Меня зовутъ Луи Рубьё. Мнѣ семьдесятъ лѣтъ. Я родомъ изъ деревни Сенъ Жори, у верховьевъ Гаронны, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Тулузы. Четырнадцать лѣтъ кряду я бился съ землей, чтобы получить кусокъ хлѣба; но потомъ мнѣ повезло, и еще мѣсяцъ тому назадъ я считался богатѣйшимъ фермеромъ въ округѣ.
Казалось, благословеніе сошло на нашъ домъ, и въ немъ процвѣтало счастье. Солнце было нашимъ братомъ, и я не запомню плохого урожая. Въ такомъ благополучіи жили мы на фермѣ большой семьей. Во-первыхъ, я, еще бодрый, ходившій съ дѣтьми на работу; потомъ — меньшой братъ мой Пьеръ, старый холостякъ, отставной солдатъ; потомъ — сестра наша Агата, которая перебралась къ намъ послѣ смерти своего мужа, видная женщина, полная да веселая,— смѣхъ ея слышенъ былъ на другомъ концѣ деревни. А тамъ еще цѣлое гнѣздо: сынъ мой Жакъ, его жена Роза и три дочки ихъ: Эме, Вероника и Мари. У старшей изъ нихъ, которая вышла замужъ за Сипріена Буиссона, уже была пара ребятишекъ: двухлѣтній и десятимѣсячный. Вторая только что стала невѣстой Гаспара Рабюто; а третья,— та совсѣмъ была похожа на барышню, бѣлокурая, бѣленькая, словно городская. Итакъ, всѣхъ насъ было десять душъ. Я былъ дѣдушкой и прадѣдушкой. За столомъ по правую руку отъ меня сидѣла сестра Агата, а по лѣвую — братъ Пьеръ; дѣти во возрасту замыкали кругъ. Головки шли, все уменьшаясь до десятимѣсячнаго карапуза, который уже ѣлъ супъ, какъ настоящій мужчина. Да и звенѣли же ложки по тарелкамъ! Въ нашемъ гнѣздѣ знатно кушали! А какъ весело бывало отъ одного глотка до другого! И я радовался и гордился, когда малютки протягивали ко мнѣ ручки и кричали:
— Дѣдушка, дай хлѣбца! Большой кусокъ отрѣжь, дѣдушка!
Хорошія то были времена. Во время работы съ фермы изо всѣхъ оконъ неслись пѣсни. По вечерамъ Пьеръ затѣвалъ игры, разсказывалъ про свое солдатское житье. По воскресеньямъ тетя Агата пекла для дѣвочекъ лепешки. А то еще Мари знала церковныя пѣсни и пѣла ихъ, какъ настоящій пѣвчій. Бывало, стоитъ совсѣмъ какъ святая: свѣтлые волосы распущены по плечамъ, руки скрещены на груди. Когда Эме вышла за Сипріена, я надстроилъ второй этажъ и, смѣясь,- говорилъ, что послѣ свадьбы Вероники и Гаспара нужно будетъ строить третій, а если такъ продолжать для каждой новой четы, то со временемъ домъ нашъ достанетъ до неба. Мы не хотѣли дѣлиться. Скорѣе мы построили бы цѣлый городъ на своей землѣ, за фермой: Когда семьи дружны, какъ хорошо жить и умереть на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ выросъ!
Въ нынѣшнемъ году май мѣсяцъ выдался замѣчательный: Давно уже не бывало такого урожая. Какъ разъ въ этотъ день мы съ сыномъ Жакомъ обходили, поля. Мы вышли изъ дому часа въ три. Наши луга на берегу Гаронны были покрыты еще нѣжно-зеленой травой, но она доходила до трехъ футовъ высоты, а ивнякъ, посаженный въ прошломъ году, выросъ на цѣлый метръ. Оттуда мы прошли на нивы и виноградники, купленные нами по частямъ, по мѣрѣ того, какъ увеличивались наши средства. Всходы были густые, виноградъ стоялъ въ полномъ цвѣту и обѣщалъ замѣчательный сборъ. Жакъ смѣялся своимъ добрымъ смѣхомъ и хлопалъ меня по плечу.
— Ну, батюшка, будетъ у насъ вдоволь и хлѣба, и вина. Да вы, видно, повстрѣчали самого Господа, что Онъ на ваши земли посылаетъ золотой дождь!
Часто мы между собой шутили по поводу прошлой нужды. Жакъ былъ правъ; я, должно быть, заручился милостью какого-нибудь святого или самого Бога, потому что у насъ были всякія удачи. Когда шелъ градъ, то на нашей межѣ онъ прекращался. Когда у сосѣдей болѣлъ виноградъ, у насъ какъ будто была спасительная стѣна. Я, наконецъ, сталъ находить, что такъ и должно быть. Я думалъ, что, не дѣлая никому зла, заслуживаю свое счастье.
На обратномъ пути мы осмотрѣли свои земли по другую сторону деревни. Тамъ посадки шелковицы принялись прекрасно, и миндаль стоялъ въ полномъ цвѣту. Мы весело болтали и строили-планы. Когда у нас будетъ достаточно денегъ, мы прикупимъ еще земли, чтобы соединить наши участки и владѣть отдѣльнымъ уголкомъ. Если только урожай этого года насъ не обманетъ, то мы сможемъ исполнить свою завѣтную мечту.
Когда мы приближались къ дому, Роза еще издали махала, намъ руками и кричала:
— Идите скорѣе!
Оказалось, что одна изъ коровъ отелилась. Всѣ были въ возбужденіи. Тетя Агата каталась, какъ большой шаръ. Дѣвушки смотрѣли на теленка, и рожденіе этого животнаго, казалось, принесло новое благословеніе. Еще недавно мы расширили стойла, гдѣ, кромѣ лошадей, у насъ было до ста головъ рогатаго скота.
— Вотъ такъ удачный денекъ! — воскликнулъ я. — По этому случаю мы разопьемъ вечеромъ бутылочку вина.
Тѣмъ временемъ Роза отвела насъ въ сторону и сообщила, что Гаспаръ, женихъ Вероники, пришелъ сговориться насчетъ, свадьбы. Гаспаръ, старшій сынъ фермера изъ Моранжа, былъ рослый двадцатилѣтній парень и славился необычайной силой. На одномъ праздникѣ въ Тулузѣ онъ поборолъ Марціаля, «южнаго льва». Но при этомъ онъ былъ славный малый, съ золотымъ сердцемъ, и даже слишкомъ, застѣнчивый: онъ краснѣлъ, когда Вероника спокойно взглядывала на него.
Я попросилъ Розу позвать его. Онъ помогалъ въ глубинѣ двора нашимъ работницамъ развѣшивать бѣлье послѣ большой стирки. Когда онъ вошелъ въ столовую, гдѣ мы всѣ сидѣли, Жакъ шепнулъ мнѣ:
— Говорите, батюшка.
— Ну,— сказалъ я,— ты пришелъ, паренекъ, чтобы назначить великій день?
— Да, дядюшка Рубьё, — отвѣтилъ онъ, весь вспыхнувъ.
— Нечего краснѣть, братъ,— продолжалъ я. -—Если хочешь, назначимъ свадьбу на 10 іюля, день св. Фелиситэ. Сегодня — 23 іюня, ждать не придется и двадцати дней… Мою бѣдную покойницу звали Фелиситэ, это вамъ принесетъ счастье. Хорошо? идетъ?
— Да, да, въ день св. Фелиситэ, дядюшка Рубьё.
