ЛѢТОПИСЬ ГОРОДА НЕБЫВАЛОВА. *).
[править]Лермонтовъ.
I.Въ удивительной глуши расположенъ нашъ городъ!.. Вокругъ насъ раскинулись дѣвственные лѣса, — такая ширина и просторъ во всемъ: широка и городская площадь, широки и овраги въ самомъ городѣ, широки и натуры наши… А ужь глушь-то, глушь-то какая!.. правоже, если бы въ нашъ городъ неожиданно попалъ цѣлый полкъ и исчезъ бы, вслѣдствіе непредвидѣнныхъ обстоятельствъ, то не скоро бы и докопались — куда дѣвался этотъ полкъ… Такая глушь!
Глушь эта и темнота отражаются и на людяхъ: всѣ дичатся другъ-друга, живутъ въ одиночку; о дружбѣ, удовольствіяхъ съобща и прочихъ матеріяхъ и помину нѣтъ: всякому до себя. Если же мы и сходимся иногда вмѣстѣ, то развѣ только затѣмъ, чтобъ пульку съиграть, или порѣшить какое-нибудь дѣло въ видахъ общаго интереса: напримѣръ, если предстоитъ сооруженіе моста въ городѣ, или чего-нибудь въ родѣ общественнаго зданія, — ну, тогда ужь мы съобща и рѣшаемъ, какъ тутъ быть: донести ли губернскому начальству, что мостъ былъ выстроенъ, но, волею божьею, унесенъ-де бурями природы — потопомъ и водоразлитіемъ; или же, просто, не строить моста, а показать его на лицо и потребовать на него соразмѣрный ремонтъ. Только затѣмъ больше и сходимся. Скучно!…
Почта къ намъ въ недѣлю разъ приходитъ и разъ отходитъ; впрочемъ, до нея и дѣла никому нѣтъ; развѣ ужь что-нибудь необычайное привезетъ, — напримѣръ, извѣстіе о рекрутскомъ наборѣ, или воинѣ, — ну, въ то время нашъ городъ какъ будто и проснется, и глаза протретъ, и чхнётъ; а пройдетъ гроза — перевернется на другой бокъ и опять заснетъ по прежнему. Почта — вообще, самый злѣйшій врагъ нашего спокойствія; она чаще всего подрывается подъ наше благосостояніе. Недавно, напримѣръ, произошелъ слѣдующій криминалъ: (криминаломъ — мы называемъ вообще каждое чрезвычайное событіе). Былъ судья имянинникъ; — ну, къ нему на пирогъ и съѣхались почти всѣ; вдругъ, на почтовый дворъ, помѣщающійся противъ дома судьи, въѣхала почта… «Охъ, ужь эта почта!» подумалъ каждый про себя: «и охота же была въ имянинный день придти!…»
— Мнѣ, господа, постоянно такое несчастіе, — проговорилъ смущенный амфитріонъ, судья: — почти каждый годъ на самый-то день моего ангела и придетъ, и смутитъ, проклятая!…
Однако, почтмейстеръ распорядился узнать — нѣтъ ли чего новенькаго: оказалось, что новостей никакихъ нѣтъ: «Ну, и слава Богу!» думаетъ судья. — А есть какая-то посылка изъ губернскаго города, на имя господина судьи, — доложилъ почтальонъ. — «Крестъ!» была первая мысль судьи. Но принесли посылку и увидѣли, что въ холстѣ зашито что-то весьма громоздкое и упругое. Распороли. Боже мой! — оказывается, съ позволенья сказать, кринолинъ!!… А судья-то былъ старый холостякъ и примѣрной жизни человѣкъ; и вдругъ, ему — кринолинъ!… «Какой афронтъ, какой афронтъ», шептали смущенные гости, и въ уныніи разошлись по домамъ; а судья-то слегъ въ постель, да черезъ двѣ недѣли и отдалъ Богу свою судейскую душенку. Хотя потомъ и говорили, что покойникъ-то маринованныхъ грибковъ обкушался и черезъ это-де смерть произошла, но мы болѣе увѣрены, что это отъ кринолина приключилось. И кто только это сдѣлалъ?! Впрочемъ, извѣстно, у человѣка всюду есть враги и недоброжелатели: навѣрное, какой-нибудь вольтерьянецъ прислалъ.
Но кромѣ этой проклятой почты, насъ, порою, смущаютъ и другіе криминалы, во время которыхъ мы испытываемъ потрясенія цѣлымъ обществомъ. Относительно несчастій, мы всегда, впрочемъ, сочувствуемъ другъ другу: отдадутъ ли, напримѣръ, исправника за служебные грѣхи подъ судъ, — мы всѣ о немъ горюемъ; каждому его не то чтобы жаль было, а такъ, просто, по христіанскому человѣколюбію сочувствуемъ: всякій жалѣетъ, да и думаетъ про себя: «Вѣдь и со мною, пожалуй, случится то-же…» потому что, извѣстно, одинъ Богъ безъ грѣха…
II.
[править]Да, криминалы у насъ бываютъ-таки; хотя и не очень часто, а все же бываютъ. И почему бы это, подумаешь, Господь не устроилъ такъ, чтобы насъ ничто не безпокоило; право, тогда бы лучше было: мы бы жили и Бога славили. А то, вѣдь бываютъ же вотъ этакія напасти, какъ, напримѣръ, недавно. Прислали въ нашъ городъ какого-то вольтерьянца — учителемъ въ уѣздное училище — такъ онъ, словно съ собой привезъ всѣ несчастія на нашъ городъ. По бумагамъ-то этого учителя — мы справлялись — ему слѣдовало бы не такое мѣсто занять, какое ему дали: онъ бы могъ, пожалуй, всѣ планиды на небѣ счесть; да бодливой-то коровѣ Богъ рогъ не даетъ: что-то напроказилъ онъ — должно быть, въ масонскую вѣру окрестился — его въ нашъ городъ и послали; да еще велѣли имѣть его «подъ сомнѣніемъ» — присматривать за нимъ… Да развѣ за этакимъ человѣкомъ усмотришь!
И не усмотрѣли.
Вскорѣ же по пріѣздѣ, онъ учинилъ слѣдующій криминалъ: вдругъ открываетъ, что названіе нашему городу дано татарами, а что если перевесть его на русскій языкъ, то выходитъ… языкъ даже не поворачивается выговорить — до того неприлично; ну, да ужь такъ и быть! выходитъ-то — панталоны!..
