Михалко (Прус; Сементковский)/ОЗ 1881 (ДО)
| Михалко |
| Оригинал: польск. Michałko, опубл.: 1880. — Перевод опубл.: 1881. Источникъ: az.lib.ru со ссылкой на журналъ «Отечественныя записки», 1881, томъ CCLVII, № 7, отд. I, с. 197—215 |
Михалко.
[править]Работы на желѣзной дорогѣ окончены. Подрядчикъ выплатилъ всякому что слѣдовало; кого можно было, обманулъ, и народъ началъ расходиться кучками, каждый въ свою деревню.
Въ корчмѣ, недалеко отъ полотна дороги, было шумно до полудня. Одинъ наполнялъ суму кренделями, другой покупалъ водку, чтобы снести ее домой, третій напивался на мѣстѣ. Потомъ всѣ свернули армяки, перекинули ихъ чрезъ плечо и ушли, крикнувъ:
— Будь здоровъ, дурачекъ!
А «онъ» остался.
Остался онъ въ полѣ и даже глядѣлъ не вслѣдъ за уходившими, а на блестѣвшіе рельсы, бѣжавшіе далеко, далеко, неизвѣстно куда. Вѣтеръ растрепалъ черные его волосы. До него доносились послѣдніе звуки пѣсни товарищей.
Вскорѣ рубахи и круглыя шапки совсѣмъ скрылись за кустами можжевельника. Затѣмъ смолкла окончательно и пѣсня, а онъ все стоялъ съ заложенными за спину руками, потому что ему некуда было идти. Какъ тотъ заяцъ, который въ эту минуту перескакивалъ черезъ рельсы, онъ, мужикъ-сирота, жилъ въ полѣ, а вмѣсто житницы у него было: что Богъ дастъ.
За песчанымъ холмомъ раздался свистъ, показался дымъ, зашумѣло. Подъѣхалъ рабочій поѣздъ и остановился у недостроенной станціи. Толстякъ машинистъ и его молоденькій помощникъ, соскочили съ локомотива и побѣжали въ корчму. Тоже сдѣлали тормазные кондукторы. Остался одинъ только инженеръ, который задумчиво осматривалъ пустынную мѣстность и прислушивался къ шуму паровъ въ котлѣ.
Парень зналъ инженера и поклонился ему въ поясъ.
— А, это ты, дурачекъ! Что тутъ дѣлаешь? спросилъ инженеръ.
— Ничего, баринъ! отвѣтилъ тотъ.
— Что жь ты не идешь въ деревню?
— А что мнѣ тамъ дѣлать, баринъ?
Инженеръ сталъ что-то напѣвать, а потомъ сказалъ:
— Поѣзжай въ Варшаву. Тамъ всегда найдешь работу.
— Не знаю гдѣ.
— Садись на платформу — узнаешь.
Дурачекъ вскочилъ, какъ кошка, на платформу и усѣлся на груду камней.
— А денегъ у тебя есть хоть немного?
— Есть у меня рубль, сорокъ грошей и злотъ пятачками.
Инженеръ продолжалъ напѣвать и осматривать мѣстность, а локомотивъ попрежнему шумѣлъ. Наконецъ, поѣздная прислуга выбѣжала изъ корчмы съ бутылками и узелками. Машинистъ и его помощникъ вскочили на локомотивъ, и поѣздъ тронулся.
Проѣхали верстъ десять, какъ на поворотѣ показался дымокъ, а потомъ бѣдная деревушка, окруженная болотами. Михалко при видѣ ея оживился. Онъ сталъ смѣяться, звать (хотя никто его не могъ разслышать), махать шапкою… Тормазной на высокихъ козлахъ даже разсердился:
— Ты чего нагибаешься? Упадешь еще, дуракъ…
— Это наша деревня, вонъ тамъ!
— Ну, если ваша деревня, такъ сиди смирно!
Михалко сталъ держать себя спокойно, какъ ему было велѣно. Но такъ какъ сердце у него защемило, то онъ началъ читать молитву. Ахъ, какъ онъ охотно вернулся бы туда, въ эту деревню, слѣпленную изъ глины и соломы! Но къ чему? Хотя его и называли дурачкомъ, но онъ понималъ, что на сторонѣ все-таки труднѣе умереть съ голоду и легче найти ночлегъ, чѣмъ у себя, въ деревнѣ. Тамъ хлѣба больше, на мясо можно поглядѣть, домовъ больше, да и люди на видъ не такіе несчастные, какъ дома.
Они проѣзжали мимо разныхъ станцій. Вечеромъ, инженеръ велѣлъ дать парню поѣсть, а онъ за это поклонился ему въ ноги.
Пріѣхали они въ совершенно новыя мѣста. Не было тутъ болотъ, а все холмистыя поля и извилистыя, быстрыя рѣчки. Исчезли курныя избы и овины, плетеные изъ прутьевъ; показались живописныя усадьбы и каменныя постройки.
Ночью они пріѣхали въ городъ, стоявшій на горѣ. Казалось, что одинъ домъ влѣзаетъ на другой, и въ каждомъ было столько огней, сколько на небѣ звѣздъ. Если бы вся деревня Михалки вымерла, то на похоронахъ не было бы столько свѣчей, сколько ихъ горѣло въ этомъ городѣ.
Гдѣ-то прекрасно играли, люди ходили толпою, смѣясь и разговаривая, хотя было уже такъ поздно, что въ деревнѣ въ это время слышались только крики филина и завываніе дворовыхъ собакъ.
Михалко не заснулъ. Инженеръ приказать дать ему фунтъ колбасы и булку, а потомъ прогналъ его на другую платформу съ пескомъ. Было тутъ мягко, точно на пуховикѣ. Но парень не ложился, сидѣлъ на корточкахъ, ѣлъ колбасу съ хлѣбомъ и думалъ:
— Чудно жить на свѣтѣ!
Простоявъ нѣсколько часовъ, поѣздъ, подъ утро, тронулся и поѣхалъ очень быстро. На одной изъ станцій, въ лѣсу, онъ остановился, а тормазной сказалъ парню, что инженеръ, вѣрно, поѣдетъ назадъ, потому что получилъ депешу.
Дѣйствительно, инженеръ махнулъ парню.
— Я долженъ вернуться, сказалъ онъ. — Хочешь ѣхать одинъ въ Варшаву?
