30[править]
Туманной ночью самоедский толмач Исай Пырерко постучал в городские ворота.
— Ай, жив! — сказал Микола, с удивлением рассматривая толмача и снимая с шеи сыромятный ремешок, на котором был подвешен огромный ключ от ворот крепости.
С визгом и скрежетом распахнулись наполовину опаленные пожаром ворота, и толмач пожал руку Миколы.
— Где аманат сидит, Микола? — спросил он, подозрительно вглядываясь в стрельца.
Микола указал на маленький домик в стороне от приказа. Толмач, прижимаясь к курным избам, подошел к застенку. Он заглянул во мрак, сгустившийся за решетками, и тихо сказал:
— Таули! Друг!
Таули прошуршал до полу в своих колодках, подползая к окну.
— Таули, — робко сказал толмач, — тебя пытали…
— Ничего, — ответил Таули и схватился дрожащими руками за толстые прутья решетки.
Стиснув зубы, он подтянулся на руках, и толмач увидел совсем другого человека: в черных волосах седину, зеленовато-серое лицо с глубокими глазницами, острые скулы. Но глаза друга еще сильнее, чем обычно, светились неугасаемым внутренним огнем.
— Воевода верит тебе, друг, — сказал Таули. — Служи ему так, чтобы наш народ знал, какие беды готовят нам русские. Ты все должен знать о наших предателях-многооленщиках.
— Тяжело мне, — прошептал Исай, — мне уже не вернуться в тундру. Все будут думать, что я двуязыкий. А мать?..
— Мы выгоним русских из тундры. Мы с пеплом смешаем их стойбища. Тогда мы не забудем и тебя, друг. Я сам тебе привезу мать. Ведь и я ее сын. Я целовал ее лоб и дал слово вернуть ей тебя. Это большое слово лежит у меня в сердце, и я никогда не забуду его. Пусть пока тебя ненавидят наши, потом они полюбят тебя.
Таули помолчал. Посмотрел на светлеющие улицы. Первые солнечные лучи задели крест на Сергии Радонежском. Крест засверкал, как золото, и стал лучиться сам, как маленькое солнце.
— Торопись, брат, — с грустью сказал Таули, — и если меня убьют, не забывай мои слова.
— Прощай, Таули, — тихо ответил Исай. — Ты будешь жить, если воевода мне еще верит…
Ночью пьяный воевода вместе с толмачом пришел пытать Таули.
Вначале воевода разжег огонь в камельке и, свинцовым взглядом, полным угрюмой усталости, следя за Таули, стал пить. Когда воевода, опьянев, попытался подняться, толмач нечаянно погасил ногой слабо тлеющий огонек.
Тупой удар по голове воеводы лишил его сознания.
Освобожденный от веревок Таули выскочил из застенка. Таули крепко обнял толмача, пожал ему руку и, вытащив из рукава своей малицы тщательно спрятанный нож с костяной рукояткой, подал его спасителю.
— Возьми, — сказал он, — в тундре кому покажешь — везде другом станешь. Никто не обидит. Бери, друг.
Он еще раз обнял толмача и вместе с ним скрылся в кривом переулке.
Стрелец Микола, озираясь, тихо открыл ворота и пропустил Таули.
— Подожди меня, самоед, — неожиданно прошептал он и, сбегав в домик, принес маленькое лукошко.
— Богатство… — сказал он. И, наклонившись к Таули, добавил: — А ну, теперь бежим…
И долго берегом реки они шли вместе. Утром Микола простился с Таули:
— На Русь пойду… матку и батьку искать. А там на Дон подамся, к Степану Тимофеевичу.
