М. М. Стасюлевичъ и старый русскій либерализмъ.
[править]Скончавшійся недавно (23 января с. г.) бывшій редакторъ «Вѣстника Европы», Михаилъ Матвѣевичъ Стасюлевичъ, принадлежалъ къ числу тѣхъ ученыхъ и публицистовъ, которые умѣютъ дѣло своего писанія соединять непосредственно съ очередными задачами общества и никогда не замыкаются въ тѣсную сферу своей спеціальности. Мѣсто, которое онъ занималъ въ русской печати, отличалось особенностями, выдѣлявшими его изъ остальныхъ нашихъ писателей. И оно останется уже навсегда вакантнымъ и никѣмъ не занятымъ, потому что положеніе Стасюлевича въ литературѣ и въ обществѣ создала ему дореволюціонная Россія, съ ея безгласностью и цензурой, съ ея отсутствіемъ политической жизни и борьбы партій, съ полной невозможностью проявить самодѣятельность личности внѣ сферы и колеи разъ избранной спеціальности. Только въ исключительныхъ условіяхъ нашей общественной жизни, лишенной свѣта иниціативы и простора дѣятельности, могла выработаться такая своеобразная фигура ученаго, журналиста и общественнаго дѣятеля, какую представлялъ собою покойный Стасюлевичъ. Наконецъ, только въ нашемъ трудномъ движеніи къ свободѣ и культурѣ, загроможденномъ неодолимыми препятствіями и пробивающемся впередъ въ мучительномъ напряженіи, могъ возникнуть и отшлифоваться оригинальный образъ писателя, главные интересы котораго лежали внѣ печати, и политическаго дѣятеля, для котораго печать была единственной ареной борьбы.
Цѣлыхъ 50 лѣтъ (1859—1909) стоялъ онъ на верхахъ нашего образованнаго общества, сначала въ качествѣ ученаго и профессора университета, потомъ нѣкоторое время на службѣ М. Н. П. и, наконецъ, на неизмѣнномъ посту редактора-издателя «Вѣстника Европы» (1866—1908). Почти полвѣка не сходилъ онъ со страницъ печати, отзываясь въ своемъ журналѣ на выдающіеся факты нашей общественной и литературной жизни и отстаивая свое любимое дѣло просвѣщенія и воспитанія юношества отъ реакціонныхъ нововведеній, на которыя не скупилось министерство народнаго просвѣщенія въ продолженіе многихъ десятковъ лѣтъ. И однако же не въ этой области, не наукой и публицистикой Стасюлевичъ пріобрѣлъ себѣ то положеніе въ русской жизни, которое занималъ онъ съ такимъ блескомъ и неизмѣнностью. Какъ писателя знали его немногіе, потому что писалъ онъ сравнительно мало и рѣдко, и статьи свои онъ подписывалъ, большею частью, иниціалами. Къ тому же касались онѣ, большею частью, вопросовъ, менѣе всего затрагивавшихъ интересъ читателей либеральнаго журнала. Это были или статьи спеціально педагогическаго содержанія, посвященныя борьбѣ съ классицизмомъ, или научныя изслѣдованія методовъ раціональнаго европейскаго образованія, или же работы историческія, опять же наименѣе интересныя среди остального матеріала любой книжки журнала, въ смыслѣ живости темы. Исключеніе составляли развѣ только некрологи знаменитыхъ общественныхъ дѣятелей и писателей (напр., Тургенева, Кавелина и др.), какихъ Стасюлевичу довелось написать немало за свои 44 года редактированія «Вѣстника Европы». Но все же, не тутъ, не въ писательской дѣятельности покойнаго нужно искать источникъ его извѣстности и несомнѣнныхъ заслугъ передъ движеніемъ нашимъ къ свободѣ.
Свою извѣстность въ наукѣ Стасюлевичъ пріобрѣлъ въ молодости. Обладая значительной исторической эрудиціей и основательной научной подготовкой, онъ сразу занялъ видное мѣсто среди молодыхъ ученыхъ 50-хъ годовъ. Своей спеціальностью еще въ университетѣ онъ избралъ исторію древней Греціи, и потому всѣ три диссертаціи, которыя защищалъ онъ по окончаніи университета, были посвящены этому отдѣлу исторіи (pro venia legendi — «Защита Кимонова мира», магистерская — «Афинская гегемонія» и докторская — «Ликургъ афинскій»). Но характерно, что уже въ самомъ началѣ своей научной карьеры, Стасюлевичъ не могъ замкнуться въ этой спеціальности и тотчасъ же перешелъ къ занятіямъ исторіей — вообще. Кромѣ того, очевидно, что и тогда ученая спеціальность и разработка отвлеченной науки не удовлетворяли молодого, жаждавшаго живой дѣятельности Стасюлевича. По крайней мѣрѣ, еще въ началѣ пятидесятыхъ годовъ мы видимъ его читающимъ въ петербургскомъ университетѣ всеобщую исторію (въ то же время онъ оставался учителемъ исторіи въ гимназіи и въ патріотическомъ институтѣ). Два года (1856—58) онъ проводитъ въ заграничной командировкѣ, знакомясь на мѣстахъ съ преподаваніемъ исторіи въ университетахъ Германіи, Франціи и Англіи. Возвратясь въ Петербургъ, онъ получаетъ званіе профессора, и читаетъ, главнымъ образомъ, исторію среднихъ вѣковъ. Его лекціи усердно посѣщаются не только студентами, но и посторонней публикой, для которой были тогда широко открыты двери университета. Въ 1859 году Стасюлевичъ принимаетъ близкое участіе въ цѣломъ рядѣ публичныхъ лекцій, задуманныхъ профессорами петербургскаго университета. И вотъ тутъ-то впервые сказалась наиболѣе характерная черта его природныхъ склонностей, господствовавшая надъ всѣми другими особенностями его натуры и сдѣлавшая его не спеціалистомъ ученымъ, а преимущественно общественнымъ и политическимъ дѣятелемъ. Стасюлевичъ выбралъ темой для своихъ лекцій провинціальный бытъ Франціи временъ Людовика XIV и сдѣлалъ этотъ выборъ нарочито для того, чтобы сопоставить этотъ бытъ съ положеніемъ дореформенной Россіи и чтобы найти между ними черты сходства, поучительныя для молодыхъ русскихъ слушателей. Это была смѣлая и небывалая еще попытка наглядно демонстрировать передъ публикой крѣпостной режимъ въ такое время, когда о немъ еще нельзя было ни говорить, ни писать, да еще демонстрировать съ кафедры, передъ многочисленными слушателями. Эта затѣя вполнѣ удалась, и молодой профессоръ продолжалъ свои лекціи и въ слѣдующемъ году съ такимъ же успѣхомъ, читая о Маркѣ Авреліи.
Еще за границей сблизился онъ съ такими же, какъ онъ, молодыми товарищами по профессурѣ — Кавелинымъ, Спасовичемъ, Пыпинымъ и Утинымъ. Въ университетѣ они сплотились еще больше и составили дружную объединенную группу, вступившую въ борьбу за право выстей школы, за самостоятельность совѣта, за свободу студенческихъ организацій. Къ этому центру примыкали и другіе профессора, оказывая ему моральную поддержку. Но къ настойчивой и упорной борьбѣ они, очевидно, не были способны, и группа пяти осталась изолированной, когда наступилъ рѣшительный моментъ. Долго ждать его не пришлось: поворотъ вправо совершался все болѣе круто, и отъ университетской автономіи скоро остались одни воспоминанія. Но такъ какъ протестанты не хотѣли примириться съ уничтоженіемъ того, что имъ было такъ дорого, то они должны были уйти изъ университета. Какъ бы въ награду, Стасюлевичу предоставлена была возможность закончить преподаваніе всеобщей исторіи многообѣщающему наслѣднику престола, Николаю Александровичу, которому онъ особо читалъ свои лекціи. Затѣмъ еще нѣсколько лѣтъ ему дано было нести службу въ совѣтѣ М. Н. П. Но на этомъ и закончилась его научно-служебная карьера.
