Навстречу счастью (Блэк)/РМ 1884 (ДО)

Навстречу счастью
авторъ Уильям Блэк, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. Shandon Bells, опубл.: 1883. — Источникъ: az.lib.ru со ссылкой на журналъ «Русская мысль», 1884, книга VII—XII.

НА ВСТРѢЧУ СЧАСТЬЮ.

(Shandon Bells)

Романъ Вилльяма Блэка.

Глава I.
Надъ журчащимъ ручейкомъ.

Тихая ночь. Бѣлый свѣтъ луны озаряетъ заснувшую землю. Атлантическій океанъ безмятежно разстилается у подножія маленькаго портоваго города Айнишина, дремлющаго въ живописномъ безпорядкѣ своихъ бухтъ и набережныхъ. А здѣсь, въ этой высокой, отдаленной отъ моря долинѣ, откуда оно кажется лишь рѣзкой серебрянной полосой на горизонтѣ, — здѣсь, среди срубленныхъ деревьевъ и хвороста, не слышно никакого звука, кромѣ немолчнаго журчанья ручейка. Никакого признака жизни не замѣтно въ этой открытой просѣкѣ, ни кролика на увлаженной росою травѣ, ни птицы, парящей въ ясной глубинѣ сѣровато-синяго неба. Всюду одинъ только лунный свѣтъ тихо и безмятежно разливается надъ дикою зарослью терновниковъ и папоротника, озаряя бѣлые стволы срубленныхъ буковъ и ясеней, а гдѣ-то далеко внизу вѣчно шепчетъ невидимый ручеекъ, прокладывающій себѣ путь къ Черной рѣкѣ и морю. Но вотъ на дорогѣ, пересѣкаемой тѣнями высокихъ вязовъ, показались два человѣка; веселые звуки ихъ разговора ясно раздаются въ ночной тишинѣ.

— Чѣмъ долѣе я думаю объ этомъ, — говорилъ одинъ голосъ, принадлежавшій очень хорошенькой и стройной молодой дѣвушкѣ, съ глубокими черными глазами, лукавымъ выраженіемъ губъ и мягкою, музыкальною рѣчью, — чѣмъ долѣе я думаю объ этомъ, тѣмъ страннѣе кажется мнѣ все наше похожденіе. Что это мы такое дѣлаемъ? Вѣдь, теперь весь Айнишинъ давно ужь спитъ крѣпкимъ сномъ; всѣ думаютъ, конечно, что миссъ Ромайнъ тоже почиваетъ, и что ей снится консерваторія и дебютъ въ Ковентъ-Гарденѣ, а объ мистерѣ Вилли, если только объ немъ кто-нибудь вспоминаетъ, навѣрное, думаютъ, что онъ опять отправился за дикими утками. Мнѣ кажется, — робко прибавила она слегка измѣнившимся голосомъ и съ ирландскимъ акцентомъ, — что я — та дикая птица, которую преслѣдуетъ мистеръ Вилли.

— Знаешь ли, Китти, — возразилъ ея собесѣдникъ, молодой человѣкъ лѣтъ двадцати двухъ, съ свѣтло-каштановыми воляистыми волосами, проницательными голубыми глазами и красивой, стройной фигурой, — знаешь ли, что, когда ты говоришь нашимъ ирландскимъ акцентомъ, сердце мое переполняется любовью къ тебѣ.

— Неужели? — сказала она удивленнымъ тономъ. — А въ остальное время чѣмъ же оно наполнено?

— Въ остальное время… — отвѣчалъ онъ, — въ остальное время оно также полно любви къ тебѣ, Китти. Но не въ томъ дѣло. Когда я отправлюсь въ Англію, я скоро отдѣлаюсь отъ коркскаго говора, а какъ вернусь къ тебѣ…

— Если такъ, лучше и не хлопочи объ этомъ, — быстро возразила она. — Я не хочу, чтобы ко мнѣ вернулся какой-то незнакомецъ. Я желаю видѣть одного только своего ирландскаго дикаря, съ какимъ бы акцентомъ онъ ни говорилъ, и несмотря на всю его… какъ бы это сказать?… на всю его… дерзость. Право, такой дерзости никто, навѣрное, не видалъ во всю свою жизнь, Вилли. Да знаете ли вы, сударь, что я пѣла въ Хрустальномъ дворцѣ съ первыми пѣвцами?

— Ты довольно часто мнѣ объ этомъ напоминаешь, — послышался кроткій отвѣтъ.

— Да; и миссъ Китти Ромэйнъ, та самая, что своими ирландскими пѣснями свела съ ума весь Дублинъ, явилась въ Коркъ, для того только, видите ли, чтобы очутиться подъ милостивымъ покровительствомъ знаменитой Коркской Лѣтописи. Каково! И представьте: даже не самъ редакторъ, а только его помощникъ, — скажите, кстати, не онъ ли подметаетъ иногда редакціонную квартиру? — взялъ на себя трудъ воспѣвать миссъ Ромэйнъ и разъяснять всѣмъ и каждому, какое она чудо! И, Боже мой, какимъ прекраснымъ языкомъ онъ дѣлаетъ это! Англійской птицѣ суждено было показать ирландскому народу всю глубину паѳоса въ мелодіи «Шандонскихъ колоколовъ». Неужели? Что же публика думала, въ самомъ дѣлѣ, объ этой пѣснѣ? Ужь не казалась ли она ей, быть можетъ, комической?… Ну, а потомъ пошли, по заведенному порядку, букеты, любезныя записки, наконецъ, знакомство. И представьте себѣ, помощникъ коркскаго редактора оказался вовсе не блѣднолицымъ юношей, съ длинными волосами и пальцами, запачканными въ чернилахъ, а на половину охотникомъ, на половину сквайромъ, — словомъ, чѣмъ-то вродѣ бѣлокураго Аполлона Бельведерскаго, съ восхитительнымъ акцентомъ и простодушнѣйшимъ смущеніемъ въ лицѣ. Какая невинность, какая скромность! Хороша, однако, скромность! «Не позволите ли мнѣ посѣтить васъ?» На другой день миссъ Ромэйнъ и ея преданная спутница сидятъ за завтракомъ; раздается стукъ въ дверь и входитъ мистеръ Вилли. Всякій разсудительный человѣкъ не рѣшился бы войти, но ты, вѣдь, совсѣмъ растерялся, сознайся-ка, Вилли?

— А ты развѣ не растерялась, Китти, когда замѣтила, что твои чудные волосы разсыпались по плечамъ и что на столѣ стоитъ бутылка стоута? «Не желаетъ ли мистеръ Фицджеральдъ присѣсть и позавтракать? Или, быть можетъ, мистеръ Фицджеральдъ предпочтетъ стаканъ хереса?» Во всякомъ случаѣ ты была вѣжлива тогда, Китти!

Этотъ маневръ переносилъ военныя дѣйствія прямо на непріятельскую почву, но Китти не обратила на него ни малѣйшаго вниманія.

— Мнѣ показалось, что у тебя отлегло отъ души, Вилли, когда я сѣла за фортепьяно и повернулась въ тебѣ спиной, а миссъ Пэшьенсъ отправилась съ газетою къ окну. По крайней мѣрѣ, твои льстивыя рѣчи стали смѣлѣе; когда я спѣла по твоей просьбѣ «Шандонскіе колокола» и случайно обернулась, мнѣ показалось, что ясные, голубые глаза господина редактора были не совсѣмъ такъ ясны, какъ обыкновенно. Правда это?

— Какъ все это кажется мнѣ теперь далекимъ! — сказалъ онъ задумчиво, — а, между тѣмъ, это было такъ недавно. Не можешь ли ты мнѣ сказать, Китти, почему миссъ Пэшьенсъ, такая ласковая со мной сначала, вдругъ вздумала сердиться на меня?

— Да, вѣдь, ты же съ нею поссорился!

— Неправда; я ничего подобнаго не дѣлалъ, — сказалъ онъ, усмѣхнувшись, — но когда обращеніе ея со мной внезапно изнѣнилось, когда она стала каждымъ своимъ поступкомъ какъ бы отказывать мнѣ отъ дома, я, конечно, понялъ въ чемъ дѣло.

— И въ хорошее же положеніе вы меня оба поставили! Но только знай, Вилли, что, поѣдешь ли ты въ Англію или нѣтъ, это будетъ нашимъ послѣднимъ тайнымъ свиданіемъ. Прогулки при лунномъ свѣтѣ очень пріятны, но… онѣ неудобны, по крайней мѣрѣ, для дѣвушки въ моемъ положеніи. Вѣдь, есть же, наконецъ, на свѣтѣ приличія, хоть ты, кажется, этого и не признаешь. А сегодня наше свиданіе, къ тому же, такое страшное; въ немъ все есть: и колдовство, и заклинанія, и всякіе ужасы! Кстати, — прибавила она, внезапно останавливаясь посреди дороги и глядя ему прямо въ лицо. — Я, вѣдь, совсѣмъ не поняла, какія обѣщанія ты хочешь выманить у меня. Когда ты вчера вечеромъ такъ много и такъ странно говорилъ объ этомъ, признаюсь, я не поняла ни одного слова!

— Не бойся, Китти; я повторю тебѣ все это по-англійски. Мы уже близко подошли къ нашей цѣли. Если ты съумѣешь перебраться черезъ этотъ остатокъ стѣны, я проведу тебя въ долину.

Онъ помогъ ей перескочить черезъ низкую, поросшую мохомъ стѣну, и они вышли изъ-подъ тѣни вязовъ на свѣтлую, открытую поляну. Лицо Китти, чрезвычайно выразительное, благодаря ея большимъ чернымъ глазамъ, было серьезнѣе обыкновеннаго. Она окинула взоромъ всю долину, залитую луннымъ свѣтомъ, потомъ сказала почти шепотомъ:

— Тутъ святые заточили дона Фіерна и волшебницъ?^[1]

— Нѣтъ, — возразилъ онъ, — тамъ за горами. Но увѣряютъ, будто эти маленькіе человѣчки приходятъ въ эту долину, и ты врядъ ли можешь застать здѣсь кого-нибудь изъ жителей Айнишина послѣ захода солнца. Нѣсколько пониже раздается поразительное эхо. Это — отвѣтъ дона Фіерна тѣмъ, кто его призываетъ. Но мои земляки не любятъ говорить объ этомъ; духовенство этого не одобряетъ.

— А гдѣ же источникъ?

— Тамъ внизу, — отвѣчалъ онъ, указывая на узкій оврагъ, казавшійся сверху совершенно чернымъ,

— О, туда я не могу спуститься, Вилли! — отвѣчала она, вздрогнувъ.

— Это очень легко, — возразилъ онъ весело, чтобы ободрить ее. — Тебѣ вовсе не покажется темно, Китти, когда ты спустишься на дно оврага. Дай мнѣ руку; держись крѣпче и иди осторожно.

Тихо и бережно начали они спускаться по краю пропасти, посреди колючихъ растеній, пока, наконецъ, не достигли русла рѣчки въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ вода ниспадала въ углубленіе, прорытое ею въ скалѣ. Здѣсь было вовсе не такъ темно, какъ казалось сверху. Окружавшіе ихъ кустарники были, правда, совершенно мрачны; но ясный свѣтъ неба отражался слабымъ отблескомъ на пѣнившейся водѣ. Странно, что шумъ ея вовсе не сливался со звукомъ ихъ голосовъ; казалось, будто они говорили посреди полнѣйшей тишины.

Молодой человѣкъ перешагнулъ черезъ воду, дѣвушка осталась на той сторонѣ.

— Дай мнѣ руку, Китти, — сказалъ онъ.

Она молча исполнила его желаніе. Руки ихъ соединились надъ ручьемъ.

— Ты должна повторить то, что я скажу тебѣ; это очень просто, Китти. Не бойся, — прибавилъ онъ, замѣтивъ, что она дрожитъ. — Повтори же: Клянусь надъ журчащимъ ручейкомъ: я отдаю тебѣ свою любовь, посвящаю тебѣ всю жизнь; сердца своего я не возьму назадъ, пока не перестанетъ течь эта вода.

Онъ прислушивался къ звуку ея голоса, едва внятнаго. Она слабо повторила его слова.

— Вилли, — прибавила она потомъ, — это не трудно обѣщать, Я, пожалуй, хоть еще разъ повторю…

— Слушай дальше, Китти. Каждые семь лѣтъ, въ это самое время года, въ эту самую ночную пору, я обѣщаю встрѣчаться съ тобою здѣсь у источника, чтобы возобновить мою клятву. Только одна смерть можетъ освободить меня отъ этого обѣщанія.

Она повторила эти слова безъ всякой запинки.

— Теперь послѣднее, Китти: Проклятіе тому изъ насъ, кто нарушитъ данное слово; проклятіе всѣмъ, кто попытается насъ разлучить; да будетъ горе вѣчнымъ спутникомъ ихъ жизни и да не покинетъ печаль ихъ жилища во вѣки!

— О нѣтъ, нѣтъ, Вилли, — закричала она, чуть не плача. — Пусть это будетъ ночь любви. Забудь всякую ненависть. На все остальное я согласна, но не на это.

Онъ ничего не отвѣчалъ, а только молча держалъ ее за руку.

— Если ты непремѣнно хочешь, пусть будетъ по твоему. Повтори еще разъ слова.

Не успѣлъ окончиться этотъ обрядъ или, скорѣе, это заклинаніе, какъ онъ перепрыгнулъ черезъ ручеекъ, схватилъ ее въ свои объятія и крѣпко поцѣловалъ.

— Теперь ты моя, Китти. Ничто не можетъ насъ болѣе разлучить. Но отчего ты такъ дрожишь? Ужь не боишься ли ты, — ты, всегда такая неустрашимая? Пойдемъ теперь наверхъ, въ лунный свѣтъ. Вѣдь, ты знаешь, что если донъ Фіерна выпуститъ на волю кого-нибудь изъ своихъ маленькихъ подданныхъ, ты никого изъ нихъ не увидишь здѣсь внизу. Развѣ не прелестно было бы увидѣть всю процессію, спускающуюся между кустами папоротника?… Китти, — прибавилъ онъ внезапно, — что съ тобой?

— Уйдемъ! — сказала она глухимъ голосомъ. — Я хочу быть скорѣе тамъ, гдѣ свѣтло. Дай мнѣ руку, Вилли!

Онъ помогъ ей пробраться сквозь чащу и вскорѣ они вошли въ пространство, залитое луннымъ свѣтомъ. Ему показалось, что она бросила испуганный, быстрый взглядъ въ мрачное ущелье, изъ котораго они только что вышли. Но онъ не хотѣлъ, чтобы, она боялась чего-нибудь въ такую прекрасную ночь, онъ не желалъ видѣть въ ней ничего, кромѣ радости и надеждъ на будущее. Вскорѣ Китти уже безпечно смѣялась и журила его за то, что онъ не устроилъ для нея смотра таинственнымъ человѣчкамъ. Какая досада! Она пришла въ самую главную квартиру эльфовъ и волшебницъ, и не видала ни одной изъ нихъ!

— Нѣтъ, впрочемъ, видѣла, — прибавила она. Я познакомилась съ однимъ изъ этихъ духовъ сегодня утромъ на берегу моря. Ты его знаешь, Вилли, по крайней мѣрѣ, онъ увѣряетъ, что знаетъ тебя очень хорошо. Это такой маленькій человѣчекъ съ растрепанными рыжими волосами, въ высокой шляпѣ и въ красной курткѣ съ сѣрыми рукавами.

— Да это Анди-Скакунъ! Видѣла ты его шестъ?

— Какой шестъ?

— Да тотъ, который онъ беретъ, чтобы прыгать черезъ болото, — отвѣчалъ Вилли обрадованный ей веселостью.

— Никакого шеста я не видала. Но я скоро узнала, что онъ твой короткій знакомый, и рѣшилась воспользоваться случаенъ, чтобы вывѣдать у него кое-что о характерѣ моего будущаго супруга. Хочешь ли ты знать, что онъ о тебѣ сказалъ?

— Если Анди проронилъ хоть словечко противъ меня, то я исколочу его до полусмерти его не собственнымъ шестомъ, — былъ энергическій отвѣтъ.

— «Вы говорите о мистерѣ Вилли? — спросилъ меня Анди: — вотъ ужь можно поистинѣ сказать, что съ него все сходитъ, какъ съ гуся вода. Еслибъ онъ выпустилъ изъ рукъ лучшую рыбу, какая только есть во всей Черной рѣкѣ, вы думаете, быть можетъ, что онъ сталъ бы плакать? Ничуть не бывало. Онъ принялся бы насвистывать всѣ свои старыя пѣсни и пошелъ бы домой, шутя и смѣясь по дорогѣ со всѣми дѣвушками, которыя попались бы ему навстрѣчу. Слава Богу, миссъ, у мистера Вилли отходчивое сердце». Послушай, Вилли, — эта фраза о дѣвушкахъ показалась мнѣ что-то странною. Сколько дѣвушекъ дозволяется любить заразъ въ Ирландіи молодому человѣку? Ты думаешь, быть можетъ, что я не знаю пѣсни:

За здравіе тѣхъ дѣвушекъ, которыхъ мы любили

Тамъ, гдѣ течетъ Шаннонъ?…

— Помилосердуй, Китти. Вѣдь, это поется объ «ирландской бригадѣ». Ужь не желаешь ли ты, чтобъ вся бригада была влюблена въ одну?

— Не знаю, право; только все это что-то очень подозрительно. Но успокойся, Вилли; я была совершенно скромна и не говорила больше о дѣвушкахъ съ этимъ господиномъ въ красной курткѣ. Тогда онъ сталъ разсказывать, какой ты отличный стрѣлокъ, толковать мнѣ о вашихъ ночныхъ приключеніяхъ на охотѣ за дикими утками!…

— Всему этому теперь конецъ, Китти, — сказалъ онъ, бросивъ взглядъ на широкій заливъ Айнишина. — Да, Лондонъ ужасное мѣсто для одинокаго человѣка! Когда я въ первый разъ былъ тамъ и увидѣлъ безконечныя вереницы улицъ и домовъ, множество чужихъ лицъ, толпы народа, куда-то стремящіяся, я почувствовалъ, что совсѣмъ упалъ бы духомъ, еслибъ очутился одинъ посреди этого грознаго океана и долженъ былъ бороться за свое существованіе. Лучше бы мнѣ, право, остаться навсегда при Коркской Лѣтописи, ограничить свое честолюбіе надеждою издать когда-нибудь томикъ стиховъ, а въ остальное время ходить за бекасами или за зайцами въ обществѣ Анди-Скакуна. Надо же было тебѣ появиться, Китти, и уничтожить все мое душевное спокойствіе. Даже и теперь я отправляюсь въ Лондонъ вопреки моему внутреннему голосу. Имѣя тебя, Китти, на что мнѣ слава или деньги?

