Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ
[править]ТОМЪ ДВѢНАДЦАТЫЙ
[править]Мастерица.
Очеркъ.
[править]I.
[править]— Господи Іиусе Христе, помилуй насъ… — выкрикивали особымъ раскольничьимъ речитативомъ тонкіе дѣтскіе голоса подъ расписаннымъ окномъ опалубленной новымъ тесомъ избы раскольничьей мастерицы Таисьи.
«Молитвовались» эти голоса не одинъ разъ, пока мастерица «отдавала аминь». Потомъ шелкала въ воротахъ желѣзная запорка, а тесовая распашная калитка точно проглатывала притихавшую гурьбу маленькихъ дѣвочекъ съ повязками на лбу. Мальчиковъ Таисья не учила, а только дѣвочекъ, причемъ, по древнему обычаю, всѣ ея выученицы щеголяли въ особыхъ повязкахъ на головѣ, — дѣлалась изъ ситца или дешевенькой парчи полоса въ два вершка шириной, подшивалась съ исподней стороны выбойкой, отворачивалась по краямъ веселаго цвѣта тьмой, а на концахъ пришивались вязки изъ такой же тесьмы — вотъ и готова повязка. Спереди она прикрывала лобъ, а на затылкѣ повязывала тонкія дѣтскія косички. Дѣвочки въ такихъ повязкахъ походили на черничекъ, Таисья славилась своею строгостью, и выученицы боялись ея, какъ огня Она не выпускала изъ рукъ ременной лѣстовки, которой и наказывала лѣнивыхъ на мѣстѣ преступленія безъ всякой пощады, такъ что худенькія дѣтскія плечи часто покрывались синими пятнами и рубцами отъ матушкиной науки, — выученицы звали свою мастерицу «матушкой».
Дворъ у мастерицы былъ темный, закрытый тесовою крышею наглухо, — въ Красномъ-Яру лѣсу было много, и знакомые мужики, желавшіе научить своихъ дочерей мастерству, навозили Таисьѣ всякаго добра. Поднявшись на крыльцо, устланное домашней работы половикомъ, дѣвочки шли въ темныя сѣни, отдѣлявшія переднюю избу отъ задней, я отсюда уже попадали въ мастерскую, т.-е. въ заднюю избу. Изба была небольшая и очень скупо освѣщалась небольшими окошками: большая русская печь занимала почти половину всего помѣщенія, а широкія полати «застилали» свѣтъ, особенно когда кто входилъ въ избу съ освѣщенной яркимъ солнцемъ улицы. Около стѣнъ шли широкія деревянныя лавки, крашеныя кубовой краской; въ углу стоялъ большой зеленый кіотъ съ большими и малыми образами своего древлеотеческаго письма. Между кіотомъ и окномъ была приколочена деревянная заставка, въ которой лежали старопечатанныя и рукописныя книги, ладанъ, восковыя скитскія свѣчи (безъ золота, какъ у православныхъ) и мѣдная кицея на ножкахъ (кадильница съ деревянной ручкой). Когда Таисья уходила изъ дому, она завѣшивала святыню особой пеленой съ нашитымъ на нее изъ позумента восьмиконечнымъ раскольничьимъ крестомъ. Въ переднемъ углу стоялъ крашеный деревянный большой столь, за которымъ и происходило мастерство.
Войдя въ избу, дѣвочка клала установленный началъ передъ кіотомъ и потомъ кланялась Таисьѣ въ ноги, приговаривая:
— Матушка, прости и благослови…
— Богъ васъ проститъ, Богъ благословитъ, — дѣлано-ласковымъ тономъ отвѣчала Таисья и въ свою очередь отвѣшивала уставной поклонъ.
Дѣвочки разбирали свои указки и усаживались каждая за свою книгу. Младшія учили старинную азбуку, постарше читали часовникъ, еще постарше учили кафизмы, а самыя старшія «говорили кануны» — верхъ мудрости, какую могла Таисья удѣлять своимъ выученицамъ.
— Повторяйте зады, — говорила мастерила для начала дѣла.