И онъ поочередно хлопнулъ по рукамъ Жака и менял словно обухомъ хватилъ. Потомъ онъ поцѣловалъ Розу и назвалъ ее матушкой. Этотъ верзила съ огромными кулачищами безъ памяти любилъ Веронику. Онъ признался, что заболѣлъ бы, если бы ему отказали.
— Ну, а теперь ты останешься обѣдать, ладно? За столъ, всѣ—за столъ. Я самъ голоденъ, какъ волкъ.
Въ этотъ день насъ за столомъ было одиннадцать человѣкъ. Гаспаръ сидѣлъ рядомъ съ Вероникой, забывалъ про ѣду и волновался до того, что по временамъ крупныя слезы показывались у него на глазахъ. Сипріенъ и Эме, женатые всего три года, улыбались. Жакъ и Роза, отпраздновавшіе уже серебряную свадьбу, были серьезнѣе, но и они украдкой обмѣнивались прежними нѣжными взглядами. Я оживалъ при видѣ этой влюбленной парочки, открывавшая за нашимъ столомъ завѣсу рая. И какъ вкусно мы пообѣдали въ тотъ день! Тетя Агата, любившая посмѣшить компанію, стала шутить. Тогда Пьеръ вздумалъ разсказывать про свою любовь къ какой-то ліонской барышнѣ. Къ счастью, дѣло было къ концу обѣда, и всѣ говорили заразъ. Я принесъ изъ погреба двѣ бутылки вина. Всѣ чокались и желали удачи Гаспару и Вероникѣ. У насъ такъ говорятъ: «желаю удачи», т.-е. никогда не драться, нажить много дѣтей и мѣшки денегъ. Послѣ этого пѣли. Гаспаръ зналъ любовныя пѣсни на мѣстномъ нарѣчіи. Наконецъ просили Мари спѣть гимнъ. Она встала. Голосъ у нея былъ звонкій, какъ колокольчикъ, и такой тоненкій, что щекоталъ ухо.
Я, между тѣмъ, подошелъ къ окну. Гаспаръ послѣдовалъ за мною, и я спросилъ его:
— Что у васъ новенькаго?
— Ничего,— отвѣчалъ онъ.—Толкуютъ о нынѣшнихъ сильныхъ дождяхъ: не случилось бы несчастья.
Дѣйствительно, передъ этимъ шелъ дождь шестьдесятъ часовъ безъ перерыва. Гаронна уже наканунѣ очень поднялась, но мы ей довѣряли, и пока она не вышла изъ береговъ, намъ нечего было бояться ея сосѣдства. Она вѣдь намъ оказывала столько услугъ! Поверхность воды была такая широкая и спокойная! Къ тому же крестьяне неохотно покидаютъ свое гнѣздо, даже когда крыша вотъ-вотъ рухнетъ.
— Вотъ еще!— воскликнулъ я, пожимая плечами. —Ничего худого не будетъ. Каждый годъ та же исторія; рѣка вздувается, словно отъ злости, а за ночь успокаивается, входитъ въ берега и опять тише ягненка. Увидишь, паренекъ, обойдется и на этотъ разъ… Посмотри, какая чудная погода.
И я указалъ рукою на небо. Было семь часовъ. Солнце садилось. Какая синева! Небо представляло огромную прозрачную, голубую скатерть, на которой лучи заходящаго солнца разсыпались, какъ золотая пыль. Въ вышинѣ все дышало полной радостью, которая сообщалась и землѣ. Никогда я не видѣлъ, чтобы деревня такъ мирно успокаивалась. На черепицахъ замиралъ розовый отблескъ. Я слышалъ смѣхъ сосѣдки, дѣтскіе голоса на перекресткѣ противъ нашего дома; еще дальше — умѣренный разстояніемъ шумъ возвращающагося стада. Грубый голосъ Гаронны, не переставая, гудѣлъ, но я такъ привыкъ къ ея ропоту, что и это, казалось мнѣ, былъ голосъ мира. Мало-по-малу небо свѣтлѣло, деревня засыпала. Наступалъ вечеръ прекраснаго дня. Я думалъ, что все наше счастье: обильный урожай, благоденствіе семьи, помолвка Вероники,— все снизошло къ намъ свыше въ сіяньи свѣта и что съ вечернимъ прощаньемъ мы получаемъ благословеніе.
Я вернулся на середину комнаты. Наши дѣвушки болтали; мы съ улыбкой слушали ихъ. Вдругъ среди деревенской тишины раздался отчаянный, смертельный крикъ:
— Гаронна, Гаронна!
Мы бросились во дворъ.
Сенъ-Жори лежитъ въ глубинѣ лощины, метровъ на пятьсотъ ниже Гаронны. Ряды высокихъ тополей, пересѣкающіе поля, совершенно скрываютъ изъ виду рѣку.
Мы ничего не видѣли. А крикъ все раздавался:
— Гаронна, Гаронна!
И вотъ на большой дорогѣ показались двое мужчинъ и три женщины; одна изъ нихъ держала на рукахъ ребенка. Это они отчаянно кричали и со всѣхъ ногъ бѣжали по твердой землѣ. По временамъ они съ ужасомъ оглядывались, словно за ними гналась стая волковъ. — Ну? что съ ними? — спросилъ Сипріенъ. — Вы что-нибудь видите, батюшка? — Нѣтъ,— отвѣчалъ я,— даже листва спокойна.
Дѣйствительно, насколько глазъ могъ видѣть, все мирно покоилось. Но я не успѣлъ договорить, какъ у всѣхъ сорвалось восклицаніе. За бѣглецами, между стволами тополей, среди густой травы мы увидали какъ будто стаю брыкавшихся сѣро-желтыхъ звѣрей. Нескончаемые ряды волнъ показывались одновременно со всѣхъ сторонъ; безпорядочная масса воды непрерывно пѣнилась, потрясала почву глухо шумя и поспѣшно надвигаясь.
Въ свою очередь мы отчаянно закричали:
— Гаронна, Гаронна!
Двое мужчинъ и три женщины продолжали бѣжать по дорогѣ. Они слышали догоняющій ихъ ужасный топотъ. Теперь волны бѣжали уже въ рядъ, катились, обрушивались, какъ залпъ цѣлаго отряда. Первымъ ударомъ онѣ сломали три тополя, которые склонили высокія верхушки и исчезли. Деревянный шалашъ былъ залитъ, какая-то стѣна треснула; незапряженныя телѣги были унесены, какъ соломинки. Но вода, казалось, особенно преслѣдовала бѣглецовъ. На крутомъ спускѣ, при поворотѣ дороги, она вдругъ разостлалась необозримой пеленой и отрѣзала имъ отступленіе. Они все-таки бѣжали крупными шагами, шлепая по водѣ, но, обезумѣвъ отъ страха, уже не кричали. Вода доходила имъ до колѣнъ. Огромная волна бросилась на женщину съ ребенкомъ.
— Скорѣе, скорѣе,— кричалъ я. — Войдемте… Домъ прочный, нечего бояться.
Мы благоразумно укрылись сразу въ верхнемъ этажѣ. Женщинъ послали впередъ. Я настоялъ, чтобы мнѣ взойти послѣднимъ. Домъ нашъ былъ построенъ на холмѣ, у дороги. Вода заливала понемногу дворъ, чуть-чуть шумя. Мы были не очень испуганы.
— Что жъ тутъ такого? —говорилъ Жакъ, чтобы успокоить другихъ. — Ничего больше не будетъ. Помните, батюшка, какъ въ 55 году вода вотъ такъ залила дворъ на цѣлый футъ, а потомъ спала?
— Все-таки жаль урожая,— вполголоса ворчалъ Сипріенъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, ничего не будетъ,— заявилъ я въ свою очередь, видя умоляющіе взоры нашихъ дѣвушекъ.