Стасюлевичъ искалъ въ ней живого общенія съ людьми, на которыхъ онъ могъ бы дѣйствовать непосредственно словомъ, и вліять въ смыслѣ ихъ пробужденія къ борьбѣ съ общественнымъ зломъ. Въ профессорской каѳедрѣ онъ видѣлъ не только орудіе распространенія знаній, но и трибуну, съ высоты которой онъ могъ бы вести пропаганду противъ угнетенія и произвола, противъ всѣхъ пережитковъ угасавшаго крѣпостного строя. И науку свою онъ выносилъ въ толпу, чтобы превратить ее въ свѣточъ умственнаго и нравственнаго пробужденія, чтобы черезъ нее сдѣлать ясной для всѣхъ необходимость назрѣвшихъ реформъ. Но скоро ему пришлось убѣдиться, что охранители вѣкового мрака слишкомъ зорко наблюдаютъ за наставниками молодежи, и что они не допустятъ сближенія ихъ между собой. А въ такомъ случаѣ теряла свое значеніе и наука, превращавшаяся въ мертвый капиталъ, въ мало пригодное хранилище неподвижныхъ цѣнностей. Нужно было искать удовлетворенія въ другомъ мѣстѣ…
Стасюлевичъ обратился къ своимъ историческимъ изслѣдованіямъ. И тутъ Стасюлевичъ имѣлъ въ виду, главнымъ образомъ, жизненныя задачи. Ему нужно было обратиться къ читателю со словомъ знанія, которое можетъ не только просвѣтить умъ, но и дать руководящую нить въ отношеніяхъ къ дѣйствительности. Поэтому и составленіе книги для чтенія по «Исторіи среднихъ вѣковъ» (3 т. СПБ. 1863—65) имъ было приспособлено къ этимъ ближайшимъ подготовительнымъ цѣлямъ. Поэтому и вообще въ своихъ книгахъ, какъ и въ лекціяхъ, Стасюлевичъ явно стремился вліять на умы въ извѣстномъ направленіи, вырабатывая въ слушателяхъ опредѣленные политическіе взгляды не только на прошлое, но и на будущее, создавая въ нихъ отрицательное отношеніе къ отжившимъ учрежденіямъ и положительные идеалы лучшаго общественнаго строя.
II.
[править]Какъ мы видѣли, Стасюлевичъ перепробовалъ три пути, которые при иныхъ условіяхъ жизни одинаково вели бы къ намѣченной цѣли, а именно къ просвѣщенію массъ и къ поднятію общаго культурнаго уровня. Онъ испыталъ три карьеры: каѳедру, писательство и государственную службу. Профессура оказалась наименѣе удачной въ смыслѣ жизненной карьеры. Освободительное настроеніе въ правительственныхъ сферахъ начала 60-хъ г.г. было слишкомъ робко и непрочно. Оно черезчуръ медленно и осторожно поддавалось поступательному движенію впередъ. И трудно было ожидать когда-либо, чтобы оно предоставило свободу профессорскому персоналу университетовъ, который видѣлъ свою непосредственную задачу въ прямомъ общеніи со студенчествомъ и въ пріобщеніи его не только къ знанію, но и къ подготовкѣ его къ будущей общественной и политической дѣятельности. Правительство больше всего боялось распространенія въ обществѣ прогрессивныхъ идей, и потому не могло терпѣть просвѣтителей-профессоровъ, которые являлись не чиновниками-педагогами, а гражданами-пропагандистами на университетской каѳедрѣ. Съ другой же стороны, одна популяризація идей черезъ научную публицистику и систематизацію историческихъ знаній представлялась фактически черезчуръ громоздкимъ, сухимъ и неинтереснымъ дѣломъ, чтобы удовлетворить живого и энергичнаго работника, стремящагося къ участію въ движеніи своего времени. Еще менѣе являла собою интересъ дѣятельность канцелярская и бюрократическая, какою по необходимости выходила служба въ М. Н. П. Стасюлевичу ничего не оставалось другого, какъ выбирать новый родъ дѣятельности, который отвѣчалъ бы его потребности быть полезнымъ въ начавшемся послѣ паденія крѣпостного права обновленіи. Въ иной странѣ и въ другой общественной обстановкѣ онъ, вѣроятно, занялъ бы мѣсто какого-нибудь недюжиннаго общественнаго и политическаго дѣятеля, отдающаго всѣ свои силы и знанія на развитіе культуры и благосостоянія своей страны. Но въ серединѣ 60-хъ годовъ въ Россіи еще не было никакой политической жизни. Общественная же самодѣятельность, которая боязливо и крохотными дозами отпускалась привыкшимъ къ самовластію правительствомъ, была еще крайне ограничена и распространялась только на мѣстные и мелкіе интересы. Открывался нѣкоторый просторъ вліянія и иниціативы въ одной области — въ печати, особенно послѣ закона 6 апрѣля 1865 г., расширявшаго предѣлы печатнаго слова и предоставлявшаго ему свободу отъ прежнихъ стѣсненій. Стасюлевичъ и вступилъ въ эту область дѣятельности, чтобы выйти изъ нея черезъ 42 года непрерывнаго труда на 83 году жизни.
Но и тутъ пришлось начинать сначала. Другъ Кавелина и Спасовича, человѣкъ умѣреннаго образа мыслей и убѣжденный приверженецъ либеральныхъ реформъ въ постепенномъ, хотя и безостановочномъ ихъ развитіи, Стасюлевичъ не могъ примкнуть ни къ одному изъ существовавшихъ тогда литературныхъ лагерей и присоединиться къ какому-либо изъ тогдашнихъ органовъ печати, служившихъ выразителями общественно-политическихъ и литературныхъ направленій средины 60-хъ г.г. Уже и тогда русская печать дѣлилась на «правыхъ» и «лѣвыхъ», и къ концу 60-хъ годовъ въ журналистикѣ опредѣлились два рѣзко противоположныхъ теченія: прогрессивное, съ оттѣнкомъ соціалистическаго радикализма, и реакціонное, носившее слѣды освободительныхъ вліяній, когда дифференціація еще не совершилась, и защита реформъ входила въ компетенцію консерватизма почти столько же, сколько либерализма. Въ «лѣвомъ» лагерѣ на первомъ мѣстѣ стояли «Современникъ» и «Русское Слово», хотя и нѣсколько поблѣднѣвшіе подъ ударами реакціи, но все же хранившіе свято традиціи Чернышевскаго и Добролюбова. Наиболѣе выдающимся органомъ «правыхъ» являлся журналъ Каткова «Русскій Вѣстникъ», правда, еще вмѣщавшій на своихъ страницахъ Льва Толстого, Тургенева и Достоевскаго, но уже поднявшій знамя: «правительство идетъ». Недоставало середины между ними, того «центра», который былъ бы чуждъ крайностей двухъ, рѣзко противоположныхъ направленій и въ то же время служилъ бы вѣрой и правдой поддержанію тѣхъ реформъ, которыя съ самаго начала проводились въ жизнь такъ робко и половинчато, и которыя никогда не доводились настоящимъ образомъ до ихъ естественнаго и логическаго конца. Влачившіе тогда не блестящее существованіе «Отечественныя Записки» больше всего пригодны были для того, чтобы преобразиться и занять то пустое мѣсто въ «центрѣ», которое зіяло незамѣщеннымъ среди тогдашнихъ журналовъ. Но все же съ ними связывались извѣстныя традиціи, и къ типу чисто либеральнаго журнала «Отечественныя Записки» не совсѣмъ подходили. Ближе всего къ этой цѣли стояли тогдашнія «С.-Петербургскія Вѣдомости» Корша. Но положеніе газетъ въ то время было очень шаткое. Правительство слишкомъ зорко и подозрительно смотрѣло на ихъ дѣятельность и, конечно, не дало бы ходу ни одной газетѣ, если бы она вздумала занять опредѣленное положеніе, хотя бы въ томъ направленіи, чтобы отстаивать полноту и законченность едва намѣченныхъ реформъ. А между тѣмъ, все сильнѣе чувствовалась потребность въ такомъ органѣ печати, который, оставаясь одинаково свободнымъ отъ воздыханія о прошломъ и отъ стремленія покончить съ нимъ сразу и всецѣло, освѣщалъ бы путь, ведущій безъ потрясеній къ завѣтной цѣли. Кто хотѣлъ служить ей, долженъ былъ основать новый журналъ. И это задумалъ Стасюлевичъ въ концѣ 1865 г.
III.
[править]Добиться тогда разрѣшенія на новый журналъ было дѣломъ очень труднымъ. Пришлось пустить въ ходъ всякія связи и знакомства. Главнымъ помощникомъ въ этихъ хлопотахъ былъ П. А. Плетневъ. Когда министръ в. д. Валуевъ принялъ изъ рукъ Стасюлевича просьбу о разрѣшеніи журнала, онъ спросилъ его: «Скажите, почему о васъ такъ худо говорятъ», разумѣя подъ худою молвой отзывы «наблюдающихъ» лицъ и учрежденій. Стасюлевичъ отвѣтилъ уклончиво: «о комъ у насъ не говорятъ худо». Эти слова, видимо, понравились министру, и онъ сказалъ: «Да, недаромъ въ Россіи черноземная почва: что ни посѣй, на ней все выростетъ». Стасюлевичъ ушелъ съ надеждой на успѣхъ. Но о немъ продолжали, должно быть, говорить такъ «худо», что отъ министерства послѣдовалъ отказъ. Тогда Плетневъ направилъ просителя къ Ф. И. Тютчеву, близко стоявшему къ Валуеву не только по должности (предсѣдателя Комитета цензуры иностранной), но и по родственнымъ отношеніямъ. Этотъ ходъ оказался дѣйствительнымъ, и журналъ былъ разрѣшенъ; онъ назывался «Вѣстникомъ Европы».