Боже ты мой, какъ возмутились мы всѣ, какъ офраппровало это насъ!… — Ка-а-а-къ! говорили наши милыя дамы: мы живемъ въ панталонахъ!… Жена предводителя — дама весьма деликатныхъ свойствъ — слегла даже въ постель и тотчасъ же велѣла своему мужу подавать въ отставку: — не хочу, говоритъ, жить въ pantalon!.. Предводитель, мужъ ея, хоть и не желалъ въ отставку, а дѣлать нечего — подалъ; потомъ, онъ ѣздилъ къ этому вольтерьянцу, укорялъ его: — «Какъ, говоритъ, вамъ не совѣстно! черезъ васъ даже весь женскій полъ страдаетъ. И ужь будто вы не могли помолчать о своемъ открытіи, — и безъ того вѣдь всякій знаетъ, что вы ученый человѣкъ. Или, хоть сказали бы тамъ какъ-нибудь иначе, поделикатнѣе, понѣжнѣе — могли бы сказать, напримѣръ: „въ кальсонахъ“, или тамъ еще какъ… а то такъ-таки прямо: „въ панталонахъ!“ И не благозвучно даже, милостивый государь!» — заключилъ съ укоризною господинъ предводитель, плюнулъ, да и уѣхалъ отъ него. Вскорѣ же, дѣйствительно, выѣхалъ, вмѣстѣ съ женою, изъ нашего страннаго города въ свою деревню; а потомъ получилъ и отставку. А ужь дослуживалъ было третье трехлѣтіе въ предводительской-то должности — уже и на Владиміра расчитывалъ; да вотъ, не привелъ Господь — что дѣлать! Впрочемъ, на его мѣсто въ скорости выбрали другаго, еще наиболѣе деликатнѣйшаго человѣка, который, но преимуществу, посвятилъ жизнь свою и службу на занятія отвлеченными искусствами, какъ-то — электричествомъ и гомеопатіею.
III.
[править]И пошли съ тѣхъ поръ на нашъ городъ напасти за напастями!
Вдругъ, присылаютъ изъ губернскаго города предписаніе на имя городничаго: вымѣрить и донести — сколько заключаетъ въ себѣ наша городская площадь квадратныхъ саженей!!… а? слышали?… «Квад-рат-ныхъ са-же-ней!!…»
Ну, городничій тотчасъ же собралъ насъ всѣхъ: — такъ-и-такъ, говоритъ: ужь и невѣсть чего требуетъ отъ меня начальство!.. выручайте, господа!
Мы потолковали между собой, и рѣшили: не доносить пока ничего — авось, забудутъ тамъ объ этомъ дѣлѣ, — а отослать губернскому начальству нѣчто…
Такъ и сдѣлали: отвѣта въ губернію не дали, а отослали нѣчто — только отвяжитесь, дескать, Богъ съ вами!… Но не прошло и мѣсяца, какъ изъ губернскаго города пришло вторичное приказаніе о томъ же предметѣ, да еще и съ замѣчаніемъ городничему за медленность выполненія; а за присылку, между прочимъ, благодарятъ.
Мы опять собрались, толковали долго и упорно — и рѣшили: донести въ губернію, что на нашей площади вовсе нѣту-ти «квадратныхъ саженей»; а что если, дескать, высшему начальству будетъ благоугодно приказать имѣть оныя, то таковыя, въ немедленномъ времени, будутъ состоять на лицо. Кажется, чего бы проще ужь и желать отвѣта? Анъ нѣтъ! начальство-то не удовлетворилось: опять-таки предписало въ томъ же родѣ, да уже съ выговоромъ, въ которомъ, хотя прямо и ничего не было выражено обиднаго, а однако, если вчитаться попристальнѣе, то выходила аллегорія въ такомъ родѣ, что мы всѣ, якобы, съ ума спятили, къ службѣ ревности не имѣемъ и политичное соображеніе утратили… «Ну, думаемъ, видно, дѣло это не шуточное! — не миновать намъ кроить площадь…»
Былъ у насъ въ городѣ столяръ, горькій пьяница, Ефремкой прозывался, — вотъ, и посылаетъ за нимъ городничій: — Слушай, ефремка! — говоритъ ему: — сдѣлай ты мнѣ, злодѣй, «квадратную сажень»… Если сдѣлаешь, получишь цѣлковый-рубль на водку; а если нѣтъ — то ухо держи востро.
— Какую-же это квадратную сажень, ваше благородіе? — спрашиваетъ Ефремка у городничаго.
— Что ты меня спрашиваешь, плутъ ты этакой! — прикрикнулъ на него городничій. — Развѣ я столяръ, чтоли? а? Ишь, каналья, притворяется, что не знаетъ: думаетъ, я ему денегъ не отдамъ.
Подумалъ-подумалъ Ефремка — и «квадратную сажень» сдѣлать взялся. Дня черезъ три является къ городничему и требуетъ пожарныхъ лошадей и дроги, на которыхъ багры возятъ.
— Квадратную сажень сдѣлалъ, говоритъ, — нужно притащить ее.
Лошадей и дроги ему дали, и квадратную сажень онъ привезъ. Тутъ только впервые мы и узнали, что такое значитъ «квадратная сажень»; выходитъ — что это, самая простая штука: сколочена она изъ досокъ, по три аршина въ каждой сторонѣ, а если вымѣрить всѣ ея четыре стороны, то выйдетъ двѣнадцать аршинъ; на повѣрку-то выходитъ, что это очень немудрая вещь; право-же! и если бы насъ, какъ Ефремку, учили столярному ремеслу, то навѣрное, каждый бы сдѣлалъ.
И стали мы измѣрять площадь. Народу собралось видимо-невидимо, почти весь городъ. И пошли въ народѣ разные слухи и толки: одни говорили, что весь городъ на новыя земли будутъ выселять, въ бѣлую Аравію; другіе, напротивъ, утверждали, что черезъ нашъ городъ ляжетъ антихристова дорога, по которой онъ самъ будетъ возить людей, огнемъ и паромъ; бабы, извѣстно, подняли вой — ревутъ… а нѣкоторые изъ жителей, менѣе невѣжественные и болѣе добродушные, видѣли во всемъ этомъ только наши штуки, и приносили намъ, не въ очередь, многое множество всякаго добра я провизіи.
А мы мѣряемъ себѣ, да посмѣиваемся; посмѣивается же, глядя на насъ, и учитель-вольтерьянецъ — онъ на площади жилъ. Но мы сначала на него и вниманія не обращали; да потомъ уже, поневолѣ пришлось обратить, потому что случилось нѣкое скверное обстоятельство такого рода: середину-то площади измѣрить было легко: мы сначала накладывали, а потомъ переворачивали сажень-то, — а какъ подошло дѣло измѣрять около домовъ, да въ оврагахъ, то и вышло чортъ знаетъ что такое: столько набралось обрѣзковъ и остатковъ, что мы не знали ужь, какъ и быть!.. Въ это-то время, когда мы горевали и вдавались въ соображенія, подошелъ къ намъ просвѣщенный этотъ вольтерьянецъ.
— Что-й-то вы дѣлаете, господа? — спрашиваетъ насъ, а самъ улыбается, бестія этакая, такъ хитро и съ такой лукавой аттенціей на губахъ.
— Да вотъ, говоримъ, площадь мѣряемъ, да но знаемъ какъ быть: обрѣзковъ больно много остается…
— Ступайте-ка домой и сажень свою, пожалуй, съ собой берите, — говоритъ онъ намъ — я завтра же вамъ все сдѣлаю.
Ну, извѣстно, мы обрадовались до-нельзя и тотчасъ же положились во всемъ на него; видимъ — человѣкъ ученый. Дѣйствительно, на другой же день онъ намъ всеи сдѣлалъ. И чортъ его знаетъ, какъ это живо онъ все оборудовалъ! разные у него тамъ инструменты нашлись: астролябіи, мензуліи, бусоліи, цѣпи… Впрочемъ, извѣстно, человѣкъ ученый; а вѣдь эти люди непрочь и съ чертовщиной снюхаться, — такъ что, пожалуй, наше дѣло-то не обошлось безъ грѣха… Но мы все-таки лишь тогда убѣдились въ его искусствѣ, когда изъ губернскаго города насъ извѣстили, что планъ этого вольтерьянца есть самый настоящій и доподлинный, то есть, именно такой, какого требовало отъ насъ притязательное начальство.
IV.
[править]Съ тѣхъ поръ, мы съ этимъ учителемъ стали знакомы: и сами къ нему завернемъ, бывало, и онъ къ намъ. Городничій, изъ благодарности, презентовалъ было ему головку сахару, — то есть, приказалъ градскому головѣ этимъ распорядиться, — но вольтерьянецъ не взялъ: — Не нужно, говорить.
Вотъ, видимъ мы, что онъ человѣкъ дѣльный, массонства своего ни въ чемъ не обнаруживаетъ, и пожелали поручить ему нашихъ ребятишехъ для домашняго, приватнаго обученія; онъ, ничего, не отказался — сталь учить. Съ того времени, мы уже видѣлись съ нимъ очень часто. Только, разъ, онъ и говоритъ намъ:
— Что-й-то вы, господа, ничего не читаете: ни книгъ, ни журналовъ; позвольте вамъ прочесть что-нибудь.
— «Экъ куда метнулъ!» — думаемъ мы… «Врешь, голубчикъ, не надуешь! пожалуй, совсѣмъ зачитаешь насъ…»
— Это вы изволите заводить рѣчь на счетъ магіи? — говоритъ ему предводитель.
— Вовсе не о магіи, а о книгахъ и чтеніи, — отвѣчалъ, не запинаясь, просвѣщенный вольтерьянецъ.
— Да вы насъ, видно, за малыхъ ребятъ считаете, — говоримъ ему: — Къ чему намъ ваше чтеніе? вотъ, дѣтишкамъ нашимъ, пожалуй, читайте — имъ надо; а намъ не надо: мы, милостивый государь, на государственной, коронной службѣ состоимъ, — намъ этимъ вздоромъ грѣшно, да и некогда заниматься то. А выдастся свободный часокъ, — такъ мы лучше въ картишки перекинемъ.
Но учитель не унялся: сталъ приставать и уговаривать насъ, приводить намъ разные резоны и убѣжденія; — ну, мы, чтобъ отвязаться отъ него, такъ-и-быть ужь рѣшились дозволить ему прочитать что-нибудь; только все-таки сначала предостереженіе взяли.
— Сударь! не богопротивная-ли какая у васъ книга-то? — спрашиваемъ его.
— Нѣтъ, говоритъ, не богопротивная
— Не вольтерьянцемъ ли какимъ написана?
— Нѣтъ, не вольтерьянцемъ; а, напротивъ, въ ней еще бранятъ всѣхъ вольтерьянцевъ.
— А какъ она называется-съ?
— «Ревизоръ», говоритъ.
— То есть, это какъ-съ? критика на счетъ начальства?
— А вотъ, увидите, отвѣчаетъ учитель.
— А одобрена цензурой?
— Одобрена.
— А ну-те, покажите.
Посмотрѣли мы — видимъ, что «печатать дозволяется». — Ну, думаемъ, чортъ съ нимъ, пусть его читаетъ, коли ужъ припала ему такая страсть! — И назначили мы для чтенія послѣобѣденное время, то есть такое, когда мы ничѣмъ не заняты: ни службой, ни пулькой. Собрались мы, разъ, у исправника на обѣдѣ, по случаю одного ловкаго дѣльца, пообѣдали, подвыпили, да и послали за этимъ вольтерьянцемъ; — онъ, ничего, не поспѣсивился, пришелъ и сталъ читать. Мы, по правдѣ сказать, расположились было вздремнуть при этомъ удобномъ случаѣ; но сонъ быстро отлетѣлъ отъ насъ, когда мы вслушались въ ёго чтеніе… Ай, ай, ай! что только въ книгѣ этой было написано! куда и сонъ нашъ дѣвался! А учитель-то улыбается, да читаетъ все дальше и дальше… И опять стало западать въ насъ сомнѣніе относительно книги — посмотрѣли мы вновь на первую страницу, видимъ: «Дозволяется…» Удивительно!
Когда онъ окончилъ чтеніе, мы всѣ слегка призадумались: словно, насъ языкомъ кто-нибудь подразнилъ…
— А что, господа, — вдругъ заговорилъ исправникъ: — ну, какъ къ намъ тоже пріѣдетъ этакой же прощалыга, да и объявить себя ревизоромъ, — что тогда дѣлать? Прежде всего, я полагаю, нужно будетъ осмотрѣть его бумаги.
— Вздоръ! — закричалъ городничій, — къ намъ не поѣдетъ ревизоръ — какого лысаго бѣса ему у насъ дѣлать-то и что взять-то?.. Да въ случаѣ, если и поѣдетъ, то можно будетъ окружить водою весь городъ: всѣ сосѣднія мельницы и плотины спустить.
— Ну, это-то, пожалуй, не поможетъ, — замѣтилъ инвалидный начальникъ, — если ревизоръ будетъ изъ военныхъ, то онъ станетъ броду искать.
— А если изъ статскихъ, то прикажетъ паромъ выстроить, — добавилъ окружный начальникъ.
— Да мы его, батюшку, предоставимъ тогда на своихъ плечахъ въ городъ-отъ, — проговорился градскій голова, человѣкъ, вообще, неблагодарный и никогда недовольный начальствомъ.
— А что, развѣ онъ тебѣ очень нуженъ? — замѣтилъ головѣ исправникъ.
— Ужъ это не наше темное дѣло знать-съ — нуженъ тамъ, аль не нуженъ, — а все же для города-то, гляди, было бы тогда полегче.
— Слѣдовало бы тебя, почтеннѣйшій, за то, что ты призываешь несчастіе на нашъ городъ, обложить данью, — вразумительно замѣтилъ головѣ градоначальникъ, — ну, да ужъ такъ и быть, извиняемъ тебѣ, какъ человѣку необразованному и отчасти сослуживцу нашему. Да и не твое это дѣло — переправами заниматься.