— Ну, это пустяки; я знаю, что ты страшно честолюбивъ, Вилли, хоть ты въ этомъ и не сознаешься. Неужели ты согласился бы оставаться на вѣки помощникомъ редактора Коркской Лѣтописи, или захотѣлъ бы, чтобы я продолжала пѣть въ концертахъ, пока не пропадетъ та небольшая доля красоты, которая дана мнѣ судьбою, и публика не догадается, что въ моемъ пѣніи собственно никогда не было ничего хорошаго? Я увѣрена, что вся твоя философія чисто фиктивная. Меня ты не обманешь; и мы еще увидимъ, слишкомъ ли великъ Лондонъ для того, чтобы ты могъ вступить съ нимъ въ борьбу.

— Еслибъ мы жили въ старое время, Китти, и я шелъ бы въ бой со щитомъ и копьемъ и твоею лентою вокругъ моей руки, это еще походило бы на что-нибудь. Теперь я могу унести только твое имя въ моемъ сердцѣ.

Она остановилась и, взявъ его голову обѣими руками, поцѣловала его слегка въ лобъ.

— Вотъ гдѣ будетъ красоваться вѣнецъ побѣды, — сказала она.

— Я не думаю ни о какихъ вѣнцахъ, — возразилъ онъ, — а только о той прогулкѣ, которую мы будемъ совершать съ тобою каждыя семь лѣтъ. Придетъ время, Китти, когда наши старыя, дряхлыя ноги не въ состояніи будутъ спуститься по крутому обрыву; донъ Фіерна проститъ намъ тогда, быть можетъ, если, совершивъ обычное паломничество и показавъ ему, что мы не разлучились, мы не попытаемся подойти къ источнику.

— Семь лѣтъ, — задумчиво сказала она. — Это долгое время, Вилли.

Но онъ не слышалъ ея замѣчанія. Онъ наклонился, чтобы отвязать маленькую лодку, на половину скрытую въ тѣни залива. Когда все было готово, онъ позвалъ Китти, заботливо помогъ ей сѣсть и окуталъ ее шалью; потомъ взялся за весла, и нѣсколько мгновеній спустя они плыли уже по неглубокимъ водамъ айнишинскаго залива, озареннымъ свѣтомъ луны. Здѣсь они могли свободно продолжать свою бесѣду, не боясь, что ихъ услышатъ съ берега.

— Ты не разъ самъ говорилъ, — снова начала миссъ Ромэйнъ, — что это такая счастливая случайность, которая можетъ никогда болѣе не повториться.

— Это правда, — отвѣчалъ онъ, медленно гребя веслами. — Кто бы могъ думать, что Гильтонъ-Клеркъ находится въ Айнишинѣ и что никто этого даже и не знаетъ.

— Быть можетъ, Вилли, здѣшніе жители такъ же умны, какъ я, и никогда не слыхали его имени.

— Ты должна была слышать его имя, Китти, — сказалъ онъ нетерпѣливо. — Это одинъ изъ первыхъ литераторовъ Англіи.

— Но, что же онъ такое сдѣлалъ?

— О, да все! — отвѣчалъ онъ, нѣсколько смущенно. — Всѣ знаютъ, кто онъ; во всей современной литературѣ едва ли найдется болѣе извѣстное имя!

— Да что же онъ, наконецъ, сдѣлалъ, Вилли? Я могла бы взять его сочиненія и прочесть ихъ. Понимаешь?

— Это первый критикъ нашего времени; онъ пишетъ рѣшительно обо всемъ; у него самый тонкій вкусъ въ литературныхъ вопросахъ. Обозрѣнія его всегда поражаютъ большой учецрстью и мѣткостью выраженій; однимъ словомъ, его слогъ можно бы узнать всюду.

— Но, — упорно продолжала молодая дѣвушка, — самъ-то онъ развѣ ничего не сдѣлалъ? Развѣ нѣтъ никакого его собственнаго произведенія? Не могу ли я купить какую-нибудь его книгу, чтобы ближе познакомиться съ твоимъ героемъ?

— Кажется, онъ перевелъ Les Fleurs du mal, но книга эта издана не для публики…

— Сколько мнѣ помнится, я даже ничего не слыхала о ней, — сказала дѣвушка.

— Быть можетъ, ты ничего не слыхала и о самомъ Боделерѣ, Китти, — возразилъ онъ кротко. — Въ свою очередь, ты легко могла бы сбить меня съ толку относительно разныхъ музыкальныхъ знаменитостей; я такъ мало слышу о томъ, что дѣлается въ этомъ мірѣ…

— Ну, хорошо, — сказала она добродушно, — пусть будетъ онъ знаменитъ, если тебѣ этого хочется. Это не сдѣлаетъ его, однако, красивымъ.

— Мнѣ онъ кажется очень привлекательнымъ, — удивленно произнесъ онъ.

— Какъ? Этотъ черствый, надменный, безцвѣтный человѣкъ, съ безжизненнымъ выраженіемъ глазъ?…

Онъ расхохотался.

— Мнѣ кажется, ты ревнуешь меня къ нему, Китти. Ты видѣла его всего одну минуту у входа въ Королевскую гостинницу и не говорила съ нимъ ни слова! Мнѣ онъ кажется славною личностью, но его заботливость обо мнѣ, совершенно незнакомомъ ему человѣкѣ, просто трогательна. Знаешь ли что, Китти? — сказалъ онъ, слегка покраснѣвъ. — Я вовсе не стыжусь того, что мой отецъ содержитъ гостинницу; но когда я здѣсь, я никогда не хожу въ нашу курильную комнату; она всегда биткомъ набита членами скаковаго клуба, съ ихъ отвратительнымъ жаргономъ. Право, будь здѣсь другая гостинница, я охотно останавливался бы въ ней, когда пріѣзжаю въ Айнишинъ, еслибъ это только не раздосадовало моего отца. Благодаря этому, я встрѣтился съ Гальтонъ-Клеркомъ не у насъ, а на большой дорогѣ. Мы разговорились о рыбной ловлѣ и я предложилъ добыть ему самыхъ лучшихъ здѣшнихъ мухъ, и тутъ только обнаружилось, что онъ живетъ въ Королевской гостинницѣ. Мы провели вмѣстѣ весь вечеръ, но не совсѣмъ такъ, какъ бы я желалъ. Я уже успѣлъ узнать, кто онъ такой, и мнѣ пріятно было бы поговорить о литературныхъ знаменитостяхъ Лондона, съ которыми онѣ коротко знакомъ; ему же не хотѣлось бесѣдовать ни о чемъ, кромѣ рѣчной и морской форели и различныхъ рѣкъ нашей мѣстности. А мы, все-таки, провели славный вечеръ. Гильтонъ-Клеркъ былъ со мной очень ласковъ. Подумай только, Китти, что онъ пригласилъ меня, молодаго сотрудника Коркской Лѣтописи, навѣстить его, какъ только я пріѣду въ Лондонъ! Еслибъ ты знала, какую онъ тамъ играетъ роль! Но теперь лучше помолчимъ, Китти, пока мы минуемъ городъ.

Живописенъ былъ старый Айнишинъ въ эту прекрасную ночь. Мѣсяцъ озарялъ окна немногочисленныхъ домовъ, выстроенныхъ на откосѣ холма, и остроконечныя сѣрыя крыши, окружавшія гавань. Золотой пѣтухъ на вершинѣ старой ратуши сверкалъ, точно маякъ, виднѣвшійся вдали, между тѣмъ какъ заливы и набережныя, около которыхъ стояли плоскодонныя суда, были покрыты густою тѣнью. Но былъ еще другой Айнишинъ, состоявшій изъ новыхъ, нарядныхъ виллъ, обращенныхъ фасадомъ къ открытому морю; въ немъ жила миссъ Ролэйнъ и туда-то осторожно пробирался мистеръ Вилли.

Вскорѣ они удалились отъ живописнаго стараго города и увидѣли предъ собою слегка волнующійся Атлантическій океанъ, разбивавшійся серебристою пѣною вдоль песчанаго берега.

Тогда Китти начала пѣть, но не тѣмъ прекраснымъ контральто, отъ котораго дрожали стѣны большихъ залъ, а про себя, нѣжно и мягко.

«Прости! Когда бы ни насталъ нашъ часъ свиданья», — пѣла она, придавая этимъ словамъ гораздо болѣе паѳоса, чѣмъ въ нихъ собственно заключалось. У нея былъ вообще патетическій голосъ; къ тому же, оба они были молоды, передъ ними разстилалась жизнь и любовь, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и грозная необходимость разлуки.

— Я прощусь съ тобою, какъ слѣдуетъ сегодня, Вилли, — сказала она, — и завтра мнѣ горя мало будетъ до миссъ Пешьенсъ. Ты меня высади около пристани и я пойду домой одна. Только не отплывай, пока не увидишь меня около самаго дома, а то вдругъ явится донъ Фіерна и его свита, схватятъ меня и утащутъ въ эту ужасную долину!

— Почему же ужасную, Китти? Ужь не раскаиваешься ли ты?

— О, нѣтъ; только во всемъ, что въ ней случилось, есть что-то грѣховное. Еслибъ это мѣсто походило на святой колодезь, тамъ были бы на вѣткахъ и кустахъ кусочки лентъ и другія приношенія. Но тутъ ничего такого нѣтъ. Я не пошла бы туда одна ни за милліонъ!

Онъ оперся одной рукой на весла, а другой прикоснулся къ ея плечу.

— Но я надѣюсь, что ни ты, ни я, никогда не будемъ тамъ одни, Китти?

Онъ причалилъ къ берегу, вышелъ изъ лодки и помогъ ей взойти. Прощанье длилось долго. Много дано было клятвъ и обѣщаній; слышался ея истерическій плачъ.

Наступила, однако, минута окончательнаго разставанія. Онъ взялъ голову Китти обѣими руками и отвелъ ее назадъ, точно хотѣлъ читать въ глубинѣ этихъ прекрасныхъ заплаканныхъ глазъ.

— Ты никогда не забудешь, ты не можешь забыть того, что обѣщала мнѣ сегодня, когда наши руки встрѣтились надъ ручьемъ?

— Возможно ли это! — отвѣтила она, судорожно рыдая. — Могу ли я забыть это во всю мою жизнь!

Она ушла, а онъ до самаго дома слѣдилъ за ея стройной фигурой, удалявшейся по ярко-освѣщенной дорогѣ. Тутъ она махнула платкомъ и онъ отвѣтилъ на ея сигналъ. Подождавъ еще немного и не видя болѣе знака, онъ медленно понлылъ по направленію къ пристани, точно человѣкъ, только что пробудившійся отъ сна.

Глава II.
Важное совѣщаніе.

Для молодаго Фицджеральда, направлявшагося не безъ внутренняго трепета обѣдать съ мистеромъ Гильтономъ-Клеркомъ, это было не маловажнымъ событіемъ. Его не только ожидала великая честь, но его новый другъ, успѣвшій уже сдѣлать ему не мало добра въ разныхъ отношеніяхъ, обѣщалъ познакомить его еще съ мистеромъ Джиффордомъ, редакторомъ Либеральнаго Обозрѣнія. Представьте себѣ молодаго прапорщика, только что поступившаго на службу и вдругъ приглашеннаго обѣдать съ главнокомандующимъ и его штабомъ! Въ глуши своей провинціальной редакціи, мистеръ Вилли пріучился смотрѣть на лондонское Либеральное Обозрѣніе, какъ на самую умную, самостоятельную и честную изъ современныхъ газетъ; не разъ заимствовалъ онъ изъ нея всевозможные взгляды и демонстративно проводилъ ихъ въ Коркской Лѣтописи, тщательно сохраняя даже ихъ стилистическія особенности. А теперь ему предстояло встрѣтиться лицомъ къ лицу съ самимъ редакторомъ и внимать заразъ и великому критику, и великому журналисту! Кромѣ того, онъ подозрѣвалъ, что Гильтонъ-Клеркъ устроилъ все это свиданіе только въ надеждѣ, что оно принесетъ пользу ему, Фицджеральду, теперь же или хоть впослѣдствіи. Онъ совершенно не понималъ, чѣмъ заслужилъ такое вниманіе и счастіе. Какъ могло все это случиться? По его убѣжденію, всѣмъ этимъ онъ былъ обязанъ только счастливой случайности.

Понятно, что онъ пріѣхалъ слишкомъ рано и имѣлъ много времени, чтобы нагуляться взадъ и впередъ по улицамъ и изучить нумерацію всѣхъ домовъ.

Но, когда онъ поднялся, наконецъ, по каменной лѣстницѣ до двери, находившейся на первой площадкѣ, и былъ встрѣченъ высокою женщиной среднихъ лѣтъ, въ иностранномъ чепцѣ, которая на ломаномъ англійскомъ языкѣ объяснила ему, гдѣ оставить пальто и шляпу, а потомъ впустила его въ такую комнату, какой ему не доводилось еще видѣть во всю свою жизнь, онъ невольно подумалъ, что тутъ произошла какая-нибудь ошибка. Быть можетъ, онъ еще разъ спросилъ бы у черноокой, серьезной женщины съ мягкимъ голосомъ, тутъ ли живетъ мистеръ Гильтонъ-Клеркъ, но она уже успѣла выйти. Однако, было ясно, что кто-то долженъ обѣдать въ этой комнатѣ, такъ какъ посрединѣ ея стоялъ небольшой четырехъугольный столъ, очень изящно накрытый и освѣщенный лампою съ абажуромъ изъ розоваго и бѣлаго фарфора, который придавалъ мягкій и красноватый оттѣнокъ всѣмъ предметамъ. Фицджеральдъ сѣлъ наудачу и принялся съ какимъ-то страхомъ разсматривать великолѣпную комнату, убранство которой, какъ онъ сразу увидалъ бы, еслибъ хоть что-нибудь понималъ въ этомъ отношеніи, было собрано со всѣхъ частей свѣта, но, главнымъ образомъ, изъ Венеціи. Оттуда были бывезены блестящія мѣдныя вазы, превращенныя въ большіе цвѣточные горшки и поставленныя на маленькомъ балконѣ за французскимъ окномъ; оттуда же — оригинальные и изящные стулья и кушетки, бѣлые съ позолотой, немного потемнѣвшіе отъ времени. На стѣнахъ красовались яркія турецкія ткани; свѣчи были поставлены въ канделябрахъ, надъ которыми висѣли испанско-мавританскія гончарныя издѣлія; всюду было разбросано множество вещей изъ слоновой кости и металловъ, но нигдѣ не было видно ни картинъ или гравюръ на стѣнахъ, ни книгъ или газетъ на столахъ.

Дверь отворилась и на порогѣ появился Гильтонъ-Клеркъ.

— Какъ поживаете, Фицджеральдъ? Очень радъ васъ видѣть!

Наступило минутное молчаніе.

— Вы меня извините, пожалуйста; я на короткое время…

Когда Гильтонъ-Клеркъ исчезъ за дверью спальни, сердце Фицджеральда похолодѣло отъ ужаса: хозяинъ дома былъ во фракѣ. Фицджеральдъ взглянулъ въ сторону стола, накрытаго для четырехъ человѣкъ; нѣтъ сомнѣнія, что и гости будутъ такъ же одѣты. Одна мысль эта наводила на молодаго человѣка ужасъ; онъ не столько боялся, что его самого сочтутъ за деревенскаго неуча, сколько страшился мысли, какъ бы гости и хозяинъ не увидали въ его поступкѣ неуваженія къ себѣ. Ему никогда и въ голову не приходило, чтобы лондонскіе литераторы жили такимъ образомъ. Даже, еслибъ онъ и привезъ съ собою изъ Ирландіи свой поношенный вечерній костюмъ, то, по всему вѣроятію, не подумалъ бы надѣть его, чтобы идти обѣдать къ холостому человѣку. Теперь онъ готовъ былъ провалиться сквозь землю. Зачѣмъ это онъ только принялъ приглашеніе познакомиться съ знаменитыми людьми, когда самъ еще ничѣмъ не отличился? Онъ по дѣломъ наказанъ за свою самонадѣянность. И неужели они подумаютъ, что онъ сдѣлалъ это изъ неуваженія къ нимъ? Не лучше ли будетъ, если онъ все объяснитъ и извинится? Или не придумать ли какой-нибудь предлогъ, чтобы поскорѣй уйти? Чрезъ нѣсколько мгновеній хозяинъ дома снова появился передъ нимъ, но уже въ утреннемъ туалетѣ.

— Мнѣ кажется, что вы правы, Фицджеральдъ, — сказалъ онъ небрежно, опускаясь въ кресло, — въ охотничьей курткѣ будетъ гораздо комфортабельнѣе, сегодня вечеромъ стало что-то очень холодно.

Сердце Фицджеральца забилось сильнѣе отъ признательности. Неужели это не истинно-джентльменскій поступокъ, внушенный инстинктивной вѣжливостью, чуткимъ пониманіемъ положенія другаго человѣка? Онъ былъ почти готовъ сердиться на Китти за ея скептицизмъ; но онъ непремѣнно напишетъ ей обо всемъ и попроситъ ее сказать откровенно, неужели эта деликатность со стороны Гильтона-Клерка, при всей своей кажущейся маловажности, не характеризуетъ его, какъ хорошаго человѣка?

Надо сознаться, что Китти была совершенно неправа, когда не хотѣла допустить, что новый знакомый ея друга былъ не только красивъ, но и изященъ. Это былъ человѣкъ лѣтъ тридцати, высокій, стройный, съ тонкими и задумчивыми чертами лица; свѣтло-голубые глаза его смотрѣли какъ-то спокойно и сосредоточенно. Волосы и длинная борода были бѣлокурые. Руки отличались большимъ изяществомъ и бѣлизной и, надо сознаться, что прекрасные ногти ихъ поглощали значительную долю его вниманія; даже теперь, когда онъ откинулся на спинку кресла, онъ болѣе глядѣлъ на нихъ, нежели на молодаго человѣка, съ которымъ говорилъ.

— Въ этой комнатѣ есть нѣсколько недурныхъ вещицъ, не правда ли? — сказалъ онъ равнодушнымъ тономъ, все еще тщательно разглядывая свои ногти. — Онѣ немножко ярки, на мой взглядъ. Я люблю, чтобы комната производила успокоительное дѣйствіе. Но за то все это сдѣлаетъ большое впечатлѣніе на капиталиста.