9 марта 1866 г. вышла первая книжка новаго журнала. Данное ему названіе должно было воскресить память о первомъ основателѣ его, Карамзинѣ, столѣтіе со дня рожденія котораго праздновалось въ 1866 г. Послѣ Карамзина и Жуковскаго журналомъ руководилъ Каченовскій. Такимъ образомъ, старое названіе журнала будило многія добрыя литературныя воспоминанія и, кромѣ того, свидѣтельствовало о близости къ западническимъ теченіямъ, борьба которыхъ съ славянофильствомъ тогда далеко еще не была закончена.
Основанный по образцу англійскихъ трехмѣсячниковъ, «Вѣстникъ Европы» выходилъ сначала по четыре книжки въ годъ, содержа въ себѣ, главнымъ образомъ, историческій матеріалъ. Но съ закрытіемъ «Современника», особенно же, послѣ выхода прогрессивныхъ сотрудниковъ изъ «Русскаго Вѣстника», очевидной стала надобность въ ежемѣсячномъ выпускѣ книжекъ, а также и потребность въ расширеніи программы. И мы видимъ, что съ 1868 г. «В. Е.» принимаетъ тотъ видъ и характеръ, какіе извѣстны намъ за все время его существованія въ послѣднія десятилѣтія. Къ этому же времени организовался и весь тотъ составъ сотрудниковъ и редакціи, какіе оставались въ журналѣ на все дальнѣйшее время. Прежде всего, это были тѣ «и я тѣ», которые солидарно пострадали въ своихъ университетскихъ выступленіяхъ. Затѣмъ на страницы новаго журнала перешли Тургеневъ, Гончаровъ, Боборыкинъ и др. — изъ беллетристовъ, изъ публицистовъ — Полонскій, Арсеньевъ, Лихачевъ, Колюпановъ, Головачовъ и въ позднѣйшемъ періодѣ Кони, Слонимскій, а также и многіе другіе.
IV.
[править]Умѣренный монархическій либерализмъ русскихъ конституціоналистовъ получилъ впервые въ Россіи гласное выраженіе. «Вѣстникъ Европы» былъ первымъ органомъ политической партіи, которая, несомнѣнно, уже имѣла глубокіе корни въ русскомъ обществѣ и считала многочисленныхъ членовъ своихъ среди земскихъ и городскихъ дѣятелей, въ рядахъ культурной и культуртрегерской интеллигенціи, а также и въ либералкой части высшей бюрократіи. Этотъ журналъ долженъ былъ объединить, и вскорѣ же фактически объединилъ, тѣ прогрессивные круги общества и литературы, которые занимали средину и центръ въ общественномъ движеніи, начавшемся послѣ «освободительныхъ» реформъ. Въ немъ нашли себѣ прибѣжище и голосъ именно тѣ элементы тогдашняго общества, которые были недовольны крайними направленіями, отражавшимися въ журналистикѣ. Кромѣ вышеназванныхъ общественныхъ и государственныхъ дѣятелей, къ нимъ принадлежали и люди академической профессіи, мысль которыхъ не укладывалась въ рамки однихъ теоретическихъ построеній и рвалась наружу, чтобы соединиться съ живымъ практическимъ дѣломъ. Но всѣ они, эти элементы, были настроены рѣшительно противъ быстрой и коренной ломки исторически сложившихся общественныхъ формъ и стремились лишь къ постепенному, хотя и безостановочному, продолженію тѣхъ преобразованій, которыя начаты уже были сверху. Въ такой же мѣрѣ они были и противъ возврата къ прошлому, противъ остановки на начатомъ пути реформъ, противъ прекращенія движенія впередъ, пока не достигнуто то, что называлось тогда «увѣнчаніемъ зданія», т.-е. пока не ограничено самодержавіе въ Россіи и не учреждено народное представительство. Идеалъ конституціи представлялся тогдашнимъ русскимъ либераламъ въ нѣсколько туманной формѣ, и они готовы были бы помириться, какъ съ величайшимъ благомъ, съ любымъ законосовѣщательнымъ учрежденіемъ, созваннымъ изъ представителей земствъ и городовъ. Но введеніе ея у насъ они считали дѣломъ неотложнымъ и неизбѣжнымъ, которое должно предшествовать всякимъ дальнѣйшимъ перемѣнамъ въ странѣ, и безъ котораго немыслимо никакое движеніе впередъ. При тогдашнихъ цензурныхъ условіяхъ, эту тенденцію можно было проводить только вскользь и между строкъ. Самое большее, о чемъ возможно было говорить тогда, были: свобода печати (гласность), распространеніе грамотности въ народѣ (учрежденіе школъ — низшей и высшей) и развитіе реформъ уже намѣченныхъ (судебной, воинской и др.). Тогдашняя партійная тактика допускала и еще болѣе ограниченный минимумъ программы: главное мѣсто въ ней занимала критика дефектовъ «внутренней политики» и тѣхъ «попятныхъ» ходовъ, которые она дѣлала все чаще по мѣрѣ того, какъ начатыя преобразованія отходили въ прошлое. И мы видимъ на всей исторіи «Вѣстника Европы», какъ этотъ минимумъ все болѣе и болѣе суживался съ приближеніемъ къ концу 80-хъ г.г., расширившись на одинъ моментъ во время пресловутой «диктатуры сердца» и опять пополнившись только черезъ много лѣтъ, только въ наши знаменитые «дни свободъ».
Стасюлевичъ былъ типичнымъ представителемъ этого умѣреннаго, поступательнаго и приспособляющагося къ условіямъ жизни, русскаго либерализма. Онъ былъ рѣшительнымъ и непримиримымъ противникомъ крутыхъ и радикальныхъ мѣръ, какъ въ ускореніи движенія, такъ и въ подавленіи его. Онъ являлся искреннимъ и убѣжденнымъ сторонникомъ мирнаго и послѣдовательнаго развитія общества, безъ скачковъ и потрясеній. Къ тому же, будучи проникнуть историческимъ убѣжденіямъ въ превалированіи политическихъ формъ надъ всѣми другими въ человѣческомъ прогрессѣ, являясь доктринеромъ-идеологомъ политической свободы и свободныхъ учрежденій, онъ придавалъ второстепенное значеніе экономическимъ факторамъ жизни и былъ чуждъ соціалистическому духу времени, представляя себѣ соціальныя реформы въ видѣ полумѣръ и палліативовъ. И потому онъ питалъ одинаковую вражду какъ къ соціалистамъ-реформаторамъ и революціонерамъ — разрушителямъ устарѣлыхъ формъ, такъ и къ реакціонерамъ, готовымъ остановить ходъ развитія и дальнѣйшаго совершенствованія, къ ретроградамъ, идущимъ назадъ и удерживающимъ на мѣстѣ все то изъ прошлаго, что логически и фатально должно отпасть само собой. Всѣ эти чувства и настроенія Стасюлевичъ раздѣлялъ съ либеральнымъ обществомъ дореволюціонной Россіи. Все это онъ и внесъ въ основанный журналъ и отражалъ замѣчательно стройно, сглаживая шероховатости и обходя острыя грани, всегда служа задачамъ упорной, но эластической оппозиціи.
V.
[править]Въ журналѣ Стасюлевичъ нашелъ себѣ и ту жизненную дорогу, которую онъ искалъ раньше на различныхъ поприщахъ. Журналъ выгодно замѣнилъ ему университетскую каѳедру, потому что передъ нимъ стояла уже не тѣсная аудиторія молодыхъ слушателей, а вся образованная Россія, которая сама задыхалась въ тискахъ безгласности и бездѣятельности и жадно ловила всякое освѣжающее слово, всякую вольную и освобождающую отъ гнетущихъ оковъ мысль. Журналъ замѣнилъ ему науку, потому что страницы его были всегда открыты для научныхъ (преимущественно историческихъ) работъ, которыя въ періодическомъ ежемѣсячномъ изданіи имѣли то преимущество, что были свѣжи и злободневны, пріобрѣтая характеръ общедоступности и непосредственнаго вліянія на многихъ, а не на избранныхъ. Наконецъ, журналъ возмѣстилъ ему и службу — общественную и государственную, — являясь могучимъ и неотразимымъ орудіемъ воздѣйствія на общество и правительство, возбуждая въ первомъ иниціативу и энергію, и направляя второе въ смыслѣ наилучше понятыхъ интересовъ и наибольшаго достиженія общаго блага. И мы видимъ, что, ставъ на этотъ путь журнальнаго дѣятеля, Стасюлевичъ не только получилъ полное свое удовлетвореніе, возможное въ условіяхъ нашей жизни и дѣятельности, но и оказался на высотѣ своего призванія.