— Какъ мнѣ знать! шепнулъ парень.
— Ну, не пропадешь между людьми!
— Для кого мнѣ пропасть-то, баринъ? у меня никого и нѣтъ!
Въ самомъ дѣлѣ, для кого онъ могъ пропасть?
— Ну, такъ поѣзжай, продолжалъ инженеръ. — Тамъ, сейчасъ у станціи, строятъ новые дома. Будешь носить кирпичъ и не умрешь съ голоду. Только смотри: не пей. А тамъ, можетъ быть, тебѣ и лучше будетъ. На всякій случай вотъ тебѣ рубль.
Парень взялъ рубль, припалъ къ ногамъ инженера и усѣлся опять на платформу съ пескомъ.
Поѣздъ тотчасъ же тронулся.
По дорогѣ Михалко спросилъ тормазного:
— Далеко отсюда до нашей станціи?
— Верстъ триста. Впрочемъ, не знаю.
— А пѣшкомъ долго идти?
— Недѣли три пройдешь.
Страхъ овладѣлъ парнемъ. Зачѣмъ онъ, несчастный, пустился въ такую даль, изъ которой приходится идти три недѣли до дому?..
У нихъ въ деревнѣ часто разсказывали о парнѣ, котораго вихрь схватилъ, унесъ скорѣе, чѣмъ перекреститься можно, и бросилъ за пятнадцать верстъ уже мертвымъ. Не случилось ли и съ нимъ того же? Эта машина, наполненная огнемъ, которой старики такъ боятся, не хуже ли вихря? А куда она заброситъ его?
При этой мысли онъ схватился за край платформы и закрылъ глаза. Теперь онъ чувствовалъ, какъ онъ несется, какъ вѣтеръ хлещетъ его по лицу и словно смѣется: гу! гу! гу!.. ги! ги! ги!..
Вихрь его схватилъ и несетъ! Хорошо еще, что не отъ матери, не отъ отца, не отъ собственной хаты, а съ поля, сироту.
Онъ понималъ, что дѣло не ладно, но — какъ быть? Скверно ему будетъ, но вѣдь прежде ему было еще хуже. Для того онъ и бѣдный сирота, чтобы мыкать горе, чтобы страхъ и боль щемили у него сердце.
Локомотивъ засвистѣлъ пронзительно. Михалко взглянулъ передъ собою и увидѣлъ вдали какъ бы лѣсъ домовъ, покрытыхъ облаками дыма.
— Пожаръ, что ли, тамъ? спросилъ онъ тормазного.
— Это Варшава!
У парня снова защемило сердце. Какъ ему войти въ этотъ дымъ?
Станція. Михалко слѣзъ съ платформы, поцѣловалъ тормазному руку и, оглядѣвшись, отправился въ лавку, гдѣ на вывѣскѣ были нарисованы кружки съ краснымъ пивомъ и бутылки съ зеленою водкою. Тянуло его, однако, туда вовсе не желаніе выпить.
За лавкою возвышался строющійся домъ, а около него стояли каменьщики. Онъ вспомнилъ совѣтъ инженера и пошелъ освѣдомиться о работѣ.
Каменьщики, выпачканные известью, сами съ нимъ заговорили.
— А ты кто такой? Откуда будешь? Какъ зовутъ твою мать? Кто тебѣ сшилъ такую шапку?
Одинъ тянулъ его за рукавъ, другой хлопнулъ его по шапкѣ. Молодцы перевернули его нѣсколько разъ, такъ что онъ уже не зналъ, откуда пришелъ.
— Откуда же ты?
— Изъ Лыкова, отвѣтилъ Михалко.
Каменьщики засмѣялись хоромъ, потому что онъ говорилъ нараспѣвъ и имѣлъ видъ крайне смущенный. Онъ продолжалъ стоять между ними и тоже смѣялся.
Его смѣхъ и добродушный видъ расположили къ нему каменьщиковъ. Они начали его разспрашивать. А когда онъ сказалъ имъ, что ищетъ работы, то велѣли идти за собою.
— Дурачекъ; но, кажется, малый хорошій, сказалъ одинъ изъ каменьщиковъ.
— Надо взять его, сказалъ другой.
— А питки будутъ? спросилъ третій.
— Что это?
— Поставишь два штофа водки? прибавилъ первый.
— Не то зададимъ тебѣ перцу! замѣтилъ третій, смѣясь.
Подумавъ немного, парень отвѣтилъ:
— Лучше получить, чѣмъ дать.
Каменьщикамъ этотъ отвѣтъ понравился. Они ударили его еще раза два по шапкѣ, но не напоминали болѣе о водкѣ да и перцу не задали.
Продолжая шутить, они добрались до строившагося дома и принялись за работу. Каменьщики взобрались на высокіе лѣса, а дѣвушки и подростки стали носить кирпичъ. Михалкѣ, какъ новичку, пришлось размѣшивать известь съ пескомъ.
Такъ онъ сдѣлался каменьщикомъ.
На другой день, въ помощь ему дали дѣвушку, такую же бѣдную, какъ и онъ самъ. На ней былъ старый платокъ, дырявая юпка и рубаха — вотъ и весь костюмъ. Она вовсе не была хороша. Лицо у нея было смуглое и худое, носъ короткій, вздернутый, лобъ низкій. Но Михалко не былъ разборчивъ. Какъ только она стала около него съ мѣшалкою въ рукахъ, онъ заинтересовался ею. А когда она взглянула на него изъ-подъ полинявшаго платочка, онъ почувствовалъ, что ему стало теплѣе на душѣ. Онъ даже рѣшился заговорить съ нею.
— Откуда ты будешь? Далеко ли отсюда? Давно ли ты работаешь съ каменьщиками?
— Не надрывайся! продолжалъ онъ, ободренный ея отвѣтомъ: — я поработаю за себя и за тебя.
И работалъ онъ такъ, что потъ лилъ съ него ручьями, а дѣвушка только мазала мѣшалкою по извести.
Съ тѣхъ поръ они всегда были вмѣстѣ. Иногда къ нимъ присоединялся одинъ изъ каменьщиковъ. Дѣвушку онъ ругалъ, а надъ парнемъ издѣвался. Вечеромъ, Михалко оставался въ строившемся домѣ на ночлегъ, потому что ему некуда было идти, а дѣвушка шла въ городъ вмѣстѣ съ другими и съ тѣмъ каменьщикомъ, который ее постоянно ругалъ, а иногда и билъ.