— Для этого, согласно узаконеній, существуетъ въ губернскомъ городѣ дорожная коммиссія; а въ уѣздахъ — пути сообщенія находятся въ вѣдѣніи городской и земской полиціи, — глубокомысленно замѣтилъ нашъ уѣздный стряпчій.
— Да, впрочемъ, господа, — продолжалъ городничій: — кто-бы ни былъ этотъ ревизоръ — военный, или статскій — а преграды всегда можно ему положить: броду не указывать и парома не строить!
— Я если онъ крикнетъ съ того берега: я эстафета! тогда что?… задумчиво спросилъ почтмейстеръ.
— Я мы ему крикнемъ: — эстафета, плыви! — не запинаясь, возразилъ городничій.
— Ну, а если это будетъ ревизоръ изъ мужей ученыхъ и просвѣщенныхъ, такъ онъ, пожалуй, аэростатъ выдумаетъ, — съ приличною важностью проговорилъ одинъ отставной учитель семинаріи, обыватель нашего города.
— Слѣдовательно, все-таки доѣдетъ, да еще намъ же достанется за сопротивленіе, — замѣтилъ на все это исправникъ, человѣкъ, вообще, благоразумный и осторожный.
— Анъ, не доѣдетъ! — запальчиво возразилъ ему на это городничій и вступилъ въ пререканіе… Вышелъ диспутъ и споръ… и еще Богъ вѣдаетъ, чѣмъ бы ихъ распря закончилась, если бы въ комнату ни вошла жена исправника, дама очень благовоспитанная и на видъ презентабельная: — при видѣ женскаго пола, споръ, мало помалу, затихъ и окончился безъ всякихъ криминаловъ…
— Впрочемъ, господа, я полагаю, — сказалъ городничій, когда споръ уже окончательно утихъ — что въ книжкѣ этой все вздоръ описанъ, все это выдумки людей праздныхъ и зловредныхъ, именуемыхъ сочинителями; книга эта есть пасквиль и осмѣяніе лицъ, составляющихъ мѣстное уѣздное управленіе! Ревизора, наконецъ, всегда можно узнать: ревизоръ всегда плѣшивый.
— И съ секретаремъ сената ѣздитъ, — замѣтилъ новый судья, мой кумъ и свойственникъ по женѣ.
— Всегда въ каретѣ и шестерикомъ, — пояснилъ засѣдатель земскаго суда.
— А впереди курьеръ скачетъ, — съ достоинствомъ проговорилъ соляной приставъ.
— Къ тому времени приказали бы дороги починить, — добавилъ согласившійся исправникъ.
— Такъ или иначе, господа, — сказала, городничій, — а признаки этого несчастія всегда обнаруживаются заранѣе: или голодный годъ передъ этимъ бываетъ, или какая-нибудь тамъ зловѣщая комета съ хвостомъ на небѣ появится… да даже и въ простомъ народѣ, передъ пріѣздомъ ревизора, всегда обнаруживается нѣкотораго рода непослушаніе и вольнодумство; слѣдовательно, ревизора всегда можно узнать.
— А вы, милостивѣйшій государь, — обратился онъ къ учителю, — затѣмъ, должно быть, и читаете этотъ пасквиль, чтобы смущать добрыхъ людей; это рекомендуетъ васъ съ самой неблаговидной стороны. Такъ-то-съ!
— Еще разъ скажу вамъ, господа, — прибавилъ городничій, — нужно, чтобы все начальство города было дуракъ на дуракѣ, — тогда только можно обмануться относительно такого криминала. Въ Россіи этого не было и никогда быть не можетъ!
— Анъ было! — замѣтилъ учитель, съ своей прежней, дьявольской улыбочкой.
— Какъ было?! — и мы всѣ даже привскочили съ мѣстъ.
— Да такъ-съ, было, — проговорилъ лукавый вольтерьянецъ. Потомъ, онъ всталъ, подошелъ къ письменному столу исправника, гдѣ лежали газеты, и досталъ оттуда нумеръ «Московскихъ Вѣдомостей». Читайте! говоритъ намъ, указывая на одну статейку.
Мы прочли — и обомлѣли… Въ одномъ далекомъ городѣ, какомъ-то Маріуполѣ, былъ фальшивый ревизоръ: засѣдателю уѣзднаго суда обрилъ голову, засовалъ его въ кандалы и посадилъ въ острогъ. Въ концѣ статьи сказано: «Засѣдатель сидитъ дома и отращиваетъ себѣ волосы…»
Признаюсь, это извѣстіе сильно насъ озадачило.
— Ну, что, говоритъ учитель: теперь вѣрите, что это можетъ быть и что это, дѣйствительно было? — а самъ, по прежнему, посмѣивается надъ нами…
— Убирайтесь! говоримъ ему: вы только искушаете насъ, да подрываетесь подъ наше благосостояніе.
Онъ засмѣялся и ушелъ домой. Этакое ядовитое созданіе! ему бы только ужалить, а ужь тамъ, какъ хочешь себѣ потомъ вѣдайся…
Послѣ его ухода, мы стали разсуждать между собою: — какъ поступить намъ въ самомъ дѣлѣ, если въ нашъ городъ, внезапно, пріѣдетъ кто-нибудь и объявитъ себя ревизоромъ? — Если потребовать отъ него, чтобъ показалъ прежде всего свои бумаги, такъ онъ, если только это будетъ настоящій ревизоръ, пожалуй еще, можетъ обидѣться за это, скажетъ: «что жь вы мнѣ не вѣрите что ли, олухи этакіе?» и потомъ, какъ пойдетъ по ревизіи, то и начнетъ съ сердцовъ-то работать: того подъ судъ, того въ отставку: «Вы всѣ здѣсь, скажетъ, воры!» и будетъ дѣло дрянь… Ну, а если не потребовать отъ него бумага., а онъ оберетъ насъ и окажется потомъ фальшивымъ ревизоромъ, — тогда-то какъ?…
Думали мы думали, разсуждали-разсуждали, спорили и горячились, — такъ и не обсудили ничего толкомъ.
— На все, господа, воля божья, — замѣтилъ кумъ мой судья, человѣкъ вообще религіозный: чему-де быть, то и будетъ.
На этомъ пока и порѣшили дѣло; а между прочимъ, согласились прервать съ учителемъ всякія сношенія и ребятишекъ нашихъ учиться къ нему не пускать, — такъ какъ онъ можетъ совратить ихъ и зловредно подѣйствовать на ихъ умственныя способности. Потомъ, подивившись не мало — какъ это мы просмотрѣли въ газетакъ криминалъ о фальшивомъ ревизорѣ въ Маріуполѣ, — мы положили съ тѣхъ поръ заправило: читать газеты и вѣдомости цѣликомъ, ничего какъ есть не пропуская, и разошлись по домамъ въ самомъ мрачномъ настроеніи духа.
