КЫЛЫЧЪ-АЛАЙ
Страница изъ новѣйшей исторіи Турціи.
(По воспоминаніямъ очевидца).
[править]VI.
[править]Возвратимся къ прерванному на время разсказу о событіяхъ 1876 года.
Абдулъ-Азизъ былъ убитъ въ 11 часовъ утра, а часа три, четыре спустя были уже его похороны, обставленные большою торжественностью. Всѣ министры присутствовали при перенесенія гроба въ тюрбе (надгробная часовня) султана Махмуда, отца покойнаго султана.
Трагическая смерть Абдуль-Азиза примирила съ нимъ многихъ; къ нему начали относиться съ большею справедливостью. Первые восторги по отношенію въ Мураду тогда уже прошли — тѣмъ охотнѣе стали вспоминать объ его предшественникѣ. Несмотря на короткое время, протекшее съ воцаренія султана, уже въ концѣ мая 1876 года стали замѣтны признаки усиленія общаго недовольства.
Улемы, недовольные тѣмъ, что имъ еще не было предоставлено преобладающаго вліянія на государственныя дѣла и что правительство ничего не дѣлаетъ для созданія въ Турціи мусульманской олигархіи, называли султана западникомъ, которымъ вертитъ тріумвиратъ изъ трехъ нашей: Мехмеда-Рушди, ХусейнаАвни и Мидхата. Султану не прощали, что, противъ всѣхъ правилъ мусульманскаго этикета, онъ отправился въ мечеть въ перчаткахъ, что на обѣдѣ у себя онъ предлагалъ собесѣдникамъ вино, что онъ не умѣетъ держать себя съ тою важностью, которая приличествуетъ халифу, и что, наконецъ, онъ не нашелся что отвѣтить на обращенныя къ нему привѣтствія различныхъ депутацій.
По одному турецкому преданію, всѣ султаны, носящіе имя Мурада, должны были быть жестокими гонителями христіанъ. Рядъ этихъ султановъ, по тому же преданію, долженъ былъ закончиться Мурадомъ V, предназначеннымъ произвести такую страшную рѣзню христіанъ, какой дотолѣ не бывало и примѣра. Отголоскомъ такого преданія и было усиленіе во внутреннихъ областяхъ Турціи, по полученіи извѣстія о воцареніи Мурада, религіознаго фанатизма, выразившагося въ нѣкоторыхъ насильственныхъ дѣйствіяхъ противъ христіанъ. А между тѣмъ, въ дѣйствительности, — разсуждали улемы, — Мурадъ У скорѣе клонятъ въ сторону христіанъ, желая, съ помощью конституціи, обезпечить имъ полную равноправность. Улемы были бы, конечно, еще болѣе возмущены, еслибы имъ были извѣстны толки, распускавшіеся европейскими друзьями Мурада, о томъ, что чувства уваженія новаго султана въ христіанству таковы, что, быть можетъ, впослѣдствіи онъ не прочь будетъ и перемѣнить свою религію.
Партія «молодой Турціи» и европейскія колоніи въ Константинополѣ были тоже разочарованы, не видя конституціи, которая должна была исцѣлить всѣ соціальныя болѣзни.
Подъ вліяніемъ такихъ причинъ перемѣна въ общемъ настроеніи была такъ сильна, что живи еще Абдуль-Азизъ, онъ, по мнѣнію многихъ турокъ, менѣе чѣмъ чрезъ мѣсяцъ снова одѣлъ бы на престолѣ.
Европейская печать думала видѣть въ воцареніи Мурада новую эру возрожденія Турціи. Такія же надежды возлагались при воцареніи и на Абдулъ-Азиза. Но тогда было еще болѣе основной къ такимъ надеждамъ, такъ какъ на престолъ, на смѣну государя слабаго и апатичнаго, всходилъ государь съ твердымъ характеромъ, извѣстный строгостью своихъ нравовъ и суровою справедливостью. При восшествіи на престолъ Мурада, все было какъ разъ наоборотъ.
Переходъ отъ домашняго заключенія къ трону былъ слишкомъ внезапенъ, обстоятельства, при которыхъ онъ совершился, были слишкомъ драматичны, чтобы не оставить глубокихъ слѣдовъ въ умѣ и сердцѣ новаго султана, по природѣ своей и безъ того крайне впечатлительнаго. Потрясеніе, испытанное Мурадомъ въ ночь воцаренія, совершенно разстроило его нервную систему — съ тѣхъ поръ у него сдѣлалась постоянная дрожь, въ особенности въ колѣняхъ. Но окончательно надломлено было его здоровье послѣдующими происшествіями.
Молодой султанъ, при его добромъ характерѣ, былъ глубоко тронутъ почти заискивающимъ тономъ письма своего низложеннаго дяди, опасавшагося за свою жизнь. Мурадъ отвѣтилъ тогда собственноручнымъ письмомъ, смоченнымъ его слезами; онъ давалъ своему предмѣстнику самыя положительныя обѣщанія, что онъ самъ позаботится и будетъ неослабно наблюдать за его личною безопасностью. Два дня спустя, Абдулъ-Азиза не существовало!
По несчастной случайности, министры, опасаясь, какъ бы извѣстіе о смерти стараго султана слишкомъ не поразило Мурада, возъимѣли злополучную мысль сообщить о происшедшемъ Мураду чрезъ его служителя, подававшаго ему завтракъ. Взволнованный слуга, проникнутый важностью тяжелаго долга, на него возложеннаго, забылъ въ послѣднюю минуту всѣ совѣты о необходимости предварительно искусно подготовить султана въ грустной новости и, подавая пилавъ, безъ дальнихъ околичностей объявилъ Мураду, что его дядя скончался. Султанъ тотчасъ вскочилъ изъ-за стола — съ нимъ сдѣлалась рвота и сильнѣйшая дрожь, переходившая въ судороги. Удрученный скорбью, Мурадъ горько плавалъ и даже надѣлъ на три дня трауръ — что было настоящимъ нововведеніемъ для константинопольскаго двора: въ то же время онъ немедленно взялъ въ себѣ младшихъ сыновей Абдулъ-Азиза, чтобы всячески постараться замѣнить имъ такъ ужасно погибшаго ихъ отца.
Съ этого момента страшнаго нравственнаго потрясенія, умственныя способности Мурада какъ бы помутились. Отъ времени до времени у него сталъ замѣчаться полный упадокъ силъ, какъ бы временное оцѣпенѣніе или столбнякъ, въ продолженіе котораго онъ лишался языка, подолгу оставаясь со взоромъ безпомощно устремленнымъ въ пространство — это было начало таинственной болѣзни, постигшей Мурада на десятый день по его воцаренія и заставившей его снова сойти съ ступеней престола, на который его возвела горсть честолюбцевъ.
Съ самаго начала своего царствованія Мурадъ скорѣе находилея въ положеніи вѣнценоснаго плѣнника названнаго выше тріумвирата и не имѣлъ никакого вліянія на дѣла. Министры старались всячески стѣснить Мурада даже въ расходахъ. Независимо отъ того, что, какъ уже сказано ранѣе, въ своемъ манифестѣ о восшествіи на престолъ Мурадъ V объявилъ, что передаетъ пенѣ принадлежащія ему удѣльныя имѣнія и будетъ довольствоваться на содержаніе двора ежегодною суммою въ 300.000 турецкихъ лиръ, новый султанъ долженъ былъ принять на свой собственный счетъ пенсіи разнымъ придворнымъ служителямъ, а также и разные другіе расходы по дворцу, доселѣ платившіеся казною, — такъ что, благодаря всему этому, въ государственной смѣтѣ расходовъ достигалась экономія около милліона турецкихъ лиръ въ годъ. Во дворцѣ вообще хотѣли завести экономію; множество служащихъ и обитательницъ гарема были изгнаны тогда безъ всякаго милосердія. Удаляя оттуда всѣхъ лицъ, которая были болѣе или менѣе близки къ покойному султану, верховники, конечно, не могли оставить въ покоѣ бывшаго великаго визиря и приковали ему выѣхать безъ промедленія изъ Константинополя.
Махмудъ-Недимъ-паша, который погубилъ и себя, и Абдуль-Азиза своею нерѣшительностью, исходившею изъ мысли, что никто не посмѣетъ поднять руку на халифа (какъ будто турецкая исторія не сообщала многихъ доказательствъ противнаго!) и не обратилъ должнаго вниманія на опасность, грозившую правительству, которое могло быть спасено лишь энергіей, — сошелъ съ того времени съ политической сцены и въ концѣ мая переѣхалъ въ городовъ Чесме, гавань котораго видала въ прошломъ вѣкѣ подвиги графа Орлова и русскаго флота. Мѣстная печать по этому поводу была въ полномъ восторгѣ и привѣтствовала изгнаніе «послѣдняго столба, поддерживавшаго въ Портѣ русское вліяніе, столь пагубное для турецкой имперіи».
Но такъ какъ Порта по обыкновенію должна находиться подъ чьимъ-либо вліяніемъ, то тѣмъ усиленнѣе стало въ ней проявиться со времени послѣднихъ событій сердечное влеченіе въ Англіи. Турки полагали, что Англія станетъ во главѣ сочувственнаго движенія въ пользу Турціи со стороны европейскаго общественнаго мнѣнія, и что чѣмъ они будутъ враждебнѣе къ Россія, тѣмъ болѣе поддержатъ ихъ западные покровители. Туркамъ внушали, что стоило Россіи принять на себя берлинскимъ меморандумомъ иниціативу немного болѣе рѣшительныхъ мѣръ въ пользу христіанъ, чтобы всѣ державы отшатнулись отъ Россіи и бросились въ объятія Турція. Истинный другъ Порты — это Англія, всегда готовая отстаивать неприкосновенность турецкаго палладіума — Парижскаго трактата 1856 года. Недаромъ органъ «молодой Турціи», журналъ «Stamboul», издававшійся англичаниномъ Гавлеемъ, возвѣщалъ, что «низложеніе Абдулъ-Азиза предотвратило новую брешь, которую кое кто льстилъ себя надеждой пробить въ Парижскомъ трактатѣ, узаконяя вмѣшательство Европы во внутреннія дѣла оттоманской имперіи: быстрота, съ которою произведенъ былъ переворотъ, одна спасла Турцію, такъ какъ бывшій султанъ, склоняясь въ принятію меморандума князя Горчакова, далъ уже Мухтару-пашѣ приказаніе воздерживаться отъ рѣшительныхъ дѣйствій въ Черногоріи и Герцеговинѣ».
Тогдашнее вліяніе Англіи на Порту поддерживалось и ея флотомъ: воспользовавшись паникою, вызванною софтами, и прикрываясь рѣшеніями, принятыми въ Берлинѣ о посылкѣ военныхъ судовъ въ воды Леванта, Англія пріобрѣла возможность непосредственно вліять, съ помощью собраннаго въ Безикѣ флота, на рѣшенія Порты и направлять ее противъ Россіи. Командовавшій эскадрою адмиралъ Друммондъ, нисколько не стѣсняясь, обѣщалъ тогда заняться самъ приведеніемъ турецкихъ броненосцевъ въ боевую готовность, чтобы сдѣлать Турцію неуязвимою на Черномъ морѣ и способною подавить тамъ возростаніе русскихъ морскихъ силъ.
Главнѣйшимъ дѣятелемъ тріумвирата нашей, заправлявшаго тогда судьбами оттоманской имперіи, былъ, безспорно, Хусейнъ-Авни-паша. Укрѣпивъ послѣ дворцоваго переворота свое личное положеніе, онъ сталъ стараться мало-по-малу отдалиться отъ Мидхата-паши, отъ партіи «молодой Турціи» и отъ проповѣдуемыхъ ею конституціонныхъ идей. Подъ вліяніемъ его, самое движеніе въ пользу конституціи начало ослабѣвать, — ходжи и софты, а также вообще улемы, не желавшіе никогда давать какія-либо новыя права христіанамъ, подписали адресъ, въ которомъ протестовали противъ приписываемаго имъ намѣренія измѣнить образъ правленія, либо требовать конституціи.
При такомъ положеніи дѣлъ и въ виду придворныхъ интригъ, невозможность для Турціи имѣть конституціонный образъ правленія была вполнѣ очевидна; а во всему этому присоединялась разноплеменность народовъ оттоманской имперіи, другъ другу враждебныхъ, съ стремленіями совершенно различными, раздѣленныхъ происхожденіемъ, религіею, нравами и, въ добавокъ, не обладающихъ ни достаточнымъ образованіемъ, ни политическою зрѣлостью, — что замѣщалось однимъ слѣпымъ фанатизмомъ правовѣрія. За неимѣніемъ точныхъ статистическихъ данныхъ нельзя было бы даже составить правильныхъ списковъ избирателей.
Только деспотическая монархія до сихъ поръ была совмѣстна съ восточными понятіями. Парламентаризма азіатъ не понимаетъ, к колебанія, напр., англійской парламентской политики представляются восточному человѣку только слѣдствіемъ слабости и нерѣшительности… На восточнаго человѣка дѣйствуетъ только страхъ; уважаютъ того, кого боятся.
Въ виду всего этого, можно предположить одно, а именно, что искусственно поднятое движеніе въ пользу конституціи въ Турціи имѣло подкладкою желаніе Мидхата и его клевретовъ: привлечь къ себѣ лично благосклонность западной Европы и обезпечить лично га собою ея дѣятельную поддержку.
И вдругъ подъ вліяніемъ Хусейна-Авни-паши, столь благопріятное для «молодой Турціи» движеніе стало ослабѣвать, встрѣчая оппозицію со стороны могущественнаго сословія улемовъ. Враждебный напоръ оказался настолько сильнымъ, что самъ Мидхатъ вынужденъ былъ отступить, довольствуясь пока тѣмъ, что на него било возложено составленіе проекта объ учрежденіи нѣсколько усиленнаго государственнаго совѣта, съ болѣе обширнымъ кругомъ власти и съ правомъ нѣкотораго контроля надъ государственными финансами. Приходилось удовлетвориться и такимъ незначительнымъ ограниченіемъ султанской власти. Но, отказываясь явно отъ своихъ замысловъ, Мидхатъ-паша втайнѣ помышлялъ тогда объ учрежденіи въ Турціи республики, въ надеждѣ стать ея президентомъ.
Понятно потому, какъ непріятно было Мидхату усиленіе Хусейна-Авни-паши, единственнаго человѣка, который имѣлъ силу и возможность съ нимъ бороться, и какъ горячо долженъ онъ былъ — онъ и близкіе къ нему — желать отдѣлаться отъ военнаго министра. Какъ бы въ угоду подобному желанію Мидхита-паши, тогда произошло новое загадочное обстоятельство, благодаря которому «молодая Турція* какъ разъ вб-время избавилась отъ опаснаго соперника. 4-го іюня сераскиръ палъ подъ пулею черкеса Хасана.
Уроженецъ Кабарды, Хасанъ-бей, былъ молочнымъ братомъ третьей жены Абдуль-Азиза, матери принца Мехмедъ-Шевкета-эфенди. Благодаря своему родству съ султаншей, онъ былъ сдѣлавъ ординарцемъ у старшаго сына Абдуль-Азиза — Юсуфъ-Иззеддина. Строптивый нравъ Хасана былъ причиною многихъ стычекъ его съ начальствомъ, между прочимъ и съ Хусейнъ-Авни-пашою, которнй нѣсколько разъ собирался выслать его изъ Константинополя, но покровительство султанши-валидэ постоянно спасало его. Послѣ переворота 18-го мая, Хасана произвели въ слѣдующій чинъ, приказавъ, однако, отправиться безъ промедленія къ своему полку, въ Багдадъ. Въ виду его отказа подчиниться такому приказанію, онъ балъ арестованъ на 15 дней, и тогда-то, по всей вѣроятности, принялъ онъ рѣшеніе кровью смыть оскорбленіе, нанесенное ему, по его мнѣнію, военнымъ министромъ.
Одно время предполагали, что Хасанъ-бей, рѣшаясь на убійство Хусейна-Авни, былъ лишь однимъ изъ орудій обширнаго заговора, составленнаго въ пользу Юсуфа-Иззеддина военными, уколотыми намекомъ на ихъ измѣну, выраженнымъ въ письмѣ Абдуль-Азиза къ султану Мураду, — и не бывшими въ состояніи себѣ простить, что въ ночь переворота ихъ заставили играть роль простъ пѣшекъ въ рукахъ главныхъ заговорщиковъ. Но насколько можно судить по выяснившимся впослѣдствіи даннымъ, едва-ли такое предположеніе можно считать основательнымъ. Вѣрнѣе, пожалуй, допустить, что кромѣ личной злобы на сераскира, засадившаго неукротимаго черкеса подъ арестъ, Хасанъ-бей желалъ еще отомстить Хусейну-Авни и какъ главному виновнику низложенія, а затѣмъ и смерти Абдуль-Азиза, обусловившей и самоубійство султанши — сестры Хасана, вслѣдствіе чего самъ Хасанъ дѣлался незначительнымъ армейскимъ офицеромъ. Сравненіе того, что было прежде, съ тѣмъ, что его ожидало впереди, было слишкомъ невыгодно, слишкомъ невыносимо для его необузданнаго характера, и нѣтъ ничего мудренаго, что во время своего заключенія на гауптвахтѣ Хасанъ-бей рѣшилъ, быть можетъ, отчасти и подъ вліяніемъ нѣкоторыхъ искусныхъ нашептываній лицъ, заинтересованныхъ въ устраненіи Хусейна-Авни-паши, — самъ расправиться съ сераскиромъ и за-одно отомстить и за сестру, и за потерю своего собственнаго привилегированнаго положенія.