Мы уже говорили, что Стасюлевичъ не создалъ себѣ крупнаго имени ни своими историческими статьями, печатавшимися въ «Вѣстникѣ Европы», ни своей публицистической работой въ журналѣ вообще. Извѣстность, пріобрѣтенная имъ въ публикѣ и въ печати, а также заслуги его передъ русскимъ обществомъ за послѣднія четыре десятилѣтія, имѣютъ источникъ въ его руководительствѣ большимъ и много лѣтъ единственнымъ въ Россіи либеральнымъ журналомъ. Какъ редакторъ «В. Е.», онъ является не только замѣчательной фигурой въ русской печати, своеобразной и красивой, но и типичной для того общественнаго круга образованныхъ русскихъ людей, который всегда замыкался предъ крайними теченіями — одинаково вправо и влѣво, — но все же содѣйствовалъ успѣхамъ движенія и борьбы и, во всякомъ случаѣ, удерживалъ сдѣланныя уже завоеванія культуры. Какъ редакторъ органа русскаго либерализма, Стасюлевичъ представляетъ интересъ изученія не только въ смыслѣ личной оцѣнки, но и для характеристики конституціонныхъ стремленій нашего «доконституціоннаго» прошлаго. Въ отношеніи первой оцѣнки мы имѣемъ портретъ Стасюлевича, набросанный его біографомъ и однимъ изъ старѣйшихъ сотрудниковъ по журналу, K. К. Арсеньевымъ, который, изображая тяжкія условія, при которыхъ его другу приходилось работать, говоритъ между прочимъ: «Но какъ ни мучительны были для М. М. минуты, которыя онъ проводилъ подъ опускавшимся весьма низко Дамокловымъ мечомъ, на его образѣ дѣйствій это отражалось весьма слабо. Если онъ когда-либо и просилъ своихъ сотрудниковъ, при наступленіи кризиса, нѣсколько умѣрить ходъ и убрать часть парусовъ, то только на самое короткое время, пока не прояснѣетъ горизонтъ. Мѣра предосторожности, которую онъ рекомендовалъ, всегда была минимальной и никогда не доходила до перемѣны курса, хотя бы и легкой; все сводилось къ замедленію движенія».
Позиція «центра», занятая «Вѣстникомъ Европы», между крайней лѣвой и правой тогдашней журналистики, сразу опредѣлилась съ начала же 70-хъ годовъ. И лучше всего она выразилась въ отношеніи журнала къ крайнимъ общественнымъ теченіямъ, которыя нашли себѣ такое яркое отраженіе въ политическихъ процессахъ 60-хъ годовъ. Оно сказалось вполнѣ въ статьѣ тогда еще молодого публициста и сотрудника журнала, K. К. Арсеньева, которая подъ заглавіемъ «Политическій процессъ 1869—1871 г.» была помѣщена въ ноябрьской книжкѣ «В. Е.» 1871 г. и накликала на журналъ первое правительственное предостереженіе. Въ этой интересной статьѣ, не потерявшей своего значенія до сихъ поръ и изложившей взглядъ на сложное общественное явленіе не только автора ея, но и всей литературно-политической группы, къ которой онъ принадлежитъ, цѣликомъ сказалось отношеніе пореформеннаго русскаго либерализма къ радикализму и радикальнымъ элементамъ.
Статья «Политическій процессъ 1869—1871 г.» устанавливаетъ исходную точку зрѣнія на политическія преступленія, ихъ происхожденіе и средства борьбы съ ними. Нужно прежде всего изыскать причины явленій и потомъ уже думать о борьбѣ съ ними. «Поставить вопросъ такимъ образомъ, — говорится тутъ, — не значитъ оправдывать политическія преступленія, не значитъ требовать безнаказанности для политическихъ преступниковъ. Государство вездѣ и всегда облечено — и не можетъ не быть облечено — правомъ карать посягающихъ на основныя начала его устройства, но это право не исключаетъ обязанности предупреждать. Если уголовная статистика указываетъ на быстрое увеличеніе числа преступленій извѣстнаго рода, то изысканіе причинъ этого факта можетъ и должно идти параллельно съ примѣненіемъ къ преступникамъ, на прежнемъ основаніи уголовнаго закона. Политическія преступленія не составляютъ исключенія изъ этого общаго правила».
Въ статьѣ рѣчь идетъ о Нечаевскомъ процессѣ, и по поводу его дѣлаются обобщенія на счетъ политическихъ движеній вообще въ Россіи. Первое изъ этихъ положеній состоитъ въ. томъ, что всякія революціонныя дѣянія преступны, и потому должны быть караемы по праву существующаго государства. Принципіально не можетъ быть возраженій противъ наказанія. Можно только спорить о формахъ его и средствахъ. И въ этомъ заключается второе положеніе: прежде, чѣмъ наказывать, нужно знать, за что и чѣмъ вызваны преступленія. Въ третьихъ, на обязанности государства предупреждать преступленія, а предупредить ихъ (и въ этомъ четвертое обобщеніе) можно цѣлой системой гуманитарныхъ и оздоровляющихъ мѣръ, которыя даютъ просторъ свободной иниціативѣ личности и ея самодѣятельности, а также не стѣсняютъ ея свободнаго выбора дѣятельности (сюда входятъ: гласность, свобода слова и печати и общественный контроль надъ дѣйствіями власти).
Такова, въ краткихъ словахъ, сущность либеральнаго взгляда на радикальныя общественныя стремленія, поскольку они отразились въ Нечаевскомъ процессѣ. Всякое насильственное дѣйствіе противъ строя, какой бы онъ ни былъ самъ по себѣ, есть актъ преступный, подлежащій воздѣйствію уголовнаго кодекса. Но борьба съ преступностью не можетъ исчерпываться однѣми мѣрами репрессіи. Нужно оздоровленіе самой общественной атмосферы путемъ внесенія въ нее свѣта знанія и свободы. Политическая свобода и просвѣщеніе лучшія гарантіи отъ эпидемической заразы крайними идеями и радикальнымъ увлеченіемъ. Борьба же съ ними однѣми искоренительными мѣрами не можетъ привести ни къ чему хорошему. Это подтверждаетъ вся исторія революціонныхъ обществъ Россіи и борьбы съ ними. Декабристы и петрашевцы мечтали измѣнить силой весь крѣпостной строй, которыя реформами сверху преобразуется и можетъ быть преобразованъ лишь постепенно. Въ продолженіе 60-хъ годовъ тайныя общества не перестаютъ возникать, несмотря на то, что репрессія противъ нихъ все усиливается. По мѣрѣ же того, какъ правительство отходитъ все дальше отъ начатаго пути преобразованій, усиливается все больше революціонное движеніе.
Стало быть, единственное спасеніе отъ крайнихъ увлеченій — это гласность и самодѣятельность общества. И мирная эволюція общества есть тотъ процессъ жизни, который ведетъ къ достиженію общаго блага и къ удовлетворенію каждой личности въ отдѣльности. Реформы могутъ быть маленькія и проводиться медленно и постепенно, но онѣ должны слѣдовать одна за другой безостановочно и непрерывно. Реформы 60-хъ годовъ не ослабили количественно радикальнаго движенія въ обществѣ, потому что онѣ не дали ему свободы и культурной самодѣятельности. Но все же, качественно, онѣ обезсилили духъ революціи и выдвинули дѣятелей ея, значительно менѣе энергичныхъ я выдающихся умственно и-морально: въ этомъ убѣждаетъ сравненіе членовъ тайныхъ кружковъ послѣдняго времени съ декабристами и петрашевцами.