А сомнѣніе-то, между тѣмъ, сильно уже запало къ намъ въ душу…
V.
[править]Чрезъ нѣсколько недѣль послѣ этого проклятаго чтенія, въ нашемъ городѣ приключился необыкновенный и неожиданнѣйшій криминалъ. Дѣло началось такъ:
Въ простомъ народѣ стали ходить слухи, что въ городѣ не ладно…. Начали мы разузнавать, — въ чемъ, то-есть, заключалось это «не ладно», — и оказалось, дѣйствительно, не ахти хорошо: въ городѣ появилась вѣдьма… И чортъ только ее знаетъ, какъ это она угодила въ нашъ городъ!… Кажется, отъ Кіева живемъ неблизко.
Стала эта нечисть каждую почти ночь по дворамъ ходить и доить коровъ[1]; и хотя ее доподлинно вблизи никто не видѣлъ, — потому что въ нашемъ городѣ, благодаря Бога, не было людей, одаренныхъ безумнымъ порокомъ, именуемымъ «храбростью», — но тѣмъ не менѣе, многіе видѣли ее издали, и весь городъ готовъ былъ присягнуть, что это вѣдьма. Да-съ! вѣдьма; — я самъ видѣлъ ее — конечно не въ-близи, — да не хочу только подвергать описанію такую погань… Тьфу! чтобъ ей….
Было рѣшено прибѣгнуть къ военной хитрости. Стали наводить справки по этому криминалу, узнавать — что и какъ: одна ли тамъ ходитъ вѣдьма, или успѣла уже, поякшавшись съ лукавымъ, наплодить и еще нѣсколько таковыхъ же…. Собранныя свѣдѣнія оказались весьма благопріятны: вѣдьма была одна; но за то ужь и бестія же была эта вѣдьма! — она, напримѣръ, появлялась въ городѣ то въ образѣ свиньи, то въ образѣ бабы…. Призвали мы экспертовъ и людей свѣдущихъ — латышей, финновъ, кіевлянъ и другихъ инородцевъ, состоящихъ рядовыми воинами въ храбромъ гарнизонѣ нашего города, и распросили ихъ — когда ее удобнѣе въ полонъ взять? — Всѣ отвѣчали въ одно слово, безъ противорѣчій, что ее не въ примѣръ легче взять въ то время, когда она ходитъ въ образѣ свиньи, потому что тогда въ ней только пол-силы; но что взять ее непремѣнно надо за хвостъ…. Болѣе всѣхъ помогъ намъ своими совѣтами въ этомъ дѣлѣ нѣкто кіевлянинъ Долинко, унтеръ-офицеръ полицейской команды
Хорошо-съ; разставили мы на ночь повсюду караулы и патрули, устроили секреты, заняли мѣста, господствующія надъ мѣстностью: колокольни, каланчи и прочія возвышенности, и стали наблюдать…. Кто заполонитъ ее, тому обѣщана была награда въ 25 р. сер. изъ городскихъ суммъ; нападать на нее положено было съ молитвою. Вообще, по этому дѣлу были розданы самыя подробныя инструкціи — оставалось только ихъ усвоить и привести въ дѣйствіе.
И караулили ее три дня и три ночи; наконецъ, на четвертую ночь она появилась…. Часовъ около 12-ти раздался на городской площади первый крикъ, сзывающій на битву, и кто-то ударилъ въ-набатъ; мы, то-есть начальство и высшіе граждане, въ ажитаціи, были всѣ вмѣстѣ у городничаго и тотчасъ же побѣжали на мѣсто ловли. Увы! грустную картину мы увидѣли!… вмѣсто патрулей, карауловъ и секретовъ, на томъ мѣстѣ, гдѣ они стояли, лежало одно ихъ бранное оружіе: дубины, осиновые колы и проч.; а сама городовая стража разбѣжалась въ первое же время, какъ только появилась опасность. Одинъ — только одинъ! — неустрашимый кіевлянинъ Долинко, крѣпко впившись зубами въ хвостъ непріятеля, лежалъ недвижимъ на землѣ… а она отчаянно хрюкала… Вскорѣ подоспѣли инородцы — народъ знакомый съ этимъ дѣломъ — и она была побѣждена! Долинку насилу отняли отъ хвоста — такъ и замеръ, даже откусилъ самый-то кончикъ….
Рѣшено было: подвергнуть ее немедленному же допросу и суду, приведя въ присутствіе. Повели. За нами пошла огромная масса народа, ярость котораго была такъ велика, что полоненнаго непріятеля хотѣли-было тотчасъ же положить на костеръ и сжечь живымъ; но городничій отстоялъ ее грудью; а отставной учитель семинаріи замѣтилъ намъ при этомъ, подъ сурдиною, что это нарушило бы какое-то международное право. — Привели, наконецъ, ее въ городническое правленіе и начали допросъ.
— Какъ тебя зовутъ и какого ты суть чина-званія? — спрашиваетъ градоначальникъ.
Она молчитъ.
— Сколько тебѣ лѣтъ и давно ли пошла въ вѣдьмы? — Опять ничего не говоритъ; — какъ будто и не понимаетъ!…
— Что побудило тебя къ преступленію: — молодость ли твоя и неопытность, или же наущеніе чуждое?
Она, не отвѣчая, потупилась въ землю и хрюкнула раза два.
— Ну, будь чистосердечна и открой соучастниковъ! съ чувствомъ въ голосѣ, замѣтилъ ей уѣздный стряпчій, человѣкъ изъ духовнаго званія и весьма богобоязненный.
Она, вмѣсто всякаго отвѣта, подняла морду и продерзостно обнюхала городничаго…
— Долинко! — скомандовалъ городничій, — задай-ка ей, сударынѣ, за эту дерзость хорошаго звону!
Долинко взялъ добрый осиновый колъ и началъ бить ее на-отмашь.. тогда она жалобно заюжала….
— Ну, довольно! — остановилъ городничій, — теперь, авось, заговоритъ.
Опять повторился тотъ же допросъ — и опять ничего не добились: молчитъ!…
— Прочтите-ка надъ ней какой-либо апокрифъ, — непремѣнно скажется, — посовѣтывалъ мой кумъ, судья.
