МАКАРЪ.[править]
Макаръ все очень хорошо помнитъ: родное село, семью; онъ можетъ, если вамъ угодно, пересчитать всю многочисленную вотчину своего барина; помнитъ даже самыя незначительныя обстоятельства своего прошлаго; до сей поры, напримѣръ, не забылъ, какъ староста Матвѣй надавалъ ему однажды горячихъ подзатыльниковъ, заставъ его на барскомъ гороховищѣ. Но это прошлое какъ-то мало интересуетъ его, даже о женѣ и дочери онъ никогда не вспоминаетъ по собственному побужденію.
Есть, впрочемъ, одно обстоятельство, которое нетолько неизгладимо запечатлѣлось въ его памяти, но которое даже зачастую является ему въ сновидѣніяхъ и притомъ въ самыхъ радужныхъ краскахъ.
Макаръ былъ изъ помѣщичьхъ крестьянъ. У его барина имѣлся винокуренный заводъ, и при немъ, разумѣется, приличный подвалъ. Вотъ къ этому-то подвалу Макару посчастливилось подобрать ключи; и цѣлый годъ онъ ходилъ въ него, какъ въ свою сокровищницу.
Кто знаетъ, какъ долго тянулось бы это благополучіе, еслибы печальная случайность не выдала Макара. Разъ онъ заснулъ въ подвалѣ и былъ накрытъ самимъ бариномъ. Пробужденіе повлекло за собой высылку въ Сибирь, такъ какъ оказалось, что Макаръ, независимо отъ удовлетворенія собственной прихоти, не малое количество спирта продалъ и на сторону.
Съ тѣхъ поръ прошло болѣе 10 лѣтъ, но и теперь Макаръ не можетъ равнодушно пройти мимо виннаго подвала.
Ужь десять лѣтъ, какъ Макаръ познакомился съ пріисками, куда попалъ въ первый же годъ по прибытіи въ Сябирь и гдѣ успѣлъ перебывать во всякой работѣ.
Собственно онъ поваръ по профессіи; и надо правду сказать, поваръ недурной. Самъ Августъ фон-Грогъ, главноуправляющій многихъ пріисковъ, снискавшій себѣ во всей тайгѣ славу тонкаго знатока по гастрономической части, но болѣе всего прославившійся изобрѣтеніемъ превосходнаго напитка изъ соедененія такихъ двухъ всѣмъ доступныхъ матеріаловъ, какъ водка и 60-тикопеечный тенерифъ; такъ этотъ самый фон-Грогъ не разъ говаривалъ о Макарѣ:
— Онъ очень хорошій поваръ, и я сейчасъ же взялъ бы его къ себѣ, да одно бѣда: не надеженъ.
И это правда, что на Макара положиться никакъ нельзя.
Положимъ, онъ поступилъ на мѣсто. Первая недѣля проходитъ блистательно. Макаръ всѣхъ плѣняетъ своимъ искуствомъ и экономіей; умѣетъ угодить и пріисковому управляющему, и послѣднему разрѣзному служакѣ[1], который за цѣлое лѣто, кромѣ щей и каши, ничего не видитъ.
Иногда Макаръ выдумываетъ такія хитрыя блюда, что даже самъ управляющій недоумѣваетъ, какъ приступится къ какому-нибудь пирожному, съ зажженой свѣчкой посрединѣ.
Призывается Макаръ.
— А съ какого же угла надо начинать? спрашиваетъ нѣсколько смущенный управляющій.
— Сначала нужно сѣтку снять; а потомъ вотъ отсюда и начинайте; свѣчка-то и не загаснетъ…
До глубины души растроганный управляющій отдаетъ приказъ: подавать Макару всякій день по чаркѣ водки послѣ обѣда и ужина. Макаръ усердно благодаритъ и, въ свою очередь, обѣщаетъ быть всегда трезвымъ и исполнительнымъ.
Но легкое облако уже набѣгаетъ въ теченіи слѣдующей недѣли. И чѣмъ дальше, тѣмъ горизонтъ болѣе и болѣе омрачается.
Приходитъ управляющій изъ конторы послѣ полуденной сдачи золота, и очень удивленъ, что обѣдъ еще не поданъ.
— Что же обѣдъ?
— Не готовъ-съ, заминаясь, отвѣчаютъ прислуга.
Управляющій уже понимаетъ. Онъ бѣжитъ въ кухню; тамъ взорамъ его представляется слѣдующая картина. Плита не затоплена и полученная провизія стоитъ нетронутою, по всей же длинѣ кухоннаго стола привольно разлегся Макаръ. Одна ноги свисла со стола, рука, какъ то неестественно свернувшаяся, служитъ вмѣсто подушки, худощавое лицо еще болѣе вытянулось, усы ощетинились…
— Макаръ! строго взываетъ управляющій.
Одинъ лишь легкій храпъ, съ тонкимъ присвистомъ, служитъ отвѣтомъ со стороны Макара. Спрашивается, чье ожесточенное сердце не размягчится при видѣ такой кроткой картины?
Къ вечеру, однако, Макаръ проснется и ужинъ кое-какъ приготовитъ; даже какимъ-нибудь непостижимымъ соусомъ попытается загладить обѣденное прегрѣшеніе. Но злой духъ начинаетъ все больше и больше овладѣвать имъ. Ни брань, ни ласки не возвращаютъ его на путь добродѣтели. Правда, онъ каждое утро даетъ управляющему сто клятвенныхъ обѣщаній, что навѣки отрекается отъ сатаны и всѣхъ дѣлъ его; но всякій поданный обѣдъ свидѣтельствуетъ, что для Макара самая страшная клятва не болѣе какъ пустой звукъ. Наконецъ, цѣлыя недѣли проходятъ крайне безпорядочно; со всѣхъ сторонъ идутъ на Макара жалобы.
— Только провизію переводитъ, докладываетъ матеріальный, то есть пріисковый прикащикъ, завѣдывающій хозяйственной частью.
Управляющій и самъ хорошо понимаетъ, что отъ Макара ждать нечего; но ему хотѣлось бы удержать его до своихъ имянинъ. До нихъ осталось всего какія-нибудь три недѣли, и обыкновенно по случаю ихъ съѣзжается чуть не половина тайги. Но Мажаръ самъ ускоряетъ развязку.
Разъ утромъ, вмѣсто того, чтобы почтительно выслушать отъ управляющаго заказъ обѣда съ легкой нравоучительной приправой, Макаръ совершенно неожиданно начинаетъ требовать водки. Разумѣется управляющій рѣшительно отказываетъ.
— Пожалуйте разсчетъ! дерзко заявляетъ Макаръ.
— Ахъ, ты, такой сякой! вонъ сейчасъ же! неистово кричитъ управляющій.
— Пожалуйте разсчетъ, тогда и уйду, еще болѣе возвышая голосъ, продолжаетъ Макаръ.
Вмѣсто словъ, распаленный управляющій выталкиваетъ Макара въ шею, требуетъ конторщика и велитъ немеллзино разсчитать Макара.
— Чтобъ духу его не было на пріискѣ!
Но пока въ конторѣ составляютъ разсчегъ, Макаръ куда-то безслѣдно пропадаетъ.
— Вѣрно, ушелъ на Ивановскій пріискъ пьянствовать, докладываетъ управляющему его ближайшій помощникъ, обыкновенно носящій названіе станового[2].
Проходитъ дня три-четыре и заблудшее дѣтище возвращается на пріискъ, избирая для этого ночную пору. На слѣдующее утро, управляющій, котораго сердце уже отлегло, узнаетъ о возвращеніи Макара и велитъ позвать его къ себѣ.
Макаръ является. Онъ замѣтно похудѣлъ, а главное, обнаруживаетъ разительную перемѣну въ одеждѣ. На ногахъ, вмѣсто щегольскихъ кунгурскихъ сапоговъ, являются опорки, кумачевая рубаха замѣнилась рубищемъ, пропитаннымъ потомъ и грязью; дабовые штаны куда-то исчезли и ноги Макара едва прикрыты продырявленными и до невозможности заношенными холщевыми портами.
Нѣчто похожее на смущеніе проглядываетъ въ лицѣ Макара. Не то, чтобъ онъ чувствовалъ угрызенія совѣсти, или терзался неизвѣстностью будущаго. Нѣтъ, думы его навѣваются совсѣмъ другими соображеніями.
— Оно, положимъ, теперь не тѣ времена, соображаетъ Макаръ: — однако, не ровёнъ часъ…
Александръ Антипычъ (такъ зовутъ управляющаго) еще не очень давно слылъ за «варвара». Это не совсѣмъ благозвучное прозваніе онъ получилъ за наклонность и притомъ весьма рѣшительную къ кровопролитію изъ своихъ собственныхъ рукъ.
Рѣдко обходилось, чтобы утромъ на раскомандировкѣ, т. е. распредѣленіи рабочихъ по спеціальнымъ занятіямъ, изъ ста человѣкъ, не удостоилъ онъ лестнаго вниманія по физіономіи, по крайней мѣрѣ, десятка полтора. Не менѣе того былъ щедръ и на розги. То время еще не за горами, когда на пріискахъ правомъ наказывать рабочаго розгами — конечно, не по закону, а въ силу сложившихся отношеній — располагалъ нетолько управляющій, но даже всякій служащій. И можно сказать, что только лѣнивый не практиковалъ этого права. Мало того, на нѣкоторыхъ пріискахъ, во время работы, передъ глазами рабочихъ раскладывались пуками розги, дабы, и въ созерцаніи ихъ рабочіе находили для себя новый источникъ ревности въ труду.