Когда принятое намѣреніе было обдумано во всѣхъ подробностяхъ, Хасанъ объявилъ, что онъ готовъ ѣхать въ Багдадъ въ мѣсту служенія, почему и былъ освобожденъ изъ-подъ ареста. Изъ тюрьмы онъ прямо отправился въ Скутари, гдѣ находился яли (загородный домъ) Хусейна-Авни-паши. Въ Скутари хорошо: знали бывшаго принцева ординарца, брата султанши, и потому не затруднились ему отвѣтить, что сераскира нѣтъ дома и что вмѣстѣ съ другими министрами онъ теперь на совѣтѣ у Мидхатя-паши. Отсюда Хасанъ-бей отправился въ Стамбулъ, пообѣдалъ и имѣлъ бесѣды съ нѣсколькими лицами — слѣдствіе потомъ не выяснило, или намѣренно замяло вопросъ, съ кѣмъ именно видѣлся въ тотъ вечеръ Хасанъ и что онъ вообще дѣлалъ въ теченіе всего вечера. Какъ бы то ни было, около полуночи, скрывъ подъ плащомъ два шестизарядныхъ револьвера и большой черкесскій кинжалъ, Хасанъ явился въ конахъ (дворецъ) Мидыта-паши, находившійся въ кварталѣ, называемомъ Таушанъ-ташъ. Тамъ тоже люди хорошо знали Хасана и безъ затрудненія пропустили его на верхъ, тѣмъ болѣе, что, какъ онъ говорилъ, одъ долженъ былъ передать военному министру очень важную телеграмму. Подъ предлогомъ этой служебной надобности Хасанъ безпрепятственно проникъ въ залу совѣта.
На диванѣ, по срединѣ, сидѣлъ въ разстегнутомъ мундирѣ Хусейнъ-Авни-паша; рядомъ съ нимъ, въ креслѣ, Рашидъ-паша, министръ иностранныхъ дѣлъ. Приподнявъ тяжелую завѣсу, замѣняющую въ турецкихъ домахъ двери, Хасанъ бросился съ ругательствами прямо на военнаго министра и, крикнувъ: „сераскеръ давранма!“ (не шевелись, сераскиръ!) — выстрѣлилъ въ него въ упоръ: пуля пронзила ему грудь немного выше лѣваго сосца, — судьбѣ было угодно, чтобы Хусейнъ-Авни-паша былъ пораженъ въ то же мѣсто, въ которое нанесенъ былъ смертельный ударъ и бившему его повелителю, султану Абдуль-Азизу.
У Хусейна-Авни-паши хватило еще силъ подняться и сдѣлать нѣсколько шаговъ по направленію къ убійцѣ, но, получивъ еще нѣсколько ударовъ кинжаломъ въ грудь и животъ, онъ упалъ, чтобы не подниматься болѣе.
Тѣмъ временемъ великій визирь, Мехмедъ-Рушди-паша и другіе министры двумя боковыми дверями спаслись въ сосѣднія комнаты; Мидхатъ-паша ползкомъ скрылся въ свой гаремъ. Рашидъ-паша оставался какъ прикованный къ креслу, не будучи въ состояніи пошевелиться. Одинъ лишь капуданъ-паша (генералъ-адмиралъ), почти 80-лѣтній старецъ, Ахмедъ-Байсарли-паша, въ молодости своей участвовавшій въ Наваринскомъ сраженіи, храбро бросился на убійцу и вступилъ съ нимъ въ рукопашную борьбу, продолжавшуюся нѣсколько минуть, что и позволю другимъ министрамъ убѣжать. Отбиваясь отъ него, Хасанъ стрѣляетъ — и пуля пробиваетъ плечо капудана-паши; не довольствуясь тѣмъ, Хатсанъ, уже не помня себя, начинаетъ поражать его кинжаломъ и наноситъ глубокія раны въ лѣвый високъ, плечо и руку. Въ это время на помощь старику подоспѣлъ слуга Иидхата-паши, Ахмедъ-ага, и тогда лишь морской министръ, весь израненный, обливаясь кровью, могъ скрыться въ сосѣднюю комнату, гдѣ уже былъ великій визирь и Халетъ-паша, послѣ чего они немедленно забаррикадировали дверь разною мебелью. Впослѣдствіи капуданъ-паша выздоровѣлъ отъ своихъ ранъ.
Сильный и рослый Ахмедъ-ага схватился съ Хасаномъ и старался побороть его, скрутивъ ему назадъ руки, но гибкій, какъ змѣи, черкесъ сдѣлалъ послѣднее усиліе, отчасти высвободилъ руку я выстрѣломъ въ ухо несчастнаго служителя распростеръ его у своихъ ногъ бездыханнымъ.
Одолѣвъ своего опаснаго соперника, Хасанъ оглядѣлся, и отуманенный кровью его взглядъ упалъ на Рашида-пашу, подъ вліяніемъ смертельнаго ужаса продолжавшаго сидѣть въ полномъ оцѣпенѣніи. Раздался новый выстрѣлъ — пуля попала Рянлду прямо въ подбородокъ и убила министра на-повалъ.
Остервенившійся злодѣй сталъ затѣмъ ломиться въ дверь комнаты, гдѣ былъ Мехмедъ-Рушди-паша, крича ему: „Отворите! клянусь, что я ничего не имѣю противъ васъ, а хочу только добраться до Ахмеда-Кайсарли!“ — „Оглумъ (сынъ мой), — отвѣтилъ ему великій визирь, всячески защищая дверь: — того, кого ты ищешь, нѣтъ со мною; увѣряю тебя, я одинъ“. Но Хасанъ не унимался; продолжая ломиться въ дверь, онъ повторялъ} „Отворите, мнѣ нужно поговорить съ вами; клянусь, что я вамъ не причиню никакого зла“. Визирь отвѣчалъ ему изъ-за двери: „Я вѣрю твоей клятвѣ, сынъ мой! только ты теперь немножко взволнованъ; мы лучше поговоримъ завтра“.
Не будучи въ силахъ взломать дверь, Хасанъ, находившійся уже въ состояніи полнаго изступленія, сталъ пронизывать ее въ разныхъ направленіяхъ пулями изъ своихъ револьверовъ. Въ то же время онъ опрокинулъ горѣвшій канделябръ и зажегъ занавѣси, надѣясь, вѣроятно, воспользоваться сумятицею, сопровождающею пожаръ, чтобы постараться спастись.
Звуки выстрѣловъ встревожили всѣхъ окрестныхъ жителей, чрезъ полчаса прибылъ на мѣсто убійства отрядъ полицейскія и солдатъ съ ближайшей караульни. Убійца началъ съ ними отчаянную борьбу — жертвами его пали еще одинъ убитый заптія (полицейскій) и пять солдатъ, получившихъ разныя тяжкія раны. Съ нимъ справились лишь нанеся нѣсколько ранъ штыками, не не убивая, чтобы сохранить живымъ для слѣдствія. Въ этой промежутокъ времени, начальникъ отряда, адъютантъ морской министра, Шюкри-бей, успѣлъ уже пробраться по черной лѣстницѣ въ комнату, гдѣ были спасшіеся министры, вывелъ ихъ на улицу, а самъ, вернувшись въ залу совѣта, бросился съ обнаженною саблею въ свалку. Въ эту минуту солдаты подняли уже Хасана на штыки; не взирая на то, этотъ бѣшеный человѣка не измѣнилъ своей желѣзной энергіи. Вонзая въ себя глубже штыки, Хасанъ дотянулся до голенища своего сапога, гдѣ у него былъ спрятанъ револьверъ, и однимъ выстрѣломъ убилъ Шюкрибея на-повалъ.
Справившись съ убійцей, солдаты потушили начинавшійся отъ канделябра пожаръ. Въ залѣ бывшаго совѣта министровъ крови било такъ много, что она протекла въ нижній этажъ.
На слѣдствіи Хасанъ-бей показалъ, что онъ хотѣлъ отмстить сераскиру за роль, которую тотъ сыгралъ по отношенію къ Абдуль-Азизу. „Но что же сдѣлалъ тебѣ или покойному султану этотъ несчастный Рашидъ-паша?“ — спросилъ Хасана предсѣдатель военнаго суда. „Я не хотѣлъ его убивать; только когда я его увидѣть окаменѣвшимъ отъ страха, я рѣшился покончить и съ нимъ, да въ добавокъ онъ былъ извѣстенъ тѣмъ, что служилъ орудіемъ чужой политики“.
Одновременно съ арестомъ Хасана было задержано около тридцати человѣкъ по подозрѣнію въ составленіи военнаго заговора, но судъ не могъ собрать никакихъ положительныхъ доказательствъ въ подтвержденіе подобнаго предположенія.
Зная заранѣе объ ожидающей его судьбѣ, Хасанъ не захотѣлъ, чтобы ему была оказана какая-либо медицинская помощь, и когда онъ былъ приговоренъ военнымъ судомъ, собравшимся въ сераскератѣ, въ повѣшенію, ночью въ тюрьмѣ сорвалъ свои повязки и умеръ отъ ранъ и потери крови. Порта, впрочемъ, скрыла эту смерть и трупъ Хасана былъ все-таки повѣшенъ, чрезъ 24 часа, на площади Баязида. Повѣсили его на низкомъ суку стараго, коряваго тутоваго дерева, такъ что ноги Хасана почти касались земли. Толпы любопытныхъ перебывали въ тотъ день около этого трупа — ужъ слишкомъ поразило всѣхъ неслыханное звѣрство человѣческой бойни, произведенной черкесомъ Хасаномъ!
Хотя народъ считалъ убійство Хусейна-Авни-паши справедливымъ возмездіемъ за низложеніе султана и видѣлъ въ Хасанѣ руку, покаравшую главнаго заговорщика, свергнувшаго Абдулъ-Авиза, но какъ-то плохо вѣрится, что судьбѣ угодно было покарать лишь тѣхъ министровъ, кто былъ наиболѣе способенъ, въ своей спеціальности, и изъ которыхъ одинъ хотѣлъ сбросить съ себя опеку Мидхата-паши и поддерживающей его партіи, а другой повиненъ былъ лишь въ томъ, что, благодаря своему просвѣщенному взгляду на вещи и проницательному уму, полагалъ, что Турціи слѣдуетъ быть въ хорошихъ отношеніяхъ съ Россіею к что, потому, славянамъ Балканскаго полуострова должны быть сдѣланы нѣкоторыя уступки. Нельзя не сказать, что Рашидъ-паша и вообще по личному своему характеру, и по безкорыстію представлялъ особенно рѣдкое исключеніе изъ турецкихъ министровъ и, въ противность Хусейну-Авни-пашѣ, оставившему послѣ себя громадное состояніе, былъ такъ бѣденъ, что вдова его, чтобы устроить приличные похороны, вынуждена была просить у великаго визиря денегъ взаймы.
Смерть Хусейна-Авни была какъ нельзя болѣе на руку крайней турецкой партіи, а потому нѣкоторые западно-европейскіе дипломаты не скрывали своей радости, что событіе это произошло какъ разъ кстати, что оно вообще „расчистило почву“. Отнынѣ власть безспорно переходила въ Мидхату-пашѣ и его клевретамъ, которые такимъ образомъ, благодаря Хасану, внезапно получка возможность разыграть рѣшающую роль и быть полновластными распорядителями судебъ имперіи.
Спасеніе при тогдашнихъ обстоятельствахъ Мидхата-паши, — одного изъ главнѣйшихъ дѣятелей переворота, за который будто бы мстилъ Хасанъ, — отъ вѣрной смерти, казалось также столь удивительнымъ, столь подтверждало нѣкоторые толки о томъ, что Мидхату было заранѣе извѣстно о готовившемся покушеніи Хасана, что органъ „молодой Турціи“, „Stamboul“, счелъ необходимымъ, разсказывая объ убійствѣ министровъ, вложить въ уста Хасана такія рѣчи, будто бы произнесенныя имъ въ минуту арестованія, т.-е. когда, какъ мы видѣли, онъ висѣлъ на штыкахъ: „я сожалѣю, что убилъ несчастнаго заптія, но о чемъ сожалѣю въ особенности, такъ это о томъ, что отъ меня ускользнулъ Мидхатъ-паша“.
VII.
[править]Убійство министровъ имѣло непосредственное вліяніе на состояніе здоровья молодого султана — оно нанесло окончательный ударъ уже ранѣе потрясенному его разсудку. Мурадъ началъ-было въ то время поправляться: переѣхавъ въ Ильдызъ, султанъ, какъ казалось, чувствовалъ себя гораздо лучше, умъ его сталъ успокоиваться по мѣрѣ того, какъ сглаживались ужасныя впечатлѣнія воцаренія и убійства Абдуль-Азиза. 4-го іюня, однако,; онъ внезапно увидѣлъ, что войска со всѣхъ сторонъ окружили! Ильдызъ-кіоскъ. Встревоженный, онъ спрашиваетъ объясненій; ему отвѣчаютъ уклончиво, говоря лишь, что это необходимая мѣра предосторожности, чтобы обезпечить его безопасность.
Больной умъ Мурада не могъ вынести сообщенія о новой опасности, противъ которой его надо было такъ ограждать, и съ этой минуты онъ уже нигдѣ не могъ найти себѣ покоя. Страхъ быть убитымъ сталъ преслѣдовать его неотступно, раздражая все болѣе и болѣе его расшатанную вериную систему. Въ теченіе нѣсколькихъ дней онъ сидѣлъ запершись съ своимъ докторомъ, Каполеоне, и впалъ въ такую апатію, что не могъ ни принять новыхъ министровъ — иностранныхъ дѣлъ, Сафвета-пашу, и юстиціи, Халиль-Шерифа-пашу, ни подписать грамотъ къ иностраннымъ государямъ о своемъ воцареніи, ни даже отправиться въ пятницу въ мечеть, что произвело на народъ удручающее впечатлѣніе. Англійскому послу, сэру Элліоту, на просьбу объ аудіенціи, султанъ приказалъ отвѣтить, что онъ еще не въ состояніи принять представителя королевы Викторіи. Самая церемонія Кылычъ-Алая (препоясанія мечомъ), замѣняющая у турокъ обрядъ коронованія султановъ, откладывалась со дня на день до тѣхъ поръ, бакъ объясняли, пока у мы населенія столицы успокоятся совершенно отъ пережитыхъ событій. Ослабѣвшій физически и нравственно, Мурадъ У не хотѣлъ заниматься никакими дѣлами, отказывая въ пріемѣ даже великому визирю, такъ что нѣкоторый нетерпящія отлагательства дѣла велись лишь чрезъ посредство суланши-валидэ.
Въ концѣ концовъ, злодѣяніе Хасана имѣло еще одно неожиданное послѣдствіе: перепуганный, больной Мурадъ, сначала хотѣвшій просто отречься отъ престола въ виду слишкомъ большихъ опасностей, сопряженныхъ съ этимъ послѣднимъ, вдругъ почувствовалъ приливъ конституціонныхъ вожделѣній — ему захотѣлось и остаться на престолѣ, и избѣгнуть прямой отвѣтственности, лежащей предъ Богомъ и народомъ на всякомъ самодержавномъ государѣ. Такой исходъ онъ видѣлъ въ конституціи, которая могла избавить его отъ многихъ заботъ и обезпечить, какъ ему казалось, болѣе спокойное существованіе, въ особенности еслибы удалось привести въ исполненіе задуманную тогда вѣру ограниченія власти шейхъ-уль-ислама отнятіемъ у него права путемъ фетвы низлагать султановъ.
Въ концѣ іюня мѣсяца, т.-е. спустя лишь мѣсяцъ съ небольшимъ послѣ воцаренія Мурада, какъ христіане, такъ и мусульмане не скрывали уже, что революція 18-го мая имѣла одна отрицательные результаты. Событія разочаровали самого сэра Элліота: онъ убѣдился, что революція свелась лишь къ перемѣнѣ личности, а не системы. Вмѣсто государя съ сильною волею, съ извѣстнымъ обаяніемъ и опытностью, на тронъ посадили госухря, слабость котораго благопріятствовала лишь анархіи и властительству равныхъ беззастѣнчивыхъ честолюбцевъ. Не покидавшая Мурада нервная болѣзнь неминуемо отражалась упадкомъ уваженія къ нему со стороны массы народной, согласно корану требующей, чтобы калифъ хотя разъ въ недѣлю показываю въ мечети своимъ вѣрнымъ подданнымъ: а по городу уже ходили слухи, что султанъ не владѣетъ языкомъ и на доклады министровъ отвѣчаетъ однимъ смѣхомъ. Нѣтъ ничего удивительнаго, что, въ виду всего этого, чрезъ мѣсяцъ по восшествіи Мурада на престолъ, зашла уже рѣчь объ изданіи новой фетвы о низложеніи султана.
Между тѣмъ политическія обстоятельства становились все; болѣе и болѣе серьезными и требовали сильной власти. Внутри Турціи возбужденіе мусульманскаго фанатизма выражалось рѣзнею христіанъ въ Болгаріи, неистовствами черкесовъ и башибузуковъ. Внѣ своихъ границъ, Турціи приходилось продолжать войну съ Черногоріей), въ которой вскорѣ присоединился новый союзникъ, не желавшій пропустить удобнаго момента для достиженія нова* висимости. Представители европейскихъ державъ въ Бѣлградѣ, опасаясь дальнѣйшихъ осложненій на Востокѣ, всячески удерживали Сербію отъ участія въ вооруженной борьбѣ съ Турціей, но старанія ихъ были безуспѣшны — 15-го іюня война была объявлена, а 18-го сербскія войска, подъ предводительствомъ генерала Черняева, вступили на турецкую территорію.
