Эдмондъ давалъ мнѣ его прочесть не такъ давно.

М-съ Стенденъ бросила на Эсѳирь испуганный взглядъ. Онѣ обѣ слышали объ этой книгѣ, читали выдержки изъ нея въ газетахъ, и имѣли смутное понятіе, что это книга антирелигіозная. Достаточно было того факта, что Эдмондъ снабдилъ такой книгой свою невѣсту, чтобъ глубоко возмутить ихъ.

— Мнѣ очень грустно, что сынъ мой читаетъ книги такого рода, и еще грустнѣе, что онъ вамъ даетъ читать ихъ, сказала м-съ Стенденъ. — Я завтра же пришлю вамъ нѣсколько полезныхъ книгъ. А что у васъ теперь въ рукахъ, какая-нибудь повѣсть?

— Это разсказъ, отвѣчала Сильвія, нѣмецкій романъ.

— А! сказала м-съ Стенденъ, заключая, что нѣмецкій романъ долженъ быть изъ числа невинныхъ разсказовъ сказочнаго свойства. — Но это всеже едва ли подходящее чтеніе для воскреснаго дня. Эдмондъ долженъ былъ бы тщательнѣе выбирать книги, чтобъ снабдить васъ дѣйствительно хорошимъ чтеніемъ.

— Я уже окончила свое воспитаніе, когда имѣла честь познакомиться съ м-ромъ Стенденомъ, возразила Сильвія съ презрительной усмѣшкой.

Она вовсе не была расположена слушать наставленія, какъ малый ребенокъ. Она! будущая леди Перріамъ! Вѣдь она могла уничтожить эту властолюбивую женщину, объявивъ ей о своей помолвкѣ съ сэромъ Обри! Но сознавала, что сообщеніе этого факта сегодня было бы преждевременно. Она должна была съ достоинствомъ порвать прежнюю связь, прежде чѣмъ разглашать о новой.

— Молодежи свойственна ошибочная мысль, что она окончила свое воспитаніе, когда нахватается кое-какихъ верхушекъ, строго замѣтила м-съ Стенденъ. Въ мое время воспитаніе было гораздо солиднѣе. Мы учились медленно, но выучивались основательно.

Сильвія не могла подавить легкаго вздоха нетерпѣнія. Неужели онѣ пришли, чтобы поучать ее?

— Однакожъ, я пришла не затѣмъ, чтобъ толковать о воспитаніи, продолжала м-съ Стенденъ, какъ-бы угадывая причину ея вздоха, — я пришла, чтобъ поговорить съ вами дружески и откровенно. Вамъ извѣстно, безъ сомнѣнія, миссъ Керью, что я сильно возставала противъ брака Эдмонда съ вами.

— Да, м-ръ Стенденъ говорилъ мнѣ объ этомъ.

— Однакожъ, пришла пора, когда я убѣдилась, что дальнѣйшее сопротивленіе будетъ жестоко и безполезно. Я не хочу этимъ сказать, чтобы я отмѣнила свое рѣшеніе касательно распредѣленія состоянія его отца.

Сердце Сильвіи внезапно встрепенулось. Что будетъ дальше!

— Но, продолжала м-съ Стенденъ, — я желаю относиться какъ можно справедливѣе къ дѣвушкѣ, которую мой сынъ избралъ себѣ въ жены, и если время покажетъ мнѣ, что я ошибалась на ея счетъ, я не буду настолько упряма, чтобъ не измѣнить своего рѣшеній, и поровну раздѣлю состояніе, которымъ теперь намѣреваюсь наградить одну только дочь мою.

«Богатый дѣлежъ!» подумала Сильвія, съ высокомѣрнымъ презрѣніемъ. «Это значить семьсотъ футовъ въ годъ, то-есть просто нищета въ сравненіи съ доходами сэра Обри. Да и это получится только въ томъ случаѣ, если м-съ Стенденъ будетъ мною довольна, а это равносильно подчиненію себя м-съ Стенденъ въ теченіи годовъ двадцати моей будущей жизни!»

Понятія Сильвіи о богатствѣ значительно расширились съ того времени, когда она еще признавала пятьсотъ фунтовъ въ годъ порядочнымъ состояніемъ.

Мать м-ра Стендена находила, что она своей рѣчью сдѣлала уже большую уступку, и ожидала отъ Сильвіи выраженія благодарности, но не дождалась ничего. Дѣвушка сидѣла молча, въ глубокомъ раздумья. Ей казалось, что теперь наступилъ самый удобный моментъ, чтобы съ достоинствомъ выпутаться изъ положенія, которое становилось затруднительнымъ. Въ самомъ дѣлѣ, довольно неловко быть одновременно невѣстою двухъ жениховъ; и даже смѣлый умъ Сильвіи смущался отъ этого неловкаго положенія.

— Вы очень добры, и-съ Стенденъ, сказала она съ удивительнымъ самообладаніемъ, — и мнѣ пріятно видѣть, что вы способны дѣйствовать великодушнѣе, чѣмъ я отъ васъ ожидала — послѣ того, что мнѣ сообщалъ вашъ сынъ. Но не думаете ли вы, что браку, который не обѣщаетъ вамъ полнаго довольства, который идетъ въ разрѣзъ со всѣми вашими планами, — при этомъ она быстро взглянула на Эсѳирь — а для Эдмонда начинается съ потери, — что такому браку лучше бы вовсе не бывать.

— Какъ? воскликнула м-съ Стенденъ, не вѣря своимъ ушамъ.

Но Сильвія спокойно продолжала.

— Пока Эдмондъ былъ здѣсь, вліяніе его было настолько сильно, что всѣ мысли мои подчинялись ему — я на все смотрѣла его глазами. Но съ отъѣздомъ его, я успѣла обдумать все безпристрастнѣе. Я ему нѣсколько разъ говорила, что бракъ нашъ никому изъ насъ не принесетъ счастья. Теперь я вполнѣ въ этомъ убѣдилась. Итакъ, м-съ Стенденъ, благодарю васъ за надежду, которую вы такъ снисходительно подаете мнѣ заслужить ваши милости съ теченіемъ времени, но возвращаю свободу вашему сыну.

— Серьёзно ли вы это говорите, миссъ Керью? спросила м-съ Стенденъ, поблѣднѣвъ не менѣе самой дѣвушки.

Она теперь столько же сердилась на Сильвію за ея готовность отказаться отъ своего жениха, сколько раньше сердилась за то, что онъ влюбился въ нее.

— Нѣтъ, она этого не думаетъ, горячо вступилась Эсѳирь. Она не захочетъ сокрушить сердце Эдмонда, а оно принадлежитъ ей. Она любить его, какъ онъ того заслуживаетъ. Все это не что иное, какъ ложная гордость или ошибочное самопожертвованіе, заставляющее отказываться отъ него. Она не можетъ не любить его, когда онъ любитъ ее такъ глубоко. Вы слишкомъ къ ней строги, тетушка. Скажите правду, Сильвія! Признайтесь, что любите его!

— Я люблю его, отвѣчала дѣвушка; но никогда не выйду за него замужъ. Я не хочу войти въ семью, которая презираетъ меня.

— Никто не презираетъ васъ. Тетушка, скажите же, что вы не презираете ее!

— Я стала бы презирать ее, если бы она измѣнила моему сыну, грустно проговорила мать.

Ея собственныя предубѣжденія, предчувствія и сомнѣнія улетучились въ эту минуту изъ ея головы. Она думала лишь объ Эдмондѣ, и объ огорченіи, которое готовилось ему.

— Я не хочу войти въ семью, которая приметъ меня изъ милости и не желаю быть причиною обѣднѣнія человѣка, котораго люблю.

— Вы не хотите выйти за обѣднѣвшаго человѣка, сказала м-съ Стенденъ. Выражайтесь точнѣе, м-съ Керью.

— Вы всегда были обо мнѣ дурного мнѣнія, м-съ Стенденъ, возразила Сильвія, не сморгнувъ — и вѣроятно, останетесь при немъ, несмотря на то, что принятое мною рѣшеніе должно бы удовлетворить васъ. Вы противились этому браку всѣми силами. Я теперь освобождаю вашего сына отъ его слова. Чего вы можете еще пожелать?

— Я могла бы пожелать, чтобы сердце ваше было добрѣе, м-съ Керью.

— Развѣ отказъ мой принять жертву вашего сына служитъ доказательствомъ злого сердца?

— Если бы вы его любили, то думали бы только, объ его счастьи, которое, увы! находится въ зависимости отъ вашего каприза?

— Въ томъ, что я дѣлаю, нѣтъ никакого каприза. Бѣдность — очень суровая школа, и она научила меня смотрѣть на жизнь яснѣе, чѣмъ смотритъ на нее вашъ сынъ. Я достаточно опытна, чтобъ знать, что можетъ наступить время, когда онъ раскается въ своемъ самопожертвованіи, а тогда будетъ уже поздно. Мой отецъ отказалъ въ своемъ согласіи на нашъ бракъ въ день отъѣзда Эдмонда. Я тогда считала его жестокимъ и несправедливымъ; но теперь думаю иначе.

— Скажите пожалуйста, миссъ Керью, откуда вы набрались такой разсудительности? сказала м-съ Стенденъ, вставая съ мѣста и направляясь къ двери, у которой остановилась въ гордой позѣ, готовясь уйти. Эсѳирь осталась около Сильвіи, протягивая къ ней дружескую руку, какъ-бы желая удержать ее оіъ рѣзкой выходки, могущей разрушить всѣ ея надежды.

— Меня вразумило размышленіе, отвѣчала Сильвія, не краснѣя.

— Должна ли я написать въ сыну, чтобъ сообщить ему о вашемъ геройскомъ рѣшеніи? Должна ли я сказать ему, что вы выбрали для своего отреченія какъ разъ тотъ моментъ, когда я примирилась съ ьтимъ союзомъ?

— Вамъ нечего сообщать ему, отвѣчала Сильвія, съ подавленнымъ рыданіемъ, — я сама напишу къ нему.

— Такъ мнѣ не остается ничего болѣе, какъ проститься съ вами. Мой первый и послѣдній визитъ къ вамъ оконченъ.

— Сильвія! умоляла ее Эсѳирь, — вы не сдѣлаете этого, вы дѣйствуете теперь подъ вліяніемъ раздраженія, ложной и безумной гордости. Вы не знаете, какъ добра и искренна м-съ Стенденъ, и какъ она достойна того, чтобы люди старались заслужить ея любовь, хотя бы это стоило имъ большихъ усилій. Ради самой себя, ради Эдмонда, откажитесь отъ своихъ необдуманныхъ словъ. Вѣдь вы сознаетесь, что любите его?

— Отъ всего сердца, сказала Сильвія, блѣдная, какъ полотно.

— Такъ вы не можете отрекаться отъ него.

— Нѣтъ, отрекаюсь. Такъ — лучше и разумнѣе для насъ обоихъ. Я отрекаюсь отъ него.

— Въ такомъ случаѣ, и я отрекаюсь отъ васъ, сказала Эсѳирь, съ большею страстностью, чѣмъ можно было ожидать отъ такой нѣжной натуры.

— Предоставляю вамъ быть счастливой по-своему, — досказала Эсѳирь.

Онѣ ушли, а Сильвія сидѣла какъ окаменѣлая, уставясь глазами въ землю; послѣднія слова Эсѳири дико звучали въ ея ушахъ.

ГЛАВА XXIV.
Управляющій сэра Обри.

Сдѣлавши тотъ отчаянный шагъ, который еще за нѣсколько дней онъ считалъ немыслимымъ для себя, сэръ Обри былъ похожъ на человѣка, попавшаго въ сѣти какого-то чародѣя. Онъ съ лихорадочной быстротой спѣшилъ безповоротно закрѣпить новую связь свою. Внутреннее убѣжденіе, что весь свѣтъ, — или весь его мірокъ, что было тождественно — станетъ порицать его новый жизненный планъ, подстрекало его завершить дѣло, затѣянное имъ въ минуту увлеченія. Мѣшкать было невозможно на томъ пути, на который онъ теперь выступилъ.

— Если я дамъ время жителямъ Гедингема и Монкгемптона сплетничать объ этомъ событіи, они до смерти замучать меня своими толками, сказалъ онъ себѣ. Единственное средство предупредить толки, это ускорить нашу свадьбу.

Міръ сэра Обри былъ очень невеликъ, почти такъ же ограниченъ, какъ и мірокъ Сильвіи Керью. Однакожъ, были нѣкоторыя личности въ этомъ небольшомъ міркѣ, мнѣніемъ которыхъ онъ дорожилъ, несмотря на то, что то были люди, стоявшіе ниже его по общественному положенію, и ихъ одобреніе или неодобреніе, казалось, должно было бы мало безпокоить его.

Тѣ два лица, о которыхъ онъ болѣе всего думалъ въ эту критическую эпоху своей жизни, были люди, самое существованіе которыхъ находилось до нѣкоторой степени въ зависимости отъ его малѣйшаго каприза. Одинъ изъ нихъ былъ Шадракъ Бэнъ, его повѣренный въ дѣлахъ, вмѣстѣ съ тѣмъ управлявшій его помѣстьями, а другой — камердинеръ его, Жанъ Гепленъ.

Полстолѣтія тому назадъ повѣренными въ семейныхъ дѣлахъ фамиліи Перріамовъ была старинная фирма въ Линкольнсъ-Иннѣ. Люди эти, принадлежавшіе въ юридической аристократіи, совершали всѣ дѣла съ важною медлительностью, хранили всѣ документы, завѣщанія и брачныя условія своихъ кліентовъ въ большихъ желѣзныхъ сундукахъ, казавшихся недоступными для простыхъ смертныхъ, — такъ неохотно они для нихъ открывались. Словомъ, то были важныя и почтенныя личности. Такимъ образомъ, полстолѣтія назадъ, владѣлецъ Перріама счелъ бы унизительнымъ для своего достоинства обратиться къ мѣстному юристу. Онъ держалъ управляющаго, джентльмена по рожденію и воспитанію, но не юриста; а всѣ договоры и контракты, заключаемые во владѣніяхъ Перріама, писались и совершались съ свойственными имъ проволочками у гг. Ферретъ и Тэпъ, въ Линкольнсъ-Иннѣ. Однакожъ, сэръ Эндрю Перріамъ, отецъ сэра Обри, сдѣлалъ нѣкоторыя перемѣны въ этомъ отношеніи. То былъ человѣкъ разсчетливый и даже скуповатый, и вступивъ во владѣніе своимъ родовымъ имѣніемъ, онъ вскорѣ пришелъ къ убѣжденію, что величайшее удовольствіе, которое онъ можетъ извлечь изъ пользованія имъ, это — расширеніе своихъ владѣній. Онъ прикупалъ тамъ полоску лѣса, тутъ одинъ или два участка пахатной земли, и съ теченіемъ времени, увидѣвъ на планѣ, что пограничная линія его владѣній значительно расширилась, созналъ, что жилъ не даромъ.

Сэръ Эндрю вскорѣ пришелъ къ заключенію, что несовсѣмъ удобно держать джентльмена-управляющаго, который охотится по три дня въ недѣлю въ охотничью пору, и держитъ экипажъ съ лошадьми для своей жены и дочерей. Такой управляющій недостаточно строгъ съ арендаторами и слишкомъ охотно запускаетъ руку въ карманъ своего довѣрителя подъ предлогомъ ремонта и улучшеній, вмѣсто того, чтобы выжимать послѣдній сокъ изъ арендаторовъ; словомъ, будучи избалованъ собственною обезпеченною жизнью, онъ черезчуръ снисходителенъ и преступно равнодушенъ въ интересамъ своего довѣрителя. Получая хорошее жалованье и пользуясь, слѣдовательно, обезпеченнымъ доходомъ, онъ не подвергался никакимъ колебаніямъ, даже въ томъ случаѣ, если иная ферма оставалась не арендованной или кто-либо изъ арендаторовъ оказывался банкротомъ. Это, по мнѣнію сэра Эндрю, было радикальной ошибкой въ отношеніяхъ хозяина и управляющаго. Онъ также пользовался даровымъ помѣщеніемъ, а домъ, въ которомъ онъ жилъ, полученный въ приданое леди Перріамъ, просторный, старинный господскій домъ Елисаветинскихъ временъ, съ обширными садами, огородами и лугами, можно было отдавать въ наймы фунтовъ за двѣсти въ годъ. Это, по мнѣнію сэра Эндрю, завершало рядъ ошибокъ.

Открывши слабыя стороны своей дѣловой обстановки, сэръ Эндрю началъ придумывать, какъ пособить горю, и очень скоро нашелъ средство. Джентльмену-управляющему было отказано безъ дальнѣйшихъ разговоровъ; домъ былъ отданъ въ наемъ разбогатѣвшему монкгемптонскому лавочнику; а сборъ доходовъ и составленіе контрактовъ и арендныхъ условій онъ поручилъ м-ру Бэну, стряпчему въ Монкгемптонѣ. Этотъ хитрый, дѣятельный, ловкій и неутомимый джентльменъ быстро пріобрѣлъ большое вліяніе надъ своимъ довѣрителемъ. Юристы въ Линкольнсъ-Иннѣ перестали завѣдывать владѣніями Перріамовъ — всѣ документы, контракты и условія выскользнули изъ ихъ цѣпкихъ рукъ, и всѣ дѣла сэра Эндрю были переданы м-ру Бэнъ. Когда сэръ Эндрю совершалъ свое духовное завѣщаніе, то м-ръ Бэнъ его составлялъ, а его секретарь засвидѣтельствовалъ подпись.

Годы проходили незамѣтно, и сэръ Эндрю отошелъ къ праотцамъ, довольный до послѣдней минуты управленіемъ м-ра Бэна. Десять лѣтъ спустя послѣ смерти его покровителя — или, какъ вульгарно выражались въ Монкгемптонѣ, человѣка, выведшаго его въ люди — м-ръ Бэнъ тоже переселился къ предкамъ, въ скромную могилу на Монкгемптонскомъ кладбищѣ. Сынъ его, человѣкъ лѣтъ тридцати, наслѣдовалъ его управительство въ Перріамѣ, а сэръ Обри, который, при отцовской любви къ деньгамъ, не унаслѣдовалъ его дѣловыхъ способностей, радъ былъ довѣриться администратору, дѣйствія котораго клонились всегда къ пользѣ его довѣрителя. Во всякомъ случаѣ, Шадракъ Бэнъ былъ лучшій администраторъ, чѣмъ отецъ его, такъ какъ съ четырнадцатилѣтняго возраста, по выходѣ изъ Монкгемптонскаго приготовительнаго училища, Перріамскія владѣнія сдѣлались единственной, всепоглощающей заботой его ума. Онъ понималъ, что въ нихъ заключается главное наслѣдство, которое ему придется получить, такъ какъ зналъ, что небольшія сбереженія, которыя отецъ его могъ откладывать изъ своихъ доходовъ, должны пойти въ раздѣлъ между двумя сыновьями и тремя дочерьми, между тѣмъ какъ управленіе владѣніями Перріама должно достаться ему, какъ старшему сыну, нераздѣльно. Питеръ, младшій сынъ, воспитывался въ мѣстной школѣ баптистскихъ проповѣдниковъ, былъ ревностнымъ баптистомъ, и добивался почетной должности проповѣдника при небольшой часовнѣ въ Уатеръ-Лэдѣ, одномъ изъ закоулковъ Монкгемптона. Семейство Бэнъ принадлежало къ баптистамъ съ самаго основанія этой секты.

Шадракъ Бэнъ зналъ каждую пядь земли въ помѣстьяхъ сэра Обри. Съ вершины отдаленной горы могъ онъ указать кончикомъ своего хлыста каждый кустикъ, кочку, пригорокъ или тополь, обозначавшіе границу владѣній сэра Обри. — Отецъ сторговалъ вонъ ту залежъ, въ шестнадцать слишкомъ акровъ, которая пріобрѣтена почти за безцѣнокъ, говаривалъ онъ съ гордостью. —Видите эти три тополя въ углу? Это наша граница. Нѣтъ ничего лучше тополей, чтобъ означать пограничныя линіи — растутъ быстро и не слишкомъ тѣнисты.

М-ръ Бэнъ хорошо зналъ сельское хозяйство, хотя его непосредственная и личная опытность въ агрономіи ограничивалась обработкою небольшого огорода, фруктоваго сада и луга, расположенныхъ позади его четырехугольнаго, прочнаго домика въ Гай-Стритѣ, въ Монкгемптонѣ. Но онъ прочелъ всѣ лучшія сочиненія по агрономіи; ему не было еще и двадцати лѣтъ, какъ онъ уже ознакомился со всѣми усовершенствованіями по части земледѣльческихъ орудій, осмотрѣлъ всѣ фермы на суточномъ разстояніи отъ Монкгемпгона, объѣзжалъ съ отцомъ Перріамскія помѣстья при всякомъ удобномъ случаѣ; а вѣрность взгляда, ясность пониманія и познаніе предмета дѣлали его такимъ же хорошимъ агрономомъ, какъ и дѣльнымъ юристомъ. Вотъ человѣкъ былъ теперь полнымъ хозяиномъ въ Перріамѣ относительно всѣхъ практическихъ вопросовъ. Степень доходности имѣнія и фермерское хозяйство были такъ же мало знакомы сэру Обри, какъ и схороненныя сокровища Трои. Пока доходы получались аккуратно и не сокращались, онъ былъ вполнѣ доволенъ. Живописный и благоустроенный видъ его владѣній услаждалъ его взоры, когда верхомъ на своемъ гнѣдомъ Сплинтерѣ онъ проѣзжалъ по тѣнистымъ тропинкамъ, перерѣзавшимъ его земли. Въ одномъ только они не сходились съ м-ромъ Бэномъ. Сэръ Обри не позволялъ рубить ни одного дерева, между тѣмъ какъ Шадракъ въ глубинѣ души своей стоялъ за систему расчистокъ, и угрюмо ворчалъ на великолѣпные старые дубы и раскидистые буки, придававшіе такую красоту ландшафту, и истощавшіе почву. Шадраку Бэнъ повезло въ жизни. Онъ женился рано и довольно выгодно, хотя семейство Бэновъ и считало, что Шадракъ вступилъ въ неравный бракъ, женясь на старшей дочери Уилліама Докеръ, Монкгемптонскаго торговца мелочными и колоніальными товарами, которыми онъ снабжалъ всѣ мѣстныя собранія и публичныя учрежденія; вообще же онъ болѣе занимался оптовой, чѣмъ розничной торговлей.

М-ръ Докеръ умеръ вскорѣ послѣ замужства дочери, и м-съ Бэнъ получила свою наслѣдственную часть въ шесть тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Эти деньги, употребленныя съ толкомъ на покупку недвижимой собственности, приносили пятьсотъ фунтовъ годового дохода. Такимъ образомъ, Шадракъ сталъ въ нѣкоторой степени обезпеченнымъ человѣкомъ, и Монкгемптонъ достойно оцѣнилъ это обстоятельство. Его домъ былъ однимъ изъ лучшихъ въ городѣ, садъ — образецъ благоустроенности, кабріолетъ чистъ и блестящъ, какъ будто только-что вышелъ изъ рукъ каретника, лошади — онъ никогда не ѣздилъ на одной и той же два дня къ-ряду--были хорошо вычищены и выхолены. Прислуга жила у него годами; дѣти были хорошо одѣты, просто, безъ вычуръ и безъ излишняго вниманія къ непостоянству моды. Его фамильная скамья въ Уатеръ-Энской часовнѣ представляла зрѣлище, которымъ гордились Монкгемптонскіе баптисты.

Сэръ Обри Перріамъ, размышляя въ настоящемъ случаѣ о Шадракѣ Бэнѣ, о его черствыхъ дюжинныхъ взглядахъ на вещи, его закоренѣломъ предубѣжденіи противъ всего, что служитъ къ украшенію, его полномъ равнодушіи къ красотѣ, и представляя себѣ, какъ этотъ человѣкъ приметъ извѣстіе о предполагаемомъ бракѣ пятидесятисемилѣтняго старца съ дѣвушкою девятнадцати лѣтъ, ничѣмъ не отличающейся, въ глазахъ пошлой толпы, кромѣ очаровательной наружности, чувствовалъ, что сердце его замирало, и сознавалъ, что ему предстоитъ очень непріятная обязанность объявить м-ру Бэну о женитьбѣ своей на Сильвіи Керью.

Тѣмъ не менѣе необходимо было сообщить объ этомъ обстоятельствѣ управляющему и повѣренному въ дѣлахъ еще до свадьбы. Хотя у Сильвіи и не было никакого состоянія, а все же неизбѣжно было составить какой-нибудь брачный контрактъ, а этого никому не поручишь, кромѣ все того же м-ра Бэна. Камердинеръ его, Жанъ Гепленъ, былъ вторымъ лицомъ, пріобрѣтшимъ болѣе сильное вліяніе на своего господина, чѣмъ это было бы желательно сэру Обри. Пожилой холостякъ, имѣющій небольшой крутъ знакомства, и проводящій нѣсколько мѣсяцевъ въ году въ тѣсномъ помѣщеніи парижскихъ антресолей, склоненъ обращаться съ своимъ слугой, какъ съ товарищемъ. По умственному развитію, Гепленъ былъ гораздо выше своего положенія. Онъ читалъ довольно много, хотя урывками, горячо интересовался европейской политикой, и былъ даже, вообще говоря, развитѣе своего господина. Когда сэру Обри хотѣлось поговорить, то онъ не могъ найти болѣе достойнаго собесѣдника, какъ его слуга.

Такимъ образомъ, за послѣднія двадцать лѣтъ, Жанъ Гепленъ жилъ съ своимъ бариномъ въ тѣсномъ товариществѣ. Сочувствующему ему Жану высказывалъ сэръ Обри свои философскія воззрѣнія на жизнь и человѣчество, отмѣченныя міросозерцаніемъ стараго холостяка. Неоднократно повторялъ онъ Жану, что онъ слишкомъ высоко цѣнитъ преимущества одинокаго человѣка, чтобъ промѣнять ихъ на невѣдомыя радости семейной жизни. Они вмѣстѣ осмѣивали безуміе пожилого семьянина, съ тѣмъ цинизмомъ, который свойственъ людямъ, основывающимъ свои воззрѣнія на жизнь на суетномъ остроуміи и разсудочности, да на сочиненіяхъ самаго блестящаго и суетнаго остроумца, когда-либо существовавшаго на свѣтѣ — Вольтера. Сознаться предъ Жаномъ Гепленомъ, что онъ влюбился и собирается жениться на предметѣ своей страсти, будетъ даже еще унизительнѣе, чѣмъ повѣдать объ этомъ Шадраку Бэну.

— Но, размышлялъ сэръ Обри, къ счастію, нѣтъ никакой необходимости, чтобъ Гепленъ зналъ о моей женитьбѣ ранѣе того, какъ фактъ совершится. А тогда будетъ уже поздно ворчать!

ГЛАВА XXV.
Знаменательная бесѣда.

Сильвія и въ воскресенье ни слова не сказала отцу о случившемся. Весь почти день онъ провелъ съ учениками въ церкви, такъ что имъ не пришлось почти оставаться наединѣ. Дѣло въ томъ, что, подъ предлогомъ сильной головной боли, Сильвія отдѣлалась отъ обычнаго преподаванія въ воскресной школѣ, отъ полуденной и вечерней церковной службы, и постаралась провести большую часть дня въ одиночествѣ, въ своей спальнѣ. Тутъ могла она спокойно предаться размышленіямъ, быть можетъ, того же свойства какъ и тѣ, которыя занимали Іуду передъ тѣмъ, какъ онъ пошелъ и повѣсился.

Инымъ натурамъ словно судьбой опредѣлено быть предателями. Измѣна начертана въ созвѣздіяхъ, которыя управляютъ ихъ судьбою. Сильвія вспоминала о негодованіи м-съ Стенденъ, и внутренно сердилась на эту женщину за непослѣдовательность ея образа дѣйствій.

— Она должна была бы благодарить меня за то, что я возвратила свободу ея сыну, а не браниться, говорила себѣ дѣвушка, припоминая непріятную сцену, происшедшую съ особой, которая должна была бы быть ея свекровью.

Но важно было уже то, что свиданіе это миновало, и тѣмъ расчистился путь для ея новыхъ обязательствъ. Нельзя было предвидѣть, какъ скоро въ Гедингемѣ узнаютъ о необычайной перемѣнѣ въ ея судьбѣ. Конечно, она желала, чтобы дѣло это оставалось въ тайнѣ какъ можно дольше, но едва ли она могла надѣяться, что сэръ Обри или ея отецъ примутъ во вниманіе ея фантазію. Ей оставалось теперь написать письмо къ Эдмонду — жестокое, предательское письмо, въ которомъ, скрывая эгоизмъ подъ личиною великодушія, ей предстояло отречься отъ него. Его первое письмо въ ней дышало такимъ глубокимъ довѣріемъ и искреннѣйшею любовью. Ея первое письмо къ нему должно нанести смертельный ударъ его самымъ дорогимъ надеждамъ.

Не взирая на врожденное предательство, ей больно было писать это письмо.

Но сочиненіе вышло художественное. Ничего нельзя было прочесть между строкъ, въ которыхъ говорилось лишь о женской предусмотрительности и самопожертвованіи, и открыть въ нихъ корыстныя побужденія, руководившія ея отреченіемъ. Письмо дышало героизмомъ. И тутъ правда помогала лжи. Боль, которую испытывала Сильвія, отказываясь отъ жениха, была достаточно искренна. Она разставалась съ нимъ не безъ горькихъ сожалѣній, которыя были даже мучительнѣе, чѣмъ горе безкорыстной души, отказывающейся отъ сладчайшихъ радостей изъ чистаго великодушія

Письмо было написано, и единственной отрадой ей служила мысль, что пройдетъ еще нѣкоторое время, пока оно попадетъ въ руки Эдмонда Стендена. Почта отправится изъ Соутгемптона не ранѣе десяти дней. Пересылка письма въ Демерару возьметъ еще три недѣли, и это время она можетъ дышать свободно.

— Можетъ быть, находясь въ такой долгой разлукѣ со мною и предаваясь на свободѣ размышленіямъ, онъ уже началъ раскаиваться въ своемъ необдуманномъ поступкѣ, и мое письмо, пожалуй, еще облегчить его, думала Сильвія, въ извиненіе себѣ.

Въ понедѣльникъ вечеромъ, школьный учитель покуривалъ трубочку, сидя на своемъ любимомъ мѣстѣ у входа — на узкой лавочкѣ внутри рѣшетчатаго крыльца. Весь день шелъ дождь, а къ вечеру по саду распространились свѣжесть и благоуханіе, которыя всегда слѣдуютъ за лѣтнимъ дождемъ — ароматическія, какъ ѳиміамъ, возносившійся отъ древнихъ греческихъ алтарей, когда люди не знали еще иного подателя благъ, кромѣ Зевеса.

Сильвія встала со своего мѣста у окна, и подошла во входу, съ работою въ рукѣ. Она стояла тутъ, глядя на отца съ нерѣшительнымъ видомъ, какъ-бы недоумѣвая, заговорить ли или помолчать.

— Папа, сказала она, наконецъ, вы не желаете, чтобъ я вышла замужъ за м-ра Стендена?

— Чтобы ты вышла за него замужъ! нетерпѣливо воскликнулъ м-ръ Керью, — вѣдь ты знаешь, что я уже высказался противъ этого брака; и насколько въ нынѣшнее буйное время отецъ властенъ запрещать что-либо своей дочери, я запрещаю тебѣ выходить замужъ за Эдмонда Стендена.

— Даже въ случаѣ, если бы м-съ Стенденъ примирилась съ этимъ бракомъ, папа, и хотя неохотно, но дала бы свое согласіе, предоставивъ Эдмонду половину своего состоянія?

— А развѣ она на это согласна?

— Да, папа! вчера она была здѣсь и говорила мнѣ объ этомъ.

М-ръ Керью задумался.

— Недѣлю тому назадъ это могло значительно измѣнить дѣло, сказалъ онъ, — но теперь оно только усложняетъ положеніе вещей. Я предвижу для тебя будущность горавдо болѣе блестящую, если… если… надежды не обманчивы.

— О я тоже, папа, смотрю теперь на вещи съ житейской точки зрѣнія.

— А съ какой еще другой прикажешь смотрѣть на вещи? Вѣдь мы живемъ не на лунѣ!

— Сэръ Обри Перріамъ предложилъ мнѣ свою руку, папа.

М-ръ Керью вскочилъ съ своего сидѣнья на крылечкѣ, и въ первый разъ въ жизни уронилъ трубку на полъ. То была пѣнковая трубочка, раскуренная имъ самимъ, и въ которой онъ относился съ такою нѣжностью, какою рѣдко удосгоивалъ живыя существа. Онъ осторожно поднялъ ее, осмотрѣлъ, не треснула ли она, и затѣмъ уставился на дочь въ нѣмомъ изумленіи.

— Сэръ Обри предложилъ тебѣ свою руку? выговорилъ онъ, наконецъ. — Серьёзно, не на шутку? Это не пошлая любезность въ родѣ тѣхъ, которыя говорятъ обыкновенно пожилые люди молодымъ дѣвушкамъ, — не старомодная галантерейность, а? Сильвія?

— Нѣтъ, не думаю, папа. Сэръ Обри говорилъ совершенно серьёзно. Его рука дрожала, когда онъ взялъ мою руку.

— И ты приняла его предложеніе? живо спросилъ отецъ.

Онъ ожидалъ всякой глупости отъ девятнадцатилѣтней дѣвочки. Имъ свойственно быть сентиментальными; и онъ предполагалъ, что дочь его страдаетъ такою же сентиментальностью.

— Да, папа. Хотя я и дала слово Эдмонду Стендену, но такъ какъ, повидимому, все было противъ нашего брака, я думала…

— Разъ въ жизни ты поступила умно, воскликнулъ м-ръ Керью. Да вѣдь ты будешь королевой! А я то — ну, я полагаю, я теперь не буду обреченъ коротать свой вѣкъ приходскимъ школьнымъ учителемъ. Что же ты мнѣ раньше этого не сказала? Развѣ жизнь моя такъ богата радостями, что слѣдуетъ таить отъ меня блестящій лучъ надежды?

— Я… я… не знала какъ сказать вамъ объ этомъ, папаша. Бѣдный Эдмондъ! Такъ тяжело отказаться отъ всякой мысли о немъ.

— Ну, оно, конечно, случилось нѣсколько внезапно. Но ни одна дѣвушка, въ здравомъ разсудкѣ, не поступила бы иначе, чѣмъ ты. Какъ удачно сложились обстоятельства, что твой возлюбленный укатилъ въ Демерару.

— Да, папа. Не думаю, чтобы мнѣ можно было принять предложеніе сэра Обри, еслибы Эдмондъ былъ здѣсь.

— Я полагаю, что сэръ Обри намѣренъ объясниться со мною завтра.

— Онъ, кажется, хотѣлъ пріѣхать сюда ныньче вечеромъ, папа.

— Такъ тебѣ бы лучше удалиться пока. Намъ удобнѣе будетъ переговорить наединѣ.

— Хорошо, папа, я уйду къ Мэри Питеръ. Я хочу посмотрѣть платье, которое она шьетъ для миссъ Джэнъ Тойнби. Ахъ! какъ будетъ весело, когда у меня заведутся новыя платья. Кстати, папа, если сэръ Обри вздумаетъ назначить день нашей свадьбы — конечно, онъ объ этомъ еще теперь и не станетъ говорить, но такъ, на всякій случай — отсрочьте этотъ день, насколько можно. Мнѣ бы не хотѣлось заслужить презрѣніе Стенденовъ, что неизбѣжно случится, если они узнаютъ, что я отвергла Эдмонда затѣмъ, чтобъ выйти замужъ за сэра Обри.

— Отложить свадьбу! Такъ, и дать сэру Обри время одуматься, или умереть въ промежуткѣ, причемъ на тебѣ оправдалась бы старинная поговорка: «За двумя зайцами погонишься, не поймаешь ни одного». Нѣтъ, Сильвія, если сэръ Обри пожелаетъ поскорѣе сыграть свадьбу, я не буду такъ глупъ, чтобъ предлагать отсрочку!

Сильвія вздохнула, подумала о всѣхъ радостяхъ, которыя должны сопровождать переходъ отъ бѣдности къ богатству, и подчинилась. Она надѣла шляпу и побѣжала провести полчаса среди обрѣзковъ шелка и подкладки, открытыхъ бумажекъ съ булавками, которыми бывала усѣяна скромная комнатка Мэри Питеръ, когда у ней бывала спѣшная работа. Что скажетъ бѣдная Мэри Питеръ, когда узнаетъ объ ея новомъ сватовствѣ? Ужъ довольно было толковъ и аховъ по поводу побѣды надъ Эдмондомъ Стенденомъ. Но эта послѣдняя побѣда была настолько же выше первой, насколько вечерняя звѣзда, кротко сіявшая надъ этимъ кипарисомъ, затмѣвала жалкій свѣтъ деревенскихъ ночниковъ. Но пока Сильвія не имѣла въ виду сообщать своей скромной пріятельницѣ о перемѣнѣ, происшедшей въ ея обстоятельствахъ.

М-ръ Керью не пробылъ и десяти минутъ одинъ, какъ щелкнула задвижка, и садовая калитка, растворившись, пропустила сэра Обри Перріама. Школьный учитель раздумывалъ съ тягостнымъ недоумѣніемъ: было ли предложеніе, о которомъ ему только-что сообщила Сильвія, дѣйствительно серьезнымъ дѣломъ, или же только пустымъ, напыщеннымъ комплиментомъ, до которыхъ такъ падки джентльмены стариннаго закала.

Появленіе посѣдѣлой фигуры въ лѣтнемъ полумракѣ заставило сильнѣе забиться его сердце. Все это было такъ прекрасно, что не вѣрилось въ то, чтобы это осуществилось. Но появленіе баронета, повидимому, подтверждало сообщеніе Сильвіи.

Джемсъ Керью высыпалъ золу изъ трубки и всунулъ это сокровище въ карманъ своей поношенной жакетки. Сэръ Обри подошелъ по садовой тропинкѣ.

— Добрый вечеръ, м-ръ Керью, сказалъ посѣтитель своимъ тихимъ, томнымъ голосомъ. — Вы одни? миссъ Керью, вѣроятно, нѣтъ дома? прибавилъ онъ, заглядывая въ пріемную черезъ раскрытыя настежъ двери.

— Да, Сильвія ушла навѣстить одну изъ своихъ деревенскихъ пріятельницъ. У ней мало друзей, у бѣдняжки, да и тѣ, съ которыми она водится, врядъ ли равны ей по образованію. Но у моей бѣдной дѣвочки кроткое, привязчивое сердце, и ей нужно кого-нибудь любить.

— Я сожалѣю, что не буду имѣть удовольствія ее видѣть, отвѣчалъ сэръ Обри, но отсутствіе ея не особенно печалитъ меня. Мнѣ нужно серьёзно переговорить съ вами, м-ръ Керью. Быть можетъ, ваша дочь уже сообщила вамъ о мотивахъ моего теперешняго визита.

— Она намекала мнѣ на такія вещи, которымъ мнѣ трудно повѣрить. Я думалъ, что мое бѣдное дитя, въ своемъ крайнемъ невѣдѣніи жизни и людей, могла принять любезность за…. за….

— За привязанность, докончилъ сэръ Обри. Я не силенъ въ искусствѣ говорить любезности, м-ръ Керью, и когда я объяснился вашей дочери прошлымъ вечеромъ… быть можетъ слишкомъ поспѣшно… я говорилъ отъ души.

— И слова ваши, сэръ Обри, тронули ея сердце, отвѣчалъ съ чувствомъ школьный учитель. Нужно ли говорить, какъ глубоко польщенъ я честію, оказанной вами моей дочери. Однако, когда я подумаю о неравенствѣ…

— Нашихъ лѣтъ? договорилъ поспѣшно сэръ Обри.

— Нѣтъ, сэръ Обри, вашего общественнаго положенія. Если я противился браку моей дочери съ сыномъ банкира, котораго семья не одобряла этого союза… то тѣмъ сильнѣе долженъ возстать противъ брака, который осудитъ все графство.

— Развѣ вы полагаете, сэръ, что я живу на свѣтѣ затѣмъ, чтобы угождать своимъ сосѣдямъ? надменно вскричалъ сэръ Обри. Лэди, которой я предлагаю свою руку, сэръ, сразу становится мнѣ равной, и желалъ бы я поглядѣть, кто осмѣлится не оказать ей должнаго почтенія. Полноте, м-ръ Керью, обсудимъ вопросъ съ дѣловой точки зрѣнія. Я предложилъ свою руку зашей дочери, и она сдѣлала мнѣ честь принять ее безъ оговорокъ. Намъ остается теперь столковаться, на счетъ контракта.

— Не угодно ли вамъ сѣсть, сэръ Обри, пока я зажгу свѣчи, сказалъ м-ръ Керью, проведя гостя въ полу-темную пріемную.

— Не нужно зажигать свѣчей. Мы можемъ бесѣдовать и въ потёмкахъ, отвѣчалъ посѣтитель, усаживаясь поближе къ дверямъ.

М-ръ Керью былъ не прочь прикрыться благодѣтельными потёмками. Кто зналъ, какіе вопросы могъ задать ему баронетъ — вопросы, отъ которыхъ могла зависѣть участь его дочери, — вопросы, удовлетворительно отвѣчать на которые ему было бы въ высшей степени трудно. Скрыть лицо отъ свѣта было выгодно при подобныхъ условіяхъ.

— Когда человѣкъ моихъ лѣтъ предлагаетъ руку молодой дѣвушки, продолжалъ сэръ Обри, то весьма естественно предположить, что имъ руководитъ глубокое и сильное чувство. Я слыхалъ, что любовь можетъ совсѣмъ внезапно овладѣть человѣкомъ, и смѣялся надъ этимъ неоднократно. Теперь же сознаюсь съ полнымъ смиреніемъ, что не оцѣнялъ какъ слѣдуетъ могущество Бога. Онъ покаралъ меня за невѣріе и обратилъ невѣрующаго въ фанатика..

Онъ умолкъ, тихо вздохнулъ, точно сожалѣя о собственномъ униженіи, и затѣмъ продолжалъ тѣмъ же задумчивымъ тономъ:

— Вы говорите, м-ръ Керью, что графство, у котораго свой взглядъ на приличія, осудитъ мой бракъ съ вашей дочерью. Я приготовился къ этому. Я иду дальше, и скажу, что знаю, какъ они станутъ глумиться надъ моимъ увлеченіемъ; они назовутъ меня пятидесятисемилѣтнимъ дуралеемъ, и поднимутъ насмѣхъ старика и его молодую красавицу-жену. Въ отвѣтъ на это я могу только сказать, что увѣренъ въ своемъ сердцѣ, и что не простое увлеченіе красотой вашей дочери повліяло на мой образъ дѣйствій. Я бы презиралъ самого себя, еслибы могъ думать, что увлекся хорошенькимъ личикомъ, подобно глупой бабочкѣ, которая идетъ на вѣрную смерть, привлеченная яркимъ пламенемъ. Нѣтъ, м-ръ Керью, я люблю вашу дочь честно и искренно, съ полнымъ безкорыстіемъ и преданностью, и готовъ посвятить ей остатокъ моихъ дней.

— Полноте, сэръ Обри, въ пятьдесятъ-семь лѣтъ человѣкъ находится еще въ полномъ цвѣтѣ лѣтъ.

— Имѣете ли вы что-нибудь противъ этого брака, сэръ? спросилъ сэръ Обри съ снисходительной важностью, какъ-бы сознавая, что вопросъ его дѣлается изъ одной вѣжливости.

— Противъ этого брака! Я глубоко польщенъ вашимъ выборомъ. Я такъ горжусь имъ, что не рѣшаюсь этого высказывать, изъ боязни показаться подобострастнымъ.

— Ни слова больше, м-ръ Керью. Я вижу, что какъ бы ни было скромно ваше настоящее положеніе, вы, по рожденію, достойны занять лучшее.

— Да, сэръ Обри. Мой отецъ былъ довольно богатымъ купцомъ и отдалъ меня въ Итонъ и Оксфордъ. Я женился, и началъ свою жизнь, полагая, что я человѣкъ съ независимыми средствами. Банкротство отца и его смерть, случившіяся за три года до рожденія моей бѣдной Сильвіи, сдѣлали меня нищимъ. Настоящее мѣсто, несмотря на всю его ничтожность, было единственнымъ рессурсомъ, остававшимся для разорившагося оксфордскаго студента, который не занимался торговлей и не имѣлъ никакой профессіи. Вы скажете, быть можетъ, что я могъ попытаться улучшить свое положеніе. Я могу отвѣтить одно: вся моя энергія была подавлена ударомъ, ввергшимъ меня изъ мнимаго довольства въ бѣдность. Тѣ небольшія средства, которыя я могъ здѣсь имѣть, были достаточны, чтобы содержать меня и ребенка. Уединенная жизнь согласовалась съ моими наклонностями и привычками; поэтому я предпочелъ плаванію по бурному житейскому морю эту мирную и безвѣстную гавань.

— Понимаю, замѣтилъ сэръ Обри. И у васъ не было жены, которая бы раздѣлила или облегчила ваши горести. Она умерла до катастрофы, постигшей васъ.

— Да, моя жена умерла.

— Я такъ и думалъ.

Наступила минута молчанія. Сэру Обри нужно было еще многое сказать, но онъ не зналъ, какъ къ этому приступить. Онъ былъ богатый человѣкъ и говорилъ себѣ, что м-ръ Керью могъ, питать преувеличенныя надежды на щедрость богатаго жениха. Онъ могъ разсчитывать сильно поживиться отъ брака своей дочери съ богатымъ лордомъ. Сэръ Обри намѣренъ былъ сразу вывести его изъ заблужденія.

— Такъ какъ ваша дочь сдѣлала мнѣ честь принять мое предложеніе, и такъ какъ никакого препятствія къ нашему браку не существуетъ, то мнѣ кажется, м-ръ Керью, что чѣмъ скорѣе мы назначимъ свадьбу, тѣмъ лучше, если только Сильвія не пожелаетъ отложить ее, о чемъ я буду очень сожалѣть, потому что когда женихъ настолько старше невѣсты, какъ и — своей, это желаніе можетъ быть принято за колебаніе.

— У моей дочери нѣтъ такого желанія, сэръ Обри, возразилъ м-ръ Керью поспѣшно. Но прежде чѣмъ дѣвушка перейдетъ изъ того положенія, какое занимала моя дочь, въ положеніе вашей супруги, ей необходимо приготовить кое-что, по части trousseau.

— Разумѣется. Но я надѣюсь, что во всѣхъ подобныхъ приготовленіяхъ миссъ Керью будетъ помнить, что я человѣкъ съ самыми скромными привычками, что я почти не бываю въ обществѣ и ненавижу модную суету.

— Я не сомнѣваюсь, что она съ радостью покорится вашему сужденію относительно всего, отвѣчалъ школьный учитель, слегка встревоженный.

До сихъ поръ ничто еще не предвѣщало объ улучшеніи его собственныхъ обстоятельствъ. Сэръ Обри ни слова не сказалъ о томъ, что обезпечитъ его и дочь. А м-ру Керью неприлично было первому заводить объ этомъ рѣчь. Высказать надежду, что бракъ дочери окажется для него выгоднымъ, значило какъ-бы продавать свою дочь.

Пока онъ съ безпокойствомъ размышлялъ объ этомъ, сэръ Обри вывелъ его изъ недоумѣнія.

— Относительно контракта, сказалъ онъ, полагаю, что такъ какъ вы ничего не даете за дочерью, то и не предъявите безразсудныхъ требованій по этому пункту. Я откровенно сознаюсь вамъ, что не понимаю и не одобряю современной системы дѣлать жену независимой отъ мужа. Подчиненность пристала женщинѣ — въ этомъ ея главная прелесть. Я бы не желалъ, чтобы моя жена — будь она дочь нобльмена — располагала независимымъ доходомъ, пока я живъ. Поэтому я ничего не обезпечу за Сильвіей.

Сердце у м-ра Керью упало. Вотъ тебѣ разъ! Да если такъ, то Эдмондъ Стенденъ былъ бы болѣе выгоднымъ женихомъ, чѣмъ сэръ Обри.

— Но я обезпечу двѣ или три тысячи въ годъ — скажемъ даже пять — за моей вдовой. Когда я умру, Сильвія будетъ получать этотъ доходъ, а также получитъ Доуэрскій домъ, который теперь отдается въ наймы и приноситъ двѣсти фунтовъ въ годъ.

— Сэръ Обри, отвѣчалъ школьный учитель съ чувствомъ собственнаго достоинства, — я отнюдь не намѣренъ оспаривать справедливость или великодушіе какого, бы то ни было рѣшенія, къ которому вы пришли, но я полагаю, что для удобства моей дочери и вашего собственнаго спокойствія было бы-разумно обезпечить за ней скромный доходъ, въ видѣ карманныхъ денегъ, хотя бы, напримѣръ, триста или четыреста фунтовъ въ годъ; это развяжетъ ей руки по части женскихъ мелочныхъ расходовъ.

— Женскихъ мелочныхъ расходовъ, повторилъ сэръ Обри; неужели же вы хотите мнѣ этимъ сказать, что вашей дочери, выросшей вотъ въ этомъ коттеджѣ, понадобится триста или четыреста фунтовъ въ годъ на платья и шляпки?

— Разумѣется, нѣтъ, сэръ Обри. Но всякой лэди приходится много удѣлять бѣднымъ, и Сильвіи, будучи хозяйкой Перріама, врядъ ли бы пристало обращаться къ вамъ за каждой пол-кроной, которую она пожелала бы дать больному фермеру.

— Боже милостивый, сэръ! вскричалъ баронетъ, неужели вы полагаете, что я не могу назначить своей женѣ карманныхъ денегъ, когда она станетъ моей женой, не обязавшись предварительно уже женихомъ на кускѣ пергамента, что буду выплачивать ей столько-то фунтовъ въ годъ? Я вполнѣ обезпечу вашу дочь на случай моей смерти, но никогда не соглашусь сдѣлать ее независимой при жизни.

Школьный учитель пробормоталъ глухо о своемъ согласіи, но безпокойство его все росло.

«Какая будетъ мнѣ выгода отъ этого брака? думалъ онъ. — Неужели мнѣ придется сидѣть у воротъ, подобно Мардохею? Неужели и положеніе мое нисколько не улучшится отъ брака моей дочери?»

Сэръ Обри опять пришелъ ему на выручку.

— Что касается васъ самихъ, м-ръ Керью, началъ онъ, любезно, то я сообразилъ, что для васъ врядъ ли будетъ прилично сохранить ваше теперешнее положеніе — какъ бы оно ни было почтенно, когда ваша дочь сдѣлается лэди Перріамъ. Поэтому я прошу васъ принять сто фунтовъ въ годъ, которые я съ радостью стану уплачивать вамъ по четвертямъ и которые позволятъ вамъ жить въ скромной независимости…. баронетъ чуть было не прибавилъ: «гдѣ-нибудь въ другомъ» мѣстѣ, но во-время спохватился, что послѣдняя фраза будетъ смахивать на приговоръ объ изгнаніи….. въ той мѣстности, которую вы сами изберете.

— Вы очень добры, сэръ Обри. Я вручаю свою судьбу въ ваши руки, отвѣчалъ школьный учитель. «Сто фунтовъ въ годъ! Жалкая подачка! хотя она и вдвое больше моего теперешняго дохода», думалъ онъ, глубоко разочарованный узкостью взглядовъ баронета на обезпеченіе.

Онъ надѣялся, что пожилой влюбленный будетъ щедрѣе…. захочетъ высыпать свои сокровища къ ногамъ своего идола. И вотъ, вмѣсто того, сэръ Обри торговался такъ, какъ еслибы онъ былъ Шадракъ Бэнъ, сбивающій цѣну на стадо быковъ на Монкгемптонской ярмаркѣ рогатаго скота.

Сто фунтовъ въ годъ! Какой жалкій результатъ дало однако такое удивительное событіе, какъ побѣда надъ баронетомъ! М-ру Керью оставалась только утѣшать себя мыслію, что Сильвія, выйдя замужъ, конечно, пріобрѣтетъ больше власти надъ кошелькомъ мужа, и что было бы крайне несправедливо, еслибы ея отецъ ничего не выигралъ отъ ея выгоднаго замужства.

— Вы говорили про trousseau Сильвіи, началъ сэръ Обри, чувствовавшій себя развязнѣе теперь, когда онъ высказалъ свои взгляды. — Я не позабылъ объ этомъ важномъ вопросѣ. Не откажите передать этотъ конвертъ вашей дочери, не оскорбляя ея деликатности. Здѣсь сто фунтовъ банковыми билетами.

Джемсъ Керью взялъ маленькій конвертъ, и его поблекшее лицо слегка покраснѣло при одной мысли о деньгахъ, которыя въ немъ лежали. Какъ давно не держалъ онъ въ рукахъ такой суммы.

Было время, когда сто фунтовъ показались бы ему ничтожной суммой, но въ послѣдніе годы каждый соверенъ былъ для него такъ же дорогъ, какъ любая капля его крови, и такъ ему тяжко было разставаться съ ними.

— Прошу васъ помнить о томъ, что я сказалъ относительно простоты въ костюмѣ, произнесъ сэръ Обри, когда м-ръ Керью пробормоталъ благодарность за этотъ первый даръ жениха. — Чѣмъ проще одѣвается женщина, тѣмъ на мой взглядъ лучше; да Сильвія и не нуждается въ нарядахъ.

Сильвія отворила калитку въ тотъ моментъ, какъ ея пожилой женихъ говорилъ это, и шла по темному саду. Сэръ Обри пошелъ ей на встрѣчу съ такой поспѣшностью, какъ еслибы ему было двадцать-пять, а не пятьдесятъ-семь лѣтъ. Какъ ни былъ онъ сухъ и разсудителенъ, когда дѣло шло о денежныхъ дѣлахъ, но онъ пришелъ въ восторженное состояніе при видѣ Сильвіи.

— Радость моя, проговорилъ онъ, задержавъ ее въ саду, я видѣлся съ вашимъ отцемъ, и все уладилъ. А теперь прошу васъ назначить счастливый день, который долженъ соединить насъ навѣки.

Эта внезапная просьба заставила Сильвію содрогнуться. Какъ! неужели иго ея такъ близко? Ей представлялось чѣмъ-то великимъ превратиться въ лэди Перріамъ, пока такая перемѣна въ ея жизни казалась отдаленной. Теперь же, когда блестящая участь, которой она принесла въ жертву все остальное, стала такъ близко, въ ней совершилась реакція. Еслибы существовала малѣйшая возможность для нея отступить назадъ въ эту послѣднюю минуту, она бы воспользовалась ею и снова превратилась бы въ счастливую дѣвушку, голова которой не разъ покоилась на груди милаго ей человѣка и которая чувствовала въ себѣ мужество бороться съ бѣдностью, ради него.

Но отступать было поздно. Аристократическая рука сэра Обри нѣжно завладѣла ея рукою и продѣла ее въ свою съ покровительственнымъ видомъ.

— Назначимъ возможно кратчайшій срокъ, моя душа, проговорилъ онъ полу-отеческимъ, полу-нѣжнымъ тономъ. Скоро наступитъ осень, а я желалъ бы провести сентябрь мѣсяцъ въ Парижѣ. Я всегда радъ уѣхать изъ деревни въ то время, какъ листъ начинаетъ опадать съ деревьевъ.

Парижъ былъ очарованнымъ именемъ для этой неопытной дѣвушки: ни Дамаскъ, ни Багдадъ и никакой другой городъ, о которомъ она читала въ. арабскихъ сказкахъ, не звучалъ такъ волшебно.

— Мнѣ бы хотѣлось увидѣть Парижъ, проговорила она, позабывъ о своемъ позднемъ раскаяніи.

— Мы проведемъ тамъ нашъ медовый мѣсяцъ, моя жизнь! отвѣчалъ баронетъ, который рѣшилъ это раньше, чѣмъ переговорилъ съ отцемъ невѣсты. Такимъ образомъ медовый мѣсяцъ не разоритъ его. Квартира въ entresol ничего не будетъ ему стоить. Придется лишь приплатить по счетамъ, который поставлялъ ему обѣдъ.

— Отецъ вашъ согласенъ со мной, что нѣтъ никакого основанія отсрочивать свадьбу долѣе, чѣмъ сколько потребуется на то, чтобы вы сшили себѣ два-три платья. Мы обвѣнчаемся весьма скромно въ одно прекрасное утро, вонъ въ той церкви, прежде чѣмъ деревенскіе сплетники узнаютъ о нашемъ намѣреніи.

— Это будетъ очень мило, произнесла Сильвія, нѣсколько разсѣянно, но мнѣ хотѣлось бы отсрочить свадьбу на нѣсколько мѣсяцевъ.

— На нѣсколько мѣсяцевъ! Зачѣмъ?

Вопросъ былъ затруднителенъ.

— Какъ можете вы быть увѣрены, что дѣйствительно привязаны во мнѣ, что ваша любовь не есть мимолетная фантазія? пролепетала она, послѣ минутнаго молчанія.

— Я не сомнѣваюсь въ своихъ чувствахъ, возразилъ сэръ Обри, съ оскорбленнымъ достоинствомъ; но, быть можетъ, вы не увѣрены въ своихъ.

— О, нѣтъ! вскричала Сильвія поспѣшно.

Ни за что на свѣтѣ не желала, бы она оскорбить его. Дѣло было сдѣлано. Она могла бы задержать письмо къ Эдмонду, которое еще не было отправлено, но могла ли она вычеркнуть свиданіе съ миссисъ Стенденъ? Первая же почта безъ сомнѣнія доставитъ подробный отчетъ объ этомъ свиданіи ея возлюбленному. И развѣ возможно было ожидать, чтобы онъ простилъ ей то, что она отвергла дружбу его матери, что она добровольно отказалась отъ него въ ту самую минуту, какъ мать его смягчилась? Сильвія сознавала, что Эдмондъ потерянъ для нея и что ей ничего не остается, какъ выйти замужъ за сэра Обри, или остаться съ носомъ.

Размышленіе показало ей, что собственный интересъ ея требуетъ, чтобы свадьба состоялась какъ можно скорѣе. Что было бы съ ней, еслибы Эдмондъ вернулся и изобличилъ ее? Онъ могъ оказаться настолько жестокимъ, чтобы пересказать сэру Обри, какъ нѣжно она его любила, какъ клялась быть ему вѣрна. Мало ли что могъ сдѣлать обманутый женихъ, чтобы изобличить ея низость? Единственнымъ спасеніемъ для нея остается замужство съ сэромъ Обри. Никто не посмѣетъ бранить или оскорблять жену сэра Обри Перріама.

— Послушайте, Сильвія, произнесъ баронетъ нѣжно, если вы любите меня хотя немножко, то не станете требовать отсрочки. Въ вашей власти сдѣлать меня совсѣмъ счастливымъ человѣкомъ. Зачѣмъ отсрочивать мое благополучіе; помните, моя радость, что принявъ мое предложеніе въ прошлый вечеръ, вы связали свою жизнь съ моею. Вы теперь не можете развязать ее, если только не раскаиваетесь въ своемъ обѣщаніи.

— Нѣтъ, нѣтъ, я не раскаяваюсь. Я рада, я счастлива; я горжусь тѣмъ, что вы меня любите.

— Если такъ, то мы обвѣнчаемся черезъ мѣсяцъ, произнесъ сэръ Обри, запечатлѣвая договоръ вѣжливымъ поцѣлуемъ.

Сильвія не противорѣчила. Не нищей дѣвушкѣ было предписывать свою волю королю Кофетуа.

ГЛАВА XXVI.
М-ръ Бэнъ отстаиваетъ интересы вдовы.

Сэръ Обри, который всегда вставалъ рано, позавтракалъ еще раньше обыкновеннаго на другое утро послѣ свиданія съ Сильвіей и, сѣвъ на своего любимца Сплинтера, тотчасъ послѣ завтрака отправился въ Монкгемптонъ. День былъ сѣренькій, небо хмурилось, и ландшафтъ не улыбался ему какъ въ другіе дни, когда онъ ѣхалъ по холмистой дорогѣ, пролегавшей между Перріамомъ и торговымъ городомъ.

Въ этотъ часъ утра Монкгемптонъ былъ очень тихъ и безлюденъ. Двое или трое смирныхъ обывателей, собравшихся у дверей общиннаго совѣта, спорили о налогахъ и о томъ, слѣдуетъ или нѣтъ, взимать лишнихъ два пенса, какъ это имѣлось въ виду. Колокола призывали къ обѣднѣ, и нѣсколько почтенныхъ матронъ и молодыхъ лэди направлялись къ приходской церкви; но торговый людъ повидимому еще не просыпался въ началѣ одиннадцатаго часа въ Монкгемптонѣ.

Сэръ Обри проѣхалъ прямо къ одному дому, стоявшему на концѣ большой улицы, на окраинѣ города, гдѣ дома окружены были болѣе обширными садами, чѣмъ въ самомъ центрѣ Монкгемптона. Домъ, у котораго остановился баронетъ, былъ крѣпокъ, массивенъ, солидно выстроенъ и почтененъ на видъ, — домъ, гдѣ никогда не могли бы обитать неисправные должники — такъ по крайней мѣрѣ думалось, видя, какъ смѣло глядѣлъ онъ въ лицо міру, какъ заносчиво красовалась его массивная желѣзная рѣшетка. Онъ былъ выстроенъ изъ темно-желтаго кирпича, пополамъ съ краснымъ, съ тремя рядами оконъ, — пятью въ рядъ въ двухъ верхнихъ этажахъ и двумя по обѣимъ сторонамъ входной двери. Ступени были такъ бѣлы, какъ это допускалъ известнякъ, окна блестѣли, какъ-будто ихъ только-что вымыли; но не видно было ни горшковъ съ цвѣтами, ни клѣтокъ съ птицами и никакихъ другихъ пустыхъ украшеній. Два окна налѣво отъ двери украшены были пунцовыми драпировками изъ плотнаго шерстяного дамй, падавшаго такими прямыми, тугими складками, какія только можетъ дать ткань. Окна направо были снабжены проволочными рѣшетками, ограждавшими ихъ отъ любопытныхъ взоровъ прохожихъ и краснорѣчивѣе всякихъ словъ говорившихъ: мы оберегаемъ святость конторы стряпчаго.

На большой мѣдной доскѣ, придававшей респектабельность высокой лакированной двери, которая вела на улицу, стояла слѣдующая надпись:

М-ръ Шадракъ Бэнъ Стряпчій и поземельный агентъ.

Сэръ Обри поручилъ Cплинтера своему груму, повернулъ бронзовый молотокъ у дверей м-ра Бэна и вошелъ безъ дальнѣйшихъ церемоній.

Домк въ Монкгемптонѣ были, по обыкновенію, очень доступны для публики, и сэръ Обри зналъ привычки своего агента. Дверь направо отъ входа украшена была надписью «Контора», выведенной на ея панели строгими черными буквами. Эту дверь отворилъ сэръ Обри и очутился лицомъ въ лицу съ своимъ управляющимъ, засѣдавшимъ за конторкой напротивъ двери, и просматривавшимъ контракты съ карандашемъ во рту, готовясь дѣлать помѣтки на поляхъ.

