Модная литературная ересь.[править]
Полоній въ "Гамлетѣ" (Актъ II, сц. 2-л).
Жителямъ большихъ городовъ, вѣроятно, случалось наблюдать не разъ довольно курьезное явленіе: на площади стоитъ небольшая кучка людей, о чемъ-то горячо разговаривающихъ и указывающихъ пальцами на небо. Проходитъ полчаса, часъ и кучка, постепенно увеличиваясь, превращается въ толпу людей, вперившихъ глаза въ небо и словно ожидающихъ чего-то… Судя по ихъ оживленнымъ жестамъ, можно заключить, что недавно на небѣ произошло нѣчто замѣчательное, — либо пролетѣлъ метеоръ, либо посыпался съ неба цѣлый дождь падучихъ звѣздъ. Постоявъ нѣкоторое время въ безплодномъ ожиданіи, толпа мало-по-малу расходится, но никому изъ лицъ, ее составляющихъ, не приходитъ въ голову, что на небѣ ничего не было, что всѣ они были жертвами мистификаціи двухъ или трехъ шутниковъ, которые, проходя черезъ площадь, ради шутки, вперили глаза въ небо, постояли въ такой позиціи четверть часа, и ушли, видя, что шутка удалась, что возлѣ нихъ начинаетъ собираться толпа зѣвакъ. Явленіе, подобное описанному, наблюдается въ настоящее время въ литературѣ по отношенію къ такъ называемой, бэконо-шекспировской теоріи, утверждающей, что драмы, дошедшія до насъ съ именемъ Шекспира, писаны не имъ, но великимъ основателемъ реальной философіи Бэкономъ. Разница развѣ въ томъ, что въ первомъ случаѣ мы имѣемъ дѣло съ сознательнымъ обманомъ, а въ послѣднемъ съ безсознательнымъ самовнушеніемъ. Не ждите отъ теоріи, низвергающей съ пьедестала величайшаго драматурга, новыхъ временъ, фактическихъ доказательствъ — ихъ нѣтъ, да для нея они и не существенны въ виду силы доказательствъ внутреннихъ, логическихъ. «Статочное ли дѣло», — спрашиваетъ теорія, — «чтобы драмы, полныя такихъ возвышенныхъ, далекоозаряющихъ идей, такого глубокаго прозрѣнія въ сущность государственной жизни и въ тайны человѣческаго сердца, могли выйти изъ-подъ пера полуобразованнаго актера, не окончившаго даже элементарной школы, вращавшагося въ низменныхъ слояхъ общества и думавшаго только о томъ, чтобы сколотить деньгу и удалиться на покой въ свой родной городокъ? Внутреннее содержаніе драмъ Шекспира исполнено такой глубины и разносторонности, что ихъ могъ написать не только самый геніальный, но и самый образованный человѣкъ своего времени, а такимъ человѣкомъ, безспорно, былъ Бэконъ, и если онъ скрылъ свое имя подъ псевдонимомъ Шекспира, то это произошло оттого, что, занимая высокое общественное положеніе, онъ не считалъ удобнымъ признать себя авторомъ произведеній, которыя въ то время почти не причислялись къ литературѣ, и въ которыхъ онъ высказалъ мысли и намеки, могшіе повредить его служебной карьерѣ». Таковы основныя положенія пресловутой бэконо-шекспировской ереси, которыя на разные лады повторяются въ массѣ книгъ и брошюръ, ежегодно появляющихся на книжномъ рынкѣ и жадно поглощаемыхъ людьми, мало знакомыми съ предметомъ, но сгараемыми желаніемъ блеснуть оригинальностью и прослыть разрушителями литературныхъ кумировъ и предразсудковъ. Какъ увидимъ ниже, эта литературная ересь, получившая начало въ Америкѣ, первоначально распространялась по Америкѣ, и отчасти Англіи; ученые Германіи долгое время не считали ее заслуживающей опроверженія, и только въ послѣднія 10—15 лѣтъ стали обращать на нее вниманіе; у насъ въ Россіи ее знали только по слухамъ, такъ что когда, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, г. Чуйко помѣстилъ обстоятельную статью по бэконовскому вопросу (Наблюдатель, 1888. Февраль), статья эта могла служить скорѣе предостереженіемъ, чѣмъ опроверженіемъ взглядовъ, имѣвшихъ тогда въ Россіи весьма немногихъ приверженцевъ. Съ тѣхъ поръ многое измѣнилось. Американская реклама, ежегодно раздувающая десятки плохихъ книгъ и брошюрокъ, сдѣлала свое дѣло. Теперь и у насъ встрѣтите не мало лицъ, преимущественно изъ числа учащейся молодежи, которые при словѣ Шекспиръ многозначительно ухмыляются, давая этимъ понять, что ихъ на мякинѣ не поймаешь, что имъ хорошо извѣстенъ le secret du polichinelle. Для такихъ лицъ была, безъ сомнѣнія, драгоцѣннымъ подаркомъ составленная на основаніи извѣстной книги Бормана Das Shakspeare Geheimniss (Leipzig, 1894 г.), статья г. Эйзена Шекспиръ или Бэконъ, помѣщенная въ декабрьской книжкѣ литературныхъ приложеній къ журналу Нива за 1894 годъ. Въ виду того, что этотъ журналъ расходится болѣе чѣмъ въ 100.000 экземпляровъ, статью нашего единственнаго бэконіанца нельзя оставить безъ вниманія, но прежде, чѣмъ приступить къ ея разбору, считаемъ не лишнимъ предложить читателямъ «Міра Божьяго» краткій очеркъ бэконо-шекспировской ереси до появленія книги Бормана.