Чтобы справиться съ Сербіей и Черногоріей, Порта нашла наиболѣе удобнымъ все болѣе и болѣе придавать борьбѣ характеръ священной войны противъ невѣрныхъ (джихадъ). Хедивъ египетскій прислалъ на подмогу два полка: въ самомъ Константинополѣ стали устроиваться особые отряды добровольцевъ (гёниллю) — каждый доброволецъ получалъ при записываніи двѣ турецкихъ лиры, одежду и билетъ на полученіе оружія изъ арсенала. Константинополь съ предмѣстьями выставилъ около десяти тысячъ такихъ гёнюллю. Софты составили свой отдѣльный отрядъ подъ предводительствомъ улема Салима-эфенди — ихъ записалось тогда около шести тысячъ человѣкъ. Лагерь добровольцевъ былъ разбитъ въ Бейкосѣ, насупротивъ Буюкдере, на азіатскомъ берегу Босфора, тамъ, гдѣ стояли въ 1838 году вспомогательные войска, посланныя императоромъ Николаемъ спасать султана Махмуда. Мидхатъ-паша съумѣлъ сдѣлаться кумиромъ этой орды и не упускалъ случая отправиться въ Бейкосъ и произнести тамъ нѣсколько зажигательныхъ рѣчей: онъ уже началъ тогда мечтать о томъ, какъ бы устроить, чтобы эти фанатизированные добровольцы, а также и стамбульская чернь провозгласили его пожизненнымъ великимъ визиремъ, что было бы равнозначительно той военной диктатурѣ, которой добивался его бывшій соперникъ — покойный Хусейнъ-Авни-паша.
Анархія вообще увеличивалась, а султанъ продолжалъ откачиваться отъ занятій дѣлами, не хотѣлъ видаться съ министрами и не могъ принять даже иностранныхъ представителей, которые, получивъ свои новыя вѣрительныя грамоты, не знали, какъ передать ихъ султану. Страхъ смерти у Мурада былъ такъ силенъ, что въ одинъ изъ своихъ свѣтлыхъ промежутковъ онъ откровенно признался великому визирю и Мидхату-пашѣ, что онъ чувствуетъ свою неспособность править государствомъ и готовъ подписать отреченіе отъ престола. Мехмедъ-Рушди-паша ничего не имѣлъ бы противъ такого рѣшенія вопроса, которое предоставило бы престолъ законному наслѣднику Мурадову — Абдуль-Хамиду, но Мидхатъ-паша тому воспротивился, такъ какъ его собственные замыслы о диктатурѣ могли быть приведены въ исполненіе, съ помощью печати и добровольцевъ, гораздо легче при султанѣ безнадежно больномъ, чѣмъ при Абдуль-Хамидѣ, извѣстномъ уже и тогда своею желѣзною волею и своимъ характеромъ дѣятельнымъ и гордымъ.
Такимъ образомъ судьбы оттоманской имперіи въ то время били всецѣло въ рукахъ Мехмеда-Рушди и Мидхата. Хотя подобная роль и льстила ихъ честолюбію, но тѣмъ не менѣе они чувствовали и всю тяжесть лежавшей на нихъ отвѣтственности и били бы не прочь раздѣлить ее съ нѣкоторымъ подобіемъ представительнаго правленія, чтобы не отвѣчать однимъ за будущія послѣдствія. Поэтому Мидхатъ-паша воспользовался большимъ чрезвычайнымъ диваномъ (совѣтомъ) изъ 80 лицъ, созваннымъ да обсужденія положенія дѣлъ, возникшаго вслѣдствіе закрытія австрійцами порта Блека — чтобы расширить рамку преній и, не боясь уже оппозиціи сраженнаго Хасаномъ Хусейна Авни-паши, заговорить о необходимости конституціи. Кази-аскеръ Румеліи, Сейфъ-Эддинъ-ефенди, произнесъ въ томъ же совѣтѣ рѣчь, въ которой доказывалъ, что исламъ не только не запрещаетъ вводить нужныя преобразованія, но, напротивъ, всячески ихъ поощряетъ. Мидхатъ-паша въ свою очередь доказывалъ, что именно во время кризиса, подобнаго переживаемому, необходимы конституціонныя учрежденія, которыя одни могутъ спасти государство. Говорившій послѣ него, одинъ изъ вліятельныхъ членовъ партіи колодой Турціи», Зія-бей, товарищъ министра народнаго просвѣщенія, разразился грозною филиппикою въ томъ же духѣ, какъ я Мидхатъ-паша, только одновременно съ тѣмъ онъ старался доказать, что въ Турціи ничто не перемѣнилось со времени низложенія и смерти Абдуль-Азиза, и что потому не стоило перемѣнять государя, чтобы продолжать прежнія ошибки. Въ концѣ засѣданія Мидхатъ-паша представилъ свой проектъ конституціи, который и было рѣшено отпечатать въ 80 экземплярахъ, по числу членовъ дивана, дабы эти послѣдніе могли на досугѣ зрѣло его обдумать и подготовиться къ дальнѣйшему его обсужденію въ слѣдующемъ диванѣ.
Къ концу іюля мѣсяца здоровье Мурада, вмѣсто того, чтобы улучшиться, принимало, напротивъ, все болѣе и болѣе безнадежный оборотъ; постепенно выяснилось, что царскій вѣнецъ положительно слишкомъ тяжелъ для бѣдной больной головы Мурада. Подъ вліяніемъ мучившей его неотступной мысли, онъ только дѣлалъ, что разсматривалъ жилы на своихъ рукахъ, именно въ томъ мѣстѣ, гдѣ онѣ были вскрыты у несчастнаго Абдуль-Азиза. Слухи о неизлечимой его болѣзни распространялись въ народѣ все шире и шире, и народъ начиналъ толковать о незаконности тогдашняго правительства: Мехмеда-Рушди, Мидхата и Саадушбея прямо обвиняли въ подлогѣ, говоря, что они издаютъ фальшивые султанскіе ирадэ (повелѣнія), выражающіе вовсе не султанскую волю, и что тѣмъ самымъ они самовольно присвоиваютъ себѣ власть и права, принадлежащія исключительно одному халифу.
Что еще болѣе усложняло внутреннія затрудненія турецкаго правительства, и безъ того уже крайне тяжелыя вслѣдствіе войны, внѣшнихъ замѣшательствъ и истощенія государственной казны, это были постоянные раздоры между министрами, въ особенности между великимъ визиремъ и Мидхатомъ-пашою, согласіе между которыми продолжалось очень короткое время. Дѣло въ томъ, что, сочувствуя по наружности конституціоннымъ идеямъ, Мехмедъ-Рушди въ дѣйствительности съумѣлъ возстановить противъ нихъ общественное мнѣніе.
При встрѣчающейся иногда у стариковъ внезапной перемѣнчивости мнѣній, Мехмедъ-Рушди-паша пересталъ вдругъ бояться отвѣтственности, связанной съ тогдашнимъ исключительнымъ его положеніемъ. Ему, наоборотъ, стало нравиться править Турціей" самовластно съ тѣхъ поръ, какъ ему удалось отстранятъ Мидхата.
Мидхатъ-паша, въ свою очередь, не могъ примириться съ своимъ изолированнымъ положеніемъ и задумалъ пріобрѣсти снова вліяніе на дѣла, но уже другимъ путемъ. Поэтому, затаивъ на время свои мечты о конституціи, онъ стадъ возбуждать противъ правительства улемовъ. Нѣкоторые изъ его приверженцевъ стаи собираться на сходки, чтобы обсуждать положеніе дѣлъ, а также высказываться о вытекающей изъ болѣзни султана беззаконности распоряженій великаго визиря, правящаго именемъ сумасшедшаго султана. На сходкахъ этихъ были приняты рѣшенія о необходимости низложить Мурада V и удалить великаго визиря. Въ то же время возникли новыя волненія между софтами на почвѣ разсужденій о томъ, какія реформы необходимы для поправленія Турціи. Споры ихъ приходили къ выводу, что, прежде всего, Мехмедъ-Рушди-паша долженъ быть высланъ изъ Константинополя. Получивъ свѣденія обо всемъ этомъ, великій визирь не задумался принять рѣшительную мѣру и опубликовалъ 21-го іюля въ турецкихъ журналахъ правительственное сообщеніе, которое разъясняло, что провозглашеніе конституціи отложено до болѣе благопріятнаго времени, — что какъ по этому вопросу, такъ и вообще по вопросамъ политическимъ воспрещаются всякія разсужденія и что нарушители настоящаго распоряженія, «какъ сѣющіе въ умахъ волненіе и возбуждающіе общественныя страсти», будутъ арестовываться агентами тайной полиціи и съ ними будетъ поступлено какъ съ измѣнниками отечеству. Относительно конституціи правительственное сообщеніе выражалось такъ: «уже нѣсколько дней какъ въ публикѣ происходятъ различные споры по поводу системы правленія въ оттоманской имперіи. Его величество султанъ, въ своемъ манифестѣ, пригласилъ министровъ приступить между собою къ совѣщаніямъ относительно руководящихъ началъ и способа управленія, — которые могли бы быть установлены на твердомъ и незыблемомъ основаніи, — и представить, затѣмъ, его величеству результатъ своихъ совѣщаній. Это преобразованіе управленія, будучи само по себѣ дѣломъ крайне важнымъ и подлежащимъ зрѣлому обсужденію съ точки зрѣнія правилъ шеріата и нравовъ и способностей народонаселенія, — требуетъ долгаго изученія. Съ другой стороны, такъ какъ правительство озабочено прежде всего текущими событіями (политическими), то оно и рѣшило отложить осуществленіе помянутаго преобразованія до той поры, когда уладятся всѣ нынѣшнія затрудненія».
Первою жертвою этого распоряженія былъ Иззетъ-паша, бывшій іерусалимскій губернаторъ; чтобы доказать, что Порта не намѣрена шутить, его посадили подъ арестъ за рѣзкіе отзывы о правительствѣ.
Но, несмотря на принимаемыя великимъ визиремъ мѣры строгости, невозможно было заткнуть рта всѣмъ недовольнымъ — сходки продолжались, какъ продолжалось шатаніе умовъ въ мусульманскомъ населеніи столицы. Во всѣхъ областяхъ Турціи, подъ вліяніемъ тогдашнихъ событій, усилился религіозный фанатизмъ: быть можетъ, мусульмане и не желали поголовнаго истребленія христіанъ, но зато всѣ они хотѣли низвести христіанъ въ положеніе болѣе зависимое, подчиненное, предоставивъ во всемъ первенствующее мѣсто и значеніе расѣ побѣдителей — турокъ, ученію ислама и его политическимъ и соціальнымъ основнымъ началамъ. Какъ логическое слѣдствіе изъ такого воззрѣнія вытекали всѣ тогдашнія проповѣди, возбуждавшія ненависть ко всему европейскому, какой бы національности оно ни было. Христіанъ обвиняли во всѣхъ бѣдствіяхъ, обрушившихся на Турцію, а ужъ отъ этого было рукой подать къ обвиненію во всемъ и Россіи, естественной покровительницы восточныхъ христіанъ, и дѣйствительно, возбужденіе противъ Россіи все росло, и отголосками его являлись газетныя нападки и распространявшіеся иногда толки о близости войны съ Россіей). Невѣжественные добровольцы и редифы, выступая изъ Константинополя, въ простотѣ сердца были увѣрены, что идутъ сражаться противъ Россіи. Для дополненія общей картины тогдашняго состоянія Турціи необходимо добавить еще и общее обнищаніе, одинаковое какъ для христіанъ, такъ и для мусульманъ; первые страдали отъ произвола сборщиковъ податей, отъ неистовствъ добровольцевъ; вторые — отъ того, что у нихъ была отнята наиболѣе здоровая часть народонаселенія, призванная подъ знамена, отъ того, наконецъ, что служилое сословіе лишилось своего прежняго жалованья, а купцы или работники — своихъ доходовъ и заработка.
При такихъ обстоятельствахъ, Турціи, гдѣ все исходитъ отъ султана, конечно, болѣе, чѣмъ когда-либо нуженъ былъ государь съ твердою волею и сильнымъ авторитетомъ, чтобы превратить общее шатаніе и обезпечить христіанскимъ народностямъ спокойное существованіе. Между тѣмъ болѣзнь Мурада V разстроивала весь государственный механизмъ Турціи, а Абдуль-Хамидъ-эфенди, всегда скрытный, привыкшій держаться въ благоразумномъ отдаленіи отъ всего, не выказывалъ никакого желанія воспользоваться поскорѣе наслѣдствомъ своего брата. Какъ тонкій политикъ, онъ не хотѣлъ переворота насильственнаго и не хотѣлъ быть никому обязаннымъ престоломъ, чтобы не связывать послѣдующей свободы своихъ дѣйствій, ни принимать условій, напр., Мидхата-паши. А потому, когда Абдулъ-Хамиду были сдѣланы нѣкоторыя представленія, что для блага государства необходимо положить конецъ ненормальному положенію дѣлъ въ Турціи, онъ; на это отвѣтилъ требованіемъ представить ему законныя и медицинскія доказательства того, что Мурадъ неспособенъ править государствомъ и что, вслѣдствіе того, необходимо неотложно смѣнить халифа. Безъ сомнѣнія, легко было бы добыть доказательства тому, основанныя на мусульманскомъ законѣ: шейхъ-уль-исламъ, не постѣе вившійся произнести низложеніе султана Абдуль-Азиза, еще менѣе стѣснился бы оправдать, въ случаѣ надобности, низложеніе султана Мурада. Трудность въ исполненіи желанія Абдуль-Хамида заключалась въ пріисканіи доказательствъ медицинскихъ, такъ какъ необходимо было заручиться удостовѣреньи такихъ врачей, которыхъ нельзя было бы заподозрить ни въ подкупѣ, ни въ томъ, что они дѣйствовали подъ страхомъ чьего-либо давленія или угрозъ. Для достиженія такого результата Порта рѣшила выписать изъ Вѣны знаменитаго доктора Лейдесдорфа, завѣдывавшаго лечебницей душевно-больныхъ въ Дёблингѣ, чтобы узнать его мнѣніе объ излечимости болѣзни Мурада, а также — въ случаѣ, если, какъ то признавалось тогда всѣми, невозможно возвратить султану его умственныя способности, — убѣдиться, нельзя ли дать ему по крайней мѣрѣ физическихъ силъ настолько, чтобы онъ могъ показываться народу, такъ какъ онъ, какъ султанъ, долженъ показываться своимъ подданнымъ, обязанъ отправляться по пятницамъ въ мечеть.
Особенно старался о сохраненіи на престолѣ Мурада великій визирь, Мехмедъ-Рушди-паша: онъ настаивалъ на необходимости леченія, хотя бы и продолжительнаго, которое дозволило бы султану исполнять свои важнѣйшія обязанности — сдѣлать Кылычъ-Алай, принимать иностранныхъ пословъ, еженедѣльно ѣздить въ мечеть и устно или письменно соглашаться на предлагаемыя ему великимъ визиремъ мѣры.
Такое рѣшеніе вопроса, на долгое время предоставлявшее всю власть Мехмеду-Рушди-пашѣ, вовсе не входило въ разсчеты Мидхата-паши, который всѣми средствами сталъ настаивать на необходимости немедленнаго низложенія Мурада.
Легко себѣ представить, съ какимъ нетерпѣніемъ ожидали въ Константинополѣ пріѣзда Лейдесдорфа, отъ заключенія котораго всецѣло зависѣлъ вопросъ о дальнѣйшей судьбѣ Мурада. Наконецъ, въ послѣднихъ числахъ іюля мѣсяца, знаменитый психіатръ пріѣхалъ: придворные каики перевезли его прямо во дворецъ Дольма-багче, гдѣ было приготовлено помѣщеніе для него и его жены. Его тотчасъ же провели къ царственному больному, у котораго онъ я оставался въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ: онъ нашелъ, прежде всего, что уходъ за султаномъ былъ крайне удовлетворителенъ, и что Мураду слѣдуетъ перемѣнить образъ
Черезъ два дня постояннаго и пристальнаго наблюденія, Лейдесдорфъ объявилъ, что султанъ очень боленъ, что у него нервная болѣзнь, одинаковая съ болѣзнью бывшей императрицы мексиканской, Шарлотты, боязнь преслѣдованія, но что болѣзнь его не неизлечима: для того же, чтобы судить, можетъ ли онъ выздоровѣть, нужно предварительное леченіе въ продолженіе 8—10 недѣль.
Политическія послѣдствія такой деклараціи доктора-спеціалиста являлись очень важными. Абдуль-Хамидъ, какъ сказано выше, соглашался принять корону лишь по праву законнаго наслѣдства, т.-е. еслибы признанное безуміе Мурада лишило его фактически и съ точки зрѣнія закона возможности править царствомъ и быть халифомъ. Въ виду же заявленія Лейдесдорфа, что Мурадъ можетъ выздоровѣть и, слѣдовательно, законно править царствомъ, не могло быть болѣе и рѣчи о правильной замѣнѣ одного государя другимъ. Правительству предстояло рѣшить трудный вопросъ: какъ же быть, если леченіе Мурада потребуетъ нѣсколькихъ мѣсяцевъ, и можетъ ли государство оставаться до тѣхъ поръ безъ государя?