Этого было достаточно, чтобы изба сейчасъ же наполнилась пѣвучими дѣтскими голосами, механически повторявшими каждое слово десятки разъ, пока оно на вѣки вѣчные не отпечатывалось въ дѣтскомъ мозгу. Самая бойкая выученица едва въ голъ достигала того, что могла разбирать простыя слова по складамъ, а бѣглое чтеніе славянской печати усваивалось не раньше двухъ, трекъ лѣтъ. Книгъ гражданской печати Таисья не признавала, и все мастерство шло по славянской печати. Читали нараспѣвъ, немного въ носъ, какъ требуетъ того древлее четъе-пѣтье. Когда ученица сбивалась, Таисья подсаживалась сама и речитативомъ, чеканя слова и отбивая слоги съ удареніями, поправляла ее. Такъ какъ учили всѣ вслухъ, то вся комната наполнялась смѣшанной волной звуковъ и тонкимъ гудѣньемъ, какъ въ пчелиномъ ульѣ.
Когда машина была пущена въ ходъ, Таисья садилась съ чулкомъ на лавку и погружалась въ сладкую педагогическую дремоту. Но чуть проскользалъ малѣйшій невѣрный звукъ, какъ она сейчасъ же просыпалась, точно мельникъ, который и во снѣ слышитъ невѣрный помолъ. Въ своемъ синемъ косоклинномъ сарафанѣ Таисья имѣла такой строгій видъ, точно игуменья. На головѣ она носила темный платокъ, надвинутый на глаза. Блѣдное, восковое лицо съ плотно сжатыми губами, ввалившимися глубоко темными глазами и утинымъ носомъ никогда не было красиво, но всегда было строго и сдержанно-умно. Таисья никогда не улыбалась, точно вся она когда-то очень давно застыла да такъ и не могла оттаять.
Если самой Таисьѣ что-нибудь недосужилось, она приглашала старика Ипатыча. Онъ забирался на полати и оттуда руководилъ занятіями. Книги было не нужно, потому что Ипатычъ зналъ всю науку наизусть. Когда выученица запутывалась «въ урокѣ» или въ «задачахъ», онъ громко кричалъ ей съ полатей и заставлялъ повторятъ. Въ свое время Инатычъ считался въ Красномъ-Яру лучшимъ мастеромъ, но сталъ «скудаться поясницей и ногами», а мастерство ушло. Онъ и дома все лежалъ на полатяхъ. Въ Красномъ-Яру Ипатычъ славился, какъ лучшій знатокъ демественнаго пѣнія по крюкамъ, — никто такъ твердо не умѣлъ вытягивать крюки, какъ Ипатычъ.
Мастерство начиналось въ 8 часовъ утра, потомъ въ 12 ученицы бѣгали домой обѣдать, а послѣ обѣда опять учились, пока можно было читатъ безъ огнія. При огнѣ Таисья не учила, потому что съ лучиной нельзя, а со свѣчами невыгодно. Да и такъ ужъ установилось прежними мастерицами, такъ старое не переиначивать — будетъ и дня, особенно лѣтомъ.
Такъ дѣло шло годъ за годомъ, и ничто не смущало покоя Таисьи. Правда, земство открыло въ Красномъ-Яру небольшую школу и выслало сюда учительницу, но она не могла быть конкуренткой Таисьѣ, потому что «проходила» одну «гражданскую печать». Въ земскую школу посылали ребятъ обмірщавшіеся люди, которые повихнулись въ святоотеческихъ преданіяхъ, но такихъ было пока немного, и мастерица Таисья не унывала съ своими канунами и каѳизмами. Она такъ сама вѣрила въ истинное значеніе своего ремесла, что не могла допустить что-нибудь другое. И отцы и дѣды учились, такъ дѣтямъ-то не перемѣнять-стать. Да и старые люди не глупѣе были нынѣшнихъ. Раскольничья педагогія сложилась въ теченіе не одной сотни лѣтъ и достигла замѣчательныхъ по воспитательному значенію результатовъ, и можно только удивляться, какимъ образомъ изъ выучениковъ и выученицъ, зубрящихъ кануны, часословы и кафизмы, вырабатываются всѣ эти начетчики и начетчицы, уставщики, мастерицы и вообще руководящая раскольничья старшина. Есть какіе-то незримые пути, посредствомъ которыхъ переливается спеціальная закваска изъ одного поколѣнія въ другое, и раскольничья школа занимаетъ здѣсь, безъ сомнѣнія, одно изъ первыхъ мѣстъ.
