Монголо-буряты Иркутской губернии (Астырев)/ДО

Монголо-буряты Иркутской губернии
авторъ Николай Михайлович Астырев

Опубл.: 1890. Источникъ: az.lib.ru

МОНГОЛО-БУРЯТЫ ИРКУТСКОЙ ГУБЕРНІИ.

Два съ половиной вѣка назадъ на территоріи нынѣшней Иркутской губерніи происходили кровавыя битвы: завоеватели надвигались съ двухъ сторонъ на бурятъ, за нѣсколько столѣтій до прихода русскихъ, осѣвшихъ въ Ангарской долинѣ, вытѣснивъ оттуда въ глухія сѣверныя мѣстности тунгузовъ. То были вѣка господства грубой силы. Сильнѣйшій всегда оставался правымъ, ибо успѣхъ былъ на его сторонѣ. Сколько этихъ сильнѣйшихъ перебывало въ разное время въ Пріангарьѣ — объ этомъ только смутно, по нѣкоторымъ китайскимъ лѣтописямъ, догадывается европейская наука!

Странныя имена народовъ, чуждо теперь звучащія даже для привычнаго уха историка, — эти Го-эй, Кику, Као-че, Шивэй — канули въ вѣчность, и отъ пребыванія ихъ на берегахъ р. Ангары не осталось и слѣда, если не считать нѣсколькихъ «писаницъ», т. е. грубо высѣченныхъ рисунковъ на прибрежныхъ скалахъ; но какимъ именно народомъ изъ тѣхъ, которые послѣдовательно вытѣсняли одинъ другого изъ Пріангарья, завѣщаны намъ въ поученіе эти памятники своего здѣсь пребыванія — остается по сію пору неразгаданнымъ.

Настала очередь и бурятъ. На нихъ почти одновременно двинулись енисейскіе казаки — съ сѣверо-запада, съ низовьевъ Ангары, и красноярскіе казаки — съ запада, по направленію нынѣшняго московскаго тракта. Неизвѣстное номадамъ огнестрѣльное оружіе успѣшно дѣлало свое дѣло: цѣлыя полчища бурятъ, цѣлыя тысячи ихъ бѣжали въ ужасѣ отъ жалкой горсти бородатыхълюдей, шедшихъ все далѣе на востокъ, въ поискахъ за пушниной. Возмущенные цѣлымъ рядомъ насилій, балаганскіе буряты убили въ 1658 году казаковъ, собиравшихъ съ нихъ ясакъ, и съ женами и дѣтьми бѣжали въ Монголію, черезъ Тунку, долиной рѣки Иркута. За ними двинулись туда же и тункинскіе буряты, напуганные разсказами своихъ единоплеменниковъ о жестокости казацкаго предводителя. Весь югъ Иркутской губерніи опустѣлъ.

Прошло лѣтъ тридцать. Въ Монголіи начались кровавыя междуусобицы, отъ которыхъ сильно терпѣли пришельцы; къ этому же времени они прослышали, что Похабова на Ангарѣ уже нѣтъ, что въ Россіи сѣлъ на престолъ новый царь (Петръ I), что посланные царя вступаютъ въ договоры съ бурятскими князьками, обезпечивая этимъ послѣднимъ разныя льготы и права и признавая бурятъ собственниками занятыхъ ими издревле земель. (Къ 1688-му году относится заключеніе договора посланникомъ Головинымъ съ шестью бурятскими тайшами о вѣчномъ подданствѣ ихъ и родовичей ихъ русскому царю). Всѣ эти слухи ободрили бѣглецовъ и побудили ихъ мало-по-малу возвратиться на свои старыя пепелища.

Нѣкоторые роды вернувшихся оказались въ значительной степени омонголившимися. Впрочемъ, достовѣрно неизвѣстно, чему именно слѣдуетъ приписать различіе, которое нынѣ замѣчается въ двухъ группахъ бурятъ Иркутской губерніи. Но фактъ тотъ, что одни изъ нихъ болѣе статны, красивы, говорятъ языкомъ, отличнымъ отъ языка другой группы, носятъ характерную и даже изящную одежду, исповѣдуютъ буддійскую (ламайскую, какъ ее здѣсь называютъ) религію^[1]; другіе же — въ значительной степени ординарнѣе первыхъ, болѣе низкопоклонны и льстивы, исповѣдуютъ шаманскую вѣру, очень некрасивы лицомъ, и въ послѣднее время значительно поддались вліянію русскихъ. Къ первымъ принадлежатъ тункинскіе бурята и — какъ переходная ступень ко вторымъ — аларскіе; ко вторымъ — кудинскіе, идинскіе и балаганскіе. Немногочисленные буряты вѣдомства Нижнеудинской землицы составляютъ особую группу, какъ кажется, въ Монголію не убѣгавшую; теперь она въ значительной степени уже обрусѣла, по крайней мѣрѣ — одна ея часть.

---

Я сижу въ домѣ зажиточнаго бурята тункинскаго вѣдомства, 3-го Хонгодорскаго рода. Домъ недавно выстроенъ, по-русски (но на шипахъ по угламъ, а не на вырубахъ, не «крюкомъ»), о трехъ комнатахъ, съ сѣнцами и высокимъ крыльцомъ. Въ первой комнатѣ, самой большой, занимающей половину дома, стоитъ русская печь и рядомъ съ ней туземный очагъ, съ навѣшаннымъ надъ нимъ котломъ. Это — кухня и, вмѣстѣ съ тѣмъ, нѣчто вродѣ «кунацкой», пріемной для всѣхъ «простого званія» (т. е. небогатыхъ) родовичей, за дѣломъ и безъ дѣла толкущихся ежедневно около своего патрона — богача. Вторая половина дома представляетъ собою двѣ комнаты: въ одной живетъ хозяйка съ дѣтьми, въ другой постоянно возсѣдаетъ, если онъ дома, самъ хозяинъ въ компаніи съ наиболѣе почетными гостями и пьетъ нескончаемые чаи, да куритъ одну за другой крохотныя монгольскія трубочки на полуаршинныхъ чубукахъ. Въ числѣ почетныхъ гостей нахожусь, въ данный моментъ, и я, — «такой большой чиновникъ, что даже безъ свѣтлыхъ пуговицъ по бурятамъ ѣздитъ», — какъ говорятъ обо мнѣ тункинцы, изумленные пріѣздомъ въ эту глушь человѣка, который «до всего доходитъ, обо всемъ спрашиваетъ, не дерется и не ругается и благодарностей за свой пріѣздъ не требуетъ».

Стѣны комнаты хорошо выструганы и еще бѣлы. По одной стѣнѣ висятъ на гвоздяхъ связки шкурокъ, — собольихъ, рысьихъ, колонковыхъ, выдровыхъ и лисьихъ. Тутъ же — нѣсколько ружей, непривлекательныхъ на видъ, съ самодѣльными, буквально-«топорными» — ложами, съ кремневымъ запаломъ; дуло у нѣкоторыхъ, для крѣпости, перевязано ремешками. И изъ такихъ-то ружей, правда — при помощи подставки («сошекъ»), которую носитъ съ собой охотникъ, лучшіе изъ бурятскихъ и русскихъ «промышленниковъ» бьютъ соболя не иначе какъ въ голову, чтобы не испортить пулькой шкуры…. Вдоль стѣнъ стоятъ мѣстами горки столиковъ, — по три столика другъ на другѣ; нижній столикъ имѣетъ около ¾ арш. длины, У₂ аршина ширины и 6 вершковъ вышины; размѣры второго и третьяго — соотвѣтственно меньше: такъ, вышина второго — 5 вершк., третьяго — только 4 вершк. Всѣхъ столиковъ въ комнатѣ до 12-ти; нѣкоторые изъ нихъ грубо расписаны масляными красками, другіе разрисованы изящно, голубымъ, краснымъ и золотомъ, и лакированы; чѣмъ меньше столикъ, тѣмъ онъ красивѣе расписанъ и пышнѣе украшенъ рѣзьбой. Эти столики подаются при угощеніяхъ гостей, по одному на 2—5 человѣкъ, или — если гость очень важный — ему ставится особый, самый красивый столикъ. Въ комнатѣ помѣщается еще большой сундукъ, обитый желѣзомъ и жестью, въ которомъ хозяинъ держитъ свои деньги и другіе цѣнные предметы. Больше мебели никакой.

Я, — какъ и всѣ прочіе, находящіеся въ комнатѣ — сижу на коврикѣ, искусно сшитомъ изъ лоскутовъ шкурокъ съ козьихъ и оленьихъ ногъ и медвѣжьихъ лапъ; эти коврики разложены по полу вдоль стѣнъ. Наиболѣе почетнымъ гостямъ, кромѣ лучшихъ ковриковъ, даютъ еще подушки подъ спину; такихъ подушекъ лежитъ штукъ десять на сундукѣ въ обыкновенное время. Теперь большая половина ихъ разобрана гостями, сидящими поджавъ ноги «калачикомъ» на коврикахъ, прислонясь спиной къ подушкѣ и стѣнѣ. Передо мной поставленъ столикъ; на немъ моя походная чернильница и нѣсколько листовъ бумаги. Писать, поджавъ ноги, неудобно; но я стараюсь не быть смѣшнымъ и потому мужественно переношу неудобства полукультурнаго быта.

Собесѣдники мои — люди разныхъ состояній. Большинство изъ нихъ совсѣмъ не говоритъ норусски, кромѣ нѣсколькихъ словъ, т. е. немногимъ развѣ лучше, чѣмъ я говорю по бурятски. Двое или трое кое-что понимаютъ и изъясняются короткими ломанными фразами. Дѣятельнымъ толмачемъ служитъ мой проводникъ, обрусѣвшій ясачный староста Хойготскаго рода; безъ него мое дѣло было-бы совсѣмъ плохо. Замѣчательно, что тункинскіе бурята отчасти сходны, въ этомъ отношеніи съ исчезающимъ теперь типомъ петербургскихъ нѣмцевъ, которые за десять-двадцать лѣтъ жизни среди русскихъ научаются только ругаться по русски… Однажды, между жителями двухъ сосѣднихъ улусовъ зашелъ споръ, какой улусъ долженъ выставить лошадей подъ меня, подъ мой вьюкъ и подъ проводниковъ. Сначала горячо бранились по бурятски, потомъ кто-то рванулъ за уздцы приведенную другимъ лошадь. «Нохой!» (собака) услышалъ я возгласъ обиженнаго. «Шукинъ-шынъ», — далъ сдачи противникъ, но тотчасъ-же самъ получилъ оскорбленіе, въ видѣ не лестнаго упоминовенія его родительницы, — и тутъ уже пошло со всѣхъ сторонъ щедринское — «мать… мать…» Иллюзія была полная; я забылъ, что нахожусь въ глухомъ улусѣ Тункинскаго вѣдомства далекой Иркутской губерніи: мнѣ представилась тихая и широкая рѣка въ центрѣ Великороссіи, паромъ у берега, десятки телѣгъ, сгрудившихся въ одну неразбериху у спуска, и кучки православныхъ мужиковъ, азартно переругивающихся изъ-за права въѣзда на паромъ. Мнѣ стало лестно, что хоть за ругательствами русскими признается, по ихъ образности, безспорная пальма первенства всѣми народами, имѣющими съ нами дѣло, отъ нѣмцевъ и англичанъ, до монголо-бурятъ включительно!

Конечно, это… лестно, но удивительнаго въ этомъ ничего нѣтъ. Вся двухъ съ половиной вѣковая просвѣтительная дѣятельность русскихъ по отношенію къ бурятамъ сводится почти къ нулю. Въ исторіи сохранилась запись только объ одномъ культурно-промышленномъ предпріятіи русскихъ завоевателей въ XVII вѣкѣ: это присылка какого-то кузнеца и плавильщика въ Балаганскій острожекъ въ 1665 году, для выплавки руды изъ желѣзныхъ рудниковъ, брошенныхъ убѣжавшими бурятами. А до этого и затѣмъ, по историческимъ даннымъ, русскіе «промышленники» занимались въ теченіи почти цѣлаго вѣка только однимъ излюбленнымъ промысломъ: грабежомъ и обманомъ, при помощи спаиванія «братскихъ», или «твари», какъ они ихъ презрительно называли. «Тварью» называютъ сибирскіе крестьяне бурятъ и по сію пору; даже къ крещенымъ, но еще не обрусѣвшимъ бурятамъ, крестьяне относятся высокомѣрно, какъ къ низшей расѣ: «хоть крещеный, а все-же не далеко ушелъ отъ твари», говорятъ они, и при малѣйшемъ столкновеніи своихъ интересовъ съ интересами «твари» осыпаютъ эту послѣднюю градомъ отборнѣйшихъ русскихъ ругательствъ. Конечно, такъ относятся только къ бѣднымъ «братскимъ»; съ богатымъ — дѣло иное: ему льстятъ, съ нимъ обходятся назойливо-фамиліарно, его угощаютъ и сажаютъ подъ образа, будь онъ даже не крещенъ; но за-глаза и его не иначе честятъ, какъ «тварью», хотя ужъ не въ презрительномъ, а въ злобно-завистливомъ тонѣ. Правительство вспоминало иногда, особенно въ текущемъ столѣтіи, о необходимости взять на себя культурно-просвѣтительную миссію въ сибирскихъ странахъ, но существеннаго въ этомъ отношеніи ничего не было сдѣлано…

Простые крестьяне, при всякомъ случаѣ пытаются поживиться около «твари», а если это не удастся, то пускаютъ въ ходъ свой обширный лексиконъ ругательствъ; представители образованнаго класса, — всѣ эти земскіе засѣдатели, стараются перещеголять одинъ другого «строгостью и неослабностью» обхожденія съ этими «канальями» и для этого начинаютъ выпускать залпы бранныхъ словъ, лишь только ступятъ ногою на бурятскую землю, или даже не вылѣзая еще изъ экипажа, въ которомъ пріѣхали, и этимъ расчищаютъ себѣ путь… къ бурятскому кошелю. Такимъ образомъ выходитъ, что бранныя слова на русскомъ діалектѣ слишкомъ часто долетаютъ до уха бурятъ, значительно чаще «хорошихъ» словъ, и нѣтъ ничего удивительнаго, что хорошимъ словамъ, полузабытымъ и самими русскими, бурята не научились, а научились только ругаться.

Однако, вернемся назадъ, въ парадную пріемную Сыдыбъ Идыгѣева.

— А кто у васъ тутъ Василій Ивановъ Вурмаевъ? Мнѣ говорили въ Степной Думѣ, что онъ хорошій охотникъ, «агнахй», — поясняю я по бурятски.

Собесѣдники въ недоумѣніи переглядываются: они не поняли, очевидно, о комъ идетъ рѣчь. Я еще разъ поясняю. Вступается и мой толмачъ: «Вашька, Вашька Вурмаевъ», — объясняетъ онъ. Нѣсколько человѣкъ начинаютъ что-то оживленно говорить другъ съ другомъ; видно, что они убѣждаютъ въ чемъ то одного изъ сидящихъ среди нихъ, но тотъ растерянно смотритъ то на одного то на другого.

— Ну, Буха Бурмаевъ, — кажется, еще такъ его зовутъ, — говорю я, заглядывая въ записную книжку.

Сразу поднимается всеобщее и веселое галдѣніе: «она, вона»! кричатъ всѣ и указываютъ на того самаго субъекта, котораго только что убѣждали въ чемъ то. Онъ виновато улыбается и тычетъ себѣ въ грудь пальцемъ, повторяя: «агнахи агнаха».

— Да развѣ вы своего имени не знаете? Вѣдь вы крещены? — спрашиваю я.

— Крестникъ, крестникъ… Вашька — вѣрно! раздается кругомъ.