Разъ Александръ Антипычъ, еще въ бытность свою становымъ, докладываетъ главноуправляющему, что, обходя пріискъ вечернимъ досмотромъ, засталъ онъ караульнаго спящемъ; и при этомъ, конечно, считая необходимымъ заявить о своей неупустительности, прибавилъ, что караульный, по его распоряженію, уже искупилъ свою вину. Однако, въ отвѣтъ на этотъ докладъ послѣдовала слѣдующая неожиданная резолюція:
— Ну, этого впередъ больше не дѣлать!
Еслибъ въ эту минуту надъ головой Александра Антипыча нежданно-негаданно разразился сильнѣйшій ударъ грома, онъ бы менѣе былъ ошеломленъ, чѣмъ услыхавъ такія слова. Между тѣмъ, главноуправляющій внушительно продолжалъ:
— Слышишь, чтобъ этого больше не было: — если что случится, то отсылать къ исправнику!
Въ первую минуту Александръ Антипычъ думалъ даже оставить службу, но куда же дѣваться среди лѣта? Пока онъ пребывалъ въ такихъ сомнѣніяхъ и колебаніяхъ, положеніе вещей разъяснилось само собой. А именно: получено было достовѣрное извѣстіе, что по настоянію высшаго начальства, состоялось опредѣленіе обѣ отдачѣ подъ судъ одного изъ наиболѣе видныхъ пріисковыхъ управляющихъ по обвиненію въ истязаніи рабочаго.
Прошло съ тѣхъ поръ пять-шесть лѣтъ, и «варваръ» мало-помалу угомонился; осталась только привычка «лаяться», но руки уже настолько обуздали, что кровопролитный зудъ въ нихъ созывается рѣдко. Но все же иногда даетъ себя знать, и это было небезъизвѣстно Макару.
— Изъ какихъ странъ пожаловали, Макаръ Кузьмичъ? посмѣиваясь спрашиваетъ управляющій.
Макаръ молчитъ.
— Ахъ, ты, безшабашная голова, посмотри-ко, на что ты похожъ.
Макаръ продолжаетъ упорно молчать.
— Тебѣ ли было не житье! вмѣшивается становой.
— Поставьте его на канавку, рѣшаетъ управляющій, обращаясь къ становому.
На прежнее мѣсто Макаръ уже не могъ разсчитывать: оно было занято Семеномъ Булгаромъ, въ сущности, такимъ же Maкаромъ. Настаивать на требованіи разсчета онъ тоже не могъ, изъ подписавшійся къ такъ называемому «общему контракту». Онъ обязанъ былъ до 10-го сентября безпрекословно исполнять всякую пріисковую работу и притомъ за плату, какую угодно будетъ назначить управленію, только не менѣе десяти копеекъ въ сутки.
Близится 10-е сентября. Нынѣшній разъ Макаръ ждетъ его съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ. Соображая свой заборъ, онъ разсчитываетъ, что ему, какъ бывшему въ зимовкѣ, по меньшей мѣрѣ, придется на руки въ разсчетъ 80 р. Къ тому же, старый управляющій смѣняется, значить, некому Макара уговаривать, чтобъ остался въ новую зимовку. Его рѣшеніе разстаться съ пріискомъ твердо и неизмѣнно.
Въ головѣ Макара странное раздвоеніе. Въ одной половинѣ рисуются заманчивыя картины енисейской кутежки: дешевая водка (дешевая по сравненію съ контрабандной на пріискахъ), музыканты, дамы, если не блистающія молодостью и красотой, то все же очаровательныя для таёжнаго человѣка по своей любезности и предупредительности. И надъ всѣмъ этимъ какой-то заманчивый чадъ.
Въ другой половинѣ головы Макара мелькаетъ и такое соображеніе: нельзя ли-де съ этими 80 р. пуститься въ мелочную торговлю, или начать калачи и сайки печь? Вообще за что-нибудь приняться, чтобы потомъ не мыкать горя?
Всего оригинальнѣе, что обѣ половины думаютъ заразъ, а не такъ, чтобы одна противопоставляла свои соображенія другой. Ничего похожаго на внутренній разладъ въ Макарѣ нѣтъ; къ тому же, теперь все стушевывается передъ однимъ страстнымъ желаніемъ: поскорѣе получить разсчетъ и выбраться изъ промысловой каторги на вольную волюшку.
А 10-е сентября не за горами, до него осталась всего какая-нибудь недѣля. Для опытнаго взгляда это видно сразу. На работу выходятъ гораздо позднѣе и, несмотря на строгій приказъ управляющаго, даже его правая рука, становой, далеко не обнаруживаетъ обычной энергіи и распорядительности по утрамъ, когда приходится будить рабочихъ. Операція, повидимому, самая не хитрая, но признано всѣми опытными людьми, что безъ энергіи, т. е. поминутной ругани, не подымешь рабочихъ съ ихъ жесткаго ложа не то что къ четыремъ часамъ утра, но даже и къ полудню. Работы тянутся вяло, даже въ хорошую погоду уроки, т. е. замѣренное количество земли къ выработкѣ, не доработываются; присмотръ служащихъ болѣе формальный. Одни на все рукой махнули, такъ какъ знаютъ, что хозяинъ велѣлъ ихъ совсѣмъ разсчитать 10-го сентября, другіе, которые остаются для зимовыхъ работъ, сами даютъ себѣ нѣкоторую льготу: вѣдь надо же когда-нибудь и имъ имѣть отдыхъ.
Только одинъ управляющій суетливѣе прежняго; у него, кромѣ обычныхъ текущихъ дѣлъ, подходитъ много новыхъ, подготовительныхъ къ будущему году. А, между тѣмъ, все дѣлается въ половину противъ прежняго, даже лучшими рабочими. Оттого управляющій нетолько «горячку поретъ», но и постоянно ругается. Но уже въ рабочихъ нѣтъ прежняго почтительнаго вниманія, а иные даже позволяютъ себѣ огрызаться.
И лошади будто чуютъ близость разсчета. Иногда какой-нибудь карька, таща далеко не полную таратайку песку, вдругъ останавливается безъ всякой видимой причины.
— Что, старый чортъ, отстаешь? кричитъ на него конюхъ, ведущій передового коня (пески возятся всегда парами): — думаешь, разсчетъ пришелъ? вотъ я тебя, овинный!
Но карька, несмотря на угрозы, не обнаруживаетъ прежней готовности; онъ точно и въ самомъ дѣлѣ предался глубокомысленному соображенію.
У рѣдкаго пріисковаго рабочаго нѣтъ какой-нибудь карнаухой жучки или безхвостаго пестрика. Всѣ обязанности послѣднихъ ограничиваются лишь подаваніемъ лапы и служеніемъ на заднихъ ногахъ, по первому намеку о томъ со стороны хозяина. Зато и права не велики: получать по временамъ пинки и трепку за ухо — вотъ все, на что онѣ могутъ разсчитывать отъ своихъ патроновъ. Заботы же о прокормленіи лежатъ всецѣло на нихъ самихъ.
Несмотря на все это, собачья натура сказывается вполнѣ. Неотступно слѣдуютъ Жучки за своими хозяевами, совершая съ ними длинные переходы изъ жилыхъ мѣстъ на пріиски и обратно.
Съ приближеніемъ разсчета, онѣ становятся замѣтно безпокойными, днемъ куда-то снуютъ, а по ночамъ большими стаями собираются на одномъ излюбленномъ мѣстѣ. А когда все на пріискѣ уляжется, то стройно затягиваютъ заунывную пѣсню. Въ ней онѣ оплакиваютъ проходящее лѣто, когда на всякомъ пріискѣ хлѣбные куски и корки валяются въ изобиліи, когда во время побойки скота для засолки мяса на ихъ долю достается не мало кишекъ, внутренностей, а иногда, по недогляду караульнаго, и очень лакомыхъ мясныхъ кусковъ. Это счастливое время проходитъ, на смѣну ему приближаются голодные дни, когда сами собаки дѣлаются добычей ненасытныхъ волковъ.
Пропоютъ эту пѣсню разъ, и, какъ бы подавленныя ея меланхоличностью, замолчатъ, понуривъ головы. Но не пройдетъ и пяти минуть, какъ старая Жучка снова ее запоетъ, и къ ней мигомъ пристаетъ весь хоръ.
Этотъ однообразный концертъ длится обыкновенно всю ночь, до самого утра, когда призывъ къ работамъ напоминаетъ членамъ почтенной компаніи, что пора разойтись, тѣмъ болѣе, что нѣкоторымъ надо явиться къ своимъ хозяевамъ и поздравить ихъ съ добрымъ утромъ.
У Макара нѣтъ друга въ общепринятомъ смыслѣ этого слова, но у него есть въ настоящую минуту большой пріятель, Ѳедоръ Непомнящій.
Когда совершилось разжалованіе Макара изъ поваровъ въ чернорабочіе, онъ былъ, какъ намъ уже извѣстно, назначенъ на канавку — работа до такой степени легкая, что для добраго рабочаго могла считаться наказаніемъ, какъ мало оплачиваемая.
Въ этомъ пріятномъ занятіи онъ столкнулся съ Ѳедоромъ Непомнящимъ, который, зная, что ему задатка не отработать даже на самой наилучше вознаграждаемой работѣ, въ увлекательномъ ничего недѣланьи находитъ для себя совершенно подходящее времяпрепровожденіе.
Въ началѣ каждаго мѣсяца, на пріискѣ бываетъ выписка, т. е. выдача рабочимъ за ихъ счетъ необходимыхъ предметовъ изъ одежды, обуви, а также кирпичнаго чаю и табаку. Во всемъ этомъ рабочему не отказывается, какъ бы много онъ ни былъ долженъ. За то предметы роскоши, т. е. сахаръ, масло, мука пшеничная и франтовскія вещи, какъ то: поярковыя шляпы, ситцевыя рубахи, плисъ, даба и проч. выдаются лишь по соображенію — не слишкомъ ли великъ долгъ? Разумѣется, на цѣну забираемыхъ предметовъ дѣлается умѣренная накидка, въ размѣрѣ отъ 20 до 100 %.