Эме уложила дѣтей въ свою постель и сидѣла у изголовья съ Вероникой и Мари. Тетя Агата собиралась грѣть вино, которое она захватила наверхъ, чтобы подбодрить насъ. Жакъ и Роза смотрѣли въ одно окно; я съ братомъ, Сипріеномъ и Гаспаромъ стояли у другого.
— Идите наверхъ, — крикнулъ я двумъ служанкамъ, которыя перебирались черезъ лужи во дворѣ. — Нечего мочить себѣ ноги.
— А какъ же скотина? — спросили онѣ. — Она пропадаетъ отъ страха въ хлѣвѣ.
— Нѣтъ, идите наверхъ… сейчасъ. А тамъ увидимъ.
Спасти скотъ не представлялось возможности, если бѣдствію суждено было увеличиться. Мнѣ не хотѣлось пугать прислугу. Я всѣми силами старался разговаривать непринужденно. Облокотившись на подоконникъ, я говорилъ, указывалъ ходъ наводненія. Рѣка, осадившая деревню, завладѣла теперь даже самыми узкими улицами. Это уже не былъ залпъ скачущихъ волнъ, а медленное неминуемое удушеніе. Лощина, въ которой лежитъ Сенъ-Жори, превращалась въ озеро. Скоро вода поднялась въ нашемъ дворѣ на метръ. Я видѣлъ, какъ она прибываетъ, но увѣрялъ, что она неподвижна, даже падаетъ.
— Тебѣ придется ночевать здѣсь, паренекъ,— обратился я къ Гаспару. — Развѣ если дорога очистится черезъ нѣсколько часовъ… Что жъ, это возможно.
Весь блѣдный, не отвѣчая, онъ взглянулъ на меня, а потомъ съ невыразимой тоской перевелъ взоръ на Веронику.
Было половина девятаго. На дворѣ, подъ глубоко-печальнымъ блѣднымъ небомъ было еще свѣтло. Служанки догадались захватить наверхъ двѣ лампы. Я зажегъ ихъ въ надеждѣ, что свѣтъ развеселитъ темную уже комнату, гдѣ мы укрылись. Тетя Агата выдвинула на середину столъ и затѣяла игру въ карты. Достойная женщина, по временамъ искавшая моего взгляда, старалась развлечь дѣтей. Она не теряла добраго расположенія духа и смѣялась, чтобы разсѣять ужасъ, возраставшій вокругъ насъ. Игра началась. Тетя Агата насильно усадила Эме, Веронику и Мари, вложила имъ карты въ руки, сама играла какъ будто съ увлеченіемъ, сдавала, снимала, била и такъ много говорила, что почти заглушала шумъ воды. Но наши женщины не могли забыться; настороживъ слухъ, сидѣли онѣ блѣдныя, съ дрожащими руками. Каждую минуту игра прерывалась.
Одна изъ нихъ вполголоса обратилась ко мнѣ:
— Дѣдушка, еще поднимается?
Вода прибывала съ ужасающей быстротой. Но я шутливо отвѣчалъ:
— Нѣтъ, нѣтъ, играйте себѣ спокойно. Опасности нѣтъ.
Никогда въ жизни у меня такъ не щемило сердце. Всѣ мужчины стали передъ окнами, чтобы заслонить страшное зрѣлище. Мы силились улыбаться; обернувшись лицомъ къ комнатѣ, освѣщенной мирными лампами, отъ которыхъ свѣтлые круги ложились на столъ, какъ въ спокойные дни. Я вспоминалъ наши зимніе вечера вокругъ этого самаго стола. Обстановка была та же и дышала той же теплой привязанностью. Но теперь изъ царства мира я слышалъ за спиною ревъ необузданной, все еще прибывавшей рѣки.
— Луи,— сказалъ мнѣ братъ, — вода всего въ трехъ футахъ отъ окна. Надо принять мѣры.
Я остановилъ его, крѣпко сжавъ ему руку. Но скрывать опасность долѣе не было возможности. Скотина въ стойлахъ гибла. Внезапно раздался ревъ и мычанье обезумѣвшихъ животныхъ; лошади хрипло ржали, чуя смертельную опасность.
— Боже мой, Боже мой! — вскочивъ твердила Эме, прижимая руки къ вискамъ и дрожа всѣмъ тѣломъ.
Всѣ онѣ встали и невозможно было не допускать ихъ къ окнамъ. Волосы поднялись у нихъ дыбомъ, и онѣ стояли безмолвно вытянувшись. Наступили сумерки. Тусклый свѣтъ разливался по грязной поверхности. Блѣдное небо имѣло видъ брошенной на землю бѣлой простыни. Вдалекѣ клубился дымъ. Все смѣшивалось.. Конецъ ужасающаго дня потухалъ въ смертельной ночи. И ни одного человѣческаго звука, только гулъ этого безконечнаго моря да мычанье и ржанье животныхъ!
— Боже мой! Боже мой! — вполголоса повторяли женщины, словно боясь говорить громко.
Страшный трескъ лишилъ ихъ слова. Разъяренныя животныя высадили двери въ стойлахъ. Они попали въ желтыя волны и умчались по теченію. Барановъ снесло кучами, какъ сухіе листья, и они кружились въ водоворотѣ. Коровы и лошади боролись, пытались встать на ноги и срывались. Умирать въ особенности не хотѣлось нашей большой сѣрой лошади: она брыкалась, вытягивала шею, пыхтѣла, какъ кузнечный мѣхъ, но ожесточенная вода нахлынула на нее сзади, и мы видѣли, какъ она безсильно сдалась.
Съ этой минуты мы начали кричать. Крики вылетали у насъ невольно, помимо желанія: намъ нужно было кричать. Протягивая руки къ исчезавшимъ милымъ животнымъ, мы причитывали, не слушая другъ друга, мы изливались въ рыданіяхъ, которыя до сихъ поръ сдерживали. Ахъ, это было полное разореніе! Урожай пропалъ, скотъ утонулъ,— какая внезапная перемѣна судьбы! Я сжималъ кулаки, говорилъ о послѣобѣденной прогулкѣ, о всходахъ, о виноградникахъ, которые такъ много намъ сулили. Неужели все это былъ обманъ? Счастье обмануло насъ, солнце обмануло насъ, когда такъ тихо и спокойно заходило въ ясный вечеръ.
А вода поднималась. Пьеръ, слѣдившій за нею, крикнулъ мнѣ:
— Луи надо остерегаться, вода уже доходитъ до окна.
Это восклицаніе вывело насъ изъ приступа отчаянія. Я пришелъ въ себя и, пожимая плечами, замѣтилъ:
— Что деньги! Пока мы всѣ вмѣстѣ, нечего тужить. Придется только дружно приняться за работу.
— Да, правда ваша, батюшка,— лихорадочно проговорилъ Жакъ. — И намъ не грозитъ опасность, стѣны крѣпкія. Мы вылѣземъ на крышу.
Намъ оставалось только это убѣжище. Вода, ступенька за ступенькой, бурливо поднималась по лѣстницѣ и уже входила въ дверь. Всѣ бросились на чердакъ, ни на шагъ не отставая одинъ отъ другого: такая уже потребность бываетъ во время опасности — чувствовать себя рядомъ съ другимъ. Сипріенъ исчезъ. Я позвалъ его, и онъ пришелъ изъ сосѣдней комнаты съ разстроеннымъ лицомъ.
Замѣтивъ въ то же время отсутствіе нашихъ двухъ служанокъ, я хотѣлъ подождать ихъ, но онъ странно посмотрѣлъ на меня и тихо сказалъ:
— Погибли. Стѣна сарая обрушилась подъ ихъ комнатой.