— Я васъ не совсѣмъ понимаю, — сказалъ Фицджеральдъ (какъ счастливъ былъ онъ, что такъ отлично сошло съ рукъ дѣло съ охотричьей курткой!).

— О, — возразилъ Гильтонъ-Клеркъ все тѣмъ же равнодушнымъ тономъ, — я и забылъ, что не говорилъ еще съ вами объ этомъ. Нынче вечеромъ сюда пріѣдетъ одинъ человѣкъ, у котораго слишкомъ много денегъ. Не хорошо, когда человѣкъ такъ богатъ. Вотъ я и надѣюсь убѣдить его рискнуть частью этихъ денегъ на журнальное предпріятіе. Я, конечно, не увѣренъ въ успѣхѣ, но мнѣ кажется, что есть нѣкоторые шансы. Мнѣ представилось, что на моего капиталиста извѣстная доля пышности произведетъ впечатлѣніе; поэтому я и нанялъ эти комнаты на короткое время. Я не хотѣлъ бы, чтобы вы думали, что лично я люблю эти пунцовыя ткани и красные горшки. Какъ я вамъ уже говорилъ, я предпочитаю спокойствіе въ комнатѣ, что-нибудь такое, что ласкаетъ взоръ, когда вы устали. Ну, а другой человѣкъ, съ которымъ вы должны будете познакомиться, — ахъ, да, я вамъ уже о немъ говорилъ, — это Джиффордъ. Вотъ старый чудакъ!

Фицджеральдъ едва вѣрилъ своимъ ушамъ. Возможно ли, чтобы кто-нибудь говорилъ о редакторѣ Либеральнаго Обозрѣнія такимъ фамильярнымъ и покровительственнымъ тономъ!

— Всего страннѣе то, — продолжалъ Гильтонъ-Клеркъ, медленно открывая и закрывая своими прекрасными, длинными ногтями складной карандашъ, — что ему удалось сгруппировать вокругъ себя писателей, совершенно похожихъ на него или притворяющихся такими же. Всѣ они ужасно серьезно относятся къ своему занятію, страшно догматичны въ мелочахъ, постоянно дѣлаютъ новыя глубокомысленныя открытія, отыскиваютъ никому невѣдомыхъ поэтовъ, актрисъ, политическихъ дѣятелей, во всемъ хотятъ быть изумительно точными, а не могутъ написать трехъ цифръ, чтобы не соврать. Все это ужасно комично, но за то публика вѣритъ ихъ искренности. Мнѣ же они кажутся людьми, странствующими въ туманѣ. Одинъ изъ нихъ наткнется на фонарный столбъ и кричитъ: «Великій Боже! да, вѣдь, это первый поэтъ со временъ Байрона!»; другой споткнется и упадетъ на мостовую, на которой нищій нарисовалъ отъ скуки мѣломъ какія-то картины, и тотчасъ испускаетъ радостный крикъ: «Создатель ты мой! Ужь не Рафаель ли снова вернулся на землю? Ахъ, я взволнованъ до слезъ!» Меня увѣряли, что по новѣйшей теоріи Джиффорда, политическія тревоги имѣютъ одно происхожденіе съ тѣми волненіями, которыя мы замѣчаемъ на нашей планетѣ; земля переполняется избыткомъ электричества, или чѣмъ-нибудь другимъ въ этомъ родѣ, и освобождается отъ него въ различныхъ видахъ. Должно быть, вся разница заключается только въ различныхъ свойствахъ газа. Хотѣлъ бы я знать, что происходитъ на другомъ концѣ земнаго шара, когда у насъ выходитъ нумеръ Либеральнаго Обозрѣнія? Но у старика Джиффорда есть весьма хорошая сторона: онъ всегда откровенно сознается въ своихъ промахахъ. Въ его газетѣ постоянно можно читать слѣдующія объясненія: «На прошлой недѣлѣ мы случайно сообщили, что въ отмѣнѣ законовъ о хлѣбной торговлѣ главнымъ участникомъ былъ лордъ Россель. Каждый читатель несомнѣнно сразу замѣтилъ, что мы хотѣли говорить о герцогѣ Веллингтонѣ». А на слѣдующей недѣлѣ появляется такая замѣтка: «Недавно, благодаря невольной ошибкѣ, мы приписали введеніе закона о свободной торговлѣ герцогу Веллингтонскому; всѣ, конечно, тотчасъ же догадались, что мы имѣли въ виду сэра Роберта Пиля». Я очень желалъ бы, чтобы Джиффордъ что-нибудь напуталъ по поводу замышляемаго нами еженедѣльнаго изданія и написалъ бы о насъ зажигательную статью. Отъ этого многое бы зависѣло!

Фицджеральдъ слушалъ все это съ большимъ изумленіемъ и даже не безъ нѣкоторой боли. Природа наградила его склонностью благоговѣть передъ героями, а къ этому незнакомому редактору, мнѣніями котораго онъ увлекался столько лѣтъ, уваженіе его было дѣйствительно велико. Слышать насмѣшки надъ нимъ было для Фицджеральда просто ужасно. Дѣло въ томъ, что за небрежной тирадой Гильтона-Клерка онъ не разобралъ нѣкотораго желанія мести. Не далѣе этого же самаго утра какой-то доброжелательный человѣкъ передалъ Клерку нѣсколько замѣчаній, сдѣланныхъ на его счетъ министромъ Джиффордомъ. Пріятель вовсе не хотѣлъ ихъ поссорить; это была только шутка, и надо сознаться, что въ словахъ мистера Джиффорда не заключалось ровно ничего ужаснаго.

— Клеркъ! Вы говорите о Гильтонѣ-Клеркѣ? Это одинъ изъ тѣхъ людей, которые пишутъ стишки, носятъ проборъ посреди головы и принадлежатъ къ Севильскому клубу.

Ни въ одномъ изъ этихъ трехъ поступковъ не было ничего преступнаго; человѣкъ могъ ихъ совершить и, все-таки, считаться честнымъ англійскимъ гражданиномъ.

Но Гильтонъ-Клеркъ не любилъ, чтобы его классифицировали такимъ образомъ; поэтому онъ и воспользовался первымъ случаемъ отмстить Джиффорду.

Онъ взглянулъ на часы.

— Пять минутъ девятаго, — сказалъ онъ. — Двадцать минуть прошло уже послѣ срока. Я ни за кѣмъ не жду болѣе четверти часа, поэтому мы сядемъ за столъ. Фіамметта!

Отвѣта не послѣдовало; онъ прикоснулся тогда къ стоявшему близъ него серебряному колокольчику и въ комнату опять вошла высокая черная женщина. Фицджеральдъ замѣтилъ, что въ прежнее время она была, вѣроятно, очень красива.

— L’on n’arrive pas; faites servir.

— Bien, in’sieur.

Но въ эту же минуту послышался за дверью шумъ и вслѣдъ затѣмъ Фіамметта ввела въ комнату двухъ посѣтителей. Первый изъ нихъ, весело потиравшій руки, былъ бѣлокурый человѣкъ высокаго роста; короткіе, желтые усы его казались почти бѣлыми отъ контраста съ его круглымъ, багровымъ и сіяющимъ лицомъ; на груди его красовался сверкающій брилліантъ; почти такъ же ярко блестѣли и надѣтые на немъ сапоги. Фицджеральдъ сразу перенесъ все свое вниманіе на слѣдующаго гостя, внѣшность котораго была, безъ всякаго сомнѣнія, болѣе замѣчательна. Второй посѣтитель былъ средняго роста и плотнаго сложенія; черные растрепанные волосы въ безпорядкѣ падали вокругъ его смуглаго лица, съ рѣзкими, но проницательными и умными чертами; глаза его были такъ поразительно ясны, что напоминали глаза льва. Вообще онъ производилъ впечатлѣніе человѣка съ очень сильнымъ умомъ, но не въ мѣру задорнаго, хотя это послѣднее впечатлѣніе ослаблялось нѣсколько его пріятнымъ голосомъ и увлекательнымъ смѣхомъ.

Послѣдовали обычныя извиненія и представленія, во время которыхъ Гильтонъ-Клеркъ выразилъ вскользь сожалѣніе, что гости побезпокоились надѣть фраки; потомъ всѣ усѣлись вокругъ обѣденнаго стола и Фіамметта подала блюдо съ икрою, фаршированными оливками, сардинами и другими закусками, предлагая, вмѣстѣ съ тѣмъ, гостямъ и ликеры.

Такъ какъ Фицджеральдъ никогда въ жизни и не слыхалъ даже ихъ названій и, къ тому же, болѣе интересовался своими новыми товарищами, чѣмъ словами красивой Фіамметты, онъ отвѣчалъ на ея вопросы разсѣянно и не взглянулъ на красноватую жидкость, которую она налила въ его рюмку. Чрезъ мгновеніе, однако, онъ встрепенулся. Съ давнихъ временъ далъ онъ себѣ зарокъ никогда не прикасаться къ спиртнымъ напиткамъ и до сихъ поръ добросовѣстно держалъ обѣщаніе. Ему и въ голову не пришло, чтобы эта красноватая жидкость могла быть чѣмъ-нибудь инымъ, кромѣ вина, и, не особенно одобривъ маслянистый вкусъ икры, онъ захотѣлъ избавиться отъ него, выпивъ одну рюмку. Въ ту же минуту ему показалось, что голова его пошла ходуномъ; горло было все въ огнѣ. Онъ поспѣшно проглотилъ нѣсколько глотковъ воды; къ счастью, никто не обратилъ на него вниманія, и мало-по-малу, все еще нѣсколько задыхаясь и съ побагровѣвшимъ лицомъ, онъ успѣлъ, однако, придти въ себя и вернуться къ своей роли почтительнаго и внимательнаго слушателя.

Разговоръ шелъ исключительно между Гильтономъ-Клеркомъ и Джиффордомъ; мистеръ Скобелль, капиталистъ, былъ большой гастрономъ и весь предался своему дѣлу. Сначала замѣчанія о текущихъ событіяхъ и общественныхъ дѣятеляхъ отличались нѣкоторой избитостью, хотя по временамъ и оказывалось, что оба собесѣдника смотрятъ совершенно различно на нѣкоторые вопросы. Однако, при всякомъ спорномъ пунктѣ всѣ положительно заявленія принадлежали исключительно мистеру Джиффорду; хозяинъ дома не хотѣлъ противорѣчить ему и предпочиталъ дѣлать шутливыя замѣчанія или только пожимать плечами. Джиффордъ держалъ себя, какъ человѣкъ убѣжденный и настойчивый; мысли Клерка можно было выразить однимъ словомъ: соппи! Въ то самое время, когда Джиффордъ страстно утверждалъ, что послѣдній томъ, изданный на этой самой недѣлѣ поэтомъ-лавреатомъ, — верхъ совершенства, что онъ никогда не писалъ еще ничего столь драматическаго по замыслу, болѣе музыкальнаго въ лирическомъ отношеніи или патетическаго въ сильнымъ мѣстахъ, словомъ, что, благодаря ему, человѣческая жизнь стала за послѣдніе дни богаче однимъ высокимъ наслажденіемъ, хозяинъ дома процѣдилъ лѣниво сквозь зубы, тщательно выбирая косточки изъ рыбы, которую ѣлъ:

— О, да, это весьма недурная вещь!

Къ несчастью, они попали какъ-то на разговоръ объ американской междуусобной войнѣ, которая была въ то время болѣе животрепещущимъ вопросомъ, чѣмъ теперь. Сначала замѣчанія ихъ были чисто случайныя и не отличались большой новизной.

— Во всякомъ случаѣ, — сказалъ Гильтонъ-Клеркъ, — съ однимъ всѣ согласятся: на сторонѣ южанъ уже то преимущество, что они джентльмены!

Гнѣвный лучъ промельннулъ въ глазахъ его собесѣдника.

— И что они храбро сражались, — продолжалъ Гильтонѣклеркъ, — пока не были отражены нестройными толпами, нахлынувшими на нихъ со всѣхъ сторонъ, подъ предводительствомъ полководцевъ, которые имѣли такъ же мало понятія о военномъ искусствѣ, какъ и о законахъ простой гуманности. Понятно, что если на одной сторонѣ находятся всѣ преимущества численности, денегъ и припасовъ…

Но это замѣчаніе походило на натискъ потока, когда онъ прорываетъ плотину. Даже мистеръ Скобелль поднялъ голову. По все время войны Либеральное Обозрѣніе являлось ярымъ защитникомъ сѣверныхъ штатовъ. Мистеръ Джиффордъ лично писалъ почти всѣ руководящія статьи о военныхъ дѣйствіяхъ, такъ что его свѣдѣнія по этому вопросу, иногда точныя, были во всякомъ случаѣ громадны, и теперь все это разомъ излилось на голову противника, подобно могучему водопаду. Всѣ сраженія перебралъ Джиффордъ по очереди. Иногда казалось, что Гильтонъ-Клеркъ вышелъ, вѣроятно, изъ комнаты, такъ какъ по временамъ его совсѣмъ даже не было слышно за этимъ громомъ. Только изрѣдка отваживался онъ на презрительную насмѣшку, направленную не противъ одного Сѣвера, а противъ Сѣвера и Юга заразъ, и немудрено, если его сбивала съ толку вся эта перестрѣлка и этотъ шумъ.

Но и здѣсь не оставался онъ въ безопасности, такъ какъ, высказавъ случайно мнѣніе, что объ этомъ вопросѣ не стоитъ даже и спорить, такъ какъ, въ концѣ-концовъ, существуетъ только два вида американцевъ: безцвѣтный и темнокожій, и что лично онъ предпочитаетъ болѣе характерную разновидность, — на него немедленно накинулся безпощадный противникъ, укоряя его въ пристрастіи къ празднымъ и мелкимъ шуткамъ, которыя поселяютъ, однако, недоразумѣнія между государствами. Написать хлесткую статью не трудно, тѣмъ болѣе, что авторъ возьметъ за нее хорошій гонораръ, но потомъ статья начнетъ ходить по свѣту, забредетъ въ Америку и будетъ тамъ истолкована, какъ новый примѣръ недоброжелательства англичанъ. Онъ готовъ побиться объ закладъ, что Клеркъ никогда не былъ въ Америкѣ; онъ увѣрялъ, что во всю свою жизнь ему не довелось видѣть двадцати американцевъ. Неизвѣстно, куда могъ бы увлечь ихъ или до какой ярости дошелъ бы этотъ споръ, еслибъ мистеръ Скобелль не догагадался вставить замѣчаніе. А когда говоритъ капиталистъ, литераторы принуждены хранить молчаніе.

— Я былъ въ Америкѣ! — произнесъ онъ.

— О, неужели? — сказалъ мистеръ Джиффордъ, съ интересомъ глядя на него.

— Въ самомъ дѣлѣ? — прибавилъ хизяинъ дома съ любезной и вопрошающей улыбкой.

Но оказалось, что мистеру Скобеллю нечего было больше сказать. Онъ сдѣлалъ свой вкладъ въ общій разговоръ и снова вернулся къ своей тарелкѣ. Тѣмъ не менѣе, то, что онъ сказалъ, было неоцѣнимо, какъ несомнѣнный фактъ, опровергать который было невозможно. Но если этотъ споръ былъ очень интересенъ для молодаго Фицджеральда съ точки зрѣнія характеристики двухъ борцовъ, то дальнѣйшій разговоръ имѣлъ, какъ впослѣдствіи оказалось, гораздо болѣе важное и прямое значеніе лично для него. Долго не подававшееся шампанское, наконецъ, появилось и было уже дважды обнесено вокругъ стола Фіамметтою; болѣе мягкая атмосфера наполнила комнату; мистеръ Джиффордъ весело смѣялся надъ какой-то шуткой хозяина, а круглые, свѣтлые, вытаращенные глаза капиталиста, лицо котораго сдѣлалось еще краснѣе, глядѣли на всѣхъ съ какимъ-то сіяющимъ выраженіемъ. Эту минуту и выбралъ Гильтонъ-Клеркъ для изложенія плана, послужившаго главнымъ поводомъ для дружескаго обѣда.

— Видите ли, Джиффордъ, мнѣ нуженъ вашъ совѣтъ, — сказалъ онъ. — Мистеръ Скобелль извинитъ меня, конечно, если я повторю здѣсь нѣсколько подробностей, которыя мы уже обсудили съ нимъ. Я предполагаю начать еженедѣльный дешевый журналъ, имѣющій, конечно, въ виду образованныхъ людей, но преимущественно тѣхъ, которые живутъ внѣ городовъ. Нумеръ будетъ выходить въ три часа по суботтамъ, для того, чтобы жители Лондона получали его въ тотъ же день по почтѣ, а иногородные подписчики въ воскресенье утромъ. Можно будетъ сдѣлать сводъ всѣмъ телеграммамъ агентства Рейтера вплоть до субботы; помимо этого — никакихъ текущихъ событій, а, главное, никакой политики. Преобладающее мѣсто, отводимое ей въ англійскихъ газетахъ, основано на заблужденіи… Подождите минуту, Джиффордъ, пока я изложу свой планъ. Повторяю, въ нашихъ изданіяхъ политикѣ отводится мѣсто, совершенно не соотвѣтствующее тому интересу, какой представляютъ политическія событія для среднихъ англійскихъ семей. Внѣ извѣстныхъ кружковъ, т.-е.. я хочу сказать, внѣ тѣхъ, которые прямо занимаются политикою или пишутъ о ней, возьмите любой семейный домъ, и рядомъ съ одной семьей, глубоко поглощенной политикою, вы найдете, по крайней мѣрѣ, четыре другихъ, гдѣ за нее не дадутъ мѣднаго гроша. Вотъ я и хочу обратиться именно къ этимъ четыремъ. Но замѣтьте, что и пятая семья, хотя она и считаетъ себя отвѣтственною за цѣлость государства, можетъ, однако, рядомъ съ этимъ интересоваться и тѣмъ, гдѣ она проведетъ осень, и желать знать, не поѣхать ли ей въ Шотландію или не нанять ли яхту для плаванія вдоль береговъ и т. д. такъ что и эта семья будетъ очень рада изучать нашъ честный и дешевый органъ.

— О, — сказалъ Джиффордъ, — вотъ что! Но для этого уже есть разныя изданія.