Всякое геніальное произведеніе всегда заключаетъ въ себѣ нѣчто таинственное, пожалуй, даже сверхъестественное. Хотя бы мы знали всѣ тѣ вліянія, которымъ подвергался его авторъ при жизни, хотя бы мы изучили всѣ составные элементы самого произведенія, для насъ все-таки останется вѣчной загадкой та геніальная сила духа, которая соединяла всѣ эти элементы по напередъ задуманному плану въ одно художественное цѣлое. Степень загадочности, конечно, увеличивается, если скудость біографическихъ данныхъ не даетъ намъ возможности даже приблизительно возстановить исторію развитія таланта и ума изучаемаго художника. Сказанное прилагается къ произведеніямъ Шекспира въ большей степени, чѣмъ къ произведеніямъ другихъ писателей, ибо исторія литературы не знаетъ большаго несоотвѣтствія между тѣмъ, что намъ извѣстно объ авторѣ, и его произведеніями. Это несоотвѣтствіе давно приводило въ смущеніе нѣкоторыхъ критиковъ. Еще въ концѣ прошлаго столѣтія Фармеръ въ своемъ Essay on the Learning of Shakspeare (London, 1767 г.) доказывалъ, что Шекспиръ былъ человѣкъ малообразованный и отказывался объяснить массу научныхъ свѣдѣній, встрѣчающихся въ его произведеніяхъ. Гораздо дальше пошелъ неизвѣстный авторъ статьи, помѣщенной въ Chamber’s Edinburgh Journal за 1852 г., который смѣло поставилъ вопросъ Кѣмъ были написаны драмы Шекспира? (Who wrote Shakspeare?), и отвѣчалъ на него въ томъ смыслѣ, что у Шекспира состоялъ на жалованьи какой-то бѣднякъ ученый, который за извѣстную сумму и снабжалъ его своею ученостью. Отъ этой гипотезы и до предположенія, что главнымъ сотрудникомъ Шекспира былъ Бэконъ — всего одинъ шагъ. Этотъ шагъ былъ сдѣланъ въ Америкѣ однофамилицей Бэкона миссъ Деліей Бэконъ въ ея статьѣ Шекспиръ и его драмы, помѣщенной, въ американскомъ журналѣ Putnam Montly Magazine за 1855 годъ (январь), которая поэтому и считается основательницей бэконо-шекспировской ереси. Миссъ Бэконъ была женщина даровитая и ученая, но крайне экзальтированная и истеричная и рѣшительно неспособная критически отнестись къ своимъ фантазіямъ. Усомнилась ли она въ Шекспирѣ подъ вліяніемъ книги Фармера и статьи неизвѣстнаго автора въ Chamber’s Journal, или дошла до своей теоріи совершенно самостоятельно (первое вѣроятнѣе, такъ какъ она была очень начитана), какъ бы то ни было, но въ своей статьѣ она доказывала, что малообразованный Шекспиръ не могъ написать приписываемыхъ ему драмъ, что онѣ написаны цѣлымъ кружкомъ ученыхъ людей, во главѣ которыхъ стоялъ Бэконъ. Гипотезу свою она развила въ цѣлую теорію въ объемистой книгѣ подъ заглавіемъ Философія пьесъ Шекспира разоблаченная (The Philosophy of Shakspeare Plays unfolded L. 1857). По мнѣнію миссъ Бэконъ, философія эпохи Елизаветы дошла до насъ въ двухъ видахъ — въ формѣ философскихъ трактатовъ Бэкона и въ формѣ драмъ, приписываемыхъ Шекспиру. Послѣднія заключаютъ въ себѣ грандіозную систему политической философіи, которую Бэконъ счелъ болѣе удобнымъ изложить въ драматической формѣ. Иначе ему поступить было нельзя, потому что эти драмы не литературныя произведенія, но страшныя политическія проблемы. Въ эпоху Елизаветы Англія томилась подъ гнетомъ королевскаго деспотизма, отъ котораго и хотѣли избавить ее такіе великіе умы, какъ Бэконъ и Вальтеръ Рэлей. Не смѣя говорить прямо, они говорили загадками, языкомъ Эзопа; сцена была ихъ трибуной, а Шекспиръ псевдонимомъ. Теорія эта казалась истеричной дамѣ до того вѣрной, что она не сочла нужнымъ, приводить въ ея пользу сколько-нибудь солидныя доказательства. Этого мало: если на пути встрѣчались факты, способные ее пошатнуть, то миссъ Бэконъ устраняла ихъ съ дороги самымъ простымъ и безцеремоннымъ образомъ. Ей, напримѣръ, былъ хорошо извѣстенъ восторженный отзывъ Бэнъ-Джонсона о Шекспирѣ, который ставилъ Шекспира даже выше древнихъ драматурговъ. Ни мало не задумываясь, она объясняетъ этотъ отзывъ тѣмъ, что Бэнъ-Джонсонъ былъ посвященъ въ тайну и что подъ видомъ Шекспира онъ прославлялъ покровительствовавшихъ ему Бэкона и Рэлея. Отсутствіе доказательствъ ее не смущало, ибо она была глубоко убѣждена, что рано или поздно они должны отыскаться — и тогда потомство ее оправдаетъ. На основаніи довольно неясныхъ намековъ въ письмахъ Бэкона, она пришла къ заключенію, что подъ могильнымъ камнемъ Шекспира сохраняются документы либеральнаго политическаго кружка эпохи Елизаветы, рѣшающіе вопросъ объ истинныхъ авторахъ шекспировскихъ драмъ. Съ цѣлью добыть эти документы бѣдная психопатка переплыла океанъ, прибыла въ Англію и поселилась въ Стрэтфордѣ. По цѣлымъ часамъ она сидѣла въ глубокой задумчивости въ церкви св. Троицы надъ могильной плитой Шекспира, пыталась даже приподнять ее (на плитѣ до сихъ поръ видны слѣды лома, образовавшіе съ двухъ сторонъ довольно большія расщелины), пока, наконецъ, не сошла съ ума и не была отвезена въ больницу для душевнобольныхъ, гдѣ и умерла въ 1859 г. Англійскіе критики отнеслись къ книгѣ миссъ Бэконъ съ снисходительной улыбкой, какъ къ произведенію больного мозга, за исключеніемъ, впрочемъ нѣкоего мистера Смита, который, прочтя статью въ «Putnam Magazine», сдѣлался ревностнымъ послѣдователемъ теоріи миссъ Бэконъ. Въ подтвержденіе ея взглядовъ, онъ въ скоромъ времени издалъ брошюру: Былъ ли Бэконъ авторомъ шекспировыхъ драмъ? (Was Lord Bacon the author of Shakspeare Plays? L. 1856). На предложенный самому себѣ вопросъ авторъ отвѣчаетъ утвердительно, но, за отсутствіемъ фактическихъ доказательствъ, основывается на такъ-называемыхъ доказательствахъ внутреннихъ. По мнѣнію Смита, все, что мы знаемъ о Шекспирѣ, не располагаетъ насъ вѣрить, чтобъ онъ могъ написать произведенія, исполненныя столь великихъ достоинствъ, и наоборотъ, все, что мы знаемъ о Бэконѣ, объ его геніальномъ умѣ и разносторонней учености, все это склоняетъ насъ къ увѣренности, что только имъ и имъ однимъ могли быть сочинены драмы, которыя онъ, по личнымъ соображеніямъ, счелъ удобнымъ приписать Шекспиру. Къ этому главному соображенію присоединяются у автора нѣсколько другихъ, столь же субъективныхъ и состоящихъ въ томъ, что Шекспиръ, самъ издавшій свои поэмы, нисколько не заботился о судьбѣ своихъ драмъ, которыя выходили при его жизни въ самыхъ искаженныхъ изданіяхъ, что Бэконъ, столь интересовавшійся литературой, ни разу не упомянулъ о Шекспирѣ, чего не могло бы случиться, если бы на самомъ дѣлѣ Шекспиръ былъ авторомъ Гамлета, Макбета и Лира, что встрѣчающіяся въ драмахъ Шекспира картины италіанской городской жизни не могли быть написаны человѣкомъ, не бывавшимъ въ Италіи, и т. д. Бэконіанцы сами чувствовали слабость подобныхъ доказательствъ и, за отсутствіемъ фактическихъ данныхъ, сочли болѣе полезнымъ заняться сопоставленіемъ отдѣльныхъ мѣстъ изъ драмъ Шекспира и сочиненій Бэкона, съ цѣлью вывести отсюда выгодныя для своей теоріи заключенія. Трудъ этотъ взялъ на себя американскій юристъ Хольмсъ (Holmes) въ своей книгѣ Авторство Шекспира (The Authorship of Shakspeare, New-York. 1866). Нужно отдать справедливость автору, который съ чисто-юридической тщательностью занялся сопоставленіемъ мѣстъ изъ философскихъ трактатовъ Бэкона и драмъ Шекспира и установилъ между ними несомнѣнное идейное сходство, хотя это сходство существуетъ также между Шекспиромъ и Рэлеемъ, между Шекспиромъ и Гукеромъ, ибо всѣ эти писатели вращались въ одной и той же сферѣ понятій, дышали однимъ и тѣмъ же рѣзкимъ воздухомъ эпохи Возрожденія и, по всей вѣроятности, читали однѣ и тѣ же книги. Равнымъ образомъ, не имѣетъ никакого научнаго значенія сдѣланное Хольмсомъ сопоставленіе года изданія нѣкоторыхъ шекспировскихъ пьесъ съ фактами изъ жизни Бэкона, который, будто бы хотѣлъ посредствомъ драмъ выразить свои душевныя настроенія. Такъ, Хольмсъ указываетъ на совпаденіе появленія «Венеціанскаго Купца», съ заключеніемъ молодого Бэкона въ долговую тюрьму, откуда онъ былъ вырученъ своимъ братомъ Антоніемъ — имя, которымъ онъ назвалъ самое симпатичное лицо пьесы. Книга Хольмса, имѣвшая успѣхъ въ Америкѣ, оживила начинавшій было охладѣвать интересъ публики къ бэконовской теоріи, и заставила противныя стороны не разъ скрещивать оружіе. По разсчету, сдѣланному Уаймэномъ[1], съ 1856 по 1884 г. появилось въ Америкѣ и Европѣ 255 брошюръ и статей за и противъ Шекспира, изъ которыхъ добрыя двѣ трети принадлежатъ Америкѣ. Оставляя въ сторонѣ книгу Эппльтона Моргана[2], который не столько стоитъ за Бэкона, сколько пытается доказать, что имя Шекспира было собирательнымъ и служило псевдонимомъ для многихъ писателей, желавшихъ скрыть свое имя, переходимъ къ труду г-жи Поттъ, основанному на хранящейся въ Британскомъ музеѣ записной книжкѣ Бэкона[3]. Эта книжка заключаетъ въ себѣ сборникъ пословицъ, цитатъ изъ разныхъ авторовъ, остротъ, формулъ вѣжливости и т. п. выраженій, внесенныхъ въ нее Бэкономъ либо для памяти, либо потому, что онъ думалъ впослѣдствіи воспользоваться ими въ своихъ сочиненіяхъ или парламентскихъ рѣчахъ. Издавая впервые эту, во всякомъ случаѣ, любопытную книжку, г-жа Поттъ воспользовалась заключающимся въ ней матеріаломъ не для характеристики Бэкона, какъ стилиста, а для уничтоженія Шекспира. Пріемъ, употребляемый ею для этой цѣли, отличается поразительной наивностью и отсутствіемъ всякой критики. Встрѣчая у Бэкона какую-нибудь фразу, или даже просто слово, встрѣчающееся также въ драмахъ Шекспира, она изъ этого факта выводитъ заключеніе, что записная книжка Бэкона и драмы Шекспира писаны однимъ лицомъ и что этимъ лицомъ былъ, конечно, Бэконъ. Приведемъ на выдержку нѣсколько примѣровъ, Въ записной книжкѣ Бэкона, подъ № 249, стоитъ евангельское изреченіе: «И оправди премудрость отъ чадъ всоихъ», имѣющее тотъ смыслъ, что дѣти своими поступками должны доказывать свое происхожденіе отъ мудрости. Не найдя въ произведеніяхъ Шекспира ничего соотвѣтствующаго этому предмету, г-жа Поттъ сопоставляетъ его со всѣми тѣми мѣстами произведенія Шекспира, гдѣ встрѣчаются либо слово дитя, либо слово наслѣдникъ — сопоставленіе, вовсе не идущее къ дѣлу, и вдобавокъ ничего не доказывающее, ибо евангеліе было настольной книгой