ЛЮДОВИКЪ XIV И ЕГО ВѢКЪ.[править]
ГЛАВА XXVIII.[править]
Несогласія между принцами. — Слѣдствіе ссоры между герцогомъ Немурскимъ и герцогомъ Бофоромъ. — Дуэль на смерть. — Принцъ Конде получаетъ пощечину. — Красное словцо президента Бельсира. — Герцогъ Орлеанскій лишается единственнаго своего сына. — Новая оппозиція Парламента. — Новое удаленіе Мазарина. — Король вступаетъ въ Парижъ. — Затруднительное положеніе принцессы Монпансье. — Отъѣздъ принцевъ. — Они объявлены виновными въ оскорбленіи величества. — Призваніе Мазарина. — Побудительная причина возвращенія. — Наблагоразумный поступокъ коадъютора. — Придумываютъ, какъ-бы отъ него отдѣлаться. — Воля короля начинаетъ обнаруживаться. — Арестованіе кардинала Реца. — Конецъ второй войны Фронды. — Возвращеніе Мазарина.
ГЛАВА XXIX.[править]
Поступки Принца Конде. — Первоначальныя мѣры Мазарина. — Раздача наградъ. — Бѣглый взглядъ на Парижское общество этого времени. — Франциска д’Обинье, сдѣлавшаяся потомъ госпожею де-Ментенонъ. — Первоначальная жизнь ея. — Она объявляется умершею. — Великая бѣдность. — Она вступаетъ въ монастырь. — Пріѣздъ ея въ Парижъ. — Какъ она знакомится съ Скаррономъ. — Ея замужество. — Успѣхи ея въ обществѣ. — Герцогиня Лонгвиль удаляется отъ свѣта. — Принцъ Марсилльякъ примиряется съ дворомъ. — Вступленіе въ бракъ принца Конти. — Сарразенъ посредникъ. — Его кончина. — Приговоръ къ смерти принца Конде. — Виды Мазарина въ отношеніи къ Людовику XIV. — Празднества при дворѣ. — Король актеръ и танцоръ. — Коронованіе Людовика XIV. — Первая его кампанія. — Смерть Брусселя
ГЛАВА XXX.[править]
Гонди дѣлается Парижскимъ архіепископомъ. — Оппозиція двора. — Интриги по этому случаю. — Блистательныя предложенія. — Отказъ кардинала Реца. — Причины, побудившія его просить отставки. — Его переводятъ въ Нантскій замокъ. — Папа не хочетъ утвердить отставку. — Недоумѣніе кардинала. — Онъ уходитъ изъ тюрьмы. — Какъ онъ избѣгаетъ новаго ареста. — Письмо принца Конде къ кардиналу. — Испугъ двора. — Первыя любовныя похожденія Людовика XIV. — Госпожа Фронтенакъ. — Госпожа Шатидльонъ. — Дѣвица Едкуръ. — Госпожа Бове. — Олимпіада Манчини. — Серьёзная страсть. — Парламентъ хочетъ составить актъ оппозиціи. — Смѣлый поступокъ юнаго короля. — Гонди пріѣзжаетъ въ Римъ. — Новая кампанія Людовика XIV. — Праздники и балеты. — Первая карусель. — Христина во Франціи. — Описаніе этой королевы, сдѣланное герцогомъ Гизомъ. — Смерть госпожи Манчини и госпожи Меркёръ. — Вступленіе въ бракъ Олимпіады Манчини. — Конецъ политической дѣятельности Гастона Орлеанскаго.
ГЛАВА XXX.[править]
Любовныя интриги Маріи Манчини. — Дѣвица Ла-Моттъ-д’Аржанкуръ. — Ревность. — Королевское развлеченіе. — Молодая садовница. — Возвращеніе къ Маріи Манчини. — Проекты вступленія въ бракъ. — Принцесса Монпансье. — Генріетта Англійская. — Принцесса Португальская. — Маргарита Савойская. — Инфанта Марія-Терезія. — Христина въ Фонтенбло. — Любопытное письмо этой королевы. — Празднества при дворѣ. — Надежды Мазарина. — Оппозиція Анны Австрійской. — Измѣна и казнь маршала Оккенкура. — Кампанія короля. — Тяжкая болѣзнь. — Мѣры предосторожности кардинала Мазарина. — Ліонское путешествіе. — Свиданіе Французскаго Двора съ Савойскимъ. — Гувернантка-Лунатикъ. — Поступокъ Испанскаго короля. — Онъ велитъ предложить Мазарину инфантину въ невѣсты короля
ГЛАВА XXXII.[править]
Заключеніе проекта бракосочетанія съ принцессою Савонскою. — Радость короля. — Представленіе Эдипа.-- Ла-Фонтенъ. — Боссюэтъ. — Расинъ. — Буало. — Проектъ лирнаго договора между Франціею и Испаніею. — Конецъ любви короля къ Маріи Манчини. — Слово Мазарина. — Отъѣздъ Маріи. — Дворъ уѣзжаетъ на югъ. — Конференціи на островѣ Фазановъ. — Пиринейскій договоръ. — Возвращеніе принца Конде. — Смерть Гастона Орлеанскаго. — Анектоты объ этомъ принцѣ. — Конецъ послѣдней Фронды
ГЛАВА XXXIII.[править]
Вступленіе въ бракъ Людовика XIV. — Портретъ молодой королевы. — Возвращеніе королевской фамиліи въ Парижъ. — Возстановленіе королевской власти въ Англіи. — Болѣзнь Мазарина. — Объявленіе врачей. — Сожалѣнія кардинала. — Необыкновенное великодушіе умирающаго. — Насмѣшка Ботрю. — Послѣднія минуты Мазарина. — Кардиналъ и его духовникъ. — Смѣшное вознагражденіе. — Карточный долгъ. — Смерть Мазарина. — Духовное его завѣщаніе. — Сужденіе объ этомъ министрѣ. — Его высокомѣріе. — Его скупость. — Хвала ему.
ГЛАВА XXXIV.[править]
Летелье. — Ліоннь. — Фуке. — Ихъ характеры. — Колберъ и кладъ. — Людовикъ XIV въ двадцать-три года. — Филиппъ Анжуйскій, брать его. — Уединеніе Анны Австрійской. — Образъ жизни молодой королевы. — Принцесса Генріетта и молодой Букингамъ. — Англійская вдовствующая королева и дочь ея возвращаются во Францію. — Причины этого возвращенія. — Герцогъ Анжуйскій ѣдетъ къ нимъ на встрѣчу. — Графъ де-Гишъ. — Сильная ревность. — Женитьба герцога Анжуйскаго. — Онъ принимаетъ титулъ герцога Орлеанскаго. — Портретъ супруги его Генріетты. — Обыкновенное распредѣленіе дня. — Водовика XIV. — Фрондисты дѣлаются приверженцами двора. — Король влюбляется въ Генріетту. — Какимъ образомъ хотятъ скрыть эту любовь. — Дѣвица ла-Вальеръ. — Она привлекаетъ вниманіе короля. — Людовикъ XIV стихотворецъ. — Данжо вдвойнѣ секретарь. — Паденіе Фуке приготовляется. — Вокскій праздникъ. — Путешествіе въ Пангъ. — Взятіе подъ арестъ Фуко. — Ненависть къ Колберу
ГЛАВА XXXV.[править]
Рожденіе Дофина. — Состояніе умовъ этого времени. — Первая ссора короля съ ла-Вальеръ. — Ла-Вальеръ удаляется къ кармелитскимъ монахинямъ въ Піальо. — Примиреніе. — Начало Версайльскаго дворца. — Элидская принцесса. — Тартюфъ.-- Пожалованіе кавалерами ордена св. Духа. — Голубой кафтанъ. — Могущество Франціи. — Ла-Вальеръ родитъ дочь, потомъ сына. — Подробности о герцогѣ ла-Мейльере. — Ботрю. — Анекдоты къ нему относящіеся. — Болѣзнь королевы-матери. — Герцогиня Орлеанская. — Генріетта и графъ Гишъ. — Ссора и примиреніе. — Кончина Анны Австрійской. — Сужденіе о ея характерѣ и образѣ жизни
ГЛАВА XXXVI.[править]
Послѣдствія смерти Анны Австрійской. — Охлажденіе короля къ ла-Вальеръ. — Появленіе госпожи Монтеспанъ. — Принцесса Монако. — Характеръ новой любовницы. — Приготовленія къ войнѣ. — Фландрская кампанія. — Строгость Людовика XIV. — Любовь старшей дочери Гастона Орлеанскаго къ Лозену. — Портретъ Лозена. — Его происхожденіе. — Причины быстраго его возвышенія. — Его заключаютъ въ Бастилію. — Его грубость. — Король соглашается на его женитьбу. — Причины, побудившія короля дать свое согласіе. — Послѣдніе годы герцога Бофора. — Его таинственная кончина
ГЛАВА XXXVII.[править]
Неудовольствія Людовика XIV противъ Соединенныхъ Штатовъ — Проектъ союза Франціи съ Англіею. — Принцесса Генріетта посредница. — Успѣхи ея порученія — Неудовольствіе его высочества. — Жалобы принцессы на своего мужа. — Мальтійскій рыцарь де-Лоррень. — Король вступается за ея высочество. — Гнѣвъ герцога Орлеанскаго. — Болѣзнь принцессы. — Она считаетъ себя отравленною. — Мнѣніе врачей. — Ходъ болѣзни. — Послѣднія минуты принцессы. — Поступокъ его высочества. — Визитъ короля. — Кончина принцессы. — Преступленіе открывается. — Снисходительность короля
ГЛАВА XXXVIII.[править]
Людовикъ XIV и госпожа де-Монтеспанъ. — Немилость къ ла-Вальенъ. — Первая беременность новой любовницы. — Тайна, которою окружаютъ ея роды. — Рожденіе герцога Менскаго. — Паденіе Лозена; взятіе его подъ арестъ. — Онъ встрѣчается съ Фуке въ Пиньерольской тюрьмѣ. — Молодой герцогъ Лонгвиль является при дворѣ. — Связи его съ маршальшею лаферте. — Госпожа ла-Ферте и ея мужъ. — Маршальша или камердинеръ. — Мщеніе маршала. — Маршалъ и компаньонка. — Герцогъ Лонгвиль и маркизъ д’Еффіэ. — Западня. — Ударъ палкою. — Война съ Голландіею. — Переходъ черезъ Рейнъ. — Смерть герцога Лонгвиля. — Завѣщаніе его. — Состояніе театра. — Уединеніе госпожи ла-Вальеръ
ГЛАВА XXXIX.[править]
Пимвегсискій миръ, 1678-го года. — Взглядъ на прошедшее. — Людовикъ XIV и писатели. — Король мститъ за Корнеля. — Заговоръ Рогана. — Его кончина. — Отравители. — Порошокъ, называемый порошкомъ наслѣдства.-- Ла-Вуазенъ. — Ла-Вигурё. — Уголовный судъ. — Принцъ Орлеанскій у колдуньи. — Ему показывается чортъ. — Ла-Вуазенъ и ея посѣтители. — Заговоръ кардинала Булльонскаго. — Онъ желаетъ вызвать тѣнь маршала Тюрена. — Ла-Рейни и графиня Суассонъ. — Казнь ла-Вигурё. — Кончина ла-Вуазены.
ГЛАВА XL.[править]
Принцесса Палатинская; ея портретъ. — Ея характеръ. — Ея поведеніе при дворѣ. — Побочныя дѣти Людовика XIV-го. — Новая любовь короля. — Госпожа Субизъ. — Госпожа Людръ. — Дѣвица Фонтанжъ. — Госпожа де-Ментенонъ. — Ея первыя сношенія съ Людовикомъ XIV. — Какъ дворъ смотритъ на возрастающее благорасположеніе къ ней короля. — Отецъ ла-Шезъ. — Болѣзнь короля. — Кончина королевы Маріи-Терезіи. — Возвращеніе на короткое время Лозена. — Состояніе Франціи въ продолженіе этого періода
ГЛАВА XLI.[править]
Война съ Алжиромъ. — Изобрѣтеніе бомбъ. — Маленькій Рено. — Первое бомбардированіе. — Мирный договоръ. — Кончина Колбера. — Надгробныя ему надписи. — Его похороны. — Его семейство. — Война съ Генуей — Второе бомбардированіе. — Прекращеніе непріятельскихъ дѣйствій. — Заключеніе условія договора. — Генузскій дожъ въ Версайлѣ. — Состояніе новаго дворца. — Генуэзскій дожъ предъ Людовикомъ XIV.
ГЛАВА XLII.[править]
Взглядъ на литературу, науки и изящныя искусства этой эпохи. — Мольеръ. — Ла-Фонтенъ. — Боссюэтъ. — Бюсси-Рабютенъ. — Госпожа де-Севинье. — Фенелонъ — Ла-Рошфуко. — Паскаль. — Буало. — Госпожа де-ла-Фанеттъ. — Госпожа Дезульеръ. — Сен-Симонъ. — Кино. — Люлли. — Живопись. — Скульптура. — Архитектура. — Состояніе литературы и наукъ въ Англіи, Германіи, Италіи и Испаніи. — Успѣхи французской промышленности въ этомъ періодѣ. — Статсъ-дамы двора. — Парижъ украшается новыми зданіями. — Успѣхи военныхъ искуствъ. — Сухопутная армія. — Кавалерія. — Артиллерія. — Флотъ. — Семейство Лодовика XIV. — Дофинъ и его сыновья. — Побочныя дѣти. — Графъ Вермандуа. — Графъ Вексенъ — Дѣвица де-Блуа. — Герцогъ Менскій. — Дѣвица де-Пантъ. — День короля. — Этикетъ его двора
ГЛАВА XLIII.[править]
Кальвинисты и католики. — Угнетенія предшествовавшія отмѣненію Нантскаго эдикта. — Какое участіе принимала госпожа де-Ментенонъ въ этихъ преслѣдованіяхъ. — Отмѣненіе Нантскаго эдикта. — Аббатъ Шела. — Его мученичество. — Онъ посылается въ Севенны. — Жестокость его поступковъ. — Намѣреніе Людовика XIV вступить въ бракъ съ де-Ментеновъ. — Сопротивленіе дофина. — Недоумѣніе короля. — Бракъ совершается. — Сонетъ Герцогини, супруги герцога Бурбонскаго. — Письмо Карла II-го. — Характеръ этого государя. — Восшествіе на престолъ Іакова II-го. — Его необдуманный поступокъ. — Принцъ Оранскій свергаетъ съ престола своего тестя. — Іаковъ II и его семейство ищутъ себѣ пріюта во Франціи. — Возвращеніе Лозена. — Аугсбургская лига. — Болѣзнь Людовика. XIV. — Тріанонское окно
ГЛАВА XLIV.[править]
Всеобщая война. — Вторичное опустошеніе Палатината. — Маршалъ Люксембургъ. — Маршалъ Дюра. — Дофинъ. — Катина. — Взятіе Филипсбурга. — Выигранныя и проигранныя сраженія. — Принцъ Евгеній. — Слѣдствія Севеннской междоусобной войны. — Ужасная кончина аббата Шёла. — Смерть принца Конде. — Борьба между госпожею де-Ментенонъ и министромъ Лувуа. — Король и министръ. — Караулъ не на своемъ мѣстѣ, — Прогулка и монологъ — смерть Лувуа. — Открытіе причины его смерти. — Испанская королева умираетъ отъ яда
ГЛАВА XLV.[править]
Состояніе Европы въ концѣ войны — Мирный договоръ съ Савойею. — Рисвикскій миръ. — Первое духовное завѣщаніе Испанскаго короля. — Избраніе принца Конти на польскій престолъ. — Битва при Зентѣ. — Карловицкій миръ. — Садовскій кузнецъ. — Путешествіе его въ Версайль. — Онъ представляется ко двору. — Свиданіе его съ Людовикомъ XIV. — Его исторія. — Объясненіе таинственныхъ его приключеній. — Графъ д’Обинье. — Его распутная жизнь. — Молодая герцогиня Бургундская. — Пріемъ ея во Франціи. — Прибытіе ея въ Монтаржисъ, въ Фонтенбло и въ Версайль. — Празднованіе свадьбы. — Первая брачная ночь. — Портретъ герцога Бургундскаго. —
ГЛАВА XLVI.[править]
Духовное завѣщаніе испанскаго короля. — Интриги по этому предмету. — Совѣтъ папы Иннокентія XII. — Наконецъ Франція предпочтена Австріи. — Смерть Карла II. — Открытіе завѣщанія. — Шутка герцога Абрантеса. — Благоразумное поведеніе Людовика XIV. — Герцогъ Анжуйскій признанъ Испанскимъ королемъ. — Пріемъ въ Медонѣ. — Послѣднее свиданіе Людовика XIV съ маркизою Монтеспанъ. — Кончина Расина. — Причина его смерти. — Рожденіе Вольтера
ГЛАВА XLVII.[править]
Барбезьё, его портретъ, его характеръ, его проказы, его кончина. — Шамильяръ; странное начало его счастія. — Смерть Іакова II. — Послѣднія его минуты. — Сужденіе объ этомъ королѣ. — Декларація Людовика XIV. — Поступки Вильгельма III. — Послѣдняя болѣзнь этого принца. — Его характеръ. — Человѣкъ въ Желѣзной Маскѣ. — Его исторія. — Разысканія по этому предмету. — Догадки автора этой книги1
ГЛАВА XLVIII.[править]
Европейскія государства объявляютъ себя врагами Людовика XIV. — Великій Союзъ. Франціи. — Враги и союзники. — Болѣзнь великаго Дофина. — Посѣщеніе торговокъ. — Кончина его высочества. — Герцогъ Шартрскій. — Характеръ его высочества. — Взглядъ на военныя дѣйствія. — Особенное благоволеніе къ Вильруа. — Вандомъ; его портретъ. — Особенныя его привычки. — Жанъ-Кавальё. — Его посѣщеніе Версайля. — Онъ удаляется изъ Франціи. — Конецъ Севеннской войны. — Послѣднія минуты маркизы Монтеспанъ. — Гротъ Ѳетиды — Голодъ 1709 года. — Налогъ десятины.-- Кончина отца ла-Шеза. — Преемникъ его, отецъ ле-Теллье. — Бѣдствія Франціи
ГЛАВА XLIX.[править]
Болѣзнь герцогини Бургундской. — Герцогъ Фронсакъ. — Его женитьба. — Любовники молодой герцогини. — Нанжисъ. — Молеврье. — Дѣти герцогини Бургундской. — Военныя дѣйствія. — Вильруа во Фландріи. — Пораженіе при Рамильи. — Вильруа замѣняетъ Вандомъ. — Герцогъ Орлеанскій въ Италіи. — Пораженіе при Туринѣ. — Герцогь Орлеанскій въ Испаніи. — Странныя сомнѣнія Людовика XIV. — Леридское дѣло. — Интриги противъ герцога Орлеанскаго. — Критическое положеніе Филиппа V. — Взятіе Мадрита эрцгерцогомъ Карломъ. — Безразсудныя надежды герцога Орлеанскаго. — Унизительныя предложенія Людовика XIV. — Жестокость его враговъ. — Вандома призываютъ въ Италію
ГЛАВА L.[править]
Успѣхи Вандома въ Испаніи. — Паденіе Марльбруга. — Чашка съ водою. — Смерть императора Іосифа І-го. — Перемѣна политики въ пользу Людовика XIV. — Несчастій въ королевской фамиліи. — Болѣзнь его высочества великаго Дофина. — Его смерть. — Портретъ его. — Болѣзнь и кончина герцогини Бургундской. — Портретъ этой принцессы. — Болѣзнь герцога Бургундскаго. — Смерть его. — Портретъ его. — Его характеръ. — Вольность въ словахъ г. Гамаше. — Болѣзнь и смерть герцога Бретапскаго, третьяго Дофина. — Болѣзнь и смерть герцога Берріііскаго. — Кончина герцога Вандомскаго. — Девонская побѣда. — Утрехтскій миръ…
ГЛАВА LI.[править]
Старость Людовика XIV. — Его печаль. — Раздѣленіе двора на двѣ партіи. — Клевета на герцога Орлеанскаго. — Причины и слѣдствія этой клеветы. — Поступки короля въ этихъ обстоятельствахъ. — Предпочтеніе, оказываемое имъ усыновленнымъ принцамъ. — Протесты. — Герцогъ Менскій осыпанъ милостями. — Духовное завѣщаніе, исторгнутое у Людовика XIV. — Мнимый посланникъ. — Затмѣніе солнца. — Смотръ гвардейскимъ полкамъ. — Болѣзнь Людовика XIV. — Конференція короля съ герцогомъ Орлеанскимъ. — Предсмертные совѣты Людовика XIV. — Послѣднія его минуты. — Его кончина. — Заключеніе
ГЛАВА XXVIII.
1662.[править]
Вскорѣ послѣ того, какъ принцы одержали политическую побѣду, о которой мы говорили, возникло между ними несогласіе. Положено было на будущее время учредить совѣтъ благоустроеннѣе того, какой былъ прежде, и не только всѣ желали принять участіе въ этомъ совѣтѣ, но произошли даже споры между чужестранными и французскими принцами по вопросу о предсѣдательствѣ. Это было причиною ссоры между герцогомъ Немурскимъ, происходившимъ изъ Савойскаго дома, и герцогомъ Вандомскимъ, побочнымъ сыномъ, изъ дома французскаго, Эта ссора наводила тѣмъ большій страхъ на приверженцевъ обоихъ принцевъ, что она была повтореніемъ сцены, случившейся въ Орлеанѣ, когда, какъ припомните, герцогъ Бофоръ далъ пощечину герцогу Немурскому, а герцогъ Немурскій сорвалъ парикъ съ головы герцога Бофора.
Какъ только разнеслась молва объ этой ссорѣ, герцогъ Орлеанскій и принцъ Конде принудили герцога Немурскаго дать честное слово, въ теченіи двадцати-четырехъ часовъ ничего не предпринимать противъ герцога Бофора. Что касается до сего послѣдняго, то о немъ не безпокоились, потому-что, какъ всѣ согласно говорили, онъ показалъ въ этомъ случаѣ столько же благоразумія, сколько герцогъ Немурскій запальчивости. Но герцогъ Немурскій сдѣлалъ, безъ сомнѣнія, какую нибудь хитрую оговорку, которая давала ему право не сдержать даннаго слова, потому-что, какъ скоро онъ былъ на свободѣ, то сталъ тотчасъ отыскивать своего противника. Бофора не трудно было найти: онъ былъ всѣмъ извѣстенъ, какъ самый безпокойный человѣкъ во всемъ Парижѣ, который, гдѣ бы не проходилъ, оставлялъ за собою слѣдъ своего характера. Герцогъ Немурскій, узнавъ, что онъ прогуливается въ Тюйльери съ четырьмя, или пятью, своими пріятелями, отправился туда, чтобъ съ нимъ встрѣтиться. Дѣйствительно, какъ только онъ вошелъ въ садъ, то увидѣлъ Бофора съ четырьмя его пріятелями; это были графы: Бюри и Ри, Брилье и Герикуръ, Герцогъ Немурскій прямо подошелъ къ Бофору, и вызвалъ его на дуэль.
Герцогъ былъ очень спокоенъ, и нисколько не сердился на герцога Немурскаго; поэтому, онъ сдѣлалъ все возможное, чтобъ устранить эту дуэль; онъ говорилъ, что ему невозможно отдѣлиться отъ товарищей, которые съ нимъ гуляли, и что лучше отложить это дѣло до другаго дня. Тогда герцогъ Немурскій сказалъ громко, что это не можетъ служить препятствіемъ дуэли; что, напротивъ, онъ приведетъ равное число своихъ друзей, и такимъ образомъ партія будетъ полнѣе. Послѣ этого не оставалось никакого средства уклониться отъ дуэли, потому что эти господа, видя, что ихъ такимъ образомъ вызываютъ, сочли сообразнымъ съ своимъ достоинствомъ отвѣчать согласіемъ на вызовъ. Положено было начать битву, безъ отлагательства, на конной площади, куда герцогъ Немурскій долженъ былъ привести своихъ секундантовъ.
Герцогъ Немурскій воротился къ себѣ на квартиру и, къ несчастію, нашелъ у себя нужное число молодыхъ дворянъ: это были гг. Вильяръ, кавалеръ ла-Шезъ, Кампанъ и Люзершъ; они приняли приглашеніе и тотчасъ отправились туда, гдѣ ихъ ожидали. Герцогъ Немурскій принесъ шпаги и пистолеты, и чтобъ не терять времени, напередъ зарядилъ пистолеты. Между-тѣмъ, какъ секунданты условливались между собою, и каждый избиралъ себѣ противника, герцогъ Немурскій подошелъ къ герцогу Бофору и въ ту же минуту хотѣлъ начать поединокъ; но Бофоръ снова попытался склонить его къ примиренію. — Ахъ! любезный братъ, говорилъ онъ, — стыдно горячиться такъ, какъ мы горячимся; будемъ лучше друзами! забудемъ прошедшее.
Но герцогъ Немурскій бросилъ заряженный пистолетъ къ ногамъ герцога Бофора и, отступя на надлежащее разстояніе, сказалъ: — Нѣтъ, бездѣльникъ! надобно, чтобъ или я тебя убилъ, или чтобъ ты убилъ меня! — При этихъ словахъ онъ спустилъ курокъ другаго пистолета, и когда противникъ его остался невредимъ, бросился, на него со шпагою въ рукѣ. Ему не пришлось отступить: герогъ Бофоръ поднялъ пистолетъ и выстрѣлилъ, почти не прицѣливаясь; герцогъ Немурскій упалъ, пораженный тремя пулями. Многія особы, бывшіе въ саду Вандомскаго отеля, который находился не далеко оттуда, въ томъ числѣ и аббатъ Сен-Спиръ, прибѣжали на этотъ шумъ. Аббатъ бросился къ раненому; но послѣдній имѣлъ только время проговорить: — Іисусе! Матерь Божія! пожалъ ему руку и испустилъ духъ. Въ то же время трое изъ свидѣтелей герцога Бофора упали, будучи тяжело ранены; это были графъ Бюри, графъ Ри и Герикуръ. Графъ Бюри выздоровелъ, но Ри и Герикуръ умерли отъ ранъ.
На другой день борьба началась между принцемъ Таренгскинъ, сыномъ герцога Тремуйля, и графомъ Ріё, сыномъ герцога Эльбёфа, и снова по вопросу о предсѣдательствѣ. Принцъ Конде, случившійся при этомъ, принялъ сторону принца Тарентскаго, который былъ ему близкій родственникъ. Во время спора графъ Ріё сдѣлалъ тѣлодвиженіе, которое принцъ Конде принялъ за личное оскорбленіе, и далъ ему пощечину; графъ Ріё отплатилъ ему тѣмъ же. Принцъ Конде, у котораго не было при себѣ шпаги, схватилъ шпагу барона Миженна; Ріё вынулъ свою; тутъ герцогъ Роганъ бросился между ними, и заставилъ графа Ріё выйти изъ комнаты, а герцсгъ Орлеанскій отослалъ его въ Бастилію. Принцъ Конде хотѣлъ послѣдовать за нимъ и требовать удовлетворенія; но всѣ присутствующіе утверждали, что Ріё ударилъ его кулакомъ, а не далъ ему пощечины, Принцъ Конде долго сопротивлялся; наконецъ, разсудивъ, что испытанная имъ храбрость, ставила его выше всякаго оскорбленія, склонился на ихъ показанія, и въ тотъ же вечеръ, входя къ дочери герцога Орлеанскаго, сказалъ ей: — Вы видите во мнѣ человѣка, котораго, клянусь вамъ, били сегодня въ первый разъ въ его жизни.
Подобное дѣло едва-было не случилось въ первую Фронду, но было остановлено только шуткою президента Бедьевра: герцогъ Бофоръ, встрѣтивъ въ герцогѣ Ельбёфѣ сопротивленіе сзопмъ намѣреніямъ, съ негодованіемъ воскликнулъ: — Если ядамъ Ельбёфу пощечину, не измѣнитъ ли это вида нашихъ дѣлъ, какъ вы думаете? — "Нѣтъ, герцогъ, " отвѣчалъ президентъ, «я думаю, что это измѣнитъ только видъ г. Ельбёфа!»
Черезъ нѣсколько дней послѣ этихъ приключеній, умеръ единственный сынъ герцога Орлеанскаго; это былъ мальчикъ двухъ лѣтъ, который еще не говорилъ, и не ходилъ потому, что ноги у него были совершенно кривыя; это, говорили, произошло отъ того, что герцогиня всегда держалась криво во время своей беременности. Герцогъ былъ чрезвычайно огорченъ его смертію; онъ увѣдомилъ о своемъ несчастіи дворъ и просилъ позволенія похоронить маленькаго принца въ Сен-Дени; но ему отказали весьма грубымъ письмомъ, въ которомъ было сказано, что смерть сына есть для него Божіе наказаніе за его интриги противъ короля.
Выше было сказано, что король далъ повелѣніе перевести парламентъ въ Понтуазъ. Повиновеніе и неповиновеніе было равно затруднительно для членовъ; но они выпутались изъ этого затруднительнаго положенія обыкновенною своею уловкою, говоря, что не могутъ повиноваться указамъ короля, и даже не могутъ слушать чтенія этихъ указовъ, пока кардиналъ находится во Франціи. Сверхъ того, компанія издала повелѣніе, которымъ запрещалось каждому изъ ея членовъ удаляться изъ Парижа, а отсутствующимъ предписывалось возвратиться въ Парижъ. Тогда королевскій совѣтъ понялъ, — и самъ Мазаринъ старался заставить егэ это понять, — что такое положеніе дѣлъ невыносимо. Министръ самъ предложилъ, чтобъ его удалили, и предложеніе его было принято. Въ слѣдствіе сего, 12-го августа, король, находясь въ Понтуазѣ, далъ указъ объ удаленіи кардинала. Это была превосходная политика. Рѣшительная мѣра городской Думы, — во время которой были убиты три, или четыре совѣтника, два старшины и человѣкъ тридцать мѣщанъ, — лишила парламентъ расположенія къ принцамъ. Назначеніе герцога Орлеанскаго главнымъ начальникомъ было принято большинствомъ только пяти голосовъ, что составляло оппозицію шестидесяти девяти членовъ противъ семидесяти четырехъ. Удаленіе Мазарина уничтожало предлогъ къ возмущеніямъ; съ его отъѣздомъ парламентская оппозиція становилась политическимъ возмущеніемъ; онъ очень хорошо зналъ, какъ утомительна была для каждаго эта война, и потому не сомнѣвался, что воина прекратится, какъ скоро предлогъ къ ней уничтожится.
Декларація короля, возвѣщавшая объ отъѣздѣ кардинала, пришла въ Парижъ 13-го августа и произвела дѣйствіе, какого ожидали. Оба принца явились въ парламентъ и объявили, что, такъ-какъ главная причина войны болѣе не существуетъ, то они готовы положить оружіе, если только его величеству угодно будетъ дать амнистію, удалить войска, находящіяся въ окрестностяхъ Парижа, и вывести изъ Гіэны тѣ, которыя тамъ расположены.
Долго тянулись переговоры: принцы желали охранительныхъ граматъ. Король бралъ свои предосторожности; принцы хотѣли, чтобъ все было предано забвенію; но были обстоятельства, о которыхъ король думалъ вспомнить въ свое время. Въ этихъ обстоятельствахъ вышло то, что случается обыкновенно, — а именно, что подъ предлогомъ ходатайствованія о дѣлѣ общемъ, каждый хлопоталъ о себѣ самомъ: герцогъ Орлеанскій чрезъ посредничество кардинала Реца, принцъ Конде чрезъ посредничество Шавиньи; но ни тотъ, ни другой не имѣли успѣха. Герцогу Орлеанскому отвѣчали въ неопредѣленныхъ выраженіяхъ, но и принцъ Конде не могъ подучить того, чего домогался, и принужденъ былъ безъ пользы для себя выѣхать изъ Парижа. Думая, что Шавиньи худо защищалъ его интересы, онъ передъ отъѣздомъ своимъ такъ на него разсердился, что Шавиньи перепутался, и чрезъ нѣсколько дней умеръ отъ этого испуга, какъ говоритъ Сен-Симонъ.
Гг. Бофоръ и Бруссель подали прошеніе объ отставкѣ, первый отъ должности парижскаго губернатора, второй отъ должности купеческаго старшины.
17-го Октября король прибылъ въ Сен-Жерменъ; начальники городской стражи и депутаты отъ города отправились туда немедленно, и возвратились, ведя съ собою прежняго парижскаго губернатора, маршала л’Опиталя, и прежняго купеческаго старшину совѣтника Лефевра. Они объявили, кромѣ того, что послѣ завтра король назначилъ въѣздъ свой въ столицу. Это извѣстіе причинило всеобщую радость, громкія изъявленія которой герцогъ Орлеанскій могъ слышать даже изъ Люксембурга, и въ которой онъ готовился принять участіе; но въ тоже время, дочь его, принцесса Монпансье получила отъ короля письмо, которымъ его величество давалъ ей знать, что, возвращаясь въ Парижъ и не имѣя другаго помѣщенія для своего брата, кромѣ Тюйльерійскаго дворца, онъ проситъ ее поскорѣе выѣхать изъ этого дворца, дабы, по прибытіи послѣ завтра въ Парижъ, герцогъ Анжуйскій могъ найти его свободнымъ. Принцесса отвѣчала, что она повинуется повелѣнію короля и переѣдетъ во дворецъ его королевскаго высочества. Передъ отъѣздомъ къ своему отцу, она велѣла позвать къ себѣ двухъ постоянныхъ своихъ совѣтниковъ, президента Віоля и парламентскаго совѣтника Кроаси. Оба они немедленно явились, и президентъ Віоль сказалъ ей, что распространился слухъ, будто бы герцогъ, отецъ ея, заключилъ съ дворомъ частный договоръ; онъ показалъ ей даже статьи этого договора, говоря: — Принцесса, вы знаете его высочество также хорошо, какъ и я; я ни за что не отвѣчаю.
Дѣйствительно, принцесса Монпансье знала герцога Орлеанскаго лучше, нежели кто либо другой. Она нашла отца своего весьма неспокойнымѣ на счетъ самого себя, и поэтому весьма нечувствительнымъ къ тому, что могло случиться съ другими. По этой-то причинѣ герцогъ даже не предложилъ дочери своей комнаты въ Люксембургѣ; тогда принцесса просила у него позволенія занять квартиру въ арсеналѣ и онъ, по обыкновенному своему легкомыслію, далъ ей это позволеніе. Но возвратясь къ себѣ, принцесса Монпансье нашла тамъ госпожу Епернонъ и госпожу Шатильонъ, которыя пришли сѣтовать вмѣстѣ съ нею о томъ, что она принуждена была оставить Тюйльери, — ату прелестнѣйшую въ свѣтѣ квартиру, — и спрашивали, куда она намѣрена переѣхать. — Въ арсеналъ, отвѣчала принцесса Монпансье — "Ахъ! Боже мой! вскричала герцогиня Шатильонъ, « — кто подалъ вамъ этотъ совѣтъ?» — Гг Віоль и Кроаси. — Да они съ ума сошли! вскричала Шатильонъ: — съ какимъ же намѣреніемъ хотите вы переѣхать въ арсеналъ? не думаете-ли вы строить баррикады? не думаете ли вы, что тамъ вамъ удастся держаться противъ двора въ томъ положеніи, въ какомъ вы теперь находитесь? Выкиньте это изъ головы, и подумайте о томъ, гдѣ бы вамъ найти убѣжище; я намъ говорю, что герцогъ заключилъ договоръ для себя… только для себя одного; онъ даже сказалъ, — и я это знаю изъ вѣрнаго источника, — что онъ за васъ не отвѣчаетъ… что, напротивъ, онъ оставляетъ васъ.
Весь день прошелъ въ пріискиваніи пристанища. Двадцать различныхъ квартиръ были осмотрѣны, и ни одна не нанята. До самаго вечера принцесса Монпансье ни на что не рѣшалась и, наконецъ отправилась ночевать къ госпожѣ Фіескѣ.
Однако же, не смотра на этотъ слухъ, распространившійся о герцогѣ Орлеанскомъ и подтверждавшійся предшествовавшими обстоятельствами, никакого договора сдѣлано не было, не потому, чтобы герцогъ не предлагалъ его, но потому, что на этотъ разъ король, или лучше сказать, совѣтъ его, не хотѣлъ его подписать. Въ самомъ дѣлѣ, въ понедѣльникъ 21-го октября по утру, герцогъ Орлеанскій получилъ отъ его величества письмо, которымъ предписывалось ему оставить Парижъ. Какъ только получилъ онъ это письмо, то, не говоря никому ничего, отправился въ парламентъ съ цѣлію увѣрить членовъ его, что онъ не заключалъ никакого договора, что онъ никогда не отдѣлитъ своихъ интересовъ отъ интересовъ компаніи, и что готовъ погибнуть вмѣстѣ съ нею. Какъ компанія не знала о случившемся, то она благодарила герцога, и онъ возвратился домой въ весьма худомъ расположеніи духа, ища на комъ бы выместить свою досаду.
Въ это время пріѣхала въ Люксембургъ принцесса Монпансье. Она вошла въ кабинетъ герцогини, гдѣ находился и его королевское высочество герцогъ Орлеанскій, и сказала ему: — Ахъ, Боже мой! правда-ли, что вы получили повелѣніе выѣхать изъ Парижа? — Получилъ-ли я, или нѣтъ это повелѣніе, какое вамъ до этого дѣло! я не обязанъ давать вамъ отчета. — Но что касается до меня, отвѣчала ему дочь, — вы можете, конечно, сказать, буду ли я изгнана? — Правду сказать, отвѣчалъ его высочество, — тутъ ничего бы не было удивительнаго; вы, моя дочь, вели себя довольно дурно противъ двора, — вы можете отъ него всего ожидать; это научитъ васъ не слѣдовать въ другой разъ моимъ совѣтамъ.
Какъ ни хорошо знала принцесса Монпансье своего отца, но такой отвѣтъ поразилъ ее; она оробѣла на минуту. Однакоже, она оправилась, и, улыбаясь, — хотя была весьма блѣдна и встревожена, — сказала: — Отецъ мой. я не понимаю, что вы мнѣ говорите; когда я была въ Орлеанѣ, то по вашему же приказанію. Правда, у меня нѣтъ этого приказанія на письмѣ, потому-что вы дали его словесно, но у меня есть ваши письма, — могу сказать, весьма обязательныя, — въ которыхъ вы хвалите мое поведеніе. — Да, да, пробормоталъ герцогъ, — поэтому я и говорю не объ Орлеанѣ; но ваше Сент-Антуанское дѣло, вы думаете оно не повредило вамъ при дворѣ? Вы очень были рады разыгрывать роль героини, и вамъ пріятно было слышать, какъ говорили, что вы два раза спасли пашу партію; такъ теперь, что бы съ вами ни случилось, вы утѣшитесь тѣмъ, что будете вспоминать о похвалахъ, которыми васъ тогда осыпали! —
Принцесса Монпансье, конечно, могла бы быть этимъ обезоружена, если бы вообще что-нибудь со стороны ея отца могло ее обезоружить. — Я думаю, ваше высочество, отвѣчала она, — что я служила вамъ у Сент-Автуавской заставы не хуже, чѣмъ въ Орлеанѣ, ибо оба эти подвиги, — столь не похвальные, по вашему мнѣнію, — я совершила во вашему приказанію, и еслибы нужно было ихъ повторить, то я бы не отказалась потому, что долгъ мой того отъ меня требовалъ!…. Я ваша дочь, я не могу вамъ не повиноваться и не служить вамъ; и если васъ постигло несчастіе, то по той же причинѣ справедливость требуетъ, чтобъ я раздѣляла неблаговоленіе къ вамъ короля и злую вашу участь; если бы даже я вамъ и не служила, то и тогда бы я приняла въ нихъ участіе. Я не знаю, что значитъ быть высокаго происхожденія, — происхожденія, которое налагаетъ на меня обязанность никогда не дѣлать ничего, кромѣ того, что велико и возвышенно. Пусть называютъ это, какъ хотятъ; что касается до меня, то я называю это идти своею дорогою, и по происхожденію своему, не могу избрать другой! —
Принцесса Монпансье хотѣла уйти, но герцогиня, ея мачеха, удержала ее. Тогда она, обратясь къ его королевскому высочеству, сказала: — Теперь, отецъ мой, вы знаете, что я изгнана изъ Тюйльери; не благоволите ли вы позволить мнѣ жить въ Люксембургѣ?
— Я бы позволилъ съ большимъ удовольствіемъ, отвѣчалъ герцогъ, — но у меня нѣтъ свободной квартиры. — Здѣсь никто не откажется уступить мнѣ свою; только позвольте мнѣ избрать такую, которая бы для меня годилась. — Но здѣсь нѣтъ также ни одной особы, которая бы не была мнѣ нужна, и тѣ, которые здѣсь живутъ, не уступятъ вамъ своего помѣщенія. — Такъ-какъ вы, ваше высочество, рѣшительно отказываетесь принять меня къ себѣ, сказала принцесса, — то я займу квартиру въ отелѣ Конде, гдѣ теперь никто не живетъ. — О! что касается до этого, то я на это никакъ не согласенъ. — По куда же мнѣ наконецъ дѣваться? — Куда хотите! сказалъ герцогъ, и вышелъ.
Принцесса провела эту ночь у госпожи Монтморъ, сестры госпожи де-Фронтенакъ, все еще. надѣясь получить отъ отца письмо, которымъ онъ позволитъ ей ѣхать съ собою; во на другой день по утру она получила записку, которою увѣдомляли ее, что его высочество уѣхалъ въ Лимуръ. Принцесса Монпансье тотчасъ послала въ слѣдъ за отцомъ своимъ графа Голака, состоявшаго при ней на службѣ. Онъ догналъ герцога близь Берни. — А! сказалъ его высочество, увидя его, — я очень радъ васъ видѣть; скажите моей дочери, чтобъ она ѣхала въ Буа-ле-Виконтъ, и чтобы утѣшала себя надеждою, которую подадутъ ей г. Бофоръ, или герцогиня Монбазонъ, и что какою нибудь важною услугою принцу Конде, она можетъ поправить свои дѣла. Дѣлать больше нечего; потому-что когда я уѣзжалъ, парижскій народъ и ко мнѣ не обнаружилъ никакого участія, хотя онъ любилъ и уважалъ меня болѣе, нежели ее. По этому, посовѣтуйте ей уѣхать и ничего не ожидать болѣе. — Таково и ея намѣреніе, ваше высочество, отвѣчалъ графъ Голакъ: — по этому-то принцесса, зная избранную вами дорогу, немедленно отправится вслѣдъ за вами. — Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ принцъ, — пусть она ѣдетъ въ Буа-ле-Виконтъ, какъ я уже сказалъ и опять повторяю. — Честь имѣю замѣтить вашему высочеству, возразилъ Голакъ, — что это невозможно: замокъ Буа-ле-Виконтъ построенъ среди открытаго поля; войска разсѣяны вокругъ него и грабятъ все, что ни попадется. Принцесса, живя въ Буа-ле-Виконтѣ, лишится всѣхъ средствъ къ дневному пропитанію; къ тому же, вамъ извѣстно, она устроила въ немъ госпиталь для раненыхъ въ Сент-Антуанскомъ сраженіи. Ей невозможно удалиться въ этотъ замокъ. — Ну, сказалъ герцогъ, — такъ пускай она ѣдетъ, куда можетъ, но только не со мною! — Въ такомъ случаѣ, возразилъ Голакъ, — она поѣдетъ съ вашею супругою. — Невозможно, невозможно, сказалъ Гастонъ: — жена моя скоро должна родить…. она ей будетъ въ тягость. — Я долженъ сказать вашему высочеству, продолжалъ Голакъ, — что не смотри на ваши запрещенія, я думаю, что принцесса намѣрена къ вамъ присоединиться. — Пусть она дѣлаетъ, что хочетъ, отвѣчалъ герцогъ, — пода будетъ ей извѣстно, что если она сюда пріѣдетъ, то я ее выгоню! —
Нельзя было настаивать болѣе. Голакъ возвратился и разсказалъ принцессѣ весь этотъ разговоръ. Между тѣмъ, герцогъ продолжалъ путь свой въ Намюръ; на другой день, принцесса, будучи такъ же не тороплива, какъ и ея отецъ, выѣхала изъ Парижа, сама не зная куда.
Мы разсказали этотъ анекдотъ со всѣми его подробностями съ тѣмъ, чтобъ извинить принца Орлеанскаго въ томъ, что онъ оставлялъ одного за другимъ Шале, Монморанси, и Сенк-Мара. Ему можно простить то, что онъ оставлялъ своихъ друзей, если въ подобныхъ обстоятельствахъ онъ оставлялъ родную дочь свою.
Наканунѣ, вечеромъ, король въѣхалъ въ Парижъ, и остановился въ Луврѣ при громогласныхъ восклицаніяхъ народа; въ свитѣ его находился одинъ изъ старыхъ нашихъ знакомыхъ, котораго мы давно потеряли изъ виду, — Генрихъ Гизъ, рейнскій архіепископъ, побѣдитель Колиньи, завоеватель Неаполя и Испанскій плѣнникъ. Недѣли двѣ тому назадъ онъ прибылъ во Францію, и былъ приглашенъ ко двору по ходатайству принца Конде.
На другой день, король объявилъ милость герцогамъ: Бофору, Ла-Рошфуко, Рогану, десяти совѣтникамъ парламента, президенту государственнаго контроля Перо, и всѣмъ состоящимъ на службѣ при домѣ Конде.
Въ продолженіе этой второй войны, кромѣ происшествій нами разсказанныхъ, случились еще вотъ какія событія: Эрцгерцогъ отнялъ у Франціи Гравелинъ и Дюнкирхенъ: Кромвель, безъ объявленія войны, овладѣлъ семью, или восемью Французскими кораблями; Французы потеряли Барцелону и Казале, изъ которыхъ, первая была ключемъ къ Испаніи, а второй ключомъ къ Италіи; Шампань и Пикардія были опустошены проходившими лотарингскими и испанскими войсками, призванными на помощь принцами; Берри, Ниверне, Сонтожъ, Пуату, Перигоръ, Лимузенъ, Анжу, Туренъ, Орлеанъ и Босъ были раззорены междоусобною войною; наконецъ, предъ глазами Парижанъ развѣвались на Новомъ-Мосту испанскія знамена, въ виду статуи Генриха IV, и желтые лотарингскіе шарфы носили въ Парижѣ также свободно, какъ шарфы голубые и свѣтло-желтые, цвѣта домовъ: — Орлеанскаго и Конде.
Какъ дѣла ни казались, при первомъ взглядѣ, запутанными, но въ нѣсколько дней политическій горизонтъ, на которомъ совершилось столько событій, прояснился. Король и королева въѣхали въ Парижъ при восклицаніяхъ народа, доказывавшихъ, что королевская власть была еще единственнымъ, неизмѣннымъ учрежденіемъ, — центромъ, вокругъ котораго все еще соединялся народъ. Коадъюторъ, который спокойно держался въ сторонѣ и не вмѣшивался въ событія, нами разсказанныя, (имя его встрѣчаемъ мы только по случаю возведенія его въ кардинальское достоинство), былъ въ числѣ первыхъ особъ, явившихся для поздравленія короля съ пріѣздомъ въ Парижъ. Герцогъ Орлеанскій, не смотри на всѣ свои увѣренія въ вѣрности на будущее время, съ согласія двора, удалился въ Блуа. Дочь его, долго блуждавшая по разнымъ направленіямъ, наконецъ водворилась въ Сен-Фаржо, въ одномъ изъ своихъ домовъ. Герцогъ Бофоръ, герцогини: Монбазонъ и Шатильонъ выѣхали изъ Парижа. Герцогъ Ла-Рошфуко, тяжело раненый, какъ припомните, во время сраженія въ Сент-Антуанскомъ предмѣстьи, — былъ отвезенъ въ Баньё, гдѣ почти вылечился и отъ любви къ междоусобицамъ и отъ любви къ герцогинѣ Лонгвиль. Принцесса Конде, принцъ Конти и герцогиня Лонгвиль находились въ Бордо, но уже не въ качествѣ владѣтелей и начальниковъ города, а какъ простые гости. Наконецъ, герцогъ Роганъ, котораго считали о нимъ изъ самыхъ вѣрныхъ приверженцевъ обоихъ принцевъ, устроилъ дѣла свои такъ хорошо, что король и королева, спустя восемь дней послѣ прибытія своего въ Парижъ, были воспріемниками сына его при сватомъ крещеніи.
И такъ, оставался только одинъ непріятель, принцъ Конде, который, какъ ни былъ страшенъ, но удаленный отъ сообщества съ другими, потерялъ, по крайней мѣрѣ, три четверти своей силы. Посему король, въ засѣданіи своемъ въ парламентѣ 13-го ноября, не колеблясь, велѣлъ всенародно объявитъ, что принцы Конде, Конти, герцогиня Лонгвиль, герцогъ Ла-Рошфуко, принцъ Тарентскій и всѣ приверженцы ихъ, пренебрегли съ презрѣніемъ и упрямствомъ предложенную имъ милость и, сдѣлавшись такимъ образомъ недостойными прощенія, неотмѣнно подвергаются наказаніямъ, заслуживаемымъ оскорбителями величества, возмутителями общественнаго спокойствія и врагами своего отечества Парламентъ призналъ эту декларацію безпрекословно, и король, видя эту его покорность, безъ сомнѣнія, сожалѣлъ, что не прибавилъ статьи о возвращеніи Мазарина; но тѣмъ не менѣе дворъ видѣлъ, что возвращеніе министра не встрѣтитъ уже никакого затрудненія, и потому королева отправила къ нему въ Булльонъ, куда онъ удалился, аббата Фуке, съ порученіемъ сказать ему, что такъ-какъ въ Парижѣ все мирно и спокойно, то онъ можетъ возвратиться ко двору, когда ему угодно.
Странно, что хотя кардиналъ уже зналъ объ этомъ изъ частнаго письма королевы, однако онъ не рѣшался ѣхать, и долго разсуждалъ съ посланнымъ къ нему аббатомъ о томъ, что не лучше ли ему предпочесть мирное свое убѣжище безпокойствамъ Пале-Ройяля; но аббатъ Фуке, изъ усердія ли. или потому, что считалъ сопротивленіе кардинала притворнымъ, такъ настоятельно упрашивалъ его, что кардиналъ по видимому сталъ колебаться, и какъ они прогуливались въ Арденнскомъ лѣсу, то кардиналъ сказалъ: — Знаете-ли что. г. аббатъ, посмотримъ, что судьба по овѣтуетъ намъ въ столь важномъ дѣлѣ: я рѣшился слѣдовать въ этомъ случаѣ ея внушенію. — А какимъ образомъ вы посовѣтуетесь съ нею, ваше преосвященство? спросилъ аббатъ. — Нѣтъ ничего легче, слазалъ кардиналъ, — видите вы это дерево? — и онъ указалъ на сосну, которая была отъ нихъ шагахъ въ десяти и поднимала сбою зеленую и пушистую вершину надъ ихъ головами. — Вижу, отвѣчалъ аббатъ. — Я брошу свою трость на это дерево, продолжалъ Мазаринъ: — если она на немъ останется. то значитъ, возвратившись ко двору, я останусь при немъ какъ она осталась на деревѣ; но если она упадетъ, — прибавилъ онъ, качая головою, — то очевидно, я долженъ остаться здѣсь.
При этихъ словахъ Мазаринъ бросилъ трость свою на вершину дерева, гдѣ она повисла такъ хорошо, что три года спустя ее еще тамъ видѣли — Ну, сказалъ кардиналъ, — рѣшено! такъ-какъ небу угодно, чтобы я возвратился. то мы, г. аббатъ, поѣдемъ тотчасъ, валъ скоро я получу ожидаемое мною извѣстіе.
Между-тѣмъ, въ Парижѣ приводили послѣднюю важную мѣру въ исполненіе. Мы сказали, что коадъюторъ, — теперь уже кардиналъ Рецъ, — явился первый къ королю и королевѣ, чтобъ поздравить ихъ съ прибытіемъ въ Парижъ, и такъ-какъ королева при всѣхъ сказала, что своимъ возвращеніемъ она обязана ему, то кардиналъ такъ былъ увѣренъ въ благоволеніи къ нему двора, что когда его хотѣли удалить изъ Парижа, гдѣ присутствіе его казалось опаснымъ, и для того предложили ему на три года посольство въ Римъ, уплату его долговъ, и достаточный доходъ, чтобъ онъ могъ представлять собою блистательное лицо въ столицѣ христіянскаго міра, — онъ, вмѣсто того, чтобъ съ благодарностію принять это назначеніе, сталъ предлагать свои условія. Такъ, онъ просилъ губернаторства для герцога Бриссака, мѣста для графа Монтрезора, должности для г. Комартена, патента на достоинство герцога и пера для маркиза Фоссёза, нѣкоторую сумму денегъ для совѣтника Жоли, и наконецъ, — какъ онъ самъ говоритъ, — нѣкоторыхъ другихъ бездѣлицъ, какъ-то: аббатствъ, мѣстъ и патентовъ.
Со стороны его, какъ друга, было весьма неблагоразумно требовать чего нибудь тогда, какъ въ это время, вопреки принятымъ обычаямъ, и самые враги ничего не получали. Потому, съ этого времени принято было въ совѣтѣ короля, — или лучше сказать, въ Булльонѣ, гдѣ находился Мазаринъ, — твердое рѣшеніе освободиться отъ такой требовательной особы; ибо находился ли Мазаринъ въ Арденнскомъ лѣсу, или на берегахъ Рейна, все дѣлалось по его совѣтамъ; и никогда, можетъ быть, не былъ онъ такъ могущественъ, и, въ особенности, никогда не оказывали ему такаго повиновенія, какъ въ то время, ко да онъ находился въ изгнаніи; только геній его оставался во Франціи.
Между тѣмъ, друзья министра замѣчали, что положеніе его становилось со дня на день затруднительнѣе. Юный король подросталъ и отъ времени до времени обнаруживалъ тотъ независимый характеръ, который позже выразился въ знаменитыхъ словахъ: Государство — это я. Два обстоятельства дали проницательнымъ людямъ понятіе о томъ, до какой степени твердости воли дошелъ Людовикъ XIV. Когда президентъ Немовъ, находясь въ Компьенѣ, куда онъ прибылъ съ депутаціею отъ парламента, читалъ представленія парламента и просилъ удалить Мазарина, Людовикъ XIV, покраснѣвъ отъ гнѣва, остановилъ оратора среди его рѣчи, и, вырвавъ изъ рукъ его бумагу, сказалъ, что онъ разсмотритъ это дѣло съ своимъ совѣтомъ. Пемонъ хотѣлъ-было сдѣлать нѣкоторыя замѣчанія на счетъ такого поступка, по вѣнчанный отрокъ, нахмуривъ брови, отвѣчалъ, что онъ поступилъ такъ, какъ долженъ поступать король; и депутація принуждена была удалиться, не получивъ отъ него другаго отвѣта. Это — первое обстоятельство, а вотъ и второе: Положено было, что дворъ прибудетъ въ Парижъ 21-го октября, а такъ-какъ это случилось въ отсутствіе юнаго короля, то положили, чтобъ онъ ѣхалъ верхомъ на лошади подлѣ кареты королевы, окруженной полкомъ швейцарской гвардіи и другими войсками. Но Людовикъ XIV не хотѣлъ согласиться на это распоряженіе, не смотря ни на какія убѣжденія: онъ опредѣлилъ, что въѣдетъ въ Парижъ верхомъ на лошади, во главѣ полка Французской гвардіи, одинъ впереди поѣзда. И дѣйствительно, онъ въѣхалъ въ Парижъ такимъ образомъ при свѣтѣ десяти тысячь факеловъ, окруженный безчисленнымъ множествомъ народа, на который эта самоувѣренность произвела впечатлѣніе, превзошедшее всѣ ожиданія. Во Франціи, надобно сказать правду, выше всего дорожатъ смѣлостью.
По этому, друзья кардинала Реца совѣтовали ему не раздражать юнаго короля, который, будучи лишенъ наставленій умныхъ людей, умѣлъ пользоваться уроками самыхъ событій, и президентъ Бельевръ, въ числѣ другихъ, высказалъ кардиналу свои опасенія; но кардиналъ отвѣчалъ ему: — Въ рукахъ у меня находятся два весла, которыя никогда не допустятъ кораблю моему опрокинуться: одно — жезлъ кардинала, другое — жезлъ парижскаго епископа.
Самый народъ, кажется, предостерегалъ его отъ опасности, которой онъ подвергался; ибо когда онъ былъ на представленія трагедіи Никомедъ, и когда актеръ проговорилъ въ первомъ явленіи перваго дѣйствія слѣдующій стихъ
Quiconque entre au palais, porte sa tête au roi,
(Кто входитъ во дворецъ, тотъ несетъ королю свою голову), весь партеръ обратился къ новому кардиналу, какъ бы видя въ немъ приложеніе этого изрѣченія: ему давали знать, чтобъ онъ имъ воспользовался.
Мало того: Принцесса Палатинская, присоединившись ко двору, но сохранивши къ Гонди то расположеніе, которое обыкновенно внушаетъ высокій умъ, пріѣзжала къ нему и уговаривала его, чтобъ онъ бѣжалъ, говоря, что рѣшено было удалить его, чего бы то на стоило, хотя пожертвованія его жизнію. Но онъ не хотѣлъ вѣрить и принцессѣ Палатинской, такъ какъ не хотѣлъ вѣрить президенту Бельевру и гласу народа. который въ счастливыя времена называлъ гласомъ Божіимъ свои возгласы.
Одинъ случай вывелъ гнѣвъ короля, достигшій уже высочайшей степени, изъ границъ. Мы сказали, что король съ засѣданіи своемъ 13-го ноября объявилъ принца Конде виновнымъ-въ оскорбленіи величества. Наканунѣ онъ послалъ церемоніймейстера своего Сенто сказать кардиналу Рену, чтобъ онъ пріѣхалъ въ это засѣданіе; но послѣдній отвѣчалъ, что онъ всепокорнѣйше проситъ его величество уволить его отъ этой обязанности, потому-что. по отношеніямъ, въ какихъ онъ находился съ принцемъ Конде, было и несправедливо и неприлично, чтобъ онъ подалъ голосъ противъ него. — Подумайте, что вы дѣлаете, сказалъ Сенто, — потому что когда кто-то предсказывалъ королевѣ извиненіе, которое вы мнѣ сообщаете, то ея величество отвѣчала, что это извиненіе ничего не значитъ, потому-что если герцогъ Гизъ, обязанный свободою своею принцу Конде, безспорно будетъ въ засѣданіи, то она не понимаетъ, почему вамъ это дѣло кажется болѣе щекотливымъ, нежели герцогу Гизу? — Милостивый государь, отвѣчалъ кардиналъ: — если бы я былъ такого же высокаго званія, какъ г. Гизъ, то я почиталъ бы за честь подражать ему, а особливо въ знаменитыхъ подвигахъ его въ Неаполѣ. — И такъ, спросилъ Сенто, — вы остаетесь, ваше преосвященство, при вашемъ намѣреніи? — Совершенно! — гордо отвѣчалъ кардиналъ.
Сенто донесъ объ этомъ отвѣтѣ королевѣ.
Мы видѣли, что принято было намѣреніе удалить Гонди; поэтому, рѣшились воспользоваться первымъ удобнымъ къ тому случаемъ. Много прошло времени, пока представился этотъ случай; ибо хотя кардиналъ не устрашился угрозъ, вынуждавшихъ его уѣхать изъ Парижа, однако не отваживался появляться въ Луврѣ. Потому, король рѣшилъ не ждать долѣе, но арестовать Гонди, гдѣ бы онъ не находился. Словесное приказаніе о томъ дано было Праделю, капитану гвардейскаго полка; но Прадель замѣтилъ королю, что онъ желалъ бы имѣть это приказаніе на письмѣ, потому что кардиналъ, безъ сомнѣніи, станетъ сопротивляться, и что, если онъ вздумаетъ бѣжать, то, можетъ быть, представится необходимость убить его. Король на это согласился, и вручилъ ему слѣдующее повелѣніе:
"Отъ имени короля. — приказано г. Праделю, капитану пѣхотной роты полка Французскихъ гвардейцевъ его величества, арестовать кардинала Реца и препроводить его въ замокъ Бастилію, для содержанія его подъ надежною и вѣрною стражею, впредь до другаго повелѣнія; а въ случаѣ, если кто нибудь, какого бы состоянія онъ ни былъ, вздумаетъ препятствовать исполненію этого приказанія, его величестві равнымъ образомъ повелѣваетъ вышесказанному г-ну Праделю и его арестовать, заключить въ тюрьму, и даже употребить силу, если то окажется нужнымъ; такъ-что всю отвѣтственность въ этомъ дѣлѣ его величество беретъ на себя, повелѣвая всѣмъ офицерамъ и нижнимъ чинамъ способствовать Праделю, подъ страхомъ наказанія за ослушаніе.
Подписано; Людовикъ."
Рукою самаго же короля написано было въ видѣ приписки:
«Я повелѣлъ Праделю исполнить этотъ мой приказъ касательно кардинала Реца, и взять его живаго или мертваго, въ случаѣ сопротивленія съ его стороны.»
Приняты были различныя мѣры, чтобы исполнить это королевское повелѣніе. Тутвиль, начальникъ тѣлохранителей, нанявъ домъ по близости дома г-жи Поммерё, въ которомъ бывалъ иногда Гонди, разставилъ тамъ людей, чтобъ схватить его, а артиллерійскій офицеръ, ле-Фей, пытался подкупить лакея его По, чтобъ узнать, въ которомъ часу ночи обыкновенно выходилъ его преосвященство.
Между тѣмъ, г. Бриссакъ пріѣхалъ къ кардиналу съ визитомъ и спросилъ у него: не намѣренъ-ли онъ завтра ѣхать въ Рамбуилье? Рецъ отвѣчалъ: — да; тогда Бриссакъ вынулъ изъ кармана бумагу, и представилъ ее кардиналу: это была записка безъ подписи, которая прислана была къ нему съ тѣмъ, чтобъ онъ предостерегъ кардинала не ѣхать въ въ Рамбуилье, потому-что тамъ ожидаетъ его несчастіе. Предостереженіе было положительное, и отважный прелатъ рѣшился узнать въ чемъ дѣло; онъ взялъ съ собою двѣсти молодыхъ дворянъ и отправился съ ними въ Рамбуилье. — "Я нашелъ тамъ, « говоритъ онъ въ своихъ историческихъ запискахъ, — „много гвардейскихъ офицеровъ; не знаю, имѣли ли они намѣреніе арестовать меня, но знаю, что я былъ въ такомъ положеніи, что взять меня было невозможно; офицеры раскланивались со мною съ глубокимъ почтеніемъ; я вступалъ въ разговоръ со многими изъ нихъ, которыхъ я зналъ, и возвратился домой такъ доволенъ самимъ собою, какъ если бы я не сдѣлалъ никакой глупости.“ — Въ самомъ дѣлѣ, король могъ теперь видѣть въ какой степени былъ опасенъ человѣкъ, который въ полдня могъ найти двѣсти молодыхъ людей, готовыхъ сопровождать его въ прогулкѣ
Кардиналъ Рецъ не былъ въ Луврѣ со втораго дня послѣ праздника Всѣхъ-Святыхъ, когда онъ говорилъ проповѣдь въ Сен-Жерменѣ въ королевской приходской церкви. Такъ-какъ ихъ величества приходили слушать эту проповѣдь, то онъ счелъ долгомъ своимъ поѣхать благодарить ихъ за вниманіе. 18-го декабря, на третій день послѣ того, какъ Прадель получилъ королевскій приказъ, пріѣхала повидаться съ нимъ двоюродная сестра его, госпожа Ледигьеръ, и сказала, что напрасно онъ не ѣздитъ болѣе въ Лувръ и, что неприлично ему поступать такимъ образомъ. Кардиналъ считалъ г-жу Ледигьеръ однимъ изъ своихъ вѣрнѣйшихъ друзей, а потому объяснилъ ей причины, по которымъ онъ туда не ѣздилъ. — Такъ это только васъ удерживаетъ? сказала она. — Конечно! отвѣчалъ кардиналъ, — кажется, и этого довольно. — Въ такомъ случаѣ, поѣзжайте туда безъ всякаго опасенія; намъ извѣстны всѣ тайны двора; будьте спокойны: при дворѣ не только замышляютъ что-нибудь противъ вашей особы, но даже было засѣданіе въ совѣтѣ, въ которомъ послѣ большихъ споровъ, положено помириться съ вами и сдѣлать для друзей вашихъ то, о чемъ вы просили; и такъ, поѣзжайте… завтрашній же день поѣзжайте. —
Такъ-какъ госпожа Ледигьеръ, какъ она обыкновенно говорила, знала всѣ тайныя дѣла королевства, то кардиналъ нисколько не сомнѣвался, что всѣ грозныя донесенія были ложны, и рѣшился на другой же день ѣхать въ Лувръ. — Такъ иногда Провидѣніе ослѣпляетъ людей умныхъ и дальновидныхъ!
Кардиналъ явился ко двору такъ рано, что ихъ величествъ нельзя было еще видѣть. Потому, онъ зашелъ къ Вильруа, чтобъ дождаться времени представленія. Между тѣмъ, аббатъ Фуке, — тотъ самый, который далъ знать Мазарину, чтобъ онъ возвратился ко двору, — пошелъ къ королю и увѣдомилъ его, что кардиналъ Рецъ ожидаетъ у Вильруа времени представиться его величеству. Король, не медли, сошелъ къ королевѣ, чтобъ предупредить ее объ этомъ. На лѣстницѣ онъ встрѣтился съ кардиналомъ, и, — говоритъ госпожа Мотвилль, съ благоразумною скромностію, которую онъ выказывалъ и впослѣдствіи столь превосходно во всѣхъ своихъ поступкахъ, обратился къ нему съ ласковымъ лицомъ, спросивъ, — видѣлъ ли онъ королеву? Кардиналъ отвѣчалъ, что не видѣлъ. Король пригласилъ его идти къ ней вмѣстѣ съ нимъ. Она хорошо приняла его, и онъ оставался у нея нѣсколько времени, между-тѣмъ какъ король слушалъ обѣдню. Но когда онъ вышелъ отъ королевы, въ прихожей встрѣтилъ его Вилькье, дежурный капитанъ тѣлохранителей, и арестовалъ его. Вилькье повелъ его въ свою комнату, гдѣ обыскалъ его. У кардинала не нашлось ничего, кромѣ письма отъ англійскаго короля, который просилъ его похлопотать въ Римѣ на счетъ присылки денегъ, и половина проповѣди, которую онъ намѣренъ былъ произнести въ соборѣ Парижской-Богоматери въ послѣднее воскресенье Филиппова поста. Письмо и половина проповѣди и теперь еще находятся въ королевской библіотекѣ. Послѣ этого осмотра, прислуга королевской кухни принесла кардиналу обѣдъ, потому-что чрезъ нѣсколько часовъ онъ долженъ былъ выѣхать изъ Лувра.
Около трехъ часовъ его увѣдомили, чтобъ онъ приготовился къ отъѣзду; провожатый повелъ его чрезъ большую галерею и чрезъ павильонъ принцессы Орлеанской, у дверей котораго находилась королевская карета. Онъ первый вошелъ въ нее, за нимъ Вилькье, потомъ пять или шесть офицеровъ дворцовой стражи. Карета отправилась въ дорогу, сопровождаемая жандармами, подъ начальствомъ Міоссана, и отрядомъ легкой кавалеріи, подъ предводительствомъ Вогюіона, и г-мъ Вьенномъ, подполковникомъ тѣлохранителей. Онъ выѣхалъ чрезъ вороты Конференціи, проѣхалъ по загороднымъ бульварамъ, мимо двухъ, или трехъ карауленъ, гдѣ при каждой былъ поставленъ батальонъ швейцарцевъ, съ пиками, обращенными къ городу. Наконецъ, между восемью и девятью часами пріѣхали въ Венсеннь; Міосанну дорога была знакома: по ней возилъ онъ одного за другимъ, — герцога Бофора, принца Конде; туда же наконецъ свезъ онъ и кардинала Реца.
Арестованіе кардинала надѣлало много шуму, какъ легко можно догадаться; хотя народъ, утомленный такимъ множествомъ событій, оставался спокоенъ, но устрашенные друзья кардинала опасались, чтобъ его не отравили ядомъ, дабы безъ шума отъ него освободиться. Поэтому, они собрали совѣтъ, чтобъ придумать средство доставить ему противоядіе. Госпожа Ледигьеръ, упрекавшая себя въ томъ, что была причиною арестованія кардинала, взяла на себя это порученіе Вилькье, тотъ самый, который проводилъ арестанта въ Венсеннь, ухаживалъ за нею; почему она обратилась къ нему и просила его доставить кардиналу кувшинъ опіату[1]. Вилькье согласился; но когда пришло время исполнить это порученіе, онъ пошелъ просить на то позволенія у королевы. Анна Австрійская желала видѣть этотъ опіатъ; она велѣла одному химику разложить его, и такимъ образомъ узнала, что онъ содержалъ въ себѣ противоядіе. Королева очень разсердилась и спѣшила сообщить объ этомъ министрамъ. Сервьенъ предложилъ вылить опіатъ, и вмѣсто него налить въ кувшинъ настоящаго яду, но Летеллье рѣшительно воспротивился этому, а потому удовольствовались только тѣмъ, что оставили кардинала безъ противоядія.
Такъ кончилась вторая война Фронды. Кардиналъ Рецъ былъ первымъ ея вождемъ и послѣднею жертвою. Въ первомъ актѣ этой трагикомедіи онъ игралъ дѣятельную и блистательную роль; во второмъ онъ былъ вялъ, нерѣшителенъ, давалъ дурные совѣты, и дѣлалъ только однѣ ошибки. Этотъ хитрый политикъ, желавшій соперничествовать въ хитрости съ Мазариномъ, а въ дерзости съ Ришелье, повѣрилъ словамъ ребенка, неученаго своими врагами; этотъ прелатъ-волокита, столь искусный въ любовныхъ интригахъ, вдался въ обманъ по коварному кокетству старой королевы, которая его ненавидѣла; наконецъ, этотъ столь проницательный наблюдатель, въ глазахъ почти котораго арестовали одного принца, которому королева ввѣрила на два дня дѣтей своихъ, и котораго она торжественно провозгласила честнѣйшимъ человѣкомъ въ королевствѣ, въ глазахъ котораго отправили въ тюрьму побѣдителя при Рокруа, которому она жала руку; этотъ наблюдатель, который самъ внесъ въ свои историческія записки эти дна событія, — думалъ, что тѣ, которыхъ рука поднялась на внука Генриха IV, и перваго принца крови, не осмѣлятся посягнуть на его свободу; это было болѣе, нежели ослѣпленіе, это была — глупость.
Вотъ то извѣстіе, котораго кардиналъ Мазаринъ ожидалъ, чтобъ возвратиться въ Парижъ. Въ ожиданіи его, онъ употреблялъ свое время на пользу Франціи. 17-го декабря, то-есть за два дня до арестованія Гонди, онъ выѣхалъ изъ Сен-Дизье, и присоединился къ арміи, осаждавшей Баръ-ле-Дюкъ, а 22-го декабря присутствовалъ при взятіи этого города. Послѣ Баръ-ле-Дюка, сдался Линьи. Тогда Мазаринъ, желая ознаменовать свое возвращеніе побѣдами, хотѣлъ еще взять Сентъ-Менегу (Menehotild) и Ретель (Rethel); по большая стужа воспрепятствовала на чать осаду этихъ двухъ городовъ, и онъ долженъ былъ удовольствоваться осадою Шато-Порсіана. Наконецъ, узнавъ, что графъ Фуенсальдань овладѣлъ Вервенемъ, онъ такъ оживилъ армію, утомленную зимнею кампаніею, что она охотно выступила въ новый походъ, и что Испанцы оставили Шато-Порсіанъ, не попытавшись даже его оспаривать у французовъ. Тогда только Мазаринъ думалъ, что онъ смѣло можетъ возвратиться въ Парижъ. Король выѣхалъ за три льё къ нему на встрѣчу, и привезъ его въ Парижъ въ своей каретѣ. Придворные ѣздили встрѣчать его даже до Даммартена.
Большое празднество ожидало министра-изгнанііііка въ Луврѣ. Въѣздъ его былъ истиннымъ тріумфомъ. Вечеромъ передъ дворцомъ былъ сожженъ великолѣпный фейерверкъ, и съ послѣднимъ блескомъ его, съ послѣднимъ его дымомъ, исчезло воспоминаніе о принцѣ Конде, герцогѣ Бофорѣ и кардиналѣ Рецѣ, — этихъ трехъ герояхъ Фронды, которыхъ храбрость, народная любовь и вліяніе были побѣждены неутомимымъ терпѣніемъ ученика кардинала Ришелье, и учителемъ Кольбера.
Въ тотъ же вечеръ, когда Мазаринъ возвратился въ Парижъ, прибыли туда въ сопровожденіи принцессы Кариньянъ, его три племянницы, которымъ въ самый день прибытія ихъ изъ Италіи, какъ читатель помнитъ, маршалъ Вильруа предсказалъ блестящую будущность, и которыя до сего времени терпѣли только изгнаніе и горести.
Въ теченіе этого года, столь обильнаго событіями, умерли: герцогъ Булльонскій, который послѣ войны съ кардиналомъ, сдѣлался не только его другомъ, но и совѣтникомъ; старый маршалъ Комонъ-де-ла-Форсъ, который такимъ чудеснымъ образомъ спасся во время Варѳоломеевской ночи, и прелестная дѣвица Шеврёзъ, которая простилась со свѣтомъ какъ бы для того, чтобъ не быть свидѣтельницею паденія кардинала Реца, котораго она такъ любила, и который отплатилъ ей за то низкою неблагодарностію. Въ теченіе сего же самаго 1652 года стихотворецъ Скарронъ женился, около іюня мѣсяца, на Францискѣ д’Обинье, внучкѣ Агриппы д’Обинье, того суроваго сподвижника Генриха IV, который былъ вѣрнѣе своего короля въ дружбѣ, и особливо въ своихъ религіозныхъ убѣжденіяхъ.
ГЛАВА XXIX.
1653.[править]
Принцъ Конде сказалъ подстрекавшимъ его къ войнѣ: „берегитесь, я послѣдній возьмусь за оружіе, но я также послѣдній положу его.“
И онъ сдержала, свое слово. Конечно, вмѣсто того, чтобъ уѣзжать изъ Парижа, онъ могъ заключить съ дворомъ выгодный для себя миръ; потому-что кардиналъ, изгоняя его въ другой разъ, предлагалъ ему къ тому средства; можетъ быть даже онъ и изгонялъ его съ этою цѣлію. Но Конде былъ одинъ изъ тѣхъ своенравныхъ геніевъ, которые желаютъ испытать все. Побывъ полководцемъ, подобно Тюрену, онъ вдался въ политику, подобно герцогини Лонгвиль; наконецъ, соскучившись политикою, онъ хотѣлъ испытать судьбу крамольника, подобно Сфорцѣ и герцогу лотарингскому. Потому, онъ уѣхалъ изъ Парижа съ своею шпагою, собралъ три, или четыре тысячи человѣкъ, заставилъ наименовать себя предводителемъ испанскихъ войскъ, завоевалъ мимоходомъ тѣ города, которые, какъ мы видѣли, взялъ у него обратно Мазаринъ, и наконецъ, будучи принужденъ отступить предъ Тюреномъ, перешелъ близь Люксембурга за границу Франціи, назвавшей его послѣ побѣдъ, одержанныхъ имъ при Рокруа, Нордлингенѣ и Ланѣ, своимъ героемъ.
По возвращеніи въ Парижъ, кардиналъ, увѣренный, что на этотъ разъ онъ изъ него болѣе изгнанъ не будетъ, счелъ первою своею обязанностію заняться финансами государства, которые были очень разстроены, а также и своими собственными, которые были не въ лучшемъ состояніи. На мѣсто герцога Вьёвиля, умершаго въ ту самую минуту, когда его удостоили герцогскаго достоинства, избранъ былъ министромъ финансовъ графъ Сервьенъ, а генералъ-прокуроромъ Николай Фуке, братъ аббата Фуке, друга Мазаринова, котораго посылали къ кардиналу въ Бульонъ. Такимъ образомъ, на немъ вознаграждены были заслуги, оказанныя его братомъ, и министръ, самъ работая ежедневно съ графомъ Сервьеномъ, доказалъ, что онъ желаетъ доставить ему только блестящее положеніе. Мы послѣ увидимъ, что сдѣлалъ Фуке съ своимъ доходнымъ мѣстомъ, безъ должности. Потомъ посыпались награды на право и на лѣво, то за неблагодарность къ принцамъ, то за приверженность къ королю. Герцогъ Гизъ былъ сдѣланъ членомъ верховнаго совѣта вмѣстѣ съ маршаломъ Тюреномъ, который служилъ королю и Мазарину, и съ маршаломъ Граммономъ, служившимъ королю противъ Мазарина; сьёръ де-Льонъ былъ пожалованъ кавалеромъ ордена Святаго Духа и назначенъ церемоніймейстеромъ этого ордена; статсъсекретарь Летелье получилъ такую же милость въ качествѣ преемника Шавиньи по должности государственнаго казначея; наконецъ графъ Паллюо, который взялъ Монтронъ, и Міоссанъ, который препроводилъ одного за другимъ принца Конде и кардинала Реца въ Вонсеннь, были пожалованы въ маршалы Франціи, первый — подъ именемъ маршала Клерамбо, вторый — подъ именемъ маршала д’Альбре.
Въ Парижѣ все было спокойно, такъ-что кардиналъ, устроивъ свои собственныя дѣла, чувствовалъ себя довольно сильнымъ, чтобъ устроить и дѣла своей фамиліи. Кромѣ трехъ племянницъ, которыя уже при немъ находились, онъ вызвалъ еще изъ Рима двухъ своихъ сестеръ, которыя обѣ были вдовы, съ тремя ихъ дочерями и сыномъ, по имени Манчини; седьмая племянница и третій племянникъ остались въ Италіи, готовые летѣть во Францію по первому призыву своего дяди.
Парижъ представлялся въ ловомъ видѣ; общество регенства и общество Фронды почти разсѣялись; Гастонъ, у котораго собранія бывали по два раза въ недѣлю, жилъ въ Блуа; дочь его, принцесса Монпансье, уѣхала въ Фаржо, съ своими статсъ-дамами; Конде исчезъ съ своимъ блистательнымъ штабомъ офицеровъ и дамъ своей партіи; госпожи: Шатилонъ, Роганъ, Монбазонъ и Бофоръ выѣхали изъ Парижа; всѣ друзья коадъютора: герцогъ Бриссакъ, Шатобріанъ, Рено де Севинье, Ламетъ, д’Аржантейль, Шато-Реньо, д’Юмьеръ, Комартенъ и д’Акквиль, находились въ изгнаніи; г. де Монтозье и жена его находились въ Гіенѣ; герцогъ ла Рошфуко оканчивалъ свое выздоровленіе въ Дамивиллье; дѣвица Шеврёзъ недавно умерла; мать ея покаялась въ грѣхахъ своихъ, вышедши опять за мужъ. Принцесса Конде и герцогиня Лонгвиль жили въ Бордо; принцъ Конти удалился въ свое помѣстье Гранжъ, лежавшее близь Пезена; Скюдери съ сестрою своею были въ Нормандіи; госпожа Шуази послѣдовала. за своимъ мужемъ въ Блуа; одинъ только безногій Скарронъ остался, на своемъ мѣстѣ, и единственно, можетъ быть, потому, что былъ не въ состояніи бѣжать.
Въ коннѣ предъидущей главы мы сказали, что онъ женился; обратимъ на минуту вниманіе наше на его молодую жену, въ салонѣ которой преобразовалось парижское общество.
Франциска д’Обинье была внучка Теодора-Агриппы д’Обинье, и дочь Констана д’Обинье, барона Сюримо. Послѣдній, безъ согласія отца своего, женился на Аннѣ Мартанъ, вдовѣ Жана Куро, барона Шательелона, и потомъ убилъ ее за невѣрность вмѣстѣ съ ея любовникомъ; впослѣдствіи онъ женился опять въ 1627 году на Жанѣ Кардилльякъ, дочери губернатора города Шато-Тромпетта; имѣлъ отъ нея сперва сына, а потомъ дочь, родившуюся 27-го ноября 1635 года, въ Шортской тюрьмѣ. Эта дочь, которой судьба началась такъ печально, что весь горизонтъ ея ограничивался только стѣнами темницы, была Франциска д’Обинье, сперва супруга стихотворца Скаррона, потомъ супруга короля Людовика XIV.
Она была крещена католическимъ священникомъ. Герцогъ (Францискъ ла-Рош-Фуко, отецъ автора извѣстнаго сочиненія: Правила жизни, быіъ ея крестнымъ отцомъ, а Франциска Тирако, графиня Пёилльянъ, крестною матерью. Спустя нѣсколько мѣсяцевъ послѣ рожденія этой дѣвочки, госпожа Вильеттъ, сестра Констана д’Обинье, посѣтивъ его въ тюрьмѣ, тронутая нищетою этого бѣднаго семейства, увезла свою племянницу въ замокъ Мюрсей, гдѣ она и провела нѣсколько лѣтъ. Но когда, подъ конецъ описываемаго нами времени, нашъ арестантъ выхлопоталъ себѣ позволеніе быть переведеннымъ въ Шато-Тромпеттъ, то госпожа д’Обинье, потребовала къ себѣ дочь свою.
Ей было четыре года, когда дочь тюремщика, имѣвшаго много серебряной посуды, играя съ нею попрекала ее въ бѣдности. — Это правда, я бѣдна, отвѣчала маленькая Франциска, — но я дворянка, а ты нѣтъ. —
Наконецъ, въ 1639 году, д’Обинье былъ выпущенъ изъ тюрьмы; не желая отрѣчься отъ кальвинизма, онъ не могъ получить отъ кардинала Ришелье позволенія жить во Франціи, и принужденъ былъ отправиться на островъ Мартинику. Во время этого плаванія маленькая Франциска заболѣла, впала въ летаргическій сонъ, и врачъ объявилъ, что она умерла. Ее хотѣли уже бросить въ море, по обычаю похоронныхъ обрядовъ на морѣ, какъ мать ея. наклонившись, чтобы поцѣловать ее въ послѣдній разъ, почувствовала слабое дыханіе въ устахъ ея и слабое біеніе сердца; она съ восторгомъ унесла ее въ свою каюту, гдѣ ребенокъ на колѣнахъ ея раскрылъ глаза. Маленькая Франциска была спасена.
Спустя два года, уже на Мартиникѣ, когда мать ея и она, сидя на травѣ, расположились кушать молоко, онѣ услышали вдругъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя легкій шумъ, сопровождаемый пронзительнымъ свистомъ. Это была змѣя, которая, будучи привлечена запахомъ молока, съ поднятою головою и сверкающими глазами приближалась къ нимъ. Д’Обинье, схвативъ дочь свою за руку, поспѣшно отошла съ нею въ сторону. Но змѣя, вмѣсто того, чтобъ ихъ преслѣдовать, остановилась у чаши, выпила бывшее въ ней молоко, и уползла. Рѣшительно можно сказать, что рука Господня бодрствовала надъ этимъ ребенкомъ.
Между тѣмъ, благодаря стараніямъ госпожи д’Обинье, дѣла бѣдныхъ изгнанниковъ начинали поправляться на Мартиникѣ, когда мужу ея пришла пагубная мысль послать ее во Францію съ тѣмъ, чтобъ развѣдать, нельзя ли спасти что нибудь изъ секвестрованнаго его имѣнія. Госпожа д’Обинье поѣхала. Въ ея отсутствіе, мужъ пустился въ игру, и проигралъ все свое вновь пріобрѣтенное богатство, и когда она, ничего не успѣвъ во Франціи, возвратилась на Мартинику, то нашла его снова совершенно раззореннымъ. Съ того времени у нихъ не осталось ничего болѣе для пропитанія, кромѣ ничтожнаго поручичьаго жалованья; да и этого жалованья они забрали впередъ столько, что когда Констанъ д’Обинье умеръ въ 1645 году, и жена его хотѣла возвратиться въ Европу, то она принуждена была оставить маленькую дочь свою въ залогъ главному его кредитору; но послѣднему скоро наскучило кормить даромъ ребенка, и онъ отослалъ его во Францію. Юная Франциска вышла на берегъ у ла-Рошели, гдѣ мать узнала о ея прибытіи, не бывъ предъувѣдомлена о выѣздѣ ея изъ Мартиники. Госпожа д’Обинье была бѣднѣе прежняго, и госпожа Вильеттъ, которая уже и прежде брала ребенка къ себѣ, просила, чтобъ она опять отпустила къ ней дочь свою. Госпожа д’Обинье со страхомъ на это согласилась, потому-что госпожа Вильетъ была кальвинистка: она боялась, чтобы дочь ея, живя у ней, не перемѣнила вѣры. Дѣйствительно, чрезъ нѣсколько времени, опасенія ея сбылись: дочь ея сдѣлалась кальвинисткою. Тогда госпожа Нёилльянъ, крестная мать ея, находившаяся при королевѣ Аннѣ Австрійской, выхлопотала повелѣніе удалить молодую дѣвушку изъ дома ея тетки, и взяла ее къ себѣ, гдѣ приняты были всѣ мѣры, чтобъ опять обратить ее въ католическую вѣру. Но просьбы, увѣщанія, богословскія рѣчи, — все было безполезно; та, которая впослѣдствіи отмѣнила Нантскій эдиктъ, готова была сдѣлаться мученицею за вѣру, которую она впослѣдствіи будетъ преслѣдовать.
Госпожа Нёилльянъ рѣшилась побѣдить ее униженіемъ; на нее возложили самыя унизительныя домашнія обязанности; на ея рукахъ были всѣ ключи; она отпускала овесъ лошадямъ, звала слугъ, когда въ нихъ имѣлась надобность, ибо колокольчики тогда еще не были въ употребленіи. Этого мало: госпожа Нёилльянъ была весьма скупа и мучила холодомъ свою крестницу. Однажды Франциска чуть не задохлась отъ горячихъ угольевъ, которые она принесла въ мѣдномъ сосудѣ, чтобъ согрѣть свою комнату. Этотъ случай заставилъ мать взять ее и помѣстить въ монастырѣ Ніортскихъ Урсулинокъ. Но ни госпожа Нёилльянъ, которую она оставила, ни госпожа Вильетъ, которая боялась, что она обратится въ католическую вѣру, не хотѣли платить за нее. Наконецъ, побѣжденная болѣе крайностію, нежели настоятельными требованіями своей матери, и полагаясь на увѣреніе своего духовника, что тетка ея, которую она обожала, не смотря на свою дочь, не будетъ осуждена на вѣчное мученіе, она сдѣлалась опять католичкою.
Урсулинки держали ее у себя годъ. Потомъ видя, вопреки своему ожиданію, непреклонность госпожи Нёилльянъ и госпожи Вильетъ, выгнали ее изъ монастыря. Бѣдное дитя возвратилось къ своей матери только для того, чтобъ увидѣть ее умирающею на своихъ рукахъ отъ печали и нищеты. Удрученная горестію, она три мѣсяца никогда не выходила изъ своей маленькой комнатки въ Ніорѣ, помышляя о томъ, что не лучше ли ей наложитъ руки на самую себя и соединиться вогробѣ съ матерью, нежели влачить жизнь, въ которой она повсюду встрѣчала только одни препятствія и неудачи. До такой степени сомнѣнія и отчаянія уже дошла она, когда госпожа Нёилльянъ, тронутая наконецъ ея несчастіями, снова помѣстила ее въ монастырѣ урсулинокъ, въ улицѣ Сен-Жакъ, гдѣ она въ первый разъ причастилась св. Тайнъ. Наконецъ госпожа Нёилльянъ переѣхала жить въ Парижъ, и взяла ее къ себѣ въ домъ на тѣхъ же условіяхъ, на какихъ она жила уже у нея прежде. Между особами, которыхъ она у себя принимала, находился маркизъ Вилларсо, обожатель Ниноны Ланкло: онъ былъ сильно пораженъ развивающеюся красотою молодой дѣвушки, и сталъ такъ усердно за нею ухаживать, что Воа-Роберъ, въ дополненіе къ политическимъ и любовнымъ интригамъ того времени, написалъ на имя маркиза слѣдующее письмо:
Ta constance est incomparable,
El, devant ta flamme durable,
Les Amadis, les Céladons,
N’eussent paru, que Mirmidons.
Mais j’en vois peu, je le confesse,
Dont la grâce et la gentillesse,
Puissent causer celle langueur
Dont ton oeil accuse ton coeur.
Serait-ce point certaine brune,
Dont la beauté n’est pas commune,
Et qui brille de tous côtés
Par mille rares qualités?
Outre qu’elle est aimable et belle,
Je t’ai vu lancer devers elle,
De certains regards languissants,
Qui n'étaient pas trop innocents.
Je lui vois des attraits sans nombre:
Ses yeux bruns ont un éclat sombre,
Qui, par un miracle d’amour,
Au travers des coeurs se fait jour,
Et sait éblouir la paupière
Mieux, que la plus forte lumière.
Dans son esprit et dans son corps
Je découvre plus de trésors
Qu elle n’en vit jamais paraître
Dans le climat, qui l’а vu naître. (*)
Si c’est cette rare beauté
Qui lient ton esprit enchanté,
Marquis, j’ai raison de te plaindre,
Car son humeur est fort à craindre:
Elle а presque autant de fierté,
Qu’elle а de grâce et de beauté.
T. e. Кто въ постоянствѣ могъ съ тобою равенъ быть?
Кто могъ такъ пламенно и долго такъ любить?
И Амадисы всѣ, и наши Селадоны,
Въ сравненіи съ тобой ничто, какъ Мирмидоны.
Но признаюсь, что я совсѣмъ не знаю той,
Которая могла своею красотой
Произвести твое сердечное томленье,
И такъ воспламенить твое воображенье.
Ужь не брюнетка-ль всѣмъ извѣстная своей
Роскошной красотой и прелестью очей,
Которой ярко такъ всѣ стороны сіяютъ.
Которой качества невольно восхищаютъ?
Быть можетъ! — красоты вѣдь это идеалъ.
И видѣлъ я не разъ, ты на нее бросалъ
Взглядъ съ нѣжностью такой, что ясно видно было,
Что у тебя въ душѣ тогда происходило.
Всѣхъ прелестей ея нельзя и сосчитать!
Что о глазахъ ея вамъ, напримѣръ, сказать?
Которыхъ томный блескъ любовію пылаетъ,
Въ сердца поклонниковъ невольно проникаетъ,
И ослѣпляетъ такъ взоръ каждаго очей,
Какъ самый сильный свѣтъ отъ солнечныхъ лучей.
Когда на умъ ея, на тѣло я гляжу,
Гораздо больше въ нихъ сокровищъ нахожу,
Чѣмъ въ той странѣ могло ихъ находиться,
Гдѣ было суждено судьбою ей родиться. (*)
Но если этою столь дивной красотой,
Любезный мой маркизъ, умъ очарованъ твой,
Жалѣю о тебѣ, я долженъ въ томъ признаться!
Ты на любовь ея не долженъ полагаться:
Въ ней столько-жь гордости почти и суеты,
Какъ рѣдкихъ прелестей и чудной красоты.
(*) Думали, что Франциска д’Обинье родилась въ Америкѣ; но это не справедливо.
Боа-Роберъ не ошибся, и эта красавица была слишкомъ горда, чтобъ отдаться маркизу и сдѣлаться соперницею Ниноны. И такъ, преслѣдованіе его было совершенно безполезно.
Около этого же времени, дѣвица д’Обинье познакомилась у своей тетки съ кавалеромъ Мере, который попавшись въ общество ученыхъ женщинъ того времени, считался между ними за человѣка со вкусомъ; и потому, онъ открылъ въ этой молодой дѣвушкѣ не только красоту, но и тонкій, пріятный умъ, тѣмъ замѣчательнѣйшій, что никто не занимался его развитіемъ, и что онъ развивался самъ собою, какъ развиваются цвѣтки полевые, имѣющіе такіе живые цвѣта и такой пріятный запахъ. Мере очень понравилась дѣвица д’Обинье; онъ иначе не называлъ ее, какъ своею молодою индіанкою, знакомилъ ее со свѣтомъ и съ прекрасными манерами; но маленькая Франциска была такъ несчастна, что при всѣхъ этихъ урокахъ она только качала головою, говоря, что она ничего болѣе не желаетъ, какъ только найдти благодѣтельнаго человѣка, который бы внесъ за нее деньги для поступленія въ монастырь. Скарронъ жилъ насупротивъ дома графини де Нёилльянъ. Хотя онъ былъ только стихотворецъ и бѣднякъ, однако но временамъ оказывалъ другимъ благодѣянія, которыя заставляли богатыхъ людей пожимать плечами. Кавалеръ Мере говорилъ ему о покровительствуемой имъ малюткѣ; Скарронъ обѣщалъ, что въ кошелькахъ своихъ знакомыхъ и въ своемъ собственномъ, онъ найдетъ сумму, которую слѣдуетъ внести въ монастырь за несчастную сиротку. Мере сообщилъ эту добрую вѣсть маленькой Францискѣ, которая съ радости побѣжала къ Скаррону поблагодарить его; но Скарронъ, найдя ее такою молоденькою, видя ее такою прекрасною, слыша, что она выражается такъ изящно, перемѣнилъ свое намѣреніе. — Милостивая государыня, сказалъ онъ ей: — съ-тѣхъ-поръ, какъ вы здѣсь находитесь, я раздумалъ: я не хочу ничего дать, чтобы содѣйствовать вашему заключенію въ монастырь.
Франциска вскрикнула отъ горести. — Постойте, сказалъ Скарронъ: — я не хочу, чтобъ вы были монахинею, потому, что хочу на васъ жениться. Мои люди меня бѣсятъ, а я не могу бить ихъ; друзья мои меня оставляютъ, а я не могу бѣгать за ними; лакеи мои, находясь подъ командою молоденькой хозяйки, будутъ мнѣ во всемъ повиноваться, и друзья мои, безъ сомнѣнія, возвратятся ко мнѣ, когда увидятъ у меня прекрасную жену. Сударыня, я даю вамъ недѣлю на размышленіе. —
Не смотря на то, что Скарронъ былъ безногимъ, онъ былъ однако въ модѣ. Онъ имѣлъ репутацію добраго и веселаго человѣка, которая была еще выше репутаціи его, какъ стихотворца. Имѣвъ случай часто его видѣть, дѣвица д’Обинье привыкла къ его личности; наконецъ на восьмой день она изъявила свое согласіе; и дѣло было рѣшено. Чрезъ нѣсколько дней по вступленіи въ этотъ бракъ, она писала къ своему брату.
„Я не давно вступила въ бракъ, въ которомъ сердце значитъ мало, и въ которомъ, но истинѣ, тѣло ничего не значитъ.“
Скарронъ не обманулся. Подъ управленіемъ молодой хозяйки слуги его стали покорными, а при видѣ молодой жены, возвратились къ нему и его друзья. Вскорѣ домъ Скаррона сдѣлался сборнымъ мѣстомъ умныхъ людей двора и города, и въ эпоху, до которой мы дошли, было, такъ сказать, модною необходимостью бывать у него.
Но Скарронъ былъ горячимъ участникомъ Фронды; часть сатирическихъ пьесъ, направленныхъ противъ Мазарина, вышла изъ его литературнаго арсенала; впрочемъ, это было весьма справедливо: министръ, въ видахъ экономіи, отнялъ у стихотворца пенсіонъ, который онъ по болѣзни своей получалъ отъ королевы, а стихотворецъ, который ничего не могъ отнять у министра, мстилъ ему оружіемъ, дарованнымъ ему отъ Бога.
Въ несчастію, министръ возвратился въ Парижъ могущественнѣе, нежели былъ прежде, и прелестная госпожа Скарронъ, которой первою заботою было заставить упрямыхъ слугъ быть послушными, и возвратить Скаррону разбѣжавшихся его друзей, нажила теперь другую заботу, гораздо труднѣе первой: помирить мужа своего съ дворомъ. И эту заботу взяла на себя молодая жена Скаррона. Не смотря на короткую дружбу ея съ Ниноною, никто никогда не говорилъ о ней ничего дурнаго, и сама Пинона, спусти сорокь лѣтъ, говорила о госпожѣ де-Ментенонъ: „въ молодости своей она была цѣломудренна но слабости ума; я хотѣла было вылечить ее отъ этихъ причудъ, но она была слишкомъ богобоязненна.“
И такъ, у госпожи Скарронъ были два задушевные друга: легкомысленная Нинона и безстрастная госпожа Севинье.
Эта репутація безукоризненнаго цѣломудрія, эта репутація неоспоримой красоты, отворили госпожѣ Скарронъ всѣ двери. Многократныя просьбы ея о томъ, чтобы не высылали мужа ея изъ Парижа, внушенныя привязанностію, обнаружили всю прелесть разговора, всю деликатность просьбъ молодой женщины. Маркизы: Ришелье, Вилларсо и д’Альбре приняли въ ней живое участіе. Наконецъ она получила то, о чемъ просила, то есть, что мужъ ея останется въ Парижѣ. По полученіи этого позволенія, домъ Скаррона сдѣлался по-прежнему, и даже еще болѣе прежняго, мѣстомъ свиданія всего изящнаго общества.
Между тѣмъ, внутри королевства все было спокойно. Правда, что Нидерланды, гдѣ Конде нашелъ себѣ убѣжище, казались грозною тучею на горизонтѣ Франціи, но коадъюторъ былъ уже подъ арестомъ и содержался подъ крѣпкою стражею въ Венсеннѣ; очищенный парламентъ, былъ покоренъ.
Принцесса Конде и сынъ ея уѣхали изъ Бордо къ своему мужу и отцу; принцъ Конти продолжалъ жить въ имѣніи своемъ Гранжъ; наконецъ герцогиня Лонгвиль, возвращаясь къ своему мужу, оставшемуся тихимъ и спокойнымъ среди послѣднихъ смутъ, остановилась въ Муленѣ, у своей родственницы, настоятельницы монастыря Святой Маріи. Эта аббатисса была никто другая, какъ вдова Монморанси, которому, по повелѣнію кардинала Ришелье, отрубили голову въ Тулузѣ, и котораго смерть заставила нѣкогда герцогиню Лонгвиль пролить потоки слезъ, когда извѣстіе объ этой катастрофѣ поразило ее среди безпечной ея молодости. Въ этомъ-то тихомъ убѣжищѣ, у подножія алтаря, гдѣ неутѣшная вдова столько плакала, среди шума свѣта, который, она, можетъ быть, слишкомъ занимала собою, госпожа Лонгвиль начала свое продолжительное обращеніе къ Богу, о которомъ Вильфоръ сохранилъ намъ всѣ подробности въ своемъ жизнеописаніи Анны-Женевьевы Бурбонъ, герцогини Лонгвиль.
Въ теченіе этого времени, обожатель прекрасной кающейся грѣшницы, принцъ Марсилльякъ, сдѣлавшись герцогомъ ла-Рошфуко по смерти отца своего, и потерявъ охоту къ междоусобной войнѣ отъ двухъ ранъ, — изъ которыхъ одну онъ получилъ при Бри-Комтъ-Роберѣ, въ первую Фронду, сражаясь противъ Конде, а другую во вторую Фронду, сражаясь за него, — выздоравливалъ, какъ мы сказали, въ Дамивилье. Уединеніе и потеря крови произвели спасительное дѣйствіе на автора сочиненія „Правила жизни“ (Maximes) раскаяваясь въ грѣхахъ своихъ почти столько же, какъ и госпожа Лонгвиль, онъ изъявлялъ только одно желаніе — примириться съ дворомъ, чтобы получить возможность сочетать бракомъ сына своего, принца Марсилльяка съ дѣвицею ла-Рошъ-Гюіонъ, единственною наслѣдницею Дюплесси-Ліанкуровъ
Въ намѣреніи достигнуть родственнаго союза, герцогъ ла-Рошфуко послалъ Гурвиля, ленника своего[2] въ Брюссель, просить согласія принца Конде на этотъ бракъ. по какъ Гурвиль былъ очень замѣшанъ въ Фронду, и недавно еще взялъ въ плѣнъ директора почтъ Бюрена, который возвратилъ себѣ свободу только уплатою выкупа въ сорокъ тысячь экю, то Мазаринъ не спускалъ съ него глазъ, и узнавъ, что онъ пріѣхалъ на время въ Парижъ, поклялся, что онъ изъ него не выйдетъ.
Гурвиль узналъ, что попался въ сѣти, но какъ находчивый человѣкъ, онъ рѣшился идти смѣло на встрѣчу опасности, и въ то время, когда Мазаринъ поднялъ на ноги всю полицію, чтобъ поймать его, онъ потребовалъ у него аудіенціи. Мазаринъ на это согласился, и Гурвиль вмѣсто того, чтобъ быть приведену къ министру, какъ преступникъ, явился къ нему, какъ посланникъ.
Мазаринъ, умный во всѣхъ обстоятельствахъ, понялъ, что человѣкомъ, который нашелъ подобное средство выпутаться изъ бѣды, пренебрегать не должно. Онъ принялъ его, выслушалъ, оцѣнилъ пользу, какую можетъ для себя извлечь изъ сего ловкаго и неустрашимаго человѣка, и сдѣлалъ ему такія предложенія, которыя съ перваго раза привязали его къ нему. Эта аудіенція имѣла слѣдствіемъ примиреніе герцога съ дворомъ и совершенное усмиреніе Гіени. Наконецъ, 24 іюля, 4653 года, при посредничествѣ Бурвиля, оффиціяльно подписанъ былъ миръ между Мазариномъ и городомъ Бордо.
Тогда-то Мазаринъ спокойный внутри и мало безпокоимый извнѣ, началъ усердно заниматься устроеніемъ дѣлъ своей фамиліи, и обратилъ взоры свои на принца Конти, чтобъ женить его на одной изъ своихъ племянницъ. Обстоятельства ему благопріятствовали. Принцъ Конти, перехвативъ письмо своего брата, въ которомъ послѣдній приказывалъ своимъ военнымъ людямъ показывать видъ, что они повинуются принцу, а на дѣлѣ слушаться но всемъ только графа Марсена, поссорился съ нимъ, и ничего столько не желалъ, какъ примириться съ дворомъ. Потому, нуженъ былъ только человѣкъ, который пользовался довѣренностію принца Конти, и Мазаринъ вспоминалъ о Сарразснѣ.
Жанъ-Франсуа Сарразенъ, извѣстный въ исторіи французской литературы, какъ одинъ изъ остроумныхъ людей семнадцатаго столѣтія, былъ родомъ изъ Нормандіи. Онъ пріѣхалъ въ Парижъ въ то время, когда ученыя женщины (les précieuses) были во всемъ блескѣ; былъ рекомендованъ дѣвицѣ Поле, которой онъ понравился и она ввела его въ общество, какъ человѣка хорошаго происхожденія, хотя отецъ его былъ нечто иное, какъ блюдолизомъ государственнаго казначея, Фуко, на гувернанткѣ котораго онъ женился. Вскорѣ онъ нашелъ случай представиться коадъютору, и, сдѣлавшись однимъ изъ самыхъ постоянныхъ его приверженцевъ, былъ имъ рекомендованъ принцу Конти, который по этой рекомендаціи сдѣлалъ его своимъ секретаремъ. Сарразенъ, или въ самомъ дѣлѣ, или такъ только о немъ говорили, былъ готовъ на все за деньги. Кардиналъ предложилъ ему двадцать пить тысячь ливровъ, если бракъ уладится по его желанію. Сарразенъ немедленно принялся за дѣло, и, благодаря расположенію принца къ своему брату, онъ встрѣтилъ менѣе затрудненій, нежели ожидалъ. Принцъ Конти принялъ предложеніе, только съ условіемъ, чтобъ ему предоставили выборъ между всѣми племянницами кардинала; на это согласились, и онъ избралъ Анну-Марію Мартиноцци, сговоренную почти съ герцогомъ Кандалемъ, который прежде отвергалъ этотъ неравный союзъ, но теперь не мало удивлялся, видя, что принцъ крови, по собственному своему выбору, беретъ за себя ту, которой онъ почти было отказалъ. Вслѣдствіе этой сдѣлки, принцъ, уступивъ всѣ доходы съ своего духовнаго имѣнія аббату Монтрёйлю, отправился въ Парижъ, гдѣ Мазаринъ чрезвычайно обласкалъ его. Чрезъ нѣсколько дней, онъ былъ обвѣнчанъ въ кабинетѣ короля, въ Фонтенебло. — Сарразенъ не долго жилъ послѣ заключенія этогобрака, котораго онъ былъ главною пружиною: по слухамъ того времени, онъ не получилъ ни гроша изъ обѣщанныхъ ему кардиналомъ двадцати пяти тысячь ливровъ, а Сегре говоритъ, что однажды въ пылу гнѣва, которому принцъ Конти часто подвергался, вслѣдствіе невыгодной женитьбы, — ибо уступилъ другому сорокъ тысячь экю дохода съ своихъ духовныхъ имѣній на двадцать пять тысячь ежегоднаго дохода, — принцъ Конти ударилъ бѣднаго Сарразена щипцами въ високъ. Сегре присовокупляетъ, что этотъ поступокъ принца произвелъ на Сарразена такое впечатлѣніе, что Сарразепъ впалъ въ горячку, отъ которой чрезъ нѣсколько дней и умеръ. Правда, что Таллеманъ де Гее разсказываетъ это дѣло другимъ образомъ. По его словамъ, принцъ Конти никогда бы не рѣшился поступить такимъ образомъ съ своимъ секретаремъ, и что Сарразена отравилъ ядомъ одинъ каталанецъ, котораго жену онъ обольстилъ. Это сказаніе подтверждается нѣсколько и тѣмъ, что эта женщина умерла отъ тойже болѣзни, въ тотъ же день, и почти въ тотъ же часъ, какъ и онъ.
Въ то самое время, какъ принцъ Конти женился на племянницѣ кардинала, парламентъ и все городское начальство въ своихъ красныхъ мундирахъ приговорили Конде, — изобличеннаго въ оскорбленіи величества и вѣроломствѣ, и лишеннаго имени Бурбона, — къ смерти, какую королю угодно будетъ опредѣлить. Конде отвѣчалъ на свой смертный приговоръ взятіемъ Рокруа, а Тюрень, принужденный избѣгать генеральнаго сраженія, по причинѣ малочисленности своего войска, могъ вознаградить эту потерю почти равнымъ успѣхомъ: онъ взялъ Сентъ-Менегу.
Между-тѣмъ, Мазаринъ, видя, что Людовикъ XIV подрастаетъ, присутствуя ежечасно при развитіи этого характера, который современемъ сдѣлался столь самовластнымъ, понялъ, что скоро обнаружится новое вліяніе на дѣла; и потому, чтобъ привязать къ себѣ юнаго короля, онъ началъ мало по малу разрывать связь свою съ Анной Австріискою, которая сама съ нимъ связана была слишкомъ тѣсными узами, слѣдовательно не смѣла открыто жаловаться на его италіанскую, какъ она ее называла, неблагодарность. Лѣтъ пятнадцать онъ господствовалъ именемъ матери; теперь пришла пора перемѣнить систему, и управлять впредь именемъ сына.
Людовикъ XIV былъ по природѣ склоненъ къ удовольствіямъ. Мазаринъ призвалъ удовольствія къ себѣ на помощь. Несмотря на бѣдность двора, зима прошла въ празднествахъ и увеселеніяхъ; принцесса Луиза Савойская вышла за-мужъ за принца Баденскаго; Парижъ давалъ обѣды. Праздновали день св. Людовика, и это дало Парижанамъ новый случай повеселиться. Кромѣ того, театральныя представленія шли своимъ порядкомъ. Въ Людовикѣ XIV обнаружились, (во время присутствія его на представленіи Пертариты (Pertharite) первые слѣды того вкуса, который онъ потомъ возъимѣлъ къ наукамъ, что однако нисколько не препятствовало пасть Пертаритѣ — этому великому сочиненію великаго Корнеля. Въ вознагражденіе того, брать его Томасъ (Оома) Корнель далъ двѣ пьесы, которыя имѣли успѣхъ; и въ тоже время, одинъ молодой человѣкъ, по имени Кино, поставилъ на сцену первую свою комедію, которая произвела всеобщій восторгъ.
Кромѣ труппы Бургундскаго отеля, и труппы Пти-Бурбонъ, которая давала представленія свои въ Галереѣ, единственномъ остаткѣ разрушеннаго отеля Бурбонскаго конетабля, три другія труппы разъѣзжали по провинціямъ. Дочь герцога Орлеанскаго, принцесса Монпансье, не смотря на свою старую гувернантку, двухъ статсъ-дамъ, попугаевъ, собакъ и англійскихъ лошадей, очень скучала въ Сен-Фаржо, и содержала одну изъ этихъ труппъ. Была еще, впрочемъ, другая труппа, которая оставалась съ дворомъ въ Пуатье, и послѣдовала за нимъ въ Сомюръ. Наконецъ третья труппа давала въ Ліонѣ комедію въ пяти дѣйствіяхъ, о которой молва дошла до самаго Парижа; это была Мольерова комедія „L’Etourdi.“
Король любилъ не только театральныя представленія, какъ мы выше сказали, но у него началъ также развиваться вкусъ къ балетамъ. Такъ-какъ отель Пти-Бурбонъ былъ объ стѣну съ церковью Сен-Жерменъ л’Оксерруа, и слѣдовательно находился близь Лувра, гдѣ жилъ король, то этотъ тбатръ былъ избранъ для придворныхъ праздниковъ. Въ немъ давались знаменитые королевскіе балеты, о которыхъ такъ много говорили, и въ которыхъ играли: король, герцогъ Анжуйскій братъ его, придворные кавалеры, дамы изъ свиты королевы, и наконецъ актеры, помогавшіе своими совѣтами знатнымъ дебютантамъ, и ставившіе на сцену пьесы, въ которыхъ они играли, танцовали и пѣли. Баисерадъ, который былъ въ то время въ большомъ уваженіи, имѣлъ исключительную привилегію сочинять стихи къ этимъ балетамъ, — что служило ему, если не источникомъ славы, то по крайней мѣрѣ источникомъ богатства.
Между тѣмъ, первый изъ балетовъ, въ которомъ участвовалъ самъ король, былъ представленъ еще въ Пале-Ройялѣ: ему дали названіе „Маскарадъ Кассандры;“ это былъ, такъ сказать, только опытъ. Королю онъ такъ понравился, что онъ просилъ немедленно сочинить другой длиннѣе перваго. Этотъ второй получилъ названіе „Ночь“, и былъ данъ въ театрѣ Пти-Бурбонъ. Король исполнялъ въ немъ многія роли; сперва онъ явился подъ фигурою одной изъ Игръ, сопровождающихъ Венеру, и послѣ нѣсколькихъ другихъ стиховъ, сказалъ куплетъ, который даетъ понятіе объ урокахъ, преподаваемыхъ пятнадцатилѣтнему монарху:
La jeunesse а mauvaise grâce.
Quand trop sérieuse elle passe
Sans voir le palais d’Aniotir;
Il laut qu’elle entre, et pour le sage,
Si ce n’est point son vrai séjour,
C’est un gile sur son passage.
То-есть: Гдѣ радость для себя ты, юноша, найдешь.
Скажи, когда въ чертогъ Амура не войдешь?
Не свойственно тебѣ заботамъ предаваться;
Войди въ него; повѣрь, что хоть и не всегда
Живутъ въ немъ мудрецы, однако жъ наслаждаться
Въ немъ жизнію своей заходятъ иногда.
Король являлся еще въ концѣ представленія, но на этотъ разъ подъ видомъ восходящаго солнца, и декламировалъ слѣдующіе стихи:
Déjà seul je, conduis mes chevaux lumineux.
Qui traînent la splendeur et l'éclat après eux.
Une divine main m’en а remis les rênes;
Une grande déesse а soutenu mes droits;
Nous avons mémo gloire: elle est l’astre des reines,
Je suis l’astre des rois.
T. e. Уже я правлю самъ моими бѣгунами,
За ними льется свѣтъ огромными волнами;
Вручила возжи мнѣ небесная десница,
Богинѣ властію обязанъ я своей.
Мы славою равны: она царицъ денница,
Свѣтило я царей.
Въ этихъ балетахъ Людовикъ XIV привыкъ, чтобъ на него смотрѣли, какъ на бога, а герцогъ Анжуйскій привыкъ, чтобъ на него смотрѣли, какъ на богиню. Его прекрасное лицо было причиною, что ему почти всегда давались роли женщинъ; отъ этого, можетъ быть, развились въ немъ, какъ послѣ увидимъ, особенныя наклонности, которыя имѣли столь странное вліяніе на всю остальную жизнь его.
Въ томъ же году, чтобъ доставить жителямъ Парижа возможность къ частымъ сообщеніямъ между собою, изобрѣтена была маленькая почта. Это учрежденіе было воспѣто историческою музою Лорета. Онъ говоритъ:
Des boites nombreuses et drues
Aux petites et grandes rues.
Où, par soi-même ou ses laquais,
On pourra porter des paquets,
Et dedans, à toute heure, mettre
Avis, billet, missive, lettre,
Que des gens commis pour cela
Iront chercher et prendre là.
Pour, d’une diligence habile,
Les porter par tonte la ville.
T. e. Премного ящиковъ разставлено пустыхъ
Возлѣ на улицахъ, и малыхъ и большихъ.
Въ которые лакей, иль лично всякъ изъ насъ.
Свободно принося различные пакеты,
Въ нихъ можетъ опускать, въ какой угодно часъ.
Свои посланія, и письма, и билеты;
А почтальоны ихъ оттуда вынимаютъ,
И всѣмъ по адрессамъ проворно доставляютъ.
Мы сказали, что въ Парижѣ были только два театра; театръ Бургундскаго отеля и театръ Пти-Бурбонъ. Вскорѣ вкусъ къ спектаклямъ распространился такъ, что этихъ двухъ театровъ было недостаточно, и надобно было открыть театръ на болотѣ (au Marais), тотъ самый, котораго итальянская труппа, подъ дирекціею Мондори, осмѣивала иногда заботливое лицо кардинала Ришелье. Первою изъ пьесъ, которую на немъ играли, была: Саламанкскій школьникъ; она имѣла удивительный успѣхъ, и одно въ особенности дѣйствующее лицо, до толѣ неизвѣстное на парижской сценѣ, возбуждало всю симпатію публики: это была роль Крисчена, который вышелъ типомъ изъ-подъ даровитаго пера Мольера.
Между тѣмъ, балеты шли своимъ порядкомъ: одинъ за другимъ играны были три новые: Пословицы (Proverbes), Время (Temps), 38;етида и Пеле (Thétis et Pélé»). Первые два, не требовавшіе большой постановки на сценѣ, были играны въ залѣ тѣлохранителей; третій, для котораго были выписаны актеры изъ Мантуи, и который, казалось, былъ выше всего, что во «Франціи имѣлось доселѣ въ этомъ родѣ, былъ игранъ на театрѣ Пти-Бурбонъ. Людовикъ XIV являлся въ немъ въ пяти различныхъ костюмахъ. исполняя одну роль за другою: Аполлона, Марса, Фуріи, Дріады и придворнаго вельможи; онъ имѣлъ въ немъ такой успѣхъ, что велѣлъ играть его всю зиму, и даже по три раза на одной недѣлѣ.
Однако всѣ эти праздники стоили много денегъ; расходы были велики, а государство было бѣдно, и очень нуждалось въ деньгахъ. Мазаринъ, какъ припомните, вмѣсто умершаго герцога Вьёвили, назначилъ двухъ главноуправляющихъ финансовой частію, графа Сервьена, — подавшаго полезный совѣтъ», замѣнить ядомъ опіатъ, который госпожа Ледигьеръ хотѣла доставить коадъютору, — и генералъ-прокурора Фуке, въ награду брата его, аббата Фуке, и для успокоенія парламента.
И такъ Мазаринъ, имѣя нужду въ деньгахъ, обратился съ просьбою къ Сервьепу, который оттого сталъ въ тупикъ. Фуке только этого и ожидалъ: какъ человѣкъ богатый, опытный въ финансахъ, жаждущій власти и золота, потому-что съ однимъ приходитъ и другое, а то и другое вмѣстѣ доставляютъ если не счастіе, то по крайней мѣрѣ удовольствіе, — онъ всталъ и сказалъ, что если угодно обратиться къ нему но этому предмету, то онъ найдетъ деньги но только для праздниковъ, не только для войны, но еще и для церемоніи, о которой, по бѣдности казны, не. смѣютъ и думать, то-есть для коронаціи. Мазаринъ, можетъ быть даже по причинѣ своего робкаго n нерѣшительнаго характера, любилъ смѣлыхъ и предпріимчивыхъ людей, а особливо когда они брали на себя всю отвѣтственность: онъ далъ полномочіе господину Фуке, который съ этого времени сдѣлался единственнымъ и настоящимъ министромъ финансовъ. Чрезъ три мѣсяца Фуке сдержалъ всѣ свои обѣщанія, и Мазаринъ ввѣрилъ смѣлому находчику денегъ не только государственные финансы, но и попеченіе о своемъ собственномъ имуществѣ.
Время, назначенное для коронаціи наступило; тутъ только съ ужасомъ увидѣли, какая пустота будетъ окружать коронованіе короли Франціи. Герцогъ Орлеанскій, изгнанный въ Блуа, отказался оставить для этой церемоніи мѣсто своего изгнанія, если не согласятся на предложенныя имъ условія; а какъ на его условія согласиться по хотѣли, то и нельзя было расчитывать на его присутствіе. Дочь его, все еще. проживавшая въ Сенъ-Фаржъ, не могла присутствовать при торжествѣ, въ которомъ не будетъ участвовать отецъ ея; осужденный на смерть принцъ Конде, былъ главнокомандующимъ испанскихъ войскъ; принцъ Конти, предчувствуя затруднительность своего положенія, просилъ и получилъ позволеніе, оставя свою жену, принять начальство надъ руссильонскою арміею; коадъюторъ быль въ тюрьмѣ; десять тысячъ Французовъ, изъ знатныхъ фамилій Франціи, послѣдовали за принцемъ Конде заграницу, или злобились съ кардиналомъ Гецомъ; всѣ Монморанси, Фуа, ла-Тремуйльи, Колиньи, блистали, какъ говорили потомъ, своимъ отсутствіемъ. Мазаринъ рѣшился, какъ въ театрѣ, за отсутствіемъ первыхъ актеровъ, заставить подставныхъ играть ихъ роли. — И такъ, церемонія не была отложена, потому-что, благодаря министру Фуке, въ глазномъ, въ деньгахъ, не было недостатка. Она совершилась въ Реймсѣ, съ обычными обрядами. На другой день король получилъ орденъ святаго Духа, который онъ тотчасъ пожаловалъ своему брату, а на третій день, онъ, но званію помазанника Божія, совершилъ обрядъ возложенія рукъ на больныхъ зобомъ, число которыхъ простиралось сверхъ трехъ тысячъ.
На другой день король выѣхалъ изъ Реймса, и отправился въ армію. Намѣревались отнять у принца Конде городъ Стеней, и король долженъ былъ начать первый свой воинскій опытъ присутствіемъ при взятіи этой крѣпости. Онъ прибылъ въ Ретель 28-го іюня, и оттуда поѣхалъ въ Седанъ, гдѣ осмотрѣлъ боевой лагерь. Думали, что осада будетъ продолжительна и убійственна, и что, по всѣмъ вѣроятностямъ, принцъ Конде станетъ защищать городъ; но вмѣсто того, оставивъ въ городѣ небольшой отрядъ, принпъ повелъ всѣ войска свои противъ Арраса. И такъ, Стеней былъ взятъ, и безъ сомнѣнія, этотъ первый успѣхъ былъ причиною, что Людовикъ XIV впослѣдствіи такъ полюбилъ осады городовъ. По взятіи Стеней рѣшено было идти на испанцевъ. Часть войска пошла на соединеніе съ маршаломъ Тюреномъ; другая, при которой находился король, получивъ всѣ подкрѣпленія, которыя только могли собрать, образовала два корпуса подъ командою маршала ла-Ферте, и маршала Оккенкура. Тогда войска расположились вокругъ Испанцевъ, и дано было нѣсколько маловажныхъ сраженій, служившихъ приготовленіемъ къ генеральному сраженію, которое хотѣли дать въ самый день св. Людовика, въ надеждѣ, что предокъ короля и покровитель Франціи, — этотъ Тайльбургскій герой, Мансурахскій пилигримъ и Тунисскій мученикъ — будетъ споспѣшествовать славѣ французскаго оружія. Эта благочестивая надежда не обманула Французовъ: Испанцы и Лотарингцы были сбиты съ позиціи. Но принцъ Конде, который берегъ свои войска для рѣшительной минуты, съ свойственною ему стремительностію, бросился въ средину побѣдителей, явилъ чудеса храбрости и рыцарства, которыя однако не спасли ни артиллеріи, ни обоза непріятельскаго, доставшихся въ руки Французовъ, и не позволили ему продолжать осаду Арраса, куда нѣсколько дней спустя прибылъ самъ король, чтобы поздравить своихъ генераловъ, въ особенности Тюрена, съ побѣдою. Потомъ онъ возвратился въ Парижъ, и приказалъ отслужить благодарственный молебенъ.
На другой день послѣ этой церемоніи, въ которой Французы приносили Богу благодареніе за снятіе осады съ одного города и за взятіе другаго, умеръ въ неизвѣстности и тишинѣ совѣтникъ Бруссель, который лѣтъ пять, или шесть тому назадъ, съ такимъ блескомъ и шумомъ игралъ роль народнаго любимца.
ГЛАВА XXX.
1654—1656.[править]
Между-тѣмъ, какъ Людовикъ XIV исполнялъ первыя обязанности короля и наслаждался первыми успѣхами воина, во Франціи случилось важное событіе, которое всѣхъ встревожило.
Кардиналъ Рецъ былъ отвезенъ, какъ мы видѣли, въ Венсень, но какъ-чрезъ нѣсколько дней послѣ его арестованія умеръ дядя его архіепископъ парижскій, то онъ, не смотря на свой арестъ объявилъ свои притязанія, какъ коадъюторъ, на его званіе.
Парижскій архіепископъ умеръ 21-го марта 1634 года, въ четыре часа утра, а въ пять часовъ, г. Комартенъ, имѣвшій въ рукахъ своихъ вѣрющую грамоту отъ кардинала Реца, составленную по всей формѣ, принялъ архіепископство въ свое вѣдѣніе. Въ пять часовъ, двадцать минутъ въ архіепископство явился г. Летеллье отъ лица короля, но уже было поздно.
Коадъюторъ и въ тюрьмѣ быль еще страшенъ; онъ сохранилъ всѣ свои отношенія къ приходскими священникамъ Парижа, которые во всякое время могли возмутить народъ, и къ высшему духовенству, которое видя, что неприкосновенность церкви нарушена въ лицѣ одного изъ его членовъ, могло руководствовать этимъ возстаніемъ. Сверхъ того, папа писалъ къ королю письмо за письмомъ, прося дать свободу кардиналу Рецу. Между тѣмъ, въ Венсеннѣ случилось происшествіе, которое удвоило состраданіе народа къ арестанту. Капитулъ собора Богородицы просилъ, чтобъ позволили одному изъ его членовъ быть при кардиналѣ въ тюрьмѣ; что и было позволено. Выборъ палъ на одного каноника, который нѣкогда вмѣстѣ съ нимъ воспитывался, и которому онъ отдалъ свою пребенду; но этотъ достойный человѣкъ имѣлъ болѣе приверженности, нежели силы; тюремное заключеніе вскорѣ разстроило его здоровье; Рецъ, замѣтивъ въ немъ эту перемѣну, бывшую слѣдствіемъ меланхоліи, хотѣлъ отпустить его отъ себя; но каноникъ рѣшительно отказался получить свободу; спустя нѣсколько времени онъ впалъ въ трехдневную лихорадку, и когда она показалась и на четвертый, онъ перерѣзалъ себѣ ножомъ горло. Въ Парижѣ разнесся слухъ объ этой смерти. Народъ приписалъ это самоубійство жестокости тюрьмы, и оттого сочувствіе его къ кардиналу удвоилось.
При такихъ-то обстоятельствахъ умеръ архіепископъ Парижскій. Не теряя времени, оба великіе викарія кардинала, Павелъ Шевалье и Николай ладвока взошли на каѳедру и, но имя арестанта, начали гремѣть самыми возмутительными буллами. Слушая эти буллы приходскіе священники воспламенились, друзья кардинала ободрили ихъ, и явилась небольшая книга, призывавшая всѣхъ священнослужителей парижскихъ запереть церкви. Это было своего рода отлученіе отъ церкви, и тѣмъ ужаснѣйшее, что оно налагалось не однимъ только главою церкви, а всею церковію. Кардиналъ Мазаринъ испугался и прибѣгнулъ къ переговорамъ. Надобно было получить отъ кардинала Реца просьбу объ отставкѣ его отъ должности Парижскаго архіепископа. Сперва думали достигнуть этого угрозами. Къ арестанту явился г. Навяйлль, начальникъ тѣлохранителей, и обратился къ нему съ рѣчью, которая, говоритъ кардиналъ, гораздо приличнѣе была какому-нибудь ягѣ янычаровъ, нежели офицеру христіаннѣйшаго короля; но кардиналъ привыкъ къ угрозамъ. Онъ сказалъ Навайллю, — что онъ дастъ письменный отвѣтъ. Дѣйствительно, онъ написалъ его въ ту же ночь, и на другой день отправилъ его не только къ королю, но и къ друзьямъ своимъ, которые напечатали его и разнесли по всему Парижу. Этотъ отвѣть, котораго каждое слово было взвѣшено, произвѣлъ величайшее дѣйствіе. Между-тѣмъ, какъ пріискивали другій средства, къ Рену явился Прадель, тотъ самый, которому, какъ припомните, дано было повелѣніе арестовать кардинала, и исчислилъ ему тѣ выгоды, которыя онъ получить, если откажется отъ архіепископства, показывая ему въ перспективѣ свободу и возвращеніе королевскаго благоволенія. Прадель также не имѣлъ никакого успѣха, но уѣзжая тѣмъ не менѣе приказалъ по возможности облегчить заключеніе кардинала.
Спустя нѣсколько времени въ тюрьму кардинала вошелъ президентъ Бельсиръ; уже наканунѣ друзья кардинала дали ему знать объ этомъ посѣщеніи; по этому онъ ожидалъ его болѣе съ нетерпѣніемъ, нежели со страхомъ: во время Фронды, онъ имѣлъ частыя сношенія съ посредникомъ, котораго къ нему посылали, и зналъ, что въ сущности онъ врагъ Мазарина. Въ самомъ дѣлѣ, президентъ, войдя и поклонясь кардиналу съ такимъ благоговѣніемъ, какъ будто бы онъ быль на свободѣ и въ полной силѣ, началъ говорить такъ: — господинъ кардиналъ! я присланъ отъ перваго министра сказать вамъ, что вамъ предлагаютъ аббатства: Сенъ-Люсіанъ-де Бове. Сенъ-Медаръ-де Суассонъ, Сенъ-Жерменъ д’Оксерръ, Сенъ-Мартенъ-де Понтуазъ, Сентъ-Обенъ-д Ожъ, де Барбо, и д’Овіанъ, если только вы согласитесь подать просьбу объ отставкѣ отъ должности Парижскаго архіепископа. Потомъ видя, что кардиналъ, который совсѣмъ не ожидалъ подобнаго вознагражденія, сталъ смотрѣть на него съ удивленіемъ, продолжалъ: — до селѣ я говорилъ вамъ, какъ довѣренный посланникъ, а теперь я начну вмѣстѣ съ вами смѣяться надъ сицилійцемъ, который былъ такъ глупъ, что послалъ меня съ подобнымъ предложеніемъ «Ахъ! да, понимаю, отвѣчалъ кардиналъ, — вы недосказали еще статьи о залогахъ». — Точно такъ, и въ этомъ-то вамъ не возможно будетъ сойтись съ Мазариномъ. — «Нѣтъ нужды; все-таки надобно посмотрѣть, чего онъ хочетъ.» — Онъ хочетъ, чтобы вы дали въ залогъ двѣнадцать человѣкъ изъ вашихъ друзей. — «А назначаетъ ли онъ, кого именно?» — Безъ сомнѣнія: Гг. Реца, Бриссака, Моитрезора, Комартена, Аккевилля….
Кардиналъ вспыхнулъ. — Да, очень хорошо, продолжалъ президентъ, — но дайте мнѣ договорить до конца; потому-что я не хочу, чтобъ вы хотя одну минуту считали меня способнымъ предполагать, что вы согласитесь на подобныя предложенія. — "Такъ для чего же. вы ко мнѣ пришли? сказалъ кардиналъ. — "Для того, чтобъ сказать вамъ: — ваши друзья убѣждены, что вамъ надобно только твердо стоять на своемъ, и дворъ возвратитъ вамъ свободу; но ошибаются съ той и другой стороны: Мазаринъ ошибается, думая, что вы примите то, что вамъ предлагаютъ; друзья ваши ошибаются, думая, что вамъ надобно только твердо стоять на-своемъ, и что васъ освободятъ, если вы возьмете отставку. Мазаринъ, самъ по себѣ удовольствовался бы этимъ; но королева приходитъ въ отчаяніе при одной мысли, что вы можете, выйдти изъ тюрьмы. Кардиналъ, говоритъ Летеллье, — должно быть потерялъ разсудокъ, если онъ думаетъ выпустить васъ, когда вы находитесь въ его рукахъ; аббатъ Фуке, приходить отъ этого въ бѣшенство, а Сервьенъ соглашается съ мнѣніемъ министра единственно только потому, что это мнѣніе противуположно мнѣнію его товарищей. И такъ, повторимъ все вкратцѣ; одинъ только Мазаринъ желаетъ вашей свободы, — да и то еще сомнительно. Ваша борьба, какъ архіепископа, произведетъ возстаніе народа…. но и только! нунцій будетъ сыпать угрозами, но тѣмъ его пособіе и кончится; капитулъ будетъ дѣлать свои представленія; но ихъ не станутъ слушать; приходскіе священники будутъ проповѣдывать, но они на томъ и остановятся; народъ станетъ, можетъ быть, кричать; но онъ утомленъ внутренними смятеніями, и на-вѣрно не возмется за оружіе. Все, что я вамъ сейчасъ сказалъ, дворъ знаетъ также хорошо, какъ и я. И такъ все, чѣмъ кончится для васъ эта путаница ограничится тѣмъ, что васъ переведутъ въ Гавръ, или въ Брестъ, и что тамъ вы будете предоставлены совершенному произволу вашихъ враговъ, которые поступятъ съ вами, какъ имъ вздумается. — «А какъ вы думаете, не хочетъ ли ужъ кардиналъ отравить меня ядомъ?» спросилъ Іецъ съ спокойствіемъ, которое показывало, что онъ не въ первый разъ останавливался на этомъ предположеніи. — Нѣтъ, отвѣчалъ президентъ, — Мазаринъ не кровожаденъ, я его знаю; но меня ужасаетъ то, что я узналъ отъ вашихъ друзей. — «Что же вы узнали?» — Что Навайлль говорилъ вамъ, будто рѣшено скоро подать вамъ помощь, и что можно послѣдовать примѣру, который не одинъ уже разъ показали намъ сосѣдственныя государства. — «Такъ, наконецъ, сказалъ кардиналъ, — вы требуете, чтобъ я подалъ просьбу объ отставкѣ?» — Нѣтъ; я спрошу у васъ, какъ у отличнаго законовѣда, какъ вы думаете, можетъ ли васъ связать просьба объ отставкѣ, поданная изъ Венсеннской тюрьмы? — «Нѣтъ, нисколько, — отвѣчалъ кардиналъ — потому-что, какъ вы сами видите, они и не довольствуются ею, а требуютъ отъ меня еще залоговъ.» — Но если, сказалъ президентъ, я устрою такъ, что отъ васъ не потребуютъ залоговъ? — "О! тогда, сказалъ кардиналъ, я подпишу, въ сію же минуту. " — Хорошо, сказалъ президентъ, — остальное я беру на себя. Вы, кардиналъ, твердо сопротивляйтесь мнѣ, вотъ и все!… и не соглашайтесь на какое-нибудь другое условіе, кромѣ одной отставки.
Рецъ согласился послѣдовать этому совѣту, а президентъ вышелъ изъ его комнаты съ самымъ печальнымъ лицомъ. Въ дверяхъ онъ встрѣтилъ Праделя. — Ну, что? спросилъ его послѣдній. — Что? отвѣчалъ президентъ, — вы видите, я въ отчаяніи! — Такъ онъ отказывается? сказалъ Прадель. — Да; но его удерживаетъ не архіепископство; онъ мало объ немъ заботится… и при другихъ обстоятельствахъ, я думаю, онъ безъ затрудненія согласился бы на свою отставку; но при настоящихъ, онъ считаетъ, что требованіемъ отъ него заложниковъ оскорбляютъ честь его, и онъ никогда на это не согласится; по этой причинѣ, я не хочу болѣе мѣшаться въ это дѣло, потому-что тутъ ничего нельзя сдѣлать!
При этихъ словахъ, онъ удалился.
На другой день президентъ Бельевръ явился опять.. Мазаринъ, боявшійся возобновленія бунтовъ, — потому-что послѣ мирнаго помазанія на царство короля онъ хотѣлъ двинуть всѣ силы для отраженія, угрожавшаго принца Конде, — согласился на среднюю мѣру, чтобы все уладить. Въ обмѣнъ за семь предложенныхъ аббатствъ кардиналъ Рецъ соглашался на свою отставку, но съ тѣмъ условіемъ, что если папа утвердитъ эту отставку, то кардиналъ останется тогда арестантомъ въ Нантѣ, у маршала ла Мейльере, своего родственника, которому кардиналъ, какъ маршалъ самъ признавался, почти спасъ жизнь во время бунта, по случаю арестованія Брусселя. Во всякомъ случаѣ, и что-бы ни вышло изъ отрѣшенія кардинала, маршалъ ла-Мейльере, по волѣ короля, далъ первому президенту Бельевру письменное обѣщаніе, что кардиналъ Рецъ не будетъ преданъ въ руки его величества. О заложникахъ не было и помину.
Предложеніе было такъ выгодно, особливо при мысленномъ условіи, которымъ кардиналъ могъ воспользоваться, что онъ не хотѣлъ вѣрить словамъ посредника; но послѣдній показалъ ему обѣщаніе маршала ла-Мейльере. Оно было слѣдующаго содержанія:
«Мы, герцогъ ла Мейльере, перъ и маршалъ Франціи, даемъ обѣщаніе г. кардиналу Рецу, что во исполненіе письма короля, котораго копія при семъ прилагается, мы дозволимъ г. кардиналу Рецу свободно уѣхать въ Римъ, по согласію, заключенному съ г. де Бельевромъ первымъ президентомъ Парижскаго парламента, — что мы исполнимъ въ то самое время, когда получимъ извѣстіе, что буллы Парижскаго архіепископства будутъ отправлены къ Римскому двору объ отрѣшеніи вышеименованнаго кардинала де Реца въ пользу того, кого его величество предложитъ его святѣйшеству на вышесказанное архіепископство, или когда его величество получитъ подтвердительную грамоту его святѣйшества, упомянутую въ депешѣ, — и мы исполнимъ это, не ожидая на то новаго повелѣнія его величества, и даже тогда, если бы получили повелѣніе противное сему.»
На это обѣщаніе Гонди съ своей стороны далъ слѣдующее:
«Мы кардиналъ Рецъ, удостовѣряемъ, что ничего не желаемъ болѣе отъ г. герцога ла-Мейльере, какъ исполненія содержащагося здѣсь обѣщанія въ означенное время и при означенныхъ условіяхъ. — Дано сего 28-го марта, 1654 года.»
На другой день, въ силу условій принятыхъ съ той и другой стороны, кардиналъ выѣхалъ изъ Венсена, въ сопровожденіи отряда легкой кавалеріи, пѣхоты и стражей его преосвященства.
Президентъ Бельевръ провожалъ арестанта до Портъ-а-л’Англе, гдѣ онъ простился съ нимъ и возвратился въ Парижъ, а кардиналъ продолжалъ путь свой въ Нантъ. Въ Божанси смѣнили конвой, и сѣли на суда. Прадель, которому поручено было сопровождать Гонди въ самый Нантъ, сѣлъ съ своимъ мичманомъ, по имени Морелемъ, въ одно судно, а отрядъ гвардейскаго полка помѣстился въ другомъ, которое шло съ нимъ бокъ объ бокъ; но прибытіи въ Пангъ, Прадель и гвардейцы остановились въ немъ одни сутки, потомъ возвратились въ Парижъ, оставивъ арестанта подъ присмотромъ маршала ла-Мейльере.
Принцъ Конде узналъ объ освобожденіи кардинала изъ тюрьмы въ Брюсселѣ, гдѣ онъ тогда находился. Хотя они разстались почти врагами, однако принцъ думалъ, что наступило время съ нимъ примириться. Вслѣдствіе чего, онъ написалъ къ маркизу Нуармутье, который былъ однимъ изъ самыхъ искреннѣйшихъ друзей Гонди, слѣдующее поздравительное письмо:
«Милостивый государь! я съ величайшею радостію узналъ о выѣздѣ кардинала де Реца изъ Веіісенскаго лѣса; покорно васъ прошу засвидѣтельствовать ему то участіе, которое я въ этомъ принимаю. Если бы я зналъ, что онъ совершенію свободенъ, то не преминулъ бы писать къ нему самому объ этомъ; но при положеніи, въ которомъ онъ теперь находится, и боюсь повредить ему. Я исполню это немедленно, когда вы меня увѣдомите, что можно къ нему писать. И такъ, я избираю васъ своимъ руководителемъ въ этомъ случаѣ, и обѣщаю вамъ во всѣхъ обстоятельствахъ жизни доказать, что я, милостивый государь, есть вашъ усердный братъ и слуга — Людовикъ Бурбонъ.»
Впрочемъ, положеніе Гонди измѣнилось къ лучшему, и если вѣрить тому, что онъ самъ говоритъ объ этомъ, то оно сдѣлалось совершенно сноснымъ. Маршалъ ла-Мейльере принялъ его не только съ совершенною вѣжливостію, но еще, какъ скоро арестантъ его устроился въ Нантскомъ замкѣ, старался доставить ему всевозможныя удовольствія; днемъ каждый могъ его видѣть, и почти каждый вечеръ у него бывали театральныя представленія, на которыхъ присутствовали дамы городскія, и даже дамы изъ окрестностей. Впрочемъ вся эта внимательность, всѣ эти старанія доставить удовольствіе знаменитому арестанту, нисколько не измѣняли предосторожностей, принятыхъ для того, чтобъ стеречь ого; когда онъ выходилъ. то съ него по спускали глазъ. Хоти ему отведенъ былъ для прогулки небольшой садъ, находившійся на бастіонѣ, подножіе котораго омывалось рѣкою; но какъ только онъ входилъ въ садъ, то стража располагалась на террасѣ, съ которой не могло ускользнуть ни одно движеніе арестанта, а когда онъ возвращался въ свою комнату, у двери ея становились шесть человѣкъ стражи; что касается до окна, то оно было не только высоко и съ желѣзною рѣшеткою, но еще выходило на дворъ, гдѣ всегда стоялъ караулъ.
Скоро пришло изъ Рима извѣстіе, котораго ожидали съ такимъ нетерпѣніемъ: папа отказался утвердить отрѣшеніе кардинала.
Этотъ отказъ привелъ арестанта въ большое замѣшательство. Имѣя всегда въ виду мысленное условіе, онъ думалъ, что согласіе папы не будетъ имѣть силы, такъ-какъ просьба объ отставкѣ подписана имъ была въ четырехъ стѣнахъ тюрьмы; къ несчастію, пана, казалось, думалъ иначе. Кардиналъ послалъ въ Римъ одного изъ своихъ довѣренныхъ людей, по имени Малклера, чтобъ склонить его святѣйшество утвердить буллу, опредѣлявшую ему преемника. Но эта просьба имѣла не больше успѣха, какъ и первая, хотя она была подана главнымъ заинтересованнымъ въ дѣлѣ лицомъ, и хотя посланный агентъ изъяснилъ его святѣйшеству, какимъ образомъ арестантъ, получивъ свободу, намѣренъ дѣйствовать. Не смотря на всѣ настоятельныя просьбы, папа отвѣчалъ Малклеру что ему очень хорошо извѣстно, что согласіе его не будетъ имѣть силы, потому, что просьба объ отставкѣ была вынуждена силою; но ему также очень хорошо извѣстно, что для него было бы безчестіемъ, еслибъ стали говорить, что онъ утвердилъ просьбу объ отставкѣ, поданную изъ тюрьмы. Этотъ отвѣтъ очень встревожилъ кардинала Реца. Онъ зналъ маршала ла-Мейльере. Это былъ человѣкъ воспитанный въ школѣ Ришелье, то есть, въ школѣ, какъ говорилось тогда, повиновенія; онъ ненавидѣлъ Мазарина, но трепеталъ предъ нимъ. Поэтому, по полученіи этихъ извѣстій, арестантъ замѣтилъ перемѣну, которая начала обнаруживаться въ поступкахъ его сторожа, который искалъ случая съ нимъ поссориться, утверждая, что прошеніе къ папѣ о ратификаціи, есть просто комедія, условленная между нимъ и папою, и что онъ скрытно побудилъ пану отказать. Сколько кардиналъ ни увѣрялъ въ противномъ, маршалъ не хотѣлъ ничего слышать, и оставался упрямъ при своемъ убѣжденіи, или лучше при желаніи вѣрить, что дѣло было такъ. Съ того времени кардиналъ ясно видѣлъ, что маршалъ, не смотря на свое письменное обѣщаніе, ищетъ только благовиднаго предлога, чтобъ предать его въ руки короля.