— Извините, пожалуйста, это будетъ совершенно иное дѣло, — спокойно возразилъ Гильтонъ-Клеркъ. — Я предполагаю держать цѣлую серію агентовъ: спортсменовъ, рыболововъ, членовъ яхтъ-клуба и т. д., которые будутъ присылать намъ точныя и неприкрашенныя описанія всего, стоющаго вниманія, такъ что отецъ семейства, вмѣсто того, чтобы читать публикаціи, которымъ онъ не довѣряетъ, найдетъ у насъ вѣрныя свѣдѣнія обо всемъ: и объ охотѣ, и о собакахъ, и о лучшихъ мѣстахъ для рыбной ловли, словомъ, обо всемъ, что связано съ мечтами о лѣтней вакаціи, наполняющими для многихъ людей воскресные досуги. Всего труднѣе будетъ найти надежныхъ агентовъ, мы лично будемъ внѣ всякихъ подозрѣній, такъ какъ не станемъ брать никакого вознагражденія за коммиссію. Необходимо, конечно, чтобы агенты были хорошо оплачены.

— Вѣрно, — произнесъ мистеръ Скобелль.

Слушатели насторожили было уши, но этимъ все кончилось. Скобелль молча посмотрѣлъ на всѣхъ. Онъ, видимо, сказалъ все, что считалъ нужнымъ.

— Для этого отдѣла, — продолжалъ Гильтонъ-Клеркъ, — нуженъ, разумѣется, хорошій второй редакторъ, который излагалъ бы всѣ доставляемыя ему свѣдѣнія приличнымъ англійскимъ языкомъ. Кромѣ того, онъ непремѣнно долженъ понимать толкъ въ томъ, что касается спорта, словомъ, знать объ этомъ гораздо болѣе, чѣмъ, напримѣръ, знаю я. Иначе мы сдѣлаемся смѣшными. Я считаю себя очень счастливымъ, что случайно познакомился съ Фицджеральдомъ; еслибъ вамъ, мистеръ Скобелль, удалось убѣдить его принять на себя эту должность, онъ былъ бы для насъ истинной находкой. Не мало пороха истребилъ онъ на своемъ вѣку, охотясь въ ирландскихъ болотахъ, и я хорошо знаю, какой онъ знатокъ и по части рыбной ловли. Къ тому же, видите ли, Фицджеральдъ, это занятіе вовсе не должно поглощать всего вашего времени. Вы могли бы продолжать литературную работу совершенно независимо отъ этого дѣла. Что вы на это скажете? Или, быть можетъ, вы желали бы подумать?….

— О, я былъ бы очень радъ, — пробормоталъ Фицджералбдъ, съ лицомъ краснымъ, какъ у Скобелля. — Вы очень добры; я, право, не знаю, удастся ли мнѣ хорошо исполнить эту работу… но я употреблю, во всякомъ случаѣ, всѣ старанія…

— Хорошо, хорошо, — сказалъ Гильтонъ-Клеркъ равнодушно. — Я увѣренъ, что вы въ этомъ отношеніи смекаете гораздо болѣе меня. Что касается денежныхъ условій, то, быть можетъ, здѣсь не мѣсто обсуждать эти подробности…

Но тутъ мистеръ Скобелль снова вмѣшался. Онъ чувствовалъ, что имѣетъ право говорить и что здѣсь онъ стоитъ на твердой почвѣ.

— Я все это предоставляю вамъ, Клеркъ, и во всемъ на васъ полагаюсь. Пусть журналъ ведется хорошо, по-джентльменски. Я не желаю, когда прихожу въ клубъ, чтобы мнѣ тамъ говорили: «Скобелль, что это за радикальная чепуха помѣщается въ вашемъ изданіи? Какъ это вы можете быть собственникомъ такого органа?» Я хочу, чтобы это былъ джентльменскій журналъ и готовъ платить за это, что нужно. Пусть онъ печатается хорошо, на прекрасной бумагѣ; ну, словомъ, пусть выглядываетъ барскимъ изданіемъ. Я не желаю, когда я бываю въ обществѣ, чтобы люди говорили обо мнѣ, какъ объ издателѣ какого-то радикальнаго вздора.

— О, конечно, конечно, — подхватилъ Гильтонъ-Клеркъ нѣсколько поспѣшно. — Вѣдь, политики у насъ не будетъ… Но теперь намъ необходимо придумать названіе. Я ужь цѣлую недѣлю ломаю надъ этимъ голову. Видите ли что: намъ непремѣнно нужно, чтобы всѣ поняли, что нашъ журналъ назначается для воскреснаго дня или утра, но все, что я придумалъ, напоминаетъ Воскресный Отдыхъ или подобныя заглавія. Мнѣ приходила въ голову Воскресная Сигара, но, вѣдь, не всѣ курятъ. Руководитель деревенскаго джентльмена — это черезъ-чуръ длинно, да, къ тому же, мы хотимъ обратиться ко всѣмъ членамъ семьи, а не къ одному сельскому населенію, а также и къ жителямъ городовъ. Словомъ, намъ придется основательно обдумать этотъ вопросъ.

— На вашемъ мѣстѣ я назвалъ бы журналъ Трутнемъ, — сказалъ мистеръ Джиффордъ. — Мнѣ кажется, что вы имѣете въ виду только людей, уже разжирѣвшихъ и интересующихся одними матеріальными и низменными наслажденіями. У васъ нѣтъ даже намека на какіе-нибудь умственные запросы.

— Извините, пожалуйста, — сказалъ хозяинъ, — я описалъ вамъ всего только одинъ отдѣлъ. Литературную часть я беру на себя. Понятно, что у насъ будутъ появляться статьи, иногда, быть можетъ, касающіяся спорта, но и такія, которыя представятъ интересъ для дамъ. Мы будемъ давать небольшіе разсказы, но трудно имѣть что-нибудь хорошее въ этомъ родѣ; лучше всего помѣщать переводные французскіе романы, хоть, напримѣръ, Monsieur de Camors, иногда стишки или балладу о современныхъ вопросахъ. Профессоръ Джюелъ предложилъ мнѣ рядъ своихъ переводовъ изъ Горація, отчасти принаровленныхъ къ текущимъ событіямъ, но мнѣ кажется, что такія вещи появлялись уже не разъ.

— Лучше и не связывайтесь съ ними, — твердо сказалъ Джиффордъ. — Горацій такой же роковой писатель для переводчиковъ, какъ и Гейне. Съ ними никто не справится. Посмотрите, какой вздоръ вышелъ у Мильтона изъ его перевода пятой Оды.

— Что? — спросилъ Скобелль громкимъ голосомъ, и даже Фицджеральдъ нѣсколько смутился.

— Полноте, вы не должны говорить такъ пренебрежительно о звѣздахъ первой величины, — смѣясь, сказалъ Клеркъ.

— Однако, я, все-таки, утверждаю, что это самый плохой переводъ не только изъ Горація, но и вообще, — настаивалъ Джиффордъ. — Тутъ нельзя даже говорить о степени; это просто самый скверный переводъ, какой мнѣ доводилось читать, и главный его недостатокъ заключается именно въ томъ, что онъ совершенно непонятенъ. Неужели вы станете утверждать, что кто-нибудь, незнакомый съ подлинникомъ, пойметъ хоть слово въ переводѣ Мильтона? Наконецъ, что это за размѣръ! Я думаю, ни одинъ школьникъ не возьмется скандировать такіе стихи.

— Но что же вы, однако, думаете о моемъ проектѣ, Джиффордъ? — спросилъ Клеркъ, подавая сигары.

— Не Богъ знаетъ что, — былъ рѣшительный отвѣтъ. — Вы хотите сочетать совершенно противуположные вкусы; спортсмены вообще не особенно пристрастны къ умственнымъ занятіямъ, а въ тѣхъ усадьбахъ, гдѣ библіотека завалена ружьями, вы, навѣрное, встрѣтите больше готовыхъ зарядовъ, чѣмъ новыхъ книгъ.

— Но вы какъ будто не замѣчаете, что я имѣю въ виду разныхъ лицъ. Я обращаюсь ко всей семьѣ: къ отцу, желающему пригласить на охоту въ Шотландію такого-то или такого-то лорда;, въ мамашѣ, которая не прочь бы устроить нѣсколько танцовальныхъ вечеровъ, еслибъ только у нея былъ на зиму уютный загородный домъ; къ молодымъ барышнямъ, интересующимся переводнымъ французскимъ романомъ, котораго имъ не дозволяютъ читать въ подлинникѣ, словомъ, ко всѣмъ.

— Ну, такъ назовите ваше изданіе Семейнымъ Журналомъ, — сказалъ, смѣясь, Джиффордъ.

— Спасибо; я такъ и сдѣлаю, — спокойно отвѣчалъ Клеркъ, взявъ въ руди изящно переплетенную записную книжку. — По крайней мѣрѣ, это лучше всего, что я до сихъ поръ самъ придумалъ.

Такимъ образомъ мистеръ Вилли сдѣлался вторымъ редакторомъ еженедѣльнаго изданія. Но это было еще не все. Поговоривъ о многихъ вещахъ, собесѣдники случайно попали на романъ, только что написанный человѣкомъ, занимающимъ одну изъ видныхъ должностей въ администраціи. Или, вѣрнѣе, романъ этотъ вышелъ за нѣсколько недѣль передъ тѣмъ анонимно и не возбудилъ никакого вниманія; теперь же было объявлено второе изданіе, заглавный листокъ котораго украшался именемъ Спенсера Тольмэка, члена парламента. Тогда редакторы газетъ снова перерыли кипу книгъ, отложенныхъ въ сторону, какъ не стоющія вниманія, и такимъ образомъ Тѣнь Дафны появилась опять на свѣтъ Божій.

— Какъ странно, что Спенсеръ Тольмэкъ вздумалъ написать романъ, — сказалъ Гильтонъ-Клеркъ. — Его Исторія билля 1832 года вызвала большія похвалы.

— Легкая литература — отдыхъ послѣ административныхъ трудовъ, — сказалъ мистеръ Скобелль, благосклонно улыбаясь.

Джиффордъ бросилъ на него сердитый взглядъ.

— Легкая литература! — сказалъ онъ презрительно. — Я полагаю, что вы называете ее такъ въ противуположность той тяжеловѣсной, которую тянетъ ко дну? Мнѣ кажется, что единственная прочная вещь, которую изобрѣло человѣчество, это именно легкая литература, фантастическая, повѣствовательная, основанная на вымыслѣ. Осада Трои, Странствованія Улисса, Арабскія ночи, пьесы Шекспира, Донъ-Кихотъ, Робинзонъ, скажу болѣе, даже волшебныя дѣтскія сказки, древность которыхъ невозможно даже опредѣлить, — вотъ что вѣчно, что хранится потомствомъ, какъ сокровище, въ то время какъ ваша тяжеловѣсная литература идетъ ко дну.

Джиффордъ говорилъ объ этомъ случайномъ предметѣ съ тою же запальчивостью, какъ и объ американской войнѣ.

— Вы можете назвать ихъ блуждающими огнями, если хотите, потому что ихъ нельзя изловить и сдѣлать изъ нихъ какое-нибудь практическое употребленіе; но, прекрасныя и блестящія, произведенія эти будутъ вѣчно тѣшитъ наше воображеніе, въ то время какъ болѣе полезныя книги, солидныя, преисполненныя содержанія, увязнутъ въ болотѣ и вѣка пройдутъ надъ ними, даже не вспомнивъ ихъ. Люди и безъ того видятъ вокругъ себя слишкомъ много низкаго; имъ хочется, чтобы съ ними говорили иногда о болѣе благородныхъ предметахъ, чтобы даже обыденныя житейскія явленія получили сверхъестественную, фантастическую, яркую окраску. Еслибъ никто не разсказывалъ ребенку о волшебницахъ, онъ самъ бы ихъ придумалъ. А вы утверждаете, что Спенсеръ Тольмэкъ обратился къ этому виду труда для отдохновенія! Быть можетъ, это и такъ. Я не читалъ его Исторіи билля 1832 года, но, если онъ думаетъ, что создавать типы, придавая имъ опредѣленныя и живыя очертанія, понятныя людямъ, которые дѣйствительно живутъ на свѣтѣ, для него будетъ легче, чѣмъ изучать Синюю Книгу и потомъ составлять компиляціи изъ фактовъ, которые такъ и идутъ въ руку, онъ жестоко ошибется. Быть можетъ, онъ уже и понялъ свою ошибку… Однако, чортъ возьми, уже одиннадцать часовъ!

Счастье какъ будто преслѣдовало Фицджеральда въ этотъ вечеръ. Послѣ того какъ мистеръ Скобелль уѣхалъ въ своей каретѣ, остальные два гостя пошли вмѣстѣ пѣшкомъ; идя по Пикадилли, Джиффордъ продолжалъ говорить о новомъ романѣ и о случайномъ замѣчаніи капиталиста. Фицджеральдъ не прерывалъ его. Долго шли они такимъ образомъ; мистеръ Вилли дошелъ бы, кажется, хоть до Іерусалима, еслибъ его товарищъ, наконецъ, не остановился; на прощанье Джиффордъ сказалъ ему:

— Вы живете, кажется, на Фольгэмской дорогѣ, а моя квартира тутъ поблизости. Если вы не прочь написать разборъ того романа, о которомъ я говорилъ, вы могли бы доставить мнѣ вашу работу въ четвергъ вечеромъ. Клеркъ показалъ мнѣ кое-что изъ вашихъ статей. Вы находитесь на настоящемъ пути; не впадайте только въ тонъ напускнаго индифферентизма; его и безъ того слишкомъ много въ Лондонѣ. Вашъ слогъ еще не совсѣмъ выработанъ; вы все ходите вокругъ да около предмета, вмѣсто того, чтобы попасть прямо въ цѣль и покончить разомъ съ вопросомъ. Ну, да все равно. Если хотите попытаться, можете завтра получить отъ меня книгу.

— Позвольте… — сказалъ Фицджеральдъ, почти задыхаясь отъ волненія, — вы, конечно, говорите о статьѣ не для Либеральнаго Обозрьнія?

— А то для чего же?

Еслибъ въ эту минуту разверзлась мостовая и передъ мистеромъ Вилли прошла вся процессія дона Фіерна съ его вльфами, онъ не былъ бы такъ пораженъ. Писать для Либеральнаго Обозрѣнія, да еще о книгѣ, поглощающей все вниманіе публики! Онъ не находилъ словъ, чтобы достаточно отблагодарить своего спутника и выразить, вмѣстѣ съ тѣмъ, недовѣріе къ собственнымъ силамъ.

— Помните, — добродушно прервалъ его Джиффордъ, — я не обѣщаю непремѣнно помѣстить вашу статью. Я предлагаю вамъ попытаться, если вы согласны идти на рискъ. Во всякомъ случаѣ, это будетъ для васъ хорошимъ упражненіемъ. Если вы зайдете или зашлете завтра кого-нибудь, книга будетъ васъ ожидать. Покойной ночи! Очень радъ, что съ вами познакомился.

Глава III.
Первая попытка.

Фицджеральдъ не скоро заснулъ въ этотъ вечеръ. Пока онъ быстрыми шагами возвращался по Фольгэмской дорогѣ, въ его головѣ тѣснилось, по крайней мѣрѣ, тридцать пять различныхъ способовъ начать роковую статью, и ему казалось, что онъ совсѣмъ утратилъ способность рѣшить, который изъ нихъ самый лучшій. Еслибъ ему дали взглянуть хоть на первую страницу романа, быть можетъ, онъ попалъ бы на настоящую дорогу. Теперь же, въ страстномъ возбужденіи, придумывалъ онъ уже планъ разбора книги, о содержаніи которой не имѣлъ ровно никакого понятія; ему казалось, что его мозгъ вырвался изъ-подъ его власти и работаетъ безцѣльно и нестройно, совсѣмъ независимо отъ его воли.

Наконецъ, онъ добрался до тускло-освѣщеннаго двора, на одной сторонѣ котораго стояло некрасивое двухъэтажное зданіе, небрежно взошелъ по лѣстницѣ, отперъ дверь, зажегъ спичку, потомъ лампу, и очутился въ довольно просторной, но низкой и скудно-меблированной комнатѣ. Это было прекрасное мѣсто для размышленій, такъ какъ нигдѣ не было ни малѣйшихъ поводовъ къ разсѣянности, въ видѣ предметовъ роскоши, — а подумать было о чемъ. Предполагаемое изданіе журнала; удивленіе Китти, когда она узнаетъ счастливую вѣсть; чудесный вечеръ, только что имъ проведенный; поразительный контрастъ между двумя великими людьми, которыхъ онъ сегодня узналъ, наконецъ, весь разговоръ, оставшійся у него въ памяти, отъ слова до слова, — всего этого было достаточно, чтобы занять его мысли; но рельефнѣе всего выступалъ передъ нимъ важный вопросъ о предстоящей статьѣ. Что за неожиданная удача! А еще говорятъ, что Лондонъ непривѣтливый городъ! Вѣдь, не пристрастіе же къ рыбной ловлѣ побудило Джиффорда сдѣлать ему подобное приглашеніе. Онъ видѣлъ, правда, нѣсколько статей изъ Коркской Лѣтописи; но Фицджеральдъ относился недовѣрчиво къ себѣ и не приписывалъ своимъ работамъ большаго значенія. Никогда, онъ даже и не думалъ, чтобъ онѣ могли дать ему право на сотрудничество въ Либеральномъ Обозрѣніи.

Въ эту минуту всѣ мысли разомъ вылетѣли изъ его головы. Изъ нижняго этажа донесся страшный ревъ; такъ и гудѣли звуки голоса, завывавшаго густымъ басомъ или же отбивавшаго частою дробью извѣстную пѣсню:

«Если стар-р-р-ая дружба будетъ забыта…»

— Боже мой! Опять это животное, — простоналъ Фицджеральдъ.

Но «животное» не имѣло, казалось, на этотъ разъ намѣренія продолжать пѣсню. Наступила мертвая тишина, во время которой Фицджеральду удалось нѣсколько собраться съ мыслями. Онъ тутъ же порѣшилъ (если только книга дастъ ему для этого малѣйшую возможность) написать критику добродушно, по-пріятельски. Нѣкоторыя изъ замѣчаній, высказанныхъ Джиффордомъ Клерку по поводу предположеннаго журнала, глубоко запали въ его память.

"Прежде всего, мой милый, — говорилъ мистеръ Джиффордъ, — я посовѣтовалъ бы вамъ, начиная новое предпріятіе, отдѣлаться отъ напускнаго пессимизма вашей Еженедѣльной Газеты. Постоянное умаленіе всего, недовольство всѣмъ, что только случается въ политикѣ, литературѣ или искусствѣ, дѣло невыгодное, даже просто глупое. Когда публика видитъ, что вы недовольны, вѣчно смотрите на все съ мрачной стороны, постоянно утверждаете, что все на свѣтѣ идетъ къ чорту, она начинаетъ подозрѣвать, что у васъ есть на это свои причины, — другими словами, что ваша подписка уменьшается. Ну, а это — впечатлѣніе невыгодное. Да, наконецъ, публика не станетъ вовсе читать газеты, которая постоянно портитъ ей настроеніе духа. Раздражать читателей безнаказанно, вѣчно нападать на нихъ, обращаться съ ними пренебрежительно нельзя. Они перестанутъ васъ читать, а, вѣдь, это ужасно: вы увидите тогда на дѣлѣ, что публика можетъ сдѣлать вамъ вредъ, а вы ей — никакого.