— Съ чего это онъ не взлюбилъ дѣвушки? спрашивалъ Михалко про себя: — а, впрочемъ, на то онъ и каменьщикъ, чтобы насъ учить…
За то онъ самъ старался утѣшить дѣвушку, какъ могъ. Онъ постоянно работалъ за нее и за себя. Къ завтраку онъ дѣлился съ нею хлѣбомъ, а къ обѣду покупалъ ей борщу на 2 копейки, потому что у дѣвушки никогда не было денегъ.
Когда имъ приказали носить кирпичъ на верхъ, парень не могъ уже помогать дѣвушкѣ, потому что прикащикъ велъ строгій надзоръ. Но онъ постоянно шелъ за ней и ужасно боялся, чтобъ она не споткнулась, и чтобы ноша не придавила ея.
Видя такую заботливость парня о дѣвушкѣ, злой каменьщикъ пуще прежняго издѣвался надъ нимъ и указывалъ на него другимъ. Тѣ также смѣялись надъ Михалкой и кричали сверху:
— Молодецъ, Михалко, молодецъ!
Однажды, въ полдень, каменьщикъ отозвалъ дѣвушку въ сторону и сталъ ее сильно бранить. Затѣмъ она, вся въ слезахъ, подошла къ Михалкѣ и спросила: не найдется ли гривенника?
Могъ ли онъ ей въ чемъ-нибудь отказать! Быстро развязавъ узелокъ, въ которомъ онъ держалъ деньги, привезенныя еще со станціи, онъ далъ ей гривенникъ.
Дѣвушка отнесла деньги каменьщику, и съ тѣхъ поръ не проходило дня, чтобы она не брала у Михалки денегъ взаймы. А когда онъ ее разъ нерѣшительно спросилъ:
— Зачѣмъ ты даешь деньги этому чорту?
— Да ужь такъ! отвѣтила она.
Однажды, каменьщикъ поссорился съ прикащикомъ и бросилъ работу. И нетолько самъ бросилъ, но еще приказалъ дѣвушкѣ сдѣлать тоже самое и иттги съ нимъ.
Дѣвушка колебалась. Но когда прикащикъ пригрозилъ ей, что если она броситъ работу раньше вечера, то онъ ей не заплатитъ за всю недѣлю, она стала опять носить кирпичъ.
Каменьщикъ впалъ въ бѣшенство.
— Пойдешь ли ты со мной, гадина? кричалъ онъ.
— Какъ же мнѣ идти, когда онъ не хочетъ заплатить? Хорошо было бы на этотъ рубль купить себѣ хоть юпку!
— Ну, разразился каменьщикъ: — такъ не показывайся же мнѣ на глаза, не переступай моего порога, не то убью тебя до смерти!
И онъ пошелъ по направленію къ городу.
Вечеромъ рабочіе разошлись по домамъ. Остались только Михалко да дѣвушка.
— А ты не идешь? спросилъ парень удивленно.
— А куда мнѣ идти, когда онъ сказалъ, что выгонитъ меня?
Теперь только Михалко началъ кое-что смекать.
— Такъ вы вмѣстѣ жили? спросилъ онъ, и голосъ его дрогнулъ.
— А то какъ же? отвѣтила она смущенно.
— И ты ему отдавала всѣ деньги, хоть онъ тебя и билъ?
— А то какъ же?
— Зачѣмъ ты это дѣлала?
— Потому что я его любила, шепнула она, скрываясь за балкою.
Парня точно кто-то ударилъ ножемъ въ бокъ. Не даромъ люди надъ нимъ смѣялись. Онъ подошелъ къ дѣвушкѣ.
— Но теперь ты не будешь его любить? спросилъ онъ.
— Нѣтъ! отвѣтила она и горько заплакала.
— А будешь любить меня?
— Да.
— Я тебя не буду бить и деньги не буду отнимать.
— Ага!
— Со мною тебѣ будетъ лучше.
Дѣвушка ничего не отвѣчала, а только плакала еще сильнѣе и вся дрожала.
Ночь стояла холодная и сырая.
— Холодно тебѣ? спросилъ парень.
— Холодно.
Онъ усадилъ ее на кучку кирпичей, снялъ съ себя армякъ и завернулъ въ него дѣвушку, а самъ остался въ одной рубахѣ.
— Не плачь, сказалъ онъ: — не плачь! Ты такъ просидишь только одну ночь. У тебя есть рубль, завтра наймемъ квартиру, а юпку я тебѣ куплю на свои. Только не плачь.
Но дѣвушка не слушала его. Поднявъ голову, она прислушивалась къ чему-то постороннему. Ей казалось, что приближаются знакомые шаги. Кто-то засвистѣлъ и крикнулъ:
— Пойдемъ домой! Эй, гдѣ ты тамъ?
— Я здѣсь! отвѣтила дѣвушка, вскакивая съ мѣста.
Она выбѣжала къ каменьщику на улицу.
— Я здѣсь! повторила она.
— А деньги у тебя есть? спросилъ каменьщикъ.
— Есть! Вотъ тутъ… на! сказала она, вручая ему рубль.
Каменьщикъ положилъ деньги въ карманъ, а потомъ схватилъ дѣвушку за волосы и началъ ее бить, приговаривая:
— А въ другой разъ слушайся! а не то не пущу тебя на порогъ… Рублемъ не откупишься… Слушайся! слушайся! повторялъ онъ, ударяя ее кулакомъ.
— Ради Бога! кричала дѣвушка.
— Слушайся! слушайся, когда я тебѣ приказываю!
Вдругъ онъ выпустилъ ее, почувствовавъ, что кто-то схватилъ его за шиворотъ. Онъ съ трудомъ повернулъ голову и увидѣлъ горѣвшіе отъ злобы глаза Михалки.
Каменьщикъ былъ силенъ и хватилъ Михалку по головѣ такъ, что у того зазвенѣло въ ушахъ. Но парень не отпустилъ его. Напротивъ, онъ сдавилъ ему шею еще сильнѣе.
— Задуши меня, разбойникъ, задуши только — и увидишь! простоналъ каменьщикъ хриплымъ голосомъ.