Послѣ долгаго обсужденія, Порта пришла къ заключенію, что наилучшимъ исходомъ будетъ сохранить существовавшій дотолѣ порядокъ, пока это будетъ возможно; если же къ празднику Байрама, до котораго оставалось еще десять недѣль, не будетъ надежды вывести султана на праздничную церемонію, то: тогда, уже по необходимости, объявить его лишеннымъ своихъ правъ; до тѣхъ же поръ дѣйствительная власть будетъ раздѣляться между Мехмедомъ-Рушди и Мидхатомъ, которые въ началѣ августа, благодаря посредничеству сэра Элліота, примирились между собою.
Согласіе великаго визиря на примиреніе съ сильнымъ противникомъ было куплено цѣною уступокъ на почвѣ вопроса о конституціи, путемъ преобразованія государственнаго совѣта и учрежденія въ немъ особой коммиссіи, которой будетъ поручено выработать основанія реформъ, вытекающихъ изъ обѣщаній, данныхъ Мурадомъ въ хаттѣ о своемъ воцареніи. Съ одной стороны, это было удовлетвореніе, данное Мидхату-пашѣ; съ другой — предосторожность противъ проникшихъ уже въ публику свѣденій о деспотическихъ замашкахъ будущаго турецкаго султана Абдуль-Хамида.
Такъ какъ намъ болѣе не придется касаться вопроса о турецкой конституціи, любимомъ дѣтищѣ Мидхата-паши, — то скажемъ здѣсь же о дальнѣйшей судьбѣ этой затѣи.
Составленная Мидхатомъ конституція, списанная съ европейскихъ образцовъ, была обнародована въ Константинополѣ въ самый день перваго засѣданія европейской конференціи, собранной въ Царьградѣ въ концѣ 1876 года, для разрѣшенія политическихъ вопросовъ, вытекавшихъ изъ тогдашняго запутаннаго положенія вещей на Балканскомъ полуостровѣ и для истребованія отъ турокъ нѣкоторыхъ реформъ для облегченія участи подвластныхъ султану христіанскихъ народностей.
Обнародованіе конституціи и именно въ тотъ самый день, когда европейскіе уполномоченные собрались въ кіоскѣ Терсане, было дерзкимъ отвѣтомъ Порты на обращенное къ ней требованіе Европы. «Какихъ реформъ требуете вы, — какъ бы говорили турки, — для столь любезныхъ вамъ христіанъ, когда мы сами, по нашей конституціи, предоставляемъ имъ, по собственному почину, права гораздо болѣе значительныя, чѣмъ тѣ, на которыхъ вы настаиваете?» Какъ будто Европа не знала истинной цѣны всѣмъ бумажнымъ обѣщаніямъ Порты; какъ будто ей не было извѣстно, въ какимъ результатамъ на дѣлѣ привели всѣ пышныя обѣщанія, расточаемыя въ такомъ изобиліи и въ хатти-шерифѣ 1839 года, и въ хатти-хумаюнѣ 1856 года, и во многомъ множествѣ другихъ документовъ, которые самимъ турецкимъ правительствомъ не признавались для себя обязательными.
Не избѣгла такой же судьбы и Мидхатовская конституція, обнародованная при пушечныхъ выстрѣлахъ 11-го (23) декабря 1876 года.
Состоящая изъ 119 статей, эта конституція крайне либерально распространяется о прерогативахъ султана, о свободѣ и равенствѣ предъ закономъ всѣхъ безъ исключенія «оттомановъ», объ отвѣтственности министровъ и вообще чиновниковъ, — о правѣ контроля, предоставленномъ парламенту, — о полной независимости судебныхъ учрежденій, — о сведеніи государственной росписи доходовъ и расходовъ, наконецъ о децентрализаціи областныхъ управленій. Турецкій парламентъ состоитъ изъ палаты господъ, ш сената, и изъ палаты депутатовъ, сзываемыхъ и распускаемыхъ султанскимъ указомъ. Обыкновенныя сессіи продолжаются каждый годъ въ теченіе четырехъ мѣсяцевъ, отъ 1-го ноября по 1-е марта. Члены сената назначаются султаномъ пожизненно и должны имѣть не менѣе 40 лѣтъ отъ роду; они получаютъ жалованья по 10.000 піастровъ въ мѣсяцъ (около 800 рублей). Депутаты избираются населеніемъ по одному съ каждыхъ 50.000 человѣкъ мужского пола и должны имѣть не менѣе 30 лѣтъ отъ роду. Выборы происходятъ каждые четыре года. Каждый депутатъ имѣетъ право на жалованье въ размѣрѣ 20.000 піастровъ га всю сессію и на возмѣщеніе путевыхъ расходовъ до Константинополя и обратно.
Первая сессія турецкаго парламента была открыта съ большою торжественностью самимъ султаномъ 7-го (19) марта 1877 года. Церемонія происходила въ тронной валѣ дворца Дольма-багче, въ присутствіи дипломатическаго корпуса, турецкихъ министровъ и прочихъ высшихъ сановниковъ духовныхъ, гражданскихъ военныхъ. Депутаты помѣщались по лѣвую сторону валы, сенаторы — по правую. Ровно въ два часа распахнулись двери и вошелъ султанъ въ предшествіи оберъ-церемоніймейстера, Кіамиль-бея. Занявъ мѣсто передъ трономъ, Абдулъ-Хамидъ сдѣлалъ знакъ великому визирю, чтобы онъ, приблизился, и передалъ ему свертокъ, заключавшій въ себѣ тронную рѣчь. Великій визирь, въ свою очередь, передалъ ее первому секретарю султана, Санду-пашѣ, который и прочелъ ее вслухъ. Рѣчь была длинна: она начиналась съ общихъ соображеній о томъ, на чемъ должно бытъ основано хорошее управленіе; одно изъ главныхъ къ тому условій, это взаимное довѣріе между правящими и управляемыми. Затѣмъ она касалась реформъ султановъ Махмуда и Абдуль-Меджида, остановленныхъ сначала Крымскою войною, а потомъ внутренними неустройствами, происшедшими благодаря разнымъ интригамъ; положеніе ухудшилось также вслѣдствіе неискусной финансовой политики. Придя къ убѣжденію, что успѣхи, достигнутые европейскими государствами, основываются преимущественно на томъ, что въ этихъ послѣднихъ существуютъ свободныя учрежденія, а также сознавъ, что всѣ бѣдствія, отъ которыхъ страдаетъ Турція, проистекаютъ отъ дѣйствующей въ ней системы абсолютизма, султанъ рѣшилъ нынѣ обнародовать конституцію. Послѣ этого рѣчь перечисляла законы, которыми придется заняться парламенту, и, выразивъ благодарность войскамъ за выказанную ими при разныхъ обстоятельствахъ преданность, объявляла, что военныя дѣйствія противъ Сербіи уже закончены, и вѣроятно вскорѣ удастся устроитъ соглашеніе и съ Черногоріей. Послѣдній параграфъ тронной рѣчи упоминалъ о дружественныхъ отношеніяхъ Турція въ иностраннымъ державамъ. Что касается до конференціи, принятой Турціей, на основаніи условій, предложенныхъ Англіею, то рѣчь поясняла, что хотя она и не привела къ общему соглашенію, но Турція тѣмъ не менѣе доказала, что на практикѣ она готова идти даже далѣе пожеланій и совѣтовъ, даваемыхъ ей дружественными державами.
По окончаніи чтенія этой рѣчи, герольды прокричали: «да здравствуетъ султанъ!» и Абдуль-Хамидъ удалился во внутренніе аппартаменты.
Сессій было всего двѣ: во время первой президентомъ сената былъ Серверъ-паша, и президентомъ палаты депутатовъ Ахмедъ-Вефикъ-паша; при второй сессіи Серверъ-паша былъ замѣненъ Ассимомъ-пашею, а Ахмедъ-Вефикъ-паша былъ назначенъ великимъ визиремъ, или, какъ тогда говорили, первымъ министромъ, и поэтому замѣненъ въ предсѣдательствѣ палаты Хасаномъ-Фехми-пашею.
Такъ какъ палата* депутатовъ, въ силу предоставленнаго ей конституціею права, хотѣла заняться разсмотрѣніемъ Санъ-Стефанскаго трактата, то, по настоянію Ахмедъ-Вефика-паши, она была допущена ранѣе окончанія законодательной сессіи; она должна была собраться въ новомъ составѣ, но… не собралась и до сихъ поръ. Тѣмъ не менѣе, формально, конституція отмѣнена не была. Доказательствомъ того, что въ фикціи она продолжаетъ существовать, служитъ то, что конституція и доселѣ помѣщается во всѣхъ оффиціальныхъ турецкихъ календаряхъ и, кромѣ того, въ текстѣ всѣхъ вновь издаваемыхъ турецкихъ законовъ печатается, что эти послѣдніе муваккать, т.-е. временные, не утвержденные пока палатами.
VIII.
[править]Отъѣздъ Лейдесдорфа изъ Константинополя откладывался нѣсколько разъ, но наконецъ знаменитый докторъ окончательно уѣхалъ отсюда 13-го августа. Предъ отъѣздомъ онъ подалъ мотивированное заключеніе относительно состоянія здоровья султана, и на этотъ разъ мнѣніе его было менѣе благопріятно, чѣмъ высказанное имъ вначалѣ. Хотя онъ и продолжалъ утверждать, что болѣзнь Мурада не неизлечима, но заявлялъ въ то же время, что для рѣшенія вопроса, можетъ ли султанъ выздоровѣть и чрезъ сколько времени, необходимо подвергнуть его въ теченіе двухъ или трехъ мѣсяцевъ правильному леченію, соединенному съ строгимъ образомъ жизни. Между прочимъ, Лейдесдорфъ требовалъ безусловнаго удаленія султана отъ гарема и запрещенія ему венахъ горячительныхъ напитковъ. Конечно, требованіе подобнаго режима было бы крайне трудно согласить съ привычками государя, не привыкшаго отказывать себѣ въ чемъ-либо. Въ то же время Деѣдесдорфъ считалъ пока вреднымъ принуждать Мурада превозмогать свое нежеланіе показываться въ народѣ.
Въ виду такого отзыва спеціалиста-психіатра, необходимость перемѣны султана сознавалась все болѣе и болѣе. Самъ великій визирь не находилъ уже возможнымъ тому противодѣйствовать, тѣмъ болѣе, что приближались праздники Рамазана и Байрама и, кромѣ того, политическія обстоятельства, внутреннія и внѣшнія, такъ запутались, что въ скоромъ времени настояло высказаться окончательно, быть или не быть войнѣ, и что, слѣдовательно, болѣе чѣмъ когда-либо страна нуждалась въ сильной рукѣ государя.
Въ слѣдующіе за отъѣздомъ Лейдесдорфа дни болѣзнь Мурада приняла еще болѣе острый характеръ, боязливость усилилась, симптомы умственнаго разстройства обозначились въ болѣе рѣзкой формѣ.
Взвѣсивъ все это, великій визирь рѣшилъ, что приспѣло время дѣйствовать рѣшительно, тѣмъ болѣе, что тогда уже состоялось сближеніе между нимъ и Абдуль-Хамидомъ. Иниціатива этого сближенія вышла отъ самого Абдуль-Хамида, который отправилъ въ Мехмеду-Рушди-пащѣ, въ качествѣ своего довѣреннаго лица, нѣкоего Османа-эфенди, стараго имама, принадлежавшаго къ сектѣ кружащихся дервишей (мевлеви). Посланецъ объяснилъ великому визирю, что Абдулъ-Хамидъ крайне обезпокоенъ городскими слухами касательно здоровья его брата. Не желая вовсе, чтобы его подозрѣвали въ какихъ-либо честолюбивыхъ, своекорыстныхъ замыслахъ, онъ, однако, въ интересахъ династіи Османа находитъ настоятельно необходимымъ, чтобы народъ былъ оповѣщенъ объ истинномъ положеніи дѣлъ. Если Мурадъ У не такъ боленъ, какъ про него разсказываютъ, то нужно огласить объ этомъ всю правду, чтобы превратить всѣ злонамѣренные толки. Если же, наоборотъ, неспособность Мурада въ правленію доказана врачами, то пора превратить безначаліе и возвысить въ глазахъ всѣхъ мусульманъ обаяніе, присущее халифу.
Довѣрительные переговоры между великимъ визиремъ и наслѣдникомъ престола закончились личнымъ свиданіемъ; при этомъ были обсуждены всѣ текущіе вопросы и было рѣшено, не откладывая далѣе, низложить Мурада и возвести на престолъ Абдулъ-Хамида. Всѣ предварительныя къ тому мѣры были приняты на совѣщаніи у шейхъ-уль-ислама, гдѣ была составлена и фетва. Будущей резиденціей Мурада хотѣли сдѣлать дворецъ Бейдербей; но когда султана, съ цѣлью пріучить въ новому мѣстопребыванію, привезли нарочно, подъ видомъ прогулки, въ этотъ дворецъ, Мурадъ: выказалъ къ этому послѣднему такое отвращеніе, что первоначальное намѣреніе было министрами оставлено. Затѣмъ хотѣли поселить, сумасшедшаго султана на одномъ изъ Принцевыхъ острововъ, но, когда о томъ дали знать Абдуль-Хамиду, то онъ объявилъ, что онъ желаетъ оставить брата по близости отъ себя, чтобы быть въ: состояніи лично наблюдать за его безопасностью.
Наконецъ, давно уже всѣми предвидѣнное событіе совершилось, и 19-го (31) августа 1876 года громъ пушечныхъ выстрѣловъ возвѣстилъ жителямъ Константинополя о новой перемѣнѣ государя, о восшествіи султана Абдуль-Хамида II на древній престолъ Османа. Оффиціальное сообщеніе, появившееся въ мѣстной прессѣ, выразилось объ этомъ весьма лаконически: «Abdul-Hamid II, né le 22 septembre 1842, succède à son frère le sultan Murad V, dont la santé exige un repos absolu».
Церемонія оффиціальнаго провозглашенія султана — біатъ — происходила, согласно древнимъ обычаямъ, во дворцѣ Топъ-Капу. Это уже не была та исключительно военная обстановка, при которой совершалось въ сераскератѣ воцареніе султана Мурада, и вмѣсто того, чтобы съ замираніемъ сердца ожидать извѣстія объ арестованіи своего предшественника, Абдуль-Хамидъ могъ спокойно провести около двухъ часовъ на молитвѣ въ комнатѣ, гдѣ хранится величайшая святыня мусульманъ — харкай шерифъ — плащъ пророка Магомета.
Утромъ того дня, Абдуль-Хамидъ-ефенди выѣхалъ изъ Дольмабагче, въ сопровожденіи своего зятя, министра торговли, Махмуда-паши. Онъ былъ въ закрытомъ экипажѣ и его сопровождалъ взводъ конницы. Чрезъ предмѣстье Перу и Каравёйскій мостъ онъ прибылъ на Серай-бурну, во дворецъ Топъ-Капу, гдѣ его встрѣтили и провели въ отдѣльный кіоскъ великій визирь Мехмедъ-Рушди-паша, шейхъ-уль-исламъ Хайрулла-эфенди, предсѣдатель государственнаго совѣта Мидхатъ-паша и нѣкоторые другіе сановники. Вскорѣ затѣмъ подошли министры, генералы и высшіе чины улемовъ и Порты. Внутри дворцовой ограды были расположены войска всѣхъ родовъ оружія.
Когда всѣ сановники собрались, было открыто засѣданіе чрезвычайнаго совѣта, начавшееся рѣчью великаго визиря. Глубоко взволнованный, Мехмедъ-Рушди-паша объявилъ совѣту, что уже на десятый день по своемъ воцареніи султанъ Мурадъ почувствовалъ первые приступы жестокаго недуга, который съ того времени постепенно усиливался. Въ теченіе трехъ мѣсяцевъ имѣвъ случай разъ десять видѣться съ султаномъ, онъ могъ лично удостовѣриться въ непрерывномъ развитіи болѣзни Мурада, несмотря на нѣкоторые рѣдкіе, относительно свѣтлые промежутки. Нынѣ, однако, установлено и, въ несчастію, совершенно непререкаемо, что султанъ Мурадъ страдаетъ упорнымъ разстройствомъ умственныхъ способностей (джунуни мутбикъ), и нельзя себя болѣе обманывать надеждою на возможность его выздоровленія, а потому, во вниманіе критическихъ обстоятельствъ переживаемаго Турцію момента, онъ не считаетъ себя вправѣ хранить долѣе молчаніе о такомъ прискорбномъ фактѣ, получившемъ уже, впрочемъ, общую огласку. Затѣмъ, обратившись къ шейхъ-уль-исламу, Мехмедъ-Рушди-паша спросилъ, какъ предписываетъ шеріатъ поступать въ подобныхъ случаяхъ. По знаку шейхъ-уль-ислама, приблизился фетва эмини (чиновникъ, приставленный къ составленію подобнаго рода документовъ) и показалъ заранѣе уже заготовленную фетву, которая заключала въ себѣ слѣдующее: «Если повелитель правовѣрныхъ пораженъ упорнымъ- умопомѣшательствомъ, дозволительно ли его низложеніе?» Отвѣтъ: «Да».