Почти у всѣхъ новокрещенныхъ можно видѣть въ ихъ юртахъ и домахъ предметы ламайскаго богослуженія: бурханы (статуэтки боговъ или барельефы), образа, писанные на матеріи и т. п.; христіанскихъ-же иконъ — нѣтъ. Кажется, что рѣшительно всѣ, даже старые христіане, носятъ на груди амулеты, по внѣшнему виду похожіе на карманные часы, или же кожанные четырехугольные мѣшечки (ладонки): внутри этихъ амулетовъ находится небольшой бурханъ и молитва, писанная по монгольски. У одного изъ видныхъ членовъ думы, христіанина, стоитъ въ его домѣ, совершенно открыто, ламайскій алтарь, съ бурханами, чашечками съ рисомъ, водкой и проч., украшенный Павлиными перьями; тутъ-же, на столѣ, висятъ христіанскія иконы въ фольговыхъ ризахъ. На ламайскія лѣтнія празднества, происходящія въ Тункинскомъ дацанѣ, собирается масса народу; отправляются присутствовать на богослуженіи не только явные и тайные ламаиты, но и русскіе крестьяне и казаки, — любопытства ради. Публика чувствуетъ себя на этихъ празднествахъ прекрасно: пьютъ, ѣдятъ, устраиваютъ скачки, борьбу, съ призами для побѣдителей; иногда устраивается, или, по крайней мѣрѣ, еще недавно устраивалась, общая охота облавой. Къ вычурнымъ религіознымъ церемоніямъ ламъ (съ маскарадной процессіей, при громѣ барабановъ, тарелокъ и и рѣзкихъ звукахъ дудокъ и трубъ) относятся довольно равнодушно: въ самые торжественные моменты смѣхъ и шутки въ публикѣ не прекращаются. Впрочемъ, все здѣсь сказанное относится только къ лѣтнему, самому излюбленному празднику — «майдеръ»; при какой обстановкѣ проводятъ другіе два — достовѣрныхъ свѣдѣній у меня нѣтъ^[2].

Какъ въ Тункѣ, такъ и въ Аларскомъ вѣдомствѣ, имѣющемъ свои небольшой дацанъ, настолько затруднительно различеніе ламаита отъ христіанина, что въ думскія смѣты расходовъ вносятся статьи по содержанію дацановъ наравнѣ со статьями по содержанію миссіонерскихъ становъ и вся смѣта расходовъ по вѣдомству распредѣляется по душамъ, безъ различія ихъ вѣроисповѣданія; такимъ образомъ, ламаитъ участвуетъ въ содержаніи миссіонерскихъ становъ, а христіанинъ — дацановъ. Вообще, вѣротерпимость у бурятъ-ламаитовъ — полнѣйшая, если не считать достаточно понятнаго предпочтенія, отдаваемаго ими, какъ и большинствомъ людей всякихъ племенъ и нарѣчій, той вѣрѣ, въ которой они родились и которую исповѣдывали ихъ отцы и дѣды; но рядомъ съ этимъ наблюдается все большее развитіе скептицизма и господство обрядности, въ ущербъ вѣрованію, въ Строгомъ смыслѣ этого слова. Сегодня, угощая ламу и покупая у него бурхановъ, бурятъ завтра смѣется надъ его обжорствомъ, ругаетъ его попрошайкой, а старые свои бурханы выкидываетъ, какъ уже негодные, въ оврагъ. Споровъ о вѣрѣ съ русскими — не бываетъ вовсе, какъ мнѣ говорили, не потому, чтобы боялись спорить, а просто потому, что это предметъ не интересный: «ты считаешь за лучшее ходить въ русскую церковь, — ходи, это твое дѣло; а я пойду на майдеръ, потому что и прежде ходилъ каждый годъ», — вотъ и весь разговоръ. Благодаря этой-то индифферентности, православіе — хотя и по внѣшности только — приняли значительное количество бурятъ («почему бы и не креститься, если того требуютъ, или если это можетъ быть выгодно?») тункинскаго и аларскаго вѣдомствъ, и между крещеными есть и первые богачи, и бѣдняки. Совсѣмъ другое дѣло у шаманистовъ.

Совершенно несостоятельная, по сравненію съ буддизмомъ, шаманская религія, не представляющая собой законченной философской системы, не имѣющая въ своемъ распоряженіи письменъ, представляющая собою лишь культъ испуганнаго невѣдомыми ужасами человѣческаго ума, лишеннаго положительныхъ знаній, кромѣ узко-практическихъ, — эта религія обладаетъ однако, повидимому, качествомъ приковывать къ себѣ умы вѣрующихъ крѣпче, чѣмъ буддизмъ, такъ что въ шаманистскихъ вѣдомствахъ дѣятельность миссіонеровъ даетъ лишь незначительные результаты даже въ количественномъ отношеніи^[3]. Кромѣ того и самый контингентъ неофитовъ изъ числа шаманистовъ значительно отличается отъ сплошныхъ группъ крещеныхъ тункинскихъ бурятъ: изъ шаманистовъ крестятся, преимущественно, отдѣльныя личности, прибѣгающія къ этому только по крайней нуждѣ; напр., когда женихъ и невѣста сочувствуютъ другъ другу, но бракъ ихъ, по шаманскому обряду, состояться не можетъ, вслѣдствіе препятствій со стороны родственниковъ невѣсты, требующихъ отъ жениха калымъ, который превосходитъ его средства, то влюбленные бѣгутъ въ миссіонерскій станъ, сегодня крестятся, а завтра, повѣнчавшись, возвращаются въ улусъ, уже не опасаясь, что бракъ ихъ будетъ расторгнутъ родовичами. Иногда такія бѣгства въ станъ происходятъ даже съ согласія отца невѣсты, не имѣющаго средствъ справлять дорого стоющую свадьбу и не надѣющагося по чему-либо получить хорошій калымъ отъ другого жениха. Или, напр., жена захочетъ уйти отъ мужа: лучшимъ для этого средствомъ — служитъ обращеніе къ содѣйствію миссіонера; часто такая неофитка совсѣмъ уходитъ отъ своего мужа-шаманиста, который лишается, такимъ образомъ, калыма, за нее уплаченнаго (надо замѣтить, что размѣры калыма бываютъ весьма солидны: до 500—1000 рублей, деньгами и скотомъ)^[4]; но чаще бываетъ, что крестившаяся жена возвращается жить къ язычнику-нужу, имѣя теперь противъ него постоянно на готовѣ оружіе, — свою принадлежность къ христіанству, обусловливающую ей возможность въ каждую данную минуту уйти отъ мужа подъ покровительство гражданскихъ властей, если бы мужъ сталъ, напр., тиранить ее. Иногда бываетъ и такъ, что первымъ крестится мужъ и заставляетъ креститься и повѣнчаться съ нимъ и жену, чтобы она не пыталась убѣжать отъ него. Такимъ образомъ, среди шаманистовъ оказывается много семей смѣшаннаго вѣроисповѣданія, въ коихъ, напр., отецъ и сыновья язычники, а мать и дочери — христіанки, или же отецъ и мать язычники, а сынъ, не бывшій въ состояніи, по бѣдности, уплатить калыма за жену, христіанинъ, равно какъ и его жена. Любопытно еще то, что средній уровень зажиточности хозяйствъ крещеныхъ изъ среды шаманистовъ значительно ниже прочихъ бурятъ этого вѣдомства, пребывающихъ въ шаманствѣ, чего не замѣчается при сравненіи крещенаго и не крещенаго населенія, Тункинскаго и Аларскаго вѣдомствъ^[5].

---

Однако, надо возвратиться къ прерванному разсказу о моемъ знакомствѣ съ тункинскими бурятами. Разспросы объ ихъ житьѣ-бытьѣ, о земельныхъ распорядкахъ, о земледѣльческомъ и скотоводческомъ хозяйствѣ — видимо утомили присутствующихъ; чаще и чаще слышались томительные вздохи, все меньшее количество собесѣдниковъ оставалось сидѣть на коврикахъ, а прочіе, по одному исчезали въ «кунацкую». Утомился и я, переспрашивая объ одномъ и томъ же по нѣсколько разъ, на разные лады, чтобы быть увѣреннымъ въ правильности даваемыхъ мнѣ отвѣтовъ. Но вотъ — открывается дверь и входитъ старикъ съ пергаментнымъ лицомъ, одѣтый въ шелковый голубой халатъ.

— Менду! говоритъ онъ хозяину.

— Менду! отвѣчаетъ тотъ.

— Тама менду!

— Тама менду!

И такъ далѣе. Всѣхъ привѣтствій четыре, которыя всякій входящій обязанъ сказать каждому изъ членовъ общества, и на каждое изъ его привѣтствій ему должны отвѣчать тѣмъ же. Привѣтствія эти значатъ: здравствуй, самъ-ли здоровъ, семейство-ли здорово, скотъ-ли здоровъ? — Если общество довольно многочисленно, какъ было, напримѣръ, въ данномъ случаѣ, то эти, чистокитайскія, церемоніи бываютъ довольно-таки тягостны, и мнѣ не разъ приходилось прерывать работу, съ досадой ожидая конца этимъ «менду». Теперь вошедшій старикъ не считалъ, впрочемъ, нужнымъ здороваться съ мелкой сошкой изъ числа присутствующихъ и, поздоровавшись съ хозяиномъ, со мной, съ моимъ провожатымъ и двумя-тремя родовичами, усѣлся на коврикѣ, который ему тотчасъ очистили, и кинулъ всѣмъ остальнымъ одно общее «хай менду» (всѣ здравствуйте).

— Ты зачѣмъ ко мнѣ не заѣзжалъ, а? Старый Барунъ обидѣть хотѣлъ? Старый Барунъ всѣхъ большихъ чиновниковъ угощалъ, а ты не хотѣлъ?

Начались объясненія, для чего и какъ я ѣзжу. Въ это время вошла хозяйка, женщина лѣтъ 30, одѣтая въ своеобразный національный домашній костюмъ: на ней, сверхъ юбки, было нѣчто вродѣ теплаго ватнаго платья, крытаго сѣрымъ сукномъ, съ разрѣзомъ сзади, достигающимъ пояса;¹ рукава платья, широкіе у плечъ, доходили, съуживаясь, до кистей рукъ; по подолу, по поясу, съ обѣихъ сторонъ разрѣза, по воротнику и на рукавахъ нашиты широкія ленты чернаго плиса. На ногахъ у хозяйки были "унты, " — сапоги домашняго издѣлія изъ мягкой кожи, безъ твердой подошвы и безъ каблуковъ. Голову бурятка обвязала краснымъ платкомь, концами назадъ; изъ подъ платка свѣшивались на плечи и на грудь двѣ косы, каждая изъ которыхъ была сплетена, по крайней мѣрѣ, изъ десятка болѣе мелкихъ. Въ ушахъ — массивныя серебрянныя серьги съ чернью, въ вершокъ величиною, съ подвѣской изъ маржана (композиція краснаго цвѣта, напоминающая видомъ своимъ кораллъ).

Хозяйка принесла подносъ съ бутылкой водки и рюмками. Увидѣвъ это, гости попроще стали выходить въ переднюю комнату; остались лишь хозяинъ, старикъ Барунъ, да еще трое наиболѣе подходящихъ къ избранной компаніи бурятъ, не считая насъ, пріѣхавшихъ.

— Кушайтъ! говоритъ хозяинъ, подавая мнѣ рюмку.

Я обращаюсь за совѣтомъ къ моему Личардѣ, старостѣ — пить-ли или просить хозяина прежде отпить?

— Пейте, — говоритъ онъ; у нихъ принято, чтобы гость пилъ раньше хозяина.

— Ну, менду вамъ, — говорю, принимая рюмку и отпивая отъ нея.

— Зачѣмъ мало пилъ?

— Боло (довольно), — говорю. — Садабъ (благодарю)!

Присутствующіе весело улыбаются, польщенные моими отвѣтами на ихъ языкѣ. Водка оказалась прескверная, а закуски — никакой; я вспомнилъ, что въ привезенной мною корзинѣ, кромѣ чая и сахара, было кое-что съѣстное, въ томъ числѣ и вареныя яйца; такъ какъ корзина оставлена была въ сѣняхъ, то я пошелъ за ней.

«Пріемная» оказалась пустой; весь народъ вышелъ на дворъ и былъ въ большомъ оживленіи; буряты, большіе любители всякаго спорта, воспользовались случайнымъ сборищемъ своимъ и свободнымъ временемъ и тотчасъ же устроили скачки. Двое пріятелей дали по рублевкѣ «за руки» и отправились на своихъ «бѣгунцахъ», въ сопровожденіи нѣсколькихъ свидѣтелей, къ далекой юртѣ, версты за три отъ дома моего хозяина, чтобы оттуда примчаться вскачь, къ ожидающей ихъ толпѣ. Такія скачки устраиваются тункинцами при каждомъ удобномъ случаѣ. Неповоротливый и неуклюжій при ходьбѣ, тункинецъ-бурятъ совершенно перерождается, лишь только сядетъ на коня, хотя бы этому коню была 10 руб. цѣна. Сидитъ онъ на конѣ небрежно-граціозно, помахивая плетью, и чувствуетъ себя вполнѣ въ своей сферѣ, привыкнувъ уже съ трех-лѣтняго возраста взбираться всякому коню на спину и не однажды поплатившись, за свою удаль, разбитымъ носомъ или шишкой на лбу. Тункинецъ не сдѣлаетъ двухсотъ саженей пѣшкомъ къ ближайшему сосѣду; женщины ихъ ѣздятъ верхомъ не хуже мужчинъ. Сѣдло составляетъ гордость тункинца; есть сѣдла окованныя серебромъ съ чеканкой, стоимостью въ 50 до 100 и болѣе рублей: лошадь можетъ быть плохой, но у молодечествующаго бурята сѣдло непремѣнно должно быть дорогое. Стремена подвѣшиваютъ высоко; стремя — плоское, тарелочкой; обѣ луки у сѣдла — высокія.

Въ ожиданіи появленія скачущихъ, двое молодыхъ стали бороться: схватились за предплечья и давай кружиться и дергать одинъ другого на себя и въ бокъ; толпа тотчасъ составила около нихъ тѣсный кругъ. Результаты борьбы еще не выяснялись, когда раздались крики нѣкоторыхъ сторожившихъ появленіе всадниковъ. Вмигъ всѣ кинулись на встрѣчу скачущимъ: кто взобрался на изгородь утуга^[6], кто вскочилъ на лошадь, иные влѣзли на крышу амбара. Побѣдителя встрѣтили криками восторга; побѣжденный отставшій сажень на двадцать, старался привести оправданія своему пораженію, но его слушали съ ясно выраженной насмѣшкой на лицѣ. Лошади тяжело дышали, быстро поводя животомъ.

Я раскрылъ корзину; она мною никогда не замыкалась на замокъ; тѣмъ не менѣе, еще ни разу, во время моихъ странствованій по Сибири, у меня не случалось покражъ съѣстного, и я, поэтому, сильно удивился, когда — вмѣсто двухъ десятковъ яицъ — въ корзинѣ оказалось ихъ только штуки три… Неужели тункинцы такіе воры? подумалъ я въ первую минуту. — Но нѣтъ, — все прочее, даже сахаръ, оказалось цѣлымъ. Эту загадку разъяснилъ мнѣ, впослѣдствіи, мой провожатый: тункинцы, равно и другіе буряты, не держатъ куръ, чтобы онѣ не портили утуговъ (на этомъ же, будто бы, основаніи не разводятъ они и свиней); изъ любопытства заглянувъ въ мою корзину, молодежь увидѣла яйца, которыхъ многіе изъ нихъ ни разу въ жизни не ѣдали; и вотъ, изъ чистаго баловства, мой запасъ провизіи былъ вмигъ расхищенъ, причемъ расхитителямъ даже въ голову не приходило, что ихъ поступокъ не есть одно баловство. Конечно, я только посмѣялся по поводу этой чисто дѣтской выходки 20—30 лѣтнихъ шалуновъ.

Оставленные мною почетные гости успѣли, за мое отсутствіе, покончить съ первой бутылкой водки и принялись за вторую. мнѣ стоило большого труда, не обижая хозяевъ, отказываться отъ слѣдовавшихъ одна за другой рюмочекъ. Но за то я сдѣлалъ честь и видимое удовольствіе хозяйкѣ, исправно занявшись поданнымъ мнѣ бурятскимъ деликатессомъ — саламатой, которая приготовляется такъ: въ кипящее масло сыпятъ тонкой струей поджаренную муку, постоянно размѣшивая; получается на днѣ сосуда нѣчто въ родѣ жидкой кашицы, поверхъ которой плаваетъ слой масла пальца въ три. Хотя я преизрядно занялся этимъ жирнѣйшимъ кушаньемъ, но никакой изжоги послѣ ѣды не чувствовалъ. Затѣмъ стали пить чай; мнѣ подали въ стаканѣ кирпичнаго чаю съ густымъ топленымъ молокомъ, а буряты пили изъ деревянныхъ китайскихъ чашечекъ. Языкъ у моихъ собесѣдниковъ сильно развязался послѣ двухъ бутылокъ водки; я слушалъ и старался наводить разговоры на интересующіе меня предметы. Говорили объ охотѣ, о торговлѣ съ Монголіей, куда возятъ, во вьюкахъ, бумажныя ткани, плисъ, сукно, ножевый товаръ и проч., а оттуда пригоняютъ гурты быковъ, для иркутскаго рынка.

— И большую торговлю у васъ ведутъ? Кто у васъ самый крупный торговецъ?

