Мултановское дѣло. — Тверская «исторія». — Опросы женщинъ.
[править]I.
[править]Благодаря В. Г. Короленко и двумъ провинціальнымъ журналистамъ (гг. Баранову и Суходѣеву), публика могла познакомиться съ судебнымъ разбирательствомъ по обвиненію нѣсколькихъ вотяковъ с. Мултанова (Вятской губ.) въ убійствѣ человѣка съ цѣлью жертвоприношенія. Засѣданіе отдѣленія вятскаго окружнаго суда происходило въ г. Елабугѣ, и, вѣроятно, то, что происходило на судѣ, оставалось бы неизвѣстнымъ, если бы гг. Короленко, Барановъ и Суходѣевъ не отправились нарочно въ городъ Елабугу для присутствованія въ судѣ и втроемъ не составили судебнаго отчета, который затѣмъ напечатанъ въ Русскихъ Вѣдомостяхъ.
Дѣло это слушалось во второй разъ, такъ какъ первый приговоръ былъ кассированъ сенатомъ и представляетъ собой дѣйствительно нѣчто ужасающее, и не потому только, что въ концѣ девятнадцатаго вѣка въ Россіи могло явиться обвиненіе въ такомъ изувѣрствѣ, но, главнымъ образомъ, потому, что въ концѣ девятнадцатаго вѣка могутъ практиковаться пріемы инквизиціи при производствахъ дознанія, и гласный милостивый судъ можетъ въ лицѣ нѣкоторыхъ его представителей обратиться во-истину въ Шемякинъ судъ, какъ читатель убѣдится ниже.
Прочитавъ весь отчетъ, я вынесъ изъ него убѣжденіе, что люди, которыхъ обвинили, невинны во взведенномъ на нихъ преступленіи, но, тѣмъ не менѣе, я никакъ не могу раздѣлить мнѣніе г. Короленко, что на рубежѣ XX вѣка такіе ужасающіе факты изувѣрства невозможны, что рядомъ съ христіанскимъ храмомъ (убійство было совершено рядомъ съ храмомъ) не совершаются уже человѣческія жертвоприношенія.
Къ сожалѣнію, въ Россіи это возможно, благодаря намъ же самимъ, т.-е. благодаря тому, что до сихъ поръ большинство русскаго народа находится въ глубочайшей тьмѣ невѣжества и въ полунищенскомъ состояніи, хотя порой объ его экономическомъ благосостояніи и провозглашаютъ люди, забывшіе недавній еще голодъ, казалось бы, ничего не имѣющій общаго съ экономическимъ благосостояніемъ. Къ сожалѣнію, говорю, факты русской жизни не позволяютъ стать на нѣсколько сантиментальную точку зрѣнія невозможности въ нашемъ отечествѣ чего-либо самаго, казалось бы, невѣроятнаго и не въ одной только сферѣ невѣжества и изувѣрства. Еще совсѣмъ недавно, въ Москвѣ, у самой часовни, гдѣ находится чудотворный образъ св. Пантелеймона, чуть было не совершилось человѣческаго жертвоприношенія, чуть было не убили женщину, принятую за вѣдьму. Еще недавно тоже разбиралось въ одномъ изъ окружныхъ судовъ дѣло объ убійствѣ матери сыномъ и его женой въ виду того, что мать была принята за вѣдьму, околдовавшую молодую истеричную женщину, и эта женщина заявила, что она испорчена именно свекровью. И все это было продѣлано по всѣмъ правиламъ добросовѣстно невѣжественныхъ людей. «Вѣдьму» сперва просили снять порчу, но когда она этого не сдѣлала, ее убили. Судъ строго покаралъ виновниковъ, но уменьшится ли отъ подобныхъ приговоровъ убійство «вѣдьмъ» — въ этомъ позволительно сомнѣваться.
