Мик (Гумилёв)/Автограф ПД; БП 1988 (СО)
| ← Акростих восьмёрка («Фёдор Фёдорович, я Вам…») | Мик : редакция 1914 г. | Юдифь («Какой мудрейшею из мудрых пифий…») → |
| См. Стихотворения 1914. |
и Луи, обезьяний царь
Меж острых кактусов и пальм,
По перепутанным тропам
Свирепых абиссинцев рать
Идет, чтоб жечь и убивать.
Они угрюмы: их страна
Вся негусу покорена,
И только племя гурабе
Своей противится судьбе.
Взошла луна. Деревня спит.
Сам Дух Лесов ее хранит.
За всем следит он в тишине
Верхом на огненном слоне.
Но, видно, и ему невмочь
Спасти деревню в эту ночь.
Как стадо бешеных быков,
Рванулись абиссинцы. Рев,
И грохот выстрелов, и вой
Раздались в тишине ночной.
Отважно племя гурабе,
Никто не помнит о себе,
Но бой ночной — как бег в мешке.
Копье не держится в руке.
Враги жестокие молчат
И режут, колют, как хотят.
Но свет нежданный, как заря,
Вдруг встал над хижиной царя:
Он сам поджег свой бедный кров,
Чтоб увидать своих врагов.
Туда, где гуще бой, бежит
И в грудь, широкую, как щит,
Стучит огромным кулаком,
Размахивая топором:
«Кто в бой со мною вступит, кто?»
Он ждет, но не идет никто.
И, значит, было суждено,
Чтоб вышел сам Ато Гано,
Вождь абиссинцев; он старик,
В беседе весел, в битве дик.
Он вынул нож и прохрипел
Врагу: «Ну ладно, будь же смел».
И прыгнул негр к нему на грудь,
Надеясь сразу подогнуть
Его колени, но старик
К земле увертливо приник,
Потом взмахнул ножом и вновь
Стал ждать, чтоб заструилась кровь.
Опять прыжок, удар опять,
И радостно завыла рать,
Когда свалился негр ничком
Пред беспощадным стариком.
Гано скривил улыбкой рот,
Довольно бормоча: «Ну вот».
Но был разгневан Дух Лесов
Пальбой и гулом голосов.
Он лег, как будто пред трубой,
Перед пещерою сквозной
И закричал: «Ага-га-га,
Клыки, копыта и рога!
Бегите из лесов и с гор,
Со всех болот, со всех озер.
Здесь слишком расходился стан
Бесхвостых, голых обезьян.
Пугните их теперь, чтоб впредь
Они не смели так шуметь».
И словно рухнул водопад,
Раздался гул: слоны сопят,
Зафыркал буйвол, носорог
О черный камень точит рог
И по болоту бегемот
Тяжелой поступью идет.
Увидев их, Ато Гано
Схватил горящее бревно
И, размахнувшись, бросил в лес.
Поднялось пламя до небес.
И, обезумев, меж собой
Вступили звери в грозный бой.
Слону огромный носорог
Всадил в живот свой острый рог.
Тот прыгнул вбок и застонал
И буйвола ногами смял.
Их пламя жгло и свет слепил…
Ато Гано домой спешил.
У трупа мертвого вождя
Он натолкнулся, уходя,
На мальчугана лет шести:
Его забыли унести.
«Ты сын вождя? Ну хорошо.
Ты мой, коль я тебя нашел.
Тебя зовут отныне Мик»…
И взял с собой его старик.
В Аддис-Абебе праздник был.
Гано подарок получил
И Мику весело сказал:
«Вот ты моим слугою стал.
В знак ласки руку я мою
Поцеловать тебе даю».
Но Мик не слушал ничего,
И больно высекли его.
Порою от насмешек слуг
Мик бегал на соседний луг.
Там был привязан на аркан
Большой косматый павиан.
Он никого не подпускал,
Зубами щелкал и рычал,
И люди ждали, что вот-вот
Он ослабеет и умрет.
Его жалея, скоро Мик
К его характеру привык.
Он приносил ему плоды
И в тыкве высохшей воды.
При виде Мика павиан
Не бесновался, как шайтан.
Обнявшись и рука в руке,
На обезьяньем языке
Они делились меж собой
Мечтами о стране иной,
Где каждый счастлив, каждый сыт,
Играет вдоволь, вдоволь спит.