— Такъ не бей ея! сказалъ парень.
— Не буду больше, пробормоталъ каменьщикъ и высунулъ языкъ.
Михалко выпустилъ его, а каменьщикъ зашатался на ногахъ. Онъ съ трудомъ перевелъ духъ и потомъ сказалъ:
— Если эта гадина не хочетъ, чтобы я ее билъ, то пусть не ходитъ за мною. Любитъ она меня — ну и отлично; а бить я ее буду, потому что у меня такой нравъ! Какая же эта дѣвка, если ее бить нельзя! Пусть убирается къ чорту!
— И уберется… эка бѣда! возразилъ парень.
Но дѣвушка схватила его за руку.
— Оставь ты его въ покоѣ, говорила она Михалкѣ, дрожа всѣмъ тѣломъ и сжимая ему руку: — не вмѣшивайся ты въ наши дѣла!
Парень даже вытаращилъ глаза отъ удивленія.
— А ты ступай домой! сказала она каменьщику, беря его подъ руку.
Но каменьщикъ оттолкнулъ ее и сказалъ, смѣясь:
— Ступай къ нему! Онъ не будетъ тебя бить… Онъ тебѣ вѣдь деньги давалъ…
— И-и!.. перестань! сказала дѣвушка и пошла впередъ.
— Видишь, что съ бабой надо обращаться какъ съ собакой! сказалъ каменьщикъ, указывая рукой на дѣвушку. — Ты ее бей, а она за тобой въ огонь пойдетъ…
Онъ исчезъ, и въ ночной тишинѣ слышался только его злобный смѣхъ. Парень стоялъ, глядя имъ вслѣдъ, и прислушивался. Затѣмъ, онъ вернулся въ домъ и остановился предъ кучей кирпичей, на которыхъ еще недавно сидѣла дѣвушка. Въ головѣ у него было пусто, и онъ дышалъ съ трудомъ. Только что она ему сказала, что будетъ его любить, а вотъ, однакожъ, ушла. Сейчасъ онъ былъ счастливъ, чувствовалъ себя хорошо съ живымъ существомъ, къ тому же, съ дѣвушкой, а теперь его душила тоска.
Отчего она ушла? Вотъ онъ и силенъ, и добръ, а чѣмъ можетъ помочь горю? Инстинктивно онъ уважалъ ея любовь къ каменьщику, не сердился, что она не сдержала слова, не думалъ насильно навязывать своихъ чувствъ. А между тѣмъ такъ тосковалъ по ней, такъ тосковалъ… Покрытыми известью руками онъ вытеръ себѣ глаза и поднялъ армякъ, лежавшій на кирпичахъ и еще какъ будто теплый. Онъ вышелъ на улицу и постоялъ тамъ. Ничего не было видно, только сквозь мглу блестѣли красные огоньки фонарей. Онъ вернулся въ домъ и легъ на землю. Но, вмѣсто того, чтобы спать, тяжело вздыхалъ, тоскуя по своей дѣвочкѣ. По своей! Вѣдь она сама ему сказала, что будетъ любить его одного!
На другой день онъ, по обыкновенію, принялся за работу. Но работа не спорилась. Онъ чувствовалъ утомленіе, да и домъ этотъ ему опротивѣлъ. Куда онъ ни шелъ, до чего ни дотрогивался, на что ни смотрѣлъ, все ему напоминало его дѣвочку и его горькое разочарованіе. Люди тоже насмѣхались надъ нимъ и кричали ему:
— А что, дурачекъ, дороги дѣвушки въ Варшавѣ?
Да, не дешевы! Парень истратилъ всѣ свои сбереженія, часто голодалъ, ничего себѣ не справилъ, никакой радости не видѣлъ… Скверно ему было да и стыдно. Поэтому, когда онъ узналъ, что въ Варшавѣ лучше платятъ рабочимъ, онъ въ первый разъ отправился въ городъ. Онъ шелъ за другимъ каменьщикомъ, который обѣщалъ свести его въ улицу, гдѣ строятъ много домовъ.
Вышли они рано утромъ и шли долго, пока добрались до Вислы. Когда парень увидѣлъ мостъ, онъ даже разинулъ ротъ. Въ эту минуту онъ забылъ про свою дѣвочку. Завидѣвъ будку сторожа, онъ испугался…
— Чего ты боишься? спросилъ его товарищъ.
— Не знаю, пустятъ ли меня? отвѣтилъ Михалко.
— Дуракъ! крикнулъ на него каменьщикъ: — если кто-нибудь тебя спроситъ, то скажи, что идешь со мною.
— Да вѣдь и вправду, подумалъ парень и удивился, что отвѣтъ этотъ ему самому не пришелъ въ голову. Потомъ, онъ сталъ удивляться купальнямъ и баржамъ, что онѣ такія большія и не тонутъ, и никакъ не могъ повѣрить, что весь мостъ выстроенъ изъ желѣза.
— Тутъ что-нибудь да не такъ, говорилъ онъ про себя. — Столько желѣза на всемъ свѣтѣ не съищешь!
Такъ шли себѣ Михалко и каменьщикъ, гуськомъ, черезъ мостъ. Они миновали Новый Съѣздъ. Около замка парень снялъ шапку и перекрестился, полагая, что это церковь. Затѣмъ, его чуть было не сшибъ съ ногъ дилижансъ. Передъ статуей Богородицы онъ хотѣлъ стать на колѣни, чтобы помолиться, и каменьщику съ трудомъ удалось его оттащить.
На улицахъ шумъ, масса экипажей, толпы народа. Стараясь дать однимъ дорогу, Михалко толкалъ другихъ и блѣднѣлъ отъ страха, опасаясь, чтобы его не побили. Въ концѣ-концовъ, у него потемнѣло въ глазахъ, и онъ потерялъ въ толпѣ каменьщика.
— Эй, землякъ, землякъ! началъ онъ кричать въ отчаяніи и бѣжалъ по улицѣ во весь опоръ.
Но кто-то его вдругъ схватилъ за шиворотъ, сказавъ:
— Тише, собака! Здѣсь кричать не дозволяется!
— Да я потерялъ земляка!
— Какого земляка?
— Каменьщика.
— Куда-же тебѣ нужно?
— Тамъ, гдѣ домъ строятъ…
— Какой домъ?