Возвращаясь къ судебному разбирательству по мултановскому дѣлу, приходится, говорю, несравненно болѣе изумляться дѣйствіямъ полицейской и судебной власти: судебнаго слѣдователя, товарища прокурора и предсѣдателя суда, чѣмъ всякому изувѣрству. Изувѣрство — дѣло невѣжества, а вѣдь судебные чины — интеллигентные люди. Я не стану говорить, какъ грубо, беззаконно, какъ халатно велось все это дѣло, вѣроятно, потому только, что подсудимые были темные, плохо говорящіе по русски вотяки, и съ ними можно было не церемониться, а предоставлю лучше слово г. оберъ-прокурору кассаціоннаго департамента сената А. Ѳ. Кони, который съ обычнымъ своимъ талантомъ произнесъ, по словамъ Юридической Газеты, блестящую рѣчь по этому дѣлу, вслѣдствіе кассаціонной жалобы, принесенной защитникомъ.
«Главный грѣхъ производства по этому дѣлу, — говорилъ, между прочимъ, оберъ-прокуроръ, — состоитъ въ забвеніи судомъ его основной черты, — его широкаго бытового значенія, — и въ разнообразныхъ помѣхахъ, которыя ставились, поэтому, его всестороннему изслѣдованію и освѣщенію. Судъ даже въ тѣхъ случаяхъ, когда онъ дѣйствуетъ въ предѣлахъ дискреціонной власти, не можетъ избрать девизомъ своей дѣятельности: sic volo, sic jubeo, sit pro ratione voluntas, и отношенія его къ сторонамъ и ихъ ходатайствамъ не могутъ опредѣляться произволомъ или капризомъ».
Много весьма нелестныхъ указаній на многочисленные «грѣхи» суда сдѣлано въ рѣчи А. Ѳ. Кони. Оказывается, что судъ и не умѣлъ толковать «основного закона» и забылъ основной законъ, запрещающій судамъ «обманчивое непостоянство и самопроизвольныя толкованія», и дѣйствовалъ противозаконно, отказывая защитѣ и въ отсрочкѣ засѣданія, и въ вызовѣ новыхъ свидѣтелей. Я не стану цитировать всѣхъ этихъ указаній, но обращу вниманіе только на слѣдующее указаніе оберъ-прокурора, которое весьма характерно для гг. судей, ведшихъ мултановское дѣло:
«Судъ, — говорилъ оберъ-прокуроръ, — удерживаетъ защитника отъ допроса свидѣтеля, станового пристава Шмелева, объ его оригинальныхъ дѣйствіяхъ по производству вторичнаго полицейскаго дознанія, находя, что свидѣтель не обязанъ отвѣчать на вопросы, могущіе привести къ уличенію его въ преступленіяхъ по должности. Но дѣятельность пристава Шмелева по производству дознанія есть дѣятельность должностная, публичная, и квалификація ея въ качествѣ преступной или непреступной принадлежитъ не самому должностному лицу, а его начальству. Поэтому судъ не вправѣ былъ устранять вопросы о грубыхъ, жестокихъ или самоуправныхъ дѣйствіяхъ, доставившихъ канву для всего послѣдующаго производства, на томъ только основаніи, что разоблаченіе этой грубости, жестокости или самоуправства можетъ открыть составъ какого-нибудь уголовнаго дѣла».