— Мнѣ кажется, однако, — возражалъ Гильтонъ-Клеркъ съ любезной улыбкой, — что Еженедѣльная Газета болѣе распространена въ публикѣ, — конечно, на самую незначительную цифру, — чѣмъ Либеральное Обозрѣніе…

— Несомнѣнно, несомнѣнно, — добродушно отвѣчалъ Джиффордъ, — хотя я и надѣюсь, что это современемъ измѣнится. А пока, вотъ вамъ мой совѣтъ: вашъ недовольный тонъ даетъ поводъ думать, что ваши дѣла идутъ далеко не такъ хорошо, какъ вы бы желали, и это плохо! Потомъ еще вопросъ объ объявленіяхъ. Не забывайте, что люди, посылающіе ихъ, тоже позвоночныя животныя и составляютъ значительную часть публики. Если вы будете изъ недѣли въ недѣлю заявлять во всеуслышаніе, что англійскіе торговцы — отъявленные мошенники, что желѣзнодорожныхъ директоровъ слѣдовало бы вѣшать, какъ завѣдомыхъ убійцъ, и т. д., то будьте увѣрены, что вашимъ объявленіямъ придется плохо. Попробуйте послѣ того заслать агента въ какой-нибудь большой магазинъ съ предложеніемъ занять первую страницу объявленій на слѣдующей недѣлѣ! «Къ чорту Еженедѣльную Газету!-- отвѣтитъ хозяинъ. — Скажите вашему редактору, что мошенничество намъ теперь въ убытокъ, и публиковать намъ, слѣдовательно, у него не о чемъ. Самъ онъ, видно, плутъ…»

Совѣтъ этотъ, по мнѣнію Фицджеральда, вовсе не согласовался съ смѣлымъ тономъ Либеральнаго Обозрѣнія, но казался, однако, весьма разумнымъ. И такъ, молодой критикъ отнесется къ книгѣ самымъ дружелюбнымъ образомъ. Вмѣсто того, чтобы бичевать ее безъ всякаго милосердія, Либеральное Обозрѣніе протянетъ руку новому таланту, ободритъ его, посовѣтуетъ ему не терять надежды. А что, если книга въ самомъ дѣлѣ хороша, такъ что не. окажется даже никакой нужды покровительствовать ей? Тогда можно будетъ поздравить литературу съ новымъ пріобрѣтеніемъ. Фицджеральдъ вспомнилъ кстати, что Либеральное Обозрѣніе любило дѣлать по временамъ важныя открытія. Ни одной сколько-нибудь серьезной рецензіи не появлялось еще о новой книгѣ, хотя о ней уже много говорили въ публикѣ. Неужели онъ первый возвѣститъ міру о появленіи новой литературной силы? Еслибъ только книга уже была у него подъ руками, вотъ здѣсь — сейчасъ…

«Никто объ ней больше не вспо-о-омнитъ…», —

снова заревѣлъ внизу страшный басъ. «Что за чортовская память у этого человѣка! — промелькнуло въ головѣ Фицджеральда. — Вѣдь, навѣрное, прошло десять минутъ съ перваго стиха. Нѣтъ ли гдѣ-нибудь въ полу щели, въ которую такъ ясно проходитъ звукъ? А что, если эта щель приходится какъ разъ надъ головою пѣвца? Какъ хорошо было бы окатить его ведромъ воды!»

Но рева уже не было слышно. Раздался было одинъ стихъ изъ народнаго гимна, но Фицджеральдъ уже подмѣтилъ, что это означало намѣреніе артиста предаться покою. «God save the queen», — промычалъ басъ потомъ началось какое-то топанье и шуршанье ногъ, какъ будто кто-то исполнялъ на голомъ полу странную пляску. Потомъ все смолкло.

На слѣдующее утро Фицджеральдъ счелъ возможнымъ явиться въ редакцію Либеральнаго Обозрѣнія не раньше одиннадцати часовъ, вовсе не надѣясь, чтобъ Джиффордъ успѣлъ уже прислать книгу. Къ его великому удивленію, драгоцѣнная посылка уже ожидала его, и нетерпѣніе узнать скорѣе, съ какимъ матеріаломъ ему придется имѣть дѣло, было такъ велико, что не успѣлъ онъ вскарабкаться на верхъ перваго попавшагося омнибуса, какъ тотчасъ же развязалъ свертокъ, положилъ два тома въ карманъ и принялся разрѣзать листы третьяго. Онъ пробѣжалъ первыя двѣ страницы, — весьма хорошо! Введеніе въ шутливомъ тонѣ было написано легко и съ юморомъ; это была миніатюрная характеристика загороднаго дома и его обитателей во время сезона охоты. Прежде всего, критикъ познакомился съ тремя дочерьми какой-то герцогини; каждая изъ нихъ сидѣла у себя въ уборной и повѣряла свою тайну горничной. Всего забавнѣе было то, что всѣ эти разговоры имѣли предметомъ пріѣздъ какого-то маркиза, ожидаемаго къ вечеру, и обсуждали тотъ эффектъ, который произведутъ на него туалеты и прически барышенъ.

Къ несчастью, Фицджеральдъ былъ гораздо ближе знакомъ съ лучшими пріемами охоты за дичью, чѣмъ съ манерами и разговоромъ герцогскихъ дочерей и вскорѣ ему показалось, что вся эта болтовня, можетъ быть, и остроумна, но совершенно не естественна. Его возмущала мысль, что три знатныя, благовоспитанныя барышни могутъ вести себя, точно простыя служанки. Его собственный отецъ, правда, содержитъ маленькую гостинницу, но, чѣмъ не менѣе, Фицджеральды изъ Айнишина были древняго рода! Онъ привыкъ, что на родинѣ его величаютъ «ваша милость», и вѣрилъ въ большое значеніе знатнаго происхожденія и хорошей крови. Поэтому онъ возмущался, видя, что авторъ заставилъ аристократовъ избрать себѣ повѣренными горничныхъ.

Онъ продолжалъ читать, все еще не теряя надежды. Пріѣхалъ маркизъ, потомъ кое-кто изъ сосѣдей, — и тутъ опять оказалось нѣсколько удачныхъ юмористическихъ описаній, которыя Фицджеральдъ отмѣтилъ для одобренія. Читалъ онъ и во время всего пути, читалъ и дома, за обѣдомъ. Къ четыремъ часамъ онъ окончилъ книгу и отложилъ ее въ сторону со вздохомъ.

И объ этомъ-то долженъ онъ дать отчетъ!… Онъ рѣшилъ, однако, выполнить свою задачу не позже того же вечера, чтобъ показать редактору Либеральнаго Обозрѣнія какъ быстро можетъ онъ работать. Тотчасъ же принялся онъ за дѣло, пытаясь хоть что-нибудь извлечь изъ сухой, безжизненной книги; къ счастью, голосистый сосѣдъ его все время отсутствовалъ, и ничто не мѣшало работѣ. Часы шли за часами; наконецъ, послѣ долгаго обдумыванія и многихъ передѣлокъ, ему удалось написать что-то, если не очень интересное, то, какъ ему казалось, довольно безпристрастное.

Въ эту минуту почтальонъ подалъ ему письмо, которое онъ жадно схватилъ, надѣясь, что оно отъ Китти. Но письмо оказалось отъ его отца:

"Милый Вилли!

"Негодяй Малонэ, — чтобъ чортъ его побралъ! — не хочетъ возобновить извѣстнаго тебѣ векселя, и грозитъ напустить на меня своего мошенника-брата, если къ четвергу я не добуду сорока фунтовъ. Я употребилъ всѣ усилія, чтобъ найти деньги, но все неудачно. Нѣтъ ли у тебя чего-нибудь? Со стороны Малонэ это низко. Не разъ помогалъ я его дѣду, когда у него не было ни гроша. Онъ мститъ мнѣ только потому, что мой Макъ-Магонъ обогналъ его лошадь на послѣднихъ скачкахъ.

"Твой отецъ, Эдуардъ Фицджеральдъ".

Мистеръ Вилли пріѣхалъ въ Лондонъ съ тридцатью восьмью фунтами въ карманѣ. Это было все его наличное богатство. Во всякое другое время ему показалось бы непріятнымъ разстаться съ этой суммой, или хотя съ частью ея, для того только, чтобъ уплатить долги отца по скаковому клубу. Но что значитъ для него нѣсколько золотыхъ монетъ, когда передъ нимъ открывается блестящая будущность? Его первый вкладъ въ Либеральное Обозрѣніе уже готовъ; онъ сейчасъ опуститъ его въ почтовый ящикъ. Завтра онъ повидается съ Гильтономъ-Клеркомъ насчетъ сотрудничества въ новомъ журналѣ. А какое нѣжное письмо написала ему надняхъ Китти! Нѣтъ, не въ такую минуту будетъ онъ дрожать надъ какими-нибудь жалкими грошами! Онъ сѣлъ и написалъ отцу:

"У меня всего тридцать восемь фунтовъ; изъ нихъ посылаю тебѣ тридцать, такъ какъ мнѣ надо оставить себѣ что-нибудь на прожитіе. Кромѣ того, ты можешь отнести мое ружье агенту лорда Кинсэля; онъ предлагалъ мнѣ за него шесть фунтовъ. Остальные четыре собери какъ-нибудь самъ, но только не продавай моей лошади; мы съ нею еще поохотимся. Здѣшнія дѣла мои идутъ, кажется, хорошо; объ этомъ поговоримъ впослѣдствіи.

"Твой сынъ, Вилльямъ Фицджеральдъ".

Письма этого онъ, конечно, не могъ отправить сейчасъ же, такъ какъ нужно было сдѣлать сперва денежный переводъ. Оставалось другое письмо, къ Джиффорду, о которомъ онъ думалъ по временамъ съ тревогою, сомнѣваясь, сдѣлалъ ли въ статьѣ все, что могъ. Какъ бы то ни было, размышлять было уже поздно; онъ взялъ письмо и опустилъ его въ ближайшій ящикъ, послѣ чего почувствовалъ нѣкоторое успокоеніе. Ночь была прекрасная, и онъ долго бродилъ безцѣльно, думая о многомъ, а болѣе всего объ Айнишинѣ и о полянѣ, гдѣ журчала вода, залитая луннымъ свѣтомъ.

Была уже полночь, когда онъ подходилъ къ своему дому. Онъ очень усталъ и, быть можетъ, ему взгрустнулось нѣсколько отъ сознанія его одиночества въ громадномъ Лондонѣ. Онъ съ удовольствіемъ думалъ, что, сейчасъ предастся сну, во время котораго видѣлъ иногда Китти, съ ея смѣющимися глазами, слышалъ ея веселый голосъ. Но, какъ оказалось въ эту минуту, приключеніямъ этой ночи еще не наступилъ конецъ.

Глава IV.
Новое знакомство.

Фицджеральдъ только что собирался войти подъ арку, которая вела на дворъ его дома, какъ вдругъ услыхалъ недалеко отъ себя какой-то шумъ, а, вслѣдъ затѣмъ, и голосъ, взывающій о помощи. Инстинктивно онъ остановился, такъ какъ ему не особенно хотѣлось вмѣшиваться въ чужую драку, да, къ тому же, онъ не могъ разсмотрѣть хорошенько, что собственно происходило. Появленіе его на мѣстѣ борьбы уже произвело, однако, повидимому, нѣкоторое впечатлѣніе, такъ какъ, еще прежде чѣмъ онъ успѣлъ опомниться, мимо него пробѣжалъ какой-то человѣкъ. Фицджеральдъ былъ совершенно озадаченъ. Онъ только что мечталъ объ Айнишинѣ и вовсе не думалъ о полночныхъ грабежахъ на улицахъ Лондона. Не успѣлъ онъ возблагодарить Бога за счастливое избавленіе отъ встрѣчи съ какимъ-то мошенникомъ, какъ вдругъ мимо него пронеслась другая фигура, за этотъ разъ очень близко, и въ ту же минуту онъ получилъ рѣзкій ударъ. Это уже было слишкомъ и онъ сразу очнулся. Куда собственно былъ нанесенъ ударъ, онъ хорошенько не понялъ, но чувствовалъ только, что все лицо его горѣло. Въ его рукѣ находилась толстая дубовая палка, съ большимъ набалдашникомъ, и черезъ минуту онъ уже стремительно несся внизъ по Фольгэмской дорогѣ, съ самымъ нехристіанскимъ намѣреніемъ воздать противнику по заслугамъ, а, быть можетъ, и нѣсколько больше.

Первый изъ бѣжавшихъ успѣлъ уже скрыться, но второй былъ еще на глазахъ, и Фицджеральдъ отлично понялъ, что весь успѣхъ погони зависитъ оттого, удастся ли ему догнать бѣглеца, прежде чѣмъ онъ успѣетъ скрыться въ какомъ-нибудь закоулкѣ. Необходимо сказать, что воръ, или кто бы онъ тамъ ни былъ, бѣжалъ очень хорошо; но мышцы его не отличались той упругостью, которую пріобрѣлъ Фицджеральдъ, охотясь по горамъ и болотамъ, вслѣдствіе чего въ нѣсколько мгновеній мистеръ Вилли уже настолько настигъ его, что могъ нанести ему ударъ по головѣ своею тяжелою палкою. Еще одна минута — и онъ самъ едва не упалъ на своего распростертаго врага, который лежалъ растянувшись на мостовой, безъ всякихъ признаковъ жизни.

Въ это мгновеніе къ нему торопливо подбѣжалъ третій незнакомецъ, и Фицджеральдъ, теперь уже сильно раздраженный, обернулся, готовый драться со всѣми лондонскими мошенниками заразъ. Но онъ тутъ же увидалъ, что бѣжавшій къ нему изо всѣхъ силъ невысокій человѣкъ, съ рыжею бородою и безъ шляпы, былъ просто его сосѣдъ, художникъ, жившій въ комнатѣ подъ его собственной спальней.

— Схватили вы его? — въ большомъ волненіи кричалъ рыжій человѣкъ. — Держите вы хоть одного изъ нихъ?

— Да, держу, — отвѣчалъ Фицджеральдъ, — а теперь мнѣ бы очень хотѣлось знать, что мнѣ съ нимъ дѣлать?

— Негодяи! — произнесъ незнакомецъ, задыхаясь отъ волненія Онъ говорилъ съ сильнымъ шотландскимъ акцентомъ. — Еслибъ вы не подоспѣли во время, они отняли бы у меня все, до послѣдняго гроша. Однако, — прибавилъ онъ, взглянувъ на своего избавителя, — ужь не ударилъ ли онъ васъ? Все лицо ваше въ крови.

Фицджеральдъ дѣйствительно чувствовалъ на подбородкѣ и щекѣ что-то теплое и влажное, а, приложивъ платокъ къ лицу, увидалъ при тускломъ свѣтѣ газа, что кровь течетъ обильно.

— Да, онъ меня ударилъ, и мнѣ кажется, что и я не остался въ долгу, если только онъ не притворяется. Бѣгите скорѣе за полисменомъ, а я постерегу этого негодяя, и если онъ сдѣлаетъ хоть одно движеніе, еще разъ угощу его своей палкой.

Растрепанный и взволнованный, художникъ быстро исчезъ и черезъ нѣсколько секундъ вернулся не только съ однимъ, но даже съ двумя полицейскими, которымъ торопливо разсказывалъ, какъ все случилось.

Въ эту самую минуту, когда они приближались, человѣкъ, распростертый на землѣ, медленно поднялся на колѣни и началъ тереть рукой затылокъ.

— Кто это меня ударилъ? — пробормоталъ онъ, будто съ просонья. Вслѣдъ затѣмъ, нѣсколько придя въ себя, онъ оглянулся, увидалъ приближающихся полисменовъ, произнесъ одно только слово «попался» и покорился своей участи.

— Клянусъ честью, это Коршунъ, — сказалъ одинъ изъ полицейскихъ, взявъ его за плечо и повернувъ его апатичное лицо къ свѣту газа. — Мы его искали съ того самаго дня, какъ былъ большой грабежъ на Кромвельской дорогѣ.

— Послушайте-ка, милѣйшій, — сказалъ шотландецъ, — запишите мое имя и адресъ, и я явлюсь завтра утромъ въ полицейскій постъ, чтобы дать необходимыя показанія.

— Очень хорошо, сэръ; этому мошеннику придется отвѣчать не за одно только ваше дѣло.

— Ну, такъ ведите его скорѣе, да смотрите держите покрѣпче. А вы, сэръ, — продолжалъ онъ, обращаясь къ Фицджеральду, — не хотите ли дойти до моей мастерской? Я дамъ вамъ воды, чтобы умыть лицо; это — единственное, чѣмъ я могу выразить вамъ свою признательность.

— Да, вѣдь, мы сосѣди! — отвѣчалъ Фицджеральдъ. — Я знаю васъ очень хорошо. Вѣдь, это вы, должно быть, поднимаете такой страшный шумъ вашими шотландскими пѣснями?

— А вы почемъ знаете? — рѣзко спросилъ рыжій незнакомецъ.

— Потому что моя комната приходится какъ разъ надъ вашей мастерской.

— Ахъ, чортъ возьми! Такъ это вы ходите взадъ и впередъ надъ моей головой по цѣлымъ ночамъ? Топъ, топъ, топъ! потомъ пять минутъ передышки, а тамъ опять топъ, топъ, топъ! взадъ и впередъ. Да знаете ли вы, милѣйшій, я всегда думалъ, что тамъ живетъ какой-нибудь бульверовскій Евгеній Арамъ и ломаетъ въ отчаяніи руки надъ моей головой. Я былъ увѣренъ, что вы кого-нибудь убили. Иногда мнѣ казалось, что наверху находится гіена въ клѣткѣ. Скажите, пожалуйста, зачѣмъ это вы бродите такъ по ночамъ?

— Дурная привычка, вотъ и все.

— Чѣмъ же вы занимаетесь? — напрямикъ спросилъ незнакомецъ.

— Я пишу для газетъ.

