1835 год. Фрегат Церера. Командир, капитан-лейтенант Ф. И. Розенмейер. (Финский залив.) По прибытии 2 октября на Ревельский рейд в эскадре с десантными войсками, привезёнными из Данцига, с манёвров, фрегат этот стоял в одной версте от новой гавани на NW 5° от караульного дома, на глубине десяти сажен, грунт ил. Десант ещё не был свезён. «Когда положили якорь, говорит в своих записках один из участников этого крушения, лейтенант Дросард, офицеры, по обыкновению, стали поздравлять капитана с окончанием кампании; но он отвечал: «Рано господа, когда будем в гавани, тогда поздравляйте». Загадочно сбылись его слова.
День был пасмурный и шёл мелкий дождь; с утра стоял тихий южный ветер; к вечеру он установился от N и засвежел так, что в 9 часов вице-адмирал П. И. Рикорд, имевший свой флаг на корабле «Нетронь меня», приказал спустить брам-стеньги. «Перед этим у нас, продолжает тот же участник, вытравили плехтового каната до шестидесяти сажен, которого мы имели только 45, и приготовили дагликсовый якорь с двадцатью пятью саженями. Пока доставали канат и спускали брам-стеньги, вахтенный лейтенант озаботился снять дневальных людей с баркаса и с катера, которые были на бакштове, где их сильным волнением заливало. Между тем ветер, постоянно усиливаясь, дошёл наконец до настоящего шторма. Он был так густ, что казалось его можно было осязать; против ветра в нескольких шагах нельзя было слышать команды. С флагманского корабля подавали ночные сигналы: спустить нижние реи, спустить брам-стеньги в ростры, отдать другой якорь, спустить стеньги; но ещё не успели исполнить все эти приказания, как лотовой закричал: «Дрейфует!» Отдали другой якорь, но он не задержал, и, по словам опытного боцмана, скакал по дну, что подтверждал и канат, делавший в воде большое содрогание; из этого можно видеть, как сильно несло фрегат. Наскоро достали 10 сажен канату третьего якоря (тоя), положили на него четыре стопора и отдали. Этот якорь задержал фрегат, но уже на глубине пяти сажен, пронесённым мимо новой гавани, к стороне Екатериненталя. Был первый час ночи; ветер уже перешёл к NW. Тогда старший офицер приказал потравить тоевого каната; и как этот канат не был заложен на битинг, то стали отдавать стопора; едва успели отдать два стопора, с остальных двух сорвало — и канат с страшным громом начало сучить в клюз; бухты вылетали из трюма с такой быстротою, что дерево, где касался канат, дымилось; всё оцепенело. К счастью, канатом никого не задело, и как он не был закреплён на трюме, то его высучило весь. Между тем фрегат всё несло к берегу и вскоре удар о дно убедил, что он стоит на мели. — В это время капитан находился на шканцах; около него стояли офицеры. Старший лейтенант спрашивал: что прикажете делать? Он молча оборотился к офицерам, и некоторые подали голоса, что надо рубить мачты. Капитан заметил, что мачты могут упасть вдоль фрегата, ибо его заворотило кормою к ветру; но ему возразили, что ветер немного с левой стороны. Вызвав наверх старых матросов и отослав на низ всех остальных, отдано приказание рубить с левой стороны талрепы; лишь только перерубили их, мачты с ужасным треском полетели на правую сторону. Только фок-мачта упала не прямо на бок, а на правый крамбол, который, разумеется, сломало; одним концом она упёрлась в землю, другим осталась на борте фрегата, и как эта сторона была немного под ветром, то впоследствии фок-мачта послужила для спуска людей с фрегата на пришедшие на помощь к нам шлюпки.
Несмотря однако на то, что срубили мачты, фрегат с каждым большим валом получал сильный удар о дно. Почти с первым же ударом фрегата открылась в нём течь, и вскоре весь трюм, по самую кубричную палубу, наполнился водою; откачивали всеми помпами, а из люков просто черпали вёдрами, артиллерийскими кадками и чем попало и, подавая рука по́ руку, выливали за борт; но вода нисколько не убывала. Между тем вынимали из руля румпель, которым при каждом ударе выворачивало палубу в капитанской каюте; когда же по многим усилиям наконец вынули румпель, тогда руль, ничем не задерживаемый, при первом ударе фрегата, соскочил с петель и утонул; а в рулевой пяртнерс, совершенно открытый, обращённый прямо к волнению, начало сильно поддавать; однако ж, положив на отверстие решётчатый люк, накрыв его в несколько рядов брезентами и койками и придавив всё это вымбовками, подпёртыми под верхнию палубу, успели закрыть пяртнерс.