Въ заключеніе своей рѣчи, г. оберъ-прокуроръ, по словамъ Юридической Газеты, не оставилъ безъ указаній и того, "что кассаціонная жалоба прибыла въ сенатъ въ сопровожденіи цѣлаго ряда «объясненій», присланныхъ какъ судомъ въ полномъ составѣ, такъ и отдѣльными членами. Между прочимъ, одинъ изъ товарищей предсѣдателя вятскаго окружного суда въ отдѣльномъ объясненіи излагаетъ свои взглядъ на дѣло, вынесенный имъ изъ разбирательства по существу, — взглядъ безусловно неблагопріятный для подсудимыхъ, — и, вмѣстѣ съ тѣмъ, дѣлится съ сенатомъ драгоцѣнными свѣдѣніями о томъ, что кассаціонное обжалованіе есть затѣя не обвиненныхъ, людей темныхъ, готовыхъ дескать покориться своей участи, а ихъ защитника и нѣсколькихъ «газетныхъ корреспондентовъ», и не менѣе драгоцѣнною догадкой, что если названный защитникъ и корреспонденты добьются кассаціонной отмѣны приговора, то они впослѣдствіи добьются и оправданія подсудимыхъ, вырвутъ оправдательный приговоръ и у присяжныхъ засѣдателей. Оберъ-прокуроръ счелъ своею обязанностью отмѣтить и осудить это стремленіе насильно вовлечь сенатъ въ «существо дѣла», т.-е. въ тину провинціальной сплетни, какъ не соотвѣтствующее «ни достоинству писавшаго, ни высотѣ того мѣста, куда онъ обращался».
Нечего и прибавлять, что приговоръ суда былъ отмѣненъ сенатомъ и суду объявленъ выговоръ.
Если таковыми оказались на порогѣ XX вѣка нѣкоторые представители судебной власти, если товарищъ предсѣдателя суда, гласность котораго составляетъ одно изъ необходимѣйшихъ его условій, дѣлится такими дѣйствительно «драгоцѣнными» свѣдѣніями и жалуется на газетныхъ корреспондентовъ, то мудрено ли, что полицейскія власти, производившія дознаніе, по выраженію г. оберъ-прокурора, производили «оригинальныя» дѣйствія.
Эта «оригинальность», по показаніямъ на судѣ и подсудимыхъ, и свидѣтелей, даже со стороны обвиненія, заключалась въ томъ, что для вынужденія необходимыхъ показаній полицейская власть прибѣгала къ пыткамъ въ буквальномъ смыслѣ этого слова. Мудрено ли, что на мѣстѣ ни для кого не было секретомъ, что главные свидѣтели обвиненія давали свои показанія противъ подсудимыхъ за обѣщаніе оставить безъ наказанія уголовныя дѣянія этихъ свидѣтелей. Вотяки подсудимые говорили о подвѣшиваніи ихъ на жерди для полученія сознанія. Такой случай уже раньше былъ, и виновные въ этомъ слободскіе полицейскіе осуждены.
По словамъ Нижегородскаго Листка, «свидѣтель Константинъ Моисеевъ давалъ свои показанія подъ кнутомъ; у свидѣтеля Михаила Титова показанія были вынуждены побоями, подвѣшиваніемъ, стрѣляніемъ изъ ружья… Становой приставь Шмелевъ нѣкоторыхъ вотяковъ морилъ безъ питья, чтобы вынудить у нихъ нужныя ему показанія. Тотъ же г. Шмелевъ прибѣгалъ на дознаніи къ „медвѣжьей присягѣ“, пользуясь суевѣріями темныхъ людей. Медвѣжье чучело для этого языческаго обряда любезно было доставлено къ услугамъ пристава мѣстнымъ земскимъ начальникомъ».
Судебному слѣдователю жаловались на пристава, но онъ приказалъ жалобщику молчать. Весь уѣздъ зналъ, по словамъ корреспондента, про эти пытки, одинъ только г. товарищъ прокурора — Раевскій, не зналъ и на судѣ объявилъ во что бы то ни стало, желая, вѣроятно, поддержать прежнее свое обвиненіе по тому же дѣлу, ужъ раньше кассированному сенатомъ.