Старикъ съ пергаментнымъ лицомъ привсталъ на колѣни и съ достоинствомъ ударилъ себя въ грудь.

— Я самый большой торговецъ! Больше Барунъ Олзоева нѣтъ барята!..

— О, о! Тиме (такъ), тиме! Зубальда (да)!.. Поддержали его родовичи.

— Барунъ если хочетъ — все можетъ купить! Онъ у исправникъ бывалъ, и у губернаторъ бывалъ! Барунъ тридцать… нѣтъ, больше!.. пятьдесятъ лошадей каждый годъ два раза съ товаромъ въ Монголію посылаетъ, а на лошади товару на 300 рублей! Да, вотъ каковъ Барунъ!..

— У, Барунъ очень богатый человѣкъ! Онъ спорилъ прошлый годъ, говоритъ: у меня денегъ больше 1 пуда будетъ!.. Принесли вѣсы, стали вѣшать: все пачки, все пачки, перевязанныя бичевками… Пудъ тридцать фунтовъ оказалось!.. съ восхищеніемъ сообщилъ мой провожатый.

— Я хорошій барятъ, — разсказывалъ дальше Барунъ. — Я своихъ барятъ люблю!.. Когда тайша подати брать хочетъ, я все плачу, за весь родъ плачу, — болше тысячи рублей плачу!..

— Ну, потомъ, конечно, собираете съ нихъ, да еще и благодарности мало-мало… того?..

Кругомъ поднялся смѣхъ; Барунъ что то сталъ торопливо объяснять, но я рѣшительно ничего не понялъ изъ его рѣчей, ибо старикъ пришелъ уже въ такое состояніе, когда люди даже на своемъ родномъ языкѣ перестаютъ выражаться связно. Потомъ я узналъ, что Барунъ облагаетъ родовичей лишь вполнѣ «божескими» процентами, именно: за полгода 10 коп. съ рубля, между тѣмъ какъ мелкіе ростовщики берутъ за ссуду не менѣе 36, а то 60 и даже 120 % годовыхъ. Вѣроятно, это самое и хотѣлъ мнѣ сказать тункинскій крезъ въ свое оправданіе.

Вечеромъ часовъ въ десять, когда я — по дорожному — уже собирался укладываться спать, хозяинъ спросилъ меня:

— Поѣдемъ, свадьбу смотрѣлъ, ну?

Конечно, я не отказался отъ такого рѣдкаго случая; и вотъ мы — хозяинъ съ хозяйкой, нѣсколько принарядившейся по этому случаю, мой провожатый и я — отправились верхами на свадьбу, версты за двѣ. Ночь была — эти не видать; тѣмъ не менѣе, лошади ступали увѣренно, какъ бы идя по гладкой дорогѣ. Когда, впослѣдствіи, я какъ-то при дневномъ свѣтѣ увидѣлъ эту «дорогу», по которой мы ѣхали въ веселую свадебную ночь, то удивился, какимъ чудомъ я проѣхалъ благополучно по этимъ безчисленнымъ кочкамъ, вышиною въ пол-аршина и, выше, тѣсно стоящимъ одна возлѣ другой, по рытвинамъ, образованнымъ вешними водами и дождями, и по прочимъ прелестямъ некультурнаго дикаго мѣста, на которомъ и тропинки не было видно, потому что каждый всадникъ или, вѣрнѣе, лошадь каждаго всадника избираетъ себѣ курсъ въ этой болотистой Койшарской долинѣ по своему личному вкусу; телѣги, или даже первобытныя двухъ колесныя арбы (тыргэ) тамъ не употребляются.

Свадебный пиръ происходилъ въ просторной, хотя и старой, юртѣ, принадлежавшей родителямъ невѣсты. Бурятская юрта — это бревенчатый, четырехъ, пяти, шести или восьмиугольный срубъ, крытый тесомъ или корой лиственницы, поверхъ которой, для устойчивости, накладываютъ слой дерна; въ крышѣ, поддерживаемой четырьмя столбами, оставляется отверстіе для дыма; огонь раскладывается посреди юрты, непосредственно на землѣ; остальная же площадь основанія юрты забирается иногда досками. Мебели въ юртахъ не бываетъ никакой: сидятъ на полу, на коврикахъ или войлокахъ, или и безъ оныхъ, если хозяинъ бѣднякъ. Никакихъ перегородокъ нѣтъ; только нѣкоторыя женщины устраиваютъ себѣ пологи, за которыми спятъ, кормятъ дѣтей, совершаютъ свои туалеты. По стѣнамъ стоятъ сундуки съ рухлядью, а на нихъ горы подушекъ, набитыхъ шерстью. Тутъ же стоитъ деревянная посуда для молока и арсы (особый видъ квашенаго молока), а на кольяхъ помѣщаются болѣе цѣнные предметы: чайники, чашки и пр. У входа юрты устраиваютъ иногда слѣва и справа чуланчики, для склада разныхъ хозяйственныхъ принадлежностей и припасовъ, такъ что получается нѣчто вродѣ крытыхъ сѣнецъ. О войлочныхъ или кожаныхъ юртахъ, служившихъ, несомнѣнно, прототипомъ нынѣшнихъ, теперь ужъ и помина нѣтъ, даже въ самыхъ малокультурныхъ бурятскихъ вѣдомствахъ, каковы тункинское^[7] и китайское; да и въ нынѣшнихъ бревенчатыхъ юртахъ зимою уже никто не живетъ; онѣ служатъ только въ качествѣ лѣтняго жилого помѣщенія, а зимой въ нихъ хранятъ припасы; бѣдные же буряты, не имѣющіе надворныхъ построекъ, ставятъ зимою въ юрты скотину. Въ лѣтникахъ, куда буряты перекочевываютъ на лѣто, русскихъ избъ почти ни у кого нѣтъ, — все юрты; и дѣйствительно, для лѣта юрты очень удобны: они гораздо прохладнѣе пзбъ, содержатъ больше воздуха и лучше вентилируются. Сознавая эти преимущества юртъ, въ нѣкоторыхъ пограничныхъ съ бурятскими вѣдомствами мѣстностяхъ и русскіе крестьяне устраиваютъ себѣ юрты, какъ-бы взамѣнъ дачъ. Съ своей стороны, уже около ста лѣтъ назадъ, бурята оцѣнили превосходство русскихъ избъ въ зимнее время; и теперь нѣтъ ни одного бурята, кромѣ самыхъ жалкихъ бѣдняковъ, который не имѣлъ-бы избы съ русской печью. Разсказываютъ, что первыя попытки измѣны дѣдовскимъ обычаямъ, т. е. замѣны юртъ избами, навлекли на отступниковъ гнѣвъ божествъ, которые позадушили ночами не мало виновныхъ; и только обильныя жертвоприношенія мало по малу умилостивили грозныхъ онгоновъ… Объясняютъ это такъ: бурятки не умѣли, на первыхъ порахъ, управляться съ русской печью и напускали на ночь такого угара въ избу, что нерѣдко сосѣдямъ приходилось на утро выволакивать всѣхъ членовъ семейства новатора на снѣгъ, причемъ нѣкоторые изъ наказанныхъ злыми духами все-же не оживали. Лишь цѣною многихъ жизней состоялась побѣда избы надъ юртою; теперь, хотя богачи-буряты и продолжаютъ строить себѣ высокія и обширныя юрты для лѣтняго жилья, но большую часть года они проводятъ уже въ домахъ, которые бываютъ о нѣсколькихъ комнатахъ, съ рѣзными перегородками и изразцовыми голландками, ничѣмъ не уступая домамъ русскихъ сельскихъ богачей. Старое значеніе юрты, какъ жилья по преимуществу, сказывается, впрочемъ, въ слѣдующемъ, и теперь существующемъ обычаѣ: у каждаго женатаго члена семьи, хотя и не отдѣленнаго, должна имѣться своя юрта, тогда какъ зимній домъ можетъ быть общій съ другими членами семьи; поэтому, отецъ-бурятъ, собираясь женить сына, приступаетъ, первымъ дѣломъ, къ постройкѣ или покупкѣ юрты для него; бѣдные отцы начинаютъ строить для своихъ подростковъ-сыновей юрты за долго до времени ихъ брачной зрѣлости, напр., за 5—10 лѣтъ, каждый годъ прибавляя къ постройкѣ по нѣскольку, тяжелымъ трудомъ заработанныхъ или добытыхъ бревенъ.

Блестящія искры и темно-багровые клубы дыма, вылетавшіе изъ крыши одной юрты, указали-бы мнѣ, будь я даже и безъ проводниковъ, гдѣ именно происходило свадебное торжество. Изъ темноты выдѣлилось и окружило насъ нѣсколько человѣческихъ фигуръ. Перекинувшись съ моими спутниками двумя-тремя фразами, они приняли отъ насъ поводы нашихъ лошадей и утонули съ ними въ окружавшемъ насъ мракѣ. Мы же вошли въ бальную залу.

Посреди ея горѣлъ яркій огонь, постоянно поддерживаемый вновь подбрасываемыми въ костеръ длинными сухими полѣньями лиственницы; этотъ костеръ служилъ единственнымъ источникомъ свѣта въ юртѣ, имѣвшей до 15 аршинъ въ длину и ширину. Всю лѣвую сторону юрты занимала танцующая публика; на право сидѣли и стояли зрители. Насъ тотчасъ провели къ самому огню и предложили для сидѣнья обрубки деревьевъ; на такихъ же импровизированныхъ сидѣньяхъ, а то и просто на землѣ, сидѣло тутъ же до десятка пожилыхъ и старыхъ бурятъ, пившихъ чай изъ деревянныхъ чашекъ. Простые смертные толпились за нами, не предъявляя правъ на мѣсто у огня и на участіе въ пиру. Впрочемъ, самый пиръ, въ смыслѣ истребленія яствъ и питій, происходилъ въ другомъ мѣстѣ и значительно раньше нашего пріѣзда; теперь же давался балъ^[8].

Танцующіе занимали всю лѣвую половину юрты; ихъ было человѣкъ до шестидесяти, — все больше молодежь, хотя среди нея можно было замѣтить мужчинъ и женщинъ, достигшихъ, по крайней мѣрѣ, 30-ти лѣтняго возраста. Всѣ были одѣты въ свои хорошіе костюмы, но не въ самые парадные; напр., ни на одномъ мужчинѣ не было атласныхъ халатовъ, женщины же имѣли на себѣ только небольшое число лентъ, унизанныхъ серебряными монетами, а самыя дорогія ожерелья — отсутствовали. Надо думать, что некрупное «соціальное положеніе» жениха и невѣсты и самый характеръ этой части празднества способствовали большей простотѣ костюмовъ. Среди зрителей было много мужчинъ и парней въ затрапезныхъ халатахъ; многіе изъ такихъ, нисколько не стѣсняясь, принимали участіе въ танцѣ. Женскіе костюмы не были лишены вкуса: преобладало сочетаніе цвѣтовъ чернаго съ краснымъ, съ украшеніями изъ золота и серебра и красныхъ же маржановъ. Вотъ господствующій костюмъ мѣстныхъ дѣвушекъ: красная шерстяная юбка, окаймленная черной плисовой лентой по подолу, не достаетъ пола и не накрываетъ ногъ, обутыхъ въ русскіе сапоги съ свѣтлыми подковками; черная суконная или плисовая поддевка, съ густыми сборками около перехвата, сдѣланнаго въ самой таліи; поясъ, состоящій изъ золотой позументной ленты; черезъ лѣвое плечо — красная шелковая лента, завязанная на правой сторонѣ, у пояса, бантомъ^[9]; отъ невысокаго стоячаго воротника поддевки спускаются по спинѣ, значительно ниже пояса, двѣ шелковыя ленты, съ нашитыми на нихъ золотыми и серебряными монетами; черная шляпа, обшитая бархатомъ, имѣющая форму тазика, краями вверхъ, съ заостряющимся возвышеніемъ по срединѣ, для помѣщенія головы. Волосы заплетены въ двѣ косы, спускающіяся напередъ, по плечамъ. Зимою поверхъ этого костюма одѣвается шуба баранья, или лисья, или другая какая, смотря по состоянію; шляпа-же замѣняется круглой шапкой изъ выдры, украшенной по околышку собольимъ мѣхомъ, а на макушкѣ — посеребрянной, вычурной формы, шишечкой. На шею, въ торжественныхъ случаяхъ, одѣвается ожерелье, состоящее изъ многочисленныхъ нитокъ «маржана», съ подвѣшанными къ нимъ золотыми монетами, въ числѣ коихъ встрѣчаются и заграничныя, нерѣдко весьма старинныя. Въ общемъ, женскій костюмъ довольно красивъ и хорошо гармонируетъ съ смуглыми лицами и черными волосами бурятскихъ красавицъ. Здѣсь, кстати, замѣтить, что тункинскіе буряты и бурятки нѣсколько красивѣе прочихъ: они статнѣе, не такъ скуласты и прорѣзы ихъ глазъ не такъ узки, какъ напримѣръ, у кудинскихъ, капсальскихъ и другихъ бурятъ.

Происходившій на моихъ глазахъ танецъ заключался въ слѣдующемъ. Участвующіе мужчины и женщины, вперемежку, безъ всякаго порядка, берутся за руки, тѣсно прижавшись плечомъ къ плечу и образуя одинъ большой кругъ; затѣмъ, подъ звуки пѣсни, которую сами-же и поютъ, переступаютъ съ ноги на ногу, нѣсколько, при этомъ, присѣдая и подвигаясь медленно слѣва на право; кажется, въ этой тѣснотѣ, въ постоянномъ прикосновеніи плеча къ плечу сосѣда — и заключается вся привлекательность этого танца. Мотивъ пѣсни однообразный, не гармоничный, состоящій изъ двухъ музыкальныхъ фразъ. Поютъ о томъ, какъ хороша невѣста, какой молодецъ женихъ и какъ богатъ калымъ. Въ теченіи того часа, который я пробылъ на бурятскомъ балу, немузыкальная пѣсня не прекращалась ни на минуту и танцующіе не уставали присѣдать и переступать съ ноги на ногу, при каждомъ шагѣ подвигаясь лишь вершка на 2—3; впрочемъ, иные, менѣе выносливые, выходили изъ круга отдохнуть или покурить и на мѣсто ихъ становились свѣжіе танцоры.

А тѣмъ временемъ, почетные гости, не переставая, пили чай, который имъ подливали женщины ковшемъ изъ большихъ, тутъ-же у огня стоявшихъ корчагъ. Пировавшіе почти не выпускали изъ рта маленькихъ китайскихъ трубочекъ, которыя безпрерывно наполнялись новыми щепотками табаку и закуривались отъ того-же костра. Куреніе развито у бурятъ, насколько я могъ подмѣтить, не всѣхъ вѣдомствъ сплошь, а мѣстами; такъ напримѣръ, я не помню, чтобы среди кудинскихъ было много курильщиковъ; за то у молокинцевъ мнѣ встрѣчались улусы, въ коихъ поголовно всѣ, даже женщины (особенно — старухи), имѣли трубки во рту; среди тункинскихъ бурятъ куреніе также весьма развито.

Утомясь глядѣть на присѣданія танцующихъ и служить предметомъ наивнаго любопытства остальной публики, изучавшей меня, какъ заморскаго звѣря, не только посредствомъ зрѣнія, но и осязанія, я спросилъ провожатаго, что-же еще имѣетъ происходить интереснаго на пиру?

— Да вотъ, все такъ-же…

— Все ходить будутъ, да присѣдать? Развѣ на другой какой-нибудь манеръ они не танцуютъ?

— Нѣтъ, все такъ! Поютъ себѣ, да топчутся, пока устанутъ ноги служить, али глотки.

— А долго это протянется, какъ вы думаете?

— Да часовъ до двухъ или до трехъ ночи пропляшутъ.

— Ну, братъ, я ужъ соскучился, и спать хочется. Нельзя-ли какъ нибудь удрать отсюда?

— Что-жъ, поѣдемте! И мнѣ чтой-то тоскливо стало… Мы и безъ хозяевъ дорогу найдемъ домой.