Итакъ, у Таисьи шло дѣло хорошо, какъ у тысячъ другихъ потаенныхъ раскольничьихъ мастерицъ. Бѣда пришла на нее нежданно-негаданно. Разъ утромъ пришелъ къ ней Инатычъ, вызвалъ въ сѣнцы и сообщилъ:
— Попа новаго благословеннаго[1] въ Яръ прислали.
— Ну? Мало ли ихъ здѣсь перебывало… Опять какого-нибудь запивоху прислали, на исправу.
— То-то вотъ и не угадала… Особенный попъ-то изгаданъ. Костянтипомъ звать… Онъ, слышь, тоже робятъ будетъ учить и по нашимъ книгамъ…
— Нно-о?..
— Я тебѣ говорю. Оборотистый попъ… Гдѣ такого и выискали. Теперь уѣхалъ въ лѣсъ: надѣлъ азямъ, подобралъ волосы, подпоясался, да на возъ, да въ лѣсъ… Самъ, слышь, и дрова будетъ рубить и сѣно косить. На всѣ руки источникъ, а чтобы виномъ зашибать — ни-ни!
— Глаза отводитъ что-нибудь… Видали мы ихъ, благословенныхъ-то. Развѣ хорошаго человѣка пошлютъ въ Яръ?.. Побьется, побьется и броситъ…
— Можетъ, и броситъ, а только большой разговоръ промежду нашихъ пошелъ.
Красный-Яръ, какъ глухой раскольничій уголъ, на консисторской биржѣ не имѣлъ никакой цѣны. Сюда отправляли въ ссылку напрокудившихъ и вообще повихнувшихся, главнымъ образомъ тѣхъ вдовцовъ, которые пили запоемъ. Взгляды высшей духовной власти и мѣстныхъ консисторій діаметрально противоположны: если первая обращаетъ особенное вниманіе на тѣ мѣста, гдѣ необходима упорная борьба съ расколомъ, то послѣдняя мѣряетъ, ихъ количествомъ жалованья и годовыми доходами. Въ числѣ такихъ ссыльныхъ угловъ, куда отправляли на исправленіе запойныхъ вдовцовъ, былъ и Красный-Яръ. Рѣдко кто здѣсь заживался — или умретъ, или сопьется вконецъ, а если понравится, то сейчасъ же получитъ переводъ въ лучшее мѣсто. Понятно, что появленіе молодого и непьющаго попа Константина произвело общую сенсацію.
Ипатычъ началъ приходить къ Таисьѣ каждое утро и каждый разъ приносилъ какую-нибудь непріятную новость.
— Какъ-то поѣхалъ онъ въ кузницу лошадь ковать, — разсказывалъ старикъ, разводя руками. — Ну, завели лошадь въ станокъ… Кузнецы-то съ похмелья и ходятъ около лошади, какъ именинники. Смотрѣлъ-смотрѣлъ на нихъ попъ-то да и говоритъ: «Да развѣ такъ лошадей-то куютъ?» Ухватилъ самъ подкову, сейчасъ ее въ горнъ, накалилъ, направилъ и давай подковывать самъ. Кузнецы-то только ахнули, какъ онъ орудуетъ… Онъ и кузнецъ, и плотникъ, и дроворубъ, и косарь — вотъ такъ благословенный попъ!.. А ребятъ выучиваетъ, слышь, въ три мѣсяца…
Таисья больше не спорила, а выслушивала эти разсказы молча, по-монашески опустивъ глаза. Она привыкла относиться съ недовѣріемъ ко всему, что носило печать никоніанства, а единовѣрческую церковь называла «ловушкой». Ее смущали главнымъ образомъ эти разговоры между старообрядцами: дался имъ этотъ попъ, галдятъ да судачатъ.