Въ первоначальныхъ намѣреніяхъ Ѳедора Непомнящаго было оставаться на пріискѣ отнюдь не долѣе іюльской выписки, по полученіи которой онъ предполагалъ окольными путями пробраться въ жилыя мѣста, и прожить лѣто у какого нибудь знакомаго крестьянина на заимкѣ.
Крестьяне лѣтомъ охотно принимаютъ бѣглыхъ, и помѣщаютъ ихъ на заимкахъ, т. е. уединенныхъ запашкахъ, отстоящихъ отъ деревень верстъ на 10, а иногда и на 20. За хлѣбъ и ежедневную чарку водки, работаетъ бѣглый на крестьянина въ самую нужную для послѣдняго пору; а когда подходитъ осень, то крестьянинъ заводитъ такую рѣчь:
— Вчера, паря, мнѣ старшина на дорогѣ попался: у тебя, говоритъ, кто на заимкѣ проживаетъ? смотри, я этого художества не люблю! Жаль мнѣ тебя, паря; да видно надо намъ распрощаться; спасибо за работу. Тутъ вотъ сухари пшеничные, насыпь ихъ себѣ въ котомку, сколько взойдетъ.
Ну, конечно, нѣтъ такого скряги, который бы для подобнаго случая пожалѣлъ поставить полштофъ водки. А на утро, смотришь, лѣтняго гостя и слѣдъ простылъ.
Судьба, вообще довольно благосклонная къ Ѳедору Непомнящему — онъ шесть разъ нанимался на пріискѣ, бралъ приличный задатокъ, и только одно лѣто проработалъ до 10-го сентября — нынѣ повернулась къ нему спиной. Въ концѣ апрѣля, онъ сильно заболѣлъ цынгою и поправился только въ половинѣ іюля, когда уже не стоило бѣжать; но за то и работа, вообще же особенно привлекательная для бродячей натуры Ѳедора Непомнящаго, теперь потеряла для него всякій интересъ. Въ самомъ дѣлѣ, большой задатокъ, взятый имъ въ волости, и дорого стоившую дорогу, въ теченіе которой Ѳедора три раза одѣвали, потому что онъ сейчасъ же раздѣвался въ ближайшемъ кабакѣ — все это вообще было трудно отработать, даже при самой лучшей платѣ. А пролежавъ слишкомъ два мѣсяца въ больницѣ, нечего о томъ было и думать.
Управляющій, хотя и разжаловалъ Макара, но, въ видахъ какой нибудь экстренной надобности въ немъ, продолжалъ ему благоволить, а потому позволилъ въ свободное время «стараться».
«Старанье» заключалось въ томъ, что Макаръ, послѣ работъ, бралъ тачку, наполнялъ ее пескомъ изъ дозволеннаго мѣста и промывалъ эти пески на такъ называемой американкѣ, попросту деревянномъ жолобѣ въ поларшина ширины, а длины отъ одной сажени и болѣе. За золото, добываемое путемъ старанья, записывается въ заслугу отъ 1 до 2 руб. за золотникъ. Но Макаръ много забиралъ сахаромъ, масломъ, а болѣе всего водкой.
Натура общительная и сострадательная, онъ не могъ по временамъ не дѣлиться водкой съ Ѳедоромъ Непомнящимъ, который, кромѣ рѣдкихъ хозяйскихъ порцій, не имѣлъ другихъ средствъ къ удовлетворенію своей склонности къ этому напитку.
Ѳедоръ платилъ за то трогательною услужливостью; то прочиститъ за Макара какихъ нибудь три вершка канавки, то поможетъ ему «отбить»[3] старательское золото — операція, положимъ, совсѣмъ легкая, но требующая нѣкоторой снаровки.
Но, главное, онъ обнаруживалъ сильнѣйшее участіе и живѣйшій интересъ къ результатамъ Макарова старанья, всегда сопровождая пріятеля до конторы, куда сдавалось старательское золото.
Макаръ проходилъ въ контору, а Ѳедоръ Непомнящій поджидалъ на крыльцѣ.
— Ну, что, вѣдь угадалъ? вышло почитай больше трехъ золотниковъ? спрашивалъ Ѳедоръ Непомнящій возвращающагося Макара.
— Нѣтъ, братъ, далеко не вытянуло; только 2½ золотника записали.
— Что же, и то очень хорошо, вѣдь и всего-то песковъ было двѣ тачки.
— А въ субботу съ одной тачки было три золотника, да еще доли за конторой остались.
— Такъ вѣдь то, братецъ, была богатѣющая жила. А что, Антипычъ шибко сердитъ? онъ давеча больно лаялся на машинѣ.
— Нѣтъ, совсѣмъ тихій.
— Значитъ, бутылочку разрѣшимъ?
— Да еще спирту.
— Вотъ такъ ладно! И отъ чужого благополучія Ѳедоръ Непомнящій даже привскочилъ на одной ногѣ.
— Это что! говоритъ Макаръ, нѣсколько презрительно пощелкивая по бутылкѣ: — вотъ мы въ Енисейскѣ кутнемъ, такъ кутнемъ!
— Такъ ты ужь порѣшилъ, значитъ, взять разсчетъ? спрашивалъ Ѳедоръ, хотя чуть ли не сто разъ слышалъ объ этомъ отъ Макара.
— То есть ни единой минуты не останусь послѣ разсчета.
— И я, братъ, ухожу; чорта тутъ выживешь!
— Да вѣдь ты, пожалуй, тотчасъ же и назадъ вернешься.
— Это ты думаешь, что я въ Енисейскѣ въ зимовку наймусь у «батиньки» (подъ этимъ прозваніемъ пріобрѣлъ себѣ громкую извѣстность одинъ изъ мѣстныхъ золотопромышленныхъ дѣятелей, доведшій до артистическаго совершенства эксплуатацію и рабочихъ, и кармановъ своихъ довѣрителей): — нѣтъ, братъ, меня Окуневъ звалъ къ себѣ на побойку скота, да и тутъ я еще подумаю!
Передъ разсчетомъ обыкновенно бракуютъ лошадей. Почему нибудь негодныхъ къ пріисковой работѣ пускаютъ въ продажу по дешевой цѣнѣ, и покупщиками преимущественно являются рабочіе. Тутъ дѣло не обходится безъ нѣкоторыхъ мистерій. Зачастую случается, что добраго коня въ послѣдніе дни нарочно заковываютъ, и онъ, разумѣется, начинаетъ хромать.
— Съ чего же сивка захромалъ? спрашиваетъ управляющій конюховаго старосту.
— Да вѣдь онъ, Александръ Антипычъ, почитай все лѣто припадалъ; помните, послѣ Троицы цѣлую недѣлю не работалъ. Ну, а теперь и совсѣмъ разбился отъ непогоды.
Дѣйствительно, съ 20-го августа идутъ частые дожди въ перемежку со снѣгомъ.
— Смотри, Сергѣй, да онъ не закованъ ли?
— Никакъ нѣтъ-съ, вѣдь я самъ за этимъ постоянно наблюдаю.
Стоило бы управляющему только приказать снять подкову съ больной ноги и онъ увидалъ бы, какъ нагло надуваетъ его староста. Но управляющему некогда; къ тому же, онъ черезчуръ усвоилъ себѣ успокоительный принципъ: за всѣмъ не усмотришь. И вотъ подъ предлогомъ, что сивка, пожалуй, и совсѣмъ искалѣчится по осенней бездорожицѣ, его, вмѣсто того, чтобъ отправятъ на кормежку (пріисковыя лошади зиму кормятся вдали отъ пріисковъ, иногда верстъ за 600, въ мѣстахъ, гдѣ дешевъ фуражъ), его пускаютъ въ бракъ, чѣмъ и достигается задушевное желаніе какого-нибудь пріятеля старосты.
— Ахъ, Макаръ! какихъ нынѣ богатыхъ коней пущаютъ въ бракъ! Антипычъ точно ошалѣлъ — велѣлъ даже лысаго карька выбраковать! тономъ знатока говоритъ Ѳедоръ Непомнящій.
— Неужели и впрямь, лысаго карьку продаютъ? зарясь спрашиваетъ Макаръ.
— Что лысый карько! гнѣдка солдата спущаютъ.
— Ну, братъ, я гнѣдка куплю, безпремѣнно куплю.
— Тебѣ и на руку купить коней, въ Енисейскѣ продашь съ барышенъ.
Собствено о барышахъ Ѳедоръ не особенно помышлялъ; но вотъ еслибъ избѣжать пѣшаго хожденія, проѣхавшись на Макаровомъ конѣ — это было бы, конечно, не дурно.
— Да ты знаешь ли, какой конь гнѣдко? патетически восклицалъ Макаръ: — вѣдь я разъ на немъ послѣ работъ ночью на Селиконъ за водкой съѣздилъ (взадъ и впередъ будетъ верстъ 40), и онъ какъ ни въ чемъ не бывало утромъ опять въ работу пошелъ. Ужь чтобы тамъ ни взяли, а гнѣдка я куплю!
Проходя мимо прогона и уже заранѣе считая себя обладателемъ гнѣдка, Макаръ далъ ему хлѣба, ласково потрепалъ по груди; да, кстати, на пути сунулъ за пазуху плохо лежавшій ременный черезсѣдельникъ. Вещица полезная, хоть бы для того, чтобъ подтянуть впослѣдствіи потникъ на томъ же гнѣдкѣ.