Великій визирь прочелъ тогда фетву вслухъ и спросилъ у присутствующихъ, не имѣетъ ли кто-либо и какихъ-либо возраженій.
Совѣть единогласно согласился съ фетвою, а одинъ изъ улемовъ добавилъ, что, съ точки зрѣнія шеріата, нужно было лишь разрѣшить вопросъ о продолжительности или упорствѣ болѣзни. По этому поводу мусульманскій законъ ясенъ: промежутокъ времени въ одинъ мѣсяцъ достаточенъ для установленія характера болѣзни, т.-е. упорна она или нѣтъ; слѣдовательно, въ данномъ случаѣ не можетъ даже быть никакого колебанія относительно законности и даже настоятельной необходимости низложенія султана Мурада V. «Въ такомъ случаѣ, — замѣтилъ великій визирь, — намъ остается только принести наши вѣрноподданническія поздравленія тому, кто, по праву наслѣдованія, долженъ занять вакантный престолъ». Тогда всѣ направились въ одну изъ дворцовыхъ залъ, потолокъ которой заканчивается куполомъ и гдѣ уже заранѣе поставленъ былъ тронъ.
Вскорѣ показался Абдулъ-Хамидъ въ состояніи душевнаго волненія, какое легко себѣ представить. Актъ оффиціальнаго признанія султана, біатъ, былъ прочитанъ шейхъ-уль-исламомъ, а затѣмъ новому султану принесли поздравленія, согласно опять древнему обычаю, сначала накибъ-улъ-эшрафъ (старшій изъ потомковъ пророка), потомъ великій визирь, шейхъ-уль-исламъ и всѣ остальныя лица.
Послѣ нѣсколькихъ минутъ отдыха, въ теченіе которыхъ Абдуль-Хамидъ имѣлъ время немного успокоиться, новый султанъ показался народу на возвышеніи у Орта-Капу — дворцовыхъ воротъ, отдѣляющихъ первый дворъ сераля отъ второго, и возсѣлъ на золотой тронъ, употребляемый для такихъ церемоній; вокругъ трона размѣстились министры. Улемы, стоявшіе полукругомъ предъ трономъ, трижды возгласили обычныя при воцареніи султана молитвы, — по окончаніи каждой изъ нихъ всѣ присутствующіе отвѣчали громогласнымъ аминь. Немедленно вслѣдъ затѣмъ музыка заиграла національный гимнѣ, солдаты взяли на-караулъ, вѣковые своды древняго дворца огласились криками: падишахимизъ бинъ яша! (да живетъ султанъ тысячу лѣтъ) — а съ Босфора донесись звуки салюта въ 101 выстрѣлъ, произведеннаго съ сухопутныхъ батарей и съ броненосцевъ.
По окончаніи церемоніи, султанъ Абдуль-Хамидъ сѣлъ на Дворцовомъ мысу (Серай-бурну) въ парадный каикъ, въ которомъ и вернулся въ Дольма-багче.
Событіе 19-го августа было слишкомъ предвидѣно заранѣе, стокомъ ожидалось всѣми, чтобы произвести особенное впечатлѣніе на мѣстныхъ жителей. Не было ни радостнаго волненія, ни энтузіазма, которымъ сопровождалось восшествіе на престолъ несчастнаго Мурада. На новаго султана не возлагали уже никакихъ преувеличенныхъ надеждъ, подобныхъ тѣмъ, въ которыхъ въ продолженіе послѣднихъ трехъ мѣсяцевъ всѣ такъ горько разочаровались. Съ другой стороны, всѣ испытывали чувство извѣстнаго облегченія, что покончено съ тѣмъ неопредѣленнымъ положеніемъ, которое тяготѣло надъ всѣми въ теченіе предшествующихъ недѣль, хотя въ сердца многихъ и закрадывалось опасеніе, вытекавшее изъ полной неизвѣстности какъ характера, такъ и дальнѣйшихъ намѣреній новаго повелителя османовъ.
Что съ самаго начала произвело весьма благопріятное впечатлѣніе, это — заботливость новаго султана о своемъ предмѣстникѣ и о семьѣ Покойнаго Абдуль-Азиза. По приказанію Абдуль-Хамида, Мурадъ былъ поселенъ въ чераганскомъ дворцѣ — этой мраморной игрушкѣ, смотрящейся въ бирюзовыя струи Босфора. Бывшаго султана окружили всею обыкновенною его свитою и постарались всячески скрыть отъ него перемѣну, происшедшую въ его положеніи. Съ нимъ обращались какъ съ царствующимъ государемъ, и желали поддержать въ немъ эту иллюзію насколько возможно долѣе. Что касается до дѣтей Абдуль-Азиза, то младшіе изъ нихъ были помѣщены въ военное училище, а Юсуфу-Иззеддину предоставлена была полная свобода.
Тогдашнее состояніе Турціи было такъ неудовлетворительно, общее недовольство такъ велико и такъ всѣ были близки къ чувству полной разочарованности и даже безнадежности, что всякое улучшеніе могло быть встрѣчено лишь съ глубокою признательностью, и всякій султанъ, даже не обладающій чрезвычайными способностями, который желалъ бы возстановить немного порядокъ, поставить предѣлъ безначалію и возвысить авторитетъ власти, югъ быть заранѣе увѣренъ, что всѣ подвластные ему народы искренно его полюбятъ и назовутъ своимъ благодѣтелемъ.
Дѣйствительность оправдала ожиданія, и Абдулъ-Хамидъ II, принявшій царство въ одинъ изъ самыхъ тяжелыхъ кризисовъ, пережившій русско-турецкую войну, когда вопросъ шелъ о самомъ существованіи оттоманской имперіи, и видѣвшій, какъ, пользуясь послѣдствіями войны, даже державы, именующія себя пріятельницами и защитницами Турціи, растаскивали по кусочкахъ облюбованныя ими области этой самой Турціи, — Абдулъ-Хамидъ, повторяемъ, несмотря на всѣ эти бѣдствія, съумѣлъ возвысить пошатнувшуюся-было власть султановъ и, благодаря своему осторожному, хотя и твердому уму, съумѣлъ, ловко лавируя между препятствіями, справиться болѣе или менѣе съ окружавшими его внутренними и внѣшними затрудненіями и пріобрѣсти между своими разноплеменными подданными популярность и даже привязанность, смѣшанную съ невольнымъ уваженіемъ.
Надо отдать себѣ отчетъ, какими опасностями окружена въ самомъ дѣлѣ Турція вслѣдствіе разнородности своего населеніи, создающаго самыя сложныя политическія отношенія, а также вслѣдствіе издавняго своего предназначенія быть игралищемъ державъ, соперничающихъ между собою изъ-за преобладанія на Востокѣ, и, взвѣсивъ всѣ эти обстоятельства, необходимо, мнѣ кажется, придти къ заключенію, что на мѣстѣ Абдуль-Хамида рѣдкій государь смогъ, бы съ большимъ искусствомъ провести государственный корабль чрезъ всѣ бури, пережитыя Турціей) съ 1876 года и до нашихъ дней.
IX.
[править]Со времени своего низложенія бывшій султанъ Мурадъ живетъ въ своей мраморной чераганской тюрьмѣ и никто въ точности не знаетъ, въ какомъ положеніи находится дѣйствительно здоровье развѣнчаннаго владыки: отрывочныя свѣденія, проникающія о томъ въ публику, такъ противорѣчивы и основаны, повидимому, на предвзятыхъ мнѣнію, что невозможно составить себѣ ясное понятіе, дѣйствительно ли, какъ увѣряютъ нѣкоторые, Мурадъ совершенно теперь здоровъ, либо, какъ говорятъ другіе, по прежнему страдаетъ помѣшательствомъ съ рѣдкими свѣтлыми промежутками.
Нисколько, впрочемъ, не удивительно, если въ самомъ дѣлѣ Мурадъ выздоровѣлъ и обладаетъ теперь совершенно здравымъ разсудкомъ, такъ какъ докторъ Лейдесдорфъ, авторитетъ въ подобнаго рода вопросахъ, усиленно и нѣсколько разъ въ свое время и оффиціально заявлялъ, что болѣзнь Мурада не неизлечима.
Держащіеся такого мнѣнія указываютъ, между прочимъ, какъ на доказательство своей правоты, на усиленныя мѣры предосторожности, принимаемыя по отношенію въ низложенному султану; охраняютъ его очень строго и никто изъ постороннихъ не можетъ къ нему проникнуть. Если бы Мурадъ, говорятъ они, былъ въ самомъ дѣлѣ лишенъ разсудка, къ чему всѣ эти нынѣшнія предосторожности, къ чему эта болѣзненная подозрительность со стороны Абдуль-Хамида, который, по словамъ ихъ, трепещетъ, какъ бы выздоровѣвшій братъ не потребовалъ своего престола, принадлежащаго ему по закону.
Одинъ только разъ мирное существованіе Мурада было нарушено самымъ неожиданнымъ образомъ, а именно 8-го мая 1878 г. весь Константинополь былъ взволнованъ попыткой возмущенія, произведенной во имя Мурада.
Вслѣдъ за окончаніемъ русско-турецкой войны, въ Константинополь нахлынула масса мусульманскихъ бѣглецовъ изъ равныхъ мѣстностей европейской Турціи, пострадавшихъ отъ войны. Многіе изъ нихъ перебрались въ Азію, но все-таки въ маѣ мѣстѣ ихъ оставалось еще въ Стамбулѣ до полутораста тысячъ человѣкъ, расположившихся по дворамъ мечетей, даже просто по улицамъ, впредь до тѣхъ поръ, пока Порта не найдетъ возможности поселить ихъ гдѣ-нибудь.
Извѣстный уже намъ Али-Суави-эфенди, бывшій редакторъ «Мухбира» и редакторъ «Галата-Серая», самъ уроженецъ Филппополя, задумалъ воспользоваться этими несчастными, какъ орудіемъ къ совершенію переворота въ своихъ собственныхъ видахъ, хотя и прикрытаго именемъ султана Мурада. Онъ не открылъ бѣглецамъ своихъ истинныхъ намѣреній, а предложилъ записаться въ добровольцы, которые должны были отправиться въ Родопскія горы на подкрѣпленіе къ инсургентамъ, сражавшійся тогда тамъ съ русскими войсками. Выбравъ отъ полутораста до двухсотъ человѣкъ изъ наиболѣе рѣшительныхъ изъ бѣглецовъ, Али-Суави прибавилъ къ нимъ еще нѣсколькихъ своихъ приверженцевъ, переодѣтыхъ въ такія же лохмотья, какъ и всѣ остальные бѣглецы, и роздалъ всѣмъ оружіе, которое они скрыли подъ платьемъ. Въ понедѣльникъ 8-го мая, толпа эта, раздѣлившись на кучки по 10, 15 человѣкъ, подъѣхала въ каикахъ и набережной чераганскаго дворца, гдѣ жилъ султанъ Мурадъ, такъ какъ Али-Суави-эфенди увѣрилъ бѣглецовъ, что ранѣе отправленія въ Родопъ имъ необходимо повидаться съ султаномъ, не называя его, впрочемъ, по имени.
Когда, около часа по-полудни, всѣ были въ сборѣ, Али-Суави направилъ ихъ къ главному входу во дворецъ. Часовой не хотѣлъ-было пропускать ихъ, но былъ тутъ же убитъ. Тогда вся эта толпа ворвалась въ дворцовый дворъ, а человѣкъ сорокъ, подъ личнымъ предводительствомъ Али-Суави, вбѣжали въ самый дворецъ.
Али-Суави направился прямо въ покои Мурада, далъ ему ружье и затѣмъ повелъ бывшаго султана за руку показаться шумѣвшей на дворѣ толпѣ. Несчастный Мурадъ, у котораго тогда полное безуміе періодически перемежалось съ временными проблесками умственной дѣятельности, находился въ тотъ день въ своемъ свѣтломъ промежуткѣ: сначала онъ предположилъ, что пришли его убивать, и, дрожа отъ страха, отдался въ руки АлиСуави. Тотъ же, выведя Мурада предъ толпу бунтовщиковъ, закричалъ: «Вотъ вашъ султанъ!»
Тѣмъ временемъ было дано знать о тревогѣ въ окрестныя мѣстности — Бешикташъ и Ильдызъ. Комендантъ Бешикташа, Хасанъ-паша, былъ первый, явившійся на мѣсто происшествія во главѣ двухъ ротъ пѣхоты. Завидѣвъ Хасана, Мурадъ прямо подошелъ къ нему со словами: «Я ни въ чемъ не повиненъ; все произошло безъ моего вѣдома!» Затѣмъ онъ тотчасъ же удалился въ свои покои, гдѣ, въ присутствіи Хасана-паши, сталъ совершенно спокойно продѣлывать ружейные пріемы съ ружьемъ, даннымъ ему Али-Суави. Сумасшествіе снова вернулось къ нему!
На подкрѣпленіе отряда Хасана-паши вскорѣ подошли войска изъ Ильдызъ-кіоска. Бѣглецы, бывшіе на дворцовомъ дворѣ, увидавъ, какой оборотъ приняло дѣло, не замедлили разбѣжаться въ разсыпную — остались въ Чераганѣ только тѣ, кто проникъ во внутрь самаго дворца. Тогда начался бой въ дворцовыхъ корридорахъ и на далекое разстояніе была слышна трескотня ружейныхъ выстрѣловъ и крикъ женъ Мурада: двое маленькихъ дѣтей бывшаго султана, перепуганные перестрѣлкой, выскочили на набережную передъ дворцомъ и, по распоряженію морского министра, сжалившагося надъ ихъ ужасомъ, были приняты на стоявшій по близости турецкій броненосецъ.
Во время перестрѣлки 21 бунтовщикъ были убиты, 17 ранены, а остальные немногіе арестованы. Между убитыми былъ и Али-Суави-эфенди, получившій шесть ранъ штыкомъ. Вся эта перепалка продолжалась не болѣе получаса.
При первомъ извѣстіи о чераганскомъ происшествіи султанъ Абдулъ-Хамидъ и его свита совершенно потеряли голову. Одинъ случайно бывшій въ ту минуту въ Ильдызъ-кіоскѣ европеецъ разсказывалъ потомъ, что во дворцѣ произошла тогда сцена невыразимаго переполоха.
Первое извѣстіе было принесено однимъ изъ дворцовыхъ служителей, который, весь запыхавшись, вбѣжалъ въ Ильдызъ-кіоскъ съ крикомъ: «бунтовщики вторглись во дворецъ султана Мурада!» Только-что были произнесены эти слова, какъ поднялась ужасная суматоха: султанская свита, придворные чиновники и служители, обезпамятѣвъ отъ ужаса, метались по заламъ кіоска; гофмаршалъ, Саидъ-паша, въ обыкновенное время важный и олимпійски невозмутимый, такъ растерялся, что лишился голоса: онъ силился отдать какія-то приказанія, но изъ устъ его не могло вылетѣть ни одного звука.
Въ нижнемъ этажѣ Ильдызъ-кіоска безпорядокъ точно также былъ неописуемъ: дворцовая прислуга совалась тамъ безъ толку и бѣгала по корридорамъ; чауши заряжали, на сворую руку, свои карабины. Повсюду слышался шумъ отдаленной бѣготни, криви, суетня всей этой перебудораженной толпы. Изъ оконъ дворца было видно, какъ собранный, по тревогѣ, черкесскій конвой султана во весь опоръ несся черезъ ильдызскіе сады, по направленію къ Черагану; за конвоемъ по тому же направленію стремился бѣглымъ шагомъ батальонъ пѣхоты съ ружьями на перевѣсъ.
Оффиціальное извѣщеніе о чераганской стычкѣ, напечатанное въ мѣстныхъ газетахъ, гласило, что «нѣкто Али-Суави, извѣстный константинопольскому населенію своими происками, своимъ мятежнымъ духомъ и своимъ коварствомъ по отношенію къ націи и къ государству, вознамѣрился привести въ исполненіе свои личные мятежные замыслы. Для достиженія этого, набравъ съ собою нѣсколько человѣкъ, неспособныхъ различить добро отъ зла, и скрывъ отъ нихъ цѣль, къ которой онъ стремился, онъ отправился сегодня около четырехъ часовъ (по-турецки) въ керманскому дворцу. Нѣсколькимъ изъ этого сборища удалось проникнуть во дворецъ съ цѣлью, чего Боже упаси, произвести возмущеніе. Но благодаря Богу, быстрыя и рѣшительныя мѣры, тотчасъ же принятыя, привели къ тому, что все сборище било разогнано. Али-Суави, зачинщикъ бунта, былъ убитъ въ происшедшей при этомъ свалкѣ. Главные его сообщники, очень немногочисленные, были арестованы. Такъ какъ заговоръ не имѣлъ никакихъ развѣтвленій, то спокойствіе и общественный порядокъ, находящіеся подъ эгидою его величества султана, не были нисколько нарушены. Его императорское величество повелѣлъ, чтобы немедленно же было начато разслѣдованіе дѣла о задержанныхъ соумышленникахъ, дабы они понесли, согласно законамъ, должное наказаніе».