Каковы полицейскіе чины и вообще составъ чиновниковъ въ Вятской губерніи, видно, по словамъ мѣстныхъ корреспонденцій, изъ того, какъ трудно губернатору г. Трепову бороться съ нравами гг. полицейскихъ чиновъ. И не мудрено, что трудно бороться и, надо думать, не съ одними только полицейскими нравами, такъ какъ интеллектуальный уровень служащихъ въ Вятской губерніи очень низокъ. По словамъ вятскаго корреспондента Новаго Времени, вотъ какимъ персоналомъ административныхъ служащихъ обладаетъ Вятская губернія:
«Въ канцеляріи губернатора нѣтъ ни одного лица съ высшимъ образованіемъ, въ губернскомъ правленіи — одно, всѣ остальные или не доучились въ мѣстной семинаріи, или просто „домашняго воспитанія“. Изъ числа одиннадцати предсѣдателей уѣздныхъ съѣздовъ (должности V класса) — двое университетскихъ, двое бывшихъ лѣсничихъ, пять человѣкъ съ образованіемъ семинарскимъ или гимназическимъ (не всѣ даже кончили курсъ) и двое съ низшимъ образованіемъ — оба бывшіе полицейскіе чиновники. 70 % земскихъ начальниковъ не получили высшаго образованія, а 25 % не имѣютъ и средняго; есть земскіе начальники и безъ всякаго учебнаго диплома. Непремѣнный членъ губернскаго присутствія окончилъ курсъ уѣзднаго училища; бывшій вице-губернаторъ Д. — тоже. О полицейскихъ чиновникахъ и говорить нечего: среди нихъ на всю губернію насчитывается трое съ среднимъ образованіемъ (гимназія или семинарія), остальные не получили никакого образованія, а есть много лицъ просто выслужившихся изъ нижнихъ чиновъ — урядниковъ, почтальоновъ и т. п.».
«Вотъ и извольте управлять губерніей съ такимъ административнымъ составомъ!» — восклицаетъ корреспондентъ, забывая прибавить, каково въ свою очередь и населенію имѣть дѣло съ подобными чиновниками, одинъ изъ представителей которыхъ г. Шмелевъ, кнутомъ добывающій показанія, конечно не «уродъ въ семьѣ».
Въ концѣ-концовъ нельзя снова не повторить, что все это мултановское дѣло, подробнымъ знакомствомъ съ которымъ публика обязана главнымъ образомъ В. Г. Короленко, заставляетъ ужасаться не одному тому, что въ Россіи могутъ обвинять (справедливо или нѣтъ) въ страшномъ изувѣрствѣ, а, пожалуй, еще больше тому, что у насъ, на рубежѣ XX вѣка, возможны еще попытки, забытыя въ Европѣ со временъ среднихъ вѣковъ, что возможны еще гг. Шмелевы, отъ которыхъ, однако, зависятъ сотни тысячъ людей, и такіе гг. судьи, слѣдователи и прокуроры, какіе немыслимы были въ первую половину судебной реформы, и какіе въ такой неприглядной шемякинской наготѣ явились передъ глазами публики въ послѣднее время.
Вотъ это дѣйствительно страшное оскорбленіе русскому обществу.
II.
[править]Съ легкой руки иностранныхъ журналистовъ, интервьюирующихъ не только гг. министровъ, отъ которыхъ узнаютъ тѣ или другія мнѣнія насчетъ различныхъ политическихъ вопросовъ, но и разныхъ другихъ выдающихся лицъ, и наши репортеры въ погонѣ за «новыми путями» занялись въ послѣднее время отобраніемъ мнѣній по разнымъ вопросамъ у разныхъ лицъ.
Ну, разумѣется, къ нашимъ государственнымъ людямъ гг. репортеры не обращаются, вѣроятно за обремененіемъ ихъ занятіями и вслѣдствіе боязни привести въ изумленіе сановниковъ такою безумною мечтой и быть любезно выпровоженными, оставшись безъ отвѣта даже и на вопросъ о современной любви.
Въ виду этого остается обращаться, такъ сказать, къ партикулярнымъ лицамъ и по вопросамъ болѣе или менѣе общезанимательнаго характера. Недавно еще обращались къ писателямъ за письменными мнѣніями о современной любви, результатомъ чего была книга, довольно впрочемъ плохая, а на-дняхъ репортеры придумали допросить женщинъ различныхъ профессій, начиная отъ писательницъ, издательницъ, артистокъ, врачей и кончая цыганкой Д. А. Масальской.