— А что, Макаръ Кузмичъ, собираешься въ Енисейскъ выходить? спрашиваетъ нашего героя коровница Пелагея, дѣвица или замужняя женщина — неизвѣстно, ибо въ билетѣ она обозначается Пелагея безъ прозванія.
— А ты думала, что ваша нація только здѣсь водится? нѣтъ, милая, въ Енисейскѣ есть почище.
Какъ всѣ таёжные молодцы, Макаръ выражается сильно, иногда картинно, но объ утонченности не особенно заботится.
Пелагея за истекшее лѣто была предметомъ его нѣжной страсти. Въ любви онъ былъ въ одно и тоже время романтикъ и реалистъ. Романтикомъ Макаръ былъ въ томъ смыслѣ, что слаще бабы для него была лишь водка. Изъ-за бабы онъ такъ же готовъ былъ пуститься въ какое угодно рискованное предпріятіе, какъ-то: стянуть что-нибудь изъ амбара, ночью воровски постараться въ богатой жилѣ, безъ позволенія, дать стрѣкача на чужой пріискъ, даже вступить въ поединокъ съ человѣкомъ, завѣдомо его сильнѣйшимъ. Но все же баба стояла въ его сознанія неизмѣримо ниже водки. Послѣднею онъ нетолько до страсти любилъ, но и суевѣрно уважалъ. Никогда онъ о водкѣ не выражался презрительно или съ насмѣшкой. Часто, держа стаканъ въ рукѣ и будучи пьянъ до послѣдней степени, онъ предавался философскому раздумью, пытаясь тщетно разрѣшить давно занимающій его вопросъ:
— И откуда эта сила въ водкѣ?
На бабъ, напротивъ, смотрѣлъ онъ свысока, какъ на лакомство; и даже баловствомъ называлъ ухаживанье за ними. Нетолько не признавалъ за ними ума, но и въ добродѣтель ихъ не вѣрилъ, зная по личному опыту, что всякую бабу можно преклонить сахаромъ, водкой, ситцевымъ платкомъ и т. п. А держать бабу въ рукахъ можно, по его мнѣнію, лишь при всякомъ удобномъ случаѣ перебирая ей ребра и позвонки. Тутъ сказывался его реализмъ, неподкрашенный никакимъ наружнымъ лоскомъ.
Чѣмъ ближе 10-е сентября, тѣмъ больше вьется Ѳедоръ Непомнящій около Макара; даже начинаетъ принимать попечительный тонъ.
— А ты бы, паря, покрѣпился эти дни! что хорошаго, какъ по третьегоднишнему всѣ денежки спустишь до обѣда.
— Ну, нѣтъ, ныньче этого не будетъ! Завтра капли въ рогъ не возьму! только бы купить гнѣдка, а тамъ ни единой минуты не останусь на пріискѣ.
— Да ты бы купилъ пару, а то хоть и цѣлую тройку; вѣдь коней съ барышемъ продашь въ Енисейскѣ! Съ деньгами же только одинъ грѣхъ: того и гляди оставишь гдѣ нибудь на зимовьѣ[4].
— Это и впрямь, что съ деньгами опасно. Купить развѣ пару? на одной самъ поѣду, а на другую хоть ты садись; вѣдь ты въ городъ тоже собираешься?
— Какъ же, чудакъ, не собираться; вѣдь ужь говорилъ я тебѣ, что меня Окуневъ звалъ.
Въ бутылкѣ, которую пріятели распили, оставалось съ стаканъ водки. Макаръ хотѣлъ-было съ нею покончитъ, но вспомнилъ о завтрашнемъ днѣ и остановился.
— Въ самомъ дѣлѣ, надо покрѣпиться, подумалъ онъ.
Но что же дѣлать съ драгоцѣннымъ напиткомъ? отдать Ѳедору — жирно будетъ; черезъ его горло и то не мало прошло Макарова добра.
Макаръ вспомнилъ о Пелагеѣ. Ея сѣрый глазъ (другой у нея былъ какъ-то совсѣмъ затянутъ), лоснящіяся щеки и вся фигура, довольно плотная, вдругъ предстала въ его воображеніи съ особеннымъ оттѣнкомъ привлекательности. Мигомъ бутылка очутилась за пазухой, и Макаръ чуть не рысью направился къ дону станового, у котораго Пелагея исполняла обязанности прислуги.
Чтобъ таёжная женщина осталась глуха къ искушеніямъ водки, этого положительно не случается. Увидавъ бутылку, Пелагея поспѣшила выказать Макару всю предупредительность стараго, добраго друга. Только становой, человѣкъ давно женатый и болѣе чѣмъ не первой молодости, завидя Макара, зарычалъ, какъ звѣрь, потревоженный въ берлогѣ, и заругался нехорошими словами.
За то кроткая, добродѣтельная Анна Семеновна, много терпѣвшая отъ легкомыслія своего супруга (и сама съ горя платившая ему чуть не двойной монетой), была какъ нельзя болѣе довольна такимъ явнымъ посмѣяніемъ со стороны Пелагеи надъ чувствами ея благовѣрнаго. Но послѣдній былъ неисправимъ, или вѣрнѣе сказать, приговоренъ Пелагеей: самые очевидные факты измѣны не могли охладить его.
Вотъ и 10-е сентября наступило. День, какъ всегда, сѣренькій, слегка сыплется дождь.
Безъ понужденія со стороны станового, уже третій день запьянствовавшаго, а потому на все махнувшаго рукой, рабочіе живо поднялись. Въ этотъ день урокъ замѣряется нѣсколько меньше обыкновеннаго. Но его всегда кончаютъ къ обѣду, т. е. къ 11 часамъ.
Когда-то въ этотъ день и совсѣмъ не работали; но во время восточной войны, одна золотопромышленная компанія пожертвовала на войну все золото, которое будетъ добыто въ этотъ день; и рабочіе согласились проработать. Съ тѣхъ поръ такъ и завелось, что 10-го сентября вездѣ работаютъ.
Въ конторѣ еще съ вечера готовы разсчетные листы (заслуга за 10-e сентября вносится впередъ полностью за цѣлый день); деньги привезены.
Уроки отработаны; машина еще не успѣла проглотить послѣднюю таратайку песковъ, а изъ разрѣза[5] уже все опрометью бросились на пріискъ.
О какихъ-нибудь стройныхъ шествіяхъ съ флагами, пѣніемъ приличныхъ случаю пѣсенъ, словомъ, о какой-нибудь декораціи, столь обычной на Западѣ, на енисейскихъ пріискахъ и не слыхивали. Точно гонимые лютымъ врагомъ бѣгутъ рабочіе, одинъ другого перегоняя, и, миновавъ казармы, прямо устремляются въ контору. Тамъ въ одномъ окнѣ выдаютъ разсчетные листы, а въ другомъ — деньги.
Получилъ свой листокъ и Макаръ. Недолго онъ подержалъ его въ рукахъ: онъ граматѣ не знаетъ. Конечно, есть на пріискѣ изъ рабочихъ двое-трое знающихъ эту хитрую штуку, есть даже основательный резонъ хорошенько повѣрить листокъ. Всѣ пріисковые рабочіе питаютъ полнѣйшее недовѣріе къ конторамъ; къ тому же рѣдкій матеріальный пропуститъ случай записать рабочему въ выдачу лишнюю пару рукавицъ, или фунтъ сахару. Но время ли теперь заниматься повѣркой!
Мысленно пославъ матеріальнаго ко всѣмъ чертямъ, Макаръ, не долго думая, врѣзывается въ толпу стоящихъ у окна, гдѣ выдавались деньги, и, по нѣкоторомъ времени, получаетъ свои 86 руб. 13¼ коп.
И вотъ не прошло одного часа съ минуты окончанія работъ, какъ всѣ рабочіе получили додачу, и, за исключеніемъ небольшого числа остающихся въ зимовку, взваливши котомки на плечи, пустились въ дорогу. На пріискѣ, гдѣ было 200 человѣкъ, теперь не остается и 20.
Въ тайгѣ торговля крѣпкими напитками запрещена; только золотопромышленники имѣютъ право привозить въ опредѣленномъ количествѣ спиртъ, но продавать рабочимъ не могутъ, а разрѣшается отпускать его рабочимъ безвозмездно въ видахъ улучшенія содержанія.
Но въ день разсчета близь всякаго мало-мальски порядочнаго пріиска, за ближайшей горой, открывается вольная, безпатентная торговля. Пренебрегая отдаленностью пріисковъ и нѣкоторыми помѣхами, въ родѣ кордоннаго казака, поставленнаго по дорогѣ на пріиски, на Питскомъ зимовьѣ, добрые енисейскіе граждане давно уже завезли къ днямъ разсчета вполнѣ достаточное количество спирта.
Въ открытыхъ ими распивочныхъ и на выносъ, спирта продается замѣчательно дешево: 2 руб. за бутылку въ 70°. Но случается, что цѣна доходить и до 3 р., что составитъ 50 руб. за ведро, стоющее въ Енисейскѣ не дороже 7 руб. и притомъ въ 80° крѣпости. Расходы на привозъ, считая въ томъ числѣ и кордоннаго казака, не превышаютъ 2 р. 50 к. на ведро. Затѣмъ, вся разница отъ 20 до 40 р. на ведро составляетъ премію енисейцамъ за ихъ предпріимчивость, смѣлость и заботливость о рабочихъ, которымъ администрація до сихъ поръ отказываетъ въ правѣ пропиваться еще на пріискахъ при вполнѣ легальной обстановкѣ.