II.
[править]— Погоди, упыхается, — говорила Таисья, выслушивая всѣ эти новости. — Новая метла чисто мететъ…
Но попъ Константинъ не упыхивался, а какъ будто сразу всего себя и не оказываетъ. Главное, вездѣ самъ, благо по церкви дѣла немного — прихожане числились только по метрикамъ. Была при церкви земля, которая лежала пустая, — попъ за нее и взялся первымъ дѣломъ. Расчистилъ, распахалъ, удобрилъ, посѣялъ, а къ осени былъ съ своимъ хлѣбомъ. Попадья орудуетъ въ огородѣ и впереди другихъ бабъ поспѣваетъ. Потомъ привезъ попъ откуда-то пару чурокъ съ пчелами и выставилъ въ огородѣ, — до него въ Красномъ-Яру о пчелахъ только слыхали. Красуется колосомъ поповская пашня, гудитъ поповская пчела, а попъ ужъ топоромъ постукиваетъ, только щепы летятъ. Служить въ церкви приходится только по праздникамъ, а въ будни попъ цѣлое утро занимается съ ребятишками. Сначала училъ ихъ у себя въ квартирѣ, а потомъ охлопоталъ въ волости избушку. Когда онъ выучилъ первыхъ ребятишекъ, къ нему навели другихъ. По шерсти всѣмъ пришелся легкій на всякую работу попъ Константинъ, и повели къ нему ребятъ люди древляго благочестія, потому будетъ ребятамъ у мастерицъ да у мастеровъ муку мученическую принимать. Схватило и Таисью за живое, когда отъ нея взяли двухъ дѣвчонокъ да свели къ попу.
— Каково онъ поворачиваетъ, благословенный-то? — злорадствовалъ Ипатычъ, подзадоривая Таисью. — Я, гритъ, вашей вѣры не трогаю: одному, слышь, Богу молимся. Ребятъ въ два мѣсяца выучу, а тамъ, какъ знаете… Вонъ онъ какой! Главная причина, наравнѣ съ мужикомъ во всякой работѣ, да еще и за поясъ заткнетъ, ежели съ косой или съ топоромъ.
Нейдетъ у Таисьи попъ изъ головы. Годъ прошелъ, а попъ все такой же, только еще завидущѣе сдѣлался на всякую работу. Свои же раскольники поднимаютъ мастерицъ на смѣхъ, — ребятъ только мучатъ наши мастерицы, учились бы у попа сами, какъ дѣло дѣлать. Но не ученьемъ попъ взялъ, — въ земской школѣ гражданской печати еще скорѣе и лучше выучивали, — а взялъ онъ своей простотой да мужицкой работой. И жизни человѣкъ примѣрной — водки не пьетъ, табаку не куритъ, ни сучка ни задоринки, и на свон мѣсто не жалуется. «Много ли мнѣ, попу, надо?» — говоритъ и посмѣивается.
Терпѣла-терпѣла Таисья и надумала: пойду, скажу попу свое бабье словечко — не съѣстъ онъ меня. Встала утромъ пораньше, прибрала все по хозяйству, спосылала за Ипатычемъ, чтобы присматривалъ за ребятишками, а сама къ попу. Въ Красномъ-Яру всего двѣ улицы — одна на самомъ берегу озера, а другая въ полугорѣ. Дворовъ пятьсотъ волостные насчитывали, когда подать собирали. Деревянная единовѣрческая церковь стояла на мысу, а поповскій домъ напротивъ. Озеро Искуль большое да свѣтлое и со всѣхъ сторонъ точно синей стѣной обнесено высокими горами. Въ южномъ Уралѣ такихъ озеръ сотни. По другую сторону села выпала съ горъ рѣчонка Каменка, а по ней и покосы, и пашни, и всякое угодье. Башкирская была земля, да мало-по-малу захватили ее русскіе насельники. Идетъ Таисья по улицѣ и любуется Краснымъ-Яромъ и озеромъ: угодное мѣсто старички-раскольнички высмотрѣли, когда бѣжали изъ Расеи. На озерѣ, въ дальнемъ концѣ, и посейчасъ три острова Крестовыми называются. На нихъ были раскольничьи скиты, да позорены, а народъ каждую весну идетъ черезъ Красный-Яръ на эти острова, чтобы помолиться на могилкахъ у своихъ раскольничьихъ угодниковъ — старца Пахомія, да другого старца Пафнутія болящаго, да третьяго старца Паисія страстотерпца-постника.