Я отлично выспался на постели, приготовленной для меня на полу, изъ козьихъ и бараньихъ шкуръ. Утромъ назначенъ былъ отъѣздъ въ другой родъ, Бадархонскій; но тункинцы торопиться не любятъ, да и не научились еще спѣшить, будучи полными хозяевами своего времени. Сначала долго не приводили верховыхъ коней подъ насъ, а потомъ случилась и еще задержка: невѣста, въ сопровожденіи группы поѣзжанъ изъ числа ея близкихъ родственниковъ и родственницъ, пріѣхала къ моимъ хозяевамъ благодарить за посѣщеніе ея пира. Въ теченіи 2 — 3 дней невѣста съ провожатыми объѣзжаетъ, такимъ образомъ, всѣхъ своихъ родственниковъ, даже самыхъ дальнихъ. Въ каждомъ домѣ они поютъ и пляшутъ, какъ описано выше; ихъ повсюду угощаютъ чаемъ, бараниной, тарасуномъ и дарятъ невѣсту деньгами, сукномъ, шелковой матеріей и т. п. Близкіе родственники дарятъ щедрѣе (напримѣръ, даютъ овцу или кочерика-бычка), отдаленные-же или небогатые даютъ немного, но не меньше, чѣмъ на рубль. Объѣздивъ всю родню, попрощавшись, такимъ образомъ, съ нею и какъ-бы получивъ отъ нея разрѣшеніе на выходъ изъ рода (буряты женятся только на женщинахъ изъ чужого рода), невѣста ѣдетъ уже не домой, а къ жениху, въ юртѣ котораго и происходитъ новый двухъ или трехдневный пиръ, на которомъ участвуютъ родственники обѣихъ сторонъ. Этимъ свадьба, будто-бы, и заканчивается; совершаются-ли при этомъ какія нибудь церемоніи религіознаго характера, осталось для меня невыясненнымъ.

Третій Хонгодорскій родъ не хотѣлъ отпускать меня, какъ простого какого нибудь смертнаго: провожатыхъ оказалось человѣкъ восемь, въ томъ числѣ старикъ Барунъ и хозяинъ Сыдыбъ, всѣ, конечно, верхами. Подъ пытливыми взорами этихъ многочисленныхъ профессоровъ верховой ѣзды, мнѣ, чтобы не осрамиться, ничего не оставалось дѣлать, какъ самымъ безпечнымъ образомъ относиться къ некультурнымъ прелестямъ дороги и отъ времени до времени легкими ударами бурятской плети поторапливать лошадь, — на наиболѣе ровныхъ, конечно, мѣстахъ… И я былъ не мало польщенъ, когда Барунъ сказалъ моему тѣлохранителю:

— А ничего, можетъ мало-мало ѣздить!..

Судьбѣ угодно было, однако, ярко иллюстрировать для меня разницу между моей и лихой бурятской ѣздой. На встрѣчу намъ показалась фигура всадника, мчавшагося на полныхъ рысяхъ, не обращая вниманія на кочки, рытвины и прочія удобства пути. Когда онъ подъѣхалъ къ намъ, бросая на меня быстрые и неласковые взгляды, всѣ буряты дружно и охотно привѣтствовали его возгласами «менду» и затѣмъ вступили въ разговоръ; тѣмъ временемъ я успѣлъ достаточно разсмотрѣть его, но налюбоваться имъ не успѣлъ. Онъ былъ сухощавъ и строенъ, выраженіе его лица было повелительное; глаза черные, какъ уголь, лишь слегка съуженные; носъ — совсѣмъ не бурятскій, приплюснутый, а тонкій, орлиный; волосы на головѣ у него были срѣзаны, почти что сбриты (это дѣлается при помощи остраго ножа), но отъ макушки шелъ по спинѣ чубъ, заплетенный въ косу и удлиненный, изъ щегольства, черными шелковыми нитями, какъ это дѣлаютъ китайцы. На всадникѣ былъ голубой халатъ съ пелеринкой, мягкіе, вышитые блестками, сапоги и небольшая круглая шапочка на затылкѣ, подвязанная шнуркомъ подъ подбородокъ. Сѣдло и уздечка сверкали серебряными украшеніями. Это былъ типъ легендарнаго бурятскаго богатыря, перваго на войнѣ и охотѣ.

— Кто это такой? Почему онъ одѣтъ иначе, чѣмъ вы? Почему у него коса, а у васъ нѣтъ ея? задалъ я рядъ вопросовъ старостѣ и Баруну.

— Такъ у насъ въ старину одѣвались, и косы тогда носили. Ну, а теперь все это выводится… Можетъ быть, человѣкъ десять такихъ, какъ онъ, найдется во всей нашей Тункѣ, которые во всемъ старыхъ обычаевъ держатся. А онъ еще и роду хорошаго… Всѣ его почитаютъ, да!..

Больше я ничего не могъ узнать объ интересномъ всадникѣ; и потомъ, при моихъ дѣловыхъ бесѣдахъ съ бурятами, я съ нимъ уже не встрѣчался: за него давалъ отвѣтъ его неотдѣленный братъ, въ которомъ я ничего особеннаго не замѣтилъ, такъ что только нѣсколько дней спустя узналъ, что улусъ, въ которомъ живетъ бурятскій богатырь, остался уже за нами.

Возлѣ какого-то ручья мои провожатые стали спѣшиваться.

— Тутъ нашъ грань! сказалъ Барунъ. Дальше чужой земля пошла, дальше мы не ѣдемъ. Прощай!.. Будь здорова!..

Я также поспѣшилъ слѣзть съ коня, не желая нарушать національнаго этикета. Послѣдовали рукопожатія, а нѣкоторые, кромѣ того, прикладывали мою руку къ своему лбу. Повторять тотъ же маневръ я не рѣшался, боясь слишкомъ ужъ уронить престижъ своего званія, а что именно слѣдовало дѣлать по бурятскому церемоніалу — не зналъ; поэтому я былъ радъ, когда сцена прощанія нѣсколько сократилась чьимъ-то возгласомъ:

— А вонъ — бадарханскіе на встрѣчу ѣдутъ!

Дѣйствительно, по ту сторону ручья показались трое всадниковъ, выѣхавшихъ на встрѣчу къ «своей грани», въ качествѣ представителей отъ рода. Большіе любители церемоній эти номады, да и много же у нихъ свободнаго времени имѣется для выполненія ихъ!

— Прощай! ѣзжай къ намъ, когда назадъ будешь! кричалъ Барунъ.

— Ѣзжай! отзывался и Сыдыбъ.

Надо замѣтить, что я не рѣшился предложить этому богачу какую-нибудь плату за свое содержаніе въ теченіе полутора сутокъ и счелъ болѣе удобнымъ подарить его женѣ маленькія стальныя ножницы, бывшія со мной; этотъ подарокъ привелъ въ восхищеніе не только бурятку, но и самого Сыдыба, которому она тотчасъ похвасталась вещицей. Въ дальнѣйшемъ путешествіи по Тункѣ мнѣ уже не приходилось останавливаться у такихъ богачей, такъ что я спокойно давалъ деньги, или самимъ хозяйкамъ, или ихъ ребятамъ; понятно, что никакихъ договоровъ о размѣрѣ платы быть не могло, тѣмъ болѣе, что — какъ я узналъ впослѣдствіи, почти всѣ лица, принимавшія меня у себя, заранѣе уговаривались съ своимъ родомъ о вознагражденіи за мое содержаніе, изъ родовыхъ суммъ, и мои рублевки являлись, такимъ образомъ, совершенно сверхсмѣтнымъ и неожиданнымъ для нихъ доходомъ.

---

Буряты шаманисты, какъ я уже имѣлъ случай замѣтить, гораздо ординарнѣе, менѣе оригинальны тункинскихъ бурятъ. Эти послѣдніе возсоздаются въ памяти наблюдателя въ яркихъ краскахъ, съ рельефно очерченными контурами; почти каждый улусъ ихъ имѣетъ свою физіономію, каждый собесѣдникъ изъ числа ихъ носитъ на себѣ печать индивидуальности. Кудинскіе буряты, которыхъ я знаю лучше прочихъ изъ числа шаманствующихъ, рисуются мнѣ въ сѣрыхъ тонахъ, съ блѣдными, расплывчатыми контурами фигуръ; лица мелькаютъ одно за другимъ, и почти не на комъ остановиться, — такъ они всѣ похожи другъ на друга. Можетъ быть, яркости впечатлѣнія, вынесеннаго изъ Тунки, соотвѣтствуетъ самая обстановка, въ которой приходилось жить это время: красивая мѣстность, окаймленная цѣпью высокихъ горъ, масса рѣчекъ, озеръ и болотъ, переѣзды верхомъ изъ рода въ родъ кавалькадами въ 8—10 человѣкъ, ночлеги при типичной бытовой обстановкѣ, все это запечатлѣвалось въ памяти и давало живую окраску лицамъ, съ которыми приходилось имѣть дѣло; наоборотъ, — степная мѣстность, лишь изрѣдка перерѣзаемая маловоднымъ ручьемъ или сухимъ оврагомъ, скучные переѣзды на тряской бричкѣ или въ кошевкѣ, отсутствіе рѣзкихъ отличій въ внѣшнемъ видѣ улусовъ и въ внутреннемъ убранствѣ домовъ, — все это предрасполагало относиться безразлично и къ самимъ жителямъ степныхъ вѣдомствъ, считать ихъ одной компактной массой, лишенной яркихъ индивидуальныхъ особенностей.

Кудинцы, идинцы и другіе буряты одѣваются очень просто: халатъ ниже колѣнъ, перепоясанный ремнемъ или бичевкой, вотъ и весь верхній костюмъ, если не считать шапки или малахая съ длинными наушниками и сапогъ, или бродней, или ичигъ. Женщины одѣваются также весьма просто и безвкусно: платье ситцевое или шерстяное, въ видѣ блузы, безъ таліи, доходитъ до щиколокъ; на головѣ — круглая шапочка, въ видѣ низкаго цилиндра; при торжественныхъ случаяхъ, напр., угощая гостя, бурятка накидываетъ на спину, ближе къ лѣвому плечу, какой нибудь платокъ, хотя бы самый грязный, развернутый во всю величину и завязанный вокругъ шеи двумя сосѣдними концами: этотъ платокъ служитъ знакомъ отличія домоправительницы отъ прочихъ женщинъ; безъ него она ни за что не выйдетъ къ гостю. Дѣвушки-бурятки носятъ мужскіе халатики, стригутъ волосы совсѣмъ коротко^[10] и употребляютъ, вмѣсто головнаго убора, простыя фуражки, такъ что, по костюму, ничѣмъ не отличаются отъ подростковъ мужского пола. Становясь невѣстой, дѣвушки начинаютъ отпускать свои волосы; женщины уже заплетаютъ ихъ въ двѣ косы, связывая вмѣстѣ на груди; въ этомъ видѣ онѣ служатъ хозяйкамъ для привязыванія ключей отъ сундуковъ и чулановъ: у иной виситъ на косѣ цѣлая связка ключей, вѣсомъ, по крайней мѣрѣ, въ фунтъ. Въ бывшемъ идинскомъ вѣдомствѣ нѣкоторыя женщины, особенно старухи, носятъ лѣтомъ штаны до колѣнъ и мужскія рубахи поверхъ, — больше ничего: фигура такой старухи, съ трубкой во рту, босая, въ круглой шапочкѣ, съ абсолютно голымъ ребенкомъ, сидящимъ у ней на спинѣ («на закукоркахъ») — весьма курьезна, на взглядъ культурнаго человѣка. Не менѣе курьезны, но болѣе пошлы, фигуры нѣкоторыхъ мужчинъ щеголей, одѣвающихъ на голое тѣло пиджакъ или сюртукъ: лоснящееся отъ жира и пота круглое лицо такого красавца, его узкіе, какъ щели, глаза, сильно выдающіяся скулы, голыя шея и грудь — все это очень эффектно дисгармонируетъ съ нѣмецкимъ пиджакомъ. Охъ, спинжакъ, снинжакъ, вонъ, въ какую глушь ты уже забрался!..

И по характеру своему, и по умственному складу, буряты степныхъ мѣстностей рѣзко отличаются отъ тункинскихъ: они гораздо скрытнѣе и лживѣе тункинцевъ, болѣе подобострастны передъ всякимъ начальствомъ, и, въ общемъ, похожи на нелюбимую, загнанную собаку, бродящую по закоулкамъ двора съ опущеннымъ хвостомъ и подозрительно поглядывающую по сторонамъ въ постоянномъ ожиданіи, что вотъ-вотъ вылетитъ откуда-нибудь полѣно ей въ ноги. Достаточнаго объясненія этой черты ихъ характера я дать не умѣю; но мнѣ кажется, что близкое, сравнительно, сосѣдство степныхъ бурятъ съ русскими, легкій доступъ и проѣздъ къ нимъ всякаго рода начальства, давно начавшееся участіе ихъ въ капиталистическомъ сельскохозяйственномъ производствѣ, послужили главнѣйшими факторами въ дѣлѣ перевоспитанія кочевниковъ кудинскаго, капсальскаго, улейскаго, молькинскаго и другихъ вѣдомствъ. Земледѣліемъ они стали заниматься уже лѣтъ сто назадъ, тогда какъ въ Тункѣ земледѣліе и сейчасъ находится еще въ зачаточномъ состояніи, а нѣкоторые улусы этого вѣдомства еще понынѣ живутъ исключительно скотоводствомъ и охотой (въ отдаленныхъ окинскихъ улусахъ даже сѣна, говорятъ, не заготовляютъ: скотъ и лошади ходятъ всю зиму на подножномъ корму). Этотъ ранній переходъ къ земледѣлію степныхъ бурятъ указываетъ на то обстоятельство, что они, въ силу нѣкоторыхъ причинъ, уже въ прошломъ вѣкѣ оказались не въ состояніи сохранить свои бытовыя особенности, подъ давленіемъ русской культуры; напримѣръ, въ настоящее время кудинскіе и капсальскіе буряты продаютъ уже массу хлѣба и значительную часть своего утужнаго сѣна (съ удобренныхъ луговъ, оно лучше простого лугового) на иркутскомъ и на другихъ, болѣе мелкихъ, рынкахъ. Тункинскіе-же буряты, значительно удаленные отъ Иркутска и торговыхъ трактовъ, имѣющіе въ своемъ сосѣдствѣ лишь около 350 дворовъ крестьянъ и казаковъ Тункинской волости (тогда какъ бурятскихъ хозяйствъ насчитывается до 2,800), до сихъ поръ располагающіе возможностью держать значительное количество скота и заниматься звѣроловствомъ въ обширныхъ размѣрахъ, — съумѣли лучше прочихъ сохранить свои бытовыя особенности, менѣе другихъ поддались русскому вліянію и понынѣ принимаютъ лишь незначительное участіе въ промышленно-земледѣльческомъ производствѣ^[11].

Изъ многихъ и многихъ бурятъ степныхъ вѣдомствъ, съ которыми мнѣ приходилось знакомиться, я лучше всего запомнилъ Василія Ивановича, бурята кудинскаго вѣдомства; но онъ мнѣ памятенъ по причинамъ, весьма отличнымъ отъ тѣхъ, которыя способствовали тункинцамъ Сыдыбу, Баруну и другимъ запечатлѣться въ моей памяти.

Стадо уже значительно темнѣть, когда я по первопутку, цѣлиной по утугамъ, изгороди которыхъ были уже разобраны, подъѣзжалъ въ саняхъ къ двору Василія Ивановича. Мое знакомство съ бурятами было тогда еще не велико, но, по видѣнному уже, я ожидалъ, что меня подвезутъ къ избѣ, стоящей одиноко и сиротливо среди обширныхъ утуговъ, что не будетъ кругомъ дворовой огорожи и никакихъ построекъ, кромѣ жалкой стойки для скота, или старой юрты, ее замѣняющей; въ избѣ я ожидалъ увидѣть десятокъ робкихъ въ первое время, а потомъ назойливо любопытныхъ мужчинъ, грязныхъ и дурно пахнущихъ; полъ въ избѣ окажется сплошь исплеваннымъ, потому что, замѣтить кстати, буряты плюютъ феноменально часто: нисколько не преувеличивая, скажу, что въ теченіе трехъ-четырехъ — минутнаго разговора иной бурятъ успѣваетъ выпустить слюну тонкой струей на полъ или на одежду своихъ сосѣдей, словомъ, куда попало, не менѣе пяти-шести разъ; чѣмъ объяснить эту привычку — рѣшительно не знаю: даже куреніе не можетъ быть достаточнымъ тому объясненіемъ^[12]. Затѣмъ, я ожидалъ, что изба начнетъ все больше и больше наполняться разнообразной публикой, которая, не стѣсняясь, будетъ громко и оживленно переговариваться на своемъ нарѣчіи и пугливо-недовѣрчиво молчать или давать лаконическіе, иногда и лживые, отвѣты, когда бесѣдовать съ ней попробую я, на русскомъ языкѣ. Потомъ подадутъ мнѣ грязно-зеленый самоваръ, никогда не мытый стаканъ, чашку свѣжаго, но припахивающаго уже, отъ грязной посуды, молока. Наконецъ, послѣ моего чаепитія, во время котораго я.тщетно буду стараться завязать болѣе оживленный разговоръ, часть публики разойдется, а прочая будетъ внимательно слѣдить за тѣмъ, какъ я устраиваюсь на ночлегъ, какъ раскладываю коверъ, одѣяло и подушку, снимаю обувь и платье; въ числѣ наблюдателей будутъ присутствовать и женщины, но я отъ этого уже не стану конфузиться, ибо знаю по опыту, что единственное средство удалить любопытныхъ — это потушить свѣчу. Признаться, вся эта перспектива, не разъ уже повторявшаяся, не очень меня привлекала, и я съ нѣкоторымъ нервнымъ раздраженіемъ ожидалъ момента, когда «кошевка» моя остановится, когда раздастся лай десятка, ни вѣсть откуда взявшихся, собакъ, и возница мой скажетъ: «вотъ, пріѣхалъ».