Трудно сказать въ точности, насколько серьезно и глубоко измѣнились взгляды либеральныхъ публицистовъ на русское революціонное движеніе въ продолженіе 70-хъ годовъ подъ вліяніемъ политическихъ процессовъ 193-хъ, 50-ти и др. Не могли же они оставаться прежними, когда все русское общество находилось подъ неотразимымъ впечатлѣніемъ моральнаго величія и подвижнической силы, проявленныхъ народнической интеллигенціей въ лицѣ представителей движенія, сѣвшихъ на скамью подсудимыхъ, какъ Войнарадьскій и Новаликъ, Бардина и рабочій Петръ Алексѣевъ, Желябовъ, Перовская, а также другіе позднѣйшіе дѣятели «Народной Воли». Само собой отпадало невыгодное для нихъ сравненіе съ декабристами и петрашевцами. И уже никакъ нельзя было сказать о молодежи 70-хъ годосъ, что она мельче и ничтожнѣе, нравственно ниже и умственно бѣднѣе передовой интеллигенціи начала и середины вѣка. Но позиція либерализма была непримирима съ революціей вообще. Его отрицательное отношеніе къ радикализму вытекло изъ основного противорѣчія, существующаго между всякимъ оппортунизмомъ и революціоннымъ методомъ общественно-политической борьбы. Конечно, въ сужденіяхъ его (въ легальной печати) многое нужно было отнести и на счетъ цензурныхъ условій. Благодаря этому, быть можетъ, не разъ либеральнымъ публицистамъ приходилось подчеркивать свое отрицательное отношеніе къ извѣстнымъ явленіямъ, чтобы сказать о нихъ свое сужденіе и по поводу ихъ высказать свои общественныя и политическія симпатіи, свои пожеланія о перемѣнахъ къ лучшему. Но въ общемъ, либеральный лагерь всегда хранилъ въ своихъ нѣдрахъ камень, который при случаѣ, онъ охотно бросалъ въ противниковъ слѣва, стоявшихъ ему, по его мнѣнію, на пути къ реформамъ и портившихъ ему всѣ его дипломатическіе и приспособительные маневры, направленные къ тому, чтобы лишить реакцію предлоговъ и поводовъ отговариваться необходимостью репрессій для подавленія крамолы.
VI.
[править]Такъ или иначе, но если либералы-семидесятники никакъ не могли одобрить народниковъ-семидесятниковъ, если они окончательно и безповоротно должны были осуждать всякія революціонныя попытки борьбы, особенно же практикуемыя въ тайныхъ, заговорщицкихъ организаціяхъ, то еще сильнѣе оказывалась ихъ оппозиція системѣ террористическихъ дѣйствій и тѣмъ враждебнѣе было ихъ отношеніе къ покушеніямъ, имѣвшимъ цѣлью добиться непосредственно политической свободы. Эта послѣдняя была также предметомъ пламенныхъ мечтаній и либераловъ. И они сходились съ народовольцами, въ своемъ стремленіи къ ней, соглашаясь на первыхъ порахъ хотя бы на «куцую конституцію» Лорисъ-Меликова. Но либералы-постепеновцы никакъ не могли одобрить системы сильныхъ и рѣшительныхъ военныхъ дѣйствій.
Интересно, какъ либеральная публицистика мотивировала свое отрицательное отношеніе къ террору по поводу покушеній на различныхъ правительственныхъ лицъ, участившихся съ конца 1879 года. Противъ системы политическихъ убійствъ выдвигались не только практическія соображенія въ томъ смыслѣ, что они усиливаютъ реакцію и препятствуютъ преобразовательной иниціативѣ правительства, но и нѣкоторыя принципіальныя возраженія. Между прочимъ, проводилась та мысль, что терроръ въ Россіи усилился послѣ того, какъ не удались попытки распространенія революціонныхъ идей въ народѣ и оказалась малоуспѣшной революціонная пропаганда въ деревнѣ. Фактически это было совершенно вѣрно, но объясненіе факта могло быть двоякое: революціонеры ссылались на то, что имъ не даютъ возможности общенія съ народомъ и пріобщенія его къ идеямъ соціализма и политическаго переворота; либералы же утверждали, что революціонныя стремленія чужды народу, и потому они къ чему не прививались со стороны, и вотъ, огорченные и озлобленные, эти апостолы разрушенія схватились за кинжалъ, револьверъ и динамитъ. «Какимъ же образомъ, — говорилось, между прочимъ, во внутреннемъ обозрѣніи „Вѣстника Европы“ по поводу взрыва зимняго дворца въ февралѣ 1880 г., — какимъ образомъ, они (террористы) могутъ думать, что условія, которыя имъ не удалось создать цѣлыми годами пропаганды, возникнутъ сами собой отъ выстрѣла или взрыва? Лицомъ къ лицу съ ними стоить все тотъ же, обманувшій ожиданія ихъ, народъ, котораго не сдвинуть съ мѣста порохомъ или динамитомъ».
Еще лучшій поводъ высказаться по этому вопросу дала органу Стасюлевича катастрофа 1 марта 1881 г. Правда, и тутъ кое-что надо сбросить со счетовъ по причинамъ, опять-таки, цензурнаго свойства. Но все же во «Внутреннемъ Обозрѣніи» апрѣльской книжки «В. Е.» за 1881 г. наиболѣе полно и обстоятельно изложено все то, что считалось либерализмомъ того времени способнымъ ускорить реформы или затормозить ихъ. Развивъ знакомую уже намъ мысль о причинахъ перехода революціонной партіи къ террористическимъ средствамъ, статья журнала дѣлаетъ историческій обзоръ дѣятельности правительства, изъ котораго видно, что никогда оно не придерживалось прямой и послѣдовательной программы преобразованій, и что репрессивныя мѣры, принимавшіяся имъ много разъ и даже постоянно, только лишь усиливали и разжигали революціонныя страсти. Передъ самой катастрофой правительство стало на вѣрный путь освобожденія личности и предоставленія обществу самодѣятельности. Но этотъ шагъ сдѣланъ поздно и робко. Конечно, и тугъ во многомъ было виновато существованіе «небольшой, но ни предъ чѣмъ не останавливающейся горсти людей, виновниковъ катастрофы 1 марта». «Соціальнореволюціонная агитація, — говорится въ этой статьѣ, — въ той формѣ, которую она съ нѣкоторыхъ поръ приняла у насъ въ Россіи, затрудняетъ ходъ преобразовательнаго процесса, это несомнѣнно; но въ самыхъ затрудненіяхъ заключается иногда стимулъ къ настойчивости (т. е. къ реформамъ). Силою можно подавить возстаніе, можно положить конецъ открытому сопротивленію, но нельзя предупредить преступленій, готовящихся въ тайнѣ и совершенныхъ немногими отдѣльными лицами; одной полиціи, одному суду эта задача не по силамъ, какъ-бы бдительна ни была первая, какъ-бы строгъ ни былъ послѣдній. Прочный результатъ можетъ быть достигнутъ только измѣненіемъ условій, при которыхъ появилась и развилась болѣзнь, не уступающая леченію огнемъ и желѣзомъ».
Въ этихъ словахъ сказалось цѣлое міросозерцаніе извѣстной части культурнаго общества начала 80-хъ годовъ. Съ радикальными, тѣмъ болѣе, съ революціонными стремленіями и домогательствами нужно бороться во что бы то ни стало, во имя культурнаго преуспѣянія страны, ради ея мирнаго, постепеннаго развитія. Но бороться съ ними можно только культурными же средствами, т. е. измѣненіемъ общественныхъ и политическихъ условій, вызвавшихъ на свѣтъ эти крайнія теченія. Какія же измѣненія нужно сдѣлать для этого, какія реформы стоятъ на первомъ планѣ и не ждутъ отлагательствъ? Цитируемая статья перечисляетъ ихъ въ томъ порядкѣ, какъ онѣ начаты, но не закончены и даже совсѣмъ прерваны послѣ освободительной эпохи 60-хъ годовъ. Это, прежде всего, крестьянскій вопросъ, его земельное и административное устройство, затѣмъ реформа земства и городского самоуправленія, судебная реформа, свобода печати и пр., и т. п. Но уже опытъ четверти вѣка могъ бы убѣдить правительство, что никакія улучшенія въ общественной жизни не могутъ бытъ мого общества можетъ дать прочные и осязательные результаты. Но въ какой же формѣ должно выразиться это участіе и какъ оно можетъ осуществиться?