Бѣдныя дѣвушки хотѣли, вѣроятно, достать изъ сундуковъ свои сбереженія. Онъ разсказалъ мнѣ шопотомъ, что онѣ перекинули къ сосѣднему строенію, въ видѣ моста, лѣстницу и перешли по ней. Я посовѣтовалъ ему ничего не говорить объ этомъ нашимъ. У меня морозъ пробѣгалъ по кожѣ: это смерть вступала въ домъ.
Когда дошла до насъ очередь подняться по лѣстницѣ, мы даже не подумали потушить лампъ. Карты въ безпорядкѣ валялись на столѣ. Въ комнатѣ воды было на цѣлый футъ.
Къ счастью, крыша была широкая и отлогая. Выходъ на нее былъ изъ слухового окна, надъ которымъ находилось нѣчто въ родѣ площадки. Тамъ-то пріютилось все наше общество. Женщины усѣлись. Мужчины отправились по черепицамъ на развѣдки вплоть до большихъ трубъ на двухъ краяхъ крыши. Облокотившись на оконце, изъ котораго мы вышли, я осматривался кругомъ.
— Помощь не замедлитъ явиться,— бодро говорилъ я,— У сентенцевъ есть лодки, они сюда подъѣдутъ… Да вотъ! смотрите… Кажется, фонарь на водѣ?
Но мнѣ никто не отвѣчалъ. Пьеръ, не сознавая хорошенько, что онъ дѣлаетъ, закурилъ трубку и такъ яростно грызъ ее, что при каждомъ клубѣ дыма сплевывалъ кусочки мундштука. Жакъ и Сипріенъ съ мрачными лицами наблюдали издали; а Гаспаръ со стиснутыми кулаками продолжалъ бродить по крышѣ, словно искалъ выхода. У нашихъ ногъ безмолвныя и дрожащія женщины, усѣвшись въ кучку, закрывали лица руками, чтобъ не видѣть этого ужаса. Все-таки Роза подняла голову, оглянулась и спросила:
— А гдѣ же служанки? Почему онѣ не вышли?
Я избѣгалъ отвѣта. Тогда она, пристально смотря, обратилась прямо ко мнѣ:
— Гдѣ служанки?
Я отвернулся; солгать я не былъ въ силахъ. И я почувствовалъ, какъ смертельный холодъ, коснувшійся меня уже раньше, пробѣжалъ по жиламъ нашихъ женщинъ и милыхъ дѣвушекъ. Онѣ поняли. Мари выпрямилась, глубоко вздохнула и, вся въ слезахъ, опять опустилась. Эме укрыла въ подолѣ платья и крѣпко держала своихъ дѣтей, какъ будто защищая ихъ. Вероника, закрывъ лицо руками, не двигалась съ мѣста. Даже сама тетя Агата, блѣдная какъ полотно, широко крестилась и шептала Отче нашъ и Богородицу.
А окружавшее насъ зрѣлище становилось величественнымъ. Наступившая ночь была ясна какъ лѣтняя. Луны не было, но звѣздное небо отличалось такой прозрачной синевой, что все словно было залито синимъ свѣтомъ. Даль была такъ прозрачна, будто еще длились сумерки. Необозримая пелена разстилалась и бѣлѣла, и сама какъ бы свѣтилась фосфорическимъ блескомъ, зажигающимъ огоньки на хребтѣ каждой волны. Земли уже нельзя было различить: вѣроятно, вся долина была залита. Минутами я даже забывалъ про опасность. Помню, я разъ вечеромъ подъ Марселемъ видѣлъ такое же море и стоялъ передъ нимъ въ восхищеніи.
— Вода поднимается, поднимается,— твердилъ Пьеръ, немилосердно грызя свою потухшую трубку.
Вода была на метръ отъ крыши. Она уже не напоминала спокойной скатерти. Образовались теченія. Черезъ нѣсколько времени холмикъ передъ деревней уже не могъ служить намъ защитой. Меньше чѣмъ черезъ часъ, вода сдѣлалась грозной, желтой, ударялась въ домъ, сносила вещи, разбитые боченки, дрова, охапки травы. Вдали велась осада стѣнъ, и мы слышали гулкіе удары. Тополя валились съ предсмертнымъ трескомъ, дома рушились, какъ тачки щебня, которыя выгружаютъ у дороги.
Жакъ, потрясенный рыданіями жены, говорилъ:
— Мы не можемъ здѣсь оставаться. Нужно что-нибудь придумать… Батюшка, умоляю васъ, сдѣлаемъ что-нибудь.
Я вслѣдъ за нимъ бормоталъ:
— Да, да, сдѣлаемъ что-нибудь.
Но что,— мы не знали. Гаспаръ предлагалъ взять Веронику на спину и унести ее вплавь. Пьеръ толковалъ про плотъ. Это было безуміемъ. Наконецъ, Сипріенъ сказалъ:
— Если бы мы могли добраться до церкви.
Церковь съ маленькой четырехугольной колокольней высилась надъ водой. Мы были отдѣлены отъ нея семью домами. Наша ферма,— крайняя, прислонялась къ постройкѣ повыше, а та къ слѣдующей—еще выше. Быть-можетъ по крышамъ удалось бы достигнуть церковнаго дома, а оттуда легко войти въ церковь. Вѣроятно, многіе уже укрылись тамъ, такъ какъ на сосѣднихъ крышахъ никого не было и голоса доносились къ намъ, должно быть, съ колокольни. Но сколько еще опасности, чтобы туда добраться!
— Это невозможно, — сказалъ Пьеръ. — Домъ Рембо слишкомъ высокъ. Безъ лѣстницы нельзя обойтись.
— Я попробую все-таки,- сказалъ Сипріенъ. — Если нельзя пройти, я вернусь. А если можно, мы отправимся всѣ и понесемъ женщинъ.
Я его отпустилъ. Онъ былъ правъ. Слѣдовало испробовать всѣ средства. Схватившись за желѣзный стержень на трубѣ, онъ благополучно взлѣзъ на сосѣднюю крышу, какъ вдругъ его жена Эме, поднявъ голову, замѣтила его отсутствіе.
— Гдѣ онъ? Я не хочу, чтобъ онъ меня оставилъ. Мы вмѣстѣ, мы умремъ вмѣстѣ.
Увидѣвъ его на верху дома, она побѣжала по крышѣ не выпуская дѣтей. Она говорила:
— Сипріенъ, подожди. Я пойду съ тобой, я хочу умереть съ тобой.
Она настаивала. Нагнувшись, онъ умолялъ ее, увѣрялъ,, что вернется, что это нужно для нашего общаго спасенія. Но она качала головою и съ блуждающимъ взоромъ повторила:
— И я съ тобой, и я съ тобой. Что жъ такое? И я съ тобой.
Онъ долженъ былъ взять дѣтей; потомъ онъ помогъ ей взойти. Мы слѣдили, какъ они пробирались по верху дома. Они шли медленно. Она опять взяла на руки плачущихъ дѣтей, а онъ на каждомъ шагу оглядывался, поддерживалъ ее.
— Устрой ее безопасно и возвращайся,— крикнулъ я.
Я видѣлъ, какъ онъ махнулъ рукой, но за ревомъ воды не слыхалъ его отвѣта. Скоро мы потеряли ихъ изъ виду. Они спустились на слѣдующій домъ, ниже перваго. Минутъ черезъ пять они показались на третьей, вѣроятно, очень крутой крышѣ, потому что ползли на колѣняхъ около самаго конька. Меня внезапно охватилъ ужасъ Приложивъ руки къ губамъ, я сталъ кричать изо всей силы
— Вернитесь, вернитесь!