Прочли и апокрифъ, а все-таки не сказалась: только хрюкнула съ ироніей, да поёжилась немножко — рожу этакую сдѣлала…
— Господа! — мягко заговорилъ предводитель, — нельзя ли ее апиробовать электричествомъ — подвергнуть токамъ и гальванизаціи?…
Но на такое предложеніе мы только рукой махнули: — эхъ, говоримъ ему: здѣсь дѣло идетъ о преступникѣ, а вы тутъ съ вашимъ электричествомъ суетесь!…
— Ваше благородіе! вдругъ заговорилъ Долинко: у нашихъ мѣстахъ погани тэтой до-чорта!.. мы отъ нея нынче ничего не добьемся: ей надо ухо отрѣзать, или другую-кую мѣту наложить — вона обнаружится и опосля: вона, каже, днемъ бабой бываетъ…
Въ этихъ словахъ была, видѣнъ опытный человѣкъ. Такъ мы и сдѣлали: отрѣзали ей ухо, связали и отвезли въ ближайшій лѣсъ; тамъ, развязали и пустили: «обнаружится!» думаемъ себѣ… Возвратившись, выдали Долинкѣ обѣщанные 25 р. сер., и насилу, при этомъ, урезонили его жену, которая приходила въ большое смятеніе и сама себя подвергала отчаянію, отъ того, что мужъ ея собственнолично соприкасался съ вѣдьмой: — Я, говоритъ, теперь не токма-что не стану цаловать его поганую рожу, а я и совсѣмъ жить съ нимъ не хочу!…
Насилу уговорили! такая щекотливая женщина! впрочемъ, все это, я полагаю, отъ ихъ невѣжества происходитъ.
Въ тотъ же вечера, мы отдали по городу приказаніе — немедленно дать знать городничему, если окажется какая-нибудь баба безъ уха. Коровъ же, которыхъ доила вѣдьма, какъ лицъ прикосновенныхъ къ «дѣлу», приказано было немедленно представить въ земскій судъ — впредь до дальнѣйшихъ распоряженій.
VI.
[править]На другой же день послѣ этого геройскаго подвига явилась къ городничему одна женщина и объявила, что у нея есть сосѣдка «колдунья», у которой вдругъ разболѣлось ухо… Городничій и непремѣнный засѣдатель тотчасъ же поскакали по указанію и возвратились съ полнымъ успѣхомъ: привезли связанную вѣдьму, захваченную въ-расплохъ.
Это была не забѣглая вѣдьма и не кіевская, а наша же, городская, какая-то вдовая солдатка; она жила одна, на краю города, въ своей избенкѣ и, вѣроятно, сносилась съ цѣлымъ дьявольскимъ сонмищемъ. — Осмотрѣли у ней, чрезъ городоваго врача, ухо — уха нѣтъ.
— Что, — говоритъ Долинко: — обнаружилась, бисова дэтына?…
Баба ревма-реветъ и утверждаетъ, что она не вѣдьма: — Я, говоритъ, на печи спала, легла лицомъ то на горячіе кирпичи, да во снѣ и не слыхала, какъ сожглась… А сосѣдка-то, змѣя подколодная, на меня съ сердцовъ показала, чтобъ себя огородить — можетъ, это она за вѣдьму-то орудывала — коровъ-то доила…
— Знаемъ эти басни-то! ладно! говоримъ ей.
Опредѣлили: посадить се пока въ секретную, проморить хорошенько голодомъ, а потомъ ужь. и допрашивать. Губернскому же начальству не рѣшили доносить объ этомъ криминалѣ до тѣхъ поръ, пока не получится окончательный успѣхъ, то-есть, признаніе подсудимой, чтобы намъ можно было разсчитывать на поощреніе и награды.
VII.
[править]Успокоивъ взволновавшіеся умы, мы терпѣливо выжидали результатовъ этого событія; но вдругъ, дѣло начало принимать самый скверный оборотъ. Напакостилъ все тотъ же учитель. Однимъ прекраснымъ утромъ, является къ городничему и требуетъ (слышите?), чтобы арестованную «женщину» немедленно же освободили, увѣряя, что никакой (слушайте!) вѣдьмы и не было, что все это вздоръ, что всѣ мы, якобы, съ ума сошли, и объявляетъ при этомъ (слушайте, слушайте!), что никакихъ вѣдьмъ и на свѣтѣ нѣтъ!… А? какъ вамъ покажется этакая дерзость?! Городничій, конечно, турнулъ его отъ себя въ-три-шеи; по онъ не унялся: является къ стряпчему.
— Вы, говоритъ, несете на себя обязанность провинціальнаго фискала, а не видите того, что у васъ пода, носомъ дѣлается. Отчего вы не доносите? — пристаетъ къ нему.
Стряпчій былъ у насъ человѣкъ смирный, дрался рѣдко, — а потому, въ-зашей его не выпроводилъ, а только замѣтилъ ему, чтобъ не въ свое дѣло не мѣшался: — Начальство-де знаетъ, что дѣлаетъ; не вамъ, сударь, критиковать его! — сказалъ онъ безпокойному вольтерьянцу: — да и дѣло-то это не вашего вѣдомства — вѣдь вы служите по министерству просвѣщенія…
— Ну, хорошо же, я обойдусь и безъ васъ, — отвѣчалъ учитель, — и явился къ почтмейстеру.
— Потрудитесь, говоритъ, отправить въ губернскій городъ вотъ этотъ пакетъ — и подаетъ ему — онъ очень важный.
— А осмѣлюсь полюбопытствовать, въ чемъ состоитъ его содержаніе? — спросилъ проницательный почтмейстеръ.
— Это ужь не ваше дѣло! — отвѣтилъ учитель, и такъ знаете, рѣзко отвѣтилъ…
— Въ такомъ случаѣ, мы проникнемъ-съ. И почтмейстеръ распечаталъ пакетъ.
— Какъ вы смѣете?! — закричалъ-было учитель: но благоразумный почтмейстеръ уже успѣлъ вчитаться, и тотчасъ же смѣкнулъ, что это былъ доносъ…
— Нѣтъ-съ, милостивѣйшій государь, атанде-съ! — сказалъ онъ вольтерьянцу, — правительство не затѣмъ держитъ почтовыхъ лошадей и гоньбу, чтобы развозить ваши сочиненія и пасквили; да и я-то, развѣ для того служу, чтобъ на своихъ товарищей доносы пересылать? а? Мы вашу корреспонденцію похеримъ-съ… И въ присутствіи же автора, изорвалъ его доносъ. Такъ, учитель ни съ чѣмъ и ушелх отъ него.
Вечеромъ того же дня, намъ дали знать, что этотъ вольтерьянецъ исчезъ неизвѣстно куда. Городничій тотчасъ же послалъ эстафету въ губернскій городъ, къ начальству, и, донося о его побѣгѣ, прибавлялъ, между прочимъ, что учитель этотъ занимался изученіемъ богопротивнаго татарскаго языка и съ помощью его дѣлалъ разные неприличныя филологическія открытія въ городѣ; обладалъ очень подозрительными инструментами и астролябіями, занимался планировкой города и весьма охотно измѣрялъ площадь, — вѣроятно, съ намѣреніемъ отослать оные планы къ врагамъ и супостатамъ отечества; развивалъ въ народѣ зловредное мышленіе, ибо желалъ основать школу; наблюдалъ надъ магіей и чернокнижіемъ., ибо имѣлъ на своей квартирѣ кости и скелеты мертвецовъ; разъ, покушался даже вскрыть мертвый трупъ въ городской больницѣ, — въ чемъ и получилъ, конечно, надлежащее, со стороны властей, препятствіе; однимъ словомъ, были описаны по пунктамъ всѣ дѣянія этого вольтерьянца.