Путешествіе, спустя нѣсколько дней предпринятое маршаломъ въ крѣпость Брестъ, и отъѣздъ жены его, которая только за восемь дней до того пріѣхала изъ Парижа, и которую онъ изъ Нантскаго замка отправилъ въ Мейльере, подтверждали подозрѣнія арестанта. Эти подозрѣнія подтвердились еще болѣе письмомъ Моитрезора, которое одна городская дама, пришедшая къ нему съ визитомъ, незамѣтно ему вручила; въ немъ было сказано: «если вы не уйдете, то въ концѣ этого мѣсяца васъ переведутъ въ Брестъ.» — Письмо былъ безъ подписи, но кардиналъ узналъ почеркъ. Вслѣдствіе того, онъ рѣшился воспользоваться предлагаемымъ ему совѣтомъ. Но дѣло было не легкое, потому — что со времени отказа папы, ла-Мейльере сдѣлался еще недовѣрчивѣе, чѣмъ прежде.
При выходѣ изъ кареты, когда онъ пріѣхалъ, кардиналъ встрѣтилъ своего друга Бриссака, который ожидалъ его. Бриссакъ прожилъ въ Нантѣ нѣсколько дней, потомъ уѣхалъ, и опять возвратился. Разумѣется, арестантъ думалъ, что Бриссакъ поможетъ ему убѣжать и, при первомъ его путешествіи, открылся, что ему надобно непремѣнно бѣжать, чтобъ не попасть опять въ руки короля. Бриссакъ согласился помогать ему всѣми силами, какъ и надѣялся кардиналъ; и такъ-какъ Бриссакъ имѣлъ привычку, путешествуя, имѣть при себѣ множество муловъ для перевозки его пожитковъ, всегда многочисленныхъ, какъ въ поѣздахъ короля, то и положено было, что кардиналъ спрячется въ сундукъ, въ которомъ сдѣланы будутъ отверстія, для того, чтобъ онъ могъ свободно дышать, и что когда Бриссакъ будетъ уѣзжать, то этотъ сундукъ уложатъ вмѣстѣ съ другимъ багажомъ. Сундукъ былъ приготовленъ. кардиналъ даже его осмотрѣлъ, и нашелъ, что это средство не представшіе гь никакой опасности; но къ великому его удивленію, Бриссакъ вдругъ отказался помогать его бѣгству, говоря, что во-первыхъ кардиналъ непремѣнно задохнется въ сундукѣ, а во вторыхъ, что увезти арестанта у Мейльере, въ домѣ котораго онъ радушно принятъ, значитъ нарушить всѣ законы гостепріимства. Сколько Гонди ни упрашивалъ его, сколько ни напоминалъ ему старинную ихъ дружбу, но не могъ отъ него добиться ничего, кромѣ обѣщанія помогать ему, когда онъ будетъ уже внѣ замка; но помочь ему изъ него уйти, онъ отказался рѣшительно. И такъ, надобно было искать другаго средства, и кардиналъ занялся этимъ со всѣмъ жаромъ человѣка, который уже два года томился въ тюрьмѣ.
Мы сказали, что арестантъ ходилъ иногда прогуливаться въ садикъ, находившійся на бастіонѣ, подножіе котораго омывалось рѣкою Луарою. Насталъ мѣсяцъ августъ; арестантъ.замѣтилъ, что рѣка, по убыли воды, оставила у основанія бастіона пустое пространство; также замѣтилъ онъ, что между террасою, на которой становился сторожившій его человѣкъ, и садомъ бастіона была дверь, которая была сдѣлана для того, чтобъ препятствовать солдатамъ ходить ѣсть виноградъ. На этомъ кардиналъ начерталъ планъ своего побѣга; у него была цыфирная азбука, служившая ему для переписки съ первымъ президентомъ Бельевромъ; посредствомъ этой азбуки онъ увѣдомилъ его, что убѣжитъ 8-го августа. Одинъ преданный кардиналу дворянинъ, долженъ былъ въ пять часовъ утра находиться у основанія бастіона съ конюшимъ герцога Бриссака, и двумя другими изъ его друзей; этотъ дворянинъ назывался Буагеренъ, а конюшій ле-Ральдъ; что касается до герцога Бриссака, то онъ долженъ былъ въ назначенномъ мѣстѣ дожидать бѣглеца на баркѣ, вмѣстѣ съ кавалеромъ Севинье.
Послѣ бѣгства своего изъ тюрьмы, кардиналъ имѣлъ намѣреніе вполнѣ достойное его отважнаго характера, хотя онъ и сознается, что оно принадлежало не ему собственно, а другу его Комартену: онъ хотѣлъ воспользоваться отсутствіемъ короля и всего двора, которые находились при арміи, чтобъ идти на столицу и овладѣть ею. Это намѣреніе, какъ оно ни кажется съ перваго взгляда дерзкимъ, не было не удобоисполнимо, потому, что первый президентъ Бельевръ, которому оно было сообщено, совершенно его одобрилъ. Извѣщая его о бѣгствѣ своемъ 8-го августа, кардиналъ въ то же время увѣдомлялъ его, что намѣренъ служить въ соборѣ Парижской-Богоматери, августа 15-го дня.
И такъ, 8-го августа, въ пять часовъ вечера, кардиналъ, по обыкнопенію своему, вышелъ въ садъ прогуляться. По своему также обыкновенію и стражъ, не терявшій его изъ вида, занялъ мѣсто свое на террасѣ. Кардиналъ вышелъ за рѣшетчатыя ворота, отдѣлившія террасу отъ балкона, безъ церемоніи затворилъ ихъ за собою, заперъ на ключъ, который положилъ къ себѣ въ карманъ. Никто этого не замѣтилъ; правда, что камердинеръ кардинала занималъ его стражей, подчуя ихъ виномъ. Но оставались два часовые, стоявшіе на стѣнѣ по правую и но лѣвую сторону бастіона. Кардиналъ началъ глядѣть во кругъ себя; одинъ якобинскій монахъ купался въ Луарѣ; во сто шагахъ далѣе купались еще два пажа. Онъ подошелъ къ парапету, и увидѣлъ четырехъ своихъ людей, которые, подъ предлогомъ, будто поятъ лошадей, стояли у основанія бастіона. Домашній врачъ герцога Бриссака долженъ былъ въ чащѣ деревъ спрятать веревку, навитую на палку; арестантъ долженъ былъ привязать конецъ веревки къ зубцу, и сѣсть на палку верхомъ; Такимъ образомъ онъ опустился бы, держась за веревку обѣими руками, и заставляя ее развиваться собственною своею тяжестію; Гонди раздвинулъ чащу своими руками; веревка была уже тамъ. Въ эту минуту онъ вздрогнулъ, потому-что сильный крикъ послышался со стороны рѣки; она. обернулся и увидѣлъ, что кричалъ якобинецъ, который, не умѣя плавать, слишкомъ далеко отошелъ отъ берега, и началъ тонуть.
Гонди счелъ эту минуту благопріятною, взялъ веревку, живо привязалъ ее, сѣлъ на палку верхомь, и сталъ спускаться. Часозой это замѣтилъ и прицѣлился въ него. «Послушай! вскричалъ кардиналъ, — если ты выстрѣлишь, то я велю тебя повѣсить».
Часовой подумалъ, что арестантъ бѣжитъ съ согласія ла-Мейльере, и потому не сталъ кричать. Два пажа, видѣвшіе съ своей стороны кардинала, качавшагося на концѣ веревки, кричали какъ сумасшедшіе; думали, что они кричатъ для призванія на помощь якобинцу, который тонулъ, и никто не обратилъ вниманія на бѣглеца. Кардиналъ спустился на землю благополучно, вскочилъ на сѣдло и пустился въ галопъ, въ сопровожденіи своихъ спутниковъ. У него было приготовлено сорокъ свѣжихъ лошадей, между Нантомъ и Парижемъ, куда онъ надѣялся прибыть въ слѣдующій вторникъ, на разсвѣтѣ. Немедленно всѣ пустились, во весь галопъ, по дорогѣ въ Мову.
Надобно было скакать во весь опоръ, чтобы не дать времени тѣлохранителямъ маршала запереть ворота небольшой улицы предмѣстья, въ которомъ была ихъ казарма; подъ кардиналомъ была отличная лошадь, которая стоила Бриссаку тысячу экю; но онъ не могъ дать ей полную волю, потому-что мостовая была слишкомъ худа. Пріѣхавъ въ улицу, которую надобно было проѣхать, Гонди и его спутники увидѣли двухъ тѣлохранителей; и хотя они, казалось, ничего еще не знали, но Буагерень посовѣтовалъ кардиналу взять, на всякій случай, въ руку пистолетъ. Такого совѣта не нужно было повторять воинственному прелату: онъ вынулъ пистолетъ изъ чушки, и направилъ въ того изъ двухъ тѣлохранителей маршала, который былъ къ нему ближе. Въ это мгновеніе, солнечный лучъ, отразившись отъ дула пистолета, ослѣпилъ лошадь, какъ молнія; она бросилась въ сторону, спотыкнулась всѣми четырьмя ногами, и бросила кардинала на столбикъ у воротъ, о которой онъ разбилъ себѣ плечо. Его тотчасъ подняли и опять посадили на лошадь; хотя онъ ужасно страдалъ отъ боли, по продолжалъ свой путь, и, чтобы не впасть въ обморокъ, дергалъ себя отъ времени до времени за волосы. Наконецъ, Гонди прибылъ съ своей свитой на условл иное мѣсто, гдѣ ожидали уже его г. Бриссакъ и кавалеръ Севинье; сѣвъ въ лодку, кардиналъ лишился чувствъ. Его привели въ чувство, брызнувъ ему въ лицо водою По переѣздѣ чрезъ рѣку, онъ не могъ сѣсть на лошадь. Тогда сопровождавшіе его стали искать мѣста, гдѣ бы скрыть его, но не могли ничего найти, кромѣ скирды сѣна, въ которой его и спрятали; здѣсь онъ остался съ однимъ изъ своихъ приверженцевъ. Гг. Бриссакъ и Севинье отправились въ Бопрео, съ намѣреніемъ, собравъ тамошнее дворянство, возвратиться вмѣстѣ съ нимъ и освободить кардинала изъ скирды сѣна. Кардиналъ просидѣлъ въ ней семь часовъ, ужасно страдая отъ своего раздробленнаго плеча. Около девяти часовъ вечера у него сдѣлалась лихорадка, а вмѣстѣ съ нею появилась и жажда, неразлучная спутница ранъ. Но ни тотъ, ни другой изъ бѣглецовъ не смѣлъ выйти; ибо, кромѣ боязни, что ихъ увидятъ, они еще боялись, что не съумѣютъ уложить, какъ надобно, сѣно, которое приведутъ въ безпорядокъ, и тѣмъ укажутъ свое убѣжище. И такъ оставалось ожидать въ страхѣ, еще болѣе увеличившемся шумомъ отряда кавалеристовъ, которые, отъискивая кардинала, проѣзжали мимо скирды. Наконецъ, въ два часа утра, одинъ дворянинъ, посланный г-мъ Бриссакомъ, пріѣхалъ взять кардинала и, увѣрившись, что въ окрестностяхъ нѣтъ преслѣдователей, положилъ его на носилки и велѣлъ двумъ крестьянамъ снести его въ гумно, гдѣ онъ опять былъ спрятанъ въ сѣно. Но на этотъ разъ его снабдили водою, а потому новая постель показалась ему превосходною.
Чрезъ семь, или восемь часовъ, господинъ и госпожа Бриссакъ пріѣхали, десятками съ двумя лошадей, взять кардинала, и увезли его въ Бопрео, гдѣ онъ провелъ ночь. Между тѣмъ, собралось дворянство, и какъ Бриссакъ былъ очень уважаемъ во всей этой сторонѣ, то онъ вскорѣ набралъ двѣсти дворянъ, къ которымъ присоединился Генрихъ Гонди и герцогъ Рецъ, съ тремя стами другихъ. Къ несчастію, теперь уже поздно было ѣхать въ Парижъ, куда не могло не придти извѣстіе о бѣгствѣ кардинала, и гдѣ конечно могли быть приняты мѣры предосторожности. Рана кардинала испортила все дѣло. Порѣшили отправиться въ Машкуль, владѣніе дома Реца, гдѣ бѣглецъ нашелъ совершенную безопасность, потому-что въ ту эпоху каждый владѣлецъ былъ королемъ въ своемъ имѣніи.
Извѣстіе о бѣгствѣ кардинала дѣйствительно пришло въ Парижъ 13-го августа, а въ Аррасъ, гдѣ находился принцъ Конде, 18-го. Тотчасъ по полученіи его, принцъ написалъ къ г. Нуармутье слѣдующее письмо:
"Милостивый государь! я съ величайшею радостію узналъ, что кардиналъ Рецъ ушелъ изъ тюрьмы. Я бы желалъ быть ему полезнымъ въ его несчастій. Если я не помогъ ему прежде, то это произошло оттого, что онъ не довѣрялъ мнѣ. Я пишу, чтобъ выразить ему мою радость; прошу васъ вручить ему мое письмо, если вы считаете это умѣстнымъ. Прошу васъ, милостивый государь, быть увѣреннымъ, что у васъ нѣтъ на свѣтѣ столь покорнаго и преданнаго слуги, какъ я.
Парижъ былъ въ большомъ страхѣ: канцлеръ Сегюіе, и Сервьенъ, предложившій отравить кардинала, думали уже бѣжать. воображая, что онъ скоро прибудетъ. По почти въ то же время узнали, что бѣглецъ разбилъ себѣ плечо, и вмѣсто того, чтобъ идти на Парижъ, долженъ былъ приказать отвезти себя въ Машкуль; поэтому, они остались на своихъ мѣстахъ, и ограничились только тѣмъ, что написали объ этомъ королю, который далъ повелѣніе арестовать кардинала, гдѣ бы его ни нашли.
Между-тѣмъ, обстоятельства все болѣе и болѣе благопріятствовали юному королю. Онъ былъ на за ѣ своей долговѣчной жизни и своего великаго царствованія; и солнце, которое, приняло своимъ девизомъ: nec pluribus impar, лучезарно выходило изъ облаковъ, помрачавшихъ блескъ его рожденіи. Въ Парижѣ Людовикъ XIV опять нашелъ празднества и удовольствія, которыя онъ на-время оставилъ для торжества своей коронаціи и для случайностей войны; онъ встрѣтилъ также царицъ этихъ празднествъ, — дѣвицъ: Манчини, Мартиноцци, Ко.мменжъ, Бёвронъ, Вильруа, Мортемаръ и госпожу Севинье, извѣстную давно своею красотою и начинавшуюся славиться своими письмами. Съ этого-то времени и начались первыя любовныя похожденія Людовика XIV.
Уже въ отроческихь своихъ лѣтахъ, Людовикъ XIV обратилъ особенное вниманіе на трехъ женщинъ. Первою была госпожа "Фронтенакъ, — эта адъютантша принцессы Орлеанской, совершившая съ нею Орлеанскую и Парижскую кампаніи. — Принцесса Орлеанская упоминаетъ объ этой первой любви короля въ своихъ историческихъ запискахъ. "До совершеннолѣтія короля устроивались семь или восемь разъ прогулки. Я ѣхала на лошади возлѣ короля, а госпожа Фронтенакъ рядомъ со мною; казалось, король находилъ большое удовольствіе быть вмѣстѣ съ нами, такъ-что сама королева даже замѣтила, что онъ влюбленъ въ «Фронтенакъ, и потому велѣла прекратить эти прогулки; король чрезвычайно сердился на это. Такъ-какъ причины запрещенія ему не были объяснены, то онъ предлагалъ королевѣ сто пистолей въ пользу бѣдныхъ за каждую такую прогулку. Онъ думалъ, что эта побудительная причина къ благотворительности побѣдить лѣность ея, которая, какъ онъ полагалъ, заставляла ее поступать такимъ образомъ. Видя, что она отказываетъ и на это предложеніе, онъ сказалъ ей: — Когда я буду совершеннолѣтнимь, то буду ѣздить, куда мнѣ вздумается. — а это время настанетъ скоро!»
Вторая любовь его была къ герцогинѣ Шатильонъ. Этотъ разъ король встрѣтилъ соперниковъ въ герцогѣ Немурскомъ и великомъ Конде. Легко понять, что въ этой любви онъ не имѣлъ успѣха, скорѣе по своей робости, нежели по цѣломудрію любимой имъ особы; тѣмъ не менѣе однако, эта люб въ надѣлала много шуму, и слѣдующіе стихи Бансерада ходили вездѣ по рукамъ:
Chàtilliin, gardez vos appas
Pour une antre conquête;
Si vous êtes prête,
Le roi ne l’est pas.
Avec vous il cause;
Mais, en vérité.
Pour votre beauté
Il faut bien autre chose
Qu’une minorité
T. e. Поберегите для другаго
Вы прелести, о Шатилльонъ!
По лѣтамъ, вы совсѣмъ готовы,
Король-же — слишкомъ молодъ онъ.
Онъ нѣжности вамъ напѣваетъ,
Но вашей пылкой красоты
Вѣдь то не удовлетворяетъ —
Вамъ мало дѣтскія мечты.
Третія была къ дѣвицѣ Эдекуръ. Объ этой любви упоминаетъ Лоре, котораго историческая муза описывала день за днемъ всѣ важныя событія, отъ изобрѣтенія городской почты, какъ наши читатели могли видѣть, до отроческой страсти короля. Но еще до этой послѣдней любви, но возвращеніи короля изъ арміи, одна угодливая наставница, — если вѣрить молвѣ, носившейся въ то время, — взяла на себя трудъ дополнить воспитаніе короля и прибавить нѣсколько практики къ теоріи, которую можетъ знать молодой человѣкъ пятьнадцати, или шестыіаднаіті лѣтъ. Эта наставница была госпожа Бове, камеръ-фрау королевы, которая, говорить Сен-Симонъ, — «несмотря на то, что была стара и крива, имѣла доказательства ранней возмужалости юнаго короля, болѣе положительныя, чѣмъ тѣ, за которыя впалъ въ немилость Лапортъ». — Но скоро замѣтили, что всѣ эти платоническія и матеріальныя страсти начали исчезать предъ новою любовью, болѣе пламенною, и въ особенности, болѣе неожиданною, нежели всѣ прежнія: король влюбился въ Олимпіаду Манчини, племянницу кардинала Мазарина.
Когда эта молодая дѣвушка пріѣхала ко двору, и когда маршалъ Вильруа предсказалъ судьбу ея, и ея двоюродной сестры, — что уже почти n сбылось, ибо одна вышла за мужъ за принца Конги, а другая за герцога Меркёра, — никто конечно не предполагалъ будущей красоты Олимпіады Манчини: она была худа, имѣла длинное лицо, смуглый цвѣтъ кожи, большой ротъ, тонкія руки. Но, какъ говоритъ госпожа Моттвиль, — «восемьнадцатилѣтній возрастъ произвелъ надъ нею свое дѣйствіе»: — она пополнѣла, и эта неожиданная полнота, освѣживъ цвѣтъ ея кожи, округливъ ея лицо, образовала на каждой ея щекѣ очаровательную ямочку. Въ тоже время ротъ ея сдѣлался, какъ бы меньше, а большіе и прекрасные сицилійскіе глаза, бросали молніи. Въ короткое время страсть короля къ Олимпіадѣ Манчини сдѣлала такіе успѣхи, что стали съ безпокойствомъ говорить о ней Аннѣ Австрійской. Но королева на все то, что говорили ей объ этомъ предметѣ, отвѣчала только улыбкою недовѣрчивости.
Однако Людовикъ ХІV предался на этотъ разъ любви своей со всею страстію своего возраста, и, за отсутствіемъ принцессы Монпансье, все еще находившейся въ изгнаніи, и герцогини Лонгвиль, жившей все еще въ уединеніи, любовь эта дѣлала Олимпіаду почти королевою двора; и эта дѣвушка пользовалась всѣми преимуществами и достоинствами, какія только можетъ доставить благоволеніе короля! Не смотря на все уваженіе къ герцогинѣ Меркёръ, по мѣсту, которое она занимала при дворѣ, Людовикъ всегда танцевалъ съ Олимпіадою, хотя по обыкновенію открывалъ балъ съ герцогинею Меркёръ. Впрочемъ, онъ такъ привыкъ оказывать всѣ почести племянницамъ кардинала, что въ одинъ вечеръ, когда королева давала балъ на своей половинѣ, и пригласила въ свой небольшой семейный кругъ англійскую королеву и дочь ея — Генріетту, которая выходила уже изъ дѣтскихъ лѣтъ, король, при первомъ звукѣ оркестра, несмотря на то, что тутъ же находились обѣ принцессы, подошелъ къ герцогинѣ Меркёръ, взялъ ее за руку, и сталъ съ нею на мѣсто. Анна Австрійская, какъ строгая наблюдательница законовъ этикета, не могла снести такого нарушенія приличій; она встала и подойдя къ нимъ, вырвала руку герцогини изъ руки короля, и шопотомъ велѣла ему взять принцессу Генріетту. Досада Анны Австрійской не могла укрыться отъ глазъ англійской королевы; она тотчасъ подошла къ ней и сказала, что у дочери ея болитъ нога, и что она танцевать не будетъ; но Анна Австрійская отвѣчала, что если принцесса танцевать не можетъ, то и король танцевать не будетъ, такъ-что англійская королева, чтобы избѣжать непріятности, позволила своей дочери принять запоздалое приглашеніе. Въ этотъ вечеръ король могъ танцевать съ Олимпіадою только третій танецъ
Послѣ бала, королева сдѣлала юному королю ма-единѣ строгій выговоръ. Но онъ весьма рѣшительно отвѣчалъ ей, что по лѣтамъ ему пора заниматься большими дѣвицами, а не маленькими. Однако же, эта маленькая дѣвица была та самая, въ которую онъ, спустя шесть или семь лѣтъ, влюбился такъ, что одна только дѣвица ла-Вальеръ могла отвлечь его отъ этой любви, которая, сверхъ-того, была непозволительною. — При такихъ-то обстоятельствахъ, когда Людовикъ XIV считалъ себя уже взрослымъ мужчиною и пытался быть настоящимъ королемъ, парламентъ хотѣлъ дать знать, что онъ еще существуетъ. "Фуке, щедрою рукою сыпавшій деньги, для удовлетворенія роскоши Людовика XIV и для корыстолюбивыхъ потребностей перваго министра, потребовалъ, чтобы парламентъ утвердилъ внесеніемъ въ свой реестръ нѣкоторые указы. Король явился самъ въ парламентъ, и однимъ своимъ присутствіемъ сдѣлалъ это внесеніе лишнимъ; но какъ скоро онъ вышелъ изъ парламента, то члены парламента рѣшили между собою настоять на внесеніе въ роспись этихъ указовъ. Приверженцы Конде, друзья кардинала Реца, всѣ старые Фрондисты, которыхъ было не мало, тяготившіеся молчаніемъ, наложеннымъ на нихъ со времени возвращенія король, подняли ропотъ. Прешло нѣсколько дней, въ продолженіе которыхъ ропотъ этотъ усилился до такой степени, что въ одинъ вечеръ король услышалъ его въ Венсенѣ, въ которомъ, со времени бѣгства кардинала Реца, онъ имѣлъ свое лѣтнее пребываніе.
Людовикъ XIV послалъ парламенту повелѣніе собраться на другой день. Это повелѣніе разстроивало охоту, назначенную въ тотъ-же день, и которая обѣщала большое всѣмъ развлеченіе. Поэтому, юному королю сдѣлано было множество возраженій, которыя, разумѣется, неимѣли въ себѣ ничего парламентскаго. Но Людовикъ XIV успокоилъ особъ, его окружавшихъ и увѣрилъ ихъ, что присутствіе его въ парламентѣ не помѣшаетъ быть охотѣ. Въ самомъ дѣлѣ, 10-го апрѣля, въ десять съ половиной часовъ утра, парламентскіе депутаты, посланные на встрѣчу короля, къ великому своему удивленію, увидѣли, что онъ пріѣхалъ въ охотничьемъ парадѣ, то есть въ красномъ кафтанѣ, въ сѣрой шляпѣ и большихъ сапогахъ, сопровождаемый всѣмъ дворомъ, въ такомъ же нарядѣ. «Въ этомъ необыкновенномъ нарядѣ», — говоритъ гардеробмейстеръ маркизъ Мопгла, — «король слушалъ сперва обѣдню, а по томъ занялъ свое мѣсто въ парламентѣ съ обычнымъ церемоніаломъ; и съ бичемъ въ рукахъ, объявилъ членамъ, что онъ желаетъ, чтобы впредь повелѣнія его безъ разсужденія были вносимы въ каталогъ, у грожая въ противномъ случаѣ заставить парламентъ повиноваться». — Эта рѣшительная мѣра должна была произвести, или всеобщій бунтъ, или безусловное повиновеніе. Но время бунтовъ прошло; парламентъ, сильный противъ министра, сознавалъ слабость свою противъ короля, и повиновался. Это былъ послѣдній вздохъ, который умирающая Фронда испустила въ парламентѣ. Такимъ образомъ, все шло по желанію короля. Кардиналъ Рецъ, будучи принужденъ, въ слѣдствіе своей раны, оставить предпріятіе свое идти на Парижъ, удалился, какъ мы сказали, въ Машкуль, къ своему брату, а оттуда въ Бель-Иль. Но преслѣдуемый войсками маршала ла-Мейльере, онъ сѣлъ на корабль, высадился въ Испаніи, и, проѣхавъ этотъ полуостровъ, прибыль въ Римъ къ самымъ похоронамъ Иннокентія X, своего покровителя. И такъ, съ этой стороны нечего было опасаться, кромѣ отдаленныхъ интригъ, которыя онъ могъ завязать при римскомъ дворѣ. Но эти интриги должны были ограничиться только тѣмъ, чтобъ воспрепятствовать Мазарину назначить архіепископъ парижскимъ кого нибудь изъ своихъ приверженцевъ, — и только. Мазаринъ утѣшился въ этой неудачѣ выдачею за мужъ другой своей племянницы Лауры Мартинонци, сестры принцессы Конти, за старшаго сына герцога Моденскаго.
Наконецъ, маршалъ Тюрень одержалъ послѣднюю рѣшительную побѣду. Городъ Ландреси сдался на капитуляцію. При семъ извѣстіи, король рѣшился принять участіе въ кампаніи. Онъ соединился съ арміею, чтобъ вмѣстѣ съ нею сдѣлать свой первый шагъ въ непріятельскую землю; почему и пошли по теченію Саморы до самаго Тюена, и перешли Шельду, чтобъ встрѣтить испанскую армію; потомъ осадили городъ Конде, тотъ самый, котораго имя носилъ мятежный принцъ, и въ три дна взяли его Правда, что въ это время и Конде, съ своей стороны, не дремалъ; онъ навалъ на партію фуражировъ, бывшую подъ командою графа Бюсси-Рабютена, — гогосамаго, который сдѣлался впослѣдствіи такъ извѣстенъ по ссорѣ своей съ госпожею Севинье и по своей Histoire amoureuse des Gaules. Въ этой стычкѣ Бюсси былъ разбитъ, и разсѣявшіеся его люди оставили въ рукахъ Испанцевъ знамя украшенное лиліями, которое было представлено принцу Конде, и которое онъ изъ вѣжливости отослалъ къ королю. По Людовикъ XIV, будучи слишкомъ гордъ, чтобъ принимать подобные подарки отъ непріятеля, и въ особенности отъ непріятеля-буи гонщика, отослалъ знамя назадъ, приказавъ сказать принцу, что подобные трофеи въ Испаніи слишкомъ рѣдки, и потому онъ не желаетъ, чтобъ она лишилась его. Въ замѣнъ того, спустя одинаддать дней, король взялъ Сен-Гиленъ, и возвратился въ Парижъ, оставя генераловъ своихъ при войскѣ, для защищенія четырехъ взятыхъ городовъ.
Новыя празднества и новые балеты ожидали молодаго героя въ Парижѣ. Никогда не было въ Парижѣ столько браковъ въ одно и тоже время: Лаура Мартиноцци вышла, какъ мы сказали, за мужъ за герцога Моденскаго; маркизъ Тіанжъ женился на дѣвицѣ Моргемаръ; Ломени Бріеннь, сынъ государственнаго министра, на одной изъ дочерей Шавиньи. Мы приводимъ только эти три брака, которые случились почти въ одно время; одинъ современный писатель насчитываетъ ихъ до тысячи ста въ теченіе одного года. Что касается до Олмпіады Манчини, то она все еще продолжала быть царицею всѣхъ празднествъ, и Лоре записалъ въ своей исторической музѣ все, чѣмъ и какъ угождалъ ей король Людовикъ XIV. Вотъ его слова:
Le roi, noire prince ebéry,
Menait l’infante Manciny,
Des plus sages et grâcieuse,
El la perle des précieuses.
T. e. Любимый всѣми нашъ король
Манчини-инфантину велъ,
Умнѣйшую изъ граціозныхъ,
Безцѣнный перлъ дѣвицъ ученыхъ.
Нѣтъ нужды говорить, что слово précieuse въ это время было принимаемо въ хорошемъ смыслѣ, потому-что Мольеръ еще не издавалъ своихъ Précieuses ridicules.
Чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ Лоре описываетъ новый рядъ увеселеній, въ слѣдующихъ стихахъ:
Paris, de plaisirs inondé,
Est tellement dévergonde,
Qu’on n’y voit que réjouissances,
Que des bals, des festins, des danses.
Que des repas à grands desserts
Et de mélodieux concerts.
T. e. Парижъ забавъ, веселій полнъ;
О, какъ онъ нынѣ развращенъ!
Повсюду танцы въ немъ, гулянья,
Вездѣ балы и пированья,
Обѣды пышные, дессерты,
И превосходные концерты.
Скажемъ, что въ это время, въ честь Олимпіады Манчини, король устроилъ свою первую карусель. "Король, — говоритъ госпожа Моттвиль, продолжая, то болѣе, то менѣе любить дѣвицу Манчини, вздумалъ устроить знаменитую карусель, имѣвшую сходство съ древними рыцарскими играми. Вслѣдствіе этого, онъ раздѣлилъ весь свой дворъ на три труппы, каждая изъ осьми рыцарей; главою первой онъ былъ самъ, начальникомъ второй избралъ герцога Гиза, а третьей — герцога Кандаля. Цвѣтами короля были — алый и бѣлый; цвѣтами герцога Гиза — голубой и бѣлый, герцога Кандаля — зеленый и бѣлый.
Каждый начальникъ и каждый рыцарь были одѣты по-римски, въ маленькой позолоченной каскѣ, покрытой множествомъ перьевъ. Лошади ихъ были украшены такимъ же образомъ и обвѣшены множествомъ лентъ. Эти три труппы выѣзжали одна за другою изъ сада, и ѣхали въ стройномъ порядкѣ подъ балконами Пале-Ройяля, наполненными придворными дамами.
Труппа короля выступала первая. Во главѣ ея шли четырнадцать пажей, одѣтыхъ въ серебрянную ткань, съ алыми и серерянными лентами; они несли копья и девизы рыцерей; за ними слѣдовали шесть трубачей, а за трубачами шелъ шталмейстеръ короля, одѣтый такимъ же образомъ; за нимъ слѣдовали, въ свою очередь двѣнадцать богато одѣтыхъ пажей короля, украшенныхъ перьями и лентами; два послѣдніе изъ нихъ несли, одинъ копье короля, а другой его щитъ, на которомъ были слова: ne phi ne pari, — ни большій ни равный; далѣе ѣхалъ оберъ-маршалъ, потомъ король, потомъ восемь рыцарей, великолѣпно одѣтыхъ, «но которыхъ», — говоритъ госпожа Моттвиль, — «король превосходилъ столько же своею прекрасною наружностію, своею пріятностію и ловкостію, сколько превосходилъ ихъ, какъ государь и главный начальникъ».
Потомъ ѣхала группа голубая и бѣлая, предводительствуемая герцогомъ Гизомъ, котораго романическій геній удивительно согласовался съ празднествами такого рода. «За нимъ, — говоритъ госпожа Моттвиль, — слѣдовала лошадь, которая, казалось, принадлежала какому нибудь абенсерагу, или зегри; потому-что ее вели два Мавра, за которыми слѣдовала труппа медленнымъ и торжественнымъ шагомъ». На щитѣ, герцога былъ девизомъ костеръ, на которомъ сгаралъ Фениксъ; но выше Феникса сіяло солнце, которое долженствовало возвратить ему жизнь, съ сими словами: Que importa que malen, si resuscitaii, — то-есть: что нужды, что онъ его убьетъ, если его воскресятъ?
Наконецъ, ѣхалъ герцогъ Кандаль; въ этой труппѣ любовались тѣмъ, что она прекрасно де; жалась на лошадяхъ, и особенно прекрасною бѣлокурою головою ея предводителя. Щитъ Кандаля имѣлъ девизомъ булаву съ слѣдующими словами, безъ сомнѣнія, напоминавшими подвиги, которые Геркулесъ совершилъ этимъ оружіемъ: Elle peut me placer parmi les astres, то-есть: она можетъ помѣстить меня между звѣздами.
Само собою разумѣется, что по причинѣ ли личной ловкости короля, или но причинѣ лести его соперниковъ, всѣ почести этого дня, — зари блистательнѣйшихъ будущихъ дней, — были отнесены къ Людовику XIV.
По окончаніи карусельныхъ прогулокъ, король и весь дворъ уѣхали на лѣто въ Компьенъ. Тамъ узнали, что королева Христина, дочь Густава-Адольфа, о которой разсказывались такія необыкновенныя вещи, ѣхала во Францію, отказавшись въ Римѣ отыцестола предъ самымъ Папою. Король послалъ герцога Гиза для принятія ея при въѣздѣ въ государство, а королева присоединила къ нему г. Комминжа. Глаза всѣхъ обращены были къ Италіи, когда отъ герцога Гиза получили слѣдующее письмо, которое еще болѣе подстрекнуло любопытство придворныхъ; оно было адресовано къ нѣкоторымъ изъ его друзей:
«Въ то время, когда я жестоко скучалъ, вздумалось мнѣ повеселить васъ, пославъ вамъ описаніе портрета королевы, которую и теперь сопровождаю. Она не велика ростомъ, но толстая и жирная; руки ея красивы; кисть руки бѣла и хорошо сложена, но болѣе мужская, нежели женская; плечи высокія, — этотъ недостатокъ, она, впрочемъ, скрываетъ такъ хорошо странностью покроя своей одежды; поступь и тѣлодвиженія ея таковы, что можно биться объ закладъ, что это не женщина; лицо большое, но безъ недостатковъ: всѣ черты женскія, хотя и весьма рѣзки; носъ орлиный; ротъ довольно большой, некрасивый; зубы порядочные; глаза выразительны, исполнены огня; цвѣтъ лица, несмотря на нѣкоторые слѣды оспы, довольно живой и довольно хорошій; очеркъ лица довольно правильный; но прическа престранная. Это мужской парикъ, весьма тяжелый, на лбу весьма высокій, весьма густой на бокахъ, а къ низу весьма рѣдкій; верхняя часть головы покрыта волосяною сѣткою, а задняя представляетъ нѣчто въ родѣ женской прически; иногда королева носитъ шляпу. Платье ея. стянутое сзади складками, похоже на наши камзолы, потому-что сорочка ея выходитъ кругомъ изъ-подъ юпки, которая у нея довольно худо бываетъ подвязана и слишкомъ коротка. Она всегда весьма напудрена и напомажена, и никогда не носитъ перчатокъ. Она обувается какъ мужчина; голосъ и всѣ тѣлодвиженія мужчины; она очень.побить представлять собою амазонку; имѣетъ по крайней мѣрѣ столько же величія и гордости, сколько мигъ имѣть Густавъ великій, отецъ ея; она очень вѣЯ5лива и ласкова; говоритъ на осьми языкахъ, а главное на французскомъ такъ, какъ будто она родилась въ Парижѣ. Она знаетъ больше, нежели вся наша Академія вмѣстѣ съ Сорбонною; удивительно знаетъ живопись, какъ и всѣ другія художества; знаетъ всѣ интриги нашего двора, не хуже меня. Однимъ словомъ, эта королева, во всѣхъ отношеніяхъ особа необыкновенная. Я провожу ее ко Двору по парижской дорогѣ, такимъ образомъ всѣмъ можно будетъ сачимъ судить о ней. Кажется, я ничего незабылъ при ея описаніи, кромѣ того развѣ, что она носитъ иногда шпагу съ коллетомъ изъ буйволовой кожи, что парикъ у нея темный, и также, что она носитъ на шеѣ шарфъ».
Все, что герцогъ Гизъ сказалъ о королевѣ Христинѣ, было справедливо во всѣхъ отношеніяхъ, въ особенности же, о ея знаніи французскаго двора. Какъ только онъ объявилъ ей свое имя, Христина, смѣясь спросила его о аббатиссѣ Бове, о госпожѣ Боссю, и о дѣвицѣ де-Понъ; а когда Комминжъ сказалъ ей свое, то она тотчасъ освѣдомилась о добрякѣ Гито, дядѣ его, и спросила, не увидитъ ли она его сердитымъ, — она слышала, что это одно изъ самыхъ забавныхъ зрѣлищъ, которыя ожидали ея при французскомъ дворѣ. Это описаніе, опередившее знаменитую путешественницу нѣсколькими днями, удвоило желаніе каждаго ее увидѣть. Наконецъ 8-го сентября 1656 года, послѣ остановки въ Эссонѣ для того, чтобъ видѣть балетъ. Фейерверкъ и комедію, Христина въѣхала въ Парижъ, сопровождаемая двумя рядами вооруженныхъ гражданъ, которые вышли за вороты города, чтобъ встрѣтить ее съ почетомъ, и шли по обѣимъ сторонамъ дороги, по всѣмъ улицамъ, начиная отъ Конфлана, гдѣ она ночевала, до самаго Лувра, гдѣ она должна была остановиться. Народу, собравшагося для того, чтобъ видѣть ее, было такое множество, что, въѣхавъ въ Парижъ около двухъ часовъ пополудни, она пріѣхала въ Лувръ только въ девять часовъ вечера. Она была помѣщена въ томъ отдѣленіи дворца, гдѣ находились сципіоновскіе обои и великолѣпная атласная постель съ золотымъ шитьемъ, которую кардиналъ Ришелье, умирая, оставилъ покойному королю. Ее встрѣтилъ принцъ Конти, поднесъ ей салфетку, которую она приняла, разсыпавшись въ комплиментахъ.
Христина, впрочемъ, умѣла быть очаровательною, если хотѣла кому нравиться. Платье ея, по описанію столь странное, при внимательномъ осмотрѣ, не казалось страннымъ, или по крайней мѣрѣ, къ нему легко было привыкнуть. Лицо ея казалось также довольно красивымъ, и всякій удивлялся ея познаніямъ, живости ума, и знанію ея всѣхъ мелочныхъ подробностей о Франціи. Она не только знала родословныя и гербы главныхъ фамилій, но даже подробности интригъ и волокитствъ, также имена любителей живописи и музыки. Встрѣтившись съ маркизомъ Сурдисомъ, она перечла ему всѣ картины, находившіяся въ его кабинетѣ; такимъ образомъ она открыла самимъ Французамъ сокровища, котрыми они обладали. Въ Сент-Шанели она желала видѣть большой пѣны агатъ, который, говорила она, долженъ выіей находиться; однако открылось, что, въ концѣ царствованія покойнаго короля, этотъ агатъ былъ перенесенъ въ Сен-Дени.
Пробывъ нѣсколько дней въ Парижѣ, Христина поѣхала съ визитомъ къ королю и королевѣ, которые, какъ мы сказали, жили въ Комньенѣ. Мазаринь выѣхалъ къ ней на встрѣчу въ Шантилыі, а чрезъ два часа король и герцогъ Анжуйскій, пріѣхали туда, какъ частные люди. Король и братъ его, войдя чрезъ дверь, находившуюся въ углу постельной балюстрады, явились среди толпы окружавшей Христину. Какъ скоро Мазаринъ замѣтилъ августѣйшихъ посѣтителей, то тотчасъ представилъ ихъ королевѣ, говоря, что это были двое молодлхъ людей изъ знатнѣйшихъ фамилій Франціи. «Я очень вѣрю. — отвѣчала Христина, — потому что они родились, чтобы носить короны!» — Она узнала ихъ по портретамъ, которые видѣла въ Луврѣ.
На другой день, королева, сопровождаемая королемъ и всею королевскою свитою, пріѣхала принять путешественницу въ Фаржо, въ домѣ принадлежавшемъ маршалу ла Моттъ-Худанкуру, и находившемся въ трехъ льё отъ Компьена; здѣсь данъ ей былъ обѣдъ.
Христина прожила нѣсколько дней въ Комньенѣ, бесѣдуя съ государственными людьми о политикѣ, съ учеными о наукахъ, и немилосердно шутя съ весельчаками. Днемъ ѣздила она на охоту, а вечеромъ слушала французскую комедію; въ прекрасныхъ мѣстахъ піесы, гдѣ болѣе обнаруживался сценическій эффектъ, она одобряла голосомъ, била въ ладони, плакала, или смѣялась, смотря но обстоятельствамъ, и клала ноги свои на переднюю стѣнку своей ложи, какъ будто она была дома, у себя въ кабинетѣ, — что казалось для придворныхъ столько же неприличнымъ, сколько это нравилось партеру. Королева, видя любовь ея къ спектаклю, взяла ее съ собою на представленіе трагедіи езуитами, надъ которыми Христина жестоко смѣялась. Извѣстно, что въ эту эпоху езуиты имѣли обыкновеніе, не только сочинять, но и играть трагедіи. Наставникъ Вольтера, былъ одинъ изъ знаменитѣйшихъ трагиковъ этой эпохи; онъ назывался, отецъ Пуаре.
Разставшись съ королемъ и королевою, Христина сдѣлала одной особѣ визитъ, который показался оскорбительнымъ для двора. Подстрекаемая любопытствомъ, возбужденнымъ похвалами, которыми маршалъ Альбре осыпалъ Пинону, она хотѣла непремѣнно ее видѣть; она пробыла у нея два часа, при разставаньи, изъявила ей всевозможные знаки дружества. «Послѣ этого, — говоритъ госпожа Моттвиль, — эта шведская амазонка, взяла наемныя кареты, которыя король велѣлъ дать ей. и деньги, чтобъ она могла за нихъ заплатить, и уѣхала изъ Франціи; за нею слѣдовала бѣдная ея свита, безъ блеска, безъ величія, безъ всякаго даже признака королевскаго поѣзда.»
Около этого времени, кардиналъ лишился своей сестры, госпожи Манчини и своей племянницы герцогини Меркёръ. Съ той минуты, какъ Манчини заболѣла, она считала себя погибшею. Мужъ ея, который былъ великимъ астрологомъ, сперва предсказалъ свою собственную смерть, потомъ смерть своего сына, который былъ убитъ въ сраженіи при Сент-Антуанскомъ предмѣстьи, и наконецъ смерть жены своей, которая должна была умереть на 42-мъ году своей жизни. Но бѣдная женщина начинала было уже питать нѣкоторую надежду, что на этотъ разъ мужъ ея ошибся, потому-что оставалось уже только нѣсколько дней до окончанія этого сорокъ втораго года ея жизни; но, какъ мы сказали, она вдругъ почувствовала себя нездоровою, и слегла въ постель, съ которой уже болѣе не вставала. Братъ ея, кардиналъ, находился при ея смертномъ одрѣ, и она, испуская духъ, поручила ему двухъ послѣднихъ дочерей своихъ, Марію и Гортензію. Что касается до герцогини Меркёръ, то она, разрѣшившись весьма благополучно отъ бремени, внезапно была поражена параличемъ въ цѣлой половинѣ своего тѣла, и лишилась языка; дядя ея сперва не очень безпокоился такимъ несчастнымъ случаемъ, потому что медики отвѣчали ему за больную; но когда онъ вышелъ изъ балета, въ которомъ танцовалъ король, то ему сказали, что племянницѣ его сдѣлалось гораздо хуже; онъ тотчасъ бросился въ первую попавшуюся ему на глаза карету, и велѣлъ везти себя въ Вандомскій отель; тамъ нашелъ онъ бѣдную герцогиню умирающею; лишенная всякаго уваженія и языка, она могла только ему улыбнуться. Она умерла, оставивъ въ колыбели того самаго герцога Вандома, который сорокъ лѣтъ спустя, спасъ монархію Людовика XIV.
Подъ конецъ этого же декабря мѣсяца 1656 года, Олимпіада Манчини, видя, что любовь къ ней короля, продолжавшаяся уже два года, не можетъ имѣть для нея никакого выгоднаго результата, согласилась на союзъ, который уже давно ей предлагали и вышла за мужъ за принца Евгенія, сына принца Томаса Савойскаго, который принялъ имя графа Суассонскаго, ибо принцесса Кариньянъ, мать его, была дочь знаменитаго графа Суассонскаго, и сестра послѣдняго графа сего имени, оставившаго ее отчасти наслѣдницею знаменитаго дома Бурбоновъ. Что касается до нея, то, какъ мы уже сказали, она была мать того знаменитаго принца Евгенія, который довелъ монархію Людовика XIV на край погибели. — Этими смертными случаями и этимъ замужествомъ окончился 1656 годъ.
Король, живя въ Компьенѣ, получилъ еще другой визитъ, а именно дяди своего, Гастона Орлеанскаго, который, по обыкновенію, бросилъ, своихъ друзей и скрытно помирился съ дворомъ. Выѣхавъ изъ своего замка Блуа, принцъ, миновавъ Парижъ, прибылъ въ Компьенъ въ то время, когда король былъ на охотѣ. Поздоровавшись съ нимъ, онъ, по возвращеніи во дворецъ, отправился сперва къ королевѣ, потомъ къ кардиналу, который, подъ предлогомъ подагры, не вышелъ къ нему навстрѣчу. Его отлично приняли, какъ будто бы ничего и не бывало. Чрезъ нѣсколько дней онъ оставилъ дворъ, проѣхалъ чрезъ Парижъ, въ которомъ не былъ три года, и возвратился въ Блуа, рѣшившись на этотъ разъ кончить жизнь свою въ неизвѣстности, изъ которой онъ никогда не выходилъ иначе, какъ съ ущербомъ для своей же собственной чести. Это былъ послѣдній представитель междоусобныхъ войнъ, пришедшій просить милости у короля, проложившій дорогу къ возвращенію принцу Конде, который не замедлилъ послѣдовать его примѣру.
ГЛАВА XXXI.
1656—1658.[править]
Кардиналъ Мазаринь не забылъ просьбы умирающей сестры своей относительно Маріи и Гортензіи Манчини, или, лучше сказать, желая привязать къ себѣ короля всѣми возможными узами, онъ надѣялся, что одна изъ этихъ двухъ молодыхъ дѣвушекъ, подобно Олимпіадѣ, завлечетъ его. Проницательный министръ не ошибся; онъ расчитывалъ на Гортензію, по къ великому его удивленію, предвѣдѣніе его оправдала Марія.
Марія, бывшая вмѣстѣ съ сестрою своею въ монастырѣ, и только около этого времени вышедшая изъ него, была моложе сестры своей, графини Суассонской, старше Гортензіи, и однимъ, или двумя годами, моложе короля. Ее скорѣе можно было назвать некрасивою, нежели красавицею. Большой ростъ ея могъ, правда, сдѣлаться со временемъ стройнымъ и пріятнымъ на видъ; но въ это время она была такъ худа, руки ея и шея казались такъ длинны и худощавы, что большой ростъ ея, скорѣе былъ у нея недостаткомъ, нежели принадлежностію красоты. Она была смугла или скорѣе желта; большіе, черные глаза ея казались суровыми, а ротъ ея, съ двумя рядами прекрасныхъ, бѣлыхъ зубовъ, былъ великъ и непріятенъ. Но этому-то министръ съ перваго раза обманулся въ своихъ надеждахъ, и король едва-ли обращалъ вниманіе на Марію и Гортензію Манчини.
Къ тому-же, въ это время короля занимала другая страсть, сдѣлавшая его равнодушнымъ къ бракосочетанію графини Суассонской. Предметомъ этой новой любви была фрейлина, которую съ нѣкотораго времени взяла къ себѣ королева, по имени ла-Моттъ д’Аржанкуръ; она не была, ни блистательной красоты, ни замѣчательнаго ума, по имѣла пріятную и граціозную наружность; тѣло у нея было ни очень нѣжно, ни очень бѣло; но голубые глаза ея и русые волосы, вмѣстѣ съ черными бровями и смуглымъ лицомъ, составляли вмѣстѣ что-то пріятное, привлекательное, такъ-что трудно было въ нее не влюбиться. по какъ при всемъ этомъ она имѣла еще величественную осанку, прекрасную талію, пріятный способъ выражаться, какъ, наконецъ, она удивительно хорошо танцовала на маленькихъ вечерахъ у королевы, на которые была приглашаема, и куда иногда приходилъ и король; то король обратилъ на нее вниманіе, и вскорѣ обнаружилъ къ ней такую страсть, что королева начала даже безпокоиться, и въ одинъ вечеръ, когда король весьма долго разговаривалъ съ дѣвицею д’Аржанкуръ, она отвела его въ сторону, и сдѣлала ему весьма строгій выговоръ. По вмѣсто того, чтобъ послушаться совѣта матери, Людовикъ при первомъ удобномъ случаѣ, открылся дѣвицѣ Ла-Моттъ въ любви, и когда она представила ему, въ видѣ добраго совѣта, строгость королевы, онъ напомнилъ ей, что онъ король, и обѣщалъ, если она желаетъ отвѣчать взаимностью на его любовь, сопротивляться матери во всемъ, чтобы она ему ни сказала. По молоденькая фрейлина, любившая уже, какъ одни говорятъ, Шамаранта, камердинера короля, котораго иначе не называли при дворѣ, какъ красавцемъ Шамарантомъ, а другіе, маркиза Ришелье, — того самого, который впослѣдствіи женился на дочери госпожи Бове, — отказалась вступить въ этотъ заговоръ, потому ли, что боялась своего обожателя, или потому, что хотѣла своимъ отказомъ еще болѣе воспламенить страсть короля. Къ несчастію, Людовикъ XIV, чтобъ быть королемъ, въ это время не развился еще вполнѣ, и потому не зналъ еще всѣхъ уловокъ кокетства; онъ прибѣгнулъ къ матери, какъ привыкъ прибѣгать къ ней въ своихъ дѣтскихъ горестяхъ, разсказалъ ей все, и съ чистосердечіемъ перваго огорченія самъ предложилъ удалиться отъ предмета своей любви. Королева тотчасъ обратилась къ Мазарину, который дѣйствительно помогъ ей, предложивъ королю уѣхать куда нибудь на время. Людовикъ XIV принялъ предложеніе, оставилъ дворъ, уѣхалъ въ Венсень, какъ впослѣдствіи Ла-Вальеръ удаляется въ Шальо, молился, исповѣдался, причастился, и возвратился послѣ восьмидневнаго отсутствія, считая себя исцѣлившимся отъ любви. Это удаленіе короля было не по сердцу для фамиліи Аржанкуръ, которая, замѣтивъ любовь Людовика къ мадмуазель д’Аржанкуръ, уже дѣлала свои соображенія. Мало того: мать фрейлины предлагала кардиналу и королевѣ удовлетворить всѣмъ желаніямъ короля, соглашаясь отъ имени дочери, что послѣдняя удовольствуется титуломъ королевской метрессы. По этого не хотѣла королева, которая надѣялась сохранить сына своего чистымъ до дня его супружества; не хотѣлъ этого и кардиналъ, который не противился любви короля, но желалъ, чтобъ предметомъ ея была одна изъ его племянницъ. Потому, оба они отвѣчали госпожѣ Аржанкуръ, что они благодарны ей за жертву, которую она хотѣта принести, но такъ какъ король уже излечился отъ этой страсти, то жертва бьца безполезна.
Въ самомъ дѣлѣ, по возвращеніи изъ Венсеня, король сдѣлался хладнокровнымъ и чрезвычайно осторожнымъ; онъ избѣгалъ всѣхъ случаевъ встрѣчаться съ дѣвицею Аржанкуръ, и. если иногда неожиданно встрѣчалъ ее, то, по-видимому, не измѣнялъ своему намѣренію не сближаться съ нею. Къ несчастно, когда чрезъ два дня послѣ его возвращенія, во дворцѣ былъ балъ, и король согласился почтить его своимъ присутствіемъ, на немъ явилась и дѣвица Ла-Моттъ. Она показалась прекраснѣе прежняго, отъ наряда ли своего или, можетъ быть, отъ досады; она подошла прямо къ юному монарху въ глазахъ всего двора, и попросила его танцовать съ собою. Людовикъ поблѣднѣлъ, по подалъ ей свою руку, которая не переставала дрожать во все время его смущенія. Съ того времени, дѣвица Аржанкуръ считала побѣду свою несомнѣнною, и въ тотъ же вечеръ сообщила подругамъ своимъ о надеждахъ, которыя она основывала на этомъ смущеніи короли, которое, впрочемъ, и всѣ замѣтили.
Опасность была велика; поэтому, Мазаринъ полагалъ, что настало время ему самому вмѣшаться въ это дѣло, не Бога и религію призывалъ онъ къ себѣ на помощь, подобно королевѣ, но ревность и презрѣніе. Полиція его открыла интригу, или, можетъ быть, даже двѣ интриги дѣвицы ла-Моттъ; перехваченное, или переданное письмо, писанное собственною рукою фрейлины, не оставляло никакого сомнѣнія о сношеніяхъ ея съ маркизомъ Ришелье. Все это было представлено королю съ доказательствами. Тогда гордость сдѣлала надъ Людовикомъ XIV то, чего не могло сдѣлать удостовѣреніе. Онъ пересталъ видѣться съ дѣвицею Аржанкуръ, и какъ въ тоже время госпожа Бове явилась къ королевѣ съ жалобою на раздоръ, который она произвела въ домашнемъ быту ея дочери, то дѣвицѣ Ла-Моттъ приказано было отправиться въ Шальо, въ женскій Маріинскій монастырь, гдѣ, разочарованная не только въ своихъ высокомѣрныхъ замыслахъ, но и въ любви, она осталась на всю жизнь, хотя и не постриглась въ монахини, и хотя никто ее къ тому не принуждалъ. Кардиналъ былъ такой же знатокъ въ любви, какъ и въ политикѣ. Онъ зналъ, что ничто такъ не исцѣляетъ отъ платонической любви, какъ матеріальное наслажденіе. Дѣло было въ томъ, чтобъ совершенно искоренить въ умѣ короля воспоминаніе о прекрасной затворницѣ, ему надобно было дать развлеченіе.
Выборъ налъ на одну садовницу. Откуда она взялась, не знаемъ; какъ ее звали, также неизвѣстно. Изъ всѣхъ современныхъ писателей, одинъ только Сен-Симонъ говоритъ объ этой любви. Но эта любовь не обошлась безъ послѣдствій: садовница сдѣлалась беременною и родила дочь; однако, по причинѣ низкаго происхожденія матери, бѣдную малютку оставили въ неизвѣстности, и только когда ей было восемьнадцать лѣтъ, ее выдали за-мужъ за дворянина изъ окрестностей Версайля, по имени Лакё, которому Бонтанъ, довѣренный камердинеръ короля, сообщилъ секретно, кто она была. Этотъ дворянинъ согласился на женитьбу съ большою радостію, въ надеждѣ, что союзъ съ старшею изъ дочерей Людовика XIV поведетъ его далеко. Но онъ обманулся; онъ дошелъ только до чина капитана кавалеріи, и то по протекціи герцога Вандома. Что касается до молодой дѣвушки, которая къ несчастію знала тайну своего рожденія, то она была высокаго роста, хорошо сложена и очень похожа на короля; это сходство было, безъ сомнѣнія, причиною, что ей не позволено было выходить изъ своей деревни, въ которой она и умерла тридцати шести, или тридцати семи лѣтъ, завидуя жребію трехъ своихъ сестеръ, признанныхъ законными и такъ богато выданныхъ за-мужъ. У нея было много дѣтей, которые, подобно ей, угасли въ неизвѣстности.
Мазаринъ не ошибся. Это развлеченіе совершенно исцѣлило короля отъ страсти къ дѣвицѣ Ла-Моттъ; онъ зажилъ по-прежнему, и предался удовольствіямъ. Вскорѣ онъ встрѣтился опять съ Маріею Манчини, на которую сперва не обращалъ вниманія Но если онъ не замѣчалъ ее, то нельзя того же сказать объ этой молодой дѣвушкѣ въ отношеніи къ нему. Видъ такого прекраснаго и величественнаго короля возбудилъ въ ней чувство, которое не походило на почтеніе. "Ибо, — говоритъ сестра ея въ запискахъ, которыя оставилъ намъ объ ней Сен-Реаль, — одну только ее не страшило величіе короля, и какъ она ни была влюблена въ него, но всегда очень свободно съ нимъ разговаривала, и даже такъ свободно, что когда однажды, во время прогулки съ своею сестрою, она замѣтила вдали одного придворнаго чиновника, имѣвшаго нѣкоторое сходство съ королемъ, то тотчасъ подбѣжала къ нему и сказала: «Ахъ это вы, мой бѣдный государь. — Чиновникъ обернулся, и Марія со стыдомъ увидѣла свою ошибку.»
Страсть эта, которую поощрялъ Мазаринъ, сдѣлалась всѣмъ извѣстною, и объ ней сказали королю; сперва, казалось, король смѣялся надъ нею, но мало-по-малу онъ начали обращать взоры свои на ту, которой онъ внушилъ любовь: кому же не пріятно и лестно быть любиму! Сперва Людовикъ XIV былъ признателенъ Маріи Манчини въ чувствѣ, которое она обнаруживала къ нему такъ ясно; потомъ, сблизившись съ нею, онъ замѣтилъ, что если природа обидѣла ее не много въ красотѣ лица, то весьма щедро наградила ее умственными способностями. Марія Манчини была прелестна, пріятно разговаривала и разсказывала; наконецъ она любила, казалось, Людовика XIV всѣми силами своего ума и сердца, а могло ли это не льстить самолюбію короля?…
Между тѣмъ, кардиналъ дѣятельно занимался событіемъ, которое наиболѣе должно было поразить эту рождающуюся любовь его племянницы; событіе это — бракосочетаніе короля. Королю представлялись многія партій: во первыхъ, принцесса Орлеанская, которую, по молодости сестеръ ея, родившихся отъ втораго брака ея отца, называли старшею мадмуазель. Выйдти за мужъ за короля было всегдашнимъ желаніемъ этой принцессы; она вела гражданскую войну единственно съ цѣлію заставить короля на ней жениться, и когда во время владычества ея въ Орлеанѣ, Анна Австрійская послала просить позволенія проѣхать чрезъ этотъ городъ, она сказала Лапорту: — Пусть назначатъ мнѣ въ супруги короля, и тогда я сдамъ Орлеанъ.
Лапортъ передалъ этотъ отвѣтъ королевѣ; королева расхохоталась и отвѣчала: — Хорошо же! теперь, вмѣсто того, чтобъ ѣхать чрезъ городъ, мы проѣдемъ мимо города; король не но ея носу, хотя онъ у нея и очень длиненъ! —
Отвѣтъ былъ немного грубъ, но тѣмъ не менѣе рѣшителенъ, и съ этой поры о принцессѣ Орлеанской, какъ невѣстѣ короля, не было и помину. Но когда Гастонъ вошелъ опять въ милость при дворѣ, рѣчь зашла о второй его дочери. Но объ этомъ союзѣ говорили только тѣ, которые его очень желали. Къ несчастію, кардиналъ не былъ изъ числа ихъ: онъ не могъ похвалиться дружбою Гастона, и не хотѣлъ, сдѣлавъ дочь его королевою, увеличить умирающее значеніе человѣка, который такъ часто былъ его противникомъ. Поэтому, Мазаринъ былъ противъ этой женитьбы. При дворѣ находилась также англійская принцесса Генріетта, та маленькая дѣвочка, съ которою король когда то не хотѣлъ танцевать, сдѣлавшаяся между-тѣмъ самою привлекательною красавицею. Родясь на ступеняхъ трона, она была свидѣтельницею превращенія этого трона въ эшафотъ; она жила въ изгнаніи, безъ денегъ, безъ власти, ибо въ то время Кромвель господствовалъ въ Англіи. И такъ, о Генріеттѣ нечего было и думать.
Съ другой стороны, отъ Коммепжа, бывшаго посланникомъ въ Лиссабонѣ, получили письма, которыми онъ извѣщалъ, что принцесса Португальская была уже невѣста, и что мать ея такъ желаетъ видѣть ее Французскою королевою, что предлагаетъ Комменту большія Деньги за то, чтобъ онъ склонилъ Мазарина на этотъ союзъ. Комменжъ послалъ портретъ принцессы; но при дворѣ разнесся слухъ, что портретъ гораздо лучше оригинала, и что если король сличитъ копію, то очень разочаруется, увидѣвъ самый подлинникъ.
Въ то же время занялись, и довольно серьёзно, еще другою принцессою; это была Маргарита Савойская, племянница англійской королевы, и двоюродная сестра Генріетты. Но люди, посвященные въ тайны двора, знали, что всѣ эти переговоры клонились только къ тому, чтобъ заставить рѣшиться Испанскаго короля на одно дѣло. Его желали заставить рѣшиться вотъ на что: королева Анна Австрійская и Мазаринъ, по политическимъ видамъ, всегда желали союза съ Испанскимъ домомъ; этому союзу очень препятствовало слѣдующее обстоятельство: инфантина Марія-Терезія, была единственная дочь, слѣдовательно и наслѣдница короны, и потому невозможно было будущую испанскую королеву выдать за мужъ за царствующаго короля Франціи. По, казалось, всѣ случайности соединились для счастія Франціи, такъ долго страдавшей: Испанская королева родила сына; слѣдовательно инфантина сдѣлалась тогда уже обыкновенною принцессою нотой причинѣ, что братъ ея, хотя и младшій, долженъ былъ наслѣдовать, вмѣсто ея, корону. Со дня благополучнаго рожденія этого принца, Мазаринъ не спускалъ глазъ съ Испаніи, или лучше, съ провинцій Фландріи и Брабанта, которыя всегда пламенно желалъ пріобрѣсти для Франціи.
Между тѣмъ, при дворѣ вдругъ распространилось извѣстіе, что королева Христина, эта знаменитая путешественница, такъ хорошо принятая въ первое свое путешествіе во Франціи, снова пріѣхала въ нее, безъ сомнѣнія, не получивъ на то согласія короля, потому что приглашена была остановиться въ Фонтенбло. Правда, для смягченія этого повелѣнія, отданъ былъ цѣлый замокъ въ ея распоряженіе. Вдругъ узнаютъ, что, не уважая ни королевскаго гостепріимства, ни законовъ Франціи, она велѣла казнить одного изъ слугъ своихъ, по имени Моналдесхи. Причина стой казни неизвѣстна; Христина пригласила къ себѣ игумена Тринитаріевъ, отдала ему связку писемъ, потомъ позвала Моналдесхи и стала обвинять его въ измѣнѣ. Моналдесхи не сознавался: тогда она просила у монаха письма, которыя отдала ему, и показала ихъ виновному; онъ поблѣднѣлъ, и, отведя королеву въ сторону, бросился ей въ ноги.
Королева выслушала съ большимъ терпѣніемъ все, что этотъ несчастный говорилъ ей; потомъ послала начальника тѣлохранителей по имени Сантинелли, съ позволеніемъ совершить казнь надъ преступникомъ. Тогда началась страшная сцена моленіи и просьбъ, которыя возбудили въ душѣ королевы одно только презрѣніе, и она видя, что осужденный не хочетъ исповѣдаться, подъ тѣмъ предлогомъ, что онъ не можетъ повѣрить, чтобъ его казнили смертію, приказала палачу ранить его, чтобъ онъ повѣрилъ. Но не легко было исполнить приказаніе: Мондалесхи, предвидя опасность, надѣлъ кольчугу, и потому первые удары не оставили на его тѣлѣ ранъ. Наконецъ Сантинелли, огрубившій ему три пальца съ руки, и приходившій, по настоятельнымъ просьбамъ жертвы, два раза къ королевѣ просить помилованія, «воткнулъ ему въ бокъ, — говоритъ г-жа Моттвиль, — шпагу, и потомъ перерѣзалъ ему горло.»
Понятно, какое впечатлѣніе произвело на дворъ это извѣстіе: чувство ужаса, возбужденное къ Христинѣ, было всеобщее; Людовикъ XIV, запрещавшій посягать на его власть и производить судъ въ его королевствѣ, велѣлъ изъявить ей свое негодованіе чрезъ кардинала Мазарина. Письмо министра, безъ сомнѣнія, показалось королевѣ Христинѣ неприличнымъ, ибо она съ своей стороны отправила къ нему слѣдующій отвѣтъ!
"Господинъ Мазаринъ! тѣ, которые сообщили вамъ подробности о шталмейстерѣ моемъ Моналдесхи, сами знали ихъ очень худо. Я нахожу очень страннымъ, что вы употребляете столько людей, чтобъ узнать истину этого событія; впрочемъ, вашъ поступокъ не долженъ меня удивлять, какъ онъ ни безразсуденъ; но я бы никогда не повѣрила, чтобы вы, и вашъ юный и гордый повелитель, дерзнули обнаружить мнѣ ваше малѣйшее неудовольствіе. Знайте всѣ, сколько васъ здѣсь есть, слуги и господа, малые и большіе, что мнѣ угодно было поступить такимъ образомъ, что я не должна и не хочу давать отчета въ своихъ поступкахъ никому на свѣтѣ, особливо фанфаронамъ вашего сорта. Для особы вашего званія, вы играете странную роль; но какія бы причины не побудили васъ писать ко мнѣ, я слишкомъ мало ихъ уважаю, и нисколько не обращаю на нихъ вниманія; я хочу, чтобъ вы знали, и сказали всѣмъ, кому угодно будетъ слышать, что Христина очень мало заботится о вашемъ дворѣ, а еще менѣе объ васъ; что для отмщенія за себя, я не имѣю надобности прибѣгать къ вашему страшному могуществу; я, какъ хотѣла, такъ и поступила; моя воля есть законъ, который вы должны уважать; молчать — ваша обязанность!… Многіе люди, которыхъ я уважаю не болѣе васъ, должны бы знать, чѣмъ они обязаны равнымъ себѣ!…
"Знайте, наконецъ, господинъ кардиналъ, что Христина — королева вездѣ, гдѣ бы она не находилась, и что вездѣ, гдѣ бы ей не вздумалось жить, люди, какъ бы они лукавы ни были, будутъ все-таки лучше васъ и вашихъ единомышленниковъ.
"Принцъ Конде имѣлъ основательную причину сказать, когда вы безчеловѣчно удержали его подъ стражею въ Венсенѣ: — Старая лисица никогда не перестанетъ угнетать добрыхъ слугъ государства, пока парламентъ не выпроводитъ куда нибудь или не накажетъ жесточе этого знаменитѣйшаго писчинскаго Сент-Акина (Saint-Aquin de Piscina).
"И такъ повѣрьте, Жюль, ведите себя такъ, чтобъ заслужить мое благоволеніе, — чего вамъ не слишкомъ трудно достигнуть; Боже васъ сохрани, сдѣлать когда либо хотя малѣйшее нескромное замѣчаніе на счетъ моей особы; будь хотя я на краю свѣта, меня всегда увѣдомятъ о вашихъ коварствахъ; я имѣю на службѣ у себя придворныхъ и друзей, которые также ловки и бдительны, какъ ваши, хотя гораздо менѣе вашихъ подкупны.
Какъ письмо это нагло ни было, но оно имѣло успѣхъ, и Христина прожила еще два мѣсяца въ Фонтенбло, не будучи болѣе никѣмъ обезпокоиваема; на масляницѣ она даже получила приглашеніе на балетъ, въ которомъ долженъ былъ танцовать самъ король. Замѣтимъ, что Христина пріѣхала въ Парижъ 24 февраля 1658 года, и была помѣщена въ Луврѣ, въ отдѣленіи кардинала Мазарина. Этотъ балетъ былъ данъ въ честь Маріи Манчини, и назывался «Больной Амуръ». Бансерадъ, какъ и всегда, сочинилъ къ нему слова; по музыка на этотъ разъ принадлежала одному молодому человѣку, котораго имя уже становилось извѣстнымъ; онъ назывался Баттистъ Люлли. Этотъ молодой человѣкъ пріѣхалъ изъ Италіи съ кавалеромъ Гизомъ, опредѣлившимъ его на службу ко двору принцессы Орлеанской, откуда онъ перешелъ въ службу короля. Кромѣ музыки, которую онъ сочинилъ, какъ мы сказали, онъ исполнялъ также въ балетѣ роль шута. Такимъ образомъ онъ имѣлъ двойной успѣхъ, и съ этого дня Баттистушка, какъ его называли, пошелъ въ моду. На этомъ балетѣ, присутствовала также Мадмуазель[3], мѣсяца три тому назадъ опять принятая ко двору. Свиданіе ея съ королевою было въ Со; когда во время этого свиданія вошелъ король, то королева сказала только: — Представляю вамъ эту дѣвицу; она очень досадуетъ на себя, что была злою интриганткою, но впредь она будетъ благоразумнѣе. — Король и принцесса подали другъ другу руку, и все пошло по прежнему, какъ будто бы бастильская артиллерія никогда и не гремѣла.
Вся зима прошла въ празднествахъ и маскарадахъ; въ этихъ маскарадахъ король почти постоянно былъ съ Маріею Манчини, въ которую былъ влюбленъ. Эта любовь короля не мало безпокоила королеву. Дѣйствительно, гдѣ бы ни быль король, дѣвица Манчини была непремѣнно тамъ же, или лучше сказать, онъ бывалъ только тамъ, гдѣ была она. Никогда онъ не являлся безъ нея на глаза королевы, тихо съ нею разговаривалъ, громко смѣялся, ни чѣмъ не стѣсняясь. Королева дѣлала ему за то выговоры, какъ и за дѣвицу д’Аржанкуръ. Къ несчастію, король теперь былъ годомъ старше, что въ возрастѣ короля составляетъ гораздо больше одного года: онъ съ досадою отвѣчалъ матери, что довольно держали его въ рукахъ, когда онъ былъ мальчикомъ, что ему можно быть теперь свободнымъ, что онъ сдѣлался уже мужчиною. Тогда королева начала подозрѣвать, что Мазаринъ имѣетъ тайное намѣреніе женить короля на своей племянницѣ. Забывъ собственныя свои связи съ кардиналомъ, она трепетала при этой дерзкой мысли. Въ самомъ дѣлѣ, Мазаринъ, какъ мы сказали, съ нѣкотораго времени понялъ, что власть нечувствительно переходила изъ рукъ королевы въ руки короля, и по тому употреблялъ всѣ мѣры, чтобъ расположить къ себѣ послѣдняго; теперь для него ничего не значило быть въ худыхъ отношеніяхъ съ королевою; переставъ быть осторожнымъ въ обхожденіи съ нею, онъ громко говорилъ: «что у нея не было ума; что она обнаруживала болѣе привязанности къ дому Австрійскому, нежели къ тому, въ который она вошла; что король, супругъ ея, имѣлъ основательныя причины ненавидѣть ее и недовѣряться ей; что она была набожна только по необходимости; наконецъ, что она любила только хорошій столъ, нисколько не заботясь о всемъ прочемъ».
Всѣ эти выходки кардинала, разумѣется, доходили до королевы, и, въ особенности въ это время, очень ее тревожили. Потому, она собрала тайно искуснѣйшихъ государственныхъ совѣтниковъ, знаменитѣйшихъ адвокатовъ парламента, чтобъ узнать, будетъ ли бракъ дѣйствителенъ, если бы король женился безъ ея согласія. Всѣ въ одинъ голосъ сказали, что нѣтъ, и посовѣтовали королевѣ протестовать противъ этого предполагавшагося брака. Бріень, который на-всегда сохранялъ довѣренность Анны Австрійской, получилъ порученіе составить этотъ важный актъ, и обѣщалъ внести его въ роспись парламента при затворенныхъ дверяхъ, если король тайно вступитъ въ бракъ съ племянницею кардинала. Королева не говорила кардиналу ни слова о своихъ опасеніяхъ; и потому, она очень удивилась, когда однажды, разговаривая о женитьбѣ короля, онъ первый сказалъ ей объ этомъ предполагавшемся бракѣ, смѣясь надъ глупостію своей племянницы, которая вѣритъ обѣщаніямъ двадцатилѣтняго короля, но такимъ образомъ, что легко можно было видѣть, что смѣхъ скорѣе былъ предложеніемъ, нежели неодобрѣніемъ. Королева воспользовалась этимъ случаемъ, и выслушавъ хладнокровно кардинала, сказала ему: — Кардиналъ, я не думаю, чтобъ король былъ способенъ къ такой низости; но если и допустимъ у него такую мысль, то предупреждаю васъ, что вся "Франція возстанетъ противъ васъ и противъ него; я са.ма стану во главѣ этого возстанія, и заставлю моего втораго сына принять въ немъ участіе! — Чрезъ нѣсколько дней протестъ былъ написанъ и показанъ кардиналу. Тогда Мазаринъ, отказавшись отъ своихъ надеждъ, которыми онъ, быть можетъ, ласкалъ себя нѣкоторое время, возобновилъ свои сношенія по этому предмету съ испанскимъ дворомъ, показывая видъ, что продолжаетъ также сноситься о томъ и съ Савоіею. Въ самомъ дѣлѣ, оба эти супружества были выгодны: союзъ съ Савоіею былъ средствомъ продолжать войну; союзъ съ Испаніею средствомъ упрочить миръ.
Съ наступленіемъ весны начались приготовленія къ войнѣ. Въ этотъ разъ кампанія открылась измѣною. Маршалъ д’Оккенкуръ, очарованный прекрасными глазами госпожи Шатилльонъ, которая считала уже въ числѣ своихъ обожателей короля, принца Немурскаго и принца Конде, вступилъ въ переговоры съ Конде, и соглашался сдать ему Перонь; къ счастію, договоръ узнали во время, и король лишилъ маршала предводительства надъ войскомъ. Эта измѣна вскорѣ потомъ была жестоко наказана: маршалъ д’Оккенкуръ, перешедшій на сторону непріятеля, приблизился къ осажденному Дюнкирхену для рекогносцированія французскихъ линій, но былъ смертельно раненъ и испустилъ духъ, изъявляя глубокое раскаяніе, и прося у короля, какъ единственной милости, чтобъ тѣло его было погребено въ храмѣ Богородицы въ Лиссѣ, на что король согласился. И потому рѣшено было, что король отправится въ этотъ годъ въ армію раньше обыкновеннаго. Но до отъѣзда его изъ Парижа послѣдовало еще одно примиреніе, именно — съ герцогомъ Бофоромъ, который въ изгнаніи своемъ оказалъ большую твердость и надменность, потому-что не искалъ дружбы министра никакими низкими средствами, и хотѣлъ даже, чтобы отъ возстанія его до примиренія, прошло довольно времени. Министръ съ своей стороны, по ходатайству герцога Вандома, видѣлъ въ герцогѣ Бофорѣ только брата герцога Меркёра, своего племянника, и потому, когда герцогъ вошелъ въ милость, онъ принялъ его въ число своихъ друзей, и сдѣлалъ его начальникомъ адмиралтейства, которымъ управлялъ въ продолженіе войны герцогъ Вандомъ. Король уѣхалъ на другой день праздника Пасхи, и лично явился предъ Гесденомъ, который взбунтовался; а такъ какъ этотъ городъ взяѣь было невозможно, то кардиналъ не хотѣлъ, чтобы Людовикъ XIV продолжалъ безполезное, и слѣдовательно унизительное стояніе предъ стѣнами его; и потому рѣшено было идти въ Кале, чтобъ дѣйствовать для достиженія великой цѣли войны этого года, то есть взять, въ союзѣ съ англичанами, Дюпкирхенъ. И дѣйствительно, въ намѣреніи устрашить Испанію, Мазаринъ заключилъ союзъ съ Кромвелемъ.
Дюнкирхенъ былъ взятъ 44-го іюня; по радость, причиненная этимъ событіемъ, значительно была уменьшена приключеніемъ, случившимся въ то время съ королемъ. 22-го числа, у него сдѣлалась горячка съ пятнами и усилилась до такой степени, что скоро начали опасаться за жизнь его. Многія особы въ этомъ случаѣ показали королю свою преданность. Во первыхъ, королева, которая рѣшилась удалиться въ Валь-де-Графъ, если король умретъ; герцогъ Анжуйскій не хотѣлъ разстаться съ нимъ, хотя горячка была заразительна, а Марія Манчини, которая каждый день ожидала извѣстій, была въ отчаяніи отъ того, что ей нельзя было сдѣлаться его сидѣлкою. Не таковъ былъ кардиналъ: онъ началъ заботиться о своихъ выгодахъ. Такъ какъ, въ случаѣ смерти короля, ему ничего хорошаго нельзя было ожидать отъ герцога Анжуйскаго, то онъ послалъ взять свою мебель и серебро изъ своего парижскаго дома, и перевезти все въ Венсень. Молодой графъ Гишъ, сынъ маршала Граммона, маркизъ Вильруа, сынъ маршала, и юный принцъ Марсильякъ, сынъ герцога Ла-Рошфуко, любимцы короля, также показали къ нему большую привязанность; врачи объявили, что больной внѣ опасности; это произвело при дворѣ великую радость. Король возвратился въ Компьенъ, потомъ, чрезъ «Фонтенбло, въ Парижъ. Каждый изъявлялъ юному государю радость о его выздоровленіи. Одно только четверостишіе противорѣчило тому, что считали Божіею милостіею. Оно было сочинено Бюссіі-Рабютеномъ въ продолженіе болѣзни короля; вотъ оно:
Ce roi si grand, si fortuné,
Plus sage que César, plus vaillant qu’Alexandre,
On dit que Dieu nous l’а donné;
Hélas! s’il voulait le reprendre!
т. e. Какъ щедро нашъ король судьбою награжденъ;
Храбрѣй чѣмъ Александръ, умнѣй чѣмъ Цесарь онъ.
Всѣ говорятъ, что Богъ его намъ даровалъ;
Не лучше-ль, чтобъ назадъ опять его Онъ взялъ.
Болѣзнь усилила любовь Людовика XIV къ Маріи Манчини, потому-что, какъ мы сказали, въ продолженіе ея, Марія изъявила ему всевозможные знаки своей привязанности. Поэтому, королева поспѣшила своимъ путешествіемъ, о которомъ поговаривали съ самаго начала года, въ Ліонъ.
Путешествіе въ Ліонъ имѣло двоякую цѣль: явную и тайную. Явною цѣлію было познакомить короля съ принцессою Маргаритою Савойскою, о которой все еще шла рѣчь, какъ о будущей королевѣ Французской. Тайна состояла въ томъ, чтобы заставить Испанію и короля ея рѣшиться отдать Франціи инфантину. Отъѣздъ назначенъ былъ 25 октября.
Между тѣмъ ко двору пришло извѣстіе, что принцъ Конде тяжело заболѣлъ въ Брюсселѣ. Мазаринъ, помня, что Конде былъ принцъ крови, радовался, можетъ быть, что болѣзнь его откроетъ двери къ примиренію. Поэтому, онъ выхлопоталъ паспортъ врачу своему Гено, который считался искуснѣйшимъ въ свое время врачемъ, и послалъ его къ принцу. Гено пріѣхалъ во время, сдѣлалъ больному множество кровопусканій, которыя спасли его, и скоро возвратился съ увѣдомленіемъ, что принцъ совершенно выздоровѣлъ. Мазаринъ тотчасъ поѣхалъ поздравить герцогиню Лонгвиль, которая, будучи тронута милостію короля, какъ мы выше сказали, не хотѣла подстрекать своего брата къ бунту, какъ прежде, а старалась примирить его съ дворомъ, послѣдними врагами котораго оставались только онъ и кардиналъ Рецъ.
Нѣсколько мѣсяцевъ, между прибытіемъ короля въ столицу и отъѣздомъ его въ Ліонъ, были проведены въ празднествахъ. Мольеръ получилъ привилегію на парижскій театръ, и благодаря своимъ пьесамъ, а особливо благодаря шуту-актеру Скарамушу, началъ привлекать къ себѣ множество зрителей. Маленькій Баттистъ продолжалъ представлять свои первыя образцовыя произведенія, и игралъ на сценѣ роль паяца, подъ вымышленнымъ именемъ — Скарамуша. Декораторы, пріѣхавшіе изъ Италіи, казалось, перешли горы съ волшебными жезлами. Въ это время число каретъ въ Парижѣ умножилось до такой степени, и онѣ почти всѣ были такъ великолѣпно отдѣланы, что онѣ еще болѣе удивили бы теперь Бассомпьера, если бы онъ вышелъ изъ гроба, нежели тогда, когда онъ вышелъ изъ Бастиліи. Каждый день было великолѣпное гулянье. Торговая площадь св. Лаврентія, этотъ базаръ, на которомъ было все, что могло удовлетворить вкусу, изяществу моды, и даже порокамъ, — блистательно освѣщалась каждую ночь; наконецъ, все предсказывало приближеніе той эпохи, которая блескомъ своимъ, какъ потокомъ свѣта, озарила середину царствованія Людовика XIV. Въ назначенный день отправились въ Ліонъ: Ноября 23 пріѣхалъ туда Французскій дворъ, а 28 тогл же мѣсяца дворъ Савойскій.
При извѣстіи о приближеніи принцессъ, кардиналъ Мазаринъ выѣхалъ къ нимъ почіи за два льё на встрѣчу. Вскорѣ прибыль и герцогъ Анжуйскій, который встрѣтилъ ихъ почти за льё отъ города; наконецъ, король, вмѣстѣ съ королевою, выѣхали къ нимъ почти за полульё. Ихъ величества сидѣли въ каретѣ: но когда поѣздъ сталъ приближаться, то король сѣдъ на лошадь и поскакалъ къ экипажу принцессы Савонской, которую называли: Madame Royale. Когда онъ былъ уже отъ кареты ихъ въ нѣсколькихъ шагахъ, то поѣздъ остановился, и Madame Royale съ обѣими дочерями вышла изъ кареты, ибо, кромѣ принцессы Маргариты, ее сопровождала и старшая дочь ея принцесса Луиза, бывшая вдовою. Король сошелъ съ лошади, привѣтствовалъ принцессъ, пристально посмотрѣлъ на ту, которая назначалась ему въ супруги, потомъ опять сѣлъ на лошадь и поспѣшно возвратился къ каретѣ королевы, которая спросила его, какъ онъ нашелъ принцессу Савойскую. — Да, сказалъ король, — она очень не дурна, и похожа паевой портреты; правда, она немного смугла, поза то, какъ я замѣтилъ, удивительно сложена. —
Понятно, какое удовольствіе доставили королевѣ эти слова; она приказала ѣхать впередъ, и въ одно мгновеніе присоединилась къ принцессамъ. Послѣднія вышли изъ кареты, королева тоже. Madame Royale, привѣтствуя королеву, низко ей поклонилась, взяла ее за руку и, почти насильно поцѣловала ей руку съ величайшимъ смиреніемъ. Королева, съ своей стороны, поцѣловала ее, равно какъ и ея дочерей, которыя обѣ стали на колѣни. Мадмуазель (т. е. принцесса Орлеанская), которая участвовала въ этомъ путешествіи, привѣтствовала принцессу Савойскую, какъ свою тетку; потомъ всѣ сѣли въ карету. Королева посадила Madame Royale подлѣ себя на свое мѣсто; принцесса Орлеанская сѣла сзади, и посадила подлѣ себя госпожу Кариньянъ, такъ, что она сидѣла противъ принцессы Савонской, какъ родственница ея по мужу; герцогъ Анжуйскій сѣлъ подлѣ принцессы Луизы, у однихъ дверецъ, а король съ принцессою Маргаритою помѣстился у другихъ.
Такимъ образомъ, поѣздъ прибылъ въ Ліонъ, гдѣ королевскія особы вышли изъ кареты у квартиры королевы. Удивительно, что въ этомъ путешествіи участвовала также и Марія Манчини, потому-ли, что король не могъ разстаться съ нею, или можетъ быть, онъ увѣрилъ ее, что проэктъ союза съ принцессою Маргаритою не имѣетъ въ себѣ ничего серьёзнаго. Ола, равно какъ и другія придворныя дѣвицы, состояла подъ надзоромъ старой гувернантки, по имени госпожи Венель, которая такъ бдительно смотрѣла за ввѣренными надзору ея овечками, что иногда нарочно вставала для этого ночью. Особливо въ Ліонѣ, гдѣ окна комнатъ дѣвицъ Манчини, выходившія на площадь Белькуръ, были весьма низки, она не имѣла ни минуты покоя, такъ-что добрая старушка сдѣлалась даже лунатикомъ. Однажды, ночью, она встала, вошла въ комнату обѣихъ барышенъ, и совсѣмъ сонная, подошла къ ихъ постелѣ, чтобъ удостовѣриться тутъ-ли онѣ. Но случилось, что ощупывая ихъ, она всунула палецъ свой въ ротъ одной изъ нихъ, именно Маріи, которая спала съ открытымъ ртомъ. Послѣдняя, чувствуя, что въ ротъ ей попало что-то, машинально сжала зубы, а такъ-какъ у нея зубы были молодые и крѣпкіе, — что мы уже и прежде говорили, — то она чуьь-было не откусила пальца у бѣдной Венель, которая, почувствовавъ сильную боль, начала громко кричать. При этомъ крикѣ обѣ молодыя дѣвушки проснулись и, увидя при свѣтѣ ночной лампы какое-то привидѣніе въ своей комнатѣ, принялись кричать и сами. На шумъ прибѣжали другіе; тутъ все объяснилось; когда на другой день разсказали это приключеніе королю, то весь дворъ долго надъ этимъ смѣялся. Между тѣмъ, извѣстіе о путешествіи короля, равно какъ и о побудительной причинѣ, заставившей предпринять его, по желанію Мазарина, было сообщено въ Мадрмтъ и дошло до самаго Эскуріала. Узнавъ, что Французскій король намѣренъ жениться на принцессѣ Маргаритѣ, король Филиппъ IV сказалъ: — Esto по puede ser, y no sera, „этого быть не можетъ, и не будетъ“. Вслѣдствіе этого, Филиппъ IV тотчасъ позвалъ къ себѣ Антоніо Пимеyтелли, и, не давъ ему даже времени потребовать паспорта, боясь, чтобъ онъ не пріѣхалъ слишкомъ поздно, послалъ его во Францію. По между тѣмъ, какъ король, королева, кардиналъ, принцесса Савойская и обѣ принцессы, ея дочери, въѣзжали въ опіи ворота, донъ Антоніо Пиментелли въѣзжалъ въ другія, и въ тотъ же вечеръ потребовалъ аудіенціи у Мазарина. Мазаринъ, давно знавшій его, увидѣвъ его, сказалъ: — Или вы изгнаны изъ Испаніи королемъ вашимъ, или вы пріѣхали предложить намъ инфантину. — Я пріѣхалъ предложить вамъ инфантину, милостивый государь, сказалъ посланникъ, — и вотъ мое полномочіе на заключеніе съ вами брачнаго договора.
При сихъ словахъ онъ представилъ министру письмо отъ Филиппа IV. Этого только и ожидалъ Мазаринъ; онъ отправился тотчасъ къ королевѣ, и видя,.что она одна, задумчива и грустна, сказалъ ей съ улыбкою: — Добрыя вѣсти, государыня, добрыя вѣсти! Что такое? спросила королева, — не миръ-ли? — Лучше этого, государыня, отвѣчалъ министръ: — лучше…. я въ одно и тоже время приношу вашему величеству и миръ и инфантину. —
Этимъ событіемъ, случившимся 29-го ноября, окончился 1658 годъ.
ГЛАВА XXXII.
1658—1659.[править]
Спустя двѣ недѣли по выѣздѣ изъ Ліона, дворъ возвратился въ Парижъ. Мадамъ Royale, съ которою королева объяснилась откровенно на счетъ дона Антоніо Пиментелли и на счетъ порученія, на него возложеннаго, возвратилась также въ Савоію, съ формальнымъ обѣщаніемъ со стороны королевы, что если король не женится на инфантинѣ, то онъ вступитъ въ бракъ съ принцессою Маргаритою. Что касается до короля, то во всемъ этомъ событіи онъ съ величайшимъ удовольствіемъ видѣлъ одно только то, что женитьба его отложена, и что онъ свободно можетъ предаться не только удовольствіямъ, которыя въ это время года слѣдовали одно за другимъ, но также и своей все болѣе, и болѣе возраставшей любви къ Маріи Манчини.
Въ это время старикъ Корнель намѣревался поставить на сцену своего Эдипа, котораго и дѣйствительно играла труппа Бургундскаго отеля, между тѣмъ какъ, подъ покровительствомъ герцога Анжуйскаго, Мольеръ давалъ уже свои піесы на театрѣ Пти Бурбонъ. Съ другой стороны, два писателя начинали пріобрѣтать извѣстность также въ двухъ весьма различныхъ родахъ сочиненій: это были: Жанъ Лафонтенъ, прибывшій изъ Шато-Тьери, и Боссюэтъ, прибывшій изъ Меца. Кромѣ того, говорили о двухъ молодыхъ людяхъ, подававшихъ большія надежды, изъ которыхъ одинъ назывался Расиномъ, а другой Буало. Двѣ первые части романа Клеліи вышли наконецъ въ свѣтъ, и имѣли удивительный успѣхъ.
Впродолженіе всего этого времени, донъ Антоніо Пиментелли, живя затворникомъ въ домѣ Мазарина, вмѣстѣ съ министромъ заготовлялъ всѣ условія договора, который долженъ былъ упрочить миръ Европы; ибо уже и тогда Франція имѣла такой вѣсъ, что никакое великое событіе въ Европѣ не совершалось безъ ея вмѣшательства. Но такъ какъ ничего нельзя было окончательно рѣшить безъ непосредственнаго сношенія министровъ Испаніи и Франціи, то и назначено было свиданіе между кардиналомъ и дономъ Луи Гаро. Съѣздъ былъ назначенъ на границѣ обѣихъ королевствъ; оставалось только опредѣлить, на которомъ берегу рѣки, на Французскомъ, или на испанскомъ, должно было имѣть мѣсто это свиданіе. Но прежде всего, Мазарину надобно было исполнить одно весьма важное дѣло. Съ давняго времени его обвиняли, — даже и сама королева, какъ мы сказали, не была изъята отъ безпокойства по этому предмету, — что онъ проситъ для своей племянницы Французскій престолъ. Можетъ быть, это было и справедливо, пока министръ видѣлъ маловажную пользу для Франціи, могущую произойти отъ союза съ Савоіею, или Португаліею; но все измѣнилось съ того времени, какъ прибытіе дона Пиментелли осуществило надежды кардинала относительно Испаніи. Поэтому, когда наступило время отправиться на конференціи, онъ рѣшился всѣми силами прекратить любовь, которую король при всѣхъ обнаружилъ къ Маріи Манчини, и исторгнуть изъ сердца обоихъ любовниковъ, если не страсть, то по крайней мѣрѣ надежду на счастіе. Но это дѣло было не весьма легкое. Власть, которую Марія пріобрѣла надъ королемъ, была тѣмъ больше, что она была ею обязана не красотѣ своей, а необыкновенному своему уму. Потому Людовикъ въ сущности былъ столько же влюбленъ въ ея умъ, сколько и въ нее самую. Теперь понятно, что онъ принялъ министра своего весьма грубо, когда сей послѣдній заговорилъ объ ихъ разлукѣ; по министръ не испугался, и твердо стоялъ на своемъ. Тогда Людовкъ XIV, чтобъ смягчить его, обѣщалъ ему жениться на его племянницѣ; но это обѣщаніе не имѣло успѣха. — Государь! отвѣчалъ министръ, — если бы ваше величество могли рѣшиться на это, то я скорѣе собственными своими руками вонжу кинжалъ въ сердце своей племянницы, нежели соглашусь на этотъ бракъ, который сколько противенъ достоинству короны, столько же и предосудителенъ для Франціи; и если вы будете настаивать въ своемъ намѣреніи, то я объявляю вашему величеству, что я сяду съ своими племянницами на корабль и увезу ихъ за море. — Надобно было открыто сопротивляться; и, казалось, король было на это рѣшился; но наконецъ, мольбы кардинала взяли верхъ надъ чарами его племянницы. День отъѣзда молодыхъ дѣвушекъ былъ назначенъ 22 іюня. Наканунѣ вечеромъ король пришелъ къ королевѣ чрезвычайно печальный и разстроенный. Королева, взяла свѣчу, которая стояла на столѣ, и вышла вмѣстѣ съ нимъ въ ванную. Они пробыли тамъ почти часъ; король вышелъ изъ ванной первый, съ глазами совершенно красными отъ слезъ; за нимъ вышла и королева, также весьма разстроенная; обратясь къ госпожѣ Мотгвиль, она сказала: — жаль мнѣ короля; онъ нѣженъ и вмѣстѣ съ тѣмъ разсудителенъ; но я ему сказала: — я увѣрена, что выбудете coвременемъ благодарить меня за зло, которое я вамъ теперь дѣлаю.
Страшное завтра наступило; наступилъ также и часъ прощанія; карета, которая должна была увезти трехъ сестеръ, уже ожидала. Марія Манчини вошла къ королю, и нашла его въ слезахъ. — Ахъ! государь, сказала она, — вы король…. и вы плачете!… а я уѣзжаю.
Но Людовикъ XIV ничего не отвѣчалъ на этотъ краткій и энергическій вызовъ; и молодая дѣвушка видя, что вся ея надежда исчезла, гордо вышла отъ короля, сѣла въ карету, въ которой ожидали ее обѣ ея сестры, Гортензія и Марія-Анна, и уѣхала въ Бруажъ, который избранъ былъ мѣстомъ ея ссылки. Король поѣхалъ провожать ее, но на дорогѣ остановился и стоялъ на одномъ мѣстѣ до тѣхъ поръ, пока ея карета не скрылась изъ виду, потомъ возвратился къ королевѣ, и не много спустя, отправился въ Шантильи, чтобъ скрыться въ уединеніи съ своими воспоминаніями и съ своею горестію.
Чрезъ четыре дня отправился, въ свою очередь, и кардиналъ съ своею княжескою свитою на конференцію: два архіепископа, четыре епископа, три маршала Франціи, и множество вельможъ высшаго сословія сопровождали его. Государственный министръ де-Ліонь долженъ былъ помогать ему въ составленіи договора; донъ Антоніо Пиментелли предувѣдомилъ испанскаго министра объ отъѣздѣ кардинала. Островъ Фазановъ былъ избранъ мѣстомъ дли конференціи. Въ тотъ самой день, когда кардиналъ прибылъ въ Сен-Жанъ де Люцъ, дворъ выѣхалъ изъ Фонтенбло, чтобъ отправиться на югъ. По при этомъ отъѣздѣ, король сдѣлалъ одно условіе, а именно, что, при проѣздѣ чрезъ Коньякъ, ему позволено будетъ видѣться съ Маріею Манчини. Королева согласилась. Это свиданіе любовниковъ не доставило имъ ничего больше, кромѣ новыхъ слезъ. Марія возвратилась въ Бруажъ, а король продолжалъ свой путь въ Бордо.
Переговоры были продолжительны; въ одной статьѣ долго не могли согласиться, и именно на счетъ возвращенія принцу Конде его имѣній и почестей. Потомъ спорили о каждомъ городѣ, который надобно было взять себѣ или уступить. Мазаринъ съ своею италіянскою тонкостію и стойкостію разрѣшалъ всѣ вопросы, которые дѣлалъ ему Луи де-Гаро, и хотя онъ чувствовалъ, что въ этихъ безпрерывныхъ ночныхъ занятіяхъ, въ этихъ непріятныхъ конференціяхъ, онъ терялъ свое здоровье, однако онъ крѣпился до-тѣхъ-поръ, пока все было улажено, къ величайшей пользѣ Франціи. Этотъ мирный договоръ заключалъ въ себѣ сто двадцать четыре статьи, которыя были предложены, приняты и разсмотрѣны обоими министрами, безъ всякаго посторонняго содѣйствія. Этимъ договоромъ постановлялся прочный и продолжительный миръ, вѣчный дружескій союзъ, равенство привилегій, безпошлинность и свобода торговли. Франція изъ завоеваніи своихъ удерживала за собою, со стороны Нидерландовъ: Аррасъ, Баномъ, Введенъ, Лильеръ, Бетёнъ, Ланъ, графство Сен-Поль, Теруань, Артуа, за исключеніемъ Эра и Сент-Омера. Во Фландріи, она получила: Гравелинъ, Бурбургъ, и Сен-Венапъ. Въ Гено, — Ландреси и Кёноа. Въ Люксембургѣ: Тіонвилль-Монтмеди, Дамивиллье, Ивой, Шаванси и Марвиль. Она уступила Бергъ и Ла-Бассе, за что пріобрѣла: Маріенбургъ, Филппивиль, и Авэнъ. Наконецъ, со стороны Испаніи ей уступили: Руссильонъ, Конфлэнъ, и часть Серданя, находящуюся по сю сторону Пиренеевъ. Испанскій король отказывался, сверхъ того, отъ всѣхъ своихъ прежнихъ правъ на Альзасъ и другія земли, пріобрѣтенныя по Мюпстерскому договору. Франція, съ своей стороны, возвращала, въ Нидерландахъ: Уденардъ, Эйперпъ, Дизмюдъ, Фюрнъ, Мервиль, Менніненъ, Коминъ, Бергъ и Ла-Бассе; въ графствѣ Бургундскомъ: Блетеро, Сент-Амуръ и Жу; въ Италіи: Балансъ и Мортару; въ Испаніи: Роа, ла-Трините, Кадань, Токсану, ла-Cö д’Юржель, Бастиду, Багу, Риполь и графство Сердань.
Что касается до принца Конде, то, такъ-какъ онъ раскаялся въ поступкахъ своихъ, совершенныхъ имъ въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ, и обѣщалъ загладить прошедшее совершеннымъ повиновеніемъ волѣ короля, то согласились, чтобъ онъ, обезоруживъ и распустивъ войска свои, возвратился во Францію и вступилъ въ прежнія свои должности и достоинства. Для распущенія войска ему дано было два мѣсяца сроку. Наконецъ, залогомъ этого союза и доброй дружбы, которая долженствовала соединить на будущее время оба королевства, была инфантина Марія Терезія, старшая дочь короля.
Оба подлинные договора были подписаны, каждый на столѣ каждаго министра; по брачный договоръ быль подписанъ на столѣ дона Луи Гаро, для того, чтобъ предоставить невѣстѣ честь заключить его у себя. По брачному договору въ приданое инфантинѣ назначалась сумма пятьсотъ тысячъ экю золотомъ, которые предполагалось выплатить въ три срока, за что она формально отказывалась отъ всякаго притязанія на наслѣдство своего отца и своей матери, такъ-что, ни она, ни дѣти ея не могли уже быть наслѣдниками никакого владѣнія, принадлежащаго его католическому величеству, даже въ случаѣ неимѣнія законныхъ его наслѣдниковъ. Что же кажется до самаго бракосочетанія, то оно было отложено до мая или іюня мѣсяца 1660 года.
Дворъ переѣхалъ въ Тулузу, чтобъ тамъ дождаться окончанія переговоровъ. Кардиналъ Мазаринъ, очень утомленный, и больной отправился туда же. Онъ провелъ три мѣсяца на островѣ Фазановъ, въ самомъ нездоровомъ мѣстѣ занимаясь по десяти и двѣнадцати часовъ въ сутки, не смотря на подагру, которая его мучила. Однако онъ отдохнулъ одну недѣлю, и уѣхалъ съ королемъ и королевою на зиму въ Провансъ, гдѣ и остановились въ городѣ О. (Аіх).
Въ то самое время, когда дворъ выѣхалъ изъ Тулузы, принцъ Конде выѣхалъ изъ Брюсселя съ своею женою, сыномъ и дочерью. Въ Куломье онъ встрѣтился съ герцогомъ и съ герцогинею Лонгвиль. Тогда герцогъ Лонгвиль отправился впередъ, чтобъ извѣстить дворъ о его прибытіи; при дворѣ находился принцъ Конти, который, узнавъ, что братъ его находится въ Ламбезѣ, поѣхалъ къ нему, въ сопровожденіи маршала Граммона, и привезъ его къ королю и королевѣ, которымъ кардиналъ представилъ знаменитаго мятежника но такъ, что при этомъ свиданіи не было никакихъ свидѣтелей. Принцесса Орлеанская хотѣла было при немъ присутствовать, но королева сказала ей: — племянница, подите пролуляінесь по комнатамъ; принцъ просилъ, чтобъ при первомъ нашемъ свиданіи никого не было.
Принцесса ушла и велѣла кланяться принцу и сказать ему, что она съ нетерпѣніемъ желаетъ его видѣть; но онъ велѣлъ ей въ отвѣтъ сказать, что онъ не смѣетъ прійти къ ней прежде, нежели не побываетъ у герцога Анжуйскаго; такимъ образомъ, она получила отъ него визитъ только на другой день. Впрочемъ, принцъ Конде возвратился ко двору такъ, какъ будто онъ изъ него никогда и не удалялся, и король дружески разговаривалъ съ нимъ обо всемъ, что онъ сдѣлалъ во Франціи и во Фландріи, и притомъ съ такимъ удовольствіемъ, какъ будто бы онъ все дѣлалъ для его пользы. Однѣ только дамы нашли, что принцъ Конде очень перемѣнился; а такъ какъ дамы того времени были очень любопытны, то имъ непремѣнно хотѣлось знать тому причину: принцъ сказалъ имъ, что Гено кровопусканіями своими въ послѣднюю его болѣзнь, такъ его ослабилъ, что онъ не можетъ поправиться — Нечего дѣлать! чопорныя барыни должны были удовольствоваться и этимъ объясненіемъ.
Чрезъ нѣсколько дней послѣ возвращенія принца Конде, узнали о смерти герцога Гастона, скончавшагося въ Блуа, 2 февраля 1660 года, на пятидесятомъ году своей жизни, послѣ кратковременной болѣзни.
Мы старались, какъ можно вѣрнѣе начертать характеръ герцога Орлеанскаго; мы слѣдили за нимъ во всѣхъ его мятежническихъ дѣйствіяхъ и во всѣхъ его слабостяхъ, которыя были ихъ слѣдствіемъ. Всѣ тѣ, которые основывали на немъ свои надежды, пострадали чрезъ него и для него: однимъ въ удѣлъ досталось изгнаніе, другимъ тюрьма, или смерть. Однажды онъ подалъ руку принцу Гемене, чтобъ помочь ему сойти со скамейки, на которой стоялъ принцъ во время одного публичнаго празднества. — Благодарю васъ, ваше высочество, сказалъ принцъ, — благодарю тѣмъ болѣе, что я, кажется, первый изъ вашихъ друзей, которому вы хотите помочь сойти съ эшафота! —
Гастонъ Орлеанскій былъ очень гордъ, и снималъ шляпу только передъ однѣми дамами. Однажды, будучи еще мальчикомъ, онъ велѣлъ бросить въ Фонтенблоскій каналъ одного придворнаго, который, по словамъ его, былъ къ нему непочтителенъ. Но королева-мать, Марія Медичи, заставила его просить у него прощенія, грозя, въ противномъ случаѣ, ему плеткою. Гастонъ всегда жаловался на недостатокъ своего воспитанія, что произошло оттого, какъ онъ самъ говорилъ, что ему дали въ гувернёры Турка и Корсиканца. Турокъ этотъ былъ г. де-Бревъ, который такъ долго жилъ въ Константинополѣ, что сдѣлался совершеннымъ магометаниномъ; а Корсиканецъ былъ нѣкто г. Орнано, внукъ Сан-Пьетро, который убилъ въ Марселѣ жену свою Ванину Орнано.
Однажды при вставаніи его съ постели, при которомъ, обыкновенно, присутствовало множество придворныхъ, у него пропали весьма дорогіе часы. Герцогъ очень сожалѣлъ объ этомъ, и когда кто-то сказалъ, что надобно запереть дверь и всѣхъ обыскать, онъ отвѣчалъ: — Такъ-какъ и не хочу знать вора, то прошу васъ всѣхъ отсюда выйти: пропавшіе часы съ курантами!.. когда они станутъ бить, то откроютъ того, кто ихъ взялъ. —
Герцогъ Орлеанскій въ молодости своей очень любилъ одну дѣвушку, изъ Тура, по имени Луизу, и дѣлалъ ей большіе подарки; но однажды король Людовикъ XIII узналъ, что эта дѣвушка раздѣляла любовь свою между его братомъ, и однимъ бретонскимъ дворяниномъ, любимцемъ принца, но имени Рене де л’Еснинь. Король сообщилъ эту непріятную новость, по обыкновенію своему, тому, кому она была всего непріятнѣе. Принцъ, который до тѣхъ поръ ничего не подозрѣвалъ, хотя и былъ самъ очень недовѣрчивъ, полетѣлъ къ своей красавицѣ, и заставилъ ее во всемъ признаться. Потомъ онъ возвратился къ королю просить его совѣта въ этомъ дѣлѣ. Король, который самъ въ то время былъ влюбленъ безъ-ума въ дѣвицу д’Отфоръ, совѣтовалъ ему убить своего соперника. — Впрочемъ, прибавилъ онъ: — хорошо бы было узнать объ этомъ мнѣніе кардинала. — Кардиналъ, который не любилъ, чтобъ вельможи имѣли привычку убивать другъ друга, къ счастію Рене л’Еспиня, не былъ согласенъ съ мнѣніемъ короля. По судьбы своей не избѣжать! Будучи изгнанъ изъ Франціи, этотъ дворянинъ уѣхалъ въ Голландію, гдѣ сдѣлался обожателемъ Богемской принцессы Луизы. Луизы всегда приносили бѣдному Рене л’Еспиню несчастіе. Самый младшій изъ братьевъ принцессы, по имени Филиппъ, который потомъ былъ убитъ въ Ретельскомъ сраженіи, подкупилъ человѣкъ восемь или десять англичанъ, убить его въ то время, когда онъ выйдетъ отъ Французскаго посланника; не смотря на его сопротивленіе, англичане нанесли ему столько ударовъ своими шпагами, что, какъ говорить Талисманъ де Рео шпаги ихъ сталкивались внутри его тѣла. — Гастонъ имѣлъ отъ Луизы то, что онъ во всю жизнь свою тщетно желалъ получить отъ двухъ законныхъ женъ своихъ, то есть, сына, — который остался въ-живыхъ. Но такъ-какъ, по участію л’Еспиня, происхожденіе этого сына было сомнительно, то онъ никогда не хотѣлъ признать его своимъ. Мать его съ печали постриглась въ монахини въ Благовѣщенскомъ монастырѣ, въ Турѣ, раздавъ подругамъ своимъ все свое богатство, какъ наслѣдственное, такъ и полученное отъ принца, и оставивъ сыну своему только двадцать тысячъ ливровъ, доходомъ съ которыхъ надобно было содержать его до тѣхъ поръ, пока, или принцъ признаетъ его за своего сына, или пока мальчикъ будетъ въ состояніи идти на войну, чтобы погибнуть въ сраженіи. Дѣйствительно, онъ вступилъ въ испанскую службу, подъ именемъ графа Шарни; былъ предводителемъ войскъ въ Гренадѣ въ 1684 году, потомъ губернаторомъ Орана, и умеръ въ 1692 году, оставя, въ свою очередь, незаконнорожденнаго сына, который также, какъ и онъ самъ, назывался Людовикомъ.
Припомнимъ, что, овдовѣвъ послѣ перваго своего брака съ дѣвицею де-Гизъ, Гастонъ женился тайно, будучи въ изгнаніи, на принцессѣ Маргаритѣ Лотарингской. Онъ сдѣлалъ это, не только безъ согласія короля, но и противъ желанія родственниковъ принцессы, такъ что онъ увезъ ее ночью изъ Нанси, переряженную пажемъ, который шелъ за каретою съ факеломъ въ рукѣ. Случилось, что принцесса, стѣсняемая своимъ нарядомъ, и довольно неопытная въ своей новой должности, криво держала факелъ; Бово, шедшій позади ея, видя это, сильно толкнулъ ее ногою, сказавъ: — Вѣрно этотъ негодяй пьянъ; посмотрите, какъ онъ идетъ… какъ онъ держитъ факелъ!
Потомъ, всякій разъ, когда господину Ново случалось видѣться съ герцогинею, она напоминала ему объ этомъ его наставленіи, и каждый разъ онъ извинялся предъ нею. Нужно замѣтить, что эта добрая принцесса была не очень большаго ума. Когда, по смерти Ришельё, Гастонъ возвратился вмѣстѣ съ нею во Францію, и когда ихъ вновь вѣнчали въ Медонѣ, она утопала въ слезахъ, ибо ей казалось, что до тѣхъ поръ она жила въ смертномъ грѣхѣ. Тогда герцогъ, чтобъ утѣшить ее, спросилъ своего метръ д’отеля, по имени Сен-Реми: — Знали ли вы, что я былъ женатъ на принцессѣ Лотарингской? — Тотъ отвѣчалъ: — Нѣтъ; я зналъ, что вы спите съ нею каждую ночь, но я не зналъ, женаты ли вы на ней.
Когда принцесса начала старѣться, то сдѣлалась хилою, и еще болѣе тупоумною. Тогда она взяла странную привычку: какъ только входилъ метръ-д’отель съ жезломъ своимъ въ рукѣ доложить, что столъ готовъ, она поспѣшно выходила въ извѣстное мѣсто, подобно тому, какъ представляется въ одной сценѣ комедіи Malade imaginaire, и чему обыкновенно такъ смѣются. Однажды, когда она приготовлялась къ этой операціи, въ присутствіи принца, Сен-Реми важно остановился среди комнаты и началъ съ большимъ вниманіемъ разсматривать свой жезлъ. — Что вы тамъ дѣлаете, Сен-Реми? спросилъ Гастонъ. — Ваше высочество, отвѣчалъ тотъ, — я хочу узнать, не изъ ревеня ли, или не изъ александрійскаго ли дерева жезлъ мой, потому что, какъ скоро онъ является предъ герцогинею, то производитъ на нее извѣстное дѣйствіе! —
Смерть Гастона Орлеанскаго не только не произвела большаго шума, но даже не возбудила почти никакого участія. Его не отыскивала дочь, съ которою онъ былъ въ тяжбѣ; его не оплакивалъ король, племянникъ его, который съ того времени, какъ началъ понимать, видѣлъ въ немъ своего врага; его не оплакивали и друзья его, изъ которыхъ каждый могъ упрекнуть его въ какой нибудь измѣнѣ.
Между тѣмъ, взоры всѣхъ и всѣ надежды были обращены на то великое событіе, которое было слѣдствіемъ мирнаго договора, подписаннаго Мазариномъ и дономъ Луи Гаро.
Фронда оканчивалась, на подобіе пьесъ Мольера, которыя въ это время начали приходить въ большую славу, женитьбою: это потому, что сама Фронда была почти не что иное, какъ траги-комедія.
Подчиненіе принца Конде власти короля также прошло безъ всякаго вниманія, хотя въ политическомъ отношеніи оно было событіемъ весьма важнымъ. Принцъ Конде представлялъ собою послѣдній типъ мятежныхъ и безпокойныхъ вельможь средняго вѣка. Торжество надъ нимъ Людовика XIV было торжествомъ монархіи надъ феодализмомъ. Это были не два человѣка, враждовавшіе между собою, но два, такъ сказать, начала, изъ которыхъ одно долженствовало исчезнуть навсегда.
ГЛАВА XXXIII.
1660—1661.[править]
Іюня 3-го дня 1660 года, донъ Луи Гаро, имѣя свидѣтелемъ епископа Фрежюсскаго. вступилъ во имя короля Людовика XIV въ бракъ съ инфантою Маріею Терезіею, дочерью испанскаго короля Филиппа IV, въ церкви города Фонтараби. Королю было тогда двадцать два года; супругѣ его было столько же лѣтъ, безъ нѣсколькихъ мѣсяцевъ. На другой день королева-мать, испанскій король и королева-инфантина, отправились на островъ Конференціи. Для этого случая, павильонъ, служившій мѣстомъ свиданій между кардиналомъ Мазариномъ и дономъ Луи Гаро, былъ великолѣпно украшенъ. Королева пріѣхала первая. Съ нею были только герцогъ Анжуйскій, госпожи Флексъ и Ноайлль, потому что, по правиламъ придворнаго этикета, молодому королю нельзя было видѣть инфантину до назначеннаго времени.
Свиданіе между братомъ и сестрою было важно и сообразно съ ихъ достоинствомъ. Анна Австрійская хотѣла поцѣловаться съ испанскимъ королемъ, но онъ такъ закинулъ голову свою назадъ, что она, не смотря на всѣ свои усилія, не могла поцѣловать его; а, между тѣмъ прошло болѣе сорока пяти лѣтъ, какъ они другъ друга не видали. Донъ Луи принесъ стулъ королю, своему повелителю, а госпожа Флексъ другой для королевы. Оба стула поставлены были на срединѣ черты, проведенной на паркетѣ павильона и означавшей границы обоихъ королевствъ. инфантина сѣла на двухъ подушкахъ подлѣ своего отца.
Послѣ непродолжительнаго разговора, котораго предметомъ была война, кардиналъ Мазаринъ прервалъ ихъ величества, доложивъ, что у двери стоитъ одинъ незнакомецъ, который очень желаетъ, чтобы запертая дверь была открыта. Анна Австрійская улыбнулась и спросила у своего брата, позволитъ ли онъ, въ знакъ благоволенія къ этому незнакомцу, сдѣлать это незначительное нарушеніе законовъ этикета. Король важно далъ знакъ головою, что онъ на то согласенъ. Оба министра тотчасъ пошли отворить дверь.
За дверью въ нѣсколькихъ шагахъ стоялъ изящно-одѣтый, красивый молодой человѣкъ, который цѣлою головою былъ выше обоихъ министровъ; онъ съ любопытствомъ смотрѣлъ на особъ, находившихся въ павильонѣ; но съ неменьшимъ любопытствомъ и онѣ смотрѣли на него, а особливо молодая королева; она очень покраснѣла, когда отецъ ея, накюнясь на ухо къ Аннѣ Австрійской, въ полголоса сказалъ ей: — Lindo hieino, — красивый зять. — Государь! сказала мать-королева, — позволите:іи вы мнѣ спросить мою племянницу, что она думаетъ объ этомъ незнакомцѣ? — Еще не время, отвѣчалъ король. — Когда же настанетъ къ тому время? настоятельно спрашивала Анна Австрійская. — Когда она выйдетъ изъ этого павильона.
Между тѣмъ, герцогъ Анжуйскій съ своей стороны, наклонясь также къ уху молодой королевы, спросилъ у нея: — Какова вы мнѣнія объ этой двери, на которую смотрите? — Мое мнѣніе, отвѣчала она улыбаясь, — то, что она очень красива и очень хороша на видъ.
Въ это время, Людовикъ, который увидѣлъ то, что ему хотѣлось, удалился и пошелъ на берегъ рѣки, чтобъ видѣть отправленіе инфантины.
— Ну, довольны ли вы, ваше величество? спросилъ у него Тюрень.
— О! очень, сказалъ король: — сперва ужасная прическа и платье инфанты меня удивили; но, разсмотрѣвъ ее со вниманіемъ, я нашелъ, что она собою очень хороша, и и думаю, что мнѣ легко будетъ полюбить ее. —
И дѣйствительно, хотя Марія-Терезія была не большаго роста, но она была хорошо сложена, и поражала взоры удивительною бѣлизною; что же касалось до подробностей ея лица, то открывалось, что она имѣла прекрасные, голубые, блестящіе, и въ тоже время кроткіе, глаза; щеки не много большія, но свѣжія; губы не много толстыя, по алыя; лицо продолговатое; волосы бѣлокурые, серебристые, которые совершенно гармонировали съ чудеснымъ цвѣтомъ ея лица.
Спустя не много времени, инфантина была уже на богѣ. Король тотчасъ поскакалъ въ галопъ вдоль берега рѣки, и слѣдовалъ со шляпою въ рукѣ за ботомъ, въ которомъ сидѣла его супруга, и такимъ образомъ онъ, безъ сомнѣнія, слѣдовалъ бы за нимъ по берегу до самаго Фонтараби, если бы болота ему въ томъ не воспрепятствовали. По прибытіи въ Фонтараби, старшая камерфрау королевы, севора Молина, спросила у молодой своей государыни, — какъ она находитъ своего супруга? — Онъ мнѣ очень нравится, отвѣчала инфантина: — я нахожу, что онъ красивъ…. а особливо кавалькада его показываетъ, что онъ долженъ быть въ высшей степени любезенъ. —
На третій день, 9 іюня, Банонскій епископъ совершилъ торжество бракосочетанія, и въ тотъ же вечеръ, молодая королева съ половины королевы, своей тещи, перешла на свою собственную, — или, лучше сказать, на половину самаго короля. Съ этого времени Анна Австрійская приняла названіе королевы-матери.
15 Іюня весь дворъ выѣхалъ изъ-Сен-Жанъ де-Люца, чтобъ возвратиться въ Парижъ. Въ Амбуазѣ встрѣтили принца Конде, который представилъ августѣйшимъ супругамъ своего сына. Въ Шамборѣ герцогъ Лонгвиль, въ свою очередь, явился съ поздравленіемъ. Наконецъ, въ Фонтебло герцогъ Лотарингскій и герцогъ Гизъ ожидали прибытія короля и королевы, чтобы также принести имъ свои поздравленія. Оттуда весь дворъ отправился въ Венсень, гдѣ всѣ ожидали торжественнаго въѣзда, который послѣдовалъ 26 августа 1660 года, въ двѣнадцатую годовщину баррикадъ.
Въ продолженіе путешествія короля и впродолженіе приготовленій его ко вступленію въ бракъ, въ Англіи совершились важныя событія. Кромвель умеръ 13 сентября 165’8 года, а 19 мая 1660 года, во время пребыванія своего въ Сен-Жанъ-де-Люцѣ, дворъ узналъ, что сынъ Карла І-го, утвердился на своемъ престолѣ. Это былъ тотъ самый принцъ Валлисскій, который, какъ мы видѣли, нѣкогда обожалъ принцессу Монпансье, и которому Гастонъ отказалъ въ рукѣ своей дочери, по причинѣ не прочнаго положенія его при французскомъ дворѣ,
Между тѣмъ, здоровье кардинала Мазарина, разстроенное уже съ давняго времени, приходило со дня на день въ худшее состояніе. Будучи уже разстроенъ тягостными трудами конференцій, онъ почувствовалъ въ Сибуррѣ первые припадки болѣзни, отъ которой онъ умеръ. Однажды королева, войдя въ его комнату, въ которой многіе придворные окружали постель его, приблизилась къ его изголовью и спросила, какъ онъ себя чувствуетъ? — Худо, государыня, отвѣчалъ Мазаринъ. — И отбросивъ въ сторону одѣяло, сказалъ: — Посмотрите, государыня, посмотрите, на эти ноги, которыя чтобъ доставить покой Франціи, никогда не имѣли себѣ покоя! — И дѣйствительно, ноги его, которыя онъ показывалъ съ такою странною фамильярностію, были такъ худы и сини, что королева не могла удержаться, чтобъ не вскрикнуть и не пролить нѣсколько слезъ, видя кардинала въ такомъ жалкомъ состояніи.
Въ Фонтебло, куда принесли кардинала на носилкахъ, на которыхъ онъ постоянно лежалъ, случился съ нимъ новый припадокъ. Полагали, что ванны, которыя онъ принималъ, возвратили ему подагру. Съ нимъ сдѣлалась лихорадка, конвульсіи, и даже бредъ. Въ одну изъ такихъ минутъ король пришелъ къ нему о чемъ-то посовѣтоваться, — Увы! государь, сказалъ онъ ему, — вы спрашиваете совѣта у человѣка, ко торый находится въ бреду!…
И такъ, кардиналъ возвратился въ Лувръ очень больнымъ; не смотря однако на это, онъ хотѣлъ дать королю великолѣпный балетъ. Онъ велѣлъ приготовить въ галлереѣ-портретовъ королей, декорацію изъ колоннъ, покрытыхъ золотою парчею, по красному и зеленому полю, вытканною въ Миланѣ, какъ вдругъ вспыхнулъ пожаръ и уничтожилъ плафонъ расписанный Фреминемъ, представлявшій Генриха IV, подъ видомъ Юпитера поражающаго громами Титановъ, или лучше Лигу; и сверхъ того, всѣ портреты королей кисти Жане и Порбю. Это было новымъ ударомъ для кардинала. Онъ ушелъ изъ своей комнаты, въ которой подвергался опасности, будучи поддерживаемъ начальникомъ своихъ тѣлохранителей; онъ дрожалъ, былъ разстроенъ и такъ блѣденъ, или лучше сказать, такъ посинѣлъ, что всѣ, видѣвшіе его въ этомъ состояніи, отчаивались въ жизни его. По удаленіи его, сгорѣло и все отдѣленіе Лувра, въ которомъ онъ жилъ. Его перенесли въ собственный его дворецъ. Тотчасъ призвали врача его Гено. Это былъ тотъ самый Гено, о которомъ впослѣдствіи Буало сказалъ:
Guénaud sur son cheval en passant tn'écla bonsse.
T. e. Гено, проѣзжая верхомъ на своей лошади, брызгаетъ въ меня грязью.
Онъ пригласилъ одинадцать своихъ собратій; составилась консультація, которую назвали консультаціею двѣнадцати врачей, послѣ которой Гено вошелъ къ кардиналу и сказалъ ему: — Не надобно насъ обманывать, ваше преосвященство; наши лекарства могутъ, правда, продолжить жизнь вашу, но они не могутъ излечить самой причины вашей болѣзни… Вы на-вѣрно умрете, но это еще будетъ не такъ скоро; и такъ, приготовляйтесь къ ожидающему васъ страшному переходу. Я считаю своею обязанностію откровенно сказать это вашему преосвященству; если мои собратія говорятъ вамъ иначе, то они васъ обманываютъ; мой же долгъ сказать вамъ всю правду! —
Кардиналъ выслушалъ свой приговоръ гораздо спокойнѣе, нежели можно было ожидать; только посмотрѣвъ на своего врача, онъ сказалъ ему: — Гено! такъ какъ вы рѣшились сказать мнѣ всю правду, то ужъ выскажите ее мнѣ всю до конца; сколько дней остается еще мнѣ жить? — По крайней мѣрѣ, еще два мѣсяца, отвѣчалъ Гено. — Этого довольно, сказалъ кардиналъ: — прощайте, Гено! приходите ко мнѣ по чаще…. я вамъ столько обязанъ, сколько можно быть обязаннымъ своему другу; воспользуйтесь немногимъ временемъ, которое мнѣ остается служить, чтобъ увеличить ваше богатство, подобно тому, какъ я, съ своей стороны, воспользуюсь спасительными вашими совѣтами. Прощайте еще разъ!.. подумайте о томъ, какъ много могу я сдѣлать для вашей пользы! —
Сказавъ это, кардиналъ заперся въ своемъ кабинетѣ, и началъ приготовляться къ смерти. Однако, эта преданность волѣ Божіей у него иногда исчезала. Однажды секретарь его Бріень, сынъ того самого Ломени Бріеня, который помогъ ему сдѣлаться первымъ министромъ, былъ въ галлереѣ, въ которой Мазаринъ помѣстилъ свои превосходнѣйшія картины, свои прекраснѣйшія статуи и вазы; вдругъ ему послышался шумъ шаркающихъ по полу туфлей, сопровождаемый тяжелымъ дышаніемъ; догадавшись, что это шелъ больной, онъ спрятался за роскошными обоями, сдѣланными по рисункамъ Юлія Ромена, и принадлежавшимъ прежде маршалу Сент-Андре. Дѣйствительно, это былъ самъ кардиналъ; больной вошелъ въ галлерею, полагая, что онъ одинъ, съ трудомъ тащился отъ стула до стула, говоря самъ съ собою? — Надобно разстаться съ этимъ, и съ этимъ также, и съ этимъ…. и съ этимъ. Боже мой! сколько мнѣ стоило трудовъ пріобрѣсти эти вещи, съ которыми теперь я долженъ разстаться…. увы! я не увижу ихъ болѣе, ибо я скоро удалюсь туда, гдѣ….
Эта жалоба человѣка, который былъ такъ могущественъ, у котораго было столкло завистниковъ, растрогала Бріеня;онъ вздохнулъ: Maзаринъ это услышалъ. — Кто тамъ, вскричалъ онъ, кто тамъ? — Это я, сказалъ Бріень, — я ожидалъ минуты говорить съ вашимъ преосвященствомъ объ очень важномъ письмѣ, которое я сейчасъ получилъ. — Подите ко мнѣ, Бріень, подите, сказалъ кардиналъ, — и дайте мнѣ руку, я очень слабъ; но пожалуйста не говорите мнѣ о дѣлахъ, я но въ состояніи болѣе ихъ слушать; обратитесь къ королю и дѣлайте что, что онъ вамъ скажетъ; что касается до меня, то у меня теперь совсѣмъ другое въ головѣ. —
Потомъ, какъ-бы возвратясь къ своей мысли: — Посмотри, мой другъ, на эту прекрасную картину Корреджіо, продолжалъ онъ, — и на эту Венеру Тиціана, и на этотъ несравненный Потопъ Антонія Каррача…. Увы! со всѣми ими надобно маѣ разстаться. О! мои картины, драгоцѣнныя мои картины, которыя я такъ люблю… которыя такъ дорого мнѣ стоили!
— Ваше преосвященство! сказалъ ему Бріень, — вы увеличиваете опасность вашего положенія; вы совсѣмъ не такъ опасно больны, какъ думаете. — Нѣтъ Бріень, нѣтъ, я очень худъ!… Впрочемъ, для чего мнѣ желать жить, когда весь свѣгъ желаетъ моей смерти? — Вы ошибаетесь, ваше преосвященство; теперь мы живемъ уже не во времена страстей: въ Фронду это было такъ; но теперь никто не имѣетъ подобныхъ желаній. — Никто! — и Мазаринъ улыбнулся. — Однако же, вы хорошо знаете, что есть одинъ человѣкъ, который желаетъ моей смерти… Но перестанемъ объ этомъ говорить! умереть надобно, и лучше сегодня, нежели завтра…. Ахъ! онъ…. онъ желаетъ моей смерти, я это знаю!…
Бріень не спорилъ болѣе; онъ понималъ, что министръ говорилъ о королѣ; извѣстно было, что королю давно хотѣлось принять правленіе въ свои руки; Мазаринъ возвратился въ свой кабинетъ, и сдѣлалъ знакъ секретарю своему, чтобы онъ оставилъ его въ покоѣ.
Спустя нѣсколько дней, случилось одно обстоятельство, которое для всѣхъ было предметомъ удивленія, и которое заставило самыхъ невѣрящихъ вѣрить, что кардиналъ былъ убѣжденъ въ близкой своей кончинѣ. Его преосвященство позвалъ къ себѣ герцога Анжуйскаго, брата короля, и собственною рукою подарилъ ему пятьдесятъ тысячъ экю. Радость его королевскаго высочества, который, по скупости своего министра, никогда не имѣлъ въ рукахъ своихъ и трехъ тысячъ ливровъ разомъ, была невыразима: юный принцъ бросился къ кардиналу на шею, поцѣловалъ его, и вышелъ отъ него скорыми шагами. — Увы! сказалъ со вздохомъ кардиналъ, — я бы далъ четыре милліона, чтобъ мое сердце было моложе и могло чувствовать подобную радость. —
Между тѣмъ, съ каждымъ часомъ кардиналъ ослабѣвалъ все болѣе и болѣе. Приговоръ Гено, что, онъ не проживетъ болѣе двухъ мѣсяцевъ, безпрестанно точилъ его сердце: онъ думалъ объ этомъ въ бодрственномъ состояніи, ему грезилось это и во снѣ. Однажды Бріень, войдя тихо и медленно въ его комнату, — потому что Бернуэнъ, камердинеръ кардинала предъупредилъ его, что кардиналъ спитъ предъ каминомъ, сидя въ своемъ креслѣ, — увидѣлъ, что хотя онъ спалъ, но дѣлалъ странныя тѣлодвиженія; тѣло его по собственной своей тяжести качалось то взадъ, то впередъ; голова его ходила отъ спинки креселъ до колѣнъ его; онъ безпрестанно метался то на право, то на лѣво, и впродолженіе пяти минутъ, въ которыя Бріень глядѣлъ на него, часовой маятникъ не сдѣлалъ столько движеній, какъ его тѣло: можно было бы подумать, что злой духъ его потрясаетъ. Онъ что-то говорилъ, но глухихъ и невнятныхъ словъ его невозможно было понять. Видно было, что физическая жизнь боролась въ немъ съ угрозою близкаго разрушенія. Бріень боялся, чтобъ кардиналъ не упалъ на разгорѣвшіеся угли; онъ позвалъ Бернуэна. Камердинеръ прибѣжалъ, разбудилъ больнаго. — Что? что! вскрикнулъ послѣдній, просыпаясь; — Гено такъ сказалъ! — Чортъ возьми этого Гено, и то, что онъ сказалъ! вскричалъ Бернуэнъ, — вы вѣчно твердите одно и тоже, ваше преосвященство! — Да, Бернуэнъ, да, отвѣчалъ кардиналъ: — да!… надобно умереть…. я но могу этого избѣжать, Гено такъ сказалъ…. Гено такъ сказалъ!…
Эти-то слова, которыхъ Бріень не могъ разслышать, повторялъ онъ безпрестанно во снѣ. — Ваше преосвященство! сказалъ Бернуэнъ, желая отвлечь кардинала отъ постоянной мысли, мучившей его: — г. Бріень пришелъ. — Бріень? сказалъ кардиналъ, — вели — ему войти.
Бріень вошелъ и поцѣловалъ у кардинала руку. — Ахъ, другъ мой, сказалъ Мазаринъ, я умираю…. я умираю! — Да…. отвѣчалъ Бріень, — но вы сами себя убиваете; не мучьте себя болѣе этими ужасными мыслями, которыя причиняютъ вашему преосвященству столько зла. — Правда, правда, Бріень; но такъ сказалъ Гено, а Гено знаетъ хорошо ремесло свое! —
За семь, или за восемь дней до смерти, кардиналу пришла въ голову странная прихоть: онъ велѣлъ себя выбрить усы и покрыть щеки румянами и бѣлилами, такъ-что во всю свою жизнь онъ небывалъ такъ свѣжъ и румянъ; потомъ усѣлся въ свои носилки, которыя спереди были открыты, и отправился прогуливаться въ садъ, не смотря на то, что было холодно; былъ мартъ мѣсяцъ, а это тѣмъ болѣе привело всѣхъ въ удивленіе. Всякій видя кардинала въ такомъ экипажѣ, совершенно помолодѣвшимъ, подобно Эзопу, думалъ, что видитъ сонъ. — Принцъ Конде, увидѣвъ его сказалъ: — плутомъ жилъ, — плутомъ хочетъ и умереть.
Графъ Пожанъ-Ботрю, этотъ старый шутъ королевы, который, какъ увидимъ, скоро будетъ удаленъ отъ двора, при которомъ онъ игралъ роль Готье-Гаргиля, подобно тому, какъ Мазаринъ игралъ роль Паяца встрѣтилъ его, и, подойдя къ нему, сказалъ, притворяясь будто не замѣчаетъ маскерада: — О! о! какъ видно, воздухъ здѣсь очень полезенъ для вашего преосвященства, онъ произвелъ въ васъ большую перемѣну; вамъ бы надобно почаще имъ пользоваться, ваше преосвященство. — Эти слова камнемъ легли на сердце умирающаго, ибо онъ понялъ насмѣшку. — Возвратимся, возвратимся въ комнату, сказалъ онъ своимъ носильщикамъ, — я что-то худо себя чувствую — Э то и видно! возразилъ безжалостный шутъ, — особенно, какъ у вашего преосвященства лицо такъ свѣжо и румяно.
Кардиналъ опустился на подушку, и его унесли. На ступеняхъ дворца случайно встрѣтился съ больнымъ испанскій посланникъ, графъ Фуэнсалдань; носилки шли мимо его; онъ обратилъ взоры свои на умирающаго, потомъ съ совершенно кастильскою важностію, сказалъ спутникамъ своимъ: — Этотъ человѣкъ довольно хорошо представляетъ мнѣ покойнаго кардинала Мазарина. — И дѣйствительно, этотъ посланникъ ошибся только нѣсколькими днями. Впрочемъ, Мазаринъ еще ожилъ. Игра, составлявшая его господствующую страсть, пережила всѣ другія его страсти; не могши болѣе играть самъ, онъ заставлялъ играть другихъ около своей постели; не могши самъ держать картъ, онъ заставлялъ другихъ держать ихъ для себя. Такимъ образомъ, игра продолжалась до тѣхъ поръ, пока пришелъ папскій нунцій. Узнавши, что кардиналъ принялъ уже святое причастіе, онъ принесъ ему индульгенцію. За минуту предъ тѣмъ, какъ вошелъ представитель его святѣйшества, командоръ Сувре держалъ его игру. Онъ имѣлъ значительный выигрышъ и спѣшилъ увѣдомить о томъ его преосвященство. — Ахъ! командоръ, сказалъ кардиналъ, — сколько вы ни выигрываете, но я теряю въ своей постели болѣе, нежели сколько вы выиграете для меня за столомъ. — Вотъ какъ! что вы это говорите, ваше преосвященство; не надобно имѣть такихъ мыслей…. надобно съ честію покончить. — Пожалуй, сказалъ кардиналъ: — только покончите вы, друзья мои; и я заплачу проигрышъ.
Въ это время вошелъ нунцій. При входѣ его карты исчезли, и у постели умирающаго игра прекратилась. Ввечеру увѣдомили кардинала, что явилась комета. — Увы! сказалъ онъ, — въ самомъ дѣлѣ, вѣдь комета дѣлаетъ мнѣ много чести.
Этотъ папскій нунцій былъ г. Пикколомини: онъ далъ кардиналу отпущеніе всѣхъ его грѣховъ въ случаѣ его смерти (in articule mortis), и говорилъ весьма наставительно на латинскомъ языкѣ. Кардиналъ отвѣчалъ ему по италіянски: — Прошу васъ, милостивый государь, увѣдомить его святѣйшество, что я умираю его покорнѣйшимъ слугою, и весьма ему обязанъ за индульгенцію, которую онъ мнѣ даровалъ, и въ которой я имѣю нужду; поручите меня святымъ его молитвамъ. — Онъ сказалъ еще нѣсколько словъ, но такъ тихо, что ихъ никто не слыхалъ. Послѣ этого его соборовали масломъ. Съ этой минуты придворные не были болѣе впускаемы въ комнату умирающаго, за которымъ ходилъ приходскій священникъ церкви Св. Николая-де Піанъ. Впускъ былъ позволенъ только для короля, для королевы, и для Кольбера. Король приходилъ повидаться съ нимъ, и просилъ у него послѣднихъ совѣтовъ. — Государь! отвѣчалъ Мазаринъ, — умѣйте уважать сами себя, и васъ всѣ уважать будутъ; не имѣйте никогда перваго министра, а сноситесь съ г. Колберомъ во всѣхъ случаяхъ, когда вы будете имѣть нужду въ умномъ и преданномъ человѣкѣ. —
Предъ смертію своею кардиналъ рѣшился пристроить обѣихъ остававшихся у него племянницъ; одна изъ нихъ, та, которую любилъ король, то-есть Марія Манчини, была невѣстою дона Лоренца Колонны, неаполитанскаго коннетабля; другая — Гортензія Манчини — невѣстою сына маршала Мейльере, который перемѣнилъ имя свое на имя герцога Мазарина. Послѣдняя, которую дядя всегда держалъ въ состояніи почти нищенскомъ, сама разсказываетъ, какъ она обрадовалась своему счастью, когда, дядя, устроивъ ея замужество, позвалъ ее въ кабинетъ, въ которомъ находилось ея приданое, и кромѣ того ларчикъ, заключавшій въ себѣ десять тысячъ пистолей золотою монетою, то-есть болѣе ста тысячъ ливровъ. Она тотчасъ позвала своего брата и свою сестру, и подвела ихъ къ этому сокровищу. Каждый изъ нихъ набралъ себѣ въ карманы этихъ пистолей столько, сколько ихъ могло въ нихъ помѣститься: потомъ, когда въ ларчикѣ оставалось уже не болѣе трехъ сотъ луидоровъ, то она, вмѣстѣ съ сестрою и братомъ, открывъ окна, начала бросать ихъ горстями на дворъ на драку лакеямъ, которые въ то время на немъ находились, крича къ нимъ: — Crepa adesso, етера, „пусть теперь умираетъ, пусть умираетъ“.
Кардиналъ, узнавъ объ этой расточительности, а можетъ быть также и о такой неблагодарности, на своемъ смертномъ одрѣ въ Венсенѣ, глубоко застоналъ; имъ овладѣла сильная тоска, и вотъ болѣе почему: Мазарина угрызала совѣсть за то, что онъ былъ такъ богатъ. Кардиналъ Ришелье, какъ человѣкъ изъ высокаго дома и знатнаго происхожденія, чувствовалъ, что онъ имѣлъ право на княжеское богатство; Мазаринъ, какъ сынъ рыбака, какъ человѣкъ ничтожный, какъ выскочка, удивляясь самъ своему богатству, ужаснулся, что въ минуту смерти своей, онъ оставлялъ родственникамъ своимъ болѣе сорока милліоновъ. Правда, что духовникъ его, приведенный въ ужасъ такимъ огромнымъ богатствомъ, которое самъ Мазаринъ на исповѣди своей считалъ грѣхомъ, прямо сказалъ ему: — Ваше преосвященство! вы будете прокляты, если не возвратите, кому слѣдуетъ, богатства беззаконно пріобрѣтеннаго. — Увы! отвѣчалъ Мазаринъ, — я все это получилъ, отецъ мой, отъ милостей короля. — Пусть такъ! сказалъ духовникъ, который никогда не допускалъ опутывать себя словами, и который дѣйствовалъ по совѣсти: — но надобно отдѣлить то, что давалъ вамъ король отъ того, что вы брали сами. — Увы! вскричалъ кардиналъ, — если это такъ, то надобно все возвратить!
Потомъ, подумавъ съ минуту, сказалъ: — Позовите ко мнѣ Колбера; онъ найдетъ средство все уладить. —
Колбера позвали. Это былъ, какъ извѣстно, человѣкъ особенно покровительствуемый кардиналомъ, и котораго министръ въ особенности рекомендовалъ королю. Колберъ явился. Мазаринъ объяснилъ ему свое затруднительное положеніе, и Колберъ подалъ совѣтъ, имѣвшій цѣлію согласить совѣсть кардинала съ желаніемъ, чтобъ его несмѣтное богатство не ускользнуло изъ рукъ tro фамиліи. Этотъ совѣтъ состоялъ въ томъ, чтобы сдѣлать королю дарственную запись всего его имущества, которую Людовикъ XIV, по своему королевскому великодушію, безъ всякаго сомнѣнія тотчасъ бы и уничтожилъ. Эта продѣлка понравилась кардиналу, и, 3-го марта, онъ сдѣлалъ дарственную запись на имя короля. Между тѣмъ, прошло уже три дня, а король дарственной записи не возвращалъ. Кардиналъ былъ въ отчаяніи, и, ломая себѣ руки, говорилъ: — Несчастная моя фамилія, увы! несчастная моя фамилія!… она останется безъ куска хлѣба. —
Наконецъ, 6-го числа, Колберъ съ величайшею радостію принесъ кардиналу его дарственную запись, отъ которой король отказывался, уполномочивъ умирающаго располагать всѣмъ имуществомъ своимъ, какъ ему заблагоразсудится. — Ну вотъ! отецъ мой, сказалъ кардиналъ, показывая строгому своему духовнику дарственную запись, непринятую королемъ, — теперь имѣете-ли вы еще какую нибудь причину не дать мнѣ отпущенія грѣховъ? —
У духовника не было никакой другой на то причины, и потому онъ далъ ему свое разрѣшеніе. Тогда кардиналъ вынулъ изъ-подъ подушки совершенно уже готовое свое завѣщаніе и вручилъ его Колберу. Въ это время кто-то постучался въ дверь. Такъ какъ никого не велѣно было впускать въ комнату умирающаго, то Бернуэнъ вышелъ отказать посѣтителю. — Кто это былъ? спросилъ Мазаринъ своего камердинера, когда онъ возвратился. — Это былъ, отвѣчалъ Бернуэнъ, — президентъ счетной экспедиціи, г. Тюбёфъ; я ему сказалъ, что ваше преосвященство никого не принимаете. — Ахъ! вскричалъ умирающій, — что ты сдѣлалъ, Бернуэнъ? онъ мнѣ долженъ; можетъ быть, онъ принесъ мнѣ деньги; вороти его скорѣе, вороти! — Бернуэнъ побѣжалъ за Тюбёфомъ, и привелъ его къ кардиналу.
Мазаринъ не ошибся; Тюбёфъ принесъ деньги, которыя онъ проигралъ въ тотъ разъ, когда командоръ Сувре поздравлялъ кардинала съ выигрышемъ. Кардиналъ очень ласково принялъ честнаго игрока, который съ такою точностію сдержалъ данное имъ слово; взялъ сумму, простиравшуюся до ста пистолей, и спросилъ свою шкатулку съ драгоцѣнными каменьями; ему принесли ее; онъ спряталъ деньги въ одно отдѣленіе ея, и сталъ пересматривать всѣ драгоцѣнности одну за другою. — О! сказалъ кардиналъ, предавшись этому занятію, которое было любимымъ его удовольствіемъ: — о! г. Тюбёфъ, вы прекрасный игрокъ. —
Тюбёфъ поклонился.
— Я дарю г-жѣ Тюбёфъ, продолжалъ Мазаринъ, — я дарю госпожѣ Тюбёфъ….
Президентъ счетной экспедиціи думалъ, что Мазаринъ въ память тѣхъ денегъ, которыя онъ у него выигралъ, хотѣлъ подарить какой нибудь драгоцѣнный алмазъ, и улыбаясь смотрѣлъ на кардинала, какъ бы для того, чтобъ помочь словамъ вырваться изъ устъ его. — Я дарю госпожѣ Тюбёфъ, продолжалъ Мазаринъ… скажите госпожѣ Тюбёфъ, что я ей дарю мое le bonjour.