И всѣ: Пьеръ, Жакъ, Гаспаръ, тоже кричали имъ, чтобы они вернулись. Наши голоса на минуту остановили ихъ, но потомъ они опять двинулись впередъ. Теперь они были у дома Рембо, стоявшаго на перекресткѣ и возвышавшагося надъ сосѣдними постройками, по крайней мѣрѣ, на три метра. Одну минуту они колебались. Потомъ Сипріенъ съ ловкостью кошки влѣзъ по трубѣ. Эмё, согласившись, вѣроятно, подождать его, стояла на черепицахъ. Мы отчетливо видѣли, какъ она прижимала дѣтей къ груди; она выдѣлялась на свѣтломъ небѣ и какъ будто выросла.
Тутъ то и началось ужасное несчастье.
Домъ Рембо, предназначавшійся сначала для какихъ-то мастерскихъ, не былъ построенъ основательно. Къ тому же теченіе съ улицы прямо напирало на него. Мнѣ казалось, что онъ шатается подъ напоромъ воды. Съ замираніемъ сердца я слѣдилъ за Сипріеномъ, который шелъ по крышѣ. Вдругъ раздался ужасный ревъ. Въ это время всходила луна, круглая, свободная луна; желтый обликъ ея, какъ лампа, ярко освѣтилъ огромное озеро. Ни одна подробность гибели не ускользнула отъ насъ. Домъ Рембо обрушился. Мы вскрикнули отъ ужаса, когда Сипріенъ исчезъ. На мѣстѣ крушенія лишь волны бурно разбивались на обломкахъ крыши. Потомъ все успокоилось, вода стала на прежній уровень, и на мѣстѣ поглощеннаго дома зіяла черная дыра, да торчалъ изъ воды остовъ треснувшихъ стѣнъ. Тамъ была куча сцѣпленныхъ балокъ, словно полуразрушенные лѣса гдѣ-нибудь у собора. И мнѣ показалось, что между этими балками движется какое-то тѣло и какое-то живое существо дѣлаетъ невѣроятныя усилія, чтобы выбраться.
— Онъ живъ! — крикнулъ я,— Ахъ, слава Богу, онъ живъ! Вотъ онъ, надъ бѣлой пеленой, которую освѣщаетъ луна.
Мы тряслись отъ нервнаго смѣха. Мы били въ лодоши, какъ будто сами спаслись.
— Онъ поднимается,— говорилъ Пьеръ.
— Да, да, смотрите,— разъяснялъ Гаспаръ. — Вотъ онъ хочетъ ухватиться за балку слѣва.
Но нашъ смѣхъ прекратился. Мы не обмѣнивались ни единымъ словомъ. У насъ захватывало духъ отъ смертельнаго безпокойства. Мы поняли ужасное положеніе Сипріена. Когда домъ обрушился, ему ущемило ноги между двумя балками, онъ не могъ освободиться и висѣлъ головою внизъ въ нѣсколькихъ сантиметрахъ отъ воды. Это были ужасающія предсмертныя муки. На крышѣ сосѣдняго дома стояла Эме съ двумя дѣтьми. Ее охватила судорожная дрожь. Она присутствовала при смерти мужа и не сводила глазъ съ несчастнаго, который находился у ея ногъ, всего лишь въ нѣсколькихъ метрахъ разстоянія. И она выла не переставая, выла, какъ обезумѣвшая отъ ужаса собака.
— Мы не можемъ допустить, чтобы онъ такъ умеръ,— растерянно говорилъ Жакъ. — Нужно итти туда, къ нему.
— Можетъ быть, еще можно спуститься по балкѣ и освободить его,— замѣтилъ Пьеръ.
И они направились къ сосѣднимъ крышамъ, какъ другъ второй домъ также обрушился. Дорога была отрѣзана. Тогда мы всѣ похолодѣли. Невольно взялись мы за руки, сжимая ихъ до боли, и не въ силахъ были отвести глазъ отъ ужаснаго зрѣлища.
Сипріенъ сначала старался вытянуться. Съ невѣроятной силой оттолкнулся онъ отъ воды и удерживался въ наклонномъ положеніи. Но усталость брала верхъ. Онъ еще боролся, пытался схватиться за балки, нащупывалъ руками, за что бы удержаться. Затѣмъ, примирившись со смертью, опустился и опять повисъ неподвижно. Смерть долго заставила себя ждать. Его волосы едва касались воды, которая терпѣливо поднималась. Вѣроятно, на темени онъ чувствовалъ холодъ. Первая волна закрыла ему лобъ, слѣдующія—глаза. Мы видѣли, какъ понемногу исчезала его голова. Женщины, закрывъ лицо руками, сидѣли у нашихъ ногъ. Мы сами бросились на колѣни, протягивали руки, плакали, посылали мольбы. Эме, стоя на крышѣ и прижимая къ себѣ дѣтей, все сильнѣе выла въ ночной тишинѣ.
Не знаю, сколько времени длилось наше оцѣпенѣніе. Прійдя въ себя, я увидѣлъ, что воды еще прибыло. Теперь она уже достигала черепицъ, и крыша представляла узенькій островъ. Справа и слѣва дома, повидимому, обрушились, Кругомъ разстилалось море.
— Мы движемся,— бормотала Роза, цѣпляясь за черепицы.
Дѣйствительно, насъ укачивало, словно наша крыша превратилась въ плотъ. Обширное теченіе, казалось, уносило насъ. Но при взглядѣ на неподвижную колокольню, мы избавлялись отъ головокруженія и убѣждались, что мы все на томъ же мѣстѣ, среди волнъ.
Тогда вода приступила къ осадѣ. До сихъ поръ теченіе шло по улицѣ. Но теперь встрѣчались препятствія, и ему приходилось отхлынуть въ сторону. Нападеніе велось по всѣмъ правиламъ. Захвативъ бревно или другой обломокъ, теченіе сначала раскачивало его, а потомъ изо всей силы бросало на домъ, какъ таранъ. Мало того, оно брало его назадъ и снова бросало, правильно и усиленно ударяя по стѣнамъ. Вскорѣ десять-двѣнадцать бревенъ сразу осаждали насъ со всѣхъ сторонъ. Вода рычала. Брызги пѣны разбивались у нашихъ ногъ. Мы слышали, какъ гулко стоналъ домъ нашъ, наполненный водой, и какъ уже трещали перегородки. Минутами, при сильныхъ ударахъ, мы думали, что все кончено, что стѣны разступятся и черезъ зіяющее отверстіе предадутъ насъ рѣкѣ.
Гаспаръ рискнулъ дойти до самаго края крыши. Ему удалось схватить одно бревно своими дюжими руками.
— Надо защищаться,— сказалъ онъ.
Жакъ тоже старался поймать длинный шестъ. Пьеръ помогалъ ему. Я проклиналъ безсильную старость, приравнявшую меня къ малому ребенку. Образовалась защита, поединокъ трехъ мужчинъ противъ одной рѣки. Гаспаръ со своей балкой поджидалъ деревянные обломки, изъ которыхъ рѣка дѣлала тараны, и разомъ останавливалъ ихъ въ нѣкоторомъ разстояніи отъ стѣнъ. Иногда толчокъ былъ такъ силенъ, что онъ падалъ. Возлѣ него Жакъ и Пьеръ длинными шестами также отталкивали обломки. Эта безполезная борьба длилась около часа. Они теряли голову, бранили, ударяли, ругали воду. Гаспаръ рубилъ ее, какъ будто сражаясь одинъ на одинъ, кололъ ее копьемъ въ грудь. Но вода,— неуязвимая, непобѣдимая, была попрежнему спокойна и упорна. Тогда Жакъ и Пьеръ безъ силъ повалились на крышу, а Гаспаръ въ послѣднемъ порывѣ предоставилъ теченію свою балку, которая въ отместку пробила у насъ стѣну. Борьба была немыслима.