— Такой… изъ кирпича, отвѣтилъ парень.
— Вотъ дуракъ! И здѣсь строятъ домъ… Да и вотъ въ той улицѣ строятъ!
— Да я не вижу…
Городовой взялъ его за плечо и сталъ показывать.
— Вонъ смотри… здѣсь строятъ одинъ домъ… вонъ тамъ другой…
— Ага, вижу! сказалъ Михалко и направился ко второму дому, потому что не нужно было переходить улицу.
Добравшись до указаннаго дома, онъ спросилъ о каменьщикѣ. Но здѣсь онъ его не нашелъ, и ему указали на другой домъ. Но и тамъ никто не слыхалъ о каменьщикѣ Петрѣ. Пришлось парню идти дальше.
Такимъ образомъ, онъ обошелъ нѣсколько улицъ и осмотрѣлъ около пятнадцати строющихся домовъ, спрашивая вездѣ: гдѣ живутъ тѣ люди, которымъ теперь строютъ дома?
Онъ удалялся постепенно отъ центра города. Уличный шумъ стихалъ, прохожихъ становилось меньше, экипажей почти не было видно. За то лѣсовъ, грудъ кирпичей и красныхъ стѣнъ становилось все больше. Парень уже потерялъ надежду найдти каменьщика и началъ думать о пріисканіи себѣ работы. Увидѣвъ во дворѣ рабочихъ, онъ подошелъ къ нимъ. Но временамъ, онъ вмѣшивался въ разговоръ или прислуживался къ кому-нибудь изъ нихъ. Одному онъ помогъ складывать кирпичъ, другому подалъ шайку, а тѣмъ, которые мѣшали известь, онъ показалъ, какъ лучше справляться съ этимъ дѣломъ. При этомъ случаѣ онъ обрызгалъ прикащика съ ногъ до головы.
— Чего ты тутъ вертишься? крикнулъ тотъ.
— Ищу работы.
— Здѣсь нѣтъ для тебя работы.
— Нѣтъ теперь; но, можетъ быть, потомъ найдется. Я никому не помѣха, я только помогаю.
Прикащикъ, ловкій малый, тотчасъ же сообразилъ, что у парня денегъ нѣтъ. Поэтому, онъ вынулъ изъ кармана тетрадку и карандашъ, сталъ что-то записывать, вычеркивать и, въ концѣ-концовъ, принялъ Михалку въ рабочіе.
Народъ потомъ говорилъ, что онъ на немъ заработываетъ лишній гривенникъ въ день.
Парень оставался тутъ до осени. Съ голоду онъ не умеръ, за ночлегъ не платилъ, но и сапоговъ себѣ не справилъ. За то онъ два раза напился, какъ стелька, и даже хотѣлъ затѣять скандалъ въ кабакѣ, но не успѣлъ, потому что его вытолкали вонъ.
А домъ, между тѣмъ, росъ съ удивительною быстротою. Флигеля еще не были выведены, а съ улицы домъ уже былъ покрытъ крышею, оштукатуренъ, оконныя рамы были вставлены и даже жильцы начали перебираться. Въ концѣ сентября пошли дожди. Работу прервали и каменьщиковъ отпустили; въ числѣ ихъ и Михалку.
Прикащикъ дѣлалъ ему еженедѣльно вычетъ изъ платы, говоря, что онъ ему отдастъ все заразъ; но когда дѣло дошло до окончательнаго разсчета, парень хотя и былъ неграматенъ, но замѣтилъ, что его обманули. Прикащикъ далъ ему три рубля, а ему слѣдовало пять, если не шесть.
Михалко взялъ деньги, снялъ шапку, началъ почесываться за ухомъ и переминаться съ ноги на ногу. Но прикащикъ былъ такъ занятъ своею тетрадкой, что очень долго его не замѣчалъ. Наконецъ, онъ его спросилъ строго:
— Ну, чего тебѣ еще надо?
— Должно быть, мнѣ больше слѣдуетъ, отвѣтилъ парень смиренно.
Прикащикъ покраснѣлъ отъ злости. Онъ приблизился къ Михалкѣ, схватилъ его за грудь и сказалъ:
— А паспортъ у тебя есть?
Михалко прикусилъ языкъ.
Прикащикъ продолжалъ:
— Ты, можетъ быть, думаешь, хамская душа, что я тебя объегорилъ?
— Да какъ же…
— Такъ пойдемъ со мною въ полицію, и я тебѣ тамъ докажу, что ты мазурикъ и бродяга…
Паспортъ и полиція встревожили Михалку. Поэтому онъ сказалъ:
— Да проститъ вамъ Богъ обиду!
И ушелъ. Прикащика тоже не особенно тянуло въ полицію, и потому дѣло кончилось для Михалки однимъ страхомъ.
Михалко не зналъ куда идти. Прошелъ онъ одну улицу, прошелъ другую, третью, заходя вездѣ, гдѣ видѣлъ красныя стѣны и лѣса. Но работы были уже окончены или оканчивались, и когда онъ спрашивалъ: не возьмутъ ли его? то ему даже не отвѣчали.
Такъ онъ ходилъ два дня, избѣгая городовыхъ, чтобы не спросили его о паспортѣ. Харчевни онъ не могъ найти и поэтому пробивался колбасою, солониною, хлѣбомъ, селедкою; попивалъ также и водку.
Онъ истратилъ уже цѣлый рубль. Спалъ онъ подъ заборомъ и тосковалъ по человѣкѣ, съ которымъ можно было бы поговорить. Онъ даже рѣшился вернуться домой. Поэтому освѣдомлялся у людей, какъ пройти къ желѣзной дорогѣ?
Идя по ихъ указаніямъ, онъ, дѣйствительно, добрался до желѣзной дороги, но оказалось, что это не та. Онъ увидѣлъ большую станцію, гдѣ было очень много народа; но рельсовъ нигдѣ не было видно.
Онъ испугался, не зная, какъ это случилось, пока добрый человѣкъ не растолковалъ ему, что есть еще три дороги, но за Вислою.
