Мѣсто обиталища «хороброй» и «беззаконной» Литвы . — Литовскія топи и зыбучія болота. — Лѣсные островные города съ ихъ мостами и гатями черезъ трясины. — Литовскіе разливы и воды. — Рыбныя ловли. — Бобровые гоны. — Звѣроловство, скотоводство и слабое развитие земледѣлія. — Пчеловодство. — Могущество лѣсной растительности въ древней Литвѣ. — Любовь Литовцевъ к ъ природѣ.
Деревья-монументы наши!
О, сколько, сколько каждый годъ,
Коль головы исчислить ваши,
Головъ отрубленныхъ падетъ!
Купца ли васъ секира губитъ
Иль отъ правительства остеръ
По силѣ васъ указовъ рубитъ
Московскій роковой топоръ,
Пріютъ послѣдній отнимая
И у пѣвучихъ птицъ лесныхъ,
И у кудесниковъ зелныхъ,
Которылхъ лѣсъ роднаго края
Какъ птицамъ дорогъ!...
МИЦКЕВИЧЪ (ПАНЪ ТАДЕУШЪ).
Предкамъ нашимъ, Русскимъ, Литва, какъ народъ, была извѣстна въ двойномъ образѣ. «Литва хоробрая», напѣвалъ о ней Великоруссъ въ богатырскомъ эпосѣ своемъ. «Литва беззаконная», разсказывалъ о ней Малоруссъ у домашняго очага своего. Но самая страна, называвшаяся Литвою, была закрыта отъ ихъ наблюдательности и наѣздническою воинственностью, и языческимъ отособленіемъ отъ христіанскаго міра, которыми Литвины обозначили себя въ умѣ сосѣдней Руси.
Когда наконецъ историческія знанія стали интересовать наше общество, и тогда ему еще смутно представлялся край, сдѣлавшійся новымъ сѣдалищемъ русскаго языка и обычая послѣ татарскаго погрома. Между тѣмъ «хоробрая» и «беззаконная» Литва—это были скрещенные съ нашими предками вояки, принимавшіе нашъ христіанскій законъ; это были мы, сами, возродившіеся въ недоступномъ для Татаръ убѣжищѣ, чтобы выступить противъ нихъ подъ литовскимъ великокняжескимъ знаменемъ.
Каково же было это убѣжшце, это новое гнѣздо древнихъ Русичей, которыхъ вѣщій Боянъ возвеличилъ именемъ шестокрыльцевъ, и которыхъ Батый выпугнулъ изъ кіевскаго сѣдалища боевой русской славы?
Наши предки XIII вѣка — съ приднѣпровскихъ высотъ, съ этихъ полей, по которымъ они назывались Полянами, съ этихъ свободныхъ отъ лѣсной заросли пространствъ, на которыхъ гикающіе ратаеве (орачи) были самы мъ обычнымъ для перваго русскаго поэта явленіемъ, бѣжали въ край низменный, лѣсистый и водянистый. Тамъ жили люди, недоступные для татарскаго господства, крѣпкіе своею позиціею, хоробрые. Они были беззаконны не только въ смыслѣ церковномъ, но и въ смыслѣ первобытной силы, которая ставила подчиненная относительно его владыки въ такое положеніе, что, по мановенію князя, какъ это гласила молва, провинившійся подданный дѣлался собственнымъ палачемъ своимъ. Вь этой таинственной и невѣдомой для всего современнаго человечества странѣ человѣкъ находился въ борьбѣ съ природою, которая только-что начала уступать ему первенство передъ растительными и животными тварями своими.
Письменная память о постененномъ пониженіи воднаго уровня въ Балтійскомъ морѣ указываетъ на времена, когда воды на всемъ польско-литовскомъ побережьѣ Балтики стояли выше, разливались шире нынѣшняго; а это время прикасается къ половинѣ ХIII вѣка, къ эпохѣ бегства южныхъ Русичей въ одну сторону на Клязьму, въ другую на Карпаты, въ третью къ Вислѣ, Нареву, Нѣману. Лѣтописнымъ свидѣтельствомъ продолжавшагося поднятія прибалтійской почвы и ея постепеннаго осушенія остались для насъ такіе факты, что одинъ изъ польскихъ королей Ягайловичей увязъ безвыходно въ трясинѣ во время свадебнаго поѣзда, а другой умеръ по невозможности доставить къ нему врача, въ такихъ мѣстахъ, которыя нынѣ совершенно сухи.