Вотъ въ этомъ вопросѣ и заключалась вся щекотливая злоба тогдашняго момента. Радикалы, и въ томъ числѣ народовольцы (съ извѣстномъ письмѣ къ императору Александру ІІІ-му) отвѣчали очень опредѣленно и ясно: нужно призвать къ управленію народное представительство (Земскій Соборъ), выбранное свободно всеобщей и равной подачей голосовъ, — тогда и они, революціонеры, пойдутъ на мирную культурную работу, безъ насилій и потрясеній. Либералы, группировавшіеся вокругъ Стасюлевича, очевидно, не имѣли въ запасѣ такой единой и рѣшительной программы, но сходились въ одномъ, что нужна свобода печати и желательно участіе общества въ законодательствѣ страны, хотя бы черезъ представителей отъ земствъ и городовъ. Конечно, о конституціи прямо нельзя было говорить, но необходимость ея чувствовалась между строками и объ этомъ, между прочимъ, говорилось такъ: «Въ силахъ для подготовки преобразованій также не можетъ оказаться недостатка, если только эта работа не будетъ предоставлена однимъ канцеляріямъ, если къ участію въ ней будетъ призвано общество». Все будетъ зависѣть отъ способа обращенія къ обществу. Если оно будетъ призвано отдѣльными учрежденіями (напр., земствами) или въ видѣ отдѣльныхъ лицъ, цѣль не будетъ достигнута и задача не будетъ выполнена. Представительное собраніе изъ лицъ, посланныхъ отдѣльными земствами, не имѣло бы смысла и значенія. "Совѣщаніе земства, — говорится въ цитируемомъ «Внутреннемъ Обозрѣніи, — должно быть облечено въ другую форму, болѣе удобную и простую, въ такую форму, которая допускала бы свободный обмѣнъ мыслей и замѣняла бы массу безконечно разнообразныхъ заключеній мнѣніями большинства и меньшинства, основанными на всестороннемъ обсужденіи предмета». Все это очень темно и столь тщательно затуманено отъ проницательнаго взора цензуры, что мысль, таящаяся тутъ, едва можетъ быть дешифрирована. Мракъ Эзоповскаго языка не разсѣянъ и многими оговорками на счетъ того, что голосъ земства долженъ быть услышанъ и изъ не земскихъ мѣстностей Россіи, что гласность «совѣщаній» должна привлечь къ участію въ немъ черезъ посредство печати «всѣхъ мыслящихъ людей, способныхъ имѣть и высказать свой взглядъ на дебатируемые вопросы» и т. п. Можно догадываться только, что тогдашніе либералы-конституціоналисты готовы были помириться съ законосовѣщательными учрежденіями вмѣсто настоящаго парламента, лишь бы только сейчасъ дана была свобода печати и гласность, освѣщающая потемки нашихъ общественныхъ дѣлъ. Между прочимъ, самъ либерализмъ страдалъ оттого, что подъ этимъ темнымъ покровомъ смѣшивались воедино попытки насильственной ломки всего существующаго со стремленіями къ постепеннымъ измѣненіямъ тѣхъ или другихъ общественныхъ отношеній. «Такому смѣшенію, — заявлялось въ лейбъ-органѣ либерализма, — долженъ наступить конецъ… Свободой (изслѣдованія соціальныхъ вопросовъ) не пользовалась у насъ даже наука. Пора перенести борьбу на ту почву, которая до сихъ поръ почти всецѣло была предоставлена подпольной агитаціи; пора извлечь изъ ея рукъ и обратить противъ нея одно изъ главныхъ ея орудій. Ея утопическимъ планамъ и преступнымъ средствамъ должна быть противопоставлена широкая практическая программа, исполнимая путемъ реформъ, безъ замѣшательствъ и потрясеній».
VII.
[править]Какова же эта «широкая практическая программа», противопоставленная легально и открыто «утопическимъ планамъ и преступнымъ средствамъ» радикальнаго подполья? Въ краткихъ чертахъ мы уже видѣли ее выше. Но жизнь не стояла на мѣстѣ, и въ какой-нибудь годъ этой программѣ довелось претерпѣть тяжелыя и горькія испытанія. Это былъ годъ перелома и перехода отъ одной политики къ другой (1881—1882), когда рѣшался вопросъ: идти-ли дальше при помощи законодательнаго участія общества и народа, или продолжать традиціонный путь бюрократической иниціативы и усмотрѣнія. Какъ извѣстно, одержалъ верхъ политическій курсъ Побѣдоносцева и Каткова, бразды правленія были вручены гр. Толстому, съ которымъ по вѣдомству просвѣщенія либеральному лагерю пришлось бороться въ продолженіе 70-хъ годовъ. Загнаннымъ и разочарованнымъ либераламъ оставалось только отбиваться въ своихъ интимныхъ позиціяхъ и отстаивать свои минимальныя требованія.
Необходимость въ этомъ оказалась особенно сильна, когда реакціонное настроеніе окрѣпло, и правительственные круги вдохновлялись уже не одной только ретроградной печатью, во главѣ которой стоялъ Катковъ, но и, такъ называемой, національной прессой, съ Иваномъ Аксаковымъ во главѣ, проповѣдницей самобытности, получившей особое значеніе во время «народной политики» тр. Игнатьева. Либераламъ приходилось бороться и отвѣчать на два фронта: реакціонерамъ, «консерваторамъ» изъ Катковскаго лагеря, и самобытникамъ-славянофиламъ, тогдашнимъ «націоналистамъ», игравшимъ въ руку самодержавію и оффиціальной народности, не хуже самихъ Катковцевъ. Вотъ, въ такой то печальный моментъ стѣсненнымъ и запуганнымъ либераламъ пришлось давать отвѣтъ по всѣмъ пунктамъ своей программы. Аксаковская «Русь» спрашивала не безъ ехидства и пристрастія: «Что написано на знамени либеральной партіи? Какая ея программа? Какія именно начала, политическія или соціальныя, она проповѣдуетъ, проводитъ въ сознаніи и въ жизни? Отвѣчать на эти вопросы ровно нечего. Въ словоизліяніяхъ писателей „либеральной партіи“ нельзя уловить, особенно въ настоящую пору, никакого опредѣленнаго содержанія. На знамени ея было что то написано, да частью выцвѣло, полиняло, частью стерто, переправлено, замѣнено какими-то новыми письменами, но краски вышли».
Видимо, этотъ допросъ сильно задѣлъ за живое представителей тогдашняго либерализма, поставленныхъ въ щекотливое положеніе необходимостью высказаться откровенно и въ то же время невозможностью говорить прямо и открыто. Такъ или иначе, но брошенная перчатка была поднята, и въ двухъ «внутреннихъ обозрѣніяхъ» «Вѣстн. Евр.» за апрѣль и за май 1882 г. мы находимъ обстоятельный отвѣтъ на поставленные вопросы и упреки. Впрочемъ, ему предшествуетъ оговорка, которая снимаетъ отвѣтственность съ редакціи журнала за полную солидарность съ отвѣтомъ всѣхъ тѣхъ, кого можно было причислить тогда къ либераламъ. «Русская либеральная партія», — говорится тутъ въ оговоркѣ, — какъ цѣлое, не только не имѣетъ своего органа, она вовсе не существуетъ: группы, соединяемыя обыкновенно подъ этимъ именемъ, единодушны по нѣкоторымъ вопросамъ, но во многомъ другомъ далеко и рѣзко расходятся между собой". Но для насъ это не важно, потому что мы сейчасъ интересуемся старымъ русскимъ либерализмомъ, въ цѣломъ и въ общемъ, а не въ деталяхъ.
Для выясненія своей программы, а также и тѣхъ различій, которыя существовали между нею и стремленіями другихъ тогдашнихъ политическихъ группъ, либералы изъ «Вѣстника Европы» сопоставляли ее съ программой «націоналовъ» типа и окраски «Руси». Отмѣтимъ лишь главные пункты этихъ различій. Либералы добивались свободы печати и свободы совѣсти. Хотя эти два пункта входили полностью и въ программу «націоналовъ», но фактически, въ примѣненіи къ жизни «самобытники» ограничивали ихъ различными оппортунистическими соображеніями вродѣ того, что нужно «согласить разумный прогрессъ свободы съ основными историческими началами политической и религіозной жизни русскаго народа», между тѣмъ какъ либералы понимали эти свободы въ довольно широкомъ и распространенномъ смыслѣ. Далѣе свобода и неприкосновенность личности являлись краеугольнымъ камнемъ для либеральныхъ построеній. Объ этой свободѣ какъ будто бы мечтали и «націоналы», но въ сущности они сводили ее къ отмѣнѣ административной ссылки. Затѣмъ слѣдуютъ разногласія по вопросамъ о народномъ образованіи, объ административномъ земскомъ и городскомъ устройствѣ, и т. д. и т. п. Во всѣхъ этихъ вопросахъ либералы шли, конечно, значительно дальше «націоналовъ» и смотрѣли на вещи и шире, и глубже. Но ихъ притязанія все же не простирались дальше намѣченныхъ самимъ правительствомъ реформъ и останавливались на порогѣ европейскаго парламентаризма и коренной политической ломки…
VIII.
[править]Основной пунктъ разногласій между либералами и не либералами 80-хъ годовъ, заключался въ вопросѣ о правовомъ порядкѣ, т. е. объ ограниченіи самодержавія и введеніи у насъ конституціи. Либералы не прочь были взять и то, и другое, — это былъ максимумъ ихъ политическихъ требованій. Но въ виду трудности ихъ достиженія они мирились и съ той формой участія общества въ законодательствѣ страны, какая выставлена была въ извѣстныхъ ходатайствахъ двѣнадцати губернскихъ земствъ (они домогались созыва народнаго представительства изъ гласныхъ губернскихъ земскихъ собраній по ихъ выборамъ). Какъ бы то ни было, но сущность этихъ ходатайствъ понималась въ либеральномъ лагерѣ не какъ расширеніе правъ, принадлежащихъ губернскимъ земствамъ, а какъ представительство отъ губерній для обсужденія важнѣйшихъ вопросовъ внутренняго управленія въ одномъ объединенномъ народномъ собраніи.