И так поведал павиан
О родословной обезьян:
«В какой-то, очень древний, век
Жил бедный честный человек.
Он всем соседям задолжал,
А чем платить — совсем не знал.
Он не хотел терпеть позор,
Устроил на лугу костер
И сел, чтоб заживо сгореть,
Но было горячо сидеть!
Он в лес навеки убежал,
Людей боялся и кричал:
„Ой-ой, мне нечем заплатить!
Ой-ой, с людьми мне стыдно жить!“
И от него в тот самый год
Пошел весь обезьяний род».
Мик слушал всё с открытым ртом
И спрашивал: «А что потом?»
И снова начал павиан:
"Есть много разных обезьян,
И есть макаки, что хитрей
Шакалов и ворон и змей.
И на одной из них свой гнев
Сорвать задумал как-то лев.
Ее он к пальме привязал
И, отправляясь спать, сказал:
«Как встану, так тебя и съем».
И павиан пришел затем,
Макаку увидал и вот
Спросил, зачем она ревет.
Макака молвила: «Сосед,
Устроил Лев большой обед,
И я приглашена была,
Но много есть я не могла.
Увидел то хозяин лев
И вдруг пришел в ужасный гнев,
А мне и ввек не съесть всего,
Что подавалось у него».
Обрадовался павиан,
Сказал: «Вот буду сыт и пьян!
Тебя сейчас я отвяжу,
Сам привяжусь и льву скажу:
„Могучий лев, хозяин наш!
Я съем до крошки всё, что дашь“.
Он привязад себя и сел,
А лев схватил его и съел».
Заслушиваясь друга, Мик
От службы у людей отвык,
И слуги видели, что он
Вдруг стал ленив и несмышлен.
Узнав о том, Ато Гано
Велел ему толочь пшено,
И хохотала дворня вся,
Наказанного понося.
Уже был темен небосклон,
Когда работу кончил он,
Но, от обиды сам не свой,
Не подошел к котлу с едой.
Косматый друг его был зол,
Зачем так долго он не шел,
И, только извинившись, Мик
С ним примирения достиг,
И вот, под взорами луны,
Печальны, злы и голодны,
И павиан, и человек
Вдвоем замыслили побег.
Французский консул звал давно
К себе позавтракать Гано,
И наконец собрался тот
С трудом, как будто шел в поход:
Надел волшебный амулет,
Чтоб охранить себя от бед,
От глаза тоже — знал герой,
Что у французов глаз дурной.
Прощенный Мик бежал за ним
С ружьем английским, дорогим
И удивлял кругом людей,
Крича: «Дорогу, да живей!»
Гано у консула сидит,
Приветно смотрит, важно льстит,
А консул, чтоб дивился он,
Пред ним заводит граммофон.
Игрушечный аэроплан
Порхает с кресла на диван,
И электрический звонок
Звонит, не тронутый никем.
Гано доволен, тянет грог,
Любезно восхищаясь всем,
И громко шепчет: «Ой ю гут!
Ой, френджи! Всё они поймут!»
А Мик стоит в большом саду
И держит мула под узду.
У мула бегают глаза:
Боится он большого пса,
Что без ушей и без хвоста
Сидит, привязан у куста.
И Мик дивится на стекло,
Что солнце золотом зажгло,
И на фигуры у дверей
То Аполлонов, то зверей.
Но вот он видит, что идет
Какой-то мальчик из ворот,
И обруч, словно колесо
Он катит для игры в серсо.
«Ей, френдж!» — его окликнул Мик.
И мальчик обернулся вмиг.
«Ты кто?» — спросил он, и другой
Поник курчавой головой,
Ответив: «Абиссинский раб».
— «Ты любишь драться?» — «Нет, я слаб».
— «Я вижу, низок ты и тощ.
Отец мой консул».— «Мой был вождь».
— «Он умер?» — «Умер».— «Отчего?»
— «В бою зарезали его».
— «Пойдем играть».— «Я не могу».
— «Пойдем».— «Я мула стерегу».
— «Меня зовут Луи».— «А я
Был прозван Миком».— «Мы друзья».