Шадракъ Бэнъ былъ человѣкъ того неопредѣленнаго возраста, который иногда величаютъ цвѣтущимъ. Время еще не провело морщинъ на лбу поземельнаго агента, отличавшагося разсчетливостью и толковостью, которыя помогаютъ наживать деньгу. Его жесткіе, сѣрые глаза свѣтились здоровьемъ; темные волосы еще густыми прядями ложились вокругъ головы; цвѣтъ лица былъ смуглый, не непріятный на видъ, и больше говорилъ о долгихъ прогулкахъ по свѣжему, утреннему воздуху, чѣмъ о занятіяхъ при полуночной лампѣ. Онъ былъ высокъ, широкоплечъ, крѣпко скроенъ и, подобно сатанѣ Мильтона, возвышался какъ башня среди другихъ людей. Онъ хорошо одѣвался, но скорѣе какъ мелкій сквайръ, чѣмъ чопорный юристъ. Онъ любилъ, когда привратники на желѣзныхъ дорогахъ и фермеры величали его «сквайромъ». У него были густые, темные бакенбарды и гладко выбритые губы и подбородокъ; онъ носилъ голубой галстухъ и плетеную кожаную цѣпочку у часовъ.

Онъ поспѣшно всталъ при видѣ своего патрона, выдвинулъ впередъ покойное кресло и затворилъ дверь, сообщавшуюся съ задней конторой, изъ которой доносился скрипъ перьевъ, когда входилъ баронетъ.

— Вотъ неожиданная честь, сэръ Обри, проговорилъ онъ веселымъ тономъ, между тѣмъ какъ баронетъ пожималъ ему руку.

Сэръ Обри не всегда такъ любезно привѣтствовалъ своего агента; большею частью онъ считалъ вполнѣ достаточнымъ кивнуть ему головой, и м-ръ Бэнъ никогда не позволялъ себѣ фамильярничать съ своимъ патрономъ, если послѣдній не поощрялъ его къ этому. Онъ принималъ снисхожденіе сэра Обри, какъ мудрые язычники принимали дары боговъ. Но сегодня его принципалъ былъ необыкновенно привѣтливъ, и м-ръ Бэнъ заключилъ, что это не спроста.

— Я завтракаю въ семь часовъ утра круглый годъ, сказалъ, м-ръ Бэнъ, между тѣмъ, какъ его посѣтитель усаживался въ креслѣ; но кто же могъ ожидать васъ въ Монкгемптонъ раньше двѣнадцати часовъ.

— Я пріѣхалъ такъ рано потому, что мнѣ надо сообщить вамъ нѣчто особенное, Бэнъ, отвѣчалъ баронетъ, играя кисточкой своего хлыста. Я не думаю, чтобъ это изумило васъ, потому что рано или поздно этого слѣдовало ожидать. Хотя бы человѣкъ и дожилъ до… гм! пятидесяти или шестидесяти лѣтъ… но нѣтъ никакого основанія ему оканчивать дни свои въ одиночествѣ.

Шадракъ Бэнъ выронилъ карандашъ изъ рукъ и пристально поглядѣлъ на патрона своими проницательными, сѣрыми глазами, тѣми глазами, которымъ проницательность придаетъ особенную выразительность. М-ръ Бэну пришло въ голову, не свихнулъ ли нѣсколько баронетъ въ умѣ, подобно Мордреду, у котораго голова не считалась въ порядкѣ. Онъ, должно быть, спятилъ бѣдный, старый джентльменъ, и собирается поступить въ монастырь или какую-нибудь секту.

— Вамъ вовсе нѣтъ надобности уединяться въ Перріамѣ, сэръ Обри, сказалъ м-ръ Бэнъ; люди съ удовольствіемъ станутъ посѣщать васъ, если вы ихъ пригласите. Конечно, гостепріимство или открытый домъ, какъ это говорится, стоитъ пропасть денегъ, денегъ, которыя было бы полезнѣе употребить на округленіе помѣстья, какъ это дѣлывалъ вашъ батюшка. Вотъ, напримѣръ, ферма Комба должна поступить въ продажу, когда умретъ старый Паркеръ… а эта ферма, какъ вамъ извѣстно, сэръ Обри, смежна съ нашей землей въ Уэпшотѣ и была бы хорошимъ пріобрѣтеніемъ для помѣстья.

— Мы поговоримъ о Комбѣ, когда ферма поступитъ въ продажу, отвѣчалъ сэръ Обри съ легкимъ недовольствомъ въ голосѣ.

Онъ находилъ, что его управляющій могъ бы быть понятливѣе.

— Я не говорю про провинціальное общество. Конечно, я могъ бы биткомъ набить свой домъ гостями, еслибы захотѣлъ, и, какъ вы говорите, просорить пропасть денегъ на посѣтителей, которые врядъ ли бы отблагодарили меня за мое гостепріимство. Но я вовсе не желаю общества такого рода. Когда я говорилъ объ одиночествѣ, я разумѣлъ одиночество холостяка. Единственное общество, котораго я желаю, это общество жены, которую бы я любилъ.

Баронетъ съ трудомъ выговорилъ послѣднія слова. Семнадцатилѣтняя дѣвушка не могла бы произнести этихъ торжественныхъ словъ съ большею застѣнчивостью.

Выраженіе лица м-ра Бэна не измѣнилось при этомъ извѣстіи. Съ раннихъ поръ м-ръ Бэнъ вполнѣ подчинилъ себѣ мускулы лица. Они были слишкомъ послушны его волѣ, чтобы выдать его; только его большая, сильная рука ухватилась за рѣшетку стула съ нѣкоторымъ ожесточеніемъ. Но она была заложена за спину, и сэръ Обри не могъ видѣть ея конвульсивнаго движенія.

— Вы подумываете о женитьбѣ? спросилъ м-ръ Бэнъ, улыбаясь той холодной улыбкой, которая появляется и исчезаетъ по волѣ улыбающагося и грѣетъ не больше, чѣмъ зимній лучъ солнца.

— Я не только подумываю объ этомъ, Шадракъ, — я женюсь двадцатаго августа.

— Нынѣшняго года?

— Разумѣется. Неужели вы думаете, что я отложу свою свадьбу на годъ. Зачѣмъ я стану медлить?

— Конечно, конечно… незачѣмъ, если смотрѣть на это съ дѣловой стороны. Но рѣшеніе ваше немного неожиданно. Вы, безъ сомнѣнія, давно уже знакомы съ этой лэди.

— Такъ давно, что успѣлъ ее полюбить.

— Будетъ ли дерзостью съ моей стороны спросить: кто она?

— Нисколько. Я пріѣхалъ сегодня утромъ затѣмъ, чтобы уладить вопросъ о контрактѣ. Но вы понимаете, Бэнъ, что вещи, сообщаемыя человѣкомъ своему стряпчему, священны.

— Разумѣется.

— Дѣло въ томъ, что я не желаю, чтобы кто-нибудь въ Монкгемптонѣ зналъ, что я женюсь. Я не желаю даже, чтобы кто-нибудь догадывался объ этомъ до тѣхъ поръ, пока дѣло не состоится. Я терпѣть не могу, чтобы обо мнѣ судили, рядили, сплетничали, таращили на меня глаза и шептались. Нѣтъ сомнѣнія, что моя женитьба удивитъ всѣхъ, но они могутъ дать волю своему удивленію во время моего свадебнаго путешествія и освоиться съ фактомъ къ тому времени, какъ я вернусь.

— Тутъ нечему удивляться, сэръ Обри, развѣ только тому, что все такъ неожиданно случилось, проговорилъ м-ръ Бэнъ съ самымъ почтительнымъ видомъ; партія, нѣтъ сомнѣнія, самая подходящая.

— Я попрошу васъ оставить при себѣ свои сомнѣнія и гаданія, отвѣчалъ баронетъ раздражительно. — Партія не изъ тѣхъ, какія приняты въ обществѣ называть подходящими. Партія изъ тѣхъ, надъ которыми свѣтъ обыкновенно глумится… Я женюсь по любви. Молодая лэди — лэди во всѣхъ отношеніяхъ, кромѣ своего званія — ниже меня по своему общественному положенію.

«Старый идіотъ! Онъ влюбился въ какую-нибудь хорошенькую горничную, наѣздницу изъ цирка или французскую актрису», подумалъ м-ръ Бонъ, все не выпуская рѣшетки стула.

— Молодая лэди — единственная дочь м-ра Керью, приходскаго учителя въ Гедингемѣ, сказалъ сэръ Обри.

— Дочь приходскаго учителя. Какъ! это та молодая лэди, за которой волочился молодой Стенденъ? Дочь моя Матильда Дженъ слышала что-то объ этомъ на гедингемскомъ базарѣ.

— Позвольте замѣтить, что «за которой волочился», — такая фраза, какой я не желаю слышать, когда говорятъ о моей будущей женѣ, возразилъ баронетъ сердито. Мнѣ хорошо извѣстно, что м-рь Стенденъ желалъ жениться на миссъ Керью, но получилъ отказъ отъ ея отца.

— Она отказала Джорджу Стендену изъ Деканова дома! Это любопытно. Впрочемъ, если молодая лэди была помолвлена за васъ, сэръ Обри, то это понятно.

— Она не была помолвлена за меня въ то время, какъ м-ръ Стенденъ сдѣлалъ предложеніе. Молодому человѣку отказано изъ другихъ побужденій.

— Въ самомъ дѣлѣ!… Ну, надѣюсь, что дочерямъ моимъ также повезетъ, когда наступитъ ихъ чередъ.

— Вы, кажется, упускаете изъ виду, что миссъ Керью необыкновенная красавица, замѣтилъ сэръ Обри съ возрастающей раздражительностью, — эта молодая лэди могла бы очаровать человѣка, еще выше поставленнаго, чѣмъ я.

— Она, полагаю, очень молода.

— Ей около двадцати лѣтъ.

— Мнѣ кажется, что каковы бы ни были достоинства этой лэди, но желательно было бы не спѣшить со свадьбой. Конечно, я не беру на себя смѣлость давать вамъ совѣты, сэръ Обри.

— Сэръ! возразилъ баронетъ съ леденящимъ взглядомъ, въ этомъ дѣлѣ я не нуждаюсь ни въ чьихъ совѣтахъ!

М-ръ Бэнъ пробормоталъ извиненіе. Сэръ Обри успокоился. Онъ даже почувствовалъ нѣкоторое удовольствіе отъ сознанія, что осадилъ м-ра Бэна. Онъ ѣхалъ въ его контору не безъ волненія; онъ чувствовалъ, проѣзжая по безлюднымъ дорогамъ, что краснѣетъ, и былъ доволенъ, что нашелъ въ себѣ мужество заявить о своемъ желаніи такъ настойчиво.

— Теперь, что касается контракта, началъ онъ съ обычнымъ дружелюбіемъ въ тонѣ, то я рѣшилъ ничего не обезпечивать за своей женой при жизни. Если она такъ искренно меня любитъ, какъ я на это надѣюсь, то ей будетъ пріятно зависѣть отъ моихъ милостей. Она не захочетъ сорить моими деньгами. Обезпечивать за нею особый доходъ, значило бы до нѣкоторой степени поощрять мотовство.

— Справедливо, сэръ Обри, отвѣчалъ м-ръ Бэнъ одобрительно; но въ такомъ случаѣ я не вижу надобности вообще въ контрактѣ.

— Вы забываете разницу лѣтъ между мною и миссъ Керью. Я обязанъ обезпечить ее на случай моей смерти.

— Вы можете сдѣлать это въ завѣщаніи.

— Конечно. Но я предпочитаю обезпечить ее тотчасъ же контрактомъ. Я поступаю согласно своему убѣжденію, оставляя ее въ зависимости отъ моей щедрости, пока я живъ, но желаю показать, что способенъ быть великодушнымъ…

— По смерти, произнесъ м-ръ Бэнъ, договаривая сентенцію.

— Моя жена должна будетъ обращаться ко мнѣ за всѣми своими нуждами, но я вполнѣ обезпечу независимость своей вдовы, возразилъ баронетъ.

— Понимаю. Поэтому намъ нужно только рѣшить, на какую часть вашего имѣнія должно пасть это обезпеченіе. Вамъ можно будетъ оставить леди Перріамъ… сколько прикажете?

— Я полагаю, что двѣ тысячи въ годъ… произнесъ сэръ Обри раздумчиво.

— Ничтожная сумма для леди, привыкшей жить въ Перріамѣ.

— Я не проживаю въ Перріамѣ больше четырехъ тысячъ въ годъ.

— Быть можетъ… но послѣ свадьбы обстоятельства перемѣнятся. Теперь вы проживаете только четыре тысячи, а тогда станете проживать десять.

Сэръ Обри покачалъ головой.

— Извините, отвѣчалъ онъ. Никакихъ перемѣнъ не будетъ. Человѣкъ не мѣняетъ своихъ привычекъ послѣ пятидесяти лѣтъ. Еслибы я женился на молодой модницѣ, привыкшей къ развлеченіямъ лондонскаго сезона… то можно было бы ожидать, что я измѣню свой образъ жизни… буду завтракать въ нелѣпые часы… омеблирую Перріамъ всякимъ современнымъ, глупымъ хламомъ… найму домъ въ Лондонѣ… и такъ далѣе. Но я женюсь на молодой леди безъ всякихъ претензій… просто-на-просто на милѣйшей дѣвушкѣ, какую я когда-либо встрѣчалъ… на фіалкѣ, притаившейся въ зелени, какъ кто-то выразился. Чѣмъ Перріамъ былъ до сихъ поръ, тѣмъ онъ и останется на будущее время… пока не перейдетъ къ ближайшему наслѣднику.

— Вашему сыну, быть можетъ, подсказалъ м-ръ Бэнъ, который глубоко задумался въ то время, какъ сэръ Обри излагалъ свои взгляды. Грубое, саксонское лицо этого человѣка становилось почти прекраснымъ, когда онъ задумывался. Оно выражало такую твердость воли. Ясные, сѣрые глаза отуманивались, отвлекаясь отъ созерцанія видимыхъ вещей, наблюдая за неуловимыми видѣніями смутно рисовавшагося будущаго.

— Моему сыну. Если Богу угодно будетъ благословить меня дѣтьми! отвѣчалъ сэръ Обри набожно.

— Я не думаю, чтобы человѣку въ вашемъ положеніи достаточно было оставить своей вдовѣ двѣ тысячи, произнесъ наконецъ м-ръ Бэнъ.

Онъ былъ до нѣкоторой степени лицомъ привилегированнымъ и, когда желалъ, могъ откровенно говорить съ сэромъ Обри. Ему неоднократно представлялся случай доказывать, что онъ понималъ интересы баронета гораздо лучше самого баронета, и такимъ образомъ онъ пріобрѣлъ нѣкоторое вліяніе на слабый мозгъ своего патрона.

— Двѣ тысячи въ годъ большой доходъ для дочери м-ра Керью, сказалъ сэръ Обри озабоченно.

— Но ничтожная сумма для вдовы сэра Обри Перріама, возразилъ м-ръ Бэнъ. Зачѣмъ вамъ скупиться относительно этой леди? Вы любите ее, и если она вамъ не родитъ дѣтей, то все, что вы ни оставите ей, достанется вашему дальнему родственнику… человѣку, до котораго вамъ нѣтъ никакого дѣла.

— Ни малѣйшаго, отвѣчалъ сэръ Обри.

— Главная часть вашего помѣстья заложена и должна достаться м-ру Перріаму — по смерти вашего брата, конечно, который врядъ ли переживетъ васъ. Но остается еще много незаложенныхъ земель… Вся земля, купленная сэромъ Эндрью и Уарренское помѣстье, которое вы получили въ наслѣдство отъ матери. Почему не обезпечить, какъ слѣдуетъ, эту лэди въ будущемъ? Почему не оставить ей пять тысячъ въ годъ, которыя можно получить съ Уарренскаго помѣстья и Копайской фермы?

Сэръ Обри широко раскрылъ глаза отъ удивленія. Онъ ожидалъ всякаго рода оппозиціи отъ Шадрака Бэна, и всего болѣе въ дѣлѣ контракта, и вотъ вдругъ IIIадракъ Бэнъ отстаиваетъ интересы будущей лэди Перріамъ, особы, которой онъ никогда не видалъ, если только вѣрить его словамъ.

— Пять тысячъ въ годъ для дочери школьнаго учителя, повторилъ баронетъ слабо.

— Пять тысячъ въ годъ для лэди Перріамъ, возразилъ управляющій. Если она достойна вашего довѣрія и вашей привязанности, то она достойна вашей щедрости. Многіе люди въ моемъ положеніи посмотрѣли бы на этотъ вопросъ съ точки зрѣнія стряпчаго и посовѣтовали бы поступить мизерно. Я совѣтую поступить щедро. Если у васъ не будетъ дѣтей, посторонніе люди — или такіе, которые для васъ не дороже постороннихъ — получатъ ваше имущество. Стоить ли вамъ обрѣзывать у любимой жены затѣмъ, чтобы обогатить постороннихъ? Вамъ ничего не стоитъ быть щедрымъ относительно лэди Перріамъ… послѣ смерти.

— Правда, пробормоталъ сэръ Обри, на котораго произвелъ впечатлѣніе этотъ способъ аргументаціи; я отъ этого не обѣднѣю. Мнѣ въ гробу все равно будетъ: получитъ ли она двѣ тысячи или пять тысячъ. Но если мертвые могутъ помышлять о покинутомъ ими мірѣ, то мнѣ будетъ досадно при мысли, что Перріаму досталось все мое состояніе.

— Конечно, будетъ досадно. Прикажите мнѣ составить контрактъ и привезти его въ Перріамъ-Плэсъ сегодня вечеромъ?.

— Да, привезите его сегодня вечеромъ. Кстати, м-ръ Керью и его дочь обѣдаютъ у меня. Не говорите о немъ при нихъ. Я могу перемѣнить мнѣніе на счетъ размѣра суммы. Во всякомъ случаѣ, я всегда успѣю обезпечитъ свою вдову по завѣщанію. Контрактъ пустая формальность и дѣлается только для отца, которому, конечно, желательно, чтобы будущность его дочери была обезпечена.

— Если вы сомнѣваетесь въ этой лэди, то не обезпечивайте ее вовсе, произнесъ м-ръ Бэнъ рѣшительно. Если же вы вѣрите въ нее, то обезпечьте какъ слѣдуетъ.

— Вѣрю въ нее! вскричалъ баронетъ, краснѣя отъ негодованія. Неужели же вы думаете, что я женился бы на ней, еслибы не считалъ ее прекрасной, невинной, какъ ангелъ, и благородной.

— Вы знали ее такое короткое время!

— Сэръ, бываютъ откровенія, вскричалъ сэръ Обри торжественно.

— Тогда обезпечьте за ней пять тысячъ фунтовъ и поддержите свое мнѣніе, какъ говорятъ спортсмены.

— Пусть будетъ по вашему… составьте контрактъ и привозите его мнѣ на просмотръ. Мы успѣемъ заключить его до свадьбы. Ахъ, кстати! вотъ еще документъ, который вы должны составить такъ просто и лаконично, какъ только можно… условіе, обезпечивающее м-ру Джемсу Керью сто фунтовъ въ годъ дохода до конца его жизни. Я не могу допустить, чтобы мой тесть оставался приходскимъ учителемъ. Я дамъ ему средства спокойно и безбѣдно прожить остальной свой вѣкъ. Быть можетъ, вы посовѣтуете назначить ему пятьсотъ фунтовъ, прибавилъ баронетъ, не безъ ѣдкости.

— Нѣтъ, сэръ Обри. Я считаю совершенно достаточнымъ назначить отцу содержаніе въ сто фунтовъ въ годъ. Надѣюсь, что я не оскорбилъ васъ тѣмъ, что отстаивалъ интересы будущей лэди Перріамъ.

— Нѣтъ, Бэнъ. Вы хорошій малый, я знаю, и такъ же преданы своему патрону, какъ вашъ отецъ былъ, до васъ. Мнѣ нравится, что вы хлопотали за миссъ Керью. Я благодаренъ вамъ. Я думалъ, что вы тоже станете твердить, какъ попугай, о разницѣ въ лѣтахъ, въ характерѣ и такъ далѣе. Я доволенъ вами за то, что вы вступились за права моей будущей жены. Съ какой стати законному наслѣднику получать больше того, сколько ему слѣдуетъ? Онъ и безъ того воспользуется всѣми улучшеніями, какія мой отецъ сдѣлалъ въ имѣніи… пускай же ему не достается ни одного акра изъ благопріобрѣтенной нами земли. Я обезпечу за Сильвіей пять тысячъ и надѣюсь, что оставлю ей еще больше, если она будетъ мнѣ такой доброй женой, какъ я ожидаю. Прощайте, Бэнъ, пріѣзжайте, кстати, обѣдать… пріѣзжайте къ шести часамъ и у насъ будетъ часъ на составленіе контракта, прежде чѣмъ Керью прибудутъ.

М-ръ Бенъ объявилъ, что онъ радъ исполнить всякое приказаніе сэра Обри. Онъ обыкновенно отдалъ въ Перріамѣ разъ или два въ году, когда дѣло шло о покупкѣ какого-нибудь участка земли, или о возобновленіи какого-нибудь важнаго контракта. Приглашеніе къ обѣду признавалось снисхожденіемъ со стороны сэра Обри, не взирая на профессіональное положеніе м-ра Бэна и его законное право на титулъ джентльмена. Миссисъ Бэнъ никогда не приглашали вмѣстѣ съ ея супругомъ и въ интимномъ кружкѣ у миссисъ Бэнъ баронетъ слылъ за надменнаго человѣка.

— Если бы не Бэнъ, то ему не видать бы такихъ доходовъ, говаривали эти леди своимъ кумушкамъ; но въ немъ нѣтъ искры благодарности. Онъ сниметъ передо мной шляпу въ моемъ собственномъ домѣ съ такой же чопорностью, какъ какой-нибудь сэръ Честерфильдъ Вальполь, но никогда рта не разинетъ, чтобы пожелать мнѣ добраго утра.

М-ръ Бэнъ проводилъ своего патрона на улицу и стоялъ на мостовой, пока сэръ Обри садился на Сплинтера, стройную шею котораго м-ръ Бэнъ ласково потрепалъ.

— Я желалъ бы достать такую лошадь, сэръ Обри; я вообще довольно счастливъ въ лошадяхъ, но мнѣ никогда не попадалось подобной.

Сэръ Обри улыбнулся и съ любовью наклонился надъ Сплинтеромъ.

— До шести часовъ, Бэнъ, проговорилъ онъ.

— До шести часовъ, сэръ Обри.

И сэръ Обри тронулъ поводья и весело поѣхалъ по улицѣ, довольный тѣмъ, какъ легко Шадракъ Бэнъ принялъ извѣстіе объ его женитьбѣ.

ГЛАВА XXVIL
Управляющій въ кругу своего семейства.

М-ръ Бэнъ вернулся въ свою контору, усѣлся за конторку и глубоко задумался. М-ру Бэну не часто случалось задумываться. Его дѣятельная, счастливая жизнь была слишкомъ наполнена дѣломъ, чтобы оставлять много досуга для размышленій. М-ру Бэну не случалось въ сумерки предаваться мечтамъ, какъ это дѣлаютъ иные люди, гоняющіеся за призраками; съ нимъ никогда не бывало, чтобы онъ забылъ о настоящемъ, углубившись мыслью въ печальныя размышленія, или сладкія воспоминанія о дняхъ минувшихъ. Онъ былъ человѣкъ, жившій исключительно настоящимъ. Дѣло данной минуты, какъ бы оно ни было ничтожно, было главнымъ интересомъ его жизни. Онъ напрягалъ всѣ свои силы въ борьбѣ съ житейскими обстоятельствами и, быть можетъ, поэтому-то никто и никогда не заставалъ его врасплохъ.

Но когда Шадраку Бэну случалось раскидывать умомъ, то онъ пускалъ въ ходъ всю свою сообразительность. Поглядѣвъ на него теперь, какъ онъ сидѣлъ, упершись локтями въ конторку, подперевъ подбородокъ крѣпко сжатыми руками, вы увидѣли бы человѣка, для котораго мысль является неосязаемымъ остовомъ матеріальнаго зданія. Этотъ человѣкъ не только думаетъ — онъ строитъ. Созидательная способность — самое мощное качество этого ума — дѣятельно работаетъ. Сморщенныя брови обозначаютъ, что архитектурный планъ настоящей минуты сложенъ… даже затруднителенъ. Нѣкоторое время кажется, будто дѣло совсѣмъ не выгоритъ; но вотъ острые глаза глядятъ еще рѣшительнѣе, твердыя губы плотнѣе сжимаются, и затѣмъ складываются въ тихую улыбку. Затрудненія побѣждены, воздушное зданіе стоитъ прочно; оно безукоризненно во всѣхъ своихъ деталяхъ, и улыбка становится торжествующей. Планъ будущаго зданія вполнѣ созрѣлъ.

Управляющій сэра Обри на этотъ разъ не тотчасъ приступилъ къ своей дневной работѣ съ обычной ему ретивостью. Онъ открылъ красивый, лакированный портфель, на которомъ стояли магическія слова: «Перріамское помѣстье», и пересмотрѣлъ нѣсколько документовъ. Иные онъ откладывалъ налѣво, а иные направо, пока не образовалось двѣ отдѣльныхъ горки документовъ.

На одну изъ нихъ онъ съ твердостью положилъ руку.

«Все это мой отецъ и я, мы присоединили въ помѣстью», сказалъ онъ самому себѣ. И ему казалось, что сэръ Эндрью и его сынъ сэръ Обри были простыми пѣшками въ сравненіи съ его отцемъ и имъ самимъ.

«Почему не пять тысячъ въ годъ?» раздумывалъ онъ. «Почему не семь? Но безъ сомнѣнія сэръ Обри оставитъ ей все, что только ему можно будетъ, если она будетъ хорошо держать себя съ нимъ. Да и чѣмъ могло бы оскорбить его такое слабое созданіе, какъ она… дочь приходскаго учителя. Я видѣлъ ее однажды у палатки школьнаго сада… тоненькая, бѣлокурая дѣвушка, съ темными глазами. Довольно хорошенькая, кажется. Но я ѣхалъ слишкомъ скоро, и не могъ хорошо разглядѣть ее. Конечно, изъ этой дѣвушки можно лѣпить, что угодно. Хорошенькое имѣніе составится къ тому времени, какъ она овдовѣетъ — хорошенькое, независимое имѣніе. И если законный наслѣдникъ выживетъ меня изъ стараго помѣстья, то все-таки Перріамъ не вполнѣ уйдетъ изъ моихъ рукъ».

Рѣдко доводилось Шадраку Бэну посвящать столько времени на размышленіе — на думы, расширявшія узкій кругъ настоящаго и переносившія въ широкую и туманную даль будущаго, — какъ въ это утро. Онъ ничего не наработалъ, не приготовилъ груды рѣзкихъ, короткихъ, рѣшительныхъ писемъ для копировальной машины, которыя служили бы нагляднымъ доказательствомъ, что утро его не пропало даромъ, когда звонъ фамильнаго колокола возвѣстилъ объ обѣденномъ часѣ. Онъ вскочилъ со стула съ удивленнымъ взглядомъ и поспѣшилъ вымыть руки въ своей уборной, устроенной въ маленькой комнаткѣ, позади конторы, занимаемой клерками.

Въ Монкгемптонѣ существовалъ обычай — непреложный какъ еврейскій законъ, — чтобы среднее сословіе, простые респектабельные люди, гордившіеся своей простотой и респектабельностью, обѣдали въ часъ пополудни. Хотя бы аппетитъ и измѣнялъ человѣку, но въ этотъ именно часъ семейный столъ устанавливался простой, но питательной пищей. Люди, гонявшіеся за модой или за такъ-называемой комильфотностью, могли обѣдать и позже, могли величать безпорядочную, торопливую трапезу среди дня полдникомъ, а ранній ужинъ — въ семь часовъ вечера — обѣдомъ, и называть это — жить по модѣ. Но, поступая такимъ образомъ, они обособлялись, отъ тѣхъ гордыхъ бюргеровъ, которые упорно слѣдовали обычаямъ предковъ. М-ръ Бэнъ принадлежалъ въ старой школѣ, и хотя дочери его выказывали поползновенія къ позднимъ обѣдамъ и прогулкамъ верхомъ, но эти поползновенія были подавлены при первомъ же ихъ проявленіи. Ни Матильда-Дженъ, ни Клара-Луиза не осмѣливались высказывать ихъ въ присутствіи отца.

Столовая — та самая комната, которой пунцовые шерстяного дама занавѣсы видны были съ улицы, была удобная, четырехугольная комната, со стѣнами, обшитыми панелями, окрашенными и отдѣланными подъ темный дубъ и увѣшаны фамильными портретами, на которыхъ короткія таліи и пышныя прически, жилеты гороховаго цвѣта, массивныя золотыя цѣпи и ужасающіе жабо эпохи Георга и Вильяма увѣковѣчены были въ назиданіе потомству. Мебель была той же эпохи и такъ же прочна, какъ и безобразна. Серебро, красовавшееся за тщательно накрытымъ столомъ, было тяжелаго пуританскаго фасона. Фаянсовая посуда, голландская скатерть безукоризненной чистоты — все указывало на честное, бюргерское довольство, не гоняющееся за измѣненіями моды, на хозяйство, идущее изо дня въ день по разъ установленному, двадцать лѣтъ тому назадъ, образцу.

Будь у м-ра Бэна эпикурейскія наклонности, онъ могъ бы возроптать на мирное однообразіе его ежедневнаго обѣда. Нескончаемый рядъ бараньихъ окороковъ и частей говядины случайно разнообразился жареной свининой, праздничной телятиной, рождественскимъ гусемъ и воскреснымъ говяжьимъ пирогомъ. Но не будучи человѣкомъ вполнѣ интеллигентнымъ, м-ръ Бэнъ отнюдь не былъ человѣкомъ чувственнымъ, и лишь бы ему было чѣмъ утолить свой голодъ, а то онъ не заботился, какого сорта мясо поглощаетъ. Мясо было хорошо зажарено и чисто подано, картофель впору сваренъ, и у кухарки были свои рецепты для изготовленія питательныхъ, старинныхъ, англійскихъ пуддвиговъ, скрапшвавшихъ обѣдъ. Въ хозяйствѣ Бэновъ пуддинги допускались время отъ времени. Они могли бы позволить себѣ кушать пуддинги и каждый день, но только, по мнѣнію миссисъ Бэнъ, смотрѣвшей на жизнь съ набожной точки зрѣнія, ѣсть каждый день пуддинги, значило ублажать свою плоть. Лица юнѣйшихъ членовъ семьи всегда вытягивались въ тѣ дни, когда не бывало пуддинговъ, и миссисъ Бэнъ сознавала, что эти лишенія, повторявшіяся круглый годъ, служатъ на пользу ея чадамъ. Предусмотрительной женой и заботливой матерью стариннаго пуританскаго типа была эта миссисъ Бэнъ, и ея супругъ сознавалъ, что пріобрѣлъ сокровище въ Луизѣ Поукеръ, даже оставивъ въ сторонѣ шесть тысячъ фунтовъ приданаго, которыя онъ получилъ за ней. Къ несчастію, въ послѣдніе три года миссисъ Бэнъ все больше хворала — зимой вынуждена была носить респираторъ, не смѣла выходить на улицу послѣ солнечнаго заката, даже лѣтомъ должна была ложиться рано спать и страдала отъ сложной болѣзни въ легкихъ и въ горлѣ. Домашній докторъ не скрывалъ, что болѣзнь могла привести къ роковому концу, но она мужественно выносила ее, и зорко наблюдала за домомъ мужа даже и тогда, когда болѣзнь удерживала ее въ спальной. Лѣто было благопріятнымъ временемъ для миссисъ Бэнъ, и пока стояла теплая погода, она оказывалась довольно бодрой, засѣдала во главѣ стола и накладывала кушанья для семерыхъ здоровыхъ сыновей и дочерей, такъ какъ м-ръ Бэнъ не желалъ тревожиться изъ-за аппетита этихъ молодыхъ птенцовъ. Онъ любилъ обозрѣвать свой утренній трудъ и составлять планы послѣобѣденныхъ занятій, пока поглощалъ свой обѣдъ.

Миссисъ Бэнъ была маленькая, блѣдная женщина съ честнымъ, умнымъ лицомъ и темными глазами съ мягкимъ выраженіемъ. Она никогда не была хорошенькой, и слабое здоровье отмѣтило печатью разрушенія ея блѣдное лицо; но она казалась тѣмъ, чѣмъ и была, то-есть хорошей женщиной. Дѣти любили ее, не взирая на ея пуританскія замашки, требовавшія много самоотреченія отъ молодежи, а мужъ уважалъ ее.

Сегодня глаза дома ѣлъ съ меньшимъ аппетитомъ, чѣмъ обыкновенно. М-ръ Бэнъ такъ лѣниво дѣйствовалъ вилкой и ножемъ, что привлекъ вниманіе своего семейства.

— Здоровы ли вы, папа? спросила Матильда-Дженъ, старшая дочь; — вы почти ничего не кушаете.

— Надѣюсь, что говядина не пережарена, спросила хозяйка съ ласковой заботливостью. Я всегда приказывала Бэтси жарить ее въ соку. А сегодня попался отличный кусокъ. Онъ вѣсилъ пятнадцать футовъ одиннадцать золотниковъ. Я сама видѣла.

— Говядина очень хороша, но я не очень голоденъ, да и обѣдъ нашъ долженъ послужить мнѣ вмѣсто полдника. Я обѣдаю у сэра Обри въ семь часовъ.

— Новый контрактъ, должно быть.

— Да, нѣчто въ этомъ родѣ, отвѣчалъ Шадракъ.

— Я слышала, какъ лошадь сэра Обри остановилась передъ нашимъ домомъ, когда толковала въ кухнѣ съ кухаркой, сказала миссисъ Бэнъ, и подумала, что должно быть какое-нибудь важное дѣло привело его такъ рано.

— Да, дѣло довольно важное, отвѣчалъ стряпчій.

Семья не выказала любопытства. Контракты и покупки земель по мелочамъ, перемѣны, улучшенія, дренажъ, тяжбы изъ-за большихъ участковъ земли — все это не было такими предметами, какіе могли бы возбудить женское любопытство. Сыновья м-ра Бэна были слишкомъ молоды, чтобы сочувствовать его дѣятельности. Умы ихъ были поглощены игрою въ мячъ, крокетомъ и четвертой книгой Энеиды. Никто не разспрашивалъ дальше о визитѣ сэра Обри.

— Вы, дѣвочки, были на Гедингемскомъ базарѣ, неправда ли? спросилъ м-ръ Бэнъ.

— Да, папа, отвѣчала старшая. Миссисъ Томасъ Тойнби пригласила насъ ѣхать съ ея дочерьми. Тойнби англикане, какъ вамъ извѣстно, и м-ръ Томасъ Тойнби двоюродный братъ м-ра Тойнби, богатаго гедингемскаго фабриката. Матушка сказала, что мы можемъ ѣхать… она думала, что бѣды отъ этого не будетъ, хотя они не нашей церкви.

— Я ничего не имѣю противъ этого, возразилъ м-ръ Бэнъ.

— Видали ли вы тамъ миссъ… миссъ Керью, кажется такъ… дочь школьнаго учителя?

— Да, мы ходили на огородъ смотрѣть, какъ дѣти пили чай, и она была тамъ.

— Она очень хорошенькая дѣвушка, неправда ли? освѣдомился м-ръ Бэнъ.

Дочери поглядѣли другъ на друга нерѣшительно.

— Это дѣло вкуса, папа, отвѣчала Клара-Луиза.

— Ея красота не въ моемъ вкусѣ, замѣтила Матильда-Дженъ.

— Но многіе восхищаются ею, прибавила Клара-Луиза; говорятъ, что м-ръ Стенденъ изъ Деканова дома влюбленъ въ нее, и того и глади женится на ней, если мать не помѣшаетъ.

— Знаете ли вы что-нибудь объ этой миссъ Керью? Вы слышали, какъ кажется, людскіе о ней толки. Не слыхали ли, что она за дѣвушка?

— Боже мой, нѣтъ, папа. Неужели же вы думаете, что а знакома съ кѣмъ-нибудь, кто ее знаетъ, эту дочь школьнаго учителя? Обѣ миссъ Тойнби изъ Гедингема посѣщаютъ иногда воскресную школу, и онѣ говорили своимъ кузинамъ, что, по ихъ мнѣнію, Сильвія Керью чрезвычайно тщеславна и держитъ себя во всѣхъ отношеніяхъ выше своего состоянія; это такая дѣвушка, которой необходимо сбить спѣсь. Вотъ что говорили миссъ Тойнби.

— Гмъ! повторилъ м-ръ Бэнъ, вотъ что говорили миссъ Тойнби!

И подумалъ про себя, что, быть можетъ, Сильвіи Керью скорѣе придется сбить спѣсь миссъ Тойнби, чѣмъ имъ у нее.

Ни единаго намека на женитьбу сэра Обри не позволилъ себѣ Шадракъ Бэнъ въ кругу своего семейства. Сэръ Обри объявилъ ему объ этомъ событіи, какъ о величайшей тайнѣ, и агентъ выказалъ себя достойнымъ оказаннаго ему довѣрія.

Онъ никакъ не могъ проявитъ обычную умственную дѣятельность въ это утро. Женитьба сэра Обри была слишкомъ необыкновеннымъ событіемъ, чтобы можно было легко выкинуть мысль о ней изъ головы. Онъ писалъ письма, просмотрѣлъ книгу ренты, повидался съ двумя-тремя монкгемптонскими кліентами и занимался своими дѣлами, но машинально, потому что мысли его были заняты другимъ. Онъ обрадовался, когда наступило время подавать кабріолетъ, чтобы ѣхать въ Перріамъ, довольный, что могъ оставить свою контору и идти одѣваться наверхъ въ свою комнату.

Онъ былъ не хуже любого монкгемптонскаго джентльмена, когда сошелъ внизъ въ четверть шестого, облеченный въ черный фракъ, тонкіе сапоги, съ изящной золотой цѣпочкой у часовъ, и безукоризненнымъ бѣльемъ… опрятный, тщательно вычесанный… образцовый, провинціальный джентльменъ. Семья его съ почтительнымъ восхищеніемъ любовалась имъ въ этомъ костюмѣ.

— Какъ бы вы были эффектны въ этомъ костюмѣ на каѳедрѣ, папа, сказала Матильда-Дженъ.

М-ръ Бэнъ улыбнулся, поправляя галстухъ у зеркала надъ каминомъ въ столовой, между тѣмъ какъ его восхищенная семья пила чай вокругъ стола.

«Еще эффектнѣе былъ бы я въ палатѣ общинъ», сказалъ онъ самому себѣ, любуясь своимъ изображеніемъ въ зеркалѣ: — «и кто знаетъ, что можетъ еще случиться, если я не выпущу изъ своихъ рукъ Перріамскаго помѣстья».

— Ты поздно вернешься, Шадракъ? спросила миссисъ Бэнъ кротко.

Въ домѣ м-ра Бэна не существовало двойныхъ ключей. Глава семейства отличался трезвостью и безукоризненными нравами. Но онъ былъ неограниченный господинъ своихъ поступковъ, и если желалъ по какому-нибудь важному дѣлу поздно вернуться домой, то никто не оспаривалъ его права.

— Нѣтъ, душа моя; сэръ Обри не имѣетъ привычки, какъ тебѣ извѣстно, поздно засиживаться.

— Я полагала, что у него званый вечеръ.

— Вечеръ? вскричалъ м-ръ Бэнъ, какъ-будто сэръ Обри приглашаетъ меня на свои вечера, или какъ-будто бы онъ ихъ даетъ. Что это тебѣ взбрело на умъ Лоузія?

— Не знаю, отвѣчала миссисъ Бэнъ. Ты одѣлся наряднѣе обыкновеннаго. Вѣдь это кажется тотъ новый фракъ, который Фрезеръ прислалъ тебѣ? Ты говорилъ, что не располагаешь скоро обновить его.

— Старый сталъ ужасно неудобенъ. Къ тому же, какой толкъ хранить хорошія вещи въ шкафахъ? Прощай, Лоузія, прощайте дѣти.

ГЛАВА XXVIII.
Жребій брошенъ.

Обѣды въ Перріамъ-Плэсѣ не были ни пышны, ни шумны; м-ръ Керью и его дочь не нашли въ салонѣ ни души, когда вошли въ него за нѣсколько минутъ до семи часовъ. Этотъ обширный покой, съ его массивной, но рѣдкой мебелью, имѣлъ печальный видъ при вечернемъ освѣщеніи. Размѣры и высота его невольно наводили на мысль, что хорошо было бы, еслибы въ немъ толпился народъ. М-ръ Керью, который, подобно всѣмъ себялюбивымъ людямъ, легко поддавался внѣшнимъ впечатлѣніямъ, слегка поёжился, обводя взоромъ обширный, высокій салонъ.

— Красивая комната, проговорилъ онъ, только нѣсколько мрачна на видъ.

Сильвія съ любопытствомъ оглядѣлась. Она была рада случаю разглядѣть всѣ эти великолѣпія. Въ ея прошлый визитъ было сначала темно, затѣмъ салонъ скудно освѣтили нѣсколькими лампами и свѣчами, и оба джентльмена были на лицо, поэтому нельзя было осмотрѣть покоя. Сегодня же она могла свободно оглядѣть его, и сегодня она созерцала комнату съ новымъ чувствомъ. Черезъ мѣсяцъ эта комната станетъ ея собственной. Она медленно прохаживалась взадъ и впередъ по великолѣпной комнатѣ, оглядывая высокія китайскія вазы, шкафы съ книгами, массивные диваны и ничѣмъ непокрытые столы.

— Какія курьёзныя занавѣсы, вскричала она, разсматривая восточный узоръ. Но онѣ очень полиняли. Я думаю, что уговорю сэра Обри замѣнить ихъ новыми… желтый атласъ всего лучше пойдетъ къ этой комнатѣ.

— Надѣюсь, что сэръ Обри станетъ снисходительно исполнять твои желанія, отвѣчалъ отецъ, припоминая о вчерашнемъ Свиданіи, во время котораго баронетъ отнюдь не показался ему снисходительнымъ.

— О, я не сомнѣваюсь въ этомъ, возразила Сильвія, улыбаясь своему изображенію въ узкомъ зеркалѣ, расположенномъ между окнами. И когда я сдѣлаюсь лэди Перріамъ — она никогда не говорила «когда я выйду замужъ», но всегда — «когда я сдѣлаюсь лэди Перріамъ» — я буду давать вечера, и эта комната получить тотъ видъ, какой слѣдуетъ. Это великолѣпная комната для вечеровъ, не правда ли, папа?

— Нѣтъ сомнѣнія. Но я не думаю, чтобы сэръ Обри былъ охотникъ до вечеровъ. Про него всегда говорили, что онъ сидитъ весь вѣкъ взаперти и никого почти не видитъ.

— Какой вы безтолковый, папа! Разумѣется, будучи холостякомъ сэръ Обри не заботился о гостяхъ. Но все это перемѣнится, когда онъ будетъ женатъ. Неужели вы думаете, что я намѣрена заживо похоронить себя, сдѣлавшись лэди Перріамъ. Еслибы такъ, то мнѣ лучше было бы выйти замужъ за Эдмонда.

— Разумѣется, нѣтъ, душа моя, возразилъ отецъ поспѣшно. Пожалуйста, не говори о молодомъ Стенденѣ. Вспоминать о его ничтожномъ существованіи, значитъ быть невѣрной относительно сэра Обри.

Сильвія вздохнула. Простое упоминовеще имени ея перваго жениха привело за собой рой печальныхъ воспоминаній… воспоминаній, которыя были такъ же сладки, какъ и печальны. Она вспомнила о лѣтнихъ вечерахъ, которые они проводили вмѣстѣ еще такъ недавно. Недавно! Теперь ей казалось, что ее отдѣляло цѣлыхъ полвѣка отъ этого недавняго прошлаго.

«Я чувствую себя на десять дѣть старше съ тѣхъ поръ, какъ приняла предложеніе сэра Обри», подумала она съ новымъ вздохомъ.

Осмотръ салона пересталъ занимать ее. Она бросилась на кресло у открытаго окна и сидѣла тамъ молчаливая и унылая. Отецъ поглядѣлъ на нее съ тревогой, но не ея чувства тревожили его, а боязнь лишиться обѣщанныхъ ему ста фунтовъ.

— Если ты намѣрена сентиментальничать по поводу Эдмонда Стендена, то чѣмъ скорѣе сообщишь сэру Обри, въ какомъ положеніи находятся дѣла и откажешься отъ мысли сдѣлаться лэди Перріамъ, тѣмъ лучше, сказалъ школьный учитель сурово.

Онъ чувствовалъ, что тегіерь не время деликатничать.

Прежде чѣмъ Сильвія успѣла отвѣтить ему, дверь отворилась, и вошелъ сэръ Обри въ сопровожденій своего управляющаго.

Баронетъ перешелъ черезъ всю комнату на встрѣчу своей невѣстѣ. М-ръ Бэнъ направился въ камину, у котораго сидѣлъ м-ръ Керью.

— Милая Сильвія, тысячу разъ прошу прощенія, проговорилъ баронетъ, сжавъ маленькую ручку, которую ему подали нѣсколько холодно: — меня задержалъ дѣловой разговоръ съ Бэномъ, моимъ стряпчимъ.

— Вамъ нечего извиняться, сэръ Обри, отвѣчала Сильвія, и затѣмъ, понизивъ голосъ, прибавила: — я должна поблагодарить, васъ за доброту, съ какой вы дали папа денегъ, на мое приданое. Я знаю, что это не въ обычаѣ… но мы такъ бѣдны… что я не могу отказаться отъ вашего подарка.

Слезы, слезы оскорбленной гордости навернулись ей на глаза. Она столько слыхала о разныхъ приданыхъ отъ Мэри Питеръ и знала, что всегда отецъ невѣсты дѣлаетъ приданое. Она же получала свое точно милостыню.

— Радость моя, не стоитъ и говорить о такой бездѣлицѣ. Я надѣюсь, что вы пріятно прокатились сюда.

— Очень. Какъ вы добры, что прислали экипажъ.

— Онъ скоро станетъ вашимъ и будетъ возитъ васъ, куда вы прикажете.

Эта мысль была утѣшительна и осушила гордыя слезы.

Пріятно будетъ также истратить сто фунтовъ, подаренныхъ сэромъ Обри, хотя принимать ихъ было нѣсколько унизительно.

Сильвія намѣревалась посвятить слѣдующій день на покупки. Какое наслажденіе отправиться въ Генцлейну съ сознаніемъ, что можешь купить все, что угодно: ей и въ голову не приходило, чтобы ста фунтовъ могло не хватить на ея прихоти.

— Кстати, сказалъ сэръ Обри, когда они поговорили немного о погодѣ и о Перріамѣ, похвалы которому баронетъ любилъ выслушивать, я долженъ представить вамъ моего агента, м-ра Бена, весьма полезнаго и почтеннаго человѣка. Онъ управляетъ моимъ помѣстьемъ, снимаетъ съ меня всѣ хлопоты, такъ что мнѣ остается только получать доходы. Подойдите, Бэнъ, я желаю представить васъ миссъ Керью.

М-ръ Бэнъ повиновался. Онъ уже разглядѣлъ издали стройную фигуру въ бѣломъ платьѣ, и его острые глаза успѣли замѣтить всю грацію ея движеній. Но лицо Сильвіи было повернуто въ другую сторону, и онъ впервые увидѣлъ его теперь, озаренное мягкимъ лѣтнимъ вечернимъ освѣщеніемъ. Онъ поклонился, пробормоталъ что-то неразборчивое о чести, которую ему доставляло это знакомство, и затѣмъ остановился молча, ожидая, чтобы его патронъ заговорилъ. Онъ глядѣлъ на Сильвію, но его твердый, прямой взглядъ не выдавалъ того, что онъ думалъ.

Онъ думалъ, что эта дѣвушка настолько хороша, что могла бы очаровать и болѣе разумнаго человѣка, чѣмъ сэръ Обри Перріамъ; думалъ даже, что онъ, Шадракъ Бэнъ, никогда до сегодняшняго вечера не видывалъ настоящей красавицы, что всѣ хорошенькія женщины, которыхъ онъ когда-либо видалъ въ жизни, были восковыми куклами въ сравненіи съ ея чистой и изящной красотой. Такой нѣжной, изящной красоты ему еще не случалось встрѣчать. Эти глубокіе, блестящіе, каріе глаза были для него такими же диковинными, какъ флора какого-нибудь вновь открытаго острова на обширномъ Тихомъ океанѣ для ботаника.

Но Шадракъ Бэнъ былъ не такой человѣкъ, чтобы его могла глубоко затронуть красота, какъ бы она ни была необыкновенна. Онъ дивился и любовался, но мужественное сердце его ни единымъ біеніемъ не отозвалось на прелесть Сильвіи. Будь она его родная дочь, онъ не могъ бы спокойнѣе и болѣе критически разсматривать ее.

Онъ былъ однако прежде всего практическимъ человѣкомъ — человѣкомъ, смотрѣвшимъ на людей исключительно съ одной точки зрѣнія. И эта точка зрѣнія была его личный интересъ. Во время своихъ долгихъ размышленій онъ рѣшилъ, что Сильвія займетъ мѣсто въ его дальнѣйшихъ планахъ. Она могла быть или не быть годной къ тому, чтобы занять тотъ квадратъ въ геометрическомъ планѣ его дальнѣйшей участи, который онъ ей предназначалъ, но если она не была годной, то ее надлежало обработать. На этотъ счетъ м-ръ Бэнъ не колебался.

Въ настоящую минуту м-ръ Перріамъ ввалился въ комнату въ своемъ старомодномъ сюртукѣ, короткихъ черныхъ штанахъ стараго фасона, бѣлыхъ чулкахъ, допотопныхъ башмакахъ, съ перевязанными ленточками, смахивая на старѣйшее изданіе своего брата, небрежно выполненное. Любопытнымъ подтвержденіемъ нездоровосги сидячей и замкнутой жизни служило то, что Мордредъ казался десятью годами старше своего старшаго и болѣе дѣятельнаго брата.

Буфетчикъ доложилъ, что обѣдъ поданъ, и они пошли въ столовую, Сильвія подъ-руку съ сэромъ Обри, Мордредъ и м-ръ Кэрью рядомъ, разговаривая о книгахъ или, лучше сказать, Мордредъ говорилъ, а школьный учитель дѣлалъ видъ, что съ интересомъ его слушаетъ. Шадракъ Бенъ слѣдовалъ за ними одинокій и молчаливый. Буфетчикъ разсадилъ ихъ за длиннымъ столомъ, далеко другъ отъ друга, точно молодыя деревья въ новой усадьбѣ, — такъ далеко, что разговоръ казался принужденнымъ: казалось, точно будто разговариваешь съ кѣмъ-нибудь черезъ всю улицу. Сильвія сидѣла возлѣ сэра Обри, и во время обѣда, онъ придвинулъ свой стулъ немного ближе, такъ что они могли разговаривать, не будучи услышаны остальными. М-ръ Бэнъ кушалъ свой обѣдъ въ ненарушимомъ почти молчаніи. Какъ гость за королевскимъ столомъ, онъ ожидалъ, чтобы съ нимъ заговорили, и такъ какъ никто съ нимъ не заговаривалъ, то онъ скромно молчалъ. Мордредъ безъ умолку повѣствовалъ м-ру Керью про свои книжныя сдѣлки антикварскимъ путемъ. Сэръ Обри исключительно занимался своею невѣстой. М-ръ же Бенъ кушалъ свой обѣдъ и развлекался собственными мыслями, и казался весьма довольнымъ. Время отъ времени онъ бросалъ взглядъ исподтишка на Сильвію: разъ или два онъ улыбнулся самъ про себя…. тихой, задумчивой улыбкой… но вотъ и все.

Обѣдъ самъ по себѣ былъ хорошъ и обиленъ, но крайне простъ…. обѣдъ на старинный ладъ, далеко не такой торжественный, какъ обѣды, даваемые миссисъ Тойнби, описаніе которыхъ Сильвія слыхала отъ Мэри Питеръ, деревенской кумушки, обѣды, которые заготовлялись задолго до назначеннаго дня и на которыхъ присутствовали Монкгемптонскіе оффиціалты.

Сильвія любовалась прекраснымъ, стариннымъ китайскимъ фарфоромъ съ его темно-красными и темно-пурпуровыми цвѣтами и богатымъ узоромъ, массивнымъ, старомоднымъ серебромъ, нѣсколько быть можетъ тяжелымъ, но говорившемъ о древности, богатствѣ и знатности рода. Сумракъ, въ которомъ они обѣдали, былъ не веселъ, но самый мракъ сообщалъ всей обстановкѣ величественный видъ: драпировки изъ темно-малиноваго бархата, падавшія широкими складками, были какъ разъ подъ стать дубовымъ панелямъ; обширный каминъ изъ темно-зеленаго мрамора поддерживался колоннами изъ бѣлаго камня съ основаніями и капителями изъ краснаго порфира. Этотъ каминъ — самая красивая вещь въ комнатѣ — оживлялъ темныя тѣни стѣнъ и мебели.

Джентльмены, по приглашенію сэра Обри, вернулись въ салонъ вмѣстѣ съ Сильвіей, и затѣмъ наступилъ одинъ изъ тѣхъ вечеровъ, которые непочтительными людьми величаются «томительными». Сэръ Обри естественно занимался исключительно своей невѣстой. Онъ показывалъ ей различные, хотя и не многочисленные, любопытные предметы въ салонѣ, и разсказывалъ ей исторію каждаго. Какъ эти вазы присланы были изъ Индіи нѣкіимъ генераломъ Перріамомъ, его двоюроднымъ дѣдомъ; какъ эти занавѣсы были сработаны индусами, которые просиживали цѣлые дни на корточкахъ на полу корридора, окружавшаго покои его бабушки въ Калькуттѣ, и которымъ платили столько-то въ день за ихъ работу. Онъ повелъ Сильвію въ библіотеку и показалъ ей въ этомъ покоѣ сокровище учености, которое не было, однако, облечено въ привлекательную форму. Здѣсь въ самомъ дѣлѣ строгія музы какъ-будто косились сердито на всякаго, явившагося изучать ихъ. Самымъ легкимъ произведеніемъ на массивныхъ дубовыхъ рѣзныхъ полкахъ была «Царица Фей» Спенсера, да и это литературное произведеніе получало отталкивающій видъ, благодаря своему грязному переплету.

Сэръ Обри показалъ Сильвіи столъ, на которомъ онъ привыкъ писать письма и заниматься дѣлами съ м-ромъ Бэномъ… то была старинная конторка, обитая потасканной кожей.

— Библіотека не такъ красива, какъ салонъ, сказала Сильвія.

— Нѣтъ, отвѣчалъ баронетъ, библіотека предназначается для пользы. Никто не ожидаетъ красоты отъ библіотеки.

— А книги занимательны? спросила Сильвія застѣнчиво.

Было слишкомъ темно, чтобы разобрать заглавія, но она подумала, что содержаніе этихъ грязныхъ томовъ, можетъ быть, привлекательнѣе ихъ внѣшняго вида.

— Ну, я не знаю хорошенько, какія книги интересны по мнѣнію молодой лэди. Вамъ нравится Вертеръ, пустой и сентиментальный вздоръ, говоря мимоходомъ, который съ ума сводилъ людей во времена моего отца. Здѣсь, конечно, ничего не найдется въ родѣ Вертера… Здѣсь нѣтъ вымышленныхъ твореній. Вотъ здѣсь прекрасное изданіе Голиншеда, «Хроника» Фруассара, «Смерть Артура», проповѣди, начиная отъ Латимера до Соута и Барроу; прозаическія сочиненія Мильтона; Ролленъ, Юмъ и всѣ лучшіе историки.

— Маколей и Карлейль? спросила Сильвія, думая, что охотно прочтетъ ихъ. Она любила исторію, пересказываемую этими блестящими, но различными перьями.

— Нѣтъ, сюда ничего не прибавляли въ послѣднія пятьдесятъ лѣтъ. Мой дѣдушка окончательно пополнилъ библіотеку.

«Точно библіотека можетъ быть когда-либо окончательно пополнена», подумала Сильвія.

Пріятно было думать о перемѣнахъ, которыя она внесетъ въ этотъ мрачный храмъ отжившей учености. Новая драпировка яркаго, веселаго цвѣта, вмѣсто этихъ темно-зеленыхъ бархатныхъ, которыя отъ времени и пыли получили цвѣтъ стволовъ поросшихъ мохомъ деревьевъ; новый коверъ, чтобы замѣнитъ поношенный и полинялый турецкій, на которомъ всѣ тѣни слились въ одинъ неопредѣленный цвѣтъ; новые столы; мольберты для гравюръ; новыя кресла, широкія, роскошныя, обитыя краснымъ сафьяномъ съ золотыми кистями. Она видала роскошныя вещи, но лишь въ окнахъ Монкгемптонскаго обойщика.

Они вернулись назадъ въ гостиную, обойдя рядъ комнатъ, концертную залу, давно не употреблявшуюся, просторную, пустую комнату, съ отличнымъ резонансомъ, диванную, будуаръ покойной лэди Перріамъ.

— Я покажу вамъ комнаты моего брата въ другой разъ, сказалъ сэръ Обри. Онѣ расположены въ верхнемъ этажѣ. Въ нихъ нечѣмъ любоваться, кромѣ массы книгъ.

Въ гостиной они нашли м-ра Керью, зѣвавшаго надъ пустой чашкой чая, Мордреда украдкой пожиравшаго каталогъ предстоявшей аукціонной продажи въ послѣднемъ No «Атенея»; м-ра Бэна въ раздумьи… все общество въ молчаливомъ настроеніи духа.

— Вы какъ-будто скучаете, сказалъ баронетъ; кстати, мнѣ нужно достать фортепіано. Какъ жаль, что его здѣсь нѣтъ, миссъ Керью поиграла бы намъ.

Миссъ Керью оглядѣлась вокругъ и подумала, какъ много вещей необходимо для этой комнаты, кромѣ фортепіано, чтобы сдѣлать ее вполнѣ пріятной. Это старомодное убранство было очень хорошо въ своемъ родѣ, но Сильвія желала современной роскоши равно, какъ и античнаго величія. Пріятно было смотрѣть на покой, который напоминалъ «Spectator» и Белинду Попе; но нельзя же было вполнѣ презирать усовершенствованія новѣйшаго комфорта.

Вечеръ тянулся долго. Какъ ни былъ очарованъ сэръ Обри своей невѣстой, но ему не о чемъ было распространяться съ ней. Глаза, восхищавшіе его, не дѣлали его краснорѣчивымъ. Онъ разсказывалъ ей главнымъ образомъ о себѣ. Изъ книгъ ему знакомы были весьма немногія, за исключеніемъ сочиненій Аддисона, Попе, Свифта, Вольтера и немногихъ другихъ той же эпохи. О людяхъ онъ зналъ еще меньше. И вотъ онъ передавалъ Сильвіи невинные, маленькіе анекдоты о своей безупречной юности, о своей уважаемой матери, отличномъ отцѣ, и время отъ времени разражался какой-нибудь безцвѣтной шуткой, одной изъ тѣхъ, которыя передаются отъ отца къ сыну, подобно графскому достоинству.

Сильвія слушала, улыбалась даже невиннымъ шуткамъ, но думала не безъ горькаго сожалѣнія о веселой, интересной бесѣдѣ Эдмонда… быть можетъ и ему случалось говорить пустяки, но то были такіе краснорѣчивые пустяки… Въ той бесѣдѣ толковалось о поэтахъ, артистахъ, романистахъ, та бесѣда зачастую сверкала блестящими идеями, не всегда заимствованными, та бесѣда, оживлялась силою и страстью молодости.

«Я никогда больше не услышу его. Никогда больше не буду гулять съ нимъ по милымъ, старымъ тропинкамъ во время солнечнаго заката», говорила она самой себѣ, «но за то я буду лэди Перріамъ. Я буду хозяйкой этого великолѣпнаго стараго дома».

Но какъ ни былъ великолѣпенъ Перріамъ-Плэсъ, его будущая хозяйка рада была сегодня уѣхать изъ него. Она вздохнула съ облегченіемъ, когда дверца кареты захлопнулась, и старыя, сильныя лошади побѣжали крупной рысью.

— Сэръ Обри очень добръ, папа, сказала она, какъ-бы извиняясь за свой вздохъ, но нѣсколько скученъ. По крайней мѣрѣ онъ былъ скученъ сегодня вечеромъ.

— Далеко не такъ скученъ, какъ его братъ. Онъ меня до смерти замучилъ своими скучными исторіями объ антикварскихъ книгахъ. Мнѣ казалось, что тебѣ весело съ сэромъ Обри. Я нѣсколько разъ слышалъ, какъ ты смѣялась.

— Иногда приходится поневолѣ смѣяться, когда слушаешь анекдоты. Но этотъ смѣхъ очень утомителенъ. Я такъ устала, точно цѣлый день учила въ воскресной школѣ. Желала бы я знать, неужели хорошее общество всегда бываетъ такимъ утомительнымъ.

М-ръ Керью не отвѣчалъ на этотъ вопросъ. Онъ помнилъ о такомъ обществѣ, которое никогда не знавало скуки. Онъ помнилъ о пріятныхъ небольшихъ обѣдахъ въ Кильбёрнской виллѣ… о веселыхъ вечерахъ въ фруктовомъ садикѣ, гдѣ онъ и его гости пили кофе возлѣ веранды, увитой жасминомъ, при свѣтѣ лѣтнихъ звѣздъ; о неистощимыхъ толкахъ о людяхъ и лошадяхъ, объ искусствѣ и музыкѣ, и центромъ всего этого служило прекрасное личико его хорошенькой жены, притягивавшей, какъ магнитъ, всѣ взоры, если и не служившей для него путеводной звѣздой. Это общество, которому Джемсъ Керью принесъ въ жертву честь и честность, если и не было «хорошимъ», зато никогда не бывало скучнымъ.

Сильвія забилась въ мягкій уголокъ покойной, старой кареты и думала о томъ, какъ она завтра будетъ бѣгать по магазинамъ въ Монкгемптонѣ. Она отобрала у отца банковые билеты и неохотно пожертвовала десять фунтовъ родителю, когда тотъ сталъ жаловаться на свою бѣдность и затруднительныя обстоятельства.

— Сто футовъ вовсе не такъ много для такого приданаго, какое я должна себѣ сдѣлать, папа, говорила она жалобно. Очень право тяжело, что вы хотите удержать изъ нихъ часть.

— Очень право тяжело, что тебѣ жаль пожертвовать своему отцу такую бездѣлицу, когда тебѣ свалилось такое счастье, отвѣчалъ школьный учитель горько. Къ чему тебѣ кучу нарядныхъ платьевъ? Сэръ Обри дастъ тебѣ все, что ты у него ни попросишь, когда будешь его женой.

Была еще одна особа, нуждавшаяся въ ея помощи, несчастная женщина въ Бель-Аллэ, Феттеръ-Лэнъ. Сильвія не забыла про ея права на дочернюю благотворительность.

«Я пошлю ей пять фунтовъ изъ Монкгемптона завтра», сказала она самой себѣ: «когда я буду леди Перріамъ, мнѣ можно будетъ часто посылать ей деньги».