Съ этими словами онъ заперъ шкатулку и отдалъ ее Бернуэву. Что касается до Тюбёфа, то онъ ушелъ со стыдомъ, что на одно мгновеніе могъ повѣрить, будто Мазаринъ могъ подарить кому-либо что нибудь. На другой и на третій день больному поперемѣнно было то легко, то тяжело; но легкія минуты становились рѣже и рѣже, а тяжелыя учащались все болѣе и болѣе.
7-го числа ввечеру, королева приходила съ нимъ повидаться; но больной такъ страдалъ, что Колберъ, находившійся въ передней комнатѣ, сказалъ королевѣ: — Вѣроятно, онъ не переживетъ этой ночи! — Однако, онъ ошибся: кардиналъ прожилъ не только эту ночь, но еще и слѣдующій день. Правда, что къ вечеру онъ чувствовалъ ужасныя предсмертныя страданія. — Ваше преосвященство, сказалъ священникъ церкви Св.-Николая де-Шанъ: — это дань платимая природою. — Да, да! отвѣчалъ кардиналъ, — я очень страдаю, но чувствую, слава Богу, что благодать еще сильнѣе, нежели мои страданія….
Спустя два часа, когда предсмертныя страданія его увеличились, онъ самъ себѣ пощупалъ пульсъ, и, какъ, безъ сомнѣнія, онъ показался ему еще сильнымъ, то сказалъ: — Ахъ! я по своему пульсу вижу, что мнѣ еще долго страдать. — Въ первомъ часу ночи ему сдѣлалось еще хуже.
Въ два часа онъ не много пошевелился на своей постели, и спросилъ: — который часъ?
Наконецъ, въ исходѣ третьяго часа ночи онъ скончался, 9-го марта, 1661 года, на пятьдесятъ-второмъ году своей жизни, проживъ только семнадцатью мѣсяцами болѣе кардинала Ришельё, и пользуясь, подобно ему, восемнадцать лѣтъ, неограниченною властію. „Первыя числа марта мѣсяца, суть дни роковые для Юліевъ, говоритъ Пріоло въ своей исторіи: Юлій Цезарь былъ убитъ въ Римѣ, а кардиналъ Юлій Мазаринъ умеръ въ Венсенѣ въ тотъ же день, но только шестьнадцатью вѣками послѣ.“
Король, проснувшись, кликнулъ свою кормилицу, которая всегда спала въ его комнатѣ, и далъ глазами знакъ, чтобы она пошла узнать, въ какомъ состояніи былъ кардиналъ. Кормилица исполнила приказаніе короля и, возвратясь, сказала, что кардиналъ умеръ. Людовикъ XIV тотчасъ всталъ, и, позвавъ къ себѣ Летенье, Фуке и Ліона, сказалъ имъ: — Господа! я велѣлъ позвать васъ для того, чтобы увѣдомить васъ, что доселѣ мнѣ благоугодно было предоставить управленіе дѣлами моими покойному кардиналу; но съ сегодняшняго дня, я намѣренъ управлять ими самъ. Вы будете помогать мнѣ вашими совѣтами, когда я у васъ ихъ попрошу. —
Отпустивъ сановниковъ, онъ пошелъ къ королевѣ-матери, отобѣдалъ съ нею, и тотчасъ же уѣхалъ въ Парижъ въ закрытой каретѣ. Королеву-мать несли въ портшезѣ. Маркизъ Бофоръ, ея шталмейстеръ, и Ножанъ-Ботрю, шутъ ея, шли пѣшкомъ у дверецъ и веселили небольшую свиту ея безпрерывными шутками.
Кардиналомъ было оставлено несмѣтное богатство; по завѣщанію его оно простиралось до пятидесяти милліоновъ, и онъ въ завѣщаніи своемъ рѣшительно запретилъ дѣлать подробную опись своему имуществу, ибо боялся, чтобы народъ, ненавидѣвшій его, не оскорбился его богатствами. Главный наслѣдникъ кардинала по завѣщанію быль Арманъ-Карлъ Лапортъ, маркизъ Мейльере, герцогъ Ретельскій, Мазаринъ, которому онъ оставлялъ все, что останется изъ его имѣнія, за уплатою по частнымъ завѣщаніямъ; громадности этого всего остальнаго самъ наслѣдникъ никогда не зналъ съ точностію, по причинѣ запрещенія составить всему подробную опись. Это богатство равнялось королевскому, и приблизительно простиралось отъ тридцати пяти до сорока милліоновъ.
Всѣ другіе родственники кардинала имѣли долю свою въ его посмертной щедрости. Принцесса Конти, племянница его, получила двѣсти тысячъ экю; принцесса Моденская, принцесса Вандомская, графиня Суассопь и жена коннетабля Колонны, получили сумму равную, съ принцессою Конти; племянникъ его Манчини получилъ герцогство Неверское, девять сотъ тысячъ ливровъ наличными деньгами, доходы съ Бруажа, половину его мебели, и всѣ римскія его имѣнія; маршалъ Граммонъ сто тысячъ ливровъ; госпожа Мартииноцци, сестра его, восемнадцать тысячъ ливровъ пожизненной пенсіи.
Частныя завѣщанія были слѣдующія: королю — дна кабинета разныхъ вещей, которыя еще не были приведены въ порядокъ; королевѣ-матери — алмазъ, въ милліонъ ливровъ; молодой королевѣ — алмазный букетъ; герцогу Анжуйскому, брату короля, — шестьдесятъ марокъ золота, обои и тридцать изумрудовъ; дону Луи-Гаро, испанскому министру, — знаменитую картину Тиціана, представляющую Флору; графу Фуэнсалдань — большіе часы съ золотымъ ящикомъ; его святѣйшеству — шестьсотъ тысячъ ливровъ, назначенныхъ для веденія войны съ Турками; бѣднымъ — шесть тысячъ франковъ: наконецъ, казнѣ восемнадцать большихъ алмазовъ, съ тѣмъ чтобъ эти алмазы назывались Мазаринами. Это было послѣднимъ средствомъ возвысить имя свое до высоты другихъ великихъ именъ, данныхъ нѣкоторымъ алмазамъ, завѣшеннымъ, или купленнымъ королями. Дѣйствительно, восемнадцать Мазариновъ заняли мѣсто подлѣ пяти Медичисовъ, четырехъ Валуа, пятнадцати Бурбоновъ, двухъ Наварровъ, подлѣ алмаза Ришелье и алмаза Саііси. Не одной только этой вещи кардиналъ далъ свое имя; увѣковѣчить память своего существованія въ этомъ мірѣ было однимъ изъ пламеннѣйшихъ его желаній. Кромѣ восемнадцати алмазовъ, онъ даль свое имя: маркизу ла-Мейльере, который, какъ мы сказали, получилъ титулъ герцога Мазарина; дворцу, который онъ велѣлъ выстроить, и который назвалъ дворцомъ Мазаринскимъ; игрѣ, которую ouь изобрѣлъ, и которая называлась le hoc Mazarin, и наконецъ паштетамъ à la Mazarine.
Тѣ, которые со вниманіемъ читали эту исторію, конечно замѣтили, что честолюбіе и скупость были господству» щими страстями кардинала. Чтобы удовлетворить своему честолюбію, кардиналъ предалъ Францію; чтобы удовлетворить своей скупости, онъ ее раззорилъ; а между тѣмъ, не смотря на эти два справедливые упрека, ни одинъ министрь, ни иностранный, ни отечественный, не сдѣлали для какой либо страны того, что Мазаринъ сдѣлалъ для своего втораго отечества.
Мы говоримъ, что онъ измѣнилъ Франціи. Вотъ по какому случаю онъ замышлялъ эту измѣну, которая впрочемъ не имѣла важныхъ послѣдствій. Послушаемъ Бріеня, что онъ объ этомъ разсказываетъ.
«Однажды (1660), когда я быль одинъ въ комнатѣ кардинала, и писалъ на столѣ крайне-важныя депеши, которыя онъ велѣлъ мнѣ писать къ разнымъ лицамъ, его преосвященству понадобились нѣкоторыя бумаги, которыя были въ одномъ изъ его ящиковъ. Кардиналъ былъ тогда въ постели, въ которой удерживала его подагра. Онъ позвалъ меня и далъ мнѣ свои ключи, сказавъ, чтобы я отперъ ящикъ подъ № XI, и принесъ связку бумагъ подъ литерою А, завязанную желтою лентою. Ящики, которые были поставлены но шести въ рядъ на двухъ столахъ въ ногахъ постели, были невѣрно размѣщены; рядомъ за ящикомъ подъ № X, былъ поставленъ ящикъ подъ № IX, который я и отперъ, не обративъ вниманія правильно ли они разставлены; я ограничился только тѣмъ, что считалъ эти ящики до тѣхъ поръ, пока по счету дошелъ до одинадцатаго, изъ котораго и вынулъ связку бумагъ подъ литерою А; замѣтивъ, что она завязана не желтою лентою, я сказалъ его преосвященству съ мѣста, на которомъ стоялъ, что она завязана голубою лентою. Кардиналъ отвѣчалъ мнѣ: — Вы ошиблись въ нумеръ; вы открыли шкатылку IX вмѣсто шкатулки XI. — Я отперъ тогда ящикъ, который мнѣ назначали, и нашелъ въ немъ дѣйствительно связку бумагъ подъ литерою А, завязанную желтою лентою, которую я и отнесъ къ его преосвященству. Между тѣмъ, я не могъ не прочитать надписи на отдѣльномъ листѣ, находившемся на связкѣ подъ литерою А, связанной голубою лентою; надпись эта заключала въ себѣ слѣдующія замѣчательныя слова;
Acte par lequel le R…. d’E… m’а promis de ne pas s’opposer à ma P…. à la P…. en cas que je puisse inc faire E… après la mort d’А… et ce, moyennant, que je fasse agréer au R… de se contenter de la ville d’А…. au lieu de celle de C…. dont j’ai demandé de sa part la restitution à la couronne d’E…»
И ниже: «Cet acte est bon, C…. étant demeuré aux E….» «N. B.»
Смыслъ этой ноты легко было понять Бріеню, не смотря на предосторожность кардинала, поставившаго только начальныя буквы; вотъ онъ:
«Актъ, по которому Испанскій Король обѣщалъ мнѣ не противиться возведенію меня въ папское достоинство, въ случаѣ, если я успѣю заставить избрать себя по смерти Александра VII, и то, подъ условіемъ, если я заставлю согласиться Французскаго Короля удовольствоваться городомъ Лвэномъ, вмѣсто города Камбре, который я выпрошу уступить съ его стороны Испанской коронѣ. Актъ этотъ выгоденъ, потому что Камбре достается Испанцамъ.»
Къ несчастію, смерть не дала Мазарину времени привести въ исполненіе этотъ честолюбивый проектъ, потому что Александръ VII, избранный 7-го апрѣля 1635 года, умеръ только 22-го мая 1667 года, т. е. шесть лѣтъ послѣ того, который желалъ сдѣлаться его преемникомъ.
Что касается до скупости кардинала, то она, можно сказать, вошла даже въ пословицу; эта скупость была великимъ порокомъ, въ которомъ упрекали его и друзья и недруги. Все для него служило предлогомъ брать деньги, все для него было поводомъ къ налогамъ. "Ils chantent, ils pay er ont, " они поютъ, они заплатятъ, сдѣлалось но только французскою пословицею, но европейскою аксіомою. Однажды кардиналу сказали, что въ продажу поступила одна ужасная брошюра, направленная противъ него; онъ велѣлъ ее запретить, а какъ чрезъ это запрещеніе цѣна на нее возвысилась въ десять разъ, то онъ велѣлъ продавать ее, какъ запрещенную, чрезвычайно дорого, и эта продажа доставила ему тысячу пистолей, какъ онъ самъ разсказывалъ, и очень тому смѣялся.
Мазаринъ плутовалъ въ картахъ, и это онъ называлъ наблюдать свои выгоды; и какъ онъ ни былъ скупъ, но игралъ такъ высоко, что выигрышъ, или проигрышъ его простирался иногда до пятидесяти тысячъ ливровъ въ одинъ вечеръ. Впрочемъ, онъ былъ весьма чувствителенъ, какъ къ выигрышу, такъ и къ проигрышу, — что иначе и быть не могло.
Если кардиналъ отдавалъ деньги, то отдавалъ ихъ съ неудовольствіемъ, или скорѣе даже вовсе не отдавалъ, и никогда не бывалъ такъ веселъ, какъ тогда, когда получалъ ихъ; а чтобы получить ихъ, онъ иногда употреблялъ средства, ему только одному принадлежащій. У кардинала Барберини была прелестная картина Корреджіо, представляющая младенца Іисуса, сидящаго на колѣняхъ Богородицы, и подающаго, въ присутствіи св. Севастьяна, обручальное кольцо св. Екатеринѣ. Кардиналъ всегда помнилъ, что онъ видѣлъ въ Римѣ эту картину, поразившую его. Онъ не рѣшался просить ее у Барберини, который, по всей вѣроятности, не подарилъ бы ему ее; но онъ попросилъ ее чрезъ королеву, которой Барберини не смѣлъ уже въ ней отказать. Боясь, чтобъ въ дорогѣ не случилось какого-нибудь несчастія съ этимъ образцовымъ произведеніемъ, въ Римъ послали нарочнаго, который, разумѣется на счетъ самаго Барберини, привезъ картину въ Парижъ. Даритель самъ представилъ ее королевѣ, которая, дабы оказать ей честь, которой она заслуживала, велѣла тотчасъ повѣсить ее въ свою спальню Но потомъ, какъ только Барберини уѣхалъ, кардиналъ Мазаринъ снялъ ее со стѣны и увезъ къ себѣ въ домъ. Когда Мазаринъ умеръ, то кардиналъ Барберини, который желалъ подарить картину вовсе не министру, а высочайшимъ особамъ, пріѣхавъ къ королю, просилъ его вспомнить, что картина была подарена королевѣ, и слѣдовательно ей принадлежала. Людовикъ XIV нашелъ просьбу кардинала справедливою, и эта картина была возвращена, вмѣстѣ съ тремя другими, которыя герцогъ Мазаринъ отослалъ къ королю, потому, говорилъ онъ, что эти картины представляли нагихъ женщинъ. Эти три картины, оскорблявшія цѣломудріе супруга Гортензіи Манчини, были: Венера Тиціана, Венера Корреджіо, и картина Антонія Каррача, предъ которою останавливался Мазаринъ, и жаловался, что надо съ нею разстаться.
Этотъ же самый герцогъ Мазаринъ, (все по чувству цѣломудрія,) избилъ однажды молоткомъ всѣ древнія статуи, которыя достались ему отъ дяди. Король узналъ объ этомъ и послалъ къ нему Колбера спросить, что могло побудить его къ такому поступку. — Совѣсть моя, отвѣчалъ герцогъ Мазаринъ. — Но, господинъ герцогъ, сказалъ, Колберъ, — если ваша совѣсть, то почему же въ вашей спальнѣ вы имѣете обои Марса и Венеры, которые, по моему мнѣнію, по крайней мѣрѣ столько же нецѣломудренны, какъ и эти статуи?
— Это потому, отвѣчалъ герцогъ, — что обои достались мнѣ изъ дома Лапорта, изъ котораго я происхожу; а такъ какъ я не ношу болѣе его имени, то желаю хотя что-нибудь удержать на память изъ этого дома.
Королю причина эта показалась, безъ сомнѣнія, удовлетворительною, и онъ оставилъ герцогу его обои, поточу что они достались ему изъ дома Лапорта, но отнялъ у него статуи, которыя достались ему изъ дома Мазарина.
Мы упоминали уже въ другихъ мѣстахъ о нѣкоторыхъ чертахъ скупости Мазарина; присоединивъ къ нимъ и эти, мы будемъ имѣть полную картину. По этому-то Мазаринъ умеръ проклинаемый почти всѣми: его проклинала королева, упрекавшая его въ неблагодарности; его проклиналъ король, упрекавшій его въ скупости; его проклиналъ народъ, упрекавшій его въ своемъ раззореніи. Эпиграммы, преслѣдовавшія его при жизни, размножились, разумѣется, по смерти его. Мы приведемъ изъ нихъ только нѣкоторыя:
Enfin le cardinal а terminé son sort!
Franèais, que dirons-nous de ce grand personnage?
Il a fait la paix, il est mort:
Il ne pouvait pour nous rien faire davantage.
T. e. Вотъ наконецъ свой путь и Мазаринъ скончалъ!
Французы, что-же намъ теперь сказать о немъ?
Доставивши намъ миръ, скончался кардиналъ:
Не могъ полезенъ быть онъ больше намъ ни въ чемъ.
Mazarin sortit de Mazare,
Anssi pauvre que Lazare,
Réduit à la nécessité;
Mais, par les soins d’Anne d’Autriche,
Ce Lazare ressuscité,
Est mort, comme le mauvais riche.
T. e. Къ вамъ Мазаринъ сюда, какъ Дазарь нищъ пріѣхалъ;
Но къ королевѣ такъ искусно онъ подъѣхалъ,
Что ею онъ почти отъ смерти воскрешенъ;
И сдѣлался потомъ богатъ ужасно онъ:
Въ порфиру и виссонъ онъ пышно облачался,
И какъ Евангельскій тотъ злой богачъ скончался.
Ci-git l’Eminence deuxième:
Dieu nous garde de la troisième!
T. e. Преосвященство здѣсь второе ужъ лежитъ,
Отъ третьяго благій насъ Богъ да сохранитъ!
Juiles le cardinal gît dessous ce tombeau;
Passant, serre ta bourse, et tiens bien ton manteau.
T. e. Здѣсь Юлій кардиналъ подъ камнемъ симъ лежитъ,
Пусть кошелекъ и плащъ прохожій сторожитъ.
Писать кардиналу эпитафіи обратилось въ страсть. Стихотворцы, граждане, купцы, — каждый представлялъ свою; даже одинъ швейцарецъ, котораго полкъ покойникъ уничтожилъ, проходя мимо его могилы въ Венсеннѣ, вздумалъ принести и свою долю въ общую кошницу приношеній. Подумавъ не много, онъ вырѣзалъ на надгробномъ камнѣ слѣдующее двустишіе, которое по нашему мнѣнію не хуже всякаго другаго:
Ci-git un couquin d’Italie
Qui li cas.mon compagnie.
T. e. Итальянскій плутъ на-вѣки здѣсь почилъ;
Онъ уничтожилъ полкъ, въ которомъ я служилъ.
Другой, не могшій, безъ сомнѣнія, найти двухъ риѳмъ, удовольствовался тѣмъ, что составилъ анаграмму и въ Jules Mazarin нашелъ Animal Si Ruzé.
Но оставивъ въ сторонѣ страсти той эпохи и ненависть партій, составимъ о Мазаринѣ сужденіе съ точки зрѣнія результатовъ, а не средствъ.
Мазаринъ продолжалъ внѣшнюю политику Генриха IV, то-есть, старался унизить Австрійскій домъ. Для достиженія этой цѣли онъ употреблялъ всевозможныя средства: будучи безбожникомъ въ политикѣ, матеріалистомъ въ дѣлахъ государственныхъ, онъ не имѣлъ ни ненависти, ни любви, ни симпатіи, ни антипатіи. Кто могъ быть полезенъ для его видовъ, былъ его союзникомъ, кто дѣйствовалъ противъ нихъ, былъ врагомъ его. Благо страны онъ ставилъ выше всего, даже выше требованій короля: Кромвель можетъ помочь ему ослабить Австрійскій домъ, Кромвелѣ можетъ дать ему шесть тысячъ воиновъ, чтобъ возвратить Франціи Монтмеди, Мардикъ, и Сен-Венанъ: онъ вступаетъ въ союзъ съ Кромвелемъ. Въ вознагражденіе за союзъ свой похититель престола требуетъ, чтобъ законные принцы были изгнаны изъ Франціи, и Мазаринъ изгоняетъ этихъ законныхъ принцевъ, за исключеніемъ только одной внуки Генриха IV. Онъ скупъ — для людей, но никогда не скупъ на дѣло. Надобно-ли отъискать враговъ врагамъ своимъ, или лучше врагамъ Франціи: золото льется рѣкою. Впродолженіе всего его министерства война дѣятельно продолжалась въ Нидерландахъ, въ Италіи и Каталоніи. Но въ тоже время, какъ полководцы его поражаютъ Испанцевъ и Имперцовъ, агенты его ведутъ переговоры въ Амстердамѣ, Мадридѣ, въ Мюнхенѣ и Брюсселѣ; только, важныхъ дѣлъ онъ ни кому но поручаете; онъ самъ лично заключаетъ договоры, споритъ, условливается. На конференціи острова Фазановъ донъ Луи-Гаро приводитъ съ собою шесть самыхъ умнѣйшихъ людей Испаніи; Мазаринъ является туда одинъ, борется одинъ противу всѣхъ, разбираетъ параграфъ за параграфомъ, фраза за фразою, слово за словомъ мирный договоръ о ста-двадцати статьяхъ, три мѣсяца ведетъ бурьбу съ первыми современными политиками, выдерживаетъ двадцать четыре засѣданія, продолжавшіяся каждое отъ пяти до шести часовъ, среди тумановъ, поднимающихся изъ рѣки, и болотныхъ міазмовъ, подписываетъ одинъ изъ самыхъ выгодныхъ мирныхъ договоровъ, какіе только когда либо подписывала Франція, упрочиваетъ миръ Европы, нарушенный лѣтъ пятьдесятъ тому назадъ, и, истощивъ всѣ свои тѣлесныя и умственныя силы въ совершеніи этого великаго общественнаго дѣла, умираетъ въ Парижѣ въ то самое время, когда король можетъ возвѣстить ему, что заключенный чрезъ его содѣйствіе бракъ, поставитъ Францію въ первый разрядъ государствъ всего міра, что этотъ бракъ благословенъ Господомъ, и скоро даруетъ наслѣдника государству.
Внутри государства Мазаринъ продолжаетъ политику Ришелье, то-есть заботится объ униженіи феодализма, Церкви и парламента. Феодализмъ умираетъ у ногъ его въ тотъ день, когда принцъ Конде проситъ прощенія голосомъ Испаніи; Церковь сознается въ своемъ безсиліи, когда оставляетъ коадъютора въ тюрьмѣ, кардинала Реца въ изгнаніи; наконецъ, парламентъ признаетъ себя побѣжденнымъ, наказаннымъ, когда Людовикъ XIV вошелъ въ него со шляпою на головѣ, съ плетью въ рукѣ, а за юнымъ королемъ появилась хитрая и насмѣшливая физіономія того, кого онъ два раза осудилъ на смерть, за чью голову назначилъ цѣну, чью мебель продалъ съ публичнаго торга, кого онъ изгналъ, поносилъ, осмѣивалъ, и который возвратился умереть во Франціи, всемогущимъ, обладающимъ пятью десятью милліонами, проклинаемымъ, правда, народомъ, своею фамиліею и королемъ, но оставляющимъ народу миръ, фамиліи своей богатство, а королю королевство, въ которомъ уже нѣтъ оппозиціи, ни парламентской, ни церковной, ни феодальной!
Теперь спрашивается, откуда происходитъ это проклятіе, эта ненависть, это всеобщее осужденіе Мазарина? Откуда происходитъ, что геній его не признанъ, что способности его оспариваются, что его намѣренія, и даже его результаты, опровергаются современниками? Вся тайна заключается только въ одномъ, и именно, что Мазаринъ былъ скупъ. Рука, держащая скипетръ, равно какъ и рука, держащая міръ, не должна ли быть широка и открыта? Богъ не только щедръ, но и многомилостивъ.
ГЛАВА XXXIV.
1661.[править]
Мы уже сказали, что тотчасъ послѣ смерти Мазарина, и даже до отъѣзда изъ Венсеня, Людовикъ XIV велѣлъ позвать Летелье, Ліоня и Фуко, и объявилъ имъ, что онъ принялъ твердое намѣреніе царствовать самъ. Скажемъ въ немногихъ словахъ, что это были за люди, которыхъ Мазаринъ завѣщалъ Людовику XIV. Впослѣдствіи мы разскажемъ о Колберѣ, котораго онъ рекомендовалъ въ особенности.
Мишель (Михаилъ) Летелье, внукъ совѣтника палаты питейныхъ сборовъ, былъ одинъ изъ тѣхъ счастливцевъ, которыхъ природа одарила красотою и необыкновеннымъ умомъ; онъ имѣлъ пріятное лицо, выразительные глаза, свѣжій и живой цвѣтъ лица, пріятную улыбку и тотъ прямой и открытый видъ, который при первомъ взглядѣ располагаетъ въ пользу того, кому онъ принадлежитъ. Онъ всегда былъ вѣжливъ, честенъ; обладая умомъ пріятнымъ, сговорчивымъ, вкрадчивымъ, онъ обыкновенно говорилъ съ такою скромностію, что его всегда считали болѣе во всемъ свѣдущимъ, нежели онъ былъ на самомъ дѣлѣ; онъ былъ смѣлъ и даже предпріимчивъ въ дѣлахъ государственныхъ, твердъ въ исполненіи задуманнаго плана, неспособенъ уклоняться отъ него внушеніями своихъ страстей, которыя онъ всегда умѣлъ обуздывать; вѣренъ въ житейскихъ отношеніяхъ; много обѣщалъ, но мало дѣлалъ; былъ робокъ въ дѣлахъ семейныхъ; не пренебрегалъ никогда врагомъ своимъ, какъ бы онъ ничтоженъ ни былъ; всегда искалъ случая поразить его, но только скрытно: — таковъ былъ смиренный отецъ гордаго Лувуа; таковъ былъ человѣкъ, который сказалъ однажды Людовику XIV на счетъ канцлера Сегюіе, желавшаго быть герцогомъ Вильморомъ: — Государь, всѣ эти высокія достоинства нисколько не идутъ къ людямъ нашего званія, и я считаю хорошею политикою жаловать этими достоинствами только за военные подвиги. —
Гуго-Ліоннь, дофинскій дворянинъ, обладалъ высшими качествами, нежели товарищъ его Летелье; умъ его, изощренный въ дѣлахъ, былъ живъ и проницателенъ. Кардиналъ Мазаринъ съ давняго времени употреблялъ его въ трудныхъ дипломатическихъ дѣлахъ, въ которыхъ онъ пріобрѣлъ такой навыкъ, что молва о тонкости его политики даже вредила ему, особливо въ сношеніяхъ съ Италіянцами, которые не довѣряли самимъ себѣ, когда имъ надобно было вести съ нимъ переговоры; впрочемъ, онъ былъ человѣкъ безкорыстный, на богатство смотрѣлъ только какъ на средство къ доставленію себѣ удовольствій и къ удовлетворенію нѣкоторыхъ своихъ страстей; игрокъ, могъ, человѣкъ чувственный, то предающійся съ наслажденіемъ лѣности, то неутомимый въ трудахъ; человѣкъ умѣющій пользоваться благорасположеніемъ знатнѣйшихъ особъ; рабъ своихъ прихотей, покоряющійся всѣмъ нуждамъ, не полагающійся ни на кого, кромѣ на самаго себя; пользующій только однимъ своимъ капиталомъ, самъ пишущій, или диктующій всѣ свои депеши, и вознаграждающій живостію своего ума все то, что терялъ отъ лѣности тѣла: — вотъ каковъ былъ Ліонпь, или по крайней мѣрѣ такимъ описываетъ его аббатъ Шуази, у котораго мы заимствовали этотъ портретъ.
Николай Фуке, котораго огромное богатство, и страшное паденіе сдѣлали замѣчательнымъ лицомъ въ исторіи, имѣлъ дѣловой геній; отважный въ финансовыхъ операціяхъ, онъ открывалъ источники богатствъ въ самыхъ бѣдственныхъ по видимому положеніяхъ, въ случаяхъ по видимому самыхъ отчаянныхъ: онъ былъ ученый правовѣдъ, занимался науками, имѣлъ увлекательный умъ, былъ благороденъ въ поступкахъ, и легко могъ быть обманутъ; какъ скоро онъ оказывалъ хотя малѣйшую услугу кому нибудь, что впрочемъ онъ дѣлалъ съ достоинствомъ, готовностію и обязательностію, то уже считалъ его своимъ другомъ, полагался на него, какъ будто бы дружба эта была испытана временемъ и опытомъ; впрочемъ, онъ умѣлъ выслушивать и умѣлъ отвѣчать, — двѣ вещи столь рѣдкія въ министрѣ; притомъ, отвѣчалъ всегда пріятно, такъ-что часто, не развязывая ни кошелька собственнаго, ни кошелька государственнаго, отпускалъ отъ себя полудовольными людей, имѣвшихъ къ нему дѣла; жилъ безпечно, считалъ себя первымъ министромъ, не терялъ ни минуты изъ своихъ удовольствій, къ которымъ привыкъ, и которыя по его темпераменту были для него необходимостію; запирался въ своемъ кабинетѣ, и, между-тѣмъ, какъ каждый превозносилъ похвалами великаго труженика, онъ тайкомъ выходилъ въ садикъ, куда являлись одна за другою извѣстнѣйшія красавицы Парижа, которымъ онъ платилъ вѣсомъ золота; былъ щедръ къ ученымъ, оцѣнивалъ ихъ по достоинству и награждалъ по заслугамъ; былъ другомъ Расина, ла-Фонтена, и Мольера; надѣялся держать въ рукахъ своихъ молодаго короля; взялъ на себя бремя его трудовъ, его удовольствій, и любовныхъ похожденій, три вещи, которыми, къ несчастію честолюбиваго министра, король распоряжался самъ. — Вотъ тѣ три человѣка, которымъ чрезъ два часа по смерти Мазарина Людовикъ XIV сказалъ вышеприведенныя слова. Летелье и Ліоннь смирились предъ волею короля; Фуке улыбнулся; въ рукахъ его были всѣ финансы королевства, — онъ думалъ, что король не ускользнетъ изъ рукъ его, также какъ и всякой другой.
Пріѣхавъ въ Лувръ, первое лицо, которое король нашелъ въ своемъ кабинетѣ, былъ молодой человѣкъ, съ нахмуреннымъ лицомъ, со впалыми глазами, съ густыми черными бровями, съ дикою отталкивающею наружностію. Этотъ человѣкъ, часа два ожидавшій случая поговорить съ королемъ на единѣ, былъ Жанъ-Баттистъ Колберъ, которому Мазаринъ, въ послѣдніе дни жизни своей, поручилъ самыя близкія къ своему сердцу дѣла, и котораго, умирая, онъ рекомендовалъ королю. Онъ пришелъ сообщить ему, что кардиналъ Мазаринъ спряталъ или зарылъ въ разныхъ мѣстахъ до пятнадцати милліоновъ наличными деньгами, и такъ-какъ кардиналъ не показалъ ихъ въ своемъ завѣщаніи, то онъ думаетъ, что намѣреніе кардинала было предоставить ихъ казнѣ, сундуки которой были совершенно пусты. Людовикъ XIV съ изумленіемъ посмотрѣлъ на Колбера, и спросилъ, увѣренъ ли онъ въ томъ, что говоритъ? Колберъ представилъ ему доказательства словъ своихъ. Ни что лучше не соотвѣтствовало намѣренію Людовика XIV, какъ открытіе такого клада, и при томъ въ такое время. Это ставило короля нѣкоторымъ образомъ въ независимость отъ управляющаго финансами королевства. Открытіе это было началомъ счастія для Колбера.
Пять милліоновъ было найдено у маршала Фабера въ Седанѣ, два въ Брейзахѣ, шесть въ ла-Ферѣ, пять, или шесть, въ Венсенѣ; были также значительныя суммы въ Луврѣ; но не смотря на то, что послѣднее мѣсто было осмотрѣно прежде всѣхъ, но денегъ въ немъ уже не оказалось. Тогда вспомнили, что Бернуэнъ наканунѣ смерти Мазарина, уходилъ куда-то часа на два отъ своего умирающаго господина, и что это время было достаточно для похищенія денегъ.
Такимъ образомъ, Людовикъ XIV вдругъ сдѣлался богатѣйшимъ изъ всѣхъ христіанскихъ королей: въ его частной казнѣ лежало восемнадцать, или двадцать милліоновъ, о которыхъ ни кто на свѣтѣ, ни даже самъ Фуке, не зналъ.
Первою заботою короля было установить правила этикета, потому что уже съ этого времени Людовикъ XIV началъ обнаруживать то благоговѣніе къ своей особѣ, которое въ послѣдствіи, по требованію его, придворныя довели почти до обожанія. Въ двадцать три года, которыхъ онъ тогда достигъ, Людовикъ дѣйствительно былъ, — не смотря на первоначальное воспитаніе, можетъ быть съ намѣреніемъ пренебреженное кардиналомъ, — образцомъ красоты и благородства; онъ былъ не высокаго, во выше средняго роста, и увеличивалъ свой ростъ высокими каблуками; роскошные волосы его развѣвались какъ у королей перваго и втораго поколѣнія; онъ имѣлъ большой, красивый носъ, румяныя и пріятныя губы, голубые глаза и величественный взглядъ; наконецъ, медленный съ удареніями говоръ его сообщалъ словамъ его важность, которая была не по его лѣтамъ. Всѣ эти преимущества бросались въ глаза тѣмъ болѣе, что братъ его Филиппъ Французскій, герцогъ Анжуйскій, составлялъ съ нимъ совершенный контрастъ. Какъ принцъ съ нравами тихими, или лучше сказать, женственными, съ пламенною, но безразсудною храбростію, совершенный типъ, въ физическомъ и въ нравственномъ отношеніи, того изнѣженнаго и рыцарствующаго дворянства, которое окружало послѣдняго Валуа и ознаменовало его царствованіе своими пороками и своею храбростію, онъ съ досадою сносилъ то превосходство, которое старшій братъ его хотѣлъ присвоить себѣ надъ всѣми его окружающими. Все дѣтство обоихъ принцевъ протекло въ этой борьбѣ; но уже съ давняго времени окружающіе Людовика XIV чувствовали его желѣзную волю; принцъ Анжуйскій долженъ былъ во всемъ отдать первенство своему брату.
Тоже было и съ Анною Австрійскою, столь могущественною въ первые годы своей опеки. Сперва Мазаринъ мало по малу лишилъ ее той власти, которую она старалась удержать за собою, сколько могла. По смерти кардинала она думала, что наступило время принять нѣкоторыя мѣры для возвращенія себѣ потеряннаго вліянія; но при первыхъ намекахъ о власти, у нея исторгнувшихся, Людовикъ XIV далъ ей замѣтить, что выраженное имъ своимъ министрамъ намѣреніе, т. е. что онъ желаетъ царствовать самъ, было намѣреніе, принятое имъ съ давняго времени, твердо укоренившееся въ его умѣ, и не допускающее никакого ограниченія. Королева-мать послѣ этого новаго разочарованія рѣшилась удалиться въ Валь-де Графъ, гдѣ цвѣты сдѣлались главнымъ ея развлеченіемъ. Впрочемъ, въ то время она страдала уже отъ болѣзни, отъ которой ей не суждено было вылечиться: первыя язвы рака показались на ея груди.
Не смотря на красоту молодой королевы, которою король восхищался, когда въ первый разъ ее увидѣлъ, Людовикъ XIV ни на одну минуту не былъ влюбленъ въ свою супругу. Конечно, онъ обращался съ нею съ уваженіемъ, какъ съ испанскою принцессою и Французскою королевою, но этого было мало для юнаго сердца, мечтавшаго о другомъ такомъ же юномъ сердцѣ. Единственнымъ ея развлеченіемъ было говорить о своей родинѣ, съ королевою-матерью, которая также была испанка. Собранія ей не нравились, потому-что въ нихъ она видѣла молодаго супруга своего, любезнымъ, услужливымъ, — срывающимъ, какъ говоритъ Бюсси Рабютенъ, листья съ этаго кустарника розъ, который окружалъ ее какъ бы для того, чтобъ отвратить отъ нея взоры ея супруга.
Притомъ же, въ Луврѣ образовался новый дворъ, который еще болѣе увеличилъ огорченія королевы. Еще при жизни кардинала былъ утвержденъ проектъ вступленія въ бракъ герцога Анжуйскаго съ бѣдною англійскою принцессою Генріеттою, которую скупость Мазарина оставляла часто безъ дровъ въ Луврѣ, и которую Людовикъ XIX держалъ такъ долго вдали отъ себя, изъ презрѣнія вообще къ дѣвочкамъ. Но дѣвочка между-тѣмъ выросла, состояніе ея измѣнилось: Генріеттѣ было уже семнадцать лѣтъ; она была родная сестра англійскаго короля Карла II.
Мать ея, королева англійская Генріетта, узнавъ, что сынъ ея вступилъ на престолъ Стюартовъ, уѣхала съ дочерью своею въ Англію, чтобъ имѣть удовольствіе увидѣться съ Карломъ II, мирнымъ обладателемъ своего королевства. Пріѣхавъ въ Лондонъ, она узнала, что герцогъ Букингамъ, сынъ того самого Букингама, который, какъ мы видѣли, усыпалъ жемчугомъ путь свой къ королю и королевѣ Франціи, былъ влюбленъ въ принцессу королевскаго дома, вторую дочь ея; но какъ ни быль влюбленъ Букингамъ, онъ, увидѣвъ Генріетту, которая пріѣхала изъ Франціи со всѣми прелестями другой страны, со всѣмъ изяществомъ другаго двора, не могъ однако не измѣнить предмету своей прежней страсти: Букингамъ въ любви быль достойный сынъ своего отца, и вскорѣ можно было сказать, что глаза Генріетты лишили его и того небольшаго ума, который онъ имѣлъ прежде. Между тѣлъ, англійская королева-мать получала ежедневно отъ герцога Анжуйскаго письма, въ которыхъ онъ убѣдительно просилъ ее возвратиться во Францію. Герцогъ торопился вступить въ этотъ бракъ, потому что онъ глядѣлъ на него, какъ на событіе, которое, доставивъ ему независимое существованіе, равно какъ и богатство, должно было освободить его нѣсколько изъ подъ власти его брата. Поэтому, англійская королева съ дочерью рѣшились немедленно ѣхать во Францію, не смотря на дурное время года. Король, сынъ ея, проводилъ ее на разстояніе одного дня пути отъ Лондона. Герцогъ Букингамъ слѣдовалъ за нею вмѣстѣ съ прочими придворными. Но вмѣсто того, чтобъ возвратиться назадъ съ королемъ, этотъ любимецъ его просилъ позволеніе проводить во Францію королеву-мать и дочь ея; король Карлъ II далъ ему на это позволеніе.
Плаваніе въ первый день было благополучно; но на другой день корабль сталъ на мель и былъ въ опасности погибнуть. Герцогъ Букингамъ забылъ совершенно собственную свою опасность при видѣ опасности, угрожавшей принцессѣ. Такимъ образомъ, послѣ этого приключенія, страсть его не была уже ни для кого тайною. Корабль извлекли изъ его опаснаго положенія, но надобно было бросить якорь въ ближайшей гавани.
Здѣсь принцесса заболѣла сильною лихорадкою: это было слѣдствіемъ кори… Новая опасность прекрасной невѣсты, и новыя сумасбродства Букингама!.. Поэтому, встревоженная королева-мать, прибывъ въ Гавръ, гдѣ она должна была остановиться на нѣсколько дней, чтобъ отдохнуть, потребовала, чтобъ Букингамъ отправился въ Парижъ для извѣщенія о ея прибытіи. Букингамъ повиновался. Такимъ образомъ, королевѣ Аннѣ Австрійской привелось увидѣться съ сыномъ того, котораго она нѣкогда такъ любила.
Чрезъ нѣсколько дней возвѣщено было о прибытіи обѣихъ принцессъ. Герцогъ Анжуйскій выѣхалъ къ нимъ на встрѣчу со всею возможною поспѣшностію, и до самой своей женитьбы, продолжалъ оказывать невѣстѣ своей должное вниманіе, которое можно бы было принять за любовь, если бы, какъ говоритъ госпожа Лафайетъ, не было всѣмъ очень хорошо извѣстно, что чудесный даръ воспламенить сердце этою принца не былъ динъ ни одной женщинѣ на свѣтѣ.
Въ свитѣ герцога находился задушевный другъ его, графъ Гишъ. Графъ Гишъ былъ самый красивый, изящный, любезный, храбрый и самый смѣлый изъ всѣхъ придворныхъ вельможъ. Нѣсколько излишнее тщеславіе и надменный видъ, обнаруживавшіеся во всѣхъ чертахъ его лица, помрачали всѣ его прекрасныя качества.
Первымъ дѣломь Букингама было ревновать графа Гиша, который въ то время былъ уже занятъ госпожею Шале, дочерью герцога Мармутье. Букингамъ былъ ревнивъ по своему, т. е. съ такою неосторожностію, что герцогъ Анжуйскій, замѣтилъ это, и открылъ свои подозрѣнія обѣимъ королевамъ-матерямъ. Обѣ онъ старались его успокоить, англійская королева съ врожденнымъ женщинѣ чувствомъ поддержать дочь свою, королева Анна Австрійская, съ могущественнымъ воспоминаніемъ, которое она перенесла отъ отца къ сыну. Не смотря на ихъ увѣренія, герцогъ Анжуйскій, который и самъ по природѣ былъ очень ревнивъ, не успокоился до тѣхъ поръ, пока ему не было дано обѣщаніе, что Букингамъ, проведя при французскомъ дворѣ столько времени, сколько приличіе требуетъ, возвратится въ Англію.
Между тѣмъ, при дворѣ дѣлали уже нужныя приготовленія къ сватьбѣ, которая должна была совершиться въ мартѣ мѣсяцѣ. Король далъ брату своему, какъ свадебный подарокъ, удѣлъ покойнаго герцога Орлеанскаго въ томъ размѣрѣ, въ какомъ владѣлъ имъ Гастонъ, кромѣ Блуа и Шамбора. По этому, съ этого времени, мы будемъ называть герцога Анжуйскаго его королевскимъ высочествомъ, или герцогомъ Орлеанскимъ.
Англійская принцесса, играющая въ первые годы величія Людовика XIV такую большую роль, окончившуюся страшною катастрофою, была во всѣхъ отношеніяхъ достойна этой любви и этой ревности. Это была особа высокаго роста, прелестная во всѣхъ отношеніяхъ, хотя ея талія и была не совсѣмъ хороша. Цвѣтъ лица ея былъ весьма нѣжный, глаза не большіе, но кроткіе и блестящіе, ротъ маленькій, чрезвычайно правильный, губы коралловыя; зубы ея уподоблялись двумъ рядамъ жемчужинъ; только лицо ея, нѣсколько худощавое и продолговатое, придавало ей оттѣнокъ меланхоліи, который бы могъ считаться добавленіемъ красоты, если бы меланхолія была въ то время въ модѣ; кромѣ того, принцесса имѣла во всемъ изящный вкусъ: она одѣвалась и причесывалась всегда такъ, что наиболѣе шло ей къ лицу.
Бракосочетаніе было совершено 31 марта 1661 года, въ Пале-Ройялѣ, въ присутствіи короля, королевы-матери, королевы Англійской, принцессъ Орлеанскихъ и принца Конде. Чрезъ нѣсколько дней, какъ было обѣщано его королевскому высочеству, герцогъ Букингамъ оставилъ Францію со всѣми возможными изъявленіями горести.
Около этого времени, какъ мы сказали, король началъ брать тѣ правильныя привычки въ распредѣленіи дневныхъ своихъ занятій, которыя въ скоромъ времени обратились въ законъ этикета. Въ восемь часовъ король вставалъ, хотя всегда ложился очень поздно. Выходя изъ спальни королевы, онъ проходилъ въ свою, гдѣ молился Богу; окончивъ молитву, онъ одѣвался; одѣвшись, онъ начиналъ заниматься государственными дѣлами, и въ это время одинъ только Вильруа, бывшій его дядькою, имѣлъ право входить въ его кабинетъ. Въ десять часовъ его величество отправлялся въ совѣтъ, и оставался въ немъ до полудня; потомъ слушалъ обѣдню; время отъ выхода его изъ придворной церкви до обѣда, онъ посвящалъ прогулкамъ или бесѣдамъ съ королевами; послѣ обѣда онъ оставался еще часъ, или два, въ семейномъ кругу; потомъ возвращался къ занятіямъ съ тѣмъ, или съ другимъ изъ своихъ министровъ, давалъ аудіенціи, терпѣливо выслушивалъ тѣхъ, которые приходили цъ нему съ дѣлами, и принималъ прошенія, на которыя отвѣты получались въ назначенные дни. Наконецъ, вечеръ проходилъ опять въ домашнемъ кругу, гдѣ присутствовали принцессы съ своими статсъ-дамами, или на представленіи какой нибудь комедіи, или на репетиціи ея, или наконецъ въ балетѣ.
Въ концѣ апрѣля дворъ переѣхалъ въ Фонтенбло. Принцъ Конде и герцогъ Бофоръ послѣдовали за нимъ туда же. Принцъ Конде, послѣ его королевскаго высочества, занималъ первое мѣсто при дворѣ, икороль питалъ къ нему большое уваженіе. Принцъ, съ своей стороны, при всякомъ случаѣ старался доказывать, что онъ сдѣлался не только преданнѣйшимъ, но и покорнѣйшимъ слугою короля. Такъ-какъ король, королевы, и его королевское высочество съ своею супругою, часто для прохлады катались по каналу въ богатомъ, украшенномъ золотою рѣзьбою, ботѣ, имѣвшемъ видъ галеры, то принцъ просилъ предоставить ему честь управлять этимъ судномъ, и исполнялъ эту обязанность съ удивительною ловкостію.
Что касается до герцога Бофора, главы недовольныхъ и Фрондистовъ, этого пресловутаго базарнаго короля, этого народнаго полубога, который столько разъ однимъ мановеніемъ свомъ разрушалъ столицу подобно тому, какъ погребенный гигантъ поднимаетъ нѣдра земли, то теперь, онъ со всѣмъ усердіемъ слѣдовалъ повсюду за королемъ, и на охотѣ, и въ прогулкахъ, и когда, принцъ Конде во время стола услуживалъ ихъ величествамъ, то онъ, услуживая принцу Конде, принималъ изъ рукъ его блюда и тарелки.
Цѣлый мѣсяцъ прошелъ уже въ празднествахъ, въ прогулкахъ, въ балахъ и спектакляхъ, какъ вдругъ это доброе и дружеское согласіе, которое по словамъ современныхъ историческихъ записокъ, заставляло вѣрить возвращенію золотаго вѣка, разстроилось отъ ревнивыхъ подозрѣніи молодой королевы. Однажды она бросилась въ ноги Аннѣ Австрійской и сказала ей съ видомъ глубокаго отчаяніи, что король влюбленъ въ ея королевское высочество. Это уже было не первое открытіе, сдѣланное Аннѣ Австрійской. Его королевское высочество, будучи ревнивъ, уже прежде жаловался на то своей матери. Только на этотъ разъ дѣло оказалось труднѣе: король былъ не Букингамъ, его нельзя было услать, какъ Букингама, по ту сторону ла-Маншскаго пролива. Дѣйствительно, Французскій дворъ, всегда славившійся своимъ волокитствомъ и щегольствомъ, превзошелъ самаго себя въ щегольствѣ и волокитствѣ со времени прибытія супруги его высочества. Король, какъ замѣтила молодая королева и герцогъ Орлеанскій, то есть, двѣ особы, которымъ болѣе всѣхъ нужно было слѣдить за его любовными продѣлками, — чрезвычайно старался во всемъ угождать ей. Ея высочество, и маленькій ея дворъ, состоявшій изъ фрейлинъ: Креки, Шатильовъ Тонней-Шарантъ, Латремуйль и госпожи Лафайетъ, собирались на прогулки, которыя, впрочемъ, дѣлались по видимому для ихъ самихъ, такъ-что король своимъ участіемъ во всѣхъ этихъ прогулкахъ, казалось, желалъ, не столько себя, сколько имъ доставить удовольствіе. Напримѣръ въ жаркое лѣтнее время, герцогиня Орлеанская каждый день ѣздила купаться; по причинѣ сильнаго жара, она отправлялась въ каретѣ, а возвращалась назадъ верхомъ на лошади, въ сопровожденіи всѣхъ своихъ дамъ, щегольски одѣтыхъ, съ раздѣвающимися по вѣтру на головѣ ихъ перьями, въ сопровожденіи самаго короля и всей придворной молодежи; потомъ, послѣ ужина, садились въ коляски, и при звукѣ музыки прогуливались ночью по берегу.
Фуке не могъ понять, откуда молодой король беретъ деньги на свои расходы и все ожидалъ, когда Людовикъ XIV доберется до его кассы; тогда онъ взялъ бы, конечно, ладъ нимъ власть. Но Людовикъ XIV обладалъ милліонами Мазарина, и на нихъ тѣшилъ, какъ мы видѣли, въ Фонтебло супругу своего брата. Донесеніе, сдѣланное въ этотъ разъ съ двухъ сторонъ Аннѣ Австрійской, обезпокоило ее болѣе, нежели первое; она уже знала про любовь короля къ ей высочеству, знала, что и сама была уже забыта своимъ сыномъ; вслѣдствіе сего, она обѣщала поговорить объ этомъ съ молодою принцессою, и сдержала свое слово. Но принцесса, утомленная продолжительною и строгою опекою своей матери, и боявшаяся попасть подъ опеку своей тещи, не приняла совѣтовъ послѣдней, и, зная ненависть молодой королевы и королевы-матери къ графинѣ Суассопъ, за которою король нѣкогда ухаживалъ, свела съ нею дружбу, и вскорѣ сдѣлала ее своею наперсницею.
Разумѣется, отъ этого дѣла приняли неблагопріятный оборотъ: оскорбительные намеки переходили отъ однихъ къ другимъ, и дѣлали это положеніе невыносимымъ; каждый день увеличивались неудовольствія между королевою-матерью и принцессою Генріеттою, и весьма натуральная холодность мало по малу вкрадывалась между королемъ и его королевскимъ высочествомъ. Все это кончилось самымъ соблазнительнѣйшимъ разрывомъ, когда королю и принцессѣ пришла мысль, поданная, какъ полагаютъ, графинею Суассонъ, прикрыть эту раздражающуюся любовь, другою любовью, которую можно бы было допустить; королю предложили, для прикрытія его преступной страсти, представиться влюбленнымъ въ дѣвицу ла-Вальерь, камеръ-юнгферу ея высочества, молодую дѣвушку, не заслуживающую впрочемъ большаго вниманія.
Луиза-Франциска Ла-Бомъ Ле-Бланъ ла-Вальеръ, дочь маркиза ла-Вальера, родилась въ Турѣ 6 авгусіа 1644 года; слѣдовательно ей не было еще и полныхъ семнадцати лѣтъ. Она была блондинка съ карими, выразительными глазами, съ бѣлыми, широкими зубами; ротъ у ней былъ довольно большой; зубы отличались бѣлизною; на лицѣ ея оставались нѣкоторые слѣды оспы; она не имѣла, ни красивой груди, ни красивыхъ плечъ; руки ея были тонки, некрасивы; притомъ, она не много прихрамывала, въ слѣдствіе вывиха, случившагося на седьмомъ, или осьмомъ году, когда она соскочила на землю съ кучи дровъ, и худо выправленнаго. Впрочемъ, говорили, что она была очень добра и чистосердечна; при дворѣ у ней не было ни одного обожателя, кромѣ молодаго герцога Гиша, о которомъ мы уже говорили, и который однако ни въ чемъ не успѣлъ. Говорили также, правда, о какомъ-то Виконтѣ Бражелонѣ, о которомъ будто бы въ Блуа она впервые вздыхала; но самые злые языки говорили объ этой любви, какъ о любви дѣтской, оставшейся безъ послѣдствій. Такова была особа, которую предлагали заклать въ жертву приличіямъ, и на которую желали отклонить не неосновательныя подозрѣнія молодой королевы и его высочества. Но никто только не зналъ того, что эта молодая дѣвушка, которой Людовикъ даже не замѣтилъ, съ давняго времени питала тайную любовь къ королю, любовь, которая дѣлала ее нечувствительною къ искательству придворныхъ молодыхъ людей, и даже самаго герцога Гиша.
Скажемъ нѣсколько словъ объ этой бѣдной Луизѣ ла-Вальеръ, единственной особѣ, которая любила короля, какъ говоритъ г-жа Моттвиль, — для него самаго. Госпожа ла-Вальеръ, ея мать, вышла во второй разъ замужъ за Сен-Реми, бывшаго домоправителемъ у Гастона, того самаго Сен-Реми, который, увидя однажды, какъ побѣжала въ извѣстное мѣсто вдовствующая нынѣ супруга герцога Орлеанскаго, спросилъ его: — не изъ ревеня ли, или не изъ александрійскаго ли дерева сдѣланъ его жезлъ? По этому, какъ жена, такъ и дочь его имѣли входъ въ небольшому двору въ Блуа, гдѣ Гастонъ проводилъ весьма уединенно послѣдніе годы своей жизни. Дѣвица ла-Вальеръ, не занимая никакой должности при этомъ небольшомъ дворѣ, жила при немъ почти въ качествѣ камеръ-юнгферы. Здѣсь-то она свела дружбу съ дѣвицею Монтале, которая впослѣдствіи приняла такое дружеское участіе въ ея печальной судьбѣ. Между тѣмъ, разнесся слухъ, что король, отправляясь встрѣчать инфантину, заѣдетъ въ Блуа. Проѣздъ двадцати-двухъ лѣтняго короля былъ важною новостію среди роя молодыхъ дѣвушекъ, которыя весьма скучали при дворѣ герцога Орлеанскаго. Этотъ слухъ, произведшій не малое смятеніе въ сердцахъ этихъ молоденькихъ дѣвушекъ, вскорѣ подтвердился. Въ Блуа получено было извѣстіе, что король выѣхалъ изъ Парижа: потомъ, что онъ прибылъ въ Шамборъ; наконецъ, что онъ намѣренъ проѣхать чрезъ замокъ. Сколько изъ этикета, столько же и изъ кокетства, всѣ молоденькія провинціалки нарядились въ лучшія свои платья. Какова же была ихъ досада, когда устарѣвшій покрой ихъ платьевъ, и вышедшій изъ моды рисунокъ ихъ тканей возбудили смѣхъ и насмѣшки раззодѣтыхъ по модѣ надменныхъ парижанокъ, находившихся въ свитъ короля! Надъ одною только дѣвицею ла-Вальеръ не насмѣхались, потому-что на ней было надѣто бѣлое платье; но она имѣла другое несчастіе, почти такое же, какъ и другія, и именно то, что осталась незамѣченною. Но нельзя того же сказать, относительно ея сердца. Монархъ, такой молодой, такой красивый, такъ богато-одѣтый, произвелъ на нее живое впечатлѣніе, и свѣтлое воспоминаніе объ немъ осталось въ ея памяти.
Вскорѣ послѣ описываемыхъ нами событій, герцогъ Орлеанскій умеръ; тогда герцогиня объявила, что намѣрена оставить Блуа и переселиться въ Версайль. Смерть герцога и отъѣздъ герцогини разстроили весь домъ. Сен-Реми лишился своего мѣста, а маленькая Луиза потеряла своихъ подругъ и надежды, которыя она основывала на будущихъ милостяхъ герцогини. Прибавимъ, что болѣе всего жалѣла она о своихъ подругахъ; особливо о дѣвицѣ Монтале, съ которою она была наиболѣе дружна. Извѣстно, отъ какихъ ничтожныхъ обстоятельствъ зависятъ иногда всѣ будущія событія нашей жизни. Молодая дѣвушка была въ отчаяніи, что разстается съ своею покровительницею; г-жа Шуази, о которой мы уже имѣли случай говорить, видя такое дѣтское отчаяніе, сказала молодой дѣвушкѣ: — Что это? моя милая, неужели вамъ такъ скучно оставаться въ Блуа?
Молодая дѣвушка не въ силахъ была отвѣчать. Ну, — сказала г-жа Шуази, пожавъ ей руку, — не стыдитесь высказать своихъ желаній, дитя мое; сочли ли бы вы себѣ за счастіе ѣхать въ слѣдъ за Монтале и поступить вмѣстѣ съ нею ко Двору принцессы Генріетты, который теперь формируется? — Ахъ! сударыня, вскричала дѣвина ла-Вальеръ, — это было бы для меня величайшимъ счастіемъ! — Въ такомъ случаѣ, будьте спокойны; штатъ дома принцессы еще не составленъ, и я поговорю о васъ. — Ла-Вальеръ весьма обрадовалась этому обѣщанію.
Между тѣмъ, вдовствующая герцогиня уѣхала. Монтале и госпожа Шуази уѣхали тоже: двѣ недѣли прошли безъ всякихъ извѣстій, потомъ и еще двѣ недѣли; ла-Вальеръ думала, что объ ней уже совсѣмъ забыли, какъ вдругъ пришло извѣстіе, что просьба ея принята, и что молодой фрейлинѣ дается только восемь дней сроку для вступленія въ должность.
Ла-Вальеръ пріѣхала въ Парижъ спустя нѣсколько дней послѣ вступленія въ бракъ Генріетты; а такъ-какъ она была не совсѣмъ хороша собою, то пріѣздъ ея ко двору произвелъ мало дѣйствія, за исключеніемъ герцога Гиша, который немедленно отобралъ сердце свое у дѣвицы Шале и предложилъ его дѣвицѣ ла-Вальеръ. Но мы видѣли уже, какимъ щитомъ было защищено ея сердце: дѣвица ла-Вальеръ любила короля.
Сама судьба, казалось, хотѣла, чтобъ выборъ принцессы Генріетты и короля палъ на дѣвицу ла-Вальеръ. И какъ, должно быть, велика была радость молодой дѣвушки, когда она увидѣла, что король обратилъ на нее свое вниманіе! Съ другой стороны, въ этомъ юномъ, совершенно невинномъ сердцѣ, въ этомъ юномъ, совершенно неиспорченномъ умѣ, было столько очарованія, столько прелести, и столько простоты, что притворная любовь короля перемѣнилась сперва въ нѣжное сочувствіе, а потомъ въ истинную любовь. Двѣ особы много потеряли отъ этой неожиданной любви, которая вскорѣ перестала быть тайною: герцогъ Гинъ и ея королевское высочество. За то эти два пылкія сердца сблизились между собою, и, по всей вѣроятности, для того, чтобъ жаловаться другъ передъ другомъ; но жалобы ихъ скоро перемѣнились въ выраженія болѣе нѣжныя, и такимъ образомъ родилась между молодымъ герцогомъ и принцессою, супругою герцога Орлеанскаго, страсть, которая продолжалась во всю жизнь ихъ.
Но возвратимся къ королю. Чувство, которое онъ питалъ къ дѣвицѣ ла-Вальеръ, имѣло всѣ свойства истинной любви. Людовикъ XIV былъ подлѣ нея боязливѣе и почтительнѣе, нежели подлѣ самой королевы. Приводятъ множество случаевъ, которые кажутся столь необыкновенными, что съ трудомъ можно вѣрить, и между другими слѣдующій: однажды, во время грозы, король вмѣстѣ съ дѣвицею ла Вальеръ скрывшись подъ защиту вѣтвистаго дерева, оставался стоять подъ нимъ, пока продолжалась гроза, то есть, почти въ продолженіи двухъ часовъ, съ открытою головою и со шляпою въ рукѣ. Особенно заставляло вѣрить слухамъ объ этой любви, то, что король наблюдалъ всевозможныя предосторожности относительно дѣвицы ла-Вальеръ. Онъ прекратилъ свиданіе съ нею у герцогини во время дневныхъ прогулокъ, и только во время вечерней прогулки выходилъ изъ коляски герцогини и подходилъ къ дверцамъ коляски дѣвицы ла Вальеръ; чтобъ выразить вполнѣ свои чувствованія, онъ принялся писать стихи; стихи Карла IX остаются доселѣ образцами прелести и вкуса; мы предоставляемъ публикѣ судить о стихахъ Людовика XIV.
Въ одно утро прекрасная фаворитка короля получила букетъ съ слѣдующимъ мадригаломъ:
Allez voir cet objet si charmant et si doux,
Allez, petites (leurs, mourir pour celte belle;
Mille amants voudraient bien en faire autant pour elle,
Qui n'"n auront jamais le plaisir comme vous.
T. e. Цвѣточки милые, къ красавицѣ идите
И на груди ея вы сладостно умрите;
Какъ многіе изъ насъ пожертвовали бы ей,
Когда бъ могли, какъ вы, всей жизнію своей.
Эти первые стихи возбудили въ Людовикѣ XIV охоту писать ихъ. При всемъ могуществѣ своемъ онъ думалъ, что стоитъ только захотѣть, чтобы сдѣлаться поэтомъ: за первымъ мадригаломъ послѣдовалъ второй. Вотъ онъ:
Avez vous ressenti l’absence,
Êtes-vous sensible au retour
De celui que votre présence
Comble de plaisir et d’amour,
Et qui se meurt d’impatience
Alors que sans vous voir
Il doit passer un jour?
T. e. Замѣтила ли ты, скажи, отсутствіе,
И рада-ли была, скажи, ты возвращенью
Того, кого всегда твое присутствіе
Располагаетъ такъ къ восторгамъ, къ наслажденью;
Того, который такъ томится и скучаетъ
Тотъ день, когда тебя не видитъ, не встрѣчаетъ.
Этотъ мадригалъ имѣлъ успѣхъ: король получилъ на него слѣдующій отвѣтъ на томъ же языкѣ поэзіи.
Je ressens un plaisir extrême
De penser à vous nuit et jour;
Je vis plus en vous, qu’en moi même,
Mon seul soin est de vous faire ma cour;
Les plaisirs, sans ce que l’on aime,
Sont autant de larcins, que l’on fait à l’amour.
T. e. Мое верховное блаженство составляетъ
И ночь и день о васъ единственно мечтать;
Живу я не собой, меня одушевляетъ
Одна забота вамъ отраду доставлять;
Тѣ удовольствія, которыя вкушаютъ
Безъ друга, у любви покражу составляютъ.
Никто не могъ знать, когда бы остановилась эта поэтическая переписка, если бы не одно довольно любопытное обстоятельство: Людовикъ XIV находилъ стихи свои превосходными, и, по всей вѣроятности, дѣвица ла-Вальеръ была съ нимъ одного мнѣнія; но для самолюбія короля поэта этого было недостаточно. Однажды, утромъ, сочинивъ новый мадригалъ, онъ остановилъ маршала Граммона, который шелъ мимо его, и уведя его съ собою въ амбразуру окна, сказалъ ему: — Маршалъ! я хочу показать вамъ стихи. — Стихи? сказалъ маршалъ, мнѣ? — Да, вамъ, я желаю знать ваше мнѣніе. — Извольте, государь, сказалъ маршалъ, и лицо его нахмурилось, потому что онъ всегда имѣлъ весьма посредственный вкусъ къ поэзіи.
Король, или дѣйствительно не видѣлъ, или притворялся, что не видитъ, какъ маршалъ нахмурилъ брови, и прочиталъ ему слѣдующіе стихи:
Qui les saura, mes secrètes amours?…
Je me ris des soupèons, je me ris des discours.
Quoique l’on parle, et que l’on cause,
Nul ne saura mes secrètes amours,
Que celle qui les cause.
T e. Никто моей любви таинственной не знаетъ;
Догадки-же меня смѣшатъ и потѣшаютъ;
Кто что ни говоритъ, и кто что ни болтаетъ,
Никто моей любви таинственной не знаетъ;
Одна лишь знаетъ та, кто мнѣ ее внушаетъ.
— Ба! сказалъ Граммонъ, — кто могъ написать подобные стихи? — Такъ вы, маршалъ, находите, что они нехороши? — Очень нехороши, ваше величество — Ну, маршалъ, сказалъ, затѣявшись, король, — стихи эти сочинилъ я; во будьте спокойны, ваша откровенность меня вылечила…. другихъ стиховъ я уже не напишу!
Маршалъ ушелъ въ смущеніи и — странное дѣло! король сдержалъ слово данное самому себѣ. За то Людовикъ XIV принялся за прозу, но и прозою писать дѣло не совсѣмъ легкое! Потому, когда ему нужно было однажды написать къ дѣвицѣ ла-Вальеръ письмо въ то самое время, когда надобно было идти въ совѣтъ, онъ поручилъ г-ну Данжо написать вмѣсто себя. По выходѣ его изъ совѣта новый секретарь представилъ ему письмо, написанное такъ хорошо, что Людовикъ XIV признался, что онъ самъ не написалъ бы лучше. Съ этого дня Данжо служилъ королю секретаремъ въ перепискѣ съ дѣвицею ла-Вальеръ. Пользуясь такимъ легкимъ способомъ, король могъ писать по два и по три письма въ день къ возлюбленной своей Луизѣ. Бѣдная ла-Вальеръ начала, въ свою очередь, затрудняться такою тяжелою работою. Къ счастію, ей вдругъ пришла свѣтлая мысль поручить также г-ну Данжо писать къ королю вмѣсто себя. Данжо согласился, и съ того же дня началъ писать и вопросы и отвѣты. Переписка эта продолжалась цѣлый годъ. Наконецъ, однажды, въ минуту откровенности, ла-Вальеръ призналась королю, что эти нѣжныя письма, которыя онъ приписываетъ частію ея уму, частію ея сердцу, писалъ г-нъ Данжо. Король захохоталъ, и самъ признался, что всѣ страстныя письма, которыя она отъ него получала, писалъ онъ же. Людовикъ XIV оцѣпилъ по достоинству эту совершенную скромность Данжо, столь рѣдкую при дворѣ; Данжо составилъ себѣ счастіе.
Въ то время, когда фаворитка возвышалась на перекоръ всему свѣту, и притомъ больше помощію любви, которую она питала къ королю, нежели помощію любви, которую король питалъ къ ней, приготовлялась великая катастрофа, а именно паденіе Николая Фуке, о которомъ кардиналъ, рекомендуя его королю, говорятъ, будто бы сказалъ, чтобъ король остерегался его. Никто не можетъ съ достовѣрностію сказать, далъ ли кардиналъ Мазаринъ этотъ совѣтъ молодому королю, или нѣтъ; но всякій можетъ утвердительно сказать, что предостереженіе Мазарина было безполезно въ этомъ случаѣ, ибо Фуке самъ ускорилъ свое паденіе.
Если мы хорошо изложили характеръ этого министра финансовъ, то читатель долженъ знать, также хорошо, какъ и мы, сколько было гордости, тщеславія и деспотизма въ этомъ человѣкѣ, который надѣялся деньгами подчинить себя короля, подобно тому, какъ онъ подчинялъ себѣ этимъ средствомъ стихотворцевъ и женщинъ. Носился слухъ, что будто бы Фуке былъ также влюбленъ прежде, или можетъ быть былъ влюбленъ и теперь въ дѣвицу ла-Вальеръ, и что, съ того времени, какъ король явно полюбилъ ее, онъ вмѣсто того, чтобъ отступиться отъ нея, какъ того требовало, если непочтеніе къ королю, то благоразуміе, предлагалъ хорошенькой Луизѣ, чрезъ госпожу Дюплесси Белльевръ, двадцать тысячъ пистолей, то есть, почти полмилліона, если она согласится быть его любовницею. Этотъ слухъ дошелъ и до Людовика XIV, который рѣшился узнать справедливость его отъ самой ла-Вальеръ. Она увѣряла его, что это не правда; по глубокое впечатлѣніе ненависти къ дерзкому министру тѣмъ не менѣе осталось въ сердцѣ вѣнценоснаго любовника. Впрочемъ, не одинъ только король имѣлъ причину жаловаться на Фуке. Г. Лэгъ, который тайно женился на старинной знакомкѣ нашей госпожѣ де-Шеврёзъ, имѣлъ также на министра неудовольствіе, и убѣдилъ герцогиню, жену свою, наговорить на него какъ можно болѣе королевѣ-матери. Госпожа де-Шеврёзъ пригласила Анну Австрійскую навѣстить ее въ Дамньеррѣ, гдѣ были также Летелье и Колберъ; здѣсь условились, чтобы Анна Австрійская вывѣдала мысли своего сына относительно министра финансовъ.
Съ давняго времени король отказывалъ матери своей почти во всемъ, что она у него ни просила; онъ принялъ ее довольно грубо, когда она явилась къ нему съ увѣщаніями на счетъ любви къ принцессѣ Генріеттѣ, супругѣ его брата. И потому, уступая своимъ собственнымъ чувствованіямъ, онъ былъ очень радъ уступить ей: они положили арестовать министра; но такъ-какъ въ Парижѣ у него было множество друзей, и какъ всѣ средства, которыми онъ располагалъ, заключались въ его капиталѣ, то назначили поѣздку въ Нантъ, съ тѣмъ, чтобъ арестовать Фуке въ этомъ городѣ, и вмѣстѣ съ тѣмъ овладѣть замкомъ Белль Пнемъ, который, какъ говорили, министръ недавно купилъ и сильно укрѣпилъ.
Между тѣмъ Фуке, сжалившись, безъ сомнѣнія надъ скудными Фонтенблоскими увеселеніями, хотѣлъ показать Людовику XIV примѣръ роскоши. Король и весь дворъ были приглашены въ замокъ де-Во, на 17 Августа 1661 г. — Замокъ де-Во стоилъ Фуке пятьнадцать милліоновъ. Король пріѣхалъ въ замокъ съ отрядомъ мушкетеровъ, находившимся подъ командою д’Артаньяна. Всѣ знатнѣйшія лица обоего пола и государственные сановники были приглашены на этотъ праздникъ, который описанъ ла-Фонтеномъ и воспѣть Бансерадомъ, и въ продолженіи котораго положено было сыіграть прологъ Пелиссона и комедію Мольера. Фуке прежде Людовика XIV открылъ публикѣ талантъ ла-Фонтена и Мольера.
Король былъ принятъ у воротъ замка гордымъ его владѣтелемъ; король вошелъ, и За нимъ весь дворъ. Въ одно мгновеніе, великолѣпныя аллеи, зеленыя лужайки, лѣстницы, окна, все наполнилось молодыми кавалерами, и высшаго круга дамами; это была восхитительная панорама деревьевъ, солнечныхъ лучей, каскадовъ, прелестная перспектива цвѣтовъ; а между тѣмъ, среди всего этого веселія, среди шелеста теплаго и пріятнаго вѣтерка, между листьями деревъ, среди словъ любви въ аллеяхъ, среди пожатій рукъ въ прохладной тѣни, среди садовъ испещренныхъ богатыми куртинами цвѣтовъ, среди женщинъ въ парчевыхъ платьяхъ, среди придворныхъ всегда столь шутливыхъ въ своихъ разговорахъ, столь ничтожныхъ въ своихъ клятвахъ, столь сумасбродныхъ въ любви, великая ненависть замышляла великое мщеніе.
Если бы погибель Фуке и не была еще рѣшена въ умѣ Людовикъ XIV, то она была бы рѣшена въ замкѣ де-Во. Тотъ, который избралъ своимъ девизомъ nec pluribus impar, не могъ снести, чтобъ; человѣкъ не слишкомъ извѣстный но имени, блисталъ своею пышностію; никто во всемъ королевствѣ не долженъ былъ никогда равняться съ королемъ, ни въ роскоши, ни въ славѣ, ни въ любви! какъ одно только солнце на небѣ, такъ и одинъ только могъ быть король во Франціи.
Если бы кто нибудь могъ тогда проникнуть въ глубину сердца монарха, то узналъ бы, что въ немъ хранится мысль о страшномъ приговорѣ подданному, который принималъ короля своего такъ, что король, со всемъ своимъ королевствомъ, не могъ бы подобнымъ образомъ принять своего подданнаго. Сверхъ того, рядомъ съ гнѣвомъ Людовика XIV, шла ненависть, столь-же сильная и жестокая, какъ и самый гнѣвъ.
Въ замкѣ вездѣ были проведены фонтаны. Фуке купbлъ и срылъ пять деревень, чтобъ провести воду изъ-за пяти льё въ окружности въ свои мраморные водоемы; эти чудеса, изобрѣтенныя въ Италіи, были почти неизвѣстны въ то время во Франціи, гдѣ знали только гидравлическіе опыты, сдѣланныя Генрихомъ IV въ Сен-Жерменѣ. Но этой причинѣ, гости переходили отъ удивленія къ удивленію, отъ изумленія къ восторгу. Это приблизило министра еще на одинъ шагъ къ погибели. Наконецъ, наступилъ вечеръ. При появленіи на небѣ первой звѣзды, раздался звонъ колокола. Всѣ фонтаны замолкли, а съ ними и дельфины, божества олимпійскія, божества морскія, лѣсныя нимфы, всѣ баснословныя животныя, всѣ чудовища, созданныя воображеніемъ, прекратили свое шумное и влажное дыханіе. Послѣднія капли водометовъ, падая, возмущали въ послѣдній разъ зеркальную поверхность прудовъ; потомъ, мало по малу они пришли въ спокойное состояніе, которое должно было продолжиться вѣчно, потому что такъ угодно было королю. Очарованія слѣдовали за очарованіями, столы спускались съ потолковъ; слышна была подземная, таинственная музыка, и, что наиболѣе поразило Данжо, дессертъ явился въ видѣ движущейся горы конфетовъ, которая сама собою остановилась посреди пирующихъ, такъ-что невозможно было видѣть механизма, а приводившаго ее въ движеніе.
Во время обѣда Людовикъ XIV разговорился съ Мольеромъ, и спросилъ о содержаніи его комедіи. Эта комедія была подъ названіемъ "les Fâcheux, " и Мольеръ разсказалъ королю ея сюжетъ. Послѣ обѣда Людовикъ XIV позвалъ автора и велѣлъ ему спрятаться за дверь; потомъ позвалъ де Сойекура, самаго искуснаго охотника, и, изъ всѣхъ придворныхъ, перваго шуга и краснобая. Король поговорилъ съ нимъ минутъ десять; потомъ когда онъ ушелъ, Мольеръ вышелъ изъ своей засады и, кланяясь, сказалъ: — Государь, я понялъ. — И онъ пошелъ на-скоро набросать сцену охотника.
Людовикъ XIV, въ сопровожденіи Фуке, отправился осматривать комнаты замка. Ничего подобнаго не было въ мірѣ: онъ видѣлъ картины произведенія геніальнаго живописца, котораго онъ вовсе не зналъ; онъ видѣлъ сады произведенія человѣка, который рисовалъ деревьями и цвѣтами, и котораго даже имя ему было неизвѣстно; министръ старался обратить вниманіе короля на все это, думая возбудитъ тѣмъ его удивленіе, а вмѣсто того, возбудилъ въ немъ только зависть. — Какъ зовутъ вашего архитектора? спросилъ король. — Лево, ваше величество. — А вашего живописца? — Лебренъ. — А вашего садовника? — Ле Нотръ.
Людовикъ твердо запомнилъ эти три имени, и пошелъ далѣе. Онъ подумалъ о Версайлѣ. Идя по галереѣ, король поднялъ голову и увидѣлъ гербъ Фуке, нарисованный на всѣхъ четырехъ углахъ, — гербъ, который уже не разъ поражалъ его своею наглостію: это была векша съ девизомъ: Quo non ascendam? куда я не заберусь? Онъ позвалъ д’Артаньяна; въ это время сказали королевѣ и дѣвицѣ ла-Вальёръ, что, по всей вѣроятности, король намѣренъ арестовать Фуке среди самаго его праздника. Немедленно обѣ онѣ пошли къ нему, — и не ошиблись: монархъ дѣйствительно имѣлъ это намѣреніе; но мать и фаворитка, такъ сильно его упрашивали, такъ живо изобразили неблагодарность, которую бы онъ оказалъ, заплативъ за гостепріимство подобнымъ предательствомъ, что Людовикъ рѣшился подождать еще нѣсколько дней.
Дворъ отправился въ театръ, устроенный въ концѣ аллеи, усаженной прекрасными елями. Играли прологъ Пилисона и «les Fâcheux» Мольера. Король остался очень доволенъ комедіей, а дворъ особенно восхищался сценою охотника, потому-что уже разнесся слухъ, что Людовикъ самъ подалъ къ ней мысль, и доставилъ автору образецъ. Послѣ театра былъ сожженъ блистательный фейерверкъ; послѣ фейерверка начался балъ. Король протанцовалъ нѣсколько туровъ куранта[4] съ ла-Вальеръ, которая еще болѣе сдѣлалась прелестною отъ мысли, что она не допустила короля, своего обожателя, совершить низкій поступокъ.
Въ три часа утра дворъ началъ разъѣзжаться. Фуке, выходившій къ воротамъ замка для встрѣчи Людовика XIV, проводилъ его и обратно до самыхъ воротъ.
— Милостивый государь, сказалъ король хозяину, разставаясь съ нимъ, — теперь я не осмѣлюсь уже принимать васъ у себя, потому что у меня помѣщеніе для васъ покажется слишкомъ бѣдно! —
Людовикъ XIV уѣхалъ въ Фонтенбло, и никакъ не могъ утѣшиться въ томъ униженіи, которому подвергъ его министръ: вслѣдствіе этого, онъ твердо рѣшился погубить Фуке.
Но чтобъ арестовать Фуке, не подвергаясь опасности, надобно было, чтобъ онъ продалъ свою должность генералъ прокурора парламента. Междоусобныя войны, въ продолженіе которыхъ власть парламента неоднократно потрясала тропъ, едва только окончились; заставить коммисаровъ обвинить одного изъ главныхъ его чиновниковъ, значило оскорбить весь парламентъ; поручить самому парламенту обвинить его, значило лишить себя удовольствія мстить. Людовикъ XIV употребилъ хитрость. Онъ обходился съ Фуке также хорошо, какъ и прежде, и какъ наступало время представленія къ ордену св. Духа, то онъ, въ присутствіи своего министра финансовъ, повторялъ много разъ, что онъ не дѣлаетъ кавалеромъ этого ордена ни одного изъ людей приказныхъ, даже ни канцлера Франціи, ни президента парижскаго парламента, и ни одного изъ статсъ-секретарей. Людовикъ заговорилъ съ гордостію, гордость поняла его, и Фуке, ослѣпленный ею, продалъ свою должность г. де-Гарлею. Съ этого времени только и говорили о путешествіи въ Нантъ, которое король всѣми силами старался ускорить. Чрезъ двѣнадцать дней послѣ праздника въ замкѣ Во, то есть 29 августа, король выѣхалъ изъ Фонтенбло. Ничто не обнаруживало настоящей причины путешествія, которое совершалось съ какою-то радостію, и о которомъ, по повелѣнію короля, герцогъ Сент-Эньянъ, оберъ-камергеръ короля, послалъ обѣимъ королевамъ донесеніе въ стихахъ. Вотъ его начало. Для вельможи стихи не слишкомъ дурны.
Par tin soleil ardent et beaucoup de poussière,
Entouré de seigneurs et devant et derrière,
Le plus brave des rois, comme le plus charmant,
Quitta Fontainebleau, piquant très-vertement, etc…
T. e. При зноѣ солнечномъ и пылію покрытый,
Сопровождаемый великолѣпной свитой,
Красивѣйшій изъ всѣхъ героевъ-королей
Оставилъ Фонтенбло, погнавъ своихъ коней, и проч.
За нѣсколько дней до своего отъѣзда король приказалъ Бріенню взять въ Орлеанѣ перевозное судно и плыть внизъ по Луарѣ въ Нантъ, гдѣ находились государственные чины, чтобъ прибыть туда де него. Наканунѣ онъ видѣлся съ Фуке, который имѣлъ трехдневную лихорадку, но уже выздоравливалъ отъ нея; бѣдный министръ! онъ уже начиналъ догадываться о своей участи.
— За чѣмъ король ѣдетъ въ Нантъ? спросилъ Фуке у молодаго статсъ-секретаря, — не извѣстно ли вамъ это, г. Бріеннь? — Нѣтъ, отвѣчалъ послѣдній. — Такъ отецъ вашъ ничего не говорилъ вамъ? продолжалъ Фуке. — Нѣтъ ничего. — Не для того ли, чтобъ завладѣть Белль-Илемъ? — На вашемъ мѣстѣ я бы этого опасался, и считалъ бы это опасеніе очень основательнымъ. — Маркизъ Креки говоритъ мнѣ тоже, что и вы, и госпожа Дюплесси-Бельевръ подтверждаетъ сказанное Маркизомъ Креки. Я нахожусь въ большомъ затрудненіи и не знаю на что рѣшиться…. Нантъ, Белль-Иль! Нантъ, Белль-Иль! повторялъ онъ нѣсколько разъ.
Потомъ, продолжалъ: — Не убѣжать ли мнѣ? Можетъ быть, очень обрадуются, если я это сдѣлаю. Не скрыться ли мнѣ? Но это не легко, потому что какой государь, какое государство, кромѣ, можетъ быть, Венеціанской республики, осмѣлится принять меня подъ свое покровительство? Вы видите, любезный Бріеннь, мое затруднительное положеніе; скажите мнѣ, или напишите мнѣ все, что вы услышите о моей участи…. и пожалуйста сохраните мой секретъ.
Потомъ онъ поцѣловалъ Бріення со слезами на глазахъ. Бріеннь уѣхалъ, какъ мы сказали въ Орлеанъ, гдѣ онъ сѣлъ въ перевозное судно вмѣстѣ съ секретаремъ г-на Женнена, казначея запасной казны, по имени Парисомъ, и своимъ собственнымъ секретаремъ, по имени Аристомъ; когда они подъѣзжали къ Ингранду, Фуке вмѣстѣ съ г. де Ліонемъ, другомъ своимъ, обогналъ ихъ на большомъ многовесельномъ суднѣ, и раскланялся съ Бріеннемъ. Минуту спустя, появилось другое судію, плывшее также скоро, какъ и первое, на которомъ находились Летелье и Колберъ. Тогда секретарь Бріення, указывая на оба эти судна, шедшія въ перегонку, какъ будто бы они состязались о призѣ на бѣгу, сказалъ: — Видите ли вы эти два судна? одно изъ нихъ непремѣнно потерпитъ крушеніе у Нанта.
Эти три судна, т. е. судно Фуке, судно Колбера и судно Бріення прибыли въ Нантъ въ тотъ же вечеръ, и опередили короля однимъ только днемъ. На другой день король прибылъ въ Нантъ на почтовыхъ лошадяхъ; его сопровождали: принцъ Конде и Сентъ-Эньянъ, о которомъ мы уже упоминали, герцогъ Жевръ, начальникъ конвоя, Пюйгилемъ, будущій герцогъ Лозенъ, который начиналъ входить въ милость государя, и маршалъ Вильруа; д’Артаньянъ съ отрядомъ мушкетеровъ, и Шавиньи, главный начальникъ тѣлохранителей, съ своею командою, ожидали прибытія короля.
Его величество остановился въ Нантскомъ замкѣ, и встрѣтилъ на нижней ступени лѣстницы Бріення. Король оперся на руку молодаго секретаря и сталъ подниматься вверхъ по лѣстницѣ. — Я вами доволенъ, Бріеннь, сказалъ онъ, — вы не дремали. А Летелье пріѣхалъ? — Да, ваше величество, министръ финансовъ также; они обогнали меня у Ингранда…. мы прибыли сюда вчера довольно поздно. — Очень хорошо! скажите Бушера, чтобъ онъ ко мнѣ явился.
Бушера былъ управителемъ его величества въ Бретани. Бріеннь исполнилъ приказаніе. Людовикъ XIV долго говорилъ что-то на ухо своему управителю; потомъ, обратясь къ Бріенню, сказалъ: — Подите, узнайте о здоровьи Фуке, и придите увѣдомить меня, какъ онъ чувствуетъ себя послѣ дороги.
— Государь! сказалъ Бріеннь, — завтра, если я не ошибаюсь, день его лихорадочнаго припадка. — Да, я знаю, поэтому то я и хочу поговорить съ нимъ сегодня. Бріавнь вышелъ, и встрѣтилъ Фуке на половинѣ дороги отъ замка, въ который онъ спѣшилъ; Бріеннь исполнилъ свое порученіе.
— Хорошо, сказалъ Фуке, — вы видите, что я и безъ того шелъ къ его величеству.
На другой день король опять послалъ Бріення къ министру; это былъ день его лихорадки. Бріеннь нашелъ его въ постели; онъ лежалъ, опершись спиною на кучу подушекъ, покрытыхъ зеленымъ дамо, дрожалъ отъ лихорадки, и, казалось, былъ очень спокоенъ. — Ну, весело сказалъ онъ посланному, что скажете, любезный Бріеннь? — Я пришелъ, какъ и вчера, отъ его величества, узнать о вашемъ здоровьи. — Если бы не лихорадка, то я чувствовалъ бы себя очень хорошо; я спокоенъ духомъ, и завтра надѣюсь быть внѣ всякаго безпокойства. Скажите, что теперь говорятъ въ замкѣ и при дворѣ?
Бріеннь пристально посмотрѣлъ на Фуке, и сказалъ: — У насъ говорятъ, что васъ хотятъ арестовать. — Не вѣрьте, любезный Бріеннь, не вѣрьте; хотятъ арестовать Колбера, а не меня. — Увѣрены-ли вы въ этомъ? — Какъ нельзя болѣе; я самъ давалъ приказаніе отвезти его въ замокъ Анжеръ, и Пелиссонъ заплатилъ уже работникамъ за приведеніе этой тюрьмы въ состояніе, безопасное отъ нападенія. — Желаю, чтобъ вы не обманулись, отвѣчалъ Бріеннь.
Ввечеру Бріеннь приходилъ опять къ министру отъ имени короля. Фуке чувствовалъ себя лучше, и все также былъ спокоенъ духомъ. Но возвращеніи его, Людовикъ XIV долго распрашивалъ молодаго секретаря о здоровьи министра. «Но по всѣмъ этимъ распросамъ, говормтъ Бріеннь, я видѣлъ, что министру предстояла погибель, потому что король не называлъ его болѣе господиномъ Фуке, а просто Фуке.»
Наконецъ онъ сказалъ Бріенню: — Подите, отдохните; завтра въ шесть часовъ утра вамъ надобно быть у Фуке и привести его ко мнѣ, потому что я отправляюсь на охоту.
На другой день Бріеннь, въ шесть часовъ утра, явился къ министру; но Фуке, предупрежденный о желаніи короля съ нимъ поговорить, былъ уже въ замкѣ. Все было приготовлено для арестованія, и король зная, что министръ имѣлъ при дворѣ много друзей, въ томъ числѣ и начальника своего конвоя, герцога Жевра, поручилъ арестовать его д’Артаньяну, человѣку исполнительному, чуждому всякихъ интригъ, который, служа тридцать три года въ мушкетерахъ, зналъ только исполненіе своего долга. Разставшись съ королемъ, около шести часовъ съ половиною, и идя по корридору, Фуке встрѣтился съ герцогомъ ла Фёйльядомъ[5], который былъ изъ числа его друзей, и который тихо сказалъ ему: — Берегитесь! на счетъ васъ отданъ приказъ.
На этотъ разъ Фуке принялъ совѣтъ безъ возраженія. Какъ ни былъ скрытенъ король, но онъ показался Фуке страннымъ и нѣсколько встревоженнымъ; по этому, выйдя на дворъ, Фуко вмѣсто того, чтобъ сѣсть въ свою карету, сѣлъ въ карету одного изъ своихъ друзей, съ намѣреніемъ бѣжать. Но д’Артаньянъ, не спускавшій глазъ съ кареты, въ которую Фуке долженъ былъ сѣсть, видя, что онъ къ ней не подходитъ, понялъ въ чемъ дѣло: тотчасъ поѣхалъ за чужою каретою, которая поворотила уже въ боковую улицу, догналъ ее, арестовалъ Фуке, и велѣлъ ему пересѣсть въ карету съ желѣзными рѣшетками, которая была заблаговременно приготовлена.
Чрезъ минуту потомъ ему велѣли войти въ одинъ домъ, въ которомъ ему подали бульону, и въ которомъ его обыскали. При арестованіи, Фуко сказалъ только слѣдующія слова: — Ахъ! Сен-Манде! Сен-Манде! — Дѣйствительно, въ домѣ его въ Сен-Манде нашли бумаги, въ которыхъ заключались главныя противъ него улики. Когда Бріеннь возвращался, то встрѣтилъ Фуке у воротъ замка уже въ арестантской каретѣ, окруженной мушкетерами. Войдя въ переднюю, Бріеннь нашелъ въ ней герцога Жевра, который былъ въ отчаяніи, не отъ того, что арестовали его друга, но отъ того, что не онъ, а другой арестовалъ его. — Ахъ! вскричалъ онъ, — король обезчестилъ меня. По его повелѣнію я бы арестовалъ отца своего, а тѣмъ болѣе лучшаго своего друга. Не уже-ли король сомнѣвается въ моей вѣрности? Въ такомъ случаѣ, пусть онъ велитъ отрубить мнѣ голову! —
Въ кабинетѣ короля находился Ліоннь; онъ былъ блѣденъ, и, по видимому, разстроенъ. Людовикъ старался его утѣшить. — Слушайте, Ліоннь, говорилъ онъ ему такъ, что Бріеннь могъ слышать, — онъ виновенъ лично; вы были его другомъ, я это знаю; но я доволенъ вашею службою. Бріеннь, продолжайте но прежнему принимать отъ г. Ліоння тайныя мои приказанія. Наше неблаговоленіе къ Фуке не имѣетъ ничего съ нимъ общаго. —
Въ тотъ же день Фуке былъ отвезенъ въ ту самую тюрьму, которую онъ приготовилъ для Колбера, а Людовикъ XIV уѣхалъ въ Фонтенбло. Охота короля кончилась.
По возвращеніи короля, ла-Вальеръ, отъ восторга, что онъ возвратился, и отъ счастія, что она опять его увидѣла, отдалась своему обожателю; это было послѣднее сопротивленіе, которое Людовикъ XIV встрѣтилъ въ своемъ королевствѣ.
Арестованіе Фуке казалось всѣмъ дѣломъ важнымъ; по оно было важнѣе, нежели казалось; это не была одна только скрытая ненависть короля, которая наконецъ обнаружилась, не только одно уничтоженіе огромнаго богатства, не только арестованіе одного человѣка, который долженъ былъ умереть въ неизвѣстности, въ какой нибудь мрачной тюрьмѣ, — нѣтъ! это была послѣдняя борьба власти административной съ властію королевскою, это было болѣе нежели паденіе министра, это было паденіе министеріализма. Арестованіе и процессъ Фуке всѣмъ извѣстны. Что бы ни говорила угрюмая и брюзгливая опытность, но тотъ, кто сѣетъ благодѣянія, не всегда пожинаетъ неблагодарность: Фуке имѣлъ множество друзей; нѣкоторые конечно его оставили, но многіе остались ему вѣрными, и, къ чести наукъ, окажемъ, что госпожа Севинье, Мольеръ и ла-Фонтенъ были въ числѣ сихъ послѣднихъ. Этого мало; приверженцы его не ограничились только тѣмъ, что превозносили его похвалами, они нападали на его врага. Не смѣя злословить короля, они принялись за Колбера. Гербомъ Колбера былъ ужъ, а гербомъ Фуке векша, — гербы іероглифическіе, которые случай даровалъ каждому изъ нихъ. Нѣкто изобрѣлъ ящики съ сюрпризами; въ этихъ ящикахъ была сдѣлана векша, а изъ подъ двойнаго дна выскакивалъ ужъ, и до смерти ужалилъ ее въ сердце. Эти ящики въ короткое время вошли въ моду, и обогатили изобрѣтателя. Сверхъ того, какъ Фуке имѣлъ друзей своихъ преимущественно между учеными людьми, то на Колбера и нападали съ наибольшимъ ожесточеніемъ ученые люди. Вотъ одинъ изъ сонетовъ, сочиненныхъ на этого Мазаринова любимца, который, можетъ-быть, этому посмертному покровительству кардинала и обязанъ тою ненавистію, которою его преслѣдовали:
Ministre avare et lâche, esclave malheureux,
Qui gémit sous le poids des affaires publiques,
Victime dévouée aux haines politiques,
Fantôme respecté sous un titre onéreux,
Vois combien des grandeurs le comble est dangereux.
Respecte de Fouquet les affreuses reliques.
Et tandis qu'à за perte en secret tu t’appliques,
Crains, qu’on ne te prépare un destin plus affreux.
Il sort plus d’un revers des mains de la fortune;
Sa chute quelque jour te peut être commune.
Nul ne part innocent d’où l’on te voit monté;
Garde donc d’animer ton prince à son supplice,
Et, près d’avoir besoin de toute sa bonté,
Ne le fais pas user de toute sa justice.
T. e. Министръ скупой и трусъ, и рабъ низвопоклонный,
Изнемогающій подъ тяжестію дѣлъ,
Быть ненавидимымъ кому дано въ удѣлъ,
По сану чтимый всѣми, а по себѣ ничтожный!
Ты видишь, какъ предѣлъ величія опасенъ;
Злой участи Фуке ты долженъ сострадать,
Не долженъ средствъ къ его погибели искать;
Твой жребій можетъ быть не менѣе ужасенъ.
Въ дарахъ Фортуны намъ вѣдь постоянства нѣтъ —
Тебя такая же, быть можетъ, участь ждетъ.
Опасно на такой намъ высотѣ держаться!
Ты гнѣва въ королѣ къ нему не возбуждай;
Вѣдь въ добротѣ его ты будешь самъ нуждаться,
Такъ слишкомъ строгимъ быть его не заставляй.
Впослѣдствіи, въ гербѣ Колбера сдѣлано было небольшое измѣненіе, то есть: ужъ выпалзывающій изъ болота, на которое солнце ударяетъ своими лучами, съ слѣдующимъ девизомъ: «Ex sole et Into» т. e. изъ солнца и грязи.
ГЛАВА XXXV.
1661—1666.[править]
1-го Ноября, днемъ, въ двѣнадцать часовъ безъ семи минутъ, королева разрѣшилась отъ бремени Дофиномъ, въ Фонтенбло. Придворные съ безпокойствомъ прохаживались по овальному двору замка, потому-что королева уже цѣлые сутки мучилась родами; вдругъ король открылъ окно и вскричалъ: — Господа! королева родила сына! —
Людовикъ XIV находился въ истинно царскомъ расположеніи духа. Пиренейскій договоръ положилъ конецъ великимъ войнамъ; Мазаринъ, стѣснявшій его, умеръ; Фуке, бросившій на него тѣнь, палъ; королева, которой онъ не любилъ, родила ему сына, а ла-Вальеръ, которую онъ любилъ, обѣщала ему блаженство. И такъ, вездѣ было спокойно; поэтому можно было безпрепятственно заняться празднествами, число которыхъ Людовикъ XIV безпрестанно умножалъ въ своихъ резиденціяхъ.
Оппозиція дворянства, бывшая со временъ Франциска II источникомъ бѣдствій Франціи, была уничтожена; оппозиція парламента, которая со временъ Матоея Моле, грозила Парижу разрушеніемъ, исчезла; оппозиція народа, которая со временъ учрежденія общинъ, то открыто, то тайно протидѣйствовала верховной власти, успокоилась. Оставалась еще только оппозиція ученыхъ.
Въ то время, какъ и теперь, — какъ впрочемъ и всегда во Франціи, — существовали двѣ литературныя школы; бывшее въ то время разногласіе между ними имѣло характеръ чисто политическій. Эти двѣ школы были: старая Фрондистская, состоявшая изъ ла-Рошфуко, Бюсси-Рабютена, Корнеля и ла-Фонтена, и новая школа ройялистская, къ которой принадлежали: Бансерадъ, Буало и Расинъ.
Ла-Рошфуко обнаружилъ оппозицію въ сочиненіи своемъ Правила (Maximes), Бюсси-Рабютепъ въ своей любовной исторіи Галловъ (Histoire amoureuse des Gaules), Корнель въ своихъ трагедіяхъ, ла-Фонтенъ въ своихъ басняхъ. Бансерадъ, Буало, Расинъ все расхваливали. Кромѣ того, была еще госпожа Севинье, нѣчто среднее между обѣими партіями, которая, не любя Людовика XIV, удивлялась ему, и которая, не смѣя признаться въ своей антипатіи къ новому двору, безпрестанно обнаруживала свою симпатію къ старому.
Что касается до религіозной войны, которая впослѣдствіи снова вспыхнула съ такою неволею съ одной стороны, и съ такимъ ожесточеніемъ съ другой, то она была почти прекращена; кальвинисты мало по малу лишились преимуществъ, дарованныхъ имъ нантскимъ эдиктомъ. Со времени взятія ла-Рошели у нихъ не было болѣе, ни укрѣпленнаго мѣста, ни замковъ, ни организованнаго войска. Только вмѣсто прежней матеріальной и видимой оппозиціи, обнаруживавшейся пушками и укрѣпленіями, существовало тихое, скрытное, но живое противодѣйствіе, — распространеніе прозелитизма, который питался старыми соками кальвинизма, сокрытыми въ нѣдрахъ земли, и пріобрѣталъ силу отъ чужеземныхъ сектъ, естественныхъ союзницъ преобразованной Французской религіи. Но невидимая для глазъ, эта опасность въ будущемъ была понятна для ума, или лучше сказать, для инстинкта, и по нѣкоторымъ потрясеніямъ земли можно было заключать, что она служитъ могилою гиганта, за-живо зарытаго въ землю.
Мы уже выше сказали, что внутри королевства все было спокойно, и ничто не возмущало, ни любви, ни удовольствій Людовика XIV. Всѣ празднества давались въ честь ла-Вальеръ, которая продолжала быть любовницею короля; королевы служили однимъ только предлогомъ праздниковъ. Людовикъ XIV, давая праздники, имѣлъ двоякую цѣль: кромѣ прославленія невидимой богини, которой они посвящались, онъ увеличивалъ чрезъ нихъ королевскую власть и ослаблялъ дворянство. Въ самомъ дѣлѣ, для соперничествованія съ нимъ въ роскоши, большая часть дворянъ, или проживали все свое родовое имѣніе, или, не имѣя родоваго имѣнія, входили въ долги, а раззорившись, находились уже въ совершенной отъ него зависимости. Съ другой стороны, по множеству чужестранцевъ, которые съѣзжались въ Парижъ для этихъ праздниковъ, государственная казна получала суммы вдвое больше тѣхъ, которыя издерживала королевская казна. Такимъ образомъ, празднества приносили еще выгоду государству, не говоря уже о томъ, что Людовикъ XIV, будучи королемъ, мало по малу сдѣлался при помощи ихъ божествомъ, лучезарнымъ свѣтиломъ Европы.
Не описывая этихъ празднествъ, скажемъ между прочимъ, что на корелевской площади устроена была знаменитая карусель, которая описана во всѣхъ современныхъ историческихъ запискахъ, и другая, именемъ которой называется и теперь еще мѣсто, гдѣ она происходила.
Ла-Вальеръ имѣла только одну наперсницу, дѣвицу Монтале, о которой мы уже говорили, и которая находилась вмѣстѣ съ нею въ Блуа. Это было одно изъ тѣхъ существъ, которыя созданы для интриги; но этому, Монтале сдѣлалась средоточіемъ трехъ любовныхъ связей: короля съ ла-Вальеръ, герцогини Генріеты съ графомъ Гишъ, и дѣвицы Тонней-Шарантъ съ маркизомъ Мармутье.
Первая ссора короля съ своею возлюбленною произошла изъ-за Монтале. Людовикъ XIV нечаянно открылъ въ ней страсть къ интригамъ; онъ узналъ, что ей была извѣстна первая любовь ла-Вальеръ къ Бражелону; онъ имѣлъ нѣкоторое подозрѣніе, что чувство, возбужденное нѣкогда этимъ молодымъ человѣкомъ въ сердцѣ ла-Вальеръ, не совсѣмъ угасло. Онъ полагалъ, что Монтале напоминала ей объ немъ, и поэтому, запретилъ ла-Вальеръ видѣться съ нею; Ла-Вальеръ, по видимому, послушалась короля, то есть, днемъ она не имѣла никакого сношенія съ своею прежнею подругою, но какъ только король, который всегда ночевалъ у королевы, уходилъ отъ ла-Вальеръ, то къ ней тотчасъ же приходила Монтале, проводила съ нею часть ночи, а иногда уходила отъ нея уже на разсвѣтѣ. Ея высочество узнала объ этой тѣсной между ними дружбѣ; ей извѣстно было также и запрещеніе короля, а слѣдовательно и неповиновеніе ла-Вальеръ. Она питала въ сердцѣ своемъ злобу къ той, которая отняла у нея сердце короля, и однажды, смѣясь, сказала Людовику, чтобъ онъ спросилъ у ла-Вальеръ, кто бесѣдуетъ съ нею послѣ того, какъ онъ отъ нея уходитъ?
Людовикъ XIV также былъ гордъ и въ любви; онъ любилъ какъ неограниченный монархъ; ревность его происходила не изъ сердца, а изъ оскорбленнаго самолюбія. Увидѣвшись съ ла-Вальеръ, онъ совершенно неожиданно для нея сдѣлалъ ей вопросъ, внушенный невѣсткою. Ла-Вальеръ совсѣмъ потерялась и не смѣла ничего отвѣчать. Король, не зная кто съ нею проводитъ ночи, разразился въ первый разъ страшнымъ гнѣвомъ, и ушелъ въ бѣшенствѣ, оставя ла-Вальеръ въ отчаяніи. Бѣдняжкѣ оставалась только одна надежда: въ самомъ началѣ своей любви, послѣ одного изъ тѣхъ облачковъ неудовольствій, которыя подобно облакамъ при лѣтней грозѣ, скользятъ иногда по чистому небу, оба любовники поклялись другъ другу, что впредь всякая ихъ ссора должна непремѣнно оканчиваться до наступленія ночи, и уже нѣсколько разъ случалось, что, въ слѣдствіе какой нибудь размолвки, Людовикъ XIV приходилъ ввечеру для примиренія, и ла-Вальеръ мирилась съ нимъ съ величайшею радостію. По этому она надѣялась, что и въ этотъ разъ король придетъ къ ней вечеромъ. Но тщетно она ожидала: прошелъ вечеръ, прошла ночь, насталъ и день, а отъ обожателя ея не было никакого извѣстія. Она считала себя погибшею, пожертвованною для другой, забытою; она потеряла разсудокъ, бросилась въ карету и велѣла везти себя къ кармелитскимъ монахинямъ въ Шальо. По утру король узналъ, что ла-Вальеръ скрылась; никто не зналъ, что съ нею сдѣлалось. Онъ отправился въ Тюйльери, спросилъ объ ней королеву; но она ничего не знала и не хотѣла ничего сказать; спросилъ потомъ Монтале, которая могла только сказать, что она въ это же утро встрѣтила ла-Вальеръ бѣжавшую, какъ сумасшедшую, по корридору, и что она ей сказала: «я погибла, Монтале…. погибла изъ-за васъ!» Король распрашивалъ до тѣхъ поръ, пока наконецъ ему указали монастырь, въ которомъ бѣдняжка съ горести укрылась. Онъ сѣлъ тотчасъ на лошадь, и, въ сопровожденіи только одного пажа, пустился отыскивать бѣглянку; и какъ онъ пріѣхалъ верхомъ, слѣдовательно никакой шумъ не могъ возвѣстить о его прибытіи, а кающейся въ монастырь принять не хотѣли, то онъ нашелъ ее во внѣшей пріемной залѣ, распростертою на полу, лицемъ къ землѣ, въ слезахъ и почти безъ чувствъ. Любовники были одни, и здѣсь-то въ длинномъ объясненіи ла-Вальеръ призналась королю во всемъ: она разсказала не только о своихъ сношеніяхъ съ Монтале, но и о сношеніяхъ послѣдней съ ея высочествомъ и съ дѣвицею Тонней-Шарантъ, съ которой она была дружна, какъ мы сказали выше. Людовикъ простилъ ла-Вальеръ, но какъ король, онъ не могъ этого забыть. Онъ взялъ съ собою ла-Вальеръ; прибывъ въ Тюльери, онъ узналъ, что его высочество сказалъ: — Я очень радъ, что эта плутовка ла-Вальеръ сама собою ушла отъ принцессы, потому-что послѣ такого позора, она къ себѣ ее болѣе не приметъ. —
Король прошелъ по малой лѣстницѣ въ кабинетъ ея высочества, велѣлъ позвать ее, и просилъ, чтобъ она опять взяла къ себѣ ла-Вальеръ. Принцесса, ненавидѣвшая ее, представляла затрудненія, которыя основывала на худомъ поведеніи той, которую король покровительствовалъ. Но король нахмурилъ брови, и разсказалъ своей невѣсткѣ все, что зналъ о собственной ея любовной связи съ графомъ Гишъ. Испуганная герцогиня Орлеанская, обѣщала исполнить все, чего желалъ его величество. Король отыскалъ ла-Вальеръ, самъ привелъ ее къ ея высочеству, и сказалъ своей невѣсткѣ: — Любезная сестрица, прошу васъ впредь смотрѣть на нее, какъ на особу, которая мнѣ дороже всего на свѣтѣ. — Будьте спокойны, любезный братецъ, отвѣчала принцесса съ злою улыбкою, которая обезображиваетъ иногда самую хорошенькую женщину, — впредь я буду обходиться съ нею, какъ съ вашею дѣвкою! —
Ла-Вальеръ заняла опять свою комнату; она не смѣла плакать при такомъ жестокомъ отвѣтѣ, потому-что король притворился, будто ничего не слыхалъ.
Между тѣмъ мысль, родившаяся въ головѣ Людовика XIV при посѣщеніи замка Фуке, построить дворецъ и развести садъ, которые бы превосходили дворецъ и сады замка Во, начинала приносить плоды. Онъ долго не зналъ, который бы изъ королевскихъ замковъ превратить въ дворецъ, и который оставить матеріальнымъ представителемъ вѣка; наконецъ его выборъ палъ на Всрсайль. Уже при жизни Людовика XIII развалился старинный домъ, но мельница еще существовала, и когда этотъ печальный и задумчивый монархъ, запаздывалъ иногда на охотѣ, то онъ, говоритъ Сен-Симонъ, ночевывалъ въ бѣдной хижинѣ извощика, или въ этой вѣтряной мельницѣ. Наконецъ ему, проводившему такъ печально дни, надоѣло проводить также печально и ночи: онъ велѣлъ выстроить павильонъ, который служилъ ему мѣстомъ свора во время охоты; этотъ павильонъ былъ такъ малъ, что свита его, ночевавшая прежде на открытомъ воздухѣ, теперь ночевала въ мельницѣ; такимъ образомъ, какъ видите, это было не большое улучшеніе для придворныхъ. Павильонъ этотъ былъ выстроенъ въ 4624 году.
Наконецъ въ 1627 году, Людовикъ XIII рѣшился преобразовать этотъ притонъ въ жилище. Онъ купилъ у Жана Торси землю, которою Фанилія этого помѣщика владѣла около двухъ вѣковъ, позвалъ архитектора Лемерсье, и велѣлъ ему выстроить замокъ, которымъ, говоритъ Бассомпьеръ, ни одинъ дворянинъ не могъ бы похвастаться, и который Сен-Симонъ называетъ карточнымъ домикомъ.
Однако, Людовикъ XIII былъ не такъ разборчивъ, какъ Бассомпьеръ и Сен-Симонъ: онъ восхищался маленькимъ своимъ замкомъ, провелъ въ немъ зиму 1632 года, всю масляницу 1633 и всю осень того же года. Однажды вечеромъ, обходя свое имѣніе, которое онъ считалъ единственнымъ имѣніемъ, собственно ему принадлежащимъ, онъ въ минуту восторга сказалъ герцогу Брайтону: — Маршалъ! помните-ли вы вѣтряную мельницу, которая тамъ стояла? — Да, ваше величество, отвѣчалъ маршалъ, — вѣтряной мельницы, правда, больше уже нѣтъ, но вѣтеръ тамъ все еще есть. — Король на этотъ отвѣтъ слегка улыбнулся.
Послѣ рожденія Людовика XIV, Людовикъ XIII возвратился въ Версайль, а въ память этого великаго событія, прикупилъ еще земли, перенесъ стѣну и оградилъ новою стѣною эту вновь пріобрѣтенную землю, которую онъ назвалъ рощею Дофина. Это-то мѣсто, на которомъ нынѣ находится крестовая сѣверная роща, называемая Марронье.
Къ концу 1662 года Людовикъ XIV окончательно рѣшился сдѣлать изъ Версайля королевскую резиденцію. До этого времени только нѣкоторыя перемѣны въ садахъ сдѣланы были знаменитымъ Ле-Нотромъ. Король позвалъ къ себѣ Мансара и Лебрена: Мансаръ составлялъ планы, а Лебренъ эскизы. Между-тѣмъ, Людовикъ XIV дѣйствительно принялся за дѣло только въ 1664 году. Онъ избралъ 7-е мая этого года, чтобъ дать въ версайльскихъ садахъ праздникъ въ родѣ того, какой, три года тому назадъ, Фуке далъ въ садахъ Во. Герцогъ Сент-Эньянъ былъ распорядителемъ этого праздника, а «l’Orlando-furioso» (неистовый Орландо) долженъ былъ вознаградить издержки на него, благодаря изобрѣтательности италіанскаго декоратора, по имени Вигарани. Версайльскіе сады превратились въ чертоги Альцины, и увеселенія, слѣдовавшія одно за другимъ, составляли родъ поэмы, которая должна была продолжаться три дня, и называлась: Удовольствія очарованнаго острова (Les plaisirs de file enchantée).
На третій день, въ чертогахъ самой Альцины, представлена была Элидская Принцесса Мольера.
Въ этой піесѣ Мольеръ хотѣлъ также изобразить и себя, кромѣ того, что представилъ въ ней короля и его фаворитку; такъ-какъ онъ сдѣлался на время придворнымъ, то хотѣлъ по крайней мѣрѣ высказать лесть свою устами театральной маски. Онъ игралъ роль шута, и говорилъ о самомъ себѣ:
Par son litre de fou tu crois bien le connâitre;
Mais sache qu’il l’est moins qu’il ne le fait paraître,
El que, malgré Temploi, qu’il exerce aujourd’hui,
Il a plus de bon sens, que tel qui rit de lui.
T. e. По роли дурака его изъ насъ всякъ знаетъ,
Но не таковъ онъ есть, намъ кажется какимъ;
Хотя роль глупаго на сценѣ онъ играетъ,
Но онъ умнѣй того, смѣется кто надъ нимъ.
Въ слѣдующій понедѣльникъ Мольеръ разыгралъ въ Версайли, въ присутствіи короля и всего двора, три первые акта Тартюфа; король хвалилъ сцены и стихи, но запретилъ Мольеру давать эту пьесу для публики, потому-что, какъ онъ самъ говорилъ, трудно бываетъ отличить истинно набожныхъ людей отъ лицемѣровъ. — Бѣдный Мольеръ! ты сдѣлался придворнымъ, наряжался шутомъ, чтобъ проложить дорогу своему Тартюфу; что же, наконецъ, ты увидѣлъ? что комедія, которую уже и тогда ты считалъ образцовымъ своимъ произведеніемъ, однимъ словомъ короля была осуждена на забвеніе!…
Людовикъ XIV былъ доволенъ впечатлѣніемъ, произведеннымъ этими развлеченіями, и потому рѣшился приступить къ построенію Версайля. Тогда Мансаръ предложилъ ему сломать маленькій замокъ Людовика XIII, дурная архитектура котораго конечно обезобразила бы роскошную архитектуру новаго зданія. Но сынъ благоговѣлъ предъ жилищемъ, — въ которомъ отецъ его находилъ единственныя спокойныя минуты своего царствованія, единственные часы радости въ своей жизни, и потому приказалъ вмѣстить этотъ карточный домикъ, въ мраморные чертоги, хотя бы это даже повредило общему плану.
Такимъ образомъ, въ концѣ 1664 года положено было основаніе памятнику, который поглотилъ сто шестьдесятъ пять милліоновъ, сто тридцать одну тысячу четыреста восемдесятъ четыре ливра. Это была блистательная эпоха царствованія Людовика XIV. Къ ней относится исполненіе плановъ, которые въ тишинѣ кабинета Колберъ и онъ изобрѣтали для славы Франціи. Управленіе финансами, допускавшее до сихъ поръ много произвола, какъ можно видѣть по богатству Фуке, было преобразовано; ученые получили правильное содержаніе, и Людовикъ XIV не разъ собственною своею рукою на ноляхъ своихъ указовъ отмѣчалъ причины поощренія паукъ. Образовалось новое общество, которое создало такъ-называемую литературу великаго вѣка. Мольеръ, Буало, Расинъ, Ла-Фонтенъ и Боссюэтъ, о рожденіи котораго мы упоминали по случаю рожденія Людовика XIV, росли вмѣстѣ съ нимъ. Корнель отъ времени до времени бросалъ еще драматическія молніи, озарявшія его эпоху. Пользуясь осторожностію, которую Мазаринъ наблюдалъ въ раздаваніи королевскихъ орденовъ, Людовикъ XIV, безъ нарушенія статутовъ, въ одинъ разъ пожаловалъ семдесятъ человѣкъ кавалерами ордена св. Духа, и изъ особеннаго уваженія къ принцу Конде представилъ ему право назначить одного кандидата; принцъ представилъ Гито, ординарнаго своего чиновника, племянника старика Гито, котораго мы уже знаемъ. Мало того: кромѣ этой національной награды, которая установлена была Генрихомъ III для блеска дворянства или для награжденія за общественныя заслуги, Людовикъ XIV для вознагражденія заслугъ, лично ему оказанныхъ, и для ознаменованія преимуществъ имъ жалуемыхъ, учредилъ другую, которая не подчинялась никакому правилу и зависѣла единственно отъ его воли; она состояла въ позволеніи носить голубой кафтанъ, подобный его собственному. Это позволеніе жаловалось гранатою и составляло цѣль честолюбія, потому-что носившіе такой кафтанъ имѣли право присутствовать на охотѣ короля, и сопровождать его въ прогулкахъ. Съ этого времени любимцы его сдѣлались счастливѣе его воиновъ, — они имѣли мундиръ; ихъ можно было отличить отъ другихъ и позавидовать имъ. Конде, побѣдитель при Рокруа, Ланѣ и Нордлингенѣ, домогался этого кафтана и наконецъ получилъ его, не потому, что выигралъ пять или шесть большихъ сраженій, и восторжествовалъ въ двадцати мелкихъ битвахъ, а потому, что съ салфеткою въ рукѣ смиренно услуживалъ королю въ Фонтенбло. Сверхъ того, среди этихъ пустыхъ учрежденій, которыя однако же доказывали возрастающую власть государя и будущее обоготвореніе короля, заводились мануфактуры, которыя поставили Францію промышленную въ уровень съ Франціею ученою. Изъ французскихъ гаваней выходили корабли, къ удивленію сосѣднихъ державъ, которыя даже и по знали, что во Франціи былъ флотъ; австрійскому императору послана была помощь противъ Турокъ; герцогъ Бофоръ былъ назначенъ начальникомъ Жііжсріиской экспедиціи, предвѣстницы экспедиціи Кипрской, въ которой онъ положилъ свою голову. Постройка Лувра оканчивалась въ то время, постройка же Версайля начиналась; учредилась восточно-индійская компанія; фабрика гобеленовыхъ обоевъ, директоромъ которой впослѣдствіи былъ Лебренъ, была куплена королемъ. Наконецъ, будучи могущественъ внутри, Людовикъ хотѣлъ, чтобъ его уважали и внѣ Франціи. Когда же Испанія и Римъ забыли уваженіе, должное будущему повелителю Европы, то не смотря на матеріальное могущество первой и духовное могущество втораго, они жестоко поплатились за это.
Между тѣмъ, по возвращеніи изъ Шальо, ла-Вальеръ, не довольная герцогинею Орлеанскою, скоро оставила ее; король приказалъ меблировать для нея Бріонскій дворецъ съ изяществомъ и роскошью, противъ которыхъ она всегда тщетно возставала. — Я, говорила она, прошу только одного, — спокойнаго убѣжища. — Къ несчастію, Людовикъ XIV, подобно Юпитеру, носилъ въ себѣ пламя, которое все освѣщаетъ и пожираетъ, и потому, иной родъ блеска вскорѣ окружилъ смиренную любовницу великаго короля. Ла-Вальеръ сдѣлалась беременна. Эта новость не только разнеслась при дворѣ, но была даже почти офиціально объявлена.
22 Октября 1666 года, ла-Вальеръ родила въ Венсеннскомъ замкѣ Анну-Марію Бурбонъ, узаконенную Франціею, какъ мы сейчасъ скажемъ; эта Анна-Марія-Бурбонъ вышла въ 1680 году за-мужъ за Людовика-Армана Бурбона, принца Конти.
Черезъ полгода, фаворитка короля, все также какъ и прежде, т. е. противъ своей воли, получила титулъ герцогини. Помѣстье Вожуръ и баронство сеи-Христофъ были возведены въ герцогство въ пользу матери и дочери, которая была узаконена граматою, данною въ Сен-Жерменъ-аи-Ле, въ началѣ мая 1667 года, и внесенною въ книгу парламента 13 мая.
2 Сентября 1667 года, ла-Вальеръ сдѣлалась вторично матерью и родила Людовика-Бурбона, усыновленнаго также Франціею, который потомъ былъ извѣстенъ подъ именемъ графа Вермандуа. Весь дворъ нарядился и радовался такъ, какъ будто бы родившійся младенецъ былъ законнымъ наслѣдникомъ; съ этого времени положеніе ла-Вальеръ сдѣлалось, по видимому, прочнѣе прежняго.
Среди всѣхъ интригъ двора, имѣвшихъ цѣлію низвергнуть ла-Вальеръ, или получить гранату на голубой кафтанъ, — отличіе, котораго всѣ наиболѣе домогались, и между тѣмъ, какъ королева-мать въ уединеніи страдала болѣзнію, отъ которой и умерла, два старинные ея друга, предшествовали ей въ могилу. Одинъ изъ нихъ быль маршалъ ла-Мейльере, который, какъ мы видѣли, игралъ важную роль въ Фрондѣ, и котораго сыпь сдѣлался герцогомъ Мазариномъ, по женѣ своей Гортензіи Манчини; другой былъ ея шутъ, Гильомъ Ботрю, графъ Серранъ, котораго обыкновенно называли Вожаномъ Ботрю.
Счастливая карьера Карла Ла-Порта герцога. Мейльере была слѣдствіемъ родства его съ кардиналомъ Ришелье, двоюроднымъ его братомъ, который взялъ его къ себѣ берейторомъ, когда былъ еще епископомъ Люсонскимь. Изъ берейтора онъ сдѣлался прапорщикомъ тѣлохранителей покойной королевы, а послѣ такъ называемой la drôlerie du Pont-de-Cé, онъ быль назначенъ начальникомъ собственнаго конвоя ея величества. Это счастіе началось при весьма, впрочемъ, неблагопріятныхъ обстоятельствахъ. Людовикъ XIII не могъ терпѣть будущаго маршала, вѣроятно по ненависти, которую онъ питалъ ко всѣхъ вообще родственникамъ кардинала, и къ тѣмъ, которыхъ кардиналъ покровительствовалъ. Однажды Людовикъ XIII сказалъ ему что-то сурово и даже нѣсколько грубо; бѣдный капитанъ ушелъ въ прихожую, — и въ гнѣвѣ своемъ, говоритъ Таллеманъ де Рео, съѣлъ цѣлую свѣчу. Ришельё проходившій мимо, увидя, что онъ дѣлаетъ, не могъ удержаться, чтобъ не посмѣяться надъ такимъ страннымъ способомъ укрощенія бѣшенства. Будучи уязвленъ почти столько же насмѣшкою перваго министра сколько и дурнымъ расположеніемъ къ себѣ короли, ла-Мейльере оставилъ Парижъ, продалъ свое имѣніе, за которое выручилъ сумму отъ сорока до пятидесяти тысячъ ливровъ, и объявилъ своему двоюродному брату Ришелье, что уѣзжаетъ на службу къ Шведскому королю. Кардиналъ далъ ему дойти до самой двери, и когда онъ уже готовъ былъ выйти, сказалъ ему: — Послушайте, братецъ, вы человѣкъ храбрый; останьтесь, я выведу васъ въ люди.
Онъ велѣлъ уничтожить купчую. Ла-Мейльере вступилъ опять во владѣніе помѣстьемъ, отъ котораго произошло его имя, и кардиналъ дѣйствительно вывелъ въ люди, не только его, но и всю его фамилію; сестру его онъ помѣстилъ при королевѣ-матери, которую она оставила только тогда, когда сдѣлалась аббатиссею въ Шеллѣ, гдѣ до тѣхъ поръ аббатиссами бывали однѣ принцессы. Что касается до него, то первою милостію, которую оказалъ ему кардиналъ, было то, что онъ пожаловалъ его орденскимъ кавалеромъ и женилъ на дочери маршала д’Еффіэ, въ рукѣ которой для него отказали одному оверньскому дворянину, по имени Бове. По молодая жена утверждала, что этотъ дворянинъ былъ ей не только женихъ, но и мужъ, такъ-что съ ла-Мейльере она обращалась всегда съ презрѣніемъ и иначе не называла его, какъ своимъ вторымъ мужемъ; къ счастію будущаго маршала, она умерла въ молодости, оставивъ ему сына, который сдѣлался въ послѣдствіи герцогомъ Мазариномъ, и который получилъ въ наслѣдство отъ своей матери значительную дозу сумасбродства.
Въ 1637 году, по ходатайству же Ришелье, который, какъ видно, сдержалъ свое слово, ла-Мейльере женился на Маріи Коссе-Бриссакъ, и чтобъ уменьшить по возможности разстояніе, раздѣлявшее его отъ того дома, въ родство съ которымъ онъ вступилъ, онъ сдѣланъ былъ королевскимъ намѣстникомъ въ Бретани, — что, какъ мы видѣли говоря о коадъюторѣ, доставило ему впослѣдствіи мѣсто губернатора въ Нантѣ.
Бѣдному герцогу суждено было вступать въ бракъ все съ сумасбродными женщинами; въ одно прекрасное утро новая его супруга увѣрила его, что Коссеи, отъ которыхъ она происходила, имѣли родоначальникомъ своимъ императора Кокцея-Нерву, который умеръ безъ потомства. Потому она, какъ принцесса римской императорской крови, сажала своихъ сестеръ въ креслахъ, а сама въ присутствіи ихъ садилась на стулъ, считая себя униженною бракомъ своимъ съ человѣкомъ, изъ такого бѣднаго дома, котораго, когда онъ былъ начальникомъ тѣлохранителей, иначе не называли, какъ le petit la Meilleraie, и которому отказано было въ рукѣ дѣвицы де-Вильруа. сдѣлавшейся потомъ госпожею Курсель.
Герцогъ былъ храбръ и доказалъ это многими примѣрами. При осадѣ Гравелина, страдая подагрою, онъ присутствовалъ при открытіи траншей, среди убійственнаго непріятельскаго огня; въ него пущено было болѣе двадцати пушечныхъ ядеръ, и одно ядро пролетѣло такъ близко, что онъ даже пошатнулся на лошади. Опасность его была очевидная, и офицеры, окружавшіе его, просили чтобъ онъ удалился. — Что! сказалъ имъ маршалъ, — неужели, господа, вы боитесь? — За васъ, маршалъ, а не за себя. — За меня! возразилъ ла-Мейльере: — эхъ! господа, полководцу бояться не слѣдуетъ, а особливо, когда онъ маршалъ Франціи. —
Во время блокады ла-Рошели, онъ сдѣлалъ поступокъ, который прославилъ его между молодежью, дышавшею еще послѣднимъ пламенемъ рыцарства. Однажды, скучая въ своей квартирѣ, онъ позвалъ къ себѣ трубача и послалъ его къ городу узнать, — нѣтъ-ли какого нибудь дворянина, который, скучая подобно ему, захотѣлъ бы для развлеченія стрѣляться съ нимъ на пистолетахъ. Офицеръ, стоявшій на аванъ-постахъ, по имени ла-Констансьеръ, принялъ предложеніе. Ла-Мейльере и офицеръ сдѣлали каждый по два выстрѣла изъ пистолета, одинъ въ другаго; но при второмъ ла-Констансьеръ попалъ въ лобъ лошади герцога; лошадь упала, и такимъ образомъ перевѣсъ былъ на сторонѣ офицера. Ла-Мейльере не только не разсердился на него за эту побѣду, но еще перевелъ его въ свои полкъ ротнымъ командиромъ. Маршалъ ла-Мейльере умеръ 8 февраля 1664 года.
Что касается до Гильома (Вильгельма) Ботрю, графа Серранъ, государственнаго совѣтника, члена Французской Академіи, то онъ происходилъ изъ хорошей Анжерской фамиліи, женился на дочери генеральконтролера, которая, поступивъ ко двору, не хотѣла явиться въ немъ иначе, какъ подъ именемъ мадамъ Ножанъ, а не мадамъ Ботрю, для того чтобъ королева Марія-Медичи, не могшая отвыкнуть произносить букву u (ю) по италіански, не называла ее мадамъ Ботру. Эта женщина слыла чудомъ непорочности, потому что она никуда не выходила изъ дому, и рѣшительно нигдѣ не бывала, — съ чѣмъ многіе поздравляли ея мужа, называя его счастливцемъ. Но что же! этотъ счастливецъ вдругъ узнаетъ, что жена его была домосѣдкою только потому, что у нея былъ любовникъ дома, собственный его камердинеръ. Наказаніе было соразмѣрно съ преступленіемъ: слугу онъ сослалъ на галеры, насладившись сперва самъ удовольствіемъ мщенія, — о чемъ можно прочесть подробно у Талисмана де Рео. Что касается до его жены, то онъ прогналъ ее, и она родила въ Монтрёйль-Беле, въ Анжу, дитя, которое онъ не хотѣлъ признать своимъ. Однажды, смѣясь, Ботрю сказалъ королевѣ-матери, что Анжерскій епископъ человѣкъ святой, что онъ творить чудеса. Королева спросила, какія чудеса онъ творитъ? и Ботрю отвѣчалъ, что между прочими чудесами, онъ исцѣлилъ себя отъ болѣзни, отъ которой, особливо въ это время, очень рѣдко исцѣляются. Епископъ, узнавъ объ насмѣшкѣ, громко жаловался на это. — Какъ могъ я это сказать! отвѣчалъ Ботрю также громко: — вѣдь епископъ все еще боленъ.
Играя однажды въ пикетъ съ Гуссо, котораго глупость вошла въ пословицу, Ботрю сдѣлалъ ошибку, и замѣтивъ ее въ ту же секунду, вскричалъ: — Ахъ! какой же я Гуссо! — Милостивый государь, отвѣчалъ ему Гуссо, — вы дуракъ. — Развѣ я не тоже сказалъ? спросилъ Ботрю. — Нѣтъ. — Ну, такъ я хотѣлъ это сказать!
Ботрю публично смѣялся надъ герцогомъ Эпернономъ и однажды такъ уязвилъ его какою то эпиграммою, что послѣдній велѣлъ людямъ своимъ отколотить его палками. Чрезъ нѣсколько дней Ботрю явился во дворецъ съ палкою. — Что это? у васъ подагра? спросила королева. — Нѣтъ, отвѣчалъ Ботрю. — Такъ за чѣмъ же вы ходите съ палкой? Ахъ! сказалъ принцъ Гемене, — я объясню это вашему величеству: Ботрю носитъ палку, какъ святой Лаврентій носилъ свой рашперъ; это символъ его мученичества!
Ботрю былъ очень упрямъ, и говорилъ, что онъ зналъ только одного человѣка на свѣтѣ, который быль упрямѣе его. Это быль одинъ провинціальный судья. Въ одно утро, этотъ судья, надоѣдавшій ему уже много разъ, пришелъ къ нему. — Эй! сказалъ Ботрю своему слугѣ, — скажи, что я въ постели.
— Сударь, отвѣчалъ слуга, исполнившій порученіе своего барина, — онъ говорить, что подождетъ пока вы встанете. — Такъ скажи ему, что я очень нездоровъ, — Сударь, онъ говоритъ, что знаетъ превосходные рецепты. — Скажи ему, что я въ отчаяиномъ положеніи, и что нѣтъ болѣе надежды. — Сударь, онъ сказалъ, что въ такомъ случаѣ онъ не хочетъ, чтобъ вы умерли не простившись съ нимъ. — Скажи ему, что я умеръ. — Сударь, онъ говоритъ, что желаетъ окропить васъ святой водою. — Ну, сказалъ Ботрю, незнавшій болѣе чѣмъ отъ него отдѣлаться, — если такъ, то вели ему войти!
Ботрю былъ человѣкъ весьма не набожный, и считалъ Римъ химерою апостольства; однажды ему показали списокъ десяти кардиналовъ, возведенныхъ въ это достоинство папою Урбаномъ, начинавшійся кардиналомъ Факинетти. — Я вижу только девять, между тѣмъ какъ вы говорите, что ихъ десять. — И онъ прочиталъ одно за другимъ девять послѣднихъ именъ. — Десять и есть, возразилъ разговаривавшій съ нимъ, — вы пропустили кардинала Факинетти. — А! извините, сказалъ Ботрю, — я думалъ, что это былъ общій ихъ титулъ.
Однажды вечеромъ, послѣ того, какъ лошади его были въ разъѣздѣ цѣлое утро, и когда особа, которую онъ хотѣлъ отправить домой въ своей каретѣ, отговаривалась отъ его готовности услужить ей, говоря, что бѣдныя животныя, находясь въ упряжи въ продолженіе семи, или осьми часовъ, слишкомъ устанутъ, если сдѣлаютъ еще и эту поѣздку, Ботрю сказалъ: — Гмъ! если бы лошади мои созданы были для покоя, то Богъ сдѣлалъ бы ихъ канониками святой капелы.
Впрочемъ, шутки его не всегда имѣли пустой и шутовской характеръ, какъ мы это сейчасъ видѣли. Въ Парижѣ много говорили объ англійской революціи и непрочномъ положеніи короля Карла I. — Да, сказалъ однажды, въ разговорѣ объ англійскомъ королѣ, Ботрю, — это теленокъ, котораго водятъ съ ярмарки на ярмарку, и котораго наконецъ отведутъ на бойню. —
Ботрю умеръ въ 1665 году, и въ его особѣ угасъ одинъ изъ послѣднихъ представителей того ума, который такъ хорошо тѣшилъ добраго короля Генриха IV, и добрую королеву Марію Медичи, но который долженъ былъ выйти изъ моды при болѣе важномъ и болѣе лицемѣрномъ дворѣ Людовика XIV.
Между тѣмъ, съ каждымъ днемъ приближалась смерть особы, несравненно важнѣйшей тѣхъ, о смерти которыхъ мы сей-часъ говорили, именно смерть королевы-матери. Анна Австрійская обладала рѣдкимъ преимуществомъ, даруемымъ небомъ нѣкоторымъ женщинамъ, преимуществомъ не стерѣться. Руки ея и кисти рукъ оставались все также бѣлы и нѣжны, какъ и въ молодости, на челѣ ея не было ни одной морщинки, ея блестящіе красивые глаза не могли разстаться съ тѣми привычками кокетства, которыя дѣлали ихъ такъ опасными въ ея молодости. Къ несчастно, въ концѣ ноября 1664 года, боль въ груди, которую королева чувствовала уже нѣсколько лѣтъ, значительно усилилась; но на эту боль не обратили надлежащаго вниманія при самомъ ея началѣ. Болѣзнь развивалась быстро; когда всѣ замѣтили, что удивительная бѣлизна ея кожи начала превращаться въ желтый цвѣтъ слоновой кости, то стали понимать, что королева находилась въ опасномъ положеніи, и что скоро наступитъ день, въ который эта гордая правительница должна будетъ разстаться съ жизнію. Множество врачей было призываемо одинъ послѣ другаго: самымъ первымъ быль призванъ Валлотъ, первый врачъ короля; но онъ былъ болѣе химикъ, въ особенности еще болѣе ботаникъ, нежели медикъ. Онъ лечилъ больную королеву компрессами изъ цикуты[6], которые только усилили болѣзнь; не видя, по прошествіи двухъ недѣль, никакого для себя облегченія, королева пригласила Сегена, своего собственнаго медика, человѣка ученаго, но весьма рѣшительнаго, котораго метода леченія состояла въ одномъ только кровопусканіи: между обоими докторами произошли большіе споры и разногласія; въ продолженіе этихъ споровъ болѣзнь королевы усилилась еще болѣе, такъ что 15 декабря, послѣ худо проведенной ночи въ Вальде-Грасѣ, гдѣ ея величество съ того времени, какъ она оставила власть, или лучше сказать, какъ власть ее оставила, часто искала себѣ уединенія, болѣзнь ея сдѣлала такіе успѣхи, что она сама стала считать ее уже неизлечимою.
Богъ страннымъ образомъ наказалъ эту бѣдную женщину: въ продолженіе послѣднихъ десяти, или пятнадцати лѣтъ она видѣла у монахинь сдѣлавшихся ея подругами, примѣры этой страшной болѣзни, и всегда молила Господа, чтобъ Онъ отвратилъ ее отъ нея; но, увы! не такъ вышло: бѣдная королева приняла это наказаніе съ преданностію волѣ Божіей. — Богъ поможетъ мнѣ, говорила она, — и если Онъ допускаетъ, чтобъ я страдала этою ужасною болѣзнію, которая, кажется, мнѣ угрожаетъ смертію, то страданія мои, безъ сомнѣнія, послужатъ мнѣ во спасеніе! —
Какъ скоро распространился слухъ объ опасности королевы, то къ ней немедленно пріѣхалъ его величество. Король, не любившій никуда торопиться, пріѣхалъ только около трехъ часовъ, хотя получилъ извѣстіе въ одно время съ братомъ; глубокій эгоизмъ, бывшій разительною чертою характера Людовика XIV, обнаруживался особенно въ подобныхъ случаяхъ. По пріѣздѣ короля тотчасъ составленъ былъ консиліумъ изъ знаменитѣйшихъ парижскихъ врачей и хирурговъ, которые признали, что болѣзнь королевы, извѣстная подъ именемъ рака, неизлечима. Тогда многія особы предложили послать за однимъ бѣднымъ деревенскимъ священникомъ по имени Жандрономъ, который чудеснымъ образомъ исцѣляетъ эту болѣзнь, сказавъ, что онъ самъ ходитъ къ бѣднымъ людямъ, которымъ исключительно посвятилъ себя, а къ богатымъ и знатнымъ только тогда, когда его приглашаютъ. Священникъ Жандронъ былъ призванъ; онъ осмотрѣлъ болѣзнь королевы, нашелъ ее не опасною и увѣрялъ, что ее совершенно исцѣлитъ, и что королева проживетъ еще долго. Однако лекарства его не только не облегчили страданія больной, но еще болѣе увеличили ихъ; хотя днемъ королева одѣвалась, какъ обыкновенно, и казалась сколько могла веселою, но спавшіе въ ея комнатѣ, говорили, что по ночамъ она вообще худо спитъ и очень страдаетъ. Наконецъ, вопреки всѣмъ обѣщаніямъ шарлатана, ракъ открылся, и болѣзнь усилилась. Тогда мѣсто Жандрона заступилъ какой то лотарингецъ, по имени Алліо: онъ привелъ съ собою женщину, которая, по словамъ, его, имѣла ту же болѣзнь, и которую будто бы онъ вылечилъ. Это живое доказательство его искусства, подавало двору нѣкоторую надежду. Къ несчастію, по волѣ Божіей, — говоритъ госпожа Моттвиль, — лекарства врачей были безполезны для исцѣленія тѣла королевы: но страданія, которыя они ей причиняли, послужили къ исцѣленію страданій ея души.
Король, привыкнувъ видѣть страданія своей матери, снова предался удовольствіямъ, прерваннымъ на короткое время. При дворѣ скоро забываютъ не только тѣхъ, которыхъ по видятъ, но даже и тѣхъ, которыхъ видятъ; потому, не удивительно, что при нечъ скоро забыли и бывшую правительницу, которая томилась предсмертными муками на другомъ концѣ Парижа.
Любовная связь короля съ ла-Вальеръ все еще продолжалась, и потому объ ней уже не говорили болѣе; но любовь ея высочества и графа Гишъ, встрѣтившая очень много препятствій, была предметомъ общихъ разговоровъ. Фамилія Граммона была въ большой милости при дворѣ; она то и исходатайствовала у короля графу Гишъ позволеніе возвратиться изъ изгнанія; графъ нашелъ короля при осадѣ Марсала. Король принялъ его, какъ будто бы ничего и не бывало. Одинъ только герцогъ Орлеанскій оказывалъ ему большую холодность. Узнавъ объ этомъ возвращеніи и о томъ, что Людовикъ хорошо принялъ молодаго графа, принцесса Генріетта боялась, чтобы король хитростію не вывѣдалъ тайнъ ея любовника; поэтому она тотчасъ же написала письмо къ послѣднему. По какъ она не торопилась, письмо ея дошло до графа слишкомъ поздно, и именно когда уже графъ по всемъ признался королю. При этомъ извѣстіи ея высочество пришла въ сильный гнѣвъ, и написала къ графу письмо, въ которомъ запретила ему впредь являться къ ней на глаза, и произносить ей имя; несчастный любовникъ былъ въ отчаяніи; какъ истинный рыцарь, онъ пунктуально повиновался повелѣніямъ своей возлюбленной, какъ жестоки они ни были, и просилъ у короля позволенія отправиться въ Польшу, чтобъ тамъ умереть на полѣ чести. Король согласился дать графу отпускъ, и бѣдный любовникъ былъ бы дѣйствительно убитъ пулею въ одной стычки съ Русскими, если бы пуля не расплющилась о портретъ ея высочества, носимый имъ на груди въ очень плотномъ футлярчикѣ, который разлетѣлся отъ удара. По возвращеніи его изъ Польши, ея высочество требовала отъ него чрезъ короля и своихъ писемъ и портрета, на которомъ остался слѣдъ пули. Графъ, — таково было повиновеніе его приказаніямъ ея высочества, — возвратилъ ей все въ ту же минуту. Но эта суровость, была ли она истинная, или притворная, еще болѣе усилила любовь графа; онъ просилъ графиню Граммонъ, англичанку но происхожденію, поговорить съ ей высочествомъ; но Генріетта не хотѣла ничего и слушать. Бѣдный графъ былъ въ отчаяніи и долго безъ успѣха изыскивалъ всевозможныя средства повидаться съ принцессою, какъ вдругъ случай сдѣлалъ для него то, чего но могли сдѣлать ни просьбы, ни соображенія.
Госпожа ла-Вьёвиль (припомните, что мы не одинъ уже разъ упоминали объ ней въ послѣднюю Фронду) давала балъ, на который ей высочество поѣхала вмѣстѣ съ своимъ супругомъ и, для довершенія веселья, положила явиться на балъ замаскированною. Что бъ не быть узнанною, принцесса велѣла замаскироваться въ то время, когда одѣвалась сама, тремъ или четыремъ своимъ фрейлинамъ, и ихъ высочества въ сопровожденія этой женской свиты, закутанныя въ плащи съ капюшонами, отправились на балъ въ наемной каретѣ. У воротъ дома госпожа ла Вьёвиль карета ихъ встрѣтилась съ другою каретою, въ которой также сидѣли замаскированные. Обѣ трупы вышли изъ экипажей и встрѣтилась въ сѣняхъ, гдѣ принцъ предложилъ второй трупѣ смѣшаться съ своею. Предложеніе было принято; каждый взялъ случайно руку, которая ему была подана; но принцесса узнала въ рукѣ, которую ей подали, руку графа Гишъ; рана, полученная имъ въ эту руку, не позволяла принцессѣ ни на одну минуту сомнѣваться въ странной игрѣ случая.
Съ своей стороны, графъ Гишъ, предупрежденный уже запахомъ душистыхъ подушечекъ, которыя ея высочество имѣла обыкновеніе носить въ своихъ волосахъ, чувствовалъ, что рука, которую онъ держалъ, сильно дрожала; поэтому, онъ тотчасъ же догадался, чья была эта рука. Принцесса хотѣла было у него выдернуть руку, но онъ удержалъ ее. Это усиліе смягчило жестокосердіе принцессы; между ними установился электрическій токъ. Рука все еще дрожала, но не силилась болѣе высвободиться; какъ принцесса такъ и графъ Гишъ были въ такомъ сильномъ смущеніи, что взошли но лѣстницѣ, не говоря другъ другу ни слова. Наконецъ графъ, узнавъ между масками принца Орлеанскаго и видя, что онъ не обращаетъ ни какого вниманія на свою супругу, увелъ ее въ небольшую комнату, въ которой было гостей менѣе, нежели во всѣхъ другихъ, и тамъ представилъ ей такія основательныя причины къ своему оправданію въ сдѣланномъ имъ проступкѣ, что принцесса невольно простила его. Едва только это столь давно ожидаемое прощеніе было получено, послышался голосъ его высочества, который звалъ свою супругу. Принцесса ушла чрезъ одну дверь, а графъ Гишъ чрезъ другую. Разставаясь съ своимъ обожателемъ ея высочество просила его, изъ опасенія, чтобъ мужъ ея не догадался объ ихъ встрѣчѣ, не оставаться долѣе на балѣ; графъ исполнилъ это приказаніе съ своею обычною покорностію. Сходя съ лѣстницы, онъ встрѣтился внизу съ однимъ изъ своихъ пріятелей и остановился съ нимъ поговорить: вдругъ какая то маска, показавшаяся вверху лѣстницы, оступилась; маска вскрикнула, но графъ Гишъ бросился на крикъ и принялъ на свои руки принцессу, которая безъ этой неожиданной помощи, безъ сомнѣнія ушиблась бы весьма опасно, потому что уже нѣсколько мѣсяцевъ была беременна. Это обстоятельство довершило примиреніе, и въ одинъ вечеръ, когда его высочество уѣхалъ замаскированный на какой то балъ, любовники встрѣтились у госпожи Граммонъ. Само собою разумѣется, что эта встрѣча приписана случаю.
Итакъ, какъ мы сказали, болѣзнь королевы нисколько не препятствовала увеселеніямъ, хотя и становилась со дня на день хуже.
Наступила весна; весь дворъ отправился въ Сен-Жерменъ, и королева-мать, не смотря ни на чьи совѣты пожелала слѣдовать за дворомъ, говоря, что для нея было все равно, умереть тамъ или въ другомъ мѣстѣ. 27 мая, но утру, королева-мать почувствовала лихорадку, но не хотѣла обнаружить ее, дабы не лишить молодую королеву и принцессу Генріетту удовольствія совершить прогулку. на которую онѣ собирались; но когда обѣ онѣ уѣхали, то она сказала своимъ приближеннымъ, замѣтившимъ большую перемѣну въ цвѣтѣ ея лица: — У меня, кажется, лихорадка, я чувствую сильный ознобъ. — Дѣйствительно, какъ скоро она легла въ постель, то лихорадка началась еще сильнѣе и мучила ее шесть часовъ сряду Эти шесть лихорадочныхъ часовъ развили болѣзнь такъ быстро, что врачъ нашелъ нужнымъ позвать духовника. Въ тотъ же вечеръ королева сказала, что желаетъ написать завѣщаніе.
