Куклы (Аверченко)
См. также одноимённые страницы.| ← Материалы к истории новой Польши | Куклы : Рождественский рассказ | История одного брачного союза → |
| Из сборника «Пять чемоданов». Опубл.: 1915. Источник: Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т. Т. 6. О маленьких — для больших. — М.: Изд-во "Дмитрий Сечин", 2014. — az.lib.ru • Дешевая юмористическая библиотека "Нового Сатирикона" |
Минуя грязный переулок с кривыми расщелившимися деревянными панелями, вы завернете за угол, войдете в первые ворота и, перейдя залитый помоями, обледеневший двор, увидите в глубине его покосившуюся вывеску с надписью: «Первая летиратурно-кустарная мастерская Акима Мокроносова».
«Первая» — она же и последняя. Она, вообще, единственная.
Открыв дверь на бешено взвигнувшем от такого вашего поступка блоке (веревка с двумя кирпичами на конце), вы попадете в низенькую закопченную, пропитанную запахом лака, пыли и «шубного» клея комнату. Посредине стоит стол, а за столом, освещенные низко спущенной лампой, сидят, склонясь, несколько человек, больших и маленьких — все семейство Акима Мокроносова. Даже пятилетний Мишка, и тот занят работой.
На стене у самой спины хозяина, Акима, висит телефон, — такой же закопченный и засаленный, как и все кругом.
Работают…
Звонок.
— Алле, — кричит хозяин, отрываясь от работы. — Кто говорит? «Кривая песочница»? Что! Будьте покойны, сдадим вовремя. Не первый год на газеты работаем. В самый раз.
Вешает трубку. Опять звонок.
— Алле? Кто? «Столичная простыня»? Что прикажете? Рассказ? Можно. Но только очень уж завалены мы нонеча. К Новому году извольте. Вам чего требовается? Постойте, запишу. Алешка! Кинь карандаш. Как? Пиши: «Часовой у погреба в Рождественскую ночь». Есть? «Мальчик убегает из дому на войну». Записали. «Раненый в лесу и волки» — не потребуется? Ходкая комбинация. С руками рвут. Окопов могу предложить хороших. Есть запас… Что-с? Поаршинно считаем. Сорок аршин? Алешка, запиши. «Чемоданы», шрапнели есть целыми елочными наборами. Очень, которые редакторы берут. Виноват, господин… «Немцы в польской усадьбе» не нужны ли? Седьмой ящик нынче отправляем. Чего-с? Бегающих на войну мальчиков посчитаем недорого, потому товар — сами понимаем — дешевка. Что толку в нем: взял мальчишка и побежал. Самый елочный сюжет; пустяковый сюжет. А, впрочем, извольте… Алешка! Двух мальчиков запиши им, бегающих. Счастливо оставаться…
За столом кипит работа. Около жены Акима, худосочной Мокроносихи, лежит целая груда старых аляповато разодетых кукол: разбойники, нападавшие в прошлом году в Рождественскую ночь на волжскую усадьбу, перемешались с раскаявшимися экспроприаторами, полотняное привидение старого домовладельца положило тряпочные ноги на голову размалеванной актрисы, вернувшейся на Рождество к мужу и умирающей дочке, а пьяный купец без ноги, оторванной просто по недосмотру мастера, сиротливо сидел на животе старушки, отдавшей нищей девочке свою драповую шаль.
Весь этот хлам быстрыми руками перетряхивался, сортировался и попадал немедленно дальше, к старшей дочке Анфисе.
Анфиса работала еще быстрее матери. Руки ее так и мелькали. Схватив святочную куклу, она — раз! — сдергивала с нее штаны или юбку, — два! — стаскивала пиджак или кофту, и, хлопнув головой о край стола, чтобы сбить накопившуюся за год в складках тела пыль, передавала раздетых кукол дальше, к Алешке.
У Алешки работа была самая сложная: надо было вновь одевать весь переданный товар. Кучей громоздились вокруг него черные германские мундиры, каски, польские живописные костюмы, времен чуть ли не Яна Собесского, серые платья сестер милосердия и маленькие курточки для «мальчиков, бежавших под Рождество на войну».
Схватив переброшенную ему куклу, Алешка бросал быстрый взгляд на ее лицо и сразу определял этим взглядом опытного человека — волжский ли это разбойник или чиновник, пригревший в прошлом году бездомную кошку? В зависимости от этого — на первого натягивался мундир «озверевшего тевтона», на второго — жупан польского помещика, который подпаивает немцев и запирает их в погребе… Раскаявшаяся актриса облачалась проворными пальцами в костюм сестры милосердия, а замерзавший в прошлом году мальчишка отогревался на стоявшей подле спиртовке и, облеченный в серую тужурку, принимал свое новое обличье — «мальчика, сбежавшего под Рождество на передовые позиции».
Средний мальчик, Гришка, тянул длинные нитки окопов, скатывал между потными ладонями шарики шрапнелей, и, кроме того, урывками помогал отцу укладывать в ящики готовые наборы «нападение на польскую усадьбу», «встречу забытого раненого с волками» и «офицера в лазарете, узнающего в сестре милосердия покинувшую его невесту».