Отправляясь въ Монкгемптонъ, Сильвія взяла съ собой Мэри Питеръ, портниху, которая до нѣкоторой степени была посвящена въ тайну. Она сообщила этой полезной для нея пріятельницѣ о своемъ скоромъ замужствѣ, но такъ какъ она не упомянула о женихѣ, то миссъ Питеръ естественно заключила, что Эдмондъ Стенденъ былъ этимъ счастливцемъ. Сильвіи нужна была помощь портнихи въ выборѣ матерій, количества аршинъ, и ей пріятно было ѣхать въ кабріолетѣ въ Монкгемптонъ въ сопровожденіи Мэри Питеръ. Прогулка по магазинамъ была похожа на тріумфальное шествіе, и новымъ счастіемъ была возможность выбирать самыя хорошенькія вещи… тѣ прекрасныя ботинки, на которыя Сильвія съ завистью поглядывала въ красиво-убранномъ окнѣ башмачника… блестящіе шелки, нѣжныя кружева, изящныя вышивки. Сильвія изумилась, какъ быстро таяли ея банковые билеты по мѣрѣ того, какъ она выбирала лучшій и отборнѣйшій товаръ изъ склада м-ра Генцлейна. Мэри Питеръ шептала ей, что нужно двадцать ярдовъ этого, семнадцать того и десять ярдовъ широкаго брюссельскаго кружева на отдѣлку, и три или четыре куска прошивокъ для нижняго бѣлья, которое должна была сшить для нее миссъ Питеръ. Она нашла, что семьдесятъ фунтовъ ничтожная сумма въ магазинѣ м-ра Генцлейна и что ей придется ограничиться тремя или четырьмя платьями.

Мэри сказала ей, что тяжелая шелковая бѣлая матерія, избранная ею послѣ тщательнаго обсужденія для подвѣнечнаго платья, будетъ годиться для парадныхъ обѣдовъ, а съ теченіемъ времени пойдетъ въ краску.

— Въ краску! вскричала Сильвія, выходя изъ своей сдержанности, неужели вы воображаете, что я стану носить крашеныя платья?

— Почему бы тебѣ не носить ихъ, Сильвія. Богатые люди носятъ ихъ. Я шила прошлою весною крашеное платье муаръ-антикъ для миссъ Тойнби, и оно казалось очень богатымъ, только отдавало полосами при дневномъ свѣтѣ. Ты могла бы выкрасить свое подвѣнечное платье въ прекрасный голубой цвѣтъ на будущій годъ.

Сильвія выбрала еще шелковое платье двуличневаго цвѣта и изящное сѣрое. Она помнила выходку сэра Обри насчетъ простоты и воображала, что эти блѣдные цвѣта навѣрное ему понравятся. Она купила довольно много кружевъ, нѣсколько бѣлья, достаточно тонкаго для принцессы крови, одинъ или два утреннихъ капота изъ простого бѣлаго батиста, черную шелковую накидку и теплую шаль для дороги, и нашла, что всѣ эти покупки поглотили около шестидесяти фунтовъ. Десять другихъ истрачены были въ модной башмачной лавкѣ, о которой упоминалось выше. Еще десять у моднаго парфюмера и парикмахера, гдѣ Сильвія закупила гребни и щетки, достойные будущей лэди Перріамъ.

— У меня не хватитъ даже денегъ на дорожный несессеръ, жаловалась Сильвія, заглянувъ въ пустой почти кошелекъ, который казался неистощимымъ нѣсколько времени тому назадъ.

— Я увѣрена, что м-ръ Стенденъ подарить тебѣ несессеръ, отвѣчала миссъ Питеръ, — они всегда такъ дѣлаютъ.

Они обозначало жениховъ вообще.

Сильвія слегка вздрогнула при звукѣ этого слишкомъ знакомаго имени. Мысль объ Эдмондѣ время отъ времени подавляла въ ней чувство торжества и все отравляла.

Несмотря на это обѣ молодыя женщины довольно весело вернулись домой. Онѣ толковали о фасонахъ платьевъ, и Сильвія отдавала приказанія съ видомъ императрицы. Она требовала, чтобы Мэри обратила особенное вниманіе на чистоту работы и чтобы отдѣлка была проста, хотя и изящна. Не надо было никакихъ оборочекъ, бантиковъ, бахромочекъ, нашивокъ и отворотовъ, къ которымъ питали такую слабость обѣ миссъ Тойнби.

— Я могу обойтись безъ отдѣлокъ, замѣтила Сильвія величественно.

— Ты, конечно, отложишь въ сторону всѣ другія работы, сказала она своей спутницѣ при разставаньи; но помни, что ты никому не должна говорить, кому ты шьешь приданое. Я не желаю, чтобы кто-нибудь зналъ, что я выхожу замужъ, пока не обвѣнчаюсь!

— Я полагаю, что ты обвѣнчаешься тотчасъ же, какъ онъ вернется изъ Демерары? гадала Мэри.

— Это не твое дѣло. Помни только, что мнѣ нужно, чтобы платья мои были готовы черезъ три недѣли.

— Я полагаю, что это нравственная невозможенность, отвѣчала Мэри, которая имѣла весьма смутныя представленія о нѣкоторыхъ существительныхъ и говорила невозможенность, вмѣсто невозможность. — Но если въ человѣческихъ силахъ передѣлать столько работы въ такой короткій срокъ, я это сдѣлаю.

Сильвія подумала о счетѣ портнихи. У ней оставалось всего десять фунтовъ, и изъ нихъ пять она собиралась послать матери: но теперь она рѣшилась приберечь эти деньги для Мэри Питеръ. Ей вовсе не желательно было начинать новую жизнь долгомъ деревенской портнихѣ. Она пошлетъ денегъ миссисъ Карфордъ послѣ свадьбы.

Такимъ образомъ случилось, что жилицѣ Бель-Аллэ не пришлось вовсе попользоваться изъ ста фунтовъ сэра Обри.

До наступленія ночи множество людей въ Монкгемптонѣ услышало о закупкахъ, сдѣланныхъ миссъ Керью у Генцлейна. Дочь школьнаго учителя была хорошо извѣстна въ лавкѣ, хотя ея покупки до сихъ поръ бывали весьма ничтожны — одинъ ярдъ или два лентъ, дешевое кисейное платье, пара перчатокъ и т. д. Счетъ въ семьдесятъ фунтовъ заставилъ самого солиднаго Генцлейна широко раскрыть глаза въ то время, какъ онъ стоялъ за своей конторкой въ темномъ углу магазина, считая деньги миссъ Керью. Онъ сообщилъ объ этомъ обстоятельствѣ за обѣдомъ, въ кругу своего семейства, высказывая предположеніе о томъ, что она скоро выйдетъ замужъ за Эдмонда Стендена; и миссисъ, и обѣ миссъ Генцлейнъ много распространялись о безумномъ увлеченіи м-ра Стендена.

— Должно быть, молодой Стенденъ далъ ей тѣ деньги, которыя она сегодня истратила, замѣтилъ торговецъ. — Она врядъ ли получила ихъ отъ отца.

— Эта дѣвчонка всѣмъ головы вскружила, отвѣтила миссисъ Генцлейнъ. Мнѣ говорили еще вчера, что сэръ Обри обратилъ вниманіе на нее и ея отца, и пригласилъ ихъ въ Перріамъ-Плэсъ.

ГЛАВА XXIX.
Свершилось!

Быстро проносились быстрые дни, но Сильвіи казалось, что время то летитъ, то ползетъ. Она сама избрала свою судьбу, и совсѣмъ тѣмъ чувствовала себя какъ-бы скованной. Бывали минуты, когда она сознавала себя такой же безпомощной, какъ тотъ злополучный матросъ, котораго готовится охватить своими студенистыми щупалами морское чудовище, выставившись изъ воды и готовя смерть своей жертвѣ. Морскимъ чудовищемъ была сама судьба.

Письмо въ Демерару въ первому жениху уже было давно отправлено; оно плыло по широкому, голубому океану. Какъ была бы Сильвія счастлива, еслибы она сама переплывала обширный океанъ вмѣсто того лживаго, безчестнаго письма, — письма, въ которомъ она отрекалась отъ своей любви со слезами, ради его собственнаго блага.

Онъ вернется, онъ поторопится вернуться и найдетъ ее женой другого человѣка. О! какое горькое пробужденіе отъ краткаго сновидѣнія о женской вѣрности!

Сильвія не посѣщала больше Перріамъ-Плэса во время своей краткой помолвки. Сэру Обри хотѣлось бы, чтобы она почаще навѣщала его, но частыя посѣщенія возбудили бы толки, а онъ желалъ избѣжать ихъ до женитьбы. Онъ дѣлалъ всѣ необходимыя приготовленія въ такомъ секретѣ, какъ будто бы былъ главнымъ заговорщикомъ въ новомъ «пороховомъ» заговорѣ, и подписалъ контрактъ въ одно прекрасное утро въ конторѣ м-ра Бэна, причемъ Сильвія, въ своей бѣлой шляпкѣ и блѣдномъ кисейномъ платьѣ, казалась какимъ-то тепличнымъ растеніемъ, занесеннымъ туда вѣтромъ.

Шли дни за днями, тянулись долгіе лѣтніе вечера. Наступилъ и истекъ іюль мѣсяцъ, августъ былъ на дворѣ. Наконецъ наступили первыя числа августа. Жнецы и жницы разсѣялись по полямъ. Испуганныя куропатки не знали, куда имъ дѣваться, нагруженныя телѣги возвращались съ полей въ сумерки. День свадьбы Сильвіи приближался.

Сэръ Обри проводилъ всѣ свои вечера въ пріемной школьнаго дома, которая была болѣе уютнымъ помѣщеніемъ для трехъ, чѣмъ черезчуръ обширный салонъ въ Перріамѣ. Онъ пріѣзжалъ большею частію подъ покровомъ ночи, желая сохранить тайну своей женитьбы, и усаживался насупротивъ невѣсты, которая коротала вечеръ за какой-нибудь работой, между тѣмъ какъ онъ мирно бесѣдовалъ, точно въ Перріамѣ, повторяясь время отъ времени. Онъ любилъ толковать о политикѣ; но такъ какъ раздѣлялъ мнѣнія доброй, старой торійской школы, а м-ръ Керью, подобно большинству разочарованныхъ людей, былъ ярымъ радикаломъ, то имъ приходилось спорить до слезъ. Сильвія дивилась, какъ могутъ люди говорить такъ много и такъ раздражительно о вещахъ, которыя поистинѣ мало кого могли интересовать за исключеніемъ членовъ палаты общинъ. Міръ, повидимому, шелъ все также, консерваторы ли стояли во главѣ или либералы, и пошлины и налоги было одинаково тяжко платить — тотъ или другой финансистъ запускалъ руки въ народную мошну.

Мэри Питеръ приносила платья одно за другимъ, и ихъ великолѣпіе почти удивляло счастливую обладательницу.

— По-моему, это божественно, — восклицала Мэри, — раскладывая двуличное платье въ спальной маленькаго коттеджа и расправляя его роскошныя складки ловкими руками модистки. — Ты не въ убыткѣ, Сильвія, хотя и заплатила по десяти шиллинговъ за ярдъ. Мнѣ не часто доводится шить такія богатыя платья, даже и для миссисъ Стенденъ…. то-есть твоей тещи, прибавила Мэри, шутливо.

Въ маленькой спальнѣ Сильвіи не было почти мѣста для всѣхъ нарядовъ. Она не знала, что съ ними дѣлать. Платья лежали, покрытыя чистыми простынями, точно мертвецы въ госпиталѣ.

— Ты, надѣюсь, купила сундуки, чтобы прятать ихъ, замѣтила Мэри. — Нѣтъ ничего красивѣе новыхъ и хорошихъ чемодановъ, съ которыми молодая жена уѣзжаетъ въ дорогу.

Сильвія вздохнула съ отчаяніемъ.

— У меня нѣтъ ни одного сундука, отвѣчала она; — вѣдь я никогда не путешествовала, какъ другіе люди.

— Ну, такъ м-ръ Стенденъ навѣрное подарить тебѣ пару красивыхъ сундуковъ. Тебѣ стоитъ только намекнуть объ этомъ, когда онъ вернется.

— Я ненавижу намеки, возразила Сильвія; — я просто попрошу дать мнѣ нѣсколько сундуковъ.

Она въ тотъ же вечеръ обратилась съ этой просьбой въ сэру Обри, когда онъ спросилъ, собралась ли она въ путь — оставалось всего три дня до назначеннаго срока. М-ръ Ванкортъ, викарій, получилъ извѣщеніе о предстоящемъ бракѣ, и всѣ приготовленія были сдѣланы.

— Мои платья почти совсѣмъ готовы, сэръ Обри, отвѣчала она, но у меня нѣтъ сундуковъ, куда уложить ихъ.

— Намъ лучше было бы заказать пару чемодановъ у Фольторпа. Не заказывайте слишкомъ большихъ, они стѣсняютъ въ дорогѣ, а на французскихъ желѣзныхъ дорогахъ платятъ за весь багажъ.

— Мнѣ очень жаль, что я истратила всѣ свои деньги прежде, чѣмъ подумала о чемоданахъ, сказала Сильвія, сильно покраснѣвъ.

Тяжело было просить даже у жениха, отъ котораго въ будущемъ она разсчитывала не имѣть отказа: кошелекъ его будетъ для нея открытъ.

Сэръ Обри поглядѣлъ на нее нѣсколько удивленно.

— О, вы уже истратили сто фунтовъ, произнесъ онъ, неосторожно увлекшись при этомъ извѣстіи; оно очень изумило его, благодаря счастливому невѣдѣнію, въ которомъ онъ обрѣтался относительно женскихъ нарядовъ. — Боюсь, что вы накупили много лишнихъ пустяковъ.

— Надѣюсь, что нѣтъ, сэръ Обри. Я выбирала только такія вещи, какія вы бы могли одобрить, отвѣчала поспѣшно дѣвушка, со слезами оскорбленной гордости на глазахъ.

— Радость моя, пожалуйста не думайте, что я сержусь на васъ, закричалъ баронетъ, тронутый взоромъ этихъ милыхъ глазъ, омраченныхъ слезами. Деньги ваши, и вы могли дѣлать съ ними все, что хотѣли. Я завтра утромъ закажу чемоданы.

До сихъ поръ онъ сдѣлалъ ей только одинъ подарокъ, кромѣ утилитарнаго дара — ста фунтовъ. Его единственный подарокъ заключался въ старомодномъ брильянтовомъ кольцѣ, принадлежавшемъ его матери; брильянты отдѣланы были въ потемнѣвшее отъ времени серебро. Безъ сомнѣнія, это былъ лишь залогъ тѣхъ сокровищъ, которыя онъ впослѣдствіи повергнетъ къ ея ногамъ.

Наступилъ день свадьбы… Взошло туманное августовское утро; холмы и рощи вокругъ Гедингема окутаны были легкой лѣтней дымкой паровъ, которые медленно разсѣялись передъ богомъ дня. До слуха Сильвіи доносились веселые голоса жнецовъ изъ сосѣдняго поля, и она завидовала ихъ безпечной свободѣ. Они не собирались вѣнчаться. Они не переживали самаго страшнаго дня своей жизни. Они не собирались сковать свою волю, закрѣпивъ себя навсегда за незнакомымъ господиномъ.

Только на самомъ рубежѣ, отдѣлявшемъ ее отъ новой жизни, Сильвія оглянулась на то, что дѣлала. Она одѣлась безъ посторонней помощи въ бѣлое шелковое подвѣнечное платье, и сама удивилась своей красотѣ, отражавшейся въ зеркалѣ. Блестящая, жемчужно-бѣлая ткань, столь невыгодная для менѣе красивыхъ лицъ, пристала къ ней, какъ лепестки въ лиліи. Но въ эту послѣднюю минуту она сознала, что ея подвѣнечное платье слишкомъ нарядно для предстоящаго вѣнца. Не было ни подружекъ, ни гостей, ни параднаго завтрака. Она должна была пройти черезъ садъ въ церковь подъ руку съ отцемъ; никто и не увидитъ, не полюбуется ею; въ ризницѣ ее встрѣтятъ сэръ Обри и м-ръ Бэнъ, и тотчасъ, по окончаніи церемоніи, она переодѣнется въ дорожное платье и отправится на Монкгемптонскую станцію вмѣстѣ съ своимъ пожилымъ супругомъ. Не такой вѣнецъ рисовался ей въ мечтахъ, когда она была невѣстой Эдмонда Стендена. Въ этихъ смутныхъ дѣвическихъ мечтахъ ей рисовалась веселая и свѣтлая картина вѣнчанія, восхищенные взоры ея деревенскихъ подружекъ, ученики и ученицы, усыпающіе ея путь цвѣтами.

«Этотъ чудесный нарядъ пропадетъ даромъ, — думала она съ недовольнымъ вздохомъ. — Никто не увидитъ его, кромѣ папа и сэра Обри, да управляющаго. Я могла бы и сберечь потраченныя на него деньги; но право, такъ странно было бы вѣнчаться въ цвѣтномъ платьѣ».

Отецъ сдѣлалъ ей нѣсколько замѣчаній обезкураживающаго свойства, когда она сходила съ лѣстницы въ своемъ блистательномъ нарядѣ.

— Тебѣ бы лучше вѣнчаться въ дорожномъ платьѣ, сказалъ онъ: этотъ бѣлый нарядъ совсѣмъ некстати при скромномъ вѣнчаньи. Сэръ Обри желалъ уѣхать прямо изъ церкви.

Сильвія разсердилась, но подумала съ удовольствіемъ, что отецъ врядъ ли рѣшится критиковать ея дѣйствія, когда она станетъ леди Перріамъ.

— Я въ какихъ-нибудь десять минутъ переодѣнусь, отвѣчала она. Соръ Обри долженъ подождать.

— Въ самомъ дѣлѣ, онъ долженъ ждать? Не слишкомъ ли скоро ты заговорила о томъ, что онъ долженъ дѣлать.

— Нужели вы думаете, что я позволю повелѣвать собой, какъ малыаъ ребенкомъ, когда выйду замужъ? спросила Сильвія высокомѣрно.

— Я думаю, что тебѣ придется быть немного любезнѣе съ сэромъ Обри, чѣмъ со мной, возразилъ отецъ.

— Мнѣ во всякомъ случаѣ не придется готовить ему обѣдъ, отрѣзала Сильвія.

И въ такомъ христіанскомъ настроеніи духа отецъ и дочь появились рука объ руку въ приходской церкви.

Сэръ Обри и м-ръ Бэнъ уже находились въ ризницѣ. У жениха вырвалось движеніе удивленія при видѣ бѣлаго наряда невѣсты. Онъ ожидалъ увидѣть ее въ дорожномъ платьѣ; но онъ не могъ досадовать, видя ее такой прелестной. У него вырвалось восклицаніе восторга и онъ поднесъ ея руку въ губамъ съ той чопорной вѣжливостью, которая такъ шла къ нему. М-ръ Ванкортъ уже ждалъ ихъ, и въ его манерахъ нельзя было подмѣтить того удивленія, какое вѣроятно возбуждалъ въ немъ этотъ странный бракъ. Онъ совершилъ обрядъ съ пріятной быстротой, и сэръ Обри очутился женатымъ человѣкомъ быстрѣе, чѣмъ полагалъ это возможнымъ.

М-ръ Бэнъ внимательно слѣдилъ за церемоніей и съ любопытствомъ наблюдалъ, хотя исподтишка, за невѣстой. Сильвія казалась спокойной до крайности, почти апатичной. Бываютъ страшныя минуты въ жизни, когда чувства какъ-бы притупляются. Сильвія ничего не испытывала, кромѣ смутнаго чувства удивленія. Какъ это все такъ быстро совершилось?

— Позвольте мнѣ первому поздравитъ лэди Перріамъ, произнесъ м-ръ Бенъ, когда они вернулись въ ризницу.

И прежде чѣмъ кто-нибудь успѣлъ протестовать противъ такой чудовищности, онъ прижалъ свои губы къ прекрасному лбу Сильвіи; то былъ первый поцѣлуй, полученный ею со времени отчаяннаго прощанія Эдмонда. Новобрачная отступила назадъ въ негодованіи отъ такой дерзости.

— Это привилегія преданныхъ людей, извинялся м-ръ Бэнъ. Простите меня, лэди Перріамъ, за то, что я позволилъ себѣ такую вольность.

— Да, душа моя, сказалъ сэръ Обри, положивъ конецъ нелѣпой сценѣ небрежнымъ смѣхомъ; — я думаю, что это привилегія Бэна. Ты не должна на него сердиться. Но онъ могъ бы удовольствоваться вторымъ мѣстомъ.

И сэръ Обри впервые поцѣловалъ въ губы свою жену. Чѣмъ-то дикимъ представлялось, что другой человѣкъ, его стряпчій к управляющій, первый поцѣловалъ ее.

ГЛАВА XXX.
Роковой ударъ.

Эдмондъ Стенденъ находился уже около трехъ недѣль въ Демерарѣ и почти покончилъ всѣ хлопоты по устройству дѣлъ м-ра Сарджента, когда англійскій почтовый пароходъ привезъ ему письмо Сильвіи… то письмо, въ которомъ она отрекалась отъ него.

Прочитавъ его, онъ просидѣлъ нѣсколько минутъ оглушенный, не въ силахъ даже удивляться. Ему казалось, что онъ игрушка злого сновидѣнія. Чтобы она, Сильвія Керью, которая положила свою голову ему на плечо въ моментъ нѣжнаго прощанія и поклялась ему въ вѣчной нѣжности, чтобы она по своей собственной иниціативѣ отреклась отъ него!.. Это казалось дѣломъ невѣроятнымъ.

Онъ медленно, внимательно перечиталъ письмо, когда спокойствіе вернулось къ нему. Нѣтъ, это была не шутка. Письмо было написано съ трезвой серьёзностью. То было разсудительное, рѣшительное письмо, даже логичное… писавшая высказывала доводы, руководившіе ею.

— Она стала очень благоразумна, сказалъ онъ самому себѣ горько, — и перечелъ письмо въ третій разъ.

Любовь такъ сильно владѣла его душой, что онъ не могъ долго негодовать на автора этого жестокаго письма. При третьемъ чтеніи, письмо представилось ему въ новомъ свѣтѣ. Безумное посланіе, причинившее ему такую злую муку, служило лишь новымъ доказательствомъ безкорыстія его милой — оно показывало благородство души той, которую онъ любилъ. Ради него самого, заботясь о его благосостояніи, отрекалась она отъ него.

Она предпочитала остаться въ своей темной долѣ, обречь себя на печальное существованіе, чѣмъ скомпрометтировать его будущее: она не хотѣла, чтобы онъ приносилъ жертвы ради нее. Письмо дышало любовью и сожалѣніемъ; сердце ея было переполнено любовью къ человѣку, отъ котораго она отрекалась.

«Безумный ребенокъ! — шепталъ Эдмондъ съ нѣжной улыбкой, — болѣе чѣмъ безумно съ ея стороны воображать, что я пожертвую ея любовью для какихъ бы то ни было постороннихъ соображеній. Какъ могла она такъ скоро усомниться послѣ нашихъ взаимныхъ клятвъ въ вѣрности, когда она знала, что сердце мое полно надежды. Неужели вліяніе матери побудило ее написать это письмо? Похоже что-то на то. Но, нѣтъ, это невозможно. Мать не могла бы совершить такой безчестный поступокъ. Она обѣщала мнѣ быть доброй къ моей милой, пока я буду находиться въ отсутствіи. Она ни за что не воспользовалась бы моимъ отсутствіемъ, чтобы убѣдить Сильвію отказаться отъ меня».

Подъ какимъ бы вліяніемъ ни было написано это письмо, а м-ръ Стенденъ, по полученіи его, чувствовалъ только одно желаніе: какъ можно скорѣе вернуться въ Англію. Онъ поспѣшно, хотя и внимательно, завершилъ остающіяся дѣла. Онъ убѣдилъ миссисъ Сарджентъ, что для ея собственнаго здоровья и здоровья ея дѣтей необходимъ немедленный отъѣздъ и заставилъ, убитую вдову согласиться отплыть съ первымъ пароходомъ, отходившимъ на островъ св. Ѳомы. Бѣдная миссисъ Сарджентъ довольно охотно повиновалась своему брату. Вѣдь онъ явился въ ней, какъ ангелъ хранитель, въ минуту постигшаго ее жесточайшаго испытанія! Она рада была покинуть тѣ мѣста, гдѣ счастіе ея было разрушено смертью. Маленькія, одѣтыя въ трауръ дѣти радовались тому, что поѣдутъ въ Англію на большомъ пароходѣ и съ восторгомъ толковали о томъ, что увидятъ бабушку, которую старшія чуть-чуть помнили. Эдмондъ напиралъ на прелесть садовъ Деканова дома, и англійскихъ плодовъ и цвѣтовъ, которые были такъ непохожи на гуявы, тамаринды, бананы и другія растенія, свойственныя этимъ маленькимъ колоніямъ.

Обязанность утѣшать сестру и развлекать дѣтей доставляла такъ много хлопотъ Эдмонду Стендену, что ему некогда было предаваться печальнымъ мыслямъ. Овдовѣвшая путешественница была нездорова и уныла, и брату стоило большихъ усилій пріободрить ее хоть немножко. Маленькіе племянники и племянницы были неотвязчивы. Эдмонду некогда было задаваться грустными предчувствіями, которыя обыкновенно бываютъ плодомъ досуга. Онъ привыкъ даже довольно легко относиться къ письму.

«Какъ могла моя дорогая дурочка, Сильвія, вообразить, что я такъ легко откажусь отъ нея?» говорилъ онъ самому себѣ.

Но хотя различныя обязанности и поглощали все его время, однако онъ не могъ вполнѣ побѣдить свое нетерпѣніе, и путешествіе казалось ему нескончаемымъ. Ему такъ страстно хотѣлось снова увидѣть свою милую, снова взглянуть въ ея темные, сіяющіе глаза и прочитать въ нихъ нѣжное отреченіе отъ этого безумнаго письма. Когда, наконецъ, пароходъ вступилъ въ англійскія воды и хорошенькій островъ Уайтъ, горделиво потонувшій въ осенней зелени, выплылъ изъ морской синевы, сердце его радостно забилось. Соутгемптонъ, совсѣмъ обыкновенный городъ для простыхъ путешественниковъ, показался нашему влюбленному волшебнымъ мѣстомъ, съ золотыми мостовыми.

М-ръ Стенденъ далъ вдовѣ и ея дѣтямъ всего одну ночь отдыха въ Дольфинѣ, прежде чѣмъ засадить ихъ въ вагонъ, долженствовавшій доставить ихъ въ Монкгемптонъ по юго-западной желѣзной дорогѣ. Имъ предстояло продолжительное путешествіе, съ перемѣнами поѣздовъ и большими остановками на промежуточныхъ станціяхъ, и дядюшкѣ Эдмонду опять пришлось безъ отдыху возиться со вдовой и ея малыми дѣтьми. Онъ очень усталъ, когда они пріѣхали въ Монкгемптонъ, гдѣ ихъ ожидало просторное ландо его матери и фура для багажа. Эдмондъ нѣсколько удивился тому, что ни миссисъ Стенденъ, ни Эсѳирь не выѣхали навстрѣчу путешественникамъ.

Былъ конецъ октября, и даже въ этомъ благорастворенномъ климатѣ мертвящее дуновеніе осени произвело нѣкоторыя опустошенія. Лѣса блестѣли тѣми яркими красками, которыя являются предвозвѣстниками смерти. Голыя поля и дѣятельные плуги говорили о посѣвѣ и зимѣ. Колеса экипажа тихо катились по опавшимъ листьямъ, въ изобиліи покрывавшимъ малоторныя дороги. Какой родной прелестью повѣяло отъ простой красоты англійскаго ландшафта для Эдмонда, послѣ болѣе роскошной природы южной Америки.

У него сорвалось любимое восклицаніе англичанъ:

— А, вѣдь, нѣтъ мѣста лучше милой, старой Англіи!

И въ Англіи жила Сильвія, его путеводная звѣзда!

Миссисъ Сарджентъ жалобно вздохнула.

— Какъ бы я радовалась своему возвращенію, еслибы со мной былъ Джорджъ, прошептала она.

Дѣти были очень веселы, поворачивали головки во всѣ стороны, вырывались изъ рукъ няньки, указывали пальцемъ на каждое зданіе, ближайшее или отдаленное, и спрашивали: не бабушкинъ ли это домъ? Убѣдясь мало-по-малу, что многое множество домовъ не принадлежало бабушкѣ, они разочаровались въ обширности ея владѣній.

Но вотъ, наконецъ, они подъѣхали къ Деканову дому: солидному, скромному, старому зданію, смѣло глядѣвшему на большую дорогу, но не желавшему пускать пыль въ глаза; вотъ знакомыя желѣзныя ворота, вотъ зеленыя кадки съ пунцовыми геранями, еще покрытыми роскошнымъ цвѣтомъ. Эдмондъ нетерпѣливо вздохнулъ при мысли о предстоящемъ ему испытаніи, о безконечныхъ материнскихъ заботливыхъ и нѣжныхъ вопросахъ, на которые ему придется отвѣтить, прежде чѣмъ удасться урваться въ Гедингемъ и прижать Сильвію къ своей груди. Ночь наступитъ, пока онъ, наконецъ, перебѣжитъ черезъ старое кладбище и отворитъ маленькую калитку, которая ведетъ въ садъ школьнаго дома и увидитъ освѣщенныя окна пріемной Сильвіи. Онъ могъ представить себѣ удивленный взглядъ, съ какимъ она отворитъ дверь на его стукъ и увидитъ его при лунномъ свѣтѣ. Онъ вернулся съ конца свѣта; вернулся за ней, несмотря на ея письмо.

Горничная отворила стеклянную дверь. Садовникъ и его помощникъ пришли помочь выгрузитъ багажъ; и пока Эдмондъ высаживалъ дѣтей изъ экипажа, мать его показалась на порогѣ вмѣстѣ съ Эсѳирью Рочдэль.

При первомъ взглядѣ на нихъ Эдмондъ увидѣлъ, что лица ихъ невеселы. Конечно, эти мрачные взгляды были въ память Джорида Сарджента.

«Какъ жаль, что онѣ являются такими грустными», подумалъ Эдмондъ. «Элленъ достаточно нагрустилась за дорогу изъ Демерары, а теперь онѣ еще больше разстроятъ ее, вмѣсто того, чтобы разсѣять».

Онъ поцѣловалъ мать, которая приняла его съ глубокой нѣжностью.

— Мой дорогой Эдмондъ, сказала она. Благодарю Бога за то, что онъ возвратилъ тебя мнѣ.

— Что Сильвія? спросилъ онъ поспѣшно.

Они отошли поодаль отъ вдовы, няньки и дѣтей. Малютками овладѣла Эсѳирь Рочдэль, и ласкала, и цѣловала ихъ. Она была рада, что теперь ей будетъ кого баловать. Прекрасная, любящая натура дѣвушки вылилась въ жаркихъ ласкахъ и нѣжныхъ словахъ.

— Какая радость свидѣться съ вами, проговорила бѣдная Элленъ, и залилась слезами при мысли, что пріѣхала одна, безъ горячо любимаго мужа.

Эдмондъ повторилъ свой нетерпѣливый вопросъ. Матъ медлила отвѣтомъ, и ласкала его съ отчаянной нѣжностью, точно ему предстояло идти на казнь черезъ двѣ или три минуты.

— Не знаю, пролепетала м-съ Стенденъ. Она очень хорошо поживаетъ. Я давно не видала ее. Пойдемъ въ твою комнату, Эдмондъ; ты должно быть усталъ. Перемѣни свое пыльное платье и давай обѣдать. Онъ уже съ полчаса, какъ готовъ.

— Вы давно не видали ее, повторилъ Эдмондъ, не обращая вниманія на материнскую заботливость м-съ Стенденъ. — Вы обѣщали, что будете добры съ ней…

— Эдмондъ, произнесла м-съ Стенденъ съ тѣмъ рѣшительнымъ, твердымъ взглядомъ, который былъ такъ хорошо ему знакомь: я ни слова не скажу про Сильвію Керью, пока ты не отобѣдаешь и не отдохнешь.

— Когда такъ, то я сейчасъ ѣду въ Гедингемъ, закричалъ Эдмондъ, вытаскивая шляпу изъ картона, куда онъ только-что сунулъ ее.

— Какъ! ты убѣжишь отъ матери въ первый же часъ свиданія съ ней? Мнѣ очень жаль…

Эдмондъ опять снялъ шляпу.

— Вы жестоко поступаете со мной, мама, сказалъ онъ, смягчившись, но все еще съ упрекомъ. Вы не хотите знать о томъ, что сердце мое рвется въ ней. Я получилъ отъ нея только одно письмо за все время отсутствія, и это письмо не было успокоительнаго рода. Мнѣ до-смерти хочется видѣть ее. Но если вы желаете, то я сначала отобѣдаю. Но только вы можете осчастливить меня, говоря со мной о ней. Скажите мнѣ, что она здорова и счастлива. Это успокоитъ меня, пока я не отобѣдаю, я мнѣ можно будетъ посѣтить милую старую школу.

— Я имѣю всѣ основанія предполагать, что она здорова и… благоденствуетъ.

— То-есть, счастлива. Благодарю васъ, мама. Я вижу, что мысль о Сильвіи всегда будетъ непріятна для васъ, что Сильвія останется яблокомъ раздора между вами и мной. Но мнѣ приходится мириться съ этимъ. Моя привязанность къ вамъ не уменьшится отъ вашего предубѣжденія, и моя любовь къ Сильвіи не ослабѣетъ оттого, что вы отказываетесь любить ее.

Онъ прошелъ наверхъ въ свою комнату, чистую, свѣжую, англійскую комнату съ англійскимъ комфортомъ. Въ уборной пылалъ каминъ, привѣтствуя пріѣзжаго изъ болѣе теплыхъ странъ. Но эта матеріальная роскошь не могла возвратить Эдмонду Стендену его хорошаго расположенія духа. Онъ бросился въ кресло передъ каминомъ и углубился въ мрачную думу, вмѣсто того, чтобы поспѣшить одѣваться къ обѣду.

«Семейные раздоры!» бормоталъ онъ: «какъ они тяжки! Неужели мать моя никогда не примирится съ моимъ выборомъ? Неужели такого рода отношенія будутъ длиться всю нашу жизнь? Я готовъ вѣрить, что вліяніе матери сказалось въ этомъ злополучномъ письмѣ».

Онъ сошелъ внизъ черезъ четверть часа, освѣжившись на видъ, но отнюдь не повеселѣвъ духомъ. Всѣ три лэди уже находились въ столовой, и м-ръ Сарджентъ почти повеселѣла, очутившись вновь подъ крылышкомъ матери. Но миссисъ Стенденъ и Эсѳирь казались пасмурными. Эдмондъ почти еще не разговаривалъ съ Эсѳирью со времени своего возвращенія. Миссъ Рочдэль казалась очень маленькой, худенькой и невзрачной въ своемъ черномъ платьѣ и какъ будто избѣгала взоровъ Эдмонда.

Обѣдъ длился съ обычной чопорностью, — съ той чопорностью и медлительностью, отъ которыхъ самый простой обѣдъ тянется непомѣрно долго. Быть можетъ, если бы въ промежуткахъ ѣды шла оживленная бесѣда, то онъ не показался бы такимъ томительнымъ, но общество больше молчало. Элленъ и ея мать поговорили немного, шопотомъ и все больше объ оплакиваемомъ покойникѣ, и о подробностяхъ его роковой болѣзни. Эдмондъ, который охотнѣе бы помолчалъ, чувствовалъ, что вѣжливость обязываетъ его поговорить съ Эсѳирью.

— Не случилось ли чего новаго въ Гедингемѣ въ мое отсутствіе? спросилъ онъ. Нѣтъ ли у васъ, Эсѳирь, какихъ-нибудь новостей для меня? Вы, вѣроятно, припасли ихъ съ три короба за три мѣсяца?

Миссъ Рочдэль покраснѣла и опустила глаза на тарелку.

— Кажется, ничего особеннаго не случилось, отвѣтила она: въ Гедингемѣ, вѣдь, царствуетъ такое затишье, какъ вамъ извѣстно, Эдмондъ.

— Да, это, конечно, страшно-безжизненное и скучное мѣсто; но въ три мѣсяца должны же были произойти какія-нибудь замѣчательныя событія… игры въ крокетъ, въ мячъ…

— Право, я ничего не знаю про игру въ крокетъ или мячъ.

— Обѣды, рожденія, смерти, свадьбы?

При этомъ послѣднемъ словѣ Эсѳирь покраснѣла такъ сильно, что Эдмондъ не могъ этого не замѣтить.

— Слушайте, здѣсь навѣрное была свадьба, вскричалъ онъ, и такая, которая васъ интересуетъ, судя по тому, какъ вы покраснѣли. Что это значитъ, Эсѳирь? Ужъ не вышли ли вы замужъ сами, и не скрыли ли отъ меня эту новость, какъ сюрпризъ, до моего возвращенія.

— Нѣтъ, Эдмондъ. Я никогда не выйду замужъ. Я торжественно поклялась въ этомъ малюткамъ Элленъ. Я останусь тетушкой Эсѳирью на всю жизнь, милой старой дѣвой-тетушкой.

— Милой вы всегда будете; но вы не всегда останетесь дѣвушкой. У моей матушки должны же быть слабости, свойственныя ея полу, не взирая на ея твердость. А всѣ женщины свахи. Когда онѣ покончатъ съ личными матримоніальными видами, тогда начинаютъ интриговать за другихъ. Я не сомнѣваюсь, что мама имѣетъ виды на васъ.

Эсѳирь молчала и казалась даже смущенной отъ этой невинной болтовни.

— Итакъ, въ Гедингемѣ положительно нѣтъ никакихъ новостей? повторилъ Эдмондъ.

— Нѣтъ такихъ, какія вамъ пріятно было бы слышать.

Обѣдъ кончился, наконецъ, и произведенія виноградныхъ лозъ Деканова дома осыпаны похвалами — самыя большія кисти отосланы были нѣжной бабушкой наверхъ въ дѣтскую. Эдмондъ вышелъ изъ комнаты подъ руку съ матерью, провелъ ее въ библіотеку, маленькую, уютную комнатку, гдѣ всегда стояли свѣчи въ услугамъ того, кто пожелалъ бы написать письмо или достать книгу.

— Подите сюда, мама, сказалъ молодой человѣкъ. Я хочу съ вами побесѣдовать. Идти въ школу сегодня уже поздно, хотя сердце мое горѣло желаніемъ обнять Сильвію, прежде чѣмъ я лягу спать. Но нашъ обѣдъ длится всегда такъ долго.

Онъ черкнулъ спичкой, зажегъ высокія свѣчи въ массивныхъ старинныхъ серебряныхъ подсвѣчникахъ, пододвинулъ матери покойное кресло и усѣлся напротивъ нее.

— Теперь, мама, произнесъ онъ, я пообѣдалъ и отдохнулъ, повинуясь вашему приказанію; разскажите мнѣ про Сильвію.

— Эдмондъ, пролепетала миссисъ Стенденъ, глядя на него съ невыразимой нѣжностью: мнѣ нужно сказать тебѣ кое-что; ты почувствуешь себя весьма несчастнымъ, хотя совсѣмъ напрасно; съ этимъ бы ты и примирился, если бы былъ благоразумнымъ и посмотрѣлъ на это дѣло такъ, какъ я… Ты очень счастливо отдѣлался.

— Что вы хотите сказать? закричалъ Эдмондъ, у котораго сердце сильнѣе забилось. — Я васъ не понимаю.

— Сильвія Керью вышла замужъ.

— Вышла замужъ? повторилъ Эдмондъ, глядя на нее въ неописанномъ изумленіи, и затѣмъ расхохотался: смѣхъ его звучалъ гораздо рѣзче, чѣмъ обыкновенно. Полноте, мама, вы, конечно, шутите. Или вы испытываете меня… Вы хотите узнать, какъ бы я принялъ утрату ея, еслибы она была возможна. На это невозможно, если только смерть не разлучитъ насъ.

Затѣмъ съ отчаяннымъ взглядомъ закричалъ:

— Она не умерла, нѣтъ? Вы только-что сказали, что ей хорошо, но быть можетъ вы играли словами. Мертвымъ тоже хорошо. Ради Бога, говорите, громко закричалъ онъ: Сильвія умерла?

— Нѣтъ, она здорова, какъ я тебѣ уже сказала раньше и, по мнѣнію свѣта, очень счастлива. Она вышла замужъ за сэра Обри Перріама.

— Матушка, вы съ ума меня сведете! Чьи это выдумки? Кто такъ лжетъ? Вышла замужъ за сэра Обри? Да она его въ глаза не видывала. Она мнѣ сама сказала это наканунѣ школьнаго праздника.

— Правда, но на школьномъ праздникѣ онъ увидѣлъ ее и влюбился. Они обвѣнчались пять недѣль спустя послѣ твоего отъѣзда. Свадьба была совсѣмъ скромная. Никто, за исключеніемъ викарія и заинтересованныхъ въ дѣлѣ лицъ, ничего о ней не зналъ, пока она не совершилась. Двѣ цѣлыхъ недѣли добрые люди ахали и дивились. Они вернулись въ Плэсъ двѣ недѣли тому назадъ. Я видѣла лэди Перріамъ; она ѣхала въ своемъ экипажѣ.

— Лэди Перріамъ! закричалъ Эдмондъ съ дикимъ смѣхомъ: какъ это хорошо звучитъ, не правда ли? Я полагаю, что она изъ-за этого и вышла замужъ за человѣка, который могъ бы быть ея дѣдомъ. Лэди Перріамъ! Нѣтъ, это отецъ принудилъ ее выдти за него замужъ. Я не вѣрю въ то, чтобы она была низкой женщиной. Я знаю, она любила меня. Я чувствовалъ, какъ билось ея сердце у моей груди въ минуту нашего разставанья… оно билось такъ сильно и оно казалось такимъ правдивымъ. Я знаю, что она любила меня!

— Быть можетъ, она и любила тебя эгоистической любовью, но, какъ видишь, знатность и богатство предпочла тебѣ.

— Она поступила такъ не по своей волѣ. Ее вынудили къ этому.

— Она отказалась отъ тебя по собственной волѣ, всего какую-нибудь недѣлю спустя послѣ твоего отъѣзда, отвѣчала миссисъ Стенденъ.

И затѣмъ разсказала ему исторію своего перваго и единственнаго визита въ Сильвіи Керью.

— Эсѳирь была при этомъ все время; Эсѳирь все слышала, сказала она въ заключеніе.

— О, я вовсе не сомнѣваюсь въ истинѣ вашихъ словъ, возразилъ Эдмондъ устало. Она вышла замужъ — этого довольно. Что за дѣло, какимъ путемъ она дошла до этой низости! Достаточно знать, что она лгала мнѣ; что, когда она глядѣла мнѣ въ лицо глазами, омраченными слезами — своими милыми глазами — и клялась мнѣ быть вѣрной до послѣдняго издыханія, она была способна измѣнить мнѣ; красивый домъ, экипажъ, знатное имя могли оторвать ее отъ меня. Еслибы даже отецъ убѣждалъ ее, грозилъ ей, мучилъ ее, то будь она честной женщиной, она перенесла бы самую злую пытку, она умерла бы въ мукахъ скорѣе, чѣмъ измѣнить мнѣ. Борьба продлилась бы не очень долго. Она знала, что я вернусь. Немного мужества, немного постоянства, и я бы былъ около нея и отстоялъ бы ее передъ цѣлымъ свѣтомъ.

Сильный мужчина уступилъ всепобѣждающей силѣ страсти, и впервые, со смерти отца, Эдмондъ Стенденъ залился горькими слезами.

Мать бросилась къ нему, стала возлѣ него на колѣни, обняла его, стараясь утѣшить его своими ласками.

— Эдмондъ, рыдала она: это не моя вина — ты не возненавидишь меня за горе, посѣтившее тебя. Повѣрь мнѣ, я отнюдь не вліяла на эту лживую, дурную дѣвушку. Я отправилась въ ней, собираясь прижать ее къ своему сердцу… я обѣщала смягчиться со временемъ, если она окажется доброй женой… я старалась примириться съ нею, а она уже готовилась измѣнить тебѣ въ эту самую минуту. Она ухватилась за первый попавшійся предлогъ, чтобы отвернуться отъ тебя. Она низкая, разсчетливая тварь, нестоющая, чтобы о ней думали.

— Тссъ! матушка, возразилъ молодой человѣкъ съ торжественнымъ почти спокойствіемъ.

Онъ подавилъ малодушныя слезы и выносилъ мучительную боль своего сердца, какъ мученикъ.

— Тссъ! не будемъ говорить о ней, не будемъ бранить ее. Пусть имя ея отнынѣ не произносится нами. Пусть оно умретъ и забудется, какъ не забываются имена другихъ любимыхъ, утраченныхъ существъ. О тѣхъ мы иногда вспоминаемъ. Мы никогда не будемъ вспоминать о ней.

Мать его, благоразумная даже въ своей любви, поцѣловала его въ холодный лобъ… покрытый потомъ, отъ происходившей въ немъ внутренней борьбы… и оставила его наединѣ съ его горемъ. Въ какой бы формѣ ни выразилась въ немъ страсть, будетъ ли то гнѣвъ или отчаяніе, но всего лучше было предоставить ему одному совладать съ нею.

ГЛАВА XXXI.
«Не расцвѣлъ и отцвѣлъ въ утрѣ пасмурныхъ дней!»

Семейство Деканова дома не видало больше Эдмонда Стендена въ этотъ вечеръ. Онъ пробылъ съ часъ въ кабинетѣ, а затѣмъ пошелъ въ Гедингемъ. Какое-то странное влеченіе мысли и сердца побуждало его идти взглянуть на мѣста, бывшія свидѣтелями его утраченнаго счастія… тѣнистый дворъ старинной церкви, гдѣ онъ прогуливался съ своей милой въ лѣтніе вечера, которые невозвратно прошли… раскидистый старый вязъ, которому они такъ часто повѣряли свою тайну… садовую изгородь, у которой онъ дожидался иногда въ сумерки, чтобы Сильвія пришла пожать ему руку, сказать нѣсколько словъ и обѣщать свиданіе на-завтра.

Луна взошла на небѣ и вся окрестность сіяла той торжественной красотой, какую сообщать можетъ только лунный свѣтъ. Линія моря на горизонтѣ, виднѣвшаяся одинокому пѣшеходу съ вершины холма, сверкала серебристой бѣлизной. Эдмондъ прошелъ черезъ маленькую рощу, прилегавшую къ лугу, на которомъ онъ и Сильвія такъ часто сходились подъ старымъ орѣшникомъ.

Прошедшее вѣчно! говоритъ Шиллеръ. Эдмондъ чувствовалъ, что прошлому счастію суждено окрашивать всю его будущую жизнь, что онъ никогда не позабудетъ о немъ, что сожалѣніе о немъ вѣчно будетъ жить въ его душѣ и отравлять всѣ возможныя радости. Онъ пробылъ нѣсколько времени подъ раскидистымъ орѣшникомъ. Рано расцвѣтало, рано отцвѣтало это старое дерево, какъ и его собственныя надежды. «Бѣдныя листья, бѣдныя мечты!» сказалъ онъ самому себѣ: «кто бы повѣрилъ весной, что вы расцвѣтаете лишь затѣмъ, чтобы увянуть».

Было десять часовъ вечера, когда Эдмондъ пришелъ въ селеніе, и весь почти Гедингемъ уже спалъ. Только и слышался, что ропотъ ручейка, протекавшаго по деревенской улицѣ. Въ окнахъ ректорскаго дома виднѣлся свѣтъ, да еще въ школьномъ домѣ освѣщены были два рѣшетчатыхъ окна, на которыя онъ такъ часто заглядывался во время оно. Онъ перешелъ черезъ кладбище и остановился у могилы Де-Боссини. Здѣсь они разстались, поклявшись другъ другу въ вѣчной вѣрности. Здѣсь онъ оставилъ ее, убитую горемъ.

«Богатство легко утѣшаетъ», сказалъ онъ самому себѣ горько.

Онъ отворилъ калитку, отдѣлявшую кладбище отъ школьнаго сада и вошелъ въ него. Ему хотѣлось видѣть Джемса Керью… упрекнуть его въ томъ, что онъ принудилъ свою дочь къ такому неровному браку, высказать ему нелестное мнѣніе объ его поступкѣ.

Онъ постучался въ низкую дверь и ее быстро отворили; но не Джемсъ Керью. Лицо, отворившее дверь, былъ молодой человѣкъ съ желтыми волосами и въ очкахъ.

— Дома м-ръ Керью? спросилъ Эдмондъ, стараясь придумать, кто этотъ незнакомецъ.

— М-ръ Керью уѣхалъ изъ Гедингема шесть недѣль тому назадъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ. Онъ отказался отъ мѣста, по причинѣ разстроеннаго здоровья, а также потому, что его дочь вышла замужъ за сэра Обри Перріама.

— Вамъ извѣстно, куда уѣхалъ м-ръ Керью?

— Нѣтъ, сэръ. Я полагаю, что онъ уѣхалъ за-границу, на югъ, чтобы провести тамъ зиму.

Это было курьёзно. Эдмондъ воображалъ, что отецъ Сильвіи не уѣдетъ изъ Гедингема, потому что пожелаетъ воспользоваться цѣной продажи дочери, хотя, конечно, было глупо ожидать, что онъ останется приходскимъ учителемъ и станетъ трудиться изъ-за куска хлѣба. Сдѣлка его была бы слишкомъ невыгодна, еслибы положеніе его нисколько не улучшилось. Онъ, безъ сомнѣнія, уѣхалъ, чтобы наслаждаться жизнью вдали отъ театра его безсовѣстнаго поступка.

Эдмондъ оставилъ школьный домъ. Онъ показался ему не тѣмъ, чѣмъ былъ прежде… точно тѣнь того мѣста, какое онъ знавалъ раньше. Садъ былъ усыпанъ опавшими листьями… георгины и друше поблекшіе цвѣты говорили объ осени и смерти… благоуханіе лѣта исчезло, цвѣты безъ запаха холодно красовалисъ на клумбахъ, гдѣ нѣкогда сіяли розы и душистый горошикъ, левкои и резеда!

«Удастся ли мнѣ забыть ее?» подумалъ Эдмондъ, возвращаясь домой, чтобы начать будничную трудовую жизнь, утратившую все то, чѣмъ она скрашивалась.

Онъ былъ счастливъ, пока не встрѣчалъ Сильвіи Керью, но теперь счастье безъ нея казалось невозможнымъ.

На другой день миссисъ Стенденъ и Эсѳирь были пріятно изумлены поведеніемъ Эдмонда. Онѣ воображали, что горечь его великаго горя омрачить, отравитъ ему жизнь на долгіе годы. Онѣ со страхомъ и трепетомъ ожидали, что какая-нибудь серьёзная болѣзнь, какая-нибудь опасная горячка будетъ результатомъ его внезапнаго и горькаго разочарованія. У нихъ отлегло отъ сердца, когда онѣ увидѣли, что по наружности онъ остался тѣмъ, чѣмъ былъ прежде; немного серьёзнѣе и молчаливѣе, чѣмъ прежде, но такой же мужественный, бодрый и внимательный къ другимъ. Словомъ, Эдмондъ Стенденъ не носился съ своей тоской и не выставлялъ ее на показъ другимъ.

Совсѣмъ тѣмъ въ глубинѣ души онъ сознавалъ, что счастье жизни его навѣки закатилось. Надежды и мечты, скрашивавшія жизнь, поблекли навсегда. Онъ старался овладѣть своимъ горемъ и сдерживать его, но горе было не слабѣе оттого, что онъ переносилъ его мужественно.

У него былъ длинный и серьёзный разговоръ съ матерью на другой день по возвращеніи. Они прохаживались по широкой аллеѣ, озаренной осеннимъ мягкимъ свѣтомъ, и толковали о разныхъ разностяхъ, но только не о Сильвіи.

— Я думаю, что опять уѣду на континентъ, матушка, и пространствую годъ или два, говорилъ Эдмондъ; я желалъ бы осмотрѣть многія страны средней Европы… Румынію, Венгрію, Польшу. Быть можетъ, я пробуду въ отсутствіи года три.

— Хорошо, Эдмондъ, отвѣчала мать, твердымъ, хотя и ласковымъ тономъ. Если для твоего благополучія тебѣ необходимо уѣхать, то я не стану тебя удерживать. Но я становлюсь стара и надѣюсь, что на старости лѣтъ найду въ тебѣ друга и товарища. Мнѣ тяжело, что ты собираешься уѣхать отъ меня какъ разъ тогда, когда общество твое мнѣ всего необходимѣе. Развѣ ты думаешь, что тебѣ легче будетъ пережить горе въ чужихъ краяхъ… что ты глубже схоронишь печаль въ чужой землѣ?

— Вы правы. Деревья и холмы, цвѣты и каждый поворотъ дороги напоминаютъ мнѣ о… о томъ, что было. Но они не будятъ воспоминанія. Это послѣднее никогда не засыпаетъ. Я буду такъ же несчастливъ и въ Германіи. Если мой отъѣздъ огорчитъ васъ, то я, пожалуй, останусь.

— Огорчитъ меня, Эдмондъ! Но что же у меня въ жизни осталось, кромѣ тебя? Бѣдная Элленъ и дѣти… и Эсѳирь. Онѣ, конечно, очень дороги для меня, но всегда занимали лишь второстепенное мѣсто въ моемъ сердцѣ. Тебѣ, Эдмондъ, отдала я все свое сердце.

— И однако собирались лишить меня наслѣдства.

— Это было отчаяннымъ средствомъ, чтобы спасти тебя отъ рокового поступка. Провидѣніе вмѣшалось въ это дѣло. Я больше никогда не буду грозить тѣмъ, что лишу тебя наслѣдства.

— Еслибы вы знали, какъ мало я цѣню деньги, то поняли бы, какъ недѣйствительна была ваша угроза. Судьба была на вашей сторонѣ, мама, но я постоялъ бы за себя передъ цѣлымъ свѣтомъ. Теперь я еще меньше думаю о деньгахъ, но чувствую, что не могу вести праздную жизнь. Вялое, полусонное существованіе деревенскаго сквайра создано не для меня. Я совсѣмъ стоскуюсь. Если вы не не хотите отпустить меня за-границу, то я долженъ подыскать себѣ какое-нибудь занятіе.

— Мой дорогой Эдмондъ, я желаю только, чтобы ты былъ счастливъ.

— Вѣрю, мама, отвѣчалъ сынъ, нѣжно; но чтобы быть счастливымъ, я долженъ быть занятъ. Усиленный трудъ наилучшее лекарство для моей болѣзни. Я съѣзжу завтра утромъ въ Монкгемптонъ, повидаюсь съ Сандерсомъ, управляющимъ банкомъ, и попрошу его дать мнѣ занятія въ банкѣ. Мнѣ кажется, что я унаслѣдовалъ коммерческія способности моего отца.

— Милый Эдмондъ, тебѣ нѣтъ никакого резона трудиться. У тебя будетъ отличное состояніе.

— Я желаю занятія, а не денегъ. Если бы я родился геніемъ, то уѣхалъ бы въ Лондонъ и сталъ бы добиваться адвокатской карьеры. Но я чувствую, что не въ силахъ буду тянуть лямку въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ, ожидая перваго успѣха. Я охотнѣе засяду въ Монкгемптонскій банкъ и стану пересчитывать грязныя фермерскія ассигнаціи. Я буду чувствовать, что занятъ.

— Ахъ, Эдмондъ, съ какимъ нетерпѣніемъ я жду того дня, когда жизнь предстанетъ передъ тобой въ новомъ свѣтѣ; когда возможно станетъ осуществленіе надежды, которую я нѣкогда питала.

— Какой надежды?

— Надежды видѣть тебя женатымъ на милой и хорошей женщинѣ.

— Довольно. Оставимъ это. Я никогда не женюсь.

— Никогда — длинное слово, Эдмондъ.

— Но жизнь не долга. Вы знаете, что говорить мой любимый поэтъ: — «Краткость нашей жизни не позволяетъ вамъ лелѣять отдаленныхъ надеждъ». Каковъ я сегодня, такимъ буду и завтра.

— Если бы я вѣрила въ это, то чувствовала бы себя несчастной. Но я вѣрю въ милосердіе Божіе. Мой милый сынъ не всегда будетъ несчастнымъ. Листья опали вонъ съ того дерева, Эдмондъ, но весна принесетъ съ собой новыя почки.

— Сердце человѣческое не одарено такой же счастливой способностью пускать новые ростки. — Милый Эдмондъ, тебѣ естественно такъ думать. Да! возьми себѣ занятія въ банкѣ; трудись, сколько хочешь, но только останься со мной. Жизнь слишкомъ коротка для того, чтобы разлучаться мать съ сыномъ. Я буду надѣяться на Провидѣніе и ждать, чтобы сердце твое снова расцвѣло.

— Врядъ ли…

— Кто можетъ поручиться за свое сердце? Только Богъ и время, отвѣчала мать торжественно.

Этотъ разговоръ нѣсколько утѣшилъ Эдмонда. Онъ поѣхалъ въ Монкгемптонъ, и такъ какъ капризъ, а не нужда, заставлялъ его искать работы, то онъ былъ принятъ управляющимъ съ распростертыми объятіями. М-ръ Сандерсъ радъ былъ оказать услугу представителю основателей банка. Онъ предложилъ Эдмонду для начала мѣсто съ ста-пятидесятью фунтами жалованья въ годъ.

— Нелѣпо толковать съ вами о вознагражденіи, замѣтилъ м-ръ Сандерсъ величественно, но сто-пятьдесятъ фунтовъ въ годъ послужатъ вамъ на покупку лишней охотничьей лошади или на перчатки.

— Вы очень добры, отвѣчалъ Эдмондъ, но мнѣ не нужно ни охотничьихъ лошадей, ни перчатокъ. Мнѣ нужны трудъ и независимость.

«Курьёзное дѣло! — подумалъ управляющій, когда удалился проситель. — Должно бытъ онъ опять повздорилъ со старухой. Говорили, что мать и сынъ поссорились изъ-за хорошенькой дочки школьнаго учителя, на которой женился этотъ сумасшедшій сэръ Обри Перріамъ. Но какая кошка пробѣжала между ними теперь, желалъ бы я знать?»

Управляющій удивился, когда миссисъ Стенденъ пріѣхала за сыномъ въ банкъ въ первый же день, какъ онъ поступилъ въ него. Еще сильное удивился онъ, замѣтя, съ какой любовью мать глядѣла на сына.

«Она пріѣхала увезти домой изъ школы своего маленькаго мальчика, — сказалъ м-ръ Сандерсъ самому себѣ, — значитъ, они не повздорили между собой, и малый въ самомъ дѣлѣ намѣренъ трудиться.»

ГЛАВА XXXII.
Горько, какъ полынь!

Лэди Перріамъ была замужемъ уже три мѣсяца. Два изъ нихъ она провела въ Перріамъ-Плэсѣ, и ей казалось, что она уже сто лѣтъ, какъ замужемъ за сэромъ Обри. «Лэди Перріамъ! Сильвія, лэди Перріамъ!» твердила она зачастую сама себѣ, какъ-бы дивясь. Такъ мало разницы было между лэди Перріамъ и Сильвіей Керью. Такое же недовольство, такія же неудовлетворенныя стремленія грьгели сердце Сильвіи среди безмятежнаго величія Перріамъ-Плэса, какъ и въ смиренномъ школьномъ домѣ. Честолюбіе ея было удовлетворено превыше самыхъ безумныхъ мечтаній, — но это удовлетвореніе принесло ей такъ мало счастія.

Нѣкоторое время новизна придавала прелесть и интересъ окружающему. Она воображала, что для ея довольства, мало того, для ея счастія достаточно будетъ сдѣлаться хозяйкой Перріамъ-Плэса, имѣть возможность говорить. «мой домъ», «моя уборная», «мой будуаръ», «мои сады», «мои слуги»; принимать почтительныя услуги окружающихъ, имѣть экипажъ въ своемъ распоряженіи и слышать, какъ ее величаютъ «милэди». Пріятно было также не убирать комнатъ, не готовить обѣда, не мыть посуды послѣ каждой ѣды, словомъ: не знать будничныхъ, ежедневныхъ заботъ и трудовъ. Это было лицевой стороной медали. Но вмѣстѣ съ тѣмъ съ каждымъ днемъ обратная сторона давала себя чувствовать все больнѣе. Новизна скоро притупилась. Большіе, пустые покои приглядѣлись и стали казаться мрачными; это не все: временами, когда ей случалось долго просидѣть одной въ гостиной, ей становилось жутко, словно отъ присутствія какихъ-то привидѣній, гнѣздившихся по угламъ величественнаго салона. Она почти боялась оглянуться, чтобы не увидѣть чего-нибудь сверхъ-естественнаго. По временамъ она нервозно взглядывала на одно изъ семи высокихъ оконъ, какъ-бы опасаясь увидѣть въ немъ чужое лицо… лицо существа не изъ здѣшняго міра. Бытъ можетъ, близкое сосѣдство мертвецовъ Перріамской фамиліи, покоившихся на маленькомъ кладбищѣ, внизу итальянскаго сада, играло какую-нибудь роль въ этихъ фантазіяхъ!

Величественное уединеніе Перріамъ-Плэса могло представляться со стороны идеальнымъ дѣвическимъ главамъ Сильвіи Керью. Вотъ жизнь, которой она испросила бы у доброй волшебницы, если бы таковая предложила ей избрать себѣ жребій! Но вѣдь многіе и многіе изъ насъ худо бы выбрали, если бы имъ позволили самимъ устроить свою судьбу!

Эта величественная жизнь, протекавшая съ церемонной пышностью, показалась очень скучной молодой женѣ сэра Обри Перріама. Какъ ни было пріятно освободиться отъ черной работы, но дни тянулись безконечно и праздно безъ этой черной работы. Сильвія мечтала пополнить свое образованіе. Она собиралась читать латинскихъ поэтовъ съ помощью грамматики и лексикона; она готовилась усовершенствоваться въ нѣмецкомъ языкѣ. Къ несчастію, такія задачи легко забываются, когда нѣтъ руководителя въ занятіяхъ и сочувствія къ нимъ. Сильвія ревностно занималась нѣмецкимъ языкомъ во время краткаго ухаживанія Эдмонда Стендена, чтобы читать книги, которыми онъ восхищался и говорить съ нимъ на этомъ суровомъ нарѣчіи, которому по силѣ и выразительности врядъ ли найдешь равное среди другихъ, болѣе мелодичныхъ. Эдмондъ читалъ ей иногда въ сумерки баллады Шиллера, и чтобы угодить ему своими успѣхами, она трудилась усердно и трудъ казался пріятнымъ. Теперь, она зѣвала надъ этими стихами, какъ надъ самой скучной вещью въ мірѣ. Точно такъ и оды Горація, казавшіяся полными интереса и поэзіи, когда ихъ декламировалъ и объяснялъ Эдмондъ, теперь представлялись лишь длиннымъ рядомъ существительныхъ и прилагательныхъ, творительныхъ падежей и дѣепричастій, въ которыхъ можно было безнадежно заблудиться.

Она пробовала-было искать помощи у Мордреда, но когда ей случалось обращаться къ нему, онъ расплывался въ неопредѣленной болтовнѣ и старался привлечь вниманіе Сильвіи къ каталогамъ. Онъ могъ повторять лишь то, что читалъ. Такимъ образомъ, занявшись систематически въ теченіи какого-нибудь мѣсяца, лэди Перріамъ пришла въ уныніе и стала обращаться къ книгамъ лишь урывками.