И Мик охотно рассказал,
Что он давно бы убежал
На поиски счастливых стран
И с ним бежал бы павиан,
Когда б могли они стянуть
Себе еды какой-нибудь,
Пилу, топор иль просто нож —
Без них в пустыне пропадешь.
Луи клялся секрет хранить,
Но, важный, проронил едва:
«Я с вами. Я хочу убить,
Как мой отец, слона и льва».
И убежал, но через миг
Вернулся: «На конфету, Мик».
И равнодушно Мик кладет
Какой-то белый шарик в рот,
Зачем — еще не знает он…
И вдруг затрясся, удивлен,
Как будто вновь увидел свет…
Он до сих пор не ел конфет.
Луи трясет его плечо,
Крича: «Проснись, и на еще».
Доволен, пьян, скача домой,
Гано болтал с самим собой:
«Ну, френджи! Как они ловки
На выдумки и пустяки.
Запрятать в ящик крикуна,
Чтоб говорил он там со дна,
Им нравится. Зато в бою —
Я ставлю голову свою —
Не победит никто из них
Нас — бедных, глупых и слепых.
Не обезьяны мы, и нам
Не нужен разный детский хлам».
А Мик задумчивый за ним
Бежал и, грезами томим,
Чуть не сорвался с высоты
На дно, в колючие кусты.
Угрюмо слушал павиан
О мальчике из дальних стран,
О том, что Мик решил позвать
Его с собою убежать.
Но долго спорить он не стал,
О камень спину почесал
И прорычал, хлебнув воды:
«Смотри, чтоб не было беды».
Луна склонялась, но чуть-чуть,
Когда они пустились в путь.
Луи смеялся и шутил,
Мешок с мукою Мик тащил,
И павиан среди камней
Давил тарантулов и змей.
Они бежали до утра,
А на день спрятались в кустах,
И хороша была нора
В благоухающих цветах.
Спустился вечер — снова в путь:
Успели за день отдохнуть.
Идти им вдвое веселей
Средь темных и пустых полей
И замечать с хребта горы
Кой-где горящие костры.
Однажды утром, запоздав,
Они не спрятались меж трав
И не видали, что в кустах
Их ждет совсем нежданный враг,
Пантер опаснее стократ,—
Огромный и рябой солдат.
Он Мика за руку схватил,
Ременным поясом скрутил.
«Мне улыбается судьба!
Поймал я беглого раба! —
Кричал он.— Деньги и еду
За это всюду я найду».
Заплакал Мик, а павиан
С испугу спрятался в бурьян.
Но, страшно побледнев, Луи
Вдруг поднял кулаки свои
И прыгнул бешено вперед:
«Пусти, болван! Пусти, урод!
Я белый, из моей земли
Придут большие корабли
И с ними тысячи солдат…
Пусти иль сам не будешь рад…»
«Ну, ну,— ответил, струсив, плут,—
Идите с богом, что уж тут!»
Спасенный так нежданно, Мик
К руке спасителя приник,
Но тот его не замечал.
Он павиана представлял,
Как тот, и сильный, и большой,
Запрятался в траве густой.
Ворчал смущенный павиан
И рявкнул, гневом обуян:
«Ну хорошо, ну пусть я трус!
Зато я с вами расстаюсь.
Довольно всем дорог в стране:
Налево — вам, направо — мне».
Вдруг что-то щелкнуло: в капкан
Попал ногою павиан.
Он то вздымался на дыбы,
То землю рыл, кусал столбы,
Но всё же справиться не мог
И утомленный навзничь лег.
И Мик хотел ему помочь,
Но, не сумев, помчался прочь.
Он думал, это дух могил
Их друга за ногу схватил
Один Луи захохотал,
Нагнулся, винтик отыскал
И отвинтил его, и вот
Капкан открыл свой страшный рот.
И павиан, перетерпев
Такую боль, забыв свой гнев,
Поклялся: «В городе моем
Луи мы сделаем царем».
Потом пошли они в глуши,
Где не встречалось ни души
И лишь мелькала меж камней
Пантера шкурою своей.
И вдруг услышали вдали
Удары бубна, гул земли:
Пред ними странный караван
Идет, волнуясь, как туман.
Пятьсот высоких негров в ряд
Горящие стволы влачат,
Другие пляшут и поют,
Трубят в рога и в бубны бьют,
А на носилках из парчи
Царевна смотрит и молчит.