Все это засыпалось метелью во избежание порчи в дороге, запаковывалось в ящики и отправлялось в редакции «Столичной простыни», «Чертовой перечницы» и других, имена же их Ты, Господи, веси…
…Нагнув голову у низкой притолоки, в комнату вошел редактор распространенной газеты. Поздоровался за руку с хозяином Акимом и, опустившись на стул, спросил:
— Ну, как «рождественская встреча сестры милосердия у постели раненого»? Хорошо вышла?
— Помилуйте, сюжет обнаковенный. Тут нечему хорошо, нечему и плохо выйтить. Ясно, что раньше они встречались, он был влюблен в них, в сестру эту самую, а они, как говорится, занимались больше вихрем светской жизни. Ну, понятно, как есть он раненый, то она, одумавшись, значит, говорит: «Сережа, я тебя люблю», а он: «Очинно, говорит, рад. И я того же направления». Ну, понятно, в конце, как полагается: «Мороз крепчал».
— Послушайте, дорогой мой, — поморщился редактор. — Вы это самое «мороз крепчал» чуть не через каждую фразу ставите.
— Дело зимнее, — хладнокровно усмехнулся Аким Мокроносов.
— Я, конечно, понимаю, что зимнее, но все-таки!.. И начинаете вы — «мороз крепчал», и продолжаете: «мороз крепчал», и кончаете этим самым крепчалом.
— Летом этого не напишешь, — упрямо сказал хозяин мастерской. — А зимой — отчего же? На Пасху я сам понимаю, что «колокола звенели, ширились, росли, а в открытое окно вливался теплый весенний воздух». Это дело пасхальное. Хотя, знаете, в нынешнем году Пасха столь ранняя, что и не знаю, как со своим делом обратиться. Морозить ли народ или обливать его теплым весенним воздухом? Март, изволите видеть. Серединка на половинку… Ни то, ни сё. А зимнее дело — крепкое дело. Основательное. Мороз крепчал — и никаких!
— Да ведь не через каждую же строку?!
— Для настроения-то? Через каждую можно. Алешка! Достань-ка из шкафа образец номер 103. Есть? Вот извольте видеть.
Хозяин перелистал тетрадь. Прочел:
В святую ночь.
Мороз крепчал…
Старушка Анкудиновна, купив себе на праздники телячьей печенки, шагала по улице, направляясь домой, чтобы встретить великий праздник любви и всепрощения…
Мороз крепчал.
Из-за угла показалась дрожащая облезлая кошка. Она приблизилась к Аннкудиновне и стала тереться о ее ногу.
Мороз крепчал.
И крепко сжалось сердце бедной старушки, когда она увидела еще более бедное, чем она, существо.
— На тебе печенку, — прошептала старуха и, сдерживая готовые хлынуть слезы, побрела домой, мучимая злым и жестоким голодом.
Мороз крепчал.
— Извольте видеть, — хлопнул хозяин рукой по образцу. — Крепчает себе мороз и крепчает… И никому этого не мешает. Оно впрочем, конечно, для строки делается, — ни для чего другого. А читателю надо это. Потому, не забывай, паршивец, тля этакая, что дело зимой происходит! Пока ему это вобьешь в голову, чтобы он восчувствовал, — так десять раз повторишь.
— Конечно, ваше дело, — согласился редактор. Вам видней. Что это у вас на спиртовке греется?
— Замерзавшие мальчики старых годов. Уже лет пять, как на них никакого спросу. Ну, они и валялись зря. А теперь, знаете, мы их отогреваем, и расчудесно они у нас бегающих на передовые позиции мальчиков изображают. Двадцать восьмой номер уже нынче бежит. И ничего такому мальчишке не требуется. Никакого антуражу, который для польской усадьбы или встречи с волками требуется. Посыпешь его, младенца Божьего, снежком, сунешь ему в руки монтекристо — и гони на передовые позиции. Вам не потребуется?
— Нет, уж… увольте. А вот встреча раненого в лесу со стаей волков, — это взял бы.
— Извольте. Уложим. Алешка, упакуй! Дам даже новый вариантик: сначала он встречается с волками, и те его не тронули, а потом приходят немцы и раздевают его. Мораль-то, а? Немцы, дескать, хуже волков.
— Шрапнели сюда входят? — спросил редактор.
— Четыре шрапнели, чемодан один, ну, и остальная мелочь, конечно, — пулеметы там, скорострелки разные. Алешка! Не забудь вниз метели положить, чтобы волков не раздавить.
— Папаша! А волков которых положить, — которые с зелеными глазами?
— Ну, конечно! «Глаза их сверкали зеленым фосфорическим светом» — ясно, кажется, сказано!
Редактор стал прощаться.
А руки за столом так и мелькали, сдирая прошлогодние одежды с тряпочных тел и напяливая новые — австрийские, германские и польские.
Мороз крепчал.
Спит под пеленой снега великая необъятная Россия. А завтра проснется — в светлый день Рождества Христова, протрет глаза матушка Россия и увидит у себя на постели кучу размалеванных картонажей — немцы в картонных касках, благородные польские помещики, светские раскаявшиеся сестры милосердия, одним словом, — на все полюбуется наша матушка Россия — на все, что вышло из бойкой мастерской Акима Мокроносова и Ко.