Сэръ Обри не поощрялъ ее заниматься. Онъ держался стариннаго воззрѣнія, что молодая женщина должна умѣть готовить пуддинги и занимать гостей въ гостиной. Если она стремится пріобрѣсти различные таланты, то пускай рисуетъ цвѣты и бабочекъ по бархату, или ландшафты карандашами, къ ущербу своего зрѣнія и для украшенія альбомовъ своихъ друзей. Затѣмъ, она могла разнообразить свои дневныя занятія шитьемъ въ тамбуръ или вышивать по канвѣ разныхъ Исааковъ или Авраамовъ, какъ это дѣлывала покойная леди Перріамъ, работу которой можно было видѣть и по сіе время въ комнатѣ Болингброка. «Синіе чулки» внушали сэру Обри священный ужасъ.

— Вспомни про лэди Мэри Уортли, говаривалъ онъ, стараясь отвлечь Сильвію отъ занятія латинскими поэтами; она была очень умна, но врядъ ли респектабельна и даже, если вѣрить скандалёзной хроникѣ того времени, не особенно опрятна.

Музыка вокальная, какъ и инструментальная, нисколько не интересовала сэра Обри. Онъ купилъ небольшое фортепіано по просьбѣ Сильвіи и позволилъ поставить его въ одинъ изъ угловъ салона, гдѣ про себя считалъ его неумѣстнымъ. Онъ каждый вечеръ, своимъ ровнымъ, вѣжливымъ тономъ, просилъ Сильвію спѣть ему что-нибудь; но пока она пѣла, онъ читалъ газету и никогда почти не слушалъ ея пѣнія. Это не мѣшало ему съ неизмѣнной вѣжливостью благодарить ее, когда она вставала изъ-за фортепіано.

Однообразіе жизни въ Перріамъ-Плэсѣ превосходило все, что можно было ожидать отъ жизни въ монастырѣ. Эти святилища подвергаются вторженіямъ путешественниковъ, инспекціи архіереевъ, перемѣнамъ въ администраціи; наконецъ, тамъ бываютъ праздники, посты, словомъ, безконечное разнообразіе, сравнительно съ жизнью въ Перріамѣ, которая катилась ровно и безмятежно, какъ вода въ каналѣ. Отлично вымуштрованная прислуга каждый день подавала обѣдъ неизмѣнно въ одномъ и томъ же порядкѣ. Та же скука царила изо-дня въ день въ величественномъ зданіи. Нескончаемый tic-tac часовъ во вкусѣ Лудовика XIV… часовъ, лакированный футляръ которыхъ испещренъ былъ гербами Перріамовъ… какъ-будто напоминалъ о вѣчности. «Вѣчно одно и то же, вѣчно одно и то же!» вѣщалъ этотъ торжественный «глаголъ временъ» утомленнымъ ушамъ Сильвіи. Semper idem, semper idem!

Сэръ Обри никогда не былъ съ нею неласковъ; но съ другой стороны онъ оказался далеко не тѣмъ снисходительнымъ мужемъ, какъ она ожидала. Онъ отнюдь не былъ ея рабомъ, но напротивъ того, ждалъ и требовалъ отъ нея вѣчнаго повиновенія. Онъ былъ скорѣе добрымъ отцемъ, чѣмъ баловнемъ-мужемъ. Онъ не бросалъ денегъ на ея прихоти и даже рѣдко исполнялъ ея просьбы… хотя всегда отказывалъ въ нихъ весьма любезно.

Разъ она рѣшилась-было сказать, что они могли бы вести болѣе оживленную жизнь, что Перріамъ-Плэсъ былъ бы еще пріятнѣе, если бы въ немъ бывали по временамъ гости. Сэръ Обри поднялъ брови въ неописанномъ удивленіи.

— Развѣ ты не счастлива, душа моя? спросилъ онъ.

Сильвія вздохнула и отвѣчала, что она вполнѣ счастлива.

— Если такъ, то къ чему мы станемъ рисковать своимъ счастіемъ, вводя въ свою жизнь посторонній элементъ? Ты не пріучена видѣть домъ свой биткомъ набитымъ посѣтителями, и я также. Такъ какъ мы оба счастливы, то будемъ стараться сберечь это счастіе и не станемъ мѣнять образа жизни.

Такъ вѣщалъ гласъ старости и мудрости, но непокорное сердце молодости возмутилось противъ этого благоразумнаго рѣшенія. Слезы досады навернулись на глазахъ у Сильвіи.

— Я знаю, что ты жилъ какъ отшельникъ, когда былъ холостымъ, отвѣчала она. Обь этомъ достаточно судили и рядили. Но я думала, что когда ты женишься, то перемѣнишь образъ жизни… что ты станешь принимать сосѣдей, какъ и другіе богатые люди, и наслаждаться живимо.

— Я надѣюсь, что мысль о томъ, чтобы принимать сосѣдей, не была единственнымъ мотивомъ, побудившимъ тебя выйти за меня замужъ, возразилъ сэръ Обри съ тѣмъ видомъ оскорбленнаго достоинства, которымъ онъ вооружался по временамъ, какъ броней. Что касается наслажденія жизнью, то я веду такую жизнь, какая мнѣ по вкусу, а это, по моему мнѣнію, высшее наслажденіе, доступное человѣку.

Сильвія пожала плечами и покорилась. Она была вынуждена покориться; мало того: она открыла, что жизнь замужней женщины требуетъ непрерывной покорности. Сэръ Обри былъ добрымъ, но не снисходительнымъ мужемъ. Восторгъ, побудившій его ухаживать за дочерью сельскаго учителя, нѣсколько охладѣлъ теперь, когда она сдѣлалась его женой… его собственностью до конца его дней. Не то, чтобы онъ разочаровался въ Сильвіи или охладѣлъ къ ней. Онъ былъ очень доволенъ своей судьбой и въ высшей степени доволенъ своей красивой молодой женой; но намѣревался жить, какъ ему угодно, и рѣшилъ, что и она подчинится этому образу жизни и не станетъ искать постороннихъ развлеченій и увеселеній, которыя только могутъ досаждать ему и стоить денегъ.

Перріамскій медовый мѣсяцъ протекъ крайне незамысловато. Антресоль въ Фобуръ-Сенть-Оноре не былъ дворцомъ, въ которомъ, какъ Сильвія предполагала, долженъ жить даже въ чужихъ краяхъ такой великій человѣкъ, какъ сэръ Обри. Сэръ Обри возилъ свою молодую жену смотрѣть на все то, что обыкновенно привлекаетъ вниманіе иностранцевъ: Лувръ, Люксанбуръ, большія старинныя церкви, гдѣ Сильвія во всѣ глаза глядѣла на статуи, отель де-Клюни, Мавзолей Наполеона, версальскіе фонтаны и длинную террасу въ Сенъ-Жерменѣ. Все это сэръ Обри показалъ ей; но какъ ни казалось оно удивительнымъ и прекраснымъ сельской красавицѣ, но надъ всѣмъ этимъ носилось какое-то темное облако. Безчисленныя церкви утомили ее прежде, чѣмъ она осмотрѣла половину ихъ. Обширные дворцы съ нескончаемыми картинными галлереями дѣйствовали, въ концѣ-концовъ, снотворно. Сэръ Обри, не взирая на все его желаніе быть добрымъ, занимательнымъ, поучительнымъ, всегда уводилъ ее отъ тѣхъ самыхъ вещей, которыя наиболѣе интересовали ее. Онъ переходилъ съ мѣста на мѣсто. Нигдѣ не случалось имъ замѣшкаться, засидѣться. Густой Сенъ-Жерменскій лѣсъ не сманилъ ихъ провести день подъ его прохладной сѣнью. А между тѣмъ, Сильвіи казалось, что она непремѣнно бы провела тамъ денёкъ съ Эдмондомъ, еслибы вышла за него замужъ.

Сэръ Обри повезъ свою жену въ Théâtre, гдѣ давали Les femmes savantes Мольера, но призналъ всѣ другіе театры неприличными.

Жара стояла удушливая почти во все время медоваго мѣсяца Сильвіи, и большія, длинныя улицы удивительнаго города полны были густымъ, горячимъ паромъ, вѣщавшимъ о тифѣ и холерѣ. Сэръ Обри рано вставалъ и рано ложился спать, и вечеръ, единственное время, когда Парижъ бываетъ сносенъ лѣтомъ, было временемъ заточенія для Сильвіи. Она играла въ шахматы съ своимъ мужемъ въ душномъ маленькомъ салонѣ при свѣтѣ двухъ свѣчей, между тѣмъ какъ городъ полонъ былъ звуковъ людскихъ голосовъ и музыки и залитъ былъ свѣтомъ, тамъ, на бульварахъ, гдѣ дулъ свѣжій ночной вѣтерокъ. Сильвія вернулась въ Англію подъ впечатлѣніемъ, что Парижъ великолѣпный, но не веселый городъ.

Они возвратились въ Перріамъ-Плэсъ, и Сильвіи представлены были ея слуги и подчиненные. Въ эту минуту торжества ей показалось вполнѣ достаточной радостью быть хозяйкой въ Перріамѣ и командовать въ немъ. Какъ ни удивилась прислуга странной женитьбѣ своего барина, но на лицахъ нельзя было того прочесть. Она привѣтствовала дочь Джемса, Керью такъ же почтительно, какъ привѣтствовала бы всякую другую лэди.

Тѣ перемѣны и улучшенія, о которыхъ съ такимъ удовольствіемъ мечтала Сильвія до своего замужства, не были еще осуществлены. Весьма скоро послѣ свадьбы лэди Перріамъ убѣдилась, какъ мало власти имѣла она надъ своимъ мужемъ, и какой ничтожной свободой могла пользоваться, и, что всего хуже, какими ничтожными деньгами могла располагать. Она знала, что доходы ея мужа вдесятеро превышали его расходы, а между тѣмъ это богатство не доставляло ей ни славы, ни удовольствія.

Онъ пришелъ въ неописанное удивленіе, когда она впервые попросила у него денегъ.

— На что тебѣ понадобились деньги, душа моя? спросилъ онъ, точно они находились на необитаемомъ островѣ, гдѣ деньги не могли имѣть ровно никакого значенія.

— Мнѣ нужны деньги, чтобы истратить ихъ, отвѣчала Сильвія по-дѣтски.

Она не забыла несчастной женщины въ Бель-Аллэ, въ Феттеръ-Лэнѣ. Нѣжность сердечная не была слабостью Сильвіи, но ей совѣстно было думать, что она живетъ среди всего этого великолѣпія и комфорта, между тѣмъ какъ мать ея, по всей вѣроятности, умираетъ съ голоду.,

— Какъ! истратить деньги, ради удовольствія ихъ истратить? возразилъ сэръ Обри, точно благоразумный папаша — одинъ изъ образцовыхъ родителей Маріи Йджевортъ, напримѣръ — читающій нравоученіе своей маленькой дочкѣ. — Милая Сильвія, вѣдь это дѣтскій резонъ.

— Но я вовсе не это хотѣла сказать. Конечно, мнѣ нужны деньги, иначе я бы не просила ихъ у тебя. Я думала, что ты назначишь мнѣ карманныя деньги…

— Я думалъ объ этомъ, отвѣчалъ сэръ Обри, точно дѣло шло о какомъ-нибудь весьма глубокомысленномъ предметѣ: и намѣренъ это сдѣлать… со временемъ. Но, право, расходы твои должны быть совсѣмъ ничтожны. У тебя еще цѣлы платья, которыя ты сшила къ нашей свадьбѣ.

— Платья уже сносились, сказала Сильвія. Я носила ихъ все время, какъ мы были въ Парижѣ.

— Всего мѣсяцъ! вскричалъ сэръ Обри. — Я ношу этотъ сюртукъ уже полтора года.

— Значитъ, тебѣ пора заказать себѣ новый! закричала Сильвія съ досадой. — Но я буду ходить въ поношенныхъ платьяхъ, если тебѣ угодно. Что за дѣло: вѣдь я никого не вижу, кромѣ тебя и Мордреда.

— Надѣюсь, что тебѣ слѣдуетъ такъ же хорошо одѣваться, чтобы понравиться мнѣ, какъ бы ты одѣвалась, чтобы восхитить постороннихъ, возразилъ сэръ Обри съ оскорбленнымъ видомъ.

— Я не могу хорошо одѣваться безъ денегъ, отвѣчала Сильвія. Женскія платья не то, что мужскіе сюртуки. Они не могутъ вѣчно носиться.

— Когда такъ, весьма жаль, что женщины не наберутъ болѣе прочныхъ матерій. Ни сукно, изъ котораго шили себѣ будничныя платья наши бабушки, ни парча, которую онѣ приберегали для парадныхъ случаевъ, не снашивались въ три мѣсяца. Кресла въ нашей спальной обиты матеріей изъ платьевъ моей бабушки. Но не твоя вина, что мы живемъ въ суетную эпоху, и я не могу сердиться на тебя за то, что ты слѣдуешь модамъ своего времени. Я дамъ тебѣ двадцать фунтовъ, и пока ты ихъ истратишь, рѣшу вопросъ о карманныхъ деньгахъ. Ну, полно, моя радость, я не желаю видѣть слезъ на этихъ хорошенькихъ глазкахъ.

Сэръ Обри выдалъ чекъ, воображая, что пощупаетъ необыкновенно щедро.

Сильвія послала половину этихъ денегъ миссисъ Карфордъ, въ формѣ десятифунтовой бумажки. На оставшіеся десять фунтовъ она купила темное шелковое платье: такъ какъ она говорила, что нуждается въ новомъ платьѣ, то ей нужно было показать сэру Обри, что она его купила.

Вскорѣ послѣ того, баронетъ любезно объявилъ своей женѣ, что рѣшилъ назначить ей для ея личныхъ расходовъ двѣсти фунтовъ въ годъ, которые будутъ ей уплачиваться по четвертямъ, и это онъ, очевидно, считалъ весьма щедрымъ подаркомъ. Сильвія горячо поблагодарила его, и въ самомъ дѣлѣ она рада была возможности располагать хотя какой-нибудь суммой безконтрольно. Всѣ ея мечты о новой мебели для библіотеки и о томъ, чтобы замѣнить полинялые занавѣсы въ салонѣ — новыми изъ желтаго атласа, разсѣялись. Она убѣдилась, что въ сэрѣ Обри обрѣла новаго господина. Зависимость отъ него была покойнѣе, чѣмъ зависимость отъ отца, но тѣмъ не менѣе это все же была зависимость.

ГЛАВА ХXXIII.
«…Глазки такіе же точно, что счастье сгубили мое…»

Время убиваетъ прелесть всѣхъ земныхъ благъ. Величественная желтая коляска, которою такъ гордилась вначалѣ лэди Перріамъ, мало-по-малу сдѣлалась почти несносной, такъ прискучили Сильвіи ея одинокія прогулки. Сэръ Обри предпочиталъ объѣзжать свои фермы верхомъ, на Сплинтерѣ, я такимъ образомъ желтая коляска предоставлена была въ исключительное распоряженіе Сильвіи. Она стала походить на тюрьму, поставленную на колеса.

Какъ ни были красивы окрестности Перріана, но Сильвіи скоро прискучили красоты природы. Не прошло и мѣсяца, какъ она уже знала мѣстоположеніе Перріама наизусть: склоны холмовъ, съ которыхъ она глядѣла на отдаленное море, дороги, обнесенныя изгородями, по которымъ катилась почтенная коляска, патріархальныя долины, гдѣ идиллическіе коттеджи казались обителями мира и довольства.

Лэди Перріамъ глядѣла на эти сельскіе домики съ страннымъ чувствомъ. Она не была счастлива, когда жила въ коттеджѣ, а между тѣмъ теперь, когда она обитала во дворцѣ, ей казалось, что въ этихъ скромныхъ жилищахъ скрывалось счастіе. Она была очень одинока. Общество ея мужа не доставляло ей удовольствія; паркъ и сады Перріамъ-Плэса представлялись настоящей пустыней ея утомленнымъ глазамъ. День за днемъ шагала она по итальянской террасѣ, и глядя на мирное кладбище, разстилавшееся подъ мраморной баллюстрадой, завидовала тѣмъ изъ Перріамовъ, которые уже успокоились отъ скуки жизни.

Тѣ немногія семейства, съ которыми сэръ Обри удостоивалъ вести вялое знакомство, отдали церемонные визиты новой хозяйкѣ Перріамъ-Плэса и не мало удивились развязной и граціозной манерѣ, съ какою ихъ принимала лэди Перріамъ. Она нисколько не смущалась величіемъ этихъ деревенскихъ магнатовъ. Но и другіе, кромѣ нихъ, посѣтили ее. Миссисъ Тойнби и ея разряженныя въ пухъ и прахъ дочки прежде другихъ явились съ визитомъ къ Сильвіи. Жена фабриканта пріѣхала съ намѣреніемъ патронизировать лэди Перріамъ, но вскорѣ убѣдилась по ледяному пріему, оказанному ей Сильвіей, что покровительственный тонъ съ нею отнюдь не у мѣста.

— Мы всегда говорили, что вы сдѣлаете хорошую партію, душа моя, говорила миссисъ Тойнби, готовая приписать себѣ честь возвышенія Сильвіи. — Вы всегда держали себя свыше своего положенія.

— Мой отецъ былъ джентльменомъ прежде, чѣмъ сталъ приходскимъ школьнымъ учителемъ, отвѣчала холодно лэди Перріамъ. — Я никогда не претендовала на что-нибудь высшее, чѣмъ положеніе дочери джентльмена.

— Разумѣется, нѣтъ, моя радость; но вѣдь вы знаете, что въ обществѣ существуютъ различныя ступени; каждый видѣлъ, что вы и м-ръ Керью стоите выше своей ступени, но, однако, благородные люди не могли водиться съ вами на ровной ногѣ, хотя бы и желали этого. Я, напримѣръ, сочла бы себя счастливой, еслибы могла пригласить васъ на свои вечера — вы были бы ихъ украшеніемъ — но вѣдь боишься, что знакомые осудятъ, если мало-мальски нарушишь приличія.

— Да, миссисъ Тойнби! Нѣтъ сомнѣнія, что особы въ вашемъ положеніи должны быть щепетильны. Торговое сословіе исполнено узкихъ предразсудковъ; но лица въ положеніи сэра Обри стоятъ выше всего этого. Ихъ положеніе не зависитъ отъ чужихъ мнѣній, или одобреній. Мой экипажъ уже съ полчаса какъ дожидается меня, миссисъ Тойнби, прибавила лэди Перріамъ, позвонивъ въ колокольчикъ; — вы позволите мнѣ проститься съ вами.

И великолѣпная миссисъ Тойнби, богатѣйшая женщина въ Гедингемскомъ приходѣ, вынуждена была перенести это оскорбленіе отъ дочери сельскаго учителя.

— Видана ли подобная дерзость! закричала оскорбленная матрона, расправляя свои шелковыя одежды и усаживаясь въ богатѣйшее ландо, только-что вышедшее изъ мастерской каретника и снабженное всѣми новѣйшими усовершенствованіями.

— Разумѣется, нѣтъ, ма! Но вы могли бы избавить насъ отъ этого униженія, еслибы послушались моего совѣта, возразила сердито Джуліана Тойнби.

— Дрянь! вскричала Эдита, вторая сестра, подразумевая лэди Перріамъ.

— Обойтись съ нами такимъ образомъ, когда я собиралась бытъ ея другомъ чисто изъ одного состраданія, продолжала миссисъ Тойнби. Ну, развѣ она смыслитъ что-нибудь въ томъ, какъ давать обѣды или, вообще, какъ слѣдуетъ вести себя въ ея положеніи. Ей необходимъ умный и опытный другъ, который бы научилъ ее, какъ поступать въ подобныхъ случаяхъ. Мои обѣды славятся въ цѣломъ графствѣ, и я готова была бы взять на себя трудъ научитъ ее всему, если бы она умѣла быть благодарной.

— Но благодарность не въ ея характерѣ, возразила Джуліана; что же касается того, чтобы посѣщать Перріамъ, то нога моя въ немъ не будетъ, хотя бы она присылала намъ каждую недѣлю пригласительные билеты. Къ тому же всякій знаетъ, что сэръ Обри скупъ, и я не думаю, чтобы ей когда-нибудь пришлось давать вечера.

И такимъ образомъ эти лэди уѣхали домой, всю дорогу бесѣдуя о Сильвіи, очень разсерженныя и раскраснѣвшіяся, и съ этихъ поръ въ семействѣ Тойнби порѣшили считать Сильвію, лэди Перріамъ, въ числѣ умершихъ.

Наступилъ день, когда Сильвіи довелось увидѣть Эдмонда Стендена впервые послѣ ихъ печальной разлуки у могилы Де-Боссини. Она услышала про его возвращеніе вскорѣ послѣ того, какъ онъ пріѣхалъ; услышала о немъ изъ устъ м-ра Бэна, который довольно безпечно возвѣстилъ объ этомъ фактѣ, что не. помѣшало ему наблюдать за дѣйствіемъ, какое произвела эта новость на Сильвію. Яркій, лихорадочный румянецъ вспыхнулъ на нѣжныхъ щечкахъ, но погасъ прежде, чѣмъ сэръ Обри успѣлъ его замѣтить.

— М-ръ Стенденъ поступилъ въ банкъ, сказалъ управляющій, желая продлить бесѣду. Это возбуждаетъ сплетни; никто не ожидалъ, чтобы молодой Стенденъ сталъ трудиться. У него хорошее состояніе, или, по крайней мѣрѣ, у него будетъ хорошее состояніе по смерти матери, потому что теперь онъ, сколько мнѣ извѣстно, вполнѣ зависитъ отъ нея.

— Меня не интересуютъ ни м-ръ Стенденъ, ни его дѣла, возразилъ баронетъ съ достоинствомъ, — а потому м-ръ Бенъ не прибавилъ больше ни слова.

Нѣсколько воскресеній сряду послѣ пріѣзда въ Плэсъ Сильвія съ мужемъ присутствовали при обѣднѣ въ своей домовой церкви. Но въ одинъ прекрасный, солнечный день, въ началѣ декабря, сэръ Обри предложилъ отправиться въ Гедингемскую церковь.

— Мнѣ лучше нравятся проповѣди Ванкорта, чѣмъ Смольмана, замѣтилъ баронетъ. — Почему бы намъ не съѣздить въ Гедингемъ?

У Сильвіи судорожно сжалось горло, что помѣшало ей отвѣтить да или нѣтъ на его предложеніе. Итакъ, она снова увидитъ его… его! Эдмонда Стендена! которому нѣкогда клялась въ вѣчной любви. Она боялась встрѣтиться съ нимъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ ей хотѣлось увидѣться съ нимъ, взглянуть на незабвенное лицо, хотя бы на одну минуту.

Церковь казалась свѣтлой и веселой въ это зимнее утро, озаренное декабрьскимъ солнцемъ. У сэра Обри была большая фамильная скамейка, недалеко отъ алтаря, въ самой аристократической части церкви; эта скамейка была великолѣпно отдѣлана пунцовымъ бархатомъ и снабжена роскошными молитвенниками, переплетенными въ красный сафьянъ и украшенными Перріамскимь гербомъ.

Эта скамейка возвышалась надъ всѣми остальными и изъ нея Сильвіи отлично было видно семейство Деканова дома, занимавшее переднюю скамейку посрединѣ церкви. Они всѣ были въ церкви: миссисъ Стенденъ, тщедушная на видъ вдова изъ Демерары, съ маленькой шестилѣтней дѣвочкой, Эсѳирь Рочдэль и Эдмондъ. Всѣ были одѣты въ траурѣ и казались невеселы.

Глаза Эдмонда ни разу не остановились на Сильвіи, однако она чувствовала, что онъ замѣтилъ ея присутствіе. Эти черные глаза почти не отрывались отъ молитвенника. Сильвія помнила, что въ былое время онъ не былъ обыкновенно такимъ внимательнымъ къ церковной службѣ.

Сэръ Обри и его жена вышли изъ церкви черезъ маленькую боковую дверь; въ числѣ ихъ привилегій было входить и выходить черезъ эту дверь; но на кладбищѣ сэра Обри задержалъ сосѣдъ-землевладѣлецъ, и пока они стояли на узенькой дорожкѣ возлѣ незабвеннаго памятника де-Боссини, Эдмондъ и Эсѳирь Рочдэль прошли мимо. Молодой человѣкъ на одну минуту взглянулъ на Сильвію. Но что это былъ за взглядъ! Такое оскорбительное презрѣніе не часто поймаешь въ мимолетномъ взорѣ, въ складкѣ губъ. Смертельно блѣдный, но твердый, прошелъ возлѣ нея ея отверженный женихъ, и Сильвія почувствовала въ сердцѣ самую сильную боль, какую только могла ощущать.

«Я надѣюсь, что никогда больше не увижу его», думала она въ то время, какъ желтая коляска увозила ее обратно въ Перріамъ; «развѣ тогда лишь, когда стану свободна и мнѣ можно будетъ попытаться вернуть его любовь. Я знаю, что я могла бы вернуть ее, если бы была свободна, хотя онъ и презираетъ меня въ настоящую минуту.»

И она поглядѣла на сэра Обри и принялась разсчитывать, какъ долго могъ прожить человѣкъ его лѣтъ… пять, десять… пятнадцать лѣтъ… можетъ быть двадцать. Нѣтъ, такое безмятежное существованіе, какъ сэра Обри, могло продлиться еще полвѣка.

Желала ли она его смерти? Неужели такая мрачная и преступная мысль нашла доступъ въ ея сердце? Почти-то такъ! Она не формулировала яснаго желанія, но разсчитывала, сколько оставалось жить на свѣтѣ ея мужу, и мечтала о томъ, что могло случиться послѣ того, какъ онъ успокоится съ остальными Перріамами на фамильномъ кладбищѣ, обнесенномъ старой, сѣрой стѣной.

Какую изумительную перемѣну внесетъ въ ея жизнь смерть сэра Обри. У ней будетъ пять тысячъ фунтовъ въ годъ дохода, которыя она можетъ тратить, какъ ей вздумается, вмѣсто жалкихъ двухсотъ фунтовъ въ годъ, выдаваемыхъ по четвертямъ.

И она будетъ свободна… свободна вернуть любовь Эдмонда Стендена, если бы онъ нашелъ въ себѣ силы позабыть ее.

«Я не думаю, чтобы онъ могъ долго на меня сердиться», думала она: «или чтобы онъ могъ изгнать меня изъ своего сердца. Онъ не позабудетъ тѣхъ счастливыхъ лѣтнихъ вечеровъ. Прошлое сразу нахлынетъ на него, а съ нимъ вмѣстѣ и любовь.»

Одно только опасеніе терзало Сильвію, когда мысли ея принимали это направленіе. Что, если Эдмондъ женится на Эсѳири Рочдэль? Она чувствовала, что Эсѳирь любить его. Она давно увѣрилась въ этомъ, а въ Гедингемѣ, гдѣ люди знали или воображали, что знаютъ секретнѣйшія желанія своихъ сосѣдей, считалось рѣшеннымъ дѣломъ, что миссисъ Стенденъ желаетъ, чтобы они обвѣнчались. Весьма естественно, что она постарается теперь сблизить ихъ.

«Сестра его станетъ ей помогать, безъ сомнѣнія», подумала Сильвія: «и эти двѣ женщины такъ надоѣдятъ ему, что онъ женится на этой маленькой чернушкѣ».

Она припомнила привлекательную мягкость Эсѳири, ея кроткіе, черные глаза съ ихъ задумчивымъ, ласковымъ взглядомъ; нельзя было думать, чтобы мужчина могъ вѣчно оставаться равнодушнымъ къ такой дѣвушкѣ.

Мысль о возможности такого событія прибавила новую горечь къ горькимъ сожалѣніямъ лэди Перріамъ. Даже скука ея жизни стала еще нестерпимѣе. Она съ удовольствіемъ задерживала время отъ времени Мэри Питеръ въ своей уборной на часокъ-другой, и слушала ея болтовню, когда эта молодая особа приносила ей новое платье и сплетничала при этой оказіи про гедингемскихъ жителей и немножко про обитателей Деканова дома.

Сэру Обри случилось однажды прервать эту дружескую бесѣду, и когда Мэри Питеръ удалилась, запуганная ледяной вѣжливостью баронета, этотъ послѣдній не безъ строгости упрекнулъ жену за ея фамильярное обращеніе съ деревенской портнихой.

— Я не была съ ней фамильярна, оправдывалась Сильвія. Я слушала ея болтовню. Вотъ и все.

— Душа моя, дозволить болтать особѣ этого сорта — значитъ быть съ ней фамильярной. Это можетъ заставить ее думать, что ты интересуешься ея разговоромъ, чего не можетъ быть!

— Она разсказываетъ про людей, которыхъ я знавала, пока была не замужемъ, настаивала Сильвія.

— Но съ которыми у тебя нѣтъ больше ничего общаго и которыми ты должна была перестать интересоваться, выйдя замужъ. Прошу, чтобы я не видалъ больше этой молодой особы!

— Она шьетъ мои платья, защищалась Сильвія; я не могу обойтись безъ нея.

— Неужели ты такой ребенокъ, что воображаешь, что къ твоимъ услугамъ только одна портниха? Ты можешь заказывать свои платья миссисъ Боукеръ изъ Монкгемптона, весьма приличной особѣ.

Сильвія вздохнула и покорилась. Такимъ образомъ, Мэри Питеръ, болтавшая про Эдмонда, напоминая о вещахъ, который были вмѣстѣ и сладки и горьки, была изгнана изъ Перріамъ-Плеса. Какъ ни мало участія принимала Сильвія въ этомъ скромномъ другѣ, но она почувствовала себя еще болѣе одинокой, когда прекратились ея случайныя посѣщенія. Отецъ ея былъ все еще въ отсутствіи, наслаждаясь полуденнымъ солнцемъ, на берегахъ Средиземнаго моря, и съ трудомъ существуя на свой скудный доходъ въ пансіонѣ третьяго разряда. При всей скудности дохода, ему нравились берега Средиземнаго моря больше, чѣмъ селеніе Гедингемъ, и онъ не располагалъ, скоро вернуться къ англійской патріархальной жизни. Время отъ времени онъ писалъ дочери, не забывая всякій разъ намекнуть, что малѣйшая прибавка къ его содержанію съ ея стороны будетъ для него весьма кстати.

Сэръ Обри далъ парадный обѣдъ тѣмъ деревенскимъ сосѣдямъ, которые сдѣлали визитъ его женѣ, обѣдъ, отличавшійся торжественнымъ величіемъ, но почти такой же мрачный, какъ тотъ похоронный банкетъ, который задалъ своимъ друзьямъ римскій деспотъ Домиціанъ: стѣны были обтянуты чернымъ и эмблемы смерти воспроизведены съ такою живостью, что многіе изъ гостей любезнаго цезаря попадали въ обморокъ и умерли взаправду, сраженныя ужасомъ при этой могильной шуткѣ. Послѣ этого параднаго обѣда въ Перріамѣ не было больше никакихъ собраній, но сэръ Обри возилъ свою молодую жену на три или четыре пиршества такого же сорта, которыя друзья задавали въ честь его. Этимъ ограничилось знакомство Сильвіи съ избраннымъ обществомъ; но вскорѣ случилось событіе, которому суждено было навѣки исключить сэра Обри изъ общества.

ГЛАВА XXXIV.
«…Краса души, сокрытая отъ глазъ красой наружною — всегда дороже…»

Сильвія была уже шесть мѣсяцевъ замужемъ. Февраль, несноснѣйшій изъ эимнихъ, холодныхъ мѣсяцевъ, былъ на исходѣ. Сѣверо-восточный вѣтеръ стучалъ въ окна Перріамъ-Плэса. Обнаженныя деревья въ большой аллеѣ качали своими обнаженными вѣтвями, какъ-бы съ отчаяніемъ, точно хотѣли сказать: «да когда же это наступитъ теплая погода? Когда будемъ мы цвѣсти?» Одни только кедры стояли въ мрачномъ покоѣ и не поддавались сѣверо-восточному бунтовщику.

Скучно тянулась эта зима для лэди Перріамъ. Послѣ нѣсколькихъ обѣдовъ, данныхъ въ честь ея въ различныхъ Маноръ-Гоузахъ, Грэнджахъ и Тоуэрахъ, въ Перріамъ-Плэсѣ не было больше никакихъ увеселеній. Даже ея уединенныя прогулки въ желтой коляскѣ должны были превратиться изъ-за худой погоды, и ей ничего не оставалось, какъ расхаживать по пустымъ, безполезнымъ покоямъ большого, стараго дома, размышляя о томъ, какъ все могло бы быть иначе при другомъ хозяинѣ.

«Еслибы судьба наградила меня съ Эдмондомъ такимъ домомъ, и при этомъ дала бы богатство сэра Обри, въ какой бы чудесный видъ мы привели домъ. Мы наполнили бы эти скучные корридоры веселымъ народомъ, а эта столовая со сводами засверкала бы огнями, свѣтлыми очами, драгоцѣнными украшеніями и великолѣпными нарядами. Каждый день приносилъ бы съ собою новое развлеченіе.»

Вотъ на какую тему фантазировала Сильвія, когда шагала по продолговатой концертной залѣ, — которой незнакомы были звуки музыки, — въ пасмурные дни, когда на покрытомъ тучами небѣ не пробивалось ни единаго солнечнаго луча, а въ жизни ея не мелькало никакой надежды.

Она ожидала, что воспользуется всѣми радостями жизни, будучи женой сэра Обри. Вскруживъ голову баронета, казалось, такъ легко повелѣвать имъ. Она надѣялась найти раба, а нашла господина, болѣе строгаго, чѣмъ ея отецъ, потому что подъ командой этого послѣдняго она могла поступать, какъ ей угодно, лишь бы всѣ желанія его были исполнены и обѣдъ хорошо сготовленъ. Подъ командой сэра Обри, она ни въ чемъ ровно не имѣла свободы.

Онъ не былъ грубъ съ нею, и это только ухудшало ея положеніе. У ней не было поводовъ жаловаться. Противъ этой мягкой тиранніи почти невозможно было бунтоваться. Онъ запрещалъ одно, совѣтовалъ другое, но при этомъ сохранялъ неизмѣнную вѣжливость и мягкость. Онъ обставилъ ея жизнь такими тѣсными рамами, что бѣлка къ клѣткѣ пользовалась такой же свободой, какъ она. Друзей или знакомыхъ у ней вовсе не было, потому что деревенскіе сосѣди, желавшіе съ ней сблизиться, отступились, не получая никакого поощренія.

Суровая зима отозвалась на слабомъ здоровья Сэра Обри. Онъ часто хворалъ, и статный джентльменъ, казавшійся образцомъ старомодной любезности въ тотъ памятный лѣтній вечеръ, на огородѣ м-ра Гоплинга, оказывался безпокойнымъ, капризнымъ, раздражительнымъ, когда страдалъ гриппомъ или катарромъ. Въ эти времена сэръ Обри предпочиталъ услуги Жана Гаплена услугамъ своей молодой жены, однако требовалъ, чтобы Сильвія проводила большую часть своего времени у его постели и читала ему политическія статьи и иностранныя корреспонденція въ «Times». Она исполняла свои обязанности довольно любезно; но скука тѣмъ не менѣе царила въ ея душѣ.

Но если общество сэра Обри бывало по временамъ почти нестерпимымъ бременемъ для нетерпѣливой молодости, то еще труднѣе было переносить тупость Мордреда Перріама. Онъ былъ еще болѣе несносный собесѣдникъ, чѣмъ его брать, въ томъ отношеніи, что былъ гораздо говорливѣе. Онъ любилъ разговаривать, и главнымъ лишеніемъ въ его жизни до сихъ поръ былъ недостатокъ въ собесѣдникахъ. Онъ нашелъ въ Сильвіи внимательнаго собесѣдника. Она не желала быть невѣжливой съ своимъ деверемъ, а тотъ обрадовался случаю, найдя давно желаннаго слушателя. Онъ былъ какъ разъ настолько смышленъ, чтобы понять, что она умна, и сказалъ себѣ, что его разговоры будутъ полезны для ея образованія.

— Вы не похожи на всѣхъ остальныхъ молодыхъ женщинъ, душа моя, сказалъ онъ, когда Сильвія призналась ему въ своемъ желаніи учиться латинскому языку и познакомиться съ классическими писателями. Вы способны интересоваться великими вещами.

День за днемъ, вечеръ за вечеромъ трещалъ онъ все также глупо и также скучно, не освѣщая никакими умными или дѣльными замѣчаніями страницы, которыя прочиталъ, и съ наслажденіемъ пересказывалъ. Онъ постоянно находилъ въ своихъ ежедневныхъ трудахъ такія вещи, которыя, по его мнѣнію, могли заинтересовать ее, но всегда оказывалось, что то были самые скучные отрывки изъ тупоумной размазни какихъ-нибудь третьестепенныхъ философовъ… какія-нибудь нравственныя общія мѣста, облеченныя въ реторическую трескотню.

Когда нездоровье удерживало баронета въ его спальной, что случалось довольно часто въ эту тоскливую зиму, Мордредъ Перріамъ и Сильвія обѣдали en tête-à-tête въ мрачной столовой. Смирный буквоѣдъ измѣнялъ даже своему любезному огороду ради удовольствія пользоваться обществомъ Сильвіи и прохаживался рядомъ съ нею по итальянскому саду, ни на минуіу не переставая изрекать свои пошлости. Въ иные моменты лэди Перріамъ бывала настолько зла, что желала, чтобы онъ успокоился отъ разговоровъ среди остальныхъ членовъ своего рода, въ мирной обители, разстилавшейся подъ террасой.

Здоровье Мордреда было немногимъ лучше, чѣмъ здоровье его брата, но такъ какъ онъ былъ второстепеннымъ лицомъ въ домѣ, то никто не обращалъ особеннаго вниманія на его болѣзни. Онъ жаловался по временамъ, что у него болитъ грудь, или голова, но это никого не смущало.

— Я знаю, что умру внезапно, когда наступить мой часъ, сказалъ онъ однажды лэди Перріамъ. Это можетъ случиться черезъ много лѣтъ…

— О, конечно, отвѣчала Сильвія, съ невольнымъ вздохомъ.

— Но это можетъ наступить гораздо скорѣе, чѣмъ думаютъ: какъ бы то ни было, а я убѣжденъ, что умру скоропостижно. Много можно назвать случаевъ, когда люди предчувствовали, какого рода смертію имъ суждено умереть. У меня тоже есть предчувствіе. Такіе спазмы, какъ у меня, даромъ не проходятъ. Быть можетъ, сердце у меня не въ порядкѣ, а быть можетъ, спинной мозгъ. Когда подумаешь, какія сложныя функціи выпадаютъ на долю спинного мозга, то врядъ ли удивишься тому, что онъ такъ часто разстраивается. Когда вспомнишь, что сердце есть сложный нагнетательный насосъ, дѣйствующій безостановочно и недопускающій починки, то не будешь дивиться тому, что такой хитрый аппаратъ можетъ приходить въ разстройство. Я получилъ предостереженіе съ обѣихъ сторонъ и готовъ на худшее.

— Чистѣйшая фантазія, м-ръ Перріамъ, я такъ думаю, возразила Сильвія съ безмятежностью, проистекающей отъ равнодушія.

— Нѣтъ, душа моя, это не фантазія. Но я приготовился къ худшему. Я составилъ свое завѣщаніе.

— Въ самомъ дѣлѣ, пробормотала Сильвія, слегка заинтересованная.

Ей пришло въ голову, что, пожалуй, Мордредъ намѣренъ наградить ея терпѣливое вниманіе, завѣщавъ ей свое небольшое состояніе.

— Да. Я завѣщаю свою библіотеку — около пяти тысячъ томовъ дѣльной и поучительной литературы — техническому училищу въ Монкгемптонѣ. Я завѣщаю также свое имѣніе, приносящее теперь двѣсти фунтовъ въ годъ, но могущее съ теченіемъ времени давать больше, тому же самому заведенію и поручу его въ завѣдываніе двухъ душеприкащиковъ. Они построятъ флигель для помѣщенія библіотеки и станутъ пополнять ее время отъ времени, по мѣрѣ увеличенія доходовъ, пріобрѣтеніемъ книгъ того же самого характера. Кромѣ того, они будутъ нанимать библіотекаря съ жалованьемъ въ пятьдесятъ фунтовъ въ годъ.

Мордредъ привелъ буквальный текстъ изъ своего завѣщанія — документа, который онъ сохранялъ у себя и по временамъ съ наслажденіемъ перечитывалъ.

— Мнѣ приходило въ голову, прибавилъ онъ любезно, что такое мѣсто было бы подъ-стать человѣку съ такимъ трудолюбивымъ характеромъ, какъ вашъ батюшка.

Рождество ничѣмъ не отличалось въ Перріамѣ отъ остальныхъ временъ года. Розданы были обычныя милостыни бѣднымъ, но это совершалось черезъ руки экономки, такъ что благословенія благодѣтельствуемыхъ не достигали ушей сэра Обри. Рождество казалось лишнимъ воскреснымъ днемъ въ недѣлѣ — вотъ и все.

Теперь прошло два мѣсяца послѣ Рождества, и сэръ Обри хворалъ все это время болѣе или менѣе. Монкгемптонскій врачъ, лечившій его, объявилъ, что нѣтъ причины безпокоиться: суровая погода производитъ свое дѣйствіе, сэръ Обри немного расклеился и т. д., но съ наступленіемъ весны онъ, конечно, поправится. Лэди Перріамъ не должна безпокоиться.

Такъ говорилъ м-ръ Стимпсонъ — врачъ, пожилой человѣкъ, пользовавшійся большой славой въ Монкгемптонѣ, — самой лэди Перріамъ, успокоительнымъ и конфиденціальнымъ тономъ.

— Значитъ, нѣтъ никакой опасности? спросила лэди Перріамъ озабоченно.

— Ровно никакой; временное разстройство, вотъ и все.

— Мнѣ пріятно это слышать, замѣтила Сильвія почти механически. Порою мнѣ казалось, что сэръ Обри очень серьёзно боленъ. Онъ повторяетъ иногда вещи по два, по три раза сряду, и какъ будто не помнитъ, что говоритъ.

М-ръ Стимпсонъ нахмурился при этомъ извѣстіи, но вскорѣ опять развеселился. Докторъ обязанъ быть всегда веселымъ. Онъ долженъ составлять пріятный контрастъ съ тоскливостью болѣзненныхъ одровъ и неизлечимыхъ болѣзней.

Сильвія просидѣла нѣсколько времени одна, по уходѣ доктора, погруженная въ глубокое раздумье. Временами, въ разгаръ болѣзни сэра Обри, сквозь мракъ комнаты больного, появлялась далеко-далеко на горизонтѣ звѣзда недоброй надежды. Что, если конецъ былъ ближе, чѣмъ она ожидала? Что, если мужу ея суждено умереть въ непродолжительномъ времени, и она станетъ свободной, и ей можно будетъ выдти замужъ за Эдмонда Стендена?

Но въ ея юной жизни смерть была до сихъ поръ незнакомымъ явленіемъ. Она не могла думать о ней такъ спокойно, какъ тѣ, которые привыкли въ ея роковымъ посѣщеніямъ. Она съ дрожью думала о темной безднѣ, о таинственной, непроницаемой могилѣ, которая лежала между ней и свободой.

Сэръ Обри былъ тираномъ, но безсознательнымъ. Онъ никогда не былъ съ нею неласковъ намѣренно. Онъ старался размѣрить ея молодую жизнь сообразно съ своимъ скучнымъ существованіемъ; онъ давилъ всѣ стремленія молодости, стремящейся къ развлеченію; онъ сдѣлалъ жизнь Сильвіи ей въ тягость, но онъ былъ добръ по-своему. Ей казалось почти невозможнымъ желать его смерти.

«Я не желаю ему смерти, — говорила она самой себѣ, когда этотъ возможный исходъ представлялся ей, какъ надежда, — но если онъ умретъ, я верну свою любовь… свою первую и единственную любовь. Я заставлю его простить меня, хотя я и много виновата передъ нимъ. Я снова заставлю его увѣровать въ меня, хотя и обманула его довѣріе. Я знаю, что въ моей власти снова привлечь его въ себѣ.»

ГЛАВА XXXV.
Разбитъ параличомъ.

Въ первыхъ числахъ марта сэръ Обри оставилъ свою комнату. Докторъ рѣшилъ, что онъ настолько здоровъ, что можетъ проводить нѣсколько часовъ въ гостиной и даже прокатиться въ желтой коляскѣ въ солнечный день, когда не будетъ вѣтра.

Онъ былъ очень радъ воспользоваться этимъ позволеніемъ и поспѣшно снялъ костюмъ больного, одѣлся съ обычной тщательностью и появился въ салонѣ съ тѣмъ изящнымъ и аристократическимъ видомъ, который придавалъ ему сходство съ портретомъ Вандейка въ современномъ костюмѣ.

Онъ вѣжливо поблагодарилъ Сильвію за вниманіе, которое она оказывала ему во время его болѣзни, и былъ добрѣе съ ней, чѣмъ обыкновенно, не критиковалъ ея поведеніе въ мелочахъ и не читалъ ей нравоученій.

— Душа моя, сказалъ онъ, я ничего не дарилъ тебѣ послѣ того, какъ надѣлъ на твою руку брильянтовое кольцо моей матери. Оно принадлежало, какъ тебѣ извѣстно, моей бабушкѣ, и скорѣе дорого по воспоминаніямъ, связаннымъ съ нимъ, чѣмъ по жаменьямъ, которыя хотя и чистой воды, но не велики.

Сильвія вздохнула съ сожалѣніемъ. Она когда-то воображала, что брильянтовое кольцо лишь предвозвѣстникъ цѣлаго града подарковъ, болѣе роскошныхъ, чѣмъ золотой дождь, сошедшій на Данаю.

— Я не дарилъ тебѣ драгоцѣнностей, Сильвія, частію потому, что не люблю, когда женщина увѣшана украшеніями, но еще больше потому, что не желалъ бытъ связаннымъ въ твоемъ умѣ съ богатыми дарами. Когда я умру, ты будешь богата… настолько богата, чтобы выдти замужъ за какого-нибудь авантюриста, если только ты будешь такъ безразсудна, чтобы выдти замужъ вторично.

Тутъ сэръ Обри открылъ овальный сафьянный футляръ, въ которомъ покоилось на черномъ бархатѣ ожерелье изъ брильянтовъ, величиною съ крупный горохъ. Серебряная отдѣлка была, такъ тонка, что едва примѣтна. Ожерелье казалось цѣпью изъ яркой росы.

Глаза Сильвіи засверкали, она перевела духъ отъ удивленія и восторга.

— Какая прелесть! вскричала она.

— Оно твое, моя радость, возразилъ баронетъ своимъ спокойнымъ тономъ. Я купилъ это ожерелье для дочери герцога, но смерть похитила мою невѣсту — теперь я дарю его своей вѣрной и доброй женѣ.

Лэди Перріамъ, которую не легко было тронуть, прослезилась.

— Помоги мнѣ, Боже, быть тебѣ вѣрной дѣломъ и мыслью, закричала она пылко. Но я недостойна твоей доброты.

— Ты была моей терпѣливой сидѣлкой, моимъ вѣрнымъ собесѣдникомъ, отвѣчалъ сэръ Обри ласково. Осуши свои слезы, душа моя. Не стоитъ плакать изъ-за брильянтоваго ожерелья.

— Я очень горжусь твоимъ подаркомъ; я и представить, себѣ не могла такого великолѣпія. Но меня трогаетъ твоя доброта, сказала Сильвія.

Она вспомнила, какимъ низкимъ считала она его за то, что онъ назначилъ ей ничтожную сумму на карманные расходы, какъ она объясняла скупостью ихъ скучный образъ жизни; и вотъ, вдругъ, онъ бросаетъ ей подарокъ въ нѣсколько тысячъ, фунтовъ, такъ же безпечно, какъ если бы то былъ пучокъ цвѣтовъ.

"Когда-то придется мнѣ надѣть эти брильянты? вопрошала она самоё себя — или, лучше сказать, судьбу, — застегивая ожерелье передъ зеркаломъ въ своей уборной. Быть можетъ, если сэръ Обри вздумаетъ, то повезетъ меня въ Лондонъ этотъ годъ и покажетъ мнѣ свѣтъ. Тяжко быть богатой, имѣть драгоцѣнности и титулъ, и молодость, и красоту, и быть между тѣмъ за-живо схороненной въ Перріамъ-Плэсѣ.

На слѣдующій день выпало самое ясное утро въ году, но сэръ Обри протестовалъ противъ желтой коляски, когда м-ръ Стимпсонъ, все еще навѣщавшій его, предложилъ ему прокататься.

— Я терпѣть не могу ѣзды въ экипажѣ, сказалъ онъ. Я лучше погуляю немного въ саду съ лэди Перріамъ.

— Хорошо, отвѣчалъ докторъ, желавшій угодить такому выгодному паціенту. Быть можетъ, это будетъ еще лучше, чѣмъ катанье. Но только вы отнюдь не должны утомлять себя. Пройдитесь взадъ и впередъ по этой дивной террасѣ, опираясь на руку лэди Перріамъ.

Было около трехъ часовъ пополудни, когда сэръ Обри съ женой отправился гулять. Стояло ясное, тихое, совсѣмъ весеннее время; лишь легкій западный вѣтерокъ колыхалъ хвойныя деревья; небо было голубое и по немъ пробѣгали легкія, бѣлыя облачка, а солнце мягкимъ свѣтомъ заливало весь ландшафтъ. Только-что прошелъ дождь и луга зеленѣли, какъ изумрудъ возлѣ темныхъ вспаханныхъ полей, между тѣмъ какъ первая зелень появлялась тамъ-и-сямъ на живыхъ изгородяхъ, обращенныхъ къ югу.

— Красивый видъ, душа моя, замѣтилъ сэръ Обри, наблюдая за разнообразіемъ красокъ. Я видалъ многое въ свою жизнь, но ничего не находилъ краше Перріама.

— Перріамъ очень красивъ, возразила Сильвія, кротко, но со временемъ ты дашь мнѣ поглядѣть на бѣлый свѣтъ; неправда ли?

— Да, моя радость, мы покатаемся немножко, когда силы мои окрѣпнутъ. Я желаю, чтобы ты была счастлива. Тебѣ пришлось провести довольно скучную зиму: но, къ счастію, ты не привыкла въ обществу.

— Нѣтъ, отвѣчала Сильвія; быть можетъ, потому самому оно и интересуетъ меня больше, чѣмъ другихъ.

— Правда, неизвѣстное всегда привлекательно. Помнишь, что говоритъ Попе: «Человѣкъ никогда не доволенъ настоящимъ».

— Я ненавижу Попе, возразила Сильвія нетерпѣливо, на что сэръ Обри прочиталъ ей краткую нотацію о неблагоразуміи ненавидѣть поэта, философія котораго такъ же разумна, какъ стихъ блестящъ.

Усиліе, повидимому, истощило его, потому что онъ остановился, сдѣлавъ одинъ туръ по террасѣ.

— Я не такъ силенъ, какъ вообразилъ сегодня утромъ, проговорилъ онъ: я чувствую, что усталъ, хотя и опирался на твою руку. Я пойду домой послѣ этой прогулки.

Они постояли немножко на томъ самомъ мѣстѣ, на которомъ сэръ Обри попросилъ Сильвію быть его женой. Сэръ Обри задумчиво глядѣлъ на маленькое, зеленое кладбище. Казалось, духъ мира и тишины носился надъ всей сценой. Сѣрая старая церковная колокольня отчетливо вырѣзалась на ясномъ небѣ. Смерть облеклась въ самую привлекательную форму въ этой спокойной долинѣ.

Какъ ни тепло было на дворѣ, однако больного пробрала дрожь.

— Я пойду въ комнаты, сказалъ онъ: я еще не достаточно силенъ для прогулокъ.

Они пошли домой; сэръ Обри довольно сильно опирался на руку Сильвіи и разъ или два вздохнулъ, точно ему было очень трудно идти. Больной улегся на кушеткѣ у камина въ салонѣ, и Сильвія подала ему его книгу, одинъ томъ листы котораго онъ разсѣянно переворачивалъ, слабо улыбаясь знакомымъ мѣстамъ. Она привела все въ порядокъ на маленькомъ столикѣ, на которомъ лежало двѣ-три книги, газета, и стоялъ стаканъ съ водой, разбавленный хересомъ, и готовилась занять свое мѣсто на другомъ концѣ камина, гдѣ обыкновенно сиживала, стараясь убить время вышиваніемъ. Сэръ Обри былъ противъ романовъ и вообще противъ современной легкой литературы; это любимое женское развлеченіе было воспрещено лэди Перріамъ.

Но баронетъ пригласилъ жену воспользоваться хорошей погодой.

— Погуляй еще, моя душа, сказалъ онъ ласково: ты придешь во мнѣ, когда устанешь ходить по террасѣ. Я всегда радъ, когда ты со мной, но ты слишкомъ засидѣлась въ комнатахъ.

Сильвія повиновалась. Ей очень надоѣлъ этотъ громадный салонъ съ его однообразнымъ великолѣпіемъ… креслами и столами, вѣчно выстроенными въ неизмѣнномъ порядкѣ, съ его отсутствіемъ разнообразія, жизни и движенія. Она рада была побыть наединѣ съ своими мыслямй, которыя въ послѣднее время приняли направленіе, смущавшее ее. Разстроенное здоровье сэра Обри подавало поводъ въ различнымъ соображеніямъ безпокойнаго свойства. Она знала, какъ много преступнаго было въ этихъ сообрагеніяхъ, въ этихъ мечтахъ о возможномъ будущемъ, но тѣмъ не менѣе не въ силахъ была управлять своими мыслями; она предоставляла имъ бродить на свободѣ, и образъ, чаще всего наполнявшій ея душу, былъ образъ того, кого главнѣйшій долгъ ея жизни повелѣвалъ ей забыть.

Она прохаживалась вэадъ и впередъ около часа, и уже собиралась вернуться на свой постъ у камина и къ своимъ обязанностямъ сидѣлки, какъ вдругъ услышала вдали на аллеѣ, убитой пескомъ, шаги, твердые, легкіе и быстрые… шаги, напомнившіе ой шаги Эдмонда Стендена. Она знала, что эти шаги не могли быть его шагами; присутствіе м-ра Стендена въ здѣшнихъ мѣстахъ было вещью немыслимой; со всѣмъ тѣмъ сердце ея сильно забилось — такъ слабо было это непокорное сердце.

Она пошла на другой конецъ террасы и увидѣла хорошо знакомую фигуру м-ра Бэна, стряпчаго. Онъ находился около мѣсяца въ отсутствіи, на югѣ Франціи, съ своей больной женой, которой доктора предписали жить на берегахъ Средиземнаго моря, какъ единственное средство для нея пережить суровую зиму. Какъ ни затруднительно было для Шадрака Бэна бросать дѣла, онъ исполнилъ свой супружескій долгъ, проводилъ свою жену въ Каннъ, гдѣ и оставался съ ней, пока здоровье ея сравнительно не поправилось. Монкгемптонъ разсыпался въ похвалахъ его супружеской доблести, хотя нѣкоторые изъ его кліентовъ ворчали себѣ подъ-носъ на то, что лишились своего хитроумнаго совѣтчика.

Для Сильвіи было не малымъ облегченіемъ временное отсутствіе проницательнаго взгляда этихъ зоркихъ глазъ. Съ перваго начала своего знакомства съ Шадракомъ Бэномъ, Сильвія почувствовала, что передъ ней человѣкъ, который привыкъ заглядывать глубже въ людей и не судить по внѣшности, и что ей слѣдуетъ остерегаться, какъ бы не выдать ему своихъ сокровенныхъ мыслей. Онъ всегда былъ съ нею вѣжливъ, мало того: выказывалъ глубочайшее почтеніе въ словахъ и поступкахъ. Несмотря на то, зная его лишь какъ хорошаго дѣльца и довѣреннаго агента сэра Обри, она чувствовала неопредѣленный страхъ къ нему. Словомъ, ей казалось, что онъ отлично понимаетъ ее.

Онъ подошелъ въ ней съ обычной, серьёзной вѣжливостью, — не церемонной, но почтительной.

— Добраго утра, лэди Перріамъ. Я только-что видѣлся съ сэромъ Обри. Онъ былъ такъ добръ, что пригласилъ меня обѣдать… и такъ какъ роса падаетъ, то поручилъ попросить васъ вернуться домой.

— Никакой росы еще нѣтъ, отвѣчала Сильвія, нѣсколько нетерпѣливо.

Сэръ Обри сердилъ ее, когда приказывалъ ей что-нибудь черезъ этого несноснаго м-ра Бэна.

— Я еще погуляю немного.

— Могу я быть вашимъ собесѣдникомъ? спросилъ м-ръ Бэнъ.

— Я ничего противъ этого не имѣю, возразила Сильвія холодно.

Она много бы дала, чтобы удалить навсегда м-ра Бэна изъ Перріама…. но, не взирая на его почтительность, сознавала, что это такой человѣкъ, который можетъ заставить ее дорого поплатиться за малѣйшую невѣжливость.

— Ваше позволеніе звучитъ, какъ отказъ, сказалъ агентъ, однако я позволю себѣ остаться. Сэръ Обри должно быть былъ очень боленъ, когда я находился во Франціи.

— Не сильнѣе, чѣмъ вообще этой зимою.

— Въ самомъ дѣлѣ? Однако, я нашелъ въ немъ замѣтную перемѣну. Я не знаю, какъ объяснить это, но она поразила меня съ перваго же взгляда, и я очень огорчился, увидя перемѣну,

— Развѣ вы полагаете, что онъ опасно боленъ? спросила Сильвія, поворачиваясь къ нему съ быстрымъ и оживленнымъ взглядомъ.

— Нѣтъ, лэди Перріамъ. Я не думаю, чтобы вы рисковали въ скоромъ времени сдѣлаться вдовой, отвѣчалъ м-ръ Бэнъ съ невозмутимой серьёзностью.

— Вы право пугаете меня, говоря о перемѣнѣ, замѣченной вами въ сэрѣ Обри. Я сама не вижу въ немъ никакой перемѣны… и м-ръ Стимпсонъ говоритъ, что здоровье его улучшается съ каждымъ днемъ… что теплая погода совсѣмъ поставитъ его на ноги.

— Радъ слышать, что м-ръ Стимпсонъ говоритъ такія успокоительныя вещи. Перемѣна, такъ непріятно поразившая меня, заключается болѣе въ манерахъ, чѣмъ въ наружности сэра Обри… у него не тотъ тонъ… голосъ сталъ слабѣе… какая-то нерѣшительность во всемъ, что онъ говоритъ. Я говорилъ съ нимъ около часа о дѣлахъ, и мнѣ было удобно наблюдать за нимъ. Словомъ, онъ не тотъ человѣкъ, какимъ я его оставилъ мѣсяцъ тому назадъ.

Сильвія молчала. Она припоминала, что сама находила, что память измѣняетъ сэру Обри… что у него явилась какая-то дѣтская привычка повторять слова. Неужели смерть наложила свою печать на него и медленно убивала его способности? Сэръ Обриивовсе не былъ старикомъ. Еще не наступила та пора, когда память должна была измѣнить ему.

— Вернемтесь домой, проговорила лэди Перріамъ. — Разъ сэръ Обри заберетъ себѣ въ голову, что на дворѣ роса, то не успокоится, пока не увидитъ меня въ комнатахъ.

— Вы должны гордиться такой заботливостью съ его стороны, замѣтилъ м-ръ Бэнъ.

— Да, это очень любезно, но немного скучно, отвѣчала Сильвія, которая была откровеннѣе въ бездѣлицахъ съ м-ромъ Бэномъ, чѣмъ съ другими людьми, потому что внутренно была убѣждена, что онъ насквозь видитъ всѣ маленькія хитрости.

Она пошла въ салонъ, прежде чѣмъ идти одѣваться наверхъ къ обѣду, — какъ и подобаетъ заботливой женѣ, — чтобы поглядѣть, не нужны ли ея услуга мужу. Хотя въ итальянскомъ саду было свѣтло, но здѣсь въ салонѣ царствовалъ полу-мракъ. l’yстыя драпировки пропускали мало свѣта, а огонь въ каминѣ еле теплился и бросалъ самый слабый отблескъ.

Лэди Перріамъ остановилась въ дверяхъ комнаты и заглянула въ нее; м-ръ Бэнъ стоялъ позади нея. Сэръ Обри сидѣлъ, свѣсивъ руку съ ручки креселъ, голова его покоилась на подушкѣ, открытая книга валялась у его ногъ. Онъ, должно быть, заснулъ.

— Я не стану тревожить его, сказала Сильвія. — М-ръ Стимпсонъ говоритъ, что отдыхъ всего важнѣе.

— Я полагаю, что надо подложить дровъ въ каминъ, а не то онъ сейчасъ потухнетъ, замѣтилъ м-ръ Бэнъ.

Онъ тихонько подошелъ въ камину, а Сильвія осталась у двери и ждала: проснется сэръ Обри или нѣтъ.

М-ръ Бэнъ сталъ на колѣни передъ каминомъ и осторожно подложилъ полѣна два въ золу. Сухое дерево немедленно загорѣлось и затрещало. Высокій и широкій бронзовый экранъ предохранялъ больного отъ искръ.

Сэръ Обри не шевелился. Агентъ, все еще стоя на колѣняхъ, оглянулся на своего кліента. Сухое полѣно вдругъ вспыхнуло яркимъ пламенемъ, озарившемъ всю комнату и лицо сэра Обри. Одинъ быстрый, изумленный взглядъ — и агентъ былъ уже на ногахъ и повисъ на ручкѣ колокольчика, проведеннаго въ отдаленныя людскія; колокольчикъ рѣзко прозвенѣлъ на весь домъ. Агентъ наклонился надъ безжизненной фигурой, развязалъ галстухъ, поднялъ голову, все это довольно спокойно, между тѣмъ какъ лэди Перріамъ съ невыразимымъ ужасомъ на блѣдномъ лицѣ глядѣла на все это. Она подбѣжала къ камину, пока м-ръ Бэнъ звонилъ.

— Какъ вы полагаете, онъ умеръ? спросила она страшнымъ шопотомъ.

— Нѣтъ, я слышу, какъ бьется его сердце. Пошлите нарочнаго къ м-ру Стимпсону на лучшей лошади, продолжалъ м-ръ Бэнъ, обращаясь къ слугѣ, явившемуся на звонъ колокольчика. — Если м-ра Стимпсона нѣтъ дома, то пошлите за м-ромъ Кэрдроссомъ… если и того нѣтъ дома, пусть позоветъ м-ра Бейфилъда. Пусть скачетъ во весь опоръ, не теряя ни минуты. Пошлите другого нарочнаго — Джона Бетѳа, онъ толковый малый — въ д-ру Тапсалю въ Гедингемъ. Сэра Обри, боюсь, схватилъ параличъ. Пришлите сюда Гаплэна.

Гаплэнъ, камердинеръ, услышалъ рѣзкій звонокъ колокольчика и очутился возлѣ своего господина, прежде чѣмъ другой слуга успѣлъ выйти изъ комнаты. Времени не теряли. М-ръ Бэнъ и камердинеръ положили сэра Обри на диванъ, въ самой покойной позѣ, и послѣ этого оставалось только дожидаться медицинской помощи. Перріамъ-Плэсъ находился на полъ-пути между Монкгемптономъ и Гедингемомъ. Въ обѣ стороны нарочнымъ приходилось сдѣлать три мили, за докторомъ столько же.

— Нельзя надѣяться, чтобы кто-нибудь изъ нихъ пріѣхалъ раньше часа, сказалъ м-ръ Бэнъ, сохранявшій все время удивительное присутствіе духа.