— Никогда бы я не подумалъ, что это такъ трудно. Вы, должно быть, изнашиваете не мало обуви, — сухо замѣтилъ шотландецъ. — Но, все равно, когда я найду свою шляпу, вы должны зайти ко мнѣ и выпить стаканъ грогу. Я только что шелъ ужинать, когда эти мерзавцы напали на меня. Какъ жаль, что у насъ нѣтъ свѣчки! Мнѣ кажется, что полиція, изъ благодарности за то, что мы изловили ей извѣстнаго мошенника, могла бы поставить намъ лишній газовый фонарь въ этой трущобѣ!

Но и безъ помощи свѣчи шляпа скоро нашлась. Вслѣдъ затѣмъ незнакомецъ отперъ дверь въ просторную, звонко отдававшую всѣ звуки комнату, зажегъ газъ и тотчасъ же принесъ своему спутнику холодной воды облить лицо. Пока Фицджеральдъ занимался этимъ дѣломъ, причемъ обнаружилось, что рана его ничтожная, шотландецъ, съ ловкостью, доказывавшею, какъ хорошо знакомы ему условія бивачной жизни, развелъ огонь въ маленькой газовой печи, принесъ мяса, накрылъ бѣлоснѣжной скатертью небольшой столъ и поставилъ на него стаканы, тарелки, ножи и вилки.

— Ну, теперь поужинаемъ и побесѣдуемъ, — сказалъ онъ. — Не хотите ли, чтобы я приготовилъ вамъ тарелку горячаго супа? Онъ поспѣетъ въ пять минутъ.

— О нѣтъ, благодарю, — отвѣчалъ Фицджеральдъ, которому очень нравилась простота этого рыжаго человѣчка.

— Довольно будетъ и говядины. Но, — продолжалъ онъ, окинувъ взоромъ большую, запыленную мастерскую, наполненную картинами, стоявшими лицомъ въ стѣнѣ, — мнѣ болѣе всего хотѣлось бы посмотрѣть на вашу работу.

— Мою работу? — отвѣчалъ шотландецъ. — Извольте, съ удовольствіемъ. Такъ какъ вы сотрудничаете въ газетахъ, то, конечно, картинъ не покупаете?

— Значитъ, вы не хотѣли бы показывать ихъ покупателямъ?

— На всемъ свѣтѣ нѣтъ для меня никого ненавистнѣе, — возразилъ художникъ, суетясь около стола, — хотя, правда, я имѣю мало опыта въ этомъ отношеніи. Критики я не боюсь: чѣмъ она строже, тѣмъ больше пользы могу я извлечь изъ нея. Но расцѣнка картинъ на деньги — вотъ, чего я не выношу. Ну, теперь садитесь. Вода уже почти кипитъ, и мы выпьемъ по стакану грога. Вотъ бутылка, а вотъ и сахаръ.

— Спасибо, но я не пью водки.

— Что? — закричалъ рыжебородый художникъ, едва не выронивъ бутылки. — Что вы сказали?

— У меня есть наверху пиво. Я сейчасъ сбѣгаю за нимъ.

— Да Господь, съ вами, любезнѣшій. Если вамъ нуженъ эль, тамъ въ углу есть, кажется, еще двѣ бутылки. Кстати, какъ ваше имя?

— Фицджеральдъ.

— Ну, а мое — Россъ. Джонъ Россъ. Приступайте, дружище; незачѣмъ терять времени надъ говядиной, когда послѣ нея насъ ожидаетъ трубка и стаканъ грога.

Фицджеральдъ скоро замѣтилъ, что онъ страшно голоденъ, и такъ какъ холодное мясо и эль оказались очень вкусными, то онъ воздалъ имъ должную честь, въ то же самое время терпѣливо отвѣчая на разспросы своего прямодушнаго новаго знакомца.

— Ну, вы, я вижу, одинъ изъ баловней судьбы, — замѣтилъ Россъ, когда Фицджеральдъ разсказалъ ему о своихъ литературныхъ надеждахъ. — Вы сразу стали на ноги. А я вотъ ужь около шести лѣтъ въ Лондонѣ и не продалъ здѣсь во все это время столько картинъ, сколько мнѣ удалось продать въ Пертѣ въ теченіе двухъ сезоновъ. Но, что за важность! — продолжалъ онъ съ добродушной веселостью, — благодаря этому у меня будетъ больше картинъ для продажи, когда мнѣ, наконецъ, повезетъ. Я никому не завидую, пока у меня есть хоть корка хлѣба, и вполнѣ увѣренъ, что и мое время когда-нибудь придетъ.

— Я думаю, что еслибъ вамъ удалось попасть въ академію, ваши картины получили бы отъ этого еще больше цѣны, — замѣтилъ Фицджеральдъ.

— Въ академію? — спросилъ Джонъ Россъ, выпучивъ глаза отъ удивленія. — Вы полагаете, что я могу, сдѣлаться членомъ академіи?

— Конечно. Вѣдь, это естественная мечта каждаго художника.

— О, да, но это такая удача, о которой я никогда даже и не мечтаю, — возразилъ Россъ, обдавая кипяткомъ нѣсколько кусковъ сахара. — Подумайте только, какъ много людей, которые занимаются, подобно мнѣ, живописью. Нѣтъ, — продолжалъ онъ, — отъ академіи я желаю лишь одного: пусть она отнесется ко мнѣ дружелюбно. Если я о чемъ-нибудь мечтаю, такъ только о хорошемъ мѣстѣ для моихъ картинъ на выставкѣ, да и это получить не легко, если вспомнить о массѣ лицъ, которыя туда стремятся. Въ прошломъ году выставили, правда, одну изъ моихъ картинъ, да гдѣ-то подъ крышею. Мое счастье, какъ видите, еще не такъ выяснилось, какъ ваше.

— Но, вѣдь, и у меня тоже только однѣ надежды, — сказалъ Фицджеральдъ. — Съ тѣхъ поръ, какъ я пріѣхалъ въ Лондонъ, я еще не заработалъ, сколько мнѣ извѣстно, ни одного гроша.

— Ну, на что это похоже? Да передъ вами, дружище, вся будущность! Мина заложена; остается только зажечь спичку и взорвать порохъ.

Въ это время оба собесѣдника успѣли уже закурить трубки, и Россъ продолжалъ толковать объ искусствѣ, употребляя выраженія, которыя повергали его товарища въ величайшее изумленіе. Хорошо ли онъ самъ рисовалъ или нѣтъ — это оставалось для Фицджеральда еще тайной, во говорилъ онъ мастерски. Его рѣчь, переходившая съ предмета на предметъ, отличалась энтузіазмомъ, образностью, мѣткостью опредѣленій; временами казалось, будто все озаряется яркимъ лучемъ солнца. Фицджеральдъ глубоко заинтересовался и могъ бы слушать своего собесѣдника до безконечности, но иногда невольно задавалъ себѣ вопросъ, какова должна быть работа человѣка, который то осуждалъ художниковъ до-рафаелевскаго періода за ихъ унылое настроеніе и архаическую манерность, то громилъ французскихъ пейзажистовъ за пристрастіе къ деталямъ и боязнь дневнаго свѣта?

— Не о томъ рѣчь, какъ я самъ работаю, — сказалъ, наконецъ, Россъ, замѣтивъ, что глаза Фицджеральда скользятъ по его картинамъ, — а о томъ, къ чему я стремлюсь. Положимъ, вы хотите нарисовать ржаное поле; ужь не думаете ли, что это вамъ удастся, если вы приметесь рисовать колосъ за колосомъ, стебель за стеблемъ, и нарисуете ихъ хоть пятьдесятъ тысячъ? Да никогда, потому что рисовать должно только то, что мы видимъ, а когда мы смотримъ на ржаное поле, намъ представляются не отдѣльные колосья, а цѣлое море золота, мѣстами блѣднаго, мѣстами болѣе яркаго, иногда перемѣшаннаго съ зеленью или цвѣтами. Вы должны рисовать даже болѣе того, что видите, вложить въ ваше ржаное поле что-то такое, что согрѣваетъ сердца людей, иначе вы всегда будете только мазилкой.

Фицджеральдъ былъ слишкомъ увлеченъ, чтобы прерывать своего собесѣдника. Но внезапно Россъ самъ отклонился отъ вопроса о живописи, сталъ говорить объ инстинктивномъ пониманіи красокъ, прирождённомъ людямъ, лишеннымъ всякаго художественнаго образованія, случайно коснулся рыбъ, пестрыхъ мухъ и т. д. Фицджеральдъ поднялъ голову.

— Ужь не рыболовъ ли вы? — быстро спросилъ онъ.

— Балуюсь иногда, — отвѣчалъ Россъ. — А вы?

— Тоже смекаю кое-что, — скромно отвѣчалъ Фицджеральдъ.

— Ну, въ такомъ случаѣ трудно повѣрить, чтобы вы провели всю жизнь въ душной редакціи!

— Я провелъ большую часть, бродя по болотамъ и горамъ, — смѣясь, сказалъ Фицджеральдъ, — и надо правду сказать, бродилъ, даже гораздо больше, чѣмъ слѣдовало.

— Стрѣляете?

— Да.

— А что именно?

— Бекасовъ, тетеревовъ; главнымъ образомъ, по зимамъ.

Тутъ разговоръ окончательно уклонился въ сторону; пошли описанія зимнихъ ночей проведенныхъ въ болотахъ, и приключеній на морскомъ берегу во время снѣжныхъ сугробовъ и морозовъ. Все это казалось даже самому Фицджеральду гораздо болѣе соблазнительнымъ здѣсь, въ Лондонѣ, чѣмъ оно было въ дѣйствительности, когда онъ вставалъ, дрожа отъ холода, въ темныя зимнія утра, одѣвался при свѣтѣ одинокой свѣчи и шелъ по пустыннымъ и соннымъ улицамъ Айнишина. Теперь все было забыто: и промокшая одежда, и неудачи, и досады; въ памяти остались только однѣ счастливыя находки.

Однако, Фицджеральдъ, все-таки, попытался еще разъ вернуться къ вопросу о живописи и спросилъ Росса, рисуетъ ли онъ морскіе виды.

— Я? — воскликнулъ художникъ. — Нѣтъ, спасибо. Да это свело бы меня въ могилу. Въ академіи выставляютъ иногда картины, надъ которыми я просто помираю со смѣху. Каждая волна сдѣлана такъ аккуратно, точно литая. Пѣна — совершенно точеная. Нѣтъ, спасибо. Довольно трудностей встрѣчаемъ мы, художники, и на сушѣ. Даже тогда, когда вода совсѣмъ покойна, въ ней есть какой-то маслянистый отблескъ, котораго ни за что не передашь.

Потомъ они снова вернулись къ вопросу объ охотѣ и такъ увлеклись имъ, что когда Фицджеральдъ всталъ, наконецъ, чтобы идти къ себѣ, было уже половина пятаго утра. Тутъ только онъ вспомнилъ, что еще не видалъ картинъ своего хозяина.

— Моихъ картинъ? — смѣясь, сказалъ Россъ. — Да вы можете видѣть такія картины, и даже гораздо лучшія, каждый день. Но я желалъ бы, чтобы вы заходили ко мнѣ, когда вы свободны, выкурить трубочку и поразсказать мнѣ, какъ идутъ ваши дѣла.

— Хорошо, я буду очень радъ, — поспѣшно отвѣчалъ Фицджеральдъ. — Быть можетъ, я узнаю уже завтра что-нибудь опредѣленное.

Глава V.
Начало карьеры.

На другой день Фицджеральдъ принялся съ ранняго утра за исполненіе разныхъ неотложныхъ дѣлъ. Прежде всего, онъ долженъ былъ пойти съ своимъ новымъ другомъ въ полицейскій постъ, хотя, правду сказать, не чувствовалъ никакой вражды къ несчастному Коршуну, снова попавшемуся въ руки правосудія. Потомъ необходимо было переслать отцу обѣщанные тридцать фунтовъ. Исполнивъ обѣ обязанности, онъ отправился въ Альбани-стритъ на свиданіе съ Гильтономъ-Клеркомъ. Когда Фіамметта впустила его въ ярко-убранную комнату, Фицджеральдъ засталъ этого джентльмена одѣтымъ въ просторный халатъ и лежащимъ въ низкомъ креслѣ; въ одной рукѣ держалъ онъ папиросу, въ другой — новый романъ, между тѣмъ какъ на маленькомъ столѣ передъ нимъ находились еще остатки завтрака à la franèaise.

— Какъ поживаете, Фицджеральдъ? — спросилъ онъ, кладя въ сторону книгу. — Садитесь вотъ тутъ и возьмите чашку кофе и папиросу. Не хотите? Ну, такъ отвѣдайте шартреза. — А что скажете вы мнѣ про великаго Джиффорда? Удовлетворилъ ли этотъ полубогъ ваши ожиданія?

— Меня онъ очень заинтересовалъ, — нѣсколько робко отвѣчалъ Фицджеральдъ (ему не нравился тонъ, которымъ говорилъ Гильтонъ-Клеркъ о литературной профессіи и ея жрецахъ, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ не желалъ вступать въ антагонизмъ съ человѣкомъ, стоявшимъ, по его мнѣнію, неизмѣримо выше его). — Я всегда высоко цѣнилъ Либеральное Обозрѣніе и, конечно, никогда не мечталъ даже встрѣтиться съ его редакторомъ. Кстати, я не благодарилъ васъ еще за доставленное мнѣ удовольствіе; быть можетъ, вы даже не вполнѣ понимаете, что значитъ такая встрѣча для молодаго человѣка, который до сихъ поръ зналъ знаменитыхъ людей только по наслышкѣ. Я счелъ это за великое для себя счастіе.

— О, вы скоро отдѣлаетесь отъ этой скромности, — возразилъ Клеркъ. — Она совершенно неумѣстна въ Лондонѣ.

— Мы возвращались домой вмѣстѣ съ мистеромъ Джиффордомъ, — продолжалъ Фицджеральдъ, — и онъ любезно предложилъ мнѣ написать для Либеральнаго Обозрѣнія рецензію новаго романа Тѣнь Дафны.

— Неужели? Что это съ нимъ случилось?

— Я думаю, что знаю причину его вниманія, — ловко ввернулъ Фицджеральдъ. — Оно несомнѣнно вызвано вашей любезной рекомендаціей.

— О, это пустяки, — небрежно отвѣчалъ его собесѣдникъ. — Вы должны, однако, осторожно приниматься за дѣло. Принесите-ка лучше книгу ко мнѣ.

— Да я уже отослалъ свою рецензію.

— Уже отослали? Ну, вы, значитъ, не потеряли времени! Боюсь, однако, что сѣроокая Аѳина не присутствовала при этом;ъ поступкѣ! жаль, что вы не пришли ко мнѣ раньше. Молодые критики какъ будто вовсе не понимаютъ, что они, прежде всего, должны знать, для кого пишутъ. Не для публики, разумѣется; она судитъ теперь сама за себя; всѣ дѣла рѣшаются въ наши дни въ клубахъ и за обѣдомъ. Не для авторовъ; это народъ упрямый, да, къ тому же, если вы не станете увѣрять ихъ на каждомъ шагу, что они выше Байрона или Шекспира, они тотчасъ же увѣруютъ, что васъ гложутъ зависть и недоброжелательство. Нѣтъ, — продолжалъ Гильтонъ-Клеркъ, тщательно крутя новую папиросу, — вы пишете для редактора. Онъ — та аудиторія, съ которою вамъ слѣдуетъ считаться; его одного должны вы убѣдить въ вашей глубокой проницательности. А для этого, видите ли, нуженъ опытъ, необходимо хорошо понять человѣка. Жаль, что вы не посовѣтовались со мною! Я увѣренъ, что вамъ и въ голову не пришло сослаться въ вашей рецензіи на Джона Броуна!

— Джона Броуна? — растерянно спросилъ Фицджеральдъ. — Какого такого Джона Броуна?

— Джона Броуна, извѣстнаго критика. Конечно, вы объ этомъ даже и не подумали. А еслибъ вы пришли ко мнѣ, я сказалъ бы вамъ, что достаточно вставить имя Джона Броуна въ рецензію — гдѣ нибудь и какъ нибудь — и вы сразу покорите стараго Джиффорда. Онъ не можетъ устоять противъ Джона Броуна. Возьмите это имя безъ всякихъ прикрасъ, поманите имъ Джиффорда, и онъ такъ и кинется на него, какъ рыба на удочку.

Фицджеральдъ никакъ не могъ понять, почему новый пріятель его не пропускалъ случая, чтобъ не посмѣяться надъ мистеромъ Джиффордомъ. Смущеніе, съ которымъ онъ выслушивалъ эти замѣчанія, имѣло, однако, еще другую причину. Фицджеральдъ вѣрилъ безусловно въ двѣ вещи: во-первыхъ, въ честность, благородство и самоотверженіе большинства женщинъ; во-вторыхъ, еще въ то, что литература — одно изъ благороднѣйшихъ занятій на свѣтѣ, и что люди, честно работающіе на этомъ поприщѣ, должны считаться настоящими благодѣтелями человѣчества и пользоваться всеобщимъ уваженіемъ и любовью. Но именно къ этимъ-то двумъ вопросамъ Гильтонъ-Клеркъ относился всегда съ величайшимъ скептицизмомъ, и по временамъ Фицджеральдъ готовъ былъ просто затыкать уши, чтобы только не слушать такихъ рѣчей.

— Ну, а теперь перейдемте къ вопросу о нашемъ журналѣ. Не хотите ли курить?

— Нѣтъ, благодарю васъ; я никогда не курю днемъ; это отнимаетъ слишкомъ много времени.

— Ахъ, ужь эти мнѣ юношескіе порывы! Когда вы станете на десять лѣтъ старше, будете рады всякому средству какъ-нибудь убить время. Мой пріятель, капиталистъ, тоже страдаетъ такими порывами. Ему достаточно было одного дня, чтобы найти завѣдующаго конторой и нанять помѣщеніе для будущей редакціи. Впрочемъ, мы дѣйствительно должны приступить къ дѣлу какъ можно раньше: въ скоромъ времени Лондонъ переполнится пріѣзжими, — и тутъ всякій начинаетъ строить свои планы для осени. Скобелль хотѣлъ было выпустить первый нумеръ на будущей недѣли, но это ужь совершенно невозможно. Вѣдь, нужно же сначала запастись необходимымъ матеріаломъ; никто не согласится заплатить намъ шиллингъ за простое изложеніе нашихъ намѣреній. Въ душѣ я вполнѣ увѣренъ, что капиталистъ надѣется получить въ обществѣ вѣсъ, благодаря связямъ съ нашимъ журналомъ, но вы никогда не должны забывать, что редакторомъ буду, все-таки, я, а не Дикъ Скобелль!

— О, конечно. Мнѣ хорошо извѣстно, какія бываютъ непріятности съ издателями, — отвѣтилъ Фицджеральдъ.