Поповскій домъ тремя окошками выходилъ прямо на озеро. Подошла Тансья и помолитвовалась у крайняго окна, а попъ голову изъ окошка высунулъ и аминь отдалъ.
— Добро пожаловать, Таисья Тимоѳевна, — говоритъ попъ, когда Таисья вошла въ поповскую горницу.
Помолилась Таисья на образа, — не «мазанные», а писанные образа у попа, — и говоритъ:
— А ты какъ меня знаешь, отецъ благословенный?
— Какъ мнѣ тебя не знать, когда у насъ и ремесло съ тобой одно. Садись — гостья будешь, а въ ногахъ правды нѣтъ.
Собой попъ Константинъ не великъ да кряжистъ, бородка рыжая, глаза сѣрые, быстрые, а руки все въ карманахъ заплатаннаго подрясника прячетъ. Говоритъ рѣчисто, съ повадкой, хоть бы и не попу въ пору. Оглядѣла Таисья своимъ бабьимъ глазомъ всю горницу — богатства не замѣтно, а чистенько. Значатъ, попадья угодница свое дѣло править. Вонъ и половички на полу домотканные и вездѣ занавѣсочки да салфеточки — свое женское дѣло, некупленное. Понравилось Таисьѣ въ поповской горницѣ: согласно живутъ, видно, хозяева и трудничаютъ каждый по своей части. Вышла и попадья, еще молодая бабочка совсѣмъ, а платокъ на головѣ по-крестьянски повязанъ. Поздоровалась съ гостьей и засуетилась, — такая ласковая да привѣтливая попадья.
— А я къ тебѣ, отецъ благословенный, съ своимъ бабьимъ словомъ пришла, — заговорила Таисья. — Ужъ не взыщи, ежели что и не ладно молвятся. Дѣло наше темное, неученое… У насъ только и свѣту въ окошкѣ, что Красный-Яръ, а дальше-то не бывала.
— Ну, въ чемъ дѣло?
— Да вотъ насчетъ твоего легкаго ученья пришла поговорить съ тобой, отецъ благословенный. Скоро ты выучиваешь ребятишекъ, а того не подумаешь, что неладно это.
— Какъ неладно? Ты два года будешь мозолить ребятишекъ, а я въ два мѣсяца оболваню. Спасибо сказываютъ ваши же старообрядцы.
— Все это ладно, да не больно, отецъ благословенный… Конечно, наше учеба долгая, трудная, а твоя легкая, — только это нехорошо. Все нынче на легкую руку норовятъ сдѣлать, оттог и народъ пошелъ легкій… Онъ въ грамотѣ у тебя легко обернулся и въ другомъ мѣстѣ тоже легкаго захочетъ. Какъ ты на этотъ счетъ полагаешь, отецъ благословенный? Вѣдь другая легкая-то копеечка заберется въ карманъ, такъ и тяжелыя денежки уведетъ за собой… Недаромъ пословица молвится: домашняя гривна дороже заѣзжаго рубля. Да и Богъ-то, отецъ благословенный, велитъ трудиться и въ потѣ лица своего снискивать хлѣбъ, а вы все легче стараетесь дѣлать да пріятнѣе… Ваша-то легкая грамота ни къ чему не идетъ, выучится, а потомъ гармонію купитъ, а наша трудная работа совсѣмъ другое. Вотъ ты, умный человѣкъ, и разсуди, какъ будетъ лучше-то?