Теперь онъ вспомнилъ, что шелъ сюда черезъ мостъ. Переночевавъ гдѣ-то во рву, онъ на другой день сталъ освѣдомляться у прохожихъ, какъ ему пройти къ мосту. Ему въ точности разъяснили, гдѣ идти прямо, гдѣ — направо, гдѣ — налѣво и гдѣ свернуть. Все это онъ хорошо запомнилъ и, дѣйствительно, попалъ къ Вислѣ, по моста никакого не нашелъ.
Тогда онъ вернулся въ городъ. Къ несчастью, пошелъ дождь. Люди шли подъ зонтиками, а кто не имѣлъ зонтика, тотъ бѣжалъ во всю прыть. Поэтому, Михалко не рѣшался останавливать прохожихъ, чтобы спросить, куда идти.
Дождь превратился въ ливень. Михалко, дрожа отъ холода и весь мокрый, остановился у стѣны и утѣшалъ себя тѣмъ, что дождь, по крайней мѣрѣ, вымоетъ ему ноги.
Когда онъ такъ стоялъ, и съ длинныхъ волосъ его вода стекала за воротъ его рубахи, предъ нимъ остановился какой-то баринъ.
— Ты кто? нищій? спросилъ онъ.
— Ни.
Баринъ отошелъ на нѣсколько шаговъ, но потомъ вернулся и спросилъ:
— А ѣсть хочешь?
— Ни.
— И не холодно тебѣ?
— Ни.
— Оселъ! пробормоталъ баринъ. А потомъ прибавилъ:
— А пятачекъ возьмешь?
— Если дадите, баринъ, то отчего не взять.
Баринъ далъ ему пятіалтынный и ушелъ, бормоча себѣ что-то подъ носъ.
Потомъ, онъ снова остановился, посмотрѣлъ на парня, какъ бы колеблясь, по въ концѣ концовъ взаправду ушелъ.
Михалко держалъ пятіалтынный въ рукѣ и говорилъ про себя:
— Подумаешь, какіе есть добрые господа!
Тутъ ему пришло на мысль, что добрый баринъ могъ бы показать ему дорогу къ мосту. Но было уже поздно.
Настала ночь, зажгли фонари, а дождь не унимался. Парень искалъ улицу, гдѣ было бы потемнѣе. Повернулъ онъ разъ-другой, замѣтилъ новое строеніе и вдругъ узналъ улицу, на которой онъ работалъ нѣсколько дней тому назадъ.
Вотъ здѣсь кончается мостовая; здѣсь — заборъ. Тамъ — складъ угольевъ, а тамъ — его домъ. Въ нѣкоторыхъ окнахъ горятъ огни, а въ открытыя ворота видны недостроенные еще флигеля.
Парень вошелъ во дворъ. Тутъ онъ, по праву, могъ расположиться на ночлегъ: строилъ вѣдь этотъ домъ онъ самъ.
— Эй, ты, куда? крикнулъ ему вслѣдъ съ лѣстницы человѣкъ въ толстомъ тулупѣ.
Значитъ, было уже холодно.
Михалко повернулся.
— Это я, сказалъ онъ: — иду спать въ погребъ.
Человѣкъ въ тулупѣ разсердился.
— А тутъ развѣ гостинница для нищихъ, чтобы народъ на ночлегъ располагался?
— Я тутъ работалъ все лѣто, возразилъ парень испуганно. Въ сѣняхъ показалась дворничиха, всполошенная шумомъ.
— Что тутъ такое? Кто это? Воръ, что ли? спросила она.
— Эхъ, нѣтъ! Онъ говоритъ только, что тутъ работалъ и пришелъ на ночлегъ. Дурачекъ!
У Михалки заблестѣли глаза. Онъ засмѣялся и подбѣжалъ къ дворнику.
— Такъ вы изъ нашей деревни? вскричалъ онъ, сіяя отъ радости.
— А что? спросилъ сторожъ.
— Да вѣдь вы меня такъ кличете, какъ въ нашей деревнѣ… Я вѣдь «дурачекъ Михалко»!
Дворничиха захихикала, а мужъ ея пожалъ плечами.
— Что ты дуракъ — это сразу видно, сказалъ онъ. — Но я не изъ деревни, а изъ города… Изъ Липова! прибавилъ онъ такимъ тономъ, что опечаленный Михалко даже вздохнулъ:
— Ой-ой! Это вѣрно такой же большой городъ, какъ Варшава?
— Ну, не такой, отвѣтилъ дворникъ: — но все-таки городъ порядочный.
Помолчавъ немного, онъ продолжалъ:
— А ты ступай своей дорогой, потому что спать тутъ не дозволяется.
У парня руки опустились. Онъ печально взглянулъ на дворника и спросилъ:
— Куда же мнѣ идти, когда дождь такъ и льетъ?
Мѣткость этого замѣчанія поразила дворника. Въ самомъ дѣлѣ, куда онъ пойдетъ, когда такой дождь?
— Ну, ладно! отвѣтилъ онъ. — Такъ ужь оставайся; но смотри, не вздумай ночью воровать. А завтра, уходи чуть свѣтъ, чтобы хозяинъ тебя не увидалъ. Онъ смотритъ въ оба!
Михалко поблагодарилъ, направился къ флигелю и ощупью отыскалъ знакомый погребъ. Онъ потеръ окоченѣвшія руки, выжалъ мокрый армякъ и легъ на кирпичахъ и стружкахъ, которыя онъ раньше носилъ сюда. Ему не было жарко; напротивъ, даже немного холодно. Но онъ привыкъ съ дѣтства къ нищетѣ и поэтому не обращалъ вниманія на неудобства. Его мучила только мысль: какъ быть? Искать ли работы въ Варшавѣ или вернуться домой? Если искать работы, то гдѣ и какой? А если вернуться домой, то какимъ путемъ и зачѣмъ? Голода онъ не боялся. У него вѣдь было два рубля, а впрочемъ, развѣ голодъ былъ для него новостью?
— Эхъ, воля Божья! шепнулъ онъ, пересталъ заботиться о завтрашнемъ днѣ и наслаждался сегодняшнимъ. На дворѣ дождь лилъ, какъ изъ ведра. Какъ скверно было бы спать сегодня во рву и какъ здѣсь хорошо! И онъ крѣпко заснулъ.