— Издатели — самые неблагоразумные изъ смертныхъ. Они вовсе не понимаютъ, что настоящая сфера ихъ обязанностей — въ томъ, чтобъ платить деньги, любезно улыбаясь. Если предпріятіе удастся, они получаютъ хорошіе проценты на свой капиталъ, а если нѣтъ, то, вѣдь, дѣла не поправятся оттого, что они будутъ по временамъ выступать подобно греческому хору и восклицать во всеуслышаніе: «Горе! Горе!» Что касается вашего собственнаго положенія, Фицджеральдъ, — продолжалъ Клеркъ, наливая себѣ рюмку шартрёза, — то подумали ли вы о вознагражденіи?

— Нисколько, — отвѣчалъ молодой человѣкъ, слегка покраснѣвъ. — Я не разсчитываю много получить вначалѣ. Мнѣ кажется уже большимъ счаетіемъ, что я такъ скоро нашелъ работу въ Лондонѣ.

— Вотъ видите ли, — прервалъ его Гильтонъ-Клеркъ, — капиталистъ выдаетъ всѣ деньги мнѣ, гуртомъ, и возлагаетъ на меня всю отвѣтственность за литературную часть и вообще за правильное веденіе дѣла. Ваша работа въ журналѣ не помѣшаетъ вамъ, мнѣ кажется, заниматься на сторонѣ болѣе серьезнымъ литературнымъ трудомъ. Что скажете, вы мнѣ о четырехъ фунтахъ въ недѣлю? Говорите откровенно; я могу еще поприжать немного нашего милѣйшаго Скобелля.

— Четыре фунта въ недѣлю! — повторилъ Фицджеральдъ и лицо его просіяло отъ этой неожиданности. — Значитъ, мой другъ — художникъ былъ правъ, называя меня счастливцемъ. Въ Коркской Лѣтописи я получалъ только двадцать пять шиллинговъ.

— Такъ вы довольны?

— Да, вполнѣ. Это гораздо болѣе, чѣмъ я ожидалъ.

— Вотъ этого вамъ не слѣдуетъ говорить; это неблагоразумно. Ну, да все равно; такъ какъ я хозяйничаю чужими деньгами, то не уменьшу предложенной суммы, которая и мнѣ самому кажется достаточною. И такъ, вы получали всего только двадцать пять шиллинговъ въ Коркской Лѣтописи — продолжалъ Гильтонъ-Клеркъ, пристально глядя на молодаго человѣка. — Двадцать-пять шиллинговъ, молодость, здоровье, жажда славы, и, конечно, предметъ для воспѣванія въ пламенныхъ стихахъ! Я увѣренъ, что вы не были несчастны. Вѣдь, правда, да? Но знаете ли, что я замѣтилъ? Когда юные поэты даютъ дамамъ своего сердца длинныя и благозвучныя имена, сами дамы непремѣнно оказываются маленькаго роста. Не такъ ли?

— Я не вижу, въ чемъ это касается новаго журнала, — сказалъ мистеръ Вилли; онъ старался быть спокойнымъ, но краска выступила на его лицѣ.

— Не сердитесь, милѣйшій, — добродушно отвѣчалъ Клеркъ, — вѣдь, это дѣйствительно касается его, да и въ значительной степени. Видите ли что: въ каждой благоустроенной семьѣ вы непремѣнно найдете двухъ, трехъ лицъ или влюбленныхъ въ кого-нибудь, или охотно вспоминающихъ тѣ дни, когда они были влюблены. Ну, а дѣйствовать на это чувство вы никакъ не можете, если въ васъ самихъ нѣтъ живаго источника вдохновенія. Вѣдь, не думаете же вы въ самомъ дѣлѣ, что древніе писатели, изображавшіе Елену, брали все это изъ своей собственной головы? Конечно, нѣтъ. Понятное дѣло, они обращались къ какой-нибудь хорошенькой Хлоѣ, чтобъ посмотрѣть, съ чѣмъ можно сравнить нѣжныя щечки и прекрасные глаза. Помните ли вы извѣстное мѣсто изъ Агамемнона! Не правда ли, оно превосходно?

Фицджеральдъ нашелъ, что это мѣсто очень хорошо, и разговоръ этотъ такъ живо напомнилъ ему черные глазки Китти, что онъ тутъ же забылъ свой гнѣвъ и предложилъ Гильтону-Клерку пойти вмѣстѣ посмотрѣть новое редакціонное помѣщеніе.

— Нѣтъ, не могу, — отвѣчалъ онъ, зѣвая, потягиваясь и поглаживая бѣлокурую бороду. — Мнѣ надо сперва одѣться, потомъ отправиться въ турецкія бани и въ заключеніе сдѣлать еще нѣсколько визитовъ. Но вы могли бы сами сходить туда и познакомиться съ нашимъ новымъ агентомъ. Его зовутъ Сайласомъ Ирпъ. А вы, все-таки, не забывайте, что намъ непремѣнно нуженъ оттѣнокъ сентиментальности въ новомъ журналѣ. Удивительно даже, какъ зрѣлые люди интересуются любовными страданіями молодежи! Посмотрите, съ какою жадностью читаются обыкновенно процессы, гдѣ замѣшана любовь всѣ какъ будто рады тому, что и другіе люди оказываются такими же глупцами, какими они сами были въ тѣ же годы…

На этихъ словахъ Фицджеральдъ ушелъ и, надобно сознаться, не безъ нѣкотораго удовольствія, такъ какъ — странно сказать! — онъ болѣе любилъ Гильтона-Клерка и чувствовалъ къ нему болѣе признательности, когда не слушалъ его рѣчей. Онъ пошелъ въ редакцію и осмотрѣлъ новое помѣщеніе, которое оказалось еще въ страшномъ безпорядкѣ. Тутъ же имѣлъ онъ продолжительный разговоръ съ мистеромъ Ирпомъ и болѣе краткую бесѣду съ самимъ капиталистомъ, котораго, казалось, удивляло отсутствіе Гильтона-Клерка. Потомъ, бросивъ бѣглый и тревожный взглядъ въ ту сторону, гдѣ находилась редакція Либеральнаго Обозрѣнія и гдѣ, быть можетъ, въ эту самую минуту разсматривается его рецензія, онъ поспѣшно направился домой, въ тайной надеждѣ найти тамъ письмо отъ Китти. Въ этомъ онъ не ошибся. Письмо было слѣдующаго содержанія:

"Дорогой мой Вилли!

"Не знаю, чѣмъ я заслужила такую участь, но съ тѣхъ поръ, какъ ты уѣхалъ, я не видала ничего, кромѣ дождя, и весь городъ окутанъ густымъ туманомъ. Я все болѣе и болѣе удивляюсь, гдѣ только одинъ мой знакомый, молодой человѣкъ, нашелъ въ такомъ климатѣ тотъ солнечный лучъ, который постоянно озаряетъ его лицо, глаза и особенно волосы! Ужь не увезъ ли онъ съ собою весь наличный запасъ солнца? Какъ бы то ни было, очень жалко, что мы живемъ не въ то время, когда жестокіе саксы заставляли юныхъ ирландцевъ обрѣзать волосы. Я бы и не взглянула на тебя тогда, а занялась бы собственными дѣлами. Подумать только, что теперь, когда въ итальянской оперѣ платятъ страшныя деньги за хорошій контральто, ревность вмѣшивается въ дѣло и говоритъ: нѣтъ, ты не будешь нѣтъ въ Англіи; забудь о Хрустальномъ дворцѣ, — довольно съ тебя и концертовъ въ такихъ центрахъ цивилизаціи, какъ Коркъ. А если ты произнесешь самое слово La Scala хотя бы только во снѣ, съ тобой непремѣнно случится что-нибудь ужасное.

"О, Вилли, я изнываю отъ дождя и не знаю хорошенько, что пишу. Вчера я промокла до нитки, возвращаясь домой изъ концерта. Я веду себя очень хорошо, Вилли, такъ хорошо, что не придумаю просто иногда, что дѣлать съ собою отъ скуки. Мимо казармъ почти совсѣмъ не хожу, а если случается пройти, то опускаю глаза въ землю изъ опасенія увидать какого-нибудь скачущаго на конѣ воина. Но поговоримъ теперь серьезно, Вилли. Дублинскій антрепренеръ устраиваетъ новую панораму; ее будутъ показывать между пьесами. Онъ предлагаетъ мнѣ пѣть каждый вечеръ одну только арію, и то изъ-за кулисъ. Я знаю, тебѣ не хочется, чтобъ я пѣла въ Дублинѣ, но, вѣдь, это будетъ совсѣмъ другое дѣло, Вилли; даже имя мое не появится на аффишѣ, и никто не узнаетъ, кто именно пѣлъ. Что ты на это скажешь? Это было бы для меня настоящимъ праздникомъ. Къ тому же, при всей экономіи миссъ Пэшьенсъ, кошелекъ мой совсѣмъ пустъ, а я привыкла посылать каждый годъ отцу подарокъ, и онъ получаетъ возможность ѣздить недѣли на двѣ къ морю. И такъ, будь добрымъ мальчикомъ и не сопротивляйся, а я обѣщаю думать о тебѣ каждый вечеръ въ театрѣ… Увы! да мнѣ и дѣлать-то теперь нечего, какъ только думать о тебѣ и плакать!

"А ты, конечно, совсѣмъ не работаешь, Вилли; гуляешь себѣ по Гайдъ-Парку, любуешься на красивыхъ дамъ и, навѣрное, уже носишь перчатки, чтобъ руки твои сдѣлались такими же бѣлыми, какъ у Гильтона-Клерка. Всего болѣе страшусь я будущаго воскресенья, Вилли. На зло мнѣ, погода будетъ, навѣрное, прекрасная, и когда пробьетъ половина десятаго, я выйду на улицу, но никто уже не будетъ ожидать меня на углу, какъ прежде; все будетъ пусто, и я пойду одна мимо казармъ, — клянусь честью, что опущу глаза въ землю, — и приду въ знакомую тебѣ долину, гдѣ, расшалившись какъ дѣти, недавно двое взрослыхъ, серьезныхъ людей рвали цвѣты и говорили другъ другу всякій милый вздоръ. Но ты, вѣроятно, и не слушаешь меня, Вилли, а гуляешь себѣ съ твоимъ противнымъ Гильтононъ-Клеркомъ. За это я ненавижу тебя отъ всего сердца и остаюсь презираемою тобой, но всепрощающею

"Китти".

Глава VI.
Первая неудача.

Время шло, и Фицджеральдъ начиналъ уже безпокоиться, не слыша ничего, ни дурного, ни хорошаго, о статьѣ, посланной имъ Джиффорду. Наконецъ, онъ рѣшился поговорить объ этомъ съ Гильтономъ-Клеркомъ.

— Возьмите ее назадъ, — сказалъ тотъ, смѣясь, — и вставьте въ нее Джона Броуна.

Однако, если каждое утро приносило небольшую долю разочарованія, то въ остальную часть дня Фицджеральдъ не имѣлъ рѣшительно времени думать о своихъ тревогахъ и надеждахъ; новый журналъ быстро двигался впередъ, и у всѣхъ было дѣла по горло. У всѣхъ, разумѣется, за исключеніемъ главнаго редактора, который всякій разъ, когда Фицджеральдъ приходилъ, звать его въ редакцію, гораздо охотнѣе шелъ фланировать по Пикадилли въ сопровожденіи своего внимательнаго Телемака, всегда готоваго слушать его длинные монологи. За послѣднее время молодому человѣку удалось лучше узнать Гильтона-Клерка и подмѣтить въ немъ совершенную, неспособность отказывать себѣ въ чемъ бы то ни было. Клеркъ часто и очень обстоятельно доказывалъ, какъ много сдѣлалъ онъ для Скобелля, подавъ ему мысль о новомъ журналѣ, а для объясненія своей лѣни или небрежности постоянно указывалъ на необходимость дать завѣдующему конторой время организовать практическую сторону предпріятія.

Въ одно прекрасное утро Фицджеральдъ засталъ своего принципала, съ обычною папиросой въ рукѣ, читающимъ Contes rémois или, вѣрнѣе, разсматривающимъ приложенные къ нимъ прелестные рисунки. При входѣ гостя онъ отложилъ книгу въ сторону.

— Представьте себѣ, Скобелль придумалъ очень недурную вещь, — сказалъ Фицджеральдъ послѣ обычныхъ привѣтствій. — Онъ желалъ бы, чтобъ вступительная статья журнала была написана какимъ-нибудь извѣстнымъ адвокатомъ и касалась механизма всякихъ договоровъ и арендъ, вообще воего, что необходимо тщательно обдумывать при заключеніи условій, — ну, словомъ, того, для чего нуженъ обыкновенно совѣтъ хорошаго адвоката. Сколько людей нанимаютъ дома, участки для охоты и т. д.; вначалѣ все идетъ хорошо, а потомъ вдругъ возникаетъ множество непріятностей. Не правда ли, это будетъ очень хорошая тема для вступительной статьи?

Гильтонъ-Клеркъ взглянулъ на него.

— Эта мысль принадлежитъ Скобеллю?

— Да.

— Мысль сама по себѣ не дурна; только видите ли: и для меня, и для васъ, и для самого Дика Скобелля въ высшей степени важно, чтобы каждый изъ насъ съ самаго начала зналъ свое мѣсто. Ну-съ, а редакторъ журнала, все-таки, я, а не Дикъ Скобелль!

— Это такъ, — возразилъ Фицджеральдъ, — но мнѣ кажется, что вы можете принять совѣтъ отъ всякаго, если только мысль хорошая.

— Отъ всякаго, только не отъ цоего издателя, понимаете ли? Нѣтъ, Фицджеральдъ, мы придумаемъ что-нибудь свое для вступительной статьи. Побесѣдуемъ лучше о томъ, что вамъ болѣе знакомо. Кстати, у меня для васъ есть новость. Одна изъ красивѣйшихъ, остроумнѣйшихъ и прелестнѣйшихъ женщинъ Лондона интересуется вами.

— Въ самомъ дѣлѣ? — отвѣчалъ Фицджеральдъ, стараясь выразить въ своемъ тонѣ признательность.

— Я показалъ ей вашу Лѣсную прогулку и она поручила мнѣ узнать, вами ли написано тамъ одно стихотвореніе.

— Какое именно?

— Да вотъ то, гдѣ еще есть припѣвъ о кудряхъ красавицы. Теперь я вижу, что оно ваше; впрочемъ, я давно уже догадывался. Мнѣ поручили еще узнать, какіе это именно локоны, черные или золотистые. Она увѣряетъ, что непремѣнно золотистые.

Фицджеральдъ вспыхнулъ, но сказалъ съ притворнымъ равнодушіемъ:

— Я думаю, что эти строки могутъ безразлично относиться къ любому цвѣту волосъ, хотя бы даже къ рыжему.

— Такъ вы намъ ничего не скажете?… А, все-таки, хорошо вы придумали этотъ припѣвъ въ концѣ каждой строфы. Это выходитъ музыкально и ласкаетъ слухъ. Еслибъ я писалъ оперы, непремѣнно проводилъ бы какой-нибудь мотивъ черезъ всю партитуру, такъ чтобъ онъ появлялся то тутъ, то тамъ, и публика настолько освоилась бы съ нимъ, что могла бы насвистывать его, идя домой. Вы не повѣрите, какъ пріятно для нѣкоторыхъ людей насвистывать мотивы изъ новой оперы при выходѣ изъ театра.

— Я заходилъ къ литографу, — сухо перебилъ его Фицджеральдъ. — Обертка вышла очень красива, но я, все-таки, посовѣтовалъ ему попробовать оттиснуть ее краснымъ шрифтомъ на бѣломъ фонѣ. Это будетъ эффектно высматривать въ окнахъ магазиновъ.

— О да, конечно. Я полагаю, что Ирпъ позаботится обо всемъ этомъ. А признайтесь, Фицджеральдъ, вѣдь, вы, должно быть, очень мало знаете женщинъ?

— Это весьма возможно, — сухо отвѣчалъ Фицджеральдъ.

— Въ одномъ я увѣренъ, и это, можетъ быть, васъ очень удивитъ, — продолжалъ Клеркъ, протягивая ноги и глядя на концы своихъ пальцевъ; онъ всегда принималъ эту позу, когда разговоръ особенно его интересовалъ. По временамъ онъ взглядывалъ на своего собесѣдника. — Я вполнѣ увѣренъ, что есть много женщинъ, которыя вовсе не понимаютъ, да и неспособны понять романтическое чувство любви. Никогда не испытывали и не испытаютъ онѣ его, а, читая о немъ въ книгахъ, не вѣрятъ, и думаютъ, что это смѣшное преувеличеніе со стороны поэта или драматурга. Тому, что говорится о любви, онѣ придаютъ столько же значенія, какъ человѣкъ, лишенный музыкальнаго слуха, тому, что говорятъ о Моцартѣ. Но знаете ли, что это самыя надежныя женщины для брачной жизни, что онѣ будутъ прекрасными женами и матерями. Зато есть другія женщины, которыя просто изнываютъ отъ потребности любить, у которыхъ ненасытное сердце, и горе вамъ, если вы случайно встрѣтитесь съ подобной женщиной въ ту минуту, когда почему-нибудь ея сердце свободно. Почти навѣрное можно утверждать, что она влюбить васъ въ себя и, пока вы будете постоянно съ нею, будете забавлять ее ссорами и примиреніями, можно даже съ достовѣрностью сказать, что она останется вамъ вполнѣ вѣрна. О да, въ этомъ я не сомнѣваюсь! Но только не уѣзжайте, это очень опасно. Глаза ея невольно начнутъ бродить изъ стороны въ сторону, а сердце робко испытывать вокругъ себя почву. Оставаться одной и имѣть пылкое сердце, готовое сдѣлать кого-нибудь счастливымъ, — это ужасно! Бѣдняжка! Кто рѣшится винить ее, если она вдругъ позволитъ себѣ какой-нибудь капризъ?

— Быть можетъ, вашъ собственный опытъ въ этомъ отношеніи былъ не совсѣмъ удаченъ, — сказалъ Фицджеральдъ настолько почтительно, какъ только могъ. Ему было ясно, что Клеркъ и та дама, о которой онъ говорилъ, позволяли себѣ догадки насчетъ его Китти и это весьма невинное любопытство показалось ему нестерпимою дерзостью.

— Нѣтъ, — спокойно возразилъ Гильтонъ-Клеркъ, не обращая вниманія на его раздраженіе, — я этого не думаю. Но вы, должно быть, не замѣчали, что глаза у женщинъ постоянно блуждаютъ? Дѣлали ли вы когда-нибудь наблюденіе за табль дотомъ, такъ, ради потѣхи?