Мы тогда не обратили особеннаго вниманія на его побѣгъ, расчитывая, что онъ, просто-на-просто, соскучился жить «подъ сомнѣніемъ» и улепетнулъ куда-нибудь заграницу. — Жизнь наша потекла по старому.
VIII.
[править]Дней черезъ пять послѣ побѣга учителя, мы были приглашены на имянинный обѣдъ къ одному помѣщику, верстахъ въ десяти отъ города. Это былъ отставной морякъ, большой хлѣбосолъ и отличный хозяинъ; онъ жилъ, что называется, въ свое удовольствіе, и между прочими душевными качествами, обладалъ еще и умѣньемъ откармливать свиней, такъ что окорока его славились по всему околодку.
Ну-съ, хорошо; собрались это мы къ нему, поздравили со днемъ тезоименитства, выпили, закусили имениннымъ пирогомъ и сѣли обѣдать, снявъ предварительно сюртуки и мундиры; — хозяинъ былъ человѣкъ одинокій — не любилъ, чтобы у него стѣснялись. — За обѣдомъ, извѣстно, пошли разные разсказы и разговоры — о томъ, о семъ, о прочемъ; только, мореплаватель-то вдругъ и говоритъ намъ:
— Знаете ли, господа, надняхъ, у меня въ хозяйствѣ случилась маленькая непріятность.
— Что такое? спрашиваемъ.
— Да какіе-то мерзавцы у меня свинью испортили. Она ушла изъ стада, пропадала всю ночь и только утромъ вернулась домой, но вся израненная и безъ уха. И такъ мнѣ жаль ее: свинья эта хорошаго завода и была супороса.
Мы переглянулись…
— Если бы только эти негодяи мнѣ попались, то закаталъ бы, кажется, нагайкой до-смерти!…
Мы сконфузились; а городничій, какъ взялъ телячью котлетку на вилку, такъ и остался недвижимъ…
— Однако, позвольте, любезнѣйшій хозяинъ, — заговорилъ опомнившійся кумъ мой, судья, — мы лучше перемѣнимъ разговоръ…. а послѣ обѣда, вы, пожалуй, покажете намъ своего инвалида — мы его посмотримъ…
— Околѣваетъ въ сараѣ; такая жалость! — отвѣчалъ хозяинъ, и перемѣнилъ разговоръ.
— «Вотъ штука-то! то баба, то вѣдьма, то свинья…. что за пропасть!…» подумалъ каждый изъ насъ, чувствуя, что весь апетитъ его исчезаетъ мгновенно.
— Что-й-то вы, господа, вдругъ какъ запечалились? и кушаете мало, — замѣтилъ намъ хозяинъ: — кушайте, кушайте! вы знаете, я люблю кормить на убой….. Но я понимаю, господа, вашу грусть: вамъ стало жаль моего инвалида…
Этакой вѣдь обидчикъ!…
Послѣ обѣда, когда хозяинъ ушелъ всхрапнуть, мы отправились втихомолку въ сарай и увидали — увы! — ту самую черную свинью, которую, нѣсколько дней назадъ, мы допрашивали въ присутствіи… Только одинъ судья, человѣкъ вообще легковѣрный, хотя онъ и кумъ мнѣ, усомнился было въ истинѣ и, наклонившись надъ свиньей, тихо шепнулъ ей: — Сознайся, упрямица! вѣдь ужъ околѣваешь….
Но для всѣхъ насъ было очевидно, что кумъ заблуждается: передъ нами лежала и предсмертно хрюкала неподдѣльная свинья.
— Ишь, сволочь! а туда же, въ городническомъ правленіи была! — выругался градоначальникъ, и ткнулъ ее сапогомъ въ морду.
Повѣсивъ головы, молча, вышли мы изъ сарая… Мы поняли всю нашу ошибку: мы догадались, что вмѣсто свиньи-вѣдьмы, поймали тогда безусловную свинью, эту самую; а что настоящая-то вѣдьма, вѣроятно, давнымъ-давно уже улепетнула изъ нашего города куда-нибудь на югъ, въ свое отечество, или мѣстожительство…
— А что, господа, — сказалъ вдругъ стряпчій: — если вольтерьянецъ учитель-то не заграницу бѣжалъ, а въ губернскій городъ, да и донесъ объ этомъ криминалѣ? а?….
— Да и что теперь съ бабой-то мы станемъ дѣлать, которая сидитъ въ секретной? — въ недоумѣніи, спросилъ частный приставъ.
Насъ всѣхъ такъ и ошеломило отъ этихъ вопросовъ… Но, по здравомъ размышленіи, мы, между прочимъ, положили: — Что будетъ, то будетъ! Бабу-же немедленно освободить; а такъ какъ она нѣсколько дней ничего не ѣла, то еще и выдать ей, за все время ареста, солдатскій паекъ, внушивъ при этомъ, чтобъ она и впредь вела себя безукоризненно и благонадежно; а въ видѣ поощренія, пригласить, отношеніемъ, городоваго врача, чтобъ онъ оказалъ ей, не въ примѣръ прочимъ, медицинское пособіе перевязку тамъ какую-нибудь сдѣлалъ бы, ампутацію или что-нибудь въ этомъ родѣ.
Тѣмъ же днемъ, мы возвратились въ городъ, проклиная, на чемъ свѣтъ стоитъ, всевозможныя именины и именинниковъ, и мореплавателей, и свиней, и бабъ, и вѣдмъ…
IX.
[править]Каково же было наше изумленіе, когда, возвратившись домой, узнали, что въ нашъ городъ пріѣхалъ — ревизоръ!!… Онъ пріѣхалъ безъ насъ и успѣлъ уже освободить ту плѣнницу, которую мы, по ошибкѣ, а болѣе, по неопытности, приняли было за вѣдьму. Въ первое время испуга, мы были какъ зачумленные: словно, затмѣніе какое нашло на насъ… Потомъ, немного опомнившись, стали мы соображать — да откуда же могъ взяться этотъ ревизоръ?!
Это дѣло было уже вечеромъ. Стали наводить справки. Оказалось: ревизоръ этотъ — какой-то мальчишка, лѣта, двадцати-двухъ и отнюдь не плѣшивый; ѣхалъ на перекладныхъ; не доѣзжая до города верстъ сорока, выпросилъ, хитростью и коварствомъ, у одной помѣщицы тарантасъ, притворившись больнымъ, — а на самомъ-то дѣлѣ, вѣроятно, для того, чтобы его легче было принять за ревизора. Далѣе: на станціяхъ вездѣ платилъ прогоны аккуратно, — а этого не бываетъ; остановился въ самой дешевой гостинницѣ; знаковъ и отличія и регалій на себѣ нелмѣетъ; на видъ мизеренъ и, вдобавокъ, называетъ ямщиковъ и прислугу разными романтическими именами: Ванюшей, Мишей, вмѣсто обыкновенныхъ названій: Ванька, Мишка, и т. п.