Слѣдственная коммиссія по этому дѣлу была подъ предсѣдательствомъ Намика-паши. Она установила, что, желая снова возвести на престолъ завѣдомо больного Мурада, Али-Суави-эфенди намѣревался одновременно съ тѣмъ учредить регентство и регентомъ сдѣлать Мидхата-пашу. Мало того, Али-Суави былъ твердо увѣренъ, что дабы Турція могла возвратить себѣ все ею утраченное, она должна была немедленно объявить войну Россіи; въ то же время, такъ какъ задуманный имъ переворотъ не могъ обойтись безъ потрясеній и крупныхъ безпорядковъ, то онъ разсчитывалъ, что стоявшія тогда по близости русскія войска двинутся на Константинополь для возстановленія тамъ порядка, — послѣдуетъ столкновеніе между ними и турецкими войсками. Въ свою очередь и англійская эскадра не останется спокойною зрительницею начавшейся борьбы, и такимъ образомъ заварится каша, неминуемымъ исходомъ изъ которой будетъ всеобщая европейская война. Послѣдствія же такой войны, по мнѣнію Али-Суави, могли быть только благопріятны для Турціи, вынужденной незадолго передъ тѣмъ подписать тяжелыя условія Санъ-Стефанскаго мира.
Въ виду всего этого можно, пожалуй, лишь радоваться, что мятежъ Али-Суави-эфенди былъ такъ скоро подавленъ, такъ какъ въ противномъ случаѣ онъ могъ повести въ послѣдствіямъ нежелательнымъ не только для европейскаго мира, но и въ особенности для Россіи, заставивъ насъ возобновить тяжелую борьбу, только-что законченную, а когда вооруженная борьба начинается — кто можетъ заранѣе опредѣлить ея размѣры и ея конечные результаты?
X.
[править]Чтобы показать народу, что эра придворныхъ переворотовъ прошла невозвратно и что султанскій престолъ закрѣпленъ окончательно за Абдуль-Хамидомъ, этотъ послѣдній рѣшилъ отпраздновать съ особенною торжественностью древній обрядъ препоясанія мечомъ Османа, замѣняющій у турокъ обрядъ коронованія христіанскихъ государей, и до совершенія котораго вновь воцарившіеся султаны обыкновенно избѣгаютъ носить при себѣ саблю.
Празднество это, оффиціально называемое арабскимъ терминомъ таклиди-сейфъ или, по-турецки, кылычъ-алай (церемонія меча) имѣетъ очень древнее начало.
Аббассидскіе халифы Багдада и Египта, хотя и лишенные своихъ прежнихъ владѣній и сохранившіе за собою исключительно власть духовную, продолжали въ глазахъ мусульманъ пользоваться правомъ быть законными раздавателями коронъ и престоловъ, подобно тому какъ средневѣковые папы стремились играть такую же роль по отношенію къ христіанскимъ властителямъ тогдашней Европы. Въ виду такого воззрѣнія, владѣтели новыхъ государствъ, возникавшихъ на развалинахъ прежняго халифата, считали необходимымъ, изъ-за соображеній не только религіозныхъ, но и политическихъ, получать свою, такъ сказать, духовную инвеституру отъ намѣстника пророка, хотя и обезсиленнаго матеріально, но могучаго еще по своему духовному значенію, и этою инвеститурою узаконятъ свою власть предъ своими новыми подданными.
Первые турецкіе султаны (какъ извѣстно, всѣ — тонкіе политики) прекрасно понимали, какъ важно было для нихъ — пришельцевъ изъ далекихъ степей, основавшихъ въ Малой Азіи новое царство — добиться признанія своихъ правъ, своей власти со стороны халифовъ, преемниковъ Магомета, хранителей заповѣданнаго имъ закона, и потому султаны съ самаго начала открыто признавали свои подчиненныя отношенія въ аббассидскимъ халифамъ, считали ихъ своими сюзеренами, заискивали въ нихъ и добивались отъ нихъ подтвержденія своихъ владѣтельныхъ правъ. Такъ мы видимъ, что Баязидъ I посылаетъ въ 1389 г. въ Египетъ въ халифу Магомету XI блестящее посольство съ богатыми подарками и съ чрезвычайно почтительными письмами, въ которыхъ онъ проситъ благословить его и дать инвеституру (текаллуди-сельтанетъ) на всѣ земли, доставшіяся султану по наслѣдству отъ его предковъ.
Магометъ II, захвативъ Константинополь, чувствовалъ потребность подтвердить предъ лицомъ всѣхъ правовѣрныхъ божественное происхожденіе своей власти: не слѣдуетъ забывать, что въ то время турецкіе султаны не были еще халифами, т.-е. не воплощали въ себѣ высшую на землѣ мусульманскую власть. Случай къ тому не замедлилъ представиться.
Во время первой осады Византіи сарацинами, бывшими подъ начальствомъ Іезида, сына Моавіи I, подъ стѣнами осажденнаго города палъ въ 668 г. знаменоносецъ пророка Магомета, Эюбъ, и былъ похороненъ тамъ, гдѣ впослѣдствіи возникло городское предмѣстье Агіосъ-Мамасъ, извѣстное, между прочимъ, тѣмъ, ічто оно служило мѣстопребываніемъ для русскихъ купцовъ пріѣзжавшихъ по торговымъ дѣламъ въ Константинополь. Въ 1453 году, нѣсколько недѣль спустя послѣ взятія Константинополя, могила Эюба была открыта слѣдующимъ, по словамъ турецкихъ историковъ, чудеснымъ образомъ.
Одинъ изъ любимыхъ шейховъ султана Магомета II, Акъ-Шемсуддинъ, видѣлъ во снѣ небожителя, который указалъ ему, гдѣ находится мѣсто погребенія Эюба, прибавивъ, что въ доказательство справедливости его откровенія — въ указанномъ мѣстѣ найдутся еще источникъ воды и мраморная доска съ еврейскою надписью. Пробудившись, Акъ-Шемсуддинъ поспѣшилъ въ султану и разсказалъ про бывшее ему видѣніе. Магометъ II велѣлъ немедленно же произвести раскопки въ указанномъ свыше мѣстѣ, находившемся за городскими стѣнами, и какъ увѣряютъ мусульманскія лѣтописи, тамъ были найдены и ключъ воды, и мраморная доска. Этого было совершенно достаточно, чтобы призвать то мѣсто за могилу погибшаго знаменоносца пророка и возвысить славу самого Эюба, который, проявивъ мѣсто своего погребенія, на самыхъ первыхъ порахъ владычества турокъ надъ Константинополемъ, какъ бы выставилъ себя небеснымъ защитникомъ побѣдоносныхъ турецкихъ полчищъ и какъ бы явился поручителемъ за спокойное владѣніе ими вновь завоеваннаго города.
Проникнутый благодарностью за столь явно выразившееся небесное покровительство, увѣренность въ которомъ вселила новое мужество въ сердца турецкой арміи, понесшей при взятіи Царьграда крупныя потери, Магометъ II повелѣлъ построить надъ прахомъ Эюба великолѣпную надгробную часовню (тюрбэ) и рядомъ большую мечеть, которая, равно какъ и окружающее ее предмѣстье, носятъ нынѣ названіе Эюба.
Когда надгробная часовня была окончена постройкою, султанъ отправился туда торжественнымъ шествіемъ. Послѣ прочтенія нѣкоторыхъ молитвъ, Акъ-Шемсуддинъ препоясалъ султана мечомъ родоначальника турецкой династіи Османа, по примѣру считавшагося, какъ сказано выше, сюзереномъ турецкихъ султановъ аббассидскаго халифа Ахмеда IX, совершившаго въ 1342 г. подобную же церемонію надъ Меликъ-Мансуромъ, при восшествіи его на египетскій престолъ.
Начиная съ того времени, всѣ преемники Магомета II считали своею обязанностью препоясываться мечомъ Османа, причемъ обрядъ обыкновенно совершался на пятый день по воцареніи султана. Совершеніе обряда, съ самаго его установленія и донынѣ, принадлежитъ исключительно потомству одного знаменитаго муллы Хункяра, происходящаго, по нѣкоторымъ источникамъ, отъ иконійскаго сельджукскаго султана Алаэддина, который въ 1307 году уступилъ свой скипетръ турецкимъ султанамъ[1].
По другимъ историкамъ, причина принадлежавшей потомству муллы Хункяра привилегіи была иная.
Шейхъ Мевлана-Джелальэддинъ-Руми, по прозванію Мулла-Хункяръ, жилъ въ Коніи (древнемъ Иконіумѣ) и основалъ мусульманскій монашескій орденъ кружащихся дервишей, мевлеви. Его часто навѣщалъ Эртогрулъ, первый исторически извѣстный вождь турецкой орды. Однажды онъ привелъ съ собою своего сына, Османа, бывшаго еще ребенкомъ, и просилъ шейха благословить его. Шейхъ взялъ мальчика за руку и сказалъ ему:, я смотрю на тебя какъ на моего родного сына и такъ же какъ сына люблю тебя; да будетъ надъ тобою благословеніе неба! пусть судьба твоя будетъ блистательна и пусть воинскія удачи и благоденствіе твоего рода продолжатся до тѣхъ поръ, пока будетъ длиться привязанность твоихъ потомковъ и преемниковъ по отношенію въ потомкамъ моимъ". Въ этомъ-то обстоятельствѣ и лежитъ, говорятъ, истинная причина того особаго уваженія, которое турецкіе султаны питали постоянно въ потомству муллы Хункяра и къ шейхамъ и дервишамъ основаннаго имъ ордена[2].
Прежде чѣмъ приступить къ описанію церемоніи КылычъАлая, считаю необходимымъ, для лучшаго уясненія послѣдующаго разсказа, сказать нѣсколько словъ о сословіи улемовъ, а также объ іерархическомъ строѣ турецкаго чиновничества вообще.
Намѣстники пророка Магомета, халифы, въ качествѣ верховныхъ хранителей корана и священнаго мусульманскаго закона, являлись въ одно и то же время и первосвященниками, и законодателями, и завѣдывали отправленіемъ правосудія. Первые халифы справлялись съ этими многосложными обязанностями лично, но когда владѣнія халифа стали увеличиваться и заботы государственнаго управленія усложнились, халифы нашли возможнымъ возложить исполненіе части лежавшихъ на нихъ обязанностей на своихъ представителей, жившихъ какъ въ столицѣ, такъ и въ подвластныхъ халифу областяхъ. Посредники эти отличались отъ остальныхъ мусульманъ какъ важностью порученныхъ имъ обязанностей, такъ и своею начитанностью въ священныхъ книгахъ клана. Начитанность же эта являлась качествомъ необходимымъ при наличности обширной литературы комментаріевъ, безъ которыхъ нѣтъ возможности обойтись при толкованіи или примѣненіи текста корана, обыкновенно крайне неяснаго и запутаннаго и тѣлъ не менѣе служащаго источникомъ всего мусульманскаго права, основою всей духовной и гражданской жизни каждаго мусульманина. Правовѣрные, усвоившіе себѣ эту трудную науку, образовала изъ себя особый, рѣзко выдѣленный іерархически классъ улемовъ, что собственно означаетъ сословіе ученыхъ книжниковъ. Особенную силу это сословіе пріобрѣло съ тѣхъ поръ, какъ стало пользоваться правомъ фетвы. Фетва, какъ уже сказано выше, есть не что иное какъ основанное на мусульманскомъ правѣ краткое письменное заключеніе но тому или другому юридическому вопросу.
Происхожденіе обычая фетвы, играющей столь важную роль въ магометанской исторіи, восходитъ въ первымъ временамъ халифата. Чтобы обезпечить за собою лучшее повиновеніе своихъ подданныхъ и дать болѣе силы своимъ повелѣніямъ, преемники Магомета имѣли обыкновеніе давать каждому наиболѣе важному правительственному распоряженію санкцію религіи. Право давать эту санкцію было предоставлено главѣ улемовъ, шейхъ-уль-исламу, который своимъ приговоромъ, фетвой, объявлялъ дѣйствія правительства соотвѣтствующими правиламъ корана и, потому, обязательными для всякаго мусульманина. Но это орудіе власти для султановъ обратилось противъ нихъ, какъ только ослабъ воинственный, твердый духъ султановъ. Тогда шейхъ-уль-исламы поняли всю важность имѣвшагося въ ихъ рукахъ средства и стали иногда систематически противодѣйствовать государямъ, отказывать нѣкоторымъ указамъ въ необходимой фетвѣ и, прикрываясь закономъ, даже низвергать султана съ престола.
Несмотря на духъ единства, сплачивающій въ одно огромное цѣлое все сословіе улемовъ, пользующееся въ Турціи громаднымъ авторитетомъ, сословіе это распадается на три класса, сообразно самой сущности возлагаемыхъ на него обязанностей. Къ первому классу принадлежатъ имамы, равнозначащіе нашимъ священникамъ, хотя, собственно говоря, въ исламѣ нѣтъ священства въ смыслѣ спеціальной категоріи людей, имѣющихъ преимущественное право совершать религіозныя обрядности. По мусульманскому праву всякій грамотный и, потому, начитанный въ коранѣ человѣкъ можетъ быть во время общественной молитвы во главѣ молящихся, занимая мѣсто предстоящаго (собственное значеніе слова: имамъ). Но практика выработала иное и обособила тѣхъ улемовъ, которые подъ именемъ имамовъ посвящаютъ себя уже исключительно служенію при мечетяхъ, проповѣди и надзору какъ за охраною храма, такъ и за порядкомъ молитвъ. Ко второму классу улемовъ принадлежатъ законовѣды, по преимуществу носящіе названіе муфтіевъ, завѣдующіе духовными дѣіами мѣстной общины и на предлагаемые имъ юридическіе вопросы дающіе свою фетву. Наконецъ, къ третьему классу улемовъ принадлежатъ кадіи или муллы (судьи) и наибы (помощники судей), основою рѣшеній которыхъ служатъ постановленія шеріата (мусульманскаго священнаго закона).
Каждый изъ поименованныхъ трехъ главныхъ классовъ подраздѣляется еще на нѣсколько болѣе мелкихъ отдѣловъ.
Столичный муфтій или шейхъ-уль-исламъ является главою всего сословія улемовъ въ своемъ качествѣ намѣстника халифа-султана по духовной части, точно также какъ великій визирь является такимъ же намѣстникомъ султана по свѣтской власти.
Будучи верховнымъ истолкователемъ закона, шейхъ-уль-исламъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ имѣетъ рѣшающее значеніе для существованія самой власти султана; а именно когда онъ преходитъ къ убѣжденію, что, съ точки зрѣнія мусульманскаго закона, султанъ не удовлетворяетъ болѣе требованіямъ этого закона, словомъ, что онъ пересталъ быть законнымъ халифомъ, то шейхъ-уль-исламъ имѣетъ право издавать фетву о томъ, что царствующій государь долженъ быть по такимъ-то причинамъ низложенъ, какъ и было поступлено по отношенію въ султанамъ Абдулъ-Азизу и Мураду. Несмотря на кажущуюся несообразность такого права съ качествомъ шейхъ-уль-ислама, дѣйствующимъ лишь по полномочію, получаемому имъ отъ халифа, оно тѣмъ не менѣе совершенно логично, хотя шейхъ-уль-исламъ является лишь намѣстникомъ султана, — такъ какъ по шеріату онъ намѣстникъ законнаго халифа; если же, съ точки зрѣнія шеріата, халифъ дѣлается незаконнымъ, шейхъ-уль-исламъ вступаетъ въ свои права верховнаго истолкователя закона, и изрекаетъ свой приговоръ о низложеніи халифа, котораго доселѣ онъ былъ только представителемъ.
Насильственная же перемѣна султана безъ санкціи на то шейхъ-уль-ислама, съ точки зрѣнія мусульманъ, будетъ всегда неправильною.
Всѣ тѣ, кто предназначаетъ себя къ поступленію въ улемы, воспитываются въ школахъ (медресе), гдѣ главными предметами обученія служатъ законовѣденіе и богословіе. Ученики медресэ носить названіе софтъ или вѣрнѣе сухтэ (горящій, пламенѣющій, т.-е., любовью къ званію). Неспособные или менѣе способные остаются на службѣ при мечетяхъ въ качествѣ имамовъ. Болѣе способные, путемъ усиленнаго изученія законовъ, подготовляютъ себя къ юридическому поприщу. Послѣ цѣлаго ряда послѣдовательныхъ экзаменовъ софты получаютъ званіе мудерриса (магистра богословія и юриспруденція), которое, въ свою очередь, имѣетъ двѣнадцать различныхъ степеней: изъ одной степени въ другую, болѣе старшую, кандидаты переходятъ лишь постепенно, и то не иначе какъ по порядку старшинства, вслѣдствіе чего чтобы достигнуть высшей степени мудеррисовъ — муселаи сулейманіэ, иногда нужно употребить до сорока лѣтъ. Названія этихъ степеней слѣдующія: харекети-алтмышлы, ибтида-алтмышлы, сахни-земанъ, муселаи-саханъ, харекети-дахиль, ибтидаи-дахиль, харекети-хариджъ, ибтидаи-хариджъ. Четыре высшія степени, такъ называемыя кибари-мудеррисинъ, которыя можно пріурочить къ ученой степени доктора богословія и юриспруденціи, носятъ названія: дарульхадисъ, сулейманіэ, хамзеи-сулейманіэ, муселаи-сулейманіэ[3]. Достигнувъ высшей степени мудеррисовъ, кандидаты, снова по старшинству, попадаютъ въ списки муллъ, что открываетъ имъ доступъ въ высшимъ духовнымъ и судебнымъ должностямъ.