Древніе литовскіе города можно назвать островами. Они основывались или среди вереницы озеръ, соедииенныхъ между собой непроходимыми топями, или среди такихъ зыбучихъ мѣстъ, которыя сдерживали только звѣриную лапу да легкую обувь пѣшаго Литвина, называвшуюся по-русски ходачками. Охотившіеся на Литовцевъ тевтонскіе рыцари крыжаки не могли съ ними воевать въ «полномъ вооруженіи»; а литовская дичь была опасна для своихъ преслѣдователей, стекавшихся со всего цивилизованнаго Запада, всего больше тѣмъ, что свободно расхаживала по роднымъ топямъ, неодолимымъ для непріятеля. Вести съ Литвой войну значило у прибалтійскихъ крестоносцевъ то же самое, что мостить безконечные мосты и гати, которые всасывались охранительною литовскою почвою и пропадали безслѣдно.
Когда наконецъ подъ Грюнвальдомъ Литворуссы, вмѣстѣ съ Поляками и Чехами, положили конецъ вторженіямъ тевтонскихъ рыцарей, и литовское общежитіе развилось подъ покровомъ безопасности, — отъ островныхъ городовъ, засѣвшихъ на трясинахъ, раскинулись радіусами длинные мосты. Эти мосты играютъ важную роль въ старинныхъ документахъ, трактующихъ о земскихъ повинностяхъ и платежахъ. Но въ наше время исчезли всѣ ихъ слѣды и самыя названія. Только изрѣдка любители археологіи открываютъ на громадныхъ протяженіяхъ искусственныхъ дорогъ древней Литвы сохранившіяся почти въ свѣжемъ видѣ, точно окаменѣлыя, трехсаженныя бревна; а рыбаки, въ сухую пору года, при тихой и ясной погодѣ, видятъ иногда на днѣ прозрачнаго озера остатки каменныхъ быковъ. То были сооруженія исчезнувшихъ поколѣній, силившихся овладѣть утопавшею въ болотахъ почвою Литвы.
Нѣкоторыя изъ судоходныхъ нѣкогда литовскихъ рѣкъ теперь вовсе не судоходны, а нѣсколько рѣкъ, извѣстныхъ по бумагамъ хозяйственными сплавами и рыбными промыслами, совсѣмъ исчезли, не оставивъ именъ своихъ даже въ мѣстныхъ урочищахъ. Такъ велика разница между природой древней Литвы и природой замѣнившей для насъ Литву Бѣлоруссіей, которую жители кіевскаго Поднѣпрія все еще находятъ страною лѣсистою, многоводною, болотистою.
Письменные памятники среднихъ столѣтій говорятъ о необыкновенныхъ разливахъ литовскихъ водъ отъ проливныхъ дождей. Поля въ Литвѣ весьма часто страдали отъ такихъ разливовъ. Но литовскій пахарь не унывалъ. У него сложилась пословица: «вода беретъ, вода даетъ». На опустошенныхъ нивахъ своихъ ловилъ онъ дорогую, не вездѣ доступную для него рыбу. Дождевые потоки приносили къ нему часто съ верховыхъ рѣчекъ жилыя постройки. Къ одному селу приплыла, по преданію, совсѣмъ устроенная для богослуженія церковь, и, сверхъ того, поля, небывавшія подъ разливомъ, считались плодородными. Поэтому сухое лѣто въ Литвѣ называлось несчастливыми.