Но врачи, однако ошиблись; хотя боль и увеличивалась, но больной суждено было еще долго страдать, прежде чѣмъ умереть. Впрочемъ, она не льстила себя надеждою выздоровѣть, тѣмъ болѣе, что окружавшіе ее своими неосторожными разговорами отнимали всякую надежду на выздоровленіе. 3 августа, въ тотъ день, когда она чувствовала себя гораздо хуже и болѣе страдала, пришелъ къ ней Берингенъ, нашъ старый знакомый, ея прежній слуга. Какъ скоро она его увидѣла, то сказала: — Ахъ? господинъ первый (это былъ титулъ, который былъ данъ Берингену, какъ первому камердинеру), — ахъ! господинъ первый, пожалуй намъ придется разстаться!…
Въ другое время эти слова показались бы трогательными, можетъ быть; но, какъ мы уже сказали, семнадцатый вѣкъ не былъ вѣкомъ чувствительности. — Ваше величество, хладнокровно отвѣчалъ Берингенъ, — вы не можете чувствовать, съ какою горестію слуги ваши слушаютъ этотъ приговоръ; но вы можете утѣшаться тѣмъ, что умирая, вы освободитесь на всегда отъ мученій и, сверхъ того отъ большой непріятности, особливо для васъ, которыя такъ любили чистый, благоухающій воздухъ: извѣстно, государыня, что болѣзнь эта подъ конецъ сопровождается невыносимымъ смрадомъ. —
Однако послѣдній часъ еще не пробилъ; послѣ многихъ перемѣнъ королева вдругъ почувствовала себя несравненно лучше. Провидѣніе, по видимому, хотѣло возвратить ей нѣсколько силъ, чтобы она могла перенести печальное извѣстіе, ее ожидавшее. Братъ ея, испанскій король Филиппъ IV умеръ 17 сентября 1665 года, а извѣстіе о его смерти въ Парижѣ было получено 27 того же мѣсяца. Это извѣстіе было принято при французскомъ дворѣ съ весьма различными чувствованіями. Молодая королева приняла его, какъ дочь истинно привязанная къ своему отцу; королева-мать, какъ сестра, которой братъ открывалъ путь въ могилу; король, какъ государь, котораго глубокій и политическій взглядъ въ одно мгновеніе ока, видитъ всѣ выгоды, которыя могутъ иногда произойти для однихъ изъ скорби другихъ. Дѣйствительно, юный Карлъ II, который долженъ былъ умереть, не оставивъ послѣ себя наслѣдника, былъ болѣзненный человѣкъ, такъ-что никто не вѣрилъ, чтобъ онъ могъ долго жить. Потому, съ той же минуты, Людовикъ XIV по всей вѣроятности возмечталъ о наслѣдствѣ испанскаго престола.
Время шло, жизнь королевы-матери догарала въ самыхъ жестокихъ мученіяхъ. Наступила зима, а съ нею возвратились и удовольствія по той причинѣ, что при дворѣ къ болѣзни королевы Анны Австрійской уже нѣсколько попривыкли. Поэтому, 5 января, на канунѣ Богоявленія, былъ большой балъ у его высочества; король явился на этотъ балъ въ фіолетовомъ камзолѣ, потому-что носилъ трауръ по своемъ тестѣ; камзолъ его былъ такъ унизанъ жемчугомъ и алмазами, что траурный цвѣтъ его терялся подъ драгоцѣнными каменьями. На другой день королева-мать стала чувствовать себя еще хуже, и поэтому увеселенія были прекращены. 17 января она причастилась; во вторникъ 19, припадки усилились, и короля предупредили, что пора матери его принять послѣднее предсмертное причащеніе св. Тайнъ. Запахъ отъ ея раны, какъ предсказывалъ Берингенъ, былъ такъ отвратителенъ, что каждый разъ, когда перевязывали рану, надобно было ей самой держать подъ носомъ склянку съ духами.
Ошскій архіепископъ пришелъ къ больной съ св. дарами; ассистентами у него были: епископъ Мендскій, Сен-Жерменскій священникъ, аббатъ Кемаденъ и нѣсколько другихъ духовныхъ лицъ. Ввечеру королева была соборована: къ полуночи начались предсмертныя муки, однако же по временамъ она открывала глаза и разговаривала. Врачъ взялъ ея руку, чтобъ освидѣтельствовать пульсъ; она почувствовала это, и сказала. — Охъ! это безполезно; его больше уже не слышно.
Его высочество рыдалъ, стоя у постели на колѣнахъ — сынъ мой! нѣжно шептала она. — Потомъ чувствуя, что врачъ оставилъ руку ея голою, сказала: — покройте мнѣ руку. Минуту спустя, подошелъ къ-постели ея духовникъ, который былъ испанецъ; она узнала его. и сказала: — Padre meo, уо me muero. —
Но она ошиблась, ибо черезъ четверть часа, сказала Ошскому архіепископу, утѣшавшему ее: — Ахъ!… Боже мой!… я очень страдаю, скоро-ли я умру?…
Прошелъ еще часъ; больная открыла ротъ и потребовала распяmie. Это были послѣднія произнесенныя ею слова. Распятіе приложили къ ея губамъ. Цѣлуя крестъ, больная дѣлала нѣкоторыя движенія, доказывавшія, что не совсѣмъ еще лишилась сознанія. Наконецъ, въ среду 20 января 1666 года, въ пятомъ часу утра, королева скончалась.
Король перенесъ смерть своей матери, какъ переносилъ и послѣ смерть всѣхъ своихъ родственниковъ, т е. съ большимъ эгоизмомъ и глубокою преданностію волѣ Божіей. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ вышелъ изъ подъ опеки своей матери, между нимъ и ею происходили часто ссоры; однажды, когда она попыталась сдѣлать ему замѣчаніе на счетъ преступной любви его къ дѣвицѣ ла-Вальеръ, онъ разсердись на нее болѣе, чѣмъ когда либо сердился на нее за ла-Моттъ д’Аржанкуръ и за Марію Манчини, забылся до такой степени, что сказалъ ей: — Я не нуждаюсь ни въ чьихъ совѣтахъ!.. я уже въ такихъ лѣтахъ, что могу жить своимъ умомъ. —
Анна Австрійская имѣла хорошія и худыя качества правительницъ: упрямство въ политикѣ, слабость въ любви. Не согласившись удовлетворить страсти Букингама, прекраснѣйшаго и великолѣпнѣйшаго вельможу своего времени, она отдалась Мазарину, за котораго, по словамъ принцессы Палатинской, второй супруги герцога Орлеанскаго, наконецъ даже вышла за-мужъ. Но при всемъ томъ сердце матери осталось неизмѣннымъ въ любви къ дѣтямъ; ея сынъ всегда былъ для нея королемъ, и, подобно прекраснымъ мадоннамъ Микель-Анжела или Перуджина, она среди опасностей, грозившихъ его дѣтству, пеклась объ немъ съ заботливостію, похожею почти на благоговѣніе.
Анна Австрійская умерла шестидесяти четырехъ лѣтъ; но на видъ казалось ей не было и сорока; когда она привстала на постелѣ, съ глазами блестящими надеждою, съ щеками пылавшими отъ лихорадочнаго жара, чтобы причаститься св. Тайнъ, іо его высочество, второй сынъ ея, сказалъ: — Ахъ! посмотрите на маменьку; она никогда не была такъ прекрасна!
Множество сонетовъ, стиховъ, эпитафій было сочинено въ честь августѣйшей покойницы: мы приведемъ изъ нихъ только три слѣдующіе.
Et soror et eonjux et mater, nataque Begum;
Nulla unquuin lanlo sanguine digna luit.
Anne, dont la vertu, l'éclat et la grandeur
Ont rempli l’univers de leur vive splendeur,
Dans la nuit du tombeau conserve encore sa gloire,
Et la France à jamais aimera за mémoire.
T. e. Величіе и блескъ и добродѣтель Анны
Извѣстны каждому, во всей вселенной славны;
Въ гробу она. По ней лишь слава не увянетъ:
Съ любовью Франція всегда объ ней вспомянетъ.
Elle sut mépriser les caprices du sort,
Regarder sans horreur les horreurs de la mort;
Affermir un grand trône et le quitter sans peine.
Et, pour tout dire enfin, vivre et mourir en reine.
T. e. Удары презирать судьбы она умѣла,
Безъ ужаса на смерть могла она смотрѣть;
Для сына утвердить великій тронъ успѣла,
Умѣла царски жить, царицей умереть.
Мы приводимъ эти стихи болѣе потому, что они написаны дѣвицею Скюдери; однако изъ этого не слѣдуетъ, чтобъ мы считали ихъ лучшими.
Окончимъ эту главу слѣдующими стихами, которые Комменискій епископъ прочиталъ въ Сен-Денисскомъ соборѣ въ то время, когда въ открытую еще могилу Анны Австрійской клали королевскія регаліи:
Superbes ornements d’une grandeur passée,
Vous voilà descendus du trône au monument;
Que reste-t-il de vous dans ce grand changement?
Qu’un triste souvenir d’une gloire effacée!
Mortels, dont la fortune est toujours balancée,
Et qui des ris aux pleurs passez en un moment,
Si vous voulez sortir de votre égarement,
Que ce terrible objet frappe votre pensée.
Anne vivait hier, et cette Majesté
Qui régnait sur les coeurs par sa rare bonté,
Dans ces antres sacrés n’est plus qu’un peu de cendre.
Orateurs, taizez vous! Cette foule de rois
Qui sont ici comme elle et sans force et sans voix,
Font moins de bruit que vous, et se font mieux entendre.
T. e. Гдѣ пышная краса величія дѣвалась?
Съ престола царскаго въ гробь мрачный низошла,
И слава вся ея, какъ легкій дымъ прошла;
Воспоминаніе о ней одно осталось.
Какъ здѣсь, о смертные, непрочно счастье наше!
Смѣемся мы, и въ мигъ мы скучны, слезы льемъ,
Хотите-ли вполнѣ вы убѣдиться въ томъ?
Вниманье на предметъ сей обратите ваше.
Ея величество вчера еще жила
И добротой своей къ себѣ сердца влекла;
Сегодня здѣсь ея одинъ лишь прахъ лежитъ.
Витіи пусть молчатъ! здѣсь этотъ сонмъ царей,
Насъ окружающій безъ словъ, подобно ей,
Краснорѣчивѣй ихъ въ молчаньи говоритъ.
ГЛАВА XXXVI.
1667—1669.[править]
Смерть королевы-матери не произвела особенной перемѣны въ дѣлахъ общественныхъ, въ которыя она съ давняго времени уже не вмѣшивалась; но она оставила послѣ себя большую пустоту при французскомъ дворѣ. Анна Австрійская знала всѣхъ при этомъ дворѣ. Она знала происхожденіе каждаго и умѣла оцѣнивать заслуги. Будучи горда, какъ принцесса Австрійскаго дома, вѣжлива какъ француженка, строгая наблюдательница этикета, какъ испанка, она держала каждаго въ приличномъ отъ себя разстояніи, и Людовикъ XIV, лишившись ея, особенно сожалѣлъ о нарушеніи тѣхъ правилъ этикета, которыя Анна Австрійская умѣла обратить въ обязанности, и которыя Людовикъ XIV долженъ былъ обратить въ законъ.
Ла-Вальеръ все еще была любимою султаншею. Однако, пріобрѣтая права Людовика XIV, какъ мать его дѣтей, она теряла много своихъ прелестей, какъ любовница. Свѣжесть ея лица, — эта главная, и, можно сказать, почти единственная ея красота, исчезла, и при дворѣ замѣчали, что король началъ уже охладѣвать къ ней и готовъ былъ перенести свою любовь на другой предметъ.
Время было благопріятное для искательницъ преемничества въ этой умирающей любви. Одна изъ прелестнѣйшихъ придворныхъ женщинъ поняла это и воспользовалась случаемъ. Это была госпожа Монтеспанъ. Уже прежде ея, другая женщина имѣла такое же намѣреніе, и достигла того, что Людовикъ XIV сдѣлался, если не непостояннымъ, то невѣрнымъ любовникомъ. Женщина эта была принцесса Монако, дочь графа Граммона, и слѣдовательно, сестра графа Гишъ. Но эта страсть продолжалась не долѣе того, сколько продолжалось возбужденное ею желаніе, и удовлетворенное удовольствіе. Не такъ было съ госпожею Монтеспанъ, — потому-ли что она была хитрѣе, или потому, что она обладала существеннѣйшими прелестями.
Франциска-Атенаиса Рошшуаръ де-Мортемаръ, маркиза Монтеспанъ, которую мы уже встрѣчали въ Фонтенблоскихъ празднествахъ подъ именемъ дѣвицы Тоиней-Шарантъ, родилась въ 1641 году, и въ 1663 году вышла за мужъ за Генриха-Луи Нардельяна-де Гондрена, маркиза Монтеспана, происходившаго изъ знаменитой Гасконской фамиліи, древность которой не могла однако равняться съ древностію фамиліи Мортемаровъ. По ходатайству его высочества, маркизъ досталъ ей мѣсто статсъ-дамы при королевѣ; удивительная ея красота, — наслѣдственная, какъ и умъ въ знаменитой фамиліи Мортемаровъ, — произвела при дворѣ на всѣхъ величайшее впечатлѣніе. Каждый старался сблизиться съ нею, чтобы завести съ нею дружбу, но она держалась отъ всѣхъ далеко, и маркизъ Ла-Фаръ въ запискахъ своихъ, причисляетъ себя къ тѣмъ, которыхъ прекрасные глаза маркизы Монте ліанъ сдѣлала на вѣкъ несчастными. Король сперва не обращали на нее вниманія, и въ это-то можетъ быть время, она дала знать своему мужу, что Людовикъ XIV ее замѣтилъ, и чтобъ поэтому онъ увезъ ее въ провинцію: по какъ маркизу опасность казалась не очевидною, то онъ и не исполнялъ ея желанія. Между тѣмъ, госпожа Монтеспанъ умѣла расположить къ себѣ королеву, сказавъ, когда однажды разговаривали въ присутствіи Маріи-Терезіи о дѣвицѣ ла-Вальеръ: — Если бы со мною случилось то, что случилось съ нею, то я бы скрылась на всю свою жизнь въ монастырь.
Въ тоже время она подружилась съ ла-Вальеръ и, вкравшись въ ея довѣренность, сопровождала ее повсюду. Въ балетѣ Музъ Бансерада, она представляла пастушку и декламировала стихи, выражавшіе любовь розы къ солнцу. Тутъ замѣтилъ ее король.
Монтеспанъ, какъ мы сказали, была очень умна. Госпожа де-Севинье, бывшая хорошимъ судьею въ этомъ дѣлѣ, говоритъ, что она обладала большимъ и острымъ умомъ. Король, казалось, съ удовольствіемъ встрѣчалъ у ла-Вальеръ эту красивую и умную женщину. Бѣдная герцогиня, чувствовавшая, что любовь къ ней Людовика охлаждается, не видѣлась уже съ своимъ любовникомъ-королемъ такъ часто, какъ бывало прежде, и думала, что тѣсная связь съ ея подругою послужитъ, можетъ быть, средствомъ опять привлечь его къ себѣ. Однако случилось то, что всѣ предвидѣли т. е., что въ присутствіи этихъ двухъ женщинъ, одной кроткой, робкой и искренно ему преданной, другой умной и хитрой, любовь короля, по мѣрѣ того, какъ угасала къ госпожѣ ла-Вальеръ, начала воспламеняться къ госпожѣ Монтеспанъ.
Между тѣмъ, дѣлались приготовленія къ походу. Людовикъ XIV, искавшій войны, принялъ предлогомъ къ ней права королева на Брабантъ, Верхній Гельдерхъ, Люксембургъ, Монсъ, Антверпенъ, Камбре, Мехельмъ, Лимбургъ, Намюръ и Франшъ-Копте. Власти Брабантской общины объявили, что владѣнія отца достаются дѣтямъ перваго брака пережившимъ его, но не дѣтямъ втораго его брака; поэтому-то Марія Терезія, родившаяся отъ перваго брака Филиппа IV съ Елисаветою Французскою, и требовала наслѣдства этихъ провинцій.
Правда, что она отказалась отъ нихъ по брачному договору; но по этому брачному договору было обѣщано ей въ приданое пять сотъ тысячъ экю золотомъ, которые не были однако выплачены, и Людовикъ XIV, основываясь на неуплатѣ этого приданаго, хотѣлъ завладѣть городами, на которые королева имѣла право.
Заключили союзъ съ Португаліей, естественнымъ врагомъ Испаніи, и съ Соединенными-Штатами, которые съ безпокойствомъ смотрѣли на столь близкое сосѣдство изувѣрной католической державы.
Французскій флотъ, который въ то время, когда герцогъ Бофоръ ходилъ въ Жижерійскую экспедицію едва-ли могъ выставить шестнадцать кораблей третьяго разряда, имѣлъ теперь въ гаваняхъ Бреста и
Рошфора въ наличности двадцать шесть кораблей, шесть легкихъ фрегатовъ, шесть брандеровъ и двѣ тартаны.
Одна гвардія короля простиралась до 5400 человѣкъ. Кромѣ того, во Франціи тогда было 26 полковъ французской кавалеріи, въ которыхъ было около 20,000 человѣкъ; G полковъ чужестранной кавалеріи, простиравшейся до 2872 человѣкъ, и два драгунскіе полка изъ 948 человѣкъ; 46 полковъ французской пѣхоты, имѣвшей въ наличности 83,157 человѣкъ; наконецъ 14 полковъ чужестранной пѣхоты, состоявшей изъ 36,256 человѣкъ, — всего 148,397 человѣкъ. Такой многочисленной арміи не выставляло ни одно европейское государство со временъ крестовыхъ походовъ.
Почти по этому случаю назначенъ былъ новый военный министръ Лувуа, сынъ Летелье.
Походъ былъ увеселительнымъ путешествіемъ двора. Впродолженіе этого похода король особенно сблизился съ госпожою Монтеспанъ. Озабоченная все одною и тою же мыслію, и именно, что свиданія короля съ его пріятельницею есть средство ей самой чаще видѣться съ нимъ, ла-Вальеръ и недумала даже препятствовать этимъ свиданіямъ; но вскорѣ она поняла свою ошибку. Однажды она начала дѣлать упреки королю, и король выйдя изъ терпѣнія, въ одно изъ тѣхъ движеній грубости, которыя были въ немъ такъ обыкновенны, бросилъ ей на колѣна маленькую ея собачку, по имени Malice, сказавъ: — Возьмите, сударыня; для васъ довольно и этого! — и ушелъ къ. Монтеспанъ, которой комната была близъ комнаты герцогини ла-Вальеръ.
Съ этого времени бѣдняжка ла. Вальеръ, до сихъ поръ все еще льстившая себя надеждою, поняла теперь свое положеніе. Королева съ своей стороны, видя новую любовь своего супруга, хотѣла сдѣлать ему нѣкоторыя замѣчанія; но Людовикъ принялъ ихъ не лучше тѣхъ, которыя позволила себѣ ему ла-Вальеръ: — Не на одной-ли постели спимъ мы, сударыня? спросилъ онъ. —
— Точно такъ, государь, отвѣчала королева.
— Ну, такъ чего же вамъ еще болѣе? сказалъ Людовикъ.
Эта новая любовь короля къ маркизѣ Монтеспанъ надѣлала при дворѣ много шуму; другая, о которой не менѣе было разговоровъ при дворѣ въ это время, была любовь старшей дочери принца Гастона Орлеанскаго къ Лозену. Принцесса Монпансье, внука Генриха IV, гордая дочь Гастона, героиня сраженія въ Сент-Антуанскомъ предмѣстьи, единственная наслѣдница всѣхъ Орлеанскихъ ленныхъ участковъ, получавшая семь-сотъ тысячь годоваго дохода, наконецъ принцесса, которую хотѣли выдать за мужъ сперва за принца, потомъ за короля, и наконецъ за императора, влюбилась въ простаго дворянина, и согласна была выйти за него за мужъ. Эту новость госпожа де-Севинье, въ одномъ изъ своихъ писемъ, называетъ загадкою.
Разскажемъ нѣсколько подробнѣе о томъ человѣкѣ, въ котораго принцесса влюбилась и о которомъ мы уже упоминали, по случаю путешествія въ Бретань, во время котораго былъ арестованъ Фуке.
Антоненъ Помпаръ де Комовъ, герцогъ Лозенъ, родившійся въ 1632 году, то-есть за шесть лѣтъ до короля, прибылъ въ Парижъ подъ именемъ маркиза Пюйгилема. Это былъ, по словамъ Сен-Симона, — который впрочемъ, какъ извѣстно, не имѣлъ привычки льстить своимъ портретамъ, — бѣлокурый, не высокаго роста мужчина, съ очень стройною тальею, съ надменною и умною физіономіею, честолюбивый, прихотливый и причудливый, ревнивый ко всему, никогда ничѣмъ не довольный, желавшій всегда и во всемъ перейти за черту, на которой всякій другой остановился бы, но природѣ скучный, любившій уединеніе, дикій, что однако же не препятствовало ему быть очень благороднымъ въ своихъ пріемахъ; злобный и коварный по природѣ, сыпавшій жестокими остротами и язвительными словами, однако добрый другъ, если онъ бывалъ другомъ, что случалось рѣдко; добрый родственникъ, съ жаромъ вступавшійся за выгоды или въ ссоры своей фамиліи, строгій къ погрѣшностямъ другихъ, умѣвшій находить и выставлять во всемъ смѣшныя стороны, чрезвычайно храбрый и смѣлый;человѣкъ придворный, то дерзкій и насмѣшливый, то низкій какъ лакей, употреблявшій искательства хитрости, выдумки и интриги для достиженія своихъ цѣлей; страшный для министровъ, страшный для всѣхъ, тѣмъ болѣе, что былъ близокъ къ королю; имѣвшій всегда на-готовѣ неожиданные, вздорные, невозможные, но правдоподобные и заманчивые проекты.
Около 1658 года онъ прибыль въ Парижъ изъ Басконіи, безъ денегъ, но съ тою твердою надеждою въ будущемъ, которая почти никогда не обманывала и не обманываетъ его земляковъ. Онъ былъ не много съ родни герцогу Граммону и искалъ его покровительства. Старый маршалъ былъ очень хорошо принятъ при дворѣ, пользовался уваженіемъ министровъ, довѣренностію кардинала и королевы-матери. Сынъ его графъ Бишь, о которомъ мы такъ часто говорили, былъ уже въ это время красою храбрецовъ и любимцемъ женщинъ Онъ представилъ Пюйгилема къ графинѣ Суассонъ, отъ которой король почти не выходилъ. Молодой человѣкъ понравился Людовику. Людовикъ пожаловалъ его въ капитаны и далъ ему свой драгунскій полкъ; вскорѣ потомъ, оказывая ему все большее и большое благорасположеніе, сдѣлалъ его Беррійскимъ губернаторомъ, генералъ-маіоромъ, наконецъ изобрѣлъ для него должность шефа драгунскихъ полковъ. —
Спустя немного времени, герцогъ Мазаринъ, извѣстный намъ по своему глупому поступку съ прекрасными статуями своего дяди, хотѣлъ отказаться отъ должности генералъ-фельдъ-цейхмейстера. Пюйгилемъ, узнавъ объ этомъ, тотчасъ сталь просить у короля этого мѣста. Король, не умѣвшій ни въ чемъ отказывать своему любимцу, обѣщалъ исполнить его желаніе, но съ условіемъ, чтобы онъ до самаго своего назначенія хранилъ о томъ глубочайшую тайну, для того, чтобъ взбѣжать возраженій, которыя бы непреминулъ ему сдѣлать новый военный министръ Лувуа, личный врагъ кандидата. Пюйгилемъ охотно согласился на условіе монарха.
Но къ несчастію своему, въ день, въ который король долженъ былъ подписать его опредѣленіе, Пюйгилемъ, имѣвшій свободный входъ къ королю, вздумалъ подождать выхода его изъ государственнаго кабинета въ той комнатѣ, въ которую, говоритъ Сен-Симонъ, никто не входилъ, пока продолжалось засѣданіе совѣта. Здѣсь встрѣтилъ онъ Пейера, главнаго его величества камердинера: первый камердинеръ — лицо довольно важное при дворѣ. Пюйгилемъ, заискивавшій его дружбы, разсказалъ ему о томъ, что побудило его сюда прійти, и какія онъ имѣетъ надежды. Пейеръ также домогался дружбы, но не его, а министра. Онъ до конца выслушалъ Лозена. Когда послѣдній кончилъ, оіи., взглянувъ вдругъ на часы, какъ будто неожиданная мысль пришла ему въ голову, притворился, что забылъ исполнить какое то приказаніе, данное ему королемъ, немедленно вышелъ изъ комнаты, и со всѣхъ ногъ побѣжалъ вверхъ по лѣстницѣ, вошелъ къ Лувуа г. разсказалъ ему о дѣлѣ, котораго тотъ никакъ не ожидалъ: то есть, что по окончаніи засѣданіи совѣта Лозенъ будетъ объявленъ генералъ-фельдъ-цейхмейстеромъ. Лувуа удивился; онъ ненавидѣлъ Лозена, который быль другомъ Колбера, и понималъ, что столь высокая должность, зависящая отъ военнаго министра, и отданная такому человѣку какъ Лозенъ, навлечетъ ему множество непріятностей. Лувуа обнимаетъ Пейера, посылаетъ его продолжать начатый съ Лозеномъ разговоръ, схватываетъ первую попавшуюся ему на глаза бумагу, чтобъ имѣть предлогъ войти къ королю, и входитъ въ комнату засѣданія совѣта. Король, увидѣвъ его, съ удивленіемъ встаетъ и идетъ къ нему на встрѣчу. Лувуа отводитъ его въ амбразуру окна, говоритъ, что онъ все знаетъ, преувеличиваетъ недостатки Пюйгилема, и объявляетъ, что это назначеніе будетъ источникомъ ссоръ между нимъ и генералъ-фельдъ-цейхмейстеромъ, которыя не только будутъ вредить интересамъ службы, но и спокойствію его величества, ибо королю придется быть всегдашнимъ ихъ примирителемъ.
Король, требуя отъ своего любимца молчаніи, имѣлъ только цѣлью скрыть то, что онъ хотѣлъ для него сдѣлать, отъ Лувуа, котораго несогласіе на это онъ предъугадывалъ; по ничто не могло быть для него непріятнѣе, болтливости Пюйгилема; поэтому, вышедши изъ совѣта, онъ прошелъ мимо Пюйгилема, не сказавъ ни слова. Это озадачило Пюйгилема; все остальное время дня онъ старался встрѣтиться съ королемъ; но все было безполезно: король показывалъ видъ, какъ будто не видитъ его. Наконецъ, при раздѣваніи, Лозенъ осмѣлился приблизиться къ королю и спросить у него, подписалъ ли онъ его патентъ; но Людовикъ XIV отвѣчалъ ему сухимъ тономъ, столь тягостнымъ для любимца: — Теперь этого сдѣлать еще нельзя; увидимъ послѣ! —
Очевидно, что король быль чѣмъ-то недоволенъ. Лозенъ безпокоился, освѣдомлялся, доискивался, но никто не могъ ему ничего сказать. Онъ рѣшился обратиться къ госпожѣ Монтеспанъ.
Монтеспанъ была нѣкоторымъ образомъ обязана Лозеву. Сперва говорили о дружескихъ отношеніяхъ, существовавшихъ между нею и Пюйгилемомъ (т. е Лозеномъ), потомъ разсказывали, что этотъ угодливый любимецъ, узнавъ, что король въ нее влюбленъ, не только отступился отъ нея, но еще самъ способствовалъ къ устраненію нѣкоторыхъ затрудненій съ такою ловкостію и обязательностію, которыя не мало помогли ему получить отъ короля то опрометчивое обѣщаніе, котораго король не сдержалъ.
И такъ, Пюйгилемъ обратился къ госпожѣ Монтеспанъ. Она посулила ему золотыя горы. Однако, не смотря на эти обѣщанія, прошло восемь дней, и Лозенъ не узналъ ничего удовлетворительнаго. Но эти восемь дней даромъ не пропали: Лозенъ, догадываясь, что маркиза Монтеспанъ манила его ложными обѣщаніями, употребилъ эти восемь дней на то, чтобъ сдѣлаться любовникомъ ея горничной. Достигнувъ того, что эта дѣвушка не могла ему ни въ чемъ отказать, онъ потребовалъ, чтобъ она спрятала его подъ кроватью ея госпожи въ то время, когда король, который, — какъ мы видѣли, проводилъ каждую ночь у своей супруги, — придетъ въ свой обыкновенный часъ къ Монтеспанъ.
Людовикъ XIV дѣлалъ обыкновенно свои любовные визиты около трехъ часовъ по полудни. Въ два часа съ половиною горничная ввела Лозена въ спальню своей госпожи, гдѣ онъ и занялъ свое мѣсто. Онъ не долго дожидался. Едва только онъ опустилъ кроватный занавѣсъ, какъ король и Монтеспанъ вошли и расположились отъ Лозена такъ близко, что онъ не проронилъ ни одного сказаннаго ими слова. Случай благопріятствовалъ желанію подслушивателя. Разговоръ зашелъ о немъ, и тогда онъ все узналъ: измѣну Пейера, страхъ Лувуа, и, въ особенности, не большое усердіе любовницы короля въ его пользу.
Пошевельнись только Лозенъ, и онъ бы погибъ, погибъ безпощадно! По этому, онъ оставался неподвиженъ и едва дышалъ впродолженіе всего времени, пока король и госпожа Монтеспанъ оставались въ комнатѣ, т. е. въ продолженіе двухъ часовъ; потомъ, когда Людовикъ и его любовница вышли изъ спальни, онъ также вышелъ, оправилъ свое платье, и сталъ у двери кабинета госпожи Монтеспанъ, которая занималась репетиціею къ балету. Вышедши изъ спальни, она увидѣла Лозена, который ожидалъ ее. Проситель предложилъ ей самымъ вѣжливымъ образомъ руку и спросилъ ее, не похлопотала ли она о немъ впродолженіе сдѣланнаго ей королемъ посѣщенія. Тутъ госпожа Монтеспанъ принялась вычислять ему всѣ похвалы, которыя по ея увѣренію, она говорила на его счетъ королю, и которыя по ея мнѣнію непремѣнно должны произвести желаемое дѣйствіе. Лозенъ далъ ей волю высказать всѣ эти небылицы, и когда она пересказала все, что хотѣла, онъ, наклонясь къ ней на ухо, сказалъ: — Во всемъ этомъ есть одна маленькая бѣда. — Какая? спросила Монтеспанъ. — Та, что ни въ одномъ вашемъ словѣ нѣтъ правды…. вы лгунья! —
Монтеспанъ вскрикнула и хотѣла выдернуть у Лозена свою руку, но онъ удержалъ ее почти насильно. — О! подождите по крайней мѣрѣ, пока я самъ вамъ докажу, что говорю правду! —
И онъ разсказалъ ей отъ начала до конца все, что она говорила и дѣлала съ королемъ въ спальнѣ. Король, узнавъ про такой дерзкій поступокъ Лозена, разсердился; а такъ-какъ ему не было извѣстно откуда Лозенъ могъ узнать всѣ эти подробности, то онъ ничего не говорилъ, и ограничился только тѣмъ, что сталъ обращался къ Лозену всегда спиною.
Но послѣдній-былъ не такой человѣкъ, съ которымъ можно было расплатиться дешево. Онъ подстерегалъ короля, и такъ-какъ имѣлъ къ нему свободный доступъ, то однажды утромъ нашелъ случай видѣться съ нимъ на-единѣ. Подойдя къ королю, онъ сказалъ: — Государь, я всегда думалъ, что всякій благородный человѣкъ обязанъ сдержать данное имъ слово, а тѣмъ болѣе король; но кажется, я ошибался. — Что вы хотите сказать? спросилъ Людовикъ XIV. — Я хочу сказать, что ваше величество положительно обѣщали мнѣ должность генералъ-фельдъ-цейхмейстера…. однако, вы ее мнѣ не дали. — Правда, сказалъ король, — я вамъ ее обѣщалъ, но съ условіемъ, чтобы вы объ этомъ никому не говорили, а вы не сохранили тайны. — Очень хорошо, сказалъ Лозенъ, — если такъ, то мнѣ остается теперь сдѣлать только одно, — переломить свою шпагу, дабы мнѣ не пришла опять когда нибудь охота служить государю, который не исполняетъ своего обѣщанія! —
И исполняя грозу свою на дѣлѣ, Лозенъ дѣйствительно вынулъ свою шпагу, переломилъ ее на своемъ колѣнѣ и оба куска бросилъ къ ногамъ короля. Гнѣвъ выступилъ на лицѣ Людовика XIV, какъ пламя; онъ поднялъ на дерзкаго трость свою, которую держалъ въ рукѣ, но почти въ то же мгновеніе, быстро подойдя къ окну и открывая его, сказалъ: — "О, нѣтъ! пусть не подумаютъ, что я ударилъ знатнаго человѣка, " — и бросивъ трость свою за окно, вышелъ.
На другой день Лозенъ былъ посаженъ въ Бастилію. Въ тотъ же день артиллерія была ввѣрена графу Люду. Но Лозенъ имѣлъ такое вліяніе на короля, что послѣдній послалъ въ Бастилію главнаго своего гардеробъ-мейстера предложить ему въ замѣнъ должности, которой онъ не могъ дать, мѣсто начальника тѣлохранителей короля, оставленное герцогомъ Жевромъ, который купилъ у графа Люда должность оберъ-камергера; но Лозенъ не вдругъ согласился на это; однако, онъ принялъ предложеніе, вышелъ изъ Бастиліи, отправился съ поклономъ къ королю, далъ присягу на свою новую должность и сдалъ драгуновъ. Недѣли чрезъ двѣ все пошло по старому, и Лозенъ получилъ, кромѣ того, еще роту, — состоявшую изъ ста дворянъ королевской гвардіи, которою командовалъ нѣкогда его отецъ, и въ то же время былъ произведенъ въ генералъ-лейтенанты.
Этого мало: мы сказали, что принцесса Монако была нѣкоторое время любовницею короля, но не сказали, что Лозенъ прежде пользовался ея благосклоностію, когда она была еще дѣвицею Граммонъ. Лозенъ, истинно любившій ее, не могъ простить ей того, что она отдалась королю; поэтому, когда онъ, пріѣхавъ однажды въ Сен-Клу, увидѣлъ, что ея высочество сидѣла для прохлады на паркетѣ, а подлѣ нея принцесса Монако, ея гофмейстерина, находилась въ полу-лежачемъ положеніи, положивъ руку свою на полъ, онъ, любезничая съ ними, сталъ, будто нечаянно, каблукомъ сапога своего на кость руки принцессы Монако, сдѣлалъ на ней пируэтъ, поклонился принцессѣ и уѣхалъ.
Эта новая дерзость не имѣла однако же никакихъ послѣдствій, потому ли, что принцесса Монако молчала о томъ, что Лозенъ каблукомъ наступилъ ей на руку, или потому, что король предпочелъ любимца своего прежней своей любовницѣ. Такимъ образомъ, Лозенъ продолжалъ съ величайшимъ успѣхомъ свои эксцентричности, какъ бы назвали это въ наше время, и вскорѣ простеръ смѣлость свою даже до того, что началъ говорить не только о любви своей къ принцессѣ Монпансье, двоюродной сестры короля, но даже о намѣреніи своемъ жениться на ней. Это дѣло было по важнѣе мѣста фельдъ-цейхмейстера; къ великому удивленію всѣхъ, король согласился, чтобъ Пюйгилемъ, не смотря на свое не важное гасконское благородство, сдѣлался его двоюроднымъ братомъ.
Этотъ бракъ непремѣнно бы состоялся, если бы Лозенъ, по чувству обыкновеннаго своего тщеславія, не отложилъ сватьбы для того, чтобъ сдѣлать ливрею всему своему дому, и если бы не требовалъ, чтобъ бракосочетаніе совершилось тотчасъ послѣ королевской обѣдни. Это уже значило слишкомъ полагаться на самаго себя, и Лозенъ былъ наказанъ за это испытаніе своего рока. Въ этотъ разъ уже не Лувуа противился королю, но его высочество, братъ его, и принцъ Конде, которые заставили короля взять назадъ свое обѣщаніе. Принцесса Монпансье была внѣ себя отъ гнѣва; но Лозенъ; сверхъ всякаго ожиданія, довольно охотно пожертвовалъ волѣ короля этимъ знаменитымъ брачнымъ союзомъ.
Поспѣшимъ прибавить, что Людовикъ XIV вовсе не по дружбѣ къ Лозену, или не по снисходительности къ своей двоюродной сестрѣ согласился на этотъ столь не равный бракъ. Нѣтъ; человѣкь который однажды, въ минуту политической откровенности, сказалъ: — Государство, — это я, не имѣлъ этихъ слабостей; онъ далъ на это свое согласіе вотъ по какому разсчету:
Принцесса Монпасье была единственною оппозиціею, оставшеюся при дворѣ. Она была олицетвореніемъ исчезнувшей Фронды, или почти олицетвореніемъ новаго общества. Если бы она вышла за мужъ за принца крови, то ея прошедшее могло быть имѣть значеніе въ будущемъ; но выходя за мужъ за Лозена, она только оставалась богатѣйшею наслѣдницею во Франціи и низходила съ степени принцессы крови на степень жены простаго дворянина.
Въ это время исчезъ со сцены политическихъ событій одинъ изъ тѣхъ людей, которые играли главнѣйшія роли въ забытой уже Фрондѣ; потому, пользуясь случаемъ, скажемъ о немъ наше послѣднее слово. Это былъ генералъ-адмиралъ Франціи, герцогъ Бофоръ.
Герцогъ Бофоръ посланъ былъ Людовикомъ XIV на помощь Кандіи, которую осаждали Турки. Дабы не поссориться съ турецкимъ султаномъ, Французскій король выставилъ на корабляхъ флагъ его святѣйшества, вмѣсто французскаго флага. Флотъ герцога Бофора, вышедшій изъ Тулона 5-го іюня 1669 года, за исключеніемъ сильнаго сѣверо-западнаго шквала, переломавшаго всѣ мачты на фрегатѣ Сирена, пользовался прекрасною погодою. Іюня 17-го, около Морейскаго мыса, онъ встрѣтилъ четырнадцать венеціанскихъ кораблей, нагруженныхъ лошадьми, назначенными для французской кавалеріи.
Подойдя къ берегамъ Кандіи, эскадра стала на якорь въ довольно плоскомъ рейдѣ, открытомъ съ сѣвера, подъ стѣнами города. Турки владѣли всѣмъ островомъ, кромѣ главнаго города. Прибывъ къ берегамъ острова, принадлежавшаго тогда христіанамъ, Ахметъ-Паша предсказалъ постепенное покореніе его притчею. Бросивъ свою саблю на средину широкаго ковра, онъ сказалъ: — Господа! кто изъ васъ достанетъ мою саблю, не ступая на коверъ? —
Такъ какъ сабля лежала слишкомъ далеко, чтобъ можно было достать ее рукою, то никто не думалъ попытаться это сдѣлать, и всѣ отвѣчали, что это невозможно. Тогда Ахметъ-Паша, схвативъ конецъ ковра, началъ его постепенно свертывать до тѣхъ поръ, пока сабля была на такомъ разстояніи, что ее можно было достать рукою; потомъ, взявъ саблю и наступивъ ногою на коверъ, сказалъ: — Вотъ такъ-то я шагъ за шагомъ покорю со временемъ Кандію. —
Съ наступленіемъ ночи герцогъ Бофоръ съ главными своими офицерами отправился къ де Сент-Андре Монбрену, коменданту крѣпости. Городъ представлялъ кучу развалинъ.
Свиданіе между генералъ-адмираломъ и маркизомъ де Сент-Андре было весьма важно. Никто въ Европѣ не могъ представить себѣ идею о томъ состояніи, въ которое невѣрные привели Кандію. Французскій посланникъ, просившій помощи у Франціи, говорилъ, что этотъ городъ защищаетъ гарнизонъ, состоящій изъ двѣнадцати тысячь человѣкь, между тѣмъ, какъ ихъ оставалось едва ли и двѣ тысячи пятьсотъ.
Но при всемъ томъ, эта помощь, пришедшая съ такими средствами, могла ограничиться только тѣмъ, чтобы, засѣвъ въ городѣ, стараться отбить осаду. Честь французскаго флага требовала сраженія. Положено было начать аттаку ночью съ 24 на 25 Іюня. Ночи съ 20 по 23 били употреблены на высадку войскъ. Послѣднее совѣщаніе происходило 24-го ч. въ семь часовъ вечера. Въ три часа утра послѣдовала вылазка; ею распоряжались Бофоръ и Павайль.
Первое нападеніе сдѣлано было г. Дампьеромъ. Его солдаты нашли Турокъ еще погруженныхъ въ сонъ, такъ-что сначала можно было надѣяться на побѣду. По обратившись въ бѣгство, Турки зажгли фитили у нѣсколькихъ боченковъ пороха, и потому взрывъ произошелъ среди побѣдителей; въ это время вдругъ разнесся слухъ, что вездѣ подведены были подкопы, и паническій страхъ заступилъ мѣсто прежняго чувства гордости, которое родилось-было въ солдатахъ при первыхъ признакахъ побѣды.
Бофоръ и Павайль увидѣли бѣгущихъ своихъ солдатъ, возвращавшихся къ нимъ съ крикомъ: — Спасайся кто можетъ! Тогда Бофоръ и Навайль бросились со всѣми находившимися при нихъ людьми съ крикомъ: — Стой, стой! и поражали бѣгущихъ то плашмя, то остріемъ своихъ шпагъ.
Однако ничто не помогло. Паническій страхъ былъ такъ великъ, что не только свѣжія войска не могли остановить бѣгущихъ, но напротивъ бѣгущіе увлекали за собою свѣжія войска.
Но герцогъ Бофоръ былъ не такой человѣкъ, который бы обратился въ бѣгство подобно другимъ. Среди всеобщей ретирады, онъ собралъ около себя трупу благородныхъ людей, и, поднявъ шпагу, сказалъ: — Господа! пойдемъ, покажемъ этимъ дуракамъ, что есть еще во Франціи люди, которые, если ке умѣютъ побѣдить, то умѣютъ умереть! —
Съ этими словами онъ врѣзался въ ряды Турокъ, и тамъ исчезъ. Такъ кончилось его поприще. Никто послѣ этого не видалъ Бофора, никто о немъ ничего не слыхалъ; онъ пропалъ безъ-вѣсти.
ГЛАВА XXXVII.
1669.[править]
Мирный договоръ, заключенный въ Ахенѣ, сблизилъ границы Франціи съ Голландіей), которая съ безпокойствомъ взирала на успѣхи такого опаснаго сосѣда, какъ Людовикъ XIV. Она дѣйствительно имѣла причину безпокоиться, потому-что французскій король искалъ только предлога напасть на своихъ прежнихъ союзниковъ, какъ на враговъ. Эта искуственная земля, эта держава, основанная на болотахъ и приморскихъ песчаныхъ холмахъ, этотъ страшный флотъ, который вводилъ въ индійскія гавани двадцать кораблей на одинъ корабль французскій, эти арсеналы, простиравшіеся отъ однаго конца Зюйдерзе до другаго, такъ прельщали завистливаго Людовика XIV, что онъ не могъ не впасть въ искушеніе завладѣть ими.
Съ другой стороны, важное вліяніе оказанное Голландцами въ ихъ посредничествѣ между Франціею и Испаніею увеличило ихъ силы. Ихъ типографскіе станки выпускали въ свѣтъ по пяти, или по шести памфлетовъ въ мѣсяцъ, изъ коихъ два, или три по крайней мѣрѣ, были направлены противъ Франціи. Въ Гагѣ и Амстердамѣ публично выбивались медали, на которыхъ величіе французскаго короля не всегда было уважаемо. Въ одномъ изъ памфлетовь было сказано, что Европа обязана миромъ Голландцамъ, и что Людовикъ XIV былъ бы побѣжденъ, если бы Голландія не подала ему помощь и не побуждала къ немедленному подписанію мирнаго договора. Одна медаль представляла блѣдное, помрачившееся солнце съ слѣдующею подписью внизу: In conspectu тео stetit sol, т. е. солнце остановилось предо мною. Но это солнце nec pluribus impar, т. е. которое одно стоило множество другихъ, это солнце, которое должно было пріобрѣтать новыя силы, по мѣрѣ того, какъ оно поднималось надъ горизонтомъ, это солнце было іероглифическимъ гербомъ, эмблемою великаго короля. Такимъ образомъ, оскорбленіе было не только явное, но и прямое.
Этихъ причинъ къ войнѣ маловажныхъ и ничтожныхъ въ обыкновенныхъ случаяхъ, было достаточно. Война, уже рѣшенная прежде въ умѣ Людовика XIV, была рѣшена и въ совѣтѣ. Изъ предосторожности необходимо было удостовѣриться въ неутралитетѣ Испаніи и въ союзѣ Англіи. Маркизъ Вильяръ былъ посланъ въ Мадригъ съ тѣмъ, чтобъ объяснить испанскому кабинету, какъ для него выгодно униженіе Соединенныхъ Штатовъ, естественнаго его врага. Что касается до Англійскаго короля Карла II, то къ нему положено было послать совсѣмъ другаго рода посланника.
Людовикъ XIV объявилъ о намѣреніи своемъ отправиться въ Дюнкирхепъ; къ этому путешествію были приглашены всѣ придворные Въ этомъ случаѣ король выказалъ все свое величіе, какое только было возможно. Тридцать тысячь человѣкъ предшествовали ему, или слѣдовали за его шествіемъ. Весь дворъ, то есть, все богатѣйшее и знатнѣйшее дворянство европейское, прелестнѣйшія и умнѣйшія женщины сопровождали его; королева и ея высочество пользовались почти равными почестями; за ними непосредственно ѣхали въ той же каретѣ, — зрѣлище невиданное, обѣ любовницы короля, госпожа ла-Вальеръ и госпожа Монтеспанъ, которыя иногда даже садились съ королемъ и королевою въ одну большую англійскую карету.
Ея высочество имѣла при себѣ одну очень хорошенькую особу, которой даны были особенныя тайныя инструкціи; это была Луиза-Рене де Пананкое, извѣстная подъ именемъ дѣвицы де Керваль. Людовикъ XIV называлъ ее уполномоченною искусительницею (séductrice plénipotentiaire). Роль ея была важная и порученіе трудное. Надобно было одержать побѣду надъ семью любовницами, которыя въ это время, всѣ вмѣстѣ, пользовались преимуществомъ, какъ извѣстно было во всей Англіи, развлекать англійскаго короля въ скукѣ, причиняемой ему разстройствомъ финансовъ, ропотомъ народа и предостереженіями парламента. Эти семь любовницъ были: графиня де Кастельменъ, дѣвица Стевартъ, дѣвица Вельсъ, фрейлина Іоркскей герцогини, Нелли Гвинъ, одна изъ самыхъ сумасбродныхъ женщинъ того времени, Миссъ Евисъ, знаменитая актриса, Белль Оркей, танцовщица, и наконецъ мавританка, по имени Зинга.
Всѣ эти политическія и любовныя интриги производились къ большой досадѣ герцога Орлеанскаго; онъ ругался, бранился, сердился, говорилъ ея высочеству грубости, но не могъ ни чему помѣшать. Его высочество быль тѣмъ болѣе взбѣшенъ, что изгнали любимца его, рыцаря де Лоррена Мы послѣ увидимъ, какую страшную катастрофу приготовило это изгнаніе. Но король показывалъ видъ, будто не видитъ его скрытнаго неудовольствія, а если я видѣлъ, то нисколько объ немъ по безпокоился; несмотря на то, ея высочество 24 или 23 Мая отправилась въ Дувръ, куда и прибыла 26-го. Переговоры имѣли успѣхъ сверхъ ожиданія. Дѣвица Керваль чрезвычайно понравилась Карлу: за нѣсколько милліоновъ ему предложенныхъ, и за обѣщаніе его сестры, что дѣвица Керваль останется въ Англіи, Карлъ согласился на все, чего отъ чего хотѣли. Правда, что и онъ былъ очень сердитъ на Голландію, которой тайныя кальвинистскія сношенія съ его подданными вѣчно возмущали его королевство.
Дѣвица Керваль осталась въ Англіи, и король Карлъ II пожаловалъ ей въ 1673 году титулъ Портсмутской герцогини, а король Людовикъ XIV подарилъ ей въ томъ же году помѣстье Обиньи, то самое которое въ 1422 было подарено Карломъ VII Іоанну Стуарту въ знакъ великихъ и важныхъ заслугъ, оказанныхъ имъ въ войнѣ съ Англичанами. Хотя заслуги дѣвицы Керваль были другаго рода, но такъ какъ онѣ были не меньше заслугъ Іоанна Стуарта, то Людовикъ XIV и не поколебался дать за нихъ ту же награду.
Вслѣдствіе этого, былъ заготовленъ договоръ о союзѣ между Людовикомъ XIV и Карломъ II. Онъ состоялъ изъ одинадцати статей, изъ которыхъ пятая, то есть самая важнѣйшая, выражалась слѣдующими словами: «Вышепоименованные великіе короли, имѣющіе, каждый отдѣльно, гораздо болѣе подданныхъ, нежели сколько нужно для оправданія предъ свѣтомъ принятаго ими намѣренія смирить гордость Генеральныхъ Штатовъ Соединенныхъ Нидерландскихъ провинцій и ослабить могущество націи, которая такъ часто ознаменовывала себя черною неблагодарностію къ основателямъ и учредителямъ этой республики, и которая даже и нынѣ дерзаетъ называть себя верховнымъ примирителемъ и судьею всѣхъ другихъ государей, — согласились, приговорили и рѣшили, что ихъ величества объявятъ и будутъ вести войну совокупно всѣми своими сухопутными и морскими силами съ вышесказанными Генеральными Штатами Соединенныхъ Нидерландскихъ провинцій, и что ни одинъ изъ вышесказанныхъ великихъ королей не заключатъ мирнаго договора, соглашенія или перемирія безъ совѣта и согласія другаго, и пр. и пр.» Ратификаціи этого договора должны были быть подписаны и размѣнены въ будущемъ мѣсяцѣ.
Можно представить себѣ, съ какими почестями принята была въ Кале посланница, привезшая столь драгоцѣнныя извѣстія. Дворъ намѣревался было возвратиться въ Парижъ, чтобы приготовить все для побѣды; но прежде нежели собрались въ путь для достиженія этой цѣли, катастрофа столько же горестная, сколько и неожиданная, поразила Французскій дворъ ужасомъ. По всей Европѣ раздался вопль Боссюэта: ея высочество умираетъ! ея высочество умерла!
Взглянемъ на обстоятельства, которыя предшествовали этой скоропостижной и столь драматической кончинѣ. Мы говорили о ревности и жалобахъ его высочества по поводу любовныхъ интригъ его супруги. Намъ остается сказать о жалобахъ ея высочества на своего мужа. Не возможно, чтобъ два брата были менѣе похожи одинъ на другаго въ физическомъ и нравственномъ отношеніи, какъ Людовикъ XIV и братъ его. Король былъ высокаго роста, имѣлъ волосы свѣтло-каштановые, мужественный видъ и гордое выраженіе лица; его высочество былъ роста малаго, имѣлъ волосы и брови черные, глаза темнаго цвѣта, большой носъ, ротъ слишкомъ малый, и весьма некрасивые зубы. Ни одна изъ мужскихъ забавъ ему не нравилась; никто никогда не могъ заставить его играть въ мячъ, или биться на рапирахъ; исключая военнаго времени, онъ никогда не садился на лошадь, и солдаты говорили, что онъ боится болѣе солнечнаго жара, нежели пороха, болѣе солнечныхъ лучей, нежели ружейныхъ выстрѣловъ. Но, въ замѣнъ всего этого, онъ любилъ наряжаться, румянился и часто одѣвался женщиною, танцовалъ такъ, какъ будто онъ былъ въ самомъ дѣлѣ женщина, и находясь въ кругу красавицъ, наполнявшихъ дворъ его брата, никогда не былъ изобличенъ въ одномъ изъ тѣхъ сладостныхъ грѣховъ, въ отпущеніи которыхъ такъ часто имѣлъ нужду его братъ.
Госпожа де-Фіеннь однажды сказала ему: — Не вы, ваше высочество, безчестите женщинъ, но женщины безчестятъ васъ. —
Говорили, что принцесса Монако билась объ закладъ, который красота ея легко выиграла бы со всякимъ другимъ мужчиною, но который однако жъ она проиграла съ его высочествомъ.
Но если его высочество не имѣлъ любовницъ, за то вмѣсто ихъ онъ имѣлъ любимцевъ. Этими любимцами были: графъ Бёвронъ, маркизъ д’Еффіэ, внукъ маршала, и Филиппъ де Лоррень-Арманьякъ, мальтійскій рыцарь, котораго обыкновенно называли рыцаремъ Лорреномъ. Послѣдній былъ первымъ любимцемъ его высочества.
Рыцарь де-Лоррень, родившійся въ 1643 году, былъ двадцати шести, или семи лѣтъ. Это былъ — говоритъ принцесса Палатинская, вторая супруга герцога Орлеанскаго, — красивый молодой человѣкъ, и противъ него ничего нельзя было сказать, если бы душа его была похожа на его тѣло. Ея высочество ревновала рыцаря де Лорревя, но не такъ, какъ бы она ревновала любовницу: искренняя дружба его высочества съ красивымъ молодымъ человѣкомъ, который былъ сильно развращенъ, оскорбляла ее. Пользуясь расположеніемъ къ себѣ короля, пріобрѣтеннымъ напередъ тѣми заслугами, которыя она впослѣдствіи оказала ему, она просила его изгнать рыцаря, что король обѣщалъ ей тѣмъ охотнѣе, что самъ съ досадою слышалъ о странныхъ наклонностяхъ своего брага.
И такъ, рыцарь де-Лоррень получилъ приказаніе выѣхать изъ Франціи. При извѣстіи объ этомъ его высочество лишился чувствъ, залился слезами, потомъ отправился къ королю и бросился ему въ ноги; но ничто не помогло. Тогда съ отчаянія онъ уѣхалъ изъ Парижа и заключился въ своемъ замкѣ Вильерсъ-Котере. По его высочество по природѣ не быль способенъ долго сердиться; гнѣвъ его испарился какъ пламя, какъ дымъ; ея высочество, на которую онъ особенно гнѣвался, утверждала, что въ изгнаніи рыцаря она не принимала никакого участія. Король предложилъ своему брату нѣкоторое вознагражденіе; его высочество его принялъ и возвратился ко двору все еще съ досадою, но подавивъ внутреннее свое огорченіе. Съ королемъ и съ своею супругою онъ продолжалъ жить по прежнему. Онъ послѣдовалъ за дворомъ въ Дюнкирхенъ; впродолженіе всего этого путешествія у него накопилось множество новыхъ непріятностей. Генріетта, жена его, во время пребыванія своего въ Англіи, помирила Букингама съ королемъ; но его высочество не забылъ, что Букингамъ весьма неприличнымъ образомъ обнаруживалъ любовь свою къ той, которая сдѣлалась его женою. Сверхъ того, это путешествіе подало ему еще новый поводъ къ ревности. Говорили, что супруга его не неблагосклонно слушала любезности племянника своего Джемса, герцога Монмутскаго, побочнаго сына Карла II, того самаго, который былъ казненъ 15 іюля 1685 года за возмущеніе противъ Якова И. Но надобно сказать, что этотъ слухъ, которому его высочество по тогдашнему расположенію духа, вѣрилъ или притворялся будто вѣритъ, никогда не почитался при дворѣ основательнымъ.
Наконецъ, какъ мы сказали, изъ Фландрскаго путешествія возвратились, и ея высочество, радуясь счастливому результату своихъ переговоровъ и гордясь вниманіемъ, которое доставилъ ей этотъ результатъ, жила съ дворомъ своимъ съ 24 іюня въ Сен-Клу; въ это же время рыцарь де Лоррень отъ досады уѣхалъ въ Римъ, откуда по всей вѣроятности онъ не возвратится до тѣхъ поръ, пока продолжится благорасположеніе короля къ ея высочеству.
29 Іюня, въ воскресенье, ея высочество встала рано и сошла къ своему супругу, который былъ въ ваннѣ. Она долго съ нимъ разговаривала, и вышедши отъ него, зашла къ госпожѣ Лафайетъ, и когда послѣдняя спросила ее о здоровьѣ, то она отвѣчала, что здорова и очень хорошо спала ночью; потомъ она возвратилась къ себѣ. Спустя не много времени госпожа Лафайетъ, въ свою очередь, навѣстила принцессу. Утро прошло, какъ обыкновенно; доложили, что началась обѣдня; принцесса пошла въ церковь; возвращаясь отъ обѣдни, она зашла къ принцессѣ Орлеанской, своей дочери, съ которой одинъ знаменитый англійскій живописецъ снималъ"портретъ. Разговоръ зашелъ о путешествіи въ Англію, и принцесса была очень весела. Возвратясь къ себѣ, она спросили чашку цикорейной воды, выпила ее, и потомъ обѣдала, какъ и всегда, съ аппетитомъ.
Послѣ обѣда она пошла къ его высочеству, съ котораго снималъ портретъ тотъ же англійскій живописецъ. Во время сеанса принцесса легла на диванъ, — что часто случалось, — и заснула Вовремя сна лицо у нея измѣнилось такъ странно, что Лафайетъ, стоявшая близъ нея, испугалась, о чемъ даже она и сама упоминаетъ въ своихъ запискахъ: «Я удивилась этой перемѣнѣ, и думала, что, должно бытѣ, душа ея придаетъ красоты ея лицу, когда она не спитъ, потому-что во время сна въ немъ мало пріятности. Однако я ошибалась, прибавляетъ она, разсуждая такимъ образомъ, потому-что много разъ видѣла ея спящею, и лицо ея было не менѣе пріятно.» —
Боль въ желудкѣ разбудила принцессу; она встала съ такимъ разстроеннымъ лицомъ, что самъ принцъ удивился’и встревожился. Онй пошла въ залъ, въ которомъ остановилась поговорить съ Буафранкомъ, казначеемъ его высочества, между-тѣмъ какъ супругъ ея сходилъ въ это время внизъ, чтобы сѣсть въ экипажъ, ибо собирался ѣхать въ Парижъ. На лѣстницѣ принцъ встрѣтилъ герцогиню Мекленбургскую и вошелъ опять вмѣстѣ съ нею въ залъ. Ея высочество оставила Буафранка и пошла на встрѣчу знаменитой посѣтительницы. Въ это время госпожа Гамашъ принесла ей въ ея особенной чашкѣ цикорейной воды, которой она спросила въ другой разъ, и которую всегда держали готовою въ передней. Госпожа Лафайетъ попросила себѣ стаканъ этой воды и выпила ее въ одно время съ принцессою.
Чашка для ея высочества и стаканъ для госпожи Лафайетъ были поднесены госпожею Гордонъ, камерфрау принцессы; но не успѣла принцесса вышгіь своего стакана, какъ, держа его въ рукѣ, схватилась другою рукою за бокъ, и вскричала: — Ахъ! какъ у меня закололо въ боку!… ахъ! какая боль! нестерпимая боль! — Сказавъ это, принцесса вдругъ покраснѣла, но потомъ почти тотчасъ же поблѣднѣла смертною блѣдностію, говоря: — Пусть меня снесутъ… пусть меня снесутъ; я немогу стоять болѣе! —
Госпожа Лафайетъ и госпожа Гамашъ взяли принцессу подъ руки; она шла совсѣмъ согнувшись и не могла держаться на ногахъ. Ее раздѣли; во время раздѣванья жалобы ея удвоились, и боль сдѣлалась такъ сильна, что слезы градомъ текли изъ глазъ противъ ея воли. Когда положили ее въ постель, то боль увеличилась ещб болѣе; принцесса металась на кровати, готовая впасть въ конвульсіи Тотчасъ, послали за лейбъ-ы дикомъ, г. Еспри; осмотрѣвъ большю; Еспри сказалъ, что это была обыкновенная колика, и прописалъ лекарство употребляемое обыкновенно въ этомъ случаѣ; а между тѣмъ, принцесса продолжала говорить, что ей нуженъ духовникъ, а не медикъ, потому что дѣло было важнѣе, нежели какъ-то думали.
Его высочество стоялъ на колѣнахъ у постели своей супруги; больная, увидя его въ этомъ положеніи, обняла его за шею и сказала: — Увы! вы уже давно меня не любите, супругъ мой, но напрасно…. я никогда вамъ не измѣняла! — Она произнесла эти слова такимъ плачевнымъ голосомъ, что всѣ присутствующіе заплакали.
Различные симптомы болѣзни продолжались уже около часу. Вдругъ ея высочество сказала, что вода, которую она пила, была безъ сомнѣнія отравлена; что, можетъ быть, приняли одну бутылку за другую; что она чувствуетъ себя отравленною, и что если не хотятъ, чтобъ она умерла, то ей надобно дать протмвуядіе. Его высочество находился подлѣ принцессы въ то время, когда у вся исторгся этотъ горестный вопль; но онъ по видимому не былъ ни тронутъ, ни смущенъ, и очень спокойно сказалъ: — Надобно бы дать собакѣ напиться этой воды. —
Госпожа Десбордъ, первая камерфрау ея высочества, подошла и сказала, что опытъ надобно сдѣлать не надъ собакою, что она сама приготовляла питье принцессѣ, что она увѣрена, что ничего вреднаго въ этомъ питьѣ примѣшано не было, и что ей самой надобно представить доказательство словъ своихъ. Потому, она налила себѣ стаканъ этого питья и выпила. Въ это время принесли деревянное масло и противуядіе. Сент-Фуа, первый камердинеръ его высочества, предложилъ принять порошокъ ехидны (dе vipere); ея высочество согласилась, говоря: — Я имѣю къ вамъ довѣріе, Сент-Фуа: изъ вашей руки я все приму. —
Принятыя принцессою лекарства произвели рвоту, которая до того изнурила больную, что она, какъ сама говорила, не имѣла болѣе силы кричать и охать отъ боли. Съ этой минуты принцесса считала себя погибшею и думала только о томъ, чтобъ съ терпѣніемъ перенести свои страданія. За нѣсколько времени уже предъ тѣмъ она потребовала священника. Его высочество сказалъ госпожѣ Гамашъ, чтобъ она пощупала пульсъ у больной; Гамашъ исполнила приказаніе, и отошла отъ кровати въ испугѣ, ибо она не нашла уже пульса, и оконечности больной уже охладѣли; а между тѣмъ, медикъ не переставалъ утверждать, что это была колика, и отвѣчалъ за жизнь ея высочества.
Пришелъ Сек-Клудскій священникъ; принцессѣ доложили, объ его приходѣ; она велѣла ему подойти къ своей постели, и какъ одна женщина поддерживала ее своими руками, то она не хотѣла удалить ее, и исповѣдывалась при ней.
Рѣшили пустить ей кровь; ея высочество просила, чтобы ей пустили кровь изъ ноги, по медикъ полагалъ, что лучше пустить ее изъ руки. Всѣ боялись, чтобъ эта настойчивость медика не огорчила принцессы; но больная, безъ возраженія сказала, что готова исполнять все, что отъ нея ни потребуютъ, что теперь для нея все равно, потому что она чувствуетъ приближеніе своей смерти.
Уже болѣе трехъ часовъ находилась она въ этомъ состояніи: болѣзнь все усиливалась; наконецъ, пріѣхали два медика: Гелень, за которымъ посылали въ Парижъ, и Валльо, котораго привезли изъ Версайля. Какъ только принцесса ихъ увидѣла, то сказала имъ, что она отравлена, и что они должны личить ее сообразно отравѣ. Новоприбывшіе врачи осмотрѣли ее, и по совѣщаніи съ г. Еспри, всѣ трое объявили его высочеству, чтобъ онъ не безпокоился о принцессѣ, что они за жизнь ея отвѣчаютъ. По ея высочество продолжала увѣрять, что она сама лучше чувствуетъ свои страданія, нежели всякой другой, и что она умираетъ.
Одно время, казалось, что ей сдѣлалось лучше; но это было только слѣдствіемъ сильнаго ослабленія. Валльо возвратился въ Версайль около девяти часовъ съ половиною; при больной остались однѣ только женщины. Одна изъ нихъ, безъ всякаго основанія, вдругъ сказала: Ей лучше. — Тогда больная съ досадою, свойственною всякому страждущему, возразила: — Въ этомъ такъ мало правды, что еслибы я не была христіанкою, то сама бы себя лишила тотчасъ жизни. Не надобно никому желать зла — прибавила она: — я бы желала, чтобъ кто нибудь хотя одну минуту почувствовалъ ту боль, которую я нынѣ терплю, чтобъ понять каковы мои страданія!…
Прошло еще два часа, впродолженіе которыхъ врачи, какъ будто Богъ поразилъ ихъ слѣпотою, ожидали улучшенія, говоря, что они отвѣчаютъ за принцессу и вмѣсто лекарства отъ отравы, давали ей бульонъ, подъ тѣмъ предлогомъ, что больная весь день ничего не кушала. По какъ только проглотила она ложку бульона, то боль удвоилась.
Во время этого усиленія боли пріѣхалъ король. Онъ нѣсколько разъ посылалъ изъ Версайля узнать о состояніи больной, и каждый разъ ея высочество приказывала ему отвѣчать, что она умираетъ, — чему онъ никакъ не хотѣлъ вѣрить. Наконецъ г. де-Креки, проѣзжавшій чрезъ СенКлу по дорогѣ въ Версайль, сказалъ королю, что по его мнѣнію принцесса дѣйствительно находится въ большой опасности; тогда король пожелалъ ее видѣть самъ. Было одинадцать часовъ вечера, когда онъ пріѣхалъ навѣстить больную. Королева и графиня Суассонъ пріѣхали вмѣстѣ съ нимъ; госпожа ла-Вальеръ и госпожа Монтеспанъ также сопровождали его. Король ужаснулся отъ перемѣны, произведенной въ ней болѣзнію, и когда стали перемѣнять постель больной, то врачи, взглянувъ ей въ лицо, начали сомнѣваться въ своемъ искусствѣ. Вслѣдствіе этого, они снова осмотрѣли принцессу со вниманіемъ, прикасались къ ея оконечностямъ и нашли ихъ охладѣвшими, искали пульсъ, но не находили его болѣе. Тогда они сказали королю, что это охладѣніе и прекращеніе біенія пульса были признакомъ антонова огня, и что надобно причастить больную св. Тайнъ.
Говорили, что теперь не мѣшало бы пригласить достойнаго каноника, по имени отца Фейллье. Ей высочество одобрила этотъ выборъ, и просила только, чтобы поторопились; король, отойдя отъ ея постели для того, чтобъ поговорить съ медиками, опить подошелъ къ ней: — Ахъ, государь, сказала ему умирающая принцесса Генріетта, — вы теряете во мнѣ самаго вѣрнаго слугу, какого вы когда либо имѣли и будете имѣть въ вашемъ государствѣ. — Ободритесь, сказалъ ей король, — вы ошибаетесь, вы находитесь не въ такой опасности, какъ думаете; я, право, удивляюсь вашей твердости…. вашему терпѣнію!
— О! государь возразила умирающая: — это отъ того, что я никогда не боялась смерти; я одного только всегда боялась — потерять ваше благорасположеніе. —
Эта твердость доказывала нѣкоторымъ образомъ королю, что августѣйшая больная не имѣла никакой уже надежды. Король наклонился къ больной и сказалъ ей: — Прощайте! — Прощайте, ваше величество, сказала принцесса: — первое извѣстіе, какое вы получите завтра, будетъ извѣстіе о моей смерти. —
Король уѣхалъ. Больную перенесли на ея парадную постель. Въ это время у нея началась икота: — Ахъ! докторъ, сказала она медику, — это предсмертная икота. — Дѣйствительно, медики объявили, что не было болѣе надежды.
Каноникъ, за которымъ посылали, прибылъ; онъ говорилъ больной со строгостію, по нашелъ ее въ такомъ расположеніи духа, которое ставило строгость пастыря гораздо ниже строгости кающейся. — Между тѣмъ, пріѣхалъ англійскій посланникъ. Какъ только ея высочество его увидѣла, то, собравшись съ силами, сказала, чтобы онъ къ ней подошелъ; она говорила съ нимъ о королѣ, своемъ братѣ. Они разговаривали на англійскомъ языкѣ, но какъ слово означающее ядъ на обоихъ языкахъ одно и тоже, то присутствующіе легко могли догадаться о чемъ шла рѣчь. Каноникъ боялся, чтобы этотъ разговоръ, могшій пробудить ненависть въ сердцѣ принцессы, не былъ пагубенъ для спасенія — Ваше высочество, сказали онъ ей, — насталъ часъ принести жизнь вашу въ жертву Богу, и ни очень другомъ болѣе не думать! —
Принцесса сдѣлала знакъ, что готова принять святое причащеніе, которое она дѣйствительно приняла съ бодростію и благоговѣніемъ Его высочество на это время вышелъ изъ ея комнаты; принцесса велѣла позвать его, чтобы поцѣловать его въ послѣдній разъ. Послѣ чего ея высочество сама попросила его уйти, говоря, что ей жаль на него смотрѣть.
Врачи предложили новое лекарство, но больная до принятія его потребовала, чтобъ ее соборовали масломъ. Во время соборованія принцессы пріѣхалъ Кондомъ[7]; за нимъ послали въ тоже время, какъ и за Фейллье; онъ говорилъ ей о Богѣ съ тѣмъ краснорѣчіемъ и вдохновеніемъ, которыя видны во всѣхъ его рѣчахъ; въ то время, какъ онъ бесѣдовалъ съ больною, къ ней подошла ея камерфрау, чтобъ подать ей что-то, чего она у нея потребовала; тогда принцесса сказала ей по англійски: — Когда я умру, то отдайте г. Кондому тотъ изумрудъ, который я велѣла для него приготовить. —
И когда послѣ этой остановки, онъ началъ опять говорить ей о Богѣ, то больная почувствовала, что ее клонитъ ко сну; но это было ничто иное, какъ обморокъ, и она было поддалась этому обману. — Отець мой! сказала она, — нельзя ли мнѣ не много отдохнуть? — Отдохните, дочь моя, отвѣчалъ онъ, — а я между тѣмъ пойду помолюсь за васъ. —
Онъ дѣйствительно сдѣлалъ уже нѣсколько шаговъ, чтобъ удалиться, но она воротила его, говоря: — Теперь я вижу ясно, что смерть моя приближается. — При сихъ словахъ Кондомъ подошелъ къ ней и подалъ ей распятіе, которое она съ жаромъ поцѣловала. Прелатъ продолжалъ съ нею разговаривать, и она на все отвѣчала ему такъ основательно, какъ будто она во все не была больна, до тѣхъ поръ, пока ея голосъ не ослабѣлъ совершенію. Тогда она умирающими руками своими прижала распятіе къ устамъ своимъ, но скоро лишилась силъ, подобно тому какъ прежде лишилась голоса, и распятіе, не будучи болѣе поддерживаемо ея руками, упало подлѣ нея. Вслѣдъ за симъ на щекахъ ея явились два, или три судорожныя движенія, окончившіяся вздохомъ; это былъ послѣдній ея вздохъ! Такъ скончалась англійская принцесса Генріетта, въ два съ половиною часа утра, спустя девять часовъ послѣ того, какъ почувствовала первые припадки болѣзни.
Какъ только ея высочество скончалась, то среди погребальной тишины раздался говоръ объ отравленіи ея, основанный на собственныхъ ея словахъ, громко и неоднократно произнесенныхъ ею во время болѣзни, и каждый началъ развѣдывать объ обстоятельствахъ, которыя бы могли навести на какое нибудь объясненіе. — По поводу смерти англійской принцессы распространились слухи, которые, надобно сказать, имѣютъ въ исторіи не послѣднюю важность.
Мы сказали, что настой цикореи, который ея высочество обыкновенно употребляла, всегда находился въ шкафу одной изъ ея прихожихъ комнатъ. Этотъ настой содержался въ фарфоровомъ кувшинѣ, близъ котораго стояла чашка и другой кувшинъ съ обыкновенною водою, на тотъ случай, когда ея высочество найдетъ, что этотъ настой цикореи слишкомъ горекъ, то разбавлять его водою. Въ день смерти принцессы, одинъ мальчикъ случайно вошелъ въ переднюю и увидѣлъ, что маркизъ д’Еффія что-то искалъ въ этомъ шкафу. Онъ тотчасъ подбѣжалъ къ нему и спросилъ, что онъ тамъ дѣлаетъ? — Ахъ! другъ мой, сказалъ маркизъ съ величайшимъ спокойствіемъ, — извини пожалуйста! мнѣ было жарко; я умиралъ отъ жажды, и зная, что здѣсь вода, я не могъ преодолѣть желанія своего напиться. —
Мальчикъ не переставалъ допрашивать, а маркизъ д’Еффія, продолжая извиняться, пошелъ къ ея высочеству, гдѣ болѣе часу разговаривалъ съ прочими придворными, и по видимому, безъ всякаго смущенія.
Первое извѣстіе, полученное королемъ при его пробужденіи, 30-го іюня по утру, какъ предсказала принцесса, было извѣстіе о ея смерти. Къ этому извѣстію незамедлили присоединиться всѣ слухи о причинѣ смерти принцессы, — слухи, носившіеся, такъ сказать, въ атмосферѣ. Король собиралъ ихъ, выслушивалъ все, что говорили о маркизѣ д’Еффіэ, и убѣдившись, что домоправитель ея высочества, по имени Пюрнонъ, участвовалъ въ этой катастрофѣ, рѣшился его допросить. Людовикъ былъ еще въ постели, когда принялъ это намѣреніе.
Онъ всталъ, позвалъ къ себѣ де-Бриссака, находившагося въ тѣлохранителяхъ, приказалъ ему взять шесть надежныхъ и осторожныхъ людей, схватить на другой день по утру Пюрнона въ его квартирѣ, и привести къ нему въ кабинетъ чрезъ заднее крыльцо. Все было исполнено, какъ приказалъ король; въ назначенный часъ королю доложили, что Пюрнонъ его ожидаетъ.
Людовикъ отправился въ ту комнату, въ которой находился этотъ человѣкъ. Выславъ де-Бриссака и своего камердинера для того, чтобъ остаться на-единѣ съ обвиняемымъ, и принявъ тонъ и видъ, только ему одному свойственный, король сказалъ Пюрнону, осматривая его съ ногъ до головы: — Другъ мой, слушай меня хорошенько; если ты признаешься во всемъ, если скажешь мнѣ всю правду о томъ, что я хочу узнать отъ тебя, то я прощу тебя, и никогда о томъ не будетъ и помину; но сохрани тебя Богъ скрыть отъ меня какое нибудь малѣйшее обстоятельство, потому-что тогда ты живой отсюда не выйдешь. —
— Государь! отвѣчалъ Пюрнонъ, весь трепеща отъ страха: — извольте допрашивать меня, я готовъ отвѣчать. — Хорошо! Не знаешь ли ты, была ли отравлена приппесса? — Да, государь. — Король слегка поблѣднѣлъ. — Кѣмъ? спросилъ онъ. — Рыцаремъ де Лорренемъ, отвѣчалъ Пюрнонъ. — Какъ это возможно? вѣдь его нѣтъ во Франціи. — Онъ прислалъ ядъ изъ Рима. — Чрезъ кого? — Чрезъ одного провансальскаго дворянина, по имени Мореля. — А знаетъ ли онъ о порученіи на него возложенномъ? — Я не думаю, государь. — Кому онъ отдалъ ядъ? — Маркизу д’Еффіа и графу Бёврону. — Что могло ихъ понудить къ этому преступленію? — Удаленіе рыцаря де Лоррена, ихъ друга…. удаленіе, которое очень вредило ихъ дѣламъ, и увѣренность, что пока ея высочество будетъ жива, рыцарь де Лорренъ не займетъ опять мѣста при его высочествѣ. — Правда-ли, что одинъ комнатный мальчикъ видѣлъ д’Еффіэ въ то самое время, когда онъ совершалъ это преступленіе? — Да, государь. — По какъ же? если настой цикореи былъ отравленъ, то почему другія особы, пившія эту же воду въ одно время съ принцессою, не почувствовали отъ нея никакого вреда? — Потому-что маркизъ д’Еффія предвидѣлъ этотъ случаи, и отравилъ только чашку ея высочества, изъ которой, кромѣ ея, никто не пилъ. — Какъ же онъ ее отравилъ? — Онъ натеръ ядомъ внутреннія стѣнки чашки — Да! сказалъ про себя король, — да! этимъ все теперь объясняется. —
Потомъ, стараясь выказать лице свое еще суровѣе и голосъ еще грознѣе, прибавилъ: — А братъ мой знаетъ ли что нибудь объ этомъ умыслѣ? — Нѣтъ, государь, отвѣчалъ Пюрнонъ: — ни одинъ изъ насъ троихъ не былъ такъ глупъ, чтобъ сказать ему объ этомъ; онъ исключительно не былъ участникомъ въ этой тайнѣ, иначе онъ погубилъ бы насъ! —
При этомъ отвѣтѣ, говоритъ Сен-Симонъ, королю стало на душѣ такъ легко, какъ человѣку высвободившемуся изъ рукъ, желавшихъ его задушить.
— Богу все извѣстно!… сказалъ король: — но можешь ли ты меня въ этомъ увѣрить? — Я вамъ клянусь, государь, отвѣчалъ Пюрнонъ.
Тогда король, почти утѣшенный въ потерѣ ея высочества мыслію, что его высочество не принималъ въ ней никакого участія, позвалъ де-Бриссака, велѣлъ ему вывести Пюрнона изъ замка, и дать ему полную свободу.
За смерть этой принцессы, дававшей тонъ всему двору и оставившей въ исторіи того времени столь печальное и горестное о себѣ воспоминаніе, никакого другаго мщенія не было; а между тѣмъ, слѣдующее письмо показываетъ, что его высочество, пользуясь вліяніемъ своимъ на короля, вскорѣ исходатайствовалъ любимцу своему не только прощеніе, но и возвращеніе ко двору.
"Милордъ! я почти не въ состояніи самъ писать къ вамъ; при паденіи изъ опрокинувшагося экипажа я такъ ушибся, что съ трудомъ могу шевелить рукою. Надѣюсь, однако, чрезъ день или два быть въ состояніи отправиться въ Сен-Жерменъ.
"Теперь я пишу только для того, чтобъ дать вашему превосходительству отчетъ о дѣлѣ, которое, я думаю, вамъ уже извѣстно: то есть, что рыцарю де-Лорреню позволено возвратиться ко двору и служить въ званіи генералъ-маіора.[8]
«Если ея высочество отравлена, какъ весьма многіе думаютъ, то Франція считаетъ его отравителемъ, и по справедливости удивляется, что французскій король такъ мало имѣетъ уваженія къ нашему королю, что позволяетъ ему возвратиться ко двору, зная какъ дерзко онъ всегда обращался съ этою принцессою при ея жизни. Обязанность моя заставляетъ меня сказать вамъ это для того, чтобъ вы донесли о томъ королю, и чтобъ онъ въ сильныхъ выраженіяхъ высказалъ свое мнѣніе французскому посланнику, если онъ найдетъ это нужнымъ, потому что, могу васъ увѣрить, этого поступка онъ не можетъ снести, не унизивъ себя.» —
Не смотря на это письмо рыцарь де Лоррень не только оставался при дворѣ, но сверхъ того, если вѣрить Сен-Симону, былъ осыпанъ почестями и благодѣяніями.
Не смотря, однако, на все это, онъ умеръ въ такой бѣдности, что, получая почти сто тысячъ экю дохода, друзья принуждены были похоронить его на свой счетъ.
Впрочемъ, смерть его была достойна его жизни. 7 Декабря 1702 года онъ въ Пале-Ройялѣ разсказывалъ госпожѣ Маре, гувернанткѣ дѣтей его высочества герцога Орлеанскаго, что онъ цѣлую ночь предавался распутству, какъ вдругъ въ то самое время, когда онъ исчислялъ самыя ужасныя сцены, онъ былъ пораженъ апоплексическимъ ударомъ, лишился языка, и вскорѣ напустилъ духъ.
ГЛАВА XXXVIII.
1670—1672.[править]
Новая любовь Людовика XIV къ маркизѣ Монтеспанъ не мало способствовала къ тому, что король узналъ о смерти принцессы Генріетты съ тѣмъ равнодушіемъ, въ которомъ его упрекали.
Онъ любилъ Монтеспанъ въ это время болѣе, чѣмъ когда либо прежде, а бѣдная ла-Вальеръ была уже только рабою, назначенною украшать собою тріумфъ королевы.
Вскорѣ Монтеспанъ почувствовала себя беременною. Людовикъ XIV не имѣлъ никакого сомнѣнія, что онъ былъ виновникомъ ея беременности. Съ давняго времени маркиза прекратила связь свою съ Лозеномъ, смертельнымъ врагомъ котораго она сдѣлалась. Маркизъ Монтеспанъ, который хотѣлъ-было, какъ мужъ, вступиться за свои права, былъ весьма невѣжливо изгнанъ изъ столицы, и живя въ своихъ помѣстьяхъ, горевалъ о потерѣ чести. И такъ, имѣющее родиться дитя маркизы Монтеспанъ было, конечно, дитя отъ короля.
Хотя всѣ знали, что происходило между нею и королемъ, однако она стыдилась, или притворялась, что стыдится того положенія, въ которомъ находилась; это побудило ее изобрѣсти новую моду, весьма полезную для тѣхъ женщинъ, которыя хотѣли скрыть свою беременность. Эта мода состояла въ томъ, что беременныя женщины одѣвались какъ мужчины, съ оставленіемъ юпки, поверхъ которой, въ томъ мѣстѣ гдѣ былъ поясъ, вытягивали рубашку и дѣлали изъ нея сколько можно болѣе складокъ; эти складки скрывали нѣкоторымъ образомъ животъ.
Счастіе измѣнило герцогинѣ ла-Вальеръ: всѣ придворные ее оставили, и перешли на сторону маркизы Монтеспанъ, тѣмъ съ большею охотою, что ла-Вальеръ, стараясь нравиться одному королю, никогда не заботилась о томъ, чтобъ пріобрѣсти себѣ друзей. Поэтому то, когда она однажды жаловалась маршалу Граммону на свое одиночество, онъ отвѣчалъ ей: — Любезный другъ, если бы вы, имѣя причину веселиться, давали случай веселиться и другимъ, то теперь, когда вы печалитесь, печалились бы съ вами и другіе. —
Когда насталъ день родовъ, то горничная маркизы Монтеспанъ, къ которой король и она имѣли полное довѣріе, отправилась въ наемной каретѣ въ улицу Сент-Антуанъ, къ извѣстному въ то время акушеру Клеману, и спросила его желаетъ ли онъ ѣхать съ нею къ одной женщинѣ, страдающей родами, но съ условіемъ, что если онъ согласенъ ѣхать, то долженъ позволить завязать себѣ глаза для того, чтобъ не зналъ куда ѣздилъ.
Клеманъ, которому подобныя предложенія были не новостью, и который никогда не раскаивался, если ихъ принималъ, позволилъ завязать себѣ глаза, сѣлъ съ горничною въ карету, и очутился въ великолѣпной квартирѣ, когда ему позволено было снять съ глазъ повязку.
Но наблюденія, которыя онъ дѣлалъ надъ роскошнымъ убранствомъ этой квартиры, продолжались не долго, потому-что почти тотчасъ же дѣвушка, находившаяся въ комнатѣ, погасила свѣчи, и комната освѣщалась только огнемъ, находившимся въ каминѣ. Тогда король, скрывавшійся за занавѣсомъ постели, сказалъ акушеру, чтобъ онъ ничего не боялся, что онъ приглашенъ для оказанія услуги, и что эта услуга будетъ хорошо вознаграждена.
Клеманъ отвѣчалъ, что онъ очень спокоенъ, и рѣшительно ничего не боится. Подойдя къ больной, пощупавъ ея пульсъ, и увидя, что время родовъ еще не наступило, онъ прибавилъ: — Я бы хотѣлъ знать только одно. — Что же? спросилъ король. — Позволяется ли въ этомъ домѣ пить и ѣсть? меня взяли въ расплохъ, такъ-что я не успѣлъ еще ничего поѣсть… если бы мнѣ чего нибудь теперь подали, то тѣмъ меня очень бы одолжили. —
Король засмѣялся, и не ожидая, чтобъ которая нибудь изъ двухъ прислужницъ, находившихся въ комнатѣ, удовлетворила желанію медика, самъ пошелъ въ шкафъ, взялъ банку варенья, поставилъ ее предъ докторомъ, потомъ взялъ въ другомъ шкафу хлѣбъ и также подалъ ему.
Клеманъ принялся ѣсть съ большимъ аппетитомъ, и накушавшись вдоволь, спросилъ, нельзя ли дать ему чего нибудь напиться. Король опять подошелъ къ шкафу, нашелъ стаканъ и бутылку вина, изъ которой налилъ ему два, или три раза сряду. Послѣ чего Клеманъ, обратясь къ королю, сказалъ: — Не выпьете ли и вы также со мною? — Нѣтъ, отвѣчалъ король, — мнѣ теперь не хочется. — Тѣмъ хуже, возразилъ Клеманъ, — тѣмъ хуже! отъ этого больная не такъ хорошо родитъ; если вы хотите, чтобъ она разрѣшилась скоро, то непремѣнно надобно выпить за ея здоровье! —
Въ эту минуту роженица начала стонать; Людовикъ XIV и акушеръ тотчасъ подбѣжали къ пей; король взялъ ее за руки, и роды начались; они были трудны, но непродолжительны. Монтеспанъ родила сына. Тогда король снова попотчивалъ Клемана виномъ, и когда Клеманъ подошелъ къ кровати, чтобъ взглянуть на родильницу и узнать въ какомъ состояніи она находится, то король опять ушелъ за занавѣсъ.
Все шло хорошо, и Клеманъ увѣрившись, что больная внѣ всякой опасности, позволилъ опять завязать себѣ глаза и отвести въ карету. Дорогою, сопровождавшая его женщина вложила ему въ руку кошелекъ, въ которомъ было сто луидоровъ. Клеманъ уже послѣ узналъ, съ кѣмъ онъ имѣлъ дѣло, и тогда только разсказалъ это приключеніе такъ, какъ мы здѣсь его описали.
Младенецъ, которому онъ помогъ выйти на свѣтъ, былъ Людовикъ Августъ де-Бурбонъ, герцогъ Менскій, котораго впослѣдствіи Людовикъ XIV назначилъ наслѣдникомъ короны. Онъ родился 31 Марта 1670 года.
Читатель конечно помнитъ то, что мы говорили о Лозенѣ, о его любви къ принцессѣ Монпансье, и о согласіи короля на его бракъ съ нею, — согласіи, которое потомъ онъ отмѣнилъ. Возвратимся къ нему на минуту, и скажемъ нѣсколько словъ о катастрофѣ, которая низвергла его съ высоты необыкновеннаго его счастія.
Въ обращеніи короля съ Лозеномь не было, повидимому, никакой перемѣны съ того времени, какъ онъ запретилъ ему думать о женитьбѣ; напротивъ того, такъ какъ Лозенъ по крайней мѣрѣ по наружности покорился, и даже довольно спокойно отказался отъ брачнаго союза, то король, казалось, возвратилъ ему всю свою прежнюю дружбу. Во время путешествія во Фландрію, имѣвшаго цѣлію проводить ея высочество въ Дюнкирхень, Лозену поручено было даже командовать войсками, сопровождавшими короля, и онъ весьма усердно и ревностно исполнялъ обязанности главнокомандующаго. По этому, по возвращеніи его, всякій думалъ, что онъ находится въ большей довѣренности у короля, нежели прежде. Лозенъ и самъ былъ того мнѣнія, что счастіе его упрочено; но онъ забывалъ, что имѣлъ врагами своими Лувуа и маркизу Монтеспанъ: любовницу, то есть, самую необходимую женщину для удовольствій короля, и военнаго министра, то есть мужчину, весьма необходимаго для честолюбія короля. Они оба соединились противъ него; каждый воспользовался представившимся ему случаемъ: одна напоминала королю объ обидныхъ словахъ, имъ сказанныхъ, другой — о переломленной шпагѣ; тотъ о гордости, которую обнаружилъ заключенный въ Бастилію любимецъ, отказываясь въ продолженіе нѣсколькихъ дней отъ должности начальника королевскаго конвоя, предложенной ему королемъ, по добротѣ своей, вмѣсто должности генералъ-фельдъ-цейхмейстера; та ставила ему въ вину раззореніе имѣній принцессы Монпансье. Говорили, что когда Лозена упрекали въ неблагопристойномъ обращеніи съ своею знатною любовницею, то онъ будто бы сказалъ, что французскія принцессы любятъ, чтобъ ихъ гоняли длинною палкою. Однажды кто-то, разговаривая съ королемъ про Лозена, сказалъ, что этотъ провинціальный дворянчикъ протянулъ однажды внукѣ Генриха IV свою совершенно грязную ногу, говоря: — Луиза Бурбонъ, сними-ка съ меня сапоги. —
Лувуа и маркиза Монтеспанъ, всѣми силами старавшіеся вредить Лозену, получили наконецъ отъ короля полномочіе арестовать его и заключить въ тюрьму.
1671-й годъ былъ уже въ исходѣ; а между тѣмъ Лозенъ не замѣчалъ никакой перемѣны въ обхожденіи съ нимъ короля. Казалось, что и госпожу Монтеспанъ совершенно съ нимъ помирилась, и такъ-какъ Лозенъ былъ большой знатокъ въ драгоцѣнныхъ камняхъ, то она часто давала ему порученіе отвозить къ ювелирамъ свои камни для оправы. Наконецъ, въ ноябрѣ мѣсяцѣ, къ вечеру, кавалеру Фурбену дано было приказаніе арестовать Лозена. Фурбенъ отправился къ Лозену, но утромъ этого дня госпожа Монтеспанъ поручила послѣднему съѣздить въ Парижъ, чтобъ условиться съ ювелиромъ на счетъ оправы какихъ-то драгоцѣнныхъ камней. Лозенъ уѣхалъ, но еще не возвращался. Фурбенъ поставилъ одного часоваго у крыльца его дома, съ приказаніемъ тотчасъ дать ему знать, когда Лозенъ возвратится. Чрезъ часъ, солдатъ далъ знать маіору, что тотъ, которого ему приказано арестовать, только-что пріѣхалъ. Фурбенъ тотчасъ разставилъ часовыхъ во кругъ дома, потомъ вошелъ въ домъ, и нашелъ Лозена весьма спокойно сидящаго у камина. Увидя его еще издали, Лозенъ поздоровался съ нимъ и спросилъ, не король ли прислалъ его за нимъ? Фурбенъ отвѣчалъ, что онъ дѣйствительно присланъ отъ короля, но затѣмъ, чтобъ просить его отдать ему свою шпагу, что это порученіе онъ исполняетъ съ большимъ сожалѣніемъ, и что отказаться отъ него не позволяетъ ему его обязанность.
Сопротивляться было нельзя. Лозенъ спросилъ, нельзя ли ему самому лично повидаться съ королемъ, и когда Фурбенъ отвѣчалъ, что нѣтъ, то онъ въ ту же минуту отдалъ свою шпагу. Не смотря на эту готовность повиноваться королевской волѣ, онъ цѣлую ночь, однако, оставался подъ стражею, какъ преступникъ, и только на другой день сданъ на руки д`Артаньяну, капитанъ-лейтенанту первой роты мушкетеровъ, который, по приказанію Лувуа, отвезъ его сперва въ Пьеръ-Апсидъ, а оттуда въ Пиньероль, гдѣ заключили его въ комнату съ желѣзными рѣшетками, и гдѣ не позволено ему было ни съ кѣмъ разговаривать.
Эта перемѣна счастія была такъ неожиданна, паденіе такъ значительно, отчаяніе такъ велико, что Лозенъ заболѣлъ, и при томъ такъ опасно, что надобно было послать за духовникомъ. Духовникъ этотъ былъ капуцинъ, которому длинная борода придавала самый почтенный видъ; но какъ арестантъ боялся, чтобъ къ нему не подослали какого нибудь шпіона, то первымъ дѣломъ его было, когда подошелъ къ нему достойный отецъ, увѣриться, что это былъ не подложный капуцинъ; для этого онъ схватилъ его за бороду такъ сильно, что монахъ принялся кричать во все горло. Тогда умирающій объяснилъ ему свой поступокъ извинился, исповѣдался и вскорѣ выздоровѣлъ.
Сдѣлавшись опять здоровъ, Лозенъ, подобно всѣмъ арестантамъ, имѣлъ только одну мысль, мысль о свободѣ. Онъ успѣлъ пробить въ каминѣ дыру; но эта дыра доставила ему только ту выгоду, что онъ могъ сообщаться съ другими арестантами, которые и сами, съ своей стороны, работали въ той же надеждѣ, и уже успѣли сдѣлать въ стѣнѣ отверстіе, которое вело къ ихъ сосѣду. Этотъ сосѣдъ былъ несчастный Фуке, котораго, какъ припомните, арестовали въ Нантѣ; изъ Нанта его отвезли въ Бастилію, а изъ Бастиліи въ Пиньероль.
Фуке узналъ отъ своихъ сосѣдей, что новоприбывшій арестантъ былъ тотъ самый Пюйгилемъ де-Лозенъ, который нѣкогда явился при дворѣ модъ покровительствомъ маршала Граммона, и былъ въ тѣсной дружбѣ съ графинею Суассонъ, отъ которой въ то время король почти не выходилъ, и смотрѣлъ на него уже благосклоннымъ окомъ. Арестанты сказали Лозену о желаніи отставнаго министра съ нимъ повидаться, и Лозенъ, пробравшись чрезъ сдѣланное ими отверстіе, очутился лицомъ къ лицу съ Фуке. Два товирища, познакомившіеся между собою въ то время, когда одинъ былъ на верху своего счастія а другой только еще на его зарѣ, возобновили знакомство. Паденіе Фуке было извѣстно Лозену, равно какъ и всему двору; слѣдовательно, Фуке нечего было ему разсказывать о немъ; но все, что Лозенъ разсказывалъ ему было новостію для бѣднаго затворника, томившагося въ тюрьмѣ уже одиннадцать, или двѣнадцать лѣтъ.
Поэтому, когда Лозенъ разсказалъ ему о своемъ быстромъ и не вѣроятномъ возвышеніи, о своей любви къ принцессѣ Монако и маркизѣ Монтеспанъ, о своемъ вліяніи на Людовика XIV, о сценѣ по поводу своего фельдъ-цеихмейстерства, о переломленной шпагѣ, о торжественномъ выходѣ своемъ изъ Бастиліи начальникомъ тѣлохранителей, о своей грамматѣ на принятіе званія шефа драгунскихъ полковъ и патентѣ на командованіе войскомъ, о своемъ едва не совершившемся бракосочетаніи съ принцессою Монпансье, то Фуке думалъ, что несчастіе свело его съ ума, и объявилъ другимъ арестантамъ, что ихъ товарищъ былъ сумасшедшій, такъ-что мало но малу изъ страха, чтобъ онъ въ припадкѣ сумасшестія не выдалъ ихъ или не донесъ на нихъ, они прекратили съ нимъ всякое сношеніе.
Между тѣмъ Лозенъ, котораго во время его величія считали незамѣнимымъ, — тотъ, который производилъ при дворѣ, особенно на женщинъ, неотразимое впечатлѣніе, — быль уже почти забыть. Въ Версайлѣ на мѣсто его явился молодой и красивый вельможа, имѣвшій то преимущество надъ Пюйгилемомъ, что былъ принцъ крови. Это былъ молодой герцогъ Лонгвиль, который, какъ мы видѣли, родился въ домѣ городской Думы во время тѣхъ блистательныхъ дней Фронды, о которыхъ мы говорили, и который по смсри своего отца, послѣдовавшей въ 1663 году, наслѣдовалъ его имѣніе и его титулъ.
Кромѣ огромнаго состоянія и знатнаго титула, герцогъ Лонгвиль былъ во всѣхъ отношеніяхъ прекрасный молодой человѣкъ. Можетъ быть, и другіе имѣли такой же хорошій ростъ и величественный видъ, но никто, кромѣ его, не имѣлъ той юношеской красоты, какую живописцы миѳологическихъ божествъ придаютъ обыкновенно изображенію Адониса; и потому, когда онъ явился при дворѣ, то всѣ женщины старались обратить на себя его вниманіе; первою изъ цила этихъ женщинъ была жена маршала ла-Ферте.
Госпожа ла-Ферте очень извѣстна въ любовныхъ хроникахъ того времени, и потому нельзя не сказать объ ней нѣсколько словъ. Она была сестра извѣстной графини д’Олоннь, безпутства которой Бюсси-Рабютепъ описалъ въ своей любовной исторіи Галловъ, и которая, въ описываемую нами эпоху, уже почти удалилась отъ свѣта: она была, какъ мы сказали, старшая сестра жены маршала ла-Ферте, имѣвшей тогда лѣтъ тридцать семь, какъ она сама говорила, или тридцать восемь, какъ увѣряли другіе; поэтому, безъ всякаго пристрастія можно сказать, что ей среднимъ числомъ было уже тридцать четыре года.
Съ маршальшей случались довольно странныя приключенія; мы приводимъ здѣсь одно изъ нихъ, надѣлавшее въ то время много шуму. Когда маршалъ ла-Ферте на ней женился, то всѣ говорили, что онъ рѣшился на самый отважный подвигъ, потому что если жена его будетъ слѣдовать примѣру нѣкоторыхъ своихъ родственницъ, то ему трудно будетъ ладить съ ней. Поэтому, маршалъ, извѣстный въ то время по своимъ грубымъ обращеніямъ, желая оправдать общее о себѣ мнѣніе, на другой день своей сватьбы обратился къ женѣ своей съ слѣдующими словами: — И такъ, сударыня, теперь вы моя жена; надѣюсь, вы не сомнѣваетесь, что это доставляетъ вамъ величайшую честь; только предупреждаю васъ, что если вы будете похожи на вашу сестру, госпожу д’Олоннь, и на многихъ другихъ вашихъ родственницъ, которыхъ я не хочу назвать по именамъ, и которыя всѣ негодяйки, то вамъ будетъ худо! и такъ, подумайте о моихъ словахъ, и поступайте сообразно съ ними; какъ поступать будете вы, такъ поступать буду и я. —
Маршальша улыбнулась, но маршалъ нахмурилъ брови; нечего дѣлать! надобно было покориться.
Вскорѣ послѣ сватьбы маршалу надобно было ѣхать на войну; уѣзжая, онъ рѣшительно запретилъ женѣ своей видѣться съ госпожою д’Олоннь, ибо боялся, чтобы столь дурное сообщество не развратило ее; сверхъ того, онъ окружилъ ее людьми благонадежными и совершенію ему преданными; эта преданность и деньги, которыя онъ имъ платилъ, побудили ихъ перейти за предѣлы шпіонскаго ремесла, за которое они взялись.
Госпожа д’Олоннь, узнавъ о запрещеніи, сдѣланномъ ея сестрѣ, очень разсердилась на маршала ла-Ферте, и поклялась отмстить ему за себя, и при томъ мщеніемъ достойнымъ себя, то есть, нанести ему именно тотъ ударъ, котораго онъ такъ боялся. Маркизъ Бевронъ, тотъ самый, о которомъ мы уже говорили по случаю смерти ея высочества, былъ любовникомъ графини д’Олоннь: онъ раздѣлялъ ея досаду, и они оба сговорились приготовить обѣщанное мщеніе.
Въ числѣ слугъ госпожи ла-Ферте находился одинъ лакей очень пріятной наружности. Графиня д’Олоннь обратила на него вниманіе и велѣла ему въ одно утро придти къ себѣ. Изъ разговора, который она имѣла съ этимъ лакеемъ, она узнала, что онъ дѣйствительно былъ изъ хорошей провинціальной фамиліи, и скрывалъ свое имя для того, чтобъ на родинѣ его не узнали, что онъ доведенъ до необходимости вступить въ лакейское званіе. Однажды Бевропъ, разговаривая съ женою маршала, сказалъ: — Обратили-ли вы, сударыня, ваше вниманіе на молодаго человѣка, который у васъ служитъ? — На котораго? спросила она. — На Этьена (Степана). — На моего лакея?…-- Да! я знаю, что говорю: обратили-ли вы, я спрашиваю васъ, на него вниманіе? — Нѣтъ. — Ну, такъ обратите же, и скажите мнѣ, что вы о немъ думаете… и какъ его находите?
На другой день Бевронъ опять явился къ маршалынѣ. — Ну что? спросилъ онъ: — обратили-ли вы вниманіе на Этьена?
— Да. — А какъ вы его находите? — Признаюсь, гораздо выше его званія. — Я думаю! сказалъ Бевронъ: — вѣдь онъ, говорятъ, дворянинъ, — Дворянинъ… камердинеръ? — Ахъ! сударыня, любовь чего не дѣлаетъ! — Вы, пожалуй, скажите, что мой Этьенъ маркизъ! — Точно такъ, сударыня; этотъ молодой человѣкъ въ васъ влюбленъ; онъ не нашелъ другаго средства сблизиться съ предметомъ своей страсти! —
Маршальша хотѣла-было принять все это за шутку; но Бевронъ замѣтилъ, что какъ она не притворялась, но голосъ ея дрожалъ и слѣдовательно, ударъ былъ вѣрно нанесенъ. Бевронъ возвратился къ графинѣ, и разсказалъ ей объ успѣхѣ своего предпріятія. Тогда боясь, чтобы неловкость слуги не лишила ее плода хитрости, которая такъ хорошо удавалась, она послала за этимъ самозванцемъ дворяниномъ и сообщила ему сдѣланное будто бы ею открытіе, что сестра ея расположена къ нему, и что чувство, которое она къ нему питаетъ, такъ сильно, что, дабы извинить его предъ самой собою, она увѣрила себя, что онъ непростой лакей, а переодѣтый дворянинъ. Затѣмъ она раскрыла ему всю выгоду, какую онъ можетъ извлечь изъ этой ошибки, если онъ будетъ такъ ловокъ, что не станетъ противорѣчить той, которая имѣетъ такое сильное желаніе не быть выведенной изъ своего обмана.
Малый былъ ловокъ; начало рѣчи его испугало, но продолженіе успокоило его; онъ припоминалъ обхожденіе съ нимъ маршальши, и ему казалось, что онъ дѣйствительно пользовался у нея преимуществомъ предъ другими; онъ рѣшился увеличить старанія и предупредительность къ своей госпожѣ. Маршальша все это замѣчала, и, приписывая единственно только одной любви къ ней старанія и предупредительность своего слуги, со дня на день болѣе утверждалась въ мысли, что она имѣетъ дѣло съ человѣкомъ благороднаго происхожденія, а не съ лакеемъ, и докучала ему этимъ предположеніемъ до того, что онъ наконецъ принялъ имя одного дворянина своей родины. Съ этого времени госпожа ла-Ферте перестала стыдиться чувства, которое она питала; и какъ она не была болѣе удерживаема собственнымъ своимъ стыдомъ, а только робостію своего любовника, то рѣшилась въ одинъ, какъ говорится, прекрасный день, доставить ему случай, котораго онъ самъ не умѣлъ себѣ подготовить, или можетъ быть, которымъ не смѣлъ воспользоваться.
Маршальша замѣтила, что камердинеръ ея Этьенъ (Степанъ) часто любовался на ея волосы, которые у нея были очень хороши, и два или три раза поручила ему чесать себѣ голову, хотя онъ былъ весьма худой парикмахеръ; по счастіе, которое она ему доставляла, заставляло ее самую переносить ужасную боль, причиняемую его неопытностію. И такъ однажды, сидя за туалетомъ, она позвала его къ себѣ подъ предлогомъ, чтобы онъ подъ ея диктовку написалъ нѣсколько записочекъ разнымъ лицамъ; когда онъ вошелъ, то она, вмѣсто пера, дала ему въ руку гребень. Бѣдный секретарь, сдѣлавшись парикмахеромъ, понялъ наконецъ настоящую причину для которой его позвали; онъ вспомнилъ роль, которую разыгрывалъ, и въ первый разъ не согласился повиноваться, что, при его должности, могъ сдѣлать только дворянинъ. Никто не знаетъ, что между ними тогда происходило; извѣстно только то, что Этьенъ и маршальша оставались цѣлый часъ на-единѣ. Правда, что Этьенъ вышелъ изъ уборной маршальши, держа въ рукѣ три письма; но будучи все еще въ тревожномъ состояніи, онъ уронилъ одно изъ этихъ писемъ; его нашли и распечатали; на немъ былъ написанъ только одинъ адресъ, а внутри не было ничего; это заставляло думать, что если секретарь имѣлъ такъ мало дѣла, то, должно быть, любовникъ имѣлъ его болѣе.
Въ этотъ же, или на другой день увѣдомили грифиню д’Олоннь, что она достигла своей цѣли; но она считала мщеніе свое не вполнѣ удовлетвореннымъ до тѣхъ поръ, пока маршалъ не узнаетъ своего несчастія. Подъ ея диктовку было написано незнакомою рукою безъименное письмо, которое было подано маршалу на дорогѣ, когда онъ, оставивъ армію, возвращался въ Парижъ. Сперва маршалъ, видя письмо безъ подписи, и написанное незнакомою ему рукою, не приписывалъ ему большой важности, а такъ-какъ онъ и самъ не довѣрялъ своей женѣ, зная отъ какой крови она происходитъ, то рѣшился воспользоваться полученнымъ извѣщеніемъ, было ли оно справедливо или ложно.
Чтобъ достигнуть предположенной маршаломъ цѣли, нужно было глубочайшее притворство. Онъ возвратился въ Парижъ съ веселымъ лицомъ, и обходился съ своею женою, хотя и не безъ безпокойства взиравшею на его возвращеніе, такъ нѣжно и ласково, что она вовсе, казалось, и не подозрѣвала, что онъ знаетъ ея продѣлки. Но такъ какъ она очень любила своего лакея-дворянина, и какъ послѣдній, съ своей стороны, былъ также не прочь раздѣлять эту любовь, то они оба своими неосторожными поступками вскорѣ убѣдили маршала въ справедливости полученнаго имъ извѣстія.
Первою его мыслію было убить своего лакея, при помощи людей, которые обыкновенно за деньги берутъ на себя подобныя порученія: по эти люди иногда бываютъ очень не скромны въ минуту убійства, и потому маршалъ рѣшился совершить это дѣло собственною рукою, что было вѣрнѣе и безопаснѣе. Съ этою цѣлію, не показывая никакого гнѣва лакею, онъ напротивъ того сталъ оказывать къ нему величайшее благорасположеніе, такъ-что вскорѣ притворись, будто не можетъ безъ него обойтись, просилъ свою жену отпустить его съ нимъ въ Лотарингію. Пріѣхавъ въ Нанси, онъ, по прошествіи нѣсколькихъ дней, показалъ видъ, какъ будто имѣетъ любовницу въ окрестностяхъ города, и сталъ съ своимъ повѣреннымъ ѣздить въ одинъ домъ, въ который онъ входилъ одинъ со всевозможными предосторожностями, и изъ котораго выходилъ такимъ-же образомъ. Наконецъ, когда они однажды ночью возвращались оттуда верхами, маршалъ уронилъ свой хлыстикъ и велѣлъ Этьену слѣзть съ лошади и подать его себѣ; по когда слуга наклонился, чтобъ исполнить приказаніе, маршалъ выхватилъ изъ чушки пистолетъ и раздробилъ ему черепъ. Послѣ того, онъ спокойно возвратился въ Нанси, и спросилъ въ своей квартирѣ, не возвратился ли Этьенъ, котораго, какъ самъ говорилъ, онъ послалъ льё за два отсюда для полученія денегъ отъ одного должника, и когда ему отвѣтили, что нѣтъ, то онъ легъ спать, приказавъ разбудить себя, когда Этьенъ возвратится. Маршалъ проспалъ до слѣдующаго утра; ничто не возмущало его спокойнаго сна; Этьенъ, между тѣмъ, не возвращался. Днемъ нашли его трупъ; всѣ были того мнѣнія, что онъ былъ убитъ изъ-за денегъ, которыя везъ съ собою, какъ говорилъ его господинъ, и преступленіе приписывали солдатамъ Люксембургскаго гарнизона, которые нерѣдко грабили прохожихъ и проѣзжающихъ на проселочныхъ дорогахъ. И такъ, Этьенъ отомщенъ; оставалось только отмстить женѣ. Во время отсутствія ла-Ферте, маркизъ Бевронъ, боясь, чтобъ шутка графини д’Олоннь не зашла слишкомъ далеко, во всемъ предупредилъ маршальшу. Маршальша, которая при подобныхъ обстоятельствахъ имѣла нужду въ друзьяхъ, была такъ признательна къ Беврону, что онъ сдѣлался ея другомъ, и при томъ такъ, что, пріобрѣвъ себѣ союзника противъ маршала, она въ то же время отмстила своей сестрѣ.
Эта связь маршальши съ Беврономъ отклонила отъ нея ударъ, поразившій бѣднаго камердинера. И вотъ какимъ образомъ любовники достигли этого:
Бевронъ былъ знакомъ съ одной очень хорошенькой, но хитрой и лукавой дѣвушкой; онъ взялъ ее изъ дома, въ которомъ она жила у своихъ родныхъ, нарядилъ ее просто и какъ прилично провинціальной барышнѣ, продиктовалъ ей роль, которую она должна играть, и помѣстилъ ее компаньонкою у госпожи ла-Ферте. Ей поручено было стать между обоими супругами, и тѣмъ отклонить гнѣвъ мужа.
Въ самомъ дѣлѣ, по возвращеніи своемъ, маршалъ былъ пораженъ красотою этой дѣвушки; онъ позвалъ ее къ себѣ, спросилъ, кто она такова, и какъ она попала къ его женѣ? Дѣвушка отвѣчала ему, что маршальша ея благодѣтельница, покровительствующая ей съ дѣтства, и что уже почти съ мѣсяцъ тому, какъ она взяла ее къ себѣ въ компаньонки. Сверхъ того, хитрая дѣвушка наговорила маршалу ла-Ферте столько хорошаго о его женѣ, и при томъ такимъ пріятны ль голосомъ, и съ такимъ простодушнымъ взглядомъ, что маршалъ, который съ своей стороны, былъ очень влюбчивъ, почувствовалъ, что гнѣвъ его прошелъ, и отложилъ до будущаго времени мщеніе, которое могла возбудить къ нему ненависть въ дѣвушкѣ, питавшей столь глубокую признательность къ своей благодѣтельницѣ. Но роль этой хитрой компаньонки тѣмъ не ограничивалась: она должна была сопротивляться маршалу, и сопротивлялась. Маршалъ въ борьбѣ съ непреклоннымъ цѣломудріемъ дѣлалъ множество глупостей, и такъ открыто, что маршальша даже оскорбилась этимъ, жаловалась своимъ роднымъ, обращалась къ мнѣнію свѣта, и даже къ королю; наконецъ въ одно прекрасное утро красавица-компаньонка исчезла, сказавъ, что, не имѣя болѣе силъ сопротивляться, она удаляется въ монастырь.
Маршалъ пустился на поиски; но, къ несчастію, онъ не нашелъ предмета своей любви. За порядочную сумму денегъ мнимая компаньонка Согласилась оставить на всегда Францію и уѣхала въ Америку.
Ла-Ферте послѣ шестимѣсячныхъ своихъ розысковъ узналъ все, и надѣлалъ много шуму по случаю этого похищенія, которое онъ приписывалъ ревности своей жены. Маршальша нисколько и не отговаривалась. Признаніе ея разсорило ихъ. Наконецъ, прихоть маршала прошла, и онъ примирился съ женою, которая, можно сказать, очень его любила, потому-что изъ ревности рѣшилась на подобную крайность. Съ итого времени маршалъ и жена его представляли образецъ дружбы и согласія, потому-что мужъ далъ полную свободу женѣ, которая, какъ нельзя лучше, воспользовалась этою свободою, ибо изъ числа всѣхъ придворныхъ дамъ, одна только рѣшилась сдѣлаться первою любовницею красиваго герцога Лонгвиля, человѣка молодаго и пылкаго. Въ эту эпоху при дворѣ было множество любовныхъ интригъ, и хотя госпожа ла-Ферте была почти вдвое старше герцога, но онъ не отказался однако отъ ея любви. Только онъ предложилъ ей условіе, чтобъ всякій другой ея обожатель былъ устраненъ.
Маркизъ д’Еффіэ, тотъ самый, которому доставленъ былъ ядъ отъ рыцаря Лорреня, и который натеръ этимъ ядомъ чашку принцессы, очень ухаживалъ за маршальшею и уже надѣялся достигнуть своей цѣли, какъ вдругъ получилъ рѣшительный отказъ. Будучи храбръ, хотя и не любилъ войны, онъ былъ преданъ удовольствіямъ, и такъ настойчивъ, а особливо въ любви, что если ему разъ приходило въ голову желаніе сдѣлаться любовникомъ женщины, кто бы она ни была, то это желаніе свое онъ непремѣнно хотѣлъ исполнить. Полученный имъ отказъ показался ему жестокимъ; онъ догадался, что причиною его былъ какой нибудь соперникъ, и узналъ, что этотъ соперникъ быль герцогъ Лонгвиль.
Герцогъ Лонгвиль былъ принцъ, принцъ крови Валуа, то есть дома царствовавшаго во Франціи. Трудно было затѣять съ этимь герцогомъ дѣло, не подвергаясь опаснымъ послѣдствіямъ. При томъ же, этотъ герцогъ, какъ человѣкъ стоявшій высоко на ступени политическаго значенія, согласенъ ли былъ бы принять вызовъ простаго дворянина? Но что нужды! маркизъ д’Еффіэ, однако, рѣшился употребить всевозможныя средства, чтобъ достигнуть своей цѣли, состоявшей въ томъ, чтобъ вызвать на дуэль человѣка, который заперъ для него двери въ домъ маршальши. Онъ подсматривалъ за герцогомъ, взялъ на помощь себѣ шпіоновъ, пріобрѣлъ единомышленниковъ въ самомъ ея домѣ, и вскорѣ былъ увѣдомленъ о назначенномъ между любовниками свиданіи. Д’Еффіэ подстерегалъ лично, дабы увѣриться въ справедливости донесенія. Онъ увидѣлъ, какъ вошелъ сперва герцогъ, потомъ госпожа Лаферте, и наконецъ, какъ они вышли вмѣстѣ.
На другой день, во время прогулки, д’Еффіэ подошелъ къ герцогу и сказалъ ему на ухо: — Милостивый государь! я любопытенъ…. мнѣ очень хочется спросить васъ объ одномъ. — Говорите; и если это будетъ въ моей власти, то я постараюсь удовлетворить вашему любопытству. —
— Могу ли я видѣть васъ со шпагою въ рукѣ? — А противъ кого? — Противъ меня. — А! въ такомъ случаѣ, милостивый государь, холодно отвѣчалъ герцогъ, — мнѣ очень жаль; но я долженъ вамъ сказать, что это невозможно, потому что я привыкъ оказывать эту благосклонность равнымъ со мною, или по крайней мѣрѣ, — такъ какъ равные мнѣ рѣдки, — дворянамъ, которыхъ предки мнѣ извѣстны по крайней мѣрѣ до пятаго поколѣнія. —
Этотъ упрекъ былъ тѣмъ чувствительнѣе для маркиза д’Еффіэ, что о благородствѣ его были не высокаго мнѣнія. Однако же, какъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ это происходило было много народу, то онъ удалился не сказавъ ни слова болѣе, и не внушивъ никакого подозрѣнія о томъ, что онъ говорилъ. Но однажды вечеромъ, когда герцогъ выѣхалъ изъ дому одинъ въ коляскѣ, и когда д’Еффіэ узналъ объ этомъ чрезъ своихъ шпіоновъ, онъ сталъ падорогѣ принца, держа въ одной рукѣ трость, а въ другой шпагу, и закричалъ, что если онъ не выйдетъ изъ коляски, то онъ поступитъ съ нимъ, не какъ съ принцемъ, а какъ съ человѣкомъ, который отказывается дать удовлетвореніе другому человѣку.
Молодой герцогъ былъ не трусъ; видя, что не было никакого средства уклониться, онъ рѣшился стать лицомъ къ лицу съ своимъ врагомъ, какъ онъ ни былъ ниже «его по достоинству; приказавъ кучеру остановиться, онъ проворно выскочилъ изъ коляски. Но прежде нежели онъ вынулъ изъ ноженъ свою шпагу, д’Еффіэ бросился на него и ударилъ его нѣсколько разъ своею тростью. Увидя это, люди герцога выскочили также изъ коляски, и не смотря на запрещеніе принца, хотѣвшаго отмстить другимъ образомъ, хотѣли убить д’Еффіэ; но онъ убѣжалъ и скрылся въ темнотѣ ночи.
Герцогъ былъ въ отчаяніи; онъ приказалъ своимъ людямъ не говорить никому ни слова объ этомъ приключеніи, и, будучи увѣренъ въ молчаніи самаго д’Еффіэ, — потому что если бы д’Эффіэ проговорился, то его посадили бы въ Бастилію, — онъ открылся въ этомъ только одному изъ своихъ друзей, который сказалъ ему, что теперь не остается ничего больше дѣлать. какъ отмстить противнику изъ засады подобной той, которой онъ самъ былъ жертвою; только вмѣсто палокъ, онъ совѣтовалъ употребить хорошій кинжалъ, чтобъ положить д’Еффіэ на мѣстѣ. Подобные совѣты часто давались и охотно принимались въ эту эпоху, и потому герцогъ рѣшился привести его въ исполненіе; но къ счастію д’Еффіи, герцогъ Лонгвиль получилъ въ это время приказаніе сопровождать короля на войну съ Голландцами.
Наступило время отправляться въ походъ. Голландцы съ ужасомъ смотрѣли на огромныя приготовленія, о которыхъ мы говорили. Людовикъ XIV и его военный министръ Лувуа, употребили неимовѣрную дѣятельность для приготовленія экспедиціи противъ Голландцевъ. Созвано было все дворянство; каждый замокъ, какъ во времена феодальныхъ войнъ, выставилъ своего владѣльца и его свиту съ полнымъ вооруженіемъ и снарядами. Сто восемьнадцать тысячъ человѣкъ находилось въ строю; сто артиллерійскихъ орудій готовы были загремѣть. Въ числѣ этихъ національныхъ войскъ можно было, по платью, отличить три тысячи Каталанцевъ; они носили на перевязи пестрые плащи, имѣли легкія ружья, были превосходные стрѣлки и удивительные партизаны. Два полка Савоицевъ, одинъ кавалерійскій, а другой пѣхотный; десять тысячъ Швейцарцевъ, не входившихъ въ счетъ прежнихъ рекрутскихъ наборовъ; нѣмецкихъ рейтаровъ, Нѣмцевъ, и Итальянцевъ, составлявшихъ остатокъ тѣхъ старинныхъ коадъюторскихъ шаекъ, которыя продавали кровь свою всякому, кто хотѣлъ купить ее; кромѣ того, множество волонтеровъ, партизановъ, карабинеровъ, смотрѣвшихъ на Голландію, какъ на близкую добычу, приняли участіе въ этой войнѣ. Прибавьте къ этому генераловъ, каковы: Конде, Тюрень, Люксембургъ и Вобанъ, и будете имѣть полное понятіе о составѣ предпринимаемой противъ Голландцевъ экспедиціи. Сверхъ того, тридцать большихъ кораблей соединились съ англійскимъ флотомъ, состоявшимъ уже изъ ста парусныхъ судовъ, подъ командою герцога Іоркскаго, брата короля. Пятьдесятъ милліоновъ ливровъ, которые въ наше время составили бы сто восемь, или сто десять милліоновъ ливровъ, были израсходованы на приготовленія къ этой кампаніи. Генеральные Штаты въ смущеніи пишутъ къ Людовику XIV, смиренно и съ покорностію спрашиваютъ у него, неужели эти громадныя вооруженія дѣлаются противъ нихъ, не оскорбили-ли они его чѣмъ нибудь, и если имѣли это несчастіе, то какого вознагражденія онъ отъ нихъ требуетъ? Людовикъ отвѣчаетъ имъ, что онъ никому не обязанъ давать отчета, и сдѣлаетъ изъ своего войска такое употребленіе, какого требуетъ его достоинство. Съ этого времени они ясно увидѣли, что король грозилъ имъ.
Надобно было позаботиться о наборѣ войска, и дать ему предводителя. Набрали около двадцати пяти тысячъ человѣкъ; начальниками ихъ сдѣлали нѣмецкаго генерала Вурца и кальвиниста маркиза Монтоа, убѣжавшаго изъ Франціи; главнымъ же предводителемъ избранъ былъ принцъ Оранскій.
Вильгельмъ Оранскій, — эта важная и мрачная личность, — который съ того самаго дня какъ возвысился, простиралъ руку свою на англійскую корону, въ это время не обнаруживалъ еще ничего такого, почему бы самые дальновидные люди могли догадываться о той важности, какую онъ впослѣдствіи пріобрѣлъ въ исторіи. Въ самомъ дѣлѣ, Вильгельмъ, но своему положенію, которымъ былъ обязанъ рожденію своему, — глава Голландской феодальной партіи, — былъ въ то время, о которомъ мы теперь говоримъ, молодой двадцати-двухъ-лѣтній человѣкъ, слабый, задумчивый, молчаливый и хладнокровный, какъ и дѣдъ его, никогда не видавшій ни осады, ни сраженія, почему и нельзя еще было знать, храбрый ли онъ воинъ и искусный-ли полководецъ. Тѣ, которые коротко его знали, — а число ихъ было не велико, — говорили, что онъ былъ дѣятеленъ, проницателенъ и честолюбивъ, храбръ, настойчивъ и всегда готовъ бороться съ несчастіемъ, почти презиралъ удовольствія и любовь; но напротивъ былъ человѣкъ геніальный въ тѣхъ скрытныхъ пронырствахъ, которыя различными таинственными путями приводятъ къ цѣли. Отсюда видно, что это былъ человѣкъ совершенно противуположный съ врагомъ его королемъ Людовикомъ XIV.
Король выступилъ въ походъ во главѣ своей гвардіи и прекраснѣйшихъ своихъ войскъ, состоявшихъ почти изъ тридцати тысячъ человѣкъ, которыми, подъ его главнымъ предводительствомъ, командовалъ Тюрень. Принцъ Конде, съ своей стороны, приближался съ не менѣе сильною арміею; Люксембургъ и Шамилльи командовали также корпусами, которые, въ случаѣ нужды, имѣли обязанностію къ нимъ присоединиться. Въ одно и тоже время начали осаду четырехъ городовъ: Ромберга, Орсоя, Везеля и Бюрика; король лично осаждалъ городъ Ренбергъ. Всѣ четыре города были взяты въ нѣсколько часовъ, и первое извѣстіе, отправленное изъ арміи въ Парижъ, было одновременное извѣстіе о четырехъ побѣдахъ. Ожидали, что и вся Голландія будетъ покорена такимъ же образомъ, какъ скоро король перейдетъ за Рейнъ. Принцъ Оранскій велѣлъ-было сперва провести линіи по ту сторону рѣки, но увидѣлъ, что ихъ невозможно было защищать, и потому отступилъ въ Голландію, съ тѣмъ, чтобъ возвратиться на противуположный берегъ со всѣми войсками, какія только онъ могъ собрать. Но быстрота маршей короля обманула его. Людовикъ былъ уже на берегу Рейна, когда полагали, что онъ находится еще вредъ стѣнами осажденныхъ имъ городовъ. Собрался военный совѣтъ подъ предсѣдательствомъ короля, состоявшій изъ Конде и Тюреня. Переходъ черезъ Рейнъ былъ опредѣленъ единодушно и безъ замедленія; дѣло шло о томъ, чтобъ пересѣчь всякое сообщеніе между Гагою и Амстердамомъ и окончательно раздѣлаться съ принцемъ Оранскимъ, генераломъ Бурномъ и его арміею. Что касается до маркиза Монтоа, то онъ удалился съ четырьмя, или пятью полками, находившимися подъ его командою, говоря, что онъ не можетъ сражаться съ арміею, находящеюся подъ личною командою Французскаго короля.
Такимъ образомъ изъ всего непріятельскаго войска, для воспрепятствованія предположенному переходу чрезъ Рейнъ, остался одинъ только фельдъ-маршалъ Вурцъ, съ четырьмя полками кавалеріи и двумя полками пѣхоты.
Сперва положено было перейти чрезъ Рейнъ по мосту, устроенному на баркахъ: но поселяне увѣдомили принца Конде, что какъ по причинѣ засухи вода въ рѣкѣ весьма убыла, то близъ старой башни называемой Толль-Гю''и, есть бродъ, который пригоденъ для этого. Конде вызывалъ охотниковъ изъ офицеровъ изслѣдовать этотъ бродъ. На это вызвался графъ Гишъ; послѣ кончины ея высочества онъ все искалъ случая умереть. Графъ возвратился и увѣдомилъ, что дѣйствительно, за исключеніемъ шаговъ двадцати, гдѣ лошади должны были плыть, на всемъ остальномъ пространствѣ можно было идти по землѣ.
Вслѣдствіе этого рѣшено было, что на другой день армія перейдетъ за Рейнъ чрезъ этотъ бродъ.
Лагерь стоялъ въ шести льё отъ рѣки. Войска выступили ночью въ одиннадцать часовъ, а на другой день въ три часа утра были уже на берегу, на доказанномъ мѣстѣ. Нѣсколько полковъ со стороны непріятеля приготовились, какъ мы сказали, препятствовать переходу. Графъ Гишъ, который изслѣдовалъ бродъ и за все отвѣчалъ, бросился первый, за нимъ послѣдовалъ полкъ Ревельскихъ кирасировъ и постепенно погрузился въ рѣку; потомъ бросились въ свою очередь дворяне-ополченцы. Король хотѣлъ послѣдовать за ними во главѣ своей гвардіи, но Конде остановилъ его. У принца была подагра, и онъ намѣревался переѣхать на баркѣ; но принцъ не могъ бы переправляться на баркѣ, если бы король переправлялся вплавь.
Король сдѣлалъ большую ошибку, что не послѣдовалъ первому своему намѣренію. Если бы онъ перешелъ черезъ Рейнъ вплавь, — что онъ могъ сдѣлать, не подвергаясь большой опасности, — то весь свѣтъ прославилъ бы этотъ переходъ, какъ чудо, и такимъ образомъ, какъ говоритъ аббатъ Шуази, онъ помрачилъ бы славу перехода Александра чрезъ Гранинъ; но онъ уступилъ голосу принца, а можетъ быть также и чувству самохраненія, скрытаго въ сердцѣ самаго храбраго человѣка, и жалуясь на свое величіе, привязывавшее его къ берегу[9], онъ остался на немъ.
Между тѣмъ, армія переходила; только нѣсколько кирасировъ были унесены быстротою теченія рѣки, и утонули вмѣстѣ съ лошадьми; но, не смотря на это, войска продолжали путь свой. Принцъ Конде въ свою очередь взошелъ на барку. Въ ту минуту, когда барка отчаливала отъ берега, онъ услышалъ, что кто-то кричитъ: — Подождите меня, дядюшка, подождите меня; а не то, чортъ возьми, я пущусъ вплавь! —
Конде обернулся и увидѣлъ своего племянника, молодаго герцога Лонгвиля, который скакалъ во весь опоръ къ берегу. Онъ ходилъ партизаномъ со стороны Исселя; прибывъ въ лагерь, онъ узналъ, что король уѣхалъ, и не теряя ни минуты времени, только перемѣнилъ лошадь, и отправился въ слѣдъ во всю прыть. Принцъ, видя лошадь своего племянника запыхавшеюся и усталою, боялся, что у нея недостанетъ силы бороться съ стремленіемъ рѣки, причалилъ къ берегу и взялъ съ собою молодаго герцога и своего сына, герцога Ангіенскаго; потомъ приказалъ гребцамъ работать веслами какъ можно дружнѣе, чтобъ первыми выйти на берегъ.
Нѣсколько голландскихъ кавалеристовъ выступили однако противъ французовъ, но они не сдѣлали по нимъ ни одного выстрѣла и возвратились назадъ, въ намѣреніи удержаться на берегу. Дѣйствительно, при выходѣ французовъ на берегъ произошла минутная схватка, но почти тотчасъ же голландская пѣхота положила свое оружіе, прося пощады.
Молодой принцъ Лонгвиль, раздраженный этимъ ничтожнымъ сопротивленіемъ, лишавшимъ его случая отличиться, полетѣлъ на голландскую линію, съ крикомъ: — Нѣтъ, нѣтъ! нѣтъ пощады этимъ канальямъ! —
При этихъ словахъ онъ выстрѣлилъ изъ пистолета и убилъ одного офицера. Непріятель, потерявъ всякую надежду, тотчасъ схватился опять за оружіе, далъ по королевскимъ войскамъ залпъ, при чемъ человѣкъ двадцать было убито. Герцогъ Лонгвиль палъ мертвъ на мѣстѣ: пуля прошла ему чрезъ грудь. Такимъ образомъ погибъ на зарѣ жизни, этотъ злополучный принцъ, которому судьба по видимому обѣщала обширное поприще счастія и славы.
Въ тоже время одинъ непріятельскій кавалерійскій капитанъ, по имени Оссамбрёкъ, подскакалъ къ принцу Конде, который вышедши изъ барки садился на лошадь, и приставилъ къ груди его пистолетъ. Конде быстро отвелъ дуло пистолета своею рукою, но при этомъ выстрѣлъ раздался и пуля раздробила ему кость руки. Тогда Французы, раздраженные этою раною принца и смертію герцога, стремительно бросились на Голландцевъ, и на всѣхъ пунктахъ обратили ихъ въ бѣгство.
Чрезъ два часа тѣло герцога Лонгвиля переправили на другой берегъ; его привязали къ лошади, дабы теченіемъ рѣки его не унесло, головою на одну сторону, а ногами на другую. Солдаты отрѣзали у него мизинецъ на лѣвой рукѣ, для того, чтобъ снять брилліантовый перстень. Смерть его произвела сильное впечатлѣніе въ Парижѣ; всѣ очень сожалѣли о немъ, исключая д’Еффіэ, догадывавшагося, какую участь приготовлялъ ему принцъ.
Король перешелъ чрезъ Рейнъ по мосту, устроенному на баркахъ. Оставимъ Людовика продолжать эту безразсудную войну, предпринятую имъ изъ гордости, и возвратимся въ Версайль. Когда дѣлали опись бумагамъ герцога Лонгвиля, то между ними нашли духовное его завѣщаніе. Въ немъ онъ завѣщалъ, между другими вещами, пять сотъ тысячъ ливровъ сыну своему, котораго онъ имѣлъ отъ маршальши ла-Ферте.
Это завѣщаніе, какъ можно предполагать, надѣлало въ то время много шуму. Маршальша пуще всего боялась только того, чтобъ мужъ ея, узнавъ про это, не разсердился. Но король принялъ на себя посредничество. Съ этого времени, его величество началъ думать объ усыновленіи дѣтей, которыхъ уже имѣлъ и которыхъ еще могъ имѣть отъ госпожи Монтеспанъ. Дитя, оставленное герцогомъ Лонгвилемъ, оказало ему въ этомъ случаѣ большую услугу; оно послужило примѣромъ для будущаго. Вслѣдствіе этого, онъ далъ парижскому парламенту приказаніе усыновить сына герцога Лонгвиля, не упоминая имени его матери; это приказаніе было противно законамъ королевства; однако, оно было исполнено, потому-что парламентъ не осмѣливался дѣлать королю возраженій.
Въ продолженіе этого времени на театрѣ были представлены: Мизантропъ, (въ пятницу 4 іюня 1666 года); Аттила (февраля 1667); Андромака (10 ноября того же года); Амфитріонъ (января, 1668); Скупой (l’Amare), (9 сентября того же года); Тяжущіеся (Plaideurs), (ноября того же года); Тартюфъ (5 февраля 1669 года); Британникъ (15 декабря того же года); Мѣщанинъ во дворянствѣ (le Bourgeois gentilhomme), (14 октября 1670 года), и наконецъ Баязетъ (5 января 1672 года).
Одно нѣсколько важное событіе сопряжено съ первымъ представленіемъ Британичка. Людовикъ XIV участвовалъ въ этой піесѣ. Слѣдующіе стихи показались ему упрекомъ:
Pour toute ambition, pour vertu singulière,
Il excelle à guider un char dans la carrière,
А disputer des prix indignes de ses mains,
А же donner lui-même en spectacle aux Romains.
T. e. Гордился онъ лишь тѣмъ, себѣ то славой ставилъ,
Что колесницей на бѣгахъ отлично правилъ,
Что недостойныхъ онъ себя наградъ искалъ,
Что зрѣлище собой народу представлялъ.
Съ этого времени король далъ себѣ слово никогда болѣе не танцевать въ балетахъ, и сдержалъ свое слово.
Въ этомъ же 1672 году, ла-Вальеръ покушалась еще разъ оставить дворъ, и удалилась-было опять въ Шальо. Кольберъ ѣздилъ туда за нею отъ имени короля. Въ первый разъ онъ самъ за нею пріѣзжалъ. Спустя еще два года послѣ этого, ла-Вальеръ, удрученная всевозможными горестями, получила наконецъ позволеніе удалиться къ Кармелиткамъ Сен-Жерменскаго предмѣстья, въ Парижѣ, и сдѣлалась инокинею на тридцатомъ году своей жизни, подъ именемъ Луизы ла-Мизерикорди, гдѣ и умерла 6 іюня 1710 года, шестидесяти лѣтъ отъ роду.
Удаляясь отъ свѣта, эта бѣдная, покинутая любовница простилась съ королемъ слѣдующими стихами:
Tout se détruit, tout passe, et le coeur le plus tendre
Ne peut d’un même objet se contenter toujours;
Le passé n’а point eu d'éternelles amours,
Et les siècles futurs n’en doivent point attendre.
La constance а des lois, qu’on ne veut point entendre:
Des désirs d’un grand roi rien n’arrête le cours,
Ce qui plait aujourd’hui, déplaît en peu de jours:
Son inégalité ne se saurait comprendre.
Louis, tous ces défauts font tort à vos vertus.
Vous m’aimiez autrefois, et vous ne m’aimez plus!…
Mes sentiments, hélas! diffèrent bien des vôtres.
Amour, à qui je dois et mon mal et mon bien,
Que ne lui donniez-vous un coeur comme le mien?
Ou que n’avez-vous fait le mien comme les autres!
Т. e. Все бренно на землѣ, непрочно, скоротечно,
Не можемъ мы всегда одинъ предметъ любить;
И если прежде насъ любви не знали вѣчной,
То въ будущихъ вѣкахъ на-врядъ уже ей быть.
О! постоянства нѣтъ теперь уже на свѣтѣ;
Желаньямъ короля нѣтъ никакихъ препонъ:
Что любитъ ввечеру, то вѣрно на разсвѣтѣ
Разлюбитъ, можетъ-быть, возненавидитъ онъ.
Людовикъ, честь свою вы этимъ помрачили.
Меня любили вы, за что-же разлюбили?…
Нѣтъ тѣхъ въ васъ чувствъ, увы! которыя во мнѣ.
Амуръ! который мнѣ отрадой горемъ былъ,
Зачѣмъ его съ моимъ ты сердца не сравнилъ?…
Иль лучше бы мое ты создалъ на-равнѣ
Съ другими ужь сердцами!…
Еще одно слово о графѣ Гишъ, и мы не будемъ уже болѣе говорить объ этомъ красивомъ молодомъ человѣкѣ. Графъ Гишъ послѣ перехода чрезъ Рейнъ, котораго онъ былъ героемъ, продолжалъ кампанію, подвергая въ каждомъ дѣлѣ жизнь свою опасности; но ни пули, ни ядра не коснулись его. Онъ возвратился ко двору, увѣнчанный славою, и вошелъ въ моду еще больше прежняго. Король, простившій ему любовь его къ принцессѣ Генріеттѣ и забывшій уже о соблазнѣ, причиненномъ этою любовію, очень радушно его принялъ. „Но, — говоритъ авторъ историческихъ записокъ маршала Граммона, — графъ Гишъ испортилъ все своею непозволительною и неумѣстною надменностію; онъ хотѣлъ всегда господствовать и всѣмъ распоряжаться по своему произволу, тогда какъ надобно было только повиноваться и кланяться; этимъ онъ навлекъ на себя всеобщую ненависть и неблагорасположеніе короля, отъ чего онъ потомъ помѣшался и умеръ, не могши перенести непріятностей.“ — Графъ Гишъ умеръ 29 ноября, въ Крейцнахѣ, въ Рейнскомъ Палатинатѣ, отъ печали. Ему было тридцать-пять лѣгь отъ роду.
ГЛАВА XXXIX.
1673—1649.[править]
Мы не будемъ слѣдить за всѣми фазами успѣховъ и неудачъ этихъ продолжительныхъ войнъ во Фландріи и въ Германіи, въ которыхъ Конде и Тюрень поддержали свою славу, и въ которыхъ принцъ Оранскій пріобрѣлъ себѣ громкое имя. Мы ограничимся только показаніемъ причинъ и результатовъ этихъ войнъ.
Людовикъ XIV началъ войну противъ Голландіи въ союзѣ съ цѣлою Европою; но, мало-по-малу, государи, его союзники, съ безпокойствомъ взирая на его страшное могущество, отстали отъ него, когда увидѣли, что онъ достигъ стѣнъ Гаги и Амстердама. Испанія первая объявила себя противъ Франціи; потомъ грозно вооружилась Австрія и послѣдовала примѣру Испаніи; наконецъ Англія, освободившись отъ вліянія Франціи, объявивъ сперва, что будетъ сохранять строгій неутралитетъ, сдѣлалась также ея врагомъ. Война, объявленная Соединеннымъ-Штатамъ, сдѣлалась всеобщею европейскою войною. Франція взялась за оружіе для того, чтобы уничтожить не большую республику; но теперь ей приходилось имѣть дѣло не только съ этой не большой республикой, которой она не уничтожила, но, кромѣ того, съ тремя сильными державами.
Одна только Швеція осталась вѣрною Франціи. Людовикъ зналъ, что если начать вести переговоры со всѣми союзниками въ одно время, то требованія однихъ возбудятъ требованія другихъ, и что такимъ образомъ этимъ требованіямъ, а слѣдовательно и переговорамъ, не будетъ и конца. Поэтому, онъ приказалъ своимъ уполномоченнымъ заключить договоръ съ каждымъ государствомъ отдѣльно. Начали съ Голландіи, которая наиболѣе пострадала, наиболѣе была изнурена войною и отдѣлилась прежде другихъ оіъ союза противъ него. Сверхъ того, она опасалась того, кто защитилъ и спасъ ее: Вильгелмь Оранскій возвысился въ этой борьбѣ, а съ нимъ возвысилась и феодальная партія. Говорили, что она женится на старшей дочери герцога Іоркскаго. Еслибы это дѣйствительно и случилось, то достоинство штатгалтера не сдѣлалось-ли бы опаснымъ для Соединенныхъ-Штатовъ? Что касается до мира, то его равнымъ образомъ желали, какъ въ Гагѣ, такъ и въ Версайлѣ; поэтому, поспѣшили приступить къ составленію его условій. Людовикъ XIV обязывался, по условіямъ этого мирнаго договора, вывести всѣ свои войска изъ Голландіи и возвратить Мастрихтъ республикѣ. Принцу Оранскому отдавались назадъ всѣ имѣнія, принадлежащія ему во Франціи, по нраву завоеванія или по праву наслѣдства; наконець, что касается до суммъ израсходовани ахъ на войну, то они оставались, съ каждой стороны, на счетъ того, кто ихъ израсходовалъ. Послѣ Голландіи слѣдовала Испанія; для нея условія мира не такъ были выгодны, какъ для Голландіи. Она уступила Франціи графство Бургонское, Валансьенъ, Бушенъ, Камбре, Эръ, Сент-Омеръ, Мобёжъ, Динанъ и Шарлемонъ. Договоръ съ императоромъ былъ подписанъ послѣ: Людовикъ возвратилъ Филипсбургъ Австріи; императоръ уступилъ Фрейбургъ Франціи; наконецъ, герцогъ Лотарингскій иступилъ во владѣніе своимъ герцогствомъ, за исключеніемъ города Нанси, который былъ присоединенъ къ владѣніямъ короля Французскаго.
Эти договоры, заключенные 10-го августа 1678 года съ Соединенными Штатами, 17-го сентября того же. года съ королемъ Карломъ II, и 5 то февраля 1679 года съ императоромъ, были названы Нимвеіенскимъ миромъ.
Эта война была ознаменована двумя несчастными случаями: — Палатинатъ былъ сожженъ, и маршалъ Тюрень былъ убитъ ядромъ, которое разорвало его на двѣ части.
Посмотримъ теперь, что происходило въ Парижѣ въ то время, какъ французскія войска сражались въ Голландіи и въ Германіи. Война нисколько не повредила успѣхамъ литературы. Король возвратился на зиму въ Парижъ, а госпожа де-Монтеспанъ, находясь, тогда на самой высокой степени своего могущества и зная благорасположеніе къ себѣ короля, собрала при своемъ дворѣ всѣхъ великихъ поэтовъ и знаменитыхъ артистовъ: Ла-Фонтенъ писалъ басни; Буало воспѣвалъ Людовика на разные тоны; Мольеръ написалъ для театра піесу, подъ заглавіемъ Мнимый больной (le Malade imaginaire); Расинъ, — Баязета, Митридата, Ифигенію и Федру; Корнель — Пульхерію и Сурену.
Но къ этому послѣднему публика начинала дѣлаться не справедливою: въ продолженіе слишкомъ двадцати лѣтъ у него оспаривали всякій успѣхъ. Людовикъ XIV рѣшился отмстить за Корнеля, и во время осени 1676 года, велѣлъ играть на сценѣ лучшія произведенія творца Сида.