Но когда онъ это сказалъ, когда злющіе псы окружили кошевку со всѣхъ сторонъ, и я оглянулся, чтобы найти какой-нибудь исходъ изъ своего комичнаго положенія, то замѣтилъ, что мы стояли не посреди утуга, не у одинокой, хмурой избы, а внутри обширнаго двора, по сторонамъ котораго тянулся рядъ надворныхъ построекъ; словомъ, это былъ типичный дворъ богатаго крестьянина-сибиряка, а домъ, у крыльца котораго остановилась кошевка, былъ-бы по размѣрамъ своимъ далеко не послѣднимъ домомъ и на хорошихъ улицахъ самого Иркутска. На бѣшенный лай и визгъ моихъ мучителей, изъ дома выбѣжало три или четыре человѣка, въ числѣ которыхъ я со вздохомъ облегченія узналъ примелькавшуюся уже фигуру засѣдателя степной думы, ѣздившаго со мной по улусамъ, отчасти, въ качествѣ переводчика, отчасти вродѣ начальства, для созыва народа и исполненія другихъ распоряженій.

Большая комната, въ которую я вошелъ, была почти полна народомъ. «Все то же», тоскливо подумалъ я и хотѣлъ идти въ передній уголъ, къ столу.

— Не сюда! Вотъ, налѣво пожалуйте! окликнулъ меня засѣдатель.

Я вошелъ налѣво и остановился въ изумленіи. Это былъ кабинетъ культурнаго человѣка. Письменный столъ съ бумагами, принадлежностями для письма, компасомъ и термометромъ; стекляный шкафъ съ книгами и знакомыми обертками мѣсячныхъ журналовъ; пружинный сафьяновый диванъ, вѣнская мебель, барометръ-анероидъ на стѣнѣ; тутъ-же нѣсколько олеографій и фотографическихъ карточекъ въ рамкахъ, два-три ружья, въ углу нѣсколько образовъ въ блестящихъ ризахъ, съ горящей передъ ними лампадкой; двѣ свѣчи съ абажуромъ на письменномъ столѣ и стѣнная лампа пріятно освѣщали комнату; медвѣжья шкура у стола и персидскій коверъ на стѣнѣ довершали впечатлѣніе… Не вѣрилось, что находишься въ какомъ-то медвѣжьемъ захолустьѣ, а не въ городѣ, въ столицѣ сибирской.

— Кто-же здѣсь хозяинъ? спросилъ я въ недоумѣніи засѣдателя, продолжая стоять посреди европейскаго кабинета въ мокрыхъ валенкахъ и въ полушубкѣ.

Не отвѣчая, засѣдатель юркнулъ изъ кабинета и черезъ нѣсколько секундъ вернулся съ личностью, мало гармонировавшей съ окружающей обстановкой. Это былъ типичный бурятъ, приземистый и плотный, съ шарообразной, коротко остриженной головой, безъ признака усовъ и бороды, съ выдающимися скулами и узкими прорѣзами глазъ, вѣки которыхъ какъ будто срослись въ внѣшнихъ углахъ своихъ, онъ былъ въ національномъ халатѣ невысокаго достоинства и въ ичигахъ (мягкихъ сапогахъ изъ домодѣльной кожи). Эта фигура, по внѣшности и манерѣ низко кланяться, въ поясъ, сложивъ руки на животѣ, почти ничѣмъ не отличалась отъ нѣсколькихъ другихъ фигуръ, пролѣзшихъ за нею въ дверь кабинета.

— Вы… хозяинъ здѣшній?

— Я-съ. Имѣю честь представиться: кочевой инородецъ такого-то рода, кудинскаго вѣдомства, Василій Ивановъ.

Я извинился за безпокойство, причиненное моимъ пріѣздомъ и, снявъ полушубокъ, хотѣлъ его вынести въ первую комнату.

— Не трудитесь относить, пусть здѣсь остается: тамъ на него наши еще наплюютъ… Такой необразованный народъ! сказалъ хозяинъ.

— Что-же это, мнѣ, гостю, приходится просить васъ, хозяина, и прочихъ садиться?.. Садитесь-же, пожалуйста, поговоримъ!

— Помилуйте-съ, мы и постоимъ.

Однако, натянутость первыхъ минутъ знакомства мало по малу разсѣялась. Кабинетъ скоро наполнился двумя десятками родовичей, хотя къ собесѣдованію было приглашено «человѣкъ пять»; разговоры стали подъ конецъ довольно оживленны: много говорилъ Василій Ивановичъ, да и прочіе, ободренные его примѣромъ, изрѣдка вставляли свои замѣчанія, поправляли и дополняли его отвѣты. Этотъ вечеръ далъ мнѣ больше матеріала о бытѣ бурятъ и объ условіяхъ ихъ землепользованія и хозяйства, чѣмъ десять вечеровъ въ другихъ улусахъ.

Василій Ивановичъ не представляетъ собою вполнѣ исключительнаго явленія: такихъ, болѣе или менѣе интеллигентныхъ бурятъ, не порвавшихъ связи съ своимъ народомъ и живущихъ въ его средѣ, мнѣ встрѣтилось впослѣдствіи еще нѣсколько человѣкъ. Всѣ они люди состоятельные, это общая у нихъ черта, ибо культура и образованіе прививаются пока лишь къ самымъ богатымъ бурятамъ. Дѣды и отцы ихъ наживали добро всякими правдами и неправдами, эксплуатируя своихъ родовичей, захватывая и распахивая общественныя земли и получая съ нихъ баснословные урожаи въ первые удачные года (до 300 пуд. овса съ хозяйственной десятины, говорилъ Василій Ивановичъ); занимались скупкой и торговлей скотомъ, строили мельницы; словомъ — добывали деньгу всякими способами. Вѣроятно, при своихъ торговыхъ операціяхъ они имѣли случаи познакомиться съ культурнымъ бытомъ городскихъ жителей; къ тому-же, за послѣднія 30—40 лѣтъ, и въ самомъ Иркутскѣ особенно быстро стала развиваться умственная жизнь: тайга нѣсколько поддалась подъ натискомъ западно-россійской образованности; тонъ стали задавать люди умственнаго труда, а не таежные и якутскіе хищники, считавшіе Иркутскъ за кабакъ, въ которомъ можно съ шикомъ просадить награбленныя денежки; открывались одно за другимъ учебныя заведенія и изъ нихъ многія на завѣщанные капиталы тѣхъ-же, но раскаявшихся или понявшихъ «духъ времени» хищниковъ; открыли свои дѣйствія отдѣлы географическаго и техническаго обществъ; основанъ былъ музей и публичная библіотека; весь городъ подтянулся, подчистился и вывелъ синяки и кровоподтеки съ своего пьянаго лица… Вотъ это-то движеніе и могло какимъ нибудь образомъ отозваться на нѣсколькихъ бурятахъ, имѣвшихъ частыя сношенія съ городомъ; нѣтъ, напр., ничего удивительнаго, если они встрѣтились въ городѣ съ истинно-культурными людьми и были поражены наглядной разницей между этими послѣдними и господами изъ тайги. Въ результатѣ этого знакомства съ городской культурой было то, что богачи-буряты убѣдились въ практической пользѣ грамотности и образованія и начали учить своихъ сыновей. Въ одномъ изъ инородческихъ вѣдомствъ живетъ нынѣ бурятъ, кончившій курсъ техническаго училища, въ другомъ — прошедшій курсъ въ учительской семинаріи, нѣсколько человѣкъ еще учатся въ настоящее время, иные въ Иркутскѣ, а одинъ въ университетѣ, въ Россіи. Что представитъ изъ себя впослѣдствіи эта учащаяся молодежь, угадать трудно; закончившіе-же свое образованіе вернулись въ свои степи и стали кто головой или тайшей, кто просто сельскимъ хозяиномъ, безъ всякаго виднаго общественнаго положенія. Но достойно вниманія, что, устроивъ свою личную жизнь на интеллигентный ладъ, эти піонеры европейской цивилизаціи во многомъ слѣдуютъ въ общественной жизни рутинѣ, установившейся споконъ вѣка, и даже въ пріемахъ хозяйства являются лишь довольно робкими новаторами^[13]. То-ли они считаютъ себя слишкомъ слабыми, чтобы начать походъ противъ мрака повальнаго невѣжества и суевѣрія, въ которомъ пребываютъ ихъ родовичи, то-ли имъ кажется въ личныхъ интересахъ невыгоднымъ становиться въ антагонизмъ съ существующимъ строемъ жизни, — рѣшать не берусь; но знаю за достовѣрное, что, напр., одинъ изъ нихъ, производящій на первый взглядъ впечатлѣніе вполнѣ культурнаго человѣка, получающій газеты и журналы, оказывается высокопробнымъ эксплуататоромъ и деспотомъ, даже тираномъ по отношенію къ сѣрой массѣ подначальныхъ ему бурятъ. Еще недавно, пользуясь своею законною властью, онъ столь жестоко высѣкъ (конечно, черезъ усердныхъ исполнителей) одного провинившагося бурята, что несчастнаго пришлось обкладывать, по бурятскому испытанному рецепту, сырымъ мясомъ, для заживленія ранъ и поддержанія жизни въ истерзанномъ тѣлѣ. Другой бурятъ-иптелдигентъ печется о распространеніи образованія среди своихъ родовичей, хлопочетъ о мѣстной школѣ, настойчиво и даже назойливо испрашиваетъ для нея какое-то грошовое пособіе отъ правительства, но никакъ не можетъ догадаться, что одной десятой части его состоянія хватитъ для устройства нѣсколькихъ образцовыхъ училищъ, безъ всякаго пособія отъ правительства. Все какъ будто снаружи ладно у этихъ культурныхъ господъ, и они даже сильно привлекаютъ къ себѣ симпатіи заѣзжихъ людей, при первомъ или второмъ знакомствѣ съ ними; а копнешь подальше — анъ бурятъ-кулакъ и скажется, во всей своей некультурной неприглядности. Конечно, въ этомъ значительную еще роль играетъ наслѣдственность.

Василій Ивановичъ отличается отъ прочихъ культурныхъ бурятъ, которыхъ мнѣ приходилось встрѣчать, тѣмъ, что онъ самоучка, нигдѣ, кромѣ сельской школы, не учился, нахватался кое-какихъ знаній и развилъ въ себѣ любовь къ чтенію уже самостоятельно; кромѣ того, онъ менѣе прочихъ отклонился и въ своей личной жизни отъ быта простыхъ бурятъ: онъ ходитъ въ халатѣ и въ ичигахъ, самъ не прочь покосить съ работниками, помогаетъ сваливать мѣшки съ хлѣбомъ, не затруднится помочь пастуху загнать коровъ на задній дворъ; другіе-же культурные буряты ходятъ уже въ сюртукахъ и брюки имѣютъ на выпускъ, а въ операціяхъ своего хозяйства участвуютъ лишь въ качествѣ наблюдателей и руководителей. Большинство ихъ, чуть-ли не всѣ — крещены, а нѣкоторые даже имѣютъ унаслѣдованное потомственное гражданство, дарованное ихъ дѣдамъ или отцамъ за ревностное ихъ отношеніе къ дѣлу распространенія христіанства среди бурятъ; Василій Ивановичъ шаманистъ, и у воротъ его дома безобразно болтаются на шестахъ нѣсколько штукъ козлиныхъ шкуръ, принесенныхъ въ жертву при шаманскомъ богослуженіи. Я бесѣдовалъ съ нимъ по этому поводу; онъ уклончиво объяснилъ, что не считаетъ возможнымъ стать въ антагонизмъ съ своимъ народомъ, что надѣется, оставаясь шаманистомъ и участвуя въ ихъ языческихъ обрядахъ, оказать своимъ вліяніемъ на прочія стороны ихъ быта больше пользы, чѣмъ онъ могъ бы сдѣлать, если-бы крестился. Но мнѣ сдается, что Василій Ивановичъ, какъ онъ тамъ ни говори, просто не вѣритъ въ христіанство, да притомъ-же чуть-чуть продолжаетъ побаиваться и шамановъ, хотя читаетъ «Русскую Старину», «Восточное Обозрѣніе» и «Землед. Газету»; да, наконецъ, онъ разсчиталъ, вѣроятно, что личной для себя, осязательной пользы отъ крещенія онъ не получитъ (не тѣ времена!), а связь его съ родовичами, но отношенію къ которымъ онъ является теперь почти что полновластнымъ патріархомъ, все-жъ таки нѣсколько нарушится, ему же въ ущербъ. Какъ велико хозяйство Василія Ивановича, видно изъ слѣдующаго: у него въ разныхъ мѣстахъ, въ улусѣ, на заимкахъ и въ русскихъ селахъ — шесть домовъ; онъ содержитъ 4 мельницы и имѣетъ одинъ изъ трехъ паевъ въ винокуренномъ заводѣ; до десяти кабаковъ содержится имъ по русскимъ селеніямъ (если бы было дозволено открывать кабаки въ улусахъ, то онъ прибралъ-бы къ рукамъ все Кудинское, а можетъ быть — и сосѣднее Капсальское вѣдомство и часть Китойскаго); скота у него до 150 головъ, лошадей до сотни; ежегодно засѣваетъ по 40—50 десятинъ. Онъ занимается скупкой хлѣба, поставкой его на винокуренные заводы и держитъ въ-своихъ амбарахъ запасъ зерна, тысячъ въ десять пудовъ, на случай «недостатка продовольствія» у родовичей, которыхъ охотно ссужаетъ хлѣбомъ за отработки или почтенные проценты и за кличку благодѣтеля въ прибавокъ. Но, за всѣмъ тѣмъ, къ наукѣ и ея представителямъ питаетъ особое уваженіе и оказываетъ послѣднимъ немаловажныя услуги (напр., сопровождалъ по экскурсіямъ одного иностраннаго ученаго); своего единственнаго сына хочетъ провести въ университетъ, а пока что, — взялъ для первоначальнаго обученія учителя изъ ссыльно-поселенцевъ, платя ему 10 р. въ мѣсяцъ, на готовомъ содержаніи; однако, намѣревается сына пріучать къ физическому труду и въ каникулярное время заставлять его работать вмѣстѣ съ батраками. И, тѣмъ не менѣе, какъ я сказалъ, у воротъ его висятъ яманьи шкуры, а въ юртѣ развѣшены какія-то священныя веревочки изъ конскаго волоса и хранятся бурачки съ заключенными въ нихъ идолами; въ кзбинетѣ-же горитъ лампада передъ образами. Я указалъ ему на это противорѣчіе.

— Вы это у насъ часто встрѣтите, — сказалъ онъ въ поясненіе. Мы молимся нашимъ онгонамъ, т. е., вѣрнѣе сказать, присутствуемъ при томъ, какъ имъ молится шаманъ; проѣзжая мимо каждаго шаманскаго мѣста^[14], мы приносимъ въ жертву духамъ хоть одинъ конскій волосъ, хоть крошечную щепотку табаку; а въ то же время почитаемъ нѣкоторыхъ вашихъ святыхъ, особенно Николая чудотворца. Въ селѣ Лиственичномъ, у озера Байкала, есть барельефъ этого святого: на поклоненіе ему ходитъ туда не мало бурятъ, или же встрѣчаютъ его на пути, когда лѣтомъ его обносятъ по деревнямъ, и духовенство, которое насъ охотно допускаетъ къ образу, въ накладѣ не остается… Вотъ тоже въ Тункѣ есть образъ Николая, на которомъ онъ изображенъ съ раскосыми глазами, какъ у монголовъ: онъ такъ и называется «бурятскимъ Николой» и въ большомъ у насъ почетѣ. Мы всегда празднуемъ день 9-го мая моленьями — кырыкэ — и гульбой; гуляемъ и на Пасхѣ, которую называемъ «улан-ундыгыи», краснымъ яйцомъ; иногда Пасха ваша совпадаетъ съ нашимъ національнымъ праздникомъ, «ад-а-дулекэ», когда подрѣзаемъ хвосты и гривы у лошадей, для сбора волоса: тогда гуляемъ особенно усердно. Тоже и имена христіанскія носятъ многіе изъ некрещеныхъ: меня вотъ зовутъ Василій Ивановъ и другого имени у меня нѣтъ, а я шаманистъ; есть женщины Александры и Софьи, никогда не крестившіяся. За то можете встрѣтить крещенаго, котораго всѣ называютъ Ербаской, и онъ себя знаетъ только за Ербаску, тогда какъ по спискамъ онъ значится Петромъ, потому что онъ христіанинъ…

— Ну, вотъ видите, — перебилъ я его: значитъ, у васъ переходъ въ христіанство нисколько не отчуждаетъ человѣка отъ родовичей, остающихся язычниками. А между тѣмъ вы объясняли свою вѣрность шаманской религіи именно тѣмъ, что не хотите быть отрѣзаннымъ ломтемъ?..