Вопросы, предложенные репортерами, были такіе: 1) кто виноватъ въ семейныхъ раздорахъ, мужчина или женщина?
2) существуетъ ли чистая любовь, какъ у Ромео и Юліи? и
3) какъ вы смотрите на измѣну, дружбу и ревность?
Репортеры объѣхали двадцать двухъ женщинъ и напечатали ихъ мнѣнія въ Петербургскомъ Листкѣ.
Надо сознаться, что почти всѣ отвѣты шаблонны и однообразны и едва ли правдивы, особенно по вопросу о ревности, такъ какъ большая часть допрошенныхъ женщинъ отвѣчала, что не понимаетъ ревности и не ревнуетъ. Одна только цыганка Д. А. Масальская добросовѣстно отвѣтила: «я бы страдала, еслибъ мужъ не ревновалъ меня». За то г-жа Гипіусъ прямо отреклась отъ своего женскаго званія и отвѣтила репортеру, что «она не женщина и считаетъ себя выше этого сословія», вѣроятно потому считаетъ, что занимается декадентскимъ сочинительствомъ.
Дабы меня не заподозрили въ женоненавистничествѣ, я благоразумно умолчу о женскихъ отвѣтахъ на предложенные вопросы, — до того они, выражаясь деликатно, незначительны и пошловаты. Позволю остановиться только на отвѣтѣ женщины-врача, г-жи Волковой, и не потому, что отвѣтъ ея сколько-нибудь выдается среди другихъ отвѣтовъ оригинальностью или умомъ, а единственно потому, что онъ свидѣтельствуетъ о томъ, какъ плохо знакома г-жа Волкова съ элементарною этикой, обязательной для врача.
Вотъ это-то и слѣдуетъ быть отмѣчено, тѣмъ болѣе, что наше общество привыкло считать — и совершенно основательно — женщинъ-врачей понимающими свои обязанности и безупречными со стороны тонкаго пониманія врачебной этики, а «разудалость» г-жи Волковой можетъ подать поводъ къ непріятнымъ обобщеніямъ и пожалуй заставитъ предположить, что эта дама — не единственная въ своемъ родѣ докторесса.
Объявивъ, что она ежедневно видитъ массу женщинъ (подумаешь, какая грандіозная практика у г-жи Волковой, если только эта «масса» не есть плодъ пылкаго воображенія или реклама), — г-жа Волкова объявляетъ репортеру:
«Вы удивитесь, если я вамъ скажу, что пятьдесятъ процентовъ изъ моихъ посѣтительницъ ненормальны въ психическомъ, а главное — въ нравственномъ отношеніи. Всѣ онѣ говорятъ самыя ужасныя вещи, выражаютъ такіе взгляды, что прямо удивляешься, а имъ, этимъ женщинамъ, кажется, что все, что онѣ говорятъ, нормально и естественно. Подобныя женщины, становясь женами и матерями, вносятъ въ семью свою эту безшабашность, которая такъ поражаетъ здороваго человѣка».
Затѣмъ г-жа Волкова объявила, что, по ея мнѣнію, чистая любовь — рѣдкое исключеніе и что чувство дружбы возможно. Еслибъ дружбы не было, то, по словамъ г-жи Волковой, ничего другого не оставалось бы, какъ погибнуть.
Благодарите, госпожи паціентки, г-жу Волкову за ея любезное сообщеніе о васъ г. репортеру и попросите ее сообщить вамъ, въ числѣ ли вы пятидесяти процентовъ или нѣтъ?
Ахъ, г-жа Волкова! Мало имѣть докторскій значокъ, — надо еще имѣть немного сообразительности и этическаго такта, а то, того и гляди, масса паціентокъ отъ васъ улизнетъ.
Что тогда вы скажете репортеру о «дружбѣ»?