Къ упомянутымъ нами трагедіямъ, которыя въ особенности дѣйствовали на сердца нашихъ предковъ, присоединилась настоящая, истинная трагедія, которая произвела глубокое впечатлѣніе, не только въ Парижѣ, но и во всей Франціи. Мы говоримъ о смертной казни Рогана.
Кавалеръ де-Роганъ былъ родомъ изъ Бретани. Это былъ красивый молодой человѣкъ двадцати-шести или двадцати-восьми лѣтъ; онъ служилъ при дворѣ и имѣлъ большіе успѣхи у женщинъ. Говорили даже, что къ числу его побѣдъ принадлежали двѣ сестры, госпожа Тіанжъ и госпожа Монтеспанъ. Но де-Роганъ почему-то вскорѣ удалился отъ двора недовольный. Бдительное око Испаніи слѣдило за нимъ, по удаленіи его отъ двора, до тѣхъ поръ пока онъ не переселился въ свой замокъ. — Налоги, такъ часто придумываемые Кольберомъ, увеличили число недовольныхъ во Франціи. На Кольбера, ученика Мазарини, стали писать такіе же памфлеты и пѣсни, какъ и на его учителя. Дворянство Бретани и Гіени, провинцій, которыя долгое время считались независимыми, постоянно находилось въ сношеніяхъ съ Испаніей, и тѣмъ болѣе потому, что Испанія привыкла уже давать свое золото для поддержанія междоусобныхъ войнъ во Франціи. Кавалеру де-Роганъ были сдѣланы предложеніи. Онъ ихъ принялъ, какъ человѣкъ болѣе искавшій громкой молвы, нежели званіи и почестей. Чтобы удвоить субсидіи, Голландія присоединилась къ Испаніи. Нѣкто Аффиніусъ Фапънъ-Енденъ, слывшій въ то время за большаго философа, былъ отправленъ къ Рогану. Въ то время, какъ Роганъ составлялъ планъ бунта, Фанъ-Енденъ составлялъ планъ республики. Такимъ образомъ преступники готовили не только измѣну противъ короля, но и измѣненіе въ образѣ государственнаго правленія.
Нормандія должна была взбунтоваться. Положили отдать Голландіи города Гавръ и Гонфлёръ. Въ тоже время Испанцы вступали въ Гіень, еще не остывшую, такъ сказать, отъ междоусобныхъ войнъ Фронды, еще покрытую феодальными замками, — Гіэнь, которая съ досадою смотрѣла на подавленіе феодализма монархическою властію. Но Людовикъ XIV глубоко изучилъ дипломацію и искусство угадывать цѣли посольствъ. Заговоръ былъ открытъ во время; въ одной только Бретани произошло возмущеніе, по причинѣ увеличенія пошлины на табакъ, и арестованный кавалеръ де-Роганъ былъ привезенъ въ Парижъ, какъ преступникъ, недостойный помилованія. Роганъ и Аффиніусъ Фанъ-Енденъ были приговорены къ смертной казни: одному назначено было отрубить голову, другаго повѣсить. Мѣстомъ казни назначена была площадь Бастиліи. Людовикъ XIV былъ непоколебимъ и эти два государственные преступника заплатили жизнію за свои злые замыслы. Но въ это время умы были отвлечены отъ этой великой катастрофы особенными несчастіями, распространившимися въ то время въ обществѣ. Послѣ трагической кончины принцессы Генріетты, послѣдовавшей, какъ мы сказали, отъ яда, стало умирать по неизвѣстнымъ причинамъ множество людей скоропостижною смертію. Носились слухи о существованіи какого-то общества магиковъ и колдуновъ, о заготовленіи въ большомъ количествѣ ядовъ, которые Парижане, но своей страсти все обращать въ смѣшную сторону, назвали порошкомъ наслѣдства (poudre de succession).
Говорили, что два Итальянца, Екзили и Дестинелли, отъискивая философскій камень, нашли секретъ такого яда, который не оставлялъ послѣ себя никакихъ слѣдовъ. Ла-Бренвильеръ, первая сдѣлала опытъ съ этимъ ядомъ надъ генераломъ д’Обре; генералъ умеръ, его похоронили, и никто не имѣлъ ни малѣйшаго подозрѣнія на виновницу его кончины. Въ скоромъ времени ла-Вуазенъ, извѣстная въ то время гадательница по картамъ, которая пріобрѣла себѣ большую славу во всѣхъ высшихъ обществахъ Парижа, видѣла всю пользу, какую она могла себѣ извлечь изъ этого новоизобрѣтеннаго порошка. Съ тѣхъ поръ, она не только предсказывала наслѣдникамъ смерть ихъ богатыхъ родственниковъ, но даже бралась на дѣлѣ исполнять свои предсказанія. Къ ней присоединились ла Вигурё, такая же колдунья какъ и она, и два священника, Лесажъ и д’Аво.
Слѣдствіемъ этого союза было увеличеніе числа преступленій, о которыхъ мы говорили, и которое до того начало безпокоитъ и тревожить Людовика XIV, что онъ приказалъ учредить особую уголовную палату, которой было поручено судить виновныхъ. Учрежденіе этого суда доставило парламенту, столь долгое время остававшемуся въ бездѣйствіи, случай жаловаться; дѣйствительно, это было посягательство на его нрава. Но ему отвѣчали, что для разсматриванія преступленіи, въ которыхъ могли быть изобличены знатнѣйшія придворныя особы, нужно было тайное судилище, подобное тому, какое существуетъ въ Венеціи и въ Мадригѣ. Ла-Рейни, завѣдывавшій полиціею, быль предсѣдателемъ этой уголовной палаты.
Ла-Вуазенъ, ла-Вигурё и два священника были арестованы; допросы дѣлались имъ секретно. По не смотря на скрытность судей, вотъ что обнаружилось относительно высокихъ особъ двора. Во первыхъ, касательно герцога Орлеанскаго, брага Людовика XIV. Герцогъ Орлеанскій, въ сопровожденіи кавалера де-Лоррень, графа Бевронъ и маркиза д’Еффіэ, два раза приходилъ къ ла-Вуазенъ. Первый разъ онъ пришелъ для того, чтобы узнать, что сдѣлалось съ тѣмъ мальчикомъ, котораго принцесса Генріетта родила въ 1668 году и котораго онъ не признавалъ своимъ ребенкомъ. По его мнѣнію принцесса разрѣшилась отъ бремени въ Англіи, гдѣ въ скоромъ времени разнесся слухъ, что родившійся мальчикъ умеръ. Герцогь хотѣлъ знать, правда ли это. Но этотъ вопросъ, въ сущности, не относился къ магіи. По этому, ла-Вуазенъ предложила его высочеству удостовѣриться въ этомъ болѣе естественны ни средствами и, съ согласія герцога, послала въ Лондонъ своего двоюроднаго брата Бовильяра, человѣка весьма опытнаго въ дѣлахъ подобнаго рода.
Къ концу мѣсяца Бовильяръ возвратился съ исторіей, выдуманной ли, или основанной на фактахъ, объ этомъ мы сказать ничего не можемъ. Вотъ она. Принцесса дѣйствительно находилась въ 1668 году въ Англіи, гдѣ разрѣшилась отъ бремени сыномъ, который вовсе не умеръ, но, напротивъ, былъ взятъ подъ опеку своего дяди, короля Карла II, который былъ къ нему очень привязанъ. Говорили, что отцомъ этого ребенка былъ самъ Людовикъ XIV. Принцъ Орлеанскій заплатилъ ла-Вуазенъ за это открытіе 4000 пистолей и подарилъ ей большой брилліантъ, а Бовильяру назначилъ въ подарокъ 500 полу-луидоровъ. Во второй разъ, его высочество видѣлся съ ла-Вуазевъ въ Медонѣ. Ему пришла фантазія увидѣть чорта, у котораго онъ хотѣлъ потребовать Тюрпеново кольцо или узнать секретъ, какъ управлять королемъ, своимъ братомъ. Ла-Вуазенъ чарами своими вызвала фигуру, которую его высочество, не смотря на свою отважность, принялъ за сатану. Принцъ потребовалъ отъ него сольно или талисманъ, но фигура отвѣчала, что у короля самого есть талисманъ, который не допускаетъ, чтобы имъ кто-нибудь управлялъ.
Королева тоже хотѣла, въ свою очередь, видѣть знаменитую гадальщицу. Ла-Вуазенъ погадала королевѣ на картахъ и предложила сдѣлать ей любовный напитокь, который заставитъ короля любить ее одну. Но королева прямо ей сказала, что она лучше согласится обливаться слезами, (какъ она это дѣлала и прежде) отъ невѣрности своего супруга, чѣмъ дать ему питье, которое можетъ повредить его здоровью. Королева видѣлась съ отравительницей одинъ только этотъ разъ: она ее возненавидѣла и не желала болѣе съ ней встрѣчаться.
Мы не можемъ, однако, сказать того же самого объ Олимпіадѣ Манчини, сдѣлавшейся графинею Суассонъ. Она болѣе тридцати разъ приходила къ ла-Вуазенъ, которая, въ спою очередь, столько же разъ, быть можетъ, бывала у нея. Намѣреніе графини было захватить въ свои руки огромное наслѣдство кардинала Мазарина, ея дяди, по-мимо другихъ родственниковъ, а въ особенности возвратить себѣ ту власть надъ королемъ, которую она надъ нимъ прежде имѣла. Будучи не такъ совѣстлива, какъ королева, она потребовала отъ колдуньи составить ей любовный напитокъ, который принудилъ бы короля снова въ нее влюбиться и снова быть ей послушнымъ; и въ надеждѣ получить этотъ напитокъ, суевѣрная графиня приносила отравительницѣ волосы, обрѣзанные ногти, рубашки, нѣсколько паръ чулокъ и галстуки, принадлежащіе королю, которые предназначались для того, чтобы изъ нихъ сдѣлать любовную куклу (poupée d’amour), подобную куклѣ, сдѣлавшейся за сто лѣтъ тому назадъ, столь извѣстною по процессу ла-Моля, котораго считали любовникомъ королевы Наваррской, первой жены Генриха IV.[10] Говорили, что, кромѣ того, она принесла ла-Вуазенъ, нѣсколько капель крови короля, въ хрустальномъ флаконѣ. Однако, эти заклинанія не имѣли никакихъ послѣдствій.
Фуке, до своего арестованія, нѣсколько разъ посѣщалъ гадальщицу; онъ ей давалъ пенсіонъ до тѣхъ поръ, пока не лишился милостей короли; этотъ пенсіонъ продолжали впрочемъ ей выдавать и его родственники. Бюсси Рабютенъ при ходилъ къ ней просить дать ему талисманъ, который бы заставилъ госпожу Севинье, его двоюродную сестру, полюбить его и сдѣлать его единственнымъ любимцемъ короля. Лозенъ также былъ у колдуньи и просилъ ее — нельзя ли сдѣлать, чтобы любовница короля всегда продолжала его любить; онъ желалъ также имѣть вѣрныя свѣдѣнія на счетъ своей предположенной женитьбы на принцессѣ Монпансье и хотѣлъ узнать — будетъ ли онъ когда нибудь пожалованъ кавалеромъ какого нибудь ордена. Ла-Вуазенъ отвѣчала ему, относительно этого послѣдняго вопроса, что онъ будетъ носить голубую ленту. Предсказаніе исполнилось: Лозенъ получилъ, только не орденъ святаго Духа, но орденъ подвязки. Ла-Вуазенъ ошиблась только въ цвѣтѣ лентъ: одинъ орденъ носился на синей, другой на голубой лентѣ.
Герцогиня Бульонская также посѣщала ла-Вуазенъ; она просила у нея дать ей помаду, отъ употребленія которой она бы могла полнѣть; извѣстно, что герцогиня Бульонская была очень худощава.
Герцогъ Люксембургъ просилъ у гадальщицы показать ему дьявола, у котораго хотѣлъ выпросить одну услугу: онъ желалъ, чтобы Сатана, по своему могуществу, сдѣлалъ такъ, чтобы пожалованіе его въ Никейскіе герцоги считалось со дня возведенія Пинейскаго помѣстья въ герцогство и перство, то есть съ 1576 года.
Но однимъ изъ самыхъ любопытныхъ дѣлъ всего процеса было дѣло, случившееся съ Оверискимъ аббатомъ, Эммануиломъ-Ѳеодосіемѣде-ла-Туръ, принцемъ и кардиналомъ Бульонскимъ. Онъ былъ наслѣдникъ маршала Тюреня; къ несчастію, Тюрень не оставилъ послѣ себя никакого наслѣдства. Оверискій аббатъ ни за что не хотѣлъ вѣрить, чтобы при такомъ громкомъ имени и при занятіи столь важныхъ должностей, Тюрень былъ такъ бѣденъ, и вообразилъ себѣ, что маршалъ зарылъ гдѣ нибудь свое несмѣтное богатство, и что но причинѣ своей внезапной смерти, не имѣлъ времени указать на то мѣсто, гдѣ оно было зарыто. По этому, переодѣвшись савояромъ, онъ пріѣхалъ къ ла-Вуазенъ и просилъ ее показать ему, гдѣ именно находится то мѣсто, куда Тюрень зарылъ свои сокровища.
Когда ла-Вуазенъ выслушала просьбу аббата, то первымъ ея словомъ было спросить у него, въ свою очередь, не съ ума ли онъ сошелъ?
Но Овернскій аббатъ настаивалъ на своемъ, смѣялся надъ ничтожностію ея искусства и обѣщалъ ей подарить 50,000 ливровъ, если она вызоветъ тѣнь Тюреня, и къ этой суммѣ прибавитъ еще 20,000 ливровъ, если Тѣнь укажетъ мѣсто, въ которомъ хранится кладь. Ла-Вуазенъ, конечно, была не прочь пріобрѣсти эти 50,000 ливровъ; мало-по-малу, она начала смягчать свой прежній отказъ, сказала, что дѣло было не невозможно, и что она берется вызвать тѣнь Тюреня, если только онъ согласится заплатить ей впередъ половину означенной суммы, и отдать другую половину въ руки третьяго лица, которое ей возвратитъ ее послѣ того, какъ она вызоветъ тѣнь. Аббатъ согласился на это предложеніе. Ла-Вуазенъ потребовала себѣ пятнадцать дней сроку; это время ей нужно было для заготовленія чаръ.
Во первыхъ, условились, чтобы это колдовство совершилось секретно и, чтобы оно для всѣхъ осталось на всегда тайною. За тѣмъ, три только лица должны были присутствовать при этомъ заклинаніи: священникъ Лесажъ, аббатъ ла-Туръ и сама ла-Вуазенъ. Но аббатъ на это не согласился и сказалъ, что онъ желаетъ имѣть при себѣ двухъ дворянъ, съ давняго времени ему преданныхъ; одинъ изъ этихъ дворянъ служилъ капитаномъ въ Шампанскомъ полку и былъ племянникомъ маршала Гассіона; другой (имя его было неизвѣстно) быль при кардиналѣ Бульонскомъ тѣмъ же, чѣмъ рыцарь де-Лорень при принцѣ Орлеанскомъ. Ла-Вуазенъ согласилась на требованіе ла-Тура и рѣшили, что эти два дворянина будутъ присутствовать при вызываніи тѣни Тюрена.
Ла-Вуазенъ сама выбрала мѣсто для своего колдовства; она назначила соборъ св. Дениса, ибо, какъ она сама объясняла, что нигдѣ ей не удастся сдѣлать такъ успѣшно свое заклинаніе, какъ въ этой церкви; всякому другому лицу это условіе показалось бы нелѣпымъ, по той причинѣ, что его нельзя было исполнить; но для прелата ла-Тура, занимающаго столь высокую должность, все легко было сдѣлать: сто пистолей данныхъ въ награду и хорошее мѣсто въ аббатствѣ показались достаточною наградой пономарю, который взялся ввести кардинала и его свиту, ночью въ церковь аббатства Въ назначенный день, кардиналъ, его два проводника, два священника, ла-Вуазенъ и ея горничная Роза, — отъ которой мы узнали всѣ эти подробности, — и негръ, который несъ всѣ магическіе снаряды и приборы, отправились въ дорогу въ четыре часа по полудни; имъ нужно было придти въ Сен-Дени ранѣе того времени, въ которое обыкновенно запирались ворота. Пономарь ихъ ожидалъ и спряталъ ихъ въ колокольнѣ. Въ одиннадцать часовъ вечера, святотатцы пробрались въ церковь, гдѣ два священника должны были отслужить обѣдню, но не Богу, а сатанѣ.
Въ эту самую ночь сдѣлалась сильная буря; можно сказать, что оскверненіе святыни раздражило небо, и что Богъ своимъ громкимъ и величественнымъ голосомъ извѣщалъ тѣхъ, которые его оскорбляли, что есть еще время остановиться и не дать совершиться преступленію. Ла-Вуазенъ предъувѣдомила присутствующихъ, что, по всей вѣроятности, тѣнь явится изъ середины алтаря, и не ранѣе, какъ въ половинѣ обѣдни. Между тѣмъ, буря продолжала свирѣпствовать и, казалось, съ большею еще силою. По мѣрѣ того, какъ приближались къ половинѣ обѣдни, удары грома становились чаще и сильнѣе, молнія блестѣла ближе и ярче. Наконецъ, въ то время, когда священникъ Лесажъ возносилъ жертву, призывая сатану вмѣсто того, ч#ы призывать Бога, послышался какой-то странный крикъ… передъ алтаремъ поднялась плита и изъ подъ нея явилось привидѣніе, съ саваномъ на головѣ. Тогда все замолкло, — святотатственная обѣдня и грозная буря; присутствующіе пали яицъ и слышали, какъ какой-то голосъ произносилъ эти слова Несчастный! мой домъ, который былъ прославленъ столькими героями, нынѣ падетъ и унизится: всѣ носящіе имя Бульона съ сего времени лишены будутъ моей славы, и столѣтія не пройдетъ, какъ это имя угаснетъ: богатство, которое я послѣ себя оставилъ, заключается въ моей славѣ, въ моихъ побѣдахъ: не ищи же, недостойный, другаго сокровища! —
При этихъ словахъ привидѣніе исчезло. Была-ли это комедія, подготовленная колдуньею, или Богъ дѣйствительно измѣнилъ порядокъ природы, чтобы наказать богохульцевъ? это неизвѣстно: но въ дѣйствительности всего этого удостовѣряетъ насъ показаніе Розы, горничной колдуньи
Въ судъ были позваны только три особы двора: Герцогиня Бульонская, графиня Суассопъ и маршалъ Люксембургъ. Герцогиня Бульонская была обвиняема въ желаніи, на которое правосудіе не могло впрочемъ простираться; тѣмъ не менѣе однако, получивъ приглашеніе отъ ла Рейни, она явилась въ судъ. — Милостивая государыни, спросилъ ее ла-Рейни, — видѣли-ли вы чорта? Если вы его видѣли, то скажите мнѣ — каковъ онъ на видъ? — Нѣтъ, сударь, отвѣчала герцогиня, — я его не видала, но я его вижу теперь; онъ противень, безобразенъ…. и нарядился въ платье государственнаго совѣтника! —
Ла-Рейни узналъ все, что ему нужно было знать; онъ не предлагалъ болѣе вопросовъ герцогинѣ. Что касается графини Суассонъ, то дѣло ея кончалось не такъ легко. Король, который постоянно имѣлъ къ ней нѣкоторую привязанность, ласково сказалъ ей, что если она чувствуетъ себя виновною въ томъ, въ чемъ ее обвиняли, то онъ совѣтуетъ ей оставить Францію. — Государь, отвѣчала графиня, — я ни въ чемъ не виновата, но имя — судъ до того мнѣ кажется страшнымъ, что я лучше соглашусь оставить мое отечество, чѣмъ явиться передъ лицомъ судей! —
Вслѣдствіе сего, она удалилась въ Брюссель, гдѣ и умерла, въ концѣ 1707 года. Что касается Франциска-Генриха де-Монморанси-Бутвиль, герцога, пера и маршала Франціи, который соединилъ имя герцоговъ Монморанси съ именемъ императорскаго Люксембургскаго до s», то онъ отправился въ Бастилію, гдѣ Лувуа, его давнишній врагъ, заперъ его въ темницѣ, которая такъ была мала и узка, что въ ней нельзя было сдѣлать въ длину даже и шести шаговъ. Когда онъ явился въ судъ, то его спросили, не сдѣлаль-ли онъ договора съ чортомъ относительно женитьбы его сына на дочери маркиза Лувуа. Маршалъ презрительно улыбнулся и, обратившись къ ла-Рейни, предсѣдателю уголовнаго суда, отвѣчалъ: — Милостивый государь, когда, Матьё де-Монморанси женился на вдовѣ Людовика Толстаго (Louis le Gras), то онъ обратился не къ дьяволу, а къ Генеральнымъ Штатамъ, которые объявили, что если хотятъ пріобрѣсти малолѣтнему королю защиту принцевъ дома Монморанси, то этотъ бракъ долженъ состояться. —
Эти слова были единственнымъ отвѣтомъ маршала; этими словами кончились также дальнѣйшіе допросы судей, и его отпустили.
Ла-Вуазенъ и ея соучастники были приговорены къ смертной казни: ла-Вигурё къ висѣлицѣ, ла-Вуазенъ къ сожженію на кострѣ. Сперва начали судить ла-Вигурё. На всѣ дѣлаемые ей допросы она ничего не отвѣчала, или если и отвѣчала, то только отрицаніемъ, говоря, что она ни въ чемъ не виновата.
Узнавъ, что ее присудили къ смерти, она велѣла сказать Лувуа, что она откроетъ ему нѣсколько важныхъ тайнъ, если онъ обѣщаетъ спасти ея жизнь. Лувуа не принялъ предложенія: — Пытка хорошо съумѣетъ развязать ей языкъ! сказалъ онъ.
Отвѣтъ былъ переданъ осужденной. — Хорошо! сказала тогда ла-Вигурё: — Такъ теперь онъ ни о чемъ не узнаетъ. —
И дѣйствительно, присужденная къ ужаснымъ мученіямъ, она перенесла всевозможныя испытанія, не сказавъ ни одного слова. Эта твердость воли была тѣмъ удивительнѣе, что ныгка была самая ужасная, такъ-что даже докторъ объявилъ, что если не перестанутъ мучить осужденную, то она сейчасъ-же умретъ. Отправленная на другой день утромъ на лобное мѣсто, ла-Вигурё просила позвать къ себѣ судей. Судьи поспѣшили придти къ ней, полагая, что ла-Вигурё хочетъ имъ въ чемъ-либо открыться, но она сказала имъ только эти слова: — Господа, будьте такъ добры, скажите господину Лувуа, что я его покорнѣйшая слуга, и что я сдержала свое слово; будь онъ на моемъ мѣстѣ, быть можетъ, онъ того бы и не исполнилъ. —
Потомъ, обратившись къ палачу, прибавила: — Ну, любезный, оканчивай твое дѣло! — И съ этими словами, она пошла къ висѣлицѣ.
Ла-Вуазенъ разсказали, со всѣми подробностями, о казни ла-Вигурё, ея подруги. — Да! воскликнула она, — ла-Вигурё была хорошая дѣвушка, съ твердымъ характеромъ; но она приняла худыя мѣры: я не поступлю такъ, какъ она, — я обо всемъ скажу. —
Хотя открыться во всемъ казалось для ла-Вуазен’ы лучшимъ средстволъ, тѣмъ не менѣе однако, она, какъ и ея подруга ла Вигуре, была подвергнута самымъ ужаснымъ пыткамъ, и сожжена на кострѣ, 2 февраля 1688 года.
Госпожа Севинье въ одномъ изъ своихъ писемъ съ подробностію описываетъ смерть этой несчастной дѣвушки.
«Ла-Вуазенъ, — говоритъ она, — уже въ понедѣльникъ знала, что она приговорена къ смерти. Удивительно, что въ тотъ же вечеръ она сказала тюремнымъ сторожамъ: „Что же! развѣ мы не отпразднуемъ день заговѣнья!“ — Въ полночь она сидѣла за однимъ съ ними столомъ и ѣла все, что ей не подавали на столъ, потому-что этотъ день былъ не постный; она пила много вина, и пропѣла до двадцати застольныхъ пѣсенъ. Во вторникъ ла-Вуазенъ перенесла обыкновенную и черезвычайную пытку; не смотря на то, она съ аппетитомъ обѣдала и спала восемь часовъ; послѣ этого она имѣла очную ставку съ госпожами Дрё и Феронъ, и со многими другими лицами. Неизвѣстно, что она говорила; предполагаютъ, что слова ея должны были заключать въ себѣ много странностей и вольнодумства. Вечеромъ она ужинала и не смотря на то, что была измучена всѣмъ тѣломъ, снова начала бѣситься и развратничать, какъ и на канунѣ. Ее стали стыдить, усовѣщевать, и сказали, чтобъ она думала лучше о Богѣ, и вмѣсто этихъ развратныхъ пѣсенъ, пѣла бы лучше молитвы. Ла-Вуазенъ дѣйствительно пропѣла двѣ молитвы, — „Ave Maria Stella“ и молитву къ Богородицѣ, о которыхъ ее просили, но только въ насмѣшливомъ тонѣ. Середа прошла также, какъ и вторникъ: мыслями своими ла-Вуазенъ далека была отъ всего святаго, и ни за что не соглашалась принять къ себѣ духовника. Наконецъ, въ четвергъ, въ день предшествовавшій казни, ей ничего не хотѣли дать, кромѣ одного бульона; она за это ругалась, бранилась, ибо боялась, что не будетъ имѣть силы говорить передъ лицомъ своихъ судей. Изъ Венсени ла-Вуазенъ отправлена была, въ каретѣ въ Парижъ; она задыхалась отъ злости и была въ волненіи; ей предложили позвать священника и исповѣдаться, но она не согласилась. Въ пять часовъ ее связали, и она, одѣтая въ бѣлое платье, съ факеломъ въ рукѣ, была посажена въ телѣгу. Это, особеннаго покроя, бѣлое платье надѣвалось вообще на тѣхъ, кого присуждали быть сожженными на кострѣ. Лице ла-Вуазены было весьма красно, кровь волноваться въ ней не переставала, и она снова съ презрѣніемъ оттолкнула отъ себя священника, не согласившись даже поцѣловать крестъ св. Распятія. Госпожи Шонъ, Сюлли, графиня Суассонъ, и многія другія особы смотрѣли изъ отеля Сюлли, въ то время, котла ее везли. Въ соборѣ Парижской Богоматери она никакъ не соглашаясь принести Богу покаяніе за свои грѣхи, и на лобномъ мѣстѣ, гдѣ ей нужно было выйти изъ телѣги, она всѣми силами защищалась, чтобы только въ ней остаться. Но ее силою вытащили изъ телѣги и, связанную по рукамъ и но ногамъ желѣзными оковами, посадили на костеръ. Въ то время, когда клали около ея солому, она разражалась гнѣвомъ и проклятіями; пять или шесть разъ она отбрасывала отъ себя солому; во наконецъ, пламя увеличилось, обхватило ее… и она исчезла изъ виду. Пепелъ оставшійся послѣ ея праха разнесся по воздуху, — такова была кончина Вуазен’ы, извѣстной по своимъ преступленіямъ и по своему беззаконію.» —
ГЛАВА XL.
1679—1684.[править]
Въ разсмотрѣнномъ нами періодѣ, принцъ Орлеанскій вступилъ во вторичный бракъ съ принцессою Палатинскою, Елизаветою-Шарлоттою Баварскою, отъ которой онъ имѣлъ сына, родившагося 2-го августа 1674-го года, и сдѣлавшагося впослѣдствіи регентомъ Франціи.
Вторая супруга его высочества, если вѣрить портрету, который она сама написала, далеко не была похожа на первую. Вотъ что говорить сама о себѣ принцесса Баварская:
«Я родилась въ Гейдельбергѣ, въ 1652 году, въ седьмомъ мѣсяцѣ. По всему можно видѣть, что я не хороша, и даже безобразна: я имѣю черты лица неправильный, глаза у меня чрезвычайно малы, носъ толстый и короткій, губы плоскія и растянутыя, — все это не можетъ составлять красоты лица; щеки у меня большія и обвислыя, лицо большое; сверхъ всего этого, я очень мала ростомъ, имѣю короткую и толстую талью, — словомъ сказать, во мнѣ нѣтъ ничего пригожаго, я настоящій карапузикъ. Не имѣй я добраго сердца, меня бы нигдѣ не терпѣли. Чтобы узнать, выражаютъ-ли мои глаза умъ, на нихъ нужно было бы смотрѣть въ микроскопъ или въ очки, иначе трудно-бы было это узнать; на всемъ земномъ шарѣ не найдется, вѣроятно, рукъ, которыя-бы были хуже моихъ; самъ король часто мнѣ говорилъ про это, и это меня нисколько не обижало, напротивъ, я всегда отъ души смѣялась, ибо внутренно сознаваясь въ томъ, что во мнѣ не было ничего пріятнаго и красиваго, я положила себѣ за правило всегда первая смѣяться надъ моимъ безобразіемъ. Это мнѣ очень хорошо удавалось, и я часто находила причину о чемъ смѣяться.»
Можно себѣ представить какое странное дѣйствіе произвела при французскомъ дворѣ, т. е. между красивѣйшими и прелестнѣйшими въ свѣтѣ женщинами, принцесса Баварская, которая сама себя называла безобразною! Принцъ Орлеанскій, который, нужно замѣтить, мало обращалъ вниманія на мнѣніе придворныхъ, принялъ ее очень сухо, а король съ нѣкоторою даже нерѣшимостью. Дѣйствительно, кромѣ своихъ физическихъ недостатковъ, которые вторая супруга его высочества описала намъ съ такою нѣмецкою наивностью, она имѣла во всемъ, что ни дѣлала и что ни говорила, какую-то особенность, свойственную однѣмъ только нѣмкамъ, которая казалась весьма странною въ Версайлѣ. Въ дѣтствѣ своемъ она постоянно сожалѣла о томъ, что родилась не мальчикомъ. Въ противуположность нашимъ прелестнымъ жеманщицамъ, которыя, пробудившись отъ сна, обыкновенно любятъ долго нѣжиться на постелѣ, она тотчасъ при своемъ пробужденіи вставала съ кровати, завтракала рѣдко, и если что и кушала за завтракомъ, то развѣ только одинъ хлѣбъ съ масломъ. Она не любила ни чаю, ни кофе, ни шоколаду, по за то была охотница до молочнаго супа, кислой капусты, ветчины и сосисокъ. Когда она пріѣхала ко двору, — а извѣстно, что въ ту эпоху всѣ придворныя особы, какъ мужчины, такъ и женщины, а въ особенности женщины, были большія зубоскалы и пересмѣшники, — то первое, что она замѣтила, это было то дѣйствіе, которое она произвела при дворѣ своимъ появленіемъ.
Одною изъ самыхъ жестокихъ насмѣшницъ была госпожа де-Фіеннъ, которая не щадила никого, ни даже короля и его брага. Однажды принцесса Елизавета-Шарлотта, замѣтивъ ее въ большемъ чѣмъ когда-либо расположеніи пошутить и посмѣяться, взяла ее за руку, и отведя въ сторону, сказала ей: — Вы очень любезны, сударыня; скажу даже болѣе того, — вы очень умны, и у васъ особенная какая-то манера говорить, на которую король и его высочество вамъ потому только не возражаютъ, что они къ ней привыкли; но я, какъ особа недавно пріѣхавшая ко двору Франціи, я не могу къ этому привыкнуть и предупреждаю васъ, что мнѣ весьма не нравится когда надо мной смѣются. Поэтому, я бы хотѣла вамъ дать маленькій совѣтъ. Если вы не будете надо мной смѣяться, то мы будемъ жить въ согласіи; если, напротивъ, вы со мной будете обращаться такъ, какъ съ другими, я ничего вамъ не скажу, но пожалуюсь вашему мужу; и если онъ васъ не исправитъ, то я его выгоню…. понимаете-ли, я его отставлю отъ мѣста.[11]
Госпожа де-Фіеннъ обѣщалась принцессѣ ее щадить и сдержала свое слово. Поэтому, всѣ съ удивленіемъ смотрѣли на госпожу де-Фіеннъ, которая, по привычкѣ своей всѣхъ задѣвать и надъ всѣми смѣяться, оставила въ покоѣ принцессу. Его высочество часто спрашивалъ у своей супруги: — Къ чему приписать, что Фіеннъ ничего не говоритъ объ васъ худаго? — Это потому, что она меня любитъ, отвѣчала обыкновенно принцесса. — Но, нужно замѣтить, это была чистая ложь, ибо де-Фіеннъ не только не любила принцессу, но даже ненавидѣла ее. Ненависть ея была тайная: де-Фіеннъ опасалась ее обнаружить потому, что она еще болѣе прежняго стала бояться принцессу.
Когда принцесса пріѣхала въ Сен-Жерменъ, то ей казалось, что она вступила въ новый, доселѣ невѣдомый ею свѣтъ, — такъ она мало была знакома съ этикетомъ французскаго двора; впрочемъ, она старалась держать себя также, какъ и всѣ другіе, хотя съ перваго-же дня замѣтила, что она начинала не нравиться своему мужу, который пересталъ раздѣлять съ нею брачное ложе съ тѣхъ поръ, какъ она родила ему двухъ дѣтей: герцога Шартрскаго и Елизавету-Шарлотту Орлеанскую; больше дѣтей у нея не было.
Мы уже выше сказали, что принцесса вовсе не была знакома съ правилами этикета Французскаго двора. Это незнаніе этикета очень безпокоило короли. Въ первое время пребыванія принцессы во дворцѣ, король почти безотлучно находился при ней, садился возлѣ нея въ дни назначенные для пріемовъ и парадныхъ выходовъ, и всякій разъ, когда ей нужно было вставать, т. е. когда какой-нибудь принцъ или герцогъ входилъ въ комнату, король толкалъ ее локтемъ, давая этимъ ей знать, чтобы она вставала, и принцесса, понимая значеніе этихъ толчковъ, тотчасъ вставала съ своихъ креселъ и кланялась представлявшимся особамъ. Но при дворѣ были двѣ особы, которымъ король, не смотря на то, что принцесса находилась подъ его вліяніемъ, никогда не могъ внушить ни малѣйшаго къ ней уваженія, ни привязанности; эти двѣ особы, которыхъ принцесса такъ сильно ненавидѣла, были: маркиза Монтеспанъ, которая въ описываемую нами эпоху, въ 1680 году, стала впрочемъ приходить въ немилость короля, и госпожа де-Ментенонъ, которой король сталъ оказывать, напротивъ, все болѣе и болѣе благорасположенія.
Въ истекшемъ промежуткѣ времени, король имѣлъ отъ Монтеспанъ, кромѣ герцога Менскаго, о рожденіи котораго мы уже говорили, еще пять человѣкъ дѣтей: графа Венсенъ, аббата Сен-Дени, родившагося 20 то іюня 1672 года и умершаго въ 1683 году; дочь, названную дѣвицею де-Нантъ, родившуюся въ 1673 году и скончавшуюся въ 1743 году; дочь, названную дѣвицею де-Туръ, родившуюся въ 1676 и скончавшуюся въ 1681 году; дочь, названную дѣвицею де-Блуа, родившуюся въ 1677 году и умершую въ 1749 году, и графа Тулузскаго, котораго Монтеспанъ родила въ 1678 году; этотъ послѣдній умеръ въ 1737 году. Всѣ эти дѣти, вопреки французскимъ законамъ, были признаны законно-рожденными: этого пожелала Монтеспанъ, съ ея желаніемъ согласился и король.
Но по мѣрѣ того, какъ любовь Людовика XIV возрастала къ этимъ дѣтямъ, она мало-по-малу ослабѣвала къ ихъ матери. То, что прежде случилось съ герцогинею ла-Вальеръ, тоже самое случилось теперь и съ маркизою Монтеспанъ: съ каждымъ днемъ она теряла свою прежнюю красоту, между тѣмъ какъ около короля другія женщины, стараясь ему нравиться, возрастали въ своей красотѣ, и противупоставлялт цвѣтъ своей молодости пожилымъ лѣтамъ Монтеспанъ, которой было уже тридцать-девять лѣтъ.
Сначала королю понравилась госпожа Субизъ; но онъ любилъ ее не долго, или лучше сказать, онъ не могъ ее долго любить, и вотъ по какой причинѣ: однажды вечеромъ, король, который всегда имѣлъ обыкновеніе приходить на ночлегъ къ королевѣ и раздѣлять съ ней брачное ложе, однажды вечеромъ, говоримъ мы, король не пришелъ къ своей супругѣ. Королева, сильно встревоженная такимъ отсутствіемъ, приказала искать повсюду его величество, и не только во дворцѣ, но даже по городу. Разсыльные стали стучать въ двери ко всѣмъ знатнѣйшимъ придворнымъ женщинамъ; но розысканія ихъ были напрасны: его величество явился, или лучше сказать, отъискался только на другой день утромъ. Этотъ небывалый случай надѣлалъ въ то время много шуму при дворѣ: всякій разсуждалъ объ этомъ по-своему, госпожа Субизъ, также какъ и другіе. Госпожа Субизъ зашла даже далѣе другихъ: она сказала королевѣ имя той женщины, которая была виновницею супружеской невѣрности короля. Обиженная Марія-Терезія запомнила имя этой женщины и произнесла его королю. Король отпирался; но королева отвѣчала, что она знаетъ изъ достовѣрнаго источника кто была эта женщина, ибо сама Субизъ сказала ей ея фамилію. — Ну! ужь если на то пошло, отвѣчалъ король, — то я вамъ скажу, гдѣ я провелъ ночь: я ее провелъ у Субизъ. Когда я желаю имѣть съ ней свиданіе, то надѣваю на мизинецъ правой руки кольцо съ брилліантомъ; если она соглашается на это свиданіе, она надѣваетъ серьги съ изумрудами. —
Это приключеніе погубило госпожу Субизъ: она перестала быть фавориткою короля. Ей наслѣдовала госпожа Людръ. Когда разнесся слухъ, что госпожа Людръ сдѣлалась любовницею короля, то одна придворная дама имѣла смѣлость объявить королевѣ эту новость и сказать ей, чтобы она всѣми силами старалась противиться новой любви короля: — Это до меня не касается, отвѣчала Марія-Терезія, — скажите объ этомъ маркизѣ Монтеспанъ! —
За госпожею Людръ слѣдовала дѣвица Фонтанжь; эта, какъ ее называли, мраморная статуя, пріобрѣла себѣ безсмертное имя не потому, что была любовницею короля, во потому, что носимая ею прическа обратилась тогда во всеобщую моду. Это была красивая, стройная дѣвушка, единственный недостатокъ которой заключался въ томъ, что она имѣла слишкомъ свѣтлые бѣлокурые волосы.
Безжизненность и вялость въ ея движеніяхъ не нравились сначала Людовику, который, встрѣтивъ ее однажды у второй супруги своего брата, у которой она была фрейлиной, сказалъ: — Вотъ волкъ, который меня не съѣстъ. — Этими словами король хотѣлъ выразить свою мысль: вотъ женщина, которая не опутаетъ меня своими сѣтями.
Но Людовикъ XIV ошибся. Дѣвицѣ Фонтанжъ заранѣе было предназначено судьбой играть важную роль при дворѣ Франціи: она видѣла сонъ, что будто она изошла на высокую гору, и что достигнувъ ея верхушки, она была ослѣплена проходящимъ свѣтлымъ облакомъ, которое вскорѣ исчезло и послѣ котораго наступила столь глубокая темнота, что она даже проснулась отъ испуга. Этотъ сонь произвелъ на нее большое впечатлѣніе; она разсказала его своему духовнику, который, будучи вѣроятно человѣкомъ суевѣрнымъ, отвѣчалъ ей: — Берегитесь, моя дочь; эта гора означаетъ Дворъ, гдѣ ваши глаза увидятъ сильный блескъ и гдѣ вы будете въ почестяхъ; но этотъ блескъ будетъ для васъ весьма непродолжителенъ, если вы оставите Бога, ибо тогда и Богъ васъ оставить, и вы будете низвержены изъ царства свѣта въ царство вѣчной тьмы. —
Но это предсказаніе, вмѣсто того, чтобы испугать дѣвушку, напротивъ, воспламенило ея воображеніе и распалило въ ней страсть къ славѣ и почестямъ; она стала искать этого блеска, который долженъ быль ее погубить, и нашла его. Представленная королю, въ то время, какъ онъ находился на охотѣ, госпожею Монтеспанъ, которая расчитывала иногда на кратковременныя удовольствія короля, надѣясь тѣмъ возвратить къ себѣ его благорасположеніе, она, не смотря на свой ограниченный умъ, умѣла однако понравиться монарху. Король въ скоромь времени влюбился въ нее до безумія, далъ ей прекрасную квартиру и украсилъ ея зало обоями, которые изображали его побѣды. Герцогъ Сентъ-Эньянъ, этотъ умный и услужливый любимецъ, умѣвшій своею любезностію и своимъ умомъ сохранить вліяніе надъ Людовикомъ XIV, написалъ по поводу этихъ обоевъ слѣдующіе стихи:
Здѣсь величайшаго героя зримъ вездѣ,
Послѣдней лишь его побѣды нѣтъ нигдѣ;
Изъ всѣхъ одержанныхъ побѣдъ надъ городами,
Изъ всѣхъ побѣдъ его надъ юными сердцами,
И выше и труднѣй, достойнѣе похвалъ,
Побѣда та, что онъ недавно одержалъ
Надъ сердцемъ той, кто такъ любовь пренебрегала,
Которая любви законы презирала.
Стихи были не хороши; но дѣвица Фонтанжъ нашла ихъ прекрасными, и король согласился съ ея мнѣніемъ. Съ тѣхъ поръ они имѣли большой успѣхъ.
Въ скоромъ времени случилось одно довольно важное происшествіе съ дѣвицею де-Фонтанжъ. Находясь однажды съ королемъ на охотѣ, въ бурную и ненастную погоду, сильный порывъ вѣтра испортилъ ея прическу. Чтобы не дать своимъ волосамъ распуститься, Фонтанжъ, со свойственною всѣмъ женщинамъ снаровкою, удержала свою прическу тѣмъ, что подвязала ее лентою. Эта лента такъ кокетливо была привязана и такъ шла къ лицу новой фаворитки, что король просил .ее не снимать съ головы этой ленты. На другой день всѣ придворныя женщины имѣли на головѣ ленту, точно также прикрѣпленную къ волосамъ, какъ это наканунѣ сдѣлала Фонтаижъ; эта прическа вошла во всеобщую моду и стала называться прическою à la Fontange. Было чѣмъ вскружить голову бѣдной дѣвушкѣ, «которая, — по словамъ аббата Шуази, — была хороша какъ ангелъ, но до чрезвычайности глупа!» Поэтому, эта мода на прическу, которая носила ея имя, окончательно вскружила ей голову. Въ званіи любовницы короля, она стала гордиться своимъ счастіемъ: проходя мимо королевы, она не кланялась ей, и вмѣсто того, чтобы сохранять свои дружескія отношенія съ госпожею Монтеспанъ, которой она должна была быть нѣкоторымъ образомъ благодарною, она до того стала ее презирать и оскорблять, что эта послѣдняя сдѣлалась наконецъ ея врагомъ.
Дѣвица де-Фонтанжъ дошла до высшей ступени своего счастія; окруженная славою и почестями, она находилась въ томъ блескѣ, который ослѣпилъ ей во снѣ глаза; но она должна была упасть съ высоты своего величія, и она дѣйствительно низошла въ ту глубокую тьму, о которой ей было предсказано. Фонтанжъ родила королю сына. Вообще нужно замѣтить, что рожденіе дѣтей было гибельно для королевскихъ фаворитокъ; это было для нихъ, такъ сказать, подводнымъ камнемъ. Дѣвица Фонтанжъ разбилась объ этотъ подводный камень также, какъ и дѣвица ла-Вальеръ. Роды были весьма трудны и имѣли пагубныя послѣдствія: Фонтанжъ потеряла прежнюю свою свѣжесть лица, свою прекрасную талью, а что всего важнѣе, она, подобно увядшей розѣ, стала блекнуть въ своей красотѣ. Она замѣчала, что король, по свойственному ему эгоизму, началъ мало-по-малу отъ нея удаляться. Бѣдная дѣвушка не могла вынести этаго равнодушія къ себѣ и просила позволенія удалиться въ монастырь Портъ-Ройяль, находящійся въ предмѣстьѣ Св. Іакова. Получивъ на то согласіе отъ его величества, она уѣхала въ монастырь; между тѣмъ какъ король поручилъ герцогу де-ла-Фёйльяду каждую недѣлю, по три раза, ѣздить въ Портъ-Ройяль узнавать о здоровьѣ молодой отшельницы; но такъ какъ положеніе бѣдной дѣвушки становилась съ каждымъ днемъ все хуже и хуже и какъ доктора объявили, что нѣтъ никакой надежды на ея выздоровленіе, то она просила, въ знакъ послѣдняго ея утѣшенія на землѣ, увидѣть еще разъ короля. Людовикъ долго не соглашался ѣхать въ монастырь; но его духовникъ, надѣясь базъ сомнѣніи, что видъ ея смерти послужитъ гордому и слишкомъ свѣтскому монарху хорошимъ урокомъ на будущее время, уговорилъ его ѣхать къ несчастной страдалицѣ. Король пріѣхалъ въ монастырь и нашелъ, что умирающая такъ перемѣнилась въ своей наружности, что, не смотря на свою холодность и равнодушіе, онъ не могъ удержаться отъ слезъ. — О! воскликнула слабымъ голосомъ де-Фонтаижъ, — теперь я могу умереть съ удовольствіемъ, потому что мои послѣдніе взоры были обращены на короля, который оплакивалъ мою кончину! —
28-го Іюня 1681-го года, т. е. черезъ три дни послѣ того, какъ у нея былъ король, она умерла, имѣя отъ-роду только двадцать лѣтъ.
Ея высочество принцесса Баварская говоритъ въ своихъ запискахъ: «Нужно думать, чти ла-Фонтанжъ умерла отъ яда; она сама обвиняла въ своей смерти Монтеспанъ. Лакей, котораго эта послѣдняя подкупила, далъ ей выпить молока, въ которомъ быль подмѣшанъ ядъ». — Но мы уже выше сказали, что принцесса Баварская постоянно ненавидѣла маркизу Монтеспанъ, и поэтому, намъ не слѣдуетъ вѣрить ея словамъ.
Въ продолженіе этого времени начала показываться, хотя еще и въ полу-тѣни, настоящая соперница госпожи де-Монтеспанъ: это была вдова поэта Скаррона, которую мы видѣли лѣтъ двадцать тому назадъ, какъ она хлопотала о правѣ на полученіе себѣ пенсіона, который королева назначила ея мужу, во время его болѣзни.
Скарронъ умеръ, обезпечивъ свою жену только позволеніемъ выйдти, если она пожелаетъ, за-мужъ за другаго. Это позволеніе, если только вѣрить нѣкоторому предсказанію, заключало въ себѣ идею о богатствѣ. Однажды, когда она переходила черезъ порогъ двери дома, который починяли, одинъ каменьщикъ, по имени Барбе, слывшій въ то время за предсказателя, остановилъ ее за руку, и сказалъ ей безъ всякаго размышленія: — Сударыня, вы будете королевою; право, будете! —
Понятно, что вдова Скарронъ не обратила вниманія на важность этого предсказанія, въ особенности когда, лишившись пенсіона послѣ смерти королевы-матери, она принуждена была жить вмѣстѣ съ своей служанкой въ маленькой и тѣсной комнатѣ, въ четвертомъ этажѣ, въ который надобно было подниматься по грязной и узкой лѣстницѣ. Не смотря однако на бѣдность госпожи Скарронъ, ее посѣщали знатнѣйшія лица двора, которыя знали прекрасную вдову по ея мужѣ; къ числу постоянныхъ посѣтителей бѣдной женщины принадлежали: де-Вильяръ, Бёвронъ и три Валларсо. Не смотря на это, она, вынуждаемая бѣдностію, согласилась было сопровождать герцогиню Немурскую, сестру герцогини Савойской, въ Португалію, гдѣ герцогиня должна была вступить въ бракъ съ принцемъ Альфонсомъ; но въ это время Монтеспанъ представила-Людовику XIV просьбу о томъ, чтобы пенсіонъ назначенный Скаррону, былъ возвращенъ его вдовѣ.
— Ахъ! воскликнулъ съ негодованіемъ король, — опять просьба отъ этой женщины! это уже въ десятый разъ, что она присылаетъ на мое имя просьбу. — Государь, отвѣчала де-Монтеспанъ, я очень удивляюсь тому, что вы не хотите, въ этомъ случаѣ, войти въ положеніе женщины, предки которой раззорились для услугъ предковъ вашего величества.
— Ну! если ужь вы того хотите, сказать король, то я…
И онъ подписалъ бумагу. Вдова Скарронъ, получивъ съ этого времени средство къ безбѣдному существованію, осталась во Франціи.
Когда у маркизы Монтеспанъ родился сынъ, — герцогъ Менскій, она тотчася. вспомнила о своей любимицѣ. Эта любимица — госпожа Скарронъ, была женщина чрезвычайно строгихъ правилъ и пользовалась въ свѣтѣ всеобщимъ уваженіемъ. Монтеспанъ хотѣлось скрыть рожденіе герцога Менскаго, равно какъ и другихъ дѣтей, которыхъ она впослѣдствіи родила отъ короля. Вдова Скарронъ была избрана ихъ гувернанткой. Ей отвели въ Маре домъ и дали пенсіонъ для содержанія этихъ дѣтей.
Въ скоромъ времени, признаніе дѣтей, рождаемыхъ маркизою Монтеспанъ, законнорожденными дало имъ право называть себя принцами; слѣдствіемъ этого было то, что пенсіонъ госпожи Скарронъ увеличился, но вмѣстѣ съ тѣмъ увеличились также и обязанности ихъ гувернантки. Этимъ дѣтямъ нужно было дать уже не обыкновенное воспитаніе, а воспитаніе почти равное тому, какое обыкновенно давали членамъ королевской фамиліи. Тогда, между маркизою Монтеспанъ и госпожею Скарронъ начали происходить по этому поводу ссоры и несогласія. Скарронъ хотѣла отказаться отъ своей должности. Монтеспанъ, которая не могла жить съ нею въ одномъ домѣ, и корая не могла обойтись безъ нея, уговаривала ее остаться. Скарронъ осталась, но съ особеннымъ условіемъ: чтобъ ни отъ кого не зависѣть, и никому, кромѣ короля, не отдавать отчетъ въ воспитаніи, ввѣренныхъ ея надзору дѣтей. Это прямое сношеніе съ королемъ повело за собою переписку и свиданія. Въ ту эпоху, когда всѣ почти женщины хорошо писали, госпожа де-Ментенонь (т. е вдова Скаррона), за исключеніемъ, конечно, госпожи Севинье, писала лучше многихъ женщинъ. Письма, которыя Скарронъ адресовала королю, расположили короля въ ея пользу; а ея свиданія съ нимъ заставили его окончательно ее полюбить. Это доказываетъ достоинство ея писемъ, потому что Людовикъ XIV, нужно замѣтить, вообще ничего не любилъ читать. Однажды онъ обратился къ герцогу Вивоннъ, брату госпожи де-Монтеспанъ, съ слѣдующимъ вопросомъ:
— Къ чему служитъ чтеніе? — Государь, отвѣчалъ герцогъ, который былъ евѣжъ румянъ и пользовался отличнымъ здоровьемъ: — чтеніе производитъ на умъ тоже дѣйствіе, какое хорошій обѣдъ, какой я ѣмъ каждый день, производитъ на мои щеки. —
Однако, королю не нравилось одно, а именно, что столь умная и разсудительная женщина, какова была Скарронъ, не перемѣнила своей фамиліи въ то время, какъ сдѣлалась наставницею дѣтей маркизы Монтеспанъ. Поэтому, Скарронъ должна была перемѣнить свою фамилію, и назвалась госпожею де-Сюржеръ; но это имя она удержала за собою не долго.
Скарронъ чрезвычайно была довольна милостями и благодѣяніями, оказываемыми ей Людовикомъ XIV. Въ скоромъ времени бѣдная вдова разбогатѣла и купила себѣ землю Ментенонъ, и съ того времени стала называться госпожою де-Ментенонъ, хотя Нинона Ланкло и исковеркала было это имя, называя ее госпожею де-Ментенанъ.
Между тѣмъ, появленіе госпожи де-Ментенонъ и вліяніе, которое она начала имѣть на короля, не мало опечалили дворъ. Къ этому вліянію присоединилось еще вліяніе другаго лица, которое произвело реформу въ королевскихъ обычаяхъ и въ нравахъ двора; мы хотимъ говорить объ отцѣ ла-Шезѣ.
Отецъ ла-Шезъ, имя котораго мы произносимъ еще въ первый разъ, былъ езуитъ; знаменитый отецъ Коттонъ, духовникъ Генриха IV, приходился ему дядей. Отецъ его хорошо служилъ, былъ въ свое время въ славѣ и почестяхъ, имѣлъ связи съ знатнѣйшими лицами Франціи и былъ бы богатъ, если бы у него не было двѣнадцати человѣкъ дѣтей. Одинъ изъ братьевъ ла-Шеза былъ большой знатокъ въ собакахъ и лошадяхъ, и любилъ заниматься охотой; онъ долгое время былъ шталмейстеромъ Ліонскаго архіепископа, брата и дяди маршаловъ Вильруа. Оба брата находились въ Ліонѣ; одинъ исполнялъ должность главнаго начальника надъ мѣстными монастырями своего ордена; другой, какъ мы сейчасъ сказали, служилъ шталмейстеромъ при Ліонскомъ архіепископѣ; въ 1675 году ла-Шезъ былъ вызванъ изъ Ліона въ Паршкъ для занятія мѣста отца Ферріеза, духовника его величества.
Вообще нужно замѣтить, короли преимущественно избирали себѣ духовниковъ изъ езуитскаго ордена, такъ какъ лица этого ордена считались ученѣе лицъ другихъ орденовъ, и основное правило котораго представляло имъ ту выгоду, что они давали обѣщаніе неисполнять никакой епископской должности; а это было обстоятельствомъ весьма важнымъ для людей, которые, получивъ однажды званіе королевскихъ духовниковъ, пользовались на этомъ мѣстѣ большими доходами.
«Отецъ ла-Шезъ, — говоритъ Сен-Симонъ, у котораго похвалы рѣдки, — былъ человѣкъ посредственнаго ума, но добродушенъ, справедливъ, честенъ, чувствителенъ, осмотрителенъ, кротокъ и воздерженъ; большой врагъ доносовъ, насильственныхъ поступковъ и славы, онъ былъ привѣтливъ, вѣжливъ, скроменъ и даже почтителенъ; и, странное дѣло, какъ онъ, такъ и его братъ, всегда открыто старались сохранить ту признательность и даже ту явную зависимость къ дому Вильруа, которому они были обязаны, и считали себя его слугами. Гордясь своимъ дворянскимъ происхожденіемъ, ла-Шезъ, сколько могъ, покровительствовалъ дворянамъ, выбирая въ епископы достойнѣйшихъ людей, — что ему вполнѣ удавалось, пока онъ не лишился полной къ себѣ довѣренности. Правда, онъ имѣлъ у себя враговъ, (какъ это всегда бываетъ съ тѣмъ, кто слишкомъ могущественъ), которые старались его оклеветать; по всей вѣроятности, строгость его дѣйствій и поступковъ были причиною этихъ напраслинъ, и тѣ, которые первые распространяли эти слухи, сами же имъ послѣ не вѣрили.»
Отецъ ла-Шезъ, какъ мы уже объ этомъ выше сказали, сдѣлался въ скоромъ времени по прибытіи своемъ въ Парижъ, союзникомъ госпожи де-Ментенонъ; оба они употребляли одно средство, чтобы заставить короля дѣлать все, что имъ было угодно; это средство состояло въ напоминаніи ему о спасеніи души, хотя король былъ еще не старъ, ибо въ описываемую нами эпоху ему было только сорокъчетыре года.
Но чтобы дѣйствовать, нужно было знать съ чего начать дѣйствовать; случай не замедлилъ явиться на помощь двухъ преобразователей: король, котораго здоровье всегда находилось въ отличномъ состояніи, захворалъ, и не на шутку: у него сдѣлалась фистула. Случай былъ довольно важный и тогдашніе хирурги, будучи гораздо менѣе свѣдущи въ врачебной наукѣ, которая въ наше время сдѣлала столь большіе успѣхи, имѣли серьёзныя опасенія на счетъ его жизни. Отецъ ла-Шезъ и госпожа де-Ментенонъ, вмѣсто того, чтобы успокоить короля, стали его еще болѣе пугать опаснымъ исходомъ болѣзни. Ему указывали на госпожу де-Монтеспанъ, какъ на искусительницу, которая могла его погубить. Король просилъ госпожу де-Ментенонъ, своего добраго ангела, сказать госпожѣ де-Монтеспанъ, что все между ними кончено, и что онъ не желаетъ болѣе имѣть съ ней никакой связи. Госпожа де-Ментенонъ долго не соглашалась на исполненіе этого порученія, говоря, что эти слова были очень важны, и что она не хочетъ ихъ передать изустно, по той причинѣ, что королю быть-можетъ трудно будетъ ихъ сдержать; но король настаивалъ на своемъ. Де-Ментенонъ такъ искусно поддѣлалась къ королю, что заставила его написать эти слова на бумагѣ, и тогда она повиновалась.
Почти два мѣсяца прошло уже съ тѣхъ поръ, какъ госпожа де-Ментенонъ исполнила данное ей королемъ порученіе; между тѣмъ, въ это время было рѣшено, что король, для поправленія своего здоровья, отправится на воды въ Барежъ. Когда узнали объ этомъ отъѣздѣ, то всѣ съ безпокойствомъ ожидали назначеній, какія королю угодно будетъ сдѣлать относительно того, кто именно изъ придворныхъ будетъ сопровождать его въ Барежъ. Король назначилъ госпожу де-Ментенонъ и въ тоже время велѣлъ сказать Монтеспанъ, что она останется въ Парижѣ. Фаворитка почувствовала ударъ: ударъ былъ сильный и почти смертельный. Она удалилась, съ горя, въ иноческій домъ Св. Іосифа и тамъ позвала къ себѣ Мираміону, извѣстную богомолку того времени, чтобы взять у ней нѣсколько уроковъ въ благочестіи и богоугодной жизни. Но на все то, что могла ей сказать набожная женщина, она отвѣчала только одними и тѣми-же словами: — Ахъ! какъ онъ со мной обходится! Онъ со мной поступилъ, какъ съ самой послѣдней женщиной!… онъ меня выгналъ, какъ свою любовницу! Богъ свидѣтель, что я болѣе не любовница его, ибо послѣ того, какъ я родила ему графа Тулузскаго, онъ не прикасался ко мнѣ даже пальцемъ. —
На другой день, маркиза Монтеспанъ, которой сильное разстройство чувствъ требовало движенія, оставила Парижъ и уѣхала въ Рамбулье. Король позволилъ одной изъ ея дочерей, именно дѣвицѣ де-Блуа, сопровождать ее; но не позволилъ этого сдѣлать ея сыну, графу Тулузскому, который желалъ ѣхать вмѣстѣ съ своею матерью.
По прошествіи семи или восьми дней, Людовику XIV сдѣлалось лучше и поѣздка на воды была отложена до другаго времени. Тогда, по послѣднему вѣроятно побужденію своей слабости, онъ велѣлъ сказать госпожѣ де-Монтеспанъ, которая на другой день должна была удалиться въ Фонтевро, что онъ остается въ Парижѣ. Монтеспанъ приняла это вниманіе къ ней короля за начало новой его къ ней дружбы и съ полною надеждою поспѣшила въ Версайль; но она обманулась въ своихъ надеждахъ: то, что она приписывала страсти, была на самомъ дѣлѣ не страсть, а только одна вѣжливость. Не смотря на то, что король оставилъ Монтеспанъ, онъ каждый разъ, какъ отправлялся утромъ въ церковь, заходилъ къ ней мимоходомъ и всегда въ сопровожденіи нѣсколькихъ придворныхъ, ибо, боялся, чтобы его не стали обвинять въ намѣреніи снова сблизиться съ Монтеспанъ, хотя всѣ знали, что король ее оставилъ и его прежняя къ ней благосклонность перешла на другую фаворитку, госпожу де-Ментенонъ.
Около этого времени, королева сдѣлалась нездорова; эта болѣзнь ея величества, начавшаяся отъ пустой ничтожной причины, сдѣлалась, какъ мы сейчасъ увидимъ, черезвычайно важною и опасною: королева захворала съ того, что у ней сдѣлался на рукѣ нарывъ, и именно подъ мышкою. Фагонъ. ея медикъ, приказалъ пустить ей изъ руки кровь, хотя это вовсе было не нужно, и далъ ей, кромѣ того, сильный пріемъ рвотнаго, такъ что лекарь Жерве, находящійся подъ его начальствомъ, не могъ удержаться, чтобы не воскликнуть: — Господинъ Фагонъ, вы развѣ думаете хорошо теперь пускать королевѣ кровь? отъ этого она можетъ умереть! —
Фагонъ пожалъ плечами и сказалъ: — Дѣлайте, что я вамъ приказываю. —
Тогда лекарь залился слезами и скрестивъ на груди руки, сказалъ: — Такъ вы хотите, чтобы я погубилъ королеву, нашу добрую Государыню?.. вы хотите, чтобы она умерла отъ….
— Дѣлайте, что вамъ приказываютъ! повторилъ раздосадованный нединъ.
Сопротивляться было нельзя: король имѣлъ къ Фагону полную во всемъ довѣренность. 30-го іюля 1683 года, въ 11 часовъ утра, королевѣ было сдѣлано кровопусканіе; въ полдень ей дали принять рвотнаго, а къ тремъ часамъ по-полудни она уже была мертвою.
Это была прекрасная, достойная женщина, мало что знающая на свѣтѣ, и слишкомъ ко всему довѣрчивая; и, какъ всѣ вообще испанскія принцессы, она имѣла въ своей наружности нѣкоторую величественность и умѣла хорошо поддерживать собою достоинства двора. Она слѣпо вѣрила всему тому, что говорилъ ей король, хорошаго или худаго. Зубы у нея были не хорошіе, черные, по той причинѣ, что она, какъ говорили, постоянно любила жевать шоколадъ. При споемъ маленькомъ ростѣ она была довольно полна, и всегда казалась выше, когда сидѣла или не танцовала; потому-что, когда она ходила или танцовала, (странная у ней была походка!) то сгибала колѣни, что очень скрадывало ея настоящій ростъ, и безъ того уже не высокій. Подобно королевѣ Аннѣ Австрійской, своей тетки, она кушала вообще много, но только по маленькимъ кусочкамъ и кушала цѣлый день: рѣдко можно было замѣтить, чтобы она что-нибудь не жевала. Она была страшная охотница до картъ; она почти каждый вечеръ играла, то въ бассеттъ, то въ реверси или въ ломберъ; но никогда не выигрывала, потому-что не умѣла хорошо играть ни въ одну игру.
Она питала большую привязанность къ королю, своему супругу. Когда онъ находился при ней, она не сводила съ него глазъ, съ пріятною и нѣжною улыбкою смотрѣла ему въ лицо и старалась угадывать малѣйшія его желанія; если король бросалъ на нее взглядъ или улыбался ей, она считала себя счастливою и была весела цѣлый день.
Но король не любилъ ее искренно; если онъ и былъ съ нею ласковъ, то только потому, что онъ ее сердечно уважалъ. Поэтому, онъ былъ, какъ говорить госпожа де-Кейлюсъ, не столько опечаленъ, сколько растроганъ ея кончиною. Госпожа де-Ментенонъ, которую королева полюбила изъ своей ненависти къ маркизѣ Монтеспанъ, которой она не могла простить все сдѣланное ей зло, оставалась подлѣ умирающей до самой послѣдней ея минуты, и, когда королева скончалась, хотѣла возвратиться къ себѣ домой. Но герцогъ ла-Рошфуко взялъ ее за руку и уводя ее на половину короли, сказалъ: — Теперь не время оставлять короля, вы королю нужны. —
Ментенонъ вошла къ королю, но оставалась съ нимъ не долго; выходя отъ короля, она хотѣла идти на свою половину, но на дорогѣ встрѣтился ей Лувуа и посовѣтовалъ ей сходить къ Дофинѣ, чтобы отклонить ее отъ ея намѣренія сопровождать короля ль Сен-Клу. Лувуа, кромѣ того, сказалъ, что Дофина, которой, по причинѣ ея черезвычайной полноты, была недавно пущена изъ руки кровь, находилась въ такомъ состояніи, которое невольно заставляло искать помощи въ другихъ. Госпожа де-Ментенонъ однако не соглашалась на предложеніе Лувуа, и сказала, что если ея высочество нуждается въ услугахъ, то король тѣмъ болѣе нуждается въ утѣшеніи, которое-бы могло разогнать его тоску послѣ кончины ея величества. По Лувуа пожалъ плечами и отвѣчалъ: — Идите, сударыня, идите, король не нуждается въ утѣшеніяхъ…. Государству нуженъ король. —
Госпожа де-Ментенонъ отправилась однако къ супругѣ Дофина, гдѣ и осталась; между тѣмъ, король отправился въ Сен-Клу. Онъ поѣхалъ въ пятницу, въ день кончины королевы, и пробылъ тамъ до понедѣльника; въ понедѣльникъ онъ уѣхалъ въ Фонтенбло. Дофиня, оправившись отъ своей болѣзни, поѣхала въ слѣдъ за королемъ, но въ сопровожденіи, однако, де-Ментенонъ. Обѣ онѣ одѣлись въ глубокій трауръ и придали своимъ липамъ столь пасмурный видъ, что король не могъ не разсмѣяться, смотря на ихъ плачевную физіономію.
Около того-же времени снова показался въ Парижѣ, хотя и не при дворѣ, старый нашъ знакомый, герцогъ Лозенъ. Скажемъ о немъ нѣсколько словъ, ибо мы будемъ еще имѣть случай видѣть его въ двухъ или трехъ довольно важныхъ событіяхъ. Мы его оставили въ Пиньеролѣ, гдѣ Фуке, арестованный также, какъ и онъ, счелъ его за сумасшедшаго,
У Лозена были четыре сестры, которыя всѣ были бѣдны: старшая была фрейлиной королевы-матери, которая выдала ее за-мужъ, въ 1663 году, за Пожана, придворнаго гардеробмейстера; Пожанъ былъ сынъ Пожана Ботрю, о которомъ мы часто говорили, какъ о мужѣ королевы Анны Австрійской, и былъ убитъ во время переправы черезъ Рейнъ. Вторая сестра Лозена вышла за-мужъ за Бельзёйса и все время своего замужества провела въ провинціи: она не любила большихъ, шумныхъ обществъ и чуждалась свѣтской жизни; двѣ послѣднія были настоятельницами, одна въ монастырѣ Пресв. Богородицы въ Сентѣ, другая въ монастырѣ Ромере, въ Анжерѣ. Госпожа де-Пожанъ была красивѣе и развязнѣе прочихъ своихъ сестеръ; ее-то именно и просилъ Лозенъ, во время своего заточенія, управлять его имѣніями, и добрая сестрица своими умными и безкорыстными распоряженіями, значительно увеличила доходы съ имѣній своего брата. Между тѣмъ, принцесса Орлеанская (называемая нами также дѣвицею де-Монпансье) была неутѣшна: она съ нетерпѣніемъ ожидала того времени, когда Лозенъ освободится изъ тюрьмы, и всѣми силами старалась уговорить короля простить несчастнаго арестанта. Король думалъ исполнить ея просьбу, но такъ, чтобы его любимый сынъ, герцогъ Менскій, обогатился на счетъ принцессы. Поэтому, онъ согласился на желаніе своей двоюродной сестры съ тѣмъ, чтобы она, принцесса Орлеанская, подарила молодому принцу и его потомству, графство д’Е, герцогство д’Омаль и княжество Домбъ, которыя были ея имѣніями. Къ несчастію, она уже подарила двѣ первыя земли Лозену, равно какъ герцогство Сен-Фаржо и прекрасную землю Тіеръ въ Оверни; поэтому, чтобы имѣть право на прежнія свои земли д’Е и д’Омаль, принцессѣ нужно было знать — согласится ли Лозенъ отъ нихъ отказаться. Кромѣ того, это отнятіе столь значительной и богатой собственности не могло заставить Лозена возвратить ее принцессѣ даромъ, ибо въ означенныхъ земляхъ были сдѣланы большія улучшенія, и слѣдовательно герцогъ, обязанный этимъ улучшеніямъ своей сестрѣ, не могъ продать прежнюю собственность принцессы за дешевую цѣну. Съ другой стороны, Лувуа и Колберъ увѣряли ее, что если она будетъ продолжать не соглашаться, то Лозенъ никогда не будетъ выпущенъ изъ тюрьмы. Не былоли это на самомъ дѣлѣ желаніе короля мстить принцессѣ за ея прошедшее? не находилъ-ли онъ въ Лоэепѣ причину мстить дѣвицѣ де-Монпансье за ея Орлеанскую экспедицію и за ея пушечную пальбу изъ Бастиліи? или, быть можетъ, онъ припомнилъ всѣ грубости Лозена, своего прежняго фаворита, къ которому принцесса оставалась столь благосклонною?
Принцесса поняла, что въ сущности nè на что было надѣяться и объявила, что причина этого отказа заключается не въ ней самой, но въ герцогѣ Лозенѣ и что, въ этомъ случаѣ, она согласна сдѣлать все то, что пожелаетъ сдѣлать самъ герцогъ. Но, чтобы герцогъ могъ на что-либо рѣшиться, нужно было дать ему свободу, или, но-крайней мѣрѣ, обнадежить его, что онъ скоро выйдетъ изъ тюрьмы. Поэтому, ему разрѣшено было, въ 1679 году, взять нѣсколько ваннъ въ Бурбонъ-л’Аршамбо, гдѣ онъ долженъ былъ встрѣтиться съ госпожею де-Монтеспанъ и разсмотрѣть съ ней условія, по которымъ онъ освобождался изъ тюрьмы. Притомъ-же, его свобода была только мнимая, ибо его сопровождалъ отрядъ мушкетеровъ, командуемый г. Мопертюи. Лозенъ нѣсколько разъ видѣлся съ маркизою Монтеспанъ; но обиженный, равно какъ и принцесса Орлеанская, тѣми великими пожертвованіями, которыхъ требовалъ отъ него король, онъ согласился лучше возвратиться въ Пиньероль, чѣмъ уступить желанію монарха. Наконецъ, въ слѣдующемъ году, Лозенъ снова былъ привезенъ въ Бурбонъ-л’Аршамбо, и потому-ли, что на сей разъ условія были лучше, или потому, что ему надоѣла тюремная жизнь, онъ согласился на предложеніе госпожи де Монтеспанъ, которая съ торжествомъ возвратилась въ Парижъ. Итакъ, по подписаніи дарственной записи, Лозенъ, — у котораго оставались только, изъ большихъ имѣній принцессы Орлеанской, двѣ земли Сен-Фаржо и Тіеръ, — былъ тотчасъ выпущенъ изъ тюрьмы, съ условіемъ однако жить только въ Анжу или въ Туренѣ. Эта ссылка продолжалась около четырехъ лѣтъ; если считать время, проведенное имъ въ тюрьмѣ, то всего было бы одиннадцать лѣтъ. Но принцесса Орлеанская сердилась, кричала, досадовала на Монтеспанъ и ея сына, громко и публично жаловалась на то, что ее такъ безстыдно ограбили, и эти жалобы она произносила такъ громко и такъ смѣло, что по-неволѣ, изгнаннику нужно было дать свободу жить вездѣ. Лозенъ получилъ позволеніе возвратиться въ Парижъ и жить на полной свободѣ, съ тѣмъ однако, чтобы находиться на разстояніи не менѣе двухъ льё отъ мѣстопребыванія его величества.
Лозенъ возвратился въ столицу, какъ человѣкъ, который прежде игралъ при дворѣ важную роль. Онъ былъ еще молодъ, болѣе золь чѣмъ когда-либо, и, не смотря на отнятіе у него наилучшей его собственности, почти также богатъ, какъ принцъ. Онъ началъ играть въ большую игру и всегда почти оставался въ выигрышѣ. Его высочество принцъ Орлеанскій открылъ ему входъ въ Пале-Ройяль и Сен-Клу; но Пале-Ройяль и Сен-Клу не были, ни Версайлью, ни Марли, и притомъ-же, его высочество былъ не король. Лозенъ, привыкнувъ жить въ блескѣ и величіи двора, не могъ тутъ ужиться; получивъ позволеніе выѣхать изъ Франціи, онъ отправился въ Англію, гдѣ мы его покамѣстъ оставимъ, какъ самаго отчаяннаго игрока, и гдѣ снова его увидимъ играющимъ важную роль.
Разсмотрѣнная нами эпоха, простирающаяся отъ 1672 до 1684 года, во время которой Людовикъ XIV сдѣлался старше двѣнадцатью годами, (въ 1672 году Людовику было тридцать четыре года), была лучшею и блистательнѣйшею эпохою его царствованія. Во время этого періода, на первомъ планѣ котораго надобно-бы было поставить маркизу Монтеспанъ, Людовикъ дѣлаетъ изъ Франціи сильную морскую державу; онъ одинъ стоитъ противъ всей Европы; онъ даетъ маршалу Тюрену, который сражается съ императорскими войсками, двадцати-четырехъ-тысячную армію; принцу Конде, который воюетъ съ принцомъ Оранскимъ, сорока-тысячную армію; французскій флотъ отправляется въ Мессину на войну съ Испанцами; онъ вторично завладѣваетъ Верхнею-Бургундіею (Франшъ-Конте, Franche-Comté), которая освободилась-было изъ-подъ его власти; Тюрень убитъ, онъ противупоставля етъ принца Конде генералу Монтекукулли и Конде, присоединивъ къ своей арміи, армію Тюрена; останавливаетъ успѣхи оружія нѣмецкой арміи; наконецъ, заключеніемъ Пимвегенскаго мира, который онъ принудилъ подписать четыре непріятельскія державы и котораго всѣ выгоды остались на его сторонѣ, онъ возвращаетъ Европѣ миръ, — такъ что ни отъ чьей, какъ отъ его одного воли зависѣло нарушеніе тишины и возвращеніе спокойствія Европы.
Людовикъ XIV былъ великъ не только на полѣ брани, но и во время мира. Въ разсмотрѣнной нами эпохѣ онъ завладѣлъ Страсбургомъ, знаменитымъ по своему арсеналу, сдавшимся ему безъ боя; купилъ Казаль у принца Мантуанскаго; выстроилъ въ Тулонѣ военную гавань; преобразовалъ флотъ; увеличилъ число матросовъ до 60,000 человѣкъ. Въ гаваняхъ Франціи стояло тогда ли ста линейныхъ кораблей, изъ которыхъ нѣкоторые были сто пушечные; наконецъ, новое, неслыханное изобрѣтеніе, надъ которымъ Людовикъ XIV сдѣлаетъ первый опытъ, дозволитъ ему co-временемъ бомбардировать неприступный Алжиръ, который позже будетъ взятъ однимъ изъ его внуковъ.
Затѣмъ, въ заключеніе всего вышесказаннаго, прибавишь, что въ этомъ, разсмотрѣнномъ нами періодѣ, умеръ, въ августѣ 1679 года, человѣкъ, о которомъ мы часто имѣли случай говорить. Кардиналъ Рецъ, который, во время своего пребыванія въ Римѣ, оспаривалъ папскій престолъ у Иннокентія XI, возвратясь въ Парижъ, послѣ трехълѣтняго своего отсутствія, оставилъ сей міръ, въ которомъ онъ одно время надѣлалъ такъ много шуму, и который лѣтъ двадцать, какъ уже забылъ объ его существованіи.
ГЛАВА XLI.
1684—1685.[править]
Въ продолженіе этого времени совершены были двѣ экспедиціи, которыя поставили имя Людовика XIV на высокую степень славы; одна экспедиція была въ Алжиръ, другая въ Генуу.
Разсмотримъ причины этихъ двухъ экспедицій, и начнемъ съ экспедиціи въ Алжиръ.
Въ концѣ Мая 1681 года, триполисскіе пираты начали грабить и брать въ плѣнъ французскія суда; разбои ихъ распространились даже до береговъ Прованса. Но пираты обманывались въ эпохѣ: подобные дерзкіе поступки не могли быть терпимы и оставаться безнаказанны мы въ царствованіе Людовика XIV.
Поэтому, не получивъ ни отъ кого приказанія и дѣйствуя по своему собственному побужденію, Дюкень, которому было тогда семьдесятъ слишкомъ лѣтъ, собравъ свою дивизію, состоящую изъ семи хорошо вооруженныхъ кораблей, отправился преслѣдовать разбойниковъ, и, догнавъ ихъ у острова Сціо, такъ жестоко сталъ ихъ тѣснить, что они принуждены были укрыться въ гавань города, который принадлежалъ въ то время султану. Сент-Ачанъ, офицеръ французскаго флота, былъ тотчасъ посланъ предложить пашѣ города Сціо выгнать Триполисцевъ изъ гавани, объявляя, что, если паша на это не согласится, то командующій французскимъ флотомъ станетъ на шпрингъ у стѣнъ города и разрушить его до основанія. Паша не согласился выгнать Триполисцевъ, своихъ добрыхъ пріятелей: Дюкень бросилъ якорь на половинномъ разстояніи пушечнаго выстрѣла отъ городскаго вала, и открылъ по городу изъ орудій столь сильный огонь, что, по прошествіи четырехъ часовъ, турецкій паша послалъ, въ свою очередь, парламентёра просить французовъ остановить свои непріятельскія дѣйствія, и предложить ихъ начальнику отнестись къ посредничеству французскаго посланника въ Константинополѣ. Дѣло готово было уже уладиться, какъ вдругъ Дюкень получилъ приказаніе немедленно возвратиться во Францію, чтобы приготовиться къ походу въ Алжиръ. Этотъ походъ рѣшено было предпринять еще съ 1650 года, т. е. съ того времени, когда алжирскіе пираты, не объявивъ никакой войны, захватили въ плѣнъ нѣсколько французскихъ судовъ. Дѣло тянулось довольно долго: Французы требовали возвращенія своихъ судовъ; Алжирцы отказывали имъ въ этомъ требованіи; это послужило поводомъ къ войнѣ съ Алжиромъ; и такъ, вотъ почему Дюкень получилъ приказаніе возвратиться во Францію.
Дѣйствительно, Дюкень давно уже придумывалъ средства аттаковать эту шайку морскихъ разбойниковъ, которые были бичемъ всего Средиземнаго моря; онъ написалъ даже два сочиненія (въ видѣ памятныхъ записокъ) объ этомъ предметѣ, и въ первомъ, предлагалъ запереть входъ въ Алжирскую гавань старыми кораблями, которыхъ, при входѣ въ гавань, слѣдовало тотчасъ потопить, чтобы такимъ образомъ образовать плотину, подобную той, съ помощію которой Ришелье заперъ входъ въ гавань ла-Рошеля. Во второмъ онъ представлялъ, во всѣхъ его подробностяхъ, планъ аттаки, высадки войскъ и сожженія города. Кольберъ часто читалъ и перечитывалъ эти записки; но новое изобрѣтеніе сдѣлало ихъ безполезными, ибо оно дало королю средства къ мщенію, не только болѣе вѣрныя, но даже болѣе сообразныя съ его вкусомъ. Одинъ молодой человѣкъ, тридцати лѣтъ, изобрѣлъ бомбы. Со времени этого изобрѣтенія, Людовикъ XIV, подобно Юпитеру, могъ бросать перуны. Изобрѣтателемъ этого страшнаго снаряда былъ нѣкто Бернаръ Рено д’Елисигаре; онъ родился въ 1652 году, въ Беарнѣ; его называли маленькимъ Рено по причинѣ его малаго роста.
Рено, какъ всѣ вообще люди, обладающіе нѣкоторыми достоинствами, которые пріобрѣтаютъ познанія безъ учителя, но руководствуются своимъ здравымъ разсудкомъ и практикой, былъ, еще съ дѣтства, постоянно занятъ изобрѣтеніями, которыя-бы могли послужить къ усовершенствованію флота: онъ уже мечталъ о новомъ построеніи кораблей, которое долженствовало удвоить скорость ихъ хода и движеній, но въ это время Кольберъ-дю-Терронъ, покровитель молодаго человѣка, рекомендовалъ его министру Кольберу, своему двоюродному брату. Послѣдній опредѣлилъ его на службу къ графу Вермандуа, генералъ-адмиралу Франціи, о кончинѣ котораго мы уже разсказали нашимъ читателямъ. Занимаемая имъ должность давала ему право сопровождать молодаго принца въ совѣтъ.
Однажды, когда разсуждали о томъ, чтобы дать всѣмъ кораблямъ одну и ту же форму, и, слѣдовательно, построить ихъ всѣ на одинъ образецъ, Рено, который никогда не произносилъ въ совѣтѣ ни одного слова, но о которомъ знали, что онъ учился мореходству въ Рошфорѣ, былъ спрошенъ Дюкеномъ о нѣкоторыхъ частныхъ подробностяхъ относительно устройства тѣхъ кораблей, которые выходили изъ этого порта. Тогда Рено, отвѣчая на предлагаемые ему вопросы, увлекся, и переходя отъ подробностей къ цѣлому, изложилъ совершенно новую систему постройки кораблей. Эта система, которая состояла въ уменьшеніи носа и кормы кораблей и въ приспособленіи ихъ къ болѣе легкому и скорому ходу, была такъ ясно, такъ внятно, такъ просто и умно выражена въ отвѣтѣ молодаго человѣка, что всѣ старые моряки пришли въ удивленіе. Хотя эта система дѣйствительно была впослѣдствіи принята, но тогда навыкъ, лѣность и презрѣніе къ новизнѣ признали систему Рено, хотя и прекрасною, но не удобопримѣнимою. Всѣ опровергали это нововведеніе, въ особенности самъ Дюкень.
Между тѣмъ, Рено былъ занятъ еще одною мыслію чрезвычайно важною, о которой онъ никому еще не говорилъ: онъ изобрѣлъ бомбарды.
Въ это-же самое время, Дюкень, вызванный изъ Сціо, возвратился во Францію и, вскорѣ послѣ своего возвращенія, былъ приглашенъ присутствовать въ порскомъ совѣтѣ для разсмотрѣнія плановъ предстоящей Алжирской кампаніи.
Мнѣнія были различны; одни одобряли проекты Дюпена, другіе ихъ опровергали. Рено, по обыкновенію своему, молча слушалъ все, что говорилось за и противъ того и другаго проекта; Кольберъ, который началъ имѣть нѣкоторую довѣренность къ мнѣніямъ юноши, обратился къ нему и спросилъ: — Ну, а вы какъ объ этомъ думаете, Рено? если-бы я былъ сдѣланъ начальникомъ экспедиціи, то я-бы бомбардировалъ Алжиръ. —
Отвѣтъ произвелъ точно такое-же дѣйствіе, какъ еслибы въ 1804 году Фультонъ сказалъ императору: — Государь, вмѣсто того, чтобы идти въ Англію на обыкновенныхъ парусныхъ судахъ, если-бы я былъ на мѣстѣ вашего величества, я-бы отправился туда на параходахъ. —
Никто не зналъ объ этихъ знаменитыхъ бомбардахъ, изобрѣтенныхъ маленькимъ Рено, мысль о которыхъ уже давно созрѣла въ его умѣ. Молодаго человѣка стали спрашивать, что онъ понималъ подъ словомъ бомбардировать Алжиръ? Тогда, со свойственною ему простотою, Рено объяснилъ свой планъ, объяснилъ, что такое бомбы, что такое мортиры, и какимъ образомъ нужно ставить ихъ на суда, чтобы бомбардировать Алжиръ съ моря.
Проектъ заключалъ въ себѣ столь высокую, столь величественную мысль, что всѣ остолбенѣли отъ удивленія; но именно по причинѣ этой величественности, онъ былъ отнесенъ къ числу неисполнимыхъ проектовъ.
— Вы имѣете причину мнѣ не вѣрить, сказалъ Рено, — потому-что я не сдѣлалъ еще опыта; но когда будетъ сдѣланъ опить, я знаю…. вы мнѣ повѣрите. —
Споры и разногласія начались снова, и еще съ большею чѣмъ прежде силою; но они кончились ничѣмъ: оба проекта Дюкена показались членамъ совѣта почти также непримѣнимыми, какъ и проектъ Рено.
У Кольбера былъ сынъ, который назывался маркизомъ. Сейньеле. Эіо былъ весьма умный человѣкъ и жадный до всего новаго. Онъ слышалъ, какъ отецъ его разсказывалъ о предложеніи Рено.
Сейньеле имѣлъ большую довѣренность къ этому молодому человѣку, котораго онъ давно зналъ; онъ выпросилъ у министра позволеніе построить Рено въ Гаврѣ гальотъ и сдѣлать опытъ надъ своимъ изобрѣтеніемъ. Рено, внѣ себя отъ радости, отправился въ Гавръ, гдѣ онъ выстроилъ гальотъ и сдѣлалъ надъ нимъ опытъ: опытъ былъ вполнѣ удовлетворителенъ. Онъ написалъ тотчасъ къ своему покровителю письмо и просилъ его пріѣхать въ Гавръ. Сейньеле не замедлилъ исполнить просьбу его. Опытъ былъ повторенъ въ его присутствіи и результаты его оказались еще болѣе удовлетворительными, нежели въ первый разъ. Кольберъ приказалъ тогда выстроить два такихъ гальота въ Дюпкирхенѣ, и два въ Гаврѣ.
Пять гальотовъ выступили въ море и, обогнувъ мысъ Финистеръ, прошли проливъ и прибыли въ Тулонъ, сборное мѣсто морской арміи, командуемой Дюпеномъ.
Результаты этого бомбардированія извѣстны. Губернаторъ Баба-Гассанъ уже приступилъ-было къ заключенію мира, но былъ убитъ нѣкимъ Меццо-Морте, который соединившись со всѣми тѣми, которыхъ мнѣніе было продолжать войну, объявилъ себя послѣ смерти Гассана губернаторомъ, подъ именемъ Гаджи-Гуссейна, и продолжалъ защищать полу-разрушенный Алжиръ. Къ несчастію, противные вѣтры, которые обыкновенно дуютъ тутъ въ сентябрѣ, пришли на помощь пиратамъ, и Дюкень, не окончивъ своей экспедиціи, принужденъ былъ отступить.
Тѣмъ не менѣе однако, въ первой половинѣ апрѣля 1684 года, съ Варварійцами былъ заключенъ миръ на слѣдующихъ условіяхъ. Они обязывались: 1) возвратить всѣхъ французовъ находящихся въ невольничествѣ въ Алжирскомъ королевствѣ, въ замѣнъ чего Франція обязывалась возвратить Левантскихъ янычаровъ, задержанныхъ на ея галереяхъ; 2) не дѣлать болѣе набѣговъ на разстояніи десяти льё отъ береговъ Франціи; 3) возвращать всѣхъ французовъ, которыхъ непріятели Франціи отведутъ въ Алжиръ или въ другіе порты королевства, въ качествѣ плѣнниковъ; 4) давать помощь всякому французскому кораблю преслѣдуемому непріятелями Франціи, или погибающему отъ бури въ близкомъ разстояніи отъ береговъ королевства; не оказывать никакого пособія, ни покровительства пиратамъ Варваріи, которые были или будутъ въ войнѣ съ Франціей, и проч.
Этотъ договоръ былъ заключенъ на сто лѣтъ. Въ случаѣ его нарушенія, французскіе купцы, находящіеся на всемъ протяженіи королевства, имѣли бы полное право и свободу удалиться туда, куда сами пожелаютъ.
Таково было окончаніе Алжирскаго похода, который стоилъ Франціи болѣе двадцати милліоновъ. Потому, новый дей Алжирскій сказалъ г. Турвилю: — Если бы вашъ государь далъ мнѣ только 10 милліоновъ, то я бы самъ разрушилъ Алжиръ. — Но не того хотѣлъ Людовикъ XIV: онъ хотѣлъ воздвигать и разрушать города собственными руками, хотя бы это стоило ему вдвое болѣе.
Около этого времени умеръ Кольберъ, на шестьдесятъ четвертомъ году своей жизни. Онъ скончался въ Парижѣ, въ своемъ собственномъ домѣ въ улицѣ Нёвъ-де-Пти-Шанъ.
Выпишемъ здѣсь нѣсколько эпиграммъ, написанныхъ на кончину этого министра, въ видѣ надгробныхъ надписей.
La mort habile et libérale
Nous а son secret découvert:
La pierre (*) qui tua Colbert
Est la pierre philosophale (**).
Ici fut mis en sépulture
Colbert, qui de douleur creva.
De son corps on fit l’ouverture;
Quatre pierres on у trouva,
Dont son coeur était la plus dure (***).
(*) Извѣстно, что Кольберъ умеръ отъ каменной болѣзни.
(**) Могучая и неумолимая смерть открыла намъ свою тайну: камень, который убилъ Кольбера, есть философскій камень.
("**) Здѣсь положенъ въ могилу Кольберъ, который умеръ съ горя. Его тѣло было вскрыто; въ немъ нашли четыре камня, изъ которыхъ самымъ твердымъ было его сердце.
Вообще нужно сказать, что ненависть къ Кольберу была чрезвычайно сильна: Людовикъ XIV его ненавидѣлъ потому, что Лувуа и госпожа де-Ментенонъ его ненавидѣли, а также потому, что онъ заслуживалъ имя Великаго; знатные вельможи ненавидѣли его потому, что онъ изъ простаго человѣка сдѣлался знатнѣйшимъ и могущественнѣйшимъ вельможею своего времени; граждане ненавидѣли его потому, что онъ приказалъ уничтожить ежегодные доходы, получаемые городскою думою; наконецъ, чернь ненавидѣла его потому, что онъ быль богатъ и могущественъ, и что народъ вообще ненавидитъ то, на что онъ долженъ смотрѣть съ удивленіемъ. Поэтому, похороны Кольбера не рѣшались сдѣлать публичными. Какъ Карлъ I предалъ Страффорда живаго, такъ Людовикъ XIV предалъ Кольбера мертваго; Карлъ I умеръ тою-же смертію, какъ и Страффордъ, а Людовикъ XIV, не менѣе ненавидимый, какъ и его министръ подъ конецъ своей жизни, имѣлъ похороны почти такіе же, какъ и Кольбера.
На другой день послѣ кончины Кольбера, въ часъ ночи, тѣло его было положено въ гробъ и перевезено, въ худой и старой каретѣ, въ церковь Св. Евстафія, подъ конвоемъ нѣсколькихъ всадниковъ, сопровождавшихъ его пѣшкомъ.
Замѣтимъ также, что, когда Людовикъ XIV, удерживая Сейньеле въ Фонтенбло и не позволяя ему проститься съ умирающимъ отцомъ, велѣлъ спросить чрезъ одного изъ своихъ чиновниковъ о состояніи здоровья умирающаго, Кольберъ не согласился принять этого чиновника, и поворотясь лицомъ къ стѣнѣ, сказалъ: —
— И не хочу болѣе слышать объ этомъ человѣкѣ. Если бы я сдѣлалъ для Бога то, что сдѣлалъ для него, то десять разъ получилъ бы спасеніе, между тѣмъ какъ теперь не знаю, что еще со мною будетъ!
Мы не можемъ пересказать здѣсь всего, что сдѣлалъ для Франціи Кольберъ; одно исчисленіе дастъ намъ понятіе о его необъятной дѣятельности. Въ 1661 году, т. е. въ то время, когда онъ сдѣлался министромъ, составъ королевскаго флота былъ слѣдующій:
3 корабля 1-го ранга отъ 60 до 70 пушекъ.
8 — 2-го — 40 до 50 —
7 — 3-го — 30 до 40 —
4 флейта (морское транспортное судно).
8 брандеровъ.
Итого 30 военныхъ кораблей.
6-го Сентября 1683 года, въ эпоху своей смерти, онъ оставилъ:
12 кораблей 1-го ранга отъ 76 до 120 пушекъ.
20 — 2-го — 64 до 74 —
39 — 3-го — 50 до 60 —
25 — 4-го — 40 до 50 —
21 — 5-го — 24 до 30 —
25 — 6-го — 16 до 24 —
7 брандеровъ отъ 100 до 300 тоннъ.
20 флейтъ — 80 до 600 —
17 большихъ барокъ.
Всего 176 военныхъ судовъ, не считая 68 кораблей, находившихся въ постройкѣ 68
Итого 244.
Вообще, стараніями Кольбера все увеличилось въ такой-же пропорціи.
Послѣ его кончины, сынъ его, маркизъ Сейньеле, сдѣланъ былъ морскимъ министромъ; Клавдій Лепеллетье генералъ-контролеромъ финансовъ; Лувуа получилъ званіе главноуправляющаго публичными зданіями и предсѣдателя Академіи скульптуры и живописи, хотя эта должность была обѣщана Людовикомъ XIV второму сыну Кольбера, Юлію-Арману Кольберу, маркизу де-Бленвиль. Кромѣ этихъ двухъ сыновей, у министра были еще другія дѣти: Людовикъ Кольберъ, аббатъ прихода Notre-Dame-de-Bon-Port и пріоръ въ Рюелѣ; Карлъ-Эдуардъ Кольберъ, рыцарь Мальтійскаго ордена, назначенный служить во флотѣ; и наконецъ, дочери: герцогини Шеврёзъ, Бовильеръ и Мортмаръ.
Пока Кольберъ, этотъ великій поборникъ мира, былъ живъ, Лувуа, его соперникъ и въ особенности его врагъ, постоянно желалъ войны, которая льстила честолюбію гордаго Людовика XIX; по смерти Кольбера, Лувуа, получивъ званіе главноуправляющаго публичными зданіями, сталъ тоже, въ свою очередь, желать мира. Но тогда Сейньеле, сдѣлавшись морскимъ министромъ, пожелалъ исполнить то, что было прежде постояннымъ желаніемъ Лувуа; онъ перемѣнилъ только театръ воины, и вмѣсто Фландріи или Имперіи, выбралъ для нея океанъ и Средиземное море.
При этихъ-то обстоятельствахъ рѣшено было предпринять походъ противъ Генуи. Пять различныхъ обстоятельствъ послужили поводомъ къ этой воинѣ. Франція была недовольна Генуей за то; 1) что она вооружила и пустила въ море четыре галеры, несмотря на всѣ дѣлаемыя противъ этого Людовикомъ XIV возраженія; 2) что она продавала порохъ и другіе военные запасы Алжирцамъ, во время ихъ воины съ Франціей; 3) что она отказала въ пропускѣ черезъ Савону соли, которую Францію посылала въ Мантуу; 4) что она отказала графу Фіеско въ удовлетвореніи, которое онъ требовалъ отъ республики, и 3) что она позволяла себѣ дерзко выражаться противъ особы его величества короля Франціи.
Довольно было и этихъ пяти пунктовъ, чтобы объявить войну, которой желалъ Людовикъ XIV. Поэтому, рѣшившись на войну, чтобы сдѣлать ее неизбѣжною, король далъ два тайныя повелѣнія. Одно приказывало временному начальнику городской внутренней стражи схватить Марини, генуэзскаго посланника, а въ другомъ предписывалось г. де-Беземо, коменданту Бастиліи, посадить посланника въ эту тюрьму, предоставивъ ему, впрочемъ, свободу прогуливаться въ ея зданіи.
Флотъ, который долженъ былъ отмстить за честь короля, 6-го Мая 1684 года вышелъ изъ Тулона; 17-го Мая онъ уже стоялъ передъ стѣнами Генуи. Здѣсь былъ сдѣланъ второй опытъ страшнаго изобрѣтенія маленькаго Рено. Три тысячи бомбъ были брошены на этотъ красивый городъ, всѣ предмѣстья его сожжены и большая часть его дворцовъ обращена въ пепелъ. Ущербъ, причиненный этимъ бомбардированіемъ, простирался почти до ста милліоновъ.
Сейньеле, который лично присутствовалъ при этомъ бомбардированіи, велѣлъ сказать дожу, что если онъ откажется удовлетворить требованію французскаго короля, то на слѣдующій годъ французскій флотъ снова придетъ бомбардировать Генуу. Послѣ этого, Сейньеле удалился.
2-го февраля 1685 года заключенъ былъ мирный договоръ. Съ 14 то предъидущаго января генуэзскій посланникъ былъ выпущенъ изъ Бастиліи. Въ первой статьѣ этого договора говорилось: «Правительствующій дожъ и четыре правительствующіе сенатора отправятся въ концѣ слѣдующаго марта мѣсяца, или никакъ не позже 10 то апрѣля, въ городъ Марсель, откуда они поѣдутъ въ то мѣсто, гдѣ будетъ находиться Его Величество. Когда они, одѣтые въ свои парадныя платья, будутъ приняты въ его аудіенціи, то означенный дожъ въ своей рѣчи выразитъ, отъ имени генуэзской республики, крайнее сожалѣніе въ томъ, что она оскорбила особу Его Величества, и употребитъ въ своей рѣчи самыя смиренныя, самыя почтительныя выраженія, по которымъ-бы ясно можно было видѣть, что республика желаетъ на будущее время заслужить себѣ благоволеніе Его Величества».
Въ силу этой статьи договора, дожъ, 29 то марта 1685 года, выѣхалъ изъ Генуи съ четырьмя сенаторами и отправился во Францію изъявить королю свою покорность отъ имени республики. Четыре сенатора, сопровождавшіе дожа, были: Гарибальди Парисъ, Марія Салваго, Агостено Ломеллино и Марчелло Дураццо.
Дожъ пріѣхалъ въ Парижъ 18-го апрѣля и остановился въ предмѣстьѣ Сен-Жерменъ, въ домѣ близъ ла-Круа-Ружъ. Онъ оставался въ Парижѣ около мѣсяца; король не ранѣе, какъ 15-го Мая пожелалъ принять его въ своей аудіенціи. Мѣстомъ для пріема былъ назначенъ Версайль, который въ то время своимъ убранствомъ и роскошью превосходилъ Фонтенбло и Сен-Жерменъ.
И такъ, въ этомъ-то дворцѣ, убранномъ во вкусѣ послѣдней моды, среди всего этого блеска и великолѣпія, которыя незамѣтнымъ образомъ приготовляли банкрутство 1718 и революцію 1793 года, Людовикъ XIV принялъ не дожа, потому-что съ этимъ титуломъ ему надобно было бы оказывать почти королевскія почести, а посланника генуэзской республики.
Король приказалъ поставить свой тронъ въ концѣ галереи, подлѣ залы мира (salon de la paix). Въ двѣнадцать часовъ тронная зала и галерея наполнились государственными чинами. Дожъ и его свита пріѣхали въ каретахъ короля и ея высочества дофины; сенаторы слѣдовали за нимъ въ другихъ карстахъ; впереди кареты дожа ѣхали верхомъ двѣнадцать пажей и сорокъ гайдуковъ. Людовика XIV окружали: дофинъ, герцогъ Шартрскій, герцогъ Мевскій и графъ Тулузскій. При входѣ дожа, король надѣлъ шляпу и тоже велѣлъ сдѣлать дожу; принцы, которые пользовались правомъ накрываться, также надѣли на головы шляпы; сенаторы же оставались съ открытыми головами.
Дожъ произнесъ королю рѣчь сообразно съ требованіемъ первой статьи договора: рѣчь дышала смиреніемъ, по произносившій ее ни на минуту не терялъ своего благороднаго вида.
По окончаніи своей рѣчи, дожъ снялъ шляпу, и принцы, въ честь ему, сдѣлали въ свою очередь тоже.
Послѣ полудня, дожъ представлялся дофину, принцамъ и принцессамъ въ ихъ комнатахъ. Черезъ нѣсколько дней онъ получилъ приглашеніе снова пріѣхать въ Версайль, присутствовалъ при выходѣ, обѣдалъ у короля и былъ на придворномъ балѣ. На другой день послѣ бала король подарилъ дожу драгоцѣнную табакерку съ своимъ портретомъ и гобеленовскіе обои.
Выходя изъ дворца, одинъ изъ сенаторовъ, удивленный видѣннымъ имъ богатствомъ, спросилъ у дожа, что всего болѣе его удивило въ Версайлѣ?
— То, что я самъ себя тамъ видѣлъ, отвѣчалъ дожъ.
ГЛАВА XLII.[править]
Остановимся на время на этой высокой ступени торжества и славы, которой достигъ съ такимъ трудомъ Людовикъ XIV и съ которой, не смотря на то, что его считали за нѣкоторое божество, онъ долженъ былъ въ скоромъ времени низойти, но законамъ, слабости человѣческой природы. Корнель умеръ, и съ нимъ погасъ послѣдній отблескъ испанской литературы во Франціи: скипетръ трагедіи перешелъ Расину, т. е. изяществу слога новѣйшаго времени и подражанію греческимъ классикамъ, хотя нельзя не сознаться, что это подражаніе уже значительно теряетъ свою античную форму, дабы поддѣлаться капризу и вкусу великаго короля.
Мольеръ, который по своему таланту не имѣлъ предшественниковъ, не будетъ имѣть наслѣдниковъ, и который останется всегда неподражаемымъ, пишетъ для театра свои образцовыя піесы и отъ времени до времени ставитъ на сцену прекрасные свои фарсы, которые, еще и по прошествіи двухъ столѣтіи, остались образцами остроумія и веселости.
Лафонтенъ ухаживаетъ за Монтеспанъ, которая имѣла нѣкоторое время ла-Вуазенъ соперницею; потомъ, по-временамъ, онъ приноситъ ей свою басню, подобно тому, какъ дерево приноситъ свой плодъ: басню эту каждый разь принимаютъ, ни мало не заботясь, ни объ ея происхожденіи, ни о томъ, заимствуетъ:іи что-либо умный баснописецъ отъ Федра, Езопа или Пильгея, — и такимъ образомъ составляется собраніе, басенъ, остающихся образцомъ тонкаго и благороднаго ума.
Боссюэтъ пишетъ свою Всемірную Исторію (Histoire universelle) и сочиняетъ превосходныя Надгробныя Рѣчи (Oraisons funèbres). Первою изъ его надгробныхъ рѣчей была рѣчь, написанная, въ 1667 году, на кончину королевы-матери, за которую онъ получилъ званіе Кондомскаго епископа; послѣ этого онъ написалъ, въ 1669 году, Похвальное слово на смерть Англійской королевы (Eloge funèbre de la reine d’Angleterre), на которое смотрѣли до 1670 года, какъ на образцовое сочиненіе, пока въ 1670 году онъ не написалъ надгробную рѣчь на смерть ея высочества, супруги принца Орлеанскаго, скончавшейся почти на его рукахъ. Эта рѣчь довершила его славу и извѣстность; и врядъ-ли найдется проповѣдникъ, который-бы написалъ во время своей жизни три надгробныя рѣчи, каковы: надгробныя рѣчи на кончину Анны Австрійской, Генріетты Англійской и этой прекрасной принцессы, супруги его королевскаго высочества, единственными врагами Koropой были любовницы ея мужа.
Бюсси-Рабютенъ написалъ любовную Исторію Галловъ (Histoire amoureuse des Gaules), одно изъ любопытныхъ сочиненій о любовныхъ интригахъ той эпохи, за которое былъ отправленъ въ Бастилію. Бюсси-Рабютенъ былъ съ своею двоюродною сестрою, о которой онъ всю жизнь говорилъ много хорошаго и много худаго, остаткомъ школы Фрондистовъ.
Госпожа Севинье бросаетъ свои Письма на вѣтеръ и эти Письма, подобно листкамъ Кумской сивиллы, всякій на-перехватъ старается поймать, какъ образцовое произведеніе ума, языка и холодности, если только считать за чувствительность нѣжныя ея выраженія, обращенныя къ госпожѣ Гриньанъ. Госпожа де-Куланжъ пишетъ ей въ отвѣтъ письма, которыя можно читать не только прежде, но и послѣ ея писемъ.
Въ эту-же эпоху Фенелонъ, ученикъ и другъ Боссюэта, который сдѣлается впослѣдствіи его соперникомъ и врагомъ, началъ своего Телемака. Если эта поэма, какъ говорили, была написана для во питанія герцога Бургундскаго, то довольно странно было отдать въ руки принца крови книгу, которая начиналась съ любви Калипсо и Евхарисы и оканчивалась критикою на его дѣда. Дѣйствительно, гордящійся своими побѣдами Сезострисъ и бѣдный, но вмѣстѣ съ тѣмъ надменный, Идоменей, могли быть сравнены съ Людовикомъ XIV, проѣзжавшимъ подъ тріумфальными воротами, которыя нынѣ называются воротами Сен-Дени и Сен-Мартенъ, и строющимъ Версайль, эту виновницу раззоренія Франціи; между тѣмъ какъ Протезилай, этотъ врагъ великихъ полководцевъ, которые желаютъ составлять славу государствъ, а не быть угодниками министровъ, былъ древній Лувуа, преслѣдующій Тюрена и уничтожающій принца Конде. Въ Англіи Телемакъ имѣлъ четырнадцать изданій, изъ которыхъ по крайней мѣрѣ тринадцать были обязаны этому о немъ мнѣнію.
Ла-Рошфуко, котораго мы видѣли Фрондистомъ и влюбленнымъ, пересталъ быть влюбленнымъ, но остался Фрондистомъ. Двѣ раны, которыя онъ получилъ за герцогиню Лонгвиль, сдѣлали его нелюдимомъ, и онъ написалъ свои причудливыя Правила (Maximes.)
Съ 4654 года, Паскаль издалъ въ свѣтъ собраніе своихъ Провинціальныхъ писемъ (Lettres provinciales), которыя продолжалъ вашъ знаменитый профессоръ исторіи Мишеле. Всѣ знаютъ, какой успѣхъ имѣли эти письма.
Буало, который перестанетъ писать когда Людовикъ XIV перестанетъ одерживать побѣды, не имѣя болѣе случая описывать походы въ Голландію или переходъ чрезъ Рейнъ, издаетъ свою Піитику (Art poétique), свои Сатиры и Церковный Налой (Lutrin.) Но изъ всѣхъ его сатиръ наиболѣе читаются тѣ, которыя не напечатаны; изъ этихъ сатиръ есть одна, которая переходитъ изъ рукъ въ руки въ рукописи, и которая заставила Людовика XIV улыбнуться. Эта сатира посвящена Данжо и начинается слѣдующимъ стихомъ:
La noblesse, Dangeau, n’est pas une chimère.
(Данжо, благородство не есть химера.)
Госпожа ла-Файетъ написала свою Исторію герцогини Орлеанской (Histoire de Madame); госпожа Кедюсъ свои романы, а госпожа Дезульеръ свои Идилліи.
Фонтенель открываетъ свои Міры (Mondes) и переноситъ своихъ читателей въ волшебную страну, для которой, за двадцать лѣтъ прежде, Декартъ былъ Христофоромъ Колумбомъ.
Сен-Симонъ, почти еще дитя, дѣлаетъ замѣтки, по которымъ напишетъ впослѣдствіи свои удивительные мемуары.
Послѣ исторіи и поэзіи слѣдуетъ опера. Кино, слишкомъ порицаемый Буало, и Люлли, слишкомъ быть-можетъ имъ хвалимый, соединились вмѣстѣ, и первыми французскими операми, обязанными своимъ происхожденіемъ этому сотрудничеству, были Армида (Armide) и Аеиса (Athis). До Люлли Франція знала только пѣсни; всѣ почти аріи, которыя пѣлись съ аккомпанементомъ теорбы[12] или гитары, были заимствованы Французами отъ Испанцевъ и Итальянцевъ. Двадцать четыре человѣка королевскихъ скрипачей были единственнымъ благоустроеннымъ оркестромъ во всей Франціи.
Начало живописи относится къ временамъ Людовика XIII. Рубенсъ, изобразивъ на холстѣ жизнь Маріи Медичи, могъ удивить Пуссена; а леБрёнъ, съ которымъ начала возвышаться французская школа, былъ уже выше всѣхъ живописцевъ, которые тогда жили въ Италіи. Правда, что Италія была въ упадкѣ, между тѣмъ какъ, напротивъ, юная и мало еще свѣдущая Франція произвела на свѣтъ свои первыя картины.
Скажемъ нѣсколько словъ объ архитекторахъ, хотя ни въ какомъ случаѣ нельзя противупоставлять нашихъ извѣстныхъ архитекторовъ тѣмъ архитекторамъ, которые выстроили соборъ Парижской Богоматери, города — Руанъ, Страсбургъ, Реймсъ, Бове, Кодбекъ, нѣсколько церквей и городскихъ магистратовъ, разсѣянныхъ тамъ и сямъ по материку Франціи, которые съ половины Х-го до начала XVI-го вѣка совершенно исчезли и уступили мѣсто зданіямъ въ новомъ вкусѣ; но къ чести эпохи нужно приписать то, что она все великое старалась сдѣлать величественнымъ, и если Версайль и Луврская колоннада не могутъ сравниться съ тѣмъ, что прежде создали Мансардъ и Перро, то во всякомъ случаѣ, они не уступаютъ тому, что произвела архитектура впослѣдствіи. Наконецъ, Кольберъ основалъ, въ 1667 году, Римскую Академію живописи, а въ 1671 году Парижскую Академію Архитектуры.
Искусство ваянія, будучи счастливѣе зодчества, отличалось уже нѣкоторыми особенностями съ того времени, какъ Бернини, вызванный чрезъ посольство для постройки Луврской колоннады, сошелъ на берегъ въ Тулонѣ. Первое, что ему бросилось въ глаза была дверь городской ратуши, верхній карнизъ которой поддерживали двѣ каріатиды, сдѣланныя по рисунку г. Пюже. Онъ остановился передъ дверью и болѣе четверти часа со вниманіемъ разсматривая эти каріатиды, сказалъ: — Зачѣмъ выписывать художниковъ изъ Рима, когда во Франціи есть человѣкъ, который сдѣлалъ это. — И Бернини былъ правъ: то, что онъ видѣлъ передъ своими глазами было дѣйствительно достойно самой безпристрастной похвалы. Вообще Версайль былъ великою школою ваянія: искусные рѣзцы Жирардона, Куазво и Косту оставили въ немъ слѣды своего художническаго таланта на мраморѣ и бронзѣ.
Съ своей стороны, Европа, казалось, вознамѣрилась отвѣчать на призывъ Франціи. Шекспиру, этому царю драмы и поэзіи, наслѣдовали Драйденъ, Мильтонъ и Попе, т. е. элегія, эпопея и философія. Кромѣ того, Маршамъ изслѣдовалъ Египетъ, Гайдъ — Персію, Саль — Турцію; наконецъ, Галлей, простой астрономъ, получивъ высокое званіе командира королевскаго корабля, съ точностію опредѣлилъ положеніе звѣздъ антарктическаго полюса и измѣненія компаса во всѣхъ частяхъ извѣстнаго свѣта.
Наконецъ, Ньютонъ, двадцати-четырехъ лѣтъ, открылъ исчисленіе безконечно-малыхъ величинъ. Если мы обратимъ наши взоры на сѣверъ, то увидимъ, что и онъ не остался назади. Гевеціусъ посылаетъ изъ Данцига письмо, въ которомъ находятъ первое точное свѣдѣніе о лунѣ; Лейбницъ, юрисконсультъ и философъ, богословъ и поэтъ, оспариваетъ у Ньютона его гигантское открытіе, подобно тому, какъ Америко оспаривалъ у Колумба открытіе новой части свѣта. Въ Гольштиніи Меркаторъ является предтечею Ньютона въ геометріи.
Италія борется съ своимъ прошедшимъ: ея несчастіе заключается въ томъ, что она имѣла у себя Дапта, Петрарка, Аріоста, Рафаэля, Микель-Апджело, Тасса и Галилея. Поэтому, она съ скромностію произноситъ имена Чіабреры, Лаппи, Феликаіія, Кассини, Маффби и Біанкини. Ея востокъ затмилъ ея полдень.
Испанія, которая со времени Арабовъ не имѣла ученыхъ, въ которой со времени Лопеса де Вега и Калдерона не было поэтовъ, со времени Веласкеца и Мурильо — живописцевъ, и со времени Карла V и Филиппа II-го, — королей, начинаетъ преобразовываться, и Людовикъ XIV, который знаетъ уже, черезъ свою племянницу Марію-Луизу, безсиліе Карла II, желаетъ доставить одному изъ своихъ сыновей наслѣдство Фердинанда и Изабеллы. Испанія имѣетъ только своего Сервантеса и гордится своимъ Донъ Кихотомъ.
Не только по однимъ искусствамъ и наукамъ, но и по промышленности Франція стояла тогда выше сосѣднихъ странъ. Во время министерства Кольбера, каждый годъ ознаменованъ былъ не только какимъ нибудь образцовымъ сочиненіемъ Корнеля, Мольера или Расина, не только основаніемъ какой-нибудь академіи, или открытіемъ какого-нибудь театра, но также учрежденіемъ какой-нибудь фабрики. Въ царствованіе Генриха IV и Людовика XIII тонкія, хорошей доброты, сукна изготовлялись только въ Англіи и Голландіи; въ 1669 году, во Франціи уже можно было насчитать до 44,200 человѣкъ ремесленниковъ, а въ 1680 году, Людовикъ такъ поощрилъ фабрикантовъ, которымъ платилъ впередъ за каждый заводимый ими рабочій станокъ 2,000 ливровъ, что самыя лучшія сукна стали выдѣлываться въ Аббевилѣ.
Издѣлія изъ шелка имѣли такой-же успѣхъ: тутовыя деревья стали разводить по всей южной Франціи; фабриканты, воздѣлывая шелковицу, могли уже, по прошествіи восьми или десяти лѣтъ, обойтись безъ иностраннаго шелка, и эта одна вѣтвь промышленности производила въ торговлѣ движеніе капиталовъ на сумму до двадцати пяти милліоновъ тогдашняго времени, что почти равняется нынѣшнимъ восьмидесяти милліонамъ.
Ковры, которыми украшались внутренности королевскихъ дворцовъ и большихъ отелей, выдѣлывались до этого времени исключительно въ Персіи и Турціи. Но съ 1670 года ковры, выдѣлываемые въ ла-Савоннери, во Франціи, ни въ чемъ не уступали имъ въ достоинствѣ и даже превосходили ихъ въ красотѣ и изящности отдѣлки.
Что касается до кружевъ, то и они въ скоромъ времени стали выдѣлываться не хуже Итальянскихъ и Мсхелыіскихъ (Malines). Во Францію были выписаны тридцать работницъ изъ Венеціи и двѣсти изъ Фландріи; обязанность ихъ была обучать Французскихъ дѣвушекъ кружевному мастерству: на первый разъ въ вѣдѣніи ихъ находилось до 1,600 дѣвушекъ.
Съ 1666 года во Франціи выдѣлывались зеркальныя стекла не хуже Венеціанскихъ; но, для Людовика XIV мало было сравниться съ чужестранцами: ему хотѣлось превзойти ихъ. По прошествіи десяти лѣтъ, французскія зеркальныя стекла стали превосходить величиною, чистотою и красотой стекла, выдѣлываемыя въ другихъ мѣстахъ Европы.
Каждый годъ король ассигновывалъ милліонъ франковъ на покупку вещей, относящихся до искусства и промышленности, и дѣлалъ изъ этихъ вещей лотереи: эти лотереи были умнымъ средствомъ дѣлать придворнымъ дамамъ подарки; мы говоримъ — дамамъ, потому-что съ 1673 года фрейлины были исключены изъ придворнаго штата. Людовикъ XIV по опыту зналъ, какъ мало заслуживали эти фрейлины званіе, которое онѣ носили. И такъ, когда двѣнадцать фрейлинъ были замѣнены двѣнадцатью дамами, то дворъ много выигралъ отъ этого, не скажемъ потому, чтобы нравы въ немъ улучшились, но потому, что соблазнъ былъ устраненъ и, кромѣ того, присутствіе въ Парижѣ или въ Версайлѣ родственниковъ и мужей этихъ дамъ послужило къ увеличенію блеска и величія двора.
Когда Людовикъ XIV возвращался въ Парижъ, послѣ бѣгства своего въ Сен-Жерменъ и послѣ своего похода въ Бордо, онъ нашелъ свою столицу точно въ такомъ состояніи, въ какомъ. она находилась при Генрихѣ IV и Людовикѣ XIII, т. е. Парижъ былъ худо вымощенъ, худо освѣщенъ, какъ днемъ, такъ и ночью въ немъ не было ни порядка, ни благочинія. Буало говоритъ въ одной изъ своихъ сатиръ, написанной въ 1660 году, что въ Парижѣ нельзя было безопасно ходить зимою по улицамъ послѣ шести часовъ вечера, а лѣтомъ послѣ девяти часовъ. Людовикъ XIV приказалъ вычистить и вымостить улицы, освѣтилъ городъ 5,000 фонарями, поправилъ старыя заставы, выстроилъ двѣ новыя, учредилъ пѣшій и конный городской патруль, основалъ магистратъ, единственнымъ занятіемъ котораго былъ разборъ дѣлъ, касающихся до управленія столицы; чрезъ нѣсколько времени Людовикъ XIV переименовалъ этотъ магистратъ въ городскую полицію. Въ царствованіе этого великаго государя образуются, или лучше сказать, сформировываются арміи; до Людовика XIV не было постояннаго регулярнаго войска во Франціи: въ случаѣ воины составлялись ополченія, но солдатъ, которые бы постоянно находились при полкахъ, не было. Въ 1667 году, Людовикъ учредилъ конскіе заводы, оказавъ этимъ важную пользу своей кавалеріи, которая до этого времена всегда нуждалась въ лошадяхъ; введя въ употребленіе штыкъ, онъ сдѣлалъ изъ пѣхоты главную основу всей арміи; такимъ образомъ, по прошествіи шестидесяти лѣтъ, ружье, которое было сначала главнымъ оружіемъ, сдѣлалось уже второстепенною принадлежностью пѣхоты. До Людовика XIV во Франціи артиллеріи не было; если Французы иногда и оставались прежде побѣдителями на полѣ сраженія, то причина этому заключалась въ дѣйствіяхъ кавалеріи, подобно тому, какъ это было въ древнія времена рыцарства. Людовикъ, всегда заботившійся о благоденствіи своего государства, основываетъ, кромѣ того, школы въ Мецѣ, Дуѣ и Страсбургѣ; учреждаетъ полкъ бомбардировъ, чтобы употребить на пользу новое изобрѣтеніе, которое сдѣлается впослѣдствіи однимъ изъ самыхъ смертоносныхъ; сформировываетъ гусарскій полкъ, изъ котораго составляетъ самый первый полкъ легкой кавалеріи, по образцу своихъ непріятелей Австрійцевъ и Венгерцовъ; учреждаетъ корпусъ инженеровъ, которые будучи учениками Вобана, выстроютъ и поправятъ впослѣдствіи сто пятьдесятъ крѣпостей въ королевствѣ; даетъ форму различнымъ полкамъ; учреждаетъ знаки для различныхъ чиновъ, учреждаетъ бригадировъ; издаетъ новое постановленіе, относительно преобразованія тѣлохранителей королевскаго дома; повелѣваетъ двумъ ротамъ мушкетеровъ состоять изъ 500 человѣкъ, даетъ имъ форму, которая у нихъ сохранилась даже до 1815 и 1830 годовъ; присоединяетъ роту гренадеровъ къ каждому пѣхотному полку, и учреждаетъ орденъ св. Людовика.
И такъ, французская армія, которая въ 1672 году удивляетъ Европу своею цифрою 180,000 человѣкъ, по прошествіи двѣнадцати лѣтъ, т. е. въ 1684 году, простирается уже до 450,000 человѣкъ, включая въ это число и флотъ. Эта армія находится подъ начальствомъ, сначала Конде, потомъ Тюрена и Люксембурга, которые сохранили имя великихъ полководцевъ, даже послѣ войнъ Франціи съ Имперіей.
Мы уже прежде говорили до какой силы и до какого могущества достигъ французскій флотъ, командуемый по очередно, то Дюкеномъ, то Жанъ-Бартомъ или Турвилемъ, — флотъ, который превзошелъ морскія силы другихъ націй и сравнился даже съ знаменитымъ въ то время англійскимъ флотомъ.
Теперь, когда мы сдѣлали обзоръ поэтовъ, ученыхъ, художниковъ, составлявшихъ славу вѣка Людовика XIV, и бросили взглядъ на армію, на полководцевъ и адмираловъ, составлявшихъ силу и могущество великаго монарха, обратимся къ его семейству.
Въ описываемую нами эпоху т. е. въ исходѣ 1684 года, у Людовика XIV есть законный сынъ, для котораго онъ бережетъ свою корону; этотъ сынъ есть принцъ Людовикъ, котораго въ исторіи называютъ великимъ дофиномъ. Великій дофинъ, имѣвшій своимъ воспитателемъ г. де-Монтозье, который въ комедіи Мольера Нелюдимъ (Міsanthrope) изображенъ въ Алсестѣ, и своимъ учителемъ Боссюэта, наслѣдовалъ отъ этихъ двухъ человѣкъ нѣкоторыя хорошія качества, но отъ природы имѣлъ множество пороковъ. Онъ никогда не могъ кого-либо истинно любить или истинно ненавидѣть. Притомъ, онъ имѣлъ злое сердце; однимъ изъ его величайшихъ удовольствій было оскорблять тѣхъ, которые его окружали; однако, получая наставленія отъ людей его воспитывавшихъ, онъ охотно былъ готовъ оказать ласку тому лицу, которое оскорбилъ. Этотъ принцъ былъ самого непонятнаго, самаго непостижимаго характера. Когда думали найти его въ хорошемъ расположеніи духа, онъ былъ невеселъ и угрюмъ; когда предполагали увидѣть его въ худомъ расположеніи духа, его находили веселымъ и со всѣми ласковымъ. Никогда нельзя было въ точности его угадать, поэтому никто не могъ его хорошо разъузнать, даже тѣ, которые постоянно при немъ находились. Принцесса Баварская, которая прожила вмѣстѣ съ нимъ двадцать пять лѣтъ и видѣла его каждый день, говорила, что она никогда не встрѣчала ему подобнаго, и полагала, что врядъ-ли можетъ родиться человѣкъ, который бы былъ одинакаго характера съ принцомъ. Нельзя сказать, чтобы онъ былъ уменъ, но нельзя также сказать, чтобы онъ былъ и глупъ: особенное и неоспоримое его достоинство, — если только это можно назвать достоинствомъ, — состояло въ томъ, что онъ искусно умѣлъ схватить, не только смѣшную сторону другихъ, но находилъ даже и въ самомъ себѣ смѣшную сторону. Не смотря на свою разсѣянность и на свою, никогда ничѣмъ не озабоченна, наружность, онъ замѣчалъ все и забавно разсказывалъ то, что ему удалось увидѣть или услышать; онъ болѣе. всего на свѣтѣ боялся сдѣлаться королемъ, не потому, чтобы онъ не могъ быть королемъ послѣ смерти своего отца, но по причинѣ тѣхъ заботъ и трудовъ, которые онъ обязанъ бы былъ взять на себя, въ случаѣ если бы ему пришлось управлять государствомъ. Дѣйствительно, онъ былъ до чрезвычайности лѣнивъ и пренебрегалъ всѣмъ тѣмъ, что было наиболѣе важно и наиболѣе полезно; потому, предпочитая свою безпечность всѣмъ почестямъ, онъ не согласился бы промѣнять свою жизнь на титулъ императора или короля. Въ продолженіе цѣлаго дня онъ лежалъ, то на диванѣ, то въ широкихъ креслахъ, и единственнымъ занятіемъ его было тогда держать въ рукахъ тросточку и молча бить ею то о правый, то о лѣвый сапогъ. Никогда отъ него не слышали, чтобы онъ въ чемъ-либо подавалъ свое мнѣніе, въ политикѣ-ля, въ литературѣ, въ изящныхъ ли искусствахъ или въ наукахъ. Однако жъ, если онъ былъ въ хорошемъ расположеніи духа и начиналъ о чемъ-нибудь говорить, то выражался весьма красно ji благородно; но это было не всегда: иной разъ онъ говорилъ довольно пошло, и даже, можно сказать, глупо. Къ числу нравственныхъ недостатковъ принца нужно также отнести его ненависть къ людямъ. Онъ терпѣть не могъ у себя любимцевъ, называемыхъ обыкновенно фаворитами, и не знаютъ, былъ-ли у него хотя одинъ человѣкъ, къ которому-бы онъ имѣлъ хотя малѣйшую привязанность. Во всѣхъ своихъ поступкахъ и дѣйствіяхъ онъ старался вести себя такъ, чтобы нельзя было угадать его мыслей; и если случайно угадывали его мысли, то онъ, отъ злости, выходилъ изъ себя. Если лица, его окружавшія, оказывали ему слишкомъ большое почтеніе, это ему не нравилось; если оставляли его безъ вниманія, это его оскорбляло и затрогивало его самолюбіе. Онъ любилъ шутить и смѣяться, и смѣялся довольно часто. Будучи отъ природы смиренъ, робокъ и боязливъ, онъ повиновался королю, не какъ дофинъ, но какъ вообще сынъ всякаго частнаго лица. Никто не могъ про него сказать, чтобы онъ любилъ или ненавидѣлъ какого-нибудь министра. Единственная особа, которую онъ не любилъ, но которой оказывалъ почтеніе, была госпожа де-Ментенонъ.
Въ эту эпоху, его высочество великій дофинъ имѣлъ уже отъ своей супруги, Маріи-Анны Баварской, двухъ сыновей: Людовика, герцога Бургундскаго, имѣвшаго своимъ учителемъ Фенелона, и вступившаго въ бракъ съ Маріею-Аделаидой Савойской, этой прекрасной герцогиней, которая была предметомъ первой любви герцога Ришелье; и Филиппа, герцога Анжуйскаго, который сдѣлался королемъ Испаніи. Но намъ покамѣстъ нечего говорить ни о томъ, ни о другомъ: первому было два года съ половиною, второму только восемьнадцать мѣсяцевъ.
Тѣмъ не менѣе однако, надежда монархіи основывалась на этихъ трехъ принцахъ; притомъ же его высочество Людовикъ могъ имѣть, и дѣйствительно имѣлъ еще впослѣдствіи другихъ дѣтей.
У самаго же короля Людовика XIV было, кромѣ законнаго его сына Людовика, о которомъ мы сейчасъ говорили, и двухъ его внуковъ, пять человѣкъ дѣтей, родившихся не отъ законнаго брака; де-Блуа, дочь родившаяся отъ дѣвицы ла-Вальеръ, и вышедшая впослѣдствіи за мужъ за принца Конти; герцогъ Менскій, который женился на Луизѣ де-Конде; де-Нантъ и де-Блуа, двѣ дочери, родившіяся отъ маркизы Монтеспанъ; первая изъ нихъ вышла за мужъ за герцога Бурбонскаго, а вторая за герцога Орлеанскаго, регента; и наконецъ, графъ Тулузскій, который былъ женатъ на дѣвицѣ де-Ноайлль.
Скажемъ здѣсь также нѣсколько словъ о двухъ побочныхъ дѣтяхъ, которыхъ лишился Людовикъ XIV: одинъ, былъ сынъ отъ ла-Вальеръ, другой отъ Монтеспанъ. Съ того времени, какъ она умерла, прошелъ уже годъ. Перми назывался графомъ Вермандуа и былъ адмираломъ; второй, графъ Вексенъ, былъ аббатомъ въ Сен-Дени.
Графъ Вермандуа умеръ въ Кортрикѣ (Courtray), 15 іюля 1583 года. Онъ умеръ скоропостижно, что было причиною многихъ толковъ и предположеній, о которыхъ впослѣдствіи мы скажемъ нѣсколько словъ. Графъ Вермандуа скончался, какъ объ этомъ прежде было говорено, на 16-мъ году, послѣ своей первой кампаніи. Онъ былъ очень не дуренъ собою и хорошо сложенъ; но въ немъ былъ одинъ недостатокъ: онъ не много косилъ глазами. Своими шалостями и проказами онъ сильно раздражалъ короля. Говорили, что будто свои худыя качества онъ перенялъ отъ дофина; но это была клевета, ибо дофинъ съ дѣтства своего имѣлъ тихій и скромный характеръ, и никогда не любилъ повѣсничать. И такъ, дофина обвиняли напрасно; и если молодой принцъ былъ развратенъ, то виновниками этого были кавалеръ де-Лоррень и его братъ, графъ де-Марсанъ. Какъ бы то ни было, Людовикъ XIV долго не соглашался его къ себѣ принимать, и когда вторая супруга его высочества, которая очень любила молодаго принца, воспользовалась родами дофина, чтобы поговорить въ его пользу королю, то король отвѣчалъ ей: — Нѣтъ, нѣтъ, сестрица, графъ Вермандуа не довольно еще наказанъ за свои проступки. —
Черезъ годъ король дѣйствительно простилъ его, но такъ, какъ прощалъ Людовикъ XIV, т. е. не забылъ прошедшаго. Поэтому, когда графъ Вермандуа умеръ, то Людовикъ XIV ни мало, казалось, не былъ тронутъ этою кончиною.
Что касается до графа Вексенъ, то онъ умеръ въ ранней молодости, на одиннадцатомъ году своей жизни; причина столь ранней кончины заключалась, какъ говорили, въ томъ, что маленькій графъ любилъ слишкомъ много заниматься науками. Госпожа де-Ментенонъ его не любила, и мальчикъ хорошо ей за это отомстилъ въ послѣдніе дни своей жизни. Онъ, полуумирающій, лежалъ на своей постелѣ, около которой находились его мать и его тетка, госпожа де-Тіанжъ, которыя обѣ до чрезвычайности его любили, когда госпожа де-Ментенонъ, его гувернантка, вошла въ комнату и хотѣла сѣсть подлѣ его кровати. Но тогда мальчикъ, скрывавшій до сихъ поръ свою ненависть къ этой женщинѣ, не имѣлъ силы себя преодолѣть и высказалъ все то, что у него давно таилось на душѣ. Поворотившись лицомъ къ де-Ментенонъ, онъ сказалъ: — Въ продолженіе всего того времени, что вы были моею наставницею, я всегда былъ вамъ покоренъ и во всемъ слушался васъ; я это дѣлалъ для того, чтобы показать, какъ много я уважаю моихъ родныхъ, которые дали вамъ при насъ мѣсто; тетушка моя Тіанжъ, которую я люблю отъ всего сердца, ошиблась въ своемъ выборѣ, и, противъ своего желанія, обманула свою сестру, мою мать, увѣривъ ее, что вы имѣли всегда прекрасный и добрый характеръ, между тѣмъ какъ, на самомъ дѣлѣ, въ васъ нѣтъ ни того, ни другаго. Не вы-ли, скажите по чистой совѣсти, совѣтовали мнѣ не любить мою добрую маминьку, которая осыпала васъ своими благодѣяніями? Низко быть неблагодарнымъ; и я говорю при моей маминькѣ и при тетушкѣ Тіанжъ, что вы неблагодарная женщина. —
Можно судить, какое дѣйствіе произвела подобная выходка. Госпожа де-Ментенонъ, хотя вообще трудно было ее привести въ смущеніе, не знала какой видъ придать своей наружности; но, къ счастію ея, въ комнату вошли доктора и запретили говорить молодому принцу. Въ тоже время они предложили маркизѣ Монтеспанъ пойти не много отдохнуть, на что она не иначе согласилась, какъ съ условіемъ, чтобы де-Ментенонъ не оставалась при ея сынѣ. Всѣ три женщины вышли изъ комнаты больнаго. Черезъ два часа госпожа де-Тіанжъ возвратилась къ своему племяннику….. и онъ скончался на ея рукахъ.
Смерть молодаго принца сблизила на нѣкоторое время короля съ Монтеспанъ; во это сближеніе было только состраданіемъ: любовь не принимала въ немъ никакого участія, оно было минутное.
Другими побочными дѣтями Людовика XIV, были, какъ мы уже прежде говорили, три дочери: де-Блуа 1-ая, де-Нантъ и до-Блуа 2-я; и два сына: герцогъ Менскій и графъ Тулузскій.
О дѣвицѣ де-Блуа, дочери отъ герцогини ла-Вальеръ, мы можемъ сказать, что изъ всѣхъ побочныхъ дочерей своихъ король любилъ ее наиболѣе. Всѣ ее любили и уважали за то, что она была всегда скромна и вѣжлива, — а это, нужно замѣтить, составляло тогда большую рѣдкость, въ особенности при дворѣ. Она вышла за-мужъ за Франциска-Людовика принца Конти, который, послѣ смерти Іоанна Собіевскаго, намѣревался сдѣлаться Польскимъ королемъ. Этотъ принцъ велъ самую распутную жизнь, что и было вѣроятно причиною его ранней кончины.
Герцогъ Менскій былъ любимцемъ короля и въ особенности госпожи де-Ментенонъ. Будучи еще груднымъ младенцемъ, онъ какъ-то нечаянно упалъ однажды изъ рукъ своей кормилицы и сдѣлался отъ этого хромымъ на всю жизнь. Въ тринадцать лѣтъ онъ обѣщалъ уже быть тѣмъ, чѣмъ онъ сдѣлался впослѣдствіи; никто такъ не былъ уменъ и никто такъ мало не сознавалъ своихъ достоинствъ, какъ герцогъ Менскій: онъ имѣлъ всѣ тѣ качества, которыя даютъ право называться въ свѣтѣ милымъ и любезнымъ человѣкомъ. Характеръ герцога чрезвычайно нравился де-Ментенонъ, которая, будучи его наставницею, называла его своимъ любимымъ воспитанникомъ, за что и герцогъ предпочиталъ госпожу де-Ментенонъ своей матери.
При дворѣ распространился тайный слухъ, — герцогъ же Орлеанскій, регентъ, его поддерживалъ, — что будто-бы герцогъ Менскій былъ сыномъ не Людовика XIV, а какаго-то г. де-Термъ, который происходилъ изъ одного дома съ госпожею де-Монтеспанъ.
Если придерживаться хронологическаго порядка, то послѣ герцога Менскаго, слѣдуетъ говорить о дѣвицѣ де-Нантъ. Объ ней тоже говорили, что ея отцомъ былъ не король: нѣкто Беттендорфъ, одинъ германскій дворянинъ, увѣрялъ, что она была дочь маршала Поайлль. «Я самъ былъ свидѣтелемъ, — говоритъ онъ, — какъ однажды ночью маршалъ украдкою пробрался въ спальню маркизы Монтеспанъ; я замѣтилъ мѣсяцъ и число, и ровно черезъ девять мѣсяцевъ родилась у Монтеспанъ дочь, которую при рожденіи. Подовикъ XIV назвалъ герцогинею де-Нантъ.»
Нельзя сказать, чтобы герцогиня была хороша собою, но въ наружности ея заключалось много милаго и пріятнаго. Никто не имѣлъ такой величественной осанки, никто не танцовалъ съ такою граціею, какъ герцогиня де-Нантъ, не смотря на то, что она не много хромала на одну ногу. Въ ней ничего не было такого, чтобы могло не нравиться: ея голосъ, ея улыбка, ея жесты и движенія были милы и очаровательны. Она никого не любила, всѣ по-крайней-мѣрѣ такъ думали; но она всѣхъ обворожала, и около нея всегда толпились поклонники, которые всѣ въ одинъ голосъ называли ее неприступною, ибо она ни къ кому изъ нихъ не оказывала особеннаго благорасположенія, стараясь быть со всѣми одинаково милою и любезною. Подобно своему брату, графу Вексенъ, она также ненавидѣла госпожу де-Ментенонъ и всегда радовалась, если ей представлялся случаи говорить объ ея прежней наставницѣ то, что она объ ней думала.
Что касается до де-Блуа 2-ой и графа Тулузскаго, то въ эту эпоху они были еще малы, и поэтому мы не можемъ ничего сказать объ ихъ характерѣ. Впослѣдствіи намъ представится еще случай поговорить объ нихъ подробнѣе.
Смерть столь приближенныхъ королю особъ, какъ графъ Вексенъ, графъ Вермандуа, королева и, наконецъ Кольберъ, который умеръ въ концѣ тиго же года, произвела большую перемѣну въ королѣ: его величество сдѣлался скученъ, получилъ наклонность къ набожности и окружилъ себя этикетомъ, похожимъ на строгость монастырскую. Заимствуемъ подробности о томъ, какъ великій король проводилъ свое время, изъ Cérémonial des Rois, l'État de France и изъ Сен-Симона.
Въ восемь часовъ утра, въ то время, какъ дежурный истопникъ приносилъ дрова въ комнату, въ которой еще спалъ король, комнатные лакеи тихонько отворяли окна, убирали кушанье, приготовленное на всякій случай для короля на ночь, ночную лампаду и постель главнаго камердинера, который ночевалъ всегда въ спальнѣ его величества. Тогда главный камердинеръ уходилъ одѣваться въ другую комнату, возвращался назадъ и ожидалъ, когда часы пробьютъ половину; потомъ, когда часовая стрѣлка показывала половину девятаго и часовой колокольчикъ медленно ударялъ два раза, онъ будилъ короля. Въ тоже самое время входили въ королевскую спальню, лейбъ-хирургъ, лейбъ-медикъ и кормилица короля, доколѣ она была жива: кормилица обнимала своего питомца, а два медика терли его, и если на немъ показывался потъ, то надѣвали ему другую рубашку. Въ девять часовъ съ четвертью призывали оберъ-камергера, а если онъ былъ въ отсутствіи, камергера, и тогда начинались обычные обряды церемоніи. Одинъ изъ двухъ подходилъ къ кровати, открывалъ занавѣску, подавалъ королю святую воду, которая всегда стояла въ изголовьи кровати. Эти придворныя особы оставались на нѣкоторое время въ комнатѣ и пользовались этою минутою, чтобы поговорить съ королемъ или представить ему свои прошенія.
Когда-же никто изъ нихъ не имѣлъ что говорить, или о чемъ просить, то тотъ, который отдергивалъ занавѣску кровати и предлагалъ святую воду, подавалъ королю молитвенникъ; за тѣмъ, всѣ уходили въ кабинетъ короля. По окончаніи своей краткой молитвы, король снова ихъ звалъ въ спальню и они возвращались; тотъ-же самый царедворецъ подавалъ ему халатъ, между тѣмъ какъ въ это время входили въ комнату, по дѣламъ службы, различныя должностныя лица. Вслѣдъ за сими послѣдними, въ скоромъ времени представлялись его величеству знатнѣйшія особы двора и государственные сановники, которые присутствовали при обуваніи своего монарха. Сен-Симонъ говоритъ, что Людовикъ XIV обувался всегда съ особенною какою-то граціей и ловкостью. Черезъ день король брилъ себѣ бороду. Онъ не имѣлъ возлѣ себя туалета; ему подавали только зеркало. Онъ носилъ короткій, всегда ровно подстриженный парикъ, который бывалъ на немъ въ постелѣ, когда онъ по причинѣ болѣзни, принималъ, не вставая съ постели.
Одѣвшись, король уходилъ въ проходъ за кроватью и тамъ молился; духовные, окружавшіе короля, становились на колѣни безъ подушекъ, не исключая и кардиналовъ; что касается до мірянъ, то они не преклоняли колѣнъ, а начальникъ тѣлохранителей становился, во время этой молитвы, у балюстрады, откуда король проходилъ въ свой кабинетъ.
Въ кабинетѣ его ожидали вельможи, сановники, исправляющіе различныя государственныя должности; здѣсь онъ каждому отдавалъ приказанія на цѣлый день. Такимъ образомъ съ самаго утра было уже извѣстно, что будетъ дѣлать король, и никогда, развѣ только при какомъ нибудь особенно важномъ случаѣ, это приказаніе не нарушалось или отмѣнялось. Тогда всѣ выходили изъ кабинета, и съ королемъ оставались только его побочныя дѣти, съ ними ихъ дядьки, г. г. де-Моншеврёль и д’О, г. Мансардъ, г. д’Антенъ, и сынъ маркизы Монтеспанъ. Всѣ эти лица входили въ кабинетъ, не черезъ парадную, но черезъ боковую дверь. Тутъ начинали разсуждать о различныхъ планахъ, постройкахъ, садахъ, театрахъ, и этотъ разговоръ былъ болѣе или менѣе продолжителенъ, смотря потому, какъ король былъ занятъ дѣлами.
Въ продолженіе этого времени придворные ожидали выхода короля на галереѣ. Одинъ только начальникъ тѣлохранителей оставался сидѣть въ комнатѣ у дверей кабинета его величества; когда король собирался идти къ обѣдни, ему давали объ этомъ знать, и тогда онъ входилъ въ кабинетъ. Въ Марли, дворъ ожидалъ короля обыкновенно въ залѣ; въ Тріанонѣ и въ Медонѣ, въ переднихъ комнатахъ; въ Фонтенбло, въ пріемной комнатѣ и въ передней.
Этотъ промежутокъ времени (изъ всего вышесказаннаго читатели могутъ видѣть, что каждая минута имѣла свое назначеніе), этотъ, говоримъ мы, промежутокъ времени былъ назначенъ для аудіенцій, когда король хотѣлъ кого нибудь принять или съ кѣмъ нибудь говорить; въ этотъ же часъ представлялись королю иностранные министры. Послѣднія аудіенціи назывались секретными аудіенціями, для отличія ихъ отъ тѣхъ, которыя давались безъ всякой церемоніи, послѣ окончанія утренней молитвы, и которыя назывались частными аудіенціями, или церемоніальными, по той причинѣ, что они съ особенной церемоніей назначались для посланниковъ.
Послѣ этого король уходилъ къ обѣдни, гдѣ его пѣвчіе, съ аккомпанементомъ органа, пѣли ему мотетъ. Въ то время, какъ его величество шелъ въ церковь, всякій, кто желалъ, могъ съ нимъ говорить; для этого достаточно было сказать только слово начальнику тѣлохранителей, — предъувѣдомленіе, отъ котораго не были изъяты даже и знатнѣйшія особы двора.
Когда король шелъ въ церковь, или возвращался изъ оной, то онъ проходилъ черезъ кабинетъ въ галерею. Между тѣмъ, когда извѣщали министровъ, что обѣдня отходитъ и что по этому его величество скоро выйдетъ изъ церкви, они собирались въ такъ называемой королевской комнатѣ. Возвращаясь изъ церкви, король останавливался мало и почти тотчасъ же приказывалъ собираться совѣту. Такимъ образомъ, оканчивалось утро, ибо засѣданіе въ совѣтѣ обыкновенно продолжалось до половины перваго или до часу по полудни.