у обоихъ писателей, но производящее множествомъ ссылокъ импонирующее впечатлѣніе на читателя-диллетанта, которому недосугъ провѣрять, кстати ли приведена цитата, или нѣтъ. Равнымъ образомъ, если предположить, что слова Розалинды: Я не желаю бросать своихъ словъ собакамъ, навѣяны извѣстнымъ евангельскимъ изреченіемъ: Не бросайте святыни псамъ (Мат., глава 7, ст. 6), то этимъ фактомъ болѣе чѣмъ странно доказывать принадлежность пьесы Бэкону, ибо Шекспиръ не хуже Бэкона могъ заимствовать эти слова изъ евангелія. Пойдемъ дальше. Подъ № 43 Бэконъ приводитъ изреченіе изъ Adagia Эразма Semper Virgines furiaи. Изъ объясненій Эразма къ этому изреченію видно, что онъ не имѣлъ намѣренія обозвать всѣхъ дѣвицъ фуріями, а хотѣлъ только сказать, что, въ противоположность ангеламъ, которые всегда изображаются къ видѣ мужчинъ, фуріи, наоборотъ, изображаются въ видѣ женщинъ. Не принявши этого въ соображеніе, г-жа Поттъ, что называется, ни къ селу, ни къ городу, сопоставляетъ изреченіе Эразма съ двумя мѣстами изъ «Укрощенія Строптивой» и однимъ изъ «Много шуму изъ пустяковъ». Въ первыхъ двухъ Катерина обзывается дикой кошкой (wild cat), а въ послѣднемъ, наоборотъ, Бенедиктъ удивляется, что такое прекрасное существо, какъ Беатриче, надѣлена такимъ бѣшенымъ характеромъ (possessed with а fury). Но у г-жи Поттъ встрѣчаются недоразумѣнія еще болѣе крупныя. Такъ, напримѣръ, приводя изъ книжки Бэкона французскую пословицу Nourriture passe, которую можно перевести изреченіемъ: Привычка — вторая природа или, точнѣе, Привычка — сильнѣе природы, г-жа Поттъ считаетъ ее источникомъ одного мѣста въ «Периклѣ» (Актъ I, сц. 4), гдѣ говорится о страшномъ голодѣ въ Тарсѣ, когда матери готовы были съѣсть своихъ собственныхъ дѣтей. Общаго между этими мѣстами нѣтъ ничего; въ первомъ говорится о привычкѣ, побѣждающей природу, а во второмъ — о голодѣ, который заставляетъ матерей забывать естественныя чувства любви къ дѣтямъ, а между тѣмъ сопоставленіе ихъ между собою предназначено служить доказательствомъ принадлежности «Перикла» Бэкону. Желаніе во что бы то ни стало отождествить Бэкона съ Шекспиромъ доводитъ г-жу Поттъ до самыхъ смѣтныхъ крайностей. Встрѣчая у Бэкона и у Шекспира такія простыя выраженія, какъ напримѣръ: О времена! (О The Time!), О Боже! (О the Lord!), О небо! (О the Heavens!) Аминь (Amen), она и ихъ считаетъ доказательствами принадлежности шекспировскихъ драмъ Бэкону. Особое значеніе придаетъ она найденному ею въ записной книжкѣ Бэкона утреннему привѣтствію Good morrow! (Доброе утро!). Она подробно доказываетъ, что до Бэкона англичане не употребляли этого привѣтствія, и что оно стало общеупотребительнымъ только съ тѣхъ поръ, какъ Бэконъ перенесъ его изъ своей записной книжки въ «Ромео и Юлію». Какъ ни странно предположеніе, что до Бэкона англичане не додумались до самыхъ элементарныхъ формъ вѣжливости, извѣстной даже дикарямъ, но фактъ этотъ имѣлъ бы серьезное значеніе, если бы онъ былъ доказанъ. Но этого нѣтъ. Напротивъ того, Грантъ Уайтъ и Энгель доказали, что привѣтствіе съ добрымъ утромъ было употребительно еще въ средневѣковой Англіи, что оно встрѣчается у Чосера и у многихъ писателей дошекспировской эпохи. Еще болѣе курьезно другое доказательство принадлежности «Ромео и Юліи» Бэкону; оно заключается въ имени героя пьесы. Игнорируя фактъ, извѣстный всякому школьнику, что Шекспиръ заимствовалъ содержаніе и имена героевъ своей трагедіи изъ новеллы Банделло и основанной на ней поэмы Артура Брука (The tragical history of Romeus and Juillet, Loudon, 1562), и найдя въ записной книжкѣ Бэкона слово Rome, авторъ сопоставляетъ его съ греческимъ ρωμη = сила и изъ этого выводитъ заключеніе, что Бэконъ хотѣлъ отмѣтить въ самомъ имени героя способность сильно любить. Приведенными фактами, надѣемся, вполнѣ доказана полнѣйшая неспособность г-жи Поттъ критически относиться къ своему матеріалу. Въ заключеніе приведемъ еще фактъ, доказывающій у ней поразительное отсутствіе изящнаго вкуса, безъ котораго трудно быть судьею въ дѣлѣ поэзіи и искусства. Всякому, читавшему драму Шекспира, безъ сомнѣнія, памятенъ восторженный гимнъ Ромео красотѣ Джульетты, которая, по его словамъ, сверкала на щекѣ ночи, какъ брилліантъ въ ушахъ эѳіопки (Актъ I, сц. 5), и нужно совершенно не имѣть вкуса, чтобы рискнуть сопоставить это великолѣпное мѣсто съ записной книжкой Бэкона, гдѣ подъ № 686 говорится о золотомъ кольцѣ, которое вставляли въ морду свиньи, чтобъ она не рыла земли. Какъ и слѣдовало ожидать, книга г-жи Поттъ вызвала суровые отзывы шекспировской критики, которая, отдавая справедливость трудолюбію автора, не замедлила выставить на видъ наивность его пріемовъ, отсутствіе вкуса и т. п. Но разоблаченія критики не произвели, повидимому, никакого впечатлѣнія на ученую барыню, которая, вмѣсто всякаго отвѣта, выпустила въ свѣтъ новую книгу: Тридцать два основанія вѣрить въ то, что Бэконъ написалъ драмы Шекспира[4], гдѣ она бездоказательно и упорно повторяетъ давно отвергнутыя положенія бэконовской ереси.