Лэди Перріамъ сидѣла, какъ статуя, и была бѣла, какъ мраморъ. Только въ глазахъ ея виднѣлась жизнь, и они безпокойно перебѣгали съ неподвижной фигуры мужа въ встревоженнымъ лицамъ камердинера и агента.

— Есть опасность? спросила она, постоянно думая о той одной, послѣдней и страшной опасности смерти. Она желала, чтобы мужъ ея умеръ, но это желаніе было смутно. Ее пугало кажущееся осуществленіе этого смутнаго желанія. Есть что-то особенно ужасное въ преступномъ желаніи, за которымъ внезапно слѣдуетъ осуществленіе. Кажется, какъ будто самъ сатана вмѣшался въ дѣло.

— Первый припадокъ рѣдко бываетъ смертеленъ, отвѣчалъ м-ръ Бэнъ, такъ спокойно, какъ будто онъ былъ давно практикующимъ врачемъ. — Есть всѣ основанія надѣяться, что сэръ Обри поправится черезъ нѣсколько дней. Но, конечно, его состояніе довольно опасно, пока это продолжается.

— Довольно опасно! повторила лэди Перріамъ. — Оно ужасно. Какъ вы думаете, онъ ничего не чувствуетъ?

— Не знаю. Онъ какъ будто спитъ. Я боюсь, что эта рука отнялась. Она виситъ такъ безжизненно.

— И такъ холодна, прибавилъ камердинеръ, стоя на колѣняхъ у дивана и стараясь отогрѣть безпомощную руку.

Мучительный часъ ожиданія протекъ; Сильвія сидѣла молча и неподвижно, между тѣмъ какъ м-ръ Бэнъ и камердинеръ прибѣгали къ различнымъ мѣрамъ, опасаясь однако, какъ бы не сдѣлать чего-нибудь лишняго.

Стукъ часовъ, стоявшихъ на каминѣ, какъ-то страшно раздавался среди этой тишины. Зола тихо падала сквозь рѣшетку въ каминѣ. Слышно было тяжелое дыханіе сэра Обри.

Наконецъ, послѣ получасового ожиданія, показавшагося безконечно долгимъ тремъ сторожамъ больного, ихъ поразили слабые, едва внятные звуки. Они исходили изъ блѣдныхъ устъ сэра Обри, мучительно старавшагося говорить.

Когда ему удалось, наконецъ, произнести нѣсколько словъ, послѣ всѣхъ усилій, голосъ его звучалъ глухо. Такъ долженъ былъ говорить Лазарь, когда вышелъ изъ гробницы по повелѣнію Христа. Сильвіи эти странные звуки показались голосомъ воскресшаго мертвеца.

— Я спалъ? спросилъ сэръ Обри едва внятно, не взирая на всѣ свои усилія, точно ребенокъ, старающійся подражать словамъ, которыя онъ слышитъ.

— Да, сэръ Обри.

— Долго.

— Нѣсколько времени.

Тусклые, сѣрые глаза удивленно поглядѣли вокругъ.

— Какъ, уже стемнѣло? Почему не зажигаютъ лампы?

— Мы думали, что сумерки пріятнѣе для васъ, сэръ Обри.

— Пріятнѣе для меня! Я не больной…. не хочу быть больше больнымъ, бормоталъ баронетъ съ тѣми же усиліями и тою же невнятностью.

Они употребили всѣ средства, чтобы помѣшать ему много говорить и волноваться; но, стараясь приподняться, онъ открылъ, что одна сторона его тѣла отнялась.

— Что это такое? спросилъ онъ, явственнѣе, чѣмъ говорилъ до сихъ поръ, точно страхъ придалъ силы его голосу.

— Я не могу двигаться; у меня отнялась половина тѣла. Что это значитъ?

Ни агентъ, ни камердинеръ не отвѣчали на этотъ тревожный вопросъ. Они глядѣли другъ на друга съ смущеніемъ. Камердиверъ пробормоталъ какія-то успокоительныя слова на своемъ обычномъ языкѣ.

— Я знаю, что это значитъ, проговорилъ сэръ Обри: это параличъ, единственная болѣзнь, которой я опасался съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ видѣлъ, какъ возили моего дѣдушку вокругъ Перріама въ креслѣ на колесахъ, и какъ голова свѣшивалась у него на бокъ; я былъ тогда еще маленькимъ мальчикомъ. И все-таки я не вѣрилъ, чтобы параличъ разбилъ меня. Я думахъ, что Мордредъ можетъ его опасаться; онъ всегда былъ слабымъ, болѣзненнымъ созданіемъ. Я никогда не думалъ, что параличъ грозитъ мнѣ самому.

ГЛАВА XXXVI.
Лэди Перріамъ приглашаетъ сидѣлку.

М-ръ Стимпсонъ прибылъ безъ малаго черезъ часъ, спустя послѣ того, какъ нарочный уѣхалъ за нимъ. Нарочный засталъ его дома, и старикъ докторъ тотчасъ же поскакалъ въ Перріамъ такъ скоро, какъ только позволяла хорошая лошадь и легкій кабріолетъ. Онъ изслѣдовалъ больного, приказалъ уложить его въ постель и велѣлъ тотчасъ телеграфировать къ одному знаменитому лондонскому врачу.

— Подождемъ, что скажетъ завтра Кроу? сказалъ онъ конфиденціально м-ру Бэну, когда тотъ помогъ ему перенести сэра Обри и уложить его на огромной кровати, по величинѣ и мрачному характеру напоминавшей катафалкъ. — Болѣзнь серьёзная и необходимо пригласить хорошую сидѣлку, прибавилъ онъ громче.

Лэди Перріамъ, м-ръ Бэнъ и докторъ находились въ уборной, расположенной возлѣ спальной сэра Обри.

— Развѣ я не могу ухаживать за мужемъ? спросила Сильвія. Онъ любитъ, чтобы я была возлѣ него.

— Какъ собесѣдница, нѣтъ сомнѣнія; но если вы возьметесь ходить за нимъ при его теперешнемъ состояніи, то это можетъ вредно отразиться на вашемъ собственномъ здоровьѣ. Мы должны пригласить какую-нибудь особу, на которую можно положиться и которая бы находилась безсмѣнно при сэрѣ Обри. Его камердинеръ, конечно, можетъ быть весьма полезенъ, но женскій уходъ тоже необходимъ. Я знаю, каковы обыкновенные слуги: имъ скоро надоѣдаетъ уходъ за больнымъ.

Странное выраженіе промелькнуло въ лицѣ лэди Перріамъ. До сихъ поръ оно было холодно и безжизненно, какъ мраморъ.

— Я думаю, что знаю въ Лондонѣ одну госпожу, которая будетъ полезна во всѣхъ отношеніяхъ, сказала она поспѣшно.

— Она опытная сидѣлка?

— О, да, она очень опытна. Я напишу ей и приглашу ее пріѣхать сюда.

— Лучше было бы телеграфировать, отвѣчалъ м-ръ Стимпсонъ. Я могу отвезти телеграмму, если вы будете такъ добры ее написать.

— Нѣтъ, я лучше напишу ей. Ей понадобятся деньги на проѣздъ. Я могу вложить банковый билетъ въ письмо.

— Не благоразумнѣе ли будетъ пригласить кого-нибудь изъ Монкгемптона? замѣтилъ м-ръ Бэнъ.

— Я никого не знаю въ Монкгемптонѣ, а знаю эту особу въ Лондонѣ, отвѣчала лэди Перріамъ, глядя на доктора, а не на м-ра Бэна. Если у моего мужа должна быть сидѣлка, то я желаю, чтобы она была выбрана мною, а не кѣмъ-нибудь другимъ.

Это была первая стычка съ м-ромъ Бэномъ, и какъ она ни казалась ничтожна, но Сильвія чувствовала, что она не безъ значенія. У ней было внутреннее убѣжденіе, что Шадракъ Бэнъ желалъ быть хозяиномъ въ ея домѣ, стремился въ своей самонадѣянности управлять ею. Безпомощное состояніе сэра Обри отдавало все хозяйство нѣкоторымъ образомъ въ руки агента. Теперь, слѣдовательно, было время ей заявить о своей власти.

— Я напишу этой особѣ, м-ръ Стимпсонъ, прибавила она, все не глядя на м-ра Бэна, но чувствуя, что его холодные, сѣрые глаза наблюдаютъ за нею. Мы можемъ считать дѣло рѣшеннымъ.

— Очень хорошо, лэди Перріамъ, мы ужъ какъ-нибудь обойдемся до ея пріѣзда. Вы увѣрены, что она опытная женщина?

— Совершенно увѣрена. Неужели вы полагаете, что я пригласила бы ее, еслибы было иначе?

— Разумѣется, нѣтъ, лэди Перріамъ. Но только, къ счастію, вы такъ еще мало видали больныхъ. Кстати, какъ фамилія этой женщины?

— Карф… Картеръ, отвѣчала лэди Перріамъ.

М-ръ Бэнъ замѣтилъ замѣшательство лэди Перріамъ и увидѣлъ, какъ яркое красное пятно загорѣлось на ея щекахъ, которыя, минуту спустя, снова поблѣднѣли.

За дверью послышались медленные шаркающіе шаги, дверь отворилась, и Мордредъ Перріамъ вошелъ въ комнату, держа въ рукѣ старомодный серебряный подсвѣчникъ, въ которомъ свѣча догорѣла до самаго кружочка. Одной изъ привычекъ вѣчно разсѣяннаго буквоѣда было оставлять свои свѣчи догорать до кружочка и разъ шесть въ день зажигать каминъ, который все потухалъ, потому что онъ за нимъ не глядѣлъ. Привычка сдѣлала его независимымъ отъ прислуги, и онъ самъ топилъ свой каминъ и имѣлъ всегда въ запасѣ свѣчи, которыя самъ также вставлялъ въ подсвѣчники. Никто не причинялъ меньше хлопотъ въ хозяйствѣ, какъ этотъ безобидный м-ръ Перріамъ.

Когда онъ вошелъ въ полу-темную комнату, съ лицомъ освѣщеннымъ горящей свѣчей, то одна и та же мысль зародилась у Сильвіи и у м-ра Бэна. Они оба были поражены разительнымъ сходствомъ, которое представляло лицо сэра Обри, измѣненное болѣзнью, съ лицомъ его младшаго брата. Эта грустная перемѣна, благодаря которой лицо старшаго брата казалось постарѣло на десять лѣтъ, дѣлала обоихъ братьевъ столь похожими другъ на друга, — точно они были близнецы. Мордредъ съ минуту глядѣлъ на всѣхъ трехъ съ безпомощнымъ волненіемъ, прежде чѣмъ заговорилъ.

— Ужъ не случилось ли чего-нибудь? спросилъ онъ наконецъ. Что случилось? Восемь часовъ, а колоколъ еще не прививалъ въ обѣду.

— Вамъ лучше отобѣдать въ вашей комнатѣ сегодня вечеромъ, м-ръ Перріамъ, отвѣчалъ Шадракъ Бэнъ; вашъ брать очень боленъ.

— Развѣ ему хуже, чѣмъ было поутру?

— Гораздо хуже, вмѣшался м-ръ Стимпсонъ, и затѣмъ сообщилъ Мордреду про параличъ.

— Отчего за мной не прислали? спросилъ Мордредъ жалобно.

— Вы бы не принесли никакой пользы, возразилъ м-ръ Бенъ съ своимъ практическимъ видомъ. Не волнуйтесь, м-ръ Перріамъ. Сэръ Обри, надѣюсь, поправится дня черезъ два-три.

— Онъ тамъ? спросилъ Мордредъ, указывая на открытую дверь въ спальную.

— Да, но вамъ лучше не безпокоить его, рѣшилъ докторъ.

— Гапленъ находится при немъ, и онъ задремалъ въ настоящую минуту. Спокойствіе первое дѣло… совершенное спокойствіе. Никто не долженъ входить въ комнату, кромѣ лэди Перріамъ.

— Очень хорошо; я сдѣлаю такъ, какъ лучше, хотя бы мнѣ очень хотѣлось его видѣть, отвѣчалъ м-ръ Перріамъ покорно, но грустно. Но, пожалуйста, не держите меня вдали отъ него, безъ крайней необходимости. Я очень люблю брата; я не моіу не любить, его, потому что это мой единственный другъ.

М-ръ Стимпсонъ сказалъ что-то, успокоительное.

— Могу я посидѣть здѣсь часокъ-другой? освѣдомился м-ръ Перріамъ; я не буду шумѣть, не промолвлю ни слова и, поэтому, не думаю, чтобы я могъ обезпокоить моего бѣднаго брата. Мнѣ было бы пріятно находиться по близости отъ него.

— Я ничего противъ этого не имѣю, отвѣчалъ м-ръ Стимпсонъ, если только лэди Перріамъ… прибавилъ онъ неопредѣленно, взглядывая на Сильвію.

— Я ничего не имѣю противъ того, чтобы м-ръ Перріамъ оставался здѣсь, промолвила она равнодушно.

Она считала Мордреда Перріама за какую-то живую мебель, несносную по временамъ, но врядъ-ли заслуживающую вниманія. Кому какое дѣло: находился онъ въ этой комнатѣ или въ другой. Мордредъ остался поэтому, усѣлся въ кресло возлѣ камина, потирая свои старыя, морщинистыя руки, вздрагивая по временамъ и испуская тихіе вздохи. М-ръ Стимпсонъ уѣхалъ, съ цѣлью телеграфировать лондонскому врачу тотчасъ, какъ прибудетъ въ Монкгемптонъ, и обѣщалъ также пріѣхать на другой день въ Перріамъ Плэсъ въ восемь часовъ утра. М-ръ Бэнъ проводилъ доктора по лѣстницѣ, но объявилъ о своемъ намѣреніи остаться въ Перріамѣ до поздняго часа.

— У меня нѣтъ паціентовъ, которые бы дожидались меня, сказалъ онъ; поэтому я останусь, какъ можно дольше, чтобы посмотрѣть, какъ будетъ себя чувствовать сэръ Обри. Вы можете мимоходомъ постучаться въ мою дверь и сообщить моимъ дочерямъ о томъ, что случилось. Онѣ могутъ встревожиться, если я очень запоздаю.

М-ръ Стимпсонъ обѣщалъ оказать эту любезность сосѣду.

М-ръ Бэнъ отправился въ столовую, гдѣ былъ накрытъ столъ для небольшой семьи сэра Обри. Три прибора красовались съ обычной торжественностью, далеко другъ отъ друга, на необъятной скатерти. М-ръ Бэнъ позвонилъ съ видомъ человѣка, чувствовавшаго себя совсѣмъ дома въ этой просторной комнатѣ.

— Дайте мнѣ пообѣдать, сказалъ онъ буфетчику. Да пошлите приборъ въ уборную лэди Перріамъ. Она, полагаю, больше не сойдетъ внизъ сегодня вечеромъ.

Лэди Перріамъ не чувствовала аппетита. Она велѣла слугѣ подать себѣ чаю и унести обѣденный приборъ прочь.

Она писала письмо, когда горничная вошла въ комнату. Уборная сэра Обри прилегала съ одной стороны въ спальной, а съ другой сообщалась съ узкимъ корридоромъ, который велъ въ покои Мордреда. Уборная лэди Перріамъ была узкая комната, обшитая дубовыми панелями, расположенная по другую сторону спальной. Эта комната въ былые дни служила молельной для одной лэди Перріамъ католическаго вѣроисповѣданія и якобитскихъ мнѣній. То былъ узенькій покой съ небольшимъ каминомъ въ одномъ изъ угловъ. Темно-зеленые занавѣсы изъ дама висѣли на окнѣ. Умывальникъ и туалетъ изъ темнаго краснаго дерева были малы и неудобны; высокій, узкій шкафъ занималъ уголъ стѣны, и вмѣстѣ съ письменнымъ столомъ и двумя просторными креслами дополнялъ убранство комнаты. Освѣщенная двумя свѣчами, уборная лэди Перріамъ имѣла нѣсколько мрачный видъ. Можно было вообразить себя въ одной изъ тюремныхъ келій Тоуэра… хотя бы въ той, напримѣръ, въ которой былъ казненъ сэръ Томасъ Овербери…. и такой же веселой на видъ. Сильвія была совсѣмъ поглощена этимъ письмомъ, — настолько поглощена, что какъ будто не замѣтила прихода горничной, которая принесла хорошенькій серебряный сервизъ, хотя послѣдняя, быть можетъ, изъ участія къ своей госпожѣ, а быть можетъ, и просто изъ любопытства, провозилась нѣсколько минутъ въ комнатѣ, поправила огонь въ каминѣ и тяжелые занавѣсы на окнѣ.

Вотъ письмо:

"Перріамъ-Плэсъ, близъ Монкгемптона.

15-го марта.

"Милая миссисъ Карфордъ,

"Я нашла возможность доставить вамъ хотя временное убѣжище, если вы можете выполнить тѣ обязанности, какія будутъ на васъ возложены на томъ постѣ, какой я могу вамъ предложить. Въ борьбѣ изъ-за куска хлѣба вамъ, быть можетъ, приходилось исправлять обязанности сидѣлки. Если это такъ, и если вы сознаете себя способной ухаживать за пожилымъ джентльменомъ, котораго только-что разбилъ параличъ, то я приглашаю васъ въ сидѣлки къ моему мужу сэру Обри Перріаму. Но само собой разумѣется, что если вы пріѣдете сюда, то не станете разсказывать о вашей прошлой жизни кому бы то ни было изъ членовъ этого дома, и будете хранить строгое молчаніе о томъ, что вамъ извѣстно о моемъ отцѣ. Я дѣлаю вамъ это предложеніе чисто изъ жалости къ вашему горькому положенію, и надѣюсь, что вы не заставите меня раскаиваться въ оказанномъ вамъ довѣріи.

"Я прилагаю билетъ въ десять фунтовъ, чтобы вы могли купить себѣ приличный костюмъ и заплатить за проѣздъ. Прошу васъ купить готовое платье и пріѣхать съ первымъ поѣздомъ, на какой вы можете поспѣть по полученіи этого письма.

"На всѣ разспросы о томъ: опытная ли вы сидѣлка, вы должны отвѣчать, что вполнѣ опытны въ этомъ дѣлѣ; но вы не обязаны вдаваться въ какія-либо подробности. По пріѣздѣ сюда вы спросите лэди Перріамъ и назоветесь миссисъ Картеръ, такъ какъ полагаю, что вамъ врядъ ли было бы пріятно называть себя тѣмъ именемъ, которое принадлежало вамъ въ лучшіе дни.

"Преданная вамъ,
"Сильвія Перріамъ, рожденная Керью".

Подписавъ и запечатавъ это письмо, лэди Перріамъ поглядѣла на часы. Оставалось ровно столько времени, чтобы грумъ успѣлъ отвезти письмо на Монкгемптонскую почту, которая не отходила раньше половины десятаго. Теперь было четверть девятаго. Она позвонила и отдала горничной письмо съ приказаніемъ немедленно отправить его въ Монкгемптонъ. Горничная унесла письмо. Тогда Сильвія придвинула свое кресло къ камину и усѣлась, глядя въ огонь и размышляя о томъ, что сдѣлала.

«Желала бы я знать, благоразумно ли я поступила? спрашивала она самое себя. Конечно, женщина, которая такъ много выстрадала, какъ это бѣдное созданіе, должна была набраться ума-разума. Дать ей пристанище — будетъ доброе дѣло, и можетъ наступить день, когда я буду нуждаться въ преданномъ человѣкѣ».

Сильвія почти не думала о своемъ мужѣ, пока писала письмо. Теперь она встала, отворила дверь, которая вела въ спальную баронета, и заглянула въ нее.

Сэръ Обри лежалъ и дремалъ; блѣдное лицо его то озарялось пламенемъ камина, то оставалось во мракѣ. Гапленъ сидѣлъ на покойномъ креслѣ возлѣ кровати и читалъ газету при свѣтѣ лампы съ абажуромъ, отъ которой больного отдѣлялъ тяжелый пологъ кровати. У камина виднѣлась скорчившаяся фигура Мордреда Перріама. Онъ прокрался въ комнату сэра Обри безъ шума, точно собака, и ему позволили въ ней остаться незамѣченнымъ.

ГЛАВА XXXVII.
Мнѣніе д-ра Кроу.

Д-ръ Кроу, лондонскій врачъ, прибылъ въ Перріамъ подъ-вечеръ слѣдующаго дня. Онъ былъ великій знатокъ въ болѣзняхъ патриціевъ и пріобрѣлъ право лечить аристократію поземельную и коммерческую, духовную и юридическую; если же болѣзнь оказывалась неизлечимой, то помогалъ прилично перешагнуть изъ здѣшней жизни въ невѣдомый, загробный міръ. Онъ былъ плечистый господинъ, съ умнымъ лицомъ, большимъ лбомъ, широкимъ, съ крупными чертами, лицомъ и черными глазами, блескъ которыхъ не потухъ ни отъ лѣтъ, ни отъ ученыхъ трудовъ и занятій.

Онъ пріѣхалъ за двѣсти миль, чтобы поглядѣть на сэра Перріама; но четверть часа, проведенныхъ въ комнатѣ больного и десять минутъ, посвященныхъ на консультацію съ м-ромъ Стимпсономъ — вотъ все время, какое онъ могъ удѣлить въ данномъ случаѣ. Что было имъ высказано въ эти десять минутъ, о томъ зналъ одинъ м-ръ Стимпсонъ. Но когда онъ вышелъ изъ уборной, гдѣ происходила эта краткая конференція, лэди Перріамъ появилась изъ темнаго корридора и пересѣкла дорогу великому врачу.

Д-ръ Кроу съ удивленіемъ увидѣлъ появленіе такого прелестнаго созданія въ этомъ мрачномъ, старомъ домѣ, ненарушимая тишина котораго казалась почти могильной для посторонняго человѣка.

— Есть ли какая-нибудь надежда? спросила Сильвія, оживленно.

Докторъ отвѣчалъ уклончиво, въ тѣхъ неопредѣленныхъ, мягкихъ выраженіяхъ, которыя ничего не поясняютъ встревоженному уму:

— Я не теряю надежды на то, что жизнь вашего батюшки…

— Супруга, шепнулъ м-ръ Стимпсонъ врачу.

Д-ръ Кроу опять поглядѣлъ удивленно, но продолжалъ, не смущаясь:

— Что жизнь вашего супруга будетъ спасена, можетъ быть, на многіе годы.

— Но можетъ ли онъ поправиться?

— Я не вижу причины, почему бы его физическому здоровью не улучшиться при заботливомъ уходѣ, возразилъ докторъ Кроу.

— Но возвратятся ли ему его умственныя способности? спросила Сильвія, съ усиливающейся тревогой. Станетъ ли онъ такимъ, какимъ былъ въ началѣ зимы, какимъ былъ еще вчера утромъ?

— Увы! сударыня, боюсь, что нѣтъ! отвѣчалъ докторъ Кроу тономъ глубочайшаго соболѣзнованія.

Долгая привычка научила его говорить о каждомъ изъ своихъ паціентовъ такъ, какъ еслибы онъ былъ товарищемъ его дѣтства, близкимъ другомъ его молодости или дорогимъ и возлюбленнымъ братомъ. Тонъ былъ трогателенъ, хотя и формаленъ. Неутѣшныя вдовы рыдали на плечѣ д-ра Кроу, забывая, что онъ вовсе не былъ близкимъ пріятелемъ ихъ покойниковъ. Несчастныя матери сжимали его дружескую руку. И если докторъ нѣсколько преувеличивалъ испытываемое имъ сожалѣніе, то имѣлъ по крайней мѣрѣ нѣжное сердце и сострадалъ всѣмъ несчастнымъ.

— Какъ! вскричала Сильвія: неужели онъ проживетъ долгіе годы, доживетъ до глубокой старости, оставаясь все въ одномъ и томъ же положеніи… утративъ память… повторяя одни и тѣ же слова безсознательно, и подчасъ не признавая самыхъ близкихъ лицъ! Неужели онъ всегда останется такимъ?

— «Всегда» это не то слово, дорогая лэди Перріамъ, отвѣчалъ докторъ. Можетъ наступить легкое улучшеніе. Мы будемъ на это надѣяться. Лекарства, прописанныя мною, могутъ произвести лучшее дѣйствіе на отуманенный мозгъ, чѣмъ я самъ разсчитываю. Судьба наша въ рукахъ Провидѣнія. Но я не скрою отъ васъ, что сэръ Артуръ…

— Обри, подсказалъ м-ръ Стимисонъ.

— Я не стану отрицать, что мозгъ сэра Обри сильно потрясенъ, и я мало надѣюсь, чтобы онъ вполнѣ поправился. Нѣкоторое улучшеніе можетъ воспослѣдовать, но я боюсь, что извѣстная забывчивость, такъ-сказать, дѣтство останется навсегда, и къ этому мы должны быть готовы, дорогая лэди Перріамъ. Я обѣщалъ м-ру Стимпсону снова побывать черезъ мѣсяцъ, когда мнѣ можно будетъ сказать свое мнѣніе съ большей увѣренностью. Пока мы вполнѣ согласились насчетъ способа леченія. И, какъ ни тяжко для васъ видѣть, что умственныя способности вашего супруга ослабѣли, но вы можете утѣшать себя мыслью, что онъ съ вами. Вы могли его совсѣмъ лишиться, и подумайте, насколько это было бы горестнѣе.

Сильвія молчала. Докторъ Кроу нѣжно пожалъ ея руку и удалился въ сопровожденіи почтеннаго м-ра Стимпсона.

— Какая прелестная молодая женщина, сказалъ врачъ, спускаясь съ широкой дубовой лѣстницы, покрытой ковромъ. И какая молодая! Я думаю ей не больше двадцати лѣтъ.

— Нѣтъ еще двадцати, полагаю, отвѣчалъ м-ръ Стимпсонъ — Она, кажется, очень любитъ этого бѣднаго, стараго джентльмена.

— Она должна любить его, возразилъ м-ръ Стимпсонъ, который вмѣстѣ со всѣмъ графствомъ не одобрялъ женитьбы сэра Обри. Она была не болѣе какъ дочь приходскаго учителя. Впрочемъ, прибавилъ онъ, вспомнивъ про свои обязанности относительно своего паціента, я полагаю, что она очень милая особа и, какъ вы замѣтили, очень любитъ сэра Обри.

— Это пріятно видѣть, замѣтилъ д-ръ Кроу… благодарю, дорогой мой сэръ; вы очень добры, прибавилъ онъ любезно въ отвѣтъ на аккуратно сложенный банковый билетъ, который м-ръ Стимпсонъ осторожно вложилъ ему въ руку.

Желтая коляска была послана навстрѣчу д-ру Кроу на Гедингемскую станцію и теперь дожидалась съ тѣмъ, чтобы отвезти его обратно на станцію. Не успѣлъ отъѣхать этотъ пышный экипажъ съ его важнымъ сѣдокомъ, какъ на широкой аллеѣ, усыпанной пескомъ и ведущей къ Перріамъ-Плэсу, показался болѣе скромный экипажъ, плохенькій извощичій кабріолетъ.

М-ръ Стимпсонъ стоялъ у дверей, глядя на отъѣздъ великаго врача. Теперь онъ остался поджидать пріѣзда новаго гостя.

«Должно быть, это сидѣлка», сказалъ онъ самому себѣ.

Медикъ былъ правъ. Худая, блѣдная женщина вышла изъ кабріолета и застѣнчиво оглядѣлась вокругъ, какъ бы ища къ кому обратиться. Она увидѣла м-ра Стимпсона, но колебалась заговорить съ нимъ, не зная, слуга онъ или джентльменъ, и можетъ ли она въ послѣднемъ случаѣ обратиться къ нему.

Она была скромно, но прилично одѣта въ сѣрое мериносовое платье, черную шаль и шляпку. Но какъ ни простъ былъ нарядъ, а незнакомка носила его съ такимъ изяществомъ, можно сказать граціей, что имѣла видъ лэди.

«Настоящая дама», подумалъ м-ръ Стимисонъ, замѣчая каждую подробность своимъ зоркимъ глазомъ.

Онъ пошелъ навстрѣчу въ незнакомкѣ въ ту минуту, какъ извощикъ вынималъ изъ кабріолета багажъ, и вывелъ ее изъ очевиднаго замѣшательства.

— Вы та сидѣлка, за которой посылала лэди Перріамъ, полагаю? спросилъ онъ.

— Да, сэръ. Могу я видѣть лэди Перріамъ.

— Вы сейчасъ увидите ее. Но прежде я желалъ бы переговорить съ вами насчетъ ухода за больнымъ. Я домашній докторъ.

— Я къ вашимъ услугамъ, сэръ.

— О! вамъ лучше сначала закусить и немного отдохнуть. Я могу подождать съ полчаса.

— Нѣтъ, сэръ, я не желаю, чтобы вы брали на себя этотъ трудъ. Я готова тотчасъ же выслушать ваши наставленія.

— Прекрасно. Я не прочь уѣхать домой обѣдать. Войдите сюда на минуту

М-ръ Стимпсонъ провелъ незнакомку въ столовую, гдѣ буфетчикъ и его помощникъ только-что накрыли столъ на два прибора. Обычное мѣсто сэра Обри было пусто.

Здѣсь свѣчи были зажжены и пылалъ каминъ, и при ихъ свѣтѣ медикъ внимательнѣе оглядѣлъ наружность сидѣлки.

Гдѣ видалъ онъ лицо, напоминавшее ея лицо? Онъ не могъ сказать. Но въ этомъ изможденномъ лицѣ было нѣчто необыкновенно ему знакомое.

— Я надѣюсь, что вы достаточно опытны въ этомъ дѣлѣ, спросилъ м-ръ Стимпсонъ.

— Я много ходила за больными, сэръ.

— Не были ли вы сидѣлкой въ больницѣ?

— Нѣтъ, сэръ.

— Есть у васъ какая-нибудь рекомендація?

— Нѣтъ, сэръ.

— Это жаль. Вы пріѣхали сюда безъ рекомендаціи, а постъ, который вамъ предстоитъ занять, весьма важенъ.

— Лэди Перріамъ знаетъ меня, сэръ. Я полагаю, что этого достаточно. Я пріѣхала сюда по приглашенію лэди Перріамъ.

— Этого достаточно съ нравственной стороны; но хорошее мнѣніе лэди Перріамъ не можетъ служить аттестаціей ловкости.. Она сама слишкомъ неопытна, чтобы судить, способны ли вы выполнить возлагаемыя на васъ обязанности.

— Если вы найдете меня неспособной, сэръ, то можете отказать мнѣ, отвѣтила женщина тономъ, въ которомъ кротость звучала какой-то спокойной твердостью…

Эта женщина, очевидно, «съумѣетъ найтись» во всякихъ обстоятельствахъ, перенести всѣ удары судьбы..

— Само собой разумѣется, возразилъ м-ръ Стимпсонъ, но я не желалъ бы подвергать своего паціента неудобствамъ ухода неопытной сидѣлки. Ухаживали ли вы когда-нибудь за больнымъ, разбитымъ параличемъ?

— Да, сэръ. Я около шести мѣсяцевъ ходила за старымъ джентльменомъ, страдавшимъ этимъ недугомъ.

Это была правда. Даже горькая школа несчастія не пріучила миссисъ Карфордъ лгать.

— Вы можете, полагаю, достать мнѣ рекомендацію отъ друзей этого больного?

— Если лэди Перріамъ потребуетъ этой рекомендаціи, сэръ, то я могу представить ее, отвѣчала женщина съ достоинствомъ.

— Прекрасно, произнесъ м-ръ Стимпсонъ: значитъ, мы можемъ испробовать васъ. Мнѣ нравится ваша наружность. Вы, повидимому, знавали лучшіе дни.

Сидѣлка пропустила это замѣчаніе безъ отвѣта. Она не похвалилась прошлымъ благосостояніемъ.

— Какъ васъ зовутъ, кстати.

— Картеръ, сэръ. Миссисъ Картеръ.

— Хорошо. Я м-ръ Стимпсонъ изъ Монкгемптона, домашній докторъ сэра Обри за послѣднія двадцать лѣтъ. Теперь выслушайте мои инструкціи.

М-ръ Стимпсонъ отдалъ свои приказанія коротко и ясно и остался доволенъ понятливостью, съ какою миссисъ Картеръ выслушала эти приказанія.

— Право, я думаю, что мы сойдемся, сказалъ онъ привѣтливо: теперь я поѣду домой, и вамъ также надо поѣсть.

— Я бы желала сначала повидаться съ лэди Перріамъ, м-ръ Стимпсонъ.

— Вы однако упрямая женщина? Развѣ вы никогда не ѣдите? Хорошо, вы увидите вашу хозяйку. Джемсъ, пошлите горничную лэди Перріамъ спросить: желаетъ ли ея госпожа видѣть миссисъ Картеръ.

Сильвія попала на такую высоту, что стала недоступна для простыхъ смертныхъ безъ нѣкоторыхъ предварительныхъ церемоній.

М-ръ Стимпсонъ уѣхалъ въ своемъ старомодномъ кабріолетѣ, — памятникѣ былой эпохи, когда признакомъ респектабельности считалось держать кабріолетъ. Миссисъ Картеръ дожидалась въ сѣняхъ, пока слуга вернется съ отвѣтомъ лэди Перріамъ.

Просто одѣтая служанка сошла внизъ; она была за-одно — главной служанкой въ домѣ и горничной лэди Перріамъ, которой не разрѣшена была роскошь имѣть горничную исключительно къ ея услугамъ.

— Милэди желаетъ васъ видѣть, сказала она, и миссиссъ Картеръ послѣдовала за ней по темной, старинной лѣстницѣ, вдоль широкой галлереи, которая вела въ уборную лэди Перріамъ.

Здѣсь пылающій каминъ и зажженныя свѣчи дѣлали комнату почти веселой. Лэди Перріамъ сидѣла передъ огнемъ въ своемъ сѣромъ шелковомъ, блестящемъ платьѣ; золотисто-каштановые волосы собраны были вороной надъ блѣднымъ лбомъ; прелестные каріе глаза глядѣли задумчиво. Эта картина заставила забиться сердце миссисъ Картеръ. Комната показалась великолѣпной на ея глаза, привыкшіе за послѣдніе годы созерцать бѣдную и даже нищенскую обстановку.

Сильвія приняла незнакомку, какъ подобало лэди Перріамъ принять низшее и зависимое лицо. Она не встала съ кресла, чтобы поздороваться съ пришедшей, но окинула ее зоркимъ взглядомъ, желая убѣдиться, приличная ли внѣшность у ея protégée.

— Я рада, что вы пріѣхали не теряя времени, миссисъ Картеръ, сказала она съ оффиціальной привѣтливостью, не допускавшей фамильярности, и надѣюсь, что вамъ здѣсь будетъ хорошо.

— Въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія, лэди Перріамъ, отвѣчала миссисъ Картеръ дрожащимъ нѣсколько голосомъ, не взирая на ея усилія придать ему твердость. Я уже счастлива тѣмъ, что буду по близости отъ васъ.

— Помимо этого счастія, которое не можетъ имѣть большого значенія между людьми, которые такъ мало знаютъ другъ друга, какъ мы съ вами, вы найдете, надѣюсь, комфортабельное убѣжище.

Миссисъ Картеръ все еще стояла. Ни словомъ, ни движеніемъ лэди Перріамъ не пригласила ее сѣсть.

— Комфортъ, какой я могу найти въ здѣшнемъ домѣ, не привыченъ для меня, и я съумѣю оцѣнить его, какъ слѣдуетъ, отвѣчала она спокойно.

Ей удалось, наконецъ, совладать съ своимъ голосомъ, но слезы заблистали на потухшихъ глазахъ… слезы, которыя она поспѣшно отерла и которыхъ лэди Перріамъ какъ будто не примѣтила.

— И вы сумѣете, надѣюсь хранить свои тайны, равно какъ и чужія. Вы умолчите о томъ, что вамъ извѣстно о прошлой жизни моего отца.

— Я не стану вовсе говорить о вашемъ отцѣ, лэди Перріамъ.

— Я буду считать это торжественнымъ обѣщаніемъ съ вашей стороны.

— Смотрите на это, какъ на обѣщаніе… я не нарушу его.

— Очень хорошо, я довѣряюсь вашей чести. А теперь скажите мнѣ, хорошо ли я сдѣлала, пригласивъ васъ, думая, что вы должны умѣть ходить за больными.

— Вы не ошиблись. Стараясь заработать кусокъ хлѣба, я бывала и сидѣлкой. Въ числѣ моихъ больныхъ былъ одинъ разбитый параличемъ.

— Вотъ это удачно. Значитъ, я поступаю не дурно, поручая вамъ уходъ за моимъ мужемъ. Помните, что вы должны угождать нашему доктору, м-ру Стимпсону, такъ же, какъ и мнѣ.

— Я употреблю всѣ усилія, лэди Перріамъ.

— Вы займете комнату въ этомъ этажѣ, рядомъ съ сэромъ Обри. Она уже приготовлена для васъ. Вы будете тамъ обѣдать однѣ и вамъ не будетъ случаевъ сталкиваться съ остальной прислугой. Вамъ не придется просиживать ночей, кромѣ развѣ тѣхъ случаевъ, когда сэръ Обри почувствуетъ себя хуже, чѣмъ въ настоящее время, но вы должны быть готовы явиться на зовъ его камердинера во всякій часъ дня и ночи.

— Понимаю, милэди. Я не боюсь ни труда, ни безсонницы по ночамъ. Я сплю очень мало.

— Я очень рада, что у васъ есть главное качество хорошей сидѣлки. Теперь можете идти въ свою комнату… Постойте, я приважу подать вамъ закусить, прибавила лэди Перріамъ, берясь за ручку колокольчика.

— Одну минуту, милэди! произнесла миссисъ Картеръ, останавливая ее. Я хочу поблагодарить васъ за то, что вы вспомнили въ своей добротѣ о такомъ падшемъ… несчастномъ созданіи… и доставили ему пристанище. Я не рѣшаюсь поблагодарить васъ за подарки, присланные вами мнѣ, потому что боялась, какъ бы мое письмо не скомпрометтировало васъ. Но я была тронута вашей добротой. А что вы, не взирая на высокое положеніе, не взирая на перемѣну въ судьбѣ, которая бы могла вскружить и болѣе старую голову, чѣмъ ваша, не взирая на все это, — вспомнили про мою нищету… это хватаетъ меня за самое сердце. Ахъ! лэди Перріамъ! вы никогда не узнаете, какъ глубоко я благодарна вамъ.

Глаза Сильвіи… эти столь непривычные въ слезамъ глаза, отуманились въ то время, какъ женщина говорила все это. Она опустила рѣсницы, какъ бы желая скрыть набѣжавшія слезы.

— Вамъ не зачѣмъ благодарить меня, проговорила она послѣ минутнаго молчанія. Я рада была оказать вамъ услугу. Я жалѣю, что обстоятельства моей жизни не позволяютъ мнѣ устроить вашу судьбу независимо отъ существующихъ условій. Не взирая на мое высокое положеніе, я далеко не вольна въ своихъ поступкахъ.

— Я вполнѣ понимаю это, милэди. Только отверженные и паріи бываютъ безусловно свободны, отвѣчала миссисъ Картеръ горько.

Для нея свобода — значила одиночество и голодъ.

— Я рада услужить вамъ, повторила Сильвія, и надѣюсь, что если мнѣ когда-нибудь понадобится ваша помощь, то я найду въ васъ друга.

— Да, на жизнь и на смерть! отвѣчала та выразительно.

— Это значитъ — друга, который не остановится передъ жертвами, не такъ ли? спросила Сильвія, задумчиво глядя въ огонь.

— Друга, который не поморщится, если отъ него потребуютъ непріятной для него услуги. Я хотѣла сказать преданнаго друга. Вы, конечно, не потребуете отъ меня ничего худого.

— Не считайте меня лучше, чѣмъ я есть. Я не хочу прикидываться безупречной.

— Никто не безупреченъ въ здѣшнемъ мірѣ, лэди Перріамъ; но я надѣюсь и вѣрю, что вы добры и чисты, насколько это свойственно человѣку.

Сильвія вздохнула съ усталымъ видомъ и помолчала прежде, чѣмъ отвѣтить на послѣднія слова миссисъ Картеръ.

— Я завишу отъ обстоятельствъ, проговорила она, наконецъ. Женщины слишкомъ слабы, чтобы бороться съ судьбой. Я отчасти фаталистка, миссисъ Картеръ.

— Опасное ученіе, лэди Перріамъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? Очень жаль. Однако, послушайте, вы еще ничего не ѣли и не пили послѣ вашего путешествія, не правда ли?

— Нѣтъ; я гораздо больше желала увидѣть и поблагодарить васъ, чѣмъ ѣсть и пить.

Сильвія позвонила, и пришла горничная.

— Распорядитесь, чтобы миссисъ Картеръ, сидѣлкѣ сэра Обри, принесли обѣдъ или чай, или что она захочетъ, въ ея комнату, сказала лэди Перріамъ. Вы помните о томъ, что я вамъ приказывала сегодня утромъ?

— Да, мы лэди: комната готова, и я подала туда чай и холодное мясо для миссисъ Картеръ.

— Принесите миссисъ Картеръ вина или чего ей угодно.

— Благодарю васъ, лэди Перріамъ; но я никогда не пью ни вина, ни пива.

— Вы, быть можетъ, членъ общества трезвости?

— Я не давала никакихъ обѣтовъ, но для сидѣлки необходимо, чтобы голова ея была всегда свѣжа. Я ничего не буду пить, кромѣ чая и кофе, пока буду находиться у васъ въ услуженіи.

— Дѣлайте, какъ знаете. Доброй ночи.

— Доброй ночи, милэди.

— Вы вступите въ должность тотчасъ, какъ отобѣдаете.

— Слушаю, милэди; м-ръ Стимпсонъ разсказалъ мнѣ, что я должна дѣлать.

Лэди Перріамъ вѣжливо кивнула головой, и новая сидѣлка удалилась.

Марта провела миссисъ Картеръ по той же галлереѣ и ввела ее въ хорошо убранную спальную. Огонь весело горѣлъ въ каминѣ и къ нему придвинуть былъ круглый столъ, покрытый безукоризненной чистоты голландской скатертью, на которомъ стояли чайный приборъ и блюда съ мясомъ. Этотъ комфортъ сильно поразилъ миссисъ Картеръ. Когда служанка оставила ее наединѣ, она сидѣла нѣсколько времени, оглядывая все кругомъ съ удивленіемъ. Такой комфортъ представлялся ей сномъ.

"Неужели я въ самомъ дѣлѣ буду жить въ этомъ домѣ? думала она, не смѣя вѣрить своему благополучію: буду жить съ моей дочерью и видѣть ее каждый день, и совсѣмъ тѣмъ никогда не посмѣю прижать ее къ своему сердцу, никогда не посмѣю сказать: «дитя мое, я твоя мать!»

ГЛАВА XXXVIIІ.
Наслѣдникъ Перріама.

Недѣли и мѣсяцы проходили, а здоровье сэра Обри Перріама не улучшалось и не ухудшалось. Когда его разбилъ параличъ, онъ казался въ цвѣтѣ лѣтъ. Теперь онъ сталъ безпомощнымъ и совсѣмъ старымъ на видъ человѣкомъ. Умъ его, нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ ясно понимавшій тотъ ограниченный крутъ понятій, которыя ему были доступны, теперь сталъ смутенъ и тупъ. Сэръ Обри не былъ безумнымъ: у него не проявлялось дикихъ фантазій, странныхъ представленій. Отуманенный мозгъ не рисовалъ ему фантастическихъ видѣній. Онъ не велъ таинственныхъ переговоровъ съ невидимыми собесѣдниками, не призывалъ тѣней изъ міра призраковъ. Онъ сталъ только безтолковымъ старикомъ, безпамятнымъ, безучастнымъ во всему, кромѣ нѣкоторыхъ мелочей своего однообразнаго существованія.

Онъ, отличавшійся нѣкогда вѣжливостью и спокойствіемъ манеръ, сталъ теперь раздражительнымъ и капризнымъ, себялюбивымъ и требовательнымъ. Не сознавая непомѣрности своихъ требованій, онъ держалъ свою молодую жену вѣчной плѣнницей въ его спальной и лишалъ ее всякаго сношенія съ внѣшнимъ міромъ, кромѣ тѣхъ часовъ, когда она медленно прохаживалась взадъ и впередъ по террасѣ, возлѣ кресла, въ которомъ его возили, надъ тѣмъ мирнымъ убѣжищемъ, гдѣ его ожидалъ фамильный склепъ.

Лишь при помощи великой дипломатіи удавалось лэди Перріамъ урваться на свободу; но съ теченіемъ времени она научилась управлять своимъ больнымъ мужемъ и дѣлать видъ, что исполняетъ его желанія, не исполняя ихъ въ дѣйствительности, избѣгать всѣхъ случаевъ раздражить его и вмѣстѣ съ тѣмъ поступать по-своему. Миссисъ Картеръ была крайне полезна ей при этомъ; она умѣла устранять затрудненія и успокоивать баронета, когда онъ сердился словомъ, была неоцѣненной слугой для лэди Перріамъ.

Сидѣлка мало сообщалась съ остальной прислугой; рѣдко выходила изъ комнаты больного или изъ своей, развѣ только на прогулку, сопровождая сэра Обри; никогда не разговаривала съ остальной прислугой, и была вѣжлива, строго избѣгая фамильярности.

Результатъ этого неизмѣннаго и безупречнаго поведенія легко себѣ представить. Никто изъ слугъ въ Перріамъ-Плэсѣ не любилъ миссисъ Картеръ. Ее считали гордой, хитрой, себѣ-на-умѣ, — особой, которая подъ внѣшнимъ смиреніемъ скрываетъ хитрѣйшіе и опаснѣйшіе замыслы. Слуги замѣтили, что лэди Перріамъ внимательнѣе относилась къ миссисъ Картеръ, чѣмъ ко всѣмъ остальнымъ домочадцамъ, и ворчали на это предпочтеніе.

— Я служу въ этомъ домѣ чуть ли не съ самаго дѣтства вотъ уже скоро сорокъ лѣтъ, говаривала миссисъ Спейсеръ, экономка, и никогда не удостоивалась предпочтенія. Я присѣдаю сэру Обри и теперь, при встрѣчѣ съ нимъ, такъ же смиренно, какъ присѣдала въ то время, когда дѣвчонкой поступила сюда въ судомойки. И вотъ, вдругъ является эта миссисъ Картеръ и ей отводятъ комнату наверху, подаютъ обѣдать въ ея комнату и прислуживаютъ люди, которые, полагаю, ничѣмъ не хуже ея.

— Я полагаю, что она знавала лучшіе дни, миссисъ Спейсеръ, замѣтила Мэри Дау, главная служанка: это видно по ея взглядамъ и манерамъ. Руки у ней бѣлы, какъ творогъ, и малы, какъ у лэди, и она говоритъ такъ тихо; я видѣла также, какъ она пишетъ: точно молодая лэди, вышедшая изъ пансіона.

— Должно быть, она васъ обошла своимъ смиренствомъ, отвѣчала экономка.

— Нѣтъ, она мнѣ не по душѣ: такая молчаливая и должно бытъ гордая, иначе она не держалась бы поодаль отъ всѣхъ; но она всегда вѣжлива.

— Слишкомъ вѣжлива! пробормотала миссисъ Спейсеръ.

— Она похожа на лэди Перріамъ. Ее сразу не разберешь.

— Знаете ли, продолжала Мэри Дау: мнѣ также иногда казалось, что она похожа лицомъ на лэди Перріамъ; разумѣется, у ней нѣтъ ея молодости и свѣжести.

— Бездѣлица! вскричала миссисъ Спейсеръ. — Ну, сходства мало между этимъ жалкимъ, отцвѣтшимъ созданіемъ и лэди Перріамъ.

Замѣчаніе Мэри Дау было опровергнуто большинствомъ голосовъ. Никто не находилъ сходства между сидѣлкой и ея госпожей.

Сэръ Обри уже четыре мѣсяца какъ пребывалъ въ своемъ безпомощномъ, жалкомъ состояніи, и снова наступило лѣто, и хлѣба зазолотились на плодородныхъ поляхъ между Гединамомъ и Перріамъ-Плэсомъ, когда случилось такое событіе, которое значительно увеличило значеніе Сильвіи и сдѣлало будущее свѣтлымъ и легкимъ для ея честолюбія.

Величайшее желаніе баронета исполнилось, когда онъ утратилъ возможность наслаждаться этимъ давно-желаннымъ счастіемъ. Его молодая жена родила ему сына!

Весело заливались колокола въ Гедингемѣ и Монкгемптонѣ, и среди ихъ серебристыхъ переливовъ раздавался однообразный звукъ колокола перріамской церкви, въ вечеръ, когда родился ребенокъ… чудный іюльскій вечеръ, когда весь роскошный ландшафтъ и отдаленный океанъ были залиты золотистымъ свѣтомъ.

Эдмондъ Стенденъ услышалъ этотъ веселый звонъ, куря свою послѣ-обѣденную сигару и прохаживаясь по саду съ Эсѳирью и матерью… услышалъ и удивился этому непривычному звону.

— Что значитъ этотъ звонъ? сказала Эсѳирь. Не можетъ быть, чтобы это звонарь вздумалъ упражняться; къ тому же, не только наши, но и Монкгемптонскіе колокола расходились. Не дерутся ли гдѣ англичане и не выиграли ли сраженія, Эдмондъ? Вы знаете, что я почти не читаю газетъ.

— Нѣтъ, Эсси, Англія держится почетнаго нейтралитета въ настоящее время. Этотъ радостный звонъ возвѣщаетъ не побѣду. Какая-нибудь жертва гименею, полагаю.

— Еслибы это означало свадьбу, то звонили бы сегодня утромъ, возразила Эсси, все еще дивившаяся этому непривычному звону.

Старикъ садовникъ, подрѣзывавшій ближайшій розовый кустъ, дотронулся до шляпы и рѣшился обратиться къ молодой лэди.

— Прошу извинить, миссъ: я встрѣтилъ Джима Бекера, помощника садовника въ Плэсѣ, и онъ сказалъ мнѣ, что у лэди Перріамъ родился сынъ сегодня вечеромъ. Можетъ быть по этому случаю и звонятъ.

— Нѣтъ сомнѣнія, Джильсъ, отвѣчала Эсѳирь, нервно взглянувъ на Эдмонда.

Щеки его, покрывшіяся здоровымъ загаромъ отъ безпрестанныхъ поѣздокъ изъ Деканова дома въ банкъ и обратно и отъ частой охоты съ собаками, поблѣднѣли при звукѣ этого слишкомъ хорошо памятнаго имени.

Ея сынъ! Однимъ изъ самыхъ свѣтлыхъ и радостныхъ грезъ въ его краткую эпоху любви и надежды была мечта о томъ днѣ, когда первенецъ Сильвіи будетъ лежать на его непривычныхъ рукахъ… сынъ Сильвіи и его!

— Бѣдный сэръ Обри, произнесла миссисъ Стенденъ, какъ бы читая мысли сына на его омрачившемся лицѣ. Мало радости доставитъ ему рожденіе сына.

Колокола продолжали весело звонить, и каждый звукъ ихъ горестно отдавался въ сердцѣ Эдмонда. Онъ оставилъ трехъ лэди прохаживаться посреди клумбъ съ цвѣтами и ушелъ гулять одинъ, какъ было у него въ обычаѣ, когда накипавшія воспоминанія и сожалѣнія становились слишкомъ мучительны, чтобы можно было сохранять улыбающійся видъ и безмятежно бесѣдовать съ домашними, которые это именно и цѣнили въ немъ. «Онъ удивительно какъ переносилъ свое горе», толковали между собой съ радостной благодарностью женщины, любившія его. Онъ раздѣлялъ ихъ небольшія развлеченія, былъ лучшимъ изъ сыновей, снисходительнѣйшимъ дядей, преданнѣйшимъ братомъ. Эдмондъ Стенденъ переносилъ свое горе съ такимъ мужествомъ, что женщины радостно вѣрили въ его исцѣленіе. Борьба, думали онѣ, была сильна, но кратка, и онъ разомъ вырвалъ Сильвію Керью изъ своего сердца. Еслибы смерть сэра Обри сдѣлала бы ее свободной завтра, то она врядъ ли бы вернула любовь Эдмонда. Онъ слишкомъ хорошо знаетъ ее, чтобы снова попасть въ ея сѣти.

Горе, какъ и ревность, ищутъ пищи для своего удовлетворенія. Сознавая, что рожденіе наслѣдника сэра Обри служитъ для него источникомъ величайшей горечи, Эдмондъ Стенденъ почувствовалъ желаніе направить свои шаги къ Перріамъ-Плэсу, какъ бы затѣмъ, чтобы выпить чашу горечи до дна. Онъ пошелъ черезъ знакомыя поля — поля, засѣянныя бобами, гдѣ душистые цвѣты казались жилищемъ эльфовъ и фей, черезъ клеверныя поля, казавшіяся темно-пурпурными при заходящемъ солнцѣ, черезъ луга и рощи, и словно притягиваемый однообразнымъ звукомъ колокола, добрался до кладбища въ котлованѣ, съ его поросшей плющемъ стѣной.

Колоколъ умолкъ въ тотъ моментъ, какъ Эдмондъ вышелъ на узкую тропинку, которая вела къ воротамъ кладбища. Сельскіе жители любятъ кладбища: эти послѣднія служатъ обыкновенно мѣстомъ для прогулки влюбленныхъ, для игръ дѣтей, мирнымъ убѣжищемъ для пожилыхъ людей, желающихъ размыслить о превратностяхъ земного существованія и о томъ, что сулитъ загробная жизнь.

Эдмондъ прошелъ на кладбище, перешагнулъ черезъ низкую ограду и усѣлся на ней. Съ этого пункта онъ могъ видѣть итальянскій садъ и южный фасадъ Перріамъ-Плэса, освѣщенныя окна котораго тускло блестѣли въ лѣтнемъ сумракѣ. Онъ закурилъ сигару. Какъ бы ни велико было горе курильщика, онъ машинально ищетъ утѣшенія въ сигарѣ. Эдмондъ сидѣлъ и курилъ, задумчиво глядя на слабо освѣщенныя окна.

«Желалъ бы я знать, счастлива ли она, размышлялъ онъ. У ней теперь новый источникъ счастія: материнскія радости, которыя должны быть очень сильны. Съ сегодняшняго дня для нея начинается новая жизнь, въ которой ея собственная личность должна отступить на задній планъ. Она будетъ жить невинными радостями своего дитяти, болѣть его горестями и раздѣлять его желанія, и такимъ образомъ будетъ дальше, чѣмъ когда-либо, отъ меня. До сихъ поръ, въ сердцѣ ея могло жить сожалѣніе о минувшемъ; отнынѣ я буду ничтожнѣйшимъ атомомъ въ мірѣ въ сравненіи съ этимъ новорожденнымъ крошкой».

Онъ съ глубокимъ состраданіемъ думалъ о несчастномъ мужѣ и отцѣ, разстроенный мозгъ котораго не могъ обнять доставшееся на его долю счастіе. Подробности о безпомощномъ состояніи, въ какомъ находился сэръ Обри, были хорошо извѣстны въ околоткѣ. М-ръ Стимпсонъ, докторъ, прикидывался сдержаннымъ, но пожиманіемъ плечъ, наморщиваніемъ бровей и конфиденціальными сообщеніями близкимъ друзьямъ выдалъ, въ какомъ положеніи находится дѣло. У слугъ тоже были языки, которыми они хорошо умѣли пользоваться.

Между тѣмъ какъ Эдмондъ Стенденъ сидѣлъ, глядя на окна и курилъ, человѣкъ, то$ке съ сигарой во рту, прошелъ быстрыми шагами вдоль итальянской террасы и остановился, прислонившись къ каменной баллюстрадѣ, сложивъ руки на груди, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ того мѣста, гдѣ сидѣлъ Эдмондъ. Въ этомъ новомъ пришельцѣ м-ръ Стенденъ узналъ м-ра Бэна, стряпчаго, съ которымъ ему приходилось имѣть частыя дѣловыя сношенія. М-ръ Бэнъ, конечно, узнаетъ его. Поэтому лучше было подойти къ нему, чтобы въ его умѣ не заронились подозрѣнія на счетъ его пребыванія въ этомъ мѣстѣ.

— Прекрасный вечеръ для прогулки, м-ръ Бэнъ, сказалъ онъ весело.

— Господи помилуй! да никакъ это вы, м-ръ Стенденъ? вскричалъ агентъ, — никакъ не ожидалъ увидѣть васъ такъ далеко отъ Деканова дома въ послѣобѣденное время.

— Это потому, что вы не знаете моихъ привычекъ. Я ничего такъ не люблю, какъ вечернюю прогулку, въ обществѣ своей сигары.

— У васъ мизантропическое направленіе ума, м-ръ Стенденъ.

— Не знаю, мизантропія ли это… но порою пріятно побыть наединѣ съ своими мыслями, вмѣсто того, чтобы разговаривать.

— И вы выбрали это пріятное мѣсто для своихъ вечернихъ размышленій, возразилъ м-ръ Бэнъ. — Должно быть, это кладбище, расположенное подъ самой террасой, съ ея баллюстрадой и античными вазами и статуями и т. д. именно такое мѣсто, которое поэты и тому подобный народъ зовутъ романтическимъ?

— Я думаю, что не надо быть ни поэтомъ, ни живописцемъ, чтобы восхищаться этимъ стариннымъ кладбищемъ.

— Будто бы? спросилъ м-ръ Бэнъ съ недовѣрчивымъ видомъ. — Я, знаете, какъ дѣловой человѣкъ, не могу взять этого въ толкъ. Будь я владѣльцемъ этого дома, я бы не желалъ имѣть кладбище такъ близко отъ моего колодца. Мнѣ бы казалось, что все, что я ни ѣмъ и ни пью, отзывается прахомъ моихъ предковъ. Слышали ли вы колокольный звонъ?

— Мудрено было бы не слыхать его, отвѣчалъ Эдмондъ съ притворной безпечностью.

— Сегодня великій день для Перріама, сказалъ м-ръ Бэнъ, выпуская дымъ.

— Вы считаете рожденіе наслѣдника великимъ преимуществомъ?

— Да, въ настоящемъ случаѣ, разумѣется. Помѣстье перешло бы къ дальнему родственнику, еслибы сэръ Обри умеръ бездѣтнымъ. И я знаю, что онъ страстно желалъ имѣть наслѣдника.

— Очень ли онъ доволенъ, что желаніе его исполнилось?

— Настолько, насколько онъ вообще, бѣднякъ, можетъ быть довольнымъ.

— Изъ вашего тона я заключаю, что голова его не въ порядкѣ.

М-ръ Бэнъ вздохйулъ и покачалъ головой съ меланхолическимъ видомъ.

— Это предметъ, о которомъ я не люблю распространяться, возразилъ онъ послѣ минутнаго молчанія. — Къ счастію, прибавилъ онъ, зорко взглядывая въ лицо молодому человѣку, которое едва было видно въ сумеркахъ, — не взирая на умственное разстройство сэра Обри, его физическое здоровье замѣчательно хорошо. Я, право, не удивлюсь, если онъ переживетъ насъ съ вами.

— Даже будучи лѣтъ на двадцать старше насъ, замѣтилъ Эдмондъ.

— Да, но мы быстро сгораемъ… утомляемъ нашъ умъ и наше тѣло до крайности. А онъ живетъ точно дитя… не мыслитъ, не трудится… спитъ такъ же безмятежно, какъ младенецъ въ колыбели, и такъ безпамятенъ, что не знаетъ никакихъ заботъ. Я не вижу причины, почему ему не дожить до девяноста лѣтъ.

Эдмондъ Стенденъ ничего не спросилъ про лэди Перріамъ. Онъ не зналъ, насколько опасно было ея положеніе, и прекратилась ли теперь всякая опасность. Развѣ она не умерла для него? Развѣ смерть могла болѣе разлучить ихъ, чѣмъ ея измѣна?

И совсѣмъ тѣмъ онъ дорого бы далъ въ эту минуту, чтобы узнать, какъ ея здоровье. Только изъ боязни скомпрометировать ее, не спросилъ онъ объ этомъ м-ра Бэна.

Онъ поговорилъ еще о постороннихъ вещахъ, докурилъ свою сигару и пожелалъ агенту доброй ночи. Шадракъ Бэнъ, прислонившись въ баллюстрадѣ и сложивъ руки на груди, наблюдалъ за удаляющейся фигурой, пока она не скрылась изъ глазъ.

— Это подтверждаетъ мое мнѣніе, говорилъ онъ самому себѣ; — я такъ и думалъ, что между этими двумя дѣло было посерьёзнѣе простого ухаживанья. М-ръ Стенденъ былъ сильно задѣть, хотя и прикидывается спокойнымъ. Но она не такъ-то ловко притворяется. Стоить упомянуть его имя, и она вспыхнетъ, какъ маковъ цвѣтъ, а затѣмъ поблѣднѣетъ, какъ смерть. Постарайтесь излечиться какъ можно скорѣе отъ этой фантазіи, лэди Перріамъ, если когда-нибудь вамъ случится овдовѣть, то врядъ ли вы найдете выгоднымъ выйти замужъ за Эдмонда Стендена.

ГЛАВА XLVIII.
Торжество Сильвіи.

Послѣ взрыва страсти на кладбищѣ, освѣщенномъ луной, Эдмондъ Стенденъ ушелъ домой уничиженный, терзаемый угрызеніями совѣсти и такой несчастный, какимъ онъ еще никогда не чувствовалъ себя въ жизни. Мысль, что Сильвія снова принадлежитъ ему, возбуждала въ немъ чувство не торжества, но глубокаго стыда. Онъ чувствовалъ себя какъ бы воромъ, карманы котораго биткомъ набиты краденымъ золотомъ. Радость обладанія заглушалась мучительнымъ сознаніемъ своей виновности. Его счастіе, его сокровище, единственный предметъ, котораго онъ страстно желалъ, былъ ему возвращенъ, но за такую дорогую цѣну, что утрачивалъ всю свою прелесть.

Недолго оставался онъ на Перріамскомъ кладбищѣ послѣ рокового сознанія въ своей слабости. Онъ поцѣловалъ блѣдный лобъ, милыя розовыя губки, какъ цѣловалъ ихъ въ былые дни; заглянулъ въ глубину ясныхъ очей, пытаясь прочитать, что скрывалось въ ихъ глубинѣ, и распрощался съ Сильвіей. Онъ хотѣлъ-было проводить ее до дверей ея дома, но она ему этого не позволила. О будущемъ никто изъ нихъ не заговаривалъ. Она была болѣе нежели довольна. Она ликовала въ душѣ, потому что разстроила бракъ Эсѳири Рочдель съ ея бывшимъ женихомъ. Послѣ сегодняшняго признанія онъ не посмѣетъ жениться на миссъ Рочдель. Отнынѣ онъ принадлежалъ ей, Сильвіи Перріамъ.

Поэтому она не обидѣлась его торопливымъ и смущеннымъ прощаніемъ. Она знала, что онъ сожалѣетъ о томъ, что сдѣлалъ. Это позднее раскаяніе нисколько не тревожило ее. Дѣло было сдѣлано.

Уединясь въ свои покои, она предалась восторгамъ радости. Она кротко улыбалась себѣ въ зеркало, расчесывая свои длинные волосы въ уборной, которую превратила въ храмъ женской роскоши. Какую побѣду одержала она надъ своимъ заклятымъ врагомъ, миссисъ Стенденъ. Какъ измѣнилось ея положеніе съ тѣхъ поръ, какъ спѣсивая вдова соблаговолила сдѣлать визитъ къ дочери сельскаго школьнаго учителя въ знакъ снисхожденія и примиренія съ ней.