Въ часъ его величеству подавался обѣдъ. Столъ всегда былъ накрытъ на одинъ приборъ, по той причинѣ, что король, въ своей комнатѣ, обѣдалъ всегда одинъ, — таковъ былъ королевскій обычай; столъ былъ четырехъ-угольный и стоялъ противъ средняго окна; обѣдъ былъ болѣе или менѣе роскошный, смотря потому, какія кушанья заказывалъ себѣ утромъ король; но, если король не заказывалъ себѣ ничего особеннаго, то даже и тогда обѣдъ былъ изобиленъ и состоялъ изъ трехъ отличныхъ блюдъ, но безъ плодовъ, хотя Людовикъ XIV вообще не любилъ много кушать. По накрытіи на столъ входили главнѣйшія придворныя особы, а за ними все что было главнаго при дворѣ. Тогда камергеръ докладывалъ его величеству, что столъ накрытъ; король садился за столъ, и ему прислуживалъ камергеръ, если оберъ-камергеръ былъ въ отсутствіи.
Иногда, но очень рѣдко, его королевское высочество дофинъ, а впослѣдствіи, какъ дофинъ, такъ и сыновья его, присутствовали на этомъ одиночномъ обѣдѣ, и никогда король не предлагалъ имъ стула. Разумѣется, что тоже самое было съ принцами крови и съ кардиналами. Принцъ Орлеанскій не рѣдко присутствовалъ при обѣдѣ короля, подавалъ салфетку и, не смотря на то, что былъ братомъ королю, не садился на стулъ, какъ и другіе. Тогда, спустя нѣсколько минутъ послѣ того, какъ онъ исполнилъ обязанность оберъ-камергера, король спрашивалъ его — не хочетъ-ли онъ сѣсть. Его высочество дѣлалъ тогда поклонъ, и король приказывалъ подать ему стулъ. Этотъ стулъ былъ въ родѣ табурета, который ставили позади короля. Однако, его высочество продолжалъ стоять до тѣхъ поръ, пока король не говорилъ ему: — Братъ, прошу васъ садиться. — Его высочество тогда садился и оставался сидѣть до конца обѣда; когда король кушалъ послѣднее блюдо, онъ вторично подавалъ ему салфетку. Ни одна особа женскаго пола не приходила къ королю въ то время, когда онъ обѣдалъ, исключая госпожи Ламоть, (супруги маршала) которая сохранила эту привилегію по причинѣ своего званія гувернантки дѣтей королевскаго дома; но она приходила очень рѣдко: лишь только она показывалась въ дверяхъ, ей тотчасъ подавали стулъ, ибо она имѣла грамату на званіе герцогини. Что касается до роскошныхъ обѣдовъ, то они были весьма рѣдки, преимущественно въ большіе праздники, или когда дворъ находился въ Фонтенбло.
По выходѣ изъ-за стола, король уходилъ тотчасъ въ свой кабинетъ. Въ это время могли съ нимъ говорить знатнѣйшіе государственные люди. Для этого его величество останавливался на нѣсколько минутъ у дверей, потомъ входилъ въ кабинетъ. Исключая лейбъ-медика, за нимъ рѣдко кто когда слѣдовалъ; во, во всякомъ случаѣ, кто хотѣлъ за нимъ идти, тотъ долженъ былъ предварительно испросить позволеніе. Тогда король, съ тѣмъ кто его сопровождалъ, становился въ амбразуру окна, и дверь кабинета тотчасъ запиралась. Это время назначалось также для пріема побочныхъ дѣтей и для комнатныхъ лакеевъ: въ это же время могъ видѣться съ королемъ дофинъ, если послѣднему не привелось видѣться съ королемъ утромъ. Его королевское высочество входилъ и выходилъ черезъ дверь галереи.
Послѣ этого король звалъ къ себѣ своихъ охотничьихъ собакъ и кормилъ ихъ самъ изъ собственныхъ рукъ; онъ забавлялся съ ними болѣе или менѣе долго; за тѣмъ приказывалъ себѣ подать одѣться, и переодѣвался въ присутствіи нѣсколькихъ придворныхъ особъ, которыя впускались камергеромъ въ комнату; потомъ, тотчасъ послѣ переодѣванія, король выходилъ черезъ заднюю дверь въ корридоръ, спускался по маленькой-лѣстницѣ въ Мраморный Дворъ (Cour de Marbre), гдѣ садился въ карету, которая обыкновенно подавалась ему съ задняго крыльца. На всемъ пространствѣ перехода отъ нижней ступени лѣстницы до кареты, всякій, кто желалъ, могъ говорить съ королемъ; тоже самое было и при возвращеніи его во дворецъ.
Король не только любилъ прогуливаться на открытомъ воздухѣ, но свѣжій воздухъ былъ для него даже необходимостью: если онъ не пользовался имъ, то у него начинала болѣть голова. Онъ приписывалъ эту раздражительность тому, что его мать, Анна Австрійская часто любила употреблять духи и ежедневно приказывала курить въ комнатахъ благовоннымъ спиртомъ; поэтому, онъ не могъ терпѣть никакихъ духовъ, исключая флёръ д`оранжъ. Вслѣдствіе сего, придворные или приближенныя къ нему особы никогда не являлись во дворецъ надушенными, хотя употребленіе духовъ было тогда въ большой модѣ. Эта, такъ сказать, надобность быть всегда на свѣжемъ воздухѣ пріучила короля и къ холодной и теплой и даже дождливой погодѣ, и развѣ только худое и ненастное время могло удержать его дома. Прогулки его имѣли троякую цѣль: травлю оленей, стрѣльбу въ звѣринцѣ или посѣщеніе работъ. Иногда также онъ назначалъ прогулки съ дамами, и полдники въ Марлискомъ или въ Фонтенблоскомъ лѣсу. Никто не сопровождалъ его въ прогулкахъ, которыя не объявлялись за ранѣе, исключая тѣхъ, которые находились въ этотъ день на службѣ, или тѣхъ, которые имѣли своею обязанностью постоянно состоять при особѣ короля. Въ этомъ случаѣ, если король прогуливался въ Версайльскихъ или въ Тріанонскихъ садахъ, онъ только одинъ былъ въ шляпѣ. Не то было въ Марли, гдѣ всякій могъ слѣдовать за королемъ во время его прогулки, подходить къ нему или удаляться отъ него. Этотъ замокъ, куда Людовикъ XIV удалялся для избѣжанія этикета, имѣлъ еще другую привилегію. Выходя изъ него для прогулки, король обыкновенно говорилъ: шляпу, господа, — и тотчасъ всѣ окружавшіе его надѣвали шляпы. Охота на оленей имѣла также свои привилегіи: по сдѣланному одинъ разъ приглашенію, на нее могъ являться всякій, кто хотѣлъ. Въ числѣ приглашаемыхъ были и тѣ, которые имѣли жалованный кафтанъ, — какъ мы объ этомъ уже прежде говорили; эти кафтаны были голубаго цвѣта, обшитые галунами, однимъ серебренымъ между двумя золотыми, и подбитые красной подкладкой. Тоже самое нужно сказать и объ карточной игрѣ: первое приглашеніе давало право всегда принимать въ ней участіе. Король любилъ вообще большую и серьёзную игру. Ланскнехтъ былъ первою игрою въ главномъ залѣ; въ другихъ залахъ играли и въ другія игры. Когда его величество возвращался съ прогулки, то на всемъ пространствѣ перехода отъ кареты до нижней ступени малой лѣстницы, всякій, кто желалъ, могъ къ нему подходить. Входя въ комнаты, онъ раздѣвался и, надѣвая другое платье, оставался въ своемъ кабинетѣ около часу. Въ это время имѣли право видѣться съ королемъ его побочныя дѣти, а также и служители придворныхъ зданій. Послѣ этого онъ, проходя черезъ комнаты маркизы Монтеспанъ, отправлялся на половину госпожи де-Ментенонъ, и на дорогѣ всякій кто желалъ могъ опять съ нимъ говорить.
Въ десять часовъ его величеству подавался ужинъ; очередной метръ-д’отель, имѣя въ своей рукѣ жезлъ, увѣдомлялъ объ этомъ очереднаго начальника тѣлохранителей, который находился въ передней госпожи де-Ментенонъ. Въ эту переднюю, которая была чрезвычайно мала, позволялось только входить однимъ начальникамъ тѣлохранителей; начальникъ тѣлохранителей отворялъ тогда дверь и говорилъ: — королю поданъ ужинъ.
Черезъ четверть часа его величество возвращался на свою половину и садился за ужинъ. Въ продолженіе этой четверти часа служители дѣлали осмотръ, т. е. пробовали хлѣбъ, соль, осматривали тарелки, салфетки, вилку, ложку, ножикъ и зубочистку короля. Говядина подавалась согласно съ церемоніаломъ, который напечатанъ былъ въ высочайшемъ указѣ 7-го января 1684 года, т. е. когда на столъ короля подавались кушанья, приготовленныя изъ говядины, то тѣ, которые несли блюдо, были предшествуемы двумя тѣлохранителями, придверникомъ залы, хлѣбничимъ изъ дворянъ, главнымъ дворцовымъ смотрителемъ, смотрителемъ кухни, и сопровождаемы двумя оруженосцами, которые не позволяли, какъ говоритъ Сен-Симонъ, близко подходить къ говядинѣ его величества. Тогда Людовикъ, предшествуемый метръ д’отелемъ и двумя комнатными лакеями, держащими въ рукахъ большія свѣчи, входилъ въ столовую и садился за столъ; онъ осматривался вокругъ себя и, почти всегда, находилъ собравшимися къ нему на ужинъ сыновей и дочерей королевскаго дома, а, впослѣдствіи, внуковъ и внучекъ королевскаго дома и, кромѣ того, множество придворныхъ особъ обоего пола. Король приказывалъ принцамъ и принцессамъ занять свои мѣста. По правую и по лѣвую сторону стола стояли передъ королемъ шесть чиновниковъ, которые, во время стола, ему прислуживали и подавали чистыя тарелки. Когда король хотѣлъ пить, мундшенкъ говорилъ во всеуслышаніе: — Пить его величеству. Тогда старшіе мундшенки дѣлали поклонъ, приносили серебреный вызолоченный кубокъ и два графина, и предварительно отвѣдывали воду. Послѣ чего король самъ наливалъ въ кубокъ воду, и старшіе мундшеики, сдѣлавъ вторичный поклонъ, уносили графины и ставили ихъ на буфетъ. Во время всего ужина играла музыка; музыка играла всегда тихо, чтобы не мѣшать говорить; казалось, она аккомпанировала словамъ.
По окончаніи ужина, король вставалъ и вмѣстѣ съ нимъ всѣ присутствующіе. Предшествуемый двумя тѣлохранителями и однимъ придверникомъ, онъ проходилъ чрезъ залу въ свою спальню. Входя въ спальню, король подходилъ къ своей кровати и облокачивался на ея спинку; онъ оставался стоять въ этой позиціи нѣсколько минутъ; потомъ, раскланявшись съ дамами, проходилъ въ свой кабинетъ, гдѣ отдавалъ нѣкоторыя нужныя приказанія начальнику тѣлохранителей. Тогда входили въ этотъ кабинетъ сыновья и дочери королевскаго дома, ихъ дѣти, если они у нихъ были, и побочныя дѣти, ихъ жены и ихъ мужья. Король принималъ ихъ, сидя на креслахъ; по заведенному порядку въ это время находились при королѣ его высочество принцъ Орлеанскія и дофинъ; дофинъ, какъ и всѣ прочіе принцы, не имѣлъ права садиться; это право предоставлено было только одному брату короля и принцессамъ, съ тою разницею, что первый садился въ кресла, а послѣднія на табуретахъ. Послѣ кончины супруги дофина, вторая его жена также, въ свою очередь, была принимаема въ кабинетѣ, какъ и первая. Что касается придворныхъ дамъ и статсъ-дамъ, находящихся при принцессахъ, онѣ ожидали въ особенномъ кабинетѣ, называемомъ кабинетомъ для совѣщаній, который былъ рядомъ съ кабинетомъ его величества.
Около двѣнадцати часовъ король выходилъ изъ кабинета и принимался снова кормить своихъ собакъ. Возвратившись въ кабинетъ и пожелавъ всѣмъ доброй ночи, онъ уходилъ въ свою спальню, становился въ проходѣ за кроватью, гдѣ бралъ молитвенникъ и молился, какъ это онъ дѣлалъ и утромъ, при своемъ вставаніи. Это было время предварительнаго отхода ко сну; тутъ снова начинались большіе и малые выходы, здѣсь снова представлялись его величеству высшіе государственные люди съ дѣловыми бумагами, докладами, проектами, записками, и проч. Это продолжалось не долго. Когда король отходилъ ко сну, то заранѣе ставилось на столъ въ его спальнѣ кушанье и питье на ночь; его кресло ставилось у камина, на него клали халатъ и ставили возлѣ него туфли. Цирюльникъ приготовлялъ туалетъ и гребенки, и роскошной отдѣлки подсвѣчникъ, на которомъ горѣли двѣ свѣчи, ставился на столъ передъ креслами. Король подходилъ тогда къ кресламъ, снималъ съ себя часы и четки, которыя клалъ на столъ; потомъ снималъ ленту, камзолъ и галстукъ; эти послѣднія принадлежности своего туалета онъ отдавалъ дежурному камеръ-юнкеру; послѣ этого, онъ садился: камеръ-лакей, вмѣстѣ съ какимъ-нибудь другимъ лакеемъ, развязывалъ королю подвязки, между тѣмъ какъ два другіе гардеробные лакея снимали съ него башмаки, чулки и панталоны. Ла пажа подавали тогда туфли. Въ это время подходилъ къ королю дофинъ и подавалъ ему ночную рубашку, которая предварительно нагрѣвалась гардеробнымъ лакеемъ. Камеръ-лакей бралъ подсвѣчникъ въ двѣ свѣчи, тотъ самый, который какъ мы выше сказали, ставился на столъ передъ креслами; король самъ назначалъ кто изъ его вельможъ долженъ былъ свѣтить ему до его постели; потомъ, когда король дѣлалъ свой выборъ, придверникъ обращался къ присутствующимъ и громко говорилъ: Господа, выходите. Тогда всѣ находящіеся въ комнатѣ придворные чины выходили изъ комнаты.
Король назначалъ тогда платье, которое желалъ надѣть на другой день, ложился въ постель и дѣлалъ медику знакъ, что онъ можетъ подойти къ его кровати и освѣдомиться о состояніи его здоровья. Въ это время камеръ-лакей зажигалъ или приказывалъ зажечь ночную лампу. Черезъ нѣсколько минутъ медикъ выходилъ изъ комнаты и съ нимъ всѣ лакеи. Дежурный по очереди камердинеръ оставался въ спальнѣ одинъ, закрывалъ занавѣски кровати, тушилъ свѣчи, и ложился, въ свою очередь, на постель, нарочно для этого приготовленную.
Въ тѣ дни, когда король былъ боленъ, или принималъ лекарства, — а это бывало почти всякій мѣсяцъ, — правила этикета измѣнялись. Король принималъ лекарство въ постели, потомъ отправлялся къ обѣднѣ, съ обычными парадными выходами; дофинъ и особы королевской фамиліи дѣлали ему на нѣсколько минутъ визитъ; по выходѣ ихъ представлялись королю, въ свою очередь, герцогъ Менскій, графъ Тулузскій и госпожа до-Ментенонъ. Госпожа де-Ментенонъ садилась въ кресла подлѣ кровати; что касается дофина, то онъ, равно какъ и прочія особы королевскаго дома, всегда стояли. Одинъ только герцогъ Менскій, по причинѣ своего недостатка (извѣстно, что онъ былъ хромой), садился возлѣ кровати на табуретъ, но въ томъ только случаѣ, когда, кромѣ госпожи де-Ментенонъ и его брата, въ комнатѣ никого не было. Въ эти дни король обѣдалъ въ своей постели, и къ тремъ часамъ пополудни всѣмъ придворнымъ позволялось входить къ его величеству. Тогда король вставалъ, проходилъ въ свой кабинетъ, гдѣ онъ держалъ совѣтъ; послѣ этого, по своему обыкновенію, онъ уходилъ къ госпожѣ де-Ментенонъ, у которой оставался до ужина, подававшагося, какъ мы уже выше сказали, всегда въ десять часовъ.
Во время похода этикетъ измѣнялся сообразно съ происшествіями, часы назначались по обстоятельствамъ; одинъ только совѣтъ собирался въ тѣ же часы., король кушалъ съ тѣми только лицами, которыя имѣли право на эту честь. Тѣ, которые своими заслугами надѣялись получить это право, просили его у короля чрезъ посредство дежурнаго камеръ-юнкера; дежурный камеръ-юнкеръ давалъ имъ отвѣтъ, и на другой день они представлялись королю въ то время, какъ онъ шелъ обѣдать. Тогда король, обращаясь къ нимъ, говорилъ: Господа, садитесь за столъ. Это приглашеніе сдѣланное одинъ разъ, какъ и приглашеніе на охоту, давало имъ на это право на-всегда. Впрочемъ, этого отличія удостаивались одни только потомственные дворяне; личныя заслуги не давали этого права. Генералъ Вобанъ въ первый разъ обѣдалъ съ королемъ при осадѣ Намюра, между тѣмъ, какъ полковники изъ потомственныхъ дворянъ допускались къ обѣденному столу безъ всякаго затрудненія. Изъ всѣхъ аббатовъ одинъ только имѣлъ честь обѣдать съ королемъ: это былъ аббатъ де-Грапсё, который подвергалъ свою жизнь опасности, исповѣдывая раненыхъ и воодушевляя войска. Духовенство никогда не было удостаиваемо этой чести, исключая кардиналовъ и пёровъ.
На лагерныхъ обѣдахъ, а равнымъ образомъ и ужинахъ, всѣ были въ шляпахъ, и даже считалось знакомъ невѣжества и неуваженія, въ чемъ вамъ тотчасъ сдѣлали бы замѣчаніе, сидѣть во время стола съ открытою головою; его королевское высочество дофинъ самъ былъ въ шляпѣ, и для отличія отъ прочихъ одинъ только король былъ съ открытою головою. Когда король обращался къ кому-нибудь изъ лицъ, приглашенныхъ къ его столу, то тотъ, съ кѣмъ король желалъ говорить, долженъ былъ снимать шляпу; тоже самое правило относилось и къ тѣмъ, которымъ дофинъ или принцъ Орлеанскій дѣлали эту честь.
Король, еще прежде, чѣмъ сдѣлался богомоломъ, былъ всегда набоженъ; одинъ только разъ онъ пропустилъ обѣдню, и это было въ арміи, въ тотъ день, когда войска выступили утромъ изъ лагеря на приступъ. Людовикъ XIV строго соблюдалъ посты; онъ всегда говѣлъ на страстной недѣлѣ великаго поста, и постился не только въ ноетъ, но и въ большіе праздники. Онъ причащался пять разъ въ годъ, въ субботу на страстной недѣлѣ въ приходской церкви, а другіе дни въ своей часовнѣ; эти дни были: канунъ праздниковъ — сошествія Св. Духа, Успенія Пресв. Богородицы, Рождества Христова и праздника Всѣхъ Святыхъ. Въ четверкъ на послѣдней недѣлѣ великаго поста, король дѣлалъ для бѣдныхъ обѣдъ; въ то время, какъ постился, онъ кушалъ одинъ только разъ въ сутки, именно въ полдень.
Съ того времени, какъ Людовику XIV минуло тридцать-пять лѣтъ, онъ всегда носилъ платье болѣе или менѣе темнаго цвѣта, съ легкою золотою вышивкою; иногда на немъ не было ничего блестящаго, кромѣ одной золотой пуговки, которая прикрѣплялась къ воротнику рубашки; иногда весь костюмъ его состоялъ изъ чернаго бархата; что касается до жилетовъ, то король носилъ ихъ разнаго цвѣта: они были красные, синіе и зеленые, и всегда вышитые золотомъ и серебромъ; никогда онъ не носилъ перстней, и если были на немъ драгоцѣнные камни, то развѣ только на бантахъ башмаковъ, подвязокъ или на тесьмѣ шляпы. Вопреки обычаю королей, своихъ предшественниковъ, онъ всегда носилъ подъ кафтаномъ голубую ленту, исключая праздничныхъ и свадебныхъ дней, когда онъ надѣвалъ эту ленту, длиннѣе обыкновенной и унизанную драгоцѣнными каменьями: стоимость ея доходила до восьми и до десяти милліоновъ. Этотъ этикетъ, однажды установленный, былъ соблюдаемъ строго, и, исключая постовъ и дней говѣнья, которые были отмѣнены, когда онъ достигъ 65 лѣтъ, оставался въ силѣ до тѣхъ поръ, пока король не слегъ въ постель, съ которой уже не вставалъ.
ГЛАВА XLIII.
1685—1690.[править]
Съ самого начала 1685 года умъ новой фаворитки былъ занятъ двумя важными предметами: отмѣненіемъ Нантскаго эдикта и вступленіемъ въ бракъ съ королемъ. Изъ этихъ двухъ предметовъ, Нантскій эдиктъ занималъ первое мѣсто; поэтому, мы имъ сначала и займемся. Уничтоженіе Нантскаго эдикта, безъ сомнѣнія вслѣдствіе вліянія госпожи де-Ментенонъ и отца ла-Шеза, давно занимало Французское правительство: его опасался Генрихъ IV, о немъ мечталъ Ришелье. Генрихъ IV предвидѣлъ это отмѣненіе; поэтому, къ свободѣ совѣсти, дарованной своимъ прежнимъ единовѣрцамъ, онъ придалъ нѣсколько укрѣпленныхъ городовъ, которые, въ случаѣ гоненія, должны были служить для кальвинистовъ убѣжищемъ. Но враги реформатской религіи поступили совсѣмъ не такъ, какъ предполагалъ Аркскій (Arques) побѣдитель: они начали тѣмъ, что завладѣли сперва укрѣпленными городами, а потомъ уничтожили и эдиктъ. Припомнимъ осаду ла-Рошеля и замѣчательныя слова Бассомпьера, — гугенота, сражавшагося противъ гугенотовъ, который сказалъ: «Вы увидите, будетъ глупо, если мы возьмемъ ла-Рошель.» Дѣйствительно, всѣ укрѣпленные города, одинъ за другимъ, были отняты отъ кальвинистовъ, и въ концѣ 1656 года, т. е. въ министерство кардинала Мазарина, вслѣдствіе бунта, происшедшаго въ Инмѣ, главномъ центрѣ религіозной борьбы, можетъ быть началось бы уже то жестокое гоненіе, которое обнаружилось впослѣдствіи, если бы въ это время Кромвель, узнавъ, что происходило на югѣ Франціи, не заключилъ своей депеши посланной ко французскому двору слѣдующими словами: «Я узналъ, что въ лангедокскомъ городѣ, называемомъ Нимомъ, было нѣсколько народныхъ возмущеній; прошу васъ, чтобы все это кончилось безъ кровопролитія и особенно вредныхъ послѣдствій»
Къ счастію гугентовъ, Мазаринъ нуждался въ это время въ Кромвелѣ. Потому, мученія были отмѣнены и довольствовались одними угнетеніями, по той, можетъ быть, причинѣ, что на югѣ война, въ которой драгонады[13] составятъ только одинъ эпизодъ, велась съ давняго времени. Въ продолженіе слишкомъ трехъ-сотъ лѣтъ эта несчастная земля постоянно напоялась кровью, то католиковъ, то гугенотовъ. Въ сущности, Альбигойцы были только предшественниками протестантовъ. Всякое столкновеніе носило на себѣ характеръ торжествующей партіи. Если побѣдителями оставались протестанты, то мщеніе было открытое, звѣрское и яростное; если торжествовала католическая партія, возмездіе было скрытное и лицемѣрное
Оставшись побѣдителями, протестанты разрушали церкви, грабили монастыри, оскорбляли монахинь, выгоняли изъ монастырей монаховъ, сожигали Распятія и ругались надъ св. иконами.
Оставшись побѣдителями, католики болѣе скрытнымъ образомъ налагаютъ подати, назначаютъ вознагражденія за понесенные убытки, и раззоряясь при каждомъ пораженіи, дѣлаются послѣ каждой побѣды еще болѣе богатыми. Протестанты дѣйствуютъ среди бѣлаго дня, при барабанномъ боѣ разрушаютъ дома своихъ непріятелей, плавятъ на площадяхъ церковные колокола и выливаютъ изъ нихъ для себя орудія, прибиваютъ къ дверямъ соборныхъ церквей объявленія о своихъ тезисахъ и обращаютъ Божіе храмы въ мѣста, гдѣ совершаютъ казни и мученическія истязанія. Католики предпочитаютъ темноту; ночь дѣлается соучастницею ихъ преступленій и ихъ защитницею; они идутъ тихо, безъ шума, входятъ украдкою черезъ полу-растворенныя двери, дѣлаютъ епископа президентомъ совѣта, отдаютъ коллегіи езуитамъ и такъ какъ они постоянно имѣютъ сношенія съ дворомъ и опору въ королѣ, то лишаютъ гугенотовъ покровительства законовъ.
Такимъ образомъ, съ 1630 года, т. е. почти двадцать лѣтъ спустя послѣ кончины Генриха IV, совѣтъ города Ша.юна-на-Сонѣ постановляетъ, чтобы ни одинъ протестантъ не былъ допускаемъ къ выдѣлкѣ продуктовъ, которыми городъ торгуетъ.
Въ 1642 году, т. е. почти шесть мѣсяцевъ спустя послѣ восшествія на престолъ Людовика XIV, женщины, занимавшіяся тканіемъ полотенъ въ Парижѣ объявляютъ, что дочери и жены гугенотовъ признаются недостойными пользоваться правомъ ихъ мастерства.
Въ 1654 году, т. е. годъ спустя послѣ своего совершеннолѣтія, Людовикъ XIV дозволяетъ обложить городъ Нимъ податью, въ 4,000 франковъ, на содержаніе госпиталей, католическаго и протестантскаго, и притомъ повелѣваетъ, чтобы сборъ этотъ взимаемъ былъ со всѣхъ жителей безъ различія, для того, чтобы протестанты, которыхъ въ городѣ Нимѣ вдвое больше чѣмъ католиковъ, содержали не только свой собственный госпиталь, но также и госпиталь своихъ враговъ.
Декретомъ совѣта, отъ 9-го августа того-же года, опредѣлено, чтобы всѣ консулы (старшины) ремесленниковъ исповѣдывали католическую вѣру.
Декретомъ отъ 16 декабря, запрещается протестантамъ посылать къ королю депутатовъ.
Наконецъ, указомъ отъ 20 числа того-же мѣсяца, опредѣлено, чтобы смотрителями госпиталей были одни только католическіе консулы (старшины).
Въ 1662 году, предписывается протестантамъ хоронить своихъ покойниковъ или на разсвѣтѣ, или при наступленіи ночи; статья закона относительно обряда погребенія, опредѣляетъ число родственниковъ или друзей, которые могутъ присутствовать на похоронахъ.
Въ 1664 году, Руанскій парламентъ запрещаетъ торговцамъ имѣть при своихъ лавкахъ работниковъ или мальчиковъ изъ протестантовъ.
Въ 1665 году, правило, постановленное для хозяевъ лавокъ распространено и на золотыхъ дѣлъ мастеровъ.
Въ 1666 году, декларація короля, подтверждая парламентскіе указы, постановляетъ; (статья 31), чтобы должности актуаріусовъ консульскихъ домовъ или секретарей цеха часовыхъ мастеровъ, а также должности привратниковъ, швейцаровъ, или другихъ какихъ-либо городскихъ служебныхъ мѣстъ, были занимаемы исключительно католиками; чтобы (ст. 33) въ то время, когда процессія, въ которой будутъ нести святые дары, будетъ проходить передъ храмомъ кальвинистовъ, то, чтобы кальвинисты переставали пѣть свои псалмы и ожидали пока не пройдетъ вся процессія; наконецъ (ст. 34), что при такихъ случаяхъ кальвинисты обязаны украшать, по приказанію городскаго начальства, сукнами и коврами свои дома и всѣ принадлежащія имъ мѣста.
Угнетеніямъ не было конца; поэтому, въ 1669 году начинаются переселенія протестантовъ; но противъ этого былъ изданъ указъ слѣдующаго содержанія: «Принимая во вниманіе, что многіе наши подданные переселяются въ чужія земли и занимаются тамъ различными ремеслами, въ которыхъ они искусны, даже постройкою кораблей, вступаютъ въ морскую службу, и проч., мы запрещаемъ каждому, кто принадлежитъ къ такъ называемой реформатской вѣрѣ, безъ нашего позволенія выходить изъ королевства, подъ опасеніемъ наказанія и лишенія имущества, и певелѣваемъ тѣмъ, которые уже вышли изъ Франціи, возвратиться въ ея предѣлы.»
Въ 1670 году, король исключаетъ реформатскихъ медиковъ изъ деканства Руанской коллегіи, и допускаетъ въ эту коллегію только двухъ медиковъ изъ католиковъ.
Въ 1671 году, обнародованъ указъ, которымъ предписывается снять гербъ Франціи съ храмовъ реформатскаго вѣроисповѣданія.
Въ 1680 году, деклараціею короля запрещается женщинамъ реформатской религіи заниматься ремесломъ повивальныхъ бабокъ.
Въ 1681 году, — тѣ, которые отрѣкаются отъ реформатской религіи, освобождаются отъ податей, а дома ихъ отъ военнаго постои на два года. Наконецъ, въ іюлѣ того-же года, приказано закрыть Седанскую коллегію, которая только одна во всемъ королевствѣ оставалась у кальвинистовъ для обученія ихъ дѣтей.
Въ 1682 году, король повелѣваетъ нотаріусамъ, стряпчимъ, приставамъ и урядникамъ изъ кальвинистовъ оставить свои должности, признавая ихъ не способными къ исправленію этихъ должностей.
Въ мартѣ 4684 года, государственный совѣтъ распространяетъ предъидущее постановленіе на лица, носившія титулъ королевскихъ секретарей; а въ августѣ того же года, король объявляетъ протестантовъ неспособными къ званію экспертовъ.
Наконецъ, въ 1685 году, Парижскій городской глава предписываетъ кальвинистскимъ купцамъ, имѣющимъ какія-либо привилегіи, продать эти привилегіи въ теченіе мѣсяца.
Такимъ образомъ, вслѣдствіе этихъ послѣдовательныхъ повелѣній, гражданскія и религіозныя угнетенія преслѣдуютъ протестанта отъ колыбели до гроба.
Въ дѣтствѣ, для него нѣтъ училища, гдѣ-бы онъ могъ получить образованіе; въ молодости, онъ не находитъ для себя никакой должности, потому и не можетъ быть, ни сторожемъ, ни торговцемъ, ни врачомъ, ни адвокатомъ, ни консуломъ. Въ совершенныхъ лѣтахъ, онъ не имѣетъ храма для молитвы; во всякое время стѣснена свобода его совѣсти; ноетъ-ли онъ свою молитву, онъ долженъ замолчать, если мимо его проходитъ церковная процессія. Когда совершается какой нибудь католическій праздникъ, то онъ долженъ, скрывъ свою ненависть, въ знакъ радости, украшать домъ свой, но мѣрѣ своего состоянія; получилъ ли онъ какое-нибудь богатство отъ своихъ предковъ, богатство это, котораго онъ не можетъ поддержать, но недостатку званія, общественнаго положенія и права гражданина, мало-по-малу ускользаетъ изъ его рукъ и употребляется на поддержаніе училищъ и госпиталей враговъ его.
Въ старости, онъ мучится передъ смертію, потому что если онъ умретъ въ вѣрѣ своихъ отцевъ, то его не похоронятъ на кладбищѣ его предковъ, и друзья его, не болѣе какъ въ опредѣленномъ числѣ десяти человѣкъ, могутъ провожать его гробъ, въ ночное время, скрытно, какъ гробь какого-нибудь нечистаго Паріи. Наконецъ, если въ какомъ бы то ни было возрастѣ онъ вздумаетъ бѣжать изъ этой враждебной ему земли, на которой ему не позволяется ни родиться, ни жить, ни умереть, его объявятъ бунтовщикомъ, имущество его будетъ взято въ казну, и если его враги успѣютъ какимъ-нибудь образомъ его схватить, то наименьшее его несчастіе будетъ, если его пошлютъ на всю остальную жизнь гребцомъ на королевскія галеры, куда ссылались обыкновенно поджигатели и убійцы.
Читатели видятъ, что мы отдаемъ справедливость кому слѣдуетъ; мы не ставимъ госпожѣ де-Ментенонъ въ вину тѣхъ преслѣдованій, которыя предшествовали эпохѣ ея вліянія на короля, но не освобождаемъ ее, какъ и Людовика XIV, отъ отвѣтственности за угнетеніе и гоненіе протестантовъ.
Въ 1682 году, Людовикъ XIV, намѣреваясь отмѣнить Нантскій эдиктъ, вызвалъ изъ Индіи аббата Шела, и послалъ его въ Мендъ, въ званіи главнаго священника и инспектора миссій въ Севеннахъ.
Аббатъ Шела былъ младшимъ изъ дома Лангладъ; не смотря на свой воинственный духъ, онъ, удаленный отъ поприща военной службы, долженъ былъ сдѣлаться служителемъ Церкви; но какъ для такого живаго и пылкаго характера нужно было идти на встрѣчу опасностямъ, преодолѣвать препятствія и внушать почтеніе къ вѣрѣ, то онъ избралъ воинствующую Церковь, — онъ избралъ Индію полемъ сраженія. Молодой миссіонеръ пріѣхалъ въ Пондишери въ то самое время, когда Сіамскій король, отправившій впослѣдствіи посольство къ Людовику XIV, приказалъ умерщвлять миссіонеровъ, которые, по его мнѣнію, слишкомъ горячо стали проповѣдывать хрисіанскую вѣру въ предѣлахъ его государства. Поэтому, французскимъ миссіонерамъ было запрещено проникать въ предѣлы Индо-Китая; но аббатъ Шела пренебрегъ этимъ запрещеніемъ и, побуждаемый своею воинственностью, перешелъ границы запрещаемаго королевства. По прошествіи трехъ мѣсяцевъ, онъ былъ взятъ въ плѣнъ и отвезенъ къ Банканскому губернатору. Съ этого времени началась его мученическая жизнь: его стали принуждать, чтобы онъ отрекся отъ своей вѣры; но храбрый поборникъ имени Христова, вмѣсто того, чтобы отречься отъ своей вѣры, прославлялъ имя Спасителя, и отданный въ руки палачей, которые предавали его различнымъ мукамъ и пыткамъ, перенесъ всѣ мученія съ такою твердостію и съ такимъ мужествомъ, что ярость мучителей утомилась прежде его терпѣнія и непоколебимости въ вѣрѣ, такъ что когда ему изломали руки и ноги и покрыли тѣло его ранами, и когда онъ впалъ въ безпамятство, то думали, что онъ уже умеръ. Тогда мучители повѣсили его за руки на дерево, оставивъ его на дорогѣ, какъ ужасный примѣръ правосудія ихъ короля. При наступленіи ночи, одинъ бѣдный парія, имѣя весьма сострадательное сердце, снялъ его съ дерева и привелъ его въ чувство.
Эти мученія совершались оффиціально, открыто; французскій посланникъ, узнавъ объ этомъ, требовалъ удовлетворенія за смерть миссіонера, такъ что Сіамскій король, будучи слишкомъ счастливъ тѣмъ, что мучители такъ скоро утомились, послалъ изувѣченнаго, но еще живаго, аббатъ Шела къ посланнику, который требовалъ только его трупа.
Этого-то аббата Людовикъ XIV, предвидя безъ сомнѣнія бунты, имѣющіе произойти въ слѣдствіе отмѣненія Нантскаго эдикта, и послалъ въ Мендъ, съ титуломъ главнаго священника и инспектора миссій въ Севеннахъ. Такимъ образомъ, изъ преслѣдуемаго, каковымъ онъ былъ, аббатъ сдѣлался въ свою очередь преслѣдователемъ. Онъ былъ столько же нечувствителенъ къ мученіямъ другихъ, сколько былъ твердъ въ перенесеніи своихъ собственныхъ. Испытанныя имъ мученія не были имъ забыты; сдѣлавшись чрезъ нихъ самъ извергомъ, онъ значительно разширилъ науку мученій, ибо не только пользовался машинами, видѣнными имъ въ Индіи, но и самъ изобрѣталъ еще новыя. Дѣйствительно, съ ужасомъ разсказывали о заостренныхъ камышевыхъ прутьяхъ, которые этотъ безчувственный миссіонеръ вбивалъ подъ ноги своихъ жертвъ, о желѣзныхъ клещахъ, которыми онъ вырывалъ бороды, брови и вѣки; о смоленыхъ фитиляхъ, которыми обвивали пальцы мучениковъ, и которые будучи потомъ зажжены имѣли видъ канделябра о пяти свѣтильникахъ; о подвижныхъ ящикахъ, въ которые запирали несчастнаго, не хотѣвшаго отречься отъ своей вѣры, и въ которыхъ вертѣли его съ такою быстротою, что онъ наконецъ лишался чувствъ: наконецъ, объ усовершенствованныхъ имъ кандалахъ, въ которыхъ арестанты, перевозимые изъ города въ городъ, не могли ни сидѣть, ни стоять.
Поэтому, самые пламенные панегиристы этого аббата, говорили о немъ съ нѣкоторымъ страхомъ; и надобно сказать, что когда онъ углублялся въ собственное свое сердце, когда онъ вспоминалъ, сколько разъ онъ примѣнялъ къ дѣлу эту власть мучить и изувѣчивать, данную ему отъ Бога только для душъ человѣческихъ, онъ самъ содрогался, падалъ на колѣна и оставался иногда по цѣлымъ часамъ съ сложенными руками, погруженный въ глубокія размышленія, такъ что если бы не потъ, падавшій съ чела его, то его можно бы было уподобить мраморной статуѣ, плачущей надъ гробомъ. Такъ вотъ каковъ былъ тотъ, который при помощи де-Бавиля, правителя Лангедока, и подъ покровительствомъ Брогліо, долженъ былъ слѣдить за приведеніемъ въ исполненіе ужаснаго декрета, изданнаго Людовикомъ XIV.
18 Октября 1685 года, король подписалъ отмѣненіе Нантскаго эдикта, представленное совѣту еще въ апрѣлѣ мѣсяцѣ, и утвержденное совѣтомъ въ августѣ. По случаю этого акта Людовикъ XIV къ извѣстнымъ уже своимъ девизамъ, прибавилъ еще слѣдующій новый: Lex una subuno (одинъ законъ ври одномъ государѣ).
Мы послѣ возвратимся къ результату этого закона, и увидимъ чего стоило привести его въ исполненіе.
Совершивъ это богоугодное дѣло, госпожа де-Ментенонъ думала, у что теперь уже ей можно позаботиться и о самой себѣ. Послѣ удаленія маркизы Монтеспанъ, при дворѣ, какъ мы сказали, сдѣлалось какъ то скучно и однообразно. Съ этого времени госпожа де-Ментенонъ начала пріобрѣтать ту власть, которую она впослѣдствіи всегда старалась сохранить надъ королемъ. Быть-можетъ, она обязана была этою властію тому непривычному сопротивленію, которое встрѣтилъ въ ней Людовикъ XIV. Другія женщины, при первомъ словѣ любви, отдавали свои сердца честолюбивому монарху, который, даже и въ своихъ любовныхъ дѣлахъ, подражалъ отцу боговъ; но госпожа де-Ментенонъ на самыя неотступныя просьбы и заманчивыя обѣщанія его, отвѣчала только двумя словами, подъ вліяніемъ которыхъ находился Людовикъ XIV въ продолженіе остальнаго времени своей жизни: Боязнь ада и надежда на спасеніе. Тогда-то именно отецъ ла-Шезъ, котораго новая фаворитка подкупила, осмѣлился предложить своему монарху, неоднократно жаловавшемуся ему на непобѣдимое сопротивленіе де-Ментенонъ, тайнымъ образомъ вступить съ нею въ бракъ, представляя, что этотъ бракъ въ одно и тоже время удовлетворитъ его страсть и успокоитъ совѣсть ихъ обоихъ. Людовикъ колебался.
Наконецъ, госпожа де-Ментенонъ, признаваясь въ свою очередь въ борьбѣ, которую выдерживаетъ ея сердце, объявила своему царственному любовнику, что она, но примѣру ла-Вальеръ и Монтеспанъ, — хотя онѣ и были болѣе ея виновны, — удалится отъ свѣта и проведетъ остатокъ своей жизни въ молитвахъ за спасеніе души монарха.
Узнавъ объ этомъ намѣреніи госпожи де-Ментенонь, герцогъ Менскій со слезами на глазахъ пришелъ къ Людовику XIV и сталъ умолять его не разлучать его съ той, которая была ему истинною матерью, и которая любила его съ такою нѣжностію, что онъ не въ силахъ перенести разлуку съ этой женщиной.
Всѣ эти просьбы тѣмъ болѣе трогали сердце короля, что они были согласны съ его собственными желаніями. Отецъ ла-Шезъ, духовникъ короля, не удовольствовался первымъ предложеніемъ и сдѣлалъ вторничное: онъ снова осмѣлился посовѣтовать королю жениться на Ментенонъ, объявивъ ему, что госпожа де-Ментенонъ постоянно молится о томъ, чтобы Богъ не допустилъ ее пожертвовать собою любви короля, прежде совершенія законнаго брака. Не смотря на все это, король хотѣлъ однако спросить мнѣніе какого нибудь посторонняго лица; человѣкъ, къ которому онъ обратился за совѣтомъ, былъ Боссюэтъ. Мнѣніе Боссюэта было въ пользу госпожи де-Ментенонъ; скажемъ болѣе: мнѣніе это было для нея чрезвычайно благопріятно, ибо онъ велѣлъ сказать ей, что она скоро сдѣлается королевою. Радость ея была такъ велика, что она не могла ее держать въ тайнѣ и разсказала эту новость нѣкоторымъ изъ своихъ друзей; изъ числа друзей ея одинъ, неизвѣстно только кто именно, увѣдомилъ объ этомъ дофинъ Дофинъ въ первый разъ тогда вышелъ изъ своей безпечности и нечувствительности. Онъ съ поспѣшностію отправился изъ Медона въ Версайль, представился къ королю, своему отцу, въ такой часъ, въ который король не имѣлъ обыкновенія его видѣть, и началъ говорить съ нимъ сначала, какъ почтительный сынъ, а потомъ, какъ наслѣдникъ его престола. Хотя Людовикъ XIV мало привыкъ встрѣчать препятствія въ исполненіи своей воли, но содержаніе рѣчи молодаго принца было столь важно и касалось столь высокихъ интересовъ, что онъ обѣщалъ посовѣтоваться еще объ этомъ съ нѣкоторыми особами. Его высочество указалъ на двухъ человѣкъ, какъ на преданныхъ и вѣрныхъ служителей престолу Франціи, которые, какъ по своимъ нравамъ, такъ и по своему состоянію, были совершенно противуположны одинъ другому: это были — Фенелонъ и Лувуа. Оба они, будучи менѣе услужливы, и не такъ любезны, какъ отецъ ла-Шезъ и Боссюэтъ, пожелали идти на перекоръ покой фаворитки, и за это имъ обоимъ пришлось раскаяться; Фенелонъ лишился чрезъ это благорасположенія къ себѣ короля, а Лувуа, если вѣрить тому, что говорить Сен-Симонъ, поплатился даже своею жизнію.
Побѣжденный Людовикъ XIV обѣщалъ дофину, что этотъ столь ужасающій его бракъ не состоится. Гордясь этимъ обѣщаніемъ короля и вліяніемъ, которое онъ въ первый разъ имѣлъ надъ своимъ отцомъ, дофинъ возвратился въ Медонъ, гдѣ въ продолженіе двухъ недѣль, онъ и не подозрѣвалъ, чтобы Людовикъ XIV перемѣнилъ свое намѣреніе. Но каково было его удивленіе, когда въ одно утро пришли къ нему съ предложеніемъ узаконить его дочь, родившуюся отъ дѣвицы ла-Форсъ, съ условіемъ, что онъ не будетъ болѣе противиться браку короля съ госпожею де-Ментенонъ. — Скажите тѣмъ, которые васъ послали ко мнѣ съ этимъ безстыднымъ предложеніемъ, отвѣчалъ дофинъ, — что я смотрю и всегда буду смотрѣть на нихъ, какъ на злѣйшихъ враговъ величія Франціи и славы короля. Если я когда нибудь буду имѣть несчастіе сдѣлаться королемъ, то, клянусь вамъ, я заставлю этихъ людей раскаяться за ихъ дерзость; и если моя любовь и нѣжная привязанность къ этой дѣвочкѣ довела бы меня до подобной глупости, то я тотчасъ упалъ бы на колѣни и сталъ просить Бога лучше отъ меня ее взять, нежели оставить ее въ живыхъ съ тѣмъ, чтобы подъ этимъ постыднымъ условіемъ признать ее законною. Ступайте, и съ под бнымъ предложеніемъ никогда не являйтесь ко мнѣ болѣе! —
Тогда Людовикъ XIV рѣшился совершить этотъ бракъ втайнѣ. Однажды вечеромъ, въ январѣ мѣсяцѣ 1686 года, отцу ла-Шезу, камердинеру Бонтанъ, Парижскому архіепископу Гарле и г. де-Моншевроль было дано знать, чтобы они явились въ кабинетъ Версайльскаго дворца. Лувуа самъ согласился быть свидѣтелемъ, съ условіемъ, чтобы это бракосочетаніе оставалось на всегда тайною. Въ этомъ кабинетѣ былъ поставленъ алтарь. Означенныя лица собрались уже въ кабинетѣ и ожидали прибытія короля; черезъ нѣсколько минутъ вошелъ король, ведя за руку госпожу де Ментенонъ; подойдя къ алтарю, онъ всталъ, вмѣстѣ съ нею, передъ алтаремъ на колѣни. Отецъ ла-Шезъ сталъ ихъ вѣнчать; Бонтанъ прислуживалъ ему; Лувуа и Моншевроль были свидѣтелями, и, на другой день, Версайль пробудился при отголоскѣ этого страннаго извѣстія: вдова Скаррона вышла за-мужъ за короля Людовика XIV!
Въ то время, какъ этотъ бракъ состоялся, Людовику XIV было сорокъ семь лѣтъ, одинъ мѣсяцъ и семьнадцать дней, а госпожѣ де-Ментенонъ пятьдесятъ два года
Съ этого времени начали происходить въ королевской фамиліи споры и несогласія, которыя опечалили конецъ царствованія Людовика XIV. Его королевское высочество дофинъ сталъ постоянно жить въ Медонѣ. Со времени вступленія въ бракъ своего отца съ Ментенонъ, онъ рѣдко пріѣзжалъ въ Версайль и никогда въ немъ не оставался ночевать. Король, чтобы принудить какъ-нибудь своего сына ѣздить въ Версайль чаще, согласился дѣлать у себя пріемы на половинѣ госпожи де Ментенонъ; во все было напрасно: дофинъ никогда не желалъ признавать Ментенонъ своею мачихою; и однажды, когда король, выходя отъ обѣдни, взялъ дофина подъ руку, надѣясь на этотъ разъ преодолѣть его упрямство тѣмъ почтеніемъ, которое онъ привыкъ внушать къ своей высокой особѣ, дофинъ дошелъ до порога двери, ведущей въ комнаты короля, и, остановившись въ дверяхъ, освободилъ свою руку изъ-подъ руки своего отца, вѣжливо ему поклонился и, ни сказавъ ни слова, удалился. Съ этого времени де-Ментенонъ стала ненавидѣть дофина также, какъ и онъ ее. Каждый день какая нибудь эпиграмма, какой-нибудь сонетъ или мадригалъ, выходили изъ этого маленькаго Медонскаго двора, и король не мало былъ этимъ встревоженъ и опечаленъ. Одинъ изъ мадригаловъ до того раздражилъ его, что онъ послалъ полицейскаго офицера разъузнать имя его автора. Но когда онъ съ большимъ вниманіемъ сталъ всматриваться въ почеркъ, то увидѣлъ, что этотъ сонетъ, за который онъ хотѣлъ наказать автора, былъ написанъ рукою герцогини.[14] Король воротилъ полицейскаго офицера, не отдавъ ему болѣе никакого приказанія. Этотъ сонетъ былъ написанъ стихами.
Вотъ его содержаніе:
Que Eternel est grand! que sa main est puissante!
Il а comblé de biens mes pénibles travaux.
Je naquis demoiselle et je devins servante;
Je lavai la vaisselle et souffris mille maux.
Je fis plusieurs amants et ne fus point ingrate;
Je me livrai souvent à leurs premiers transports.
А la fin j'épousai ce fameux cul-de-jatte,
Qui vivait de ses vers, comme moi de mon corps.
Mais enfin il mourut et, vieille devenue,
Mes amants sans pitié me laissaient toute nue,
Lorsqu’un héros me crut encore propre aux plaisirs….
Il me parla d’amour, je fis la Madeleine;
Je lui montrai le diable au fort de ses désirs:
Il en eut peur, le lâche!… et je me trouve reine!
T. e. Какъ Боже ты великъ съ всенощною десницей!
Награду далъ Ты мнѣ за тяжкіе труды;
Рабыней я слыла, когда была дѣвицей,
Посуду мыла я, терпѣла всѣ бѣды.
Не презирала я любовниковъ поклона,
Въ объятья страстныя кидалась часто къ нимъ….
И сдѣлалась женой безногаго Скаррона,
Который риѳмой жилъ, какъ тѣломъ я своимъ.
Онъ умеръ — и ужь жаръ хладѣлъ въ моей крови,
Толпа поклонниковъ съ холодностью отстала;
Какъ вдругъ одинъ герой шепнулъ мнѣ о любви!
Святошею себя ему я показала,
Не слушала его я нѣжнаго напѣва, —
Предъ адомъ струсилъ онъ…. и вотъ я королева!
Почти въ тоже самое время появилось письмо, которое, подобно тому, какъ эти стихи осуждали бракъ короля съ де-Ментенонъ, порицало указъ его объ отмѣненіи Нантскаго эдикта. Ментенонъ получила это письмо отъ Портсмутской герцогини, той самой фаворитки Людовика XIV, которую онъ послалъ къ королю Карлу II, чтобы отдѣлить его отъ союза съ Голландіею; письмо было написано рукою этого другаго внука Генриха IV. Передаемъ его въ текстѣ, отъ слова до слова:
«Ваше величество, именемъ великаго Генриха, котораго кровь течетъ въ нашихъ жилахъ, прошу васъ уважать протестантовъ, на которыхъ онъ смотрѣлъ, какъ на своихъ дѣтей. Если же, какъ говорятъ, вы хотите ихъ заставить отказаться отъ исповѣдываемой ими вѣры, подъ страхомъ, въ случаѣ сопротивленія, выгнать ихъ изъ предѣловъ вашего государства, то я дамъ имъ пріютъ въ Англійскомъ королевствѣ. Покровительствомъ моимъ, я докажу тѣмъ, которые столь долго и такъ храбро сражались подъ знаменами Генриха IV, что я его достойный внукъ. Я вполнѣ увѣренъ, что вы удалите отъ себя тѣхъ безчестныхъ людей, которые совѣтуютъ вамъ совершить подобное изгнаніе. Много найдется протестантовъ, которые за васъ проливали свою кровь, и чѣмъ-же вы желаете ихъ вознаградить за это? раззореніемъ, безчестіемъ и угрозою, что они будутъ выгнаны изъ своего отечества, отечества великаго Генриха! Какой человѣкъ не гордится званіемъ его подданнаго? И этотъ трудъ, который онъ едва могъ окончить, и который стоилъ ему даже жизни, — этотъ трудъ хочетъ теперь уничтожить его внукъ, преемникъ его престола! Короли Франціи, при вступленіи своемъ на престолъ, должны бы были положить себѣ за строгое правило не имѣть, ни при себѣ, ни при своей фамиліи, ни одного езуита, на томъ основаніи, что езуиты были обвиняемы въ соучастіи убійства Генриха IV, и что они и до сихъ поръ осмѣливаются оскорблять имя покойнаго монарха. Послушайтесь же, мой братъ, совѣтамъ одного изъ вашихъ близкихъ родственниковъ, который любитъ васъ, какъ короля и уважаетъ, какъ своего друга.»
Это письмо, тѣмъ большее произвело дѣйствіе, что спустя нѣсколько мѣсяцевъ послѣ смерти того, кто его написалъ, оно было передано публично маркизою Монтеспанъ, и что оно казалось голосомъ вышедшимъ изъ гроба, чтобы сдѣлать послѣднюю и безполезную попытку въ пользу несчастныхъ кальвинистовъ. —
Карлъ II скончался 1685 года 16 февраля, и Іаковъ II, его братъ, заступилъ его мѣсто на тронѣ. Карлъ II жилъ довольно спокойно въ послѣдніе годы своего царствованія. Это спокойствіе происходило болѣе отъ того, что онъ былъ равнодушенъ ко всему тому, что относилось къ религіи. Іаковъ II, напротивъ, съ дѣтства склонный къ католицизму, сдѣлался ревностнымъ защитникомъ этой вѣры. Если бы онъ былъ Туркомъ или Китайцемъ, ученикомъ Магомета или послѣдователемъ Конфуція, если бы онъ былъ наконецъ скептикомъ или богооутступникомъ, то Англійскій народъ, утомленный революціонными войнами, тревожившими его прежде кончины Карла I и послѣ смерти Кромвеля, дозволилъ бы ему, по всей вѣроятности, исповѣдывать желаемую имъ вѣру, съ условіемъ, что онъ оставитъ свой народъ въ прежней его религіи. Но ободряемый Людовикомъ XIV и побуждаемый езуитами къ возстановленію ихъ религіи и ихъ владычества, онъ началъ дѣйствовать такъ, калъ будто реформа, которую онъ хотѣлъ произвести въ пользу папства, была уже совершена. Онъ публично принялъ къ своему двору нунція его святѣйшества, посадивъ въ тоже самое время въ тюрьму семь англиканскихъ епископовъ, которыхъ онъ могъ бы склонить на свою сторону убѣжденіями. Вмѣсто того, чтобы дать Лондону новыя льготы, какъ это сдѣлалъ при своемъ восшествіи на престолъ Карлъ II, онъ отнялъ отъ него даже и тѣ, которыя онъ имѣлъ прежде. Поэтому, одинъ кардиналъ, видя этотъ необдуманный поступокъ, предложилъ папѣ Иннокентію XI отлучить отъ церкви Іакова II, какъ человѣка, который намѣревался уничтожить и послѣдній остатокъ католицизма, оставшагося еще въ Англіи.
Принцъ Оранскій, въ ожиданіи, не спускалъ глазъ съ престола своего тестя, которымъ надѣялся завладѣть послѣ его кончины, въ томъ случаѣ, если онъ не оставитъ послѣ себя сына. Но, въ скоромъ времени, распространился слухъ, что англійская королева беременна, и этотъ слухъ оправдался на дѣлѣ: королева родила сына. Съ этого времени рушились всѣ надежды принца Оранскаго, и онъ рѣшился силою взять то, чего не хотѣли ему отдать добровольно.
Принцъ Оранскій снарядилъ флотъ, на которомъ было отъ 14 до 45,000 человѣкъ войска. Повсюду было объявлено, что этотъ флотъ идетъ вести войну съ Франціей, — что никого не удивляло, ибо всѣ знали о существующей враждѣ между штатгальтеромъ Голландіи и королемъ Французскимъ, начавшейся съ того, что Людовикъ XIV предложилъ ему жениться на одной изъ своихъ побочныхъ дочерей, на что Вильгельмъ отвѣчалъ: «принцы Оранскаго дома имѣли всегда обыкновеніе вступать въ бракъ съ дочерями сильнѣйшихъ и могущественнѣйшихъ королей, но не съ ихъ незаконнорожденными дочерями.» Однако, болѣе двухсотъ лицъ знали о настоящемъ предназначеніи этого флота; странно только то, что они сохранили тайну и никому не обнаруживали ее; только тогда, говоримъ мы, Іаковъ II узналъ о настоящемъ его назначеніи. Флотъ прошелъ въ виду англійскихъ кораблей, не будучи даже извѣщенъ сигналами.
Король Іаковъ II написалъ тогда письмо къ Людовику XIV и къ императору. Императоръ отвѣчалъ ему: «Съ вами случилось то, что нами было предсказано.» По полученіи письма Іакова II, Людовикъ XIV поспѣшилъ подать ему помощь. Но прежде чѣмъ онъ успѣлъ собрать свой флотъ, къ нему явился курьеръ съ извѣстіемъ, что Англійская королева и принцъ Валлійскій, подъ защитою Лозена, счастливо прибыли въ Кале. Этотъ Лозенъ, будучи удаленъ отъ французскаго двора, отправился, какъ мы сказали объ этомъ прежде, въ Англію и въ скоромъ времени вошелъ въ милость короля Іакова II. Этому-то Лозену, пользовавшемуся нѣкогда благорасположеніемъ Людовика XIV, поручилъ англійскій король, во время своего несчастія, когда онъ увидѣлъ, что его покидаютъ обѣ родныя дочери, оба его зятя, изъ которыхъ одинъ дѣлалъ даже притязанія на его престолъ, — онъ поручилъ, говоримъ мы, Лозену отвезти его жену и сына во Францію. Когда Англійская королева, сопровождаемая Лозеномъ, пріѣхала съ своимъ сыномъ въ Кале, то первымъ ея дѣломъ было написать къ Людовику XIV письмо, въ которомъ, между прочимъ, она говорила, что одно только обстоятельство уменьшаетъ радость ея находиться подъ покровительствомъ столь великаго короля; оно состоитъ въ томъ, что она не смѣетъ представить его величеству того, которому она, равно какъ и ея сынъ, принцъ Валлійскій, обязана не только свободою, но даже, можетъ быть, и жизнію.
На это король отвѣчалъ, что раздѣляя ненависть королевы къ ея врагамъ, онъ натурально долженъ раздѣлять съ нею и признательность къ ея друзьямъ; поэтому, онъ немедленно изъявилъ герцогу Лозену свое удовольствіе, возвративъ ему свою благосклонность. Дѣйствительно, когда король выѣхалъ къ ней на встрѣчу въ Шату, онъ сказалъ ей: "Сударыня, я оказываю вамъ печальную услугу; но я надѣюсь въ скоромъ времени оказать вамъ болѣе великую и болѣе пріятную услугу, « — и, обратившись къ Лозену, онъ протянулъ ему руку, которую Лозенъ почтительно поцѣловалъ. Съ этого дня, король возвратилъ ему прежнія его почести при дворѣ и обѣщалъ дать ему квартиру въ Версайльскомъ замкѣ.
Пріѣхавъ въ Сен-Жерменекій замокъ, который, съ этого времени, сдѣлался резиденціею августѣйшихъ бѣглецовъ, королева была окружена тою же свитою, какую имѣла при своей жизни Французская королева. Сверхъ того, она нашла на своемъ туалетѣ кошелекъ съ 4 0,000 луидоровъ Король Іаковъ II, ея супругъ, пріѣхалъ на другой день, и въ этотъ же день былъ опредѣленъ штатъ его дома. У него были тѣже придворные чины, тѣже тѣлохранители, какъ и у Людовика XIV; на свое содержаніе онъ получалъ въ годъ 600,000 ливровъ. Но это еще не все: Людовикъ XIV тотчасъ же занялся возстановленіемъ его на его престолѣ. Къ несчастію короля Іакова, среди всѣхъ этихъ приготовленіи къ возстановленію его, король захворалъ ouacuo.
Хотя Людовику XIV не было полныхъ сорока девяти лѣтъ, но онъ начиналъ уже чувствовать первые признаки старости. Послѣ нѣсколькихъ припадковъ подагры короля, дворъ былъ испуганъ болѣе серьёзною его болѣзнію. У короля сдѣлалась Фистула. Болѣзнь казалась тѣмъ болѣе важною, что хирургія въ то время была еще въ младенчествѣ. Феликсъ, хирургъ короля, искусный врачъ своего времени, въ продолженіе цѣлаго мѣсяца, почти безвыходно оставался въ главной городской больницѣ, гдѣ дѣлалъ опыты надъ несчастными больными, которыхъ къ нему привозили изъ всѣхъ госпиталей Парижа. Когда онъ увѣрился, что пріобрѣлъ нѣкоторую степень знанія въ искусствѣ дѣлать операціи, онъ просилъ короля за ранѣе приготовиться къ операціи. Болѣзнь короля никому не была впрочемъ извѣстна; четыре только особы знали о той опасности, въ которой онъ находился, а именно: госпожа де-Ментенонъ, Лувуа, Феликсъ и дофинъ. Дѣйствительно, въ то время, когда союзъ европейскихъ государствъ, союзъ Аугсбургскій, душою котораго былъ новый англійскій король Вильгельмъ III, приготовлялся противъ Людовика XIV, извѣстіе, что король, по причинѣ своей болѣзни, не можетъ стать во главѣ своей арміи, могло ободрить его враговъ. Поэтому — то, въ то самое время, когда эти четыре особы опасались за жизнь больнаго короля, супруга дофина получила приказаніе не прекращать своихъ пріемовъ и давать балы, какъ-будто король былъ совершенно здоровъ. Операція была сдѣлана его величеству въ присутствіи четырехъ вышеозначенныхъ лицъ: госпожа де-Ментенонъ стояла у камина; маркизъ Лувуа, стоя у кровати, держалъ короля за руку; дофинъ стоялъ въ ногахъ, а Феликсъ бѣгалъ, суетился и приготовлялъ все нужное для операціи. Операція была сдѣлана весьма удачно: король даже не вскрикнулъ отъ боли, и, по окончаніи ея, показался своимъ придворнымъ. Такимъ образомъ, Франція узнала о выздоровленіи своего короля въ одно время съ извѣстіемъ о его болѣзни и опасности, которой онъ подвергался.
Между тѣмъ миръ, быть можетъ, не былъ бы нарушенъ, если бы одно обстоятельство не доказало, на какой тонкой нити держится спокойствіе народовъ. Людовикъ XIV, не довольствуясь постройкою Версайля, приказалъ, кромѣ того, начать постройку Тріанона. Ле-Нотру было поручено сдѣлать планъ сада во вкусѣ, совершенно различномъ отъ садовъ Версайля, — этого великолѣпнаго свѣтила, котораго Тріанонъ былъ только спутникомъ.
Король всегда имѣлъ страсть къ постройкамъ и производилъ ихъ подъ личнымъ своимъ надзоромъ. Однажды, когда онъ, въ сопровожденіи маркиза Лувуа, который послѣ Колбера былъ министромъ публичныхъ зданій, осматривалъ эти новыя постройки, онъ замѣтилъ, что одно окно сдѣлано не одинакаго размѣра съ другими. Онъ тотчасъ сдѣлалъ объ этомъ замѣчаніе Лувуа, который, желая поддержать свое достоинство главноуправляющаго государственными зданіями, возразилъ, что, напротивъ, это окно было сдѣлано точно также, какъ и всѣ другія окна строющагося замка.
Но Людовика XIV нельзя было переувѣрить; отправившись на другой день въ Тріанонъ и встрѣтивъ тамъ ле-Нотра, онъ повелъ его за собою и, вставъ, вмѣстѣ съ нимъ передъ окномъ, просилъ его быть судьею его спора съ Лувуа. Ле-Нотръ, боясь равнымъ образомъ разсориться какъ съ тѣмъ, такъ и съ другимъ, долго не рѣшался высказать своего положительнаго мнѣнія. Тогда король приказалъ ему измѣрить окно, которое на его глаза было менѣе прочихъ оконъ; ле-Нотръ не хотя принялся за дѣло, въ то время какъ Лувуа громко бранился, а король съ нетерпѣніемъ прогуливался около зданія; измѣривъ величину окна, ле-Нотръ донесъ его величеству, что оно дѣйствительно было сдѣлано менѣе прочихъ оконъ: слѣдовательно, Лувуа былъ не правъ. Тогда король, скрывая до сихъ поръ свое неудовольствіе, далъ полную волю своему гнѣву и объявилъ своему министру, что его упрямство и капризы начинаютъ ему надоѣдать, и что онъ хорошо сдѣлалъ, что пришелъ посмотрѣть, какъ производится постройка, ибо, если бы онъ не пріѣзжалъ наблюдать за работами, то Тріанонъ былъ бы выстроенъ какъ ни попало. Эта сцена происходила въ присутствіи придворныхъ и работниковъ, такъ-что Лувуа, тѣмъ болѣе оскорбленный, что выговоръ былъ сдѣланъ королемъ ври многихъ свидѣтеляхъ, недовольный возвратился къ себѣ домой и съ досадою сказалъ: — Если я не займу чѣмъ-нибудь человѣка, который выходитъ изъ себя за такія бездѣлицы, то я погибъ. Одна только война можетъ отвлечь его вниманіе отъ построенія и, клянусь честью, я дамъ ему случай къ войнѣ, ибо война нужна и ему и мнѣ. —
ГЛАВА XLIV.
1691—1695.[править]
И такъ, Европа снова сдѣлалась жертвою всеобщей войны, и это только потому, что одно окно Тріанона было менѣе другихъ, и что король имѣлъ несчастіе оспорить мнѣніе своего министра. Слѣдствіемъ этой новой войны были два морскія сраженія: одно у мыса Бевезьера,[15] выигранное Турвилемъ; другое у мыса ла-Гога (La Hogue), выигранное адмираломъ Русселемъ. Въ Италіи снова начались военныя дѣйствія и слѣдствіемъ побѣды, одержанной при Стаффордѣ было то, что Амедей лишился Савойи и большей части Піемонта; но, съ помощію Австріи, т. е. съ помощію 4,000 человѣкъ, предводительствуемыхъ принцомъ Евгеніемъ, герцогъ возобновилъ воину, и съ большимъ, чѣмъ прежде, успѣхомъ. Принцъ Евгеній заставилъ французовъ снять осаду съ города Кони, а герцогъ Баварскій, прибывъ съ новыми подкрѣпленіями, принудилъ ихъ выйдти изъ предѣловъ Италіи. Тогда въ первый разъ разнесся но Парижу слухъ о побѣдоносномъ сынѣ графини Суассонъ. Предназначенный сначала къ духовному званію, онъ сбросилъ съ себя духовную одежду и отправился на войну съ Турками. Возвратившись съ этого крестоваго похода, въ которомъ онъ прославился, онъ просилъ Людовика XIV дать ему полкъ; но Людовикъ на это не согласился. Тогда онъ написалъ королю письмо, въ которомъ объявилъ, что такъ-какъ король отказалъ принять его къ себѣ на службу, то онъ отправится служить императору Австрійскому. Людовикъ XIV много смѣялся, надъ этимъ письмомъ, на которое смотрѣлъ, какъ на образецъ дерзости молодаго человѣка, и въ тотъ же вечеръ, во время, карточной игры, показывая это письмо маршалу Вильруа, которому этотъ самый принцъ Евгеній впослѣдствіи надѣлалъ столько непріятностей, сказалъ ему: — Что вы скажите, маршалъ, на это? не правда-ли, я чрезъ то много потерялъ. —
Въ Испаніи, маршалъ Поайлль взялъ Ургель, и тѣмъ проложилъ себѣ путь въ Арагонію, а графъ д’Естре, съ своей стороны, бомбардировалъ Барцелону. На Рейнѣ, за недостаткомъ принца Конде, который три года тому назадъ умеръ, и генерала Креки, скончавшагося въ прошедшемъ году, Генриху Дюрфоръ маршалу Дюра, было поручено вести войну подъ начальствомъ его высочества дофина, сына Людовика XIV. Въ арміи маршала Дюра находились также генералы: Катина и Вобанъ; этому послѣднему было назначено приступить къ осадѣ города Филипсбурга, гдѣ дофинъ въ первый разъ участвовалъ въ сраженіи. Въ день отъѣзда дофина въ армію, король позвалъ его къ себѣ и сказалъ ему: — Сынъ мой, посылая васъ командовать моими войсками, я даю вамъ случай отличиться на полѣ брани; докажите же Европѣ, что, когда меня не будетъ на свѣтѣ, король Людовикъ XIV не умеръ. —
Дофинъ отправился на войну и, согласно съ волею своего отца, показалъ себя достойнымъ званія главнокомандующаго французскою арміей. Филипсбургъ былъ взятъ въ девятьнадцать дней; Мангеймъ въ три дня; Фраикендаль въ два дня; Шнеіеръ, Вормсъ и Оппенгеймъ сдались при одномъ появленіи Французовъ, которые завладѣли уже Майнцомъ и Гейдельбергомъ.
Среди такихъ успѣховъ полученъ былъ отъ Лувуа приказъ предавать все огню и мечу и обратить Палатинатъ въ груду пепла. Такимъ образомъ, снова запылало, и на большемъ чѣмъ прежде пространствѣ, пламя, которымъ Тюрень сжегъ два города и двадцать деревень. Вильгельмъ, утвердившійся на тронѣ своего тестя, при видѣ зарева этого пожара, переплылъ море, чтобы начать борьбу съ Французами на той же территоріи, на которой онъ имѣлъ случай уже прежде съ ними встрѣчаться. Онъ уже даль Французамъ хорошій урокъ, а потому ему надобно было противопоставить достойнаго соперника. Король выбралъ маршала Люксембурга, который уже болѣе двухъ лѣтъ находился въ немилости у министра Лувуа, ненавидѣвшаго этого маршала, подобно тому, какъ онъ ненавидѣлъ Тюреня, какъ ненавидѣлъ вообще всякаго, кто отличался талантами. Во время отъѣзда, Люксембургъ выразилъ королю свои опасенія на счетъ той ненависти, которую онъ оставляетъ за собою. Но Людовикъ XIV, который такъ хорошо умѣлъ исполнять свою волю, когда того требовала необходимость, и часто даже безъ этой необходимости, отвѣчалъ маршалу: — Поѣзжайте и будьте спокойны; я постараюсь помирить Лувуа съ вами; вы пишите ко мнѣ… я ручаюсь, что ваши письма не будутъ проходить черезъ его руки. —
Люксембургъ началъ военныя дѣйствія съ того, что одержалъ побѣду при Флёрусѣ; двѣсти знаменъ или штандартовъ были первою посылкою, которую онъ отправилъ въ Парижъ. Этотъ походъ, кромѣ того, былъ замѣчателенъ по знаменитымъ осадамъ Мопса и Намюра, подъ личнымъ начальствомъ самаго короля, и по сраженіямъ Стейнкеркскомъ и Нервинленскомъ, въ которыхъ герцогъ Шартрскій, сынъ герцога Орлеанскаго, имѣвшій тогда отъ роду пятьнадцать лѣтъ, въ первый разъ участвовалъ. Впослѣдствіи мы будемъ имѣть случай поговорить объ немъ. Принцъ Конде, Людовикъ III, внукъ великаго Конде и супругъ пѣвицы де-Нантъ, также отличался въ этихъ двухъ сраженіяхъ. Но для Франціи недостаточно было внѣшнихъ войнъ: она была раздираема, кромѣ того, внутренними междоусобіями. Отмѣненіе Нантскаго эдикта принесло свои плоды; пламя, объявшее Палатинатъ, достигло и Севеннъ. Читатели, вѣроятно, помнятъ о томъ жестокомъ священникѣ, о томъ неумолимомъ миссіонерѣ, который былъ посланъ въ Мендъ, въ качествѣ инспектора миссій. Аббатъ Шела остался вѣренъ своимъ правиламъ и дѣйствовалъ со всею строгостію новаго закона. Онъ отнималъ дѣтей отъ ихъ отцовъ и матерей, заключалъ ихъ въ монастыри, и чтобы заставить ихъ тамъ раскаяться въ томъ, что они сдѣлались такими-же еретиками, какъ и ихъ родители, приказывалъ ихъ подвергать столь тяжкимъ наказаніямъ, что многія изъ нихъ не переносили мученій и умирали. Наконецъ, пробывъ четыре года постояннымъ тираномъ и мучителемъ своихъ собратій, онъ заранѣе вырылъ самому себѣ могилу въ Сен-Жерменской церкви, которую выбралъ потому, что она была построена папою Урбаномъ IV, когда онъ былъ Мендскимъ епископомъ.
Съ тѣхъ поръ, какъ аббатъ Шела былъ сдѣланъ Севеннскимъ первосвященникомъ, не проходило дня, чтобы не было сдѣлано какого-нибудь арестованія, какихъ-нибудь мученій или какой-нибудь ужасной казни. Въ особенности онъ преслѣдовалъ протестантскихъ пророковъ, которые были, по его мнѣнію, главными виновниками ереси. Двухъ или трехъ пророковъ или пророчицъ онъ приговорилъ къ казни въ то самое время, какъ они появились. Одна изъ этихъ несчастныхъ пророчицъ, которой имя осталось неизвѣстнымъ, была сожжена въ Монпелье; другая, по имени Франциска да-Брезъ, повѣшена. Наконецъ, третій предсказатель, по имени Лакуатъ, осужденъ былъ на колесованіе; но утромъ того самого дня, въ который была назначена эта казнь, его не нашли въ тюрьмѣ и никто никогда не могъ узнать какимъ образомъ онъ изъ нея вышелъ. Этотъ пророкъ, спасенный чудеснымъ образомъ, сталъ, въ свою очередь, проповѣдывать о смерти аббата Шела, котораго онъ представлялъ какъ Антихриста. Всѣ тѣ, которые черезъ него пострадали, всѣ тѣ, которыхъ онъ заставилъ носить на сердцѣ трауръ, — а число такихъ было чрезвычайно велико, — собрались на его призывъ, и подъ предводительствомъ одного кузнеца, по имени Лапорта, и нѣкоего Еспри Ссгюіе, который, послѣ Лакуата, былъ наиболѣе уважаемъ изъ двадцати или тридцати пророковъ, дѣйствовавшихъ въ эту эпоху на умы еретиковъ, отправились въ аббатство Монтверъ, мѣстопребываніе первосвященника Шела. Вся труппа была вооружена дрекольями, галебардами, шпагами; у нѣкоторыхъ были даже ружья и пистолеты.
Аббатъ былъ въ своей молельнѣ, когда, не смотря на отданное имъ приказаніе не безпокоить его вовремя его молитвы, одинъ изъ его служителей, съ блѣднымъ и встревоженнымъ лицомъ, вбѣжалъ къ нему въ комнату и объявилъ, что фанатики спускаются съ горы. Аббатъ подумалъ сначала, что это было незначительное сборище, которое намѣревалось освободить шесть плѣнниковъ, недавно посаженныхъ имъ въ тюрьму. Такъ какъ онъ имѣлъ при себѣ нѣсколько человѣкъ тѣлохранителей, то приказалъ начальнику своего конвоя идти на встрѣчу фанатикамъ и разсѣять ихъ. Но, увидѣвъ неожиданное число бунтовщиковъ, начальникъ конвоя разсудилъ, что вмѣсто того, чтобы на нихъ напасть, ему ничего болѣе не остается, какъ только защищаться.. Тот часъ приказалъ онъ запереть ворота аббатства и поставилъ своихъ солдатъ позади баррикады на-скоро выстроенной подъ сводомъ, который велъ въ комнату аббата. Только-что эти приготовленія были окончены, какъ наружная дверь разлетѣлась въ дребезги отъ нѣсколькихъ ударовъ въ нее бревномъ, которое служило осаждающимъ вмѣсто тарана. Мятежники ворвались въ первый дворъ, и съ грозными восклицаніями начали требовать выдачи плѣнниковъ. Аббатъ Шела отвѣчалъ на эти угрозы приказаніемъ стрѣлять въ мятежниковъ. Приканіе было исполнено: одинъ гугенотъ былъ убитъ, два другіе ранены. Фанатики, не теряя времени, бросились тотчасъ на баррикаду, которую въ нѣсколько минутъ разрушили. Во главѣ ихъ постоянно находились Лапортъ и Еспри Сегюіе, которые желали отомстить, одинъ за смерть своего отца, другой за смерть своего сына, казненныхъ по приказанію аббата. Солдаты укрылись въ залѣ нижняго этажа, которая приходилась надъ комнатой, въ которой аббатъ молился съ своими служителями. Такъ-какъ въ этой аттакѣ у фанатиковъ было убито два человѣка и ранено пять, то оба начальника, боясь сильнаго сопротивленія, рѣшились освободить сначала арестантовъ, а потомъ сжечь аббатство. Условившись такимъ образомъ, толпа мятежниковъ раздѣлилась на двѣ части: одна бросилась отъискивать арестантовъ, между тѣмъ какъ другая наблюдала, чтобы никто не вышелъ изъ аббатства. Въ скоромъ времени плѣнники были найдены, ибо, догадываясь, что это были ихъ братья, пришедшіе къ нимъ на помощь, они стали п.хъ къ себѣ звать громкими криками. Плѣнники были освобождены изъ темницы, гдѣ они, привязанные ногами къ бревнамъ, провели уже восемь дней. Это были три мальчика и три дѣвочки, которые были схвачены въ то время, какъ они собирались бѣжать изъ Франціи. Ихъ нашли въ самомъ жалкомъ положеніи: всѣ части тѣла ихъ распухли, кости ихъ были почти переломлены, и несчастные не могли держаться на ногахъ. При видѣ этого тиранства, гнѣвъ и ненависть фанатиковъ еще болѣе усилились. Раздались крики: Зажигать! Зажигать! и, въ одну минуту, скамейки, стулья и мебель, сложенная на лѣстницѣ и дверяхъ нижней залы, — все было объято пламенемъ, съ помощію соломы разостланной внутри зданія. Видя, что огонь начинаетъ доходить до его комнаты, аббатъ, чтобы спастись, хотѣлъ бѣжать черезъ окно. По простыни, которыми онъ хотѣлъ воспользоваться, чтобы спуститься внизъ, оказались слишкомъ короткими, и онъ долженъ былъ прыгнуть на землю съ довольно значительной вышины; падая, онъ переломилъ себѣ ногу. Поэтому, онъ съ трудомъ могъ дотащиться до угла стѣны, гдѣ пытался спрятаться; но при освѣтившемъ его пламенемъ пожара, онъ былъ открытъ своими врагами. Тутъ онъ увидѣлъ, что ему нѣтъ болѣе надежды на спасеніе; въ толпѣ мятежниковъ раздался крикъ: Смерть первосвященнику! смерть мучителю! Еспри Сегюіе подбѣжалъ къ аббату и, поднявъ надъ его головою руки, сказалъ во всеуслышаніе: — Помнители вы слова Іисуса Христа? Онъ не хочетъ смерти грѣшника; Онъ желаетъ, чтобы грѣшникъ жилъ и раскаялся въ своихъ дѣлахъ. — Нѣтъ, нѣтъ, воскликнули всѣ мятежники въ одинъ голосъ: — нѣтъ! пускай онъ умретъ! нѣтъ ему пощады!… убить его!… убить! — Молчите, закричалъ пророкъ голосомъ, пересилившимъ другіе голоса. — и выслушайте то, что вамъ Богъ скажетъ моими устами: если этотъ человѣкъ захочетъ слѣдовать за вами и исполнять между нами обязанность пастыря, то оставимъ ему жизнь, которую отнынѣ онъ посвятитъ распространенію истинной вѣры. — Лучше умереть тысячу кратъ, чѣмъ итди на помощь ереси, сказалъ аббатъ Шела. — Такъ умирай-же! воскликнулъ Лапортъ, ударивъ его въ грудь кинжаломъ: — вотъ тебѣ за моего отца, котораго ты велѣлъ сжечь въ Нимѣ! — Первосвященникъ, получивъ ударъ, даже не вскрикнулъ; можно бы было думать, что кинжалъ притупился на его платьѣ, еслибы струя крови не потекла изъ его груди на землю. Аббатъ поднялъ только глаза и руки къ небу, воспѣвая псаломъ Давида: „Изъ глубины пропасти взываю къ Тебѣ, Господи, услыши гласъ мой“. Тогда Еспри Сегюіе подошелъ, въ свою очередь, къ первосвященнику, и, поражая его кинжаломъ, сказалъ: — Вотъ тебѣ за моего сына, котораго ты живаго велѣлъ колесовать въ Монпелье! —
И онъ передалъ кинжалъ третьему фанатику. Но ударъ не былъ еще смертеленъ. Показался только другой потокъ крови, и аббатъ проговорилъ слабымъ голосомъ: — Освободи, Господи, меня отъ мученій, которыя я заслужилъ своими кровавыми дѣлами… и я съ радостію возвѣщу Твое правосудіе. — Въ это время, тотъ у кого былъ въ рукахъ кинжалъ, подошелъ къ аббату и, поразивъ его, въ свою очередь сказалъ: — Вотъ тебѣ за моего брата, котораго ты уморилъ въ тюрьмѣ! —
На этотъ разъ ударъ былъ нанесенъ прямо въ сердце; тогда аббатъ проговорилъ невнятнымъ голосомъ: — Господи, буди ко мнѣ милостивъ, по благости Твоей. —
Это были послѣднія его слова: онъ умеръ. Но его смерть не удовлетворила мщенію тѣхъ, которымъ не удалось его ранить живымъ. Каждый изъ фанатиковъ, поочередно, подходилъ къ нему и наносилъ ему ударъ кинжаломъ, но имя какой-нибудь дорогой своему сердцу тѣни, произнося слова проклятія. Аббатъ получилъ такимъ образомъ пятьдесятъ два удара кинжаломъ. Послѣ подобнаго мщенія нельзя было надѣяться на помилованіе; и вотъ съ этого времени начинается та опустошительная война, которую, по ея жестокости, можно сравнить съ Варѳоломеевскою ночью. Мы не будемъ слѣдить эту войну во всѣхъ ея, столь уже извѣстныхъ, подробностяхъ, но мы увидимъ впослѣдствіи одного изъ ея главнѣйшихъ начальниковъ, знаменитаго Жана Кавалье, который на короткое время покажется при дворѣ Людовика XIV.
Въ разсмотрѣнномъ нами періодѣ умерли два человѣка, которые занимали важное мѣсто въ вѣкѣ: одинъ былъ полководцемъ, другой министромъ. Одинъ изъ нихъ былъ принцъ Конде, другой маркизъ Лувуа. Великій полководецъ Конде, котораго смерть такъ много разъ щадила на полѣ сраженія, умеръ вслѣдствіе сдѣланнаго имъ визита своей внукѣ, герцогинѣ Бурбонской, у которой была тогда оспа. Конде былъ послѣднимъ представителемъ тѣхъ вельможъ, которые замѣнили прежнее вассальство; онъ былъ послѣднимъ принцомъ, который открыто воевалъ противъ своего короля. Конде жилъ вдали отъ двора болѣе семи или восьми лѣтъ. Самъ-ли онъ пожелалъ удалиться отъ Людовика XIV, котораго величіе его ослѣпляло, или, напротивъ, Людовикъ XIV пожелалъ удалить его отъ себя, по той причинѣ, что онъ не могъ допустить, чтобы человѣкъ, который былъ одно время его врагомъ, назывался при его жизни Великимъ?-- этихъ вопросовъ мы разрѣшить не. можемъ. Въ послѣдніе дни своей жизни, принцъ снова подружился съ королемъ. Умирая, онъ просилъ Людовика XIV о возвращеніи своего брата принца Конти, который впалъ въ совершенную немилость короля, и когда король получилъ письмо и въ тоже время узналъ, что того, кто его написалъ, не было уже на свѣтѣ, онъ печально сказалъ: — Въ Конде я потерялъ моего лучшаго полководца. —
Король исполнилъ послѣднее желаніе принца: онъ возвратилъ его брата ко двору. Боссюэту было поручено написать надгробную рѣчь: величайшему оратору того времени приличествовало воздать похвалу величайшему полководцу.
Что касается Лувуа, то кончина его была черезвычайно печальна, и заключала въ себѣ много таинственности.
Мы уже выше сказали, что, вступивъ въ борьбу съ госпожею де-Ментенонъ, Фенелонъ лишился ея благорасположенія, а Лувуа, быть-можетъ, и жизни. Пояснимъ-же то, что мы сказали. Госпожа де-Ментенонъ, сдѣлавшись супругою короля, пожелала показать себя во всемъ блескѣ своего новаго величія: не имѣя права носить герба своего августѣйшаго супруга, — такъ какъ гербъ короля былъ гербомъ Французскаго королевства, — она уничтожила въ своемъ гербѣ арматуру Скаррона, своего перваго мужа, и стала носить свой собственный, на которомъ не было даже кордельеровъ, которые обыкновенно означаютъ вдовство. Черезъ восемь дней послѣ совершенія этого бракосочетанія, госпожѣ де-Ментенонъ была отведена квартира въ Нерсайлѣ, рядомъ съ комнатами, занимаемыми его величествомъ. Въ какомъ бы она ни была мѣстѣ, она всегда старалась помѣститься, какъ можно ближе къ королю. Разговоръ о политикѣ и составленіе государственныхъ бумагъ сдѣлались постояннымъ занятіемъ министра на половинѣ занимаемой г-жею де-Ментенонъ; въ кабинетѣ стояло, по обѣимъ сторонамъ камина, два кресла, одно для нея, другое для короля, а передъ столомъ два табурета, одинъ для ея ридикюля, въ который она клала свою работу, а другой для министра. Во время занятій, госпожа де-Ментенонъ занималась обыкновенно какимъ-нибудь рукодѣльемъ. Поэтому, она легко могла слышать все то, что происходило между королемъ и министромъ, которые, не смотря на ея присутствіе, громко разговаривали; госпожа де-Ментенонъ рѣдко вмѣшивалась въ ихъ разговоръ. Часто король спрашивалъ ея мнѣнія. Тогда она отвѣчала съ большими предосторожностями, никогда не показывая виду, что интересуется дѣлами или лицами, о которыхъ шелъ разговоръ, ибо уже заранѣе переговаривалась обо всемъ съ министромъ. Что касается до другихъ ея отношеній, то вотъ они: она иногда ѣздила къ англійской королевѣ, съ которой играла въ карты, и въ свою очередь принимала ее но-временамъ у себя. Она никогда не посѣщала ни одной принцессы крови, ни даже самой супруги дофини. За то ни одна изъ нихъ къ ней не ѣздила, и если имъ приходилось имѣть съ новой королевой свиданіе, то развѣ только въ дни назначенные для аудіенцій, — что было впрочемъ черезвычайно рѣдко. Если она желала о чемъ-нибудь говорить съ принцессами, дочерями короля, то посылала за ними; и такъ какъ она звала ихъ почти всегда только для того, чтобы выразить имъ въ чемъ-нибудь свое неудовольствіе, то принцессы являлись къ ней со страхомъ и обыкновенно уходили со слезами на глазахъ. Само собой разумѣется, что этотъ этикетъ не существовалъ для герцога Менскаго, передъ которымъ двери въ королевскіе покои растворялись въ какой бы то ни было часъ, и который всегда былъ ласково принимаемъ своею прежнею гувернанткою. Въ скоромъ времени эти секретныя почести показались для госпожи де-Ментенонъ недостаточными, и она пожелала дѣйствовать открыто, т. е. такъ, чтобы всѣ знали, какую власть и какое вліяніе она имѣетъ надъ всѣмъ дворомъ; другими словами сказать, она желала объявить Франціи, что она — супруга короля. Герцогъ Менскій и Воссюэтъ взялись выхлопотать у короля позволеніе обнародовать его бракъ съ госпожою де-Ментенолъ. Король, уступая любви одного и краснорѣчію другаго, согласился на все о чемъ его просили. Но Лувуа, который издерживалъ болѣе ста тысячъ франковъ за доставленіе ему секретовъ двора, не замедлилъ узнать о всѣхъ продѣлкахъ госпожи де-Ментенонъ, и объ обѣщаніи, которое король имѣлъ слабость ей дать. Лувуа требуетъ къ себѣ тотчасъ Парижскаго архіепископа Гарлё, который присутствовалъ при вѣнчаніи короля на фавориткѣ, беретъ бумаги, отправляется вмѣстѣ съ нимъ къ королю, и входить безъ доклада, какъ онъ это всегда дѣлалъ, въ кабинетъ короля. Король, отправлявшійся на прогулку, остановился въ дверяхъ, и съ удивленіемъ спросилъ Лувуа, что заставило его придти къ нему въ такой часъ, въ который онъ не имѣлъ обыкновенія приходить. — Одно весьма нужное и важное дѣло, отвѣчалъ министръ, — которое требуетъ, чтобы я поговорилъ съ вашимъ величествомъ на-единѣ. —
Придворные и комнатные лакеи тотчасъ вышли изъ комнаты; по они оставили за собою двери отпертыми, такъ-что могли не только разслышать все то, что говорилось, но даже видѣть, черезъ зеркало, все то, что происходило: Лувуа пришелъ просить Людовика XIV вспомнить о томъ обѣщаніи, которое онъ далъ, какъ ему, такъ равнымъ образомъ и Гарле, никогда не объявлять Франціи о своемъ бракосочетаніи съ де-Ментенонъ. Король, чувствуя себя не правымъ, замялся, не зналъ что отвѣчать, и, не защищая своего королевскаго слова, пошелъ въ кабинетъ, гдѣ находились придворные и комнатные лакеи, чтобы отдѣлаться отъ того, кто такъ ему докучалъ своею просьбою. Но Лувуа, вставъ передъ дверью, и падая на колѣни, вынулъ изъ-за пояса небольшую шпагу, которую онъ всегдэ имѣлъ обыкновеніе носить при себѣ, и, отдавая ее королю, сказалъ: — Государь, убейте меня, дабы я не видѣлъ, что мой король измѣнилъ слову, которое онъ мнѣ обѣщалъ сдержать! —
Король сердится, топаетъ ногами, настаиваетъ на своемъ и приказываетъ министру дать ему пройти. Но вмѣсто того, чтобы повиноваться, Лувуа дѣлается еще болѣе неотвязчивымъ, и, боясь, чтобы король отъ него не ушелъ, рѣшается даже схватить короля за руку, представляя ему ту ужасную противуположность, которая существуетъ между его происхожденіемъ и происхожденіемъ госпожи де-Ментенонъ, и получаетъ отъ короля обѣщаніе, что ни при жизни, ни по смерти Лувуа, этотъ бракъ никогда не будетъ объявленъ.
Между тѣмъ, госпожа де-Ментенонъ, полная надежды, ежеминутно ожидала того часа, въ который король придетъ ей сказать, что ихъ бракъ будетъ объявленъ. Прошла недѣля, а между тѣмъ желаніе Ментенонъ не исполнялось. Тогда она сама рѣшилась напомнить королю о томъ обѣщаніи, которое онъ даль своему сыну, герцогу Менскому и Боссюэту. По король остановилъ госпожу до-Мептенонъ на первомъ словѣ и просилъ ее никогда ему не. говорить болѣе объ этомъ дѣлѣ. Госпожа де-Ментенонъ, у которой была также своя полиція, какъ и у маркиза Лувуа, узнала обо всс.мъ томъ, что происходило между королемъ и министромъ, и начала съ этого времени приготовлять погибель послѣдняго, — погибель, о которой она уже съ давняго времени замышляла. Все это происходило въ эпоху опустошенія Палатината; и, не смотря на то глубокое уваженіе, которое Людовикъ XIV всегда внушалъ къ своимъ дѣламъ и къ своей особѣ, слухъ объ этомъ жестокомъ поступкѣ, произвелъ, даже при дворѣ, непріятное дѣйствіе. Госпожа де-Ментенонъ воспользовалась этимъ обстоятельствомъ и стала наговаривать королю на Лувуа, присовокупляя, что вся отвѣтственность за такой жестокій поступокъ безъ сомнѣнія падала на короля. Но такъ-какъ Людовикъ самъ споспѣшествовалъ этимъ мѣрамъ жестокости, то онъ не сдѣлалъ Лувуа никакого упрека; но за то, въ его присутствіи началъ чувствовать то безпокойство, или, такъ сказать, то затруднительное положеніе, какое виновный чувствуетъ въ присутствіи соучастника своего преступленія.
Но министръ, напротивъ, радовался, что его приказаніе сжечь Палатинатъ было приведено въ исполненіе, и, продолжая идти тою-же дорогою, предложилъ Людовику XIV сжечь Тріеръ, ибо онъ боялся, чтобы непріятели не сдѣлали изъ него себѣ опаснаго укрѣпленнаго мѣста. По на этотъ разъ король вмѣсто того, чтобы одобрить мнѣніе министра, отказалъ ему на-отрѣзъ. Лувуа сталъ сопротивляться; но король настаивалъ на своемъ, и дѣло ничѣмъ не рѣшилось. По отъѣздѣ Лувуа, госпожа де-Ментенонъ не замедлила явиться къ Людовику XIV и высказать ему все то, что было коварнаго въ совѣтѣ министра.
Но, судя по анекдоту о Тріанонскомъ окнѣ, можно было видѣть, что Лувуа былъ человѣкомъ, который не легко соглашался въ чемъ-либо кому уступить, даже тому, передъ которымъ все склонялось. Поэтому, спустя нѣсколько дней послѣ послѣдняго своего разговора съ королемъ, онъ пріѣхалъ, по своему обыкновенію, заниматься дѣлами къ госпожѣ де-Ментенонъ, и, окончивъ свои занятія, обратился къ королю съ слѣдующими словами: — Послѣдній разъ, когда я былъ у вашего величества, я замѣтилъ, что вы, государь, единственно только по долгу вашей совѣсти не соглашались на мое предложеніе сжечь Тріеръ; нынѣ-же я рѣшился взять это дѣло на мою отвѣтственность и на мою совѣсть…. и я отправилъ уже курьера съ приказаніемъ сжечь Тріеръ. —
Безъ всякаго сомнѣнія, терпѣніе короля кончилось, ибо, едва эти слова были произнесены, какъ онъ, обыкновенно спокойный и вполнѣ знающій управлять собою, бросился къ камину, схватилъ щипцы и непремѣнно ударилъ бы ими министра, еслибы госпожа де-Ментенонъ не поспѣшила встать между ими обоими, и такимъ образомъ защитить министра отъ удара. — Ахъ! государь, что вы дѣлаете? воскликнула она.
Прежде чѣмъ Лувуа успѣлъ уйти въ дверь, король кричалъ ему въ слѣдъ: — Извольте сію-же минуту отправить втораго курьера съ приказаніемъ отъ моего имени возвратить перваго; вы отвѣчаете мнѣ головою! —
Лувуа не имѣлъ надобности отправлять втораго курьера, ибо первый, совершенно готовый къ отъѣзду, ждалъ результата той смѣлой попытки, которую рѣшился сдѣлать министръ, безъ предварительнаго согласія короля, и которая ему не удалась.
Второе приключеніе довершило погибель Лувуа. Людовикъ XIV предположилъ взять городъ Монсъ (Mons) въ началѣ весны 1691 года, и рѣшилъ, что дамы будутъ участвовать при осадѣ, какъ это было прежде во время осады Намюра; но Лувуа формально воспротивился этому, объявивъ, что теперь въ казнѣ нѣтъ денегъ, чтобы затѣвать подобныя глупости, которыя не могутъ обойтись дешево. Людовикъ XIV былъ глубоко оскорбленъ, видя себя въ первый разъ безсильнымъ; зная о плохомъ состояніи своихъ финансовъ, онъ по неволѣ долженъ былъ согласиться съ мнѣніемъ министра; такимъ образомъ, Монъ не удостоился чести быть взятымъ въ присутствіи особъ прекраснаго пола.
Наконецъ, при осадѣ этого города случилось одно маленькое происшествіе, которое было, такъ сказать, тою лишнею каплею воды отъ которой вода въ сосудѣ переливается черезъ край. Однажды король, прогуливаясь по лагерю, замѣтилъ, что одинъ конный караулъ былъ, по его мнѣнію, худо поставленъ на своемъ мѣстѣ, и приказалъ ему перейти на другое мѣсто. Въ тотъ-же день, проходя случайно опять мимо этого самого караула, онъ нашелъ его на томъ-же мѣстѣ, съ котораго приказалъ ему смѣниться. Король удивился подобному неослушанію и спросилъ офицера, кто велѣлъ ему перейти на прежнее мѣсто. — Ваше величество, отвѣчалъ Офицеръ, — это я сдѣлалъ по приказанію маркиза Лувуа, который здѣсь проходилъ съ часъ тому назадъ. — Но, спросилъ офицера король, — развѣ вы не сказали Лувуа, что я переставилъ васъ на другое мѣсто? — Сказалъ, ваше величество. — Да! Лувуа дерзокъ, сказалъ король, обращаясь къ своей свитѣ: — не узнаетели вы его въ этомъ поступкѣ, господа? —
И онъ снова поставилъ офицера и его караулъ на то мѣсто, на которомъ приказалъ стоять еще утромъ. Слѣдствіемъ такой выходки Лувуа было то, что король, возвращаясь съ осады Мопса, сталь все болѣе и болѣе удаляться своего министра и видимымъ образомъ оказывать ему свое неблагорасположеніе. Однажды, когда супруга маршала де-Рошфоръ и госпожа де-Блансакъ, ея дочь, пріѣхали къ Лувуа на обѣдъ въ Медонъ, онъ предложилъ имъ послѣ обѣда отправиться вмѣстѣ съ нимъ гулять по окрестностямъ. Дамы приняли предложеніе; послѣ обѣда онъ посадилъ ихъ въ маленькую коляску, и сѣвъ самъ на козлы, вмѣсто кучера, отправился съ ними кататься. Проѣхавъ съ четверть версты дамы стали всѣ болѣе и болѣе прислушиваться и замѣтили, что министръ, забывъ вѣроятно, что онѣ сидѣли въ коляскѣ, разговаривалъ самъ съ собою, какъ будто онъ былъ одинъ, и, погрузившись въ глубокія думы, повторялъ отрывистыми словами: — Сдѣлаетъ-ли онъ это?… Заставятъ-ли его это сдѣлать? Нѣтъ.. Но, однако…. О! нѣтъ, онъ не посмѣетъ….
Такъ какъ во время этого монолога онъ продолжалъ ѣхать далѣе, не замѣчая того, что, лошади его своротили съ главной дороги и поѣхали проселочною, то черезъ нѣсколько минутъ, коляска очутилась у самаго берега ручья и, конечно, прогуливающіеся попали бы въ воду, если бы госпожа Рошфоръ не схватила Лувуа за руку и не удержала возжи.
Услышавъ ея крикъ, Лувуа очнулся, какъ будто послѣ глубокаго сна; осадивъ лошадей на нѣсколько шаговъ назадъ, онъ сказалъ: — Ахъ! да, это правда, я думалъ совершенно о другомъ. —
16 Іюля 1691 года, вдругъ распространился слухъ, что министръ Лувуа, не будучи прежде ничѣмъ болѣнъ, умеръ въ пять часовъ по полудни.
Это извѣстіе крайне всѣхъ удивило; всѣ встревожились, всѣ стали справляться, ибо никто не вѣрилъ, чтобы это была правда.
По справкамъ оказалось, что пріѣхавъ, по своему обыкновенію, заниматься государственными дѣлами къ госпожѣ де-Ментенонъ, онъ почувствовалъ себя не хорошо и что король совѣтовалъ ему отправиться домой, что онъ возвратился къ себѣ пѣшкомъ, гдѣ болѣзнь его внезапно усилилась; что онъ послалъ тотчасъ за своимъ сыномъ, маркизомъ Барбезье, и что хотя его сынъ жилъ вмѣстѣ съ нимъ въ одномъ домѣ и тотчасъ прибѣжалъ къ своему отцу, но онъ уже не засталъ его живымъ.
Въ то время, какъ министръ умеръ, король, вмѣсто того, чтобы идти прогуливаться, по своему обыкновенію, мимо фонтановъ, — что чрезвычайно развлекало его во время прогулки, — отправился въ оранжерею и, прохаживаясь взадъ и впередъ около балюстрады, смотрѣлъ на тотъ домъ, въ которомъ умеръ Лувуа.
Въ то время, какъ онъ такимъ образомъ прогуливался, одинъ офицеръ службы Англійскаго короля, подошелъ къ нему и съ печальнымъ видомъ привѣтствовалъ его, отъ имени ихъ величествъ, съ кончиною этого министра.
— Поклонитесь отъ меня Англійскому королю и его супругѣ, отвѣчалъ спокойнымъ голосомъ, не выражающимъ никакого сожалѣнія, Людовикъ XIV, — и скажите имъ отъ моего имени, что, какъ мои, такъ и ихъ дѣла, отъ этого ни въ какомъ случаѣ не пойдутъ лучше. —
Внезапность болѣзни и неожиданность кончины министра Лувуа произвели много толковъ, тѣмъ болѣе, что вскрытіе его тѣла послужило, какъ говоритъ Сен-Симомъ, доказательствомъ тому, что онъ былъ отравленъ. Лувуа любилъ пить воду, и въ его кабинетѣ, на каминѣ, постоянно стоялъ графинъ съ водою, который часто приходилось доливать. Передъ тѣмъ, чтобы отправиться заниматься къ королю, Лувуа выпилъ воды, спустя нѣсколько минутъ послѣ того, какъ полотеръ вышелъ изъ кабинета, въ которомъ натиралъ полъ, оставаясь въ комнатѣ нѣкоторое время одинъ. Полотеръ былъ арестованъ и посаженъ въ тюрьму; но не просидѣлъ онъ въ тюрьмѣ и четырехъ полныхъ дней, какъ въ самомъ началѣ слѣдствіи, король издалъ повелѣніе выпустить его изъ тюрьмы и прекратить по этому дѣлу всякое разъисканіе[16].
Послѣ кончины Лувуа послѣдовала смерть другаго лица, которая произвела при дворѣ не менѣе шуму, и о которой самъ король старался, чтобы она не осталась въ сомнѣніи. Однажды утромъ, вставая съ постели, король обратился къ своимъ придворнымъ съ слѣдующими словами: — Господа, вы знаете ли, что Испанская кролева умерла отравленною; ядъ былъ приготовленъ въ пирогѣ, поданномъ ей къ столу; графиня Пернитцъ и камеристки Запата и Мина, которыя кушали этотъ пирогъ послѣ королевы, также умерли отъ отравы. —
Эта Испанская королева была Марія-Луиза Орлеанская, дочь отъ его высочества принца Орлеанскаго и принцессы Генріеты; она была отравлена ядомъ за то, что объявила Людовику XIV о безсиліи (impotentia) Карла II, своего супруга.
Во Франціи за-ранѣе знали объ этомъ несчастій. Изъ Версайля было немедленно послано противоядіе, которое, къ несчастію, получено было въ Испаніи два или три дня послѣ смерти королевы.
ГЛАВА XLV.
1696—1700.[править]
Скажемъ нѣсколько словъ о состояніи французскаго войска, и необходимости мира, которую чувствовали всѣ вообще.
Въ началѣ 1696 года во Франціи было четыре арміи въ готовности: одна, состоявшая изъ 80,000 человѣкъ, находилась во Фландріи съ Вильруа; другая, подъ предводительствомъ маршала Шуазеля, простиралась до 4,000 и стояла на берегахъ Рейна; Катина съ 35,000-мъ корпусомъ занималъ Піемовтъ; герцогъ Вандомскій, о которомъ мы будемъ говорить послѣ, достигшій генеральскаго чина изъ простаго счастливаго воина, начавшаго службу съ тѣлохранителя короля, не смотря на то, что былъ внукъ Генриха IV, командовалъ корпусомъ въ 45,000 человѣкъ въ Барцелонѣ, которою завладѣлъ; и такъ, у Французовъ было 200,000 войска, которое они, не смотря на то, что были ослаблены тридцатилѣтнею войною, могли еще противупоставить Аугсбургской лигѣ, съ которою борьба ихъ продолжалась уже восемь лѣтъ.
Между тѣмъ, какъ это всегда случается послѣ нѣкотораго времени, проведеннаго въ войнѣ, каждый народъ, участвовавшій въ войнѣ, чувствовалъ необходимость собрать силы свои, разсѣянный по полямъ брани, на которыхъ было пролито столько крови. Вильгельмъ, завладѣвъ Англіею и присоединивъ къ ней Ирландію, желалъ мира, столь необходимаго для основывающихся монархій. Императоръ спѣшилъ отозвать свои войска изъ Италіи, чтобы противупоставить ихъ, съ юнымъ своимъ побѣдителемъ, принцемъ Евгеніемъ, Туркамъ, которые въ одно и тоже время вели войну съ Германіею, Польшею, Венеціею и Россіею. Герцогъ Савойскій началъ понимать, что истинный его союзникъ былъ Французскій король, къ которому онъ такъ часто посылалъ дочерей своихъ для вступленія въ бракъ съ принцами изъ дома Бурбоновъ. Наконецъ Карлъ II, ослабѣвавшій со дня на день, желалъ въ мирное время выбрать себѣ наслѣдника между европейскими принцами. Даже самъ Людовикъ XIV, удрученный уже лѣтами, стѣсняемый финансами, которые пришли въ упадокъ со смертію Кольбера, огорчаемый семейными несогласіями, желалъ мира, или по крайней мѣрѣ перемирія, дабы имѣть время заняться, касательно Испаніи, планомъ, который онъ безъ сомнѣнія составилъ въ умѣ своемъ съ того дня, какъ чрезъ излишнюю откровенность своей племянницы узналъ, что Карлъ II не могъ имѣть наслѣдника.
Разстройство лиги началось отпаденіемъ отъ нея Виктора-Амедея герцога Савойскаго; графъ Трессе и маршалъ Катина были посредниками; впрочемъ, въ результатѣ этого посредничества нельзя было сомнѣваться; герцогу возвращали владѣнія его во всей ихъ цѣлости, ему давали деньги, въ которыхъ онъ очень нуждался, и предлагали то, чего онъ съ давняго времени очень домогался, именно — вступленіе въ бракъ дочери его Маріи-Аделаиды съ герцогомъ Бургундскимъ, сыномъ его высочества дофинъ и слѣдовательно съ возможнымъ наслѣдникомъ французской короны.
Этотъ мирный договоръ условились заключить въ Италіи въ монастырѣ Лоретскей-Богородицы. Г. де-Трессе и маршалъ Катини отправились туда съ своей стороны, а герцогъ Савойскій съ своей, подъ предлогомъ богомолья. Тамъ-то были подписаны условія при посредничествѣ папы Иннокентія XII, который имѣлъ ту важную для себя выгоду. что освобождалъ чрезъ это Италію и отъ Австрійцевъ и отъ Французовъ, равно ее раззорявшихъ. Герцогь Савойскій обязывался этимъ договоромъ заставить Имперію признать неутралитетъ Италіи.
Имперіи представляла нѣкоторыя затрудненія; тогда герцогь Савойскій соединилъ войска свои съ войсками французскими, такъ что менѣе, чѣмъ чрезъ мѣсяцъ, онъ изъ генералиссимуса императора Леопольда, сдѣлался генералиссимусомъ короля Людовика XIV. Это обстоятельство заставило императора войти, въ свою очередь, въ переговоры. Голландцы, которые съ своей стороны должны были много выиграть въ этомъ мирѣ, предложили для конференцій Рисвикскій замокъ. Карлъ XI, король Шведскій, избранъ былъ посредникомъ, и хотя онъ умеръ въ продолженіе конференцій, остава престолъ сыну своему Карлу XII, но не смотря на то, миръ былъ подписанъ 20 сентября 1697 года.
По этому миру король возвращалъ Испаніи все, чѣмъ онъ завладѣлъ около Пиринеевъ, и все, что отнялъ у нея во Фландріи, то есть, Люксембургъ, Мопсъ, Атъ (Ath) и Кортрикъ; императору Кель (Kelh), Филнисбургь, Фрейбургъ, и Брензахъ; Гюнингенскія и Пове-Брейзахскія укрѣпленія были срыты. Трирскій курфирстъ вступилъ въ свой городъ, Палатинъ въ свои владѣнія, герцогъ Лотарингскій въ свое герцогство; принцъ Оранскій, на котораго до сихъ поръ смотрѣли какъ на похитителя престола и тирана, быль признанъ законнымъ королемъ, и Людовикъ XIV обязывался не подавать никакой помощи врагамъ его. Но врагами короля Вильгельма были король Іаковъ и сынъ его, жившіе въ Сен-Жерменскомъ замкѣ; какъ изгнанники, они принуждены были довольствоваться однимъ только пустымъ титуломъ Величества. Что касается до Французовъ, то имъ отдали Страсбургъ, или лучше сказать, ихъ утвердили въ обладаніи имъ. Теперь Карлъ II могъ спокойно сдѣлать свое духовное завѣщаніе. Онъ отдавалъ свою корону Леопольду Баварскому, юному принцу, которому было не болѣе пяти лѣтъ; этотъ принцъ происходилъ отъ короля Филиппа IV и былъ внучатный племянникъ царствующаго короля.
Въ то самое время, когда Испанскій король располагалъ такимъ образомъ своею короною въ пользу принца, который вскорѣ умеръ, Поляки избрали себѣ короля, которому также не суждено было царствовать. Кардиналъ Полиньякъ старался доставить польскую корону принцу Конти, который отличился при Штейнкирхенѣ и Нервинденѣ. Правда, что спустя два часа послѣ того, какъ онъ былъ избранъ большинствомъ голосовъ, меньшее число голосовъ избрало, въ свою очередь, курфирста саксонскаго Августа. Но на этотъ разъ меньшинство взяло верхъ. Августъ былъ владѣтельный принцъ; онъ съ давняго времени копилъ деньги на этотъ случай; наконецъ онъ былъ совершенно готовъ вступить въ Польшу и требовать этой короны, которую у него отнимали; принцу Конти нельзя ничего было сдѣлать: онъ не имѣлъ другихъ покровителей, кромѣ хвоего имени и вліянія кардинала, другаго войска, кромѣ трехъ или четырехъ дворянъ, его сопровождавшихъ, другихъ денегъ, кромѣ заемныхъ писемъ. Пріѣхавъ въ Данцигъ, онъ узналъ, что соперникъ его уже короновался; отсюда онъ возвратился тотчасъ во Францію, не получивъ даже денегъ по своимъ заемнымъ письмамъ, по которымъ банкиръ отказался ему уплатить.
Между тѣмъ, было получено извѣстіе, что принцъ Евгеній разбилъ Турокъ при Зентѣ, такъ-что въ то время, какъ западъ подписывалъ миръ Рисвикскій, востокъ подписывалъ миръ Карловицкій. За эту войну поплатились Турки. Они уступили Венеціи Морею, Россіи Азовъ, Польшѣ Каменецъ, а имперіи Трансилванію. Европа была изумлена. Отъ Невы до Тигра, отъ Босфора до Гибралтара, повсюду царствовалъ миръ. Но для царя Петра Великаго и новаго Шведскаго короля Карла XII этотъ миръ въ сущности былъ только перемиріемъ.
Возвратимся теперь въ Версайль. Лувуа, какъ мы сказали, умеръ; смерть его подавала госпожѣ де-Ментенонъ надежду, что она будетъ объявлена королевою. Она рѣшилась, для достиженія этой цѣли, прибѣгнуть къ сверхъестественнымъ средствамъ, надѣясь, что король, не слушавшій голоса людей, послушаетъ по крайней мѣрѣ гласа Божія.
Въ одинъ день какой-то кузнецъ изъ небольшаго города Салона, въ Провансѣ, прибылъ въ Версайль, совершивъ путешествіе свое пѣшкомъ; онъ отправился, даже нисколько не отдохнувъ, прямо во дворецъ, и обратился къ г. Бриссаку, маіору тѣлохранителей, съ просьбою ввести его къ королю, которому, какъ онъ говорилъ, онъ имѣетъ открыть одно весьма важное дѣло. Бриссакъ натурально отказалъ ему; но крестьянинъ этотъ столько разъ возобновлялъ свою просьбу, такъ настоятельно упрашивалъ различныхъ придворныхъ особъ допустить его къ королю, что наконецъ рѣшились доложить королю объ этомъ странномъ случаѣ; желая знать, до какой степени будетъ простираться настойчивость этого простяка, Людовикъ велѣлъ ему сказать, что напрасно онъ хлопочетъ, что король Французскій не имѣетъ привычки разговаривать со всякимъ, кому вздумается этого домогаться. Но крестьянинъ стоялъ на своемъ, говоря, что еслибы онъ имѣлъ честь увидѣться съ королемъ, то онъ бы разсказалъ ему такія вещи, которыя ему одному извѣстны, и при томъ, такія секретныя, что король ясно бы понялъ, что имѣетъ дѣло не съ какимъ нибудь пронырою, какъ по-видимому думаетъ, но съ человѣкомъ истинно озареннымъ свыше. Кузнецъ присовокуплялъ, что если дѣйствительно ему невозможно видѣть короля, то пусть по крайней мѣрѣ дозволятъ ему явиться къ которому нибудь изъ государственныхъ министровъ. Король велѣлъ позвать Барбезьё, сына Лувуа, и приказалъ ему выслушать этого человѣка. Поэтому, когда на другой день крестьянинъ пришелъ опять во дворецъ, то его пригласили идти къ г. Барбезьё, его ожидавшему. Кузнецъ покачалъ головою и сказалъ: — Я просилъ позволить мнѣ поговорить съ государственнымъ министромъ, а г. Барбезьё не государственный министръ. — Этотъ отвѣтъ изумилъ всѣхъ придворныхъ, въ особенности самого короля. И дѣйствительно, какимъ образомъ этотъ крестьянинъ, который только три или четыре дня тому назадъ прибылъ въ Версайль, могъ такъ хорошо знать, какія кто должности занималъ при дворѣ? Людовикъ XIV тотчасъ назначилъ, для принятія показаній крестьянина, г. Помпона; кузнецъ на этотъ разъ не могъ не согласиться высказать цѣль своего посѣщенія, потому что Помпонъ имѣлъ требуемый титулъ. Поэтому, онъ и не сдѣлалъ никакого возраженія. Онъ пошелъ къ этому министру и разсказалъ ему, что однажды вечеромъ, возвращаясь въ свой городокъ весьма поздно, и проходя подъ однимъ деревомъ, онъ вдругъ озаренъ былъ большимъ свѣтомъ; что потомъ изъ средины этого свѣта явилась ему молодая, красивая, бѣлокурая и весьма сіяющая женщина, одѣтая въ длинное бѣлое платье, и имѣвшая сверхъ этого платья королевскую порфиру; что эта женщина ему сказала; — я королева Марія-Терезія; ступай, явись къ королю, и скажи ему то, что я сейчасъ намѣрена тебѣ сообщить; Богъ поможетъ тебѣ въ твоемъ путешествіи; а если король будетъ сомнѣваться въ томъ, что ты пришелъ отъ моего имени, то ты скажи ему про одну вещь, которую онъ одинъ знаетъ, про которую онъ одинъ только можетъ знать, и по которой онъ признаетъ справедливымъ все, что ты ему ни скажешь. Если сначала тебя не допустятъ говорить съ королемъ, что очень вѣроятно, то ты попроси позволенія поговорить съ которымъ нибудь изъ государственныхъ министровъ; но смотри, не говори ничего другимъ, кто бы они ни были! И такъ, ступай же, или смѣло и скоро и исполни то, что я тебѣ приказываю; въ противномъ случаѣ, тебѣ угрожаетъ смерть!… Кузнецъ обѣщалъ сдѣлать все, чего отъ него требовало привидѣніе, и какъ скоро онъ далъ обѣщаніе, то привидѣніе, сказавъ ему тотъ секретъ, который онъ долженъ былъ сообщить одному только королю, тотчасъ исчезло. Съ нимъ исчезъ также и свѣтъ ему предшествовавшій, и крестьянинъ остался одинъ подъ деревомъ въ такомъ изумленіи, что не смѣлъ идти далѣе: онъ легъ на томъ же мѣстѣ и тотчасъ заснулъ.
Проснувшись на другой день, онъ думалъ, что видѣлъ сонъ, и что безразсудно бы было пуститься въ дорогу, повѣря этому видѣнію. По чрезъ два дня, проходя въ тотъ же часъ мимо того же дерева, ему снова явилось тоже видѣніе, повторило ему тѣ же самыя слова, по присовокупило къ нимъ упреки за его невѣрованіе, а къ этимъ упрекамъ такія угрозы, что въ этотъ разъ онъ положительно обѣщалъ отправиться въ путь, приводя въ извиненіе свое совершенно недостаточное состояніе. Тогда королева приказала ему идти къ правителю Прованса разсказать ему, что онъ видѣлъ, равно и о необходимости безъ отлагательства отправиться въ Версайль, присовокупляя, что она ни мало не сомнѣвается въ томъ, что правитель доставитъ ему средства къ путешествію. Однако же, крестьянинъ оставался въ прежней своей нерѣшимости, и надобно было привидѣнію явиться ему въ третій разъ, дабы заставить его отправиться къ королю въ Версайль.
Послѣ третьяго явившагося ему привидѣнія, онъ уже прямо отправился въ Э, къ правителю Прованса, разсказалъ ему все съ такимъ тономъ убѣжденія, что послѣдній, не колеблясь, совѣтовалъ ему отправиться въ путь, и далъ ему денегъ на путевыя издержки. Не смотря, однако, ни на свои просьбы, ни убѣжденія, г. Помпонъ не могъ отъ него ничего вывѣдать, и на все, что ни говорилъ министръ, этотъ человѣкъ отвѣчалъ, что остальное онъ можетъ сообщить только одному королю.
Г. Помпонъ возвратился къ королю и разсказалъ ему весь свой разговоръ съ кузнецомъ. Это донесеніе возбудило въ Людовикѣ XIV такое любопытство, что онъ самъ захотѣлъ поговорить съ этимъ человѣкомъ. Вслѣдствіе этого, онъ велѣлъ ввести его въ свой кабинетъ, но такъ, чтобы его провели къ нему по малой лѣстницѣ, выходившей на мраморный дворъ. Первый разговоръ съ кузнецомъ показался королю такимъ занимательнымъ, по видимому, что на другой день король пожелалъ говорить съ нимъ въ другой разъ. Каждая изъ этихъ конференціи продолжалась, по крайней мѣрѣ, часъ, и какъ при этомъ никто не присутствовалъ, то никто и не зналъ, о чемъ говорилъ король съ простолюдиномъ; а такъ какъ при дворахъ тайны рѣдко остаются неузнанными, то и мы повторимъ то, что разсказывали въ то время придворные объ этомъ странномъ свиданіи.
На другой день когда король, послѣ вторичнаго свиданія своего съ кузнецомъ, собираясь на охоту, сходилъ по той же лѣстницѣ, по которой, по его повелѣнію, кузнецъ долженъ былъ къ нему приходить, герцогъ Дюра, бывшій, по своему имени и своему положенію, а особливо по дружбѣ, которую оказывалъ къ нему Людовикъ XIV, на такой ногѣ, что могъ говорить королю все, что ему не придетъ въ голову, началъ говорить съ презрѣніемъ объ этомъ человѣкѣ, и кончилъ свое нападеніе пословицею, очень обыкновенною въ то время: или этотъ человѣкъ сумасшедшій, или король неблагороденъ. При этомъ словѣ король остановился, чего онъ никогда не дѣлалъ, чтобъ отвѣчать, и обратясь прямо къ Дюра, сказалъ: — Герцогъ! если эта пословица справедлива, то выходитъ, что не этотъ человѣкъ сумасшедшій, а я неблагороденъ, потому-что я два раза разговаривалъ съ нимъ, и оба раза довольно долго, и нашелъ, что все, что онъ ни говорилъ, было умно и толково! —
Эти послѣднія слова были произнесены съ важностію, которая не могла не изумить всѣхъ присутствовавшихъ, и когда Дюра, несмотря на увѣренія короля, позволилъ себѣ обнаружитъ свое сомнѣніе, то Людовикъ XIV продолжалъ: — Знайте, что этотъ человѣкъ говорилъ мнѣ объ одномъ обстоятельствѣ, которое случилось со мною болѣе двадцати лѣтъ тому назадъ; о немъ никто не можетъ знать, потому-что я никому о немъ не говорилъ, — вотъ это что: въ Сен-Жерменскомъ лѣсу явилось мнѣ привидѣніе, которое сказало мнѣ фразу… и этотъ крестьянинъ повторилъ мнѣ, господа, эту фразу слово въ слово. —
Когда Людовикъ XIV говорилъ объ этомъ кузнецѣ, о которомъ онъ всегда былъ хорошаго мнѣнія, всякій разъ онъ повторялъ тѣже слова. Во все время, пока этотъ кузнецъ жилъ въ Версайлѣ, онъ получалъ содержаніе отъ двора, и когда его отослали назадъ, то король не только позаботился о путевыхъ его издержкахъ, но еще вручилъ ему небольшую сумму денегъ. Сверхъ того, губернаторъ Прованса подучилъ предписаніе оказывать ему особенное покровительство, и не выводя его изъ его званія и ремесла, стараться, чтобъ онъ ни въ чемъ не имѣлъ недостатка въ продолженіе всей своей жизни. Никто не могъ ничего болѣе узнать ни отъ короля, ни отъ министровъ, которые никому не хотѣли объяснять истинной причины путешествія этого крестьянина, потомули, что они и сами не знали ее, или потому, что король запретилъ имъ объ этомъ говорить. Что касается до кузнеца, то онъ принялся опять за свое ремесло, и зажилъ по прежнему, будучи всегда любимъ и уважаемъ своими земляками; но онъ никогда не говорилъ ни одному изъ нихъ о той безконечно великой чести, которую сдѣлалъ для него, человѣка простаго званія, король, принявъ его къ себѣ во дворецъ.
Любители новостей стали, однако, дѣлать розысканія, и вотъ что узнали: Въ Марсели жила какая-то госпожа Армонъ, которой вся жизнь была ничто иное какъ романъ, и которая будучи безобразна, бѣдна и при томъ вдова, внушала къ себѣ какой-то особенный страхъ, и управляла самыми значительнѣйшими людьми своего города, такъ что каждый говорилъ, что она колдунья. Она заставила начальника Марсельскаго флота д’Армона жениться на себѣ при самыхъ странныхъ обстоятельствахъ, силою ума и уловокъ, подобно тому, какъ госпожа де-Ментенонъ, ея задушевный другъ, заставила на себѣ жениться Людовика XIV. Предполагаютъ, что король разсказалъ госпожѣ де-Ментенонъ объ этомъ явленіи въ Сен-Жерменскомь лѣсу, о которомъ, какъ онъ утверждалъ, никому никогда не говорилъ; что госпожа де-Ментенонъ сообщила эти подробности своему другу, госпожѣ Армонъ, а послѣдняя воспользовалась ими, чтобы дать кузнецу средство пріобрѣсти довѣренность короля. Что же касается до того, что эта женщина, одѣтая въ бѣлое платье и покрытая королевскою порфирою, по словамъ подосланнаго кузнеца, явившаяся ему подъ деревомъ, велѣла сказать королю, то это было ничто иное какъ совѣтъ, чтобъ онъ призналъ всенародно госпожу де-Ментенонъ королевою. Этотъ слухъ согласовался, впрочемъ, со слухомъ, разнесшимся по смерти Маріи-Терезіи, что будто бы королева, умирая, вручила госпожѣ де-Ментенонъ свое обручальное кольцо. Эти догадки подтверждались распространившимся вскорѣ извѣстіемъ, что госпожа де-Ментенонъ будетъ объавлена королевою, что этому объявленію воспрепятствовало только совѣщаніе короля съ Фенелономъ и Боссюэтомъ, въ которомъ эти два достойные прелата напоминали ему о священномъ словѣ, данномъ имъ Лувуа. Какъ бы то ни было, и хотя всѣ открыто обвиняли госпожу де-Ментенонъ въ томъ, что она привела въ движеніе колеса этой необыкновенной машины, но это было послѣднее ея покушеніе въ этомъ родѣ.» Она поняла, — говоритъ Сен-Симонъ, — что нельзя было надѣяться болѣе, чтобъ король на то рѣшился, и имѣла надъ собою довольно власти, чтобъ не говорить ему болѣе объ этомъ, и не прійти въ немилость изъ-за того, что не была объявлена королевою. Король, присовокупляетъ онъ, видя что она оставила его на счетъ этого въ покоѣ, былъ за то къ ней признагелепъ, удвоилъ къ ней свою любовь, свое уваженіе, свою довѣренность."
Но при всемъ своемъ счастіи госпожа де-Меитенонъ имѣла свои фамильныя огорченія. Причиною огорченій ея былъ въ особенности братъ ея, графъ д’Обинье, который, будучи не больше, какъ капитанъ пѣхотнаго полка, безпрестанно говорилъ о прежнихъ своихъ походахъ, о своихъ великихъ заслугахъ, что его будто бы обидѣли самымъ жестокимъ образомъ, не наградивъ его жезломъ французскаго маршала. «Правда, присовокуплялъ онъ, что я вмѣсто этого жезла лучше бы согласился взять деньги.» Онъ безпрестанно дѣлалъ госпожѣ де-Ментенонъ выговоры за то, что онъ до сихъ поръ не былъ еще ни герцогомъ, ни перомъ, ни министромъ въ королевскомъ совѣтѣ; жаловался, что дли него ничего не дѣлаютъ, хотя онъ былъ уже сперва губернаторомъ Бельфорта, потомъ Эгъ-Морта (Aigues-Mortes), потомъ Беррійской провинціи и, сверхъ того, кавалеромъ ордена св. Духа. Впрочемъ, онъ былъ весьма умный человѣкъ, и пріобрѣлъ извѣстность своими остротами. — Въ то время отпускать, какъ говорится, красныя словца, было въ большой модѣ.
Но для госпожи де-Ментенонъ человѣкъ именно такого ума и такого характера и былъ въ тягость; волочась за всѣми хорошенькими дѣвушками, являясь съ ними повсюду, привозя ихъ съ ихъ родственниками въ Парижъ, и даже въ Версайль, говоря все, что ему не приходило въ голову, насмѣхаясь надъ всѣмъ свѣтомъ, не называя Людовика XIV никогда иначе, какъ своимъ зятемъ, онъ былъ причиною вѣчнаго страха для тайной супруги короля: поэтому, она рѣшилась какимъ бы-то образомъ не было сложить съ себя это тяжелое бремя. Недостатокъ въ деньгахъ былъ единственнымъ средствомъ, которое могло усмирить графа д’Обинье. Не смотря на его губернаторство, не смотря на его мѣста, не смотря на его хорошее жалованье отъ казны, у него никогда не было денегъ, и въ такихъ случаяхъ онъ прибѣгалъ къ своей сестрѣ съ покорностію, съ лестію, какъ школьникъ, желающій получить какую нибудь милость отъ своего учителя. Тогда сестра заставляла его давать самыя утѣшительныя обѣщанія; графъ обѣщалъ все, что только она желала; но когда у него были деньги, она объ немъ и не слыхала до тѣхъ поръ, пока огласка какихъ нибудь новыхъ его шалостей не обнаруживала, что онъ существуетъ еще на свѣтѣ.
Однажды графъ д’Обинье пришелъ къ своей сестрѣ съ обычными своими упреками; на этотъ разъ госпожа де-Ментенонъ приняла его съ весьма строгимъ видомъ, и сказала, что король узналъ наконецъ объ его проказахъ, которыя она съ такимъ трудомъ отъ него скрывала, и простилъ за нихъ только во уваженіе даннаго ему отъ нея обѣщанія, что братъ ея во всемъ исправится, или по крайней мѣрѣ покажетъ видъ, что желаетъ исправиться. Графъ д’Обинье отвѣчалъ, что совершенное исправленіе невозможно; что же касается до того, чтобъ показать видъ раскаянія, то это легче; вслѣдствіе этого, онъ спрашивалъ у сестры, которая въ этомъ должна была быть весьма опытна, что надобно дѣлать, чтобъ имѣть видъ совершенно раскаявшагося грѣшника. Ментенонъ отвѣчала, что ему надобно перестать показываться въ дурныхъ обществахъ впродолженіе трехъ недѣль, или цѣлаго мѣсяца; что она распространитъ слухъ объ его исправленіи, и чтобы онъ вступилъ на время въ общество, основанное какимъ-то г-мъ Дойеномъ подъ колокольнею святаго Сульпиція, и въ которое благородные люди изъ лучшихъ домовъ Франціи вступаютъ, чтобъ жить вмѣстѣ и заниматься дѣлами благочестія, подъ руководствомъ нѣкоторыхъ почтенныхъ особъ духовнаго званія.
Графъ д’Обинье долго не соглашался на это средство, которое онъ находилъ не очень для себя пріятнымъ; но августѣйшая его сестрица твердо стояла на своемъ, и какъ она обѣщала дать ему 25,000 ливровъ къ концу мѣсячнаго его уединенія, то онъ и согласился притвориться искренно раскаивающимся въ прежнемъ своемъ дурномъ поведеніи, вступилъ въ общество святаго Сульпиція, согласился на условія, предписанныя Дойеномъ, давъ себѣ обѣщаніе, какъ только получитъ 25,000 ливровъ, вступить опять въ свѣтъ самымъ блестящимъ образомъ.
Дѣйствительно, на другой день послѣ того, какъ эта сумма была ему выдана, графъ д’Обинье исчезъ изъ братства святаго Сульпиція. Этотъ случай предвидѣли. Г. Дойенъ получилъ приказаніе отъискать графа д’Обинье; его отыскали и отдали подъ надзоръ одному священнику братства святаго Сульпиція, который всякій разъ, когда графу вздумалось куда нибудь идти, ходилъ съ нимъ вмѣстѣ, и слѣдовалъ за нимъ какъ тѣнь. Однажды графъ вышелъ изъ терпѣнія и прибилъ своего надзирателя; послѣдній донесъ объ этомъ, и д’Обинье былъ осужденъ на шестинедѣльный арестъ въ своей комнатѣ. Съ этого времени онъ увидѣлъ, что избралъ не хорошее средство, а какъ прежній надзиратель отказался продолжать за нимъ повсюду слѣдовать, то ему дали другаго; этого послѣдняго онъ старался подкупить и сдѣлать участникомъ въ своихъ проказахъ. Исторія не говоритъ, успѣлъ-ли онъ въ этомъ, но положительно извѣстно, что графъ д’Обинье принужденъ былъ сдѣлаться осторожнѣе въ своемъ поведеніи, и такимъ образомъ сестра его почти избавилась, если не отъ него, то по крайней мѣрѣ отъ страха, который онъ наводилъ на нее.
Теперь возвратимся къ бракосочетанію, о которомъ мы только упомянули, и которое имѣетъ большую важность; это было бракосочетаніе его высочества герцога Бургундскаго съ юною принцессою Савойскою.
Во исполненіе договора, заключеннаго въ монастырѣ Лоретской Богородицы, герцогъ Савойскій послалъ во Францію дочь свою, которой было одиннадцать лѣтъ отъ роду.
Уже три недѣли дворъ принцессы ожидалъ ее въ Ліонѣ, когда она пріѣхала къ Бовоазенскому мосту, у котораго должна была разстаться съ своимъ Итальянскимъ домомъ, и у котораго долженъ былъ принять ее домъ Французскій. 16 октября 1696 года юная принцесса прибыла во Францію и была отведена въ квартиру, приготовленную для нея по сю-сторону моста. Она въ ней переночевала и на другой день разсталась со всѣми особами, которыя ей сопутствовали, исключая ея горничной и медика, которые были отосланы послѣ того, какъ принцесса устроилась въ Версайлѣ.
Въ то самое время, когда дочь герцога Савойскаго была принята, пріѣхалъ курьеръ съ приказаніемъ отъ короля обращаться съ будущею герцогинею, какъ съ принцессою Французскою и какъ бы уже съ вышедшею за мужъ за его высочество герцога Бургундскаго. Во всѣхъ городахъ, чрезъ которые она проѣзжала, она была принимаема согласно предписаніямъ, даннымъ отъ короля. Во время пребыванія своего въ въ большихъ городахъ она обѣдала публично, и ей услуживала герцогиня дю-Людъ; въ городахъ второкласныхъ и при обыкновенныхъ столахъ ея статсъ-дамы кушали вмѣстѣ съ нею.
Въ воскресенье 4 ноября, король, его высочество дофинъ и сынъ его герцогъ Бургундскій поѣхали, каждый отдѣльно, въ Монгаржисъ на встрѣчу принцессы, которая прибыла въ шесть часовъ вечера и была принята самимъ Людовикомъ XIV у дверецъ ея кареты. Король ввелъ ее въ отдѣленіе для нея назначенное и представилъ ей дофина, герцога Бургундскаго и герцога Шартрскаго.
Юная принцесса, одаренная здравымъ и тонкимъ умомъ, удивительно знала чрезъ отца своего, герцога Савойскаго, характеръ Людовика XIV, и характеры главныхъ особъ его двора. Сообразно съ этимъ она такъ и вела себя, и все то, что король въ ней замѣтилъ, — ея остроуміе, ея лесть, исполненная ума, небольшое смущеніе, и при всемъ этомъ осторожность и почтительное обращеніе принцессы, — все это въ высочайшей степени его удивило и сразу обворожило. Онъ весь день безпрестанно хвалилъ ее и безпрерывно ее ласкалъ, и въ тотъ же вечеръ послалъ курьера къ госпожѣ де-Ментенонъ увѣдомить ее, какъ онъ доволенъ w, rа внучкою.
На другой день, въ пять часовъ вечера, прибыли въ Фонтенбло на дворъ, такъ называемый Бѣлаго Пони (du Cheval-Blanc); весь Версайль стоялъ на лѣстницѣ называемой Fer-à-Cheval. Народъ былъ внизу. Король велъ принцессу, которая, по выраженію Сен-Симона, казалось, вышла изъ его кармана, и не смотра на то, что она была еще ребенокъ, онъ, -король, старикъ, велъ ее съ величайшимъ почтеніемъ, (такъ велика была сила этикета!) до самаго отдѣленія для нея назначеннаго. Онъ повелѣлъ, чтобъ съ этого времени герцогиню Бургундскую называли просто принцессою; чтобъ она кушала одна, и за столомъ прислуживала ей герцогиня дю-Людъ; чтобъ она видѣлась только съ своими статсъ-дамами и съ тѣми, которымъ король явно даетъ позволеніе съ нею видѣться; чтобъ она не имѣла собственнаго двора; чтобъ герцогъ Бургундскій приходилъ къ ней только одинъ разъ въ двѣ недѣли, а братья его только разъ въ мѣсяцъ.
8 Ноября весь дворъ возвратился въ Версайль. Принцесса заняла отдѣленіе покойной королевы. Въ теченіе осьми дней она умомъ своимъ совершенно плѣнила короля и очаровала госпожу де-Ментенонъ, которую, за недостаткомъ титула освященнаго этикетомъ, ей пришла мысль называть тетушкою, которой она оказывала болѣе покорности и болѣе почтенія, нежели могла бы оказывать матери или королевѣ, и въ тоже время пользовалась въ отношеніи къ ней такою свободою и фамиліарностію, которыя невольно восхищали короля и его любимицу.
Поэтому король, обожавшій принцессу, желалъ какъ можно скорѣе сдѣлать ее своею внучкою. Онъ хотѣлъ, чтобы бракосочетаніе было празднуемо въ тотъ же день, какъ ей исполнится двѣнадцать лѣтъ; а это было 7 сентября, въ субботу. За нѣсколько дней предъ тѣмъ, онъ сказалъ, и при томъ такъ, чтобъ всѣ его услышали: — Я желаю, чтобы торжество бракосочетанія было блистательно, и чтобы при этомъ дворъ явился во всемъ великолѣпіи. — И самъ король, съ давняго уже времени носившій платье весьма не щегольское и темнаго цвѣта, хотѣлъ для этого дня нарядиться въ платье цвѣта яркаго и великолѣпно украшенное. Само собою разумѣется, что этого было довольно, чтобъ заставить всѣхъ, кромѣ людей духовныхъ и приказныхъ, стараться превзойти другъ друга въ великолѣпіи. И потому, шитье золотомъ и серебромъ сдѣлалось вещью обыкновенною; всѣ стали нашивать на свои парадныя платья жемчугъ и брилліанты; роскошь дошла до такой степени, что король даже раскаивался, что подалъ поводъ къ этимъ безразсуднымъ издержкамъ, и громко сказалъ: — Я не понимаю, какъ могутъ быть такіе глупые мужья, которые раззоряются на платья своихъ женъ. —
Парижъ представлялъ странное зрѣлище. Всякій отправлялся покупать, для вышивки своего платья, золото и серебро. Лавки купцовъ, торгующихъ драгоцѣнными каменьями, совершенно опустѣли. Наконецъ, недоставало рабочихъ рукъ для такого множества работы. Герцогиня Орлеанская, которая вообще ничѣмъ не стѣснялась, вздумала приказать придворнымъ полицейскимь комиссарамъ взять силою восемь человѣкъ мастеровыхъ у герцога Рогана. Людовикъ XIV, узнавъ объ этомъ, нашелъ этотъ поступокъ весьма дурнымъ, и велѣлъ отослать ремесленниковъ назадъ въ домъ Рогана. Онъ имѣлъ тѣмъ болѣе права поступить такимъ образомъ, что когда, выбравъ рисунокъ и отдавъ его золотошвею, послѣдній хотѣлъ оставить всѣ начатыя имъ работы, чтобы приняться за работу для короля, король явно это ему запретилъ, и велѣлъ сперва окончить тѣ работы, которыя были имъ уже начаты, а потомъ уже приняться за ту, которую онъ самъ ему предложилъ, присовокупивъ, что если этотъ его нарядъ не поспѣетъ къ сроку, то можно обойтись и безъ него.
Въ полдень было обрученіе принцессы, а въ часъ бракосочетаніе. Оно было совершено кардиналомъ Коаленомъ за отсутствіемъ кардинала Бульонскаго, великаго раздавателя милостыней. Ввечеру, послѣ ужина, пошли укладывать въ постель новобрачную, отъ которой король велѣлъ удалиться всѣмъ мужчинамъ. Всѣ дамы, напротивъ, остались у нея, и Англійская королева подала сорочку, которую герцогиня дю-Людъ ей представила Его высочество герцогъ Бургундскій раздѣвался среди всего двора, сидя на складномъ стулѣ. Людовикъ XIV присутствовалъ при этомъ со всѣми принцами; король Англійскій подалъ новобрачному сорочку, которая была представлена герцогомъ Бовилье.
Какъ только новобрачная легла въ постель, то его высочество герцогъ Бургундскій вошелъ въ сопровожденіи герцога Бовилье, и легъ въ постель по правую сторону принцессы, своей молодой супруги, въ присутствіи королей и всего двора. Тотчасъ послѣ этого Англійскіе король и королева ушли, потомъ ушелъ почивать и Людовикъ XIV, и весь дворъ оставилъ брачный покой, исключая его высочества дофина, статсъ-дамъ принцессы и герцога Бовилье, который все оставался у взголовья постели со стороны своего питомца, а герцогиня дю-Людъ со стороны принцессы. Спустя четверть часа, его высочество дофинъ велѣлъ своему сыну встать, позволивъ ему поцѣловать свою жену, — чему госпожа дю-Людъ сопротивлялась сколько могла, и уступила только по приказанію дофина.
На другой день по утру двѣ особы находили, что въ этомъ случаѣ было поступлено весьма не хорошо: король, что новобрачный поцѣловалъ свою жену, а маленькій герцогъ Беррійскій, что братъ его оставилъ брачное ложе, говоря, что, на его мѣстѣ, онъ не позволилъ бы себя увести, или, что онъ плакалъ бы до тѣхъ поръ, пока опять не положили бы его около принцессы.
Впрочемъ, судьба худо наградила бѣдную герцогиню; потому-что герцогъ, мужъ ея, довольно безобразный лицомъ, былъ сверхъ того горбатъ. Это произошло, какъ увѣрялъ Бовилье, воспитатель его, отъ корсета со стальными вставками, который велѣли ему носить, чтобъ пріучить его держаться прямо; но принцъ для избѣжанія боли, которую этотъ корсетъ причинялъ ему, держался напротивъ всегда криво, отъ чего и скривился у него позвоночный столбъ. Впрочемъ, какъ воспитанникъ Фенелона, онъ съ великимъ природнымъ умомъ, соединялъ превосходное воспитаніе. Онъ былъ набоженъ и благотворителенъ. Множество старыхъ, отставныхъ офицеровъ получали отъ него пособія, и никогда они не знали, что получали эти милости отъ него. Съ первой минуты, какъ онъ увидѣлъ жену свою, онъ полюбилъ ее, и потомъ простеръ эту любовь до обожанія. Спустя нѣсколько дней послѣ совершенія брака, въ одно изъ тѣхъ посѣщеній, которыя король позволилъ ему дѣлать принцессѣ, она разсказала ему, что одинъ славный Туринскій астрологъ, составивъ ея гороскопъ, предсказалъ ей, все, что съ нею случится, даже и то, что она выйдетъ за мужъ за Французскаго принца; онъ также предсказалъ ей, что она умретъ двадцати семи лѣтъ. — Если это несчастіе случится, сказала принцесса, — то на комъ тогда вы женитесь? — Объ этомъ нечего и думать, отвѣчалъ герцогъ: — потому-что если вы умрете прежде меня, то чрезъ восемь дней послѣ васъ умру и я. —
Слова герцога оправдались на самомъ дѣлѣ: герцогиня, какъ мы увидимъ, умерла 12 февраля 1712 года, а герцогъ 18 числа того же мѣсяца, т. е. шестью днями послѣ.
ГЛАВА XLVI.
1700—1701.[править]
Мы видѣли, что Карлъ II избралъ наслѣдникомъ обѣихъ своихъ монархій принца Леопольда Баварскаго. Какъ скоро это завѣщаніе было сдѣлано, кардиналъ Порто-Карреро увѣдомилъ объ этомъ, подъ великою тайною, маркиза д’Аркура, французскаго посланника въ Испаніи, который тотчасъ же отправилъ г. д’Игюльвиля къ Французскому королю съ увѣдомленіемъ объ этой новости. Людовикъ XIV, узнавъ объ этомъ, не обнаружилъ по видимому никакого неудовольствія; во нельзя того же сказать объ императорѣ Австрійскомъ. Австрійскій дворъ обвиняли уже въ томъ, что онъ, посредствомъ яда, устранилъ отъ наслѣдства Испанскую королеву, дочь его высочества герцога Орлеанскаго: но когда узнали о смерти юнаго принца Баварскаго, то опять возобновились тѣ же обвиненія.