Не успѣли еще замолкнуть толки, возбужденные подвигами г-жи Поттъ, какъ бэконіанцы снова заставили говорить о себѣ. Уже съ 1884 г. стали появляться въ американскихъ журналахъ извѣстія о томъ, что американскому адвокату Доннелли удалось разгадать шифръ Бэкона, которымъ, какъ дважды два — четыре, доказывалось, что Бэконъ былъ авторомъ драмъ, приписываемыхъ Шекспиру. При этомъ журналы сообщали выдержки изъ имѣющей выйти въ свѣтъ книги Доннелли. Выдержки эти были настолько заманчивы и подобраны такъ искусно, что даже нѣкоторые англійскіе журналы {какъ, напр., The Nineteenth Century) поймались на эту удочку и увидѣли въ попыткѣ Доннелли нѣчто серьезное. Прошло три года, а книга Доннелли все еще не появлялась. Наконецъ, когда нетерпѣніе публики достигло крайней степени, вышли въ свѣта въ Лондонѣ два объемистыхъ тома подъ заглавіемъ Великая тайная азбука[5], которые вызвали всеобщее недоумѣніе и разочарованіе. Оказалось, что первый томъ не заключаетъ въ себѣ ничего новаго, кромѣ сопоставленій нѣсколькихъ новыхъ мѣстъ изъ сочиненій Бэкона и драмъ Шекспира и повторенія старыхъ и уже успѣвшихъ надоѣсть разсужденій о томъ, почему Бэкону естественнѣе считаться авторомъ шекспировскихъ драмъ, чѣмъ самому Шекспиру. Во второмъ томѣ Доннелли подробно разсказываетъ, какимъ образомъ ему удалось придти къ своему открытію. Извѣстно, что Бэконъ любилъ употреблять въ своихъ письмахъ шифръ, имъ самимъ изобрѣтенный, ключъ отъ котораго онъ сообщилъ нѣкоторымъ изъ своихъ корреспондентовъ. Въ своемъ сочиненіи De Augmentis онъ подробно распространяется о пользѣ шифра и о шифрахъ, употребляемыхъ различными писателями. Зная это, Доннелли рѣшился поискать, не откроется ли слѣдовъ этого шифра въ первомъ in Folio шекспировскихъ драмъ? Поиски его увѣнчались успѣхомъ. Изучая in Folio, Доннелли пришелъ къ убѣжденію, что Шекспиръ скрывалъ свою мысль подъ отдѣльными словами, напечатанными на страницахъ книги курсивомъ или между двумя тире. Если соединить эти слова на различныхъ страницахъ, то получатся фразы, которыя нельзя было помѣстить прямо въ текстъ, ибо онѣ могли бы сильно компрометировать положеніе Бэкона при дворѣ, даже, пожалуй, навлечь на него подозрѣніе въ государственной измѣнѣ. Вотъ одна изъ этихъ фразъ, въ которой, впрочемъ, нѣтъ ничего подозрительнаго: «Мои надежды на возвышеніе уничтожаются; я не настолько безстыденъ, чтобы встрѣтить немилость съ безстыднымъ нахальствомъ». Чтобы довести до свѣдѣнія публики эту невинную фразу, не для чего было Бэкону прибѣгать къ шифру, а Доннелли ломать голову для его разъясненія. Къ какимъ курьезнымъ результатамъ можетъ привести примѣненіе бэконовскаго шифра — это было доказано однимъ англійскимъ критикомъ, который, примѣнивъ его къ произведеніямъ Диккенса, доказалъ, что романы Диккенса писаны Гладстономъ[6].
Самымъ крупнымъ продуктомъ бэконовской ереси послѣ книги Доннелли является вышедшее лѣтомъ прошлаго года сочиненіе Бормана Шекспирова Тайна (Das Shakspeare Geheimniss. Leipzig 1894), содержаніе котораго подробно изложено въ статьѣ г. Эйзена. Борманъ поставилъ своей задачей раскрыть тѣсную связь между философіей Бэкона и драмами Шекспира, другими словами — найти въ послѣднихъ отраженіе и иллюстрацію философскихъ и научныхъ воззрѣній Бэкона и вывести отсюда новыя заключенія въ пользу того, что авторомъ шекспировскихъ драмъ былъ Бэконъ. Весьма забавное впечатлѣніе производитъ тотъ торжественный тонъ, которымъ г. Эйзенъ разъясняетъ русской публикѣ значеніе труда Бормана. «Въ данное время», — говоритъ онъ, — шекспиро-бэконовскій вопросъ можно считать уже почти рѣшеннымъ, благодаря появившемуся весьма недавно серьезному ученому труду Эдвина Бормана Das Shakspeare--Geheimntss. Трудъ этотъ, помимо сгруппировки всѣхъ вѣскихъ доказательствъ, установленныхъ ранѣе другими авторами по данному вопросу, заключаетъ въ себѣ рядъ новыхъ доказательствъ. Задавшись цѣлью доказать воочію всѣмъ, что авторъ шекспировскихъ драмъ — Бэконъ, онъ указываетъ въ цѣломъ рядѣ примѣровъ полнѣйшую тождественность естественно-историческихъ взглядовъ Бэкона со взглядами, заключающимися въ драмахъ Шекспира. Отбросивъ разныя внѣшнія доказательства, онъ проникаетъ въ самый духъ произведеній Бэкона и Шекспира и неопровержимо параллельнымъ сопоставленіемъ доказываетъ, что идеи Бэкона положены въ основу шекспировскихъ драмъ. Притомъ, что особенно важно, и что представляетъ преимущество труда Бормана предъ трудами его предшественниковъ, это то, что онъ сравниваетъ и сопоставляетъ не отдѣльныя слова и фразы, выхваченныя изъ ученыхъ трактатовъ Бэкона и драмъ Шекспира, а цѣлыя произведенія «неразрывно» (стр. 700).