Утромъ прояснилось; даже солнышко блеснуло. Михалко поблагодарилъ дворника еще разъ за ночлегъ и ушелъ. Онъ былъ совершенно бодръ, хотя волоса у него слиплись отъ вчерашняго дождя, а армякъ стоялъ коломъ. На минутку онъ остановился въ воротахъ, соображая, куда идти: налѣво или направо? На углу улицы онъ увидалъ кабакъ и отправился позавтракать. Выпилъ большую рюмку водки и отправился въ ту сторону, гдѣ видны были лѣса.
— Искать ли работы? Вернуться ли домой? размышлялъ онъ.
Вдругъ, гдѣ-то по близости, раздался грохотъ, точно раскатъ грома. Парень оглянулся. Въ нѣсколькихъ стахъ шагахъ, направо, видны были верхушки лѣсовъ, а надъ ними какъ бы красный дымъ. Случилось что-то необыкновенное. У Михалки разгорѣлось любопытство. Онъ побѣжалъ въ ту сторону, спотыкаясь и шлепая по лужамъ.
На немощеной улицѣ, гдѣ всего было нѣсколько домовъ, суетилась испуганная толпа. Народъ галдѣлъ и указывалъ на неоконченное строеніе, передъ которымъ лежали доски, сломанные брусья и груды кирпичей. Надъ всѣмъ этимъ разстилалось облако красной пыли. Парень подошелъ ближе. Тутъ только онъ сообразилъ, въ чемъ дѣло: обвалился новый домъ. Одна стѣна рушилась съ верху до низу, а другая на половину. Въ стѣнахъ висѣли косяки, а толстыя балки, предназначенныя для потолковъ, согнулись и сломались, какъ щепки.
Изъ оконъ сосѣднихъ домовъ выглянули испуганныя женщины. Но на улицѣ, кромѣ работниковъ, было всего нѣсколько постороннихъ людей. Вѣсть о происшествіи не успѣла еще распространиться. Первымъ очнулся прикащикъ.
— Не случилось ли съ кѣмъ-нибудь несчастья? спросилъ онъ, дрожа отъ страха.
— Кажется, нѣтъ. Всѣ завтракали.
Прикащикъ началъ считать рабочихъ, но каждый разъ ошибался.
— Каменьщики здѣсь?
— Здѣсь!
— А помощники?
— Здѣсь!
— Андрея нѣтъ! вскричалъ кто-то.
На секунду водворилось мертвое молчаніе.
— Да, онъ тамъ былъ.
— Надо отъискать его! сказалъ прикащикъ хриплымъ голосомъ.
И онъ направился къ провалившемуся дому, а за нимъ послѣдовали нѣкоторые изъ болѣе смѣлыхъ рабочихъ.
Михалко тоже машинально приблизился.
— Андрей! Андрей! кричалъ прикащикъ.
— Не подходите! остерегали его. — Стѣна сейчасъ рухнетъ.
— Андрей! Андрей!
Изнутри дома послышался стонъ.
Въ одномъ мѣстѣ стѣны было отверстіе. Прикащикъ побѣжалъ туда, заглянулъ и схватился обѣими руками за голову. Потомъ онъ, какъ сумасшедшій, побѣжалъ по направленію къ городу.
За стѣною корчился въ страшныхъ страданіяхъ человѣкъ. Балка раздробила и притиснула ему обѣ ноги. Надъ нимъ висѣлъ кусокъ стѣны, которая трескалась все сильнѣе и каждую минуту могла рухнуть. Одинъ изъ плотниковъ сталъ осматривать мѣстность, а другіе рабочіе, остолбенѣвъ отъ страха, смотрѣли ему въ глаза, готовые броситься на помощь, если она была возможна. Раненый корчился въ судорогахъ и приподнялся на обѣ руки. Это былъ простой рабочій. Губы его почернѣли отъ боли, лицо было мертвенно блѣдно и глаза впали. Онъ смотрѣлъ на людей, стоявшихъ шагахъ въ пятнадцати отъ него, стоналъ, но не рѣшался звать на помощь. Онъ говорилъ только:
— Господи! Спаси, Господи!
— Нельзя войти, произнесъ глухимъ голосомъ плотникъ.
Толпа попятилась назадъ.
Въ ней былъ и Михалко, устрашенный, быть можетъ, еще болѣе другихъ. Онъ страдалъ вмѣстѣ съ раненымъ, раздѣлялъ его страхъ, его отчаяніе, и въ то же время какая-та сила толкала его впередъ.
Ему казалось, что ни на комъ здѣсь, кромѣ него, не лежитъ обязанности спасти этого человѣка, который пришелъ сюда изъ деревни заработывать хлѣбъ. И въ то время, когда другіе говорили себѣ: пойду! онъ думалъ: Не пойду, ни за что не пойду!
Онъ боязливо оглянулся. Стоялъ онъ передъ толпой, ближе къ стѣнѣ, чѣмъ другіе.
— Не пойду! шепнулъ онъ и поднялъ ломъ, который лежалъ у его ногъ.
Въ толпѣ послышался шопотъ:
— Смотрите! что онъ дѣлаетъ?!
— Тише!
— Господи, спаси меня! стоналъ раненый, всхлипывая отъ боли.
— Иду, иду! произнесъ Михалко и вошелъ въ отверстіе.
— Погибнете оба! крикнулъ плотникъ.
Михалко былъ уже около раненаго. Онъ увидалъ его раздробленныя ноги, лужу крови, и у него потемнѣло въ глазахъ.
— Братецъ мой, братецъ! спаси! шепталъ несчастный и обхватилъ рукой его колѣни.
Парень подсунулъ ломъ подъ балку и отчаяннымъ движеніемъ поднялъ ее. Раздался трескъ и сверху упало нѣсколько кирпичей.
— Валится! крикнули рабочіе, разбѣгаясь.
Но Михалко ничего не слышалъ, ни о чемъ не думалъ, ничего не чувствовалъ.
Сильною рукою онъ еще приподнялъ ломъ и окончательно сдвинулъ балку съ раздробленныхъ ногъ лежавшаго человѣка.
Сверху опять посыпались обломки. Поднялось облако красной пыли, сгустилось и наполнило внутренность зданія. За стѣной послышалась какая-то возня. Раненый застоналъ сильнѣе и вдругъ утихъ.
Въ отверстіи стѣны показался Михалко, съ трудомъ неся раненаго. Медленно миновалъ онъ опасное мѣсто и, остановившись передъ толпою, радостно воскликнулъ:
— Ѣдетъ, ѣдетъ! Одинъ сапогъ только тамъ остался!