— Знаете, есть большая разница между простымъ и бѣднымъ человѣкомъ и такимъ, какъ я. Ему все простится, потому что если онъ что сдѣлаетъ, то изъ крайней нужды; а про меня будутъ говорить: самъ захотѣлъ, никто не принуждалъ^[15].

Онъ подыскивалъ выраженія, сбивался и конфузился. Я попросилъ его продолжать свой разсказъ, что онъ и сдѣлалъ съ видимымъ удовольствіемъ.

— У насъ именъ, которыя ничего другого не обозначаютъ, кромѣ именъ, очень мало, а все больше предметами называютъ: напр., быкъ, большой молотъ, стрѣла. Если бурятка родитъ, то перваго, вошедшаго въ юрту, просятъ дать новорожденному имя; иные шутники изъ крещеныхъ или изъ русскихъ, которымъ, вздумаетъ дуракъ-бурятъ оказать эту честь, даютъ глупыя имена: вотъ, вамъ встрѣтятся, напр., чашка, самоваръ, а то и хуже бываетъ… Теперь же все больше входитъ въ моду обычай давать русскія имена новорожденнымъ; ко мнѣ часто приходятъ родовичи съ просьбой „посмотрѣть въ календарѣ, какихъ нынче святыхъ, — да получше какихъ выбери“, — уговариваютъ. Ну, и раздаешь имъ имена, полегче и позвучнѣе которыя.

Мнѣ, при дальнѣйшихъ разъѣздахъ, пришлось-таки раза два-три давать, по просьбѣ отцовъ-язычниковъ, имена ихъ новорожденнымъ, и „кумовья“ мои оставались очень довольны, когда я охотно исполнялъ эту просьбу, притомъ спокойнымъ и серьезнымъ образомъ.

Патронатство, въ родѣ того, которое сказывается въ отношеніяхъ Василія Иванова къ его родовичамъ, весьма обыкновенно у бурятъ. Каждый богачъ имѣетъ большее или меньшее число кліентовъ, по отношенію къ которымъ онъ является защитникомъ и благодѣтелемъ: онъ ихъ выручаетъ въ періоды сбора податей, платя за нихъ^[16] и выбирая ссуду впослѣдствіи по мелочамъ, преимущественно — путемъ отработокъ или натурой (сѣномъ, хлѣбомъ, скотомъ); онъ-же ссужаетъ сѣменами подъ работу, раздаетъ излишнюю аpcy, даетъ и дойныхъ коровъ на содержаніе и для пользованія отъ нихъ молокомъ за извѣстную плату, снимаетъ у нихъ въ аренду покосные паи и утуги, и т. д. Изъ всѣхъ этихъ экономическихъ отношеній вытекаютъ слѣдующіе результаты: цѣлая масса бурятъ находится въ полной кабалѣ у нѣсколькихъ главарей; средняго класса, не эксплуатирующаго и не эксплуатируемаго, почти нѣтъ; многіе изъ недостаточныхъ, при неурожаѣ или падежѣ скота, опускаются до полной безхозяйственности: такъ встрѣчались старики-бобыли, никогда не бывшіе женатыми, никогда не имѣвшіе своего угла и своей животины, всю жизнь промаявшіеся по работникамъ у благодѣтелей, никакъ не умѣя распутать узловъ той кабальной системы, которою ихъ опутали эти „милостивцы“. Тѣмъ не менѣе, традиціи прежняго „варварскаго“ состоянія бурятъ, когда родъ составлялъ, должно быть, нѣчто въ родѣ коммуны, на столько еще сильны, что богачъ, который вымоталъ, и родовичи, которые дозволили вымотать силы изъ человѣка, — не считаютъ все-же себя вправѣ пустить дряхлаго и неспособнаго къ работѣ старика на всѣ четыре стороны и хладнокровно смотрѣть, какъ онъ будетъ гдѣ нибудь околѣвать подъ заборомъ. У бурятъ нѣтъ нищихъ, въ томъ смыслѣ, какъ мы — культурные россіяне — понимаемъ это слово: сирота, калѣка, вдова или немощный старикъ не бродятъ у нихъ подъ окнами, вымаливая кусокъ хлѣба. Эти слабые члены родовой общины содержатся всѣмъ родомъ (а роды нынѣ состоятъ обыкновенно изъ 100—200 хозяйствъ), переходя изъ избы въ избу, изъ юрты въ юрту, живя въ каждой опредѣленное число дней и въ каждой изъ нихъ являясь равноправнымъ членомъ семьи, имѣющимъ мѣсто у очага, у котла съ арсой или чаемъ, получающимъ отъ хозяйки кусокъ мяса такой-же величины, какъ и прочіе куски, которые раздаются ею сыновьямъ и дочерямъ. Можетъ быть, въ частныхъ случаяхъ такому мірскому питомцу приходится осязательно чувствовать, что онъ — незваный гость; можетъ быть, въ иныхъ избахъ каждый кусокъ, ему перепадающій, становится у него поперекъ горла, благодаря обильной приправѣ изъ попрековъ и брани; но, въ общемъ, бурятскимъ мірскимъ сиротамъ живется много покойнѣе, чѣмъ русскимъ, и „прокормить міромъ бабу“ считается у нихъ простой обязанностью, а не рѣдкою добродѣтелью, которая заслуживала-бы удивленія и похвалы.

У бурятъ, какъ у всѣхъ номадовъ и охотничьихъ племенъ, всѣ черныя работы, всѣ домашнія производства и заботы составляли удѣлъ женщинъ; мужчины-же только охотились иди, болѣе бѣдные, пасли скотъ. Но эти золотыя для мужчинъ времена давно отошли въ область преданій съ развитіемъ земледѣлія, которое происходило въ зависимости отъ уменьшенія возможности охоты, на мужчинъ стало ложиться все больше и больше трудовъ, особенно — въ лѣтнее время. Тѣмъ не менѣе, и теперь женщина въ бурятскомъ быту представляетъ собой равноцѣнную рабочую силу съ мужчиной: помимо того, что она принимаетъ участіе въ земледѣльческихъ работахъ, она ведетъ сложное и хлопотливое молочное хозяйство, она производитъ всѣ мелкія домашнія работы, она-же обшиваетъ все семейство и, наконецъ, она находитъ еще время выдѣлывать кожи (мнетъ ихъ голыми руками) и шить изъ нихъ унты и ичиги. Въ группахъ бурятъ, наименѣе пришедшихъ понынѣ въ соприкосновеніе съ культурой, рѣзко бросается въ глаза различіе въ обязанностяхъ женщинъ и мужчинъ: послѣдніе болтаются зимой безъ всякаго дѣла, тогда какъ первыя — постоянно въ хлопотахъ. Непрерывная работа сильно отражается на внѣшнемъ благообразіи бурятокъ: онѣ на видъ кажутся всегда старше своего возраста и хуже сохраняются, чѣмъ мужчины. Впрочемъ, разница въ возрастѣ мужа и жены бываетъ часто не кажущаяся только, но и дѣйствительная: у бурятъ довольно распространенъ обычай женить сыновей еще въ очень раннемъ возрастѣ, иногда 11 или 12 лѣтъ; невѣстка, дѣвушка лѣтъ 18 — 20, берется въ домъ и представляетъ собой рабочую силу въ хозяйствѣ (но не даровую, ибо за нее выплачивается калымъ); разумѣется, ко времени разцвѣта силъ мужа, его жена уже отцвѣтаетъ и вскорѣ становится уже неспособной къ дѣторожденію. Между тѣмъ, буряты чрезвычайно любятъ дѣтей; ихъ племя, если и не сокращается въ численности, то — во всякомъ случаѣ — размножается очень медленно^[17], и — нужно полагать — безсознательное чувство самосохраненія побуждаетъ бурятное племя желать рожденія дѣтей. Этимъ-то всеобщимъ чувствомъ объясняется также, до нѣкоторой степени, фактъ существованія у нихъ двоеженства, а въ очень рѣдкихъ случаяхъ — и троеженства.

Имѣть болѣе одной жены могутъ себѣ позволить только богатые буряты^[18], потому что за каждую жену надо платить крупный калымъ; вслѣдствіе этого многоженство мало развито: напримѣръ, въ Кудинскомъ вѣдомствѣ, на двѣ тысячи семействъ приходится только 73 двоеженческихъ семьи, 1 — троеженческая и 12 такихъ, въ которыхъ мужья умерли, а осталось послѣ каждаго по двѣ вдовы. Далѣе, замѣчается, что болѣе чѣмъ въ одной трети случаевъ первыя жены оказываются старше мужей на нѣсколько лѣтъ (до девяти лѣтъ — включительно), вторыя-же всегда значительно моложе первыхъ, причемъ разница въ годахъ достигаетъ 20 — 38 лѣтъ (въ четвертой части всѣхъ случаевъ); наконецъ, большинство первыхъ женъ — бездѣтны, тогда какъ изъ числа вторыхъ — лишь очень немногія не имѣютъ дѣтей. Это обстоятельство и служитъ достаточнымъ объясненіемъ причинъ существованія двоеженства у бурятъ: мужчина, убѣдись, что отъ перваго его брака съ женщиной, нерѣдко старше его годами, дѣтей не будетъ, беретъ другую жену, если достаточно состоятеленъ, и вновь начинаетъ питать надежду не остаться безъ потомства. Какъ высоко цѣнятся дѣти у племенъ, живущихъ въ суровыхъ жизненныхъ условіяхъ и какъ-бы предчувствующихъ близость своего исчезновенія съ лица земли, видно на примѣрѣ якутовъ: у нихъ цѣнится дороже — (т. е. уплачивается большій калымъ^[19]) — та дѣвушка, которая забеременѣетъ еще до свадьбы, или которая выходитъ замужъ уже съ ребенкомъ на рукахъ; случается, что дѣвичьяго ребенка старики не хотятъ отдавать въ семью мужа, считая его цѣнностью и принадлежностью своего хозяйства, и по этому поводу возникаютъ даже судбища между сторонами. Относительно бурятъ также приходилось слышать, будто до-брачное поведеніе дѣвушки, въ результатѣ котораго произошло то, что мы — культурные люди — называемъ „безчестьемъ всей фамиліи“, — отнюдь не служитъ для заблудшей препятствіемъ ко вступленію въ законный бракъ. Вдовы-бурятки не состоятъ ни подъ чьимъ контролемъ; обыкновенно, именно онѣ-то услаждаютъ, по мѣрѣ силъ, жизнь тѣмъ горевымъ бобылямъ-мужчинамъ, которые за недостаткомъ средствъ остаются весь свой вѣкъ холостяками. Кстати замѣтить, что женщинъ у бурятъ относительно меньше, нежели мужчинъ: на 100 послѣднихъ, въ общемъ, приходится только 91 женщина^[20], а въ нѣкоторыхъ отдѣльныхъ вѣдомствахъ эта цифра опускается даже до 81; отсюда можно заключить, что далеко не всѣ буряты имѣютъ возможность обзавестись семьей, и что развитію многоженства препятствуетъ также и эта особенность полового состава бурятскаго племени.

Мужчины-буряты въ зимнее время занимаются лишь возкой дровъ изъ лѣса домой, да доставкой сѣна и хлѣба на базары для продажи; разумѣется, состоятельныя лица, держащія работниковъ, такими черными работами себя не утруждаютъ, и поэтому — рѣшительно ничего не дѣлаютъ. Промысловъ у бурятъ почти нѣтъ, — даже извозомъ занимаются лишь немногіе; ремеслъ они не знаютъ, если не считать кузнечнаго; даже деревянную и глиняную посуду они выдѣлываютъ не сами, а покупаютъ ее у русскихъ ремесленниковъ, разъѣзжающихъ съ своими произведеніями по улусамъ и промѣнивающихъ ихъ на хлѣбъ. Бондари с. Никольскаго, Оекской волости, заѣзжаютъ верстъ за 250, въ Тунку, и живутъ тамъ по нѣсколько зимнихъ мѣсяцевъ, выполняя многочисленные заказы. Не развита у бурятъ и мелочная торговля; это зависитъ, отчасти, отъ нѣкоторыхъ бытовыхъ условій ихъ, напримѣръ, отъ кочевокъ изъ зимниковъ въ лѣтники и обратно, а иногда еще и въ „осенники“, отъ разбросанности самихъ улусовъ, не похожихъ на русскія, компактно застроенныя селенія, — отчасти и отъ трудности борьбы съ русскими торговцами, имѣющими въ этомъ дѣлѣ за собой опытъ цѣлыхъ столѣтій, набившими себѣ руку въ искусствѣ „не обманешь — не продашь“, наконецъ, солидарными другъ съ другомъ до извѣстной степени въ томъ отношеніи, что каждый изъ нихъ хорошо понимаетъ невыгоду, которая произойдетъ для русскаго торгующаго класса, если число Васильевъ Ивановичей увеличится; что же касается до питейной торговли, то производство ея въ улусахъ воспрещено самимъ закономъ. Такимъ то образомъ, въ бурятскихъ вѣдомствахъ, на пространствѣ цѣлыхъ десятковъ верстъ, нѣтъ ни одной лавочки, гдѣ бы можно было купить какую-нибудь хозяйственную мелочь, или нѣкоторые пищевые продукты, къ которымъ буряты начинаютъ уже привыкать. Этимъ обстоятельствомъ пользуются среднезажиточные и недостаточные крестьяне сосѣднихъ съ бурятами волостей, также незнающіе, къ чему приложить свои руки въ теченіи длинной зимы и какими заработками пополнить мизерные запасы своего хлѣба.

Такой хитроумъ сколачиваетъ кое-какъ капиталъ рублей въ десять, покупаетъ сотню омулей^[21], съ душкомъ, луку, табаку листового (иногда есть и свой), спичекъ, мыла, девевянной посуды, нитокъ, иголокъ и т. п» а если капиталъ позволяетъ, то и полведра или ведро водки, и ѣдетъ съ этимъ товаромъ «шоиданичать», т. е. маклачить, шибайничать. Деньги у бурятъ водятся рѣдко: они ими раздобываются только для уплаты податей, да для покупки соли и другихъ необходимѣйшихъ предметовъ; поэтому торгъ съ «шойданякомъ» происходитъ мѣновой, причемъ подразумѣваемой единицей счета служитъ фунтъ «круглой» ржи (т. е., въ зернѣ). Многіе маклаки ѣздятъ по улусамъ ежегодно и потому умѣютъ «мало-мало талалыкать по ихнему»; почти въ каждомъ большомъ улусѣ торговецъ заводитъ себѣ «дружка», у котораго онъ останавливается и ночуетъ, причемъ хорошій «дружокъ» накормитъ не только мужика, но и его лошадь, — предполагается, что и бурятъ, въ свою очередь, воспользуется когда нибудь гостепріимствомъ маклака, но такъ какъ тотъ живетъ нерѣдко гдѣ нибудь въ сторонѣ отъ трактовъ, то буряту, можетъ быть, никогда и не случится побывать въ гостяхъ у «дружка», проѣздомъ въ городъ или на базаръ. За услугу торговецъ продаетъ нужное дружку добросовѣстнѣе, чѣмъ прочимъ, а иногда, расчувствовавшись угощеніемъ — даетъ хозяйкѣ пару иголокъ въ презентъ; этимъ и ограничиваются расходы маклака по содержанію себя и лошади въ дорогѣ. Съ прочими братскими торговля происходитъ такъ.

— Сколько за омуля? спрашиваетъ бурятъ.

— Да вотъ, почтенный, у меня мѣрочка есть сдѣлана, небольшая и мѣрочка-те, фунта три всыпешь, гляди!.. Дюже хорошъ омулекъ-то!