Нужно отдать справедливость г. Эйзену, въ томъ, основную мысль Бормана онъ понялъ вѣрно и изложилъ его теорію весьма обстоятельно. До сихъ поръ мы думали, что драмы Шекспира художественныя произведенія, но мы ошибались; это аллегоріи, выражающія въ драматической формѣ философскія и научныя теоріи, а ихъ герои не живыя лица, а отвлеченныя понятія. По мнѣнію Бормана, въ комедіяхъ Шекспира трактуются различные естественно-научные вопросы; въ основѣ драматическихъ хроникъ лежатъ астрономическія и метеорологическія теоріи, а трагедіи служатъ драматической иллюстраціей взглядовъ Бэкона на человѣка, какъ существо физическое, нравственное и политическое. Такъ, напримѣръ, Буря есть не что иное, какъ воплощеніе въ поэтическихъ образахъ бэконовской теоріи вѣтровъ, при чемъ веселый и бодрый Аріэль заключаетъ въ себѣ всѣ свойства сѣвернаго вѣтра, а лѣнивый и неуклюжій Калибанъ осуществляетъ собою все то, что говорится у Бэкона объ южномъ вѣтрѣ. Главный же герой пьесы, всемогущій волшебникъ Просперо, есть не что иное, какъ бэконовскій Панъ, — образъ, придуманный философомъ для осуществленія всего комплекса силъ природы. Послѣднее доказывается тѣмъ, что Панъ и Просперо снабжены одними и тѣми же признаками и одарены одинаковымъ могуществомъ. Панъ имѣетъ въ рукахъ своихъ посохъ, Просперо — волшебный жезлъ; Панъ изображается у Бэкона съ длинными волосами и бородой; такимъ же изображается обыкновенно Просперо на сценѣ; у Пана на плечахъ царская мантія; у Просперо — мантія волшебника; Панъ — богъ охоты; Просперо охотится на сценѣ; Панъ держитъ въ плѣну тифонъ; Просперо властвуетъ надъ вѣтрами; Панъ — властитель и вождь (dux) танцующихъ нимфъ; Просперо — изгнанный миланскій герцогъ (Duke of Millaine) и т. д. Если въ Бурѣ драматизирована бэконовская теорія вѣтровъ, то въ основу комедіи Потерянныя Усилія Любви положена бэконовская теорія свѣта. Это видно изъ того, что главной темой разговора дѣйствующихъ лицъ служатъ мысли о свѣтѣ, цвѣтныхъ краскахъ, вліяніи свѣта, а въ общемъ во всей комедіи тридцать разъ встрѣчается слово свѣтъ и около шестидесяти разъ слова глазъ и видѣть и т. д. Пока Борманъ вращается въ сферѣ подобныхъ чисто-субъективныхъ воззрѣній и сопоставленій, спорить съ нимъ такъ же безполезно, какъ доказывать человѣку, страдающему дальтонизмомъ, прелесть неба во время солнечнаго заката. Но лишь только авторъ. изъ области фантазіи вступаетъ на почву фактическихъ доказательствъ, теорія его сразу лопается по всѣмъ швамъ. Прочтя, напримѣръ, въ Энциклопедіи Бэкона, что одно изъ Desiderata науки будущаго состоитъ въ томъ, чтобы возбуждать и укрощать вѣтры, Борманъ видитъ въ Просперо представителя этой науки, тогда какъ на самомъ дѣлѣ герой комедіи Шекспира не ученый, а волшебникъ въ средневѣковомъ смыслѣ этого слова, повелѣвающій вѣтрами съ помощью тѣхъ же силъ, которыя находятся въ распоряженіи вѣдьмъ въ Макбетѣ. Видя въ Гамлетѣ отраженіе спиритической теоріи Бэкона, Борманъ останавливается на роли духа отца Гамлета, считая это лицо созданіемъ поэта (стр. 102), тогда какъ духъ фигурировалъ еще въ старинномъ дошекспировскомъ Гамлетѣ, о которомъ упоминаютъ Нашъ и Лоджъ. Не болѣе удачны филологическія догадки Бормана. Такъ, напримѣръ, онъ утверждаетъ (стр. 199), что Фольстафъ имѣетъ аллегорическое значеніе, что онъ есть олицетвореніе тяжелой, вялой и осѣдающей внизъ матеріи, о которой говоритъ Бэконъ въ своей Энциклопедіи, и доказываетъ это этимологіей слова Фольстафъ, которое, по его мнѣнію, состоитъ изъ Fall — падать и staf = матерія, но придуманная авторомъ этимологія не вѣрна, ибо въ англійскомъ языкѣ, какъ старинномъ, такъ и современномъ, слово staff значитъ не матерія, а палка (нѣм. stab), а матерія обозначается словомъ stuff (нѣм. stoft). Притомъ же, кому изъ занимающихся Шекспиромъ неизвѣстно, что Фольстафъ первоначально назывался у Шекспира Олдкэстлемъ, что это имя перешло къ Шекспиру изъ старинной пьесы о Vенрихѣ У и что только впослѣдствіи Шекспиръ перекрестилъ его въ Фольстафа, нѣсколько видоизмѣнивъ для этого историческое имя Fastolf[7]. Не выдерживаетъ также критики ссылка автора (стр. 238) на рѣдкія формы множественнаго числа отъ союзовъ if и and (ifs и ands), потому что эти формы встрѣчаются не только у Бэкона и Шекспира, но и другихъ писателей, между прочимъ, въ извѣстномъ письмѣ Томаса Наша къ оксфордскимъ и кэмбриджскимъ студентамъ (1589 г.), гдѣ мы находимъ такую фразу: to badge up а blanke vers with and ands, a между тѣмъ на этихъ формахъ Борманъ строитъ заключеніе о принадлежности Ричарда III Бэкону. Нельзя также пройти молчаніемъ курьезное объясненіе имени Гораціо. Оказывается что Шекспиръ далъ такое имя другу Гамлета не спроста; Гораціо представитель разсудка и здраваго смысла ratio, оттого онъ и сомнѣвается въ явленіи духа[8]. Весьма вѣскимъ доказательствомъ въ пользу своей теоріи Борманъ считаетъ тотъ фактъ, что Бэконъ написалъ исторію Генриха VII, которая по своему содержанію непосредственно примыкаетъ къ Ричарду III и такимъ образомъ служитъ необходимымъ дополненіемъ къ драматическимъ хроникамъ Шекспира. Правда, произведеніе Бэкона болѣе похоже на исторію, чѣмъ на драматическую хронику, притомъ же оно написано прозой, но это не имѣетъ большого значенія. Въ историческомъ разсказѣ можно усмотрѣть задатки драмы, прозу можно разбить на короткія строчки, и она будетъ похожа по внѣшнему виду на стихи. Конечно, стихи будутъ не особенно хороши, но развѣ самъ Шекспиръ всегда писалъ хорошіе стихи? Такъ и поступилъ Борманъ и, приведя цѣлый рядъ такимъ образомъ составленныхъ, рѣжущихъ ухо, стиховъ, онъ видитъ въ нихъ новое доказательство принадлежности шекспировскихъ драматическихъ хроникъ Бэкону.