«Явится ли она во мнѣ съ визитомъ теперь, когда узнаетъ, что Эдмондъ все-таки женится на мнѣ?» гадала Сильвія. — «Не думаю. Врядъ ли она рѣшится патронировать лэди Перріамъ».

О раненомъ или, быть можетъ, разбитомъ сердцѣ Эсѳири Рочдель Сильвія вовсе не думала. Разбитыя чужія сердца никогда не тревожили ее. Кромѣ того, она всегда ненавидѣла миссъ Рочдель. Она ненавидѣла ее за то, что та была богаче ея, а главное за то, что она была лучше, чище, правдивѣе.

Она позвонила, и когда пришла ея горничная, — у ней была теперь своя горничная, — то велѣла прислать въ ней миссисъ Картеръ. Она была въ довѣрчивомъ расположеніи духа, а ей не съ кѣмъ было подѣлиться своими впечатлѣніями, кромѣ этой женщины.

Миссисъ Картеръ мигомъ явилась на этотъ непривычный зовъ. Она тщательно притворила за собой дверь, подошла въ креслу Сильвіи и склонилась надъ ней съ нѣжнымъ взглядомъ, которому застѣнчивость придавала трогательное выраженіе.

— Лучше ли вамъ, мое сокровище? — кротко спросила она.

— Лучше ли? Мнѣ совсѣмъ хорошо. Что, вашъ паціентъ спитъ?

— Да, онъ спитъ съ девяти часовъ.

— Онъ крѣпко спитъ, не правда ли? — спросила Сильвія.

— Очень крѣпко. Слава Богу, ночью ему очень покойно.

— А днемъ, — сказала Сильвія съ разсерженнымъ взглядомъ. — Я полагаю, что и днемъ его спокойствіе не нарушается. Вы удовлетворяете всѣ его нужды… чего еще онъ можетъ желать?

— Я стараюсь изъ всѣхъ силъ, чтобы ему было покойно и даже исполняю, по-возможности, всѣ его капризы. Но, не смотря на это…

— Ну, что же дальше? — спросила Сильвія нетерпѣливо, когда миссисъ Картеръ умолкла, нервно играя шнуркомъ своего хорошенькаго, чернаго шелковаго передничка.

Она всегда тщательно заботилась о своемъ костюмѣ… никто и никогда не видѣлъ ее растрепанной. Досуги ея монотонной жизни дозволяли ей тратить время на свою особу.

— Не смотря на всѣ мои заботы, онъ чувствуетъ себя по временамъ очень несчастнымъ, — произнесла она.

Сильвія пожала плечами и отвернулась отъ нея съ жестомъ нетерпѣнія.

— Я полагаю, что характеръ его болѣзни дѣлаетъ его несчастнымъ, — отвѣчала она холодно.

— Не думаю, чтобы одно это.

— Чего же ему нужно?

— Нѣсколько болѣе свободы.

Леди Перріамъ повернулась къ ней съ бѣшенымъ взглядомъ. Хорошенькое личико ея дышало гнѣвомъ.

— Я запрещаю вамъ разъ навсегда говорить о немъ, — произнесла она. — Дѣлайте свое дѣло. Вамъ за это платятъ, и щедро платятъ. Но не приходите напѣвать мнѣ о томъ, что онъ будто бы несчастливъ… точно мои интересы — послѣднее для васъ дѣло.

— Справедливо ли говорить это, Сильвія, послѣ того, что я для васъ сдѣлала?

— Вы раздѣлываете сдѣланное всякій разъ, какъ о немъ упоминаете. Услуга перестаетъ быть услугой, когда ею безпрестанно попрекаютъ человѣка.

— Какъ часто попрекали вы меня своими благодѣніями, — возразила мать съ горечью. — Зачѣмъ вы позвали меня сегодня вечеромъ, если намѣрены обижать меня?

— Я не хотѣла васъ обижать, но вы разсердили меня, заговоривъ о ненавистномъ для меня предметѣ.

— Но вѣдь вы, Сильвія, сами спросили меня.

— Вамъ бы слѣдовало имѣть побольше такта. Я хотѣла прямого отвѣта на свой вопросъ, но вовсе не желала упрековъ или жалобъ.

Миссисъ Картеръ поглядѣла на лэди Перріамъ съ тѣмъ полуудивленнымъ, полу-огорченнымъ выраженіемъ, которое часто появлялось у ней на лицѣ. Она думала объ удивительномъ сходствѣ между характеромъ отца и дочери. И тотъ и другая были несправедливыми эгоистами… и тотъ и другая были совсѣмъ равнодушны къ чужому горю.

Лэди Перріамъ перестала сердиться и сообщила матери о своемъ торжествѣ. Она сдѣлала это не изъ любви къ матери, которую удостоила признать со времени своего вдовства, и въ уединеніи своихъ покоевъ… причемъ весь маленькій міровъ Перріамъ-Плэса считалъ мать Сильвіи только нанятой сидѣлкой. Она сдѣлала это не подъ вліяніемъ дочерней любви, но единственно изъ желанія поговорить съ кѣмъ-нибудь, найти сочувственнаго слушателя, кому бы передать повѣсть о томъ, какъ женская хитрость восторжествовала надъ честью мужчины.

— Только тогда, когда я отказалась отъ него, я привела его къ своимъ ногамъ, — сказала она, окончивъ свой разсказъ.

— До того онъ былъ твердь, какъ гранитъ, Я сказала ему, чтобы онъ шелъ въ Эсѳири Рочдель. Онъ увидѣлъ, что я ухожу отъ него… и въ слѣдующій моментъ я была въ его объятіяхъ и онъ сталъ такъ же мнѣ близокъ, какъ когда мы прощались у могилы де-Боссина. Счастливая мысль пришла мнѣ въ голову пригласить его на кладбище. Обстановка пробудила въ немъ прежнія чувства. И теперь онъ снова мой… мой Эдмондъ, и я настолько богата, что могу плюнуть на деньги миссисъ Стенденъ. Мы женимся, какъ только исполнится годъ моему трауру, и онъ придетъ, и своимъ присутствіемъ освѣтитъ для меня этотъ мрачный домъ, Я перестану бояться, когда онъ будетъ со мной. Пусть наступитъ худшее: онъ будетъ моимъ покровителемъ.

Миссисъ Картеръ серьёзнымъ взоромъ глядѣла на нее въ теченіи нѣсколькихъ минутъ, и затѣмъ упала на колѣни передъ ея кресломъ, сжала ея руки и вскричала, глядя съ умоляющимъ видомъ въ ея лицо:

— О, Сильвія! зачѣмъ Господь наградилъ тебя всѣмъ, кромѣ сердца и совѣсти? Я терзаюсь, когда слышу твои рѣчи. Я бы желала лучше видѣть тебя разстроенной, убитой, чѣмъ слышать, какъ ты толкуешь о счастіи… мечтаешь о счастливомъ будущемъ… и знать про то, что мнѣ извѣстно…

ГЛАВА XXXIX.
М-ръ Бэнъ оказывается полезнымъ человѣкомъ.

Ребенокъ Сильвіи росъ и укрѣплялся, и ей казалось, что жизнь ея какъ будто получила новый смыслъ. Дитя служило новой забавой, и благодаря тому, ея собственное значеніе усилилось. Прислуга сдѣлалась почтительнѣе прежняго. Мать будущаго лорда Перріама была гораздо болѣе важной персоной, чѣмъ молодая жена сэра Обри. Такъ какъ сэръ Обри, въ нѣкоторомъ родѣ, юридически умеръ, то всѣ домочадцы поклонялись колыбели его наслѣдника, какъ будто бы это несмысленное дитя было уже ихъ господиномъ и повелителемъ.

Бездѣтная вдова мелкаго фермера, который разорился и умеръ преждевременно, была нанята въ няньки. М-ръ Бэнъ, знавшій всѣхъ и вся, пріискалъ эту особу и привезъ ее къ лэди Перріамъ, съ совѣтомъ нанять ее, смахивавшемъ почти на приказаніе. Сильвія отказала бы этой женщинѣ, хотя бы только затѣмъ, чтобы воспротивиться вмѣшательству, которое казалось ей въ нѣкоторомъ родѣ тиранствомъ, но сэръ Обри, присутствовавшій при спорѣ и всегда бравшій сторону Шадрака Бэна, настоялъ на томъ, чтобы миссисъ Трингфольдъ была нанята. Вслѣдствіе этого миссисъ Трингфольдъ была приглашена въ домъ за нѣсколько недѣль до рожденія наслѣдника.

Сэръ Обри позабылъ обо всемъ дѣлѣ черезъ какихъ-нибудь полчаса, но его поддержка дала право м-ру Бэну заявлять свой голосъ во всѣхъ семейныхъ дѣлахъ, что очень не нравилось Сильвіи.

— Почему ты всегда берешь сторону м-ра Бэна? спросила она, когда управляющій ушелъ.

— Бэнъ очень умный человѣкъ, душа моя, — отвѣчалъ сэръ Обри своимъ дряблымъ голосомъ: — всего лучше слушаться совѣтовъ Бэна. Если Бэнъ рекомендуетъ няньку, нянька должна быть хороша.

— Я бы лучше сама выбрала няньку, отвѣчала Сильвія, недовольная.

— Ну, можешь ли ты судить о томъ: хороши или дурны слуги, моя душа? Ты слишкомъ молода, чтобы толково выбрать ихъ. Бэнъ преданный слуга… очень преданный слуга.

— Преданный своимъ личнымъ интересамъ, я думаю, пробормотала Сильвія.

Сильвія не знала, что вліянію м-ра Бэна она обязана тѣмъ, что ея будущій доходъ повысился съ трехъ тысячъ до пяти въ годъ. Но, быть можетъ, еслибы она и знала объ этомъ фактѣ, то онъ врядъ ли бы примирилъ ее съ этимъ вліяніемъ, которое представлялось ей какъ-бы своего рода тиранніей.

Никому въ домѣ, не исключая и самой матери, ребенокъ не былъ, повидимому, такъ милъ, какъ миссисъ Картеръ, сидѣлкѣ. Величайшимъ удовольствіемъ для нея было поняньчить мистера Перріама полчасика или больше, когда миссисъ Трингфольдъ бывала въ любезномъ настроеніи духа и допускала такую вольность съ своимъ питомцемъ. Она склонялась надъ его колыбелью съ такой нѣжностью, которая была верхомъ искусства, если только была притворной. Прислуга утверждала, что эта нѣжность притворна, и обвиняла миссисъ Картеръ въ раболѣпствѣ и желаніи подслужиться.

— Она съ самаго начала съумѣла поддѣлаться къ миледи, — говорила миссисъ Спейсеръ, экономка, и надѣется совсѣмъ расположить ее къ себѣ, прикинувшись, что обожаетъ наше дорогое дитя.

Не смотря на такое строгое сужденіе прислуги, привязанность миссисъ Картеръ къ ребенку выражалась очень скромно и сдержанно. Только въ тѣ счастливыя минуты, когда ее оставляли одну съ ребенкомъ, душа ея переполнялась, и она проливала слезы надъ малюткой, и молила Бога удалить отъ него тѣ грѣховные соблазны, противъ которыхъ сама она не съумѣла устоять.

Наступило время и довольно быстро, когда эта новая радость такъ же пріѣлась Сильвіи, какъ и счастіе быть хозяйкой великолѣпнаго дома: Сильвіи прискучило мало-по-малу возиться съ ребенкомъ. Забавляться имъ было во всякомъ случаѣ утомительно, и если ей случалось иногда продержать его на рукахъ съ полчаса, она совсѣмъ выбивалась изъ силъ, и съ удовольствіемъ передавала его миссисъ Трингфольдъ или миссисъ Картеръ.

Сэръ Обри любилъ, чтобы ребенка приносили въ его комнату и няньчились тамъ съ нимъ на его глазахъ; онъ гордился имъ, и по временамъ нѣжно ласкалъ его; но въ другое время совершенно забывалъ объ его существованіи, и случалось, ворчалъ и жаловался на то, что у него нѣтъ наслѣдника. Сначала миссисъ Картеръ приносила ему ребенка, чтобы убѣдить: какъ безумны его жалобы, когда Провидѣніе наградило его сыномъ. Но вскорѣ сна открыла, что то былъ напрасный трудъ и предоставляла ему ныть, сколько его душѣ угодно, не пытаясь больше убѣдить его въ неразуміи. По мѣрѣ того, какъ время шло, а ребенокъ росъ, онъ сталъ казаться лэди Перріамъ только лишней обузой. Каждый прорѣзывающійся зубъ производилъ тревогу и суматоху. Онъ плакалъ и капризничалъ, и миссисъ Трингфольдъ сваливала все на зубы.

«Вѣроятно я полюблю его, когда онъ нѣсколько подростетъ», — утѣшала себя мать, когда находила наслѣдника Перріама безпокойнѣе обыкновеннаго.

Такъ мало-по-малу, съ теченіемъ времени ребенокъ пересталъ услаждать ея жизнь и развлекать ее, и бремя однообразной жизни стало тяготить ее пуще прежняго.

До нѣкоторой степени она стала свободнѣе въ своихъ дѣйствіяхъ, чѣмъ до болѣзни сэра Обри. Послѣдній, такъ самовластно распоряжавшійся ея жизнью, сталъ теперь нулемъ.

Сильвія посѣщала комнату больного почти съ такимъ же чувствомъ, какъ еслибы то была могила; но какъ ни тяготилъ ее уходъ за сэромъ Обри, она обращалась съ нимъ довольно ласково, читала ему, пѣла, и съ сверхъестественнымъ почти терпѣніемъ отвѣчала на его безконечные и однообразные вопросы. Но она посвящала исполненію этихъ обязанностей только два часа въ день: часъ поутру и часъ вечеромъ. «Посвящать ему больше времени — значило убить себя», — объявила она.

Въ остальное время за сэромъ Обри ухаживали Мордредъ Перріамъ, миссисъ Картеръ и Жанъ Чепленъ; докторъ ежедневно посѣщалъ его, а м-ръ Бэнъ пріѣзжалъ два раза въ недѣлю и такъ же серьёзно толковалъ съ баронетомъ о дѣлахъ, какъ еслибы тотъ былъ въ здравомъ умѣ.

Теперь лэди Перріамъ могла тратить денегъ, сколько хотѣла. Сэръ Обри удерживалъ у себя книжку съ чеками, и подписывалъ всѣ чеки, какіе требовались по хозяйству. Онъ совсѣмъ не сознавалъ, сколько онъ тратилъ: неизмѣнно ворчалъ, выдавая каждую отдѣльную сумму, по мозгъ его утратилъ способность помнить о выданныхъ раньше суммахъ, и еслибы управляющій захотѣлъ, то могъ бы заставить его по три и по четыре чека въ день выдавать на одинъ и тотъ же предметъ. Всѣ чеки подписывались по требованію Шадрака Бэна. Только онъ одинъ могъ убѣдить сэра Обри выдать деньги, и такимъ образомъ всѣ суммы, необходимыя для лэди Перріамъ, проходили черезъ руки агента.

Сильвію унижало вмѣшательство м-ра Бэна, но она вынуждена была терпѣть его, потому что если ей самой случалось просить денегъ у сэра Обри, она получала неизмѣнный отвѣтъ: зачѣмъ ей столько денегъ? У нея пропасть нарядовъ; онъ постоянно видитъ на ней новыя платья. У ней есть домъ и экипажъ. Чего ей еще требуется?

Сильвія возражала, что есть счеты по хозяйству, и кто-нибудь долженъ же по нимъ платить.

— Такъ пускай Бэнъ принесетъ мнѣ счеты и я подпишу чеки, — неизмѣнно отвѣчалъ сэръ Обри: Бэнъ знаетъ, что мнѣ слѣдуетъ уплатить. Онъ дѣльный человѣкъ и не позволить надутъ меня. Ты бы, Сильвія, разорила меня, еслибы бы я позволилъ тебѣ распоряжаться хозяйствомъ.

Лэди Перріамъ ничего не оставалось, какъ покориться, и она получала чеки изъ рукъ Шадрака Бэна. Онъ давалъ ей денегъ столько, сколько нужно было, чтобы удовлетворить какъ всѣмъ ея прихотямъ, такъ и расходамъ по хозяйству. Сэръ Обри подписывалъ чекъ на «постороннія издержки» почти черезъ каждыя двѣ недѣли, а «постороннія издержки» значили карманныя деньги для Сильвіи. Она теперь могла удовлетворять своей страсти къ моднымъ нарядамъ, богатымъ кружевамъ, лентамъ у м-ра Генцлейна; могла безпрепятственно покупать новыя книги и новыя ноты, загромождать свой туалетъ послѣдними новинками по парфюмерской части, посылать время отъ времени банковый билетъ въ подарокъ отцу и награждать миссисъ Картеръ сверхъ положеннаго ей щедраго жалованья. Еслибы деньги могли дѣлать человѣка счастливымъ, то Сильвія Перріамъ должна была бы считать себя вполнѣ счастливой: но хотя покупать наряды было и весело, но тяжко было сознавать, что не для кого ихъ надѣвать. Конечно, ей пріятно было видѣть отраженіе своей красы, когда она вертѣлась передъ зеркаломъ, одѣтая по послѣдней модѣ и, какъ увѣрялъ м-ръ Генцлейнъ, точь-въ-точь въ такомъ платьѣ, какъ у императрицы Евгеніи. Но она со вздохомъ отходила отъ зеркала, вспомнивъ, что никто не увидитъ ея наряда, кромѣ больного мужа и м-ра Бэна. Такимъ образомъ, послѣ краткаго періода мотовства ей надоѣло покупать обновки.

Она могла бы ѣздить въ Гедингемскую церковь каждое воскресенье и щеголять своими нарядами передъ людьми, знававшими ее въ бѣдности, но ей не хотѣлось этого. Презрительный взглядъ Эдмонда Стендена совсѣмъ сразилъ ее. Она не желала вновь подвергать себя такимъ взглядамъ. Лучше никогда не видѣть больше его лица, чѣмъ подмѣчать въ немъ это выраженіе. Со всѣмъ тѣмъ, когда она мечтала о темномъ, неизвѣстномъ будущемъ — всѣ мечты ея сосредоточивались на будущемъ — то не отчаивалась вернуть его любовь, лишь бы ей дали возможность попытаться это сдѣлать.

Было одно лицо въ Перріамъ-Плэсѣ, на которое разстроенное здоровье сэра Обри подѣйствовало почти такимъ же разрушительнымъ образомъ, какъ и на самого сэра Обри. То былъ Мордредъ Перріамъ, котораго такъ огорчила болѣзнь брата, что его собственное здоровье совсѣмъ разстроилось, и можно было ожидать, что меньшой братъ сойдетъ въ могилу раньше старшаго. Мордредъ не жаловался на болѣзнь, но порою повѣрялъ внимательному слушателю о тѣхъ внутреннихъ, острыхъ боляхъ, которыя мучили его и которыя онъ ощущалъ то въ сердцѣ, то въ головѣ. Онъ все еще держался на ногахъ; совершалъ свои обычныя прогулки по огороду, но всѣ радости его жизни отлетѣли. Съ тѣхъ поръ какъ брата разбилъ параличъ, Мордредъ никуда не выходилъ изъ своей комнаты, кромѣ комнаты больного или огорода. Ему невыносима столовая безъ Обри, говорилъ онъ, и по его просьбѣ ему подавали обѣдъ въ его собственную комнату, и онъ сидѣлъ среди своихъ грязныхъ in-folio, in-quarto и in-octavo и проглатывалъ свой обѣдъ въ уединеніи, едва сознавая, что онъ ѣсть.

Онъ не покупалъ больше книгъ; не переписывался съ букинистами; не изучалъ каталоговъ, и въ немъ это означало, что онъ отказывается отъ свѣта. Самъ Карлъ V, когда заключился въ монастырѣ св. Юста, не могъ рѣшительнѣе покончить съ земными дѣлами, чѣмъ м-ръ Перріамъ, когда онъ отложилъ въ сторону свои каталоги и сказалъ: — я больше не покупаю книгъ.

— Къ чему мнѣ заниматься библіографіей, — сказалъ онъ какъ-то, когда лэди Перріамъ замѣтила о перемѣнѣ въ привычкахъ своего деверя. Никто мнѣ больше не сочувствуетъ. Вы не интересуетесь старыми книгами. Вы любите новые романы, жалкія, мимолетныя произведенія, которыя черезъ шесть мѣсяцевъ послѣ своего появленія годны лишь на макулатуру. Развѣ вы способны оцѣнить Цицерона, изданнаго Альдомъ въ двадцати фоліантахъ; или Декамеронъ, почти такой же рѣдкій, какъ тотъ, что былъ проданъ на-дняхъ за двѣ тысячи фунтовъ? Обри симпатизировалъ мнѣ, Обри выслушивалъ меня.

Сильвія въ извѣстной мѣрѣ заслужила упреки своего деверя, потому что, не будучи невѣжливой съ нимъ, слишкомъ откровенно заявила о своемъ полнѣйшемъ равнодушіи въ его занятіямъ. Она зѣвала, когда онъ показывалъ ей какое-нибудь драгоцѣнное изданіе, и даже высказала какъ-то, что считаетъ переплетное мастерство унизительнымъ для младшаго члена фамиліи Перріамовъ. Съ того дня, какъ параличъ разбилъ его брата, Мордредъ Перріамъ сторонился отъ Сильвіи. Онъ отворачивался отъ этого прелестнаго созданія, точно находилъ, что уже самая красота ея была оскорбленіемъ для ея мужа. Комната сэра Обри была любимымъ мѣстопребываніемъ Мордреда. Просиживать по цѣлымъ часамъ у камина, зимою и лѣтомъ, и даже тогда, когда онъ потухалъ, было первымъ удовольствіемъ для Мордреда. Онъ ежедневно приносилъ съ собою груду книгъ, и читалъ вслухъ сэру Обри, когда тотъ этого желалъ. Его не обезкураживало то, что братъ повторялъ день за днемъ все одни и тѣ же глупыя замѣчанія, которыя зачастую шли въ разрѣзъ съ текстомъ. Онъ восхвалялъ набожность Вольтера, смѣшивалъ Іеремію Тэйлора съ Гиббономъ, «Потерянный рай» съ «Божественной комедіей» Данта, и на разные лады обнаруживалъ жалкое состояніе своихъ умственныхъ способностей. Но Мордредъ былъ счастливъ уже тѣмъ, что братъ, повидимому, слушаетъ его и разговариваетъ съ нимъ, и какъ будто радъ его обществу. День за днемъ просиживали вмѣстѣ эти два человѣка, оба состарившіеся преждевременно, оба отжившіе, и какъ будто уже ставшіе не отъ міра сего.

Единственный интересъ, связывавшій ихъ съ здѣшнимъ міромъ, былъ наслѣдникъ Перріама. Оба, казалось, равно гордились имъ. Присутствіе дитяти всегда вызывало улыбку на изможденномъ лицѣ сэра Обри, улыбку, которая отражалась на лицѣ его брата.

— Провидѣніе очень милостиво къ тебѣ, Обри, часто повторялъ Мордредъ. Какое счастіе видѣть этого молодца, и знать, что перріамское помѣстье перейдетъ къ прямому наслѣднику.

ГЛАВА XL.
«Свяли листья, свянулъ цвѣтъ».

Осень смѣнила лѣто и въ свою очередь смѣнилась зимой; и вотъ, съ наступленіемъ послѣдней, надъ степеннымъ домомъ м-ра Бэна, въ Гай-Стритѣ, въ Монкгемптонѣ, сгустились тучи, предвозвѣстники тьмы. Миссисъ Бэнъ, кроткая, заботливая, аккуратная хозяйка, сдала дочери ключи отъ буфета, виннаго погреба и кладовой, и многіе изъ домашнихъ сознавали, что она передала ихъ навѣки. Не царить ей больше въ своемъ тѣсномъ, нераздѣльномъ королевствѣ домашняго очага.

Она вернулась изъ Канна въ концѣ апрѣля, изумительно подкрѣпленная мягкимъ климатомъ южной Франціи. Друзья громко поздравляли ее. Нашлось средство если не вполнѣ вылечить, то, по крайней мѣрѣ, значительно облегчить ея страданія. Одышка или воспаленіе въ горлѣ не будутъ больше мучить ее. Ей стоитъ только уложить свои пожитки, и съ наступленіемъ зимы отлетѣть въ теплыя страны, подобно ласточкамъ, съ тою только разницей, что у послѣднихъ не бываетъ багажа. Докторъ, м-ръ Стимпсонъ, поддакивалъ этому, но не такъ усердно, какъ остальные. Домовому врачу вообще не пристало обезкураживать своихъ паціентовъ. Бываютъ домовые врачи, глубокомысленные и сострадательные, которые глядятъ на васъ жалкими глазами, и какъ будто считаютъ васъ на краю могилы; но бываютъ тоже и веселые шутники между домовыми докторами, которые громко разглагольствуютъ въ комнатѣ больного, и дѣлаютъ видъ, что не вѣрятъ въ опасность. М-ръ Стимпсонъ былъ веселый докторъ и большой фаворитъ Монкгемптонскихъ обывателей. Къ несчастью, въ этотъ годъ эима подкралась совсѣмъ незамѣтно и въ то время, какъ люди поздравляли другъ друга съ чудесной осенью, морозъ внезапно принялся кусать ихъ за носы, а туманъ, которому, знай онъ свое мѣсто, слѣдовало бы не показываться раньше Рождества, вступилъ во всѣ свои права уже въ концѣ октября.

Миссисъ Бэнъ заболѣла хронической одышкой въ концѣ октября, и м-ръ Стимпсонъ рѣшительно объявилъ, что предполагаемое переселеніе въ Каннъ въ нынѣшнемъ году невозможно.

— Она не перенесетъ путешествія въ своемъ настоящемъ положенія, — сказалъ онъ Шадраку Бэну, который казался очень встревоженнымъ, хотя и не распространялся о своей тревогѣ: а пока мы снова поставимъ ее на ноги, будетъ уже поздно пускаться въ путь.

Такимъ образомъ, вмѣсто того, чтобы уѣхать на берега Средиземнаго моря, миссисъ Бэнъ заключилась въ своей комнатѣ, просторномъ и комфортабельномъ покоѣ, окна котораго выходили на улицу, такъ что больная могла изъ нихъ видѣть все то, что составляло общественную жизнь въ Монкгемптонѣ.

— Такъ-то лучше, чѣмъ уѣзжать за-границу и разставаться съ вами, говорила миссисъ Бэнъ своимъ дочерямъ, а всѣ мы находимся въ рукахъ Всевышняго, въ дурномъ, какъ и въ хорошемъ климатѣ. Если Ему угодно, то я проживу зиму, Монкгемптонъ не убьетъ меня; а если Ему угодно будетъ прибрать меня къ себѣ, то я буду довольна. Я чувствую, что обременяю собой вашего отца, мои милыя. Больная жена не что иное, какъ бремя.

— Зачѣмъ вы говорите такія вещи, матушка, — возражала Матильда-Дженъ слезливо: — батюшка, право, такъ огорченъ съ тѣхъ поръ, какъ вы заболѣли. Еслибы вы могли видѣть его за обѣдомъ, какой онъ сидитъ задумчивый и встревоженный, то убѣдились бы, какъ близко въ сердцу принимаетъ онъ вашу болѣзнь.

— Я знаю это, моя душа, — отвѣчала миссисъ Бэнъ, для которой ея мужъ былъ лучшимъ изъ людей, справедливѣйшимъ и честнѣйшимъ, — а поэтому и нахожу, что для всѣхъ васъ будетъ лучше, если Господу угодно будетъ прибрать меня къ себѣ. Вашъ отецъ будетъ сознавать, что исполнилъ свой долгъ относительно меня и былъ образцовымъ мужемъ, и скоро утѣшится. Люди легко утѣшаются въ утратѣ, которая уже совершилась. Всего тяжелѣе имъ ожидать чьей-либо смерти, потому что къ этому ожиданію всегда примѣшивается слабая надежда. Всякое горе, которое насылаетъ на насъ Господь, гораздо легче переносится, чѣмъ мы думаемъ.

И такимъ образомъ, подкрѣпляя свои рѣчи набожными изреченіями и текстами изъ священнаго писанія, миссисъ Бэнъ старалась заранѣе утѣшить своихъ дочерей въ предстоящей утратѣ, которая, какъ она чувствовала, была неизбѣжна. Она была глубоко-религіозная женщина. Но набожность ея была такая искренняя, что формальныя методистскія фразы не отзывались ханжествомъ, когда она ихъ произносила. Величайшей гордостью и сладчайшей радостью для нея было воспитывать своихъ дѣтей въ любви и страхѣ Господнемъ. Высокое изреченіе «въ любви и страхѣ Господнемъ» было начертано въ ея сердцѣ. И всѣми ея помышленіями и поступками руководила религія. Ея простая, скромная, преданная жизнь основывалась на томъ, что она называла евангельскимъ ученіемъ. Она была щедрымъ другомъ бѣдныхъ Монкгемптона; новая Доркасъ, по простотѣ жизни и костюма, заботилась о своихъ нарядахъ не больше, чѣмъ полевыя лиліи, и довольствовалась гораздо болѣе скромнымъ нарядомъ, чѣмъ тотъ, которымъ Господь убираетъ полевые цвѣты.

Если она и тревожилась иногда на счетъ своего мужа, то единственно только потому, что боялась: не слишкомъ ли онъ увлекается мірскими интересами. Ее смущала мысль, что, не смотря на аккуратное посѣщеніе капеллы въ Уотеръ-Лонѣ, по два раза въ воскресенье и по два раза въ теченіи остальной недѣли, мірскія дѣла слишкомъ озабочиваютъ его голову; что его книжка съ чеками занимаетъ почти такое же важное мѣсто въ его умѣ, какъ и библія, даромъ, что онъ всегда съ охотой читалъ каждое утро и каждый вечеръ по главѣ.

«Мнѣ бы легче было переносить бѣдность, чѣмъ думать, что твой отецъ слишкомъ озабоченъ мірскими дѣлами», жаловалась миссисъ Бэнъ одной изъ своей дочерей.

Дѣвушка принялась съ жаромъ защищать отца.

— Мнѣ кажется, матушка, что вы очень преувеличиваете, отвѣчала она. Люди обязаны дѣлать карьеру въ жизни, въ особенности когда у нихъ есть семья, о которой надо позаботиться. Я иногда желаю, чтобы батюшка былъ болѣе свѣтскимъ человѣкомъ, и позволилъ намъ ѣздитъ верхомъ, какъ миссъ Горшау, и даже охотиться.

Миссисъ Бэнъ вздохнула и пролепетала что-то о несовмѣстимости верховой ѣзды и библейской жизни. Она всегда обращалась къ библіи для подкрѣпленія своихъ аргументовъ; а въ библіи колесницы и лошади обобщались съ порочностью, съ египтянами и филистимлянами. Она изъ всѣхъ силъ старалась внушить своимъ дѣтямъ мысль о превратности всѣхъ житейскихъ радостей, и вотъ, вдругъ Матильда-Дженъ, ея старшая дочь, мечтаетъ о верховой ѣздѣ и даже не прочь загнать до смерти какое-нибудь невинное животное на охотѣ.

Трудно было быть болѣе внимательнымъ и заботливымъ мужемъ, чѣмъ м-ръ Бэнъ, и въ эту печальную зиму, когда тѣнь смерти, вставшая надъ домомъ, испортила всѣ рождественскіе праздники и сдѣлала зиму вдвойнѣ тяжелой, потому что помѣшала оживить ее нѣкоторыми празднествами, экстренными обѣдами и семейными собраніями съ участіемъ всѣхъ Паукеровъ и Бэновъ и другихъ фамилій, съ которыми Паукеры и Бэны связали себя священными матримоніальными узами.

Весь Монкгемптонъ превозносилъ преданность Шадрака Бэна своей больной женѣ. У этихъ простодушныхъ провинціаловъ существуетъ обычай наблюдать и слѣдить за дѣйствіями своихъ сосѣдей такъ, какъ еслибы всѣ онц жили подъ стекляннымъ колпакомъ; и весь Монкгемптонъ въ голосъ повторялъ, что Шадракъ — образцовый мужъ. Баптисты говорили, что онъ таковъ потому, что онъ — баптистъ. Англикане объявляли, что Бэнъ хорошій малый, не смотря на его методистскія нелѣпицы.

Всѣмъ было извѣстно, что онъ готовъ былъ везти свою жену въ Каннъ, когда ее посѣтила роковая болѣзнь; всѣмъ было извѣстно, что онъ проводилъ всѣ свои свободные вечера въ комнатѣ больной; всѣмъ было извѣстно, что онъ приглашалъ доктора Поллинтори изъ Ружмонта, сосѣдняго большого города, на консультацію съ м-ромъ Стимпсономъ, да не одинъ разъ, а цѣлыхъ три, съ тѣхъ поръ, какъ миссисъ Бэнъ заключилась въ своей комнатѣ. Могла ли семейная добродѣтель простираться далѣе?

Въ теченіи двадцати лѣтъ, протекшихъ со смерти его отца, Шадракъ Бэнъ упрочилъ свое общественное положеніе въ Монкгемптонѣ. Немыслимо, чтобы человѣкъ жилъ въ солидномъ каменномъ домѣ, уплачивалъ всѣ налоги и воспитывалъ сыновей и дочерей, не пріобрѣтя уваженія своихъ согражданъ.

Всѣмъ извѣстно было, что состояніе м-ра Бэна увеличивалось съ каждымъ годомъ. Много ли, мало ли, а всѣ знали, что Шадракъ Бэнъ копитъ деньгу. Онъ постоянно пріобрѣталъ небольшіе участки земли то тамъ, то сямъ, въ разныхъ закоулкахъ города… здѣсь купитъ полъ-акра земли, тамъ старый, полуразрушенный домишко, годный лишь на-сломъ, пока, наконецъ, не обвилъ всего города, точно какая-нибудь имѣя, такъ что нельзя было провести новой улицы въ Монкгемптонѣ, не коснувшись владѣній Шадрака Бэна.

Въ прошломъ году онъ купилъ нѣсколько такихъ участковъ — на сумму, врядъ ли превышающую три тысячи фунтовъ, — но для всѣхъ было рѣшеннымъ вопросомъ, что онъ богатѣетъ не по днямъ, а по часамъ.

Мрачную зиму проводило семейство Бэновъ этотъ годъ. Всѣ они любили мать, и отсутствіе ея за семейными трапезами лишало послѣднія обычнаго добродушнаго характера. Глава семейства былъ не въ мѣру пасмуренъ и озабоченъ. Онъ рѣдко разговаривалъ съ дочерьми, и едва сознавалъ существованіе сыновей, въ которыхъ видѣлъ лишь клерковъ, и, выражаясь ихъ словами, «безжалостно налегалъ на нихъ». Онъ занимался въ своей конторѣ съ утра и до глубокой ночи, и видѣлся съ семьей лишь за обѣдомъ, который поѣдалъ молча и торопливо, и тотчасъ же уходилъ назадъ въ контору.

Въ эту зиму Перріамское помѣстье занимало его болѣе, чѣмъ когда-либо, и два дня въ недѣлю онъ неизмѣнно проводилъ въ Перріамъ-Плэсѣ, и объѣзжалъ Перріамскія владѣнія верхомъ на Сплинтерѣ, любимой лошади баронета, которую всегда сѣдлали для м-ра Бэна въ такихъ случаяхъ. Въ эти дни онъ всегда завтракалъ въ Плэсѣ, и иногда раздѣлялъ эту трапезу съ лэди Перріамъ, къ крайнему ея неудовольствію. Она сознавала, что онъ для нея полезенъ, что безъ него положеніе ея въ домѣ было бы еще хуже теперешняго, и заставляла себя быть съ нимъ вѣжливой, даже дружественной; но въ глубинѣ ея души жилъ все тотъ же неопредѣленный страхъ передъ нимъ, глубоко-укоренившееся убѣжденіе, что онъ знаетъ ее лучше, чѣмъ кто другой въ мірѣ.

Однажды, когда они сидѣли за завтракомъ, въ столовой, на почтительномъ разстояніи другъ отъ друга, но наединѣ, м-ръ Бэнъ заговорилъ о Эдмондѣ Стенденѣ.

— Какой красивый молодой человѣкъ, сказалъ онъ, и какой дѣлецъ, даромъ, что маменькинъ сынокъ. Никто не ожидалъ, чтобы изъ Эдмонда Стендена вышелъ такой дѣльный человѣкъ; онъ пробился бы, еслибы началъ съ ничего.

Какъ глубоко поранила ага фраза Сильвію, которой припомнился ея малодушный страхъ при одной мысли о неудачѣ разсчетовъ ея бывшаго жениха.

— Говорятъ, что Стенденъ будетъ сдѣланъ управляющимъ банка въ будущемъ году, а Сандерсъ станетъ управлять банкомъ въ Ружмонтѣ, на мѣсто м-ра Керлью, который удаляется отъ дѣлъ. Онъ будетъ навѣрное подучать отъ шести до семи сотъ фунтовъ въ годъ, — хорошенькій доходъ, принимая во вниманіе, что все состояніе матери должно со временемъ достаться ему. Я полагаю, что онъ женится на этой маленькой дѣвочкѣ, за которой онъ такъ ухаживаетъ.

— На миссъ Рочдель, хотите вы сказать? спросила Сильвія, вся поблѣднѣвъ, и не зная, какія вѣсти онъ еще сообщитъ ей.

— Да, это ея фамилія. Хорошенькая, маленькая, черноглазая дѣвушка, которая живетъ съ его матерью.

— Они выросли, какъ братъ и сестра, — возразила Сильвія. Врядъ ли они женятся.

— Вы думаете? Всѣ говорятъ, что они помолвлены. Я часто видалъ, какъ они гуляютъ около Гедингема въ лѣтніе вечера. Но, можетъ быть, они гуляютъ какъ братъ съ сестрой.

Сильвія ни слова не отвѣчала. Что могла она сказать? Она не желала разспрашивать Шадрака Бэна. Если извѣстіе, сообщенное имъ, справедливо, до нея слишкомъ скоро дойдетъ это подтвержденіе. Ей не хотѣлось получить, смертельный ударъ отъ м-ра Бэна.

«Я бы все могла перенести, кромѣ этого», думала она, подразумѣвая женитьбу Эдмонда Стендена. — «Я могла бы перенести долгую разлуку съ нимъ, но не могу примириться съ мыслью, что онъ будетъ счастливъ съ другой».

Она могла теперь послать за Мэри Питеръ, гедингемской портнихой, не боясь выговоровъ сэра Обри, который не узнаетъ о приходѣ этой молодой особы. Она призвала Мэри на другой же день послѣ разговора съ м-ромъ Бэномъ и приняла ее въ пріемной нижняго этажа, холодной, мрачной комнатѣ, которую покойная лэди Перріамъ украсила коллекціей раковинъ и морскихъ водорослей, въ двухъ шкапахъ изъ чернаго дерева, и книжнымъ шкапомъ, содержавшимъ дюжины двѣ скучнѣйшихъ въ мірѣ книгъ. Здѣсь, вдали отъ взоровъ сэра Обри, Сильвія могла такъ долго бесѣдовать съ миссъ Питеръ, какъ ей было угодно.

— Я желаю заказать вамъ платье, Мэри, — сказала она съ тѣмъ небрежнымъ, но милостивымъ видомъ, который шелъ къ ней такъ, какъ еслибы она родилась въ порфирѣ. — Сэръ Обри настаивалъ на томъ, чтобы я заказывала платья у миссисъ Боукеръ изъ Монкгемптона, и воля его для меня священна даже и въ мелочахъ, но мнѣ больше нравится вашъ стиль, и я разсчитываю заказывать вамъ нѣкоторыя изъ моихъ платьевъ.

— Вы очень добры, миледи, — отвѣчала Мэри, для которой тѣ дни, когда она и Сильвія были подругами, кагались такъ же далеки, какъ велико было разстояніе, отдѣлявшее ихъ нынѣ другъ отъ друга.

Затѣмъ началась бесѣда о фасонѣ платья, и обычные вопросы, задаваемые небрежнымъ тономъ, точно лэди Перріамъ дѣлала ихъ не столько изъ любопытства, сколько изъ желанія оказать вѣжливость миссъ Питеръ.

— Нѣтъ ли чего новаго въ Гедингемѣ, Мэри?

— Ничего особеннаго, милэди. Вы знаете, что новости не часто случаются въ нашихъ скучныхъ закоулкахъ. Миссисъ Тойнби съ молодыми дѣвицами ѣздила въ Баденъ-Баденъ, и вернулась только въ ноябрѣ со всякими парижскими новинками, и надо думать, что парижскія моды очень безобразны, если судить по шляпкѣ миссисъ Тойнби, на которой цвѣты торчатъ тамъ, гдѣ ихъ меньше всего ожидаешь. Стоило бы, милэди, вамъ пріѣхать въ нашу церковь для того, чтобы поглядѣть на шляпу миссисъ Тойнби, и на то, какъ она ею щеголяетъ. Но вы никогда больше не показываетесь въ нашей церкви.

— Это такъ далеко, — отвѣчала Сильвія. Мнѣ не хочется безпокоить кучера по воскресеньямъ.

— Вы очень добры, — возразила Мэри съ удивленіемъ. — Мнѣ кажется, будь у меня лошади, то я всегда была бы не прочь на нихъ прокатиться.

— Неужели шляпа миссисъ Тойнби — единственное событіе, случившееся въ Гедингемѣ съ лѣта? — спросила Сильвія томно.

— Да больше-то, кажется, ничего нѣтъ. Въ викаріатѣ гостилъ молодой человѣкъ изъ Оксфорда, и всѣ думали, что онъ ухаживаетъ за младшей миссъ Ванкортъ, но онъ уѣхалъ и изъ всѣхъ толковъ ровно ничего не вышло. Въ Гедингемѣ такъ любятъ сплетничать. Говорятъ, что м-ръ Стенденъ женится на миссъ Рочдель.

— Должно быть, это правда, — замѣтила Сильвія, стараясь подавить въ себѣ боль, возникавшую при одной мысли о томъ, что это могло случиться.

— Да, кажется, что похоже на правду, — возразила Мэри задумчиво. Похоже на правду, какъ вы неволите говорить. Принимая во вниманіе, что онъ вѣроятно былъ очень огорченъ, лишившись васъ, и не можетъ найти лучшаго утѣшенія, какъ жениться на такой миленькой, молодой дѣвушкѣ, какъ миссъ Рочдель. Она такъ добра къ дѣтямъ его сестры, точно вторая мать… учитъ маленькихъ дѣвочекъ и возится съ ними цѣлый день: точно она ихъ гувернантка, а не независимая молодая лэди съ хорошимъ состояніемъ.

— О, нѣтъ сомнѣнія, что она образецъ всѣхъ добродѣтелей, произнесла Сильвія, задѣтая даже похвалами Мэри Питеръ ея соперницѣ. Это такая молодая особа, которая умѣетъ поддѣлываться къ людямъ; она кажется такой мягкой и безкорыстной, а сама все время думаетъ какъ бы поставить на своемъ. Это такая дѣвушка, которая добьется того, что разъ задумала.

Мэри Питеръ почувствовала горечь, скрытую въ этихъ словахъ, и благоразумно воздержалась отъ противорѣчія. Она спросила про фасонъ рукавовъ у новаго платья, и затѣмъ удалилась. Сильвія охотно задержала бы ее еще, чтобы потолковать о слухахъ, ходившихъ насчетъ Эдмонда и Эсѳири, но почувствовала, что уже и безъ того проговорилась, и, быть можетъ, выдала себя этой пошлой портнихѣ.

«Мнѣ сдается, что она все еще къ нему неравнодушна», говорила самой себѣ Мэри Питеръ, возвращаясь домой съ шелковымъ сверткомъ подъ мышкой. — «Иначе она бы такъ не отзывалась о миссъ Рочдель».

ГЛАВА XLI.
Сильвія задаетъ одинъ вопросъ.

Слабая искорка жизни, теплившаяся въ больничномъ покоѣ дома на Гай-Стритѣ въ Монкгемптонѣ, пережила мракъ зимы, и теперь тихо угасала, порою совсѣмъ ослабѣвая, порою вспыхивая съ такой силой, что надежда на выздоровленіе матери зарождалась въ сердцахъ встревоженныхъ дѣтей. «Быть можетъ, она проживетъ еще нѣсколько лѣтъ», — думалось имъ. Въ началѣ февраля миссисъ Бэнъ настолько поправилась, что могла сходить съ лѣстницы и занимать свое обычное мѣсто у семейнаго очага, но силы не позволяли ей вступить въ управленіе хозяйствомъ. Она должна была ограничиться тѣмъ, что преподавала дочери старинные секреты хорошаго хозяйства, мудрые совѣты, завѣщанные ей ея матерью. Заглядывая по временамъ въ счетъ мясника, она жалобно вздыхала, замѣчая, какъ возвысились счеты со времени ея болѣзни.

— Я передавала ваши замѣчанія кухаркѣ, матушка, — отвѣчала Матильда-Дженъ. — Она говоритъ, что говядины вышло оттого такъ много, что вамъ постоянно варился бульонъ.

— Душа моя, счетъ не могъ бы быть больше, еслибы она сварила цѣлаго быка. — Я боюсь, что прислуга ужинала мясомъ.

Радуясь такому замѣтному улучшенію въ здоровьи своей паціентки и искренно желая сохранить дорогую жену заботливому мужу, преданность котораго была очевиднымъ фактомъ для всего Монкгемптона, — м-ръ Стимпсонъ сказать Шадраку Бэну, что теперь наступила пора перевезти его жену въ болѣе теплый климатъ.

— Если вы удалите ее отъ нашихъ восточныхъ вѣтровъ, то она къ лѣту можетъ совсѣмъ окрѣпнуть, — прибавилъ м-ръ Стимпсонъ весело.

На лицѣ Шадрака Бэна мелькнула тѣнь неудовольствія при этихъ словахъ доктора.

— Мнѣ кажется, что нашъ климатъ такъ же хорошъ, какъ и всякій другой, — проговорилъ онъ: — я не замѣтилъ никакой разницы между Монкгемптономъ и Канномъ.

— Очень можетъ быть, дорогой сэръ. Люди съ такимъ крѣпкимъ здоровьемъ, какъ ваше, едвали ощутятъ перемѣну въ температурѣ. Но еслибы вы поглядѣли на термометръ, то увидѣли бы, что въ Каннѣ температура выше на шесть или семь градусовъ.

— Очень можетъ быти. Если вы думаете, что миссисъ Бэнъ слѣдуетъ ѣхать, то она уѣдетъ, хотя мнѣ теперь всего неудобнѣе везти ее. Но она была мнѣ доброй женой, и я желаю исполнить свой долгъ.

— Это знаетъ всякій, — съ чувствомъ возразилъ докторъ.

Онъ лечилъ семейство Шадрака Бэна съ самой женитьбы послѣдняго; дѣти выросли на его глазахъ; онъ удачно лечилъ ихъ отъ дѣтскихъ болѣзней и былъ искренно привязанъ въ семейству.

— Если она уѣдетъ въ Каннъ и поправится, какъ вы обѣщаете, то есть ли надежда на то, чтобы она прожила еще нѣсколько лѣтъ? спросилъ заботливый мужъ, зорко глядя въ лицо доктору. Я бы желалъ знать правду. Поддерживать здоровье человѣка — одно дѣло, а вылечить его — другое. Есть ли надежда на совершенное выздоровленіе.

Докторъ съ соболѣзнованіемъ покачалъ головой. Миссисъ Бэнъ была самой выгодной изъ его паціентовъ; болѣзнь ея приносила ему хорошій доходъ въ послѣднія пять лѣтъ. Хорошо было бы, еслибы она могла жить вѣчно и онъ могъ бы передать практику своимъ сыновьямъ.

— Дорогой м-ръ Бэнъ, — произнесъ онъ, весь преисполнившись симпатіи: — болѣзнь вашей доброй жены давно уже стала хронической. Тутъ не можетъ быть и рѣчи о выздоровленіи, но, удаливъ ее отъ нашей холодной весны, мы можемъ надѣяться сохранить ее на лѣто.

— Съ тѣмъ, чтобы потерять зимою. Плохое утѣшеніе.

— Наша жизнь въ рукахъ Провидѣнія. Но мы можемъ сдѣлать все, что въ нашихъ силахъ. Въ настоящемъ случаѣ всего лучше увезти больную въ болѣе теплый климатъ.

— Вы считаете это существеннымъ?

— Вполнѣ.

— Ну такъ это будетъ сдѣлано, — сказалъ м-ръ Бенъ. — Хотя мнѣ это и очень неудобно, но я самъ отвезу ее въ Каннъ. Никто не скажетъ въ Монкгемптонѣ, чтобы я не исполнилъ своего долга.

— Хорошо сказано, мой дорогой сэръ. Мы всѣ знекмъ вашу преданность къ почтеннѣйшей изъ женщинъ; преданность, которая дѣлаетъ такую же честь вамъ, какъ и той, которая ее внушаетъ, — произнесъ м-ръ Стимпсонъ, точно говорилъ послѣобѣденный спичъ.

М-ръ Бэнъ, который, какъ и Макбетъ, считалъ, что слѣдуетъ, какъ можно скорѣй, приводить въ исполненіе то, что неизбѣжно, объявилъ о своемъ намѣреніи выѣхать съ больной черезъ день. Дѣвицамъ пришлось второпяхъ укладывать пожитки матери. Онѣ занялись этимъ со слезами, но не безъ надежды. Каннъ въ ихъ глазахъ значилъ то же, что выздоровленіе. Матильда-Дженъ должна была оставаться дома, заниматься хозяйствомъ и командовать надъ мальчиками, грубоватыми школьниками съ ужасающимъ аппетитомъ.

«Впрочемъ, — размышлялъ м-ръ Бэнъ, — я не думаю, чтобы въ мое отсутствіе случилось что-либо необыкновенное. Сэръ Обри навѣрное пробудетъ въ своемъ настоящемъ положеніи въ теченіи довольно долгаго времени, а если произойдетъ какая-либо перемѣна, Чепленъ немедленно увѣдомитъ меня».

Чепленъ, камердинеръ, чувствовалъ глубокое почтеніе къ управляющему, котораго считалъ настоящимъ хозяиномъ Перріамъ-Плэса. Сэръ Обри со времени своей болѣзни сталъ лишь тѣнью самого себя. Власть лэди Перріамъ была незначительна, да и этой крохой власти она обязана была м-ру Бену. Поэтому лакей сказалъ себѣ, что Шадракъ Бэнъ долженъ быть тѣмъ идоломъ, передъ которымъ ему, Чеплену, слѣдуетъ преклоняться, если онъ желаетъ охранить свои выгоды. У Чеплена были свои резоны оказывать м-ру Бену большую покорность, чѣмъ та, какую обыкновенно проявляютъ заслуженные слуги, потому что онъ сознавалъ за собой одну слабость, которая неизбѣжно повлекла бы его отставку, еслибы м-ръ Бенъ узналъ о ней. Скучное ли однообразіе жизни въ Перріамѣ, или врожденная склонность были тому причиной, но только со времени болѣзни сэра Обри Чепленъ привыкъ выпивать больше, чѣмъ это было для него здорово и могло быть терпимо.

Онъ всегда любилъ выпить, но держался въ границахъ приличія, пока могъ опасаться зоркаго глаза сэра Обри. Но въ послѣднее время, когда сэръ Обри утратилъ зоркость и проницательность, Чепленъ далъ волю своей страсти и дозволилъ ей привести себя на край погибели.

Перріамскіе погреба слишкомъ хорошо охранялись вѣрнымъ, сѣдовласымъ, старымъ буфетчикомъ, служившимъ въ домѣ въ теченіе двадцати лѣтъ, чтобы м-ру Чеплену можно было удовлетворить опасной страсти насчетъ своего господина. Ему отпускалась извѣстная порція пива и вина, и довольно щедрая порція, такъ какъ слуги, какъ бы они ни были честны, не станутъ обрѣзывать другъ друга. Они держатся очень либеральныхъ взглядовъ на счетъ размѣра служительскихъ порцій. Но помимо этой щедрой порціи м-ру Чеплену приходилось уже на свои собственныя средства покупать отвратительнѣйшую водку, какая когда-либо перегонялась изъ картофеля, — водку, которая не имѣла ничего общаго съ винограднымъ напиткомъ, но пріятно отуманивала голову камердинера и овладѣвала его ногами, которыя отказывались тогда служить, подъ предлогомъ подагры.

Мало-по-малу, мучимый подагрой и утѣшаемый водкой, производившей подагру, Чепленъ совсѣмъ пересталъ исполнять обязанности, возлагаемыя на него болѣзнью сэра Обри.

Баронетъ, хотя и бывалъ по временамъ капризенъ и раздражителенъ, не былъ вообще безпокойнымъ больнымъ и миссиссъ Картеръ справлялась съ нимъ почти одна. Онъ удивительно какъ привязался къ своей сидѣлкѣ. Ея тихія, спокойныя манеры, кроткій голосъ нравились ему; даже темные цвѣта ея платьевъ и ея блѣдное, благородное лицо пришлись ему по нраву. По временамъ, когда умъ его былъ слабѣе обыкновеннаго, онъ принималъ ее за свою жену, звалъ ее Сильвіей, и догадывался о своемъ заблужденіи лишь когда лэди Перріамъ входила въ комнату, и тогда изумленно поглядывалъ то на нее, то на миссисъ Картеръ.

Такимъ образомъ случилось, что никто не жаловался на небрежность Чеплена, потому что сидѣлка всегда была у постели больного. Онъ одѣвалъ своего барина по утрамъ, но часто манкировалъ этою обязанностью по вечерамъ, когда сэръ Обри ложился спать. Въ этихъ случаяхъ онъ сваливалъ всю бѣду на подагру.

— Мои ноги совсѣмъ замучили меня вчера вечеромъ, — говаривалъ онъ миссисъ Картеръ своимъ ломанымъ англійскимъ языкомъ, и я не могъ сойти внизъ. Надѣюсь, что старый не спрашивалъ меня.

«Старымъ» м-ръ Чепленъ звалъ сэра Обри.

М-ръ Бэнъ оставилъ Монкгемптонъ съ своей женой и дочерью въ половинѣ февраля, почти черезъ годъ послѣ того, какъ сэра Обри разбилъ параличъ и семь мѣсяцевъ спустя послѣ рожденія сына-наслѣдника, котораго окрестили съ торжествомъ въ маленькой домовой церкви. По непремѣнному желанію баронета, высказывавшемуся неоднократно, ребенокъ названъ былъ Сентъ-Джономъ Обри, для вѣрнѣйшаго увѣковѣченія дружбы, существовавшей между предкомъ сэра Обри и блестящимъ государственнымъ человѣкомъ.

Дитя росло и процвѣтало въ мрачномъ старомъ домѣ. Слуги хоромъ прославляли его. У него были голубые глаза, какъ и у сэра Обри, въ былое время, когда онъ весело и безмятежно глядѣлъ на свѣтъ божій. Ребенокъ не наслѣдовалъ великолѣпныхъ карихъ глазъ своей матери, да и вообще не походилъ на нее ни чертами, ни выраженіемъ лица.

Въ послѣднее свиданіе съ Мэри Питеръ, лэди Перріамъ немного узнала про своего стараго жениха; но когда миссъ Питеръ принесла платье, довѣренное ея искусству, разговоръ между портнихой и ея заказчицей снова коснулся м-ра Стендена и его дѣлъ.

— Я полагаю, что теперь это дѣло рѣшенное, милэди, — замѣтила миссъ. Питеръ, примѣряя платье и расправляя тамъ складочку, здѣсь отдѣлку.

— Что дѣло рѣшенное? спросила Сильвія.

— Между м-ромъ Стенденомъ и миссъ Рочдель. Я встрѣтила ихъ вчера въ Гедингемѣ, гдѣ они гуляли точно влюбленные.

— Что вы понимаете подъ этимъ словомъ?

— Ну, вотъ, право, не умѣю вамъ сказать. Онъ былъ такъ къ ней внимателенъ и несъ ея waterproof. Кромѣ того, объ этомъ говорятъ всѣ въ Гедингемѣ. Алиса Букъ слышала это отъ отца, а отецъ слышалъ отъ самого м-ра Ванкорта, а ужъ тому какъ этого не знать.

Сильвія ничего не отвѣчала и продолжала примѣривать платье, какъ статуя.

— Говорятъ, что свадьба будетъ весною, какъ только миссисъ Сарджентъ сниметъ трауръ. Она носитъ его вотъ уже скоро полтора года.

— Разстегните платье, — произнесла Сильвія повелительно: вы меня почти задушили.

Она дѣйствительно тяжело и часто дышала, точно платье въ самомъ дѣлѣ было для нея узко.

— Но оно вовсе не туго въ таліи, проговорила миссъ Питеръ, разстегивая платье: — тринадцать дюймовъ — ваша старая мѣрка.

Послѣ этого разговора лэди Перріамъ овладѣло безпокойство, которое она старалась тщетно побѣдить. — Неужели они женятся? — этотъ вопросъ мучилъ ее и безпрестанно вертѣлся у нея на умѣ. Бывали времена, когда ея собственное освобожденіе казалось близко, когда она считала сэра Обри на краю могилы. Но къ чему послужитъ ей вдовство и свобода, если тотъ, чью любовь она мечтала вернуть, женится на другой, прежде чѣмъ она станетъ свободной?

Она не въ силахъ была сидѣть спокойно дома и размышлять надъ этимъ вопросомъ, но приказала запречь экипажъ и велѣла кучеру везти ее на Кроплейскую пустошь, куда дорога вела мимо Деканова дома и Гедингена.

Нянька Трингфольдъ и ребенокъ, обычные спутники ея прогулокъ, поѣхали вмѣстѣ съ ней. Но сегодня она меньше, чѣмъ обыкновенно, обращала вниманія на малютку Сентъ-Джона. Она углубилась въ свои собственныя мысли и мрачно глядѣла въ окно кареты.

Они проѣхали мимо Деканова дома, но окна его непривѣтливо глянули на нее, и ничего не сказали ей о томъ, что происходило въ стѣнахъ дома. Они проѣхали черезъ Гедингемъ, не встрѣтивъ ни души знакомой Сильвіи и добрались до Кроплейской большой пустоши, поросшей дрокомъ и верескомъ, съ видомъ на отдаленное море, а по лѣвую сторону на маленькую песчанистую бухту и бѣлыя стѣны города Дитмута.

Здѣсь даже зимой пріятно было ходить по дернистому грунту. На полъ-пути кучеръ остановился у одного поворота дороги, гдѣ находилась площадка, удобная для стоянки экипажа и лошадей: здѣсь лэди Перріамъ и нянька вышли изъ карета и пошли гулять пѣшкомъ по пустоши.

Сегодня Сильвія — никогда не любившая общества няньки — чувствовала себя особенно не сообщительной. Она быстрыми шагами ушла впередъ, оставивъ няньку Трингфольдъ успокоивать плачущаго ребенка, у котораго шли зубы.

Какимъ печальнымъ и пустыннымъ казался весь этотъ ландшафтъ зимою. Небо, совсѣмъ ясное, когда она выѣзжала, теперь заволоклось тучами, угрожавшими дождемъ. Отдаленный Дитмутъ вырѣзывался бѣлымъ пятномъ на пасмурномъ небѣ. Но лэди Перріамъ чувствовала странное равнодушіе къ этимъ угрозамъ неба. Она отошла на полмили отъ няньки Трингфольдъ и кареты, когда крупныя капли дождя вывели ее изъ задумчивости.

Съ еей не было ни шали, ни зонтика, и кругомъ не виднѣлось никакого убѣжища, кромѣ кареты.

Сильвія оглядѣлась кругомъ, не особенно испугавшись дождя, но непріятно пораженная сознаніемъ своего одиночества и безпомощности.

Небо стало почти чернымъ. Они выѣхали на прогулку тотчасъ послѣ завтрака, но теперь, казалось, какъ будто наступалъ уже вечеръ.

Въ то время, какъ она поглядывала кругомъ, темная фигура выросла между ней и темнымъ небомъ, — фигура, вооруженная необходимой принадлежностью для всякаго деревенскаго пѣшехода, — большимъ дождевымъ зонтикомъ.

— Позвольте мнѣ довести васъ до кареты, лэди Перріамъ, проговорилъ пѣшеходъ. — То былъ голосъ человѣна, котораго жена сэра Обри особенно боялась и особенно жаждала услышать.

При звукахъ этого голоса, внезапно раздавшагося возлѣ нея, у нея захватило духъ. Ей казалось поразительнымъ, что онъ заговорилъ съ ней. Она не могла забыть того горькаго взгляда, который онъ бросилъ ей на кладбищѣ, и нашла бы гораздо естественнѣе, еслибы онъ прошелъ мимо и оставилъ ее одну бороться съ расходившимися стихіями. Но онъ заговорилъ съ нею, и она рѣшила, что не разстанется съ нимъ, не разрѣшивъ сомнѣнія, терзавшаго ее.

— Вы очень добры, м-ръ Стенденъ, отвѣчала она, съ искусно поддѣланнымъ равнодушіемъ. — Да, я буду вамъ очень благодарна за зонтикъ. Этотъ ливень грозитъ насквозь вымочить меня.

Эдмондъ Стенденъ раскрылъ зонтикъ надъ головой лэди Перріамъ, но не предложилъ ей опереться на его руку. Онъ не искалъ этой встрѣчи, и съ радостью уклонился бы отъ нея; но не могъ же онъ допустить, чтобы предметъ его прежней любви мокъ подъ дождемъ на Кроплейской пустоши. Въ ихъ встрѣчѣ не было ничего романическаго. Мало того, спасеніе, олицетворявшееся въ образѣ дождевого зонтика, отзывалось чѣмъ-то комическимъ.

— Гдѣ вы оставили вашъ экипажъ, лэди Перріамъ? спросилъ м-ръ Стенденъ.

Ему казалось пріятно было величать ее ея титуломъ.

— На поворотѣ дороги; я не знаю, какъ я доберусь до него.

— Положитесь на меня. Я знаю Кроплейскую пустошь вдоль и поперекъ. Я часто совершаю здѣсь одинокія прогулки.

Послѣ этого онъ не могъ не предложить Сильвіи опереться на его руку. Грунтъ былъ неровный и сталъ очень скользкимъ отъ дождя.

Она нѣсколько разъ уже споткнулась.

Сильвія почувствовала, что минуты дороги, и что если она намѣрена выспросить его, то не должна медлить, какъ бы вопросы ея ни показались рѣзки.

— Удивляюсь, что у васъ находится время для одинокихъ прогулокъ, сказала она. — Я слышала, что вы очень заняты.

— Въ банкѣ? Да, у меня много занятій. — Но я люблю трудъ.

— Но я слышала, что ваше время наполнено инымъ, болѣе пріятнымъ занятіемъ: обществомъ молодой лэди, на которой вы собираетесь жениться.

— А кто это молодая лэди, смѣю спросить? возразилъ Эдмондъ холодно.

— Миссъ Рочдель.

— А отъ кого вы слышали эту новость?

— Это — гласъ народа.

— Гласъ народа часто бываетъ лживъ. Я не женюсь на миссъ Рочдель.

— И никогда не женитесь на ней?

— Этого я не могу сказать. Кто знаетъ, какое утѣшеніе пріищетъ себѣ человѣкъ, которому надежда на счастіе уже разъ измѣнила. Весна въ жизни человѣка бываетъ только одинъ разъ, но осень тоже даритъ иногда теплыми и хорошими днями. Бываетъ ясная и чудесная осень, которую называютъ «бабьимъ» лѣтомъ. Быть можетъ, у меня тоже будетъ свое «бабье» лѣто.