Рабочіе схватили раненаго, потерявшаго сознаніе, и осторожно понесли его въ ворота ближайшаго дома.
— Воды! воды! крикнулъ кто-то.
— Уксусу!
— За докторомъ!..
Михалко послѣдовалъ за другими, думая:
— Вотъ какой добрый народъ въ Варшавѣ!
Онъ замѣтилъ, что руки у него въ крови; поэтому, вымылъ ихъ въ лужѣ и сталъ у воротъ дома, гдѣ лежалъ раненый. Въ самый домъ онъ не вошелъ. Онъ вѣдь не докторъ, помочь не можетъ.
Между тѣмъ, улица наполнялась народомъ. Прибѣгали любопытные, подъѣзжали извозчики, и вдали послышался даже звонъ пожарныхъ, которыхъ кто-то вызвалъ. Толпа людей, жаждущихъ сильныхъ ощущеній, собралась у воротъ, а болѣе любопытные кулаками прокладывали себѣ дорогу, чтобы взглянуть на кровавое зрѣлище.
Михалко, стоявшій у самой калитки, мѣшалъ одному изъ такихъ господъ.
— Пропусти, зѣвака! крикнулъ господинъ, видя, что босой парень не поддается его кулаку.
— А что? спросилъ Михалко, удивленный поспѣшностью господина.
— Да ты что это… нахалъ! разразился господинъ. — Нѣтъ полиціи, что ли, чтобы разгонять такихъ лѣнтяевъ?
— Ой, бѣда! подумалъ парень и испугался, чтобы его не посадили въ кутузку.
И, желая избѣгнуть приключенія, затерся въ толпѣ.
Нѣсколько минутъ спустя, изъ воротъ стали звать того, кто вынесъ несчастнаго изъ развалившагося дома.
Никто не отвѣчалъ.
— Какой онъ былъ съ виду? спросилъ кто-то.
— Это былъ мужикъ, въ армякѣ, въ круглой шапкѣ, и босой…
— Нѣтъ тамъ такого на улицѣ?..
Начали искать.
— Былъ такой, крикнулъ кто-то: — но онъ ушелъ.
Забѣгала полиція, забѣгали рабочіе, но Михалки не нашли.
Примѣчанія.
[править]- ↑ Болеславъ Прусъ (Александръ Главацкій) принадлежитъ къ числу талантливѣйшихъ и любимѣйшихъ варшавскихъ фельетонистовъ. Онъ — одинъ изъ главныхъ сотрудниковъ «Варшавскаго Курьера», самой распространенной въ Варшавѣ газеты, обязанной преимущественно ему своимъ теперешнимъ успѣхомъ. Чтобы понять характеръ литературной дѣятельности Пруса, необходимо уяснить себѣ значеніе такъ называемыхъ варшавскихъ курьерковъ. Это — ежедневныя изданія, бывшія первоначально и, притомъ, еще весьма недавно, листками, посвященными исключительно регистраціи городскихъ происшествій. Лишь постепенно они стали разнообразить свое содержаніе извѣстіями и замѣтками изъ другихъ сферъ общественной и политической жизни какъ самой Польши, такъ и другихъ странъ. Расширеніе рамокъ курьерковъ шло параллельно съ развивавшеюся потребностью средняго интеллигентнаго человѣка въ газетномъ чтеніи. Нынѣ различіе между курьерками и такъ называемою большою прессою заключается, главнымъ образомъ, въ популярности изложенія и въ преобладаніи чисто мѣстныхъ интересовъ надъ общими. Только уяснивъ себѣ этотъ_характеръ изданія, въ которомъ Прусъ принималъ и принимаетъ постоянное участіе, повторяемъ, можно составить себя точное понятіе о характерѣ его литературной дѣятельности. Онъ является и беллетристомъ, и критикомъ, и публицистомъ, и экономистомъ — словомъ, онъ пишетъ обо всёмъ, избирая всегда ту форму изложенія, которая наиболѣе доступна среднему читателю. Будучи однимъ изъ наиболѣе образованныхъ людей своей среды, онъ посвящаетъ свои силы, свои талантъ, свой неусыпный трудъ поднятію умственнаго и нравственнаго уровня этого средняго читателя. Всё, что интересуетъ польское общество, интересуетъ и его, и всегда, и всюду онъ находитъ случай и возможность благотворно вліять на своихъ соотечественниковъ. Глубокое знаніе своего отечества, уваженіе къ наукѣ, сильно развитое чувство гуманности, добродушный юморъ и образность языка, вотъ тѣ качества, которыя завоевали ему симпатіи польскаго общества и упрочили его литературную извѣстность. То, что онъ пишетъ, быть можетъ, не долговѣчно, такъ какъ посвящено интересамъ дня, но сила періодической печати заключается въ ежедневномъ общеніи съ читателемъ, подъ вліяніемъ котораго складываются симпатіи и антипатіи, разсѣваются предразсудки, вырабогываются вѣрныя убѣжденія — и въ этомъ смыслѣ вліяніе Пруса на польское общество можетъ быть названо весьма сильнымъ и плодотворнымъ. Характеристическія черты таланта Пруса вполнѣ выразились въ вышедшемъ недавно первомъ томѣ собранія его сочиненій (Pisma Boleslawa Prusa. Tom I. Warszawa. 1881). Томъ этотъ составленъ изъ беллетристическихъ его произведеній, написанныхъ за послѣднія пять лѣтъ. Вошли въ него пять разсказовъ, изъ которыхъ три написаны по поводу нѣкоторыхъ отрицательныхъ явленій, встрѣчающихся въ польской жизни, и должны быть причислены къ произведеніямъ съ дидактическимъ характеромъ. Тонъ поученія, естественный при характерѣ дѣятельности Пруса, выступаетъ иногда такъ рѣзко, что портитъ художественное впечатлѣніе прекрасныхъ разсказовъ, въ которыхъ всегда чувствуется перо человѣка, глубоко изучившаго описываемый имъ бытъ. Мы остановились на двухъ разсказахъ, по нашему мнѣнію, наиболѣе выдержанныхъ и законченныхъ въ художественномъ отношеніи и, поэтому, представляющихъ болѣе общій интересъ, чѣмъ остальные.