Самую обычную принадлежность литовскаго ландшафта составляли бѣлѣющіеся паруса, съ наполняющими воздухъ и воду рыболовными птицами. То, что въ наше время, весною, представляютъ пинскія озера, усѣянныя рыбачьими лодками, плавичками и плавицами, шугалеями, барками и байдаками, то повсеместно виднѣлось въ древней Литвѣ, среди ея густыхъ лѣсовъ, разрѣзанныхъ стоячими и текучими водами. Водяная пошлина, въ соединеніи съ рыбною, составляла въ этомъ озерномъ и рѣчномъ царствѣ лѣсовъ значительную часть княжескихъ, панскихъ и церковныхъ доходовъ. Обладаніе скрытыми въ водѣ богатствами природы создало въ немъ водяныя братства, имѣющія нѣчто общее съ рѣчными или водными козаками на Днѣпровскомъ Низу: а рыболовство было въ Литвѣ занятіемъ ежедневнымъ. Христіанство кстати внесло сюда частые и долгіе посты, которые для невѣжественныхъ неофитовъ были самою доступною формою новой религіозности, и въ свое время послужили для русскихъ людей одною изъ опоръ борьбы съ иновѣрцами. Рыбный промыселъ господствовалъ надъ всѣми прочими.
Теперь уже забыты и названія нѣкоторыхъ рыбъ, подлежавшихъ когда-то казеннымъ и владѣльческимъ пошлинамъ, какъ напримѣръ берзаны, уклеи, клещи, селявы и др. На болынихъ рѣкахъ дѣлались рыболовныя заставы, съ воротами для судовъ посрединѣ. Другія рѣкн пере гораживались желѣзными крючьями, или гродями и язами. Сѣти, закидываемыя на озерахъ, обременялись уловомъ до такой степени, что рыбныя топи вытаскивали посредствомъ лошадей. Но самая оживленная, самая любимая Литвинами ловитва производилась по льду зимой. Начиналась она съ ноября и продолжалась до конца марта. Особая корпорація рыболововъ произвела особый классъ рыбачьихъ ткачей, а рыболовный промыселъ былъ подчиненъ придворному сановнику великаго князя, называвшемуся рыбачьимъ мастеромъ. Такъ и владѣльцы частные держали у себя рыбачьихъ старостъ, которые одни имѣли право ловить рыбу волокомъ. Несостоявшіе подъ вѣдомствомъ старосты люди могли ловить рыбу не иначе, какъ «стоя на ногахъ».
Почти въ такой же степени литовская природа способствовала и развитію звѣроловства, въ которомъ первое мѣсто занимали бобровые гоны. Эта отрасль сельскаго хозяйства пользовалась особеннымь вниманіемъ землевладѣльцевъ, такъ что стада бобровъ составлялись искусственнымъ подборомъ самцовъ и самокъ по цвѣту шерсти. Недостатокъ мануфактуръ восполняли въ Литвѣ звѣриными шкурами, которыя въ быту Литовца составляли и роскошь, и предметъ первой необходимости. Но если рыболовство занимало преимущественно чернорабочія руки, то охота за звѣрями была главнымъ занятіемъ высшаго класса и вмѣетѣ школою военнаго быта. Южно-русская народная муза до сихъ поръ воспѣваетъ золоторогихъ туровъ, по старой памяти о томъ времени, когда литовскіе охотники рогами молодецки убитаго тура дорожили больше, чѣмъ его шкурою и мясомъ. Простымъ людямъ не дозволялось охотиться на этого дикаго быка. Онъ составлялъ поэтическую принадлежность сословія господствовавшаго.