Мари и Вероника обнялись. Онѣ твердили раздирающимъ голосомъ все тѣ же слова,— слова ужаса, которыя и теперь еще звучатъ въ моихъ ушахъ.
— Я не хочу умереть! я не хочу умереть!
Роза обвила ихъ руками. Она старалась утѣшить, успокоить ихъ, но сама, вся дрожа, поднимала голову и невольно кричала:
— Я не хочу умереть!
Одна только тетя Агата молчала. Она больше не молилась, не крестилась и тупо глядѣла на все, но старалась улыбаться, встрѣчаясь глазами со мною.
Вода ударяла теперь по черепицамъ. Не было ни малѣйшей надежды на спасеніе. Со стороны церкви къ намъ все еще доносились голоса. Вдали на минуту мелькнули два фонаря, и опять водворилась тишина, опять разстилалась огромная, нескончаемая желтая пелена. Жителей Сентена, у которыхъ были лодки, вѣроятно, вода захватила еще раньше, чѣмъ насъ.
Гаспаръ все бродилъ по крышѣ. Вдругъ онъ насъ позвалъ, говоря:
— Слушайте! Помогите мнѣ. Держите меня крѣпко.
Онъ опять взялся за шестъ и подстерегалъ обломокъ, который въ видѣ огромной черной массы медленно приближался къ дому. Это была широкая кровля сарая, сколоченная изъ крѣпкихъ досокъ, сорванная цѣликомъ и плавающая на водѣ, какъ плотъ. При первой возможности онъ остановилъ эту крышу шестомъ, но такъ какъ она тянула его, то онъ кричалъ, чтобы мы ему помогли. Мы его схватили за поясъ и крѣпко держали. Затѣмъ, когда крыша попала въ теченіе, она сама подплыла къ нашему дому и даже такъ стремительно, что мы боялись, какъ-бы она не разлетѣлась вдребезги.
Гаспаръ смѣло вскочилъ на случайный плотъ, который Пьеръ и Жакъ удерживали около нашей крыши. Онъ обходилъ его по всѣмъ направленіямъ, чтобы убѣдиться, проченъ ли онъ. Гаспаръ смѣялся, радостно говорилъ:
— Дѣдушка, теперь мы спасены. Не плачьте больше, бабы. Это — настоящая лодка. Смотрите, у меня совсѣмъ сухія ноги. Плотъ всѣхъ насъ выдержитъ, мы будемъ здѣсь, какъ дома.
Все-таки онъ хотѣлъ еще укрѣпить его. Онъ поймалъ плавающія бревна и связалъ ихъ веревками, которыя Пьеръ захватилъ на всякій случай, выходя изъ нижнихъ комнатъ. Онъ даже упалъ при этомъ въ воду, но на нашъ крикъ отвѣчалъ опять-таки смѣхомъ. Вода знала его, онъ могъ проплыть цѣлую милю по Гароннѣ. Взобравшись на крышу, онъ встряхнулся и закричалъ:
— Ну, полѣзайте, не теряйте времени.
Женщины опустились на колѣни. Гаспаръ долженъ былъ снести Мари и Веронику и усадить ихъ на срединѣ плота. Роза и тетя Агата сами соскользнули по черепицамъ и помѣстились около дѣвушекъ. Въ это время я взглянулъ въ сторону церкви. Эме все еще стояла тамъ. Теперь она прислонилась къ трубѣ и держала дѣтей, вытянувъ руки кверху, такъ какъ вода ей доходила до пояса.
— Не горюйте, дѣдушка,— сказалъ Гаспаръ. — Мы по дорогѣ захватимъ ее, даю вамъ слово.
Пьеръ и Жакъ вошли на плотъ, я — тоже. Онъ немного накренился, но, дѣйствительно, могъ всѣхъ насъ выдержать; Гаспаръ вскочилъ послѣднимъ и велѣлъ намъ захватить шесты, которые онъ припасъ, вмѣсто веселъ. Самъ онъ ловко правилъ длинной жердью. Мы подчинились его командѣ. По его распоряженію мы всѣ уперлись шестами въ черепицы, чтобы оттолкнуться. Но плотъ словно приросъ къ крышѣ. При всѣхъ усиліяхъ мы не могли его сдвинуть. Съ каждой новой попыткой теченіе еще сильнѣе прибивало насъ къ дому, и это было очень опасно, такъ какъ каждый толчокъ могъ разбить нашъ плотъ вдребезги.
Тогда мы снова почувствовали свое безсиліе. Мы, было cчитали себя спасенными, а рѣка не выпускала насъ. Я даже жалѣлъ, что наши женщины не на крышѣ, такъ какъ каждую минуту боялся, что разъяренная вода унесетъ, умчитъ ихъ. Но когда я заикнулся о томъ, чтобы вернуться на прежнее мѣсто, всѣ кричали:
— Нѣтъ, нѣтъ, еще попробуемъ. Лучше здѣсь умереть.
Гаспаръ больше не смѣялся. Мы возобновили попытки налегая съ удвоенной силой на шесты. Наконецъ, Пьеру пришла мысль взобраться на черепицы и веревкой оттянуть плотъ влѣво; такимъ образомъ, онъ вывелъ его изъ теченія. Когда же онъ опять вскочилъ на плотъ, мы въ нѣсколько пріемовъ оттолкнулись и вышли въ открытое пространство. Но Гаспаръ вспомнилъ свое обѣщаніе взять нашу бѣдную Эме, не перестававшую жалобно выть. Для этого надо было переплыть улицу, гдѣ было то ужасное теченіе, съ которымъ мы боролись. Онъ взглядомъ спросилъ моего совѣта. Я былъ потрясенъ; никогда въ жизни я не испытывалъ такой борьбы чувствъ. Намъ приходилось подвергнуть риску восемь жизней. Тѣмъ не менѣе, хотя я и колебался нѣсколько мгновеній, но не могъ устоять передъ жалобнымъ призывомъ.
— Да, да,— сказалъ я Гаспару. — Это невозможно, мы не можемъ уѣхать безъ нея.
Онъ молча опустилъ голову и принялся шестомъ отталкиваться отъ всѣхъ уцѣлѣвшихъ стѣнъ. Мы плыли вдоль сосѣдняго дома, переплыли черезъ нашъ хлѣвъ. Но едва мы попали на улицу, какъ теченіе вновь завладѣло нами и погнало къ дому. Это было дѣломъ нѣсколькихъ мгновеній. Насъ закрутило, какъ былинку, съ такой быстротой, что крикъ нашъ замеръ въ ужасномъ ударѣ плота о крышу.
Произошло крушеніе, разбитыя доски завертѣлись, насъ всѣхъ разбросало. Не знаю, что было дальше. Помню, что падая я видѣлъ тетю Агату на водѣ; она не отбивалась и погружалась навзничь.
Я открылъ глаза отъ сильной боли. Это Пьеръ за волосы тащилъ меня по черепицамъ. Я лежалъ и ничего не понималъ. Пьеръ опять нырнулъ. Я былъ ошеломленъ и очень удивился, когда на мѣстѣ, гдѣ исчезъ братъ, вдругъ показался Гаспаръ съ Вероникой на рукахъ. Положивъ ее около меня, онъ снова бросился въ воду и вытащилъ Мари; у нея блѣдное восковое лицо было совершенно неподвижно, и я думалъ, что она уже умерла. Потомъ онъ еще разъ бросился. Но на этотъ разъ поиски были напрасны. Пьеръ присоединился къ нему. Оба тихо разговаривали, дѣлали другъ другу указанія, которыхъ я не могъ разслышать. Когда они обезсиленные всходили на крышу, я крикнулъ:
— А тетя Агата! а Жакъ! а Роза!