Так мы провели ночь, ни на час не переставая откачивать и отливать воду. С рассветом мы увидели с правой стороны фрегата торчащие из воды шпангоуты какого-то затонувшего судна, из чего заключили, что мы должны сидеть на днище его. По обмере глубина оказалась: у кормы 18 футов, у носа 17, против фок-мачты 15. Воды во фрегате было 9½ футов. Удары о днище не прекращались и не слабели; но ветер, казалось, начал стихать…»
В половине восьмого часа послан с флагманского корабля баркас к фрегату; но этот баркас не мог пристать, и его выбросило на берег; через час прибыл другой баркас, с корабля Владимир, бросил верп к S и подал два кабельтова, но более не мог оказать никакой помощи и с большим трудом добрался до гавани; гребные суда, выехавшие с прочих судов, тоже были принуждены укрыться в гавани. В половине десятого ветер стал гораздо тише, и тогда подъехал к фрегату офицер, посланный со шхуны Дождь, из гавани; командир фрегата послал его к адмиральскому кораблю, со словесным донесением о состоянии фрегата. Через час с флагманского корабля дано знать посредством телеграфа, что барометр повышается и помощь немедленно будет прислана. Тогда же спрашивали о высоте воды во фрегате: её было 9½ фут; отливали беспрерывно, помпами и вёдрами. С полудня стали подъезжать к фрегату рыбацкие лодки, на которые сажали по четыре и по пять человек из десанта, спуская их на концах по фок-мачте. «Смотря в эту ночь на бедных солдат, нельзя было не вспомнить пословицы: кто на море не бывал, тот богу не маливался…» Вскоре прислали баркасы со всей эскадры и из порта. К четырём часам весь десант был перевезён и стали свозить команду. В половине восьмого перевезли и команду, а в 8 часов по требованию главного командира съехал капитан с старшим штурманом. К 10 октября фрегат был выгружен, отлит и отведён в гавань. В следующем году он исправлен в кронштадтском доке и употреблялся под брандвахту до 1842 года, когда назначен в тимбировку.
Вот что говорит об этом крушении начальник дивизии, к которой принадлежал фрегат, вице-адмирал П. И. Рикорд, в донесении начальнику Морского штаба: «Бедственное происшествие, которому фрегат Церера подвергался, я не могу назвать несчастным, а напротив, благополучно оконченная мною кампания, ознаменована таким происшествием, в котором капитан-лейтенант Розенмейер явил себя пред глазами, так сказать, всего флота, как примерно решительный, благоразумный и опытный морской офицер».
Следственная комиссия одобрила все распоряжения капитан-лейтенанта Розенмейера и только заметила, что конец третьего каната ни к чему не был прикреплён, а потому, сорванный со стопоров, и высучился. Причина же крушения приписана чрезмерно жестокому ветру, худому грунту — ибо на ревельском рейде ил только сверху, а внизу песок — и наконец «от худой пропорции якорей и ненадлежащего расположения лап», на что жаловались многие капитаны и что подтвердил начальник дивизии вице-адмирал Рикорд. В то же время бригадный начальник, контр-адмирал Сущев, представлял, что одна из причин, почему многие суда его отряда дрейфовало, была в затруднении откладывать цепные борги для спуска нижних рей, почему на некоторых судах, и даже на флагманском, не могли спустить рей, а, следовательно, и стенег. Оба эти замечания были переданы для обсуждения в общее собрание в Кронштадте, и собрание решило, что якоря на судах, которые дрейфовало, «от якорей других судов ничем не разнствуют», и потому причину, почему один якорь не задерживает, а другой задерживает, надо отнести к разности грунта; касательно же цепных боргов нашли, что бывшие на судах отряда К. А. Сущева сделаны ненадлежащим образом, и действительно неудобны, почему определено: делать борги по методам Ботвея и Стевенса, удобство которых собранием было нарочно испытываемо.
Аудиториатский департамент и Адмиралтейств-совет в заседании 13 декабря 1835 года утвердили мнение следственной комиссии о невинности командира и его благоразумных при этом случае распоряжениям, почему и положено: от суда и взыскания его освободить.
Высочайшая конфирмация на это последовала 15 января 1836 года.