Пріисковый людъ хмѣлѣетъ необыкновенно быстро; еще разсчетъ не окончился, а у всѣхъ ужь въ головахъ шумитъ. Макаръ, однако, крѣпился, а Ѳедоръ былъ трезвъ ужь потому, что у него въ листѣ значилось: «остался долженъ 48 р. 73¾ к.»
Конечно, счастливцевъ, подобныхъ Ѳедору, бываетъ не особенно много, человѣкъ 5—8 на сотню; но за то такихъ, у которыхъ вся додача не превышаетъ 5 р., бываетъ иногда чуть не половина. Съ этимъ скромнымъ капиталомъ надо и праздникъ справить и въ волость домой прійдти, т. е. сдѣлать путешествіе не менѣе, какъ въ 500 верстъ. Мало того, предстоитъ прожить до новой наемки, начинающейся обыкновенно въ ноябрѣ.
Въ особомъ прогонѣ стоять забракованные кони; къ великому огорченію Макара, гнѣдка тамъ не оказалось, не видно было также и карька лысаго. Макаръ, однако, считалъ постыднымъ ретироваться, началъ прицѣниваться.
— Что, Макаръ, не коня ли хочешь купить? спрашиваетъ управляющій.
— Да кони-то, Александръ Антипычъ, шибко плохи.
— Ахъ ты, чучело гороховое, много ты въ нихъ смыслишь!
Макаръ и самъ очень хорошо зналъ, что въ коняхъ ничего не смыслитъ; что потому не слѣдовало бы ему и путаться въ это дѣло. Но путешествіе верхомъ въ Енисейскъ представлялось ему столь заманчивымъ, что онъ чувствовалъ себя не въ силахъ удержаться отъ покупки коня. Къ тому же, его добрый геній, Ѳедоръ, нашептывалъ:
— А вотъ сивка, что съ мокрецами, добрый конь, настоящій возовикъ! эти мокрецы — пустое, ихъ можно вывести.
Макаръ, напуская на себя развязность знатока, пощупалъ сивкѣ грудь, заглянулъ въ зубы, ради чего-то энергически дернулъ его за хвостъ, и кончилъ тѣмъ, что сторговалъ за 20 руб.
Тогда староста подалъ ему недоуздокъ и Макаръ съ торжествомъ вывелъ сивку изъ прогона. При поддержкѣ Ѳедора, новый владѣлецъ кое-какъ взобрался на кона. Но, какъ онъ ни старался его пришпорить на переступь, сивка, состарѣвшійся въ пріисковой работѣ, не чувствовалъ никакой охоты къ этому алюру, остался глухъ ко всѣмъ ласкамъ и поощреніямъ, и иначе, какъ шагомъ, не хотѣлъ идти.
Это очень огорчило Макара, почему-то воображавшаго, что сивка долженъ хорошо идти переступью. Макаръ то откинется назадъ, то совсѣмъ повалится на гриву, и въ этомъ положеніи, отбросивъ всякую гуманность, нещадно награждаетъ сивку ударами. Въ отвѣтъ на это, упрямый конь разъ брыкнулъ задними ногами и притомъ настолько солидно, что у Макара прошла охота настаивать на своемъ. Затаивъ свое разочарованіе, Макаръ рѣшается купить бѣлоножку, котораго продаютъ за слабосиліе. Но за то бѣлоножка несомнѣнно шелъ переступью. И къ общему удивленію, Макаръ далъ за бѣлоножку 25 руб., т. е. купилъ его безъ торгу.
— Да ты, Макаръ, забери и остальныхъ коней, смѣясь сказалъ кто-то: — вонъ тамъ въ углу стоитъ пара — кони добрые; ты не смотри, что у нихъ теперь по три ноги; авось къ веснѣ выростетъ и по четвертой.
— Не ямщиной ли, Макаръ Кузьмичъ, заняться хочешь, что накупаешь коней? говоритъ нарядчикъ Стершковъ: — торопись подбирать связку (т. е. четырехъ лошадей), не зѣвай; ждетъ слухъ, что отъ рязановскихъ хотятъ придти покупать коней, такъ тебѣ надо упредить ихъ.
Макаръ очень хорошо понималъ, что всѣ эти совѣты и пожеланія были смѣха ради; но вотъ именно въ пику насмѣшникамъ, сначала только для виду, онъ начинаетъ торговать рыжку карнаухого. безспорно добраго коня, но, къ сожалѣнію, сильно запаленнаго. Начавши не серьёзно, но подзадоренный новыми насмѣшками, Макаръ кончилъ тѣмъ, что купилъ и рыжку.
— Будетъ тебѣ, говорить заботливо Ѳедоръ, изведешь всѣ деньги — пожалуй, на дорогу не хватитъ.
Макаръ внялъ голосу благоразумія и удалился со сцены.
— Надо бы сѣдло вьючное раздобыть, а то спину коню набьютъ котомки, да вѣдь Антипычъ, пожалуй, не продастъ.
— Чего покупать, замѣчаетъ Ѳедоръ: надо слова два молвить Яшкѣ Безродному; онъ теперь вьючить хозяйскихъ коней къ отправкѣ.
Яшка Безродный, хотя въ Троицынъ день и подрался съ Макаромъ не на животъ, а на смерть, но зла не помнилъ и въ требуемой услугѣ не отказалъ, разумѣется, получивъ за то бутылку водки. Сѣдло, со всѣми необходимыми принадлежностями, было немедленно запрятано въ котомку и навьючено лишь за пріискомъ.
Спустя полчаса, между Яшкой и матеріальнымъ происходило слѣдующее объясненіе:
— Иванъ Александровичъ! пожалуйте еще одно вьючное сѣдло.
— Да я же тебѣ выдалъ сколько слѣдуетъ.
— Вы мнѣ дали пять штукъ, надо семь; а изъ двухъ, что у меня оставались, одно совсѣмъ не годится — вотъ извольте посмотрѣть; и съ этими словами, онъ подалъ матеріальному совсѣмъ разбитую деревку съ какими-то обрывками вмѣсто ремней.
— Это откуда взялось такое борозно (т. е. никуда негодная вещь)? у насъ такого не было.
— Какъ же небыло, да это сѣдло еще отъ Берендаковскихъ вмѣстѣ съ пріискомъ перешло.
— Что ты мнѣ сказки-то разсказываешь! это сѣдло не наше, меня, братъ, не надуешь.
— Да мнѣ чего надувать-то, корысть что ли какую отъ этого получу!
— Вы всѣ мошенники.
— Это кто еще мошенники, возразилъ самоувѣренно Яшка. — Вотъ еслибы я обмѣривалъ, да обвѣшивалъ или хозяйское добро потихоньку на чужой станъ переводилъ — ну, тогда, пожалуй, былъ бы мошенникъ.
Матеріальный, не желая выслушивать на свой счетъ какихъ-нибудь болѣе нескромныхъ разоблаченій, съ сердцемъ выбросилъ изъ выбора новую деревягу. Но старая негодная осталась въ рукахъ Яшки и при случаѣ опять сыграетъ роль, только что нами описанную.
Макаръ былъ человѣкъ признательный. Прежде, чѣмъ уйти съ пріиска, гдѣ онъ за разное время прожилъ болѣе трехъ лѣтъ, онъ зашелъ проститься съ управляющимъ. Тотъ пожелалъ Макару счастливаго пути, а, главное, не запьянствовать дорогой.
— Будьте спокойны, это художество я ужь теперь бросилъ!
— Хорошо, коли бросилъ, только на долго ли?
— Да какъ Богъ поможетъ, статься можетъ, и навсегда. А за ваше здоровье слѣдовало бы на послѣдокъ рюмочку выпить…
— Ну, вотъ видишь, надолго ли тебя стало.
— Да вѣдь только одну, и притомъ за ваше здоровье; какая же изъ того можетъ быть бѣда?
Управляющій велѣлъ подать.
А тамъ еще по одной Макаръ выпилъ у матеріальнаго и станового.
— Пора, Макаръ, смотри, скоро завечерѣетъ, не успѣешь сегодня добраться до Селидона.
Макаръ усѣлся на бѣлоножку, оправился, хозяйскимъ оконъ еще разъ взглянулъ на мѣшки, наложенные на третьяго коня, и сдѣлалъ замѣчаніе Ѳедору, чтобы тотъ поглядывалъ за своимъ конемъ. Затѣмъ, снялъ шапку, перекрестился и нѣсколько взволнованнымъ голосомъ произнесъ:
— Прощай, Любкошъ[6], а славное здѣсь было житье, сколько одной водки выпито! Но не успѣлъ онъ кончить, какъ откуда ни возьмись Пелагея.
— Путь-дорога, Макаръ Кузьмичъ!
— Прощай, кривая! равнодушно отвѣтилъ Макаръ.
Мысль объ Енисейскѣ и необыкновенной любезности тамошнихъ красавицъ сдѣлала его въ эту минуту совершенно равнодушнымъ къ прелестямъ Пелагеи. Онъ даже подумалъ:
«Тамъ этакимъ вся цѣна пятакъ».
— Ишь зазнался! въ догонку послала ему Пелагея, задѣтая за живое пренебреженіемъ Макара: — чтобъ тебѣ дальше Николаевскаго не доѣхать.
Впрочемъ, мысль объ Енисейскѣ лишь на минуту мелькнула въ головѣ Макара; его теперь наполняетъ совсѣмъ особое чувство. Какъ это ни странно для него самого, но онъ хорошо сознаетъ, что ѣдетъ на своемъ собственномъ конѣ, что позади его слѣдуетъ его же вьючный конь; мало того, даже Ѳедоръ, съ которымъ еще вчера Макаръ стоялъ вмѣстѣ на канавкѣ, теперь собственно говоря, не болѣе, какъ конюхъ Макара.
«А вѣдь только уполномоченные, да управляющіе ѣздятъ съ конюхами, подумалъ Макаръ: — простой служака завсегда ѣдетъ одинъ».