Они покачали головами. Крупныя слезы показались у нихъ на глазахъ. Въ нѣсколькихъ словахъ я узналъ, что Жаку бревномъ разбило голову, Роза вцѣпилась въ трупъ мужа, который увлекъ ее съ собою. Тетя Агата не показывалась. Мы предполагала, что теченіе пригнало ея тѣло черезъ окно въ домъ подъ нами.
Приподнявшись, я смотрѣлъ на крышу, гдѣ Эме нѣсколько минутъ тому назадъ прислонялась къ трубѣ. Но вода поднималась. Эме уже не выла. Я видѣлъ только ея окоченѣвшія руки, которыми она силилась держать дѣтей выше воды. Потомъ все погрузилось; пелена закрылась при сонномъ свѣтѣ луны.
На крышѣ насъ оставалось всего пятеро. Изъ воды выдавалась только узкая полоса вдоль конька. Одну трубу снесло. Намъ пришлось поднять Веронику и Мари, еще не пришедшихъ въ сознаніе, и держать почти стоймя, чтобы вода не заливала ихъ. Наконецъ, онѣ очнулись, и наше отчаяніе увеличилось при видѣ того, какъ онѣ промокли, и снова кричали, что не хотятъ умереть. Мы ихъ успокоивали, какъ дѣтей говорили имъ, что онѣ не умираютъ, что мы ихъ не отдадимъ смерти. Но онѣ намъ не вѣрили, онѣ знали, что должны умереть. И при словѣ «умереть», звучавшемъ, какъ погребальный колоколъ, у нихъ стучали зубы, и онѣ въ тоскѣ бросались другъ другу на шею.
Это уже былъ конецъ. Отъ разоренной деревни осталось нѣсколько развалившихся стѣнъ. Только церковь не была повреждена, и оттуда попрежнему доносились голоса людей, укрывшихся отъ опасности. Вдали гудѣла вода. Мы даже больше не слыхали, какъ обваливались дома, словно щебень, выгруженный изъ тачки. Это было одиночество, крушеніе среди океана, за сотни верстъ отъ твердой земли.
Одно время намъ слышался слѣва стукъ веселъ; размѣренные, правильные удары доносились все яснѣе. Ахъ, какая чудная пѣсня надежды, какъ мы всѣ насторожились, мысленно измѣряя разстояніе. Мы притаили дыханіе, но ничего не было видно. Желтая пелена въ черныхъ пятнахъ разстилалась очень далеко, но ни одна тѣнь, верхушка дерева или уцѣлѣвшая часть стѣны не двигалась. Обломки, трава, пустые боченки вызывали въ насъ ложную радость; мы махали платками до тѣхъ поръ, пока не убѣждались въ ошибкѣ, и тогда опускались, истомившись шумомъ, который доходилъ до нашего слуха, а откуда — мы не могли опредѣлить.
— Ахъ, вижу,— внезапно закричалъ Гаспаръ. — Вотъ большая лодка!
И онъ рукой указывалъ на отдаленную точку. Я ничего не видѣлъ, Пьеръ — тоже. Но Гаспаръ настаивалъ, что это лодка. Мы все явственно слышали удары веселъ и, наконецъ, увидѣли ее. Она медленно плыла, но не приближалась, а какъ будто кружилась около насъ. Въ эту минуту, помнится, мы обезумѣли, яростно поднимали руки, кричали до изступленія. Мы ругали лодку, упрекали въ низости. А она, черная, безмолвная, кружилась еще медленнѣе. Была ли дѣйствительно лодка, я и до сихъ поръ не знаю. Исчезнувъ изъ нашихъ глазъ, она унесла нашу послѣднюю надежду.
Ежеминутно мы могли обрушиться въ бездну вмѣстѣ съ домомъ. Вода подымала его, и онъ держался, повидимому, на какой-нибудь одной толстой стѣнѣ, которая, обвалившись, увлечетъ весь домъ. Но особенно пугало меня то, что крыша шаталась подъ нашей тяжестью. Возможно, что домъ могъ продержаться еще цѣлую ночь, но черепицы, пробитыя, раздавленныя балками, сползали. Мы примостились слѣва на крѣпкихъ еще стропилахъ. Потомъ и эти стропила ослабѣли. Конечно, они повалились бы, если бы мы всѣ пятеро продолжали тѣсниться на такомъ маленькомъ пространствѣ.
Пьеръ опять машинально закурилъ трубку. Старый служака наморщилъ брови и теребилъ солдатскій усъ, бормоча что-то невнятное. Возрастающая опасность, противъ которой онъ чувствовалъ себя безсильнымъ, выводила его изъ терпѣнія. Раза два-три онъ презрительно и гнѣвно сплевывалъ на воду. Наконецъ, видя, что мы все погружаемся, онъ рѣшительно спустился съ крыши.
— Пьеръ, Пьеръ!—закричалъ я Мнѣ страшно было подумать, что онъ затѣваетъ.
Онъ обернулся и спокойно сказалъ мнѣ:
— Прощай, Луи… Видишь ли, для меня это слишкомъ долго тянется. А вамъ освободится мѣсто.
И, бросивъ впередъ трубку, онъ и самъ кинулся за нею, прибавивъ:
— Прощайте, будетъ съ меня!
Онъ не выплылъ больше. Пловецъ онъ былъ неважный; да къ тому же бросился онъ, вѣроятно, потому, что сердце обливалось кровью отъ нашего разоренія и смерти близкихъ, и онъ не хотѣлъ ихъ пережить.
На колокольнѣ пробило два часа. Ночь, полная предсмертныхъ мукъ и слезъ, приходила къ концу. Понемногу сухое пространство у ногъ нашихъ все уменьшалось; вода тихо журчала, ласкающія волны толпились, играли. Теченіе опять измѣнилось; обломки плыли правѣе деревни, но такъ медленно, какъ будто вода, достигнувъ наибольшей высоты, отдыхала, измученная трудами.
Гаспаръ внезапно сбросилъ башмаки и куртку. Нѣсколько минутъ онъ ломалъ руки. На мой вопросъ онъ отвѣчалъ:
— Слушайте, дѣдушка, я изнемогаю отъ ожиданія. Я не могу дольше оставаться. Позвольте мнѣ, я спасу ее.
Онъ говорилъ о Вероникѣ. Я спорилъ: у него не хватитъ силы донести дѣвушку до церкви. Но онъ настаивалъ:
— Смогу, смогу. Руки у меня крѣпкія, сильныя… Вотъ увидите.
И онъ прибавилъ, что предпочитаетъ спасаться сейчасъ же, такъ какъ, чувствуя, что домъ крошится подъ нами, онъ слабѣетъ, какъ ребенокъ.
— Я люблю ее и спасу,— повторялъ онъ.
Я молчалъ, привлекая Мари къ себѣ на грудь. Тогда онъ подумалъ, что я упрекаю его за то, что онъ, какъ влюбленный, думаетъ только о своей невѣстѣ, и прибавилъ:
— Я вернусь за Мари, клянусь вамъ. Я найду лодку, добуду помощь. Повѣрьте мнѣ, дѣдушка.