Прошел и скрылся караван,
И Мик, тоскуя, говорил:
«Не надо мне счастливых стран,
Когда б рабом ее я был.
Она — поклясться я готов —
Дочь Духа доброго Лесов.
Живет в немыслимом саду,
В дворце, похожем на звезду,
И никогда, и никогда
Мне, Мику, не войти туда».
Луи смеялся: «Ну не трусь,
Войдешь, как я на ней женюсь!»
Прошло два дня, и им тогда
Открылась горная гряда,
Отвесной падая стеной
Куда-то в сумрак голубой.
Оттуда доносился рев,
Гул многих тысяч голосов,
И громко крикнул павиан,
Что это город обезьян.
Луи сидит на камне, Мик
Кусает сахарный тростник,
А хлопотливый павиан
Собрать задумал обезьян,
Чтоб дело вместе обсудить,
Нельзя ли им получше жить.
Уселись павианы вкруг,
Совсем покрыв просторный луг.
Из трещин, пропастей глухих
Торчали мордочки одних,
Других с отвесной высоты
Свисали длинные хвосты,
И все галдели, вереща,
Толкаясь или блох ища.
Но крикнул старый павиан:
«Молчать!» — и замер шумный стан.
Какой-то умник произнес:
«Не надо на хвосте волос!
Скорей их выщиплем, и вот
Мы будем избранный народ».
«Всё это вздор! — сказал другой.—
Мы лучше рев изменим свой.
Что „ав“ да „ав“! Вот „ва“ и „ва“ —
Совсем похоже на слова».
Но старый павиан пинок
Ему безжалостно дал в бок
И поднял лапу, говоря:
«Не то! Мы выберем царя».
И все залаяли за ним:
«Царя! царя! хотим! хотим!
Ты самый старый, будь царем!
Нет, лучше Мика изберем!
Не надо Мика! Что нам Мик!
Луи! Он властвовать привык!
Луи! Нет, Мика! Нет, Луи!»
И, зубы острые свои
Оскалив, злятся. Наконец
Решил какой-то молодец:
«Луи — в штанах, он чародей.
К тому ж он белый и смешней».
Из лотусов и повилик
Корону сплел для друга Мик
И вместо скипетра пока
Дал кость издохшего быка,
А после отдались игре:
Кто влезет выше по горе,
Не оборвавшись, а гора
Была крута, была остра.
Всех лучше лазил павиан,
Луи — всех хуже. Он в бурьян
Чуть не сорвался и повис,
Рукой цепляясь за карниз.
Но павиан услужлив был:
Он хвост свой к мальчику спустил,
И тот приполз на высоту
По обезьяньему хвосту.
Его народ был огорчен,
Что так позорно лазал он,
И царь, кляня свою судьбу,
Устроил ловлю марабу,
Который издавна живет
На берегу больших болот.
Все бросились наперебой
Нестройной, шумною толпой,
Чтоб тотчас же вступить в борьбу
С большим и лысым марабу,
А царь остался сзади. Мик
Болота раньше всех достиг,
Но грозно щелкнул клювом враг,
И Мик замедлил в страхе шаг,
А марабу перелетел
Шагов за семьдесят и сел.
Луи смеялся: «Ну и рать!
Вам даже птицы не поймать.
Смотрите, что я натворю,
И верьте вашему царю».
Он из лианы сплел петлю,
В ней бросил мертвую змею
И Мику, верному рабу,
Велел подкинуть к марабу.
А тот, едва схватил еду,
Свою почувствовал беду,
Взлетел, но вновь слетел к земле —
Его нога была в петле.
Луи и весь его народ,
Вокруг устроив хоровод,
Смеялись весело над ним,
И, злобной яростью томим,
Он наконец им закричал:
«Ну и народ в пустыне стал!
Не позволяет мудрецам
Гулять спокойно по полям!
Вы помните ли наконец,
Что я старик, что я мудрец,
И знаю, сколько рыб в реке
И сколько гадов в тростнике,
Умею я в траве прочесть,
Чего нельзя, что можно есть!
Да что! А вы, озорники,
Как ваши знанья глубоки?»
Как стыдно сразу стало всем!
И распустил Луи затем
Петлю, и марабу, взмахнув
Крылами, вновь открыл свой клюв:
«Я очень стар и не ропщу.