Второе мѣсто послѣ тура занималъ въ литовской охотѣ также привилегированный закономъ зубръ, о которомъ страстные любители аристократической забавы твердили, будто бы между его роговъ могли усѣсться три человѣка. Высоко цѣнилась Литвинами болотная рысь, которую, по ея пятнистой шкурѣ, называли они тигромъ. Въ Литвѣ, какъ и въ украинскихъ степяхъ, водились дикіе кони, которыхъ можно было тамъ видѣть еще и въ XV вѣкѣ. Лосей было такое множество, что, когда князь или какой нибудь «великій панъ» готовился къ охотничьему походу, — лосиное мясо заготовлялось въ прокъ для содержанія охотниковъ. Въ лѣсныхъ озерахъ купались цѣлыми стадами серны, огражденныя, точно въ звѣринцѣ, болотистою, заваленною древесными стволами почвою. На нихъ устраивали зимой охоту волки, нагоняли на голый ледъ и терзали быстроногихъ животныхъ, точно овецъ. Но царемъ литовскихъ звѣрей считался медвѣдь, отличавшійся необыкновеннымъ ростомъ, отвагой, силой и свирѣпостью. Противъ него была объявлена всеобщая война: самому простому человѣку предоставлялось право охотиться на медвѣдей, какъ и на волковъ. Привычка имѣть весьма часто дѣло съ медвѣдемъ породила въ простонародьѣ промыселъ показыванья ручныхъ чедвѣдей уличной толпѣ. Прихотливые паны содержали ихъ на конюшнѣ и появлялись иногда въ запряженныхъ медвѣдями рыдванахъ среди ярмарки, или мѣстнаго сеймика къ ужасу «низшей шляхты». Вообще звѣриное царство въ Литвѣ отличалось многочисленностью породъ и густотою населенія.
Обиліе пушныхъ звѣрей и настоятельная нужда въ мѣховой одеждѣ способствовали чрезвычайному развитію охоты. Предоставляя мелкаго звѣря въ пользу простонародья, литовскіе землевладѣльцы присвоивали себѣ только крупнаго. Во время охотничьихъ походовъ, цѣлыя села участвовали обыкновенно въ облавахъ, называемыхъ перелаями. Княжившія и пановавшія особы устраивали вокругъ себя постоянныя охотничьи дружины, которыя во время войнъ превращались въ ополченія. Образовался даже особый охотничій языкъ. Молодцоватые поселяне бѣгали отъ своихъ отцовъ и господъ въ охотничью службу къ сосѣднимъ Нимвродамъ, какъ въ днѣпровской Украинѣ къ прославленнымъ атаманамъ на козацкій промыселъ. Свою наездническую удаль хоробрая Литва вырабатывала въ гонитвѣ за обитателями родныхъ лѣсовъ и болотъ.
Продукты звѣроловства составляли у этого народа важную отрасль государственнаго и частнаго хозяйства. Бочки соленой или вяленой звѣрины отправлялись по зимнему пути къ иноземнымъ купцамъ въ приморскія факторіи. Во время войны, она составляла главный съѣстной запасъ. Ветчина изъ дикаго кабана принималась въ казнѣ на мѣсто денежныхъ взносовъ. Звѣриными шкурами платили въ судахъ пени и пошлины. Даже на краковскомъ рынкѣ, за недостаткомъ звонкой монеты, торговля производилась иногда при посредствѣ попеличьихъ лобковъ и куньихъ мордокъ. Одежда изъ ласицъ, попелицъ и бѣлокъ была распространена въ Литвѣ такъ, что нынѣ трудно даже вообразить, какъ много иѵъ добывалось.
Свѣжесть и могущество растительной природы сильно вліяли на скотоводство, но подавляли земледѣліе. Лука и лугъ были для древняго литовца дороже нивы и лана. Онъ былъ номадъ, какъ и днѣпровскій козакъ, продолжившій его трудную привольную жизнь въ то время, когда польская хозяйственность отодвинула малолюдныя пустыни отъ Нѣмана къ Днѣпру.
«Эй, вы дуки, дуки!
За вами всѣ луги и луки»...
вотъ единственная жалоба днѣпровскаго номада на своихъ богачей. Такъ, безъ сомнѣнія, чувствовалось и въ Литвѣ. Пастбища еще въ XVI вѣкѣ цѣнились въ литовскомъ хозяйствѣ наравне съ пахатнымъ полемъ. Во времена Ягайла и сами Поляки, учители безграмотной Литвы, занимались еще такъ мало земледѣліемъ, что главную статью дохода составляли у нихъ конскіе табуны, а главный чиншъ получали они за отдачу дубовыхъ лѣсовъ подъ выпасъ «гуртовыхъ свиней».