Въ прежнее время было шесть разрядовъ высшихъ должностей улемовъ: къ 1-му принадлежалъ муфтій или шейхъ-уль-исламъ, ко 2-му — садри-румъ и садри-анадоли или кази-асверы (военные суды), такъ какъ въ началѣ они сопровождали султановъ въ ихъ походахъ и наблюдали за отправленіемъ правосудія въ арміи; въ З-му — истамболъ-кадиси (столичный судья), въ 4-му — харемейнъ-моллаіери (судьи Мекки и Медины), къ 5-му — муллы Адріанополя, Бруссы, Каира и Дамаска и, наконецъ, къ 6-му — муллы Галаты, Свутари, Эюба, Іерусалима, Смирны, Алеппа, Ени-шахра (Лариссы) и Солуни.
Такимъ образомъ высшія званія улемовъ различались между собою лишь на основаніи тѣхъ должностей, которыя улемы занимали въ дѣйствительности, но въ нынѣшнемъ вѣкѣ такой порядокъ измѣнился и различныя степени улемовъ стали различаться не по исполняемымъ ими обязанностямъ, но по чинамъ, независимо отъ занимаемыхъ улемами должностей. Это преобразованіе въ іерархическомъ строѣ сословія улемовъ было слѣдствіемъ переворота въ административномъ строѣ Турціи, произведеннаго султаномъ реформаторомъ — Махмудомъ II.
Мусульманское общество по устройству своему вполнѣ демократично; самое понятіе о родовомъ имени, фамиліи, отсутствуетъ. Почетные титулы связаны лишь съ извѣстными оффиціальными обязанностями и дѣтямъ не передаются, такъ что можно сказать, что въ турецкомъ обществѣ каждый членъ его есть исключительно дѣтище своихъ собственныхъ дѣлъ, а заслуги предковъ ели преимущества рожденія не играютъ почти никакой роли.
Да и мудрено, было бы, еслибы дѣло было иначе въ мусульманскомъ обществѣ, гдѣ каждый человѣкъ представляетъ изъ себя лишь орудіе въ рукахъ Аллаха, который постоянно вмѣшивается въ мельчайшія подробности жизни людей. При такомъ строѣ общества не можетъ быть аристократіи, обусловливаемой личными заслугами предковъ, а все начинается и оканчивается отдѣльною личностью, дѣйствующею лишь въ предѣлахъ Божьей воли и предопредѣленія. Одинъ лишь царствующій домъ составляетъ исключеніе: онъ одинъ наслѣдственъ и представляетъ рядъ прямого, признаннаго всѣми, нисходящаго потомства.
Когда султанъ Махмудъ II нашелъ нужнымъ, для укрѣпленія расшатаннаго организма Турціи, преобразовать его на европейскій ладъ, то въ ряду предпринятыхъ имъ для того мѣропріятій онъ намѣтилъ необходимость введенія въ турецкую администрацію чиновъ, дотолѣ въ ней не существовавшихъ. По нѣкоторымъ разсказамъ мѣстныхъ старожиловъ, эта послѣдняя мѣра имѣла будто бы источникомъ желаніе Махмуда подражать Петру Великому, котораго онъ былъ самымъ страстнымъ почитателемъ.
Дѣйствительно, осуществивъ у себя, и очень удачно, подобіе избіенія стрѣльцовъ, совершеннымъ уничтоженіемъ турецкихъ стрѣльцовъ, янычаръ, и принявъ мѣры къ организаціи регулярной арміи, Махмудъ могъ затѣмъ, по примѣру нашего великаго преобразователя, ввести у себя опредѣленную іерархическую лѣстницу чиновъ должностныхъ лицъ, какъ военнаго, такъ и гражданскаго вѣдомства, и поставить понятіе о жалуемомъ султаномъ гражданскомъ чинѣ совершенно независимо отъ должности, занимаемой тѣмъ или другимъ лицомъ.
Какъ бы то ни было и изъ какихъ бы побужденій султанъ Махмудъ ни исходилъ, подобная мѣра была имъ приведена въ исполненіе въ 1248 году гиджры, т.-е. около 1830 года. Повидиному, нововведеніе это соотвѣтствовало требованіямъ времени, такъ какъ при преемникѣ Махмуда, султанѣ Абдуль-Меджидѣ, были установлены подробно регламентированные почетные титулы для каждаго чина и для каждой должности.
Меня издавна занималъ вопросъ о происхожденіи въ турецкой администраціи столь, невидимому, несвойственныхъ строю мусульманскаго общества гражданскихъ чиновъ, и особенно вопросъ о томъ, насколько султанъ Махмудъ, вводя въ Турціи чины, руководствовался примѣромъ Петра и дѣйствительно ли онъ стремился подражать нашей табели о рангахъ.
Касательно этого послѣдняго пункта мнѣ не удалось найти у турецкихъ историковъ никакихъ прямыхъ указаній, а потому оставалось лишь самому заняться сравнительнымъ изученіемъ существующихъ въ Турціи воинскихъ и гражданскихъ чиновъ, чтобы попытаться пріурочить ихъ къ соотвѣтствующимъ классамъ и чинамъ нашей табели о рангахъ.
Попытка эта привела въ составленію нижеприведенной таблицы, которая, какъ мнѣ кажется, подтверждаетъ предположеніе, что именно наша табель о рангахъ была, за самыми незначительными отступленіями, образцомъ нынѣ существующей лѣстницы турецкихъ чиновъ, причемъ вмѣсто нашей степени посредствующей между VI и IV классомъ и равной чину статскаго совѣтника, не имѣющаго въ настоящее время соотвѣтствія съ какимъ-либо чиномъ военнымъ, введена была степень бал''а, равнымъ образомъ одна не имѣющая соотвѣтствія съ какимъ-либо военнымъ чиномъ, но только помѣщена она была не между VI и IV, а между III и II классами.
|
|
|
|
| Великій визирь. | I. Канцлеръ. | Сердари экремъ (генералиссимусъ) капуданъ-паша (генералъ-адамиралъ). |
| Визирь и муширъ. | II. Дѣйствительный тай-ный совѣтникъ. | Муширъ (полный гене-ралъ), въ прежнее время трехбунчужный паша. |
|
Бaла. Ула синди эввель. |
III. Тайный совѣтникъ. | Ферикъ (генералъ-лейтенантъ), въ прежнее вре-мя двухбунчужный паша. |
| Ула синди сани. | IV. Дѣйствительный стат-скій совѣтникъ. | Мири-лиза (генералъ-маіоръ), въ прежнее время однобунчужный паша. |
| Саніе мутемаизъ. | VI. Коллежскій совѣт-никъ. | Миралай (полковникъ) |
| Саніе синфи сани. | VII. Надворный совѣт-никъ. | Каймакамъ (подполковникъ). |
| Салисе. | VIII. Коллежскій ассессоръ. | Бинъ-баши (маіоръ). |
| Рабіа. | IX. Титулярный совѣт-никъ. | Юзъ-баши (капитанъ). |
| Хамисе. | X. Коллежскій секретарь. | Юзъ-баши-векимъ (штабсъ-капитанъ). |
| Ходжагянъ. | XII. Губернскій секре-тарь. | Мулазисми-эквель (поручикь). |
Въ поясненіе въ этой таблицѣ необходимо прибавить, что во главѣ всего турецкаго управленія стоить великій визирь — садри-азамъ, должность, учрежденная въ 750 г. по P. X. халифомъ Абдуллахомъ. Великій визирь является намѣстниковъ султана по отношенію въ его свѣтской власти, подобно тому какъ шейхъ-уль-исламъ служитъ его представителемъ по власти духовной. Поэтому оба эти сановника, какъ представители двухъ совершенно равныхъ по значенію сторонъ султанской власти, одинаковы по своему значенію и между собою.
По европейскимъ понятіямъ, власть и значеніе садри-азама могли бы быть приравнены въ значенію обязанностей канцлера въ прежнемъ смыслѣ этого слова, въ особенности во Франціи, въ дореволюціонный періодъ. Къ довершенію сходства, главнымъ атрибутомъ великаго визиря является храненіе государственной печати: врученіемъ ея сановникъ облекается званіемъ садри-азама; съ отобраніемъ ея онъ перестаетъ воплощать въ себѣ всю административную власть турецкаго царства.
Но между равными по важности должностями великаго визири и шейхъ-уль-ислама есть одно огромное различіе. Въ то время какъ на эту послѣднюю должность султанъ можетъ назначить только лицо, принадлежащее въ извѣстному высшему классу улемовъ-судурамь, продолжительною подготовкою пріобрѣвшее право стоять во главѣ улемовъ и всего духовнаго управленія оттоманской имперіи, — въ выборѣ великаго визиря султанъ не стѣсненъ рѣшительно ничѣмъ и можетъ возложить эти высокія обязанности на кого заблагоразсудитъ. Исторія сохранила намъ имена садри-азамовъ, бывшихъ прежде лодочниками и пастухами.
Конечно, такъ бывало въ прежнее время; нынѣ же, въ виду осложнившихся требованій отъ государственныхъ дѣятелей вообще, и отъ лица занимающаго столь важный и отвѣтственный постъ, какъ должность садри-азама, въ особенности, султаны по неволѣ вынуждены выбирать своихъ великихъ визирей по преимуществу изъ числа своихъ министровъ или генералъ-губернаторовъ, т.-.е лицъ, уже много послужившихъ и пріобрѣвшихъ необходимыя знанія я опытность.
XI.
[править]Наконецъ насталъ день 26-го августа 1876 года, день назначенный для Кылычъ-Алая. Съ самаго утра весь городъ, или вѣрнѣе, столпленіе городовъ, извѣстное подъ названіемъ Константинополя, былъ въ движеніи. Ширкеты, пароходы Золотого Рога, шлюпки всевозможныхъ формъ и размѣровъ, военные катера съ пароходовъ, состоящихъ при иностранныхъ посольствахъ, и изящные, остроносые каики бороздили по всѣмъ направленіямъ Босфоръ и Золотой Рогъ, перевозя въ предмѣстью Эюба безчисленная толпы любопытныхъ. На улицахъ тоже было трудно необразимое оживленіе.
Византійскіе жители, наравнѣ съ римлянами, всегда были пади на зрѣлища: древняя страсть эта сохранилась у нихъ въ прежнеі к прикосновенности и до нашихъ дней. И въ это утро народъ стремился во всѣмъ мѣстностямъ, гдѣ должно было проходить султанское шествіе, стремился отовсюду, и изъ Стамбула, и изъ пригородовъ его и изъ при-босфорскихъ деревень. Всѣ спѣшили какъ бы не опоздать насладиться давно уже невиданнымъ великолѣпнымъ зрѣлищемъ и за-одно посмотрѣть на лицо своего новаго повелителя, прошедшаго на престолъ чрезъ лужи крови, при драматическихъ обстоятельствахъ, такъ сильно подѣйствовавшихъ на впечатлительный, южный умъ константинопольцевъ.
Согласно заранѣе выработанному церемоніалу, уже съ 10 часовъ утра собрались близь Эюбской мечети министры, улемы, высшіе гражданскіе и военные чины, которые по своему положенію имѣли право участвовать въ султанскомъ кортежѣ.
Около полудня султанъ отплылъ отъ пристани у дворца Дольма-багче, въ своемъ большомъ парадномъ каикѣ, въ тринадцатъ паръ веселъ. Каикъ этотъ, по украшеніямъ, есть своего рода чудо искусства. Онъ весь бѣлый съ богатыми золотыми узорами; на носу его позолоченный орелъ съ распростертыми крыльями на кормѣ вздымается султанскій тронъ изъ краснаго бархата, осѣненный балдахиномъ, утвержденнымъ на серебряныхъ, позолоченыхъ столбахъ. Султанъ сидѣлъ на тронѣ, имѣя насупротивъ себя своего зятя Махмуда-пашу, тогдашняго министра торговли.
За султанскимъ каикомъ слѣдовалъ въ кильватеръ богато убранный каикъ, тоже съ краснымъ балдахиномъ, подъ ко горимъ сидѣли принцы — родственники султана.
Въ четырехъ семипарныхъ каикахъ, предшествовавшихъ султанскому каику, и въ двухъ такихъ же парадныхъ каикахъ, замыкавшихъ все шествіе, размѣстились высшіе придворные сановники и лица султанской свиты.
Какъ только вся эта флотилія отдѣлилась отъ пристани, пушечные выстрѣлы возвѣстили народу, что церемонія началась.
Въ это мгновеніе Босфоръ и Золотой Рогъ и ихъ берета представляли чудный видъ. Кортежъ проходилъ мимо выстренныхъ въ линію броненосцевъ и другихъ военныхъ судовъ турецкаго флота, расцвѣченныхъ всевозможными флагами, съ матросами, посланными по реямъ, — мимо иностранныхъ военныхъ и коммерческихъ судовъ и пароходовъ, тоже разубранныхъ флагами и переполненныхъ зрителями.
Безчисленные каики и лодки, наполненные людьми въ праздничныхъ нарядахъ, толпились на пути, съ трудомъ сдерживаемые катерами адмиралтейства, вытянутыми по всему пути въ двѣ линіи для огражденія широкой водной полосы, по которой быстро скользила султанская флотилія.
Даже прибрежные дома Галаты, Джубали, Фанара, Балаты и Хайванъ-серая, обыкновенно такіе мрачные, со стѣнами, закопченными постоянно обдающими ихъ клубами пароходнаго дыма, и тѣ казались въ тотъ день просіявшими отъ множества радостныхъ годовъ, торчавшихъ изъ всѣхъ оконъ, и отъ пестрыхъ одеждъ биткомъ въ нихъ набитыхъ зрителей, костюмы которыхъ рѣзко выдѣлились на темномъ фонѣ своими яркими цвѣтами. Какъ солнечный лучъ, проникшій въ глухой уголъ, придаетъ ему дотолѣ незамѣчаемую прелесть, оживляя все то, что казалось холоднымъ, бегаизненяымъ, такъ и въ тотъ день полуденное солнце раскрасило всѣ темные дома, основанія которыхъ лежатъ въ волнахъ Золотого Рога.
Безчисленныя кофейни и лавки, выходящія прямо на Золотой Рогъ, были сплошь увѣшены разноцвѣтными флагами.
На обоихъ мостахъ — Каракёѣ и Азапъ-капу — разведенныхъ по срединѣ, чтобы открыть свободный проходъ султанской флотиліи, яблоку негдѣ было бы упасть отъ запрудившей ихъ толпы. Мосты били точно усѣяны краснымъ макомъ отъ фесокъ, головного убора, обязательнаго для всѣхъ тѣхъ, кто желаетъ засвидѣтельствовать о вѣрноподданичествѣ къ падишаху.
Мало того, всѣ поднимающіеся по обѣимъ сторонамъ Золотого Рога холмы, всѣ верхнія террасы домовъ, всѣ возвышенности, хотя и отдаленныя отъ залива, но съ которыхъ былъ самомалѣйшій видъ на этотъ послѣдній, — все это было залито и облѣплено любопытными, принадлежащими во всѣмъ слоямъ общества, во всѣмъ національностямъ, въ такомъ разнообразіи роящимся въ грядѣ св. Константина.
Тѣмъ временемъ султанскій кортежъ величественно двигался все далѣе, привѣтствуемый криками матросовъ съ встрѣчавшихъ по пути судовъ и постоянными пушечными выстрѣлами съ броненосцевъ и съ батгарей, расположенныхъ въ Топъ-хане, на Серай-бурну (дворцовомъ мысу) и въ адмиралтействѣ.
Въ Эюбѣ султанъ высадился около 6 часовъ по-турецки. Турецкій часъ считается не отъ полудня, какъ часъ европейскій, а отъ заката солнца и, слѣдовательно, подверженъ ежедневному измѣненію въ соотвѣтствіи съ измѣняющимся каждый день моментомъ солнечнаго заката. Такъ какъ всѣ босфорскіе пароходы-ширкеты совершаютъ свои рейсы по турецкому времени, то это обстоятельство служитъ источникомъ вѣчной тревоги для европейцевъ, вынужденныхъ отправляться въ прибосфорскія мѣстности и обязанныхъ чуть не ежедневно переставлять стрѣлку своихъ часовъ и все-таки оставаться въ сомнѣніи, правильно ли поставлена стрѣлка щ не придется ли опоздать.
Такимъ образомъ, султанскій каикъ подошелъ къ пристани близь мечети Эюба около часа пополудни. Пристань была вся покрыта ярко-краснымъ бархатнымъ ковромъ. На ней въ два ряда стояли офицеры съ саблями на-голо. Нѣсколько далѣе, на маленькой площадкѣ предъ самою мечетью были собраны министры, высшіе чины улемовъ и генералъ-лейтенанты, всѣ въ полной парадной формѣ. Совсѣмъ въ глубинѣ площадки находился оркестръ придворной музыки, призвукахъ котораго султанъ высадился на берегъ и направился чрезъ ряды высшихъ турецкихъ сановниковъ къ мечети. Абдуль-Хамиду предшествовалъ гофмаршалъ и имамъ Эюбской мечети: каждый изъ нихъ держалъ въ рукахъ золотую курильницу, въ которой дымилось алоэ. Въ былое время султанъ проходилъ чрезъ дворъ мечети, поддерживаемый подъ руки велятъ имъ визиремъ и янычарскимъ агою. На этотъ разъ не было и великаго визиря, такъ какъ онъ по нездоровью не могъ присутствовать за церемоніи.
Послѣ обычныхъ молитвъ въ мечети, въ которую не входилъ еще никогда ни одинъ христіанинъ, султанъ перешелъ въ сосѣдній мавзолей, построенный надъ прахомъ Эюба, вѣрнаго знаменосца пророка Магомета, павшаго подъ стѣнами города, которому судьба предназначила сдѣлаться столицею ислама.