Бурятъ, смотритъ на лукошко и соображаетъ, что зерна войдетъ въ него, дѣйствительно, немного. Начинаетъ сыпать, и въ ужасъ приходитъ, сколько въ лукошко вошло… А дѣло просто: лукошка у хитроума сдѣлана съ выдвижнымъ дномъ, такъ что отсыпать пришлось не три, а цѣлыхъ шесть фунтовъ зерна, и дряблый омуль обошелся братскому не въ 9, а въ 18 коп.; если же болѣе догадливый начнетъ обижаться, то ему не миновать драки, или, по меньшей мѣрѣ, цѣлаго ушата брани. Весною, когда раздаютъ бурятамъ изъ запасныхъ магазиновъ ярицу на посѣвъ, около нихъ располагаются тѣ же торгаши, пріѣзжающіе для этихъ случаевъ исключительно съ водкой, да съ лукомъ и калеными яйцами на закуску. Такая торговля даетъ еще больше барышей торговцу; за то многіе братскіе возвращаются домой съ далеко не полнымъ запасомъ сѣмянъ. Въ результатѣ всѣхъ этихъ операцій торгашъ всю зиму кормится отъ доходовъ съ затраченнаго на торговлю капитала въ 10 рублей, да и самый капиталъ, нерѣдко занятый подъ проценты же, оказывается къ концу операціи на лицо.

Не имѣя, къ чему приложить руки за зиму, даже бѣдняки-буряты, если они не нанялись въ годовые работники, вынуждены сидѣть въ бездѣйствіи и нетерпѣливо ожидать весны съ ея заработками. У женщинъ работы зимою также меньше; приготовленіе пищи въ бурятскомъ быту составляетъ очень немногосложное занятіе. Если случится стегно конины, или баранина, или коровье мясо, то оно варится въ котлѣ самымъ примитивнымъ образомъ, безъ приправъ, потому что цѣнится не наваръ, а самое мясо; но небогатые буряты не видятъ его по цѣлымъ недѣлямъ, и въ это время пища ихъ состоитъ исключительно изъ чая съ молокомъ и хлѣбомъ и арсы.

Кирпичный чай крошатъ, чтобы лучше разваривался, на особой доскѣ съ приспособленнымъ къ ней рѣзакомъ; еще болѣе дешевый, такъ называемый, зеленый чай, также плиточный, толкутъ въ деревянной ступѣ, чтобы превратить въ порошокъ даже попадающіяся въ немъ цѣлыя вѣтки, въ гусиное перо толщиной. Болѣе культурные буряты имѣютъ самовары и чайники; бѣдняки варятъ чай въ котлахъ, иногда подбавляя къ нему муки, молока, сала или масла и соли; тогда чай служитъ какъ бы кушаньемъ и его пьютъ безъ хлѣба. Арса — это творожистый видъ молока, остатокъ отъ приготовленія тарасуна, хмѣльного напитка. Этотъ напитокъ играетъ столь большую роль въ бурятскомъ обиходѣ (водки пьютъ мало: ее трудно достать и она дорога), что о приготовленіи его стоитъ сказать нѣсколько словъ.

Въ одномъ улусѣ думскій засѣдатель распорядился, по моей просьбѣ, относительно приготовленія тарасуна въ нашемъ присутствіи. Въ чугунный котелъ, стоящій на треножникѣ посреди юрты, вливается 1¼ ведра кислаго молока (простокваши, по бурятски — «куренги»); лучшимъ молокомъ для добыванія тарасуна считается кобылье, но — за неимѣніемъ такового — въ огромномъ большинствѣ случаевъ употребляется коровье. Подъ котломъ разводится сильный огонь; «куренга» начинаетъ кипѣть. На разстояніи двухъ аршинъ отъ котла ставится ушатъ, до половины налитый холодной водой; въ нее опущенъ глиняный кувшинъ, съ плотно придѣланной деревянной крышкой. Въ этой послѣдней два отверстія: одно, въ вершокъ діаметромъ, центральное, и другое боковое — очень маленькое, черезъ которое пропускаютъ въ кувшинъ мѣрку (палочку) для опредѣленія количества добытаго тарасуна. Котелъ закрывается дву-половинчатой деревянной крышкой, имѣющей форму усѣченнаго конуса; въ верху крышки также сдѣлана дыра, въ 1 в. діаметромъ. Котелъ и кувшинъ, служащій холодильникомъ, соединяются колѣнчатой деревянной трубкой, изогнутой подъ угломъ около 135°; концы трубки накладываются на отверстія въ крышкахъ котла и кувшина. Затѣмъ, бурятка беретъ изъ лоханки, съ густо разведенной глиной, мокнувшія тамъ тряпки и обкладываетъ ими всѣ щели и прорѣзы въ крышкѣ котла и оба мѣста соединенія трубки съ котломъ и холодильникомъ. Хозяйка мнетъ глину руками и, для смачиванія ея и тряпокъ, прыскаетъ водой изъ рта.

— А грязная это работа, говорю я засѣдателю.

— Это что, все-жъ-таки глина, а не что-нибудь. Вотъ, у побѣднѣе которыхъ, тряпокъ и глины не полагается, а просто назьмомъ коровьимъ обмазываютъ: разминаютъ его въ рукахъ и мажутъ, какъ глиной.

Василій Ивановичъ, о которомъ я уже упоминалъ, объяснилъ мнѣ потомъ, что никакого усовершенствованія въ дѣлѣ приготовленія тарасуна буряты ввести не могутъ: «и сами знаемъ, что лучше бы металлическія трубки и холодильникъ завести, да акцизъ не дозволяетъ; за тайное винокуреніе тогда наше производство тарасуна считаться будетъ, и со свѣту насъ сживутъ, вмѣстѣ и съ трубками».

Вотъ весь несложный процессъ добыванія тарасуна; все остальное — дѣло огня. «Куренга» кипитъ подъ нѣкоторымъ давленіемъ, пары ея стремятся по трубкѣ въ кувшинъ-холодильникъ и осаждаются въ немъ въ видѣ тарасуна, мутноватой или даже почти безцвѣтной жидкости. Уже черезъ 45 минутъ отъ начала кипяченія получаются двѣ бутылки довольно крѣпкаго напитка; чѣмъ дольше оно продолжается, тѣмъ жиже получается тарасунъ, хотя количество его и можно догнать до 3-хъ бутылокъ. Если куренга хороша, т. е. молоко было жирное, отъ коровъ, стоявшихъ на хорошемъ сухомъ или подножномъ корму (лучшій кормъ — майскій и іюньскій подножный, когда трава цвѣтетъ и сочна), то тарасунъ получается крѣпостью до 20^е; отъ плохой, «тощей» куренги можно добыть тарасунъ только въ 10°—12°, и притомъ непріятнаго вкуса и запаха сыворотки.

Крѣпкій тарасунъ, почти безъ малѣйшаго запаха, даже съ непривычки пьется безъ отвращенія; вкусъ его — кисловатый, довольно острый; буряты его почти что обожаютъ и даже предпочитаютъ «русской» водкѣ. Меня увѣряли, что тарасунъ хмѣльнѣе водки, хотя и слабѣе ея по содержанію спирта: «болѣе трехъ чашекъ чайныхъ выпить трудно», говорили буряты, съ удовольствіемъ выпивающіе по три чашки водки. Тарасуну придаютъ также лекарственное значеніе: отъ употребленія его будто-бы хорошо возстановляются силы человѣка, перенесшаго тяжкую болѣзнь; онъ способствуетъ пріобрѣтенію полноты, исправляетъ дѣятельность желудка, и т. д.

Во время тайлагановъ выпивается масса заранѣе приготовленнаго тарасуна; при посѣщеніи почетныхъ гостей также непремѣнно изготовляется свѣжій тарасунъ; словомъ, это — бурятскій деликатесъ, замѣняющій имъ, вмѣстѣ съ чаемъ, всѣ наши напитки, отъ пива до заграничныхъ винъ включительно. Остатокъ отъ добыванія тарасуна, бѣлое пѣнистое вещество, сливается въ чаны, гдѣ оно слеживается, твердѣетъ и, подъ названіемъ арсы, служитъ затѣмъ главной пищей несостоятельныхъ бурятъ. Арсу разбавляютъ водой, сдабриваютъ свѣжимъ молокомъ, если оно есть, всыпаютъ горсть ржаной муки для густоты и ѣдятъ въ видѣ тягучаго горячаго киселя.

Тайлаганы, о которыхъ было упомянуто, представляютъ собой остатки бывшихъ въ прежнія времена охотничьихъ празднествъ послѣ облавъ на дичь и звѣрей, которыя производились цѣлыми группами бурятскихъ родовъ. Объ этихъ облавахъ остались нынѣ лишь смутныя воспоминанія у древнихъ стариковъ^[22]; но тайлаганы и теперь составляютъ лучшіе моменты въ жизни бурятъ. Эти празднества устраиваются лѣтомъ, но съ такимъ разсчетомъ, чтобы не помѣшать спѣшнымъ земледѣльческимъ работамъ. Въ тайлаганѣ участвуютъ одинъ или нѣсколько родовъ; являться на него могутъ лица всѣхъ возрастовъ и обоего пола, за исключеніемъ замужнихъ женщинъ^[23]. Расходы по производству тайлагановъ предварительно разверстываются на паи, причемъ богачи берутъ на себя — изъ чести — по нѣскольку паевъ, бѣдные — по одному, а совершенные голяки участвуютъ въ гуляньи наравнѣ съ прочими, не неся никакихъ расходовъ. Въ одномъ изъ родовъ кудинскаго вѣдомства праздновалось въ 1887 г. четырнадцать тайлагановъ; за это время было съѣдено мяса и хлѣба я выпито тарасуна на сумму 2620 р.; въ родѣ числится 108 хозяйствъ, такъ что на одно — приходится, въ среднемъ, свыше 24 рублей расходу; въ дѣйствительности же, раскладка была сдѣлана такъ, что на бѣдныя хозяйства палъ только одинъ «пай» расходовъ, равный 8 рублямъ, а на богатыхъ — по 4 и по 5 паевъ, т. е. по 32—40 руб. Животныя, предназначенныя въ жертву духамъ на тайлаганахъ, закалываются шаманами, потомъ зажариваются и поѣдаются всѣми участниками; иные берутъ съ собой куски мяса для оставшихся дома больныхъ и дѣтей; потомъ начинается попойка, заготовленные запасы тарасуна быстро исчезаютъ; появляются «мертвыя тѣла», лежащія въ разнообразныхъ позахъ на широкой степи; старики, которымъ нечего дѣлать дома, отправляются другъ къ другу въ гости, «архидачить», и эти проводы тайлагана продолжаются иной разъ дней пять. А на мѣстѣ тайлагана остаются бѣлѣть только кости животныхъ, съѣденныхъ въ честь добрыхъ и злыхъ онгоновъ, да шкуры нѣсколькихъ ямановъ и жеребятъ еще долго болтаются по вѣтру на высокихъ шестахъ, пока не сгніютъ и не распадутся на клочья.

Мелкія моленія, совершаемыя по желанію отдѣльныхъ лицъ по разнымъ экстреннымъ случаямъ, называются кырыкэ. На одномъ изъ нихъ я случайно присутствовалъ.

Мы подъѣзжали къ одному улусу, состоящему изъ десятка невзрачныхъ избъ, безъ всякаго порядка разбросанныхъ на пространствѣ доброй квадратной версты. Стоялъ легкій морозъ. Кошевка безшумно скользила по пушистому, недавно выпавшему снѣгу. Бѣлая равнина сливалась на горизонтѣ съ бѣлымъ краемъ неба. Было тихо, уныло и сурово; даже собаки, обыкновенно издалека уже встрѣчавшія насъ своимъ злобнымъ лаемъ, какъ незваныхъ нарушителей покоя ихъ жалкихъ улусовъ, кажущихся имъ центромъ вселенной, святая-святыхъ всего сущаго, даже эти чуткіе стражи почему-то безмолвствовали на этотъ разъ. И вдругъ изъ мертвой тишины выдѣлился и фантастично пронесся по мертвому царству какой-то печальный и протяжный звукъ, не то обрывокъ человѣческаго пѣнія, не то предсмертный вопль невѣдомаго звѣря, не то плачъ духа пустыни. Я чутко насторожился, противъ своей воли; нервы натянулись, какъ струны, въ ожиданіи новаго звука. И онъ опять выплылъ изъ тишины, пронесся надъ равниной и замеръ на далекомъ горизонтѣ. Потомъ стали чаще и чаще доноситься и другіе звуки, менѣе высокаго тона, и стало ясно, что это пѣснь, прерываемая плачемъ, или плачъ, перемѣшивающійся съ пѣснью. Но это не походило на причитанье русскихъ бабъ надъ покойникомъ; это было нѣчто еще болѣе мрачное и безотрадное: въ причитаніяхъ слышится плачъ и тоска живого по мертвому; въ пѣніи шамана — плачъ и тоска самого мертвеца.

Когда мы, благополучно преодолѣвъ десятокъ препятствій, т. е., разобравъ попадавшіяся намъ на пути огорожи утуговъ, добрались, наконецъ, до мѣста, откуда только что неслись эти мистическіе вопли, они больше уже не возобновлялись. Вторая половина кырыкэ была исполнена безъ всякихъ вокальныхъ эффектовъ: шаманъ ограничивался лишь бормотаньемъ или болѣе громкой дикціей какихъ-то — не то молитвъ, не то — заклинаній; такъ ли это слѣдовало по ритуалу, или это было сдѣлано исключительно въ виду моего присутствія — не знаю. На берегу небольшого ручья ярко горѣлъ разложенный на землѣ костеръ; въ трехъ шагахъ отъ него стояла двуколесная бурятская арба, въ щели которой былъ воткнутъ рядъ молодыхъ березокъ, съ привѣшенными къ ихъ вѣтвямъ пестрыми лоскутками матерій. Къ этой-то святынѣ и направлялъ свои моленія и заклинанія шаманъ, невзрачный человѣчекъ, одѣтый въ овчинный халатъ-зипунъ, какъ и всѣ прочіе бывшіе здѣсь буряты, и отличавшійся отъ нихъ только косичкой, спускавшейся отъ затылка до половины спины. Отъ времени до времени онъ бралъ ложкой изъ небольшого корытца, стоявшаго близъ костра, нѣкоторое количество разжиженной арсы и брызгалъ ею на четыре стороны свѣта или выливалъ въ огонь: думаю, что поэтому сами буряты называютъ свои моленья, въ разговорѣ съ русскими, «брызганьемъ». Однажды, собираясь уже уѣзжать изъ посѣщеннаго мною улуса, я замѣтилъ, что публика еще не расходится; на мой вопросъ, чего они ждутъ? одинъ старикъ-весельчакъ отвѣтилъ:

— А вотъ, уѣдешь, будемъ мало-мало брызгать.

— Это по какому случаю?

— А вотъ, ты хорошо пріѣхалъ и хорошо уѣхалъ; потому и брызгать будемъ.

— И тарасуну мало-мало, того?..

— И тарасунъ кушать будемъ, ха, ха!..

Оказалось, что почти въ каждомъ родѣ, изъ тѣхъ, которые я посѣтилъ, происходили послѣ моего отъѣзда «брызганья», въ благодарность духамъ за то, что мой пріѣздъ обошелся благополучно для бурятъ, да чтобъ и впредь этотъ пріѣздъ не отозвался на нихъ какимъ-либо дурнымъ образомъ… Сколько горькихъ опытовъ нужно, однако, имѣть, чтобы такъ бояться всякаго лица, похожаго на начальство, какъ боятся буряты!..

Въ частной жизни шаманъ не пользуется никакимъ особеннымъ значеніемъ, одѣвается и работаетъ, какъ и прочіе родовичи; да и къ самымъ моленьямъ шаманскимъ буряты относятся, по крайней мѣрѣ — съ внѣшней стороны, весьма равнодушно и даже непочтительно; помыслы всѣхъ присутствующихъ на моленіи направлены преимущественно на рѣшеніе вопросовъ, скоро-ли хозяинъ, совершающій «кырыкэ», начнетъ угощать и много-ли заготовлено у него мяса и тарасуна?