Поставивъ своей задачей, во что бы то ни стало, свергнуть съ поэтическаго трона Шекспира и посадить на его мѣсто Бэкона, Борманъ выбросилъ за бортъ всѣ пріемы здравой научной критики. Съ изворотливостью софиста и наглостью адвоката онъ искусно притворяется непонимающимъ, сознательно извращаетъ факты и отрицаетъ вещи, которыя человѣку, обладающему извѣстной долей добросовѣстности и здраваго смысла, невидимому, нельзя отрицать. Хотя біографическія свѣдѣнія о Шекспирѣ очень скудны, но современныхъ отзывовъ объ его дѣятельности, какъ актера, поэта и драматурга, сохранилось не мало[9]. Нѣкоторые изъ этихъ отзывовъ до того ясны, что не допускаютъ никакихъ сомнѣній. Таковъ, напримѣръ, отзывъ Бэнъ-Джонсона въ его Discoveries. Въ каждомъ словѣ этого отзыва виденъ человѣкъ, близко знавшій Шекспира, горячо его любившій и отдававшій справедливость его таланту. «Я помню», — говоритъ Бэнъ-Джонсонъ, — «что актеры часто ставили Шекспиру въ заслугу, что во всемъ имъ написанномъ онъ никогда не вычеркнулъ ни одной строки.» Я отвѣчалъ на это: «Лучше было бы, если бы онъ вычеркнулъ цѣлую тысячу». Эти слова они объяснили моимъ нерасположеніемъ къ Шекспиру… Между тѣмъ я любилъ этого человѣка и чту его память. По истинѣ, это была честная, открытая и свободная натура. Онъ обладалъ превосходной фантазіей, большими умственными способностями и даромъ изящно выражать свои мысли" и т. д. Въ своемъ знаменитомъ стихотвореніи, предпосланномъ первому In Folio, Бэнъ-Джонсонъ выражается о Шекспирѣ въ болѣе восторженномъ тонѣ. Онъ восхищается не только его талантомъ, но и его искусствомъ, называетъ его чудомъ сцены, сладкимъ эвонскимъ лебедемъ и ставитъ его даже выше драматурговъ Греціи и Рима. Что же дѣлаетъ Борманъ? Онъ считаетъ первый отзывъ недостаточно яснымъ и думаетъ, что здѣсь говорится о Шекспирѣ, какъ переписчикѣ чужихъ произведеній, а второй относитъ къ Бэкону, о которомъ Бэнъ-Джонсонъ однажды выразился, что онъ превзошелъ писателей Греціи и Рима. Также безцеременно поступаетъ Борманъ съ свидѣтельствомъ перваго In Folio произведеній Шекспира, изданнаго въ 1623 г. его товарищами-актерами Геминджемъ и Конделлемъ. Чтобъ вѣрнѣе обезпечить успѣхъ изданія, которое стоило не дешево, они вздумали посвятить его двумъ англійскимъ аристократамъ, лордамъ Пемброку и Монгомерри. Посвященіе написано въ обычномъ тогда льстивомъ, лишенномъ всякаго достоинства, тонѣ. Актеры пишутъ, что своимъ изданіемъ они желали выразить благодарнымъ лордамъ глубокую благодарность за оказанныя имъ милости, что, хотя издаваемыя имъ бездѣлки (trilles) и недостойны вниманія такихъ высокопоставленныхъ лицъ, но что они позволяютъ себѣ питать надежду, что ихъ лордства, покровительствовавшія автору при жизни, окажутъ покровительство его произведеніямъ послѣ его смерти, и т. д. Кажется, изъ этихъ словъ, предпосланныхъ первому полному собранію сочиненій Шекспира, ясно, о комъ говорятъ актеры и чьи произведенія они желаютъ поставить подъ покровительство лордовъ Пемброка и Монгомерри. Но чего не дѣлаетъ ослѣпленіе? Кто могъ бы повѣрить, что въ глазахъ Бормана это посвященіе послужитъ лишнимъ доказательствомъ принадлежности шекспировскихъ пьесъ Бэкону, во-первыхъ, потому что Бэконъ очень заискивалъ передъ лордами Пемброкомъ и Монгомерри, занимавшими высокое положеніе при дворѣ короля Іакова, а во-вторыхъ, потому, что Бэконъ однажды назвалъ свои, написанныя для придворныхъ празднествъ, фееріи (masks) тоже бездѣлками (trilles). Считая дальнѣйшее изложеніе книги Бормана безполезнымъ, переходимъ отъ нѣмецкаго ученаго къ его русскому панегиристу.
Повидимому, г. Эйзенъ еще новичокъ въ литературѣ. Мы, по крайней мѣрѣ, встрѣчаемъ его имя въ печати только въ первый разъ, но, несмотря на свою неопытность, онъ уже въ достаточной степени обладаетъ тѣмъ милымъ качествомъ, которое французы называютъ l’insolence de l’ignorance. Рѣшительнымъ тономъ и съ видомъ знатока онъ говоритъ о предметахъ, о которыхъ не имѣетъ никакого понятія, и при этомъ чувствуетъ себя легко и спокойно. Не довольствуясь ошибками Бормана, онъ прибавляетъ къ нимъ свои собственныя, обнаруживая при этомъ поразительное невѣжество. Поставивъ Шекспиру въ началѣ статьи плохую отмѣтку за умъ[10], онъ на стр. 710-й увѣряетъ читателей «Нивы», что отъ Шекспира дошло до насъ лишь пять плохо написанныхъ подписей и больше ничего; далѣе, на стр. 742, онъ сообщаетъ никому неизвѣстный фактъ, что Шекспиръ былъ не только членомъ труппы Борбеджа, но директоромъ театра. О сценической карьерѣ Шекспира сохранилось мало извѣстій. До сихъ поръ было извѣстно, что онъ игралъ роли королей (свидѣтельство Дэвиса), роль Духа въ «Гамлетѣ» (преданіе, сообщаемое Роу), роль стараго Адама въ комедіи: Каки Вамъ угодно (разсказъ одного изъ его братьевъ) и нѣкоторыя роли въ пьесахъ своего друга Бэнъ-Джонсона. Г. Эйзенъ увѣряетъ, что онъ игралъ также роль Фольстафа въ «Генрихѣ IV» и «Виндзорскихъ Кумушкахъ» и что, будто бы, этотъ фактъ установленъ (стр. 735). Къ небылицамъ, украшающимъ статью г. Эйзена, относится сообщаемое имъ на стр. 733 извѣстіе, будто бы лордъ Соутамптонъ пожертвовалъ 1.000 фунтовъ на постройку общественнаго театра. Источники объ этомъ пожертвованіи молчатъ, да и кому же изъ интересующихся дѣломъ неизвѣстно, что въ эпоху Шекспира не было театра, сооруженнаго на средства общества, а всѣ театры были общественные, всѣ были открыты для публики, хотя и принадлежали частнымъ компаніямъ. Но перломъ измышленій г. Эйзена можетъ служить придуманный имъ и приписанный Шекспиру (стр. 732) «Рукописный Сонетъ». Происхожденіе этого курьёза потребуетъ небольшого отступленія. Перечисляя все написанное Шекспиромъ до 1598 г., современный Шекспиру критикъ Миресъ, между прочимъ, упомянулъ и о сонетахъ, которые, въ его время, ходили по рукамъ только близкихъ друзей поэта (among his private friends). Встрѣтивъ у Бормана это извѣстіе и не зная, что Шекспиръ написалъ болѣе 150 сонетовъ, г. Эйзенъ смѣшалъ множественное число съ единственнымъ и превратилъ всѣ сонеты Шекспира въ одинъ никому неизвѣстный рукописный сонетъ. Съ такимъ-то запасомъ свѣдѣній нашъ ученый выступилъ въ защиту бэконовской ереси, и нечего удивляться, что его статья представляетъ собою рядъ самыхъ жалкихъ паденій. Гораздо удивительнѣе то, что, заявивъ себя рьянымъ бэконіанцемъ, г. Эйзенъ обнаружилъ самыя скудныя свѣдѣнія по исторіи бэконовскаго вопроса, ибо только этимъ обстоятельствомъ можно объяснить попадающееся на стр. 699 утвержденіе, что нелѣпая книга Доннелли повредила въ глазахъ общества талантливой и серьезной работѣ г-жи Поттъ. Смѣемъ увѣрить автора, что этого не могло быть по той простой причинѣ, что книга г-жи Поттъ, вышедшая въ 1882 г., опередила на цѣлыхъ четыре года книгу Доннелли.