По смерти юнаго принца, король Карлъ II пришелъ тѣмъ въ большее затрудненіе, что не дожидаясь новаго съ его стороны распоряженія, поторопились, какъ онъ узналъ, сдѣлать новый раздѣлъ, но, которому вся испанская монархія назначалась эрцгерцогу. Порто-Карреро, его совѣтникъ, который ходатайствовалъ въ пользу Филиппа Анжуйскаго, внука Французскаго короля, успѣлъ опредѣлить къ умирающему королю духовника, дѣйствовавшаго совершенно сообразно съ его намѣреніями. Однако же, этого двойнаго ходатайства было еще недостаточно. Король не смѣлъ самъ собою рѣшиться отдать свое королевство внуку королевы и короля, которые, вступая въ бракъ, формально отъ него отказались, и потому, онъ рѣшился посовѣтоваться съ папою. Онъ писалъ къ-нему весьма подробно, и велѣлъ прямо ему вручить свое письмо, которымъ просилъ у него совѣта. Папа Иннокентій XII и самъ въ это время былъ при смерти; поэтому, онъ не заставилъ ждать своего рѣшенія, и отвѣчалъ, что находясь въ состояніи столько же близкомъ къ смерти, какъ и его католическое величество, онъ вмѣняетъ себѣ въ непремѣнную обязанность дать совѣтъ, за который онъ не получилъ бы упрека, когда явится предъ престоломъ Божіимъ; посему онъ думаетъ, что не Австрійскій домъ, но дѣти дофина суть истинные, единственные и законные наслѣдники его монархіи; что ими устраняются всѣ другіе, и что пока будутъ живы ихъ потомки, эрцгерцогъ, его дѣти и весь Австрійскій домъ не имѣютъ никакого права на испанскій престолъ; что чѣмъ огромнѣе наслѣдство, тѣмъ строже взыщется съ короля въ день суда за несправедливость, которую онъ сдѣлаетъ, если устранитъ законнаго наслѣдника; что, посему, онъ совѣтуетъ ему не забыть ни одной предосторожности, или мѣры, которую можетъ внушить ему собственное его благоразуміе, чтобъ оказать справедливость кому слѣдуетъ, и передать, сколько возможно въ цѣлости, преемничество и монархію свою одному изъ законныхъ Французскихъ принцевъ.
Все это дѣлалось разумѣется втайнѣ, и тайну эту хранили такъ глубоко, что только по восшествіи уже Филиппа V на престолъ, узнали о письмѣ Карла II къ папѣ и объ отвѣтѣ Иннокентія XII. По полученіи этого отвѣта, всѣ сомнѣнія Карла II прекратились: составлено было новое завѣщаніе въ пользу герцога Анжуйскаго и представлено августѣйшему умирающему вмѣстѣ съ другимъ завѣщаніемъ, которое онъ прежде было подписалъ въ пользу эрцгерцога. Это послѣднее было сожжено въ присутствіи испанскаго короля и его духовника, и когда пламя, пожравшее, такъ сказать, королевство, угасло, король подписалъ другое завѣщаніе, которое было спрятано со всѣми обыкновенными при семъ обрядами. И пора было принять эту предосторожность, потому-что Карлъ II, каждую минуту ожидавшій смерти, лишился уже употребленія умственныхъ своихъ способностей. Герцогъ д’Аркуръ, по повелѣнію Французскаго короля, выѣхалъ изъ Мадрита, оставя вмѣсто себя г. де-Блекура для защищенія правъ Франціи, и 23 октября 1700 года уѣхалъ въ Байону, гдѣ стояла французская армія, имѣвшая приказаніе, въ случаѣ надобности, немедленно вступить въ Испанію.
1-го Ноября Карлъ II умеръ. Какъ только объ этомъ узнали, то тотчасъ стали требовать открыть духовное его завѣщаніе. Тайна была хранима всѣми довѣренными лицами такъ тщательно, что любопытство и важность событія, интересовавшаго столько милліоновъ людей, привлекли во дворецъ и его окрестности весь Мадритъ. Каждый иностранный министръ употреблялъ свои средства, чтобъ проникнуть въ государственный совѣтъ; всѣ двери дворца, какъ парадныя, такъ и секретныя, были осаждены посланниками и придворными. Всякому хотѣлось первому узнать о выборѣ короля, чтобъ первому разгласить эту великую новость. Г. де-Блекуръ, французскій повѣренный въ дѣлахъ, находился тутъ же, на равнѣ съ другими, зная не больше, какъ и они, и стоялъ близъ графа Гарраха, императорскаго посланника, который всего надѣялся, и зная о завѣщаніи, сдѣланномъ въ пользу эрцгерцога, стоялъ прямо противъ двери, чрезъ которую должна была выйти эта великая тайна, со свойственнымъ ему надменнымъ, торжествующимъ видомъ, внушеннымъ обстоятельствами. Первый, вышедшій изъ комнаты, въ которой было открыто духовное завѣщаніе, былъ герцогъ Абрантесъ, большой шутникъ, который съ давняго уже времени не ладилъ съ графомъ Гаррахомъ. Какъ только онъ явился, то всѣ бросились къ нему и забросали его вопросами. Но онъ, не отвѣчая ничего, обращалъ взоры свои во всѣ стороны; храня важно молчаніе, онъ подвигался медленно впередъ. Г. де-Блекуръ попался ему первый на дорогѣ; герцогъ Абрантесъ взглянулъ на него, потомъ отвернулъ голову; это было принято за худой знакъ для Франціи. Тогда, притворяясь, будто ищетъ глазами человѣка, который стоялъ передъ нимъ, онъ увидѣлъ графа Гарраха, и бросаясь къ нему на шею, съ видомъ участія, сказалъ ему по-испански: — Ахъ! графъ, какъ я счастливъ, что васъ вижу! Повѣрьте, что я съ большимъ удовольствіемъ…. (онъ остановился, чтобъ крѣпче поцѣловать его), — да, графъ, повѣрьте, что я чрезвычайно радъ, что на всю жизнь…. (и онъ удвоилъ поцѣлуи свои) и съ величайшимъ удовольствіемъ разстаюсь съ вами, и прощаюсь съ августѣйшимъ австрійскимъ домомъ! —
Потомъ, оставляя графа Гарраха въ совершенномъ изумленіи отъ такого привѣтствія, сказалъ: — Милостивый государь! Герцогъ Анжуйскій назначенъ королемъ Испаніи; да здравствуетъ король Филиппъ V!
И пробравшись чрезъ толпу, изумленную такою новостію, онъ скрылся за дверью; г. де-Блекуру нечего было ожидать болѣе; онъ немедленно вышелъ изъ дворца и спѣшилъ написать свою депешу. Когда онъ ее уже оканчивалъ, изъ государственнаго совѣта принесли ему извлеченіе изъ духовнаго завѣщанія, которое онъ и приложилъ къ своему письму. Г. д’Аркуръ, находившійся въ Байонѣ, имѣлъ позволеніе вскрывать всѣ пакеты, адресованные къ Людовику XIV, для того, чтобъ дѣйствовать сообразно съ получаемыми извѣстіями, и не терять времени въ ожиданіи повелѣній отъ двора, которыя впрочемъ отданы ему были напередъ на всѣ возможные случаи. Курьеръ отъ Блекура летѣлъ съ такою быстротою, что прибылъ въ Байону чуть живой. Д’Аркуръ тотчасъ отправилъ въ Фонтенбло, гдѣ находился дворъ, другаго курьера съ депешею, которую онъ велѣлъ ему передать Барбезьё, другу своему, для того, чтобъ онъ былъ вѣстникомъ этой великой новости и получилъ за нее всю награду. Курьеръ дѣйствительно прямо явился къ Барбезьё, и этотъ министръ, не теряя ни минуты, понесъ депешу къ королю, который былъ тогда въ совѣтѣ министра финансовъ.
Это было во вторникъ, 9 ноября. Король, предполагавшій но выходѣ изъ совѣта ѣхать на охоту, тотчасъ отмѣнилъ прежнее свое распоряженіе, и обѣдалъ, но обыкновенію, за малымъ столомъ, не показывая ни малѣйшаго вида, что онъ получилъ такое важное извѣстіе; своимъ приближеннымъ онъ объявилъ, однако, о смерти испанскаго короля, и сказалъ, что во всю зиму не будетъ ни баловъ, ни театральныхъ представленій, и никакого увеселенія при дворѣ. Возвратившись въ свой кабинетъ, онъ приказалъ министру быть въ три часа у госпожи де-Ментенонъ. Курьеръ, посланный къ его высочеству дофину, нашелъ его на травлѣ волковъ; дофинъ тотчасъ прекратилъ охоту и въ три часа, вмѣстѣ съ министромъ, прибылъ къ госпожѣ де-Ментенонъ. Совѣтъ продолжался до семи часовъ, послѣ чего король занимался еще до десяти часовъ съ министрами де-Торси и Барбезьё.
На другой день совѣтъ собирался два раза, и оба раза на половинѣ госпожи де-Ментенонъ. Какъ дворъ ни привыкъ къ высокому благоволѣнію, оказываемому ей королемъ, однако же онъ смотрѣлъ съ нѣкоторымъ удивленіемъ на то, что такимъ образомъ король приглашалъ ее разсуждать почти публично о важномъ дѣлѣ, которое поступало на разсмотрѣніе государственнаго совѣта. Всѣ оставались въ неизвѣстности и сомнѣніи до воскресенья, 14 ноября; въ этотъ день министръ де-Торси, послѣ продолжительнаго разговора съ королемъ, увѣдомилъ испанскаго посланника, чтобъ онъ на другой день ввечеру явился въ Версайль.
Въ понедѣльникъ, 15 числа, король уѣхалъ изъ Фонтенбло между девятью и десятью часами, и прибыль въ Версайль около четырехъ часовъ по-полудни. Испанскій посланникъ былъ принятъ королемъ; но при этомъ свиданіи не было ему ничего объявлено. Наконецъ, на другой день, во вторникъ 16 ноября, по выходѣ своемъ, король пригласилъ посланника войти въ его кабинетъ, въ который герцогъ Анжуйскій вошелъ уже прежде него чрезъ особенную дверь. Тогда король, указывая испанскому посланнику на своего внука, сказалъ: — Милостивый государь! вотъ герцогъ Анжуйскій, котораго вы можете привѣтствовать, какъ своего короля. —
Посланникъ тотчасъ сталъ на колѣна, и сказалъ юному принцу длинную рѣчь на испанскомъ языкѣ. Людовикъ XIV далъ ему договорить до конца; потомъ, когда онъ кончилъ, король сказалъ ему: — Милостивый государь! внукъ мой не говоритъ еще на этомъ языкѣ, который на будущее время сдѣлается его языкомъ; и такъ, я буду отвѣчать вамъ отъ его имени — и тотчасъ же, противъ своего обыкновенія, король приказалъ отворить обѣ половины двери своего кабинета, и позволилъ войти всѣмъ присутствовавшимъ, которыхъ было много, потому-что любопытство всѣхъ было возбуждено въ высшей степени. Тогда, положивъ на голову внука своего лѣвую руку, и указывая на него правою, онъ сказалъ: — Милостивые государи! вотъ испанскій король. Ему слѣдовало носить корону по праву его рожденія; покойный король призналъ его право въ своемъ духовомъ завѣщаніи; весь испанскій народъ желаетъ видѣть его своимъ королемъ… и неотступно у меня его проситъ. Это — воля неба, и я съ удовольствіемъ ей покоряюсь. — Потомъ, обратясь къ своему внуку, прибавилъ: — Будьте отнынѣ добрымъ испанцемъ; хотя теперь это первая ваша обязанность, но помните, однако, что вы родились Французомъ, и поддерживайте союзъ между этими двумя народами; это есть средство сдѣлать ихъ счастливыми и сохранить миръ Европы. —
Въ тотъ же день было рѣшено, что Испанскій король отправится въ Испанію 1-го декабря; что его будутъ провожать оба принца, его братья, которые просились ѣхать съ нимъ до самой границы; что Бовилье, гувернёръ его, въ продолженіе всего путешествія, будетъ имѣть главный надзоръ надъ принцами и придворными, и командовать тѣлохранителями, войсками, офицерами и свитою, и что онъ одинъ будетъ управлять и распоряжаться всѣмъ.
Маршалъ, герцогъ Поналль, былъ присоединенъ къ нему не съ тѣмъ, чтобъ отдавать какія-либо приказанія въ его присутствіи, хотя онъ былъ маршалъ Франціи и начальникъ тѣлохранителей, но только для того, чтобъ замѣнять его въ случаѣ болѣзни, или отсутствія. Каждый изъ нихъ получилъ по 50,000 ливровъ для своего путешествія. Все шло такъ, какъ предписалъ Людовикъ XIV, кромѣ того только, что Испанскій король уѣхалъ вмѣсто 1-го, 4-го декабря. Положено было, что новый король 2-го числа поѣдетъ въ Медонъ проститься съ своимъ отцомъ. Вслѣдствіе этого, весь придворный штатъ дофина получилъ приказаніе собраться для этого торжества.
Герцогиня Орлеанская, побочная сестра дофина, имѣвшая большое вліяніе на умъ его, просила, чтобъ онъ пригласилъ маркизу Монтеспанъ пріѣхать въ Медонъ въ тотъ день, когда Испанскій король пріѣдетъ съ нимъ прощаться. Его Высочество согласился на это почти съ радостію, потому-что это доставляло ему двоякое удовольствіе: онъ удовлетворялъ желанію герцогини, и причинялъ неудовольствіе госпожѣ де-Ментенонъ, которой онъ не только никогда не принималъ у себя, но у которой и самъ бывалъ только тогда, когда принужденъ былъ присутствовать въ совѣтѣ. Дѣйствительно, маркиза Монтеспанъ уже нѣсколько лѣтъ жида въ совершенномъ удаленіи отъ двора, и какъ никто не осмѣливался сказать ей, что ея присутствіе въ Версайлѣ сдѣлалось предосудительнымъ, и слѣдовательно стѣснительнымъ для Людовика XIV, то принцъ Менскій взялъ на себя дать замѣтить своей матери, что удаленіе ей изъ Версайля сдѣлалось необходимо. Однако же, этотъ первый его совѣтъ не имѣлъ успѣха. Монтеспанъ цѣплялась, такъ сказать, за обломки разрушившагося своего прежняго счастія, и Людовику XIV надобно было рѣшиться дать положительное повелѣніе, чтобы она удалилась. Но кто же долженъ былъ отнести къ ней это повелѣніе? Выборъ посланника былъ довольно затруднителенъ; но герцогъ Менскій вызвался опять самъ собою изгнать мать свою. Въ этотъ разъ повелѣніе было положительное; уклониться было нельзя; сопротивленіе было невозможно. Маркиза Монтеспанъ выѣхала изъ Версайля вся въ слезахъ и удалилась въ монастырь св. Іосифа, ею самою основанный. Но она еще недовольно отстала отъ мірскихъ привычекъ; будучи не такъ счастлива, а особливо не такъ покорна волѣ Божіей, какъ ла-Вальеръ, она старалась развлекать свое горе путешествіями изъ Парижа въ Бурбонъ, изъ Бурбона въ Фонтевро, но нигдѣ не могла найти себѣ спокойствія. Въ этомъ тревожномъ состояніи она совершала великія дѣла благочестія, ибо и въ счастливыя свои времена всегда была доброю и благочестивою: иногда оставляла короля и уходила на молитву въ свою молельню; строго соблюдала всѣ посты, и всегда говѣла, какъ истинная христіанка; раздавала много милостыни, и если не всегда благоразумно распредѣляла ее, то по крайней мѣрѣ всегда подавала ее по первой просьбѣ, съ которою къ ней обращались несчастные, постигнутые горемъ.
Среди этой плачевной жизни, набожности и, можетъ, быть, мірскихъ надеждъ, Монтеспанъ, очень желавшая видѣть вблизи герцогиню Бургундскую, которую описали ей прелестною, получила приглашеніе пріѣхать 2-го декабря къ его высочеству. Между тѣмъ, сообразуясь съ законами этикета, его высочество велѣлъ представить королю списокъ особъ, которыя имѣютъ быть у него во время предположенію, о съѣзда. Король прочиталъ списокъ отъ начала до конца, не сдѣлалъ никакого замѣчанія, свернулъ его и положилъ къ себѣ въ карманъ.
Тѣлохранители, всегда предшествовавшіе королю, увѣдомили о его прибытіи. При этомъ извѣстіи Монтеспанъ чуть было не сдѣлалось дурно, и она хотѣла уйти; но герцогиня Монморанси, пріятельница ея, удержала ее: — Что вы! вы боитесь присутствія короля, маркиза? сказала она ей. Его величество король мыслитъ очень хорошо, когда мыслить самъ собою, и будетъ очень радъ уводиться съ вами; притомъ же было бы забавно, если бы ему пришла охота сдѣлаться невѣрнымъ своей прежней фавориткѣ. Что касается до меня, то я знаю, что удовольствіе, которое бы я отъ этого почувствовала, прибавило бы мнѣ десять лѣтъ жизни. На вашемъ мѣстѣ, а бы попросила у короля позволеніе занять мою должность оберъ-гофмейстерины при покои его супругѣ. — Въ тоже время герцогиня Бургундская, желавшая безъ сомнѣнія видѣть, какое впечатлѣніе на короля произведетъ свиданіе съ маркизою Монтеспанъ, подошла къ герцогинѣ Орлеанской, сидѣвшей подлѣ своей матери, и съ нею стала разговаривать.
Въ эту минуту вошелъ Людовикъ XIV. Онъ сперва обратился къ Испанскому посланнику, сопровождавшему герцога Анжуйскаго; потомъ обходя непринужденно вокругъ залы, просилъ дамъ, изъ уваженія къ нему, стоявшихъ, садиться; потомъ, остановись предъ герцогинею Бургундскою, онъ съ минуту поговорилъ съ нею. За тѣмъ онъ обратился къ герцогинѣ Орлеанской, и наконецъ очутился лицомъ къ лицу съ маркизою Монтеспанъ, которая, блѣдная и трепещущая, чуть было не упала въ обморокъ. Король съ минуту смотрѣлъ на нее, потомъ съ очаровательнымъ движеніемъ головы, сказалъ ей: — Свидѣтельствую вамъ мое почтеніе, сударыня; вы все еще прекрасны, все еще свѣжи; этого мало, — я надѣюсь, что вы счастливы. — Сегодня, государь, я очень счастлива, отвѣчала Монтеспанъ, — потому что имѣю честь свидѣтельствовать мое глубочайшее почтеніе вашему величеству.
Тогда король взялъ ея руку и поцѣловалъ; потомъ пошелъ далѣе, чтобъ сдѣлать честь другимъ дамамъ. Когда онъ былъ уже такъ далеко, что не могъ слышать разговора, то герцогиня Бургундская спросила у Монтеспанъ, за чѣмъ она оставила дворъ. — Герцогиня, отвѣчала бывшая фаворитка, — не я оставила дворъ, а дворъ меня оставилъ. — Здѣсь госпожа де Монтеспанъ видѣлась съ королемъ въ послѣдній разъ.
Когда герцогиня Бургундская возвратилась въ Версайль, то госпожа де-Ментенонъ, спѣшившая узнать, что тамъ происходило, велѣла позвать ее и спросила, хорошо ли она тамъ веселилась? — О! безъ сомнѣнія, отвѣчала она: — дворъ былъ великолѣпный…. Монтеспанъ также была тамъ; она еще весьма красивая женщина, и король сказалъ ей, что онъ все еще находитъ ее свѣжею и прекрасною. —
Потомъ, обратясь къ герцогу Менскому, который стоялъ подлѣ госпожи де-Ментенонъ, спросила: — Почему вы не пріѣхали въ Медонъ? вашъ братецъ, графъ Тулузскій, былъ тамъ вмѣстѣ съ герцогинею, и они оба, какъ это и слѣдовало, постоянно находились при Монтеспанъ. —
Между тѣмъ всѣ Европейскія государства приняли духовное завѣщаніе Карла II, и признали Филиппа V, провозглашеннаго въ Мадридѣ съ 24-го ноября, королемъ Испаніи. Одна только Австрія сдѣлала свои возраженія.
Впродолженіе истекшаго періода, и между тѣмъ какъ совершались важныя событія, о которыхъ мы говорили, умеръ Расинъ, пережившій Мольера двадцатью шестью годами. Онъ долго пользовался дружескимъ обращеніемъ вельможъ, милостію Людовика XIV, котораго писалъ исторію, и благорасположеніемъ госпожи де-Ментенонъ, для которой онъ написалъ свои трагедіи: Эсѳирь и Аталію, но умеръ въ совершенной опалѣ. Приводятъ многія причины этой перемѣны Людовика XIV къ своему поэту; вотъ самая вѣроятная изъ нихъ: его должность исторіографа короля, которую онъ раздѣлялъ съ другомъ своимъ Депрео, дружескія связи съ знатью, которыя онъ имѣлъ снискать себѣ, огромные успѣхи авторскія, которые онъ пріобрѣлъ, доставили ему большой вѣсъ при дворѣ. Случалось иногда, что король находясь у госпожи де-Ментенонъ безъ министра, въ дурное зимнее время, скучая отъ того, что нельзя было прогуляться, или отъ того, что не было важныхъ занятіи, приглашалъ Расина побесѣдовать съ нимъ и своею фавориткою въ маленькомъ домашнемъ кругу. Къ несчастію, Расинъ быль, какъ и всѣ поэты, весьма разсѣянъ.
Однажды, что когда онъ сидѣлъ съ королемъ и госпожею де-Ментенонъ у камина на половинѣ сей послѣдней, разговоръ зашелъ о парижскихъ театрахъ, и послѣ оперы сошелъ на комедію. Король съ давняго уже времени не посѣщавшій спектаклей, раскрашивалъ о піесахъ, которыя тогда играли, объ актерахъ, которые ихъ представляли, и спросилъ у Расина, отчего комедія такъ упала съ той степени совершенства, на которой она была прежде. Расинъ представлялъ многія весьма основательныя тому причины, и между прочими недостатокъ авторовъ. — «По этой причинѣ, говорилъ онъ, за недостаткомъ хорошихъ новыхъ піесъ, должны играть старинныя, и въ особенности піесы Скаррона, которыя никуда не годятся и только лишь удаляютъ публику отъ театра». При этихъ словахъ госпожа де-Ментенонъ покраснѣла, не отъ того, чтобы помрачали литературную славу ея перваго мужа, но отъ того, что въ первый разъ въ теченіе пятьнадцати лѣтъ, это имя было произнесено предъ вторымъ ея мужемъ. Выходка эта была такъ груба, что самъ даже король смѣшался. Онъ ничего не отвѣчалъ, и какъ госпожа де-Ментенонъ съ своей стороны также молчала, то за этимъ справедливымъ замѣчаніемъ поэта послѣдовало такое ледяное молчаніе, что несчастный Расинъ опомнился, замѣтивъ бездну, въ которую онъ готовъ былъ низринуться. Поэтому, онъ смѣшался болѣе, нежели они оба, не смѣлъ ни поднять глазъ, ни открыть болѣе рта. Это молчаніе продолжалось нѣсколько минутъ, — такъ велико было смущеніе. Наконецъ, король первый прервалъ это молчаніе, отпустивъ Расина подъ предлогомъ, что ему надобно заняться дѣлами. Расинъ ушелъ совершенно потерявшись, добрался кое-какъ до комнаты Кавоа, своего друга, и разсказалъ ему, какую онъ сдѣлалъ глупость. Но эта глупость была такова, что поправить ее было невозможно. Съ этого времени ни король, ни госпожа де-Ментенонъ не только не посылали приглашать къ себѣ Расина, но и не говорили съ нимъ и не смотрѣли на него болѣе. Великій поэтъ, для котораго благорасположеніе короля во всю его жизнь было единственнымъ свѣтиломъ, впалъ въ такую глубокую печаль, что пришелъ отъ того въ совершенное изнеможеніе, и съ этого времени думалъ уже только о спасеніи своей души.
Наконецъ 22-го Апрѣля 1699 года онъ умеръ, завѣщавъ, чтобъ его похоронили въ Портъ-Ройялѣ-де-Тамъ, ибо желалъ и по смерти своей быть въ сообществѣ съ знаменитыми отшельниками, съ которыми онъ до послѣдней минуты, не смотря на мірскую жизнь свою, сохранялъ связь, заключенную съ ними въ молодости.
Буало де Прео остался одинъ изъ этой великой плеяды, явившейся надъ колыбелью Людовика XIV; потому-что и Лафонтенъ умеръ уже 13-го апрѣля, 1695 года. Правда, что въ это время явился уже на свѣтъ новый главный дѣятель на поприщѣ литературы: 20-го февраля 1694 года родился въ Шатене, близъ Парижа, Францискъ-Марія-Аруетъ-Вольтеръ.
ГЛАВА XLVII.
1701—1703.[править]
1701 годъ начался смертію Людовлка-Франциска-Маріи Летеллье, маркиза Барбезьё, военнаго статсъ-секретаря. Летеллье былъ, какъ припомните, сынъ Лувуа; но въ противоположность съ своимъ отцомъ, онъ былъ поддерживаемъ противъ отвращенія къ нему короля, благорасположеніемъ, оказываемымъ ему госпожею Ментенонъ, къ которой онъ всегда питалъ глубокое уваженіе и почтеніе.
Барбезьё былъ высокаго роста, съ пріятною, здоровою и умною физіономіею. Онъ былъ весьма дѣятеленъ, проницателенъ и аккуратенъ, отъ чего всякій трудъ былъ для него неимовѣрно легокъ, чѣмъ онъ и пользовался, ибо будучи почти всегда занятъ своими удовольствіями, онъ въ два часа могъ сдѣлать и больше и лучше, нежели кто нибудь изъ его товарищей могъ сдѣлать впродолженіе цѣлаго дня. При первой встрѣчѣ онъ располагалъ всякаго въ свою пользу; разговоръ его былъ богатъ разнообразіемъ, обращеніе вѣжливое, рѣчь плавная, правильная, напыщенная, однако же натуральная, сильная и краснорѣчивая. Никто не имѣлъ такого свѣтскаго обращенія и пріемовъ вельможи, хотя дворянство его было не очень старинное. Когда онъ хотѣлъ кому понравиться, то прельщалъ собою, когда хотѣлъ быть обязательнымъ, то дѣлалъ это такъ, что невозможно было сдѣлаться къ нему неблагодарнымъ. Никто лучше его не излагалъ какого либо дѣла, не вникалъ совершеннѣе во всѣ его подробности, и лучше не развивалъ ихъ; онъ постигалъ съ тонкостію, — которую Людовикъ XIV лучше, нежели кто либо другой умѣлъ оцѣнить, — различіе особъ и различные способы, какъ надобно было съ ними говорить. По за днями вѣжливости и добраго расположенія, если можно такъ выразиться, у Барбезьё слѣдовали нерѣдко дни дурнаго расположенія и гордости. Тогда онъ дѣлался до крайности высокомѣренъ, дерзокъ, наглъ, мстителенъ, легко оскорблялся малѣйшими бездѣлицами, и не скоро переставалъ питать возбужденное въ немъ къ кому либо отвращеніе. Тогда онъ дѣлался до крайности угрюмъ; хотя онъ про себя зналъ это и самъ на то жаловался, но не могъ преодолѣть себя. Будучи отъ природы вспыльчивъ и жестокъ, онъ дѣлался грубымъ и способнымъ на всякую обиду и на всякую наглость. Эти лихорадочные часы, въ которые онъ былъ самъ не свой, въ теченіи его жизни лишили его многихъ друзей, которыхъ онъ впрочемъ не умѣлъ выбирать, и которыхъ онъ въ эти минуты оскорблялъ, не смотря на то, были ли они люди ничтожные, или знатные, слабые или могущественные.
Когда бывало Барбезьё слишкомъ запьетъ, что съ нимъ иногда случалось, или затѣетъ какую нибудь гулянку, — а это бывало не рѣдко, — то король, получивъ отъ него увѣдомленіе, что онъ боленъ лихорадкою, обыкновенно откладывалъ дѣла его до другаго времени. Людовикъ XIV этимъ не безпокоился; онъ зналъ, что Барбезьё вознаградитъ потерянное время, и хотя не вѣрилъ этой притворной лихорадкѣ, но прощалъ все Барбезьё тѣмъ охотнѣе, что Барбезьё вообще исполнялъ гсударственныя дѣла скоро и хорошо.
Такъ-какъ было вѣроятно, что наслѣдство Испаніи поведетъ къ продолжительной и жестокой войнѣ, то у Барбезьё было слишкомъ много дѣла, что, впрочемъ, нисколько не мѣшало ему предаваться распутству, къ которому онъ привыкъ. Потрудившись однажды нѣсколько болѣе обыкновеннаго, и окончивъ съ неимовѣрною скоростію самыя запутанныя дѣла, онъ считалъ себя въ нравѣ взять отдыхъ на четыре или на пять дней, и, собравъ нѣсколько друзей, заперся съ ними въ домѣ, выстроенномъ имъ на открытомъ полѣ между Версайлемъ и Вокрессономъ, въ концѣ Сен-Клудскаго парка; этотъ домъ, построенный на самомъ скучномъ мѣстѣ, но вблизи отъ всего, стоилъ ему милліоновъ. Чрезъ четыре дня онъ возвратился въ Версайль, но съ болью въ горлѣ, и въ горячкѣ, требовавшей немедленнаго пособія врача. Барбезьё считалъ не нужнымъ обратить вниманіе на припадки этой болѣзни, какъ они важны ни были, и только спустя уже два дня послалъ за придворнымъ медикомъ фасономъ. Фагонъ, осмотрѣвъ больнаго, съ обычною своею грубостію сказалъ, что ему ничего болѣе не остается дѣлать, какъ только посовѣтовать больному написать духовное завѣщаніе и исповѣдаться. Барбезьё принялъ этотъ совѣтъ съ тою твердостію, которою онъ обнаруживалъ во всѣхъ случаяхъ своей жизни и умеръ, такъ сказать, совсѣмъ за-живо, среди своего семейства, имѣя отъ роду тридцать три года, въ той самой комнатѣ, въ которой умеръ его отецъ.
Какъ только король узналъ объ этомъ, то велѣлъ позвать къ себѣ Шамильяра, за восемь дней предъ тѣмъ получившаго мѣсто генералъ-контролера финансовъ. Камердинеръ госпожи де-Ментенонъ отправился къ нему въ Монтфермели и пригласилъ его явиться на другой день къ королю, какъ только онъ встанетъ. Шамильяръ исполнилъ приказаніе, и Людовикъ XIV вводя его въ свой кабинетъ, сказалъ, что онъ возлагаетъ на него должность маркиза Барбезьё. Шамильяръ, удивляясь этому возрастающему благоволенію къ себѣ короля, причину котораго мы сейчасъ объяснимъ, хотѣлъ отказаться отъ предлагаемой ему должности, представляя королю, что невозможно одному человѣку, хотя бы онъ имѣлъ способности выше тѣхъ, какія имѣлъ Барбезьё, справиться съ двумя должностями, которыя отдѣльно занимали Колберъ и Лувуа. Но Людовикъ XIV отвѣчалъ, что именно воспоминаніе объ этихъ двухъ министрахъ и вѣчныхъ между ними ссорахъ заставляетъ его отдать оба эти министерства въ одни руки. Въ сущности-же, эти министерства переходили не въ руки Шамильяра, но въ руки самаго Людовика XIV.
Шамильяръ, дѣйствительно, не долженъ былъ ожидать такого быстраго возвышенія. Онъ былъ высокаго роста, ходилъ разваливаясь, открытая его физіономія, ничего не выражавшая, показывала только кротость и доброту. Отецъ его, служившій рекетмейстеромъ, умеръ въ 1675 году въ Канѣ, гдѣ онъ былъ градоначальникомъ въ теченіи десяти лѣтъ. Въ слѣдующемъ году сынъ его назначенъ былъ совѣтникомъ парламента. Такъ какъ онъ былъ прилеженъ, трудолюбивъ и по природѣ своей любилъ хорошее общество, то молва, чло онъ имѣлъ хорошее знакомство и былъ очень честный человѣкъ, пособила ему нѣсколько выбраться изъ толпы приказныхъ и познакомиться съ болѣе значительными особами. Но при этой посредственности во всемъ у Шамильяра былъ одинъ превосходный талантъ. Онъ былъ отличнѣйшій игрокъ на билліардѣ. Въ тоже время и король пристрастился къ этой игрѣ, и она долго была любимымъ его занятіемъ. Зимою онъ почти каждый вечеръ долго игралъ на билліардѣ, то съ герцогомъ Вандомскимъ, то съ маршаломъ Вильруа, то съ герцогомъ Граммономъ. Однажды разговоръ зашелъ объ искусствѣ Шамильяра. Эти господа, не знавшіе его, рѣшились подвергнуть его испытанію, поѣхали въ Парижъ, и пригласили его сдѣлать имъ партію. Шамильяръ принялъ приглашеніе, объигралъ ихъ, не уклонясь ни на одну минуту отъ врожденной ему вѣжливости и скромности, и оставилъ ихъ въ такомъ восхищеніи, что они въ тотъ же вечеръ до небесъ расхвалили Людовику XIV парламентскаго совѣтника. Король, подстрекаемый любопытствомъ, пожелалъ его видѣть, и просилъ герцога Вандомскаго привезти его въ Версайль, въ первый разъ, какъ онъ поѣдетъ въ Парижъ. Для совѣтника это была большая честь; онъ отговаривался долго, такъ-что принуждены были сказать, что король самъ этого желаетъ; тогда только онъ рѣшился поѣхать въ Версайль съ двумя своими покровителями, былъ представленъ Людовику XIV, который тотчасъ же повелъ его въ билліардную залу.
Шамильяръ сначала сдѣлалъ нѣсколько промаховъ; этимъ онъ доставилъ удовольствіе Людовику XIV, который всегда замѣчалъ первое впечатлѣніе, производимое имъ на тѣхъ, которые съ нимъ сближались, и находилъ удовольствіе для себя въ томъ, если это впечатлѣніе было слѣдствіемъ робости. Но мало по малу, — что впрочемъ сдѣлалъ бы и всякій ловкій придворный, — Шамильяръ успокоился, оправился, началъ дѣлать такіе отличные карамболи, такіе вѣрные дублеты, такъ мѣтко сажать шары въ лузу, что Людовикъ XIV пришелъ въ удивленіе, и съ этого же дня навсегда избралъ его своимъ партнёромъ.
И такъ, Шамильяръ попалъ ко двору; но надобно было умѣть при немъ удержаться, и тутъ то обнаружилась вся ловкость новаго любимца. Хотя очевидно было что онъ понравился королю, и, — что было не такъ легко, — самой госпожѣ де-Ментенонъ, но онъ остался, однако, такъ скроменъ, что это къ нему благоволеніе никого не оскорбляло. Получивъ разъ приглашеніе отъ госпожи де Ментенонъ и отъ Людовика XIV, онъ часто пріѣзжалъ въ Версайль, а между тѣмъ продолжалъ жить съ своими товарищами, не принимая на себя нисколько того важнаго вида, который обыкновенно иные принимаютъ на себя вмѣстѣ съ отличіями. Вскорѣ король пожаловалъ его рекетмейстеромъ для того, чтобъ онъ могъ скорѣе возвыситься; вмѣстѣ съ тѣмъ онъ далъ ему квартиру въ самомъ замкѣ. Чрезъ три года, т. е. въ 1689 г., король назначилъ его управителемъ Руана. Тогда онъ просилъ Людовика XIV, чтобъ онъ не удалялъ его отъ своей особы; но король, чтобъ доказать ему, что онъ не имѣлъ этого намѣренія, позволилъ ему три раза въ годъ пріѣзжать въ Версайль недѣль на шесть, и въ тотъ же день взялъ его съ собою въ Марли, гдѣ игралъ съ нимъ на билліардѣ, — что было знакомъ особеннаго къ нему благоволенія и дружбы. Но трехлѣтнемъ пребываніи его въ Руанѣ, король, по собственному своему желанію, возложилъ на него должность управляющаго финансами, въ которой онъ и оставался до того времени, до котораго мы дошли, все на той же ногѣ съ королемъ, хотя билліардъ уже и вышелъ изъ моды. Мы видѣли, какимъ образомъ онъ въ то время, какъ наименѣе этого ожидалъ, сдѣлался преемникомъ маркиза Барбезьё.
Около этого времени, король Іаковъ II, какъ будто бы дожидавшійся только приговора къ смерти похитителя своей короны, былъ разбитъ параличомъ; у него отнялась, половина тѣла, но голова осталась не поврежденною; Людовикъ XIV, а по его примѣру и весь дворъ, оказывали ему большое вниманіе. Фагонъ присовѣтовалъ больному королю ѣхать на Бурбонъ-л’Аршамбольскія воды, куда сопровождала его Англійская королева, его супруга. Людовикъ XIV доставилъ ему всевозможныя средства для этого путешествія; но августѣйшій больной возвратился безъ всякаго облегченія. Съ этого времени онъ влачилъ бѣдственную жизнь, и 8-го Сентября 1701 года впалъ въ такое разслабленіе, что не оставалось болѣе никакой надежды спасти его. Во вторникъ, 13-го Сентября, Людовикъ XIV поѣхалъ изъ Марли въ Сен-Жерменъ навѣстить умирающаго. Іаковъ былъ такъ слабъ, что когда доложили ему о прибытіи короля, то онъ съ трудомъ могъ открыть глаза. Людовикъ XIV подошелъ къ его постели и сказалъ, что онъ можетъ умереть спокойно на счетъ принца Валлійскаго; что онъ признаётъ его королемъ Англіи, Шотландіи и Ирландіи. Всѣ Англичане, присутствовавшіе при этомъ торжественномъ обѣщаніи, пали предъ королемъ Французскимъ на колѣна во изъявленіе своей благодарности; послѣ чего Людовикъ XIV пошелъ къ Англійской королевѣ и увѣрялъ ее въ томъ же. Послали за принцемъ Валлійскимъ; король повторилъ предъ нимъ тоже обѣщаніе. Возвратясь въ Марли, Людовикъ XIV объявилъ при рукоплесканіяхъ всего двора то, что онъ сдѣлалъ для августѣйшихъ изгнанниковъ.
Іаковъ II скончался 16 Сентября 1701 года, въ три часа по полудни. Ввечеру того же дня тѣло Англійскаго короля весьма скромно было отвезено въ улицу Сен-Жанъ, къ англійскимъ Бенедиктинцамъ въ Парижѣ, гдѣ и было поставлено, какъ тѣло самаго простаго человѣка, въ склепѣ часовни до времени, когда можно будетъ перевезти его въ Вестминстеръ.
Іаковъ II есть живой примѣръ, — какой только можетъ представить королевское достоинство своимъ приверженцамъ, — того твердаго соблюденія священныхъ правъ, того высокаго убѣжденія въ правѣ наслѣдія, которыя заставляютъ жертвовать всѣмъ счастіемъ семейства для исполненія политическаго долга, и которыя налагаютъ на сына, лишеннаго короны, обязанность упорно домогаться наслѣдія своего отца. Будучи изгнанникомъ въ Сен-Жерменѣ, безъ всякаго имѣнія, лично ему принадлежащаго, безъ денегъ, безъ войска, поддерживаемый одною только щедростію Людовика XIV, Іаковъ II не переставалъ ни на одну минуту считать себя настоящимъ, единственнымъ королемъ Англіи. По его мнѣнію Вильгельмъ-Побѣдитель былъ нечто иное, какъ бунтовщикъ, а Вильгельмъ, признанный королемъ, нечто иное, какъ похититель престола. До послѣдней минуты своей жизни, этотъ потомокъ Стюартовъ, сверженный съ престола, имѣлъ только одну мысль, только одну жалобу: эта мысль была та, что корона принадлежитъ ему; эта жалоба состояла въ продолжительномъ, вѣчномъ протестѣ законнаго государя противъ несправедливости судьбы. Если, не смотря на то, что онъ былъ уже по видимому безъ чувствъ, онъ могъ слышать послѣднія слова Людовика XIV, то душа его. разлучаясь съ тѣломъ, должна была возрадоваться и утѣшиться, потому-что она уносила съ собою, если не убѣжденіе, то по крайней мѣрѣ надежду, что оппозиція его, продолжавшаяся во всю его жизнь, будетъ продолжаться и послѣ его смерти. Король Вильгельмъ находился въ Голландіи въ своемъ Лооскомъ домѣ, когда узналъ о смерти короля Іакова II, и о томъ, что Людовикъ XIV призналъ сына его Англійскимъ королемъ. Онъ былъ за столомъ, за которымъ, вмѣстѣ съ нимъ, находились всѣ главные принцы Германіи. Онъ сообщилъ имъ это извѣстіе такъ, какъ оно было сообщено ему самому, не сдѣлавъ на него никакого замѣчанія. Онъ только покраснѣлъ, съ досадою надѣлъ шляпу на голову и тотчасъ послалъ въ Лондонъ повелѣніе изгнать оттуда Пуссена, который завѣдывалъ дѣлами Франціи съ титуломъ посланника; но какъ, не смотря на распрю за скипетръ и корону, Іаковъ II былъ ему тестемъ, то онъ приказалъ наложить трауръ, но только не чернаго обыкновеннаго цвѣта, а фіолетоваго. Послѣ чего, онъ спѣшилъ окончить въ Голландіи все, что упрочивало эту страшную лигу, которой государи, ее составлявшіе, дали названіе Великаго Союза. За тѣмъ, онъ возвратился въ Англію требовать у парламента денежнаго пособія.
Но прибывъ въ Лондонъ, Вильгельмъ и самъ сдѣлался серьезно болѣвъ; онъ скоро понялъ опасность своего положенія, которую умѣлъ скрывать отъ самаго себя дѣятельностію ума и силою воли.
Хотя дыханіе у него затруднялось до такой степени, что каждую минуту можно было ожидать, что онъ задохнется, однакоже онъ ни мало не уменьшалъ своихъ кабинетныхъ занятій, и ограничился только тѣмъ, что, приказавъ сдѣлать описаніе состоянія своего здоровья, разослалъ его, въ видѣ бюллетеня, къ знаменитѣйшимъ европейскимъ медикамъ, прося ихъ совѣтовъ. Одно изъ такихъ описаній было прислано и къ Фагону, но такъ, какъ будто бы оно было отъ одного деревенскаго священника. Фагонъ, который думалъ, что съ бѣднымъ священникомъ много церемониться нечего, и который впрочемъ по обыкновенію своему всегда поступалъ весьма грубо, написалъ только просто внизу: приготовляться къ смерти. Вильгельмъ, получивъ этотъ приговоръ, старался уже только поддерживать силы свои всевозможными средствами. Одно изъ средствъ, которое онъ употреблялъ, состояло въ прогулкахъ верхомъ на лошади; отъ этихъ прогулокъ онъ всегда почти получалъ облегченіе. Но вскорѣ, не имѣя болѣе силъ держаться, онъ упалъ однажды съ лошади; это ускорило его кончину; онъ умеръ, не прибѣгая къ утѣшеніямъ религіи въ минуту своей смерти, — чего, впрочемъ, онъ никогда не дѣлалъ и при жизни, — и до послѣдней минуты занимался государственными дѣлами. Послѣдніе два дня его поддерживали ликерами, крѣпкими напитками и возбудительными средствами. Наконецъ, 19-го марта 1702 года, онъ умеръ въ десять часовъ утра, выпивъ чашку шоколаду; ему было только пятьдесятъ два года.
Вильгельмъ Ш но оставилъ послѣ себя дѣтей. Принцесса Анна, его свояченица, вторая дочь короля Іакова II и супруга датскаго принца Георгія, была провозглашена королевою.
Вильгельмъ III есть одинъ изъ знаменитѣйшихъ людей того врепени, которое мы отсылаемъ. Это типъ силы и ума, борющихся съ законностію и правомъ. Родясь принцемъ, онъ сдѣлался полководцемъ; ставъ полководцемъ, онъ не хотѣлъ уже опять сдѣлаться принцемъ, а сдѣлался королемъ; какъ воинъ, онъ часто со славою сражался противъ Конде, Тюреня и Люксембурга; какъ политикъ, онъ постоянно съ успѣхомъ боролся съ Колберомъ, Лувуа и Людовикомъ XIV. Геніемъ своимъ онъ достигъ верховной власти штатгальтера въ Голландіи, получилъ корону Стюартовъ въ Англіи, диктаторство въ Европѣ, за исключеніемъ одной Франціи. Вся жизнь его была тайною, бѣдственною, многотрудною бранью, изъ которой онъ, можетъ быть, не вышелъ бы побѣдителемъ, если бы не былъ представителемъ кальвинизма, въ то время неумолимо преслѣдуемаго. Наконецъ, Вильгельмъ Ш былъ не столько преемникомъ Іакова II, сколько представителемъ Кромвеля.
Почти въ тоже самое время, какъ исторія на скрыжаляхъ своихъ напечатлѣла смерть этихъ двухъ государей, священникъ церкви св. Павла, въ Парижѣ, вписалъ въ свой реестръ простое показаніе о кончинѣ одного изъ бастильскихъ арестантовъ: «1703 года, 19 ноября, въ Бастиліи умеръ Маршіали, имѣвшій около сорока пяти лѣтъ отъ роду, котораго тѣло погребено на кладбищѣ св. Павла, въ его приходѣ, 20-го числа вышеозначеннаго мѣсяца, въ присутствіи маіора Розаржа и старшаго бастильскаго врача г-на Рейля, которые и подписались».,
Говорятъ, этотъ Маршіали былъ не кто иной, какъ знаменитое лицо, извѣстное подъ именемъ человѣка въ Желѣзной Маскѣ, о которомъ такъ мало говорили въ это время, и о которомъ надѣлали столько шуму послѣ. Вольтеръ первый ударилъ тревогу по поводу этого государственнаго арестанта, о которомъ и мы, въ свою очередь, намѣрены сказать нѣсколько словъ; начнемъ съ того, что положительно извѣстно, т. е. съ чиселъ и дней, записанныхъ въ исторіи; послѣ того, что намъ извѣстно достовѣрно, перейдемъ къ догадкамъ и предположеніямъ.
Человѣкъ въ Желѣзной Маскѣ явился въ Пиньеролѣ въ промежутокъ времени отъ 2-го Марта 1680 до 1-го Сентября 1681 года, такъ что невозможно съ точностію указать ни дня, ни мѣсяца вступленія его въ эту тюрьму. Вскорѣ потомъ г. де Сен-Маръ, комендантъ этой крѣпости, получивъ назначеніе быть комендантомъ крѣпости Екзиль, увезъ туда и арестанта своего. Наконецъ, сдѣлавшись губернаторомъ острововъ св. Маргариты, онъ опять приказалъ и этому несчастному слѣдовать за собою, будучи самъ осужденъ на то, чтобы служить ему, такъ сказать, тѣнью. Есть письмо его, писанное къ министру Лувуа, отъ 20-го Января 1687 года, въ которомъ между прочимъ онъ говоритъ: Я отдалъ такія приказанія стражѣ моего арестанта, что могу отвѣчать вамъ за совершенную безопасность.
Г. де Сен-Маръ, какъ показываетъ отрывокъ письма, на кото, рое мы указываемъ нашимъ читателямъ, считалъ весьма важнымъ дѣломъ сбереженіе своего арестанта. И потому онъ велѣлъ выстроить для него по своему усмотрѣнію образцовую тюрьму. Эта тюрьма, по словамъ Пигамоль-де-ла-Форса освѣщалась только однимъ окномъ, обращеннымъ къ морю, и находившимся въ пятнадцати футахъ выше тропинки, по которой ходилъ дозоръ. Кромѣ главныхъ запоровъ, оно было еще защищено тремя толстыми желѣзными рѣшетками.
Рѣдко Сен-Маръ входилъ въ комнату своего арестанта; потому-что ему надобно было запирать за собою дверь, а онъ боялся, чтобъ кто нибудь не сталъ подслушивать за дверью. Поэтому, онъ обыкновенно останавливался на порогѣ. Стоя такимъ образомъ, онъ могъ разговаривать съ своимъ арестантомъ и въ тоже время смотрѣть въ обѣ стороны корридора, не шелъ-ли кто нибудь. Однако же, однажды, когда онъ разговаривалъ такимъ образомъ съ своимъ арестантомъ, сынъ одного изъ его друзей, пріѣхавшій провести на островѣ нѣсколько дней, отыскивая Сен-Мара для того, чтобъ испросить у него позволенія взять ботъ для переправы на берегъ, вошелъ въ корридоръ, и увидѣлъ, что онъ стоялъ на порогѣ одной изъ арестантскихъ каморъ. Надобно полагать, что въ это время между арестантомъ и Сен-Маромъ происходилъ разговоръ весьма важный, потому-что Сен-Маръ замѣтилъ молодаго человѣка только тогда уже, когда онъ быль отъ него въ нѣсколькихъ шагахъ. Замѣтивъ его, онъ быстро отскочилъ назадъ, заперъ дверь, и поблѣднѣвъ, спросилъ нескромнаго посѣтителя, не видѣлъ-ли, или не слышалъ-ли онъ чего нибудь? Вмѣсто всякаго отвѣта молодой человѣкъ поспѣшилъ доказать ему, что съ того мѣста, гдѣ онъ находился, слышать что-либо было невозможно. Губернаторъ успокоился; но, не смотря на то, потребовалъ, чтобъ молодой человѣкъ въ тотъ же день оставилъ островъ св. Маргариты, и написалъ къ его отцу письмо для объясненія причины его удаленія, присовокупляя слѣдующія слова: — Чуть-чуть было дорого не обошлось это приключеніе вашему сыну, и я спѣшу отослать его къ вамъ, ибо опасаюсь какой-нибудь новой неосторожности съ его стороны.
Понятно, что желаніе арестанта бѣжать изъ тюрьмы было по крайней мѣрѣ равно опасенію Сен-Мара, чтобъ оно ему не удалось. Много разъ несчастный затворникъ покушался на это. Мы должны указать на одинъ случай, который дошелъ до насъ со всѣми подробностями. Однажды человѣкъ въ Желѣзной Маскѣ, которому кушанье подавалось обыкновенно на серебрѣ, написалъ гвоздемъ на блюдѣ нѣсколько строчекъ и выбросилъ это блюдо за рѣшетку своего окна. Рыбакъ нашелъ это блюдо на берегу моря, и разсудивъ основательно, что ему не откуда быть больше, какъ изъ замка, понесъ его къ губернатору. Сен-Маръ осмотрѣвъ это блюдо, съ ужасомъ увидѣлъ вырѣзанную на немъ надпись. — Ты читалъ, что здѣсь написано? сказалъ губернаторъ рыбаку, показывая надпись. — Я не умѣю читать, отвѣчалъ ему рыбакъ. — Это блюдо, кромѣ твоихъ рукъ, не было ли въ рукахъ кого нибудь другаго? спросилъ опять Сен-Маръ. — Нѣтъ; я теперь только нашелъ его, и принесъ вашему превосходительству, спрятанъ его подъ камзолъ, ибо боялся, чтобъ меня не сочли за вора. — Сен-Маръ, подумавъ немного, далъ знакъ рыбаку, чтобъ онъ шелъ домой: — Ступай себѣ, сказалъ онъ ему: — счастливъ ты, что не умѣешь читать!
Спустя нѣсколько времени случился другой анекдотъ, почти подобный предъидущему, но котораго главное дѣйствующее лицо было не такъ счастливо. Одинъ лекарскій ученикъ, купаясь около замка, увидѣлъ, что что-то бѣлое плаваетъ на поверхности моря. Онъ подплылъ къ этому предмету, вытащилъ его на берегъ и разсмотрѣлъ. Это была сорочка изъ весьма тонкаго полотна, на которой арестантъ написалъ всю свою исторію, употребивъ вмѣсто чернилъ сажу, разведенную въ водѣ, а вмѣсто пера, кость цыпленка, очинивъ ее на подобіе пера; онъ не медля принесъ эту сорочку къ губернатору. Сен-Маръ сдѣлалъ ему такой же вопросъ, какъ и рыбаку. Лекарскій ученикъ отвѣчалъ, что хотя онъ и умѣетъ читать, но полагая, что написанныя на этой сорочкѣ строки могли заключать какую нибудь государственную тайну, онъ побоялся прочитать ихъ. Сен-Маръ отпустилъ его, не сказавъ ему ни слова; но на другой день его нашли мертвымъ въ его постели. Очевидно, убійство было совершено по приказанію Сен-Мара.
У Желѣзной Маски былъ слуга. Этотъ слуга былъ такой же арестантъ, какъ и онъ, и за нимъ также строго смотрѣли, какъ и за желѣзною маскою. Этотъ слуга вскорѣ умеръ. Одна бѣдная женщина просилась на его мѣсто. Но Сен-Маръ объявилъ ей, что если она желаетъ занять это мѣсто, то должна на-вѣки остаться въ тюрьмѣ съ господиномъ своимъ, на службу къ которому она желаетъ поступить, и должна на-всегда отказаться отъ свиданія съ своимъ мужемъ и дѣтьми; нанимавшаяся не согласилась на столь жестокія условія.
Въ 1689 году Сен-Маръ получилъ приказаніе перевести своего арестанта въ Бастилію. Само собою разумѣется, что для переѣзда двухъ сотъ сорока льё надобно было удвоить предосторожности. Человѣка въ Желѣзной Маскѣ посадили на носилки, которыя слѣдовали за каретою Сен-Мара; носилки были окружены множествомъ кавалеристовъ, получившихъ приказаніе стрѣлять въ арестанта при малѣйшемъ его покушеніи бѣжать. Сен-Маръ, проѣзжая чрезъ Палто, имѣніе, ему принадлежавшее, остановился въ немъ на сутки. Обѣдъ былъ поданъ въ нижней залѣ, которой окна выходили на дворъ. Сквозь окна можно было видѣть, какъ губернаторъ обѣдалъ съ своимъ арестантомъ. Только человѣкъ въ маскѣ сидѣлъ спиною къ окнамъ. Онъ былъ высокаго роста, одѣтъ въ платье каштановаго цвѣта и обѣдалъ въ маскѣ, изъ подъ которой сзади видно было нѣсколько клочковъ бѣлыхъ волосъ. Сен-Маръ сидѣлъ насупротивъ него, и имѣлъ по обѣ стороны своей тарелки по пистолету. Одинъ только слуга служилъ за столомъ; каждый разъ, когда онъ входилъ или выходилъ изъ столовой, онъ запиралъ за собою дверь на замокъ. Съ наступленіемъ ночи Сен-Маръ велѣлъ приготовить походную постель свою въ комнатѣ арестанта, и легъ спать у двери. На другой день, съ разсвѣтомъ, пустились опять въ дорогу, съ тѣми же предосторожностями. Наконецъ, 18-го сентября 1698 года, наши путешественники прибыли въ Бастилію, въ три часа по полудни.
Человѣкъ въ Желѣзной Маскѣ былъ тотчасъ отведенъ въ башню ла-Базиньеръ, гдѣ оставался до ночи. Потомъ, когда наступила ночь, г. Дюжокка, бывшій т"гда комендантомъ этой крѣпости, самъ отвелъ его въ третію комнату башни ла-Бертодьеръ, которая, какъ говорится въ журналѣ г-на Дюжонка, была снабжена всѣмъ необходимымъ для спокойствія арестанта. Маіоръ Розаржъ, прибывшій съ острововъ св. Маргариты вмѣстѣ съ Сен-Маромъ, былъ назначенъ для услугъ и для присмотра за арестантомъ; столъ онъ получалъ отъ коменданта.
Вспомнивъ, безъ сомнѣнія, о сорочкѣ найденной на берегу моря, комендантъ самъ служилъ арестанту за столомъ, и послѣ стола самъ убиралъ столовое бѣлье. Кромѣ того несчастный плѣнникъ получилъ строгое запрещеніе ни съ кѣмъ не разговаривать, и ни предъ кѣмъ не открывать замка, которымъ заперта была его маска. Въ случаѣ, если бы онъ нарушилъ то, или другое изъ этихъ двухъ запрещеній, часовымъ приказано было стрѣлять въ него.
Такимъ-то образомъ несчастный плѣнникъ оставался въ Бастиліи до 19-го Ноября 1703 года. Подъ числомъ этого дня, въ журналѣ, о которомъ мы уже упоминали, написана слѣдующая отмѣтка: «Неизвѣстный арестантъ, носившій всегда черную бархатную маску, почувствовавъ себя нѣсколько хуже по выходѣ вчера отъ обѣдни, умеръ сегодня въ десять часовъ вечера, хотя и не былъ очень боленъ. Г. Жиро, нашъ священникъ, вчера исповѣдывалъ его; по причинѣ почти скоропостижной смерти, онъ не могъ причаститься св. Тайнъ; но священникъ нашъ утѣшалъ его за минуту еще до его смерти. Арестантъ этотъ погребенъ во вторникъ, 20-го ноября, въ четыре часа пополудни, на кладбищѣ св. Павла, въ нашемъ приходѣ; на погребеніе его израсходовано 40 ливровъ».
Эта отмѣтка написана была, безъ сомнѣнія, позже, потому что въ ней подъ 19-мъ числомъ говорится, что арестантъ былъ погребенъ 20-го числа.
Но вы въ шнуровыхъ книгахъ Бастиліи, ни въ записныхъ церковныхъ книгахъ церкви св. Павла не сказано, что предосторожности, окружавшія несчастнаго плѣнника, продолжались и послѣ его смерти. Лицо его было обезображено купороснымъ масломъ, чтобъ въ случаѣ открытія, невозможно было его узнать. Потомъ вся мебель, находившаяся въ его комнатѣ, была сожжена; всѣ потолки разломаны, обшарены всѣ уголки, стѣны соскоблены и вновь выбѣлены, подняты одни за другою всѣ половыя плиты, изъ опасенія, что не спрятана ли подъ ними какая нибудь записка, или что нибудь другое, по чему можно бы было узнать настоящее его имя. Съ этого времени все становится сомнительнымъ и темнымъ. Однако же, царствующіе короли сохраняли тайну этого дѣла до самого короля Людовика XVI, который, когда Марія-Антуанетта спросила его объ этомъ предметѣ, отвѣчалъ: — «Мы бережемъ предка нашего Людовика XIV.»
Когда, 14 іюля 1789 года, Бастилія пала предъ выстрѣлами мятежниковъ, побѣдители прежде всего позаботились объ оставшихся въ ней живыхъ арестантахъ; въ этой мрачной тюрьмѣ нашли ихъ восемь человѣкъ, а слухъ носился, что болѣе шестидесяти ихъ было перевезено въ другія государственныя тюрьмы. Послѣ заботы о живыхъ, обращено было любопытство на умершихъ.
Между великими тѣнями, явившимися среди дымящихся развалинъ Бастиліи, представлялась мрачнѣе и знаменитѣе другихъ, таинственная тѣнь Желѣзной Маски. И потому, бросились въ башню ла-Бертодьеръ, въ которой, какъ извѣстно было, пять лѣтъ жилъ несчастный узникъ. по какъ ни тщательно осматривали стѣны, стекла, и плиты половыя, какъ ни внимательно перечитывали мысли, молитвы или проклятія, которыя праздность, преданность волѣ Божіе или отчаяніе могли начертать на этихъ таинственныхъ архивахъ, которыя страдальцы по наслѣдству передавали одни другимъ, все было напрасно, и тайна Желѣзной Маски осталась тайною между инмъ и его гонителями. Тогда вспомнили о бастильскихъ шнуровыхъ книгахъ, въ которыхъ записывался день вступленія и выхода арестантовъ. Отыскали 1698 г., но 120-й листъ, соотвѣтствующій четвергу 18-го сентября, былъ вырванъ. Какъ листа, на которомъ должно быть означено прибытіе въ Бастилію этого знаменитаго арестанта, не было, то старались отыскать число его выхода; но листа, соотвѣтствующаго 19-му ноября 1703 года, также не нашли. Удостовѣрившись въ уничтоженіи обоихъ листовъ, разъискатели потеряли навсегда всякую надежду открыть тайну Желѣзной Маски.
Наполеонъ хотѣлъ также проникнуть въ эту непроницаемую тайну. Онъ приказалъ дѣлать, какъ можно тщательнѣе разъисканія; но всѣ достовѣрныя бумаги были уничтожены. Тогда-то открылось большое поле догадкамъ; тогда-то выдуманы были различныя системы, о которыхъ потомъ столько спорили, и изъ которыхъ ни одна не залуживаетъ вѣроятія. Мы не намѣрены прибавлять еще новой системы къ тѣмъ, которыя читатель найдетъ въ нашемъ Прибавленіи; но только просимъ вспомнить то, что было нами сказано по случаю рожденія Людовика XIV, и о весьма извѣстныхъ отношеніяхъ королевы Анны Австрійской съ Мазариномъ. Ришелье полагалъ, что Желѣзная Маска былъ двойничный братъ Людовика XIV, скрытый отъ публики при разрѣшеніи королевы въ Сен-Жерменѣ; не вѣроятнѣе ли бы еще было допустить рожденіе старшаго брата, который произошелъ на свѣтъ, въ одной изъ тихъ таинственныхъ комнатъ Лувра, отъ которыхъ у Мазарина былъ тайный ключь?
ПРИБАВЛЕНІЕ.[править]
Въ настоящее время насчитываютъ уже болѣе двѣнадцати мнѣній на счетъ происхожденія Желѣзной Маски.
1-е. По мнѣнію однихъ, это былъ будто-бы сынъ Анны Австрійской, котораго она имѣла отъ какого-то С. О. R. (comte de Rivière ou de Rochefort) (то есть отъ графа Ривьера или Рошфора), и это приписываютъ стараніямъ кардинала Ришелье, который, говорятъ, хотѣлъ сѣиграть штуку съ Гастономъ, давъ наслѣдника брату его Людовику XIII.
2-е. По мнѣнію Сент-Фоа, это былъ герцогь Монмутскій, побочный сынъ Карла II, короля Англійскаго, котораго вмѣсто того, чтобъ казнить за возмущеніе противъ Іакова II, перевезли во Францію, и заключили въ тюрьму съ черною бархатною маскою на лицѣ.
3-е. Лагранжъ-Шансель утверждаетъ, что это былъ знаменитый герцогъ Бофоръ, площадной король, который, какъ мы видѣли, исчезъ при осадѣ Кандіи въ 1669 году.
4-е. Что это былъ графъ Вермандуа, побочный сынъ Людовика XIV и дѣвицы де-ла-Вальеръ, который будто бы не умеръ преждевременною смертію, какъ мы объ этомъ прежде сказали, но былъ заключенъ въ тюрьму Людовикомъ XIV за то, что далъ пощечину Дофину. Это мнѣніе нравилось, кажется, Вольтеру.
5-е. По толкованію, которому, правда, не многіе вѣрятъ, это былъ нѣкто Маттіоли, секретарь герцога Мантуанскаго, котораго Людовикъ XIV будто бы арестовалъ и заключилъ въ тюрьму въ наказаніе за то, что онъ отклонилъ своего государя отъ всенародно объявленнаго намѣренія уступить столицу свою Французскому королю.
6-е. По другому толкованію, еще менѣе вѣроятному, чѣмъ предъидущее, это былъ Генрихъ Кромвель, второй сынъ протектора, который внезапно исчезъ со сцены міра, такъ что никогда не могли узнать, что съ нимъ сдѣлалось.
7-е. Дюфей де-л'Іоннь подозрѣвалъ, что это былъ сынъ Анны Австрійской и Букингама.
8-е. Герцогъ Ришелье, или по крайней мѣрѣ Сулави, его секретарь, думалъ, что это былъ двойничный братъ Людовика XIV, родившійся въ Сен-Жерменѣ, 5-го сентября 1638 года, въ восемь часовъ вечера, т. е. спустя восемь часовъ послѣ рожденія Людовика XIV.
9-е. Нашъ современникъ, библіофилъ Jacob (Поль Лакроа) выпустилъ мнѣніе, что человѣкъ въ Желѣзной Маскѣ былъ несчастный Фуке, который былъ наказанъ за покушеніе уйти изъ тюрьмы, наложеніемъ на него вѣчной маски.
10-е. Г. де-Толе, генеральный консулъ въ Сиріи, издалъ толстую книгу, для доказательства, что Желѣзная Маска былъ не кто другой, какъ Армянскій патріархъ Арведиксъ, котораго похитили Іезуиты за то, что онъ противился ихъ намѣреніямъ.
11-е. Полагали еще, что это былъ одинъ несчастный ученикъ, котораго Людовикъ XIV по просьбѣ Іезуитовъ, наказалъ такимъ образомъ за латинское двустишіе, сочиненное имъ противъ ордена этихъ добрыхъ отцовъ.
12-е. Другіе думаютъ, что это былъ сынъ Людовика XIV и его невѣстки, Генріетты Англійской, герцогини Орлеанской, но не подтверждаютъ этой догадки никакимъ доказательствомъ.
13-е. По преданію, укоренившемуся, какъ увѣряютъ, въ королевской фамиліи относительно Желѣзной Маски, это былъ первый плодъ связи Анны Австрійской съ Мазариномъ, родившійся въ то время, когда Людовикъ XIII былъ въ разладѣ съ своею супругою; отсюда произошла необходимость сперва воспитывать его тайно, а потомъ заключить его въ тюрьму по государственной причинѣ. По этому толкованію самъ Людовикъ XIV былъ плодомъ той же связи; но такъ какъ приняты были предосторожности, чтобъ Людовикъ XIII призналъ его своимъ сыномъ, то королева, родивъ втораго сына, освободилась отъ тягостной для нея тайны.
14-е. Наконецъ, находя такое множество противурѣчащихъ мнѣній, скептики дошли до того, что сдѣлали вопросъ, — не былъ ли человѣкъ въ Желѣзной Маскѣ лицо мнимое?
Желающіе знать большія подробности могутъ прочесть: une Année à Florence Александра Дюма, l’Homme au masque de fer Кавалеpa де-Толе; le Masque de fer, романъ, въ началѣ котораго помѣщено занимательное разсужденіе библіофила Jacob (Лакроа) и пр. и пр.
Мы недавно получили, касательно желѣзной Маски, письмо, заключающее въ себѣ довольно любопытныя подробности; выписываемъ изъ него то, что намъ кажется наиболѣе любопытнымъ:
"Иссанжо (Верхняя-Лоара), 4-го Марта 1843 г.
"Милостивый государь!"Выбудете не мало удивлены, увидя письмо съ клеймомъ Верхней-Лоары; но вы перестанете удивляться, когда я вамъ скажу, что мнѣніе, выпущенное вами на счетъ происхожденія человѣка въ Желѣзной Маскѣ, подтверждается самымъ несчастнымъ этимъ арестантомъ, его гравюрами (на камнѣ), которыя я видѣлъ въ его тюрьмѣ, и съ которыми я познакомлю васъ съ большимъ удовольствіемъ.
"Въ 1794 году (пятьдесятъ одинъ годъ тому назадъ, это уже очень давно) я находился въ гарнизонѣ въ Каннахъ въ виду острововъ св. Маргариты; я много разъ посѣщалъ нѣкоторыхъ офицеровъ 117-й полубригады, которые занимали этотъ постъ и были мои соотечественники…. Они уговорили меня осмотрѣть тюрьму человѣка въ Желѣзной Маскѣ, которая обыкновенно была заперта; я бывалъ въ этой тюрьмѣ нѣсколько разъ.
"Эта тюрьма находится на самомъ берегу моря; она имѣетъ квадратную форму и около двадцати футовъ въ каждой сторонѣ. Стѣны ея толщиною въ три фута; она освѣщается довольно большимъ окномъ, въ которое вдѣланы три крѣпкія желѣзныя рѣшетки, одна снутри, другая въ срединѣ стѣны, а третія со стороны моря.
"Стѣны снутри отдѣланы твердымъ извѣстнякомъ желтоватаго цвѣта и довольно крупно-зернистаго сложенія. Этотъ камень показался мнѣ не такъ твердымъ, какъ настоящій гранитъ. Высота тюрьмы простирается до двѣнадцати футовъ; хотя воздухъ въ ней чистъ и хорошъ…. но все же это тюрьма.
"Замѣченное мною въ этой тюрьмѣ и составляетъ предметъ моего къ вэмъ письма.
"Входя въ нее тотчасъ видишь изображеніе человѣка въ Желѣзной Маскѣ. Голова почти натуральной величины; она сдѣлана въ профиль и представляетъ правую щеку, шею и начало плеча. Черный цвѣтъ маски чрезвычайно густой, и тотчасъ бросается въ глаза. Это изображеніе вырѣзано на камнѣ, глубиною около трехъ линій[17].
"На стѣнѣ съ лѣвой стороны, (сколько мнѣ помнится) находится слѣдующая латинская надпись, также выгравированная на камнѣ:
(*) Т. е. Здѣсь печаль, здѣсь всегдашній плачь.
"Буквы, величиною почти въ два дюйма, сдѣланы отлично.
"Наконецъ (а это главное) на третьей стѣнѣ выгравированы вѣсы, которыхъ чашки имѣютъ отъ семи до восьми дюймовъ въ діаметрѣ. Коромысло почти перпендикулярно, а не горизонтально, такъ что одна чашка находится внизу, а другая вверху. Первая чашка проткнута шпагою съ толстою рукоятью, отъ чего и перетягиваетъ другую чашку, на которой лежитъ корона, которая очень хорошо нарисована и выгравирована. Эта корона кажется чрезвычайно легкою, воздушною.
«При второмъ моемъ посѣщеніи этой тюрьмы я сказалъ своимъ товарищамъ: — Господа, арестантъ этими гравюрами указываетъ намъ на свое происхожденіе и на причину своего заключенія…. Это долженъ быть принцъ, у котораго сила и жестокость отняли корону, и онъ проливаетъ вѣчныя слезы.»
«Это изъясненіе показалось довольно натуральнымъ моимъ товарищамъ, но какъ мы не очень были свѣдущи въ исторіи и литературѣ, то мы на томъ и остановились. Послѣ того я читалъ различныя литературныя и критическія статьи объ этомъ странномъ арестантѣ, и послѣднею между ними былъ именно фельетонъ, который вы о немъ написали, и я убѣжденъ, какъ и многіе, что этотъ несчастный арестантъ былъ старшій братъ Людовика XIV, и пр.»
ГЛАВА XLVIII.
1704—1709.[править]
Возшествіе Филиппа V на испанскій престолъ было одною изъ тѣхъ великихъ катастрофъ, которыя въ одинъ, можно сказать, часъ нарушаютъравновѣсіе въ цѣлой части свѣта. Въ глазахъ цѣлой Европы Людовикъ XIV замышлялъ совершить планъ, котораго не могъ выполнить Карлъ V, то есть, основать всемірную монархію, о которой мечталъ Александръ на востокѣ, Карлъ Великій на западѣ, и которую почти осуществилъ римскій императоръ Августъ.
Но особенно устрашало союзныя государства то, что чрезъ соединеніе. Франціи съ Испаніею, совершившееся уничтоженіемъ, по словамъ Людовика XIV, Пиринейскихъ горъ на картѣ міра, Французскій король имѣлъ всѣ средства успѣть въ своихъ намѣреніяхъ.
Когда Карлъ V хотѣлъ наказать возмутившихся противъ него жителей Гента, или собрать сеймъ въ Кельнѣ или Регенсбургѣ, то онъ долженъ былъ просить у врага своего Франциска I позволенія проѣхать чрезъ его владѣнія, или ввѣрять себя на нѣсколькихъ многовесельныхъ галерахъ капризамъ Средиземнаго моря, которое заставляло его къ числу своихъ противниковъ присовокуплять и бурю, побѣдившую его уже разъ у береговъ Алжира. Напротивъ того, Людовикъ XIV, имѣя Испанію своею союзницею, или, лучше сказать, въ своемъ подданствѣ, былъ, по причинѣ соединенія обоихъ королевствъ, ближайшимъ сосѣдомъ, къ сѣверу, съ Германіею и Голландіей чрезъ Нидерланды; къ югу, съ Африкою чрезъ Гибралтаръ; къ востоку, съ Италіею, чрезъ владѣніе Неаполемъ и Сициліею; не считая уже королевства обѣихъ Америкъ, этого новаго міра, замѣнившаго Индію, какъ источникъ богатства и страну очарованій. Поэтому-то Вильгелъмъ III, этотъ непримиримый врагъ Людовика XIV, умирая, возбудилъ противъ него, камъ мы видѣли, новую лигу, называемую, какъ сказано выше, великимъ союзомъ. Цѣлію этого великаго союза было назначить на испанскій престолъ эрцгерцога Карла, сына Императора, или по крайней мѣрѣ, если не успѣютъ низложить Филиппа V съ престола, провести вокругъ Франціи и Италіи черту, за которую честолюбіе того или другаго изъ этихъ двухъ королевствъ никогда не могли-бы перешагнуть.
Въ слѣдствіе этого, Голландія, — эта небольшая купеческая республика, тридцать лѣтъ тому назадъ почти покоренная юнымъ Людовикомъ XIV, — менѣе нежели въ два мѣсяца взялась выставить противъ своего побѣдителя, теперь уже усталаго и устарѣвшаго, сто двѣ тысячи человѣкъ войска, частію въ гарнизонахъ, частію въ полѣ. Англія съ своей стороны обѣщала сорокъ тысячъ человѣкъ, не считая флота, и въ противуположность съ тѣми королями, которые въ подобныхъ обстоятельствахъ рѣдко исполняютъ свои обѣщанія, со втораго же года выставила пятьдесятъ тысячъ человѣкъ, а къ концу войны имѣла однихъ только солдатъ двѣсти тысячъ. Наконецъ императоръ, которому поддержаніе и успѣхъ этого союза доставляли наиболѣе выгоды, обязывался, безъ помощи имперіи и союзниковъ, которыхъ онъ надѣялся отклонить отъ Бурбонскаго дома, выставить девяносто тысячъ человѣкъ. Эти союзники были: Португалія, которую собственныя выгоды заставили отдѣлиться отъ Испаніи; герцогъ Савойскій, котораго пенсіонъ съ пятидесяти тысячъ экю въ мѣсяцъ возвысился до двухъ сотъ тысячъ Франковъ, и который будучи все еще недоволенъ, требовалъ Монферрата-Мантуанскаго и часть миланскаго герцогства; на конецъ, Шведскій король Карлъ XII, которому царь Петръ I-й, доставлялъ такъ много занятій и славы, что у него не было даже времени взглянуть, что дѣлалось тогда во Франціи. Кромѣ этихъ трехъ союзниковъ, Франція еще считала своимъ союзникомъ того, который изъ самаго слабѣйшаго, вскорѣ сдѣлался для нея самымъ надежнѣйшимъ, т. е., Максимиліана-Эммануила, происходившаго изъ дома Баварскаго, современнаго Карлу Великому; при Карлѣ II онъ былъ губернаторомъ въ Нидерландахъ; признавъ королемъ Филиппа V. онъ былъ утвержденъ Брюссельскимъ губернаторомъ.
Среди этихъ приготовленій къ войнѣ, два горестныя событія потрясли Версайль: его королевское высочество дофинъ чуть было не умеръ: а его высочество, герцогъ Орлеанскій, дѣйствительно умеръ. Въ субботу, 19-го марта 1704 года, наканунѣ вербнаго воскресенья, король находился въ Марли; во время своей вечерней молитвы онъ услышалъ, что въ его комнатѣ кричатъ — помогите! и въ крайнемъ безпокойствѣ зовутъ Фагона и Феликса, обыкновенныхъ врачей его; причиною тому было то, что его высочество дофинъ вдругъ опасно заболѣлъ. Проведя день въ Медонѣ, гдѣ онъ только слегка пообѣдалъ, онъ пріѣхалъ въ Марли ужинать съ королемъ, своимъ отцомъ. Будучи большой охотникъ покушать, какъ и всѣ вообще особы его фамиліи, онъ съѣлъ огромнаго палтуса[18]; послѣ ужина, не чувствуя, по-видимому, никакой боли, онъ пошелъ въ свою половину, чтобъ, помолившись, лечь спать; входя въ свою комнату, онъ вдругъ упалъ лицомъ къ землѣ и лишился чувствъ. Тогда потерявшіеся слуги его и нѣкоторые изъ его придворныхъ бросились къ королю и произвели тревогу, призывая лейбъ-медика и лейбъ-хирурга его величества.
Людовикъ XIV немедленно сошелъ къ Дофину, и увидѣлъ, что его полунагаго водили и влачили по комнатѣ, чтобъ привести въ чувство. По припадокъ былъ такъ силенъ, что онъ не узнавалъ ни короля, говорившаго съ нимъ, и никого изъ присутствующихъ; казалось, онъ сохранилъ только силу, чтобъ защищаться противъ Феликса, который хотѣлъ пустить ему кровь; послѣдній, не смотря на сопротивленіе больнаго, успѣлъ, однако, сдѣлать кровопусканіе съ такою ловкостію, которая всѣхъ перепугала. Какъ скоро кровь начала течь, то его высочество пришелъ въ себя и потребовалъ духовника. Велѣли войти священнику, за которымъ король уже на-передъ послалъ, что не мѣшало однако же Фагону и Феликсу дать больному сильное рвотное, впродолженіе самой его исповѣди. Кровопусканіе и рвотное произвели свое дѣйствіе; въ два часа по утру его высочество былъ уже внѣ опасности, почему король, пролившій при этомъ много слезъ, пошелъ спать, приказавъ разбудить себя, если случится новый припадокъ. Въ пять часовъ его высочество заснулъ и на другой день былъ такъ здоровъ, какъ будто съ нимъ ничего и не случилось.
Въ одно мгновеніе по Парижу разнеслась молва, что Дофинъ умеръ. Парижъ любилъ этого принца за то, что онъ былъ очень простъ, ласковъ къ народу и часто посѣщалъ публичныя собранія. За кратковременнымъ страхомъ послѣдовала великая и всеобщая радость, когда узнали, что принцъ былъ внѣ опасности. Особенно торговки рѣшились изъявить при этомъ случаѣ свою къ нему признательность. Онѣ нарядили четырехъ изъ среды честной своей компаніи, чтобъ узнать о здоровьи его высочества. Принцъ велѣлъ немедленно ихъ впустить къ себѣ, и одна изъ нихъ въ своемъ энтузіазмѣ бросилась къ нему на шею и поцѣловала его въ обѣ щеки, между-тѣмъ, какъ другія, будучи почтительнѣе, ограничились только тѣмъ, что цѣловали у него руки. Когда аудіенція кончилась, то Бонтанъ получилъ показаніе провести ихъ по комнатамъ и угостить обѣдомъ. Въ то время, когда онѣ уже уходили изъ Марли, имъ вручили кошелекъ съ деньгами отъ его высочества, а другой отъ самаго короля. Эта сугубая щедрость тронула ихъ до того, что въ слѣдующее воскресенье онѣ отслужили благодарственный молебенъ въ церкви св. Евстахія.
Но его высочество, герцогъ Орлеанскій, былъ не такъ счастливъ, какъ его племянникъ: онъ умеръ, какъ мы уже сказали, отъ такого же почти припадка, 8-го іюня, того же года.
Съ нѣкотораго времени, герцога очень безпокоили, то духовникъ его, то его семейныя сплетни. Духовникъ его былъ благородный человѣкъ изъ хорошаго дома, родомъ изъ Бретани, принадлежавшій къ ордену езуитовъ, и называвшійся отцомъ дю-Треву. Противъ обыкновенія царскихъ духовниковъ, онъ былъ весьма строгъ. Онъ началъ тѣмъ, что удалилъ отъ герцога Орлеанскаго всѣхъ его любимцевъ, которые надѣлали ему такъ много непріятностей при самомъ вступленіи его въ свѣтъ, и съ которыми. не смотря на то, онъ не разставался до самой своей старости. Потомъ, безъ сомнѣнія для того, чтобъ обратить мысли его къ Богу, онъ безпрестанно твердилъ ему, чтобъ онъ подумалъ о себѣ; что онъ старъ, разслабленъ распутною жизнію, толстъ, съ короткою шеей, и что по всей вѣроятности, онъ умретъ отъ апоплексическаго удара. Жестоки были слова эти для принца, сладострастнѣе котораго не было со временъ Генриха III, и болѣе привязаннаго къ жизни со временъ Людовика XI! Герцогъ хотѣлъ было противудѣйствовать этимъ угрозамъ отца дю-Треву; но послѣдній рѣшительно объявилъ ему, что онъ не желаетъ погибнуть вмѣсто своего высокороднаго духовнаго сына, и что если его высочество не позволяетъ ему свободно выражать свои мысли, то можетъ искать себѣ другаго духовника. Но это было такое тяжелое дѣло для его высочества, имѣвшаго, по видимому, множество грѣховъ, что онъ вооружился терпѣніемъ, и не рѣшился разставаться съ отцомъ дю-Треву.
Съ нѣкотораго также времени его высочество былъ въ разладѣ съ королемъ. Причиною этого разлада было дурное поведеніе герцога Шартрскаго, его сына. Герцогъ Шартрскій, нѣсколько уже лѣтъ тому назадъ женился, какъ припомните, на принцессѣ де-Блуа, побочной дочери короля и госпожи де-Монтеспанъ. Весь свѣтъ изумлялся въ то время этому браку, потому-что герцогъ Шартрскій, какъ племянникъ короля, внукъ Людовика XIII, былъ гораздо выше принцевъ крови, и однѣ только ласки Людовика XIV, понимавшаго ихъ вліяніе, могли побудить герцога Орлеанскаго согласиться на этотъ бракъ. Что касается до герцогини, второй жены его высочества, принцессы Баварской, гордившейся своимъ происхожденіемъ и тридцатью двумя поколѣніями предковъ, на которыхъ не лежало еще ни одного чернаго пятна, то извѣстно, что она дала пощечину молодому принцу, сыну своему, когда онъ пришелъ къ ней съ извѣстіемъ о скоромъ совершеніи этого брака.
Этотъ насильственный союзъ не былъ счастливъ. По прошествіи нѣкотораго времени принцъ оставилъ свою жену, и причиною своего къ ней отвращенія представилъ слишкомъ большую наклонность ея къ вину, — наклонность, за которую и герцогиня колко попрекала ее. Принцесса отвѣчала ей на то слѣдующими стихами:
Pourquoi vous en prendre à moi,
Princesse?
Pourquoi vous en prendre à moi?
Vous ai-je ôté la tendresse
De quelque garde du roi?
Pourquoi vous en prendre à moi,
Princesse?
Pourquoi vous en prendre à moi?
De votre goût la bassesse
Vaut-il le vin que je boi?
Pourquoi vous en prendre à moi.
Princesse?
Pourquoi vous en prendre à moi?
T. e. За что вамъ на меня сердиться,
Принцесса? я дивлюсь тому.
За что вамъ на меня сердиться?
Мѣшаю развѣ я кому
За вами волочиться?
За что вамъ на меня сердиться,
Принцесса? я дивлюсь тому.
За что вамъ на меня сердиться?
Вѣдь къ винамъ вкусу моему
Вашъ вкусъ въ сравненье не годится!
За что вамъ на меня сердиться,
Принцесса? я дивлюсь тому.
За что вамъ на меня сердиться?
Сен-Симонъ говоритъ, что герцогиня Шартрская была слишкомъ толста; поэтому, герцогиня Орлеанская, теща ея, обыкновенно въ насмѣшку называла ее пышною. Слѣдующіе стихи, служащіе отвѣтомъ герцогини Орлеанской на предъидущіе, показываютъ, что герцогиня Шартрская была не красива собою:
По нашему мнѣнію, на этотъ разъ, герцогиня Орлеанская поражала себя собственнымъ своимъ оружіемъ.
Croyez moi, vous n'ètes point faite,
Chère soeur, pour la chansonnette;
Reprenez votre air sérieux
Gardez à votre cour les amours ennuyeux,
Et laissez à votre cadette
Ceux, qui sont animés par les ris et les jeux.
T. e. Позвольте, милая сестрина, вамъ сказать,
Что вы не созданы, чтобъ пѣсни распѣвать;
Угрюмый лучше видъ вы на себя примите
И скучныхъ для себя амуровъ берегите;
Сестрѣ-же младшей тѣхъ оставьте въ утѣшенье,
Которымъ игры, смѣхъ — большое наслажденье.
Всѣ эти маленькіе недостатки, а особливо средство, употребленное королемъ для заключенія этого брака, дѣлали его высочество весьма снисходительнымъ къ поведенію герцога Шартрскаго; вслѣдствіе этого, молодой принцъ пустился въ распутство, которое возбудило гнѣвъ короля, сдѣлавшагося, какъ извѣстно, послѣ женитьбы своей на госпожѣ де-Ментенонъ, очень щекотливымъ на счетъ подобныхъ вещей. Дѣйствительно, герцогъ Шартрскій былъ влюбленъ въ дѣвицу Сери де ла-Боассьеръ, фрейлину ея высочества, и она въ то время родила сына, кавалера Орлеанскаго, бывшаго потомъ великимъ пріоромъ Франціи.
Людовикъ XIV думалъ, что теперь былъ благопріятный случай высказаться, и, въ середу, 8 іюня, когда его высочество пріѣхалъ изъ Сен-Клу въ Марли къ королю обѣдать, и когда онъ, по обыкновенію своему, вошелъ въ кабинетъ своего брата, въ то время, какъ государственный совѣтъ выходилъ оттуда, король, котораго дѣла Европы безъ сомнѣнія начинали безпокоить, сухо приступилъ къ дѣлу, начавъ упрекать его высочество за поведеніе его сына. Герцогъ Орлеанскій, имѣвшій въ тоже самое утро состязаніе съ своимъ духовникомъ, пріѣхалъ въ весьма дурномъ расположеніи духа; онъ съ огорченіемъ принялъ это привѣтствіе, и съ колкостію отвѣчалъ его величеству, что отцамъ, которые сами вели безпорядочную жизнь, не ловко и предосудительно давать выговоры своимъ дѣтямъ, а особливо, когда послѣдніе почерпаютъ для себя примѣры въ собственномъ своемъ семействѣ. Король чувствовалъ всю справедливость этого выраженія, но, не смѣя обнаружить своего гнѣва, сказалъ только, что по крайней мѣрѣ герцогъ Шартрскій не долженъ бы былъ, хотя изъ уваженія къ своей женѣ, показываться въ публикѣ съ своею любовницею. На что его высочество, никогда не любившій уступать въ спорахъ съ своимъ братомъ, отвѣчалъ въ свою очередь, что король еще хуже поступалъ съ покойною королевою, что онъ сажалъ въ собственную карету Маріи-Терезіи не одну, а даже двухъ своихъ любовницъ, ла-Вальеръ и Монтеспанъ. Король, обидясь этими словами, вышелъ изъ себя, и они оба принялись кричать во все горло.
Эта сцена происходила въ незапертомъ кабинетѣ, и какъ одни только дверные занавѣсы отдѣляли обоихъ принцевъ отъ придворныхъ и слугъ, то послѣдніе слышали весь этотъ разговоръ. Его высочество упрекалъ короля въ томъ, что онъ, при вступленіи въ бракъ герцога Шартрскаго, обѣщалъ ему золотыя горы, и не сдержалъ своего слова, прибавивъ, что такимъ образомъ отъ этого брачнаго союза на долю его достались только безчестіе и стыдъ, безъ всякой выгоды. Король, горячась все болѣе и болѣе, отвѣчалъ, что, какъ предстоящая война заставляла его быть бережливымъ, то онъ просить его не удивляться, если эту бережливость особенно почувствуютъ тѣ, которые такъ мало сообразуются съ его волею.
На этомъ остановилась ссора братьевъ, когда доложили королю, что столь готовъ; Людовикъ XIV, котораго никакая страсть не могла заставить нарушить законы этикета, тотчасъ вышелъ изъ кабинета, и пошелъ въ столовую. Его высочество послѣдовалъ за нимъ; лицо у него горѣло, глаза такъ сверкали отъ гнѣва, что нѣкоторыя особы говорили, что ему непремѣнно надобно пустить кровь. Таково было и мнѣніе Магона, который уже за нѣсколько дней прежде совѣтовалъ принцу это сдѣлать. Но, къ несчастію, у его высочества былъ хирургомъ старикъ, по имени Танкредъ, который худо пускалъ кровь, и не исполнилъ его совѣта. Принцъ, потому-ли, чтобъ его не огорчить, или потому, что къ одному ему имѣлъ довѣренность, не хотѣлъ позволить другому кому нибудь пустить себѣ кровь. И дѣйствительно, какъ замѣтили, кровь, казалось, душила его.
Однако же, обѣдъ кончился благополучно; герцогъ Орлеанскій, по своему обыкновенію, кушалъ много. Вышедши изъ-за стола, его высочество повезъ герцогиню Шартрскую въ Сен-Жерменъ, гдѣ она хотѣла сдѣлать визитъ Англійской королевѣ, и возвратился съ нею въ Сен-Клу. Ввечеру его высочество сѣлъ опять за столъ; во время перемѣны кушанья, когда онъ наливалъ какого-то дорогого вина герцогинѣ Бульонской, замѣтили, что онъ забормоталъ, указывая на что-то рукою. Его высочество говорилъ иногда по испански, и потому думали, что онъ сказалъ что нибудь на этомъ языкѣ, и желали, чтобъ онъ повторилъ свою фразу. Но вдругъ бутылка выпала изъ его руки, и онъ повалился на руки герцога Шартрскаго, который сидѣлъ подлѣ него. Тутъ всѣ вскрикнули, ибо ясно видѣли, что съ нимъ сдѣлался апоплексическій ударъ. Тотчасъ же отнесли его въ его комнату, гдѣ, стараясь привести его въ чувство, пускали ему два или три раза кровь изъ руки, дали тройной пріемъ рвотнаго… но ничто не могло возвратить его къ жизни.
Немедленно отправили курьера въ Марли увѣдомить короля о состояніи, въ которомъ находился братъ его. Король, являвшійся обыкновенно за всякою бездѣлицею къ его высочеству, на этотъ разъ ограничился тѣмъ, что велѣлъ приготовить кареты и маркизу Жевру ѣхать въ Сен-Клу узнать о здоровьѣ его высочества, а самъ пошелъ къ госпожѣ де-Ментенонъ, и пробывъ у нея съ четверь часа, возвратился въ свою комнату и легъ въ постель, полагая, безъ сомнѣнія, что болѣзнь была только хитростію со стороны брата, чтобы примириться съ нимъ.
Но чрезъ полтора часа послѣ того, какъ король легъ въ постель, отъ герцога Шартрскаго прибылъ герцогъ Лонгвиль. Онъ пріѣхалъ увѣдомить короля, что рвотное и кровопусканіе ничего не помогли, и что его высочеству дѣлается все хуже и хуже. Король всталъ, и какъ карета была заложена, то онъ сѣлъ въ нее и тотчасъ поѣхалъ въ Сен-Клу. Его высочество Дофинъ поѣхалъ туда же, какъ и другіе, но онъ находился въ такомъ страхѣ, что принуждены были снести его въ карету. Дѣйствительно, онъ почти сверхъ-естественнымъ образомъ спасся въ такой же болѣзни. Герцогъ Орлеанскій не приходилъ въ чувство, съ того времени какъ ему сдѣлалось дурно.
Король казался очень печальнымъ; онъ легко могъ прослезиться, изъ короткое время былъ весь въ слезахъ. Дѣйствительно, для Людовика XIV его высочество, незаконнорожденные его дѣти и герцогиня Бургундская, были особы, которыхъ онъ любилъ наиболѣе; притомъ, герцогъ былъ только двумя годами моложе его, и всю свою жизнь былъ здоровѣе его, и потому, король долженъ былъ быть чувствительнѣе, нежели кто либо другой къ этому предъувѣдомленію свыше.
Король провелъ ночь въ Сен-Клу, и слушалъ тамъ обѣдню. По утру въ восемь часовъ его высочество пришелъ было не много въ себя, но скоро потерялъ опять самосознаніе и не подавалъ уже никакой надежды. Госпожа де-Ментенонъ и герцогиня Бургундская предложили королю возвратиться въ Парижъ, на что онъ безъ всякаго затрудненія согласился. Когда онъ садился въ карету, то герцогъ Шартрскій бросился е.му въ ноги, говоря: — Что будетъ со мною, когда я лишусь принца… ибо я знаю, что вы меня не любите!
Но король поднялъ его, поцѣловалъ, говорилъ съ нимъ со всею нѣжностію, какую только могъ имѣть въ это время, и потомъ уѣхалъ въ Марли. Спустя три часа, Фагонъ, которому Людовикъ XIV приказалъ не отлучаться отъ его высочества, вошелъ въ комнату короля. — Ну, что! Фагонъ, вскричалъ король, — братъ умеръ? — Да, ваше величество, отвѣчалъ лейбъ-медикъ: — никакое лекарство не могло помочь.
При этихъ словахъ король залился слезами, и госпожа де-Ментенонъ, видя печаль его, предложила ему покушать чего нибудь у нея въ комнатѣ; но король не хотѣлъ нарушить правилъ, имъ самимъ предписанныхъ, и объявилъ, что будетъ обѣдать, какъ обыкновенно, съ дамами. Обѣдъ былъ непродолжителенъ; король, вставъ изъ-за стола, ушелъ къ де-Ментенонъ, и оставался у нея до семи часовъ. Потомъ, прогулявшись въ своемъ саду, возвратился къ себѣ въ кабинетъ, чтобъ вмѣстѣ съ г. Поншартреномъ назначить церемоніалъ погребенія брата, и, сдѣлавъ всѣ распоряженія, отдалъ приказанія церемоніймейстеру Дегранжу, поужиналъ часомъ раньше обыкновеннаго, и тотчасъ послѣ ужина легъ въ постель.
Толпа, нахлынувшая вмѣстѣ съ королемъ въ Сен-Клу, убралась изъ замка тотчасъ послѣ того, какъ уѣхалъ изъ него король, такъ что его высочество, умирая, остался въ своемъ кабинетѣ только съ Фагономъ, герцогомъ Шартрскимъ и нижними чинами своего дома.
На другой день по утру, въ пятницу 10 іюня, герцогъ Шартрскій пріѣхалъ къ королю, когда онъ былъ еще къ постели. Людовикъ XIV разговаривалъ съ нимъ весьма дружески — Герцогъ, сказалъ онъ ему, — съ этого времени вы должны считать меня своимъ отцомъ; я буду заботиться о вашемъ величіи и вашихъ выгодахъ; я забуду причины неудовольствія на насъ. Съ своей стороны забудьте и вы тѣ огорченія, которыя могъ и вамъ причинить. Я желаю, чтобъ предлагаемая напередъ мною вамъ дружба послужила къ тому, чтобъ привязать васъ ко мнѣ, и чтобъ вы отдали мнѣ свое сердце, какъ я отдаю вамъ свое. —
Герцогу Шартрскому ничего не оставалось болѣе дѣлать, какъ только броситься въ ноги королю и расцѣловать его руки.
Послѣ такого печальнаго событія, послѣ столькихъ слезъ, всѣ думали, что время, которое оставалось еще прожить въ Марли, будетъ самое скучное. Но въ тотъ же самый день, въ который герцогъ Шартрскій пріѣзжалъ къ своему дядѣ, придворныя дамы, собравшись у госпожи де-Ментенонъ, у которой былъ король съ герцогинею Бургундскою, услышали изъ комнаты, въ которой они находились, и которая соединялась съ ея комнатою, что Людовикъ XIV напѣваетъ нѣкоторые мотивы изъ онеръ. Спустя нѣсколько времени, король, увидя герцогиню Бургундскую, сидѣвшую весьма печально въ углу комнаты, обратился къ госпожѣ де-Мситенонъ и сказалъ ей: «Что случилось съ принцессою, что она сегодня такъ скучна?» И какъ госпожа де-Ментенонъ, безъ сомнѣнія, не смѣла напомнить королю о причинѣ этой печали, то велѣла войти дамамъ, которымъ король приказалъ разсѣять свою внучку.
Этого мало: послѣ обѣда, т. е. чрезъ двадцать шесть часовъ послѣ смерти его высочества, герцогъ Бургундскій сѣлъ за столь и, обратясь къ герцогу Монфору, сказалъ: — Герцогъ, не хотите ли вы играть въ бреланъ? — Въ бреланъ! вскричалъ герцогъ Монфоръ: — такъ вы уже и забыли, милостивый государь, что его высочество еще не остылъ? — Извините, я это помню очень хорошо; но король не желаетъ, чтобъ около него скучали; онъ приказалъ мнѣ заставить играть всѣхъ, и чтобъ я самъ подалъ тому примѣръ, опасаясь, что, никто первый не осмѣлится этого сдѣлать. —
Герцогъ Монфоръ поклонился, сѣлъ съ принцемъ за столъ, и чрезъ минуту всѣ уже играли, какъ будто ничего и не бывало. Впрочемъ, король сдержалъ свое слово, данное герцогу Шартрскому; кромѣ тѣхъ пенсій, которыя онъ уже имѣлъ, онъ отдалъ ему всѣ пенсіи его вы, сочества, такъ что за уплатою ея высочеству вдовьихъ денегъ и за вычетомъ изъ наслѣдства всего, что слѣдовало вдовѣ, молодой герцогъ Шартрскій имѣлъ, со включеніемъ своего удѣла, милліонъ восемь сотъ тысячъ ливровъ годоваго дохода; кромѣ того, Пале-Ройяль, Сен-Клу и другія свои дома. Сверхъ того, ему даны были, что давалось прежде только однимъ наслѣдникамъ престола, тѣлохранители, швейцарцы, собственная зала тѣлохранителей во внутренности Версайльскаго замка, канцлеръ, и генералъ-прокуроръ, именемъ котораго онъ могъ бы собирать, вмѣсто того, чтобъ собирать самому, всѣ доходы изъ своего удѣла, кромѣ епископствъ; наконецъ, онъ принялъ имя герцога Орлеанскаго, удержавъ за собою не только свои пѣхотные и кавалерійскіе полки, но также и тѣ полки, которые имѣлъ его высочество, равно какъ и его жандармскій полу-эскадронъ и эскадронъ легкой кавалеріи. —
Король наложилъ на шесть мѣсяцевъ трауръ, и взялъ на себя всѣ расходы по погребальной церемоніи, которая была великолѣпна.
Дворъ, потерявъ его высочество, потерялъ того, кто одинъ доставлялъ ему развлеченія и удовольствія, потому что съ давняго уже времени онъ одинъ одушевлялъ его и приводилъ въ движеніе. У принца сохранялось еще то расположеніе къ шалостямъ, котораго лишился король, сдѣлавшись святошею; и хотя онъ побилъ порядокъ въ чинахъ и отличіяхъ, и наблюдалъ его сколько было возможно, но сохранилъ такую ласковость въ обхожденіи, что былъ вообще любимъ всѣми. Его фамильярность была разсчитана такъ, что будучи вполнѣ обязательнымъ, онъ сохранялъ врожденное свое величіе, такъ-что самому безразсуднѣйшему никогда не приходило въ голову употребить ее во зло. Онъ научился у королевы, своей матери, искусству поддерживать достоинство двора; дома у себя онъ давалъ всякому полную свободу; однако же отъ этого, ни достоинство, ни почтеніе къ нему нисколько не страдали. Вотъ неоспоримо добрыя качества его высочества; теперь перечтемъ худыя, не упоминая о самомъ важнѣйшемъ упрекѣ, которой ему дѣлали.
Въ разговорахъ его высочества было болѣе пріятности, нежели ума; онъ не имѣлъ ни воспитанія, ни познаніи, на начитанности; онъ зналъ только въ совершенетик исторію брачныхъ союзовъ и родословій главнѣйшихъ благородныхъ домовъ Франція. Никто не былъ слабѣе характеромъ, ограниченнѣе умомъ, изнѣженнѣе тѣломъ, какъ онъ. Никакой принцъ не былъ болѣе обманываемъ, болѣе управляемъ, ни болѣе презираемъ своими любимцами. Будучи сплетникомъ и болтуномъ, подобно женщинамъ, среди которыхъ онъ провелъ жизнь свою въ пустыхъ разговорахъ, посѣвая ссоры и споры въ маленькомъ дворѣ своемъ, любя ссорить людей между собою, забавляясь открытіемъ тайнъ, которыя обнаруживались при этихъ ссорахъ, а особливо пересказывая ихъ потомъ тѣмъ, которымъ не слѣдовало бы ихъ знать, его высочество имѣлъ всѣ дурныя качества женщинъ, которыя, вмѣняя ему это въ безчестіе, мстили ему за то, что онъ мѣшался въ ихъ ремесло.
Между тѣмъ, дѣлались большія приготовленія къ войнѣ. Маршалъ Буффлеръ, командовавшій во Фландріи, поѣхалъ въ Брюссель для переговоровъ съ курфирстомъ. Все дѣлалось въ глубочайшей тайнѣ; движенія войскъ были разсчитаны такъ вѣрно и приведены въ исполненіе съ такою точностію, что въ одинъ день 30,000 человѣкъ, подъ предводительствомъ г. Пюйсегюра, явились вдругъ предъ главными Нидерландскими крѣпостями, въ то самое время когда они отворили свои ворота, и овладѣли имя почти безъ боя. Гарнизоны сдались; они состояли изъ Голландцевъ, которые были отосланы въ Гагу съ оружіемъ и провіантомъ въ той надеждѣ, что. это великодушіе отторгнетъ Соединенные Штаты отъ коалиціи. Въ тоже время другая армія шла черезъ Альпы, подъ командою маршала Катина, требовавшаго отъ герцога Савойскаго прохода своему войску, и утвердившагося въ Кремонѣ, центрѣ будущихъ дѣйствій Франціи.
Два непріятельскіе полководца получили порученіе остановить наступленіе Французовъ, одинъ въ Германіи, другой въ Италіи. Эти два полководца были: англичанинъ Чорчиль, графъ, а впослѣдствіи герцогъ Марльбругъ, назначенный предводителемъ англійскихъ и голландскихъ войскъ въ 1702 году; а другой, принцъ Евгеній, о которомъ мы уже имѣли случаи говорить прежде.
Марльбругъ, полководецъ, который можетъ быть сдѣлалъ наиболѣе зла Франціи, и которому Французы отмстили за это, — какъ они мстятъ вообще и за все, — пѣсенкою, управлялъ въ это время англійскою королевою, частію потому, что онъ былъ необходимъ для этой королевы, частію потому, что Леди Марльбругъ, жена его, имѣла сильное вліяніе на умъ этой государыни. Но для него было недовольно опутать королеву этою двойною необходимостію; онъ хотѣлъ еще имѣть опору въ парламентѣ; и онъ этого достигъ, отдавъ въ замужество дочь свою за государственнаго казначеи Годольфина. Будучи воспитанникомъ Тюреня, подъ предводительствомъ котораги онъ совершилъ первые свои походы, въ качествѣ волонтера, будучи столь же великимъ политикомъ, какъ Вильгельмъ, но лучшимъ полководцемъ, нежели этотъ государь, графъ Марльбругъ изъ всѣхъ полководцевъ этого времени обладалъ въ высочайшей степени спокойствіемъ и присутствіемъ духа въ опасности.
Будучи неутомимымъ воиномъ во время похода, и во время зимняго отдыха, неутомимымъ дипломатомъ, онъ объѣзжалъ всѣ германскіе дворы для того, чтобъ возбудить ихъ мщеніе и корыстолюбіе.
Въ первый мѣсяцъ, голландскій генералъ, графъ д’Атольнъ, вздумалъ было оспаривать у него командованіе войсками; но со втораго же мѣсяца сознался, что онъ ниже Марльбруга, и добровольно занялъ приличное себѣ мѣсто. Мы уже сказали, что выставленными противъ него Французскими войсками предводительствовалъ маршалъ Буффлеръ, имѣя подъ своею командою герцога Бургундскаго. Но съ самаго начала похода счастіе склонилось на сторону графа Марльбруга, и послѣ многихъ стычекъ, гёрцогъ Бургундскій, отозванный безъ сомнѣнія королемъ, не желавшимъ, чтобъ одинъ изъ внуковъ его потерпѣлъ пораженіе, оставилъ армію и возвратился въ Версайль. Буффлеръ продолжалъ бороться съ Марльбругомъ, но не могъ уже принять наступательнаго положенія, между-тѣмъ какъ англійскій полководецъ, идя все впередъ и повсюду одерживая верхъ, взялъ уже у Французовъ Ванлоо, Рюремондъ и Лютихъ.
Принцъ Евгеній, которому было тогда тридцать семь лѣтъ отъ роду, будучи во всей силѣ своей молодости и своего воинскаго генія, побѣдивъ Турокъ и принудивъ ихъ къ миру, вступилъ въ Италію чрезъ венеціанскія владѣнія съ 30,000 Австрійцевъ, или Германцевъ, съ правомъ употреблять ихъ въ дѣло по своему произволу.
Оба непріятельскіе полководца имѣли большую выгоду предъ полководцами французскими, и именно потому, что они были совершенно свободны въ своихъ движеніяхъ, и могли пользоваться обстоятельствами, между-тѣмъ какъ, напротивъ того, Катина и Буффлеръ должны были дѣйствовать по плану, присланному изъ Версайля, и связывались притязаніемъ Людовика XIV, почитавшаго себя первымъ полководцемъ своего времени, имѣвшаго также притязанія на право перваго политика, — притязанія, которыя заставляли его ненавидѣть Тюреня, Конде, Колбера и Лувуа.
Катина не быль счасливѣе противъ принца Евгенія, нежели Буффлеръ противъ Марльбруга. Въ самомъ дѣлѣ, австрійскій полководецъ, занявъ ноетъ Карни, овладѣлъ всею страною, простирающеюся между Адижемъ и Аддою, проникнулъ въ Бресеанъ и принудилъ Катина отступить за Огліо. Людовикъ XIV думалъ, что представился случай воспользоваться талантами своего любимца Вильруа, и послалъ его въ Италію съ приказаніемъ маршалу Катина признать его своимъ начальникомъ.
Маршалъ, герцога. Вильруа, котораго сдѣлали начальникомъ побѣдителя при Стаффардѣ и Марсели, былъ сынъ того старика-герцога Вильруа, бывшаго, какъ мы видѣли, гувернеромъ Людовика XIV. Будучи воспитанъ вмѣстѣ съ королемъ, онъ быль участникомъ во всѣхъ его походахъ и удовольствіяхъ. Онъ славился своею храбростію и честностію; былъ, говорили, добрымъ и искреннимъ другомъ, — прекраснымъ человѣкомъ во всѣхъ отношеніяхъ; но этихъ качествъ недостаточно для человѣка, который долженъ былъ сражаться съ однимъ изъ первыхъ полководцевъ того времени. Вильруа началъ свою кампанію сраженіемъ, приказавъ атаковать принца Евгенія на его постѣ въ Шари и кончилъ ее тѣмъ, что въ Кремонѣ взятъ былъ въ плѣнъ съ частію своего штаба.
Нечего и говорить про то, что чѣмъ больше было благорасположеніе короля къ Вильруа, тѣмъ больше на него нападали. Нападенія, которыми его преслѣдовали, были такъ сильны и такъ явны въ Версайли, что Людовикъ XIV считалъ себя обязаннымъ прекратить ихъ, сказавъ однажды своимъ придворнымъ: — Вильруа преслѣдуютъ, какъ мнѣ кажется, потому, что онъ мой любимецъ.
Это замѣчаніе изумило всѣхъ; въ первый разъ король произнесъ его: шестьдесять четыре года оно не выходило изъ устъ его..
Однако же, италіанская армія не могла оставаться безъ предводителя, и ей послали герцога Вандомскаго.
Людовикъ-Іосифъ, герцогъ Вандомскій, былъ правнукъ Генриха IV и сынъ герцога Меркёра, женившагося на Лаурѣ Манчини. Онъ былъ роста обыкновеннаго, не много толстъ, но крѣпкаго сложенія, проворенъ и ловокъ; до болѣзни, обезобразившей его, какъ мы скоро увидимъ, онъ имѣлъ лицо благородное и наружность по-истинѣ царскую. много пріятности въ обращеніи, много легкости въ разговорѣ, много природнаго ума, который, будучи поддерживаемъ смѣлостію его положенія въ свѣтѣ, какъ принца, обратился потомъ въ дерзость. Подъ видомъ безпечности, онъ скрывалъ особенную заботу и ловкость все обращать въ свою пользу. Будучи удивительно ловкимъ придворнымъ, онъ умѣлъ извлекать для себя пользу изъ самыхъ пороковъ Людовика XIV. Соединяя вѣжливость съ искусствомъ, и въ особенности, будучи разборчивъ и умѣренъ въ изъявленіи учтивости, онъ становился до крайности надменнымъ, какъ скоро полагалъ, что можетъ обойтись безъ нея; будучи фамильяренъ и простъ съ солдатами и простыми людьми, онъ скрывалъ подъ этою фамильярностію и простотою гордость, которую ничто не могло обуздать. По мѣрѣ того, какъ онъ возвышался, увеличивались и его высокомѣріе, своенравіе и гордость; наконецъ, онъ дошелъ до того, что не слушалъ ни чьихъ совѣтовъ, и окружилъ себя одними слугами, потому что не хотѣлъ ненавидѣлъ высшихъ себя, и не могъ терпѣть равныхъ себѣ.
Главнымъ порокомъ герцога Няндомскаго, — не говоря уже о томъ постыдномъ порокѣ, который, къ удивленію Сен-Симона, прощалъ ему Людовикъ XIV, — была лѣность. Разъ десять онъ чуть было не попался въ плѣнъ непріятелю, потому только, что живя въ удобной, или слишкомъ отдаленной квартирѣ, не смотря ни на предостереженія, ни на совѣты, ни на просьбы, не хотѣлъ разставаться съ нею. Онъ проигрывалъ сраженія и часто упускалъ изъ рукъ выгоды счастливаго похода, потому только, что не могъ рѣшиться разстаться съ лагеремъ, въ которомъ ему было хорошо. Рѣдко случалось, чтобы онъ вставалъ раньше четырехъ часовъ по полудни, и какъ послѣ, этого у него не оставалось ни сколько времени для туалета, то онъ былъ до крайности неопрятенъ, и наконецъ началъ даже этимъ тщеславиться. На его постели, въ которой онъ ничѣмъ не стѣсняла, себя, почти всегда, говоритъ Сен-Симонъ, — валялись собаки, который, подобно ему, пользовались въ ней совершенною свободой. Любимою темою его было, что весь свѣтъ такъ же не опрятенъ, какъ и онъ, и что одинъ только ложный стыдъ препятствуетъ людямъ сознаться въ своей натуральной наклонности жить такъ, какъ самыя нечистыя животныя. Однажды Людовикъ XIV посѣтилъ Вандома въ то время, какъ онъ доказывалъ эту мысль принцессѣ Конти, которая была самая чистоплотная и самая взыскательная женщина того времени.
Герцогъ Вандомскій, вставъ со сна, обыкновенно тотчасъ отправлялся въ свою уборную. Тамъ стояло у него, какъ у правнука Генриха IV, два извѣстныя кресла, сообразно обычаю королей Французскихъ имѣть два престола. Тамъ онъ диктовалъ. или самъ писалъ свои письма, принималъ генераловъ, иногда даже завтракалъ. Поэтому, герцогиня Орлеанская говаривала, что сирена была полу-женщина и полу-рыба, а герцогъ Вандомскій былъ полу-мужчина и полу-судно. Въ Исторіи Регентства Франціи, мы послѣ разскажемъ, какое вліяніе на судьбы міра имѣло судно герцога Вандомскаго.
Окончивъ все это, (и, какъ видите, эти заботы занимали большую часть его времени,) онъ одѣвался, игралъ въ пикетъ или ломберъ, и если непремѣнно было нужно, то садился на лошадь и уѣзжалъ, куда слѣдовало по должности.
Герцогу Вандомскому въ то время, до котораго мы дошли, было около сорока лѣтъ; онъ былъ уже извѣстенъ въ военномъ отношеніи, какъ полководецъ, командовавшій каталонскою арміею послѣ маршала Ноайлля. Въ этомъ походѣ онъ взялъ Осталрикъ, разбилъ испанскую кавалерію и, вступивъ въ Барцелону, которая сдалась на почетную капитуляцію, былъ принятъ, какъ вице-король, съ большою церемоніею. По едва только успѣлъ онъ устроиться въ своемъ вице-королевствѣ, которое по видимому принесло ему несчастіе, какъ долженъ былъ по разстроенному своему здоровью поспѣшно возвратиться въ Парижъ. Тутъ онъ попалъ въ руки хирурговъ, изъ которыхъ вырвался съ потерею половины носа и теми или осьми зубовъ. Хотя герцогъ Вандомскіи былъ храбрый и великій полководецъ, однако, будучи такъ изуродованъ, онъ пугалъ собою придворныхъ; и потому, чтобъ удалиться отъ двора, онъ просилъ о назначеніи его куда нибудь командовать войсками; его назначили командовать войсками въ Италіи; отправляясь туда, онъ на подъемъ получилъ четыре тысячи луидоровъ. Братъ его, великій пріоръ, служилъ подъ его командою. Іаковъ Фицъ-Джемсъ, побочный сынъ короля Іакова II и Арабеллы Чорчиль, сестры Марльбруга, извѣстный подъ именемъ герцога Бервикскаго, былъ посланъ командовать войсками въ Испанію, на мѣсто герцога Вандомскаго.
Оставимъ Бервика бороться съ Португальцами, Вандома съ Австріицами и Вильяра съ Англичанами и Имперцами, слѣдствіемъ чего были побѣды: Фридли нгенская, Гохштетская, Кассанская и Альманзасская, и разрушеніе городовъ Бленгейма, Рамильи и Мальплаке, и возвратимся въ Версайль.
Еще до отъѣзда своего въ Фландрскую армію Вильяръ почти усмирилъ Севеннскую область; одинъ изъ главныхъ предводителей Севенцевъ Іоаннъ (Жанъ) Кавалье, о которомъ мы уже говорили, заключилъ съ маршаломъ мирный договоръ, основаніемъ котораго было данное маршаломъ обѣщаніе, что Кавалье будетъ пожалованъ командиромъ какого-нибудь полка. Въ Версайли, въ то время, о которомъ теперь идетъ рѣчь, очень были заняты скорымъ прибытіемъ этого молодаго предводителя. Онъ былъ красивый молодой человѣкъ двадцати семи, или двадцати осьми лѣтъ и, для человѣка его званія, обладалъ, какъ увѣряли, замѣчательною изящностію формъ. Во время дороги Кавалье былъ отлично принимаемъ, и въ Маконѣ, гдѣ онъ останавливался на короткое время, къ нему прибыль отъ Шамильяра курьеръ, которому было приказано проводить его въ Версайль. Пріемъ, сдѣланный ему министромъ, подтвердилъ мечты будущаго полковаго командира о счастіи, котораго онъ могъ достигнуть. Министръ объявилъ ему, что при дворѣ имъ были очень заняты, обѣщалъ ему совершенное свое благоволеніе, и утвердительно сказалъ ему, что вся Версайльская знать, кавалеры и дамы были также весьма расположены въ его пользу, какъ и онъ самъ. Этого мало; онъ прибавилъ, что самъ король желаетъ его видѣть, и что, слѣдовательно, ему только остается приготовиться быть представленнымъ послѣ завтра; что ему укажутъ мѣсто на большой лѣстницѣ, по которой долженъ будетъ пройти король.
Кавалье нарядился въ свое лучшее платье. Онъ имѣлъ умное лицо, которому молодость, длинные бѣлокурые волосы?и пріятное выраженіе глазъ придавали много прелести. Притомъ, дна года, проведенные имъ въ войнѣ, придали ему воинственный видъ. Однимъ словомъ, и въ кругу самыхъ красивыхъ, онъ могъ считаться за красавца.
Всѣ смотрѣли съ большимъ любопытствомъ на молодаго Севенца; в.ея толпа придворныхъ отъ мала до велика была въ удивленіи. Но какъ еще никто не зналъ съ какимъ лицомъ приметъ его Людовикъ XIV, то никто не осмѣливался говорить съ нимъ, изъ опасенія подвергнуться нареканію отъ другихъ, ибо пріемъ короля долженъ былъ служить указаніемъ для всѣхъ. Что же касается до него самаго, то по-лѣ минутнаго смущенія отъ любопытныхъ взглядовъ и принужденнаго молчанія, онъ оперся о перила лѣстницы и, скрестя ноги одна на другую, отъ скуки игралъ перомъ своей шляпы.
Вскорѣ послышался большой шумъ; Кавалье обернулся и увидѣлъ Людовика XIV. Въ первый разъ ему случилось видѣть короля; при видѣ его онъ почувствовалъ робость, и кровъ бросилась ему въ лицо.
Король, взойдя по лѣстницѣ до того мѣста, гдѣ стоялъ Кавалье, остановился, будто для того, чтобъ обратить вниманіе Шамильяра на новый плафонъ, который Лебренъ только что окончилъ, но собственно для того, чтобъ удобнѣе разсмотрѣть этого необыкновеннаго человѣка, который боролся съ двумя маршалами Франціи, а съ третьимъ заключилъ мирный договоръ, какъ равный съ равнымъ; осмотрѣвъ его достаточно, онъ спросилъ у Шамильяра: — Что это за молодой человѣкъ? — Ваше величество, отвѣчалъ министръ, сдѣлавъ шагъ впередъ, чтобъ представить его королю: — это полковникъ Жанъ Кавалье. — Ахъ, да, сказалъ съ видомъ нѣкотораго презрѣнія король, — это бывшій Андюзскій булочникъ! —
И пожавъ плечами, пошелъ далѣе. Кавалье. съ своей стороны, подобно Шамильяру, сдѣлалъ было шагъ впередъ, думая, что король остановится; но презрительный отвѣтъ великаго короля совершенно смутилъ его. Съ минуту онъ оставался неподвиженъ и такъ блѣденъ, что можно было подумать, онъ лишился жизни; потомъ онъ инстинктивно схватился за свою шпагу; но вдругъ, понявъ, что онъ погибнетъ, если хотя одну минуту долѣе останется среди этихъ людей, которые, показывая видъ, будто слишкомъ презираютъ его для того, чтобъ заниматься имъ, не теряли изъ виду ни одного его движенія, — поспѣшно сошелъ съ лѣстницы, бросился въ садъ, перебѣжалъ его и вошелъ въ свою квартиру, проклиная часъ, въ который, повѣря обѣщаніямъ Вильяра, онъ оставилъ свои горы, гдѣ былъ такимъ же королемъ, какъ Людовикъ XIV въ Версайли.
Въ тотъ же вечеръ онъ получилъ приказаніе выѣхать изъ Парижа съ своимъ полкомъ. Кавалье уѣхалъ, не видавшись болѣе съ Шамильяромъ. Молодой Севенецъ нашелъ товарищей своихъ въ Маконѣ и, не говоря имъ ничего о пріемѣ, сдѣланномъ ему королемъ, далъ имъ замѣтить, что онъ боится не только того, что обѣщанія Вильяра въ точности исполнены не будутъ, но еще, чтобъ съ нимъ не сыграли какой нибудь злой шутки. Вслѣдствіе этого, онъ предложилъ имъ пробраться за границу и слѣдовать за нимъ въ чужія земли. Тогда эти люди, которыхъ онъ долгое время былъ предводителемъ, и которыхъ онъ еще и теперь остался оракуломъ, пустились въ дорогу, сами не зная, куда велъ ихъ Кавалье. Прибывъ въ Динанъ, они совершили молитву, потомъ, оставя всѣ вмѣстѣ неблагодарное отечество, перешли чрезъ гору Белліаръ, бросились въ Порантрюи, и взяли дорогу на Лозану.
Кавалье, понимая, что роль его кончилась, перешелъ въ Голландію, потомъ въ Англію, гдѣ королева Анна приняла его съ величайшимъ почетомъ. Онъ вступилъ въ англійскую службу, и командовалъ полкомъ, образовавшимся изъ выходцевъ; такимъ образомъ онъ въ Великобританіи пользовался тѣмъ чиномъ полковника, который предлагали ему во Франціи. Кавалье командовалъ полкомъ своимъ въ Альманзаскомь сраженіи, и случайно очутился насупротивъ одного французскаго полка. Эти старинны; враги узнали другъ друга, и увлекаемые одинаковою яростію, не слушая никакой команды, не исполняя никакого маневра, бросились другъ на друга съ такимъ бѣшенствомъ, что, по словамъ маршала Бервика, они почти совершенно истребили другъ друга; Кавалье уцѣлѣлъ въ этомъ побоищѣ, въ которомъ онъ принималъ живѣйшее участіе, и за которое былъ пожалованъ корпуснымъ генераломъ и губернаторомъ острова Вайта. ЖанъКавалье жилъ до 1740-го года, и умеръ въ Чельси, имѣя отъ роду 60 лѣтъ.
Около того времени, когда кончилась междоусобная севеннская война, опустошавшая такъ долго южныя провинціи Франціи, въ Парижъ пришла съ быстротою молніи и совсѣмъ неожиданно вѣсть, что въ пятницу 27-го мая 1707 года, въ три часа ночи скончалась маркиза Монтеспанъ. Мы уже говорили, что будучи изгнана отъ двора, при помощи герцога Меяскаго, своего сына, прежняя любимица короля удалилась въ монастырь святаго Іосифа; но не могши привыкнуть къ монастырской жизни, она часто странствовала то въ Бурбоцъ-л’Аршамбо, то по другимъ мѣстамъ съ своими угрызеніями совѣсти, или лучше сказать, съ своими надеждами. потому-что Монтеспанъ, будучи пятью или шестью годами моложе госпожи де-Ментенонъ, и будучи все еще красавицею, льстила себя надеждою, что по смерти Ментенонъ, она опять будетъ призвана ко двору и опять возьметъ власть надъ королемъ. И такъ, маркиза Ментеспанъ проводила жизнь свою въ переѣздахъ съ Бурбонскихъ води въ Антенскія помѣстья, а изъ Антенскихъ помѣстій въ Фонтевро. Она исправилась во всемъ, въ чемъ могла, или лучше сказать, она сохранила всѣ свои пороки, и пріобрѣла нѣкоторыя добродѣтели. Сдѣлавшись набожною, милосердою и трудолюбивою, она осталась гордою, властолюбивою и рѣшительною. Щедрость ея дошла до т4го, что она раздала бѣднымъ почти третію часть своего имѣнія; но не довольствуясь пожертвованіемъ богатства, она жертвовала еще и своимъ временемъ; восемь часовъ въ день она занималась рукодѣліемъ въ пользу госпиталей. Столъ ея, — надо замѣтить, она любила хорошій столъ, — сдѣлался простъ и даже умѣренъ; каждый день она, избѣгая общества, разговоровъ и другихъ развлеченій, уходила молиться въ своей молельнѣ. Ея простыни и наволочки были изъ толстаго холста, хотя правда, онѣ прикрывались простынями и наволочками обыкновенными. Она носила браслеты, подвязки и поясъ съ желѣзными пряжками, а между тѣмъ, не смотря на эту строгость жизни, которая, по ея понятію, имѣла цѣлію приблизить ее къ небу, она такъ боялась смерти, что нанимала многихъ женщинъ единственно для того, чтобъ онѣ ночью бодрствовали около ея постели. Ложась въ постель, она обыкновенно открывала всѣ занавѣсы ея, окружала себя сидѣлками, освѣщала, какъ можно лучше, свою спальню; она требовала, чтобъ сидѣлки спали днемъ для того, чтобы, когда она проснется, онѣ не спали ночью, разговаривали, смѣялись или чѣмъ-нибудь занимались, ибо она боялась, чтобы смерть, воспользовавшись ихъ сномъ, не поразила ее. Но странно, что при ней не было никогда ни медика, ни хирурга: объ нихъ она какъ будто забывала.
Въ противуположность этому, бывшая любимица короля сохранила тотъ царскій этикетъ, ту внѣшность величія, къ которымъ она привыкла съ того времени, какъ вошла въ любовь короля. Кресло ея стояло спинкою у ногъ ея постели, и оно только одно и было въ ея комнатѣ; не было даже креселъ для ея дѣтей — герцогини Орлеанской и герцогини Бурбонской. Его высочество, братъ короля, всегда очень любилъ ее, равно какъ и принцесса Монпансье, которая (мы забыли это сказать) умерла въ 1693; только для ихъ однихъ ставились кресла. По этому, можно судить, какъ она принимала гостей; они садились на маленькихъ стульяхъ со спинками, разставленныхъ по разнымъ мѣстамъ въ ея комнатахъ, а племянницы ея, бѣдныя дѣвушки безъ всякаго состоянія, обыкновенно принимали ихъ. «Не смотря на это, — говоритъ Сен-Симонъ, — по привычкѣ, обратившейся какъ бы въ обязанность, къ ней пріѣзжало множество посѣтителей.»
Между тѣмъ, отецъ Лагуръ, духовникъ ея, склонилъ ее на самый тягостный подвигъ покаянія, то есть, просить прощенія у мужа и предаться въ его волю. Рѣшившись на этотъ подвигъ, гордая любимица короля охотно уже его исполнила. Она написала къ маркизу Монтеспану, своему мужу, письмо въ самыхъ смиренныхъ выраженіяхъ, предлагая возвратиться къ нему, если онъ удостоитъ ее принять, или поселиться въ какомъ либо мѣстѣ, которое ему угодно будетъ ей назначить. Но маркизъ велѣлъ отвѣчать ей, что онъ не желаетъ ни принять ее къ себѣ, ни приказывать ей что-нибудь, ни даже слышать объ ней во все остальное время своей жизни. Дѣйствительно, Монтеспанъ умеръ, не простивъ ее; по смерти его, она надѣла трауръ, какъ это дѣлаютъ обыкновенно вдовы. Но ни прежде, ни послѣ она никогда не употребляла его герба: она приняла гербъ своей фамиліи.
Будучи красива и свѣжа до послѣдней минуты своей жизни, она всегда считала себя больною и близкою къ смерти. Это безпокойство заставляло ее безпрестанно прошествовать, и въ путешествіяхъ своихъ, она всегда возила съ собою общество, состоявшее изъ семи, или осьми особъ; и эти особы, натершись около нея, напитавшись умомъ ея, подобно тому, какъ въ баснѣ, кремень Саади напитался ароматомъ розы, — эти особы, не бывшія тѣмъ, чѣмъ была она, пожившія съ нею, распространили въ свѣтѣ тотъ одушевленный разговоръ, тотъ живой обмѣнъ мыслей, ту аттическую соль, которыя и доселѣ называются умомъ Мортемаровъ.
Когда она послѣдній разъ ѣхала въ Бурбонъ-л’Аршамбо, то хотя была совершенно здорова, но имѣла предчувствіе своей смерти и говорила, что она почти увѣрена въ томъ, что не возвратится живою изъ этого путешествія. Она выдала за два года впередъ пенсіоны, которыхъ у нея было много, все почти бѣднымъ людямъ благороднаго происхожденія, и удвоила милостыню. Дѣйствительно, чрезъ нѣсколько дней послѣ прибытія своего въ Бурбонъ, Монтеспанъ вдругъ почувствовала себя такъ худо ночью 26-го мая, что сидѣлки, испугавшись, тотчасъ послали разбудить всѣхъ особъ, при ней находившихся. Госпожа де-Кевръ прибѣжала первая, и видя, что она готова задохнуться, дала ей, на всякій случай, рвотнаго. Это лекарство возвратило больной минутное спокойствіе, которымъ она воспользовалась, чтобъ исповѣдаться. Но прежде частной своей исповѣди, она исповѣдалась открыто предъ всѣми; она разсказала всѣ свои пороки, которые тяготили ее уже лѣтъ двадцать; потомъ перешла къ частной исповѣди и, окончивъ ее, причастилась св. Тайнъ; странно то, что въ эту торжественную минуту страхъ смерти, повсюду ее сопровождавшій, исчезъ, какъ будто бы его холодная, ледяная тѣнь растаяла при небесномъ свѣтѣ, который она уже созерцала.
Д’Антенъ, сынъ ея, котораго она никогда не любила, но съ которымъ однако же сблизилась болѣе по раскаянію, нежели по материнской любви, подошелъ къ изголовью ея постели, когда она уже умирала; она узнала его и могла еще сказать ему: — Теперь ты находишь меня, сынъ мой, въ состояніи очень различномъ отъ того, въ какомъ я находилась… когда послѣдній разъ мы видѣлись.
Чрезъ пять минутъ она умерла. Д’Антенъ уѣхалъ тотчасъ послѣ ея кончины, предоставивъ ея похороны попеченію слугъ. Госпожа де-Монтеспанъ завѣщала похоронить тѣло свое въ фамильной своей гробницѣ, находившейся въ Пуатье; сердце свое въ монастырѣ де-ла-Флешъ, а внутренности въ пріорствѣ Сен-Мену, находящемся не далеко отъ Бурбонъ-л’Аршамбо. Вслѣдствіе этого, деревенскій хирургъ приступилъ къ освидѣтельствованію трупа, и вынулъ изъ него сердце и внутренности. Тѣло долго стояло въ домѣ, потому что каноники Сент-Шапели и приходскіе священники спорили о своемъ старшинствѣ. Сердце, заключивъ въ свинцовый ящикъ, отправили въ ла-Флешъ; внутренности были положены въ сундукъ и въ прутяной корзинѣ отправлены съ однимъ крестьяниномъ въ Сен-Мену. На дорогѣ этому крестьянину вздумалось посмотрѣть, что онъ несетъ; онъ открылъ сундукъ, и какъ онъ не былъ предъупрежденъ, то подумалъ, что какой нибудь злой шалунъ съигралъ съ нимъ эту шутку, и выбросилъ то, что въ немъ было, въ канаву. Въ это время шло мимо стадо свиней… и самыя нечистыя изъ животныхъ пожрали внутренности самой высокомѣрной изъ женщинъ!
Съ этимъ живымъ типомъ великой эпохи Людовика XIV исчезли всѣ второстепенныя воспоминанія. Самый Версайль, этотъ гранитный великанъ, сообразуясь со вкусомъ времени, перемѣнилъ свой гротъ Ѳетиды въ часовню. Этотъ гротъ Ѳетиды, котораго остатки видны еще и доселѣ въ рощѣ Ваннъ Аполлоновыхъ, былъ подъ конецъ любви короля къ ла-Вальеръ, и въ началѣ любви его къ маркизѣ Монтеспанъ, любимымъ мѣстомъ Людовика XIV. Всѣ знаменитые художники соединились, чтобъ сдѣлать изъ него мѣсто таинственныхъ наслажденій. Перро создалъ архитектуру, Лебренъ статуи, а по рисункамъ Лебрена, Жирардонъ высѣкъ главную группу изъ мрамора. Но съ 1699 года, Людовикъ XIV не возлюбилъ этотъ гротъ за его мирскія напоминанія, и на развалинахъ его велѣлъ построить часовню, которую можно видѣть и теперь. Но покаяніе, истреблявшее слѣды наслажденій, ни мало не простиралось на его гордость. Людовикъ XIV, равно какъ и маркиза Монтеспанъ, можетъ быть дошли до раскаянія, но далеки были отъ смиренія. Мансаръ, которому поручено было построеніе этой часовни, воздвигъ ее болѣе въ честь Людовика XIV, нежели во славу Богу. Онъ устроилъ дарохранительницу въ подвалѣ, а ложу короля въ главномъ этажѣ. Это то, можетъ быть, спустя шесть лѣтъ, и заставило Масильона произвести надъ гробомъ Людовика XIV рѣчь, начинавшуюся словами, высокій смыслъ которыхъ усугублялся противопоставленіемъ прошедшаго настоящему:
«Dieu seul est grand, mes frères!»
(Богъ одинъ великъ, братія мои.)
Въ 1709 году, т. е. когда оканчивали постройку этой часовни, насталъ страшный голодъ. Масличныя деревья, — этотъ великій источникъ богатства южныхъ провинцій, — безъ исключенія всѣ пропали; большая часть фруктовыхъ деревьевъ не дала даже весною листьевъ, и напередъ уже всякая надежда собиранія плодовъ была уничтожена. Во Франціи въ то время не было запасныхъ магазиновъ; думали достать хлѣбъ изъ Леванта; но хлѣбъ былъ захваченъ непріятельскими кораблями, которые съ давняго времени превосходили числомъ Французскіе. «Арміи наши, — говоритъ г-жа Мотгвиль, — умирали съ голоду, между тѣмъ, какъ Голландцы, эти всемірные купцы, доставляли продовольствіе хлѣбомъ и другими припасами войскамъ чужестраннымъ, но тѣмъ же цѣнамъ, какъ и въ урожайные годы.»
Людовикъ XIV отослалъ свою столовую посуду на монетный дворъ, вопреки совѣту канцлера и генералъ-контролера, которые основательно говорили ему, что это средство не можетъ принести большой помощи государству, и обнаружитъ только предъ врагами бѣдственное наше положеніе. Въ самомъ дѣлѣ, народъ продолжалъ терпѣть голодъ; а какъ голодъ уничтожаетъ всякое другое чувство, то Людовикъ XIV въ первый разъ въ жизни увидѣлъ обидные пасквили на перекресткахъ улицъ и даже на подножіяхъ своихъ статуй. Дофинъ, котораго народъ любилъ, и котораго онъ ни въ чемъ не могъ упрекнуть, потому что онъ оставался чуждъ тѣхъ происшествій, которыя довели государство до раззоренія, не смѣлъ болѣе пріѣзжать въ Парижъ по той причинѣ, что когда ему случалось пріѣзжать туда, и карету его узнавали, то въ ту же минуту народъ толпами бѣжалъ за нею, и съ воплями горести требовалъ у него хлѣба, котораго онъ не могъ дать ему.
Въ это-то время выдумали десятинный налогъ (dixième), названный такъ потому, что онъ составлялъ десятую часть дохода каждаго лица. Этотъ налогъ былъ весьма тягостенъ, и потому Людовикъ XIV долго сопротивлялся, когда ему предложили утвердить его. Тогда новый духовникъ его, езуитъ ле-Теллье, (отецъ ла-Шезъ уже умеръ 20-го января 1709 года, послѣ тридцати-двухлѣтняго управленія совѣстію короля) видя Людовика XIV печальнымъ и задумчивымъ, спросилъ о причинѣ его безпокойства. Король отвѣчалъ, что необходимость десятиннаго налога, какъ ее хорошо ни оправдываютъ, не можетъ совершенно побѣдить сомнѣній, раждающихся въ его умѣ, и прежде нежели онъ утвердитъ этотъ налогъ, желалъ бы, чтобъ эти сомнѣнія его были разъяснены. Езуитъ отвѣчалъ королю, что его сомнѣнія происходятъ отъ крайней чувствительности его сердца, что онъ ихъ одобряетъ, и что для успокоенія его совѣсти, онъ посовѣтуется съ просвѣщеннѣйшими богословами своего ордена. Дѣйствительно, послѣ трехдневнаго отсутствія, духовникъ возвратился, и увѣрилъ короля, что тутъ нѣтъ никакой причины къ сомнѣніямъ, потому что такъ-какъ одинъ онъ есть истинный владѣтель всѣхъ имѣній своего королевства, то значитъ, онъ налагаетъ этотъ налогъ на самого себя. — Ахъ! сказалъ король, тяжело вздохнувъ: — вы много облегчили меня, отецъ мой; теперь а спокоенъ.
Чрезъ восемь дней указъ о налогѣ былъ подписанъ.
Отецъ ла-Шезъ умеръ послѣ непродолжительной болѣзни, имѣя отъ роду болѣе семидесяти лѣтъ. Много разъ, когда его здоровье было еще въ цвѣтущемъ состояніи, хотѣлъ онъ удалиться отъ свѣта, но это ему не удавалось; этотъ священникъ, истинно добрый человѣкъ и мудрый совѣтникъ, чувствовалъ приближающееся разслабленіе своего тѣла и души. Въ самомъ дѣлѣ, скоро слабость и дряхлость совершенно имъ одолѣли; езуиты, слѣдившіе за нимъ, дали ему замѣтить, что пора ему подумать объ отставкѣ; это было давнишнее его желаніе, и потому онъ обратился опять къ королю съ просьбою, дать ему подумать о своемъ собственномъ спасеніи, потому что онъ чувствовалъ уже себя не способнымъ руководствовать ко спасенію другихъ. По Людовикъ XIV не хотѣлъ ничего слышать. Ни дрожащія ноги добраго старца, ни угасшая его намять, ни ослабѣвшій его разсудокъ, ни перепутавшіяся въ головѣ его познанія, ничто не могло склонить короля согласиться на его желаніе; этотъ полумертвецъ продолжалъ пріѣзжать къ нему въ назначенные дни и часы и разбирать съ нимъ дѣла, касающіяся собственно его совѣсти. Наконецъ однажды по возвращеніи изъ Версайля отецъ ла-Шезъ сдѣлался такъ слабъ, что даже пожелалъ причаститься св. Таинъ. По окончаніи священнаго обряда, онъ потребовалъ перо и чернилъ, и имѣлъ еще силу написать собственною рукою длинное письмо къ королю, на которое король немедленно написалъ собственноручно отвѣтъ. Послѣ этого отецъ ла-Шезъ думалъ только уже о Богѣ.
При умирающемъ находились два другіе езуита: отецъ ле-Теллье, начальникъ всѣхъ езуитскихъ монастырей, и отецъ Даніель, патеръ езуитскаго дома въ Парижѣ. Они предложили ему два вопроса; первый, дѣлалъ ли онъ все по закону совѣсти, и второй, думалъ:іи онъ въ послѣднія минуты вліянія своего на короля о благѣ и чести своего ордена. Отецъ ла-Шезъ отвѣчалъ, что на счетъ перваго пункта онъ спокоенъ; на счетъ втораго же сказалъ, что скоро видно будетъ по дѣйствіямъ, что ему не въ чемъ упрекать себя. Давъ езуитамъ эти два отвѣта, отецъ ла-Шезъ мирно почилъ, въ пять часовъ утра. По пробужденіи своемъ Людовикъ XIV увидѣлъ у себя этихъ двухъ езуитовъ; они принесли ключи отъ кабинета его духовника, въ которомъ было множество бумагъ; они предполагали, что между ними были секретныя, и считали ихъ важными. Король принялъ ихъ въ присутствіи всѣхъ, и очень хвалилъ доброту отца ла-Шеза. — Онъ былъ такъ добръ, говорилъ Людовикъ XIV, — что я часто даже упрекалъ его въ этомъ. Тогда онъ мнѣ отвѣчалъ бывало: «не я добръ, государь, а вы порочны.»
Эти слова показались такъ странными въ устахъ Людовика XIV, что всѣ слышавшіе ихъ опустили глаза въ землю, не зная, какой видъ принять на себя.
Вопросъ, предложенный езуитами отцу ла-Шезу. и имѣвшій цѣлію узнать, изберетъ-ли король новаго себѣ духовника изъ ихъ же ордена, былъ важнѣе, нежели можно было думать съ перваго разу. Въ самомъ дѣлѣ, Марешаль, лейбъ-хирургъ Людовика XIV, занявшій мѣсто Феликса, человѣкъ чрезвычайно честныхъ и строгихъ правилъ, открыто разсказывалъ, что когда однажды онъ былъ въ кабинетѣ короля, оплакивавшаго отца ла-Шеза и хвалившаго привязанность къ себѣ своего духовника, то король въ доказательство его къ себѣ привязанности привелъ слѣдующее обстоятельство: не за-долго до своей смерти, отецъ ла-Шезъ просилъ его, въ знакъ милости къ себѣ, избрать духовника изъ его ордена, присовокупивъ, что ему хорошо извѣстно это братство, что оно весьма обширно, что оно состоитъ изъ людей весьма различныхъ качествъ, за которыхъ онъ не можетъ отвѣчать, и которыхъ духъ и могущество распространены повсюду; что не надобно этихъ людей доводить до отчаянія, лишая ихъ управленія совѣстію короли, и слѣдовательно вліянія, которое они чрезъ это могли имѣть на дѣла мірскія, и подвергаться такимъ образомъ опасности, за которую онъ не могъ отвѣчать, потому что, сказалъ онъ еще, худое дѣло сдѣлать не долго, — чему и бывали примѣры.
Король вспомнилъ объ этомъ хорошемъ совѣтѣ; онъ хотѣлъ жить, и жить въ безопасности. Вслѣдствіе этого герцогу Шёврезу и герцогу Бовилье поручено было съѣздить въ Парижъ и узнать, кто изъ всѣхъ езуитовъ достойнѣе чести, которой ожидало для себя ихъ общество. Герцоги избрали отца ле-Теллье.
Отецъ ле-Теллье былъ совершенно неизвѣстенъ королю, когда получилъ эту милость, и Людовикъ XIV видѣлъ въ первый разъ имя его въ спискѣ пяти, или шести езуитовъ, которыхъ отецъ ла-Шезъ представлялъ ему, какъ людей способныхъ замѣнить его. Ле-Теллье прошелъ чрезъ всѣ степени своего ордена; былъ профессоромъ, проповѣдникомъ, ректоромъ, главнымъ начальникомъ монастырей, и жаркимъ писателемъ о молинизмѣ[19]; старался объ ниспроверженіи всѣхъ другихъ сектъ; гордился тѣлъ, что утвердилъ братство свое на развалинахъ другихъ обществъ; былъ напитанъ правилами самого жестокаго прозелитизма; посвященъ во всѣ тайны своего ордена за свои геній, который приписывало ему общество. Онъ былъ грубъ, упрямъ, неутомимъ, безпрестанно занятъ вопросами о своемъ вліяніи; презиралъ всякое общество; былъ врагомъ всякаго разсѣянія; не уважалъ людей, даже принадлежавшихъ къ его же ордену, за исключеніемъ тѣхъ только, которыхъ характеръ былъ сходенъ съ его характеромъ, и которыхъ страсти были сходны съ его страстями; требовалъ отъ другихъ такихъ же трудовъ, какимъ самъ безпрерывно былъ преданъ, не понимая съ своею крѣпкою головою и желѣзнымъ здоровьемъ, какъ можно имѣть нужду въ отдохновеніи; сверхъ того, онъ былъ лицемѣренъ, лукавъ, скрытенъ; всего требовалъ отъ другихъ, но никогда ничего не отдавалъ назадъ; не держалъ своего слова, какъ бы оно торжественно ни было дано, если для него не было выгодно сдержать его; преслѣдовалъ съ яростію тѣхъ, которые получали отъ него слово, и могли упрекнуть его въ томъ, что онъ его не сдержалъ; онъ сохранилъ всю грубость своего происхожденія; былъ неучтивъ, несвѣдущъ, наглъ, вспыльчивъ; не зналъ ни свѣта, ни его обычаевъ, ни чиновъ, ни челобитій; это былъ человѣкъ ужасный, который явно или скрытно шелъ только къ одной цѣли, то есть, къ уничтоженію того, что могло ему вредить, и который, достигнувъ власти, не скрывалъ болѣе ни этого желанія, ни этой наклонности.