Нѣчто похожее на улыбку, не ту надменную, самодовольную, что повременимъ осѣняетъ чело какого-нибудь чиновнаго или финансоваго выскочки, а простодушную, безъ утайки говорящую: «ишь какая тебѣ, собачьему сыну, линія вышла», пріятно оттѣнило вытянутое и испитое лицо Макара. Что-то доброе, мягкое проскользнуло по его душѣ, и онъ ласково потрепалъ бѣлоножку по шеѣ. Даже пожалѣлъ, что въ торопятъ забылъ захватить на прискѣ овса.
— Скотинку надо кормить, чтобы она работала, наставительно замѣтилъ онъ про себя.
И какъ легко было добыть пуда два овса — стоило только дать старостѣ рублевку. А теперь придется на зимовьяхъ платить два рублика за пудъ! Развѣ на Николаевскомъ попытаться — тамъ можетъ быть дешевле.
— А что, въ самомъ дѣлѣ, не завернуть ли въ Николаевскій? Тамъ теперь дымъ коромысломъ, гуляетъ приходящаго народу видимо-невидимо.
Макаръ собственно о гульбѣ не думаетъ, но его тянетъ на Николаевскій пріискъ тщеславіе.
— Ты что, Ѳедоръ, остановился?
— Да подкову поднять, пригодится, можетъ быть. Постой-ко, Макаръ, твой бѣлоножка расковался; такъ и есть — подкова-то, должно быть, его. Ахъ, паря, дорога больно плоха; какъ ты поѣдешь на некованномъ?
— Да, видно надо завернуть на Николаевскій въ Василью, у него можно будетъ подковать.
Сдѣлавъ своротъ въ сторону и проѣхавъ не болѣе полуверсты, наши путешественники были уже на Николаевскомъ.
Николаевскій пріискъ не работается болѣе 10-ти лѣтъ и на немъ, кромѣ караульнаго, никто не живетъ. Но, находясь почти въ центрѣ пріисковъ, онъ сдѣлался любимымъ становищемъ проходящихъ рабочихъ.
Когда Макаръ и Ѳедоръ подъѣхали къ главному стоку, гдѣ жилъ караульный, они нашли на пріисковой площадкѣ человѣкъ 200 рабочихъ, расположившихся различными группами. Большая часть изъ нихъ завернула сюда лишь на минуту, чтобы сождать почему-нибудь отставшихъ пріятелей. Еще немногіе были, что называется, въ подпитіи; но зато всѣ были навеселѣ.
Караульный и его жена поминутно сновали. Одному даютъ лепешку, другому щей, съ большинствомъ ведутъ разговоръ мимикой насчетъ водки. Этого благодѣтельнаго снадобья запасено вдоволь для добрыхъ гостей и отпускается оно очень дешево: 30 коп. за чайную чашку.
Первый день торговля не важная; изъ проходящихъ почти всякій выпьетъ по чашкѣ, немногіе болѣе. Зато на другой, на третій день приходятъ настоящіе желанные гости. Это, по большей части, рабочіе, оставшіеся въ зимовкѣ: они получаютъ льготу отъ работъ съ 10-го 16-е сентября. Въ зимовкѣ остаются или тѣ, что не любятъ бродить и по цѣлымъ годамъ работаютъ въ одной компаніи и, значитъ, имѣютъ въ разсчетѣ порядочную додачу, или же, напротивъ, такіе, которымъ въ разсчетъ ничего не приходится. Эти послѣдніе обыкновенно берутъ небольшой задатокъ, хоть 5 р., и не скрываютъ, что берутъ его на кутежку.
Оставшіеся въ зимовкѣ не довольствуются тѣмъ, что кутятъ на своемъ пріискѣ. Тутъ, въ это время, хотя дисциплина и исчезаетъ, но все какъ-то стѣснительно. Настоящіе кутилы уходятъ для полнаго простора на пустые станы, т. е. на пріискъ, гдѣ работы съ нѣкоторыхъ поръ остановились. На такихъ пріискахъ проживаютъ только караульные. Одинъ изъ самыхъ любимыхъ пустыхъ становъ — Николаевскій пріискъ.
Представьте себѣ нѣсколько сотъ человѣкъ рабочихъ, которые, кое-какъ поѣвъ 10-го сентября, затѣмъ, втеченіи нѣсколькихъ дней, питаются одной водкой. Пьетъ же водку какой-нибудь Иванъ Непомнящій до тѣхъ поръ, пока есть деньги, сколько бы онъ ихъ въ разсчетъ ни получилъ. Но если онъ заправскій кутила, то этихъ денегъ ему не хватитъ до 16-го числа, когда опятъ начинаются работы. А что не пропьетъ, то вытащатъ добрые пріятели. Въ такихъ доброжелательныхъ пріятеляхъ никогда не бываетъ недостатка.
Пьютъ добрые люди, поютъ пѣсни, впрочемъ, ни одной до конца не дотянутъ. Притомъ, если Иванъ Непомнящій съ ближайшей къ нему компаніею начинаетъ «внизъ по матушкѣ по Волгѣ», это нисколько не мѣшаетъ за тѣмъ же столомъ сидящему Григорью Ерлыкову тянуть почему-то особенно ему симпатичныя слова «воръ-воробей». «Внизъ по матушкѣ» брошено недопѣтымъ и сосѣди принялись за «солнце на закатѣ», а Григорій все продолжаетъ свое «воръ-воробей». Наконецъ, видимо приходить въ паѳосъ и разражается такимъ ревомъ, что все разноголосое общество на минуту смолкаетъ. Довольный тѣмъ, что ему удалось всѣхъ переголосить, Григорій и самъ замолчитъ.
— А чего онъ, братцы мѣшаетъ намъ пѣть, какъ бы опомнившись вдругъ заявляетъ Иванъ Непомнящій. И не долго думая вцѣпляется Григорью въ волосы.
Послѣдній, конечно, не затрудняется дать надлежащій отвѣтъ, адресуя его прямо въ физіономію Ивану Непомнящему. Но это маленькое недоразумѣніе скоро прекращается, благодаря главнымъ образомъ тому обстоятельству, что, въ настоящемъ случаѣ, довольно широкій столъ раздѣляетъ нашихъ пріятелей. Однако, бываетъ и такъ, что столкновеніе принимаетъ болѣе острый характеръ. Присутствующая публика сначала слѣдитъ въ качествѣ празднаго зрителя. По нѣкоторомъ времени, наиболѣе воспріимчивые не выдерживаютъ и устремляются въ битву, нанося удары, и не разбирая кому они достаются. Проливаются буквально потоки крови. Ни мольбы о пощадѣ, ни воплей и стенаній отъ физической боли, ни торжествующихъ криковъ побѣдителей — ничего подобнаго не замѣтилъ бы въ это время посторонній наблюдатель; только слышится все покрывающій тяжелый гулъ, и тянется довольно долго, повидимому, совершенно безцѣльное разсыпаніе ударовъ направо и налѣво.
Но въ силу какой-то естественной центростремительности, мало по малу удары начинаютъ обрушиться на кого нибудь одного и за частую совсѣмъ не на того, кто затѣялъ драку. Сначала онъ довольно стоически выноситъ градъ ударовъ, все усиливающійся и усиливающійся, какъ будто ждетъ — а вотъ туча сейчасъ отойдетъ въ сторону. Но туча нетолько не отходитъ, а становится все грознѣе. Сначала изъ глазъ усиленно сыплются искры, каждый ударъ затѣмъ отзывается ѣдче и острѣе. Но вотъ въ глазахъ дѣлается мутно, а потомъ и совсѣмъ темно. Вдругъ чей-то ударъ въ грудь точно ножекъ входитъ въ сердце несчастнаго; онъ валится, и хриплый вопль его заглушаетъ всѣ гогочущіе голоса.
Тутъ кидается въ толпу караульный. Изъ страха уголовщины, онъ, какъ только затѣялась драка, все время оставался въ казармѣ въ выжидательномъ положеніи и велъ примирительную пропаганду между наименѣе пьяными. Теперь при ихъ поддержкѣ ему кое-какъ удается прекратить битву и развести дерущихся. Тѣ не сразу приходятъ въ себя; особенно сильно побитые лѣзутъ снова въ битву.
Но бдительность караульнаго, а больше всего утомленіе бойцовъ полагаютъ предѣлъ дальнѣйшему пролитію крови. Продолжается лишь словесная перепалка.
— Ужь ты постой, разбойничья харя, сверчу я ее тебѣ когда нибудь на сторону! кричитъ Маркъ-Волчекъ, физіономія котораго представляетъ сплошной кровавый бифштексъ.
— Ладно, мало тебѣ досталось, возражаетъ Тарасъ изъ французовъ: — въ другой разъ угощу почище.
Мало по малу и перебранка стихаетъ. Снова раздается разноголосое пѣніе; друзья и враги принимаются за прерванную попойку.
Наскучатъ пѣсни, надоѣстъ междоусобіе, принимаются за женъ, закожныхъ или гражданскихъ, все равно.
Женщинамъ въ эти дни веселія достается жутко. Любя не менѣе мужчинъ водку, онѣ охотно принимаютъ участіе въ попойкахъ; но играя въ нихъ пассивную роль, подвергаются всѣю дикимъ капризамъ обезумѣвшихъ отъ пьянства мужей, любовниковъ и случайныхъ пріятелей. Недаромъ мужчины иронически прозвали разсчетъ «бабьимъ праздникомъ». Иной молодецъ бьетъ свою подругу такъ, что, со стороны глядя, можно подумать, ужь не подрядъ ли онъ взялъ свести ее со свѣта и притомъ возможно мучительнѣйшимъ способомъ. Публика все это видитъ, но никому и въ голову не придетъ вмѣшаться въ нечеловѣческую забаву. Наконецъ, у нашего пріятеля устаютъ руки и онъ бросаетъ обезпамятѣвшую женщину. Кажется, ей не встать съ мѣста.