Онъ остался въ однихъ шароварахъ. Вполголоса быстро давалъ онъ указанія Вероникѣ: она не должна отбиваться, а лежать спокойно и неподвижно, и главное — не бояться. Дѣвушка на все растерянно поддакивала. Наконецъ перекрестившись (хотя вообще онъ не отличался набожностью), Гаспаръ соскользнулъ съ крыши, держа Веронику на веревкѣ, которую онъ ей повязалъ подъ мышки. Она громко вскрикнула, стала биться и, наконецъ, обезсилѣвъ, потеряла сознаніе.
— Такъ-то лучше,— крикнулъ мнѣ Гаспаръ. — Теперь я ручаюсь за нее.
Можно себѣ представить, съ какой тоской я слѣдилъ за ними. На бѣлой водѣ я могъ различить малѣйшія движенія Гаспара. Онъ поддерживалъ дѣвушку на веревкѣ, которую обмоталъ нѣсколько разъ вокругъ своей шеи, и такимъ образомъ несъ ее, перекинувъ черезъ правое плечо. Тяжелая ноша иногда тянула его, но онъ все-таки подвигался и плылъ съ нечеловѣческой силой. Я пересталъ бояться за него; онъ проплылъ уже треть разстоянія, какъ вдругъ гдѣ-то подъ водой натолкнулся на стѣну. Оба погрузились. Потомъ онъ выплылъ одинъ, вѣроятно, веревка перервалась. Онъ два раза нырнулъ и, наконецъ, показался съ Вероникой, взваливъ ее опять на спину. Но у него не было теперь веревки, чтобы держать ее, и она сильнѣе давила его своею тяжестью. Тѣмъ не менѣе онъ двигался. Меня охватывала дрожь по мѣрѣ того, какъ они приближались къ церкви. Вдругъ я увидѣлъ, что наперерѣзъ имъ плывутъ двѣ балки, хотѣлъ закричать, но такъ и остался съ разинутымъ ртомъ: новый толчекъ разлучилъ ихъ. Вода опять сомкнулась.
Съ той минуты я отупѣлъ. У меня осталось одно чувство самосохраненія. Когда вода приближалась, я отступалъ. Въ этомъ отупѣніи я долго слышалъ смѣхъ, но не понималъ откуда. День занимался, всходила заря. Было хорошо, свѣжо, спокойно, какъ передъ разсвѣтомъ на берегу пруда. Но смѣхъ все раздавался, и, обернувшись, я увидѣлъ Мари въ мокромъ платьѣ. Это она смѣялась.
Ахъ, милое, дорогое созданіе, какъ она была кротка и мила этотъ ранній часъ. Она нагнулась, зачерпнула рукой воды, чтобы умыться, потомъ закрутила и заколола свои роскошные бѣлокурые волосы. Вѣроятно, она охорашивалась, воображая себя въ своей комнаткѣ въ воскресенье, когда раздается благовѣстъ. Съ ясными глазами, со счастливымъ лицомъ, она все смѣялась звонкимъ дѣтскимъ смѣхомъ.
Я также сталъ хохотать, заражаясь ея безуміемъ. Она сошла съ ума отъ ужаса, да и слава Богу, такъ какъ ее могъ теперь радовать ясный весенній восходъ солнца. Я не мѣшалъ ей и, ничего не понимая, ласково кивалъ головой. Она все прихорашивалась. Потомъ, окончивъ приготовленія, она запѣла своимъ чистымъ голоскомъ гимнъ. И вдругъ въ серединѣ крикнула, какъ бы въ отвѣтъ на звавшій ее голосъ, который былъ слышенъ только ей одной:
— Иду, иду!
И, опять запѣвъ гимнъ, она спустилась съ крыши и вошла въ воду, которая тихонько, невозмутимо приняла ее. Я не переставалъ улыбаться и со счастливымъ видомъ смотрѣлъ на то мѣсто, гдѣ она исчезла.
Дальше я не помню, Я былъ одинъ на крышѣ. Вода еще поднялась. Выдавалась только одна труба, и я, кажется, изо всѣхъ силъ уцѣпился за нее, какъ животное, которое не хочетъ умереть. Потомъ ничего, ничего,— зіяющая пропасть небытія.
Зачѣмъ же я еще живу? Мнѣ разсказали, что сентенцы пріѣхали съ лодками около шести часовъ утра и нашли меня на трубѣ въ обморокѣ. Вода была такъ жестока, что не унесла меня вслѣдъ за моими въ то время, когда я не ощущалъ своего несчастія.
И я, старикъ, остался живъ. Всѣ другіе: грудныя дѣти, дѣвушки-невѣсты, молодые и старые супруги, — всѣ ушли.
Я прозябаю, какъ жесткій сухой бурьянъ на камнѣ. Если бъ у меня хватило мужества, я поступилъ бы такъ, какъ Пьеръ сказалъ бы: «Довольно съ меня, до свиданья» — и бросился бы въ Гаронну, чтобы уйти по той же дорогѣ, куда всѣ отправились. У меня не осталось ни одного ребенка, домъ мой разрушенъ, поля разорены. О, какъ живительно весело бывало по вечерамъ, когда мы сидѣли за столомъ, старые — посерединѣ, молодые — съ краю. Въ великіе дни жатвы и сбора винограда, когда всѣ принимали участіе въ работѣ, мы возвращались домой, гордые своимъ богатствомъ. О, вы, чудныя дѣти и чудные виноградники, прекрасныя дѣвушки и прекрасныя нивы, утѣха моей старости, живая награда всей моей жизни! Все это умерло. Зачѣмъ же, Боже, хочешь Ты, чтобы я еще жилъ?
Нѣтъ мнѣ утѣшенія. Помощи я не хочу. Я отдалъ свои поля тѣмъ крестьянамъ, у которыхъ еще есть дѣти. Они наберутся мужества, освободятъ землю отъ обломковъ и вновь обработаютъ. Разъ нѣтъ больше дѣтей, достаточно съ тебя и угла, чтобы умереть.
У меня было одно послѣднее желаніе. Я хотѣлъ отыскать тѣла ихъ, чтобы похоронить на кладбищѣ подъ той же плитой, куда и я пойду за ними. Говорятъ, что въ Тулузѣ выловили много труповъ, унесенныхъ рѣкою. Я рѣшился отправиться туда.
Какое это было ужасное бѣдствіе! Около двухъ тысячъ развалившихся домовъ, семьсотъ умершихъ; мосты всѣ снесены, цѣлый кварталъ потонулъ въ грязи. Разыгрывались ужасныя вещи; двадцать тысячъ несчастныхъ, полуживыхъ пропадали съ голоду; городъ былъ зачумленъ трупами, и ему грозилъ повальный тифъ; вездѣ—трауръ, улицы запружены погребальными шествіями; милостыня не могла перевязать всѣхъ ранъ. Я шагалъ по развалинамъ, ничего не видя. Мои собственные покойники, мои собственныя развалины давили меня.
Мнѣ сказали, что, дѣйствительно, найдено много труповъ. Ихъ уже похоронили на кладбищѣ длинными рядами. Но съ неизвѣстныхъ сдѣлали снимки. И среди этихъ печальныхъ карточекъ я нашелъ Гаспара и Веронику. Женихъ и невѣста страстно прижимались другъ къ другу, обмѣнявшись въ смерти брачнымъ поцѣлуемъ. Они еще крѣпко держались закоченѣвшими руками, уста ихъ были слиты, и пришлось бы поломать имъ руки, чтобы ихъ разлучить. Такъ ихъ и сняли вмѣстѣ, такъ и подъ землею они покоятся вмѣстѣ.
У меня отъ нихъ осталась только эта ужасная карточка: у милыхъ дѣтей, распухшихъ и обезображенныхъ отъ воды, на мертвыхъ лицахъ еще написана ихъ глубокая привязанность. Я смотрю на нихъ и плачу.