— Съ миссъ Рочдель, полагаю? спросила Сильвія.

— Почему бы и не съ ней?

— Я вижу, что слухи не были лживы, м-ръ Стенденъ.

— Какое вамъ дѣло до моей судьбы, лэди Перріамъ? Полтора года тому назадъ вы не очень-то сокрушались о ней, когда вышли замужъ за сэра Обри. Если вы тогда не заботились о моемъ счастіи, то теперь вамъ и подавно нечего о немъ думать. Я живъ, какъ видите; это что-нибудь да значитъ. Вотъ вашъ экипажъ.

Лакей отворилъ дверцу кареты. Эдмондъ увидѣлъ малютку, разряженнаго въ пурпуръ и батистъ, который только-что уснулъ, и олицетворялъ собою картину полнѣйшей невинности. Эдмондъ дотронулся пальцемъ до круглой, нѣжной щечки, тайкомъ отъ матери, которая сидѣла, опустивъ внизъ мрачный и отчаянный взглядъ.

Лэди Перріамъ едва поблагодарила его за услугу, оказанную ей его дождевымъ зонтикомъ, едва отвѣтила на его вѣжливое «добрый вечеръ» и уѣхала съ гнетущей тоской на сердцѣ.

ГЛАВА XLII.
Поразительныя вѣсти для м-ра Бэна.

Прежде чѣмъ оставить Монкгемптонъ, м-ръ Бэнъ постарался внушить своему старшему сыну, мальчику лѣтъ шестнадцати, разставшемуся съ школьной скамейкой затѣмъ, чтобы занять мѣсто въ конторѣ отца, — какъ необходимо, чтобы тотъ сообщалъ ему о всякой перемѣнѣ, какая произойдетъ въ Перріамѣ, хотя бы и самой незначительной.

— Я не думаю, чтобы могло случиться нѣчто особенное въ мое отсутствіе, — прибавилъ м-ръ Бэнъ въ заключеніе своихъ наставленій. Все шло, какъ заведенные часы въ Плэсѣ со времени болѣзни сэра Обри и только смерть его могла бы произвести перемѣну. Но нельзя разсчитывать ни на что въ жизни, и человѣку слѣдуетъ всегда быть на сторожѣ. Ты долженъ два раза въ недѣлю навѣдываться въ Плэсъ, когда я уѣду, видаться съ самой лэди Перріамъ, и слышать, какъ идутъ дѣла отъ нея самой.

Юношу покоробило при мысли о такой смѣлости. Онъ видалъ желтую карету лэди Перріамъ передъ магазинами въ Гай-Стритѣ, видалъ иногда издали и самую лэди въ пышномъ и богатомъ нарядѣ, проходившую передъ его глазами точно прелестное видѣніе. Ему казалось чѣмъ-то чрезвычайнымъ явиться безъ зова съ утреннимъ визитомъ къ такой богинѣ.

— А если лэди Перріамъ откажется меня видѣть? замѣтилъ юный студентъ юридическаго факультета.

— Она не откажется, если ты скажешь, что я желаю, чтобы она приняла тебя.

— Она, должно быть, очень уважаетъ васъ, батюшка, промолвилъ Паукеръ.

Старшій сынъ нареченъ былъ Паукеромъ въ угоду семьѣ его матери.

— Да, я думаю, что пользуюсь нѣкоторымъ вліяніемъ на нее, — возразилъ м-ръ Бэнъ сдержанно.

— Она чертовски хороша собой, неправда ли? — вскричалъ Паукеръ, выдавъ свой восторгъ.

— «Чертовски» не такое слово, какое можетъ быть произносимо въ респектабельномъ домѣ, Паукеръ, — замѣтилъ м-ръ Бэнъ сурово. — Еслибы я произнесъ такое слово въ присутствіи моего отца, то онъ отколотилъ бы меня палкой.

Это была любимая форма выговоровъ у Шадрака Бэна.

Дѣти его выросли въ спасительномъ страхѣ наказаній, отъ которыхъ отдѣляло ихъ цѣлое поколѣніе.

Передавъ сыну подробныя инструкціи насчетъ того, какъ ему слѣдуетъ поступать, м-ръ Бэнъ оставилъ Монкгемптонъ, почти съ легкимъ сердцемъ. Если вѣсти, сообщаемыя Паукеромъ, были неважны, то онъ долженъ былъ сообщать ихъ своему родителю письменно, но въ важныхъ случаяхъ условились прибѣгать къ помощи телеграфа.

Три недѣли прожилъ м-ръ Бэнъ совсѣмъ спокойно въ Каннѣ, наблюдая, какъ тлѣла искра жизни въ Амеліи, пока, наконецъ, не разгорѣлась тусклымъ, но довольно сильнымъ пламенемъ; или такъ, по крайней мѣрѣ, показалось ея мужу.

— Она протянетъ еще лѣто, — говорилъ онъ самому себѣ, размышляя объ этомъ кажущемся возвратѣ силъ. — Странно, какъ много фальшивыхъ тревогъ пережили мы съ тѣхъ поръ, какъ здоровье ея впервые пошатнулось. Какъ крѣпко держится истертая нить.

Паукеръ писалъ отцу два раза въ недѣлю, какъ почтительный сынъ, а главный клеркъ писалъ черезъ день, присылая своему принципалу всѣ важные документы или копіи съ нихъ на просмотръ. Письма Паукера были такъ пусты, какъ только могутъ быть пусты письма. Онъ писалъ о своихъ визитахъ въ Перріамъ-Плесъ, о томъ, какъ лэди Перріамъ всякій разъ удостаивала его принять и сообщить, что здоровье сэра Обри находилось все въ одномъ и тамъ же положеніи. Паукеръ разнообразилъ иногда выраженія, но сущность писемъ оставалась одна и та же.

Трехнедѣльное пребываніе въ Каннѣ почти истощило всю прелесть этого тихаго убѣжища. Какимъ ни былъ превосходнымъ мужемъ м-ръ Бэнъ, но однообразіе жизни и заключеніе въ комнатѣ жены надоѣли ему; и теперь, когда здоровье миссисъ Бэнъ видимо улучшилось, онъ сталъ помышлять о немедленномъ бѣгствѣ. Дѣла его не такого рода, чтобы ихъ можно было безнаказанно откладывать на долгое время, сказалъ онъ кроткой Амеліи.

— Съ тобой останется Клара-Луиза, когда я уѣду, — прибавилъ Шадракъ, и миссисъ Бэнъ смиренно покорилась разлукѣ съ мужемъ, какъ печальной необходимости.

Хотя м-ръ Бэнъ сгаралъ нетерпѣніемъ оставить Каннъ, однако не поѣхалъ прямо въ Монкгепмтонъ. Онъ много слышалъ о Парижѣ отъ своихъ земляковъ, болѣе преданныхъ удовольствіямъ, чѣмъ онъ самъ, людей, считавшихъ верхомъ блаженства недѣльное пребываніе въ веселой столицѣ Франціи, блаженствомъ, вознаграждавшимъ за цѣлые годы скучной провинціальной канители. До сихъ поръ м-ръ Бэнъ только урывками видалъ чудный городъ. Но теперь онъ рѣшился пожертвовать четырьмя или пятью днями для того, чтобы вполнѣ насладиться всѣми тѣми увеселеніями въ видѣ обѣдовъ въ ресторанахъ, café-chantants, театральныхъ зрѣлищъ и такъ далѣе, которыя его монкгемптонскіе знакомые превозносили до небесъ. Онъ желалъ убѣдиться, дѣйствительно ли обѣдъ въ какомъ-нибудь извѣстномъ ресторанѣ представляетъ нѣчто въ родѣ амброзіи и нектара. Онъ желалъ услышать Терезу и повидать зрѣлища, напоминавшія славу императорскаго Рима; словомъ, — онъ хотѣлъ имѣть право сказать: «Я также жилъ». Лично онъ мало вообще придавалъ цѣны развлеченіямъ, но не хотѣлъ отставать отъ своихъ сосѣдей въ познаніи жизни.

Такимъ образомъ, не проронивъ ни слова о своемъ намѣреніи миссисъ Бэнъ, чтобы эта кроткая душа не могла огорчаться мыслію о томъ, что онъ предпочитаетъ разсѣяніе столицы ея обществу, Шадракъ уѣхалъ изъ Канна въ Парижъ, разсчитывая остановиться тамъ въ одномъ изъ отелей, рекомендованныхъ ему Томомъ Уэсттропомъ, аукціонистомъ, однимъ изъ забубенныхъ головъ въ Монкгемптонѣ. Такъ какъ онъ ничего не сказалъ о своей поѣздкѣ въ Каннѣ, то намѣревался умолчать о ней и въ Монкгемптонѣ; и самое большее, — еслибы пришлось упомянуть о Парижѣ, то ограничиться замѣчаніемъ, что онъ былъ тамъ по дѣлу. Не трудно было назвать какого-нибудь мнимаго кліента, яко бы задержавшаго его.

М-ръ Бэнъ остановился въ отелѣ, столь усердно рекомендованномъ ему м-ръ Уэсттропомъ. Оказалось, что это было довольно мрачное жилище, отнюдь не соотвѣтствовавшее восторженнымъ описаніямъ аукціониста, который, быть можетъ, безсознательно вносилъ въ частныя рѣчи краснорѣчіе аукціона. Спальня, отведенная м-ру Бэну въ нижнемъ этажѣ, выходила окнами на какой-то мрачный дворъ. Столовая, гдѣ м-ръ Бэнъ уединённо завтракалъ бифштексомъ и варенымъ картофелемъ, не была веселой комнатой. Вообще м-ръ Бэнъ подумалъ, что онъ видалъ много англійскихъ гостинницъ, болѣе привлекательныхъ на видъ, чѣмъ этотъ знаменитый отель.

Онъ усердно предавался всѣмъ парижскимъ увеселеніямъ, посѣщалъ гулянья въ Елисейскихъ поляхъ, слушалъ Терезу и Лолоту, обѣдалъ по ресторанамъ, разстроилъ себѣ желудокъ новыми соусами и непривычными винами, и въ четыре дня Парижъ успѣлъ надоѣсть ему хуже горькой рѣдьки. Онъ отправился домой, страстно желая увидѣть снова Монкгемптонъ, свою контору, свой желѣзный сундукъ, свои папки съ бумагами и письмами. Послѣ шумной суеты блестящей столицы, родной городъ казался ему самымъ мирнымъ и уютнымъ уголкомъ въ свѣтѣ.

Письма его клерка были вполнѣ удовлетворительны, и онъ ѣхалъ домой безъ всякой тревоги, не предполагая, чтобы въ его отсутствіе могло случиться что-нибудь непріятное.

Онъ не предупредилъ о своемъ пріѣздѣ домашнихъ, и поэтому за нимъ не выслали кабріолета на станцію, когда онъ прибылъ въ Монкгемптонъ, въ пять часовъ пополудни, пробывъ въ дорогѣ съ семи часовъ вечера.

Онъ оставилъ свой багажъ на станціи, приказавъ прислать его къ себѣ съ носильщикомъ, и пѣшкомъ дошелъ до дому, отворилъ дверь и вошелъ. Въ домѣ все было убрано и прибрано, все казалось на мѣстѣ и какъ слѣдуетъ. «Худого навѣрное ничего не случилось», подумалъ онъ.

Въ этотъ часъ въ домахъ средней руки всегда пьютъ чай, отдыхая отъ дневныхъ трудовъ и заботъ. М-ръ Бэнъ прошелъ въ столовую, весело освѣщенную газомъ и яркимъ огнемъ въ каминѣ. Здоровая семья юныхъ Бэновъ была собрана вокругъ большого стола, за которымъ предсѣдательствовала Матильда-Дженъ; Гомфри, второй сынъ, кололъ сахаръ, между тѣмъ, какъ Марія, третья дочь рѣзала кэкъ такого незатѣйливаго вида, что еслибы не изюминки, попадавшіяся въ немъ, то его можно было бы принять за хлѣбъ.

Паукеръ, малый съ роскошными замашками, стоялъ на колѣняхъ передъ огнемъ, поджаривая пирожки, купленные на собственныя деньги, такъ какъ миссисъ Бэнъ считала пирожки вреднымъ для желудка и грѣшнымъ лакомствомъ.

Вообще вся обстановка отличалась такимъ праздничнымъ видомъ, что м-ру Бэну невольно припомнилась извѣстная поговорка про кошку и мышей, и ему стало слегка досадно, что дѣти его такъ хорошо пользовались жизнію въ его отсутствіе. Было гораздо шумнѣе, чѣмъ бывало при немъ; газъ горѣлъ ярче, а дрова въ каминѣ пылали, какъ костеръ.

Появленіе главы дома разрушило все очарованіе. Каждый отецъ семейства возбуждаетъ болѣе или менѣе чувство испуга, когда внезапно появляется въ кругу семьи.

— Боже мой, па! взвизгнула Матильда-Джонъ, сознавая, что у ней передъ чайнымъ приборомъ лежитъ открытая книжка романа. Какъ вы меня испугали!

— Мы ждали васъ съ минуты на минуту въ послѣдніе четыре дня, сказалъ Паукеръ, втыкая въ каминную рѣшетку вилку, на которой поджаривалъ свой пирожокъ, и оставляя послѣдній на произволъ судьбы. Развѣ вы не получили моей телеграммы?

— Какой телеграммы? спросилъ м-ръ Бэнъ неспокойно.

— Телеграммы, которую я послалъ въ Каннъ въ прошлый четвергъ. Я былъ увѣренъ, что вы немедленно прилетите домой.

Въ прошлый четвергъ… около недѣли тому назадъ. Сегодня была среда.

— О чемъ же ты телеграфировалъ мнѣ, сынокъ?

— О смерти сэра Обри.

— О смерти сэра Обри! повторилъ Шадракъ Бэнъ внѣ себя. — Развѣ сэръ Обри умеръ?

— Да, батюшка. Онъ умеръ скоропостижно въ ночь съ среды на четвергъ. Мы узнали объ этомъ только въ четвергъ вечеромъ; я едва успѣлъ послать телеграмму. Клеркъ говорилъ, что телеграмма врядъ ли поспѣетъ раньше пятницы утромъ.

М-ръ Бэнъ выѣхалъ въ Парижъ съ вечернимъ поѣздомъ въ четвергъ.

— Мы получили письмо отъ Клары-Луизы въ понедѣльникъ, гдѣ она писала, что вы выѣхали и прибудете домой раньше ея письма. Такъ какъ вы не возвращались, то мы уже не знали, что и подумать.

— Но, повидимому, вы не забывали о себѣ при этихъ обстоятельствахъ, — замѣтилъ м-ръ Бэнъ мрачно. — Сэръ Обри умеръ! Мнѣ трудно повѣрить этому. Умеръ, и въ мое отсутствіе. Дорого бы я далъ, чтобы предупредить это. Умеръ… и, полагаю, уже похороненъ.

— Да, батюшка. Похороны были сегодня утромъ… очень скромные похороны. Я пошелъ взглянуть на нихъ, хотя и не былъ приглашенъ. На нихъ присутствовали только леди Перріамъ, м-ръ Стимпсонъ и слуги.

— Мордредъ Перріамъ провожалъ, конечно, своего брата въ могилу.

— Нѣтъ, батюшка. М-ръ Перріамъ не выходилъ изъ своей комнаты съ тѣхъ поръ, какъ вы уѣхали. Онъ становился все чуднѣе и чуднѣе, говорятъ люди, а теперь окончательно спятилъ …non compos.

— Люди говорятъ! какіе люди?

— Слуги въ Плэсѣ. Я былъ вчера тамъ и долго бесѣдовалъ съ экономкой. Я желалъ видѣть лэди Перріамъ, такъ какъ вамъ угодно было, чтобы я бывалъ у ней два раза въ недѣлю, но со смерти сэра Обри она ни съ кѣмъ не видится, кромѣ м-ра Стимпсона и священника. Но я видѣлъ экономку, которая очень разговорчива, и разсказала мнѣ многое про м-ра Перріама… и его чудачества. Смерть брата совсѣмъ сразила его, и онъ никого не хочетъ видѣть. Миссисъ Картеръ, сидѣлкѣ, приходится день и ночь ходить за нимъ, все равно какъ въ былое время за сэромъ Обри.

— Гмъ! пробормоталъ управляющій. Не трудно понять въ чемъ дѣло. Миссисъ Картеръ знаетъ, гдѣ ей выгодно жить, и не желаетъ потерять мѣсто. Теперь, когда сэръ Обри умеръ, она утверждаетъ, что ея услуги нужны для его брата. Что, завѣщаніе уже вскрыто?

— Нѣтъ, батюшка. Лэди Перріамъ сказала, что слѣдуетъ подождать вашего пріѣзда.

— Это очень любезно со стороны лэди Перріамъ, возразилъ м-ръ Бэнъ. — А теперь, Матильда-Дженъ, если въ домѣ нѣтъ холоднаго мяса, то лучше всего, если ты дашь мнѣ котлету или бифштексъ. Я ничего не ѣлъ съ самаго завтрака.

Матильда-Дженъ полетѣла исполнять порученіе отца. Трезвый миръ водворился въ семейномъ кружкѣ. Юнѣйшіе отпрыски фамиліи Бэнъ набивали рты кэкомъ, и во всѣ глаза глядѣли на творца дней своихъ. Паукеръ, находившійся въ переходномъ состояніи, когда юноша еще не сдѣлался мужчиной, питалъ преувеличенныя понятія о собственной важности, и поглощалъ свой чай съ напускной развязностью, пытаясь сдѣлать видъ, что вовсе не боится отца.

Какъ ни поразительна была вѣсть о внезапной кончинѣ сэра Обри, Шадракъ Бэнъ принялъ ее, повидимому, весьма хладнокровно. Онъ снялъ свое пальто и кашне; усѣлся въ креслахъ передъ огнемъ, и сидѣлъ, погруженный въ задумчивое созерцаніе горящихъ угольевъ въ каминѣ, но лицо его не выражало и тѣни смущенія. Смерть сэра Обри нисколько не разстраивала плановъ, которые его управляющій составилъ относительно своей будущей жизни. Напротивъ того, она согласовалась съ ними; это событіе входило въ его программу, составленную заранѣе. Оно случилось лишь нѣсколькими годами — скажемъ хоть десятью — раньше, чѣмъ онъ этого ожидалъ. Одно изъ препятствій съ того широкаго пути, по которому м-ръ Бэнъ намѣревался пройти къ желанной цѣли, было устранено.

Насчетъ завѣщанія своего патрона м-ръ Бэнъ не безпокоился. Онъ самъ составилъ этотъ документъ нѣсколько мѣсяцевъ спустя послѣ женитьбы сэра Обри, и не опасался, что баронетъ могъ составить другое. Онъ зналъ, что въ послѣднее время безусловно пользовался довѣріемъ сэра Обри, и что въ своемъ разслабленномъ состояніи больной опирался на него, какъ на костыль.

Такимъ образомъ, въ размышленіяхъ Шадрака Бэна не было ничего тревожнаго въ то время, какъ онъ сидѣлъ у своего теплаго очага, передъ столомъ, за-ново накрытымъ чистой скатертью, и на которомъ красовались судокъ, кружка съ пивомъ и графинъ съ виномъ.

Нѣкоторое естественное огорченіе по случаю смерти человѣка, которому въ нѣкоторомъ родѣ онъ обязанъ былъ своимъ состояніемъ, могло шевельнуться въ душѣ м-ра Бэна; но этотъ практическій человѣкъ считалъ безумнымъ и нераціональнымъ не въ мѣру оплакивать покойныхъ друзей. Онъ приказывалъ въ такихъ случаяхъ повязывать крепъ на своей шляпѣ, и этотъ внѣшній знавъ сожалѣнія превращалъ его горе въ символъ. Исполнивъ это, онъ сознавалъ, что исполнилъ свой долгъ относительно покойника.

Еслибы Перріамское пбмѣстье должно было перейти къ какому-нибудь незнакомому наслѣднику, то м-ръ Бэнъ, быть можетъ, ощутилъ бы нѣкоторое безпокойство и смущеніе. Такой наслѣдникъ могъ бы имѣть свои собственные взгляды на управленіе имѣніемъ и уволить м-ра Бэна отъ его обязанностей. Но Провидѣніе, всегда милостивое въ фамиліи Бэновъ, наградило Сильвію потомствомъ, и этотъ мальчикъ — дитя, у котораго еще пока прорѣзались зубы, облегчалъ путь для Шадрака Бэна.

Онъ припоминалъ, какъ составлялось завѣщаніе сэра Обри, какъ онъ рѣшился намекнуть, что необходимо назначитъ опекуна, для охраненія правъ ожидаемаго наслѣдника или наслѣдницы — въ случаѣ, еслибы Провидѣнію не угодно было наградить сэра Обри сыномъ, и на случай смерти баронета раньше совершеннолѣтія ребенка.

М-ръ Бэнъ вспомнилъ оскорбленный взглядъ, съ какимъ сэръ Обри произнесъ:

— Надѣюсь, что вы не считаете меня такимъ старикомъ, чтобы я не могъ дожить до совершеннолѣтія моихъ дѣтей?

— Нѣтъ, конечно, сэръ Обри; я только желаю оградить дѣло на всякій случай, отвѣчалъ управляющій.

— Вы, дѣловые люди, такіе несносные. Хорошо; если я непремѣнно долженъ назначить опекуна, то выставьте свое имя. Оно годится такъ же, какъ и всякое другое!

Это было новымъ подкрѣпленіемъ фантастическаго плана, составленнаго м-ромъ Бэномъ въ своемъ умѣ, и на осуществленіе котораго онъ разсчитывалъ въ будущемъ.

Онъ выставилъ свое имя, въ качествѣ опекуна и совмѣстнаго душеприкащика на ряду съ лэди Перріамъ. Кромѣ того, сэръ Обри оставилъ ему сумму въ тысячу фунтовъ стерлинговъ въ вознагражденіе его честныхъ и неусыпныхъ трудовъ въ теченіи столь долгаго періода. То была не особенно щедрая награда за такую вѣрную службу и такую выгодную для его принципала; но сэръ Обри и эту-то сумму отказалъ скрѣпя сердце. Ему непріятно было дѣлить свои деньги даже по смерти; ему казалось, что это такъ же тяжело, какъ и разставаться съ ними при жизни.

М-ръ Бэнъ пообѣдалъ котлетой съ поджареными каштанами съ такимъ же хорошимъ аппетитомъ, какъ еслибы ничто не тяготило его ума. Простая англійская кухня, солидное мясо и хлѣбъ, политые золотистымъ, какъ янтарь, горькимъ пивомъ, нравилась ему гораздо больше, чѣмъ различные деликатессы Maison Borée или Филиппа. Ему нравился строгій комфортъ его дома, почтительное общество его дѣтей, поклонявшихся ему, какъ высшему существу и трепетавшихъ скрипа его сапогъ. Ему нравилось укромное уединеніе его конторы, гдѣ онъ провелъ весь остатокъ вечера, просматривая все, что было сдѣлано въ его отсутствіе, и подаривъ нѣсколько минутъ на размышленіе о томъ, какъ приметъ свое вдовство лэди Перріамъ.

— Не попытается ли она снова приманить Эдмонда Стендена? спрашивалъ онъ самого себя. И на этотъ разъ лобъ его мрачно наморщился, точно мысли его были самаго мрачнаго свойства.

ГЛАВА XLIII.
Измѣненіе сцены.

Перріамъ-Плэсъ по смерти сэра Обри оставался точь-въ-точь такимъ же, какъ и при его мирномъ управленіи. Удивительно, что наша тоска по умершимъ дѣлается еще тяжелѣе отъ неизмѣнности неоживленныхъ предметовъ, комнатъ и корридоровъ, которые остаются точь-въ-точь такими, какими были тогда, когда оплакиваемое существо попирало ихъ ногами. Въ Перріамѣ некому было особенно горевать о покойномъ хозяинѣ: печаль о немъ могла жить развѣ только въ запертомъ и недоступномъ ничьимъ взорамъ покоѣ, гдѣ Мордредъ Перріамъ томился на рукахъ сидѣлки. Страстнаго горя не могла возбудить его смерть ни въ комъ. Слуги облеклись въ приличный трауръ, и пролили двѣ-три слезинки, какъ дань его памяти; они позднѣе засиживались за ужиномъ, толкуя про его причуды и скупость, которая не возбуждала въ нихъ особаго негодованія, потому что онъ былъ щедръ относительно содержанія прислуги, ибо и тугъ придерживался рутины и соглашался отпускать слугамъ столько мяса и столько пива, сколько отпускали его предки. Слуги прилично оплакивали своего усопшаго господина, но гораздо больше занимались своими траурными платьями, которыя были сшиты изъ хорошаго и дорогого матеріала. — Лэди Перріамъ поступила какъ настоящая лэди, когда заказывала намъ траурныя платья, говорила экономка.

М-ру Генцлейну отданъ былъ приказъ доставить все необходимое въ должномъ количествѣ, и его приказчики привозили и отвозили черный крепъ, и черный кашемиръ, и черное сукно; а въ комнатѣ экономки царствовало пріятное оживленіе, и горничныя сидѣли за шитьемъ платьевъ, среди атмосферы глаженаго и крахмаленнаго бѣлья.

Какъ приняла лэди Перріамъ эту страшную перемѣну? — вотъ вопросъ, на который никто не могъ бы отвѣтить въ Плэсѣ. Она проводила все время взаперти, не принимая никакихъ утѣшеній. Комнаты покойнаго, своей бывшей уборной и вообще той части дома, гдѣ были расположены покои сэра Обри и м-ра Перріама, она избѣгала, словно смерть распространила въ нихъ какую-то страшную заразу. Она приказала перенести всѣ свои вещи въ комнату Болингброка, на противоположномъ концѣ дома. Небольшую комнату, помѣщавшуюся рядомъ, лэди Перріамъ обратила въ будуаръ, и послала за архитекторомъ, чтобы пробить дверь между двумя комнатами. По другую сторону комнаты уже была дверь, сообщавшаяся съ просторной уборной. Эти три комнаты лэди Перріамъ отдѣлала и уставила мебелью въ новѣйшемъ вкусѣ, доставленной лучшимъ Монкгемптонскимъ обойщикомъ. Элегантный письменный столъ изъ розоваго дерева съ инкрустаціями; двѣ-три софы, кушетка, занавѣсы свѣтло-зеленаго цвѣта, подбитые нѣжной лиловой матеріей; бѣлые пушистые коврики, разбросанные тамъ-и-сямъ, точно снѣжныя пятна на темномъ фонѣ ковра. Французскіе часы, которые могли бы давать беззаботный отчетъ о неуклонномъ ходѣ времени для Софи Арну или Маргариты Готье; пюпитръ, для портфелей съ гравюрами; хорошенькая, маленькая библіотека, наполненная избранными изданіями любимыхъ поэтовъ лэди Перріамъ, переплетенными въ сафьянъ миртоваго цвѣта. Пріобрѣтеніе всѣхъ этихъ вещей было первымъ проявленіемъ свободы Сильвіи. Ребяческое занятіе, скажутъ пожалуй, для такихъ торжественныхъ дней, какъ дни, слѣдовавшіе за кончиной ея мужа и его похоронами, но развлеченіе разгоняло мрачныя мысли, а монкгемптонскій обойщикъ былъ скромнѣйшій изъ людей. Похороны были ввѣрены его заботамъ, и только когда все касающееся этой печальной церемоніи было говорено, лэди Перріамъ заказала обойщику доставить всѣ тѣ вещи, какія были необходимы, чтобы сдѣлать покои Болингброка обитаемыми. Лэди Перріамъ особенно напирала на этотъ пунктъ. Она желала только, чтобы комнаты стали обитаемы.

— Старинная мебель такъ неудобна, — жаловалась она.

Обойщикъ, питавшій естественное предубѣжденіе противъ всякой мебели, которая была доставлена не имъ, энергически ухватился за эту мысль.

Онъ прислалъ мебель для комнатъ лэди Перріамъ подъ покровомъ зимнихъ сумерекъ такъ скромно, какъ еслибы то были гробы, и преобразованіе комнатъ совершилось такъ незамѣтно, что вѣчно-бдительное тайное судилище, возсѣдавшее въ людской, не успѣло подвергнуть порицанію дѣйствія милэди.

М-ръ Бэнъ оглядѣлся кругомъ съ нескрываемымъ изумленіемъ, когда былъ введенъ въ будуаръ лэди Перріамъ, на другое утро послѣ своего возвращенія. Перемѣна въ ея обстановкѣ странно поразила его. Точно на его глазахъ куколка превратилась въ бабочку.

Свѣтло-зеленые, блестящіе шелковые занавѣсы, бѣлоснѣжные коврики, такіе мягкіе и нѣжные, что ему казалось почти святотатствомъ попирать ихъ ногами; библіотека изъ розоваго дерева, въ pendant къ бюро, стоявшему по другую сторону камина; бархатная драпировка послѣдняго — все это придавало новый характеръ комнатѣ, несмотря на то, что она все еще оставалась простой. Бюро было отперто и покрыто бумагами; двѣ или три книжки съ стихотвореніями, сіяя своими зелеными съ золотомъ переплетами, красовались на маленькомъ столикѣ возлѣ кресла лэди Перріамъ, а хозяйка этого комфортабельнаго жилища покоилась на низенькой кушеткѣ, и красота ея только выигрывала отъ траурнаго наряда.

Шадракъ Бэнъ остановился посреди комнаты, почти ослѣпленный этимъ неожиданнымъ зрѣлищемъ. — «Она не теряла времени на удовлетвореніе своихъ вкусовъ и начала пользоваться жизнью тотчасъ какъ умеръ мужъ», — подумалъ управляющій.

Лэди Перріамъ приняла его вѣжливо, но съ нѣкоторой церемонностью, имѣвшей цѣлью, какъ онъ хорошо понялъ, удержать его отъ дружескаго или фамильярнаго обращенія, которое онъ позволялъ себѣ при жизни сэра Обри. Она попросила его сѣсть, но стулъ, на который она указала ему рукой, стоялъ поодаль отъ ея кресла.

М-ръ Бэнъ выразилъ соболѣзнованіе о ея потерѣ и сочувствіе къ ея горю. Она важно выслушала его соболѣзнованія и поблагодарила за нихъ, но не вдавалась ни въ какія заявленія о своихъ чувствахъ. Она допускала, что горе ея есть признанный фактъ, выраженный въ ея вдовьемъ чепчикѣ, подобно тому, какъ горе м-ра Бэна выражалось въ крепѣ, обвивавшемъ его шляпу.

— Я не дозволила вскрывать завѣщанія, — сказала она наконецъ: — я полагала, что вполнѣ справедливо, чтобы вы вскрыли его, такъ какъ были избраннымъ совѣтчикомъ сэра Обри.

— Сэръ Обри удостаивалъ меня своего довѣрія, — отвѣчалъ управляющій, — и я надѣюсь, что вы не откажете мнѣ и въ вашемъ, занимая въ такія молодыя лѣта положеніе, съ которымъ связана немалая отвѣтственность; вы ощутите потребность въ преданномъ совѣтчикѣ.

Онъ думалъ, какъ она мила въ этомъ мрачномъ нарядѣ, какъ красиво огонь камина игралъ въ ея золотистыхъ волосахъ и отражался въ глубокихъ, карихъ глазахъ, такихъ темныхъ, такихъ непроницаемыхъ, которыми она глядѣла на него твердо и рѣшительно. Она не страшилась глядѣть ему въ лицо, хотя и боялась его. Какая бы опасность ни грозила ей, а въ ея натурѣ было встрѣчать ее лицомъ къ лицу.

— Я небольшая охотница до совѣтовъ, м-ръ Бэнъ, — проговорила она: — и хотя молода, но чувствую себя въ силахъ ходить по избранному мною пути безъ вонкихъ помочей. Но пока вы вѣрой и правдой служите перріамскому помѣстью, вы всегда найдете меня готовой относиться къ вамъ съ полнымъ довѣріемъ, какъ къ управляющему моего сына.

М-ръ Бэнъ вполнѣ понялъ смыслъ этой рѣчи. Ему напоминали его положеніе, какъ агента, сборщика доходовъ, заключающаго контракты и аренды, наблюдающаго за усовершенствованіями и т. д. Отнынѣ онъ не долженъ былъ имѣть вліянія на жизнь самой лэди Перріамъ.

Она не чувствовала признательности къ нему за щедрыя карманныя деньги, которыя онъ доставлялъ ей; не была благодарна за то, что онъ всегда пользовался своимъ вліяніемъ для ея пользы. Она воспользовалась первой возможностью, чтобы освободить себя отъ его вліянія.

Наступила краткая пауза, въ теченіи которой Шадракъ Бэнъ сидѣлъ съ насупленными бровями, уставивъ глаза въ коверъ. Разъ въ жизни управляющій былъ застигнутъ врасплохъ. Онъ не ожидалъ, что лэди Перріамъ приметъ этотъ рѣшительный тонъ и такъ смѣло заявитъ о своей независимости. Онъ думалъ, что жизнь съ мужемъ вышколила ее и пріучила въ повиновенію; что, очутившись внезапно одинокой въ мірѣ, на высотѣ, отъ которой должна была закружиться ея голова, она естественно обратится къ нему за совѣтомъ и помощью. Онъ изъ всѣхъ силъ старался доказать, что онъ ей другъ; а между тѣмъ она обращается теперь съ нимъ, какъ съ врагомъ.

«Она не изъ тѣхъ женщинъ, которыхъ можно закупить добротой», подумалъ онъ. — «Ее нужно держать въ ежовыхъ рукавицахъ. Но это возможно лишь въ томъ случаѣ, если знать ея слабую сторону».

— Когда располагаете вы вскрыть завѣщаніе, м-ръ Бэнъ? спросила лэди Перріамъ, послѣ минутной паузы.

— Когда вамъ угодно, лэди Перріамъ.

— Для меня чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше: я желаю знать свое настоящее положеніе въ этомъ домѣ.

— Я полагаю, что не можетъ быть никакого сомнѣнія относительно вашего положенія въ этомъ домѣ; да и сами вы, сколько мнѣ кажется, вовсе въ немъ не сомнѣваетесь, — прибавилъ м-ръ Бэнъ, обводя глазами всю комнату.

— Вы намекаете на нѣкоторое измѣненіе въ меблировкѣ этой комнаты, — пояснила Сильвія его взглядъ. — Я легко могу убрать всѣ эти вещи, если не имѣю права долѣе жить въ этомъ домѣ.

— Я не вижу никакой необходимости секретничать насчетъ завѣщанія сэра Обри, лэди Перріамъ. Единственное завѣщаніе, которое мнѣ извѣстно, составлено мною. Въ силу его вы считаетесь полной хозяйкой Перріама до совершеннолѣтія вашего сына. Еслибы вы остались бездѣтной вдовой, то получали бы только пять тысячъ въ годъ, и изъ нихъ двумя были бы обязаны моему вліянію. Сэръ Обри предполагалъ укрѣпить за вами только три тысячи. Но онъ оказался щедрѣе въ матери своего ребенка, чѣмъ въ своей женѣ, и въ своемъ завѣщаніи, подписанномъ имъ въ моемъ присутствіи, онъ предоставляетъ вамъ въ полное распоряженіе Перріамъ-Плэсъ до совершеннолѣтія вашего сына. Ребенокъ-наслѣдникъ будетъ отданъ подъ опеку министерства юстиціи, и министръ, безъ сомнѣнія, назначить вамъ значительную сумму на содержаніе Перріама и воспитаніе Сентъ-Джона; скажемъ — пять тысячъ въ годъ, что вмѣстѣ съ вашимъ личнымъ доходомъ составить десять тысячъ.

Хорошенькій доходецъ для дочери школьнаго учителя, которая такъ часто вздыхала о томъ, что не на что купить пару перчатокъ и для которой комфортъ Гедингемскихъ обитателей средней руки казался такимъ же недоступнымъ, какъ радости рая. Лицо Сильвіи, окаменѣлое въ своей неподвижности во все время свиданія съ м-ромъ Бэномъ, также мало измѣнилось и при этомъ извѣстіи. Нѣжныя щечки стали ещё блѣднѣе, да внезапный огонь сверкнулъ въ карихъ глазахъ. Эти признаки волненія были мимолетны; ничто не могло быть спокойнѣе тона лэди Перріамъ, когда она возразила на слова м-ра Бэна:

— Сэръ Обри былъ очень добръ во мнѣ, — сказала она. Можете вы прочитать завѣщаніе завтра утромъ? Я полагаю, что въ немъ завѣщаны нѣкоторыя суммы старымъ слугамъ, и они нетерпѣливо желаютъ узнать о своей участи.

— Завтра, въ двѣнадцать часовъ, если вамъ угодно, лэди Перріамъ. Будьте такъ добры сходить со мной въ комнату сэра Обри за завѣщаніемъ. Я знаю, гдѣ онъ хранилъ его.

Щеки лэди Обри, такія блѣдныя за минуту передъ симъ, теперь совсѣмъ помертвѣли.

— Эта комната внушаетъ мнѣ ужасъ, но если вы желаете, я пойду съ вами, — проговорила она, вставая съ своего спокойнаго мѣста у камина и готовясь выдержать испытаніе.

Она вынула ключи изъ ящика бюро и вышла изъ комнаты, сопровождаемая на почтительномъ разстояніи Шадракомъ Бэномъ. Они прошли вдоль западнаго корридора, западнаго флигеля, черезъ открытую площадку, достигли большой лѣстницы и вступили въ корридоръ восточнаго флигеля, который велъ въ комнаты, занимаемые нѣкогда сэромъ Обри. Отнынѣ въ нихъ царило запустѣніе.

Дверь въ уборную, гдѣ въ послѣднее время баронетъ просиживалъ большую часть времени, была заперта. Было что-то ужасное въ этихъ запертыхъ дверяхъ, ведшихъ въ пустые повои, въ которыхъ недавно обиталъ повойникъ. Лэди Перріамъ повернула тяжелый ключъ твердой рукой и вошла въ комнату въ сопровожденіи управляющаго.

Комната была вычищена и прибрана со смерти сэра Обри; всѣ слѣды его существованія удалены. Кресла были выстроены въ рядъ у стѣны; все было на своемъ мѣстѣ; окно было открыто, и въ него глядѣло блѣдное мартовское небо, какъ-бы въ исполненіе того еврейскаго преданія, которое рекомендуетъ открывать окна и двери для того, чтобы душѣ покойника легче было улетѣть.

Портфель, который желалъ осмотрѣть м-ръ Бэнъ, находился не въ уборной. Онъ растворилъ дверь, которая вела въ спальню, но на порогѣ этой комнаты Сильвія отступила назадъ съ помутившимся взоромъ.

— Развѣ оно тутъ? спросила она, бросивъ испуганный взглядъ на высокую траурную постель, которая и всегда-то напоминала ей катафалкъ. Ставни были закрыты, и полу-темная комната казалась еще мрачнѣе отъ темныхъ дубовыхъ панелей, которыми обшиты были стѣны. Большой и пустой каминъ казался какъ-бы входомъ въ пещеру.

— Войдите, леди Перріамъ, — сказалъ м-ръ Бенъ, оглядываясь на нее и дивясь такому малодушному поведенію въ особѣ, съ такимъ невидимому твердымъ характеромъ. Я желаю въ вашемъ присутствіи отпереть пюпитръ сэра Обри.

Она прошла за нимъ въ комнату, невольно вздрагивая, и подошла къ столу, на которомъ находился пюпитръ. Онъ стоялъ рядомъ съ страшной постелью.

"Ага! милэди, " подумалъ Шадракъ Бэнъ, замѣтивъ ея взглядъ, полный ужаса: «я открылъ ваше больное мѣсто! Этотъ страхъ передъ напоминовеніемъ о смерти вашего супруга, похожъ на угрызеніе совѣсти за нанесенный ему вредъ при жизни».

Онъ отперъ пюпитръ ключомъ, который ему дала лэди Перріамъ, нашелъ завѣщаніе въ запечатанномъ конвертѣ и помѣченномъ тѣмъ самымъ числомъ, въ какое, какъ помнилось м-ру Бэну, оно было составлено. Онъ тщательно перебралъ всѣ бумаги, и не нашелъ никакого другого завѣщанія, ни даже какой-нибудь приписки.

— А теперь, лэди Перріамъ, — произнесъ управляющій, поворачиваясь въ ней послѣ того, какъ заперъ пюпитръ: разскажите мнѣ подробнѣе про смерть моего дорогого патрона. Я ничего не знаю, кромѣ простого факта, что мы лишились его.

— Я могу такъ мало сообщить вамъ, кромѣ того, что смерть его была такъ скоропостижна, такъ страшно неожиданна. Я подошла въ его кровати и нашла его мертвымъ.

— Въ какое время?

— Вскорѣ послѣ полуночи.

— Вы, значитъ, поздно засидѣлись въ этотъ вечеръ? спросилъ управляющій съ удивленіемъ.

Полночь казалась несообразно позднимъ часомъ въ глазахъ почтенныхъ обывателей Монкгемптона.

— Я всегда поздно ложусь спать, — отвѣчала лэди Перріамъ. Мнѣ плохо спится вообще, и я обыкновенно за-полночь просиживаю за книгой въ своей уборной. Въ эту ночь я зачиталась позднѣе обыкновеннаго и зашла въ комнату сэра Обри, поглядѣть, все ли у него въ порядкѣ, какъ я всегда дѣлала, прежде чѣмъ лечь спать.

— И вы нашли его мертвымъ.

— Да. Пожалуйста, не заставляйте меня входить въ подробности. Ударъ былъ слишкомъ ужасенъ, чтобы его можно было легко позабыть. Воспоминаніе о немъ неотступно преслѣдуетъ меня и днемъ и ночью.

— Вотъ почему вы перенесли свои покои? спросилъ м-ръ Бэнъ.

Онъ не боялся больше разспрашивать ее и даже надоѣдать съ разспросами, потому что нашелъ ея больное мѣсто.

— Да, воспоминанія слишкомъ тяготили меня.

— Развѣ никого не было при сэрѣ Обри въ моментъ его смерти?

— Никого. Миссисъ Картеръ ушла спать за часъ передъ тѣмъ, какъ я вошла въ его комнату.

— Гдѣ былъ Чепленъ?

— Онъ страдалъ подагрой и находился въ своей комнатѣ.

— Послали кого-нибудь за докторомъ?

— Да; мы тотчасъ же подняли тревогу, и одинъ изъ грумовъ отправился за м-ромъ Стимпсономъ, который пріѣхалъ до утра. Онъ сказалъ, что сердце у сэра Обри было не въ порядкѣ.

— Коронеръ не производилъ слѣдствія?

— Нѣтъ. М-ръ Стимпсонъ не счёлъ нужнымъ такое слѣдствіе, хотя смерть и наступила неожиданно. Сэръ Обри былъ такъ долго боленъ, что смерть его нельзя считать внезапной. М-ръ Стимпсонъ далъ необходимый отзывъ актуаріусу. Онъ былъ такъ добръ, что принялъ всѣ хлопоты на себя.

ГЛАВА XLIV.

Вѣсть о смерти сэра Обри Перріама произвела глубокое впечатлѣніе на Гедингемскихъ жителей. Они рѣдко пользовались счастіемъ лицезрѣть его, даже когда онъ былъ здоровъ; въ послѣдній же годъ его жизни онъ никуда не выходилъ за предѣлы своихъ владѣній, и самое существованіе его обратилось въ миѳъ. Со всѣмъ тѣмъ, теперь, когда онъ умеръ, обывателемъ Гедингема казалось, какъ будто у нихъ угасъ какой-то свѣтильникъ; какъ будто бы звѣзда закатилась на ихъ небосклонѣ и все должно измѣниться въ худшему.

Перріамъ-Плэсъ, предоставленный во власть ребенка и молодой вдовы сомнительнаго происхожденія! — Это казалось нарушеніемъ общественнаго порядка. Люди гадали о томъ, какую жизнь поведетъ лэди Перріамъ теперь, когда она стала госпожой своихъ поступковъ.

— Я полагаю, что она станетъ давать обѣды по истеченіи годичнаго траура, — говорила миссисъ Тойнби, не забывшая о невѣжливомъ пріемѣ, оказанномъ ей Сильвіей.

— Она навѣрное поѣдетъ въ Лондонъ, возьметъ ложу въ оперѣ и будетъ ѣздить верхомъ въ Роттенъ-Роу, — возражала миссъ Тойнби. Вотъ что я бы сдѣлала, еслибы была богатой молодой вдовой.

— Вопросъ въ томъ: богата ли она, — замѣчала миссисъ Тойнби съ глубокомысленнымъ видомъ. Мы еще ничего не знаемъ о завѣщаніи сэра Обри.

— Я полагаю, что мы услышимъ о немъ, — проговорила дочь съ понятнымъ любопытствомъ.

— Полагаю, что да. М-ръ Ванкортъ навѣрное будетъ знать о немъ, и вѣроятно сообщитъ мнѣ. Да и надо полагать, что дня черезъ два-три о немъ будетъ сказано въ «Illustrated News».

М-ръ Бэнъ прочелъ завѣщаніе въ двѣнадцать часовъ, на слѣдующій день послѣ своего перваго визита въ вдовствующей лэди Перріамъ, въ присутствіи Сильвіи, м-ра Стимпсона и всѣхъ слугъ, за исключеніемъ сидѣлки и няньки, миссисъ Картеръ и миссисъ Трингфольдъ, которыя никакъ не могли быть заинтересованы въ завѣщаніи, составленномъ до прибытія ихъ въ Перріамъ.

Чтеніе происходило въ столовой… мрачной во всѣ времена, но казавшейся еще мрачнѣе сегодня, когда характеръ происходившей въ ней церемоніи наводилъ всѣхъ присутствующихъ на печальныя и мрачныя мысли. Слуги сидѣли кучной у стѣны, одѣтые въ новыя траурныя платья, бекъ признака чего-нибудь бѣлаго въ костюмѣ, что могло бы нѣсколько оживить его. Лэди Перріамъ сидѣла въ креслѣ у камина, гдѣ пылалъ яркій огонь, единственное веселое зрѣлище въ этой комнатѣ.

Завѣщаніе сэра Обри доказало, что онъ не забылъ о своихъ подчиненныхъ, хотя озаботился о томъ, чтобы не разорить имѣніе черезчуръ щедрыми дарами. Онъ завѣщалъ небольшія пенсіи старѣйшимъ слугамъ и болѣе значительную пенсію Жану Чеплену; но этими пенсіями имъ предстояло воспользоваться лишь тогда, когда они удалятся на покой. Всякому слугѣ, прослужившему въ его домѣ десять лѣтъ, онъ завѣщалъ пятьдесятъ фунтовъ; тѣмъ, которые прослужили пять лѣтъ — двадцать-пять фунтовъ: въ признаніе заслугъ продолжительной службы, — гласило завѣщаніе. М-ру Стимпсону завѣщаны были двадцать-пять фунтовъ на покупку траурнаго кольца.

М-ру Шадраку Бэну онъ оставилъ тысячу фунтовъ въ знакъ своей высокой признательности за услуги, честно и талантливо оказываемыя въ теченіи многихъ лѣтъ.

Своему «дорогому брату», Мордреду Перріаму, сэръ Обри Перріамъ завѣщалъ свою коллекцію золотыхъ и серебряныхъ табакерокъ и тысячу фунтовъ. Кромѣ того, онъ высказалъ желаніе, чтобы его вдова и дѣти предоставили Мордреду Перріаму всѣ удобства и привилегіи, какими онъ пользовался, живя въ Перріамъ-Плэсѣ, и оставили въ его распоряженіи отведенныя для него комнаты, въ которыхъ бы онъ могъ проживать безъ всякой платы до конца дней своихъ.

Наконецъ своей возлюбленной женѣ, Сильвіи, сэръ Обри завѣщалъ все свое личное имущество, которое, въ соединеніи съ назначеннымъ доходомъ, вполнѣ должно было обезпечить ея существованіе. На тотъ же случай, еслибы смерть застигла его до исполненія совершеннолѣтія его старшему сыну, сэръ Обри назначалъ жену опекуншей ребенка, съ правомъ жить въ Перріамѣ до совершеннолѣтія сына.

Личное имущество сэра Обри заключалось въ денежныхъ фондахъ, которые должны были составить значительное приращеніе къ доходу Сильвіи.

Добавочныя земли, фермы и недвижимости, пріобрѣтенныя за послѣднія пятьдесятъ лѣтъ, должны были быть раздѣлены поровну между его младшими дѣтьми, по смерти лэди Перріамъ, такъ какъ ея доходъ съ имѣнія былъ лишь пожизненнымъ. Словомъ — оказалось, что дочь школьнаго учителя очутилась богатой женщиной въ моментъ своей независимости и своего вдовства.

Слухи о содержаніи завѣщанія сэра Обри незамедлили дойти до монкгемптонскихъ и гедингемскихъ сплетниковъ и сплетницъ. М-ръ Стимпсонъ, находившій, что его преданность плохо вознаграждена ироническимъ завѣщаніемъ траурнаго кольца, не считалъ нужнымъ держать втайнѣ подробности завѣщанія. Оно навѣрное должно было рано или поздно попасть въ газеты, и ужъ лучше было ему доставить себѣ удовольствіе пересказать о немъ своимъ паціентамъ. Такимъ образомъ, въ Гедингемѣ стало извѣстнымъ, что вдовствующая лэди Перріамъ наслѣдовала всему личному имуществу сэра Обри, что прибавляло около двухъ тысячъ въ годъ къ ея доходу съ наслѣдственныхъ помѣстій. Этотъ доходъ, преувеличенный молвой, скоро возросъ до десяти, пятнадцати или двадцати тысячъ, смотря по силѣ фантазіи разсказчиковъ.

Тѣ, кто помнилъ Сильвію дочерью сельскаго учителя какихъ-нибудь два года тому назадъ, поднимали къ небу руки и глаза, и дивились необыкновенной перемѣнѣ въ ея судьбѣ.

Въ Декановомъ домѣ вѣсть о смерти сэра Обри была принята безъ всякихъ комментарій, но она потрясла не одного изъ его обитателей.

Для самой миссисъ Стенденъ событіе это было крайне непріятно. Богатство не могло измѣнить ея недовѣрія и антипатіи къ Сильвіи. Для матери Эдмонда Стендена Сильвія была такъ же противна вдовой сэра Обри Перріама, какъ и дочерью сельскаго учителя.

Но это еще не все. Хотя сынъ ея еще не высказался положительно, но миссисъ Стенденъ въ послѣднее время начала надѣяться, что онъ найдетъ исцѣленіе ранамъ своего сердца въ спокойной привязанности Эсѳири. Онъ не шепталъ признаній на ухо молодой дѣвушки, не давалъ никакихъ обѣщаній матери. Но онъ казался спокойнымъ, если не счастливымъ, въ обществѣ Эсѳири, и въ его тонѣ и обращеніи съ ней сказывалось нѣчто болѣе церемонное и болѣе нѣжное, чѣмъ спокойная и хладнокровная дружба названнаго брата. Эсѳирь и онъ читали вмѣстѣ однѣ и тѣ же книги и увлекались одними и тѣми же созданіями искусства. Они распѣвали мечтательную нѣмецкую музыку, между тѣмъ какъ миссисъ Стенденъ дремала въ креслѣ у камина или работала надъ какимъ-нибудь расшитымъ передникомъ для одной изъ своихъ внучекъ. Трудно было бы представить себѣ болѣе трогательную картину домашней жизни, какъ семейное засѣданіе въ Декановомъ домѣ по вечерамъ, послѣ семи часовъ. Рутина дѣловой жизни, удерживавшая Эдмонда весь день внѣ дома, въ банкѣ, дѣлала вдвойнѣ пріятнымъ отдыхъ въ кругу семейства. Когда онъ жилъ празднымъ человѣкомъ, то эти невинныя радости наводили на него зѣвоту, и вечера, проведенные въ кругу семейства, казались ему нестерпимо длинными. Теперь, когда онъ по цѣлымъ днямъ работалъ за конторкой, онъ бывалъ веселъ и сообщителенъ по вечерамъ, и ему никогда не казалось, что время тянется слишкомъ медленно.

Неужели вліянію Сильвіи суждено было нарушить это спокойное счастіе и снова поселить разладъ между матерью и сыномъ?

Миссисъ Стенденъ трепетала, но не говорила, ни слова. Эсѳирь почувствовала, что слабой надеждѣ, зародившейся въ ея сердцѣ, суждено погибнуть. Гдѣ ей было бороться съ этой сиреной, которую Эдмондъ такъ страстно любилъ полтора года тому назадъ, и, можетъ быть, никогда не переставалъ любить. Эсѳирь знала, что на него находили припадки хандры и что эта хандра вызывалась воспоминаніемъ о Сильвіи.

Какъ сильно ни подѣйствовала смерть сэра Обри на Эдмонда, онъ выслушалъ вѣсть объ этомъ событіи молча и не измѣняясь въ лицѣ. Онъ переслушалъ всѣ сплетни, возбужденныя этимъ событіемъ и вертѣвшіяся преимущественно около вопроса: какъ велико состояніе, оставленное сэромъ Обри; но самъ не проронилъ словечка. Дома онъ былъ также сдержанъ на этотъ счетъ; даже, когда вѣтреная Элена Сарджентъ разразилась за обѣдомъ какимъ-то непріязненнымъ замѣчаніемъ насчетъ лэди Перріамъ, то у Эсѳири промелькнула мысль, сложившаяся затѣмъ въ убѣжденіе, что плохо затушенная страсть Эдмонда разгорится новымъ пламенемъ, и что прежде чѣмъ Сильвія успѣетъ снять трауръ, онъ потребуетъ отъ нея исполненія нарушеннаго ею обѣщанія. Ея измѣна позабудется или, по крайней мѣрѣ, простится ей. Онъ будетъ помнить только о томъ, что она свободна, и онъ можетъ жениться на ней.

Эсѳирь приготовилась увидѣть первый знакъ возврата Эдмонда къ прежней страсти въ измѣненномъ обращеніи его съ ней самой. Онъ станетъ холоднѣе, церемоннѣе, безсознательно превратитъ тѣ дружескія отношенія, которыя были такъ дороги ей и казались такъ пріятны ему. Онъ разучится приносить ей всѣ новыя книги, которыя читаетъ самъ; разучится просить ее пѣть съ нимъ дуэты.

Однако, къ удивленію миссъ Рочдель, такой перемѣны въ обращеніи Эдмонда не воспослѣдовало. Если онъ измѣнился по смерти сэра Обри, то въ томъ лишь отношеніи, что сталъ еще добрѣе, еще теплѣе, чѣмъ прежде. Ихъ болѣе, чѣмъ когда-либо, связывала обоюдная любовь къ литературѣ и музыкѣ. Они вмѣстѣ читали Шиллера, къ тайному неудовольствію миссисъ Стенденъ и Элены, которымъ звуки нѣмецкаго языка казались просто варварскими. По мѣрѣ того, какъ дни удлинились, Эдмондъ сталъ зазывать на послѣобѣденныя прогулки по лугамъ, гдѣ фіалки и другіе ранніе цвѣты праздновали карнавалъ весны. Миссисъ Стенденъ никогда не выходила послѣ обѣда. Миссисъ Сарджентъ предпочитала дѣтскую всѣмъ прогулкамъ въ мірѣ въ тотъ часъ, когда ея дѣвочки ложились спать. Такимъ образомъ, естественнымъ товарищемъ Эдмонда была Эсѳирь Рочдель. Она была слишкомъ непорочна для того, чтобы разыгрывать чопорную дѣвицу и такъ же просто и непринужденно шла съ нимъ гулять по вечерамъ, какъ еслибы они были два товарища-студента въ Гейдельбергѣ.

Въ одинъ тихій апрѣльскій вечеръ — недѣль шесть спустя послѣ смерти сэра Обри — они забрели такъ далеко, что очутились на Кроплейской пустоши, на той самой неровной полянѣ, на которой Эдмондъ встрѣтилъ Сильвію въ бурю и отвѣчалъ на ея удивительные вопросы касательно его сватовства въ Эсѳири. Скатъ холма съ его овражками и буграми, поросшими дикимъ терновникомъ, казался совсѣмъ инымъ въ этотъ ясный апрѣльскій вечеръ. На западѣ небо еще отливало розовымъ послѣ солнечнаго заката, и блѣдный полумѣсяцъ слабо сіялъ на небесномъ сводѣ. Отдаленная полоса моря была окутана наступавшими сумерками, и одна одинокая лодка съ бѣлымъ парусомъ выдѣлялась на темнѣющемъ небѣ.

Эдмондъ и Эсѳирь шли нѣкоторое время молча, погруженные въ свои мысли, какъ вдругъ молодой человѣкъ остановился и предложилъ отдохнуть нѣсколько минутъ, прежде чѣмъ пуститься въ обратный путь.

Эсѳирь, обыкновенно охотно исполнявшая его желанія, на этотъ разъ протестовала:

— Уже поздно, Эдмондъ, и тётѣ придется ждать за чайнымъ столомъ.

Одною изъ вечернихъ обязанностей Эсѳири было разливаніе чая.

— Пусть она подремлетъ лишніе полчаса, Эсси. Сонъ не повредитъ ей, а мнѣ нужно переговорить съ вами.

Эсѳирь согласилась и усѣлась на дернистую кочку, на которую Эдмондъ указалъ, какъ на лучшій пунктъ для отдыха. Вечеръ былъ такъ тепелъ, какъ іюльскій.

— Не знаю, зачѣмъ намъ разговаривать сидя именно тутъ, Эдмондъ: вѣдь мы болѣе или менѣе бесѣдовали другъ съ другомъ все время, пока шли сюда, и, по всей вѣроятности, будемъ бесѣдовать все время, какъ будемъ идти домой.

— Да, у меня всегда найдется, о чемъ поговорить съ вами, Эсси. Я предполагаю, что это происходитъ оттого, что у насъ одни и тѣ же вкусы; какъ вы думаете?

— Должно быть.

— Быть можетъ, однако, что настоящая причина нашей здѣсь остановки, это желаніе курить. Могу я закурить сигару?

— Разумѣется. Вы знаете, что я привыкла къ табачному дыму.

— Въ такомъ случаѣ, я закурю сигару. Наши вечернія прогулки не были бы вполовину такъ пріятны, еслибы вы не дозволяли мнѣ курить сигары, Эсси.

— Конечно, нѣтъ. Я полагаю, что вы охотнѣе обошлись бы безъ меня, чѣмъ безъ сигары.

— Я не совсѣмъ въ этомъ увѣренъ, — отвѣчалъ Эдмондъ серьёзно. Правда, я очень люблю сигары, и еслибы вы запретили мнѣ ихъ курить, то мнѣ тяжело было бы обойтись безъ нихъ. Но я не вижу, какъ бы я могъ просуществовать и безъ васъ. Я до сихъ поръ никогда еще не жилъ безъ васъ, Эсси, и не могу рѣшительно представить себѣ, что за жизнь была бы безъ Эсѳири.

Губы Эсѳири, непривыкшія выражать ироніи, слегка искривились при этомъ замѣчаніи.

— Вы отлично обходились безъ меня, когда были влюблены въ Сильвію Керью, — замѣтила она. Сомнѣваюсь, чтобы вы помнили о моемъ существованіи въ тѣ дни.

— Ахъ, Эсѳирь, то былъ краткій періодъ безумія… мимолетный бредъ. Пока онъ длился, я ни о чемъ не могъ думать, кромѣ красоты моей сирены. Никогда не говорите со мной объ этомъ времени, Эсси. Я желаю совсѣмъ позабыть о немъ. Я желаю вырвать эту страницу изъ моей жизни.

— Лэди Перріамъ теперь свободна. Вы можете добиться ея руки, — проговорила Эсѳирь съ легкой горечью въ голосѣ.

— Я не хочу ее знать, послѣ ея измѣны. Я не соглашусь взять ее въ жены послѣ того, какъ она обманула меня. Нѣтъ, Эсѳирь, я вовсе не такой малодушный человѣкъ, какимъ вы меня считаете. Вдовство лэди Перріамъ ничего не измѣняетъ въ моихъ чувствахъ. Еслибы она захватила права мужчинъ, и стала искать моей любви, я бы отвернулся отъ нея. Я навѣки изгналъ думу о ней изъ моей головы.

— Я очень рада услышать это за васъ самихъ. Я никогда не считала ее достойной васъ.

Эдмондъ молча курилъ въ теченіе двухъ-трехъ минуть.

— Нѣтъ, Эсси: она не была достойна меня, — произнесъ онъ наконецъ, — не смотря на всѣ мои недостатки, потому что я относился въ ней честно, а она нѣтъ. Но есть женщина, которая не только достойна меня, но достойна лучшаго и преданнѣйшаго изъ людей, когда-либо существовавшихъ. Я желалъ бы думать, что и я не совсѣмъ недостоинъ ея.

— Вашъ новый идолъ долженъ быть очень польщенъ тѣмъ, что вы ставите его такъ высоко, — сказала Эсѳирь съ тщетной попыткой говорить шутя.

— Она самая кроткая и самая скромная изъ женщинъ, но я чувствую себя недостойнымъ просить ея руки, потому что дозволилъ себѣ увлечься недостойной женщиной, когда счастіе было у меня такъ близко. Ну, дорогая Эсси, я не буду долѣе говорить загадками. Я люблю васъ; ваша кротость исцѣлила мое израненное сердце. Мы были очень счастливы во время нашихъ вечернихъ прогуловъ, Эсѳирь. Есть ли какія другія причины, кромѣ моей недостойности, почему бы мы не могли идти рука объ руку во всю остальную нашу жизнь.

Дѣвушка взглянула на него застѣнчиво, но съ твердымъ выраженіемъ въ своихъ кроткихъ, черныхъ глазахъ.

— Вы ничуть не недостойны меня, Эдмондъ, — возразила она; но я не соглашусь выдти за васъ замужъ, если не буду увѣрена, что все ваше сердце принадлежитъ мнѣ; Я люблю васъ настолько сильно, чтобы остаться на всю жизнь вашей пріемной сестрой и даже видѣть васъ счастливымъ съ другой женщиной, и утѣшаться мыслью о вашемъ счастіи. Но если вы предлагаете мнѣ не братскую любовь, а нѣчто иное, то мнѣ нужно все или ничего. Мнѣ не надо вашего сердца, если въ немъ гнѣздится воспоминаніе о лэди Перріамъ.

— Зачѣмъ вы произносите это ненавистное имя? — закричалъ Эдмондъ сердито. Развѣ я не говорилъ вамъ, что изгналъ его изъ моей жизни, — что для меня не существуетъ болѣе никакой Сильвіи Перріамъ. Отвѣчайте, Эсси, на честный вопросъ честнаго человѣка. Хотите ли быть моей женой?

Вопросъ былъ достаточно простъ и ясенъ. Тутъ не было никакихъ любовныхъ воспоминаній, которыя могли скрасить и оживить эту старую тему. Эдмондъ говорилъ, повидимому, совсѣмъ серьёзно. Голосъ его и взглядъ были нѣжны и искренни; та, которая слушала его, слишкомъ его любила, чтобы не быть тронутой его словами.

— Это слишкомъ важный вопросъ для того, чтобы можно было на него отвѣчать поспѣшно, — возразила Эсѳирь серьёзно. Мы были очень счастливы при теперешнемъ положеніи дѣлъ. Пусть наша мирная жизнь течетъ по прежнему, пока вы хорошенько не увѣритесь въ своихъ чувствахъ.