Тѣмъ не менѣе, какъ выяснено выше, нынѣшняя просвѣтительная дѣятельность миссіонеровъ среди бурятъ оказывается безсильной въ борьбѣ съ этимъ отживающимъ, одряхлѣвшимъ культомъ… Плохую помощь просвѣщенію бурятъ миссіонерами оказываютъ и убогія школы, которыя заведены, по настоянію администраціи, въ каждомъ вѣдомствѣ на счетъ мѣстныхъ мірскихъ суммъ. Буряты всѣми способами стараются отвертѣться отъ повинности содержать школы и отъ обязанности наполнять своими дѣтьми классныя комнаты; какъ мнѣ передавали, въ нѣкоторыхъ вѣдомствахъ эта послѣдняя обязанность почти что приравнена натуральнымъ повинностямъ и разверстывается, вмѣстѣ съ ними, по душамъ. Отданные такъ или иначе въ науку ребята учатся неохотно и посѣщаютъ классы весьма неисправно; нѣтъ, поэтому, ничего удивительнаго, что большая половина ихъ не овладѣваетъ даже механизмомъ чтенія, а прочіе ограничиваются пріобрѣтеніемъ одного этого примитивнаго знанія, которое — къ тому же — вскорѣ забывается, не находя себѣ достаточнаго примѣненія въ жизни.

---

Я не задавался цѣлью исчерпать въ этомъ очеркѣ предметъ, о которомъ велъ рѣчь. Очертить жизнь какого нибудь племени, хотя-бы незначительнаго по численности, — выяснить его отличительныя особенности отъ другихъ племенъ, описать его бытъ, его духовную жизнь, — все это дѣло весьма сложное и не можетъ быть выполнено удовлетворительнымъ образомъ въ краткой журнальной статьѣ. Чтобы по возможности органичить область настоящагося изслѣдованія, я почти не касался здѣсь вопросовъ эко номической категоріи, — ничего не сказалъ объ имущественной состоятельности бурятъ, объ ихъ земледѣліи, скотоводствѣ, и т. п.; такимъ образомъ, вся статистико-экономическая сторона вопроса почти не затронута въ этомъ очеркѣ по той причинѣ, что представить ее здѣсь въ достаточной степени — невозможно, а дать какія нибудь отрывочныя свѣдѣнія этого рода значитъ только испортить тему^[24].

Тѣмъ не менѣе, мнѣ кажется, что по предлагаемому очерку можно составить себѣ правильное понятіе о нѣкоторыхъ особенностяхъ быта бурятъ; иной читатель можетъ даже рѣшиться отвѣтить себѣ на вопросы, — что именно представляетъ изъ себя теперь бурятское племя, и какова будущность этой группы людей, судьбой и нуждами которыхъ у насъ такъ мало интересуются въ Россіи? Что касается меня лично, то я на эти вопросы могъ бы отвѣтить лишь слѣдующимъ образомъ. Когда я ѣздилъ по безчисленнымъ бурятскимъ улусамъ, то мое настроеніе духа и степень симпатіи къ новымъ знакомымъ подвергались значительнымъ колебаніямъ: сегодня я наслаждался простотой, непосредственностью и наивностью кочевниковъ, съумѣвшихъ, повидимому, сохранить нѣкоторыя доблестныя качества «варварскихъ» народовъ, еще не перевоспитанныхъ европейской культурой; на завтра мнѣ предстояло впадать въ пессимизмъ по поводу характернѣйшихъ проявленій ихъ скрытности, лживости и тупости; при извѣстной обстановкѣ я любовался ловкостью и удалью этихъ родныхъ сыновъ степей, а попавъ въ иной домъ, я брезгливо прикасался къ ихъ никогда немытой посудѣ, съ опасеніемъ глядѣлъ на скребущихъ головы и плюющихся собесѣдниковъ, и т. п. Вотъ и теперь, когда я пытаюсь подвести итогъ сказанному въ этомъ очеркѣ и вообще тому, что я знаю о бурятахъ, то я затрудняюсь точно формулировать, какого же рода общее впечатлѣніе я вынесъ изъ моего знакомства съ этимъ племенемъ? Суждено-ли ему утратить со временемъ свои національныя черты и сдѣлаться тѣмъ, чѣмъ сдѣлалась группа такъ называемыхъ осѣдлыхъ или ясачныхъ инородцевъ, которые приняли крещеніе еще въ прошломъ столѣтіи («пятое колѣно, какъ мы крещены», говорили мнѣ въ одной деревнѣ) и теперь уже такъ обрусѣли, что ихъ и отличить трудно отъ сибиряковъ-крестьянъ, или же это племя, вступивъ въ ряды европейски цивилизованнымъ націй, съушѣетъ, однако, сохранить свои національныя черты, какъ съумѣли сохранить ихъ нѣкоторыя другія племена, пріобщенныя къ европейской семьѣ народовъ посредствомъ медленнаго культурнаго на нихъ воздѣйствія? Такъ или иначе, но чѣмъ скорѣе пройдутъ буряты ту переходную ступень, на которой они теперь находятся, ступень между кочевымъ бытомъ шаманистовъ и осѣдлымъ образомъ жизни грамотнаго земледѣльца, тѣмъ большій это будетъ выигрышъ въ отношеніи прогресса человѣчества.

Н. Астыревъ.

"Сѣверный Вѣстникъ", № 12, 1890

---

1. Впрочемъ, незначительная часть тункинскихъ бурятъ, по одному извѣстію, исповѣдывала шаманскую религію до 70-хъ годовъ нынѣшняго вѣка и только тогда перешла къ ламаизму, но приказанію тайши, запретившаго старую вѣру".
2. Можетъ быть не лишне сообщить нѣкоторыя подробности по этому вопросу, собранныя мною въ Степной Думѣ и у частныхъ лицъ. Всѣхъ ламаитовъ въ Тункинскомъ вѣдомствѣ считается нынѣ до 4440 душъ обоего пола (бурятъ-же, принявшихъ крещеніе, — около 9200). При дацанѣ живутъ пять духовныхъ лицъ. Богослуженіе совершается ими ежедневно, кромѣ тѣхъ дней, которые они употребляютъ на разъѣзды по улусамъ, гдѣ ихъ встрѣчаютъ самымъ почетнымъ образомъ, угощаютъ всѣмъ, что есть лучшаго и ублажаютъ разными приношеніями. Во время этихъ разъѣздовъ ламы продаютъ бурхановъ, врачуютъ больныхъ, совершаютъ краткія богослуженія. Въ дацанѣ господствуютъ монастырскіе порядки: личнаго имущества у ламъ нѣтъ; отлучаться они могутъ изъ дацана только для совершенія требъ и названныхъ экскурсій; женщины въ ихъ жилища входить не смѣютъ. Кромѣ ежедневныхъ службъ въ дацанѣ, происходящихъ при полномъ отсутствіи молельщиковъ, въ годъ бываетъ до 60 праздничныхъ, болѣе или менѣе торжественныхъ, служеній, привлекающихъ немногочисленныхъ зрителей изъ сосѣднихъ улусовъ, а три раза въ году бываютъ большіе праздники, именно: 1) Саіалиха (бѣлый мѣсяцъ, нашъ «Новый годъ») — въ послѣднихъ числахъ января или въ первыхъ числахъ февраля, при новолуніи; 2) Майдер ир-ихэ (большое торжественное шествіе) — въ іюлѣ мѣсяцѣ, тоже въ новолуніе; 3) Зулэи — хуруле (свѣтлое служеніе) — въ ноябрѣ. Службы въ первый и третій праздники совершаются въ дацанѣ, а въ «Майдер» — и внѣ его, на открытомъ воздухѣ.
3. Замѣтить кстати, что число крещеныхъ кочевыхъ инородцевъ достигаетъ въ Иркутскомъ округѣ — 29 %, а въ Балаганскомъ — 34 % общаго ихъ числа.
4. Для иллюстраціи, приводимъ выдержки изъ дѣла, возникшаго по жалобѣ инородца Ашаева, 3-го Буяновскаго рода, Капсальскаго вѣдомства. Ашаевъ жаловался въ свою управу, что его жена убѣжала въ миссіонерскій станъ креститься, взявъ съ собою 11-лѣтнюю дочь: имъ было внесено за жену въ калымъ ея отцу 354 р., да на леченіе ея, черезъ шамановъ, онъ извелъ скота разнаго въ жертвы на 550 р.; въ виду такихъ расходовъ, Ашаевъ проситъ управу Припять мѣры къ возвращенію жены; «если же она уже крестилась, то вернуть ему дочь, хотя бы крещеную, ибо по издревле установленному шаманскому обычаю — въ случаѣ побѣга жены, дѣти остаются у отца». При этомъ, А. обѣщаетъ «воспитывать дочь по христіанскому обряду?) и выдать ее впослѣдствіи въ замужество за крещенаго инородца, принявъ зятя въ домъ, ибо онъ, А., нынѣ уже старъ, къ работѣ не способенъ и никакихъ другихъ дѣтей, кромѣ упомянутой дочери, не имѣетъ». По справкѣ въ миссіонерскомъ станѣ оказалось, что и мать и дочь уже крещены; а относительно возвращенія дочери отцу, о. благочинный отозвался, что не его дѣло, «да къ тому же не было еще примѣра, чтобы язычникъ бралъ у матери — христіанки дочь — христіанку на воспитаніе къ себѣ»; въ случаѣ же преслѣдованій со стороны отца, о. миссіонеръ грозитъ обратиться за защитой новоокрещенныхъ «къ высшей администраціи».
5. Могу подтвердить цифрами все сказанное здѣсь. Въ Куднискомъ вѣдомствѣ, Иркутскаго окр., 2082 хозяйствъ шаманствующихъ, 55 христіанскихъ и 34 хоз. смѣшанныхъ вѣроисповѣданій; отсюда видна незначительность успѣховъ, сдѣланныхъ христіанствомъ въ этой мѣстности. На одно шаманствующее хозяйство приходится, въ среднемъ, душъ обоего пола 4,8 и десятинъ запашки — 8,5; а на одну крещеную семью — 3,1 душъ и 3,1 десят., т. е. того и другого менѣе, чѣмъ въ предыдущей группѣ. Хозяйствъ, не занимающихся земледѣліемъ, среди первыхъ — только 1,7 %, а среди вторыхъ — 10,9 %; хозяйствъ, не занимающихъ рабочихъ лошадей, среди первыхъ 6,4 %, а изъ числа вторыхъ — 27,3 %. Такимъ образомъ, первые во всемъ богаче послѣднихъ.
6. Утугъ — унаваживаемый сѣнокосъ.
7. Не могу, впрочемъ, утверждать этого относительной той отдаленной части тункинскаго вѣдомства, по верховьямъ рѣки Оки, въ которой побывать не пришлось.
8. Настоящее описаніе брачнаго празднества отнюдь не претендуетъ на полноту и серьезное этнографическое значеніе, ибо я описываю только то, что видѣлъ лично.
9. Эта лента одѣвается, кажется, только на брачныя празднества.
10. Нѣкоторые изъ бурятъ бывшаго пдинскаго вѣдомства устраиваютъ себѣ весьма комичную шевелюру: они очень коротко обстригаютъ всю голову, даже брѣютъ ее ножомъ, оставляя только узкую, пальца въ три шириной, полосу довольно длинныхъ волосъ по линіи, граничащей съ лицомъ, отъ одного уха до другого, надъ самымъ лбомъ.
11. Въ тункинскомъ вѣд., не считая вполнѣ скотоводческихъ и охотничьихъ окинскихъ улусовъ, приходится, въ среднемъ, запашки на 1 хозяйство 4,9 десятинъ, а въ кудинскомъ вѣд. 8,5 дес., въ аларскомъ 13,6 дес., боханскомъ 18,6 дес., укыреномъ 20,0 дес. По количеству-же скота (въ переводѣ на крупный) на 1 хозяйство, вѣдомства эти стоятъ въ обратномъ порядкѣ: въ тункинчкомъ 14,7 штукъ, въ пудинскомъ 12,6 шт., аларскомъ 10,1, боханскомъ 10,2, въ укырскомъ 11,6 штукъ.
12. Въ прочихъ вѣдомствахъ я такихъ завзятыхъ плевальщиковъ, каковы кудинцы, уже не встрѣчалъ, хотя куреніе табаку тамъ достаточно распространено.
13. Впрочемъ, говоря вообще, земледѣліе у бурятъ стоитъ чуть-ли не на высшей степени интенсивности и раціональности, чѣмъ у русскихъ. Такъ, буряты унавоживаютъ часть своихъ луговъ; съ этихъ «утуговъ» получается въ дождливые годы большой урожай очень хорошаго сѣна, по въ засуху трава выгораетъ и поѣдается кобылкой. Во избѣжаніе этого немногочисленныя группы бурятъ орошаютъ луга, при помощи системы канавокъ. Крестьяне стали перенимать у нихъ способъ унавоживанія луговъ, по «багуловъ», т. е. орошенныхъ луговъ, у нихъ еще и въ поминѣ нѣтъ.
14. Такъ называются горы, на которыхъ погребенъ какой-нибудь шаманъ: на этихъ горахъ лѣсъ не рубится и шаманисты никогда не ходятъ туда; подобныя этимъ священныя заказныя рощи имѣются и на сѣверѣ Россіи, напр., въ Олонецкомъ краѣ. Кромѣ этихъ могилъ шаманскихъ, уваженіемъ пользуются нѣкоторыя озера, одиноко стоящія большія дерева, утесы и проч.; съ каждымъ изъ этихъ предметовъ поклоненія связана какая-нибудь легенда.
15. Отцы миссіонеры констатируютъ въ своихъ офиціальныхъ отчетахъ тотъ фантъ, что богатые буряты болѣе упорно держатся язычества, чѣмъ бѣдняки: «они охотно слушаютъ бесѣды о христіанской вѣрѣ и сами соглашаются, что шаманская вѣра, по ихъ же выраженію, „дурунда (ерунда) одна“, но на предложеніе перемѣнить ее на лучшую обыкновенно говорятъ: „видишь, старики-то наши жили но шаманской вѣрѣ, такъ и намъ не хотѣлось-бы уже перемѣнять ее“… (Щегловъ, Хронолог. Перечень).
16. Этимъ объясняется фантъ почти полнаго отсутствія казенныхъ недоимокъ за бурятскими вѣдомствами; тайши всегда ставятся въ примѣръ волостнымъ старшинамъ. не умѣющимъ, да и не могущимъ такъ успѣшно „очищать“ подати.
17. За 30 лѣтъ, со времени X ревизіи, приписное русское населеніе (безъ ссыльно-поселенцевъ) трехъ округовъ Иркутской губерніи увеличилось на 25,8 %, а бурятское — только на 6,7 %.
18. Доказательства этому не трудно представить: въ многоженческихъ семьяхъ Кудинскаго вѣдомства имѣется, въ среднемъ, по 26 головъ скота на хозяйство, въ прочихъ-же — по 9 головъ; не имѣющихъ скота — въ числѣ первыхъ нѣтъ, а среди прочихъ — 6 %; запашка составляетъ, въ среднемъ, у первыхъ по 15 десятинъ на 1 хозяйство, а у вторыхъ — только 8 десятинъ, и т. д.
19. Дѣвушка, выдаваемая замужъ, разсматривается рѣшительно какъ товаръ если, напр., свадьба съиграна, но мужъ не можетъ сразу выплатить весь калымъ, то родители жены отбираютъ ее у него и держатъ у себя по году и больше, до тѣхъ поръ пока весь калымъ не будетъ выплаченъ сполна. Такимъ женамъ случается иногда забеременѣть, тайкомъ отъ родителей видясь съ мужемъ, какъ съ любовникомъ.
20. По тремъ округамъ Иркутской губ., въ коихъ нынѣ числится приписного населенія инородческихъ вѣдомствъ: 44,763 мужчинъ и 40,929 женщинъ.
21. Рыба изъ озера Байкала, которую солятъ, какъ селедки; въ розницу продается по 10—15 к. за штуку.
22. Объ облавахъ (аба-хайдак) появилась подавно въ «Изв. Вост. Сиб. Отд. Импер. Русск. Геогр. Общ.» (№ 2, 1890) любопытная замѣтка забайкальскаго бурята Ирдыни Вамбоцыренова.
23. Это запрещеніе замужнимъ женщинамъ участвовать въ тайлаганахъ также указываетъ, по моему мнѣнію, на существующую преемственную связь между тайлаганами и облавами: въ самомъ дѣлѣ, въ то время какъ мужья, сыновья и даже дочери уходили на облавы (дѣвушки и молодые парни подвозили на таборы пищу), хозяйки должны были оставаться домовничать и заготовлять для облавщиковъ мясо, тарасунъ и проч.; необходимое тогда стало безполезнымъ обычаемъ теперь, какъ и большинство обычаевъ не у однихъ бурятъ.
24. Заинтересованные этими вопросами читатели могутъ найти нѣкоторые отвѣты на нихъ въ вышедшихъ недавно изъ печати «Матеріалахъ по изслѣдованію быта сельскаго населеніи Иркутской губ.», изд. мин. гос. имущ., 1890 г., откуда и позаимствованы приводимыя въ этомъ очеркѣ цифровыя данныя.