Вы ж молоды, я вас прощу».
Дымился над землей туман,
И кучки сонных обезьян
Спешили в логова свои,
Когда ушел от них Луи;
Ушел, а Мик не спал всю ночь,
Тоски не в силах превозмочь.
[Когда сопящий бегемот
Шел к пастбищам из тьмы болот,
Когда внезапный ветер с гор
Гудел в вершинах сикомор,
То в каждом шуме думал Мик
Услышать человечий крик.]
Под утро лишь забылся он,
И взял его могучий сон
В совсем чудесную страну,
Всего вернее, на луну.
[Там толпы юношей и дев
Перекликались: «Умер лев!»
А огненный громадный шар,
Весь в багровеющих звездах,
Как бы во власти темных чар,
Прыжками двигался в кустах.
И, в ужасе окаменев,
Вдруг понял Мик, что это лев.]
Проснулся… Старый павиан
Собрал сильнейших обезьян.
Они спускались, говоря,
Что хорошо б вернуть царя.
Порой, сплетя свои хвосты,
Чрез бездны строили мосты,
Пока пред ними темный лес
В тумане зыбком не воскрес
И не мелькнули меж стволов
Клыки и хоботы слонов.
Тогда они уселись. Мик
Пошел один и в глушь проник.
Пред ним поляны ровный круг
Кончался зарослями вдруг
И посреди его была,
Как низкий белый дом, скала.
На той скале Луи лежал,
Руками раны зажимал,
А восемь яростных пантер
Кружились возле… Из пещер
Еще спешили… Отражал
Всю ночь их мальчик и устал.
текст обрывается
От дел правленья он отвык,
И, пролетая, крикнул Мик,
Ему показывая шиш:
«Зачем ты куришь, не царишь?»
И тот ответил: «Я курю
Затем, что следует царю!»
Чрез многоводный Сенегал
В трущобы Конго Мик влетел,
И как потом он проклинал
Тот неприветливый предел!
Там оголтелый людоед
С ножом за ним пустился вслед,
И голых полчища богов
Со свежей кровью на губах
Вдруг подняли ужасный рев
На каменных своих столбах.
В ловушки, скрытые средь скал,
Жираф ногами попадал.
Как ряд степей, бегущих вдаль,
Потом открылся Трансвааль,
И Мик запомнил навсегда
Деревни, села, города,
Где жили тысячи людей,
Не черных — белых, всех вождей.
У школы, дома одного,
Чуть не оставили его.
Старик, почтенный, словно царь,
Сказал: «Садись-ка за букварь!»
Забился Мик, его жираф
Вспотел, насилу ускакав.
«На север!» — крикнул Мик. И вот
Они вошли в страну болот
В верховьях Нила; там сильны
Загадочные колдуны
И могут, дергая струну,
Заставить мучиться луну.
Для них пылающий жираф
Был самой легкой из забав,
И безопасно ехал Мик
Средь заклинательных костров,
Как вдруг пред ним опять возник
Седой и мудрый Дух Лесов.
«Ну, ты наездник молодец!» —
Сказал он Мику как отец,
А Мик, поникнув головой,
Шептал: «Мне хочется домой!
Мне кажется, что я умру,
Коль не достану инджиру
И не понюхает мой нос
В Аддис-Абебе красных роз».
Дух рассмеялся: «Ну, иди!
Ты счастье встретишь впереди.
Я ж три подарка дам тебе,
Помощников в твоей судьбе:
Теперь поймешь свободно ты,
Что шепчут звезды с высоты,
[Все запахи и голоса,
Которыми полны леса.
Отныне каждый человек —
Богатый, бедный, самый злой —
К тебе привяжется навек
Вдруг размягченною душой,
И будешь ты творить добро,
И суд твой будет честный суд,
Но золото и серебро
В твоих подвалах как сочтут?!»]
И над могилою Луи
Колени Мик склонил свои
И слышал в небе звездный клик:
«Луи, он счастлив, он в раю.
Там Михаил Архистратиг
Его зачислил в рать свою».
И престарелый павиан,
Что стал царем у обезьян,
Целуясь с Миком, уверял,
Что тот совсем мужчиной стал.
И встреться с ним Ато Гано,
Тому бы не было смешно.