Вотъ эту идею народнаго представительства (названную «Русью» «модною идеей») взяла подъ свое покровительство и защиту редакція «В. Е.». Нужно отдать ей справедливость, что въ созывѣ этого со" вѣщательнаго собранія, она видѣла только первый шагъ къ дальнѣйшемъ политическимъ реформамъ. Впрочемъ, мы можемъ лишь догадываться, что эти послѣднія должны быть направлены въ духѣ приближенія къ «увѣнчанію зданія», т. е. къ конституціи, потому что объ этомъ ужъ совсѣмъ нельзя было говорить тогда открыто. И всюду въ дальнѣйшихъ разсужденіяхъ вмѣсто «конституціи» употребляется описательное и туманное слово «сочинительство», взятое изъ лексикона противниковъ либерализма. Доказывая врагамъ конституціи совмѣстимость ея со всѣми особенностями русскаго быта и исторической жизни прошлаго, «Вѣстникъ Европы» заявлялъ рѣшительно: «Для насъ, какъ и для большинства русскихъ „либераловъ“, понятіе о народѣ совпадаетъ съ понятіемъ о Россіи; работа, предстоящая Россіи, должна быть предпринята не только для народа, но и съ участіемъ народа». «Если мы стоимъ за сочинительство, то именно потому, что считаемъ его необходимымъ для достиженія этой цѣли».
Какъ бы ни было скромно и умѣренно то «сочинительство», которое по плану либераловъ должно было дать свободу странѣ, оно не ограничивалось однимъ смягченіемъ существующихъ политическихъ формъ. Мы уже видѣли, что въ либеральной программѣ стояли экономическіе вопросы и на первомъ мѣстѣ среди нихъ выдвигались интересы крестьянства и, вообще, народныхъ массъ. Въ полемикѣ съ націоналами" и въ самозащитѣ отъ нападокъ ихъ либералы опять же противопоставляли имъ свое отношеніе къ благосостоянію народа. "Либеральныя программы, — говорится въ томъ же «внутреннемъ обозрѣніи» «В. Е.» отъ апрѣля 1882 г., — въ этомъ заключается характеристическая черта русскаго «либерализма», — не ограничиваются большею частью вопросами политическаго и административнаго свойства; онѣ обнимаютъ собою и экономическіе вопросы, безъ правильнаго разрѣшенія которыхъ невозможно достигнуть послѣдней цѣли государственнаго управленія". И тутъ приводится краткій перечень тѣхъ мѣръ, которыя, по мнѣнію либеральной программы, считаются стоящими на ближайшей очереди и неотложными, а именно: поддержаніе общиннаго владѣнія, какъ главной гарантіи противъ обезземеленья массы; правительственное и земское содѣйствіе къ переходу земель во владѣніе крестьянъ; организація переселеній и мелкаго поземельнаго кредита; освобожденіе крестьянъ отъ стѣсненій, налагаемыхъ на нихъ паспортной системой и круговой порукой; пониженіе податей и платежей, а также замѣна ихъ подоходнымъ налогомъ и т. п.
Въ другомъ мѣстѣ, полемизируя съ «націоналами» изъ «Руси» которые обвиняли либераловъ въ «интеллигентности», въ оторванности отъ народа, и даже въ буржуазности, редакція «Вѣстника Европы» парировала упреки такими словами: «Можно думать, что угодно о разнообразныхъ направленіяхъ современной русской мысли, но нельзя добросовѣстно отрицать одного, что за немногими исключеніями, они не отдѣляютъ себя отъ народа и преслѣдуютъ, прежде всего и больше всего, его интересы. Пускай намъ укажутъ между органами печати хоть одинъ, который могъ бы быть названъ буржуазнымъ въ западноевропейскомъ смыслѣ слова, который служилъ бы интересамъ капитала или крупнаго землевладѣнія, который желалъ бы обезземеленья или невѣжества крестьянъ, экономической и нравственной зависимости ихъ, отъ имущихъ сословій». Само собой разумѣется, что «Вѣстникъ Европы» не причислялъ себя къ такимъ буржуазнымъ органамъ печати.
IX.
[править]Формулируя вкратцѣ все то, что можно извлечь изъ полемической самозащиты русскаго либерализма, какъ она проявилась въ легальной печати, должно сказать, что либеральное настроеніе 80-хъ годовъ, выразителемъ котораго являлся «Вѣстникъ Европы», подъ редакторствомъ Стасюлевича, было лишь оппозиціонно, но отнюдь не непримиримо съ политикой правительства. Оно охотно шло навстрѣчу всякой уступкѣ и видѣло, въ. «диктатурѣ сердца», въ обращеніи Лорисъ-Меликова къ общественнымъ силамъ начало «новой эры». Либералы всегда готовы были поддержать малѣйшій поворотъ отъ репрессій къ политикѣ довѣрія и склонны были взять то, что имъ даютъ. На первое время они довольствовались тѣми уступками, которыхъ добивались упомянутыя, выше; ходатайства двѣнадцати губернскихъ земствъ. Вообще-же, могли, удовлетвориться маленькой конституціей, хотя бы въ видѣ, законосовѣщательной Думы. Въ области же экономической жизни страны они могли довольствоваться продолженіемъ тѣхъ реформъ, которыя начаты были за двадцать лѣтъ передъ тѣмъ.
Собственно говоря, на этихъ двухъ пунктахъ сосредоточилось все вниманіе либеральныхъ элементовъ тогдашняго общества. Отстаиваніе ихъ по различнымъ поводамъ и въ самыхъ разнообразныхъ формахъ сдѣлалось задачей журнала, около котораго сгруппировались наиболѣе стойкіе элементы умѣреннаго и послѣдовательнаго либерализма. И по мѣрѣ того, какъ ночь реакціи сгущалась и темнѣла съ годами, борьба за старыя и непокидаемыя позиціи дѣлалась настойчивѣе и интенсивнѣе. Въ этомъ заслуга русскаго либерализма, развивавшаго свои конституціонные взгляды въ журналѣ, который держался стойко, отчасти, благодаря вліятельнымъ связямъ своего редактора, главнымъ же образомъ, его рѣдкому и удивительному умѣніи вести столь трудное и щекотливое дѣло. Заслуга именно въ томъ, что- порой (особенно послѣ закрытія «Отеч. Запис.») онъ одинъ оставался въ качествѣ протестующаго органа оппозиціи противъ разыгравшейся вакханаліи-реакціи. Онъ одинъ позволялъ себѣ критику правительственныхъ дѣйствій, которая не доступна была остальной печати, и изо всѣхъ силъ старался удержать правительственный курсъ, хотя бы отъ попятнаго движенія далеко назадъ. Вспомнимъ борьбу журнала съ институтомъ урядниковъ, или нѣсколько позже съ измѣненіемъ городового положенія и т. п. Конечно, приходилось значительно «умѣрить ходъ» и не разъ «убирать паруса» въ этомъ бурномъ и полномъ подводныхъ камней плаваніи. Но все же это было движеніе впередъ, иногда смѣлое и всегда стойкое, непрерывно направленное къ одной общей и для всѣхъ одинаково дорогой цѣли…
X.
[править]Такъ шли годы, и прошли десятилѣтія. Наступили событія, перевернувшія вверхъ дномъ всѣ прежнія отношенія и открывшія широкія перспективы для важныхъ и для значительныхъ перемѣнъ. То, что казалось отдаленнѣйшей мечтой, стало близкимъ къ непосредственному и реальному осуществленію. И многое изъ того, что считалось крайнимъ, чуть ли не утопичнымъ, потеряло свою яркую окраску и сдѣлалось умѣреннымъ, поблѣднѣвшимъ. Произошла дифференціація и въ группировкѣ направленій. Оттѣнки, сливавшіеся раньше въ одноцвѣтную массу, пріобрѣли свой особый колоритъ и отпечатокъ; одни отошли вправо, другіе влѣво, образовались новые центры. И въ забившей горячимъ ключомъ политической жизни образовались настоящія политическія партіи, иногда совсѣмъ новыя или же только обновленныя, вполнѣ опредѣлившіяся и только теперь нашедшія себя. Образовались новые центры. Боковыя крылья партій раздѣлились на фракціи и на отдѣлы. Этотъ процессъ размежеванія совершился и въ хаотической сферѣ русскаго либерализма. Одни элементы его отошли далеко вправо, другіе сосредоточились въ центрѣ, а третьи сдвинулись значительно влѣво. Были не только отдѣльныя лица, но и цѣлыя группы, которыя не пошли ни вправо, ни влѣво и не остались въ центрѣ, не заняли свои особыя независимыя позиціи. Къ числу этихъ послѣднихъ принадлежалъ и М. М. Стасюлевичъ съ его редакціей «Вѣстника Европы». Послѣ 17 октября 1905 г. они образовали особую «Партію демократическихъ реформъ», программа которой была напечатана въ февральской книжкѣ журнала за 1906 г.