— Я достаточно увѣренъ въ нихъ уже въ настоящую минуту. Я желаю рѣшить этотъ вопросъ теперь же, Эсси. Я желаю сознавать, что у меня есть цѣль въ жизни… есть чего ожидать въ будущемъ, есть на что надѣяться, о чемъ мечтать. Пока рана отъ измѣны Сильвіи не зажила, я думалъ, что покончилъ со всѣми надеждами, и никогда больше не буду мечтать о семейномъ очагѣ и женѣ, безъ которыхъ жизнь человѣка скучна и пуста. Провидѣніе было добрѣе во мнѣ, чѣмъ я заслуживалъ, Эсси, когда говорилъ себѣ, что отнынѣ надежда и любовь — пустыя слова для меня. Я опять научился надѣяться, любить, и этому вы научили меня.

— Я никогда не старалась научить васъ этому; по крайней мѣрѣ послѣднему, — отвѣчала Эсѳирь краснѣя. Тетушка и всѣ мы желали, чтобы ваше горе прошло, но я не думаю, чтобы кто-нибудь думалъ…

— Вы не думаете, чтобы кто-нибудь думалъ, — повторилъ Эдмондъ, забавляясь замѣшательствомъ молодой дѣвушки; — я знаю, что любимая мечта матушки, чтобы мы сдѣлались мужемъ и женой. Вы не захотите огорчить ее, Эсси; вѣдь вы такъ любите ее.

— Я думаю лишь о вашемъ счастіи, Эдмондъ. Вы не должны жениться изъ-за того только, чтобы угодить тётѣ. Это плохое средство обезпечить ваше личное счастіе.

— Я не могу не быть счастливымъ, если вы сдѣлаетесь моей подругой, Эсси. Давно уже вы стали моимъ идеаломъ женщины. Да, когда вамъ было всего шестнадцать лѣтъ. Затѣмъ налетѣло это роковое увлеченіе, и моя любовь была отвлечена отъ васъ. Я знаю теперь, какое то было лживое чувство. Полноте, Эсси, милая, вы слишкомъ добры, чтобы не простить, меня за зло, которое стоило мнѣ такъ много страданій.

— Мнѣ нечего прощать вамъ, Эдмондъ. Я не могу осуждать васъ за то, что вы нашли Сильвію Керью, болѣе привлекательной, чѣмъ меня.

— Ну, когда такъ, и вамъ нечего прощать мнѣ, то все рѣшено и вы будете моей дорогой женой.

Сигара была давно уже отброшена и рука Эдмонда обвилась вокругъ тонкой таліи Эсѳири, какъ въ былыя сумеречныя прогулки вокругъ таліи Сильвіи.

— Вы скажете «да», Эсѳирь, — спросилъ Эдмондъ, стараясь заглянуть въ ея опущенные главки.

— Вы даже не спросили меня, люблю ли я васъ.

— Предположите, что я настолько самонадѣянъ, чтобы думать, что вы любите меня такъ, немножко, чуть-чуть, въ гомеопатической, а не аллопатической дозѣ.

— Я люблю васъ всей душой, — отвѣчала она съ порывомъ чувства столь долго подавляемаго, что оно невольно вырвалось наружу, не смотря на ея намѣреніе быть сдержанной и разсудительной. Я желаю только одного, чтобы вы были счастливы.

— Этого можно достигнуть только однимъ путемъ, Эсси. Будьте моей женой. Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше, моя радость. Мнѣ хочется знать, что у меня есть интересъ въ жизни и что мнѣ есть для кого трудиться. Я надѣюсь, что вы будете настолько безразсудны, Эсси, что промотаете всѣ свои и мои деньги, такъ чтобы мнѣ пришлось крѣпко трудиться для нашихъ дѣтей. А теперь, дорогая, становится темно и холодно, и я надѣюсь, что я не слишкомъ долго задержалъ васъ здѣсь. Но вѣдь намъ предстояло рѣшить вопросъ цѣлой жизни, хотя бы рискуя нажить ревматизмъ или катарръ. Пойдемте, моя радость. Знаете ли, что это — лучшая сигара, какую я выкурилъ въ своей жизни.

Они, счастливые, пошли домой, при наступавшихъ сумеркахъ. Какъ могла Эсѳирь сомнѣваться въ своемъ миломъ, когда она нисколько не сомнѣвалась въ самой себѣ?

ГЛАВА XLV.
М-ръ Бэнъ сбитъ съ толку.

Въ Гедингемѣ и Монкгемптонѣ всѣ думали, что первымъ употребленіемъ, какое лэди Перріамъ сдѣлаетъ изъ своей свободы, будетъ бѣгство изъ пышнаго заключенія, но къ удивленію и даже досадѣ всѣхъ этихъ лже-пророковъ, которымъ хотѣлось бы видѣть исполненіе своего пророчества, лэди Перріамъ продолжала занимать мрачные, старые покои и совершать уединенныя прогулки по итальянской террасѣ. У ней были молодость, красота, свобода, богатство; весь міръ былъ открытъ передъ ней и предлагалъ ей свои соблазны, а она продолжала вести томительное существованіе, ставшее ея удѣломъ при больномъ мужѣ, и казалась глухой ко всѣмъ соблазнамъ.

Даже м-ръ Бэнъ дивился и не замедлилъ выразить ей свое удивленіе насчетъ ея уединеннаго и замкнутаго образа жизни. Онъ видѣлъ, что она блѣдна и даже имѣетъ болѣзненный видъ, точно отъ безсонныхъ ночей, и упомянулъ о необходимости перемѣнить образъ жизни и климатъ.

— Вамъ бы слѣдовало провести нѣсколько недѣль въ Уэстонѣ или въ Мальвернѣ, — сказалъ управляющій въ одинъ изъ своихъ періодическихъ визитовъ въ Плэсъ, визитовъ, которые отнюдь не поощрялись Сильвіей. Не смотря на это м-ръ Бэнъ являлся такъ же регулярно, какъ еслибы его принимали съ отверстыми объятіями. Министерство юстиціи назначило его опекуномъ малютки-наслѣдника, согласно желанію сэра Обри, выраженному въ завѣщаніи, такъ какъ лэди Перріамъ не могла указать ни на одно болѣе подходящее лицо. Такимъ образомъ, по всѣмъ практическимъ вопросамъ, онъ былъ хозяиномъ въ домѣ, въ которомъ она жила; могъ пріѣзжать и уѣзжать, когда вздумается, и она чувствовала, что власть его увеличилась со смертью ея мужа, а не уменьшилась.

Она, однако, боролась противъ него и, не возставая открыто, вела постоянную, хотя глухую оппозицію.

— Вы очень добры, м-ръ Бэнъ, — отвѣчала она, когда управляющій заговорилъ о перемѣнѣ воздуха; — но когда я почувствую нужду въ совѣтѣ, то обращусь за нимъ въ м-ру Стимпсону.

— Но у васъ нездоровый видъ: вы, должно быть, больны, а между тѣмъ не обращаетесь въ м-ру Стимпсону.

— Когда я буду въ немъ нуждаться, то пошлю за нимъ.

— Какъ вамъ угодно, лэди Перріамъ. Конечно, я не имѣю права вмѣшиваться въ ваши дѣла, но мною руководитъ горячее участіе, какое я принимаю во всемъ, что до васъ касается.

Сильвія гордо выпрямилась при этихъ словахъ.

— Будьте такъ добры, ограничьте ваше участіе дѣлами моего сына. Министерство юстиціи не назначало васъ моимъ опекуномъ.

— Я не могу принимать участіе въ сынѣ, не интересуясь въ одно и то же время матерью. Вы обязаны ради Сентъ-Джона заботиться о своемъ здоровьѣ. Вы губите свое здоровье и даже свою красоту унылой жизнью, какую здѣсь ведете.

Слова «губите свою красоту» попали въ цѣль. Лэди Перріамъ поглядѣлась въ зеркало немедленно по уходѣ м-ра Бэна, чтобы убѣдиться: правду ли онъ говоритъ.

Да, въ этомъ не было ни малѣйшаго сомнѣнія. Она уже поблекла нѣсколько; глаза ввалились и блескъ ихъ не былъ живымъ огнемъ счастливой юности, но лихорадочнымъ блескомъ. Она стала похожа на миссисъ Картеръ; Сильвія нетерпѣливо тряхнула своимъ вдовьимъ чепцомъ, отбросила со лба волосы и оглядѣла себя зорко и внимательно.

«Да, у меня появились уже морщины, — сказала она себѣ, — а мнѣ нѣтъ еще двадцати-трехъ лѣтъ. Я слишкомъ много размышляю. Мнѣ необходима перемѣна воздуха и образа жизни. Этотъ человѣкъ правъ. Его зоркій глазъ все видитъ. Мнѣ кажется, что онъ читаетъ въ моемъ сердцѣ. Онъ правъ. Мнѣ нужны перемѣна, свѣжій воздухъ, чтобы изгладить морщины на моемъ лицѣ. Но развѣ я могу уѣхать изъ этого ненавистнаго дома?»

М-ръ Бэнъ уѣхалъ домой, размышляя о своемъ краткомъ разговорѣ съ лэди Перріамъ. Онъ замѣтилъ ея встревоженный взглядъ, какъ ни былъ онъ мимолетенъ, когда онъ заговорилъ о томъ, что ея красота увядаетъ.

«Она хочетъ сохранить свою красоту», подумалъ онъ. «Ужъ не для Эдмонда ли Стендена, желалъ бы я знать»?

Важная перемѣна совершилась въ почтенномъ домѣ въ Монкгемптонѣ, на Гай-Стритѣ. Надеждамъ, смѣнявшимся опасеніями, былъ положенъ конецъ. Траурная полоса, появившаяся на шляпѣ м-ра Бэна послѣ смерти сэра Обри Перріама замѣнилась другой, еще болѣе широкой, которая покрывала почти всю шляпу. Шадракъ Бэнъ сталъ вдовцомъ. Миссисъ Бэнъ ожила-было въ благорастворенномъ климатѣ Канна. Ея здоровье даже настолько поправилось, что надежда на ея выздоровленіе зародилась у Клары-Лунэы; но какъ разъ тогда, когда она сообщала самыя благопріятныя вѣсти о больной, съ послѣдней сдѣлался рѣзкій и внезапный припадокъ, который порвалъ слабую нить ея жизни, подобно тому, какъ осыпавшіеся листья разносятся осеннимъ вѣтромъ.

Хотя въ умѣ ея сыновей и дочерей давно уже надежда жила поперемѣнно со страхомъ, но смерть ея была для нихъ тяжкимъ ударомъ. Нездоровье стало, въ нѣкоторомъ родѣ, нормальнымъ состояніемъ ихъ матери. Они привыкли видѣть ее больной, но не пріучили себя въ мысли объ ея утратѣ. Глубокое горе и глубокое уныніе сгустилось надъ комфортабельнымъ, старымъ, солиднымъ домомъ, точно грозовая туча. Побрякиваніе ключей, гордость быть хозяйкой въ домѣ отца не радовали Матильду-Дженъ. Отсутствіе кроткой матери производило слишкомъ ощутительную пустоту въ семейномъ кружкѣ.

М-ръ Бэнъ очень спокойно переносилъ свою потерю. Люди толковали, что онъ тѣмъ сильнѣе ее ощущаетъ. Но если горе его и было глубоко, то оно не было порывисто и страстно. Его лицо, всегда серьёзное и задумчивое, казалось теперь еще серьёзнѣе. Онъ ходилъ съ опущенными внизъ глазами, какъ-будто размышлялъ о бренности всего земного. Онъ сталъ рѣже посѣщать продолжительныя службы въ капеллѣ Уотеръ-Лэна, и его единомышленники, снисходительно настроенные къ человѣку въ положеніи м-ра Бэна, говорили другъ другу, что бѣдняку тяжело сидѣть на своей фамильной скамьѣ безъ своей Амеліи.

На кладбищѣ, на выѣздѣ изъ Монкгемптона, красивый каменный монументъ, изъ прочнаго и хорошаго матеріала, обелискъ съ фонаремъ на верхушкѣ, который смахивалъ скорѣе на маякъ для отдаленныхъ мореплавателей, чѣмъ на залогъ любви въ покойницѣ, — свидѣтельствовалъ о преданности м-ра Бэна къ усопшей супругѣ. Безъ малѣйшаго промедленія, на другой же день похоронъ, каменьщику заказанъ былъ самый лучшій памятникъ, какой онъ только могъ сдѣлать за сто фунтовъ.

Черезъ мѣсяцъ или около того, хозяйство м-ра Бэна потекло своимъ обычнымъ порядкомъ. Матильда-Дженъ была слишкомъ хорошо вышколена умершей хозяйкой, чтобы позабыть ея наставленія. Глазъ ея былъ такъ же зорокъ, какъ и глазъ матери, и отъ него не ускользали ни лишній фунтъ говядины въ счетѣ мясника, ни ошибка въ пенсахъ или въ золотникахъ. Рука ея была такъ же тверда, какъ и материнская, когда она взвѣшивала провизію, и никогда не ошибалась при отвѣскѣ еженедѣльнаго количества чая, отпускаемаго прислугѣ. Обѣ служанки говорили, что миссъ Бэнъ, пожалуй, еще экономнѣе своей мамаши.

Теперь, когда главная прелесть семейнаго очага, олицетворяемая въ лицѣ доброй и вѣрной жены, перестала существовать, м-ру Бену не ставили въ вину то, что онъ меньше, чѣмъ прежде, отдавалъ своего досуга семейству. Онъ больше выѣзжалъ и посвящалъ больше времени надзору за перріамскимъ помѣстьемъ. Онъ особенно заботился объ улучшеніяхъ, и преимущественно той части имѣнія, съ которой лэди Перріамъ получала пожизненные доходы. — Будь это его собственное имѣніе, м-ръ Бэнъ не могъ бы о немъ больше заботиться, — говорили сплетники.

Два раза въ недѣлю пріѣзжалъ онъ въ Перріамъ-Плэсъ, видался съ лэди Перріамъ, освѣдомлялся о здоровьѣ своего питомца, и если было возможно, заходилъ поглядѣть на него, причемъ ребенокъ имѣлъ обыкновеніе ревѣть при видѣ своего опекуна, которому министерство юстиціи ввѣрило попеченіе объ его юности.

— Очень жаль, — говаривала нянька Трингфольдъ, — но сэръ Сентъ-Джонъ терпѣть не можетъ м-ра Бэна.

Сильвія, скрѣпя сердце, терпѣла посѣщенія управляющаго, и хотя постоянно протестовала противъ его вмѣшательства, однако вынуждена была подчиняться ему. Онъ наблюдалъ за всѣмъ хозяйствомъ или, какъ выражалась прислуга, «совалъ свой носъ всюду».

Однажды, вскорѣ послѣ той вечерней прогулки по Кроплейскому лугу, во время которой Эдмондъ и Эсѳирь стали женихомъ и невѣстой, м-ръ Бэнъ заговорилъ о миссисъ Картеръ.

— Къ чему вы держите эту женщину, лэди Перріамъ? спросилъ онъ. Она слишкомъ дорого обходится вамъ. Я удивился, увидѣвъ, какое большое жалованье вы платите ей, а она врядъ ли можетъ быть вамъ полезна.

— Она очень полезна, — возразила Сильвія, — и я не намѣрена отказывать ей.

Агентъ пожалъ плечами, и бросилъ на лэди тотъ проницательный взглядъ, котораго она такъ боялась и ненавидѣла. Щеки ея поблѣднѣли при этомъ вопросѣ. Отъ гнѣва, или отъ другого какого чувства?

— Не сердитесь, лэди Перріамъ. Конечно, я не имѣю права вмѣшиваться, но…

— Иные люди любятъ вмѣшиваться во все безъ всякаго на то права, — отрѣзала Сильвія.

Она вообще бывала всегда разбита въ спорахъ своихъ съ м-ромъ Беномъ, но никогда не сдавалась безъ борьбы.

— Но я принимаю естественное участіе въ вашихъ дѣлахъ, — продолжалъ агентъ спокойно, какъ-бы не замѣтивъ перерыва, …и мнѣ жаль видѣть, когда вы поступаете неблагоразумно… отъ добраго сердца. Съ своей стороны, я никогда не держу больше кошекъ, чѣмъ требуется для того, чтобы ловить, мышей, и рѣшительно не понимаю, на что вамъ можетъ быть полезна эта Картеръ.

— Быть можетъ, выбудете столь добры запомнить, что она была нѣкогда лэди, и потрудитесь называть ее: миссисъ Картеръ, а не «эта Картеръ».

— Я буду такъ вѣжливъ, какъ только вамъ угодно, лэди Перріамъ; но вы не сказали мнѣ, зачѣмъ вы ее держите.

— Она полезна для меня во многихъ отношеніяхъ. Во-первыхъ и прежде всего тѣмъ, что ухаживаетъ за м-ромъ Перріамомъ, когда тотъ бываетъ не въ своей тарелкѣ.

— Но если м-ръ Перріамъ настолько нездоровъ, что ему нужна сидѣлка, то ему необходима медицинская помощь. М-ру Стимпсону слѣдовало бы заняться имъ.

— Мордредъ не настолько боленъ, чтобы ему была нужна медицинская помощь; его голова бываетъ не совсѣмъ въ порядкѣ по временамъ. Миссисъ Картеръ имѣетъ надъ нимъ вліяніе больше, чѣмъ кто другой, и умѣетъ успокоивать его, какъ успокоивала сэра Обри.

— Да, она умная женщина. Мнѣ всегда кажется, что у этихъ умныхъ женщинъ съ вкрадчивыми манерами есть нѣчто змѣиное въ организація.

— Я довѣряю миссисъ Картеръ, и люблю ее, а потому потрудитесь не называть ее змѣей.

— Но вы такъ невинны, лэди Перріамъ; всякій можетъ обойти васъ. Мнѣ жаль, что бѣдный м-ръ Мордредъ такъ разстроенъ. Ему слѣдовало бы почаще выходить изъ своей норы гулять на свѣжемъ воздухѣ, видѣть людей. Человѣкъ по неволѣ спятитъ съ ума, сидя взаперти изо-дня въ день.

— М-ръ Перріамъ не хочетъ выходить изъ своей комнаты со смерти брата. Пожалуйста, не навязывайте ему медицинскихъ пособій. Доктора могутъ упрятать его въ сумасшедшій домъ, а между тѣмъ онъ безвредный старикъ, впавшій въ дѣтство. Ему хорошо такъ, какъ онъ есть.

— Очень хорошо, лэди Перріамъ. Я не буду путаться. Я ничего такъ не желаю, какъ исполнить всѣ ваши желанія, лишь бы вы ясно высказывали ихъ.

— Если такъ, то я желаю, чтобы Мордреда Перріама оставили въ покоѣ м-ръ Стимпсонъ и всѣ доктора.

— Пусть будетъ такъ, пока физическое здоровье его не представляетъ никакихъ опасеній. Мы не должны допустить его умереть вслѣдствіе недостатка медицинскаго ухода.

— Онъ врядъ ли скоро умретъ, — сказала лэди Перріамъ, какъ-бы со вздохомъ сожалѣнія, точно жизнь Мордреда была несноснымъ бременемъ. Миссисъ Картеръ заботливо ухаживаетъ за нимъ, и онъ счастливъ такъ, какъ только можетъ при его естественной горести объ утратѣ брата.

Этимъ дѣло и кончилось. На этотъ разъ управляющій былъ побѣжденъ. Вообще, обращеніе его въ послѣднее время стало еще почтительнѣе, чѣмъ прежде. Повидимому, онъ дѣйствительно, какъ и самъ объявилъ, желалъ только угодить лэди Перріамъ.

Его немало озабочивалъ этотъ разговоръ съ Сильвіей на обратномъ пути домой. Онъ никогда не любилъ миссисъ Картеръ. Ея сдержанныя манеры и спокойное лицо досаждали ему, потому что онъ воображалъ, что за этой невозмутимой наружностью таится живой умъ, и, быть можетъ, изворотливый характеръ, который, чего добраго, съумѣетъ стать поперекъ дороги его тайнымъ планамъ. Онъ много бы далъ, чтобы удалить ее изъ Перріамъ-Плэса, не смотря на то, что она казалась безпомощной въ сравненіи съ нимъ, но теперь убѣдился, что безполезно думать объ удаленіи ея. Она, очевидно, имѣла скрытое вліяніе, какія-то права надъ Сильвіей Перріамъ.

«Тутъ что-то кроется», думалъ Шадракъ Бэнъ: «этихъ женщинъ связываетъ такая-то тайна. Я прочелъ это сегодня на лицѣ лэди Перріамъ, когда она поблѣднѣла при одномъ имени миссисъ Картеръ. Началась ли ихъ тайная связь до того, какъ Сильвія стала женой сэра Обри? Или же она относится ко времени моего отсутствія, незадолго до смерти сэра Обри? Въ обращеніи лэди Перріамъ, когда я впервые увидѣлъ ее по смерти ея мужа, было нѣчто странное, что я не умѣлъ до сихъ поръ объяснить себѣ. Я не позабылъ ея взгляда, исполненнаго ужаса, когда мы вошли въ комнату сэра Обри. Быть можетъ, это естественный страхъ женщины передъ всѣмъ, что напоминаетъ смерть. Но, кажется, она слишкомъ твердаго характера, для того, чтобы поддаваться такимъ вздорнымъ страхамъ. Тутъ что-то кроется… секретъ… какая-то тайна, и эта Картеръ ее знаетъ. Но къ чему мнѣ ломать голову? Что бы ни скрывалось за этой тайной, а она будетъ содѣйствовать моимъ планамъ, не будь я Шадракъ Бэнъ».

Немного времени спустя послѣ этого, прежде чѣмъ лѣто успѣло пройти, весь Монкгемптонъ былъ пораженъ событіемъ, которое скандализировало значительную часть его жителей. Шадракъ Бэнъ отдѣлился отъ общины баптистовъ и присоединился въ англиканской церкви. Никого не предупреждая о своемъ намѣреніи, онъ предоставилъ своему семейству засѣдать на широкой скамьѣ въ Уотерлэнской капеллѣ, а самъ перешелъ на одну изъ дубовыхъ скамей приходской церкви.

«Пускай дѣти мои слушаютъ своихъ любимыхъ проповѣдниковъ», объявилъ м-ръ Бэнъ. «Я не желаю стѣснять ихъ убѣжденій, какъ бы мои собственныя мнѣнія ни измѣнились».

ГЛАВА XLVI.
Сильвія пишетъ письмо.

Эсѳирь Рочдель весьма пріятно-провела лѣто. Старая, обыденная жизнь текла своимъ порядкомъ въ Декановомъ домѣ. Утро Эсѳирь по прежнему отдавала дѣтямъ Элены Сарджентъ. Она учила ихъ, играла съ ними, баловала ихъ, — словомъ, была имъ второй матерью, между тѣмъ какъ томная вдова, изнѣженная тропическимъ климатомъ и трехлѣтней бездѣятельной жизнью въ Демерарѣ, валялась на диванахъ, зѣвала надъ послѣдней книгой изъ библіотеки и оплакивала своего «дорогого Джорджа». И мать и бабушка осыпали Эсѳирь похвалами и благодарностями, но ея обязанности сами по себѣ были пріятны ей, и любовь малютокъ вполнѣ вознаграждала ее за безпокойство. Жизнь Эсѳири была наполнена. Она занималась усердно музыкой, потому что ее любилъ Эдмондъ; она читала книги, которыя онъ ей рекомендовалъ и которыя требовали отъ нея большого напряженія ума. У ней были свои бѣдные и больные, которые ее нѣжно любили и которыхъ она никогда не забывала.

Но съ наступленіемъ вечера и возвращеніемъ Эдмонда изъ банка наступалъ для Эсѳири праздникъ. Миссисъ Сарджентъ, провалявшись цѣлый день на диванѣ, находила въ себѣ настолько силъ, чтобы присутствовать въ дѣтской, пока дѣти ложились спать, и даже выслушивать ихъ молитвы, хотя отъ послѣднихъ, жаловалась она, у ней дѣлался мигрень. Эдмондъ на весь вечеръ доставался Эсѳири безраздѣльно, потому что миссисъ Стенденъ съ материнскимъ самоотверженіемъ считала себя особенно счастливой, когда сынъ и Эсѳирь были заняты другъ другомъ и забывали о ней. Завѣтнѣйшее желаніе ея исполнилось, когда она дождалась ихъ обрученія, потому что теперь, — говорила она себѣ, — Эдмондъ навѣрное позабылъ эту негодную Сильвію Керью. Ничто, кромѣ помолвки сына на Эсѳири, не могло бы успокоить миссисъ Стенденъ насчетъ этого пункта, но, и помимо этого, она годы тому назадъ задумала этотъ бракъ. Эта мысль о немъ занимала ее еще тогда, когда Эсѳирь бѣгала въ короткихъ платьицахъ и пестрыхъ передничкахъ. Она была хорошенькой дѣвочкой, и изъ нея выйдетъ хорошенькая дѣвушка, а Эдмондъ неизбѣжно влюбится въ нее и пожелаетъ на ней жениться, — думала мать, — забывая, что молодые люди рѣдко изъявляютъ желаніе жениться на молодыхъ особахъ, которыхъ они видятъ ежедневно, и во всякомъ случаѣ не прежде, чѣмъ попадутся разъ или два въ сѣти менѣе знакомыхъ чародѣекъ.

Но теперь все обошлось благополучно. Эдмондъ велъ себя безумно, но излечился отъ своего безумія. Никто не бываетъ такъ благоразуменъ, какъ человѣкъ, сознающій, что онъ наглупилъ.

До сихъ поръ, однако, рѣчь еще не заходила ни о днѣ свадьбѣ, ни даже о приданомъ. Влюбленные были счастливы, и не торопились промѣнять эти легкія узы на болѣе тяжелыя цѣпи брачной жизни. Если Эдмондъ заговаривалъ о свадьбѣ, Эсѳирь отклоняла разговоръ безъ дальнѣйшихъ околичностей.

— Я хочу вполнѣ увѣриться въ васъ, прежде чѣмъ выдти за васъ замужъ, говорила она, и хочу, чтобы вы сами хорошенько увѣрились въ своихъ чувствахъ. Я уважаю продолжительное сватанье.

Они часто гуляли вдвоемъ въ лѣтніе сумерки и гедингемскіе сплетники не замедлили открыть, что на этотъ разъ м-ръ Стенденъ дѣйствительно сталъ женихомъ миссъ Рочдель.

— Я слышала это отъ самой миссисъ Стенденъ, милэди, — сказала Мэри Питеръ, передавая эту новость лэди Перріамъ въ одно душное августовское утро.

«Быть можетъ, Сильвія такъ поблѣднѣла въ эту минуту отъ жары, — подумала миссъ Питеръ; — а можетъ быть и потому, что ей непріятно было слышать о предполагаемой женитьбѣ ея перваго поклонника».

«Однако, она не должна была особенно сильно его любить, — размышляла Мэри Питеръ, — иначе не отвернулась бы отъ него такъ хладнокровно, какъ она это сдѣлала».

— Когда назначена свадьба? спросила Сильвія равнодушнымъ тономъ, который ввелъ въ заблужденіе простодушную портниху.

— Не такъ еще скоро, но дѣло рѣшенное. Миссъ Рочдель желаетъ, чтобы свадьба была черезъ годъ, если не больше, говорила мнѣ миссисъ Стенденъ, и я этому не удивляюсь. Такъ пріятно быть невѣстой, а когда люди женятся, то все уже кончено, и любовь какъ будто проходитъ. Черезъ какихъ-нибудь шесть мѣсяцевъ послѣ свадьбы кажется, что они будто уже десять лѣтъ, какъ женаты. Я знаю, что захотѣла бы быть долго невѣстой, еслибы у меня нашелся женихъ. Мнѣ придется сшить нѣсколько платьевъ, говорила миссисъ Стенденъ; поэтому я ужъ навѣрное буду знать, когда свадьба, и сообщу вамъ объ этомъ.

— Сообщите мнѣ объ этомъ! закричала лэди Перріамъ. Неужели вы воображаете, что меня интересуетъ, на комъ женится м-ръ Стенденъ, и когда онъ женится?

— Нѣтъ, конечно, милэди, — отвѣчала Мэри Питеръ, боясь, что оскорбила ее. Я надѣюсь, что вы не сочтете за дерзость съ моей стороны, что я упомянула объ этомъ, но я полагала, что васъ, быть можетъ, интересуетъ немножко м-ръ Стенденъ, такъ какъ онъ былъ когда-то вашимъ женихомъ. Я помню, какія веселыя прогулки совершали мы по вечерамъ… вы, да я, да Алиса Кукъ, и какъ по дорогѣ намъ попадался всегда м-ръ Стенденъ, и какъ онъ всегда желалъ, чтобы мы съ Алисой ушли прочь. Подумать о томъ, что я шила ваше подвѣнечное платье, и все время думала, что вы выходите замужъ за м-ра Стендена, тогда какъ вы выходили за сэра Обри, и готовились стать титулованной лэди. Какая чудная жизнь выпала вамъ на долю, Сильвія… прошу прощенія, милэди!

— Чудная жизнь! повторила Сильвія со вздохомъ; да! моя жизнь чудная. Желала бы я знать, каковъ-то будетъ мой конецъ.

— И счастливая жизнь, надо думать, — замѣтила Мэри: — въ этомъ прекрасномъ домѣ, въ этихъ красивыхъ комнатахъ, убранныхъ по вашему вкусу.

Мэри обвела восхищеннымъ взглядомъ вокругъ наряднаго будуара, отдѣланнаго стараніями лэди Перріамъ.

— И этотъ дорогой мальчикъ, въ его прелестной колыбелькѣ, съ бѣлыми кружевными занавѣсками, подбитыми розовой шелковой матеріей. Миссисъ Трингфольдъ была такъ добра, что позволила мнѣ взглянуть на дорогого малютку, когда я проходила мимо дѣтской. И ко всему этому вы вполнѣ свободны.

— Вполнѣ свободна, — повторила Сильвія: — да, нѣтъ никого свободнѣе меня.

Она отпустила Мэри Питеръ и нетерпѣливо зашагала по комнатѣ. Темные глаза гнѣвно блистали, и нижняя губка была прикушена маленькими, бѣлыми зубками.

Итакъ, вотъ чѣмъ все это кончилось! Вотъ что дала ей ея свобода. Она вдовѣетъ уже пять мѣсяцевъ и во все это время Эдмондъ Стенденъ не подалъ признака жизни. Она ждала съ изнывающимъ сердцемъ какого-нибудь доказательства, что старая любовь не вполнѣ угасла; что вѣсть о томъ, что она свободна, пробудитъ его любовь. Онъ такъ любилъ ее въ былое время. Неужели возможно, чтобы такая любовь умерла? Въ ея груди она все еще жила и горѣла адскимъ пламенемъ. Отчего ему такъ легко оказалось позабыть ее, когда память о немъ жила въ ней такъ прочно? Въ былые дни, онъ, повидимому, любилъ ее больше, чѣмъ она его. Онъ былъ готовъ многимъ для нея пожертвовать, жить въ бѣдности и даже работать.

Дни проходили за днями, томительные дни, скука и пустота которыхъ давила нестерпимымъ бременемъ, и ничто не намекало на проснувшуюся любовь Эдмонда Стендена. Она утѣшала себя мыслью, что онъ молчитъ изъ деликатности. Она была еще такъ недавно вдовой. Прежній поклонникъ не рѣшался заявить о себѣ. Для него переступить за порогъ Перріамъ-Плэса — значило дать пищу десяткамъ языковъ.

Но онъ могъ бы, по крайней мѣрѣ, написать ей нѣсколько строкъ въ знакъ своего участія и своей симпатіи, и въ нихъ могла бы сверкнуть старая, неумирающая любовь, не высказываемая, но непозабытая; какъ оживило бы такое письмо уединеніе Сильвіи Перріамъ; оно бы принесло ей надежду на будущее счастіе. Такого письма не приходило, и отчаянное, полугнѣвное чувство закипало въ этомъ страстномъ сердцѣ. Она пыталась ненавидѣть человѣка, терзавшаго ее своей холодностью, пыталась позабыть его, но все напрасно. Любовь ея была вскормлена уединеніемъ и она никогда энергично не старалась выжить ее изъ своего сердца. Въ лучшее время, когда она была самой почтительной женой для сэра Обри, она всегда лелѣяла одну мечту, — мечту о томъ днѣ, когда смерть сэра Обри освободитъ ее, и Эдмондъ Стенденъ вернется къ ней.

Она освободилась, но Эдмондъ не возвращался.

Пока Мэри Питеръ не сообщила ей о его женитьбѣ, она все еще надѣялась. Зная строгія правила Эдмонда, она утѣшала себя мыслію, что онъ только выжидаетъ, чтобы истекло время ея траура, чтобы ему можно было, не нарушая приличій, явиться къ ней. Сегодняшнее извѣстіе нанесло смертельный ударъ ея надеждамъ. Весь этотъ день и всѣ послѣдующіе она провела въ уединеніи, не выходя изъ своей комнаты даже въ дѣтскую и въ садъ, гдѣ ея ребенокъ, теперь уже хорошенькій годовой мальчикъ, проводилъ длинные лѣтніе дни. Она была такъ блѣдна и молчалива, что горничная подумала, что она, должно быть, больна, и сказала объ этомъ миссисъ Картеръ, которая вскорѣ затѣмъ вошла въ комнату лэди Перріамъ съ встревоженнымъ видомъ.

— Я слышала, что вы нездоровы, и пришла узнать, не могу ли я быть вамъ полезной.

Сильвія не была расположена принимать симпатію, хотя бы и отъ миссисъ Картеръ.

— Вы мнѣ не нужны, — отвѣчала она. — Если бы вы мнѣ понадобились, я бы послала за вами.

Сидѣлка отступилась съ оскорбленнымъ взглядомъ.

— За что вы такъ рѣзко говорите со мной, — сказала она.

— Не могу же я ломать голову надъ тѣмъ, какъ мнѣ говорить съ вами. Вамъ не слѣдовало бы приходить ко мнѣ, когда я за вами не посылала, — возразила Сильвія нетерпѣливо.

Она сидѣла на креслѣ возлѣ открытаго окна въ угрюмой позѣ, и глядѣла прямо передъ собой въ темную даль аллеи и на отдаленную линію холмовъ на горизонтѣ.

— Сильвія, — проговорила миссисъ Картеръ, наклоняясь надъ мрачной фигурой: вы несчастливы, и я имѣю право быть возлѣ васъ… не материнское право только… быть можетъ, я утратила его навѣки… но право человѣка, пожертвовавшаго своимъ покоемъ. Богу извѣстно, что я не знаю ни минуты покоя съ тѣхъ поръ, какъ оказала вамъ эту роковую услугу.

— Развѣ мнѣ отъ этого легче? — воскликнула лэди Перріамъ, съ досадой избѣгая главъ, глядѣвшихъ на нее съ такой грустной нѣжностью. — Я желала бы, чтобы этого никогда не было. Я бы желала, чтобы все оставалось по старому.

— Этого не можетъ быть, пока смерть не посѣтитъ насъ, — отвѣчала миссисъ Картеръ тономъ глубокаго отчаянія. — Я говорила вамъ тогда, Сильвія, когда на колѣняхъ пыталась отговорить васъ, что такой поступокъ свяжетъ насъ навѣки. Слезы раскаянія, тоска не помогутъ. Дѣло сдѣлано.

— Развѣ отъ вашихъ проповѣдей станетъ легче, вы думаете? закричала Сильвія гнѣвно. — Къ чему вы приходите пытать меня. Мнѣ нужно утѣшеніе, а не пытка.

— Еслибы только я знала, какъ утѣшить васъ, сказала мать съ сожалѣніемъ.

— Для такого горя, какъ мое, не можетъ быть утѣшенія. Я лишилась единственнаго человѣка, котораго любила. Онъ для меня навѣки погибъ.

— Вы говорите про м-ра Стендена.

— Про кого же другого? Онъ единственный человѣкъ, котораго я любила, и вотъ теперь онъ женится на Эсѳири Рочдель.

— Увѣрены ли вы въ этомъ?

— Вполнѣ. Это дѣло рѣшенное. Должно быть, мать уговорила его жениться; но какъ бы то ни было, а фактъ тотъ, что онъ помолвленъ. Я думала, что когда онъ услышитъ о смерти сэра Обри и узнаетъ, что я свободна, сердце его снова обратится во мнѣ. Онъ не могъ позабыть меня. Моя любовь къ нему стала не слабѣе, чѣмъ была два года тому назадъ.

— Но вы не можете же ждать, что онъ этому повѣритъ или проститъ васъ за то, что вы обманули его. Быть можетъ, еслибы онъ зналъ, что вы раскаяваетесь въ своемъ обманѣ, то снова обратился бы къ вамъ. Но даже и тогда…

— Что, «тогда»?

— Вамъ нельзя было бы выдти за него замужъ, — проговорила миссисъ Картеръ испуганнымъ шопотомъ.

Она глядѣла на свою дочь съ страннымъ выраженіемъ, частію съ ужасомъ, частію съ состраданіемъ, словно дивилась, что произвела на свѣтъ такое безжалостное созданіе, и вмѣстѣ съ тѣмъ льнула къ нему со всѣмъ пыломъ материнской любви.

— Зачѣмъ же я пожелала стать свободной? упросила Сильвія.

Миссисъ Картеръ закрыла лицо руками, чтобы скрыть слезы, которыхъ не могла удержать… слезы стыда и горя. Она испытала всю горечь стыда за самое себя, когда испила всю чашу униженія, но стыдъ за своего ребенка казался еще горше.

— Вамъ лучше пойти къ своему больному, — замѣтила Сильвія холодно.

— Иду, — отвѣчала мать.

Она пыталась взять руку Сильвіи, но та съ нетерпѣніемъ оттолкнула ее.

— Вы всегда разстраиваете меня, — проговорила лэди Перріамъ: вы такой кисель. Еслибы у меня былъ другъ энергическій и твердый, на котораго бы я могла понадѣяться, я могла бы оставить этотъ ненавистный домъ. Но могу ли я разсчитывать, что вы станете отстаивать мои интересы, пока я буду находиться въ отсутствіи? Это значило бы хвататься за соломенку.

— Мнѣ очень больно, что вы считаете меня такой ничтожйой, — отвѣчала миссисъ Картеръ, съ оттѣнкомъ горечи въ своемъ спокойномъ тонѣ: — я сослужила вамъ вѣрную службу, наперекоръ своей совѣсти.

— Ступайте, и прежде чѣмъ носиться съ своей совѣстью, постарайтесь припомнить, что я вытащила васъ изъ грязи.

Ударъ попалъ въ цѣль… лицо миссисъ Картеръ, всегда блѣдное, совсѣмъ помертвѣло при этомъ ядовитомъ намекѣ. Она вышла не говоря ни слова, и Сильвія Перріамъ осталась одна. Она встала и прошлась по комнатѣ въ нервномъ возбужденіи.

«Онъ можетъ и не знать, что я сожалѣю о немъ, — говорила она самой себѣ, ухватившись за предположеніе матери. — Онъ можетъ не знать, что я любила его даже тогда, когда измѣнила ему, что я всей душой любила его тогда, когда обманула его. Но онъ узнаетъ это! онъ узнаетъ про мое разбитое сердце, прежде чѣмъ женится на Эсѳири Рочдель. Я поставила на карту такъ много, чтобы привлечь его, что не могу не рискнуть еще большимъ. Онъ уже и безъ того презираетъ меня. Если попытка моя не приведетъ ни къ чему, его презрѣніе врядъ ли станетъ сильнѣе. Онъ узнаетъ, что я у его ногъ, и тогда пускай отвернется отъ меня, если можетъ».

Она усѣлась за письменный столъ съ синимъ бархатомъ и инкрустаціями, далеко непохожій на тотъ старенькій пюпитръ краснаго дерева, на которомъ дочъ школьнаго учителя привыкла писать свои письма. Она написала нѣсколько строкъ трепетной рукой, но твердымъ почеркомъ… написала Эдмонду Стендену впервые послѣ того рокового письма, которымъ порвались ихъ прежнія отношенія.

«Сочтетъ ли онъ мой поступокъ неженственнымъ, или будетъ ему радъ? — спрашивала она и затѣмъ пробормотала съ горькимъ смѣхомъ: — Женственность! Я навѣки распрощалась съ ней, когда измѣнила человѣку, котораго горячо любила, затѣмъ, чтобы выдти замужъ за сэра Обри Перріама».

ГЛАВА XLVII.
Старая любовь.

Былъ ли Эдмондъ Стенденъ счастливъ? Онъ силился увѣрить себя, что его доля — доля счастливѣйшаго человѣка въ мірѣ. Въ дѣловой сферѣ онъ дѣйствовалъ успѣшно; его цѣнили директоры и акціонеры Монкгемптонскаго отдѣленія западно-союзнаго банка. Дома ему жилось хорошо; семья обожала его; онъ былъ помолвленъ на женщинѣ, уважаемой имъ, любившей его преданно, и состояніе которой должно было увеличить его собственное богатство. Онъ долженъ былъ быть счастливъ. Онъ былъ молодъ, здоровъ, независимъ, зналъ, что трудъ для него не будетъ однообразной работой изъ-за куска хлѣба, но лишь пріятнымъ времяпровожденіемъ, которое онъ тотчасъ же можетъ оставить, если оно покажется ему утомительнымъ. Онъ зналъ, что отцовскіе капиталы обезпечены теперь за нимъ, потому что мать показывала ему свое завѣщаніе, по которому оставляла Эленѣ Сарджентъ только свои сбереженія, а все остальное имущество предоставляла сыну.

— Врядъ ли я когда-либо измѣню это завѣщаніе, Эдмондъ, или пригрожу тебѣ лишеніемъ наслѣдства, — замѣтила при этомъ миссисъ Стенденъ, которая была положительно въ восторгѣ оттого, какъ устроились дѣла. Она, безъ сомнѣнія, стала бы торопить свадьбой, но встрѣтила сопротивленіе со стороны Эсѳири и нѣкоторое равнодушіе въ Эдмондѣ.

— Въ сущности, матушка, — говорилъ онъ, — если Эсѳири желательно отложить свадьбу, то почему намъ не исполнить ея желанія? Мы счастливы и такъ.

— Если ты счастливъ, Эдмондъ, то это все, что мнѣ нужно. И я не боюсь, что Эсѳирь перемѣнитъ свое намѣреніе.

Такимъ образомъ, повидимому, все уладилось во всеобщему удовольствію.

«Я долженъ быть вполнѣ счастливъ», — говаривалъ самому себѣ Эдмондъ, гораздо чаще, чѣмъ эта обыкновенно дѣлаютъ люди, вполнѣ счастливые.

Въ самомъ дѣлѣ, счастіе отличается такимъ нѣжнымъ ароматомъ, что мы рѣдко ощущаемъ его, пока не лишимся. Послѣ того уже мы оглядываемся назадъ и сознаемъ, что были счастливы. Мало кто толкуетъ о счастіи въ настоящемъ времени.

Эдмондъ находилъ, что въ его настоящемъ состояніи не было того очарованія, какое онъ испытывалъ въ тотъ краткій періодъ счастія, когда былъ женихомъ Сильвіи. Онъ пытался вернуть прошлыя мечты о счастливой семейной жизни, измѣняя лишь центральную фигуру въ картинѣ. Тщетныя усилія! онъ находилъ, что картина не создается по прежнему. Она утратила свой блескъ и краски. Онъ закрывалъ глаза на внѣшній міръ и старался погрузиться въ мечты о будущемъ счастіи, цр мечты не приходили. Вслѣдствіе этого, м-ръ Стенденъ болѣе, чѣмъ когда-либо, предавался работѣ, проводна больше времени за конторкой и возбуждалъ ненависть въ своихъ подчиненныхъ неусыпнымъ вниманіемъ ко всѣвъ мелочамъ, и возвращался иногда домой такой усталый, что чувствовалъ себя не въ состояніи идти гулять или даже пѣть свои любимые дуэты, и радъ былъ сидѣть въ креслахъ напротивъ матери, между тѣмъ, какъ Эсѳирь играла или пѣла ему. Она и пѣла и играла съ такимъ чувствомъ, что зачастую слезы навертывались на глаза ея жениха, но слезы эти проливались не о ней. То были малодушныя слезы о той, которая, онъ зналъ, была ихъ недостойна. Тщетно старался онъ подавить сожалѣнія, которыя считалъ и малодушными и преступными. Эта борьба достигла своего зенита, когда въ одно утро онъ нашелъ въ банкѣ, въ числѣ другихъ писемъ, письмо лэди Перріамъ. Сильвія была слишкомъ осторожна, чтобы адресовать свое посланіе прямо въ Декановъ домъ.

Письмо было очень кратко.

«Любезный м-ръ Стенденъ.

Мнѣ необходимо сдѣлать вамъ сообщеніе, которое, мнѣ кажется, вамъ слѣдуетъ выслушать. Я не смѣю просить васъ пожаловать во мнѣ, чтобы не скомпрометтировать васъ и себя. Поэтому, согласны ли вы свидѣться со мной завтра вечеромъ, въ девять часовъ, на Перріамскомъ кладбищѣ?

Преданная вамъ,
Сильвія Перріамъ.

Перріамъ-Плэсъ, среда».

Это звучало холоднымъ и дѣловымъ образомъ. То было, повидимому, письмо женщины, позабывшей о томъ, что ее связывали нѣкогда такія нѣжныя узы съ человѣкомъ, къ которому она писала. Эдмондъ долгое время вертѣлъ въ рукахъ клочокъ раздушенной бумаги, раздумывая объ этомъ удивительномъ приглашеніи. Неужели онъ исполнитъ ея дерзкую просьбу, зная слишкомъ хорошо слабость собственнаго сердца? Первымъ его отвѣтомъ на это приглашеніе былъ отказъ. Онъ не пойдетъ.

Затѣмъ наступило раздумье, которое такъ часто бываетъ гибельно. Неужели она написала бы, еслибы не имѣла сильныхъ, побудительныхъ къ тому причинъ? Какое сообщеніе могла она ему сдѣлать? Только одинъ секретъ было бы ему пріятно услышать изъ ея устъ, но желаніе это было болѣе нежели легкомысленно.

Быть можетъ, она скажетъ емр, что невѣрность ея, чуть не разбившая ему сердца, была невольной съ ея стороны! Что вліянія, болѣе сильныя, чѣмъ онъ могъ представить или вообразить, принудили ее къ такому неженственному поступку! Что алчность отца, а не ея собственное честолюбіе, сдѣлала ее женой сэра Обри Перріама! Она можетъ все это сказать ему, но къ чему оно послужитъ? Будь она совсѣмъ безпорочна въ его глазахъ, это не сблизитъ ихъ теперь, когда онъ нареченный женихъ Эсѳири Рочдель. Но возможно, однако, и то, что она ищетъ этого свиданія вовсе не затѣмъ, чтобы каяться въ грѣхахъ. Быть можетъ, ей крайне необходима его помощь. Онъ зналъ, что она совсѣмъ одинока. А онъ дѣловой человѣкъ и нѣкогда любилъ ее. Къ кому же ей обратиться, какъ не къ нему?

«Я былъ бы подлецъ, еслибы отказалъ ей въ просьбѣ», — сказалъ онъ самому себѣ, и написалъ двѣ-три строчки въ отвѣтъ на письмо лэди Перріамъ, въ которыхъ обѣщалъ явиться на кладбище въ назначенный часъ.

Но не успѣлъ онъ отправить письма, какъ раскаялся въ томъ, что написалъ его. Онъ подумалъ, какой нехорошій видъ будетъ имѣть это свиданіе въ глазахъ Эсѳири, еслибы по какой-нибудь несчастной случайности она узнала о немъ. А деревенскіе жители окружены шпіонами.

Не написать ли ему новое письмо и взять назадъ свое обѣщаніе? Онъ раздумывалъ объ этомъ весь день, но не написалъ такого письма.

По мѣрѣ того, какъ день проходилъ, чувство своей какъ-бы виновности овладѣло имъ, и ему непріятно показалось увидѣться съ Эсѳирью Рочдель и съ матерью, прежде чѣмъ онъ не свидится съ лэди Перріамъ. Онъ велѣлъ принести себѣ обѣдъ изъ таверны и оставался въ банкѣ и во все послѣобѣденное время, просматривая счеты и пиша дѣловыя письма; оставался до тѣхъ поръ, пока монкгемптонскіе часы пробили безъ четверти восемь.

Отъ банка до Перріама. былъ почти часъ ходьбы. М-ръ Стенденъ оставилъ себѣ четверть часа про запасъ, но вмѣсто того, чтобы идти размѣреннымъ шагомъ и оставаться хладнокровнымъ, какъ намѣревался, пустился почти бѣгомъ и вступилъ на маленькую тропинку, ведущую къ перріамской церкви въ половинѣ девятаго, пробѣжавъ все пространство въ три четверти часа.

Ему ничего не оставалось въ остальные полчаса, какъ выкурить сигару или двѣ, и бродить между могилами, размышляя о бренности всего земного и сожалѣя о собственномъ безуміи, которое попустило Сильвію Перріамъ поддѣть его на это вечернее rendez-vous.

Горькія мысли носились у него въ головѣ въ эти долгіе полчаса, и, однако, онъ жаждалъ ея прихода и звукъ легкихъ шаговъ по террасѣ надъ нимъ заставилъ его сердце такъ же забиться, какъ оно билось въ былые лѣтніе вечера, когда онъ дожидался свою милую подъ орѣшникомъ: тотъ же жаръ, то же нетерпѣніе, та же страсть охватили его, хотя онъ и былъ нареченнымъ женихомъ Эсѳири Рочдель.

Легкіе шаги прошли вдоль всей террасы и онъ увидѣлъ, какъ черная фигура остановилась у низкихъ желѣзныхъ воротъ, отворила ихъ, и затѣмъ спустилась съ нѣсколькихъ ступень до калитки, которая вела на кладбище. Луна ярко свѣтила на небѣ, и красота Сильвіи казалась какой-то фантастической при мягкомъ, серебристомъ освѣщеніи, въ то время, какъ она медленно приближалась къ нему — стройная и граціозная въ своемъ черномъ одѣяніи, на которомъ лицо ея выдѣлялось своей мраморной блѣдностью.

— Это очень любезно съ вашей стороны, — трепетно проговорила она, протягивая ему свою маленькую ручку безъ перчатки.

Трудно задушить страсть. Онъ намѣревался быть холоднымъ, какъ ледъ… нечувствительнымъ, какъ домашній стряпчій. Но взялъ дрожащую руку и сжалъ ее такъ же нѣжно, какъ и въ ту пору, когда считалъ эту дѣвушку воплощенной невинностью и самой искренностью.

— Боже мой, — сказалъ онъ. Вы, конечно, знали, что вамъ стоило кликнуть и я приду. Но прежде чѣмъ вы скажете мнѣ еще слово, я долженъ, какъ честный человѣкъ, объявить вамъ, что я пришелъ сюда женихомъ Эсѳири Рочдель.

— Я знала это, когда писала вамъ, — отвѣчала лэди Перріамъ, устремивъ на него лихорадочный, но твердый взглядъ. Я знала, что вы придете сюда нареченнымъ женихомъ Эсѳири Рочдель, но мнѣ казалось, что необходимо, чтобы вы узнали правду о мнѣ, прежде чѣмъ женитесь.

— Я знаю достаточно, лэди Перріамъ, — возразилъ Эдмондъ, выпуская маленькую ручку и облекаясь въ ту броню холодности, которую онъ намѣревался не снимать во все время свиданія. — Я знаю, что вы одурачили меня затѣмъ, чтобы выдти замужъ за человѣка болѣе богатаго и занимающаго болѣе высокое положеніе въ обществѣ, чѣмъ я. Чего же мнѣ еще нужно?

— Нѣтъ. Вамъ нужно знать, почему я это сдѣлала, — отвѣчала Сильвія, голосомъ, который потрясъ его.

Онъ звучалъ искренностью. Но вѣдь у страсти есть своя искренность… искренность данной минуты.

— У женщины всегда найдется тысяча хорошихъ резоновъ на всякій свой дурной поступокъ, — отвѣтилъ рѣзко Эдмондъ. — Мнѣ достаточно знать, что я былъ обиженъ, не входя въ разбирательство причинъ. Результатъ остается тотъ же самый.

— Развѣ вы думаете, что я ради себя вышла замужъ за сэра Обри?

— Разумѣется. Вѣдь кому же былъ выгоденъ этотъ бракъ, какъ не вамъ.

— Неужели вы можете думать, что я, любившая васъ такъ нѣжно, отважусь отъ васъ, еслибы меня не вынудила къ тому самая крайняя необходимость.

— Какая могла быть необходимость, кромѣ вашего личнаго честолюбія? Вы слишкомъ часто высказывали мнѣ свое отвращеніе къ бѣдности. Васъ пугала жизнь, которую я предлагалъ вамъ и которая должна была быть трудовой. Вамъ показалось недостаточно, что я надѣялся на свои силы, что я обѣщался трудиться для васъ. Сэръ Обри могъ дать вамъ богатство и роскошь въ настоящемъ, и вы выбрали сэра Обри.

— Я выбрала сэра Обри потому, что мать моя умирала съ голоду на чердакѣ въ Лондонѣ, и моей единственной надеждой поддержать ея существованіе было замужество съ сэромъ Обри. Вы были мужественны. Вы были готовы начать жизнь безъ гроша и трудиться для меня. Но если я уже лично становилась бременемъ для васъ… лишала васъ вашего положенія… наслѣдства… то неужели же я могла также наложить на васъ новое бремя въ лицѣ моей матери? Однако мнѣ приходилось это сдѣлать, или оставить ее умереть съ голоду, если я выйду за васъ замужъ. Ради моей матери я пожертвовала собственнымъ счастіемъ и вышла замужъ за сэра Обри Перріама.

Эдмондъ глядѣлъ на нее въ теченіе нѣсколькихъ секундъ въ нѣмомъ изумленіи. Лицо ея и голосъ дышали искренностью…. такъ нельзя лгать. Онъ повѣрилъ ей, помимо своей воли.

— Какимъ образомъ случилось, что я никогда не слыхалъ о вашей матери или слыхалъ только, что она давно умерла? Вы говорили мнѣ, что никогда не видали ея лица, что она умерла, когда вы были младенцемъ.

— Такъ я думала до вечера, послѣдовавшаго за школьнымъ праздникомъ, — отвѣчала Сильвія; и въ краткихъ, но краснорѣчивыхъ словахъ набросала ему сцену появленія ея матери… ея грѣшной, но раскаявшейся матери… описала всю ея нищету, но приписала себѣ болѣе сильное состраданіе, чѣмъ то, которое она когда-либо въ ней испытывала, и растрогала своего слушателя. Она описала ихъ разставанье, — какъ удрученная горемъ мать поцѣловала и благословила ее, и какъ она, Сильвія, обѣщала помочь ей, хотя бы цѣной личнаго счастія.

— Черезъ недѣлю послѣ этого разставанія сэръ Обри предложилъ мнѣ свою руку. Я помнила обѣщаніе, данное матери. Я знала, что если я выйду за него замужъ, то мнѣ легко будетъ сдержать свое обѣщаніе, а если я выйду за васъ, то почти невозможно. Я подумала, какимъ несчастіемъ будетъ для васъ нашъ бракъ; какихъ большихъ жертвъ онъ потребуетъ отъ васъ, и молила Бога даровать мнѣ силу отказаться отъ васъ и выдти за богатаго старика, который могъ дать мнѣ возможность спасти мою мать отъ нищеты. Неужели я была такой презрѣнной, какой вы, повидимому, сочли меня, Эдмондъ?

— Презрѣнной! вскричалъ Эдмондъ: — нѣтъ, Сильвія, не презрѣнной, но заблуждающейся, жестоко заблуждающейся. Я бы такъ же охотно сталъ трудиться для вашей матери, какъ и для васъ безропотно трудился бы… и были бы мы бѣдны или богаты, но она раздѣлила бы нашъ кровъ.

— Вы сами не знаете, что говорите, Эдмондъ. Моя мать не такая женщина, которую вы могли бы признать безъ стыда. Она была грѣшницей.

— Но раскаялась. Я бы не стыдился ея раскаянія. Она бы жила съ нами въ мирѣ и спокойствіи, и никто бы не осмѣлился попрекать ее прошлой жизнью.

— О! вскричала Сильвія съ отчаяніемъ, еслибы я знала, что вы можете быть такъ великодушны.

— Вы не имѣли права сомнѣваться въ моемъ великодушіи, или, лучше сказать, въ моемъ человѣколюбіи. Вѣдь это скорѣе вопросъ человѣколюбія, чѣмъ великодушія. Неужели вы могли думать, что я допущу вашу мать умереть съ голода?

— Жизнь могла бы показаться вамъ очень трудной, Эдмондъ.

— Я бы выдержалъ борьбу, какъ бы она ни была трудна. Я бы сталъ пасти овецъ въ Австраліи, еслибы мнѣ не удалось заработать свой хлѣбъ въ Англіи.

Сильвія молчала. Картина того, какъ бы Эдмондъ насъ овецъ въ Австраліи, хотя и весьма возвышенная съ отвлеченной точки зрѣнія, не прельщала ее. Однако, при томъ, какъ сложились обстоятельства, она охотнѣе бы пожелала быть подругой эмигранта-работника, чѣмъ тѣмъ несчастнымъ созданіемъ, какимъ она была теперь, придавленная въ землѣ мрачной тайной.

— Я сказала вамъ всю правду, Эдмондъ, — произнесла она послѣ минутнаго молчанія, во время котораго оба казались погруженными въ собственныя мысли.

Эдмондъ стоялъ прислонясь въ оградѣ одной могилы, отвернувъ лицо отъ лэди Перріамъ, словно боялся какъ бы она не прочла на немъ ту жестокую борьбу, какую онъ выдерживалъ съ охватившей его страстью.

— Я все сказала вамъ, — повторила она: — можете ли вы простить меня?

— Мнѣ нечего прощать. Вы поступили такъ, какъ считали справедливымъ. Я могу только сожалѣть, что вы такъ мало довѣряли моей любви и моему умѣнью помочь тѣмъ, кого вы любите. Я надѣюсь, что вы устроили свое собственное счастіе тѣмъ самымъ, чѣмъ въ концѣ погубили мое.

— Мое собственное счастіе! повторила она задумчиво. Развѣ вы думаете, что я измѣнила вамъ, ради своего собственнаго счастія? Неужели вы думаете, что я все лгала, когда обнимала васъ въ тотъ день на Гедингемскомъ кладбищѣ?

Отвѣта не было. Онъ стоялъ, точно скала, глядя прямо передъ собой холоднымъ пристальнымъ взглядомъ, приказывая своему сердцу биться тише, тому сердцу, страстное біеніе котораго выдавало поддѣльность его наружнаго спокойствія.

— Развѣ вы сомнѣвались въ моей любви, Эдмондъ? — спросила Сильвія, задѣтая этимъ безпощаднымъ хладнокровіемъ.

— Я вѣрилъ въ нее такъ же, какъ вѣрилъ въ розы, которыя цвѣли въ томъ году… и завяли, — отвѣчалъ онъ. Ваша любовь умерла вмѣстѣ съ ними.

— Она никогда не умирала. Она наполняла мое сердце, когда я измѣнила вамъ. Да; когда я стояла передъ алтаремъ съ сэромъ Обри Перріамомъ, я васъ мысленно видѣла около себя. Вамъ изрекала я клятвы, когда клялась быть любящей, вѣрной и послушной женой. Остальное было гадкимъ сномъ.

Снова молчаніе, во время котораго Сильвія чувствовала, какъ сердце застывало въ ней, точно она стояла въ ледяномъ дворцѣ сѣверныхъ боговъ и медленно замерзала.

Затѣмъ послышался тихій, хладнокровный голосъ, точно онъ спрашивалъ самыя обыденныя вещи:

— Это то сообщеніе, какое вы хотѣли мнѣ сдѣлать, лэди Перріамь?

— Да, что другое могла я вамъ сказать? Да, я призвала васъ, чтобы сказать слѣдующее: вы не отдадите своего сердца Эсѳири Рочдель, не узнавъ тайны моего сердца. Я никогда не переставала васъ любить. Я никогда въ дѣйствительности не измѣняла вамъ. Я пожертвовала собственнымъ покоемъ для жалкаго, безпомощнаго существа, у котораго вся надежда была только на меня. И вотъ я снова свободна… свободна и богата… и вѣрна вамъ. Неужели вы позабудете старыя клятвы, ту вѣчную любовь, о которой вы такъ часто говорили мнѣ? Неужели вы отвергнете меня, чтобы жениться на этомъ провинціальномъ фениксѣ, миссъ Рочдель?

— Увольте мою будущую жену отъ вашихъ насмѣшекъ, лэди Перріамь. Да, я женюсь на миссъ Рочдель, и если не буду съ ней такъ счастливъ, какъ нѣкогда мечталъ быть съ вами, то виной этому будетъ мое собственное безуміе, а не недостатокъ прелести въ моей женѣ.

— Это значитъ, что вы ее не любите! воскликнула Сильвія. — О, Эдмондъ! Я знаю, что я кажусь презрѣнной въ вашихъ главахъ, еще презрѣннѣе сегодня, чѣмъ тогда, когда на видъ измѣнила вамъ! Я знаю, что жестоко нарушила всѣ законы приличія, что выкинула себя изъ ряда добродѣтельныхъ женщинъ, когда рѣшилась призвать васъ на это свиданіе. Презирайте меня, сколько вамъ угодно, Эдмондъ: я вполнѣ чувствую, какой глубокій позоръ навлекла на себя этимъ поступкомъ, но могу перенести и это. Женитесь на Эсѳири Рочдель! Да, вы правы! Она достойна васъ! Она добра, чиста, вѣрна… у ней всѣ добродѣтели, которыхъ у меня нѣтъ. Женитесь на ней и забудьте меня! Я довольна теперь, что вы знаете истину. Выкиньте меня навѣки изъ своей памяти, если хотите; но если вы вспомните меня когда-нибудь, то не думайте обо мнѣ, какъ о безусловно низкомъ созданіи. А теперь оставьте меня и ступайте къ миссъ Рочдель.

Она протянула впередъ руку, какъ-бы давая ему знакъ удалиться.

До этого момента Эдмондъ стоялъ возлѣ увитой плющемъ ограды Перріамской могилы, неподвижный, отчаянно борясь съ малодушной и безумной любовью, которая соблазняла его развѣять по вѣтру правду, благородство, честь, и прижать къ груди этого лживаго идола. Но теперь, когда она отошла отъ него и медленно удалялась въ лунномъ сіяніи, точно видѣніе, ускользавшее изъ его рукъ… роковое безуміе снова овладѣло имъ, страсть вновь покорила его и сдѣлала своимъ рабомъ. Онъ простеръ впередъ руки… въ три прыжка очутился возлѣ нея… и схватилъ ее, какъ-бы сбираясь больше никогда не выпускать ее изъ своихъ объятій.

— Оставить васъ, забыть васъ, идти къ другой женщинѣ! Нѣтъ, Сильвія, вы знаете, что я не могу этого сдѣлать. Вы знали это, когда заманили меня сюда сегодня вечеромъ; вы знали, что я буду у вашихъ ногъ. Я вернулся въ ваши сѣти. Вы призвали меня. Я вашъ на жизнь и на смерть! Я буду обезчещенъ, я клятвопреступникъ, я ничтожнѣйшій и малодушнѣйшій изъ людей, но я вашъ, вашъ, вашъ навѣки!