Когда онъ въ первый разъ представился Людовику XIV, то король увидѣлъ, что къ нему подходитъ человѣкъ отвратительной наружности, съ мрачною и лицемѣрною физіономіею, съ косыми и злыми глазами. Съ королемъ были въ то время только Блуэнъ, первый его камердинеръ, и лейбъ-медикъ Фагонъ; одинъ, опершись на каминъ, а другой, согнувшись на своей трости, внимательно слѣдили за этимъ первымъ свиданіемъ. Когда провозглашено было имя новаго духовника, то король спросилъ: — Не родственникъ ли вы, отецъ мой, господинъ ле-Теллье? — Я, государь, отвѣчалъ онъ, низко кланяясь, — я, родственникъ господамъ ле-Теллье! я очень далекъ отъ этого; я просто сынъ бѣднаго крестьянина изъ Нижней Нормандіи.
Фагонъ, услышавъ эти слова и замѣтивъ съ какимъ видомъ они были произнесены, подошелъ къ Блуэну и, указавъ на езуита движеніемъ глазъ, сказалъ: — Вотъ великій лицемѣръ…. или я очень ошибаюсь.
И такъ, вотъ каковъ былъ человѣкъ, который вступалъ въ званіе духовника Людовикъ XIV, сказавшаго когда-то государство — это я.
Занявъ такой высокій постъ, отецъ ле-Теллье старался прежде всего отмстить за личныя свои обиды. Янсеннсты осудили въ Римѣ одну изъ его книгъ, въ которой описаны Китайскіе обряды. Онъ лично былъ золъ на кардинала Ноайлля; желая отмстить ему, онъ отправилъ къ епископамъ письма, жалобы и обвиненія на этого кардинала, внизу которыхъ имъ оставалось только подписать имена свои, — и вдругъ двадцать донесеній разомъ были получены Людовикомъ XIV на этого прелата. Послѣ этого онъ послалъ въ Римъ для осужденія сто три предложенія, все почти янсенистскія. Изъ нихъ сто одно инквизиція осудила.
Людовикъ XIV забылъ, или лучше сказать вспомнилъ, что изъ числа Портъ-Ройяльскихъ пустынниковъ вышли: Арно, Николь, ле-Местръ, Германъ и Саси; что эти люди до самой смерти герцогини Лонгвиль, то есть до 1699 года, оказывали глубокое почтеніе этой герцогинѣ, — старинному его врагу, которая, не желая болѣе быть вѣтренницею, сдѣлалась святошею, и будучи не въ силахъ болѣе бороться открыто, вздумала заводить интриги; и потому преслѣдованія, почти угасшія при отцѣ ла-Шезѣ, начались опять съ новымъ жаромъ при отцѣ ле-Теллье.
Между тѣмъ, король, въ видахъ уничтоженія голода, продалъ за четыреста тысячъ франковъ свое столовое золото; по его примѣру знатнѣйшіе вельможи отправили и свою серебрянную посуду на монетный дворъ; госпожа де-Ментенонъ питалась ржанымъ хлѣбомъ; наконецъ Людовикъ XIV рѣшился просить мира у Голландцевъ, которыхъ прежде такъ презиралъ. Это было, какъ мы сказали слѣдствіемъ того, что Людовикъ XIV потерялъ одно за другимъ сраженіе: Бленгеймское, Рамилійское, Туринское и Мальплакетское.
Чрезъ Бленгеймское сраженіе Франція лишилась превосходной арміи и всей страны, лежащей между Дунаемъ и Рейномъ, а союзники ея Баварцы — наслѣдственныхъ ихъ владѣній. Рамилійская битва лишила ее всей Фландріи, и разбитыя войска ея остановились только у воротъ Лилля; пораженіе французскихъ войскъ при Туринѣ отняло у Франціи Италію. Хотя французскія войска и занимали еще нѣкоторыя крѣпости, но предложено было уступить ихъ австрійскому императору, если онъ позволитъ спокойно выйти изъ нихъ пятьнадцати тысячамъ человѣкъ французскаго войска, ихъ занимавшимъ. Наконецъ несчастіе, постигшее Французовъ при Мальплакѣ, прогнало войска ихъ съ береговъ Саморы до самаго Валансьена. Это послѣднее сраженіе было самое жестокое изъ всѣхъ сраженій, бывшихъ при Людовикѣ XIV. Въ этомъ сраженіи сдѣлано было одинадцагь тысячъ пушечныхъ выстрѣловъ, — что было дѣломъ не слыханнымъ; впослѣдствіи, при Ваграмѣ, сдѣлано было семьдесятъ одна тысяча выстрѣловъ, а при Лейпцигѣ — сто семьдесять пять тысячъ. Губительнѣе этого сраженія въ первой половинѣ ХІХ-го вѣка еще не было.
ГЛАВА XLIX.
1709—1711.[править]
Среди всѣхъ этихъ горестей, дворъ радовала своею любезностію и умомъ одна только молодая герцогиня Бургундская, вліяніе которой на короля и на госпожу де-Ментенонъ оставалось неизмѣннымъ. По смерти его высочества, котораго она очень любила, къ увеличенію огорченія Людовика XIV, она слишкомъ долго не забывала этой потери. Покушавъ однажды слишкомъ много плодовъ, и выкупавшись неосторожно, она захворала, и такъ-какъ это случилось въ августѣ мѣсяцѣ, во время отправленія двора въ Марли, то король, который не любилъ ничѣмъ стѣсняться, не хотѣлъ ни отложить своего отъѣзда, ни оставить больную въ Версайли, такъ что бѣдная принцесса, утомленная этою переѣздною, была доведена до крайняго разстройства здоровья, и уже два раза исповѣдалась. Король, госпожа де-Ментенонъ и герцогь Бургундскій были въ отчаяніи: имъ пришло на память предсказаніе какого-то Туринскаго пророка, что принцесса умретъ въ молодости. Наконецъ, при помощи кровопусканія и рвотнаго, — этихъ двухъ средствъ, въ которыхъ заключалась почти вся медицина этого великаго вѣка, — ей сдѣлалось лучше; но въ это время Людовику XIV захотѣлось, не дожидаясь ея выздоровленія, возвратиться въ Версайль, и только по просьбамъ госпожи де-Ментенонъ и по требованію врачей, дано было восемь дней отсрочки. Прошли и эти восемь дней, а между тѣмъ герцогиня была еще такъ слаба, что принуждена была цѣлый день лежать въ комнатѣ, гдѣ ея придворныя дамы и нѣкоторыя близкія къ ней особы играли для ея развлеченія въ разныя игры.
Въ это время явился при дворѣ Францискъ Арманъ, герцогъ Фронсакъ, который впослѣдствіи, подъ именемъ герцога Ришелье, сдѣлался типомъ аристократіи вѣка Людовика XV, какъ Лозенъ былъ типомъ знатнѣйшаго дворянства вѣка Людовика XIV.
Молодой герцогъ, женившись пятнадцати лѣтъ отъ роду на дѣвицѣ Поайлль, исполнилъ договоръ, заключенный за три года до своего рожденія между его отцемъ и маркизою Поайлль, которые при вступленіи своемъ въ бракъ обѣщали другъ другу соединить бракомъ будущихъ своихъ дѣтей. Это придавало юному герцогу, не любившему жены своей, и употреблявшему всѣ возможныя средства, чтобъ только на ней не жениться, видъ жертвы, который въ соединеніи съ открытымъ обѣщаніемъ никогда не быть на дѣлѣ ея супругомъ, сообщалъ началу ея карьеры характеръ оригинальности, увеличивавшейся впослѣдствіи все болѣе и болѣе. Впрочемъ, будучи хорешъ собою и пользуясь съ самыхъ юныхъ дѣть свободою, данною ему отцемъ его, онъ при самомъ появленіи своемъ при дворѣ понравился всѣмъ вообще, и въ особенности герцогинѣ Бургундской.
Расположеніе принцессы къ юному герцогу не было для него тайною, потому-что госпожа де-Ментенонъ писала къ герцогу Ришелье, старинному своему другу: — «мнѣ чрезвычайно пріятно слышать похвалы г. Фронсаку, и васъ о томъ увѣдомить. Вы конечно мнѣ повѣрите, ибо знаете, что я не умѣю льстить; герцогиня Бургундская оказываетъ большое вниманіе вашему сыну.»
Это большое вниманіе не нравилось герцогу Бургундскому, и онъ на это жаловался Людовику XIV. Въ самомъ дѣлѣ, въ Версайли начали ходить слухи, что г. Фронсакъ ухаживаетъ за герцогинею, и что она не нечувствительна къ первой сердечной привязанности молодаго человѣка, который впослѣдствіи пріобрѣлъ въ любви такую большую извѣстность. Тогда Фронсаку приказано, было обратиться съ своею любовью къ своей женѣ, и не дѣлать соблазна. Фронсакъ отвѣчалъ, что его жена не жена ему; что онъ далъ клятву, что она никогда не будетъ его женою, и что онъ слишкомъ честный человѣкъ, чтобъ не сдержать своей клятвы.
Король посадилъ г. Фронсака въ Бастилію. Впродолженіе этого перваго пребыванія въ крѣпости, въ которую онъ возвращался четыре раза, герцогъ Фронсакъ въ-первые испыталъ жизнь арестанта.
Впрочемъ, не первый уже разъ носилась такая молва о герцогинѣ Бургундской. Г. Нанжисъ, который былъ потомъ маршаломъ Франціи, и который въ то время, по выраженію Сен-Симона, былъ цвѣткомъ пахучаго горошка, но красотѣ лица, хотя въ немъ не было ничего особеннаго, но стройности тѣлосложенія, хотя въ немъ ничего не было удивительнаго, — Нанжисъ, вступившій въ свѣтъ и предававшійся волокитству съ самыхъ юныхъ лѣтъ, былъ въ это время однимъ изъ самыхъ модныхъ молодыхъ людей. Будучи еще ребенкомъ, онъ имѣлъ уже полкъ; будучи еще ребенкомъ онъ обнаруживалъ уже силу воли, усердіе и мужество, и по ходатайству собственно однѣхъ женщинъ былъ принятъ ко двору герцога Бургундскаго, который былъ почти его лѣтъ, но къ счастію былъ не такъ красивъ, какъ Нанжисъ. Однако же, принцесса отвѣчала на любовь своего супруга такъ хорошо, что хотя онъ и могъ подозрѣвать, что другіе обращаютъ на нее свои взоры, но никогда не подозрѣвалъ, чтобъ жена его обращала свои взоры на кого нибудь, кромѣ его; а между тѣмъ оказалось, что молодая герцогиня обратила взоры свои на Нанжиса. Къ несчастію, или къ счастію Нанжиса, онъ имѣлъ своею любовницею госпожу ла-Врильеръ, дочь госпожи Майльи, статсъ-даму герцогини Бургундской. Но такъ какъ она все знала при дворѣ, и потому скоро замѣтила намѣреніе своего любовника измѣнить ей. Но вмѣсто того, чтобъ уступить его принцессѣ, она объявила Нанжису, что готова вступить съ нею въ борьбу, и даже, если будетъ нужно, открыто вести ее.
Это была опасная угроза; король въ это время не любилъ скандаловъ, да и герцогъ Бургундскій ни мало, по видимому, ne былъ расположенъ играть роль снисходительнаго мужа. Слѣдствіемъ этого было то, что Нанжисъ не умѣлъ, или лучше сказать, не смѣлъ воспользоваться надеждами, который подавала ему герцогиня, и открылъ соискателю по смѣлѣе себя дорогу къ принцессѣ. Этоіъ соискатель былъ г. Молеврье, сынъ брата Кольбера.
Въ противуположность съ Нанжисомъ Молеврье былъ не красивъ; физіономія у него была обыкновенная; но такъ-какъ онъ былъ уменъ, имѣлъ воображеніе плодовитое на тайныя интриги, и былъ чрезмѣрно гордъ, то думалъ, что пріобрѣтетъ для себя сильное покровительство, если покровителемъ его будетъ человѣкъ, которому гер: огиня Бургундская ни въ чемъ не могла отказать. И потому онъ женился на дочери маршала Тессе, ходатайствовавшаго о мирѣ, вслѣдствіе котораго эта принцесса Савойская пріѣхала во Францію съ тѣмъ, чтобъ выйдти за мужъ за герцога Бургундскаго. Въ память этого ходатайства жена Молеврье получила право на мѣсто въ каретѣ и за столомъ у герцогини Бургундской. Молеврье натурально былъ принимаемъ на равнѣ съ нею, какъ ея мужъ, или скорѣе еще, какъ племянникъ Колбера. Онъ изъ числа первыхъ замѣтилъ, что случилось съ Нанжисомъ, сдѣлался весьма внимателенъ къ герцогинѣ, по примѣру его принялся вздыхать, и замѣтя, что на вздохи его не обращали вниманія, рѣшился писать къ ней письма; одна статсъ-дама, задушевный другъ маршала Тессе, передавала принцессѣ эти письма, думая, что они были отъ его тестя, и Молеврье получалъ на нихъ отвѣты тоже на имя своего тестя.
Между тѣмъ, надобно было отправляться въ армію. Мотеврье состоялъ на службѣ, и потому не могъ отказаться отъ похода; но онъ придумалъ средство, которымъ достигъ двоякой цѣли, какъ мы сейчасъ увидимъ. Онъ притворился, что боленъ грудью, кашлялъ, началъ пить ослиное молоко…. но ничто не помогало, потому-что въ скоромъ времени онъ совершенно потерялъ голосъ.
Мы сказали, что Молеврье достигъ двоякой цѣли: въ самомъ дѣлѣ онъ остался въ Версайли, и какъ со всѣми посѣщавшими его говорилъ шопотомъ, то безъ всякаго подозрѣнія могъ также шопотомъ разговаривать и съ герцогинею Бургундскою. Эта потеря голоса продолжалась у него болѣе года, и всѣ къ ней такъ привыкли, что одно только слишкомъ явное неблагоразуміе г. Молеврье было причиною, что дворъ узналъ эту маленькую комедію.
Однажды Данжо, придворный кавалеръ герцогини Бургундской, былъ въ отсутствіи. Молеврье въ концѣ обѣдни вошелъ въ ложу принцессы. Конюшенные чиновники, какъ подчиненные маршала Тессе, который былъ оберъ-шталмейстеромъ у короля, привыкли, когда Молеврье тамъ бывалъ, уступать ему честь подавать руку герцогинѣ, что они дѣлали изъ состраданія къ тому, что онъ лишился голоса, и потому могъ разговаривать только шопотомъ, и то почти на ухо. Молеврье въ этотъ день былъ въ зломъ расположеніи духа. Принцесса наканунѣ поглядывала на Нанжиса нѣжнѣе, чѣмъ бы ей слѣдовало; почему, видя ее изъ церкви, онъ разыгрывалъ роль ревнивца; онъ говорилъ съ нею почти такъ грубо, какъ говорилъ бы съ простою женщиной; грозилъ, что разскажетъ о кокетствѣ ея королю, госпожѣ Ментенонъ и самому герцогу, ея мужу; до крови сжалъ ей пальцы; такимъ образомъ онъ провелъ ее, но видимому, со всѣми знаками вѣжливости, а на самомъ дѣлѣ, со всѣми знаками грубости, до самыхъ ея комнатъ, куда пришедши, она лишилась чувствъ. Здѣсь она разсказала все госпожѣ Погаре, а та повторила тоже маршалу Тессе. Три недѣли провела бѣдная герцогиня въ смертельномъ страхѣ. Въ концѣ этого времени, Фагонъ, предъупрежденный маршаломъ, объявилъ, что для такой упорной простуды, какова была у г. Молеврье, онъ не находитъ другаго лѣкарства, кромѣ воздуха Испаніи. Людовикъ XIV согласился съ мнѣніемъ фасона, и предложилъ Молеврье, во имя дружбы, которую онъ питалъ нѣкогда къ его дядѣ, не упустить открывающагося ему средства въ одно и тоже время пріобрѣсти себѣ славу и поправить свое здоровье. Молеврье не смѣлъ сопротивляться принимаемому въ немъ участію короля, и уѣхалъ съ тестемъ своимъ въ Испанію. Однако же, герцогиня Бургундская не могла свободно дышать до тѣхъ поръ, пока не узнала, что онъ былъ за границей.
Среди всѣхъ этихъ интригъ, герцогиня Бургундская, имѣвшая уже двухъ сыновей, изъ которыхъ одинъ умеръ, а другой скоро долженъ быль умереть, и которые оба при рожденіи своемъ получили имя герцога Бретаньскаго, оказалась въ третій разъ беременною, что причиняло ей большія страданія. Посему эта новость, вмѣсто того, чтобъ обрадовать Людовика XIV, была ему крайне непріятна. Внучка его, какъ извѣстно, служила ему единственнымъ утѣшеніемъ; по этому онъ желалъ, чтобъ она повсюду его сопровождала; но при состояніи, въ какомъ она находилась, это было весьма трудно, если не невозможно. Однако же, "Вагонъ осмѣлился сказать объ этомъ королю нѣсколько словъ. Король привыкъ, чтобъ его любовницы въ беременности, или вскорѣ послѣ родовъ, сопровождали его въ путешествіяхъ, и притомъ во всемъ блескѣ наряда. Однако же, онъ рѣшился отложить раза два одно изъ своихъ путешествій; но что ни говорили, что не дѣлали, чтобъ склонить его оставить принцессу въ Версайли, онъ, не желая долѣе откладывать, заставилъ ее ѣхать вмѣстѣ съ собою.
Изъ Версайля выѣхали въ среду, и въ слѣдующую субботу, въ то время, когда корсль прогуливался между паркомъ и перспективой, забавляясь кормленіемъ своихъ карповъ, въ кругу своихъ придворныхъ, смотрѣвшихъ на это съ благоговѣйнымъ удивленіемъ, увидѣли, что къ нему скорыми шагами шла госпожа дю-Людъ; король пошелъ къ ней на встрѣчу; они поговорили съ минуту; но какъ никто не былъ такъ близко, чтобъ могъ ихъ слышать, то никто и не зналъ, о чемъ они говорили. Почти тотчасъ же король возвратился и, снова наклонясь надъ прудомъ, и не обращаясь ни къ кому, громко и съ досадою произнесъ слѣдующія слова: — «Герцогиня Бургундская ушиблась.» Г. ла Рошфуко, Бульонъ и многіе другіе тутъ находившіеся, вскрикнули болѣе или менѣе громко, услыша объ этотъ приключеніи, а особливо ла-Рошфуко, который вскрикнулъ сильнѣе другихъ, сказавъ: — Ахъ, Боже мой, калъ вамъ кажется, ваше величество, вѣдь это величайшее несчастіе? герцогини ушиблась уже разъ и прежде, пожалуй она не будетъ болѣе имѣть дѣтей! —
Но вмѣсто того, чтобъ продолжать въ томъ же тонѣ, король къ великому удивленію всѣхъ, съ гнѣвомъ сказалъ: — Ну что жъ! вѣдь у нея уже есть сынъ; а если онъ и умретъ, то развѣ герцогъ Беррійскій не въ такихъ уже лѣтахъ, чтобъ жениться и имѣть дѣтей? что мнѣ до того, кто будетъ моимъ наслѣдникомъ; не всѣ ли они равно мнѣ внуки?
Потомъ продолжалъ въ сердцахъ: — Слава Богу она ушиблась; тѣмъ лучше, что это случилось! меня не станутъ удерживать въ моихъ путешествіяхъ, ни представленіями врачей, ни разсужденіями повивальныхъ бабокъ; я буду себѣ уѣзжать, пріѣзжать, какъ мнѣ вздумается, и меня оставятъ въ покоѣ! —
Легко можно догадаться, какое глубокое молчаніе послѣдовало за этою выходкою; всѣ потупили глаза, едва смѣли дышать, и каждый, даже плотники и садовникъ, находившіеся тугъ на работѣ, пришли въ изумленіе и остолбенѣли. Въ слѣдующій понедѣльникъ герцогиня дѣйствительно выкинула.
Между тѣмъ, какъ домашнія дѣла шли такимъ образомъ, а герцогъ Вандомскій, не смотря на свою безпечность и лѣность поправлялъ дѣла въ Италіи, Вильруа, котораго принцъ Евгеній, безъ сомнѣнія въ томъ предположеніи, что онъ можетъ надѣлать новыхъ ошибокъ, прислалъ въ Парижъ безъ выкупа, принялъ начальство надъ восемью десятью тысячами воиновъ, находившихся во Фландріи, давъ обѣщаніе вознаградить блистательными и быстрыми успѣхами, то, что онъ называлъ своимъ несчастіемъ, и что исторія назвала его ошибками. Это упрямство короля выдвинуть впередъ своего любимца, не имѣвшаго никакихъ достоинствъ, никѣмъ не было одобряемо, хотя по наружности его и хвалили. Каждый спѣшилъ поздравить новаго полководца еще до его отъѣзда съ будущими его успѣхами, сомнѣваясь въ тоже время, чтобъ отъ такого выбора могло произойти что нибудь хорошее. Одинъ маршалъ Дюра, котораго онъ упрекалъ за то, что не присоединяетъ поздравленій своихъ къ поздравленіямъ другихъ, отвѣчалъ ему: — Я только отлагаю, г. маршалъ, свои поздравленія, и берегу ихъ до вашего возвращенія. —
Эти предвидѣнія скоро оправдались. Сраженіе началось при Рамильи; при Бленгеймѣ дрались сряду восемь часовъ, и французы потеряли отъ пяти до шести тысячъ человѣкъ; при Рамильи войско не устояло и сорока минутъ, и Французы потеряли двадцать тысячъ человѣкь. Бленгеймская битва лишала Францію Баваріи и Кельна, а Рамильская стоила ей цѣлой Фландріи. Марльбругъ, возведеннный въ графское достоинство за эти побѣды, имѣлъ торжественный въѣздъ въ Антверпенъ, Брюссель, Остенде и Менинганъ. Вильруа пять дней не смѣлъ писать королю донесенія о своемъ пораженіи, но извѣстія объ немъ дошли уже въ Версайль, гдѣ ожидали только подтвержденія. Король не смѣлъ болѣе поддерживать маршала, и отозвалъ его. Но отзывая, онъ хотѣлъ его утѣшить, и когда по возвращеніи увидѣлъ, что онъ со стыдомъ подходилъ къ нему, то вмѣсто упрека пошелъ къ нему на встрѣчу, и со вздохомъ сказалъ ему: — Господинъ Маршалъ въ наши лѣта счастливы не бываютъ!--
Общій голосъ указывалъ на герцога Вандомскаго, какъ на единственнаго человѣка, который можетъ вознаградить за эти фландрскія пораженія столь быстрыя и столь рѣшительныя. Въ самомъ дѣлѣ, онъ былъ полководецъ этого времени наиболѣе любимый и уважаемый, и даже въ самомъ Луврѣ напѣвали тихонько куплеты слѣдующей пѣсни, которую громко распѣвали на улицахъ:
Savoyards et Allemands,
Qui vous rend si mécontents?
Vendôme.
Eugène, prince mutin,
Qui te rend donc si chagrin?
Vendôme.
Tu croyais prendre en passant
Auprès du pont de Cassan,
Vendôme;
Mais qui jetta dans l’Adda
Tes hommes et tes dada?
Vendôme.
Qui fit, malgré tes efforts,
Huit mille de tes gens morts?
Vendôme.
Et vous, Prince sans pareil, (*)
Qui vous a gobé Vercèilî
Vendôme.
(*) Герцогъ Савойскій.
T. e. Савойцы, Нѣмцы, что печально такъ глядите?
Кто такъ васъ оскорбилъ, кто досадилъ, скажите?
Вандомъ.
А ты что, храбрый принцъ Евгеній своенравный,
Причиной кто тому, что ты такой печальный?
Вандомъ,
Какъ близь Кассанскаго ты моста пробирался,
То думалъ — наконецъ то въ руки мнѣ попался
Вандомъ,
Но кто же въ Ахіу всѣхъ загналъ твоихъ людей, —
Пѣхоту, конницу, прислугу, лошадей?
Вандомъ.
На множество твоихъ, кто не взирая силъ,
На мѣстѣ тысячи народу поглотилъ?
Вандомъ.
Тебя, о гордый принцъ, (*) Верселя кто лишилъ,
Тебя, что равнаго себѣ не находилъ?
(*) Герцогь Савойскій.
На мѣсто герцога Вандомскаго въ Италію послали герцога Орлеанскаго; очутись на другой сторонѣ Альповъ, этотъ принцъ тотчасъ удостовѣрился, что хотя онъ и назначенъ предводителемъ войска, но власть главнокомандующаго король оставилъ въ своихъ рукахъ. Герцогъ, пріѣхавъ въ лагерь расположенный у Турина, узналъ, что генералъ-лейтенантами у него былъ герцогъ ла-Фёлльядъ, одинъ изъ блистательнѣйшихъ и любезнѣйшихъ ладей въ королевствѣ, тотъ самый, который на свой собственный счетъ воздвигнувъ статую Людовика XIV на площади побѣдъ, и маршалъ Марсенъ, тотъ самый, который проигралъ Бленгеймское сраженіе; а врагами, — принцъ Евгеній и герцогъ Савойскій, который бывъ долго невѣрнымъ союзникомъ, присоединился наконецъ къ Ивперцамъ и велъ войну противъ двухъ своихъ дочерей. Герцогъ Орлеанскій понялъ, что его намѣрены атаковать, и что въ такомъ случаѣ онъ потеряетъ всѣ выгоды, сопряженныя съ наступательною войною. Онъ собралъ военный совѣтъ, состоявшій изъ маршала Мареева, герцога ла Фёлльяда, также Алберготти и Сен-Фремона, находившихся подъ ихъ начальствомъ.
Тутъ онъ изложилъ положеніе свое съ большею ясностію, и кончилъ свою рѣчь предложеніемъ напасть на непріятеля. Планъ, предложенный юнымъ принцемъ, былъ такъ ясенъ, представлялъ такія выгоды, что вслѣдъ за нимъ каждый изъ нихъ повторялъ, что надобно сдѣлать нападеніе; тогда маршалъ Марсенъ вынулъ изъ кармана предписаніе, подписанное королемъ, которымъ повелѣвалось всѣмъ прочимъ генераламъ и самому герцогу, въ случаѣ дѣйствія, слѣдовать его совѣту, и объявилъ, что его совѣтъ есть — оставаться на линіяхъ.
Герцогъ Орлеанскій, разсердясь на то, что его прислали съ армію, какъ принца крови, а не какъ предводителя войскъ, ожидалъ принца Евгенія, который напалъ на ретраишменты, и послѣ двухъ часоваго сраженія овладѣлъ ими. Тотчазъ линіи и траншеи были оставлены, войско разсѣялось, съѣстные припасы, оружіе, военная казна — словомъ все досталось въ руки непріятеля. Герцогъ Орлеанскій и маршалъ Марсенъ, сражавшіеся какъ простые воины, оба были ранены. Хирургъ герцога Савойскаго отнялъ ногу у маршала, который чрезъ нѣсколько минутъ послѣ операціи умеръ, сказавъ, что уѣзжая изъ Версайля онъ получилъ приказаніе ожидать пока предложатъ ему сраженіе, а самому сраженія не начинать. Это приказаніе было причиною, что изъ-за двухъ только тысячъ убитыхъ, семьдесятъ тысячъ человѣкъ разбѣжалось, что этихъ бѣглецовъ съ большимъ трудомъ привели въ Дофине, и что въ нѣсколько мѣсяцевъ Франція потеряла Миланъ, Мантуу, Піемонтъ и наконецъ Неаполитанское королевство.
Между тѣмъ, но возвращеніи своемъ въ Парижъ, герцогъ Орлеанскій получилъ должность главнокомандующаго войсками въ Испаніи со всѣмъ полномочіемъ, которое вѣроятно спасло бы Италію, если бы онъ былъ облеченъ имъ въ Туринскомъ лагерѣ. Онъ тотчасъ занялся приготовленіями къ отъѣзду, устроилъ свой домъ и пригласилъ къ себѣ на службу тѣхъ, въ благоразуміи и храбрости которыхъ былъ наиболѣе увѣренъ. Предъ самымъ отъѣздомъ король потребовалъ у него списокъ тѣхъ особъ, которыхъ онъ беретъ съ собою. Въ числѣ этихъ особъ находился г. Фонтпертюи. Дойдя до этого имени, король остановился. — Какъ! любезный племянникъ, вскричалъ онъ, — вы берете съ собою Фонтпертюи, сына той, которая была влюблена въ Арно, и которая открыто бѣгала за нимъ, — Фонтпертюи! янсениста! я не хочу, чтобы подобныя лица сопровождали васъ. — Клянусь вамъ, государь, отвѣчалъ герцогъ Орлеанскій, — я не защищаю его матери; но чтобъ сынъ ея былъ янсенистъ, этому невозможно повѣрить: онъ не вѣруетъ даже въ Бога. — И вы даете мнѣ въ томъ честное слово?сказалъ король, — но повѣрить…. — Ваше величество! клянусь вамъ честью благороднаго человѣка. — Ну, если такъ, сказалъ Людовикъ XIV, — то вы можете взять его съ собою. —
Король, какъ видно, дошелъ до того, что безбожника предпочиталъ янсенисту. Такимъ образомъ, герцогъ Орлеанскій отправился въ Испанію, взявъ съ собою кого ему заблагоразсудилось, и присоединился къ герцогу Баварскому, спустя нѣсколько дней послѣ Альманзасскаго сраженія, которое онъ выигралъ надъ Галловеемъ. Герцогъ осадилъ Лериду, которая считалась непобѣдимою, и которая однакоже была взята чрезъ десять дней открытою траншеею. Герцогъ Орлеанскій хотѣлъ тотчасъ послѣ этого осадить Тортозу; но было уже слишкомъ позднее время года, и онъ принужденъ былъ отложить продолженіе своихъ побѣдъ до слѣдующаго года. Итакъ, онъ возвратился въ Версайль, гдѣ былъ ласково принятъ королемъ, который сказалъ ему: — Велика вамъ слава, любезный племянникъ, потому что вы имѣли успѣхъ тамъ, гдѣ имѣлъ неудачу принцъ Конде! — И дѣйствительно, не только принцъ Конде, но и графъ д`Аркуръ принуждены были снять осаду Лериды.
На слѣдующій годъ герцогъ Орлеанскій снова поѣхалъ въ Испанію; но тамъ была такая бѣдность во время его прибытія, что аррагонскіе совѣтники, не получая жалованьи, послали къ его католическому величеству просьбу о позволеніи просить милостыни. Надобно было изыскать средства прекратить эту бѣдность. Это отнимало много времени; а такъ какъ у герцога Орлеанскаго было множество враговъ въ Парижѣ, между которыми можно было считать всю фамилію Конде, которую оскорбили слова короля, сказанныя въ похвалу герцогу, и госпожу де-Ментенонъ, которая безпрестанно слѣдила за поведеніемъ принца, чтобъ очернить его въ глазахъ короля, — то распространился слухъ, что герцогъ Орлеанскій небрежно ведетъ войну и остается въ Мадритѣ только потому, что влюбленъ въ испанскую королеву. Въ собешюсти старалась распустить эту молву герцогиня, жена его, ненавидѣвшая его, какъ говорятъ придворныя хроники, зато, что прежде она слишкомъ его любила. Всѣ эти слухи доходили и до принца, который, зная ихъ источникъ, натурально питалъ месть къ виновникамъ ихъ, а особливо къ госпожѣ де-Ментенонъ, съ ненавистью которой онъ боролся уже десять лѣтъ. Ментенонъ вела переписку въ Испаніи съ госпожею дез-Юрсенъ, которая при королѣ Филиппѣ V управляла всѣмъ, войною и финансами, и по внушенію, какъ увѣряли, госпожи де-Ментенонъ, не принимала и не велѣла принимать никакихъ мѣръ касательно войны; и какъ госпожа Ментенонъ управляла всѣмъ въ Версайли, а госпожа дез-Юрсенъ по приказаніямъ ея управляла всѣмъ въ Эскуріалѣ, то Ментенонъ называли капитаномъ, а дез-Юрсенъ поручикомъ. Однажды герцогъ предложилъ съ самымъ наглымъ цинизмомъ пить за здоровье этихъ двухъ начальниковъ въ юпкахъ, и этимъ совершенно испортилъ дѣла свои, которымъ и безъ того уже очень много повредили при дворѣ тайные навѣты его враговъ. Однакоже, при неусыпныхъ своихъ стараніяхъ, онъ дѣлалъ успѣхи, не имѣя впрочемъ никогда продовольствія болѣе, чѣмъ на восемь дней; однако, не смотря на то, въ началѣ іюня онъ взялъ Гинрстарскій лагерь, и овладѣлъ Пальцетою и нѣкоторыми другими неоолыпими постами, осадилъ Тортозу, принудилъ этотъ городъ сдаться на капитуляцію и, одерживая всегда верхъ надъ непріятелемъ въ продолженіе всего похода, возвратился въ Мадритъ, а оттуда послѣ нѣсколькихъ новыхъ ссоръ съ госпожею дез-Юрсенъ, въ Ведеайль, гдѣ нашелъ Людовика XIV очень къ себѣ охладѣвшимъ; при первомъ свиданіи, король сказалъ ему, что лучше будетъ, если онъ не возвратится болѣе въ Испанію.
Принцъ имѣлъ въ Испаніи слишкомъ много неудовольствій, и потому пребываніе его тамъ, не могло быть для него очень пріятно.
Поэтому, онъ притворился, что предается обыкновенной своей вѣтренности. Мы говоримъ, притворился, ибо вскорѣ увидимъ, что онъ, оставивъ Испанію, не переставалъ обращать взоры свои на эту страну.
Но съ отъѣздомъ герцога Орлеанскаго улетѣлъ, казалось, отъ Филиппа V добрый его геній. Вскорѣ дѣла пришли въ такое бѣдственное положеніе, въ какомъ они никогда еще не бывали. Португалія, какъ мы видѣли, отставъ отъ союза съ Франціей, заключила союзъ съ Англіею, и Англо-португальская армія вступила въ Эстремадуру, между тѣмъ какъ эрцгерцогъ Карлъ, призванный великимъ союзомъ королемъ Испаніи и владѣтелемъ Арагоніи, Валенціи, Картагены и части Гренады, набиралъ войска въ Каталоніи, гдѣ лордъ Галловей, командовавшій англо-португальскою арміею, вскорѣ къ нему присоединился.
Филиппъ V оставилъ Мадритъ, пути къ которому были открыты для его непріятелей, и удалился въ Пампелуну. Дѣла были, казалось, въ та комъ отчаянномъ положеніи, что Вобанъ рѣшился даже предложить послаи Филиппа V царствовать въ Америку. Филиппъ на это согласился; супруга его, которая была младшею сестрою герцога Бургундскаго, также на это рѣшилась; во боясь и въ этомъ убѣжищѣ попасть въ руки непріятеля, она отослала во Францію всѣ свои драгоцѣнные камни и знаменитую жемчужину, называемую Перегриною и цѣнимую въ милліонъ франковъ, съ однимъ изъ своихъ слугъ, который отдалъ въ руки самаго Людовика XIV чистымъ и неприкосновеннымъ, ввѣренное ему сокровище.
Тогда непріятельская армія пошла на Мадритъ, и безпрепятственно вступила въ него. По прибывъ въ эту столицу, эрцгерцогъ понялъ, какъ мало онъ имѣетъ надежды царствовать въ Испаніи, ибо тутъ только увидѣлъ, какъ мало расположенъ былъ къ нему народъ, и какъ, напротивъ того, былъ имъ любимъ Филиппъ V. Испанское дворянство оказало чудеса храбрости; гранды и богатые граждане жертвовали всѣмъ своимъ серебромъ для уплаты войскамъ жалованья; священники не только проповѣдывали вѣрность къ королю, но еще уносили для него изъ церквей священные сосуды; даже распутныя женщины, желая споспѣшествовать, сколько отъ нихъ зависѣло, освобожденію своего отечества, разсѣявшись между австрійскими солдатами, погубили ихъ. — какъ говорятъ памятныя записки того времени — болѣе, нежели могло бы погубить ихъ самое кровопролитное сраженіе.
При этихъ обстоятельствахъ дѣла Филиппа V были, казалось, въ самомъ отчаянномъ положеніи; друзья герцога Орлеанскаго совѣтовали ему воспользоваться отъѣздомъ Филиппа V и представить права свои на испанскую корону въ качествѣ внука Анны Австрійской, своей бабки. Принцъ принялъ предложеніе и вступилъ въ обязательство съ грандами Испаніи, которые сдѣлали ему это предложеніе, въ томъ случаѣ, если король Филиппъ V уѣдетъ въ Индію.
Герцогъ Орлеанскій поручилъ двумъ изъ своихъ чиновниковъ, Флотту и Рено, слѣдить за этимъ дѣломъ въ Мадритѣ; по они не благоразумно вели себя, и вскорѣ госпожа дез-Юрсень узнала объ этомъ заговорѣ, о которомъ тотчасъ дала знать въ Версайль, присовокупивъ къ этому все то, что только могло раздражить гнѣвъ короля противъ его племянника.
Обвиненіе было такъ важно, что когда король удостовѣрился въ томъ, что оно было сдѣлано не безъ основанія, приказалъ канцлеру Поишартрену арестовать принца и произвести надъ нимъ судъ. По канцлеръ, видя, что король дѣйствовалъ не самъ собою, колебался нажить себѣ такого сильнаго врага, и замѣтилъ королю, что противно народному праву преслѣдовать во Франціи герцога Орлеанскаго, обвиняемаго въ преступленіи, совершенномъ въ чужой землѣ. Онъ сказалъ, что если принцъ сдѣлалъ преступленіе въ Испаніи, то въ Испаніи его и судить надобно; но если онъ не виненъ въ отношеніи Французской короны, то онъ не можетъ быть преслѣдуемъ въ королевствѣ, которое служитъ ему убѣжищемъ.
Вслѣдствіе этого замѣчанія дѣло было оставлено. Такимъ образомъ Людовикъ XIV, бывшій нѣкогда вездѣ побѣдителемъ, теперь повсюду былъ побѣждаемъ. Самъ даже герцогъ Вандомскій, этотъ послѣдній изъ побѣдителей, былъ не совсѣмъ счастливъ во Фландріи. Послѣ небольшаго сраженія, даннаго вскорѣ на берегахъ Шельды (Escaut) съ цѣлію взять въ плѣнъ самаго Марльбруга, онъ впалъ въ обычную свою лѣность, и глядѣлъ только изъ крѣпостей имъ занимаемыхъ, какъ непріятель ходитъ по Фландріи и беретъ города, какіе ему вздумается. Это была самая несчастная эпоха царствованія Людовика XIV. Во Франціи во всемъ-былъ тогда недостатокъ, а особливо въ деньгахъ, и къ числу не послѣднихъ униженій, которымъ подвергся великій король, надобно отнести и то, что онъ самъ служилъ чичероне (вожатымъ) для жида Самуила Бернара, водилъ его по замку и но парку Вереайльскому за тѣмъ, чтобъ выманить для себя у этого богатаго откупщика нѣсколько милліоновъ.
Съ давняго времени Людовикъ XIV намѣревался войти въ переговоры съ своими непріятелями. Послѣ пораженій при Бленгеймѣ, Рамильи и Туринѣ онъ предлагалъ уступить эрцгерцогу корону Испаніи и владѣнія въ новомъ свѣтѣ, съ условіемъ, чтобъ Неаполитанское королевство, Сицилія, испанскія владѣнія въ Италіи и Сардинія остались за королемъ Филиппомъ V; послѣ пораженій въ 1707 и 1708 годахъ, онъ возобновилъ тѣже предложенія, уступая, сверхъ того, еще Миланъ и Тосканскіе порты. Наконецъ впродолженіе первыхъ мѣсяцевъ 1709 года Людовикъ XIV объявилъ, что уступаетъ всю испанскую монархію, тосканскіе порты, Миланъ, Нидерланды, острова и материки Америки, но желаетъ удержать за собою только Неаполь, Сицилію и Сардинію, давъ замѣтить также, что онъ не постоитъ и за эту послѣднюю область. Потомъ, дабы склонить Голланцевъ къ принятію на себя посредничество, онъ предлагалъ отдать въ залогъ четыре крѣпости, возвратить Страсбургъ и Брейзахъ, отказаться отъ верховной власти надъ Альзасомъ и удержать только званіе префекта, срыть всѣ свои крѣпости начиная, отъ Базеля до Филиппсбурга, засыпать Дюикирхенскій портъ, и оставить за генеральными штатами Лилль, Турне, Меннигъ, Эйпернъ, Конде, Фюрнесъ и Мобежъ. Этого мало; французскіе уполномоченные обѣщали даже, что если Филиппъ V добровольно не согласится на изгнаніе себя изъ Испаніи, то король дастъ необходимую сумму денегъ для найма войска, которое бы свергло его съ престола. По какъ въ то самое время, когда король дѣлалъ это предложеніе, союзники взяли Дуэ и Бетюнъ, а германскій полководецъ Гюи-Штарсмбергъ одержалъ надъ войсками Филиппа V побѣду при Сарагоссѣ, то они потребовали отъ Людовика XIV, какъ предварительнаго условія мира, котораго онъ домагался, чтобъ онъ взялъ на одного себя выгнать своего внука изъ Испаніи силою оружія.
Узнавъ объ этомъ требованіи, престарѣлый король поднялъ голову и вскричалъ: — Если ужь непремѣнно надобно вести войну, то я лучше стану воевать съ своими врагами, нежели съ своими дѣтьми! —
Но если онъ и отказывался идти войною на Филиппа V, то не могъ также его болѣе и поддерживать. Онъ долженъ былъ вывести изъ Испаніи три четверти своего войска для того, чтобъ противопоставить большее сопротивленіе врагамъ своимъ въ Савоіѣ, на Рейнѣ, и особенно во Фландріи.
Тогда-то совѣтъ короля испанскаго, видя, что французскія войска оставляютъ Испанію, просилъ Людовика XIV прислать ему по крайней мѣрѣ полководца; этотъ полководецъ былъ тотъ самый герцогъ Вандомъ, который послѣ несчастнаго Фландрскаго похода удалился въ свой Анетскій замокъ.
ГЛАВА L.
1711—1713.[править]
Несчастія имѣютъ предѣлъ, за которымъ фортуна перестаетъ преслѣдовать человѣка: Людовикъ XIV достигъ этого предѣла. Вандомъ первый подалъ сигналъ возвращенія политическаго счастія. Едва только явился онъ въ Испаніи, блистая еще славою, которую пріобрѣлъ въ Италіи и которой не могла помрачить Фландрія, какъ Испанцы одушевляются храбростію и соединяются подъ его знаменами. До его прибытія не было ничего, ни денегъ, ни воиновъ, ни энтузіазма; онъ является, и его принимаютъ съ криками радости. Каждый отдаетъ въ его распоряженіе все, что имѣетъ, и какъ нѣкогда Бертранъ Дюгескленъ велѣлъ явиться войску изъ земли, ударяя въ землю ногою, такъ и Вандому казалось, что онъ возобновилъ тоже чудо; онъ собираетъ подъ своею командою опытныхъ воиновъ, уцѣлѣвшихъ отъ Сарагосскаго пораженія, къ которымъ присоединяются десять тысячъ новобранцевъ; преслѣдуетъ въ свою очередь побѣдителей, которые чувствуютъ, что и для нихъ наступилъ часъ пораженія; вводитъ опять короля въ его Мадритскій дворецъ, гонитъ предъ собою непріятеля, отбрасываетъ его къ Португаліи, преслѣдуетъ его, переходитъ вплавь Таго, какъ маленькій ручей, беретъ въ плѣнъ генерала Стангопа съ пятью тысячами Англичанъ, догоняетъ Штаремберга и одерживаетъ надъ нимъ при Виллявичіозѣ такую блистательную, такую полную, такую рѣшительную побѣду, что она возвращаетъ все потерянное, поправляетъ все, что было въ самомъ отчаянномъ положеніи, и на-всегда утверждаетъ на головѣ Филиппа V короны Индіи и Испаніи. Чтобы окончить эту кампанію нужно было только четыре мѣсяца. Подобную кампанію мы встрѣчаемъ только между баснословными походами Наполеона.
Въ это время во Франціи получено было извѣстіе, что герцогиня и герцогъ Марльбругъ пришли въ немилость англійской королевы. Это важное извѣстіе казалось невѣроятнымъ потому, что герцогиня Марльбругъ съ давняго уже времени управляла королевою Анною, а герцогъ управлялъ королевствомъ. При помощи Годольфина, тестя одной изъ своихъ дочерей, онъ имѣлъ въ рукахъ своихъ государственные финансы; при помощи Сундерланда, зятя своего, бывшаго статсъ-секретаремъ, онъ правилъ кабинетомъ королевы; весь домъ королевы повиновался приказаніямъ его супруги; все войско, которымъ онъ завѣдывалъ, повиновалось повелѣніямъ его самого. Въ Гагѣ къ нему имѣли болѣе довѣрія, нежели къ великому Пенсіонеру; въ Германіи онъ держалъ въ равновѣсіи власть императора, который имѣлъ въ немъ нужду. Сдѣлавъ раздѣлъ между четырьмя своими дѣтьми, у него еще оставалось, не считая того, что онъ получалъ по милостямъ двора, милліонъ пятьсотъ тысячъ ливровъ дохода…. И вдругъ все это богатство исчезло, это высокое положеніе потеряно, все это зданіе медленно и съ трудомъ сооруженное, разрушилось отъ того, что леди Марльбругъ, будто-бы но неосторожности, въ присутствіи королевы уронила чашку съ водою на платье миледи Маршамъ, которой вліяніе на королеву начинало соперничествовать съ ея вліяніемъ! Слѣдствіемъ этой разсчитанной неловкости была ссора между леди Марльбругъ и королевою. Герцогиня удалилась въ свои помѣстья. Сперва отняли министерство у Сундерлавда, потомъ финансы у Годольфина, наконецъ командованіе войсками у Марльбруга, и назначено было новое министерство.
Чрезъ нѣсколько дней послѣ этого назначенія, то есть въ концѣ Января 1711 года, неизвѣстный священникъ, по имени аббатъ Готье, бывшій нѣкогда помощникомъ священника при посольствѣ маршала Талльяра къ королю Вильгельму, и оставшійся съ того времени въ Лондонѣ, прибылъ въ Версайль; явившись къ маркизу Торси, который послѣ нѣкоторыхъ затрудненій наконецъ назначилъ ему аудіенцію, онъ сказалъ ему: — Милостивый государь! Желаете ли вы заключить миръ? Я пришелъ предложить вамъ къ тому средства. —
Маркизъ Торси сперва принялъ этого человѣка за сумасшедшаго. Тогда послѣдній разсказалъ министру о неожиданномъ переворотѣ, совершившемся въ нѣсколько часовъ; маркизъ Торси тотчасъ понялъ, что если не по благорасположенію къ Франціи, то по ненависти къ Марльбругу, новое министерство дѣйствительно не станетъ сопротивляться заключенію мира.
Въ тоже время получено было другое извѣстіе, не менѣе неожиданное и не менѣе счастливое, и именно, что императоръ Іосифъ умеръ, оставивъ корону австрійскую, имперію Нѣмецкую и притязанія свои на Испанію и на Америку своему брату Карлу, который, спустя нѣсколько мѣсяцевъ, былъ избранъ императоромъ.
Великій союзъ противъ Людовика XIV составился съ тою собственно цѣлію, чтобъ не допустить его къ обладанію въ одно и тоже время Франціею, Испаніею, Америкою, Ломбардіею, королевствомъ Неаполитанскимъ и Сициліею; теперь поняли, что было бы не менѣе безразсудно допустить Нѣмецкаго императора сдѣлаться такимъ могучимъ обладателемъ, какимъ не за долго предъ тѣнь казался Людовикъ XIV.
Въ противоположность этимъ двумъ извѣстіямъ, подававшимъ нѣкоторыя надежды къ поправленію государственныхъ обстоятельствъ, по волѣ Божіей, другой рядъ несчастій постигъ Людовика XIV.
Его высочество дофинъ, единственный сынъ его, умеръ 14 апрѣля 1711 года; герцогиня Бургундская умерла 12 февраля 1712 года; герцогъ Бургундскій, сдѣлавшійся Дофиномъ, умеръ 18-го того же мѣсяца и того-же года; наконецъ, чрезъ три недѣли, герцогъ Бретанскій, старшій сынъ ихъ, послѣдовалъ за ними въ могилу, такъ-что отъ древней линіи и отъ трехъ главныхъ генерацій остался одинъ только герцогъ Анжуйскій, слабый младенецъ, въ счастіи котораго такъ мало были увѣрены, что Данжо забылъ даже записать въ своемъ журналѣ день рожденія того, который чрезъ пять лѣтъ долженствовалъ вступить на престолъ Франціи подъ именемъ Людовика XV.
Скажемъ нѣсколько словъ о всѣхъ этихъ смертныхъ случаяхъ, которые такъ быстро слѣдовали одинъ за другимъ и навели на всѣхъ такой страхъ, что никто не хотѣлъ даже вѣрить, чтобъ они были естественны.
Начнемъ съ его королевскаго высочества, которому въ это время было уже пятьдесятъ лѣтъ отъ роду. На другой день праздника Пасхи 1711 года его высочество, ѣдучи въ Медонъ, встрѣтилъ въ Шавилѣ священника, шедшаго къ больному съ святыми дарами; онъ тотчасъ велѣлъ остановить свою карету, вышелъ изъ нея, сталъ на колѣна вмѣстѣ съ герцогинею Бургундскою, и когда священникъ проходилъ мимо его, спросилъ, чѣмъ боленъ умирающій. Ему отвѣтили оспою.
Дофинъ имѣлъ оспу въ младенчествѣ, оспу весьма легкую; тѣмъ не менѣе однако, онъ всегда ея боялся; и потому этотъ отвѣтъ сдѣлалъ на него непріятное впечатлѣніе, и въ тотъ же вечеръ, разговаривая съ своимъ лейбъ-медикомъ Буденомъ, онъ сказалъ ему: — Неудивительно, если я чрезъ нѣсколько дней получу оспу. — На другой день, 11-го апрѣля, его высочество всталъ въ свой обыкновенный часъ; по утру онъ хотѣлъ отправиться на травлю волковъ; но, одѣваясь, почувствовалъ внезапно слабость и упалъ на стулъ. Лейбъ-медикъ заставилъ его тотчасъ же лечь въ постель, и какъ только онъ легъ, то у него обнаружилась лихорадка. Чрезъ часъ увѣдомили объ этомъ короля; король думалъ, что болѣзнь принца не имѣетъ большой опасности. Но не такъ думали герцогъ и герцогиня Бургундскіе, которые были у его высочества; и хотя они догадывались о важности его болѣзни, но сами оказывали ему всевозможныя пособія, въ которыхъ онъ имѣлъ нужду, не допуская никого помогать имъ въ ихъ сыновнихъ обязанностяхъ. Оба они оставили его высочество только для ужина съ королемъ, который отъ нихъ и узналъ о настоящемъ состояніи своего сына.
На другой день рано утромъ, 12-го апрѣля, Людовикъ XIV приказалъ послать нарочнаго въ Медонъ, и при пробужденіи своемъ узналъ, что его высочество былъ въ большой опасности; онъ тотчасъ объявилъ, что ѣдетъ навѣстить своего сына и останется при немъ во все время, пока будетъ продолжаться болѣзнь, какова бы она ни была. Въ тоже время онъ запретилъ слѣдовать за собою всѣмъ тѣмъ, у кого еще не было оспы, и въ особенности своимъ дѣтямъ.
У дофина показалась на тѣлѣ сыпь, и ему, казалось, стало лучше. Тогда думали, что онъ спасенъ; король продолжалъ между тѣмъ предсѣдательствовать въ совѣтѣ и занимался съ своими министрами, какъ обыкновенно; онъ видѣлся съ его высочествомъ по утру, ввечеру, а иногда даже и послѣ обѣда, и всегда старался увѣрить его въ скоромъ выздоровленіи.
Здоровье дофина дѣйствительно стало поправляться, и торговки — эти вѣрные друзья его высочества, пришли опять засвидѣтельствовать ему свое сочувствіе. Принцъ, въ благодарность за эту привязанность, пожелалъ ихъ видѣть, велѣлъ впустить ихъ въ свою комнату, — отъ чего энтузіазмъ ихъ дошелъ до такой степени, что онѣ бросились къ его постели, чтобъ хотя сквозь одѣяло цѣловать ему ноги. Потомъ онѣ удалились, говоря, что намѣрены отслужить благодарственный молебенъ, чтобъ обрадовать весь Парижъ его выздоровленіемъ. Однако же, 14-го апрѣля его высочеству сдѣлалось хуже; лицо у него чрезвычайно распухло, лихорадка усилилась и сопровождалась небольшимъ бредомъ. Герцогиня Конти пріѣхала навѣстить его, но онъ уже не узналъ ее. Около четырехъ часовъ по полудни состояніе больнаго сдѣлалось такъ безнадежно, что Буденъ предложилъ Фагону послать въ Парижъ за нѣкоторыми госпитальными медиками, которые, имѣя чаще случай изучать эту опасную болѣзнь, нежели медики придворные, могли бы имъ подать поле зные совѣты. Но Фагонъ рѣшительно не соглашался на это и даже запре
тилъ увѣдомлять короля о возобновленіи болѣзни, опасаясь, чтобъ это извѣстіе не помѣшало королю ужинать. Въ самомъ дѣлѣ, между тѣмъ какъ король былъ за столомъ, состояніе августѣйшаго больнаго становилось все хуже и хуже, и всѣ окружавшіе его начали опасаться за его жизнь. Самъ Фагонъ, испугавшись отвѣтственности, которую онъ взялъ на себя, сталъ перемѣнять лѣкарство за лѣкарствомъ, не дожидаясь какое они произведутъ дѣйствіе. Медонскій священникъ, приходившій каждый вечеръ освѣдомляться о здоровьи его высочества, пришелъ по обыкновенію, и видя, что всѣ двери отворены настежь и слуги въ величайшемъ безпокойствѣ, вошелъ въ комнату и, подойдя къ больному, взялъ его за руку, и началъ бесѣдовать съ нимъ о Богѣ. Принцъ былъ въ полномъ сознаніи, но не могъ говорить. Священникъ кое-какъ исповѣдалъ его, потомъ читалъ молитвы, который принцъ уже не ясно повторялъ за нимъ, ударяя себя въ грудь и пожимая отъ времени до времени руку священника.
Между тѣмъ король всталъ изъ-за стола; тутъ, совершенно внѣ себя, явился къ нему Фагонъ, и сказалъ: — Ваше величество, нѣтъ болѣе никакой надежды, — его высочество умираетъ! —
Это извѣстіе, какъ громомъ, поразило Людовика. Въ тоже мгновеніе онъ пошелъ въ комнату своего сына, но у дверей ея встрѣтилъ принцессу Конти, которая загородила ему дорогу и сказала, что теперь ему надобно только думать о самомъ себѣ. Король, пораженный этимъ неожиданнымъ ударомъ, въ изнеможеніи упалъ на канапе у двери и, какъ онъ ни былъ слабъ, но спрашивалъ, однако, у каждаго выходившаго изъ комнаты его высочества о состояніи его здоровья. Госпожа де-Ментенонъ прибѣжала также, сѣла на томъ же канапе, старалась плакать и увести короля съ собою; но онъ объявилъ, что не встанетъ съ этого мѣста, пока его высочество не умретъ.
Борьба со смертію продолжалась цѣлый часъ: въ продолженіе всего этого времени Людовикъ XIV оставался у двери. Наконецъ Фагонъ вышелъ и объявилъ, что принцъ скончался. Король тотчасъ удалился, въ сопровожденіи госпожи де-Ментенонъ, герцогини Бургундской и принцессы Конти. Какъ только король уѣхалъ изъ Медона, тотчасъ всѣ придворные, находившіеся въ замкѣ, за нимъ послѣдовали, и садились въ кареты стоявшія у воротъ, не спрашивая кому эти кареты принадлежали. Въ одно мгновеніе Медонъ опустѣлъ.
Дофинъ, сынъ Людовика XIV, быль скорѣе высокаго, нежели средняго роста, довольно полонъ, но, не смотря на то, видъ его былъ благороденъ, безъ всякой грубости и высокомѣрія. Онъ имѣлъ прекраснѣйшіе бѣлокурые волосы, лице полу-смуглое, но безъ всякаго выраженія. Онъ былъ бы красивъ и статенъ, если бы принцъ Конти по переломилъ ему ноги, играя съ нимъ въ дѣтскомъ его возрастѣ. У него были красивыя, стройныя ноги, и ступни такъ малы, что онѣ казались со всѣмъ не пропорціональными съ его ростомъ; и потому, онъ всегда ступалъ не смѣло, какъ человѣкъ, который боится упасть, и если дорога была хотя не много не ровна, то онъ звалъ кого-нибудь, кто былъ къ нему поближе, чтобъ пособили ему взойти или спуститься. Онъ очень хорошо держался на лошади, имѣлъ на ней величественную осанку, но при этомъ ему недоставало смѣлости. Во время охоты егерь всегда ѣхалъ впереди его, и если онъ бывало терялъ изъ виду этого егеря, то сейчасъ же прекращалъ свой не большой галопъ, медленно отыскивалъ мѣсто гдѣ находились прочіе охотники, несли не находилъ ихъ, то возвращался домой одинъ. Съ того времени, какъ онъ однажды чуть-было не умеръ отъ несваренія въ желудкѣ, онъ кушалъ одинъ только разъ въ сутки.
Что касается до характера, то онъ не имѣлъ его; умъ его не отличался остротою; величіе и благородство происходили не отъ его души; онъ получилъ ихъ естественнымъ образомъ съ рожденіемъ, или чрезъ подражаніе королю. Онъ былъ до чрезвычайности упрямъ; всю жизнь свою занимался мелочами съ такою заботливостію, съ какою иной занимается только важными дѣлами; будучи кротокъ по своей лѣности, а не но добротѣ, онъ былъ бы жестокъ, если бы гнѣвъ не производилъ въ немъ ощущенія, которое было для него непріятно. Будучи удивительно фамиліаренъ съ своими подчиненными и съ своими слугами, онъ разговаривалъ съ ними о самыхъ ничтожныхъ мелочахъ, и предлагалъ имъ самые странные вопросы. Притомъ, будучи совершенно нечувствительнымъ къ несчастію и горести другихъ, будучи до невѣроятности молчаливъ и скрытенъ, онъ ни разу въ жизни не говорилъ о государственныхъ дѣлахъ съ любовницею своею дѣвицею Шоанъ, которая, какъ добрая и простая дѣвушка, не имѣвшая почти никакихъ способностей, конечно ничего бы въ нихъ и не поняла. Онъ женился на ней тайно, какъ король женился на госпожѣ де-Ментенонъ. Однажды, уѣзжая на войну, онъ оставилъ ей бумагу, которую совѣтовалъ ей прочитать. Это было завѣщаніе, по которому ей назначалось сто тысячъ ливровъ доходу. Дѣвица Шоанъ развернула бумагу, прочитала и разорвала ее: — Пока вы живы, ваше высочество, сказала она, — я ни въ чемъ не буду имѣть нужды; если я буду имѣть несчастіе васъ лишиться, то и одной тысячи экю дохода достаточно мнѣ будетъ, чтобъ жить въ монастырѣ; а я имѣю именно тысячу экю дохода отъ своихъ родныхъ. —
И дѣйствительно, по смерти его высочества, дѣвица Шоанъ сдержала свое слово. Она никогда не получала отъ своего августѣйшаго любовника болѣе тысячи шести сотъ луидоровъ золотомъ въ годъ, которые онъ давалъ ей чрезъ каждые три мѣсяца, и при томъ изъ рукъ въ руки, не прибавляя никогда ни одного экю.
По смерти его высочества герцогъ Бургундскій получилъ повелѣніе принять титулъ Дофини.
Въ пятницу 5-го февраля 1712 года, герцогъ Поайлль подарилъ супругѣ дофина табакерку съ испанскимъ табакомъ, который она нашла превосходнымъ. Принцесса получила этотъ подарокъ отъ герцога около одинадцати часовъ утра. Она положила эту табакерку на столѣ въ своемъ кабинетѣ, въ который обыкновенно никто не входилъ, и пошла къ королю; время до обѣда прошло благополучно; около пяти часовъ она вошла къ себѣ, понюхала одинъ или два раза того же табаку, и чрезъ два часа почувствовала дрожь, предшественницу лихорадки; она легла въ постель съ намѣреніемъ встать, чтобы присутствовать при ужинѣ короля; но вскорѣ ей сдѣлалось такъ дурно, что она не имѣла на то ни силы, ни твердости. Однако же, на другой день, 6-го февраля, дофина, страдавшая всю ночь лихорадкою, сдѣлала надъ собою усиліе и встала; хотя ей было трудно и тяжело, но она провела весь день по своему обыкновенію; но ввечеру, получивъ снова лихорадочный припадокъ, она провела ночь весьма дурно. Въ воскресенье 7 числа, около шести часовъ вечера, она вдругъ почувствовала постоянную и острую боль по выше виска; боль была такъ сильна, что она приказала просить короля, желавшаго повидаться съ нею, чтобъ онъ не входилъ. Вскорѣ боль эта обратилась въ бѣшенство, продолжавшееся безъ ослабленія до 8-го числа, т. е. до понедѣльника; никакія средства, даже опіумъ и кровопусканіе, не помогали дофинѣ.
Столь неожиданное приключеніе, столь ужасное состояніе, взволновало весь дворъ. Въ это время многіе умирали скоропостижно, и вошло въ обыкновеніе приписывать скоропостижную смерть не естественнымъ, но другимъ какимъ-либо причинамъ. Герцогиня Бургундская, ложась въ постель, (это было 5 февраля) приказала принести себѣ табакерку, сказавъ, что она находится на столѣ въ ея кабинетѣ. Одна изъ ея дамъ, госпожа Леви, поспѣшила исполнить порученіе герцогини, но тотчасъ же возвратились съ отвѣтомъ, что она не нашла тамъ никакой табакерки. Въ самомъ дѣлѣ, не смотря на самыя тщательныя розысканія, табакерки не нашли. Объ этомъ обстоятельствѣ не смѣли, впрочемъ, слишкомъ явно говорить, потому-что герцогиня нюхала табакъ тихонько отъ короля.
Впродолженіе ночи съ понедѣльника на вторникъ, 9 февраля, принцеса впала въ усыпленіе, изъ котораго она выходила только на короткое время съ совершенно разстроенною головою, не смотря на лихорадку, которая жгла ее. Нѣкоторые знаки на тѣлѣ заставляли думать, что у нея будетъ корь; но въ ночь со вторника на среду, 10 февраля, надежда эта исчезла. Въ четвергъ, 11 февраля, принцессѣ сдѣлалось такъ худо, что рѣшились сказать ей о необходимости причаститься св. Тайнъ. Это испугало ее; она не думала, что находится въ такомъ опасномъ состояніи; однакоже, она отвѣчала, что она къ этому приготовится и тотчасъ потребовала къ себѣ г. Бальи, священника Версайльской миссіи; но онъ былъ въ отсутствіи. Между тѣмъ, время не терпѣло; больная не хотѣла исповѣдываться у отца де-ла-Рю, своего духовника; послали искать францисканскаго монаха, отца Ноэля, который явился со всевозможною поспѣшностію. Нежеланіе исповѣдываться у отца де-ла-Рю очень всѣхъ удивило и подало поводъ къ различнымъ предположеніямъ о томъ, что принцесса хотѣла сказать духовнику въ послѣднія минуты своей жизни. Дофина увели насильно, потому что, такъ-какъ онъ самъ уже былъ боленъ отъ безпокойства, то хотѣли по крайней мѣрѣ избавить его отъ зрѣлища, которое долженствовало послѣдовать.
Исповѣдь продолжалась долго, и послѣ соборованіи, которое священникъ совершилъ тотчасъ послѣ исповѣди, доложили о прибытіи священника со святыми дарами, которые король встрѣтилъ при входѣ на большую лѣстницу. Послѣ причащенія дофина просила, чтобы ей читали отходныя молитвы; но ей отвѣчали, что она еще не въ такомъ опасномъ положеніи, и совѣтовали ей уснуть. Между тѣмъ, медики составили консиліумъ. Всѣ положили, что надобно пустить изъ ноги кровь отъ возобновленія лихорадки, а къ концу ночи дать рвотное, если кровопусканіе не произведетъ ожидаемаго дѣйствія. Кровь пустили въ семь часовъ вечера, но это не помѣшало возобновленію лихорадки; дали рвотное, но и рвотное помогло не болѣе кровопусканія.
День прошелъ въ припадкахъ то болѣе, то менѣе тягостныхъ, а къ вечеру, какъ то случилось и во время болѣзни дофина, доктора не знали уже что дѣлать. Съ большимъ трудомъ уговорили короля выйти изъ комнаты… и не успѣлъ его величество дойти до галереи, какъ герцогиня испустила послѣдній вздохъ. Король у входа на большую лѣстницу сѣлъ въ карету вмѣстѣ съ Ментенонъ, и оба возвратились въ Марли въ такой глубокой горести, что не рѣшались даже войти къ дофину.
Наружность герцогини Бургундской была далеко не красива, она имѣла лобъ слишкомъ выдавшійся, щеки обвислыя, носъ широкій, губы толстыя, зубовъ мало, и то совсѣмъ испорченныхъ, шею слишкомъ длинную, съ зачаткомъ зоба; но за то удивительный цвѣьъ лица, прекрасную кожу, прекраснѣйшіе въ свѣтѣ глаза, волосы и брови темные, и густые; голову она держала всегда граціозно и величественно; взглядъ у нея былъ очаровательный, улыбка выразительная, талія стройная; наконецъ, поступь у нея была такая, по которой Виргилій отличалъ богинь; сверхъ того, она была исполнена граціи, всегда проста и естественна, иногда простодушна, и при всякомъ случаѣ старалась выказать свой умъ.
Полагали, что причиною перемѣны духовника въ минуту смерти дофины, были отношенія ея къ Папжису и Молеврье, о которыхъ мы говорили, и что принцеса не хотѣла ввѣрить подобныя вещи отцу де-ла-Рю, который былъ также духовникомъ ея супруга.
Дворъ искренно оплакивалъ герцогиню Бургундскую, а особливо дофинъ. Предсмертныя страданія дофины происходили надъ самою комнатою ея мужа; но когда за этими страданіями послѣдовали еще горестнѣйшія, то уговорили его оставить свое отдѣленіе 13 февраля въ семь часовъ по утру; онъ бросился на стулъ, приказалъ снести себя въ карету и ѣхать въ Марли. Во время дороги онъ былъ почти безъ чувствъ, — такъ горестна было для него положеніе, въ которомъ находилась его супруга
Спустя не много времени послѣ его прибытія, король, котораго увѣдомили о состояніи дофина, пришелъ навѣстить его; взглянувъ на дофина, котораго онъ дня два не видалъ, онъ ужаснулся, замѣтивъ во взорѣ его какую-то принужденность, неподвижность и свирѣпость. Все лицо его было испещрено пятнами скорѣе синими, нежели красными. Король тотчасъ велѣлъ позвать медиковъ, которые, осмотрѣвъ его пульсъ и найдя его не хорошимъ, сказали ему, что не худо бы было лечь ему въ постель.
На другой день, 14-го февраля, безпокойство на счетъ дофина увеличилось; онъ самъ, въ противоположность съ герцогинею, не скрывая своего состоянія, говорилъ о немъ съ Буденомъ, какъ о болѣзни, отъ которой не думалъ выздоровѣть. Состояніе здоровья его высочества дѣлалось со дня на день все хуже и хуже, и въ среду 17 числа боль во всемъ тѣлѣ дофина сдѣлалась такъ невыносима, что по словамъ больнаго, ему казалось, будто вся внутренность его горитъ. По этому, ввечеру, около одиннадцати часовъ, дофинъ послалъ просить у короля позволенія на другой день причаститься. Король согласился, и въ четвергъ 18 февраля, въ семь часовъ съ половиною утра его причастили; чрезъ часъ онъ умеръ, не имѣя полныхъ тридцати лѣтъ.
Герцогъ Бургундскій былъ скорѣе малаго, нежели средняго роста; лице у него было длинное, смуглое, лобъ красивый, глаза прекрасные, взглядъ живой, то кроткій, то проницательный; но щедрость къ нему природы этимъ только и ограничилась. Нижняя часть его лица была немного выдавшаяся, продолговатая, какъ у горбатыхъ; носъ у него былъ чрезмѣрно длинный; губы и ротъ пріятные, когда онъ не говорилъ: но какъ въ то время, когда онъ говорилъ, верхній рядъ зубовъ выдавался впередъ и закрывалъ нижній, то лицо его становилось совершенно непріятнымъ. Съ малолѣтства въ немъ замѣтили искривленіе позвоночнаго столба; употребляли всѣ извѣстныя средства для исправленія этого недостатка, но природа взяла верхъ: у него осталось одно плечо гораздо выше другаго, такъ что онъ не могъ держаться прямо, сгибался на одну сторону и хромалъ. Однакоже, онъ ходилъ свободно и скоро; такъ какъ онъ очень любилъ ѣздить верхомъ, то продолжалъ заниматься этимъ упражненіемъ, хотя былъ въ немъ до крайности неловокъ. Впрочемъ, будучи кротокъ и терпѣливъ во всемъ, герцогъ Бургундскій терпѣть не могъ, когда нарочно или не нарочно намекали на его недостатокъ.
Этотъ молодой принцъ, сперва вѣроятный, потомъ несомнѣнный наслѣдникъ короны, родился съ такимъ характеромъ, который заставлялъ трепетать его окружавшихъ. Онъ отъ природы былъ грубъ и сердитъ; приходилъ въ величайшій гнѣвъ даже противъ неодушевленныхъ предметовъ; былъ вспыльчивъ до бѣшенства, неспособенъ переносить и малѣйшаго сопротивленія; упрямъ до крайности; страшенъ въ припадкахъ нетерпѣнія до такой степени, что боялись, чтобъ гнѣвъ его не обратился на его самаго; страстенъ ко всѣмъ наслажденіямъ; любилъ вино, столъ, охоту, музыку, которая приводила его въ восторгъ, игру съ самолюбіемъ, которое не позволяло ему признавать себя побѣжденнымъ даже счастливымъ случаемъ; кромѣ того, онъ былъ жестокъ, страшный насмѣшникъ, неумолимъ въ представленіи смѣшныхъ сторонъ другихъ съ такою вѣрностію, которая ихъ убивала; смотрѣлъ съ высоты отцовскаго Олимпа на людей, какъ на существа, съ которыми онъ не имѣлъ никакого сходства; два его брата, воспитанные въ совершенномъ равенствѣ съ нимъ, едва казались ему посредниками между нимъ и человѣческимъ родомъ; будучи исполненъ ума и глубокой проницательности въ самой даже своей горячности, онъ изумлялъ своими отвѣтами; наконецъ, обширность и живость его умственныхъ способностей была такова, что мѣшала ему учиться чему нибудь одному, и надобно было его многому учить вдругъ, чтобъ онъ хорошо зналъ то, чему его учили.
Герцогъ Бовилье, гувернеръ его съ того самаго дня, какъ питомецъ его изъ рукъ женщинъ перешелъ въ его руки, почувствовалъ къ какой борьбѣ онъ долженъ былъ себя приготовить. При помощи Фенелона, Флери и Моро, перваго его камердинера, — человѣка, который былъ гораздо выше своего званія, — онъ началъ преслѣдовать одинъ за другимъ всѣ эти пороки, упорно сражаться съ ними и исподоволь искоренять ихъ. При помощи Бога, совершившаго, говоритъ Сен-Симонъ, дѣло десницею Своею, онъ со славою выполнилъ это трудное порученіе: такъ-что въ двадцать лѣтъ герцогъ Бургундскій изъ самаго порочнаго юноши сдѣлался кроткимъ, ласковымъ, человѣколюбивымъ, скромнымъ, терпѣливымъ, смиреннымъ, строгимъ къ себѣ, милосердымъ и сострадательнымъ къ другимъ.
У принца былъ одинъ дядька по имени Гамашъ, который говорилъ ему все потому, что его пріучили все слушать. Во время Фландрскаго похода, въ которомъ, какъ припомните, герцогъ Бургундскій былъ главнокомандующимъ, въ свитѣ принца находился кавалеръ Сен-Жоржъ, служившій волонтеромъ въ арміи; но вмѣсто того, чтобъ оказывать должное почтеніе королю, сверженному съ престола, (ибо въ это время кавалеръ Сен-Жоржъ былъ уже королемъ подъ именемъ Іакова III,) герцогъ Бургундскій обращался съ нимъ съ такимъ оскорбительнымъ неуваженіемъ, что однажды Гамашъ, подойдя къ принцу, сказалъ: — Ваше высочество! вы по-видимому бились съ кѣмъ нибудь объ закладъ, что такъ будете обходиться съ кавалеромъ Сен-Жоржемъ; если это правда, то вы уже давно выиграли этотъ закладъ, и потому я вамъ совѣтую впредь обращаться съ нимъ лучше. —
Въ другой разъ, соскучась ребяческими шалостями, которыми занимался принцъ впродолженіе военнаго совѣта, Гамашъ сказалъ ему: — Ваше высочество! какія вы шалости не выдумывайте, по при всѣхъ вашихъ способностяхъ, при всемъ умѣ, которымъ вы одарены, сынъ вашъ герцогъ Бретанскій, все-таки останется вашимъ учителемъ въ этомъ дѣлѣ. — Наконецъ однажды, когда герцогъ Бургундскій оставался слишкомъ долго въ церкви, между тѣмъ какъ французскія и непріятельскія войска вступили уже въ сраженіе, Гамашъ взялъ принца за руку и сказалъ: — Не знаю, ваше высочество, получаете-ли вы царство небесное; но что касается до царства земнаго, то я долженъ вамъ сказать, что принцъ Евгеній и графъ Марльбругъ стараются лучше, нежели вы, его получить. — Герцогъ Бургундскій оставилъ нѣкоторыя правила, странныя, впрочемъ, для человѣка его лѣтъ и для принца его времени. Вотъ нѣкоторыя изъ нихъ, написанныя собственною его рукою. «Короли сотворены для подданныхъ, а не подданные для королей; они должны наказывать, руководствуясь правосудіемъ, потому-что они суть стражи законовъ; они должны давать награды, потому, что награды суть ихъ долги; но никогда они не должны давать подарковъ, потому-что, не имѣя ничего собственно имъ принадлежащаго, они могутъ дарить только въ ущербъ народа.»
Однажды герцогу захотѣлось купить для своихъ парадныхъ комнатъ новую мебель; но найдя ее слишкомъ дорогою, онъ въ ней отказалъ себѣ. Одинъ придворный вздумалъ посмѣяться надъ нимъ за такую его скупость. — Милостивый государь, сказалъ ему герцогъ, — народы могутъ быть обезпечены въ необходимомъ только тогда, когда ихъ государи, отказываютъ себѣ въ своихъ прихотяхъ! —
Со смертію герцога Бургундскаго титулъ Дофина перешелъ къ старшему изъ его сыновей, герцогу Бретанскоиу; но этотъ титулъ приносилъ съ собою несчастіе. Въ воскресенье, 6 марта, оба сына герцога Бургундскаго, новый дофинъ и братъ его, герцогъ Анжуйскій, заболѣли. Король, чувствовавшій, что рука Божія тяготѣетъ надъ его домомъ, тотчасъ приказалъ ихъ крестить и наименовать обоихъ Людовиками. Старшему было пять лѣтъ, а младшему едва ли было и два года. 8 марта герцогъ Бртанскій умеръ, и на той же погребальной колесницѣ свезли въ Сен-Дени отца, мать и сына.
Маленькій герцогъ Анжуйскій, сдѣлавшійся впослѣдствіи королемъ подъ именемъ Людовика XV, питался еще грудью. Герцогиня Вантадуръ взяла его на свое попеченіе, и при помощи женщинъ, взявъ на себя всю отвѣтственность, презрѣвъ всѣ угрозы, защитила его отъ медиковъ, не позволила ни пустить ему кровь, ни принимать какое-либо лекарство; сверхъ того, какъ о смерти герцога и герцогини носились зловѣщіе слухи, то герцогиня Вантадуръ послала просить у графини Верю противуядія, которое она получила отъ герцога Савойскаго, и которое ее самую спасло въ одномъ отчаянномъ случаѣ. Этому противуядію, которое она давала принимать юному принцу, приписываютъ сохраненіе его жизни.
Узнавъ о смерти герцога Британскаго, король обратился къ герцогу Беррійскому и, нѣжно поцѣловавъ его, сказалъ: — Увы, сынъ мой, теперь ты только одинъ остался у меня! —
Но и этой послѣдней опоры, на которую разсчитывалъ Людовикъ XIV, онъ таки, лишился. 4-го мая 1714 года, въ четыре часа по утру, послѣ четы рех дневной болѣзни, въ которой врачи находили почти тѣже припадки, что и въ болѣзняхъ герцога и герцогини Бургундскихъ, герцогъ Беррінскій умеръ на двадцать осьмомъ году своей жизни: это былъ красивѣйшій любезнѣйшій и привѣтливѣйшій изъ трехъ сыновей Дофина, и какъ онъ былъ отъ природы чистосердеченъ, не застѣнчивъ и веселаго нрава, то въ юности его только и говорили о возраженіяхъ, дѣланныхъ имъ герцогу и герцогини ла-Рошфуко, которые забавлялись тѣмъ, что всякій день какъ нибудь на него нападали. Но природный умъ его нисколько не пособилъ ему въ его воспитаніи, потому-что этотъ принцъ никогда не зналъ ничего болѣе, кромѣ читать и писать. Впослѣдствіи онъ самъ сознавалъ свое невѣжество, и сдѣлался чрезъ то такъ робокъ, что несмѣлъ разинуть рта предъ особами, которыя были не коротко съ нимъ знакомы, изъ опасенія сказать какую нибудь глупость. Онъ женился на старшей дочери герцога Орлеанскаго, которая, какъ мы увидимъ, во время регентства играла роль столь оригинальную и столь важную.
Еще до этой послѣдней смерти была оплакиваема смерть другаго лица, которая произвела не меньшее впечатлѣніе.
11-го іюня 1712 года, герцогъ Вандомъ, получивъ отъ короля Испанскаго титулъ высочества, умеръ въ небольшомъ Каталонскомъ городкѣ, лежащемъ на берегу моря, въ которомъ онъ поселился для того, чтобы, (какъ онъ говорилъ) въ волю покушать хорошей рыбы. Проживъ тамъ мѣсяцъ, онъ вдругъ опасно захворалъ; врачъ его думалъ, что эта болѣзнь произошла отъ излишества въ столѣ, и предписалъ ему строгую діэту. Но болѣзнь усиливалась такъ быстро и съ такими странными припадками, что въ то время, когда ядъ былъ такъ въ модѣ, не сомнѣвались, что и герцогъ Вандомъ былъ отравленъ. Послали искать помощи; но болѣзнь не хотѣла дожидаться и усиливалась такъ быстро, что герцогъ не успѣлъ даже подписать и завѣщанія ему представленнаго. Тогда всѣ окружавшіе его отъ испуга разбѣжались и оставили его, такъ-что онъ остался на рукахъ трехъ, или четырехъ слугъ изъ. самаго низкаго класса, и провелъ послѣднія минуты своей жизни безъ священника и безъ всякой иной помощи, кромѣ помощи своего хирурга. Потомъ, три или четыре лакея, при немъ остававшіеся, захватили все, что нашли въ его ящикахъ, и когда нечего было больше брать, то стащили одѣяло и тюфяки, не внимая просьбѣ его не оставить его умереть нагимъ и на соломѣ. Герцогъ Вандомъ умеръ пятидесяти осьми лѣтъ отъ роду.
Среди столь многихъ несчастій, Богъ, по благости Своей, безъ сомнѣнія хотѣлъ утѣшить короля и Францію. 25-го іюля въ Вареайли получено было извѣстіе о Денёнской побѣдѣ. Слѣдствіемъ этой побѣды былъ Утрехтскій миръ. Вотъ что каждый пріобрѣлъ поэтому миру, подписанному въ 1713 г., на основаніи формальнаго обѣщанія, что Филиппъ V возобновитъ отреченіе свое отъ Французской короны, и что Людовикъ XIV отречется за своего пра-правнука герцога Анжуйскаго, тогдашняго дофина, отъ Испанской короны.
Герцогу Савойскому, получившему наконецъ титулъ короля, котораго такъ долго домогалась его фамилія, дали — въ Средиземномъ морѣ, Сицилію, кусокъ вырванный изъ рукъ Бурбонскаго дома, а на твердой землѣ, — Фенестрель, Екзиль и Ирагеласскую долину; сверхъ того, ему возвращено графство Ницца, и все, что было отнято у него впродолженіе войны. Кромѣ того, онъ былъ объявленъ наслѣдникомъ Испанской короны въ случаѣ прекращенія потомства Филиппа V.
Голландіи предоставлено было право барьера, котораго она такъ часто желала, противъ вторженіи Франціи, то есть, чтобы Австрія имѣла верховную власть надъ испанскими Нидерландами, въ которыхъ голландскія войска составляли гарнизоны. Кромѣ того, Голландія получила тѣже торговыя выгоды, какія имѣла Англіи въ испанскихъ колоніяхъ, и было ясно опредѣлено, что ни въ какомъ случаѣ Франція не можетъ быть считаема націею, пользующеюся особенными преимуществами во всѣхъ владѣніяхъ короля Филиппа V, и что торговля Соединенныхъ Штатовъ во всемъ сравнена съ торговлею Франціи.
Императору предоставлена верховная власть надъ осьмью съ половиною областями испанской Фландріи; ему давали королевство Неаполитанское и Сардинію, и все то, чѣмъ онъ владѣлъ въ Ломбардіи; кромѣ того, четыре порта на берегахъ Тосканскихъ. Предложеніе это не соотвѣтствовало, впрочемъ, притязаніямъ императора, и потому съ имперіею продолжалась война.
Англія получила согласіе разрушить и засыпать дюнкирхенскую гавань, предметъ ея долговременной зависти. Она осталась обладательницею Гибралтара и острова Минорки, которыми завладѣла вовремя войны. Франція отдала ей въ Америкѣ Гудсоновъ заливъ, Нью-Фоундлендъ и Акадію; наконецъ Людовикъ XIV, по своему усмотрѣнію, согласился дать свободу всѣмъ гугенотамъ, содержащимся въ тюрьмахъ.
Курфирстъ Брандебургскій былъ признанъ королемъ Прусскимъ, съ уступкою ему верхняго Гелдерна, княжества Невшательскаго и нѣкоторыхъ другихъ владѣній.
Португалія получила только нѣкоторыя выгоды на берегахъ рѣки Амазонской.
Что касается до Франціи, то ей возвращены были: Лилль, Орхій, Эръ, Сен-Венанъ, Бетюнъ; а король Прусскій уступалъ ей княжество Орапское, и два свои помѣстья Шалонское и Шатель-Беленское въ Бургундіи
Чтобы вознаградить потерю укрѣпленій и дюнкирхенской гавани, король, спустя нѣсколько времени, приказалъ расширить Мардикскій каналъ. Графъ Стеръ, бывшій тогда посланникомъ въ Парижѣ, тотчасъ отправился къ Людовику XIV въ Версайль, чтобъ сдѣлать свои замѣчанія: — Милостивый государь, сказалъ ему Французскій король, — я всегда былъ у себя дома господиномъ, а иногда и у другихъ; не напоминайте мнѣ же объ этомъ! —
Посланникъ самъ разсказывалъ этотъ анекдотъ, спустя нѣсколько времени по смерти короля, прибавляя: «Признаюсь, что эта старая машина показалась мнѣ еще весьма почтенною.»
Маршалъ Вильяръ и принцъ Евгеній, эти два противника, имѣли славу устроить въ Раштадтѣ съ выгодою дѣла своихъ государей. Первымъ словомъ принца Евгенія былъ комплиментъ маршалу Вильяру, котораго онъ назвалъ своимъ знаменитымъ врагомъ. — Милостивый государь, отвѣчалъ маршалъ, — мы совсѣмъ не враги; наши враги въ Вѣнѣ, а мои въ Версайли! —
Конференціи были продолжительны и бурны. Еще и до сихъ поръ показываютъ на двери кабинета, въ которомъ онѣ происходили, слѣды чернилъ, вылитыхъ изъ чернильницы, которую маршалъ Вильяръ разбилъ, вышедши изъ терпѣнія. Слѣдствіемъ мирнаго договора было то, что Людовикъ XIV удерживалъ за собою Страсбургъ и Ландау, которые онъ хотѣлъ прежде уступить, Гюиингенъ, который онъ самъ предлагалъ срыть, и верховную власть надъ Альзасомъ, который уже два раза чуть было не ускользнулъ изъ его рукъ; наконецъ, утвержденіе курфирстовъ Баварскаго и Кельнскаго въ ихъ владѣніяхъ. Императоръ получилъ королевство Неаполитанское, Сардинское и герцогство Миланское.
Людовикъ XIV бросилъ послѣдній взглядъ на Европу и увидѣлъ, что Европа спокойна; тогда онъ взглянулъ на себя, вспомнилъ, что онъ прожилъ уже семьдесять шесть лѣтъ, царствуетъ семьдесятъ одинъ годъ, и видя, что какъ король, онъ перешелъ уже за предѣлы всякаго царствованія, и какъ человѣкъ, приближается къ предѣлу своей жизни, началъ приготовляться къ смерти.
ГЛАВА LI.
1714—1715.[править]
Дѣйствительно, Людовикъ XIV былъ уже старъ: хотя онъ по временамъ и поднималъ еще свою гордую и надменную голову, для которой корона была въ тоже время и украшеніемъ и бременемъ, однако уже чувствовалъ, что старость его одолѣваетъ. Будучи печаленъ и угрюмъ, сдѣлавшись, по словамъ госпожи де-Ментенонъ, человѣкомъ самымъ неутѣшимымъ во всей Франціи, онъ нарушалъ всѣ свои законы этикета, и принялъ лѣнивыя привычки старца; онъ вставалъ поздно, принималъ и кушалъ въ постели, а вставши съ постели, сидѣлъ по цѣлымъ часамъ, погрузись въ свои большія кресла съ бархатными подушками. Тщетно Марешаль повторялъ ему, что недостатокъ тѣлодвиженія, наводя на него скуку и сонливость, предвѣщаетъ близость критической минуты; тщетно онъ показывалъ иногда фіолетоваго цвѣта опухоли на его ногахъ: король, сознавая всю справедливость его замѣчаній, не имѣлъ силъ сопротивляться этой почти восьмидесяти-лѣтней дряхлости, и все тѣлодвиженіе на которое онъ согласился, ограничивалось только тѣмъ, что онъ позволялъ возить себя по великолѣпнымъ версайльскимъ садамъ, сдѣлавшимся такими же печальными, какъ и ихъ король, въ маленькой ручной коляскѣ, при чемъ измѣнившіяся черты лица обнаруживали тѣ страданія, которыя король молча, — и будучи, такъ сказать, слишкомъ гордъ, чтобъ въ нихъ сознаться, — испытывалъ, въ хладномъ и нѣмомъ величіи послѣднихъ дней своей жизни.
Въ это время послѣдовала смерть герцога Беррійскаго, о которой мы говорили выше. Людовикъ XIV перенесъ эту послѣднюю скорбь съ твердостію короля; родительское его сердце въ послѣдніе три года обливалось столько разъ кровію, что наконецъ оно ожесточилось. Онъ окропилъ святою водою посинѣвшее тѣло своего внука, и не позволилъ вскрывать его, опасаясь, чтобъ не открыли слѣдовъ яда, истребившаго его семейство. Потомъ, чтобъ видъ крена, чернаго платья, и вообще всѣхъ погребальныхъ украшеній не опечалилъ его слишкомъ въ послѣдніе дни его жизни, онъ отмѣнилъ трауръ въ Версайли.
Дворъ раздѣлился въ это время на двѣ партіи; одну партію составляли принцыкрови: герцогъ Орлеанскій, Конде, Конти, молодые люди благороднаго, древняго и законнаго поколѣнія, гордившіеся тѣмъ, что на Фронтахъ своихъ дворцовъ, на дверцахъ своихъ каретъ имѣли гербъ не помраченный ни однимъ незаконнымъ рожденіемъ; герцоги и перы были за одно съ ними, потому что ненависть и выгоды у нихъ были общія. Другую партію составляли принцы усыновленные; она состояла изъ герцога Менскаго, графа Тулузскаго и другихъ побочныхъ дѣтей Людовика XIV; она имѣла на своей сторонѣ равносильную всему перству госпожу де-Ментенонъ, которая не теряла надежды быть, но просьбѣ ихъ, признанною королевою Франціи и Наварры. Первая партія имѣла на своей сторонѣ право, а вторая интригу.
Первый ударъ, нанесенный партіею незаконнорожденныхъ принцевъ партіи принцевъ крови были обвиненія герцога Орлеанскаго въ отравленіи ядомъ семейства Людовика XIV. Главною цѣлію этой клеветы было отнять регентство у этого принца, которому оно поправу принадлежало, и предоставить его герцогу Менскому. Отецъ ле-Теллье, знавшій ненависть герцога Орлеанскаго къ его ордену, вступилъ въ шайку незаконнорожденныхъ принцевъ; и между тѣмъ какъ на улицахъ открыто обвиняли принца, онъ тайно обвинялъ его въ исповѣдальнѣ, повторяя безпрестанно королю, что чѣмъ больше умретъ принцевъ, тѣмъ герцогъ Орлеанскій сдѣлается болѣе вѣроятнымъ наслѣдникомъ короны; онъ безпрестанно твердилъ королю, что его племянникъ занимается съ химикомъ Гюмбертомъ не для удовольствія или пріобрѣтенія познаній въ химіи, но для преступнаго честолюбія, и заставлялъ своего духовнаго сына-короля вслушиваться въ крики подкупленныхъ людей, которые, видя принца, нерѣдко кричали: — Вотъ убійца, вотъ отравитель!
Герцогъ Орлеанскій отправился прямо къ королю и просилъ его, или велѣть замолчать его клеветникамъ, или, отправивъ его въ Бастилію, разсмотрѣть дѣло судебнымъ порядкомъ. Но король принялъ его съ мрачнымъ и таинственнымъ молчаніемъ; и когда герцогъ Орлеанскій повторилъ свое предложеніе, то король сказалъ: — Я не хочу гласности, и запрещаю вамъ это дѣлать. — Но если я отправлюсь въ Бастилію, спросилъ герцогъ, — то не ужели вы не окажете мнѣ милости, подвергнувъ меня суду? — Если вы отправитесь въ Бастилію, отвѣчалъ король, — то я васъ тамъ и оставлю. — Но, ваше величество, настаивалъ герцогъ Орлеанскій, — прикажите же по крайней мѣрѣ арестовать Гюмберта. —
Король пожалъ плечами и вышелъ, не давъ герцогу никакого отвѣта.
Герцогъ Орлеанскій возвратился въ Парижъ и разсказалъ своей женѣ, герцогинѣ, сестрѣ ея и другимъ принцессамъ, его ожидавшимъ, о пріемѣ сдѣланномъ ему королемъ. Это былъ ударъ нанесенный всему законному поколѣнію; и потому герцогиня, хотя она принадлежала къ числу незаконнорожденныхъ, сдѣлала предложеніе, чтобы все семейство отправилось къ королю просить у него правосудія.
Между тѣмъ, химикъ Гюмбергъ добровольно отправился въ Бастилію.
Въ это время г. Понтшартренъ, узнавъ о намѣреніи ихъ высочествъ отправиться къ королю, просилъ герцога Орлеанскаго ничего подобнаго не дѣлать, обѣщавъ, что самъ поѣдетъ къ королю и представитъ ему тѣ несчастія, которыя можетъ навлечь на государство процессъ такого рода. Герцогъ Орлеанскій согласился принять посредника, который вызвался самъ собою поправить дѣло, и со всѣми принцами и принцессами уѣхалъ въ Сен-Клу, въ ожиданіи результата разговора между королемъ и канцлеромъ.
Этотъ почти королевскій поѣздъ, сопровождавшій будущаго регента Франціи, обвиняемаго въ убійствѣ и отравленіи, былъ такъ многочисленъ, такъ благороденъ и величественъ, что чернь смотрѣла на него, не смѣя сдѣлать ни одного восклицанія, для обнаруживанія угрозы или обвиненія.
Г. Понтшартренъ сдержалъ слово, данное герцогу, и вслѣдствіе разговора, въ которомъ король убѣдился въ совершенной невиновности своего племянника, бывшаго также и его зятемъ, возвратился съ повелѣніемъ дать свободу Гюмберту.
Но тѣмъ не менѣе, недовѣріе укоренилось въ сердцѣ короля. Это недовѣріе высказалось въ милостяхъ его къ усыновленнымъ принцамъ. Еще въ 1673 году король далъ имя Бурбоновъ герцогу Менсколу и графу Вексену, которые одни только тогда у него и были, хотя они родились во время замужества госпожи де Ментенонъ и при жизни ея мужа, что дѣлало ихъ, какъ родившихся также и при жизни королевы, дѣтями прелюбодѣянія вдвойнѣ; въ 1680 году, жалованныя граматы дали этимъ дѣтямъ право наслѣдовать однимъ другихъ по порядку законныхъ наслѣдованій; въ 1694 году король предписалъ герцогу Менскому и графу Тулузскому занимать мѣсто непосредственно ниже принцевъ крови, хотя и выше государей, находившихся во Франціи, но имѣвшихъ верховную власть внѣ королевства; указомъ, внесеннымъ въ парламентъ 2 августа 1814 года, король предоставлялъ корону усыновленнымъ принцамъ и ихъ потомкамъ, въ случаѣ недостатка принцевъ крови; наконецъ 23 мая 1715 года, Людовикъ XIV обнародовалъ декларацію, которая, подтверждая его указъ, дѣлала званіе усыновленныхъ принцевъ во всемъ равнымъ званію принцевъ крови.
И потому Людовикъ XIV, ужаснувшись самъ великости благодѣяній, сдѣланныхъ имъ для нихъ, въ тотъ же день сказалъ своимъ незаконнорожденнымъ дѣтямъ: — Я сдѣлалъ для васъ не только то, что могъ, но даже больше того, что могъ сдѣлать. Теперь отъ васъ зависитъ упрочить за собою мои постановленія своими заслугами. —
Придворные столпились около обоихъ братьевъ, и поздравляли ихъ. Графъ Тулузскій, который былъ принцъ весьма умный, и не очень честолюбивый, на всѣ эти привѣтствія отвѣчалъ только: — Это очень хорошо, если только такъ останется и увеличитъ число нашихъ друзей еще однимъ…. другомъ. —
Академикъ Валенкуръ, одинъ изъ тѣхъ друзей, которыхъ число графъ Тулузскій хотѣлъ видѣть увеличивавшимся, понялъ его опасенія, и, привѣтствуя принца, сказалъ: — Ваше высочество! вотъ розовый вѣнокъ… но я боюсь, чтобъ онъ не сдѣлался вѣнкомъ терновымъ, когда съ него опадутъ цвѣты! —
Дна человѣка протестовали противъ этого королевскаго указа: д’Агессо торжественно объявилъ, что этотъ указъ былъ противенъ законамъ, обычаямъ Франціи и сказалъ, что парламентъ совершенно осрамилъ себя, принявъ этотъ законъ. Понтшартренъ сдѣлалъ еще лучше: какъ канцлеръ, онъ объявилъ королю, что онъ не имѣетъ права располагать короною, принадлежащею, по постановленіямъ королевства, законнымъ его потомкамъ, и отдавая ему печати прибавилъ: «Я могу жертвовать своему королю жизнію, но не честію.» Людовикъ XIV настоятельно просилъ, чтобы канцлеръ взялъ назадъ печати; но какъ онъ упорно отказался отъ этого, то они были отданы Воазену, приверженцу госпожи де-Ментенонъ, который уже лѣтъ шесть занималъ мѣсто Шамильяра, впавшаго въ немилость не у короля, а у его любимицы.
Теперь герцогъ Менскій, пользуясь именемъ короля и подъ вліяніемъ госпожи де-Ментенонъ всѣми правами королевскаго достоинства, желалъ только одного, а именно, чтобъ король сдѣлалъ духовное завѣщаніе, которое бы отняло регентство у герцога Орлеанскаго и его передало ему. Съ давняго времени канцлеръ Воазенъ зналъ объ этомъ желаніи герцога Менскаго, которое было также и желаніемъ его покровительницы; затрудненіе состояло въ томъ, какъ произвести предъ королемъ, такъ долго считавшимъ себя нѣкоторымъ божествомъ, слово — духовное завѣщаніе. Потому канцлеръ Воазенъ, котораго госпожа де-Ментеновъ безпрестанно побуждала сдѣлать такое предложеніе королю, не смѣя произнести этого жестокаго слова, сказалъ только Людовику XIV, что необходимо нужно, чтобъ онъ объявилъ свою волю. Но и при сихъ столь осторожныхъ словахъ, король вздрогнулъ и, обратясь къ канцлеру, сказалъ: — По праву рожденія регентство принадлежитъ герцогу Орлеанскому, и я не хочу, чтобы мое духовное завѣщаніе испытало участь духовнаго завѣщанія моего отца. Пока мы живы, то мы можемъ сдѣлать все чего не пожелаемъ; но послѣ смерти, мы меньше и безсильнѣе всякаго частнаго лица! —
Съ этого времени начинаются интриги, которыя опечаливаютъ послѣдніе дни жизни Людовика XIV. Когда увидѣли, что ни внушенія духовника, но совѣты канцлера, но просьбы любимицы, — словомъ ничто не помогало, рѣшились предоставить короля, безъ всякаго развлеченія, печали его старыхъ лѣтъ и сожалѣнію о лѣтахъ его молодости; снова представляли напуганному его воображенію мнимыя преступленія герцога Орлеанскаго; прекратили всѣ увеселенія, перестали вести разговоры, днемъ ходили нахмурясь, по ночамъ уединялись. Потомъ, когда дряхлый король, подавляемый мрачными мыслями, приходилъ къ этой женщинѣ, которую онъ сдѣлалъ королевою, къ этимъ незаконнорожденнымъ дѣтямъ, которыхъ онъ сдѣлалъ принцами, то они отъ него удалялись, или, если онъ требовалъ, чтобы они не уходили, то на него дулись; если онъ отдавалъ какое нибудь приказаніе, то въ исполненіи его оказывали всевозможную медленность не охотнаго повиновенія.
Людовикъ XIV, изнуренный этою неумолимою войною, призналъ себя наконецъ побѣжденнымъ, видя себя не такъ счастливымъ въ этой войнѣ со вторымъ своимъ семействомъ, какъ въ войнѣ съ Европою.
Духовное завѣщаніе было насильно вытребовано у изнемогавшаго короля; но онъ напередъ предсказалъ его участь и, вручая его тѣмъ, которые такъ сильно желали его получить, сказалъ: — Я это сдѣлалъ потому, что этого требовали; но очень боюсь, чтобы съ нимъ не случилось тоже, что случилось съ завѣщаніемъ покойнаго отца моего. —
Наконецъ въ одно утро къ выходу короля приглашены были первый президентъ и генералъ-прокуроръ. Людовикъ XIV пригласилъ ихъ въ свой кабинетъ, вынулъ изъ письменнаго стола запечатанную бумагу, и передавая ее въ ихъ руки, сказалъ: — Господа! вотъ мое духовное завѣщаніе; никто не знаетъ, что въ немъ содержится; я ввѣряю его вамъ для передачи въ парламентъ, которому не могу дать большаго доказательства моего уваженія и моей довѣренности. —
Король произнесъ эти слова такимъ печальнымъ голосомъ, что они поразили обоихъ вельможъ, и съ этого времени уже они оба были убѣждены, что въ завѣщаніи заключаются какія нибудь странныя, а можетъ быть и невозможныя желанія.
Это завѣщаніе хранилось во впадинѣ вырубленной въ стѣнѣ дворцовой башни за желѣзною рѣшеткою и за дверью запертою тремя замками.
Тогда госпожа де-Ментенонъ и усыновленные принцы разсудили, что такъ какъ король сдѣлалъ то, чего они желали, то онъ заслуживалъ какого нибудь развлеченія, и распустили слухъ, что въ Парижъ ѣдетъ Персидскій посланникъ Мехметъ-Риза-Бегъ. Всякому извѣстно какія приготовленія сдѣланы были Людовикомъ XIV для принятія этого ложнаго посланника; въ Версайли дано было одно изъ тѣхъ пошлыхъ представленій, на которомъ, можетъ быть, только одинъ король присутствовалъ съ удовольствіемъ, но которое было освистано всею Франціею.
По отъѣздѣ посланника, дворъ впалъ опять въ печаль и уныніе, изъ которыхъ извлекли-было его этотъ шумъ и этотъ минутный блескъ.
3 Мая 1715 года, король всталъ рано, чтобъ наблюдать затмѣніе солнца, которое было самое необыкновенное изъ всѣхъ, дотолѣ видѣнныхъ. Дѣйствительно, въ продолженіе пятьнадцати минутъ, земля была покрыта густымъ мракомъ, и ртуть въ термометрѣ опускалась на два градуса ниже нуля. Кассини былъ приглашенъ въ Марли съ своими инструментами, и король слѣдившій за затмѣніемъ во всѣхъ его подробностяхъ, чувствовалъ себя ввечеру весьма усталымъ. Онъ ужиналъ у герцогини Беррійской, и чувствуя себя нездоровымъ, всталъ изъ-за стола, возвратился къ себѣ около осьми часовъ и легъ въ постель. Тотчасъ распространился слухъ, что король серьёзно боленъ, и этотъ слухъ разносился съ такими удостовѣреніями, что иностранные посланники отправили даже курьеровъ къ своимъ государямъ. Людовикъ XIV зналъ это, и для прекращенія слуховъ о своей болѣзни назначилъ смотръ своей гвардіи, и объявилъ, что онъ самъ лично намѣренъ произвести этотъ смотръ.
Смотръ дѣйствительно состоялся 20 іюня. Въ послѣдній разъ гвардейцы, жандармы и легкая кавалерія выстроились въ своихъ парадныхъ мундирахъ предъ террасою Марли, и этотъ старецъ, не смотря на свои преклонныя лѣта и тяжесть коровы, державшій высоко свою голову до послѣдней минуту своей жизни, сошелъ съ крыльца въ такомъ нарядѣ, какой онъ обыкновенно носилъ въ дни своей молодости.
Опустившись на послѣднюю ступень, онъ ловко вскочилъ на сѣдло, и впродолженіе четырехъ часовъ былъ на лошади въ виду тѣхъ посланниковъ, которые увѣдомляли уже государей своихъ о его смерти.
Между тѣмъ, приближался день св. Людовика. Король изъ Марли переѣхалъ въ Версайль. Наканунѣ этого торжественнаго дня у короля былъ большой обѣдъ; но по блѣдности и исхудалости его лица легко можно было видѣть, что борьба, выдерживаемая имъ для доказательства, что онъ еще живъ, въ продолженіе трехъ мѣсяцевъ, приближалась къ концу. Въ самомъ дѣлѣ, подъ конецъ обѣда, король сдѣлался не здоровъ; у него открылась горячка. Однако же, на другой день, въ день его тезоименитства, онъ чувствовалъ себя лучше, и музыканты приголовлядись уже къ концерту, получивъ отъ короля приказаніе играть пріятныя и веселыя аріи; по вдругъ занавѣсы въ его комнатѣ, которыя онъ велѣлъ было поднять, опустились, и на мѣсто музыкантовъ, которымъ велѣно было уйти, позвали медиковъ. Послѣдніе нашли пульсъ его въ такомъ состояніи, что, не колеблясь, посовѣтовали королю принять святое причастіе. Тотчасъ послали за отцомъ ле-Теллье и кардиналомъ Роганомъ, обѣдавшимъ въ этотъ день у короля; не догадываясь ни объ чемъ, кардиналъ удивился, когда ему сказали, что за нимъ пришли для того, чтобъ онъ причастилъ короля. Оба они явились немедленно, и опасность, казалось, была такъ близка, что въ то время, какъ отецъ ле-Теллье исповѣдывалъ августѣйшаго больнаго, кардиналъ, чтобъ не терять времени, отправился въ часовню за святыми дарами; тотчасъ же послали за приходскимъ священникомъ и за святымъ елеемъ для соборованія.
Два придворные священника, приглашенные кардиналомъ, семь или восемь факеловъ, которые несли молодые люди служительскаго званія, принадлежавшіе къ двору, два лакея Фагона, и одинъ госпожи де Ментенонъ составляли всю процессію, вошедшую къ королю по малой кабинетской лѣстницѣ. Госпожа де-Ментенонъ и человѣкъ двѣнадцать придворныхъ особъ окружали ложе умирающаго, которому кардиналъ сказалъ нѣсколько словъ объ этомъ великомъ и послѣднемъ обрядѣ. Король слушалъ его съ твердостію, но причастился съ видомъ весьма разстроеннымъ. Какъ только онъ причастился и быль соборованъ масломъ, присутствовавшіе при этомъ обрядѣ вышли, кто прежде, кто послѣ святыхъ даровъ, и подлѣ него остались только госпожа де-Ментенонъ и канцлеръ. Тотчасъ послѣ того принесли къ постели столикъ и бумагу, на которой король написалъ четыре, или пять строкъ. Это была приписка въ пользу герцога Менскаго, которую король прибавилъ еще къ своему духовному завѣщанію.
Послѣ этого король спросилъ пить; утоливъ свою жажду, онъ позвалъ маршала Вильруа и сказалъ ему: — Маршалъ! я чувствую, что скоро умру; когда меня не станетъ, отвезите вашего новаго государя въ Венсень… и прикажите исполнить мою волю. —
Отпустивъ Вильруа, король велѣлъ позвать къ себѣ герцога Орлеанскаго; принцъ подошелъ къ его постели; король далъ знакъ, чтобы всѣ вышли, и такъ тихо разговаривалъ съ герцогомъ, что никто не слышалъ, что онъ ему говорилъ. Послѣ уже герцогъ Орлеанскій утверждалъ, что въ этой конференціи, происходившей въ полголоса, король изъявлялъ ему свою дружбу и уваженіе и увѣрялъ его, что въ завѣщаніи своемъ сохранилъ всѣ права, принадлежащія ему по рожденію его, и приводилъ слѣдующія собственныя слова короля: — Если дофинъ умретъ, то ты, братъ мой, будешь государемъ, и корова будетъ принадлежать тебѣ. Я сдѣлалъ такія распоряженія, какія считалъ благоразумнѣйшими; но какъ всего предвидѣть невозможно, то, если что окажется не хорошо, можно будетъ измѣнить. —
Если таковы были слова короля, то странно, что имѣя еще, такъ сказать, на губахъ своихъ, святыя тайны, онъ до такой степени уклонился отъ правды.
По уходѣ герцога Орлеанскаго, король позвалъ герцога Невскаго, разговаривалъ съ нимъ почти четверть часа; тоже онъ сдѣлалъ и для графа Тулузскаго; потомъ позвалъ принцевъ крови; но онъ сказалъ всѣмъ имъ только нѣсколько словъ, не отличая никого изъ нихъ въ частности.
Вмѣстѣ съ медиками, вошедшими перевязать королю ногу, вошли и принцы; окончивъ перевязку, Доктора опустили занавѣсы его постели, въ томъ предположеніи, что можетъ быть король заснетъ, и госпожа де-Ментенонъ ушла въ заднее отдѣленіе кабинета.
Въ понедѣльникъ, 26 августа, король обѣдалъ въ постелѣ, въ присутствіи всѣхъ тѣхъ, которые имѣли къ нему входъ. Когда убрали столъ, онъ далъ знать присутствующимъ подойти къ нему ближе, и сказалъ имъ: — Господа! я прошу у васъ прощенія за дурные примѣры, которые я подавалъ вамъ; я очень вамъ благодаренъ за вашу мнѣ службу, равно какъ и за привязанность и вѣрность, которыя вы мнѣ оказывали. Прошу васъ и внуку моему оказывать то же расположеніе и ту же вѣрность; будьте въ этомъ примѣромъ для всѣхъ моихъ подданныхъ. Прощайте, господа; чувствую, что я самъ растроганъ… и растрогалъ васъ; простите меня за это… Думаю, что вы иногда будете вспоминать… обо мнѣ!
Потомъ онъ позвалъ маршала Вильруа и объявилъ ему, что онъ назначаетъ его гувернеромъ дофина. Послѣ этого онъ просилъ госпожу Вильруа привести къ нему младенца, который долженъ былъ сдѣлаться его наслѣдникомъ и, приказавъ поднести его къ своей постелѣ, сказалъ ему въ присутствіи госпожи де-Ментенонъ и нѣкоторыхъ приближенныхъ:
«Дитя мое! ты скоро сдѣлаешься великимъ королемъ; не подражай мнѣ въ наклонности къ постройкамъ, ни въ страсти моей къ войнѣ. Старайся, напротивъ, жить въ мірѣ съ своими сосѣдями; воздавай Богу должное, и старайся, чтобы подданные твои тебя чтили. Старайся облегчить народъ свой… чего я къ несчастію не могъ дѣлать, и никогда не забывай благодарности, которою ты обязанъ герцогинѣ Вантадуръ. — Сударыня, продолжалъ онъ, обращаясь къ гувернанткѣ: — позвольте мнѣ поцѣловать принца.» Онъ дѣйствительно поцѣловалъ его, и сказалъ: «Дитя мое, даю тебѣ мое благословеніе отъ всего моего сердца.»
Послѣ этого дофина отвели отъ короля; но онъ опять позвалъ его, снова поцѣловалъ и, поднявъ глаза и руки къ небу, благословилъ его въ другой разъ.
На другой день, 27-го числа, ничего особеннаго не случилось, кромѣ того развѣ, что около двусъ часовъ король послалъ за канцлеромъ и, оставшись одинъ съ нимъ и съ госпожею де-Ментенонъ, велѣлъ принести двѣ шкатулки и сжегъ почти всѣ бумаги, въ нихъ заключавшіяся. Вечеромъ онъ разговаривалъ не много съ отцомъ ле-Теллье, я послѣ этого разговора велѣлъ позвать бывшаго хранителя государственныхъ печатей Понтшартрена, и приказалъ ему, тотчасъ послѣ его смерти, отдать приказаніе отослать свое сердце въ церковь Парижскаго іезуитскаго дома, гдѣ находилось сердце его отца.
Слѣдующую ночь король провелъ весьма спокойно. Окружавшіе короля видѣли, что онъ ежеминутно складывалъ руки, и слышали, что онъ читалъ про себя свои обычныя молитвы; при confiteor (молитва къ исповѣди) онъ сильно ударялъ себя къ грудь.
Въ среду, 28 августа, послѣ своего пробужденія, король простился съ госпожею де-Ментенонъ, но такимъ образомъ, который очень не понравился его любимицѣ, бывшей тремя годами старше августѣйшаго умирающаго: — Милостивая государыня, сказалъ онъ ей, — меня утѣшаетъ въ смерти только то, что мы скоро опять соединимся. —
Ментенонъ ничего не отвѣчала, но чрезъ минуту встала и вышла изъ комнаты, сказавъ: — Смотрите, пожалуйста, какое свиданіе онъ мнѣ назначаетъ!.. этотъ человѣкъ никогда, кажется, не любилъ никого, кромѣ одного себя! —
Боа-ле-Дюкъ, придворный аптекарь, стоя у двери, слышалъ эти слова и огласилъ ихъ. Когда Ментенонъ уходила, то король увидѣлъ въ зеркалѣ своего камина двухъ молодыхъ комнатныхъ лакеевъ, которые, сидя у его постели, плакали: — О чемъ вы плачете? спросилъ онъ ихъ: — развѣ вы думали, что я безсмертенъ? что касается до меня, то я никогда этого не думалъ, и вы должны были, при старости моей, давно приготовиться къ тому, чтобы меня лишиться. —
Въ это время какой-то шарлатанъ, уроженецъ Прованса, идучи изъ Марселя въ Парижъ, и узнавъ объ отчаянномъ положеніи короля, явился въ Версайль съ элексиромъ, который по его словамъ вылечиваетъ даже отъ антонова огня. Король былъ такъ худъ, что врачи не имѣли никакой надежды на его жизнь, и соглашались на все. Одинъ только Фагонъ сдѣлалъ нѣкоторое возраженіе; но шарлатанъ, по имени Лебренъ, отдѣлалъ придворнаго лейбъ-медика такъ, что онъ изумился въ лицѣ, онѣмѣлъ и не воспрепятствовалъ дать королю нѣсколько капель этого элексира, разведеннаго въ столовомъ винѣ. Чрезъ нѣсколько минутъ королю сдѣлалось лучше: онъ посмотрѣлъ вокругъ себя, замѣтилъ отсутствіе госпожи де-Ментенонъ, и спросилъ гдѣ она. Никто этого не зналъ, исключая маршала Вильруа, который видѣлъ, какъ она сѣла въ карету и велѣла вести себя въ Сен-Сиръ.
Въ четыре часа король опять впалъ въ то состояніе, изъ котораго элексиръ вывелъ было его на короткое время; ему дали второй пріемъ, и какъ онъ обнаружилъ нѣкоторое отвращеніе принять его, то ему сказали: — Государь, вамъ предлагаютъ это для того, чтобъ возвратить васъ къ жизни. — Жизнь… или смерть! сказалъ король, взявъ стаканъ, — какъ Богу будетъ угодно. —
Это минутное улучшеніе было такъ преувеличено, что дворецъ герцога Орлеанскаго, который былъ до тѣхъ поръ наполненъ придворными, опустѣлъ почти въ одинъ часъ
Король очень досадовалъ, что не могли отъискать Ментенонъ, безъ которой онъ не могъ обойтись при своей смерти, равно какъ и при жизни. Наконецъ она пріѣхала, и на упреки, сдѣланные ей королемъ, въ извиненіе себя сказала, что ѣздила въ Сен-Сирскій женскій монастырь молиться, вмѣстѣ съ монахинями, о томъ, чтобы Богъ продлилъ жизнь королю.
Въ слѣдующій день королю сдѣлалось не много лучше, онъ скушалъ даже два бисквита и выпилъ не много столоваго вина. Въ этотъ день Сен-Симонъ посѣтилъ герцога Орлеанскаго и нашелъ дворецъ его совершенно пустымъ: всѣ были у короля.
На другой день, 30 августа, король сдѣлался слабѣе прежняго. Госпожа де-Ментенонъ, видя, что король уже начиналъ терять разсудокъ, ушла въ свое отдѣленіе, куда г. Кавоа послѣдовалъ за ней противъ ея воли. Тамъ она хотѣла запереть нѣкоторыя бумаги въ шкатулку, чтобъ увезти ихъ съ собою. Но Кавоа воспротивился этому, говоря, что онъ получилъ отъ герцога Орлеанскаго приказаніе взять всѣ бумаги. Это приказаніе огорчило госпожу Ментенонъ: — По крайней мѣрѣ, будетъ-ли мнѣ позволено, милостивый государь, сказала она, помолчавъ съ минуту, — располагать своею мебелью? — Да, сударыня, отвѣчалъ Кавоа, — за исключеніемъ той, которая принадлежитъ двору. — Эти приказанія, которыя вы мнѣ даете, сказала любимица короля, — очень дерзки; король еще не умерт и если Богъ намъ возвратитъ его, то вы будете въ нихъ раскаиваться. — Если Богъ намъ возвратитъ его, сударыня, возразилъ опять начальникъ тѣлохранителей, — то надобно надѣяться, что онъ узнаетъ истинныхъ друзей своихъ, и одобритъ ихъ поступки. — Потомъ прибавилъ: — Если вы желаете идти къ королю, то имѣете на то полную свободу; если же вы этого не желаете, то мнѣ приказано проводить васъ въ Сен-Сиръ. —
Ментенонъ, ничего не сказавъ въ отвѣтъ, приказала раздать мебель свою своимъ служителямъ, и уѣхала въ сопровожденіи г. Кавоа. Но пріѣхавъ въ Сен-Сиръ, она могла уже замѣтить, хотя король еще былъ живъ, что царствованіе его уже кончилось. Настоятельница монастыря приняла ее скорѣе съ холодностію, нежели съ уваженіемъ и, подойдя къ Кавоа, сказала ему: — Хорошо-ли я дѣлаю, сударь, что принимаю здѣсь госпожу Ментенонъ безъ позволенія герцога Орлеанскаго? — Сударыня, сказалъ Кавоа, взбѣшеный такою неблагодарностію, — вы развѣ забыли, что госпожа де-Ментенонъ есть основательница этого монастыря?
Слѣдующій день, 31 августа, былъ день ужасный. Король только изрѣдка, и, то на короткое время, приходилъ въ себя. Антоновъ огонь распространялся въ немъ видимымъ образомъ и, дойдя до колѣна охватилъ бедро. Около одинадцати часовъ королю сдѣлалось такъ худо, что надъ нимъ начали уже пѣть отходныя молитвы. Это напоминовеніе о близкой смерти привело его въ себя, и онъ присоединилъ къ голосамъ духовенства и всѣхъ присутствовавшихъ свой собственный голосъ. По окончаніи молитвъ, онъ узналъ кардинала Рогана и сказалъ ему: «Это послѣднія молитвы Церкви.» Потомъ онъ много разъ повторялъ слова: «Nunc et in hora mortis.» Наконецъ вскрикнулъ въ послѣднемъ порывѣ: — «Боже! въ помощь мою вопли, и помощи ми потщися.»
Это были его послѣднія слова; сказанъ ихъ, онъ лишился чувствъ; всю ночь онъ провелъ въ предсмертныхъ мученіяхъ, которыя кончились въ воскресенье 1 Сентября 1715 года, въ четверть девятаго часа утра, за четыре дня до полнаго числа семидесяти семи лѣтъ жизни короля, и на семьдесятъ второмъ году его царствованія. Никогда въ Европѣ не бывало царствованія столь продолжительнаго и короля столь престарѣлаго.
Тѣло Людовика XIV было вскрыто Марешалемъ, его лейбъ-хирургомъ, который, найдя всѣ части его тѣла цѣлыми и здоровыми, сказалъ, что безъ этого антонова огня, сразившаго короля какъ бы случайно, онъ не знаетъ, отъ какой бы болѣзни могъ умереть король, потому-что въ немъ не было ни одного поврежденнаго органа. Замѣчательно, что въ немъ нашли емкость желудка и кишокъ вдвое больше, нежели у другихъ людей; этимъ объясняется то, что у него всегда былъ большой аппетитъ, и что послѣ самаго обильнаго употребленія пищи, онъ никогда не бывалъ боленъ.
Внутренности короля были отправлены въ соборъ Богородицы (Notre Dame), сердце къ езуитамъ, а тѣло въ Сен-Дени.
Такъ умеръ, не скажемъ одинъ изъ величайшихъ людей, но, конечно, одинъ изъ величайшихъ королей, когда либо царствовавшихъ.
ЗАКЛЮЧЕНІЕ.[править]
Мы слѣдили за Людовикомъ XIV отъ его рожденія до самой его смерти, мы показали его во всѣхъ измѣненіяхъ его возрастающаго и низпадающаго счастія, старались разсмотрѣть его и дать средство другимъ разсмотрѣть его во всѣхъ видоизмѣненіяхъ; теперь намъ остается бросить послѣдній взглядъ на эту продолжительную жизнь, и сказать въ нѣсколькихъ словахъ, что мы думаемъ объ немъ, какъ о человѣкѣ и какъ о королѣ.
Мы видѣли, что этотъ царственный отрокъ быль оставленъ въ юности своей въ большомъ небреженіи: Мазаринъ держалъ его въ невѣжествѣ для того, чтобы самому остаться для него необходимымъ. По этому царствованіе Людовика XIV началось собственно со смерти этого министра. Людовикъ XIV, не желая его смерти явно, всегда съ нетерпѣніемъ ожидалъ ее; и потому, когда онъ увидѣлъ, что освободился наконецъ отъ своего министра Мазарина, у него невольно вырвались слова: — Откровенно скажу, не знаю, что бы я дѣлалъ, если бы жилъ долѣе! —
Недостатокъ воспитанія, повредившій ему въ пріобрѣтеніи познаній, не повредилъ его уму. Будучи главою изящнѣйшаго и умнѣйшаго двора въ свѣтѣ, Людовикъ былъ также изященъ, какъ Лозенъ, и также уменъ, какъ и всякій другой. Въ доказательство этого мы приведемъ два или три слова его.
Одинъ музыкантъ, по имени Гей, на одной пирушкѣ очень дурно говорилъ о Рейнскомъ архіепископѣ. Извѣстіе объ этомъ двумя различными путями дошло и до короля и до архіепископа. Спустя нѣсколько дней Гей пѣлъ обѣдню въ присутствіи его преосвященства и его величества. — Какъ жаль, сказалъ архіепископъ, — что бѣдный Гей теряетъ голосъ. — Вы ошибаетесь, отвѣчалъ Людовикъ XIV, — онъ поетъ хорошо, но говоритъ дурно. —
Однажды онъ увидѣлъ Кавоа и Расина, прохаживавшихся подъ его окнами. — Посмотрите, сказалъ онъ придворнымъ, — Кавоа и Расинъ разговариваютъ между собою; какъ скоро они разстанутся, то Кавоа будетъ считать себя умнымъ человѣкомъ, а Расинъ себя — тонкимъ придворнымъ. —
Герцогъ д’Юзе женился; онъ былъ молодъ и очень красивъ собою, герцогиня — прелестна, и однакоже, не смотря на то, что уже прошло дней восемь, какъ совершилось ихъ бракосочетаніе, говорили, что герцогъ не былъ еще мужемъ своей жены. Этотъ странный слухъ распространился съ такою увѣренностію, что однажды ввечеру за картежною игрою у короля, одинъ придворный, болѣе другихъ дерзкій, заговорилъ объ этомъ съ самимъ герцогомъ. Герцогъ во всемъ признался и обвинялъ жену свою въ томъ, что у нея былъ одинъ рѣдкій и, вмѣстѣ съ тѣмъ, прелестный недостатокъ, который могъ уничтожить одинъ только бистурей хирурга. Людовикъ XIV, увидя составившійся кружокъ, подошелъ къ нему и по своей привычкѣ захотѣлъ узнать, о чемъ идетъ рѣчь; тогда герцогъ д’Юзе принужденъ былъ объявить королю препятствіе, мѣшавшее его благополучію, и какимъ образомъ онъ думалъ его уничтожить. — Очень хорошо, герцогъ, сказалъ корѣль, -я понимаю; совѣтую вамъ выбрать хирурга, который бы имѣлъ легкую руку.
Мы говорили, что Людовикъ былъ величайшій эгоистъ. Припомните, что онъ пѣлъ одну арію изъ оперы въ собственную свою похвалу, въ самый день смерти его высочества своего брага; мы видѣли, что онъ поздравилъ себя съ тѣмъ, что герцогиня Бургундская ушиблась и не будетъ болѣе препятствовать ему уѣзжать въ Марли въ назначенный день; однакоже, Людвикъ XIV не лишенъ былъ нѣкоторой доброты, или лучше сказать, справедливости. Вотъ нѣкоторыя тому доказательства.
Маркизъ д’Юксель медлилъ явиться къ королю, отъ стыда, что сдалъ Майнцъ спустя болѣе пятидесяти дней по открытіи траншеи, хотя при сдачѣ этого города и получилъ выгодныя условія. — Маркизъ, сказалъ король, увидя его, — вы защищали крѣпость, какъ прилично храброму человѣку, а сдались на капитуляцію, какъ прилично человѣку умному.
Приведемъ слова его, сказанныя маршалу Вильруа послѣ Рамилійской битвы: — Господинъ маршалъ, въ ваши лѣта счастливы не бываютъ. — Правда, что привязанность его къ маршалу Вильруа происходила не отъ справедливости, а отъ слабости.
Однажды герцогъ ла-Рошфуко жаловался предъ королемъ на безпокойство, причиняемое ему разстройствомъ его дѣлъ. — Эхъ, герцогъ, сказалъ король, — вы сами виноваты, что находитесь въ затруднительныхъ обстоятельствахъ. — Какъ такъ, государь? спросилъ герцогъ. — Конечно, возразилъ король, — почему вамъ не обратиться къ вашимъ друзьямъ? — И въ тотъ же вечеръ онъ послалъ ему пятьдесятъ тысячъ экю.
Бонтанъ, это камердинеръ, былъ человѣкъ весьма обязательный, и всегда просилъ для другихъ. Однажды, когда по своему обыкновенію, онъ просилъ для одного пріѣзжаго мѣста простаго придворнаго служителя, которое не было занято, король сказалъ ему: — Эхъ, Бонтанъ, не ужели ты вѣчно будешь просить только для своего ближняго, и никогда для самаго себя? я даю это мѣсто твоему сыну. —
Одинъ изъ его приближенныхъ слугъ, будучи не такъ скроменъ, какъ добрякъ Бонтанъ, однажды вечеромъ просилъ короля поговорить съ первымъ президентомъ въ пользу тяжбы, которую онъ имѣлъ съ своимъ тестемъ, и какъ король не согласился исполнить его просьбу, то слуга сказалъ ему: — Государь, вамъ стоитъ только сказать слово…. и дѣло будетъ кончено! — Разумѣется, сказалъ король, — я очень хорошо это знаю; но меня не это затрудняетъ… Ну, скажи, еслибы ты былъ на мѣстѣ своего тестя, былъ ли бы ты доволенъ, еслибы я сказалъ это слово? —
Хотя Людовикъ XIV былъ отъ природы очень вспыльчивъ, но онъ пріучился такъ владѣть собою, что очень рѣдко приходилъ въ гнѣвъ. Мы видѣли, какъ онъ сломалъ свою трость, которую поднялъ-было на Лозена. Но одинъ слуга, который въ глазахъ короля положилъ себѣ однажды въ карманъ бисквитъ, былъ не такъ счастливъ, какъ этотъ придворный. Король бросился на него и изломалъ на спинѣ его трость, бывшую у него въ рукахъ. Правда, что за этою видимою и пустою причиною его гнѣва, скрывалась другая болѣе важная, и тайная. Король узналъ отъ Девьеня, своего слуги, состоявшаго при банѣ, то, что всѣ скрывали отъ него съ величайшимъ стараніемъ, т. е., что трусость герцога Менскаго была причиною, что герцогъ Вильруа не одержалъ побѣды надъ Водемономъ. Бисквитъ былъ только предлогомъ, а собственно стыдъ отца былъ причиною гнѣва короля. Этотъ ударъ былъ для Людовика XIV тѣмъ чувствительнѣе, что онъ самъ слылъ за человѣка слишкомъ осторожнаго. Извѣстное стихотвореніе Буало, не смотря на то, что оно есть образецъ придворнаго краснорѣчія, не заставило потомство простить Людовику XIV то, что онъ остался но сю сторону Рейна. Графъ Гишъ также не прощалъ ему этого, и однажды въ присутствіи короля громко сказалъ, такъ чтобъ онъ слышалъ: — Этотъ ложный храбрецъ заставляетъ васъ каждый день ломать себѣ руки и ноги, а семь еще ни разу не попробовалъ ружейной пули. — Людовикъ XIV хотя и слышалъ это, но притворился будто не слышалъ.
Главнымъ порокомъ Людовика XIV была гордость. По надобно сказать, что этотъ врожденный порокъ развился въ немъ не столько отъ расположенія собственнаго его характера, сколько отъ лести придворныхъ. Какъ только Мазаринъ умеръ, то Людовикъ XIV принялъ видъ полубожества, а потомъ сдѣлался какъ бы нѣкимъ божествомъ. Эмблемою его было солнце, а девизомъ nec pluribus nupar и vires acquit iteuudo. Но Людовикъ не удовольствовался эмблемою, и хотѣлъ представлять собою самое солнце. Бансераду приказано было сочинить балетъ, въ которомъ говорилось королю:
Je doute qu’on le prenne avec vous sur le ton
De Daphné ni de Phaéton:
Lui trop ambitieux, elle trop inhumaine.
Il n’est point là de piège, où vous puissiez donner
Le moyen de s’imaginer
Qu’une femme vous fuie, ou qu’un homme vous mène!
т. е. Я думаю, что въ томъ у насъ не усомнятся,
Что съ Дафной Фаэтонъ передъ тобой смирятся:
Онъ слишкомъ гордъ, она жестокою родилась.
Но можно-ли себѣ хотя вообразить,
Чтобы мужчина могъ тобой руководить,
Иди чтобъ женщина тебѣ не покорилась!
Вскорѣ весь дворъ замѣтилъ его любовь, или лучше сказать, его слабость къ славѣ. Министры, генералы, любовницы, придворные наперерывъ расхваливали его и этимъ самымъ его портили. Вскорѣ отъ похвалъ перешли къ лести, и лесть сдѣлалась необходимымъ элементомъ въ жизни великаго короля. Только лестью можно было на вѣрное къ нему сдѣлаться близкимъ; слишкомъ далеко простирать ее бояться было нечего: самая ли низкая, самая ли преувеличенная лесть, — и та и другая нравились ему. Не имѣя вовсе голоса и мало зная музыку, Людовикъ часто напѣвалъ избранные мотивы изъ оперъ, собственно въ свою похвалу. Отъ этого все вокругъ него превратилось въ ничтожество, и любимыя его слова: я усталъ ожидать (je failli attendre) скорѣе были приличны божеству, нежели человѣку.
Эта-то гордость, или лучше сказать, лесть побудила Людовика XIV сокрушить Фуке, ненавидѣть Кольбера и радоваться смерти Лувуа. Ему нужны были министры такіе какъ Шамильяръ, какъ Помпоннъ и какъ Воазенъ т. е. простые секретари; генералы, какъ Вильруа, какъ Тальяръ и какъ Марсенъ, которымъ онъ посылалъ изъ Версайля планы сраженій совершенно готовые, какъ бы для того, чтобы имѣть притязаніе на славу побѣдъ, между тѣмъ какъ вся тяжесть неудачь падала на нихъ однихъ. Конде и Тюрень были люди не по немъ; и потому первый умеръ почти въ немилjсти, а второй въ милости у него никогда не бывалъ. Его высочество герцогъ Орлеанскій былъ въ глазахъ своего брата виноватъ за то, что одержалъ побѣду надъ принцемъ Оранскимъ и взялъ Кассель; и потому онъ никогда болѣе не предводительствовалъ арміею съ того дня, какъ доказалъ, что онъ достоинъ быль предводителемъ войскъ.
Умъ Людовика XIV былъ устремленъ на мелочныя подробности: онъ считалъ себя великимъ администраторомъ потому, что самъ занимался вооруженіемъ, обмундированіемъ и ученіемъ своихъ войскъ. Величайшимъ для него благополучіемъ было то, что онъ училъ этому самыхъ старыхъ генераловъ, и тѣ изъ нихъ, которые съ смиреніемъ сознавались, что онъ научалъ ихъ тому, чего они не знали, были увѣрены, что этимъ они угодятъ ему. Тоже было и съ поэзіею; король хвастался тѣмъ, что сообщилъ Мольеру главныя сцены Тартюфа, забывъ безъ сомнѣнія, что въ продолженіе пяти лѣтъ не позволялъ играть этой пьесы. Онъ былъ увѣренъ, что много способствовалъ Расину въ его пьесахъ, но причинѣ совѣтовъ, которые ему давалъ; но никогда не любилъ онъ Корнеля, въ которомъ всегда просвѣчивалъ умъ Фрондиста. Тоже самое можно сказать и о различныхъ художествахъ; Людивикъ задавалъ сюжеты Лебрену, чертилъ планы Мансарду и ле-Нотру, и часто видѣли, что онъ съ тоазомъ (мѣра, равняющаяся нашей сажени) въ рукѣ отдавалъ приказанія каменьщикамъ и землекопамъ, между тѣмъ какъ архитекторъ и садовникъ стояли сложа руки.
Какъ Людовикъ XIV поступалъ съ людьми, т. е. унижалъ великихъ и возвышалъ ничтожныхъ, такъ поступалъ онъ и съ своими замками и резиденціями. Лувръ, эта знаменитая колыбель королей Франціи, былъ имъ оставленъ: Сен-Жерменъ, гдѣ онъ родился и гдѣ умеръ отецъ его, уступилъ мѣсто свое Версайли: потому-что Версайль, какъ говорили, былъ его любимцемъ безъ достоинствъ; потому-что онъ возвысилъ Версайль, какъ возвысилъ Шамильяра и Вильруа, сдѣлавъ одного министромъ, а другаго полководцемъ; потому-что онъ былъ нѣкоторымъ образомъ благодаренъ этой дикой, безплодной, неблагодарной природѣ за то, что она дала смягчить себя силѣ его воли и денегъ. Сен-Жерменъ съ своимъ древнимъ замкомъ, построеннымъ Карломъ V, съ своимъ новымъ замкомъ, построеннымъ Генрихомъ IV, — Сен-Жерменъ, съ своими преданіями двѣнадцати царствованій, не долженъ былъ получить никакого блеска въ его царствованіе; ему нуженъ былъ дворецъ, который, будучи построенъ имъ, опустѣлъ бы безъ него, въ которомъ бы всѣ воспоминанія съ него начались и съ нимъ же оканчивались.
И однако же, эта смѣсь пороковъ и добродѣтелей, величія и слабости, составила вѣкъ, который въ ряду временъ занялъ первое мѣсто послѣ вѣка Перикла, послѣ вѣка Августа и послѣ вѣка Льва X; потому-что Людовикъ XIV обладалъ удивительнымъ инстинктомъ усвоивать себѣ достоинства другихъ, сосредоточивать въ себѣ лучи около него ра сходящіеся, потому-что въ противоположность съ солнцемъ, которое онъ принялъ своею эмблемою, освѣщалъ не онъ, но его освѣщали. Люди, съ слабымъ зрѣніемъ, обманывались и потупляли глаза свои предъ этимъ отраженнымъ свѣтомъ, подобно тому, какъ потупляли бы ихъ предъ свѣтомъ лично отъ него исходящимъ.
Людовикъ XIV былъ малаго роста; придумавъ высокіе каблуки и нося высокій парикъ, онъ достигъ того, что казался высокимъ; тоже самое надобно сказать о Людовикѣ XIV въ нравственномъ отношеніи, что мы сказали о немъ въ отношеніи физическомъ: Тюрень, Конде, Люксембургъ, Колберъ, Летеллье, Лувуа, Корнель, Мольеръ, Расинъ, Лебренъ, Перро и Пюже возвысили его до высоты своего генія и Людовика XIV назвали великимъ королемъ.
Но что особенно замѣчательно въ этомъ продолжительномъ царствованіи, такъ это единственная мысль въ помъ господствовавшая; была ли она слѣдствіемъ генія короля, или темперамента человѣка? будучи неограниченнымъ государемъ, преслѣдовалъ ли онъ ее по разсчету, или покорился ей по инстинкту? этого никто сказать не можетъ; этого, безъ сомнѣнія, не зналъ и самъ Людовикъ XIV. Эта единственная мысль была — единство правленія.
Мы видѣли, чѣмъ былъ Парижъ въ началѣ его царствованія: безъ полиціи, безъ стражи, безъ фонарей, безъ каретъ, съ своими ворами на улицахъ, съ своими убійствами на перекресткахъ, съ своими поединками на публичныхъ площадяхъ; мы знаемъ, чѣмъ былъ Парижъ, когда онъ его оставилъ. Парижъ въ началѣ царствованія Людовика XIV есть еще Парижъ среднихъ вѣковъ; но Парижъ въ концѣ царствованія Людовика XIV есть уже Парижъ новѣйшаго времени.
Все то, что питомецъ Мазарина, или питомецъ Фронды, сдѣлалъ для Парижа, то сдѣлалъ онъ для цѣлой Франціи и хотѣлъ сдѣлать для всей Европы. Эта междоусобная воина, которой крики столько разъ пробуждали его въ колыбели; этотъ парламентъ, издающій указы; эта бунтующаяся аристократія; эти граждане, разыгрывающіе роль вельможъ; эти вельможи, представляющіе изъ себя маленькихъ королей; эти Моле, Блаименили, Бруссели, ведущіе переговоры съ королевскою властію, какъ равный съ равнымъ; эти Конде, Тюрени, Конти, д’Елбёфы, Булльоны, Лонгвили, борющіеся съ нею, — все это возбуждало въ сердцѣ отрока ненависть ко всякому сопротивленію, и всякое сопротивленіе будетъ сокрушено этимъ отрокомъ, когда онъ сдѣлается королемъ.
Но, болѣе всего, надобно было лишить не только успѣха, но даже всякой надежды, будущихъ Ришелье и Мазарина. Тутъ подъ рукою Людовика XIV кстати находится Фуке. Онъ силенъ, богатъ, честолюбивъ, пользуется любовію народа, могущественъ; тѣмъ лучше! чѣмъ съ большей высоты онъ упадетъ, тѣмъ, падая, надѣлаетъ больше шума; и чѣмъ онъ, падая, надѣлаетъ больше шума, тѣмъ далѣе въ будущемъ распространится эхо его паденія.
Мы уже сказали, что это паденіе было болѣе нежели паденіемъ министра, — оно было паденіемъ министеріализма. Съ этого времени Людовикъ XIV старается достигнуть предположенной себѣ цѣли: монархическаго единства, неограниченнаго могущества королевской власти.
Власть древнихъ королей Франціи была провинціальная (областная, власть Людовика XIV будетъ административная. Прежде власть шла отъ провинцій и сосредоточивалась въ одномъ центрѣ, получавшемъ отъ нея свою силу; на будущее время, напротивъ того, власть будетъ исходить изъ этого центра, и вмѣсто того, чтобъ получать силу Людовикъ самъ будетъ сообщать ее. Версайль обращается въ какой-то храмъ. Людовикъ XIV отдаетъ приказанія…. и изъ Версайля расходится во всѣ стороны эта удивительная система покровительства художествамъ, поощренія торговли, побужденія къ ремесламъ, которая распространится, подобно кругамъ образующимся отъ камня брошеннаго въ середину пруда, и увеличивающимся отъ центра въ окружности.
Утвердивъ единство политическое, Людовикъ XIV понялъ, что ему недостаетъ еще единства религіознаго. Внѣ католической церкви существовали два вѣрованія, которыя сдѣлались партіями, два мнѣнія, которыя при каждомъ критическомъ положеніи становились фактами. Это были кальвинизмъ и янсенизмъ, двѣ секты.
Севеннцы и Портъ-Ройяльцы были преслѣдуемы съ одинаковою жестокостію… Каждому получившему верховную власть надъ тѣломъ, свойственно требовать верховной власти и надъ мыслію.
Вслѣдствіе этого, вліяніе Франціи распространяется на Европу. Какъ Карлъ великій, Людовикъ XIV мечтаетъ о всемірной монархіи, о которой чрезъ сто нѣтъ послѣ него будетъ въ свою очередь мечтать Наполеонъ. При этомъ Европа содрогается, волнуется, возстаетъ и, подобно неизмѣримому морскому приливу, переступаетъ границы Франціи, и занимаетъ ее своими войсками. Скорѣе случай, нежели побѣда, останавливаетъ Европу у Денёна, и Утрехтскій миръ оставляетъ за Франціею Лотарингію, Альзасъ и Франшъ-Конте, для пріобрѣтенія которыхъ она употребила тридцать лѣтъ, и которые чуть-было не потеряла однимъ почеркомъ пера.
Но въ царствованіе Людовика XIV три великіе результата были достигнуты и остались въ своей силѣ: монархическое единство, административная централизація и увеличеніе территоріальное.
Наполеонъ не быль такъ счастливъ; онъ не могъ возвратить имперіи предѣловъ, которые получилъ отъ республики; поэтому, Наполеонъ говорилъ о Людовикѣ XIV: «Это былъ государь, который лучше всѣхъ зналъ свое дѣло.»
Наполеонъ, какъ человѣкъ, былъ выше Людовика XIV; но Людовикъ XIV, какъ король, былъ выше Наполеона. Въ самомъ дѣлѣ, въ продолженіе семидесяти-двухъ лѣтъ, въ которыя Людовикъ XIV носилъ корону, Людовикъ XIV дѣйствительно царствовалъ; но въ продолженіе десяти лѣтъ, въ которыя Наполеонъ держалъ въ рукахъ скипетръ, Наполеонъ; можно сказать, былъ только деспотомъ.
- ↑ Опіатъ (opiat) — составъ изъ опія и другихъ снадобьевъ.
- ↑ Это тотъ самый, который оставилъ намъ любопытныя записки о своемъ времени.
- ↑ Такъ называется вообще въ исторіи Франціи дочь принца Гастона Орлеанскаго.
- ↑ Курантъ — старинный танецъ.
- ↑ Францискъ д’Обюссонъ, герцогъ ла-Фейльядъ.
- ↑ Цикута или ометъ — трава, употребляемая въ медицинѣ.
- ↑ Боссюэть, который не былъ еще епископомъ Меоскимъ.
- ↑ Въ оригинальномъ письмѣ эти слова написаны цифрами.
- ↑ Буало въ письмѣ о переходѣ чрезъ Рейнь.
- ↑ Процесъ ла-Моля, — см. La Reine Margot (королева Марго), соч. Александра Дюма, гдѣ этотъ процесъ описанъ въ подробности.
- ↑ Мужемъ госпожи де-Фіеннь быль графъ де-Шанель; онъ служилъ шталмейстеромъ при ея высочествѣ. Не смотря на этотъ бракъ, госпожа де-Фіеннъ, какъ это въ то время не рѣдко случалось, сохранила фамилію своихъ родителей, такъ какъ фамилія Фіеннъ была гораздо знатнѣе фамиліи ея мужа.
- ↑ Теорба, — особенный инструментъ, похожій на лютню.
- ↑ Гоненія протестантовъ при Людовикѣ XIV.
- ↑ Герцогиня, урожденная дѣвица де-Нантъ, супруга герцога Бурбонскаго, внука великаго Конде. Извѣстно, что она сочиняла много стиховъ черезвычайро вольныхъ и сатирическихъ.
- ↑ Мысъ Бевезьеръ или Beachy-Head находится на англійскомъ берегу, въ виду острова Вайта. Сраженіе это было дано 10 іюля 1689 года.
- ↑ Сен-Симонъ, стр. 101, томъ XXIV.
- ↑ Двѣнадцатая часть дюйма.
- ↑ Родъ рыбы, водящейся обыкновенно въ моряхъ.
- ↑ Ученіе о благодати.