— Небось, онѣ живучи какъ кошки, заявляетъ какой нибудь сострадательный зритель въ отвѣтъ на нѣсколько опасливое замѣчаніе новичка служащаго.
И въ самою дѣлѣ, таёжныя женщины удивительно отходчивы. Не успѣешь оглянуться, а потерпѣвшая уже въ веселою обществѣ пріятелей ея мужа или любовника, пьетъ вино и распѣваетъ пѣсни. Такъ ли же легко у нея на душѣ — этого утверждать не берусь.
Несмотря на суровую строптивость мужей, таёжныя женщины въ то же время поразительно легкомысленны; за кусокъ сахару, глотокъ водки онѣ готовы отдаться хоть самому чорту. До поры до времени, мужья смотрятъ на это какъ бы на естественное зло, пожалуй даже какъ на бабье право, мало того, иногда эксплуатируютъ, какъ доходную статью. Но достаточно, по большей части, самаго ничтожнаго повода и часъ расплаты приходитъ во всей его ужасающей суровости. Впрочемъ, главная расплата всегда откладывается на разсчетъ — тутъ обыкновенно припоминаются всѣ годичныя прегрѣшенія, и даже искупленныя.
Однако, есть основаніе думать, что мужьями при этой варварской расправѣ руководитъ не столько мстительное чувство, какъ потребность въ своего рода разнообразіи.
Въ самою дѣлѣ, прекрасная вещь водка, очень можетъ бытъ, что лучше ея нѣтъ ничего на свѣтѣ, но все же одурь возьметъ, если только пить, пить и ничего больше. А вотъ сначала выпить, потомъ побить жену, опять выпить и опять побить — такимъ манерою не наскучитъ жить всю жизнь. А для вящаго разнообразія, можно поцарапаться съ кѣмъ нибудь изъ пріятелей.
Между промысловымъ рабочимъ людомъ, какъ и вообще въ Сибири, весьма развитъ такъ называемый гражданскій бракъ. Дѣло объясняется тѣмъ, что вступленіе въ законный бракъ обставлено разными формальностями, а справки «о неимѣніи препятствій» зачастую продолжаются по нѣскольку лѣтъ, и ни къ чему не приводятъ. Къ тому же, и денежные расходы велики.
Всѣ живавшіе въ Сибири подтвердитъ, что гражданскія супружества отличаются несравненно болѣе мягкимъ характеромъ отношеній, чѣмъ законныя. И притомъ, за рѣдкими исключеніями, это очень прочныя отношенія, развѣ только смерть ихъ прерываетъ. Но все-таки у прекраснаго пола сказывается постоянное стремленіе къ легализированію своего положенія.
— А что, Леонидъ Ѳедорычъ, не пришла ли наша «справка»? спрашиваетъ какая-нибудь пріисковая Марья.
— Нѣтъ еще, не пришла.
— Что же это какъ она долго ходитъ?
Марья въ простотѣ и не подозрѣваетъ, что интересующая ее справка просто лежитъ безъ движенія: вѣдь ужь скоро будетъ четыре года, какъ подано прошеніе.
— Не знаю, милая; да ты о чемъ хлопочешь? вѣдь вы съ Шехуринымъ ладно живете, онъ тебя не бьетъ.
— Живемъ-то мы ладно, а все же лучше повѣнчаться — грѣха меньше.
Наконецъ, наступаетъ шестой годъ, а справки все нѣтъ. Между тѣмъ, Шехурину пофартило, т. е. посчастливилось на старательскомъ золотѣ и въ карманѣ у него завелись кое-какіе экстраординарные гроши. Далъ онъ отцу Матвѣю лишнюю красненькую, такъ тотъ повѣнчалъ его и безъ справокъ.
Шихуринъ изъ трезвыхъ. Не то, чтобы совсѣмъ не пилъ водки — такихъ вы не найдете на пріискахъ днемъ съ огнемъ — но онъ никогда не напивался до безпамятства. Въ день бракосочетанія онъ выпилъ умѣренно, но, несмотря на то, почелъ первою и священною обязанностью побить свою супругу, которую до того времени пальцемъ не трогалъ.
Тотъ же Леонидъ Ѳедорычъ видитъ Марью въ слезахъ.
— Ну, что Марья, не говорилъ ли я тебѣ, что лучше не вѣнчаться.
— Да кто его зналъ, былъ тихій, а тутъ точно ошалѣлъ…
Но вернемся къ прерванному повѣствованію.
Если составится кружокъ любителей въ три листика, то, навѣрно, среди его окажется молодецъ хотя и выпившій не мало, но, тѣмъ не менѣе, совершенно владѣющій собой. Онъ-то собственно и подбиваетъ на игру, изъ каковыхъ самая любимая, конечно, три листика.
Конечно, не безъ того, чтобы подчасъ и недосталось такому молодцу; иной проигравшійся рабочій начинаетъ требовать трешника на водку, и, разумѣется, получаетъ отказъ.
— Дай же, Майловъ, три рубля.
— На что тебѣ деньги?
— Говорятъ тебѣ, дай! настойчиво продолжаетъ Монаховъ, спустившій Майлову все до гроша.
— Поди ты жъ лѣшему…
— Такъ вотъ ты каковъ! разсвирѣпѣвъ, закричитъ Монаховъ, и, не долго думая, давай душить Майлова.
Эпизодъ до такой степени обычный, что даже никто не обратитъ на него вниманія.
— А, Макаръ! закричало нѣсколько голосовъ, завидя нашего пріятеля.
— Смотри ребята, какой онъ сталъ важный, даже коника завелъ, замѣтилъ артельщикъ Кириленко, работавшій на томъ же Михайловскомъ, гдѣ былъ и Макаръ.
Всѣ обступили Макара и стали разсматривать его коней. Кто хвалилъ покупку, кто ее ни во что не ставилъ.
— А не хочешь ли смѣнять сивку на моего пѣгашку? вызвался угольщикъ Михей.
— Дурака нашелъ! твоего пѣгашку развѣ татарамъ отдать! презрительно отвѣтилъ Макаръ.
— Да вѣдь и твой сивый не Богъ знаетъ что — на немъ еще при царѣ горохѣ воду возили.
Дружный смѣхъ всего кружка былъ отвѣтомъ Михею.
Между тѣмъ, завидя Макара, къ нему любезно поспѣшилъ подойти караульный.
— Макаръ Кузьмичъ, добро пожаловать! кормить коней будешь?
— Нѣтъ дядя; а вотъ подковать бы бѣлоножку надо.
— Охъ, паря, ковать-то сегодня некому, развѣ завтра утромъ; подожди — тебѣ куда спѣшить?
Макаръ очень хорошо понималъ, какимъ огромнымъ рискомъ было для него остаться ночевать на Николаевскомъ; онъ зналъ также настоящую цѣну внимательной предупредительности караульнаго. А въ свою добродѣтель онъ и самъ не сильно вѣрилъ.
— Не проѣхать ли намъ къ Алешкѣ? у него непремѣнно можно подковать, обратился онъ какъ бы за совѣтомъ къ Ѳедору.
— А что же, пожалуй, завернемъ! вѣдь только черезъ гору переѣхать, отозвался Ѳедоръ.
Караульному этотъ разговоръ пришелся не по сердцу: отпустить такого лакомаго гостя, какъ Макаръ, было совсѣмъ не разсчетъ.
— Да подожди немного, Макаръ Кузьмичъ, вотъ долженъ скоро работникъ вернуться — уѣхалъ недалеко за сѣномъ; подкуемъ и здѣсь какъ-нибудь.
Искушенія и опасности одинаково могли угрожать Макару какъ на Николаевскомъ пріискѣ, такъ и у Алешки, гдѣ, вѣроятно, тоже вркшлось бы заночевать. Только здѣсь народу больше; можетъ быть, и въ самомъ дѣлѣ удастся съ кѣмъ-нибудь смѣняться или выгодно продать одного изъ коней. Макаръ не долго голебися.
— Что-жь, можно и подождать, сказалъ онъ, и съ этими словами слѣзъ съ кони.
— Такъ что же, Макаръ, давай конями-то мѣняться, завелъ опять разговоръ Михей.
— Нѣтъ, мѣняться на твоего кривого не стану, рѣшительно отвѣчалъ Макаръ.
— Ну, такъ продай сивку — тебѣ куда съ тройкой-то.
— Оно и въ самомъ дѣлѣ, подумалъ Макаръ, на какого мнѣ лѣшаго третій конь, да пожалуй, хоть и вся пара, на одинъ кормъ то зимовьямъ сколько изведешь денегъ. А не кормить коней, такъ они одрами придутъ въ Енисейскъ; того и гляди, что тамъ и своихъ не выручишь за нихъ.
Эти благоразумныя соображенія были до такой степени просты очевидны, что Макаръ даже подивился, какъ они не пришли ему въ голову во время самой покупки коней.
— Продать, пожалуй, еще продамъ, въ слухъ проговорилъ онъ.
Начался торгъ о цѣнѣ. Макаръ запросилъ 30 руб., Михей давалъ только 10 руб.
Окружавшая публика, безъ всякихъ затаенныхъ предубѣжденій или симпатій, сразу подѣлилась на стороны. Изъ одной слышалось:
— Да ты не скупись, смоленая борода, конь во всѣхъ статьяхъ безъ порока. Что въ годахъ — такъ это не бѣда, для твоей работы лучшаго не надо; вѣдь это не конь, а золото.