Здѣсь-то, въ этой надгробной часовнѣ, Абдулъ-Хамидъ II и былъ препоясанъ мечомъ Османа, основателя доселѣ царствующей; въ Турціи династіи, улемомъ, потомкомъ конійскаго муллы Хункяра.
Самая церемонія препоясанія происходила въ присутствія; шейхъ-уль-ислама, министровъ и улемовъ, произнесшихъ установленныя для такого случая молитвы; въ самый же моментъ возложенія на султана меча были заколоты на прилегающемъ въ мечети дворѣ пятьдесятъ барановъ и принесены въ жертву Аллаху, чтобы онъ милостиво принялъ возносившіяся тогда молитвы о счастіи и благоденствіи новаго владыки.
Нужно имѣть на палитрѣ особыя краски — знойныя и пламенныя, чтобы описать всю красоту картины, блещущей всею роскошью и великолѣпіемъ Востока, когда, по окончаніи Кылычъ-Алая, торжественное шествіе, пройдя чрезъ тѣнистыя аллеи обширнаго Эюбскаго кладбища, сквозь полный таинственности лѣсъ вѣковыхъ чинаровъ и суровыхъ, темныхъ кипарисовъ, направилось вдоль византійскихъ городскихъ стѣнъ къ Эдирне-капу (Адріанопольскимъ воротамъ). Древнія стѣны, зубцы которыхъ такъ рѣзко выдѣлялись на голубомъ фонѣ безоблачнаго неба, смотрѣли на все съ угрюмымъ спокойствіемъ.
Окрестность представляла сплошное море головъ: любопытные толпились по всѣмъ возвышенностямъ Эюбскаго предмѣстья, во всѣхъ впадинахъ холмовъ, гдѣ только можно было какъ-нибудь примоститься. Многіе взобрались на принесенныя съ собою изъ дому скамейки; другіе расположились на подмосткахъ, нарочно до того устроенныхъ подъ сѣнью кипарисовъ и громадныхъ платановъ. Всюду виднѣлись живописныя группы, облитыя жгучимъ константинопольскимъ солнцемъ. Разноцвѣтныя, изъ матерій самыхъ нѣжныхъ оттѣнковъ, фераджэ (верхнее платье) турчанокъ и ихъ бѣлые прозрачные яшмаки (вуали) вырисовывались на темной листвѣ окружающаго лѣса. Старые, бородатые турки въ широкихъ шубкахъ и въ тяжелыхъ чалмахъ, греки, евреи, болгары, армяне — вся эта разноязычная, пестрая толпа, которая обыкновенно наполняетъ стамбульскія улицы своимъ движеніемъ, своимъ гамомъ, своимъ своеобразнымъ одѣяніемъ, вся эта толпа была здѣсь, полная любопытства.
Наибольшая давка была, конечно, вдоль самаго пути кортежа. Подъ напоромъ нахлынувшей волны новыхъ пришельцевъ, толпа начинала иногда правильно колебаться, подобно движенію морского прилива и отлива. Пришлые люди наполнили и извилистыя тропинки, сбѣгающія съ высотъ Эюба, и самое Эюбское кладбище; нѣкоторые зрители, похрабрѣе, взобрались на деревья; всюду, куда только хватаетъ взоръ, видны толпы, сбѣжавшіяся со всѣхъ концовъ города.
И то сказать, кромѣ зрѣлища султанскаго шествія, есть что посмотрѣть съ Эюбскихъ высотъ.
И все это при несравненной голубизнѣ константинопольскаго августовскаго неба, залито какимъ-то серебристо-жемчужнымъ свѣтомъ, все погружено въ какую-то сладостную истому.
Предъ тѣмъ какъ выйти на широкое раздолье равнины, стелющейся вдоль полуразрушенныхъ стѣнъ Константинополя, султанское шествіе должно было проходить извилистыми улицами Эюбскаго предмѣстья. Въ этихъ узкихъ улицахъ, заселенныхъ исключительно мусульманами, всѣ рѣшетчатыя окна домовъ были открыты настежь: въ однихъ тискались, высовываясь иногда на улицу, турчанки, закутанныя въ свои яшмаки; въ другихъ виднѣлись неподвижныя фигуры старыхъ, бѣлобородыхъ турокъ, черныя лоснящіяся лица негритянокъ-невольницъ и цѣлые рои смѣющихся дѣтей. Нѣкоторые, болѣе смѣлые ребятишки взобрались на самыя башни древнихъ стѣнъ, размѣстились среди листьевъ плюща и дикаго винограда и ихъ яркія ситцевыя кацавейки издали казались спѣлыми гроздьями, щедро разсыпанными по зеленому: ковру, украсившему бывшій оплотъ Комненовъ и Палеологовъ.
На высотахъ Буюбаши, близь Адріанопольскихъ воротъ, были раскинуты двѣ обширныя, подбитыя толкомъ, палатки, уставленныя зеркалами и богатою мебелью и предназначенныя для иностранныхъ дипломатовъ и ихъ семействъ. Насупротивъ, черезъ дорогу, помѣщалась палатка для нѣкоторыхъ именитыхъ жителей Константинополя. Палатки эти были расположены въ мѣстности чрезвычайно удобной для того, чтобы находящіяся въ нихъ лица могли сразу окинуть взоромъ всѣ подробности проходящаго мимо султанскаго кортежа.
Вотъ показалась голова шествія. Впереди шелъ пейкъ, родъ султанскаго тѣлохранителя, въ старинномъ костюмѣ, красномъ шитомъ золотомъ кафтанѣ, съ сѣкирою въ рукахъ и позолоченномъ шлемѣ съ чернымъ султаномъ.
За пейкомъ слѣдовало штукъ десять заводныхъ султанскихъ лошадей (гедикъ) въ богатыхъ чепракахъ: ихъ вели подъ уздцы конюшіе въ придворныхъ ливреяхъ. За ними тянулась безконечная золотая лента всѣхъ высшихъ турецкихъ сановниковъ, ѣхавшихъ слѣдомъ, одинъ за другимъ, въ полной парадной формѣ, на великолѣпныхъ арабскихъ лошадяхъ. Порядокъ, въ которомъ они слѣдовали, былъ, согласно общему обычаю всѣхъ придворныхъ шествій, таковъ, что чѣмъ дальше отъ головы процессіи и чѣмъ ближе къ султану, тѣмъ важнѣе были сановники.
Шествіе состояло изъ слѣдующихъ отдѣленій:
1) Церемоніймейстеры.
2) Полковники.
3) Гражданскіе чиновники, имѣющіе чинъ ула-синфи-сани.
4) Генералъ-маіоры.
5) Улемы, имѣющіе званіе харемейнъ-паіеси.
6) Гражданскіе чиновники, имѣющіе чинъ ула-синфи-эквель или званіе румили-бейлербеевъ.
7) Генералъ-лейтенанты.
8) Улемы, носящіе званіе истамболъ-паіеси.
9) Гражданскіе чиновники, имѣющіе чинъ бала.
10) Кази-аскеры.
11) Министры и всѣ сановники, имѣющіе чинъ визиря; судуры.
Впереди каждаго отдѣленія шелъ пейкъ, наблюдавшій, чтобы шествіе двигалось равномѣрно.
За визирями ѣхалъ въ великолѣпномъ бѣломъ одѣяніи шейхъ-уль-исламъ, окруженный толпою своихъ прислужниковъ, и немедленно за нимъ самъ султанъ, посреди двухъ густыхъ рядовъ пейковъ-солаковъ въ серебряныхъ шлемахъ, на гребнѣ которыхъ были прикрѣплены павлиньи перья, расположенныя въ видѣ огромнаго распущеннаго вѣера. Это головное украшеніе пейковъ-солаковъ издали представляло одну непрерывную, колышащуюся линію, производившую на непривычныхъ зрителей крайне оригинальное впечатлѣніе. Во время созданія дружины этихъ пейковъ, назначеніемъ этихъ гребней ихъ шлема было именно скрывать въ дни церемоній, — когда султану необходимо показаться народу, — пресвѣтлое лицо повелителя правовѣрныхъ отъ нескромныхъ взглядовъ его подданныхъ.
Султанъ былъ на чудномъ бѣломъ арабскомъ аргамакѣ, сбруя котораго, сѣдло и чепракъ были покрыты золотомъ и драгоцѣнными каменьями. Самъ Абдулъ-Хамидъ былъ одѣтъ очень просто, въ генеральскомъ мундирѣ; на фескѣ его не было даже брилліантоваго султана, всегда надѣвавшагося его предшественниками при церемоніи Кылычъ-Алая. На груди была зеленая лента Османіэ и звѣзды Османіэ и Меджидіе, усыпанныя брилліантами, ярко горѣвшими на солнцѣ. Роскошна была также усыпанная камнями рукоятка его сабли, этого главнаго аттрибута турецкихъ султановъ- воиновъ.
Взоры султана были устремлены прямо впередъ, какъ бы поверхъ головъ предшествующихъ ему сановниковъ; онъ какъ бы не замѣчалъ толпившагося вокругъ народа, погруженный въ свои собственныя таинственныя думы. Подъ впечатлѣніемъ только-что происходившей внушительной церемоніи, Абдуль-Хамидъ невольно долженъ былъ мысленно перенестись въ первымъ временамъ своей династіи, столь быстро занявшей выдающееся положеніе. Сегодня онъ — законный халифъ, преемникъ цѣлаго ряда знаменитыхъ султановъ, вознесенный на вершину власти, благодаря двумъ катастрофамъ столь же ужаснымъ, какъ и неожиданнымъ, — сегодня онъ впервые объѣзжалъ, какъ государь, ограду своего царственнаго города.
Тяжелыя воспоминанія, темныя политическія тучи, собравшіяся въ то время надъ Турціей и грозившія въ будущемъ еще большими опасностями, отуманивали взоръ новаго падишаха и, несмотря на всю окружающую его роскошь обстановки, быть можетъ, заставляли его помышлять со страхомъ объ опасностяхъ и тягостяхъ его новаго положенія.
Тѣмъ не менѣе, проѣзжая мимо палатки дипломатическаго корпуса, Абдуль-Хамидъ пріостановилъ своего коня и послалъ адъютанта передать великобританскому послу, сэру Генри Элліоту, какъ тогдашнему декану пребывающихъ въ Константинополѣ дипломатовъ, что его величество крайне доволенъ тѣмъ, что начальники посольствъ и миссій почтили торжество своимъ присутствіемъ.
Не такъ поступилъ въ день своего препоясанія мечомъ Абдуль-Азизъ: проѣзжая мимо палатки дипломатическаго корпуса, онъ намѣренно повернулся къ ней спиной и обратилъ глаза въ пространство, какъ бы желая разсмотрѣть что-то вдали.
Торжественный кортежъ замыкался Махмудомъ-пашою, за которымъ густою толпою слѣдовали камергеры, флигель-адъютанты, султанскіе секретари, султанскій казначей и помощникъ кызлара-аги, причемъ послѣдніе двое бросали въ народъ горстями мелкія серебряныя монеты съ монограммою новаго султана; въ самомъ хвостѣ кортежа двигались низшіе придворные чины и придворные служители.
Нынѣшнее торжественное шествіе султана, возвращавшагося съ церемоніи Кылычъ-Алая, конечно, не имѣло прежняго великолѣпія, прежней восточной роскоши. Уже не было по сторонамъ пути длинныхъ рядовъ янычаръ въ ихъ оригинальныхъ одеждахъ, — янычаръ, однимъ своимъ именемъ нагонявшихъ страхъ на враговъ ислама.
Нѣтъ болѣе въ султанскомъ кортежѣ прежнихъ двухъ офицеровъ, имѣвшихъ каждый въ рукахъ царскую чалму, украшенную брилліантовымъ султаномъ, и которую онъ наклонялъ поочередно то на правую, то на лѣвую сторону, на что народъ отвѣчалъ низкимъ поклономъ; нѣтъ тамъ придворнаго съ изукрашеннымъ серебряными пластинками табуретомъ, на который становился султанъ, садясь на коня; нѣтъ, наконецъ, козъ-бекчибаши, который на особомъ золотомъ жезлѣ возилъ золотой кувшинъ, усыпанный драгоцѣнными камнями, съ водою для султанскаго употребленія. За шейхъ-уль-исламомъ не ведутъ болѣе, въ ослѣпительныхъ чепракахъ, тридцати двухъ заводныхъ лошадей, на двѣнадцати изъ которыхъ надѣты щиты, украшенные золотомъ и драгоцѣнными каменьями.
Въ свитѣ султана не видать визирей въ монументальныхъ тюрбанахъ и странныхъ нарядахъ, какъ во времена Магомета II Завоевателя или Солимана Великолѣпнаго, не видать прежнихъ плащей, панцырей, кольчугъ и нѣтъ болѣе тѣхъ переливовъ солнечныхъ лучей въ атласныхъ тяжелыхъ тканяхъ, въ золотыхъ украшеніяхъ или въ сверканіи полированной стали, — которые придавали столько блеска султанской свитѣ прошлаго времени.
Тѣмъ не менѣе и нынѣ торжественное шествіе послѣ Кылычъ-Алая производитъ сильное впечатлѣніе своею своеобразною красотою и величавостью.
Въ самомъ дѣлѣ, нельзя было не восхищаться этою нескончаемою вереницею превосходныхъ арабскихъ коней, съ расшитыми, разукрашенными чепраками, ведомыхъ подъ уздцы многочисленными сеисами (конюхами) въ живописныхъ албанскихъ костюмахъ и гордо несущихъ на себѣ всадниковъ въ залитыхъ золотомъ, блещущихъ на солнцѣ мундирахъ.
Въ особенности приковывали къ себѣ всеобщее вниманіе эффектныя одѣянія улемовъ различныхъ цвѣтовъ, сообразно званію, принадлежащему тому или другому изъ этихъ высшихъ мусульманскихъ духовныхъ сановниковъ. Харемейнъ-паіеси были въ верхнемъ платьѣ лиловаго цвѣта, истамболъ-паіеси — свѣтлосѣраго и судуры — зеленаго.
Невольное уваженіе внушалъ къ себѣ этотъ рядъ почтенныхъ старцевъ, посѣдѣвшихъ на изученіи закона, старцевъ съ длинными бѣлыми бородами, медленно двигавшихся верхами, въ своихъ восточныхъ одеждахъ — подобно возставшимъ ветхозавѣтнымъ патріархамъ, въ красивыхъ чалмахъ изъ бѣлой матеріи съ широкою полосою изъ золотой парчи, плотно облегающей ихъ чело и ниспадающей позади длинною свободною лопастью.
Но и помимо того, на непривычный взглядъ по неволѣ дѣйствовало все это толпящееся разнообразіе одѣяній, покроя столь отличнаго отъ общеевропейскаго и сдѣланныхъ изъ яркихъ матерій всѣхъ цвѣтовъ, — всѣ эти разнообразные мундиры сановниковъ, епанчи улемовъ, шлемы пейковъ, словомъ, все это было иное, чѣмъ въ остальной Европѣ, и съ тѣмъ болѣе жаднымъ любопытствомъ всѣ приглядывались въ проходившему мимо кортежу, стараясь запечатлѣть въ памяти всѣ его особенности…
Отъ Адріанопольскихъ воротъ шествіе направилось къ Зинджирликую, вдоль рядовъ войскъ, иногда лишь прерывавшихся шпалерами воспитанниковъ военныхъ и гражданскихъ учебныхъ заведеній.
По прибытіи къ мечети Селима, гдѣ находится гробница султана Абдуль-Меджида, Абдуль-Хамидъ сошелъ съ коня, чтобы поклониться праху своего отца. Слѣдующія затѣмъ остановка кортежа были у мечети Магомета И и у мавзолея султана Махмуда, гдѣ новый халифъ поклонился гробницамъ, въ первой — завоевателя Константинополя, а во второмъ — своего дѣда, истребителя янычаръ.
Въ прежнее время у султановъ на пути бывала еще одна остановка, а именно, проѣзжая мимо янычарскихъ казармъ, они, согласно обычаю, останавливались, чтобы принять отъ янычаръ кубокъ шербета (прохладительнаго питья). Привилегія подносить кубокъ принадлежала штабсъ-капитану 61-й янычарской роты. Офицеръ этотъ передавалъ кубокъ силихдаръ-агѣ (оруженосцу султана), султанъ бралъ его изъ рукъ послѣдняго и, пригубивъ, возвращалъ кубокъ обратно, опустивъ предварительно въ него двѣ или три горсти червонцевъ.
Отъ гробницы султана Махмуда шествіе двинулось но улицѣ Шахзаде-баши и чрезъ ворота, называемыя Баби-хумаюнъ (Августѣйшія ворота), вступило во дворецъ Топъ-Капу. Здѣсь султанъ провелъ нѣкоторое время въ молитвѣ въ святилищѣ, гдѣ хранятся столь благоговѣйно чтимыя мусульманами древности — Хиркаи-шерифъ (плащъ пророка) и Санджаки-шерифъ (знамя пророка).
Отсюда, послѣ нѣсколькихъ минутъ отдыха, султанъ Абдулъ-Хамидъ, съ своею блестящею свитою, сѣлъ на пристани у Серай-бурну снова въ парадные каики и при громѣ пушечныхъ выстрѣловъ прибылъ около шести часовъ пополудни. Босфоромъ, обратно въ свой дворецъ, Дольма-багче.