* 1811 год. Транспорт Феодосия. Командир штурман В. Астафьев. (Охотское море.) Следуя из Охотска в Нижнекамчатск с грузом провианта и разных вещей, казённых и частных, на значительную сумму (кроме ценности неизвестной, казённого на 37 704 рублей и 287 мест купеческого груза) с несколькими пассажирами, в числе которых жёны и дети, подходил к Первому курильскому проливу. Около полудня 4 сентября командир, уговорённый купцом Выходцевым, вышедший из своей каюты «в порядочной подгулке», спустился было в пролив, хотя этим проливом по опасности его ещё указом Адмиралтейств-коллегии 1801 года было запрещено ходить; но потом, обманувшись в надежде засветло войти в пролив, на ночь, в половине 10-го часа вечера, из предосторожности привёл к ветру (ветер был NW крепкий) и, будучи уже порядочно пьян, однако ж помня свою обязанность, не сходил с верха, приказав вынести койку на ют. Транспорт шёл по 1¾ узла, с дрейфом до четырёх румбов. Прижимаемый к берегу, ночью поворотил на другой галс; когда же ему советовали стать на якорь, отказался, полагая, что при таком жестоком ветре и волнении судно может «раздёргать». В три часа утра 5-го берег уже открылся с палубы, и тогда только командир решился на поворот, начав его совершать против ветра и оканчивая по ветру, причём был прижат к берегу до глубины 7 сажен, потому стал на якорь. Но якоря не задержали; судно ударилось о грунт, руль вышибло, корпус поворотило боком и волны полились через. Ночь была тёмная и ненастная; огни потухали; ветер свежел и буруны разламывали ветхое судно. Никто не знал — где разбились. Испуганные, полуодетые, все, команда и пассажиры, женщины, дети, столпились на корме. Кто кричал в отчаянии, кто молился; несколько человек бросились в каюту и, разламывая сундуки, пьянствовали… Когда рассвело, узнали, что выкинуты у Первого курильского острова, и увидели всю безнадёжность своего положения: транспорт размывало волнами, а ветер не утихал. Переплывать на берег было почти невозможно. Однако ж матрос Фёдоров, один промышленник и один ссыльный, отлично плавая, отважились броситься в воду и благополучно достигли берега. В ожидании возврата их с помощью прошли ещё целые сутки. В следующую ночь уже погибло пять человек, снесённых волнами. Многие из остававшихся были так ослаблены, что не могли держаться; таких товарищи привязывали к борту. На другой день переплыли на берег ещё боцманмат Галандин и один ссыльный. Наконец на берегу показались две курильские женщины и развели огонь, а в 3 часу пополудни прежде выплывшие на берег привезли с собою маленькую лодочку. На этой лодочке переправлялась команда, по два и по три человека, до самого вечера. Командир, совершенно ослабленный, только тогда приказал перевезти себя, когда оставались уже очень немногие, перевезённые вслед за ним… Собравшиеся на берегу однако ж вскоре заметили, что вахтёр Страшный висит у борта, подвязанный под мышки. Начался ропот, стали спрашивать один у другого: отчего не спасён вахтёр, для чего привязан? Но штурманский ученик Дехтерев, последним оставивший судно, объяснил, что вахтёр привязан из предосторожности, чтобы по чрезвычайной слабости не свалился за борт; что перевезти его на маленькой лодочке в такие буруны было нельзя, ибо у него закостенели руки; и что жена его по той же причине там же оставлена. Решились ожидать более тихой погоды, чтобы спасти этих несчастных; но на другой день, нашли их уже умершими…
Седьмого числа судно совсем разбилось. Зиму провели на том же островке, у которого разбились, питаясь выкидываемым провиантом и охотою. В следующую весну нарочно присланное за ними судно перевезло их в Охотск. Грузу спасено, разумеется, попортившимся, на 27 576 рублей.
Суд обвинил командира в следующем: 1) Не должен был идти Первым проливом, когда имел возможность идти Четвёртым, которым обыкновенно ходят. 2) Спускаясь в Первый пролив, худо рассчитал свою парусность и, подойдя к нему на ночь, поздно привёл к ветру. 3) Мало держал парусов, когда привёл к ветру. 4) Поздно стал на якорь, что мог сделать гораздо ранее. 5) Наконец, старался утаить шканечный журнал, склоняя на соучастие своих помощников, штурманских учеников, и ложно объявляя будто он потерян. Подгулки же комиссия Военного суда извиняла так: «Что же касается до показания некоторых (показывали все) служителей, что штурман Астафьев был не в надлежащем виде от употребления хмельных напитков, то комиссия не полагает, чтобы оное могло мешать заниматься ему своим делом, и как приметно, находился он во весь несчастный случай наверху. Знавши же его слабое для моря сложение, комиссия заключает, что если он и был несколько в необыкновенном виде, то весьма вероятно более по нужде, нежели из пристрастия и привычки».
Впрочем, все подробности следственного дела обнаруживают в Астафьеве человека строгого, в хорошем порядке содержавшего свою команду на пустом острове, так что проявлявшиеся на него некоторые другие частные жалобы были опровергаемы всеми другими. Начальник Охотского порта, капитан Миницкий, также рекомендовал его: честность, трезвость и усердие, предлагая однако ж, по слабости, впредь не вверять ему в командование судна. — Он умер в 1817 году, прежде окончательного решения суда над ним.