Во введеніи къ этой программѣ дано объясненіе мотивовъ, побудившихъ учредителей новой партіи выступить особо и не присоединиться къ другимъ, уже ранѣе образовавшимся партіямъ. Главная изъ этихъ причинъ заключалась въ томъ, что наиболѣе близкія къ нимъ группы требовали отъ своихъ членовъ не только принятія программы, но и подчиненія партійной дисциплинѣ, т. е. признанія обязательности для нихъ всѣхъ постановленій партіи по различнымъ вопросамъ жизни и тактики. Съ такими требованіями Стасюлевичъ и его товарищи не считали возможнымъ согласиться, находя, что не настало еще время для образованія замкнутыхъ, строго регламентированныхъ партій. Прежде всего, они боялись ограниченія своей личной свободы, во имя партійной дисциплины и обязательности партійныхъ рѣшеній. И вообще опасались всего того, что характеризуетъ настоящую боевую, годную къ борьбѣ, политическую партію.
Все это чрезвычайно характерно для старыхъ русскихъ либераловъ, отъ словъ и разсужденій переброшенныхъ въ жизнь, въ дѣло, вынужденныхъ событіями оставить область теоріи и умозрѣній и принять непосредственное участіе въ самомъ строительствѣ и творчествѣ жизни. Оставаться въ прежнемъ разсѣяніи и въ прежней неорганизованности они не могли. Но они убоялись сразу ступить твердой ногой на почву живой дѣятельности и текущаго практическаго труда. Политика всегда была для нихъ одной изъ доктринъ ихъ либеральнаго вѣроученія, таковою она осталась и въ моментъ перетасовки дореволюціонныхъ отношеній. И они внесли въ нее свою непрактичность даже и тогда, когда вынуждены были принять нѣкоторую форму организаціи. Они внесли въ нее свое доктринерство, теоретичность и оторванность отъ жизни, даже въ тотъ рѣшительный моментъ, когда политическая жизнь сама подошла къ нимъ, завлекла ихъ въ свой водоворотъ. И вотъ, объявляя свою программу и предвидя упрекъ себѣ въ невыдержанности, они оправдывались такъ: «Не считая, поэтому, возможнымъ установленіе теперь же партійной дисциплины, мы въ самой программѣ, нами предлагаемой, видимъ не сборникъ правилъ, которыхъ слѣдуетъ неуклонно держаться, а выраженіе взглядовъ, широко распространенныхъ и могущихъ служить исходнымъ пунктомъ для общей дѣятельности».
XI.
[править]Взгляды эти намъ уже вполнѣ извѣстны. Это, прежде всего, отрицаніе насильственности и внезапности общественныхъ переворотовъ и утвержденіе мирнаго и постепеннаго развитія реформъ, ведущихъ къ свободѣ слова и матеріальному достатку въ обществѣ. Въ политикѣ принципъ народоправства въ видѣ представительства изъ двухъ палатъ — верхней и нижней — для равновѣсія власти и во избѣжаніе рѣзкихъ, быстрыхъ перемѣнъ въ сторону крайнихъ соціальныхъ и политическихъ ученій. Въ области аграрнаго законодательства — завершеніе реформъ, начатыхъ въ 1861 году, т. е. увеличивающихъ земельный надѣлъ крестьянъ и надѣленіе землей еще не имущихъ. Въ области промышленнаго труда — улучшеніе положенія рабочихъ, путемъ фабричнаго законодательства, государственнаго страхованія и т. п. На первый же планъ партія выдвигала идею личной неприкосновенности и свободы слова, обезпечиваемыхъ контролемъ и законодательными функціями народнаго представительства (въ то время созываемой первой Государственной Думы).
Оставаясь на почвѣ старыхъ, либеральныхъ требованій «Партія Демократическихъ Реформъ» естественно должна была занять скромное мѣсто въ ряду прогрессивныхъ партій, сформировавшихся въ Россіи послѣ 1 октября 1905 г. Старая «либеральная партія», такъ много боровшаяся печатно, главнымъ образомъ, на страницахъ «Вѣстника Европы», многія десятилѣтія занимала «центръ» между общественно политическими направленіями старой дореволюціонной Россіи. Эту позицію она сохранила не только въ 80-хъ, но и въ 90-хъ годахъ прошлаго вѣка. Но съ развитіемъ или, по крайней мѣрѣ, съ зарожденіемъ у насъ настоящей политической жизни, въ прежней смутной массѣ либерализма, неизбѣжно также должна была произойти быстрая дифференціація. Ея ряды раздвинулись и раскололись и въ центрѣ оказались элементы, болѣе опредѣленные и способные къ требуемой временемъ жизнедѣятельности (напр., кадеты). Стасюлевичъ и его партія должны были остаться внѣ «центра», нѣсколько правѣе его. И это они понимали хорошо, когда справедливо говорили о себѣ въ своемъ партійномъ манифестѣ: «Рѣзко отдѣляясь отъ крайнихъ лѣвыхъ партій отрицаніемъ возможности внезапнаго переворота въ общественномъ строѣ, отъ правыхъ партій — рѣшительнымъ разрывомъ съ остатками бюрократическаго режима, и признаніемъ необходимости коренныхъ преобразованій, не только политическихъ, но и соціальныхъ, наша партія имѣетъ много точекъ соприкосновенія съ другими, образующими какъ бы лѣвый центръ политической арміи». Это совершенно вѣрно сказано: «партія демократическихъ реформъ» уже не составляла «центра», какъ «либеральная партія» дореволюціонной Россіи, а лишь приближалась къ «лѣвому центру политической арміи». Жизнь опредѣлила ей мѣсто значительно правѣе его…
Но первородный дореволюціонный грѣхъ стараго русскаго либерализма, его органическій порокъ, заключался не столько въ его умѣренности и отсталости отъ болѣе яркихъ и жизненныхъ требованій времени, сколько въ теоретичности и въ доктринерствѣ, въ фатальной обреченности его на бездѣйствіе и бездѣятельность. Пока онъ жилъ въ атмосферѣ теоретической оппозиціи и выступалъ въ качествѣ критика существующихъ отношеній, онъ былъ силенъ, вліятеленъ, иногда неотразимъ, во всякомъ случаѣ, дѣятеленъ, какъ борецъ, наносящій удары. Но какъ только передъ нимъ открылся просторъ живого дѣла, и онъ былъ призванъ къ практической работѣ и непосредственному руководительству въ жизненной борьбѣ, старый русскій либерализмъ оказался больнымъ и немощнымъ инвалидомъ, уже изжившимъ свои активныя силы и негоднымъ къ дальнѣйшему плодотворному труду.
Покойный Стасюлевичъ испыталъ на себѣ всѣ радостныя и горестныя превратности судьбы русскаго дореволюціоннаго либерализма. Какъ руководитель журнала, служившаго «выраженію взглядовъ» либеральной части русскаго общества, онъ заслужилъ славу и признательность своей угнетенной родины. Но съ тѣхъ поръ, какъ журналу его пришлось руководить не только мнѣніемъ, но и дѣйствіями людей, служить не однимъ лишь выраженіемъ взглядовъ, но и дѣятельности партіи, редакторъ его потерялъ свою прежнюю близость къ политической жизни страны. Его журналъ также лишился прежней яркости и вліятельности. Пришлось мѣсто уступить другимъ. И черезъ два года послѣ основанія «партіи», престарѣлый и переутомленный Стасюлевичъ ушелъ на покой, чтобы еще черезъ два года совсѣмъ уйти отъ насъ…
Отъ редакціи. — Читатели, конечно, замѣтили и сами, что авторъ обошелъ полнымъ молчаніемъ общеизвѣстную, просвѣщенную и энергическую дѣятельность Стасюлевича въ качествѣ члена Петербургской городской думы и, въ частности, его неутомимые и успѣшные труды по организаціи городскихъ школъ и вообще элементарнаго образованія въ нашей столицѣ, — труды, вызвавшіе поднесеніе ему диплома почетнаго гражданина города Петербурга въ день 25-лѣтняго юбилея его думской дѣятельности. Произошелъ этотъ пропускъ, очевидно, отъ того, что авторъ, какъ показываетъ самое заглавіе его статьи, имѣлъ цѣлью не всестороннюю біографію Стасюлевича — какъ человѣка, ученаго, писателя и гражданина, — а выясненіе, главнымъ образомъ, всероссійскаго значенія Стасюлевича и его журнала въ качествѣ знаменоносцевъ и поборниковъ русскаго умѣреннаго либерализма въ доконституціонную эпоху нашей государственной жизни. Такъ какъ эта роль Стасюлевича дѣйствительно отмѣчаетъ главное значеніе его въ исторіи русской общественности, то мы и печатаемъ эту статью безъ всякихъ дополненій.