Долгая, суровая, многоснѣжная зима отвлекала Литовца отъ земледѣлія столько же, какъ и его воинственность, переходившая отъ защиты его убѣжищъ къ набѣгамъ на образованныхъ сравнительно сосѣдей и обратно. Домашній быть его не представляетъ утонченности даже въ знатныхъ семействахъ. Мы напримѣръ знаемъ, что простой тулупъ былъ повседневною одеждою великаго князя Ягайла. Да и на Поляковъ его времени заграничные ихъ пріятели жаловались, что отъ нихъ смердитъ кожухомъ. Но зато это былъ народъ желѣзный. Прошлявшись лѣто и осень по своимъ водянистымъ трущобамъ, Литовцы жаждали морозовъ, которые бы выгубили у нихъ насѣкомыхъ и уничтожили въ ихъ жилищахъ гадовъ. Хотя Литовецъ жилъ, можно сказать, въ шалашѣ, но морозы не страшили его. Въ жестокую стужу и метель обитатель дремучихъ лѣсовъ и болотъ чувствовалъ себя особенно бодрымъ и предпріимчивымъ. Зима давала ему наилучшую добычу, какъ рыбаку и охотнику. Зима снабжала его домашній бытъ иноземными продуктами путемъ торговли, потому что только въ эту пору года проникали къ нему купцы, которыхъ и называлъ онъ не иначе, какъ зимними гостями.
Слабое развитіе земледѣлія въ Литвѣ возмещалось не однимъ скотоводствомъ, не однимъ рыбнымъ и звѣринымъ промысломъ, но и пасѣками или бортными входами. Свѣжая природа не была еще здѣсь измята, скомкана, притоптана человѣческою деятельностью, какъ въ западной Европѣ, и, будучи послѣднею по обработке, являлась первою по своей производительности. На Западе не сохранилось ничего подобнаго величественнымъ липовымъ лесамъ, одевавшимъ влажныя побережья Немана. Литовскіе дубы поражали своей громадностью тевтонскихъ рыцарей; а Поляки, хозяйничая въ стране, сделавшейся наконецъ для нихъ доступною, дивились окаменелымъ стволамъ великанскихъ деревъ, «которыхъ породы никто не умелъ назвать». Обиліе душистыхъ злаковъ и цвѣтовъ, питаемыхъ роскошно отененною, влажною почвою, производило несметные рои пчелъ. Медовая дань въ Литовскомъ государстве уступала одной рыбной. Медомъ Литовцы заменяли монету такъ же, какъ и мехами. Некоторыя судебныя пени взимались определеннымъ количествомъ меду, а восковые круги и свечи сделались въ свое время обыкновенными взысканіями за церковныя преступленія. «Камни воску» выводились изъ Литвы за границу, какъ одинъ изъ самыхъ ценныхъ продуктовъ. Литовскимъ медомъ, по словамъ древнихъ летописей, пробавлялась «вся Германія, Британія и отдаленнейшія страны Европы». Въ Литве существовали братства бортняковъ. Они имели присяжныхъ лавниковъ, старосту, судью, писаря. Медовый староста, распоряжавшійся бортною челядью, былъ важнымъ членомъ каждой экономіи. Существовало даже особое бортное право.
Богатство водяной и лесной природы долго держало сельское хозяйство въ первобытномъ состояніи. Коренное населеніе Литвы было немногочисленно. Наши русскіе предки нашли въ этомъ крае большой просторъ и готовыя на каждомъ шагу средства къ существованію. Переселеніе кіевскихъ Русичей въ литовскія трущобы совершалось по путямъ, проложеннымъ торговыми людьми, литовскими зимними гостями. Оно, конечно, сопровождалось бѣдствіями торопливаго передвиженія. Оно было горестнымъ деломъ и въ вещественномъ, и въ нравственномъ отношеніи. Но когда литовская природа заключила наконецъ беглыхъ Русичей въ свои объятія, — они должны были скоро успокоиться на счетъ потери своего земледельческаго хозяйства среди неисчерпаемыхъ источниковъ хозяйства номалнаго.