Эти слова заставили попа Константина задуматься: въ словахъ Таисьи была извѣстная доля правды, и притомъ правды оригинальной. Какъ это ему раньше въ голову не приходила такая мысль.
— По-своему ты пожалуй, права Таисья Тимоѳеевна, — отвѣтилъ онъ послѣ своего раздумья, — только не досказала всего. Не въ одной учебѣ дѣло.
— Не всякое слово молвится, а о другомъ и помолчать во-время… Вотъ я шла сюда и противъ тебя думала, а какъ увидѣла твои-то заплатки такъ, пожалуй, и по-другому подумаю. Одно нехорошо, ручки вотъ въ карманѣ все держишь.
— Я что. Привычка…
— А ты подумай, — ежели привычка!.. Вонъ городскіе-то шелковые попы ваши, такъ тѣ у насъ совсѣмъ нараспашку ходятъ. — тоже нехорошо. Прости на глупомъ бабьемъ словѣ, волосъ дологъ да умъ коротокъ.
— Хорошо, хорошо… — засмѣялся Константинъ, и ласково посмотрѣлъ своими быстрыми глазами на мастерицу. — Ты — моя гостья, и всякое лыко въ строку.
Посидѣла Таисья поговорила еще о разныхъ пустякахъ и ушла. Понравился ей попъ, — этотъ не пропадетъ и рѣчистъ нечего сказать. Въ зубахъ слово не завязнетъ.
Завернула она къ нему и въ другой разъ. Закинула какое-то задѣлье къ попадьѣ, а потомъ выждала, когда попадья вышла изъ комнаты, и сказала:
— Вотъ что, отецъ благословенный… Сколько ты здѣсь жалованья получаешь?
— Рублей семнадцать въ мѣсяцъ наберется….
— А доходу?
— Рубля два въ мѣсяцъ тоже наберется…
— Мало.
— Немного, но какъ кто привыкъ жить. Пока не жалуюсь, а тамъ пахать буду больше — вотъ и хлѣбъ.
— Такъ, такъ.. Вѣрное твое слово, отецъ благословенный. Ты это правильно сказалъ… Одна у всѣхъ кормилица-земля… Только все-таки погляжу-погляжу я на тебя, а неподходящее это дѣло отцу благословенному. Нашлось бы и другого дѣла…
— Богъ любитъ труды: сейчасъ одно дѣлаю, а подвернется другая работа — за нее примусь.
— Такъ-то оно такъ, да только можно маленько и иначе…
Таисья оглянулась, подошла къ попу поближе и прошептала:
— Переходи ты къ намъ отецъ благословенный… Полюбился ты всѣмъ здѣсь, а цѣны тебѣ нѣтъ настоящей у твоего-то начальства. Въ золотѣ будешь ходить…
— Спасибо на добромъ словѣ. Таисья Тимоѳеевна, а золота мнѣ ничьего не нужно… Да и нехорошо, когда человѣкъ съ одного берега перебѣгаетъ на другой. Вотъ сейчасъ вы меня уважаете, а тогда сами посмѣетесь, что польстился благословенный попъ на легкое житье.
— Ну, анъ, извини, что не въ пору сказала.
Ипатычъ дожидался возвращенія Таисьи съ особеннымъ нетерпѣніемъ.
Сомустилъ всѣхъ попъ, а съ чѣмъ-то она придетъ отъ него? Говорокъ она баба, да какъ бы ошибочку какую не сдѣлала.
— Ну что, Таисьюшка? — спрашивалъ Ипатычъ, когда мастерица вернулась.
Таисья не сразу отвѣтила. Раздѣлась, сѣла на лавку къ столу, подперлась рукой и молчитъ.
— Укрѣпился попъ… а? — приставалъ Ипатычъ,
— Это не попъ, а наша погибель… — отвѣтила мастерица, безсильно опуская руку. — Нашимъ-то исправленнымъ попамъ учиться у него…
1889.
- ↑ Благословенными попами раскольники называютъ единовѣрческихъ священниковъ.