Постановили: взять его подъ сомнѣніе.
И взяли.
— Господа! — сказалъ вдругъ исправникъ, человѣка., вообще, дальновидный: — Еще не тотъ ли это самый ревизоръ, который обобралъ всѣхъ чиновниковъ въ одномъ городѣ и обрилъ, потомъ, въ Маріуполѣ засѣдателя
— Не Ванька ли это Хлестаковъ?
— Въ такомъ случаѣ, мы окажемъ немалую услугу отечеству, если откроемъ и захватимъ такого мошенника, — отвѣчалъ мой кумъ, судья: — тогда, начальство наградитъ насъ примѣрно.
Потолковавъ между собою, этакъ съ часъ или полтора, мы рѣшили отправить тотчасъ же городничаго къ этому подозрительному человѣку — осмотрѣть его бумаги и документы.
Черезъ полчаса, городничій возвратился назадъ въ сильномъ смущеніи и передалъ намъ слѣдующія свѣдѣнія: — Подозрительный человѣкъ этотъ называетъ себя чиновникомъ особыхъ порученій при губернаторѣ; но такого у начальника губерніи не было — мы ихъ всѣхъ лично знали: и хотя онъ на запросъ городничаго и отвѣчалъ, что поступилъ въ губернію недавно — но это, очевидно, были только шашни! Бумагъ у него, тоже, никакихъ не оказалось; говоритъ: — потерялъ въ дорогѣ сакъ-вояжъ, — и назвалъ себя при этомъ «растеряхой»; съ самаго начала, повелъ было рѣчь съ городничимъ о тюрьмѣ (всѣ примѣты Ваньки Хлестакова!) и содержащейся тамъ женщинѣ, принятой нами за вѣдьму, но городничій отъ этого разговора уклонился, замѣтивъ ему — и весьма здраво, — что подъ вечеръ о такихъ таинственныхъ и, можно сказать, меланхолическихъ предметахъ, вообще, не разсуждаютъ…
— Что-жь теперь съ нимъ дѣлать, господа? — заключилъ городничій.
Опредѣлили: — Окружить военнымъ конвоемъ его квартиру и зорко караулить его всю ночь: а утромъ, губернатору немедленно отправить эстафету, съ извѣщеніемъ, что въ нашемъ городѣ схваченъ нѣкій, преслѣдуемый правительствомъ, Ванька Хлестаковъ.
Такъ и сдѣлали.
X.
[править]Прошло три дня. Вдругъ, получается эстафета отъ господина начальника губерніи — съ приказаніемъ о немедленномъ освобожденіи и за" тюремнаго замка чиновника особыхъ порученій, титулярнаго совѣтника и кавалера Сидорова!!… Тою же эстафетою городничій и уѣздный стряпчій отрѣшались отъ должностей, съ преданіемъ суду уголовной палаты, за многоразличныя противозаконныя дѣйствія по своимъ должностямъ и, между прочимъ, за придерзостное и жестокое самоуправство съ губернаторскимъ чиновникомъ, посланнымъ въ нашъ городъ для производства слѣдствія о мнимой вѣдьмѣ, по доносу вольтерьянца учителя!…
А?! Мы только руками развели… безгласны стали и, недвижимы отъ изумленія. Видно, недаромъ вѣдьма-то у насъ появлялась — вотъ, и случилось несчастіе!
Почти вслѣдъ за эстафетой, въ нашъ городъ прибыла «чрезвычайная коммиссія», — и началась кутерьма и разборка! Пошла писать губернія!…
Весь этотъ необычайный криминалъ разрѣшился формальнымъ слѣдствіемъ и, затѣмъ, судомъ, по рѣшенію котораго состоялась слѣдующая конфирмація:
«Городничаго и уѣзднаго стряпчаго отрѣшить отъ должностей и впредь никуда не принимать». Моему куму, судьѣ и непремѣнному засѣдателю приказано было подать въ отставку, но потомъ, «принимая во вниманіе ихъ безпорочную службу, оставить лишь въ сильномъ подозрѣніи». Исправнику, почтмейстеру, начальнику инвалидной команды, городовому врачу, частному приставу, окружному начальнику и градскому головѣ были сдѣланы выговоры, «со внесеніемъ въ формулярные списки». Соляному приставу, смотрителю уѣзднаго училища, отцу-благочинному, лѣсничему, уѣздному предводителю. помощнику окружнаго постановлено: «сдѣлать внушеніе и выставить на видъ».
Но этимъ еще дѣло не ограничилось: пришлось возвратить обратно, къ хозяевамъ и владѣльцамъ, всѣхъ коровъ, забранныхъ-было по этому дѣлу: кромѣ того, лица виновныя внесли всѣ проторы и убытки, публично испросили у оскорбленныхъ ими особъ прошеніе и уплатили многимъ изъ челобитчиковъ «безчестье»; одинъ только морякъ, владѣлецъ невинной свиньи, отказался отъ своего иска, а также и отъ вознагражденія за потерпѣнный убытокъ.
Такъ вотъ, ни за что погибли люди! И вѣдь ничего бы не было, если бы только не подвернулся подъ горячую руку проѣзжій, — ну, и того!…
Конечно, не мало виноватъ здѣсь и учитель вольтерьянецъ: безъ него бы не случилось этого криминала. Да и надо же было, въ самомъ дѣлѣ, произойти такому грѣху, такой ошибкѣ: свинью приняли за вѣдьму, бабу за свинью, Сидорова за Хлестакова!… Ну, и пострадали; да-съ… что дѣлать! такое ужь невѣроятное событіе произошло тогда.
Вообще, отъ того криминала пострадали многіе; досталось чуть не пол-городу, когда переборка пошла: косвенно-то всѣхъ задѣвали: — даже меня, господа, меня, едва не сдѣлали «прикосновеннымъ» къ этому дѣлу!..
Да-съ, бывали у насъ криминалы! были — и быльёмъ поросли. А мы, старики, хорошо ихъ помнимъ… Ну, а впрочемъ, Господь съ ними! — благо, прошли они.
- ↑ Кто близко знакомь съ жизнью нашихъ деревень и селъ, тотъ знаетъ, что подобныя мнимыя вѣдьмы появляются тамъ очень часто: какая-нибудь безстрашная и вороватая баба, облекшись въ бѣлую простыню, преспокойно ходитъ ночью по сосѣдямъ и выдаиваетъ ихъ коровъ. Экскурсіи эти продолжаются, иногда, очень долго, пока какой-нибудь случай не откроетъ воровку, или же, наконецъ, ей самой надоѣстъ это опасное ремесло, на которое вынуждаетъ, конечно, нужда и голодъ, а иногда и, просто, блажь.