О впечатленіи, какое делала «беззаконная» Литва на пришельцевъ, можно судить по тому, какъ поражались ея дикими прелестями суровые монахи-крестоносцы, занявшіе балтійское поморье на устьяхъ Вислы съ целью искоренить язычество, засевшее въ первобытныхъ лесахъ Немана. Нигде въ христіанской Европе не видали они столько птицъ и не слыхали такихъ концертовъ птичьяго пѣнія, какъ при вступленіи въ область ненавистныхъ идолопоклонниковъ. Первую свою крепость, первый редутъ, устроенный въ глухомъ лесу, какъ операціонный базисъ для войны съ варварами, прозвали они Птичьимъ Пеніемъ — Vogelsang. Природа Литвы величіемъ своихъ созданій представитъ намъ нечто сказочное, если мы вспомнимъ, что этотъ первый тевтонскій замокъ, у входа въ ея дикую область, былъ построенъ не на земле, а на раскидистомъ стволе великанскаго дуба, подобно гнезду эпическаго Соловья Разбойника.
Многія сотни лѣтъ работала стихійная сила надъ созданіемъ подобныхъ колоссовъ расти тельности въ странѣ, занятой племенемъ, которое смотрѣло на громадныя деревья съ чувствомъ боготворенія. Когда наконецъ промышленная жизнь пришла въ литовскіе лѣса съ истребитель ными своими занятіями, и рубка первобытныхъ зарослей воспреобладала надъ всѣми отраслями мѣстнаго хозяйства, — количество древеснаго матеріяла, добываемое изъ одного дуба, представило цифру невѣроятную. Въ тѣ времена, когда въ Литвѣ и въ Польшѣ цѣлая деревня покупалась иногда «за два вола, за шесть локтей сукна и за нѣсколько лисьихъ мѣховъ», или «за двадцать гривенъ серебра и за двѣ сукни», бывали дубы, цѣнимые во сто гривенъ.
Поэтическія впечатлѣнія величавой въ своей первобытности природы дѣйствовали сильно на мѣстныхъ жителей. Литовская миѳологія, блескомъ и роскошью фантазіи, представляетъ одинъ изъ богатѣйшихь матеріяловъ для художественнаго творчества. Великій князь Ягайло, сдѣлавшись польскимъ королемъ, навѣщалъ свою дикую родину съ единственною цѣлью отдохнуть отъ новыхъ впечатлѣній въ ея полупраздномъ и полудикомъ быту. Не могъ наслушаться онъ досыта литовскихъ соловьевъ, и умеръ отъ простуды, схваченной во время ихъ ночныхъ концертовъ. Богатырскіе походы Гедиминовичей и Ольгердовичей въ занятыя Татарами степи, на карпатское подгорье и къ черноморскимъ лукоморьямъ, воспѣваемыя неграмотными вайделотами, можетъ быть, превзошли бы «старыя словеса» ихъ предка, Игоря, когда бы мѣстная письменность не была подавлена схоластическимъ латинствомъ. Любовь къ родной природѣ отразилась поэтически и въ крѣпкомъ стояньѣ Литворуссовъ противъ татарокозацкихъ ордъ, истреблявшихъ въ половинѣ XVII вѣка города и мѣстечки Кіевской и Волынской земли, такъ что, но словамъ московскихъ вѣстовщиковъ, казалось, «будто бы тамъ никогда ничего не было».
Черты своей суровой поэтичности сохранила Литва до нашего времени. Она лишилась, правда, колоссальныхъ дубовъ, служившихъ пьедесталами рыцарскимъ замкамъ. Въ ней не растутъ уже «сладкіе цвѣты», дивившіе встарину иноземцевъ. Ея медовые соты отзываются не липовымъ ароматомъ, а запахомъ сосновой смолы. Она утратила пѣсеннаго тура съ фантастически золотыми рогами. Но ея природа все еще такъ захолустна, что въ ея пущахъ царитъ постарому силачъ медвѣдь и плодится въ удаленіи отъ человѣка широкорогій зубръ. Эта природа, поражавшая въ свое время удивленіемъ языческихъ миѳистовъ и ихъ преслѣдователей крестоносцевъ, оставила по себѣ безсмертную память вь произведенияхъ нашего современника Мицкевича, котораго лѣсныя картины первенствуютъ недосягаемо, въ поэтической живописи, среди произведеній всѣхъ вѣковъ и всѣхъ народовъ.
П. Кулишъ.