Разсмотрѣвъ бэконовскую ересь въ самомъ крайнемъ ея выраженіи, мы считаемъ себя въ правѣ сдѣлать слѣдующій выводъ: теорія эта не имѣетъ за себя никакихъ фактическихъ данныхъ. За сорокъ лѣтъ своего существованія она не сумѣла привести въ свою пользу не только ни одного современнаго свидѣтельства, но даже ни одного намека. Лишенная фактической основы, она принуждена ограничиваться, такъ называемыми, внутренними доказательствами, основанными, главнымъ образомъ, на сличеніи произведеній Бэкона съ драмами Шекспира. До какой нелѣпости можно дойти въ этомъ направленіи, доказываетъ книга Бормана, который, сдѣлавъ изъ драмъ Шекспира иллюстрацію научныхъ истинъ, исказилъ науку и уничтожилъ въ самомъ корнѣ поэтическое творчество, лишивъ его самостоятельнаго значенія. Г. Эйзенъ видитъ заслугу Бормана въ томъ, что онъ сопоставляетъ между собой не отдѣльныя фразы, но цѣлыя произведенія Шекспира и Бэкона. На нашъ взглядъ заслуга Бормана состоитъ въ томъ, что онъ этимъ сопоставленіемъ привелъ бэконовскую теорію ad absurdum. Дальше идти некуда, ибо предположить, чтобы такой великій и глубоко реальный умъ, какъ Бэконъ, могъ хоть на минуту повѣрить въ пользу пропаганды научныхъ истинъ путемъ драматическаго дѣйствія — значило бы усомниться въ умѣ Бэкона. Притомъ же взглядъ на драмы Шекспира, какъ на аллегорическое истолкованіе научныхъ истинъ, подрываетъ бэконовскую теорію и съ другой стороны. Пока драмы Шекспира считались страшными политическими загадками, можно было понять, почему Бэконъ при жизни скрывалъ свое авторство, но если большинство драмъ Шекспира суть не болѣе, какъ замаскированныя научныя теоріи, то непонятно, почему такой самолюбивый человѣкъ, какъ Бэконъ, не упомянулъ о нихъ въ своемъ завѣщаніи, почему онъ еще при жизни не передалъ тайны своего авторства кому-либо изъ своихъ друзей? Мы не разсчитываемъ на то, что, наученные горькимъ опытомъ, бэконіанцы отрезвятся, отвергнутъ взгляды Бормана и обратятся на путь истинный; мы знаемъ, что для огромнаго большинства своихъ послѣдователей бэконовская теорія не есть научный тезисъ, а предметъ вѣрованія, не допускающій критическаго къ себѣ отношенія, но мы въ правѣ разсчитывать на здравый смыслъ публики, которая должна же, наконецъ, понять, что ее дурачатъ, и нагло дурачатъ, и перестать относиться серьезно къ эксцентрическимъ фантазіямъ, не имѣющимъ ничего общаго съ наукой.
- ↑ The Bibiography of Bacon-Shakspeare Controversy. 1884 г.
- ↑ The Shakspearean Myth. Cincinnati. 1881. Превосходный разборъ этой книги читатели найдутъ въ брошюрѣ проф. Шиппера — Shakspeare und dessen Gegner. Münster. 1895 г.
- ↑ The Promus of Formularics and elegancies, being private Notes circum 1594, hitherto unpublisbed by Francis Bacon, illustrated aud ellucidated by passages from Shakspcare. London. 1882.
- ↑ 32 Reasons for belief that Bacon wrote Shakspeare. L. 1884.
- ↑ The Great Cryptogram by Jgnatius Donnelly. London. 1888. 2 vol.
- ↑ Теорія Доннелли приведена ad absurdum въ брошюрѣ Никольсона, No Cipher in Shakspeare. London 1888. См. также брошюру Шиппера Shakspeare und dessen Gegner, Münster. 1895.
- ↑ Въ послѣсловіи ко второй части Генриха IV Шекспиръ объясняетъ, почему онъ долженъ былъ такъ поступить.
- ↑ Въ виду того, что первую часть имени Гораціо слогъ Го авторъ отказывается объяснить, мы предлагаемъ наше посильное объясненіе. По нашему мнѣнію, слово Ho-ratio образовано также какъ и Haut-Sauterne; Horatio стало быть, это высшій сортъ разсудка, способности, которой нѣтъ у Гамлета, и, вѣроятно, поэтому Гамлетъ такъ любилъ его. Надѣемся, что бэконіанцы воспользуются нашимъ открытіемъ.
- ↑ Отзывы эти были изданы въ хронологическомъ порядкѣ за цѣлое столѣтіе (1592—1692), новымъ шекспировскимъ обществомъ (New Shakspeare Society) подъ заглавіемъ Shakspeare’s Centurie of Praise. L. 1879—1886. 2 vol.
- ↑ «Какъ-то не вѣрится», — пишетъ онъ, — «чтобы такія великія произведенія, какъ Гамлетъ, Лиръ, Отелло, чтобы знаменитыя десять англійскихъ хроникъ и блещущія юморомъ и остроуміемъ комедіи могли быть написаны простымъ актеромъ, уровень ума и образованія котораго былъ, сколько извѣстно, очень невысокъ». Положимъ, что о невысокомъ уровнѣ школьнаго образованія Шекспира мы имѣемъ свидѣтельства Бэнъ-Джонсона, но откуда г. Эйзенъ почерпнулъ свои свѣдѣнія о низкомъ уровнѣ ума Шекспира? Единственный въ этомъ случаѣ свидѣтель Бэнъ-Джонсонъ говоритъ совершенно противное.