— Ну, ну, развязывай мошну, чего жилишься; у тебя вѣдь отъ денегъ ишь карманъ-то какъ оттопырился.
На что Михей не приминулъ возразить:
— А ты, милый человѣкъ, считалъ что ли мои деньги?
Изъ другой половины выкрикивали:
— Бери, Макаръ, бери обѣими руками; какъ протянетъ твой сивко по дорогѣ ноги, такъ пожалѣешь, что не продалъ, да ужь будетъ поздно.
Отнюдь не вѣря въ возможность столь печальнаго исхода, Макаръ, однако, вдругъ проникся страстнымъ желаніемъ поскорѣе развязаться съ сивкой во что бы то ни стало, и воздерживался въ цѣнѣ болѣе для приличія.
Наконецъ, при общемъ содѣйствіи, стороны сошлись. Сивко пошелъ за 19 руб., значитъ рублемъ дешевле, чѣмъ былъ купленъ Макаромъ. Но послѣдній получилъ отъ Михея въ обмѣнъ на свою простую узду — наборную, т. е. съ мѣдными украшеніями. Она была сейчасъ торжественно надѣта на бѣлоножку.
Обѣ стороны были довольны. Михей цѣнитъ сивку въ 25 руб., а наборная узда досталась ему за чашку водки отъ проѣзжаго конюха. Макаръ же почему-то клалъ ее въ 3 руб., и такимъ образомъ, считалъ себя, несмотря на уступленный рубль, въ прямой выгодѣ.
Впрочемъ, въ ихъ довольствѣ была одна существенная разница. Михей ни минуты не сомнѣвался въ стоимости сивки; онъ давно зналъ этого коня и зналъ, на что онъ можетъ еще пригодится: даже впередъ соображалъ, кому его по веснѣ продастъ. Иное дѣло Макаръ: по совѣсти, онъ никакъ не могъ сказать, чего стоитъ сивка, а потому нѣсколько мучился мыслью: а что если его можно было продать дороже?
Но какъ бы тамъ ни было, а дѣлано сдѣлано. Покупщикъ и продавецъ пошли въ избу къ караульному для совершенія освященныхъ обычаемъ формальностей. Хотя во время торга ни слова не было сказано о томъ, кто долженъ поставить бутылку водки, но какъ только онъ кончился, Макаръ сталъ доказывать, что это долженъ Михей. Тотъ, конечно, возражалъ, сваливая эту обязанность на Макара, оба въ одинаковой степени ссылались на существующій обычай. Порѣшили въ заключеніе на томъ, чтобы подѣлить этотъ расходъ пополамъ.
Вслѣдъ за ними, ввалились въ избу нѣкоторые изъ наиболѣе волновавшихся во время торга, и предъявили столь несомнѣнная права на долю въ бутылкѣ, что за первой немедленно послѣдовала вторая, уже на счетъ одного Макара.
Когда Макаръ выпилъ первый стаканъ, онъ почувствовалъ, что его точно чѣмъ-то укололо сильно острымъ, и въ тоже время что-то похожее на проблескъ не то своей ошибки, не то грядущей бѣды шевельнулось у него на душѣ. Ему чего-то вдругъ стало жаль и притонъ до такой степени, что не будь тутъ этой шумѣвшей толпы, онъ навѣрное бы заплакалъ.
Но такое состояніе длилось не долго, всего можетъ бытъ одну минуту.
— Эхъ, куда ни шло, сказалъ про себя Макаръ, нервически схватился за второй стаканъ, налитой услужливой рукой караульнаго и опорожнилъ его однимъ духомъ…
Разомъ точно вся казарма стихла; въ тоже мгновеніе густой туманъ застлалъ все въ глазахъ Макара. Ему стало легче, словно тяжелый камень свалился съ угнетеннаго сердца. Но вотъ, мало по малу, въ туманѣ начала обрисовываться какая-то фигура; наконецъ, она выступила совершенно ясно; то бала бѣлоножка въ наборной уздѣ. Она такъ любовно смотрѣла на Макара своими большими карими главами, точно онъ ей только что далъ добрый кусокъ хлѣба и собирался еще разъ побаловать ее тѣмъ же лакомствомъ.
Въ головѣ у Макара мелькнуло: а если сѣсть на бѣлоножку и ускакать?
Но опять все слилось; Макаръ, пожалуй, и отличаетъ каждый предметъ въ отдѣльности; но едва онъ попытается на чемъ-нибудь сосредоточить вниманіе, какъ избранный предметъ тотчасъ же теряетъ свою законченность и незамѣтно переходитъ въ другой, а тотъ въ свою очередь въ третій и т. д.
Въ послѣдній разъ вспыхнуло сознаніе; Макару вдругъ сдѣлалось страшно, когда глаза его случайно упали на Ѳедора Непомнящаго; совершенно механически онъ сгребъ со стола лежавшія передъ нимъ двѣ красненькихъ и засунулъ ихъ за голенище сапога. На этомъ усиліи какъ бы истощились его душевныя силы и онъ окончательно впалъ въ безпамятство.
Ѳедоръ, который во время торга держался въ сторонѣ, теперь похвалялъ Макара за выгодный оборотъ, и, конечно, старался сколь возможно ближе протиснуться къ бутылкѣ.
Впрочемъ, онъ больше всего не спускалъ глазъ съ двухъ красненькихъ, что лежали передъ Макаромъ и сослѣдилъ какъ тотъ, уже совершенно осовѣлый, засунулъ ихъ за голенище сапога.
Прошло недѣли двѣ послѣ разсчета. Погода стала совсѣмъ невыносимая; льетъ дождь съ утра до ночи, а чуть перестанетъ — посыплетъ мокрый снѣгъ.
Пріисковая жизнь вошла въ свою обычную колею такъ называемыхъ приготовительныхъ и зимовыхъ работъ. Въ лѣсу бойко раздается звукъ топора съ акомпаниментомъ пилы; на стану быстро идетъ закладка новой машины и, несмотря на крайнюю безпогодицу, управляющій спѣшить, во что бы то ни стало, окончить до заморозковъ дамбу и водоотводную канаву. Рабочіе на послѣднихъ работахъ сплошь и рядомъ въ теченіи цѣлаго дня остаются по колѣна въ водѣ, но плату получаютъ вдвое меньшую, чѣмъ лѣтомъ, но очень простой причинѣ — въ осеннихъ работахъ не бываетъ и пятой части лѣтняго числа рабочихъ.
На пустыхъ станахъ опять все тихо, лишь кое-гдѣ можно встрѣтить двухъ, много трехъ изъ прогорѣлыхъ, т. е. прокутившихся; въ свое время наняться въ зимовку они не успѣли, а въ жилыя мѣста выйти не съ чемъ, да и не къ чему.
Разъ вечеромъ докладываютъ Леониду Ѳедорычу, что пришелъ Макаръ и желаетъ его видѣть. Тотъ велѣлъ ему войти.
Макаръ не столько похудѣлъ, какъ почернѣлъ — точно отъ за послѣднее время въ кузницѣ работалъ; особенно глубоко впалые глаза бросаютъ мрачную тѣнь на лицо. На немъ былъ до невозможности засаленный, сюртукъ изъ верблюжьяго сукна. Этотъ сюртукъ вѣрой и правдой отслужилъ Александру Антипычу и за два рубля былъ проданъ имъ, года четыре тому назадъ, Навару. Съ тѣхъ подъ, это его неизмѣнный товарищъ, съ которымъ онъ не разстается, несмотря ни на какія превратности судебъ, который ему въ настоящее время служилъ за шубу. Надѣтъ онъ прямо на холщевую рубаху, торчащій воротъ которой можно, пожалуй, принять за кожаный, такъ онъ черенъ и сильно лоснится. Изъ продиравленныхъ дабовыхъ плановъ виднѣются посинѣлыя отъ холода колѣни. На ногахъ хоть и изъ рукъ вонъ плохіе, но все же сапоги, а не бродни. Макаръ тесать себя къ привилигированнону классу, а бродни обувь не преимуществу чернорабочихъ.
— Откуда, Макаръ? вѣдь я слышалъ, что ты въ Енисейскъ было уѣхалъ.
— Ѣхалъ, да не доѣхалъ, равнодушно отвѣчалъ Макаръ.
— Гдѣ жь твои кони?
— Продалъ.
— А деньги?
— А деньги… Макаръ только рукой махнулъ, но мысленно обругалъ Ѳедора и еще кого-то подлецомъ.
— Что-жь тебѣ, братецъ, надо?
— Да нѣтъ ли какого мѣста?
- ↑ Разрезной служащій, т. е. служащій, находящійся на земляной работѣ.
- ↑ Нашихъ же становыхъ въ Сибири называютъ засѣдателями.
- ↑ «Отбитъ», технически терминъ, значитъ отдѣлить золото, при посредствѣ воды, отъ тяжелыхъ породъ.
- ↑ По дорогѣ отъ сѣверныхъ пріисковъ до Енисейска (около 200 верстъ) нѣтъ жилыхъ поселеній, а есть только станціи, устроенныя золотопромышленниками; онѣ называются зимовьями. Содержатели станцій, зимовщики, получаютъ отъ золотопромышленниковъ столь недостаточное вознагражденіе, что имъ приходятся наверстывать на рабочихъ, преимущественно во время прохода послѣднихъ на пріиски и обратно. Въ томъ другомъ случаѣ, зимовщики умѣютъ ловко разуть ихъ изъ сапогъ въ лапти.
- ↑ Разрѣзомъ называютъ на пріискѣ земляную выемку, которая образуется послѣ выработки золотосодержащихъ песковъ.
- ↑ Названіе золотоносной рѣчки.