— Нѣтъ.

— Это и видно. А, кстати, моя очаровательная пріятельница велѣла мнѣ привести васъ на одинъ изъ ея курильныхъ вечеровъ.

— Неужели тамъ бываютъ и дамы?

— Конечно.

— И тоже курятъ?

— Если хотятъ. Иныя курятъ, иныя — нѣтъ. Тамъ для всѣхъ полная свобода.

— А ваша прелестная дама куритъ? — робко спросилъ Фицджеральдъ.

— Да, какъ случится. Но она такъ же охотно сядетъ съ вами куда-нибудь въ уголокъ и будетъ говорить о чемъ хотите, такъ что черезъ нѣсколько минутъ вамъ уже покажется, будто передъ вами одна изъ смѣющихся красавицъ Боккачіо. Но это съ ея стороны очень опасная игра.

— Что именно?

— Да вотъ, что она скрываетъ эти вечера отъ сэра Джона. Она сдѣлала бы гораздо лучше, еслибъ дѣйствовала открыто, а то онъ возьметъ, да и вернется когда-нибудь неожиданно изъ Ирландіи, и тогда, навѣрное, произойдетъ скандалъ!

— Сэръ Джонъ — ея мужъ, по всему вѣроятію?

— Да. Я просилъ ее написать для нашего журнала статью о такъ называемыхъ соломенныхъ вдовушкахъ, только боюсь, какъ бы она не привела въ смущеніе всѣхъ нашихъ буржуа.

— Мнѣ теперь пора идти, — сказалъ Фицджеральдъ, вставая. — Такъ по вашему мнѣнію мистеру Скобеллю не слѣдуетъ говорить съ кѣмъ-нибудь изъ адвокатовъ насчетъ статьи?

— Съ дозволенія мистера Скобелля, я самъ буду вести журналъ. Ну, прощайте. Ахъ, кстати, если вы безпокоитесь о судьбѣ вашей работы, почему бы вамъ не зайти къ Джиффорду и не справиться о ней?

— Да я зашелъ бы, — нерѣшительно возразилъ Фицджеральдъ, — еслибъ не боялся, что онъ найдетъ это назойливымъ.

— А ну его къ чорту! — весело отвѣчалъ Гильтонъ-Клеркъ. — Если ваша статья ему не пригодится, мы возьмемъ ее въ нашъ журналъ.

Фицджеральдъ пошелъ по направленію къ новой редакціи и, идя по улицѣ, внезапно рѣшился воспользоваться совѣтомъ Клерка и зайти въ Джиффорду, чтобы покончить, такимъ образомъ, со своими тревогами. Ему пришлось подождать минутъ съ двадцать; наконецъ, его позвали въ комнату редактора. Черезъ нѣсколько мгновеній онъ уже стоялъ, точно преступникъ, передъ длиннымъ письменнымъ столомъ, за которымъ сидѣлъ самъ Джиффордъ, нетерпѣливо и тревожно перебирая цѣлую груду рукописей.

— А, вотъ она, наконецъ! — сказалъ онъ. — Садитесь. Хорошо, что вы зашли. Я только что хотѣлъ вамъ писать. Вотъ видите ли?… — Онъ перелисталъ нѣсколько страницъ съ явнымъ неудовольствіемъ. — Вы какъ будто ничего не нашли въ книгѣ, ни худого, ни хорошаго!

Еслибъ Фицджеральдъ сохранилъ все свое присутствіе духа, онъ сказалъ бы, что подмѣтилъ въ Тѣни Дафны именно эту неопредѣленность; но раздражительный тонъ редактора по поводу статьи, на которую онъ возлагалъ такія надежды, совершенно смутилъ его.

— Нѣтъ, это никуда не годится, — продолжалъ Джиффордъ, перелистывая рукопись. — Очень жалѣю, что причинилъ вамъ столько хлопотъ, но, право, вы совсѣмъ не съумѣли воспользоваться книгою. Вѣдь, есть же въ ней, наконецъ, хоть что-нибудь, худое или хорошее, все равно, а вы такъ-таки не подмѣтили въ ней рѣшительно ничего. Никакой пикантности нѣтъ въ томъ, что вы написали.

Фицджеральдъ былъ страшно взволнованъ. Онъ машинально взялъ какой-то клочокъ бумаги, который протягивалъ ему Джиффордъ. Это была корректура публикаціи извѣстной книгопродавческой фирмы и наверху столбца находилось оглавленіе только что вышедшаго нумера одного солиднаго журнала.

— Вотъ видите ли? — продолжалъ мистеръ Джиффордъ. — Эта статья о Новомъ романистѣ вызвана той самой книгой, о которой вы ничего не съумѣли сказать. По мнѣнію автора, романъ этотъ отмѣчаетъ новую эру въ современной англійской литературѣ.

— Ну, такъ я скажу, что это крайнее безстыдство! — возразилъ Фицджеральдъ, доведенный до отчаянія. — Я увѣренъ, что тутъ не обошлось безъ подкупа или личнаго вліянія. Книга такъ слаба, какъ можно себѣ представить, и просто позорно для англійской журналистики, что, благодаря подкупу въ той или другой формѣ, такая статья могла быть написана.

— Откуда вы все это знаете? — раздражительно прервалъ его Джиффордъ. — По вашему, книга плоха, а вотъ другіе этого не находятъ. Да и вамъ самимъ романъ не показался, повидимому, совершенно дурнымъ, такъ какъ у васъ нигдѣ не видно прямого порицанія.

— Да онъ просто безсодержателенъ.

— Однако, мѣстами вы даже говорите автору комплименты. Кстати, вы меня, конечно, извините, если я позволю себѣ нѣсколько замѣчаній, которыя пригодятся вамъ въ другой разъ. Знаете, когда дѣлаешь цитаты, необходимо быть очень точнымъ:

Dе par le roi, défense à Dieu

D' opérer miracle en ce lieu!

Вы поставили d’opérer вмѣсто dt faire miracle, и это въ такой общеизвѣстной цитатѣ.

— Однако, d’opérer — правильно, — быстро прервалъ его Фицджеральдъ.

Джиффордъ останоновился и пристально посмотрѣлъ на него.

— Неужели? На основаніи какого авторитета говорите вы? Мнѣ кажется, что это старинное двустишіе извѣстно всѣмъ довольно хорошо.

Въ эту критическую минуту память совершенно измѣнила Фицджеральду и онъ никакъ не могъ вспомнить, гдѣ именно читалъ злополучныя строки. Отвернувшись отъ него, Джиффордъ снова обратился къ рукописи.

— Кромѣ того, вы ввели въ статью много лишнихъ подробностей. Возьмемъ, напримѣръ, хоть то, что вы сказали объ англійскихъ поэтахъ. Такія вещи требуютъ доказательствъ, а этого никакъ не сдѣлаешь одной строкой.

— Очень жаль, что моя работа не годится, — сказалъ, наконецъ, Фицджеральдъ, взявшись за шляпу. — Вѣдь, я, разумѣется, могу взять съ собою рукопись?

— Мнѣ очень непріятно, что вы напрасно трудились, но, знаете, вѣдь, этому дѣлу надо учиться, какъ и всякому другому, и я, должно быть, ошибся, думая, что у васъ достаточно навыка. Не хотите ли, чтобъ я указалъ вамъ еще нѣсколько необходимыхъ пріемовъ?

— Нѣтъ, благодарю, — вѣжливо отвѣчалъ Фицджеральдъ, — я не хочу васъ утруждать. Прощайте. Очень вамъ признателенъ.

Когда онъ вышелъ изъ редакціи, голова его пылала. Не столько досаду, сколько негодованіе чувствовалъ онъ, — негододованіе на то, что подобную книгу могли возвеличивать только потому, что она написана членомъ администраціи, человѣкомъ, извѣстнымъ въ политическомъ мірѣ. Въ чемъ же упрекали его рецензію? Только въ томъ, что она не достаточно сильно выражаетъ похвалу или порицаніе. Потому только, что онъ сказалъ правду, статью его называютъ прѣсною! А потомъ еще это замѣчаніе насчетъ de faire miracle! Онъ отлично знаетъ, что слѣдуетъ писать d’opérer miracle!… Тутъ онъ послалъ къ чорту всю критику и журналистику, и вдругъ — на самой оживленной улицѣ Лондона, посреди толпы незнакомыхъ людей — весело разсмѣялся.

Разсмѣялся онъ потому, что случайно вспомнилъ, какъ опредѣлялъ его характеръ въ разговорѣ съ Китти Анди-Скакунъ. Неужели же онъ упадетъ духомъ отъ первой неудачи? Онъ принялся разсматривать дѣло съ практической стороны. Потеря надежды на дальнѣйшее сотрудничество въ Либеральномъ Обозрѣніи еще не обрекала его непремѣнно на голодную смерть. Мало-по-малу онъ сталъ находить нѣкоторое оправданіе даже для жесткой критики Джиффорда, а, дойдя до Черингъ-Кросса, уже пришелъ окончательно къ убѣжденію, что, собственно говоря, все на свѣтѣ обстоитъ благополучно. На этомъ онъ, однако, не успокоился, а совершенно неожиданно даже для самого себя принялъ внезапное рѣшеніе. Что, если онъ уѣдетъ въ Ирландію и проведетъ денекъ съ Китти посреди благоухающихъ полей?

Противустоять этому желанію онъ былъ не въ силахъ. Реакція, наступившая послѣ крайней подавленности, въ которой онъ только что находился, увлекала его, и лишь необходимость купить желѣзнодорожный указатель и найти въ немъ всѣ нужныя свѣдѣнія нѣсколько отрезвила его. Оказалось, что, если выѣхать съ почтовымъ поѣздомъ, онъ будетъ въ Коркѣ ѣъ субботу вечеромъ, а потомъ наступитъ блаженное воскресенье, свиданіе съ Китти, пожатіе ея маленькой, бѣлой ручки!… Сто разъ рисовалъ онъ себѣ мысленно выраженіе лица дѣвушки, когда она вдругъ увидитъ его ожидающимъ ее, какъ всегда, на углу улицы. Рецензіи, цитаты, недовольные редакторы, Тѣни Дафны, — все это вылетѣло изъ его памяти и потонуло въ шумѣ и волненіи большого города, который онъ покидалъ. Всѣ непріятности были забыты. Онъ помнилъ лишь одно будущее воскресенье и изумленный, ласковый взглядъ Китти.

Фицджеральдъ прибылъ въ Коркъ часу въ девятомъ вечера, когда только что начинали зажигать фонари. Неясный полусвѣтъ замѣчался еще на красно-голубомъ фонѣ неба и озарялъ сѣроватую мостовую; мало-по-малу вспыхивали всюду желтыя точки газа, а изъ оконъ магазиновъ вырывался яркій.свѣтъ. Омнибусы съ шумомъ катились по улицѣ, мимо темныхъ группъ праздно толпившихся людей; по временамъ изъ этихъ группъ выдѣлять какая-нибудь женщина и сердито выхватывала почти изъ изъ-подъ самыхъ ногъ лошадей расшалившагося ребенка. Фицджеральдъ не разъ мысленно рисовалъ себѣ это возвращеніе въ знакомыя улицы. Теперь имъ снова овладѣло совершенно забытое имъ въ Лондонѣ чувство чего-то своего, роднаго; говоръ окружавшей его толпы казался ему пріятнымъ, почти трогательнымъ, точно онъ зналъ всѣхъ этихъ людей и вернулся къ старымъ друзьямъ.

Но онъ, все-таки, не пойдетъ къ миссъ Ромэйнъ въ этотъ вечеръ, какъ ни билось его сердце при мысли, что она тутъ, такъ близко отъ него. Нѣтъ, онъ дождется утра; ему нуженъ ясный майскій день, чтобы видѣть радостный лучъ любви, который вспыхнетъ въ изумленныхъ глазахъ Китти.

Глава VII.
«Когда всѣ мы были молоды».

Рано всталъ и вышелъ на другой день изъ дому мистеръ Вилли, такъ рано, что ему ничего не оставалось дѣлать, какъ только бродить по широкимъ улицамъ Корка.

Было превосходное утро; солнце ярко озаряло высокіе фасады домовъ; легкій южный вѣтерокъ заносилъ въ городъ запахъ морской волны; тишина лишь изрѣдка нарушалась звукомъ отдаленнаго колокола. Фицджеральдъ долго бродилъ по улицамъ, стараясь какъ-нибудь убить время; наконецъ, взглянувъ на часы, онъ увидалъ, что уже половина девятаго, и направился въ террасѣ, расположенной на вершинѣ холма, чтобы притаиться тамъ и ожидать прихода Китти. Сердце его страшно билось отъ волненія; долго ходилъ онъ взадъ и впередъ, пока, наконецъ, стрѣлка башенныхъ часовъ не приблизилась къ половинѣ десятаго. Въ эту минуту весь міръ внезапно преобразился въ его глазахъ; мимо него, медленно и не глядя по сторонамъ, шла Китти, одѣтая въ его любимое сѣрое шелковое платье. Но что такое съ ней? Зачѣмъ старается она скрыть свое лицо отъ прохожихъ? Ужь не плачетъ ли она?

— Китти, Китти! что съ тобою?

Она обернулась съ испуганнымъ взоромъ и внезапно поблѣднѣла; потомъ съ громкимъ крикомъ радости бросилась въ его объятія, плача навзрыдъ.

— О! неужели это въ самомъ дѣлѣ ты, Вилли? Я была увѣрена, что ты пріѣдешь; все утро только объ этомъ и думала. А потомъ, когда пришла сюда и не застала никого…

— Но почему же ты думала, что я пріѣду, милая? — спросилъ онъ.

— Не знаю, право, — отвѣчала Китти, страшно взволнованная, — должно быть, что-нибудь въ твоемъ письмѣ навело меня на эту мысль. Развѣ ты не видишь, что я надѣла даже твое любимое платье? Я была такъ увѣрена, что увижу тебя. А вотъ ты и въ самомъ дѣлѣ пріѣхалъ!

И она цѣловала его руки, одежду, все время крѣпко прижимаясь къ нему.

— О, не уѣзжай больше, Вилли. Не покидай меня. Я не могу жить безъ тебя; это просто не жизнь. Не уѣдешь, Вилли? Будемъ лучше жить вмѣстѣ, хоть въ нуждѣ!

— Да, милая моя, чье же ненасытное честолюбіе заставило хевя уѣхать? — шутливо сказалъ Фицджеральдъ, поправляя на ней шляпку.

— О, я уже поняла свою ошибку, Вилли, и не мало плакала. У меня нѣтъ болѣе честолюбія; мнѣ нуженъ только ты, и я готова для этого работать день и ночь.

Въ эту минуту изъ воротъ казармъ, находившихся по близости, вышелъ щеголеватый офицеръ. Китти поспѣшно вытерла глаза и рука объ руку съ Фицджеральдомъ пошла по хорошо знакомой обоимъ дорогѣ.

— Твои чувства очень похвальны, Китти, — сказалъ онъ въ отвѣтъ на ея послѣднее замѣчаніе. — Ты бы стала, конечно, пѣть на улицахъ, а я покамѣстъ курилъ бы трубку въ пивной. Вѣдь, такъ, кажется, обыкновенно бываетъ? Но разъ я принялся за работу, я хочу ее продолжать, и придетъ время, когда тебѣ не нужно будетъ болѣе мокнуть до костей, возвращаясь домой изъ концерта…

— О, Вилли, это слишкомъ жестоко съ твоей стороны. Развѣ я когда-нибудь жаловалась? Какъ глупо, что я писала тебѣ объ этомъ!

— Ничего, Китти. Дѣла мои идутъ очень недурно для начала; я буду получать четыре фунта въ недѣлю за трудъ, который можно назвать почти механическимъ; кромѣ того, я могу еще работать на сторонѣ. Ну, что скажешь ты теперь о Гильтонѣ-Клеркѣ? Мнѣ кажется, что ты должна быть ему очень благодарна.

— Вотъ, это ужь совсѣмъ на тебя похоже, — быстро отвѣчала миссъ Ромэйнъ. — Очень ты простъ. Ты, право, думаешь, что всѣ люди такіе, какъ ты. Да я увѣрена, что самою мыслью о журналѣ Гильтонъ-Клеркъ обязанъ тебѣ. Наконецъ, гдѣ найдетъ онъ человѣка, который такъ превосходно знаетъ все, что касается собакъ, лошадей, рыбъ, при этомъ хорошо воспитанъ, ювокъ, остроуменъ и умѣетъ сдѣлать все это интереснымъ для публики?

— Нѣтъ, я долженъ отдать справедливость Клерку: не доставь онъ мнѣ этого мѣста, развѣ я сегодня былъ бы здѣсь? Увѣряю тебя, Китти, что не всѣ смотрятъ на мои литературные труды твоими глазами. Я писалъ тебѣ, кажется, о моей рецензіи. Нечего и говорить, что я былъ бы въ восторгѣ помѣщать въ Либеральномъ Обозрѣніи статьи, хотя не болѣе трехъ разъ въ году. Но Джиффордъ даже и не принялъ моей работы.

— Совсѣмъ онъ глупъ послѣ того, — энергически произнесла Китти, топнувъ ногою. — Еслибъ онъ былъ здѣсь, я такъ и сказала бы ему въ лицо. Эти старикашки никогда не умѣютъ цѣнить свѣжихъ талантовъ. Гдѣ же Джиффорду понять тебя! Ты выросъ не въ пыльныхъ библіотекахъ, а посреди природы; ты все знаешь, все видѣлъ: и море, и темныя ночи, и зимнее небо. Вотъ это настоящая жизнь, а не пустые толки о ней.

— Но всего этого вовсе не нужно для редактированія журнала, Китти, — смѣясь возразилъ Фицджеральдъ. — Я очень благодаренъ тебѣ за доброе намѣреніе, но думаю, что статья моя была просто плоха, и что Джиффордъ тутъ нисколько не виноватъ. Но, все-таки, это меня очень огорчило, такъ какъ я скорѣе желалъ бы увидать свою работу въ Либеральномъ Обозрѣніи, чѣмъ сдѣлаться… ну, хоть вице-королемъ Ирландіи и жить въ замкѣ. Послѣ этой неудачи я много бродилъ по улицамъ, вспомнилъ, какъ хорошо цвѣтетъ теперь у васъ черемуха, подумалъ, что ты будешь гулять въ воскресенье одна, и сказалъ себѣ: поѣду-ка я къ Китти, что бы со мной ни случилось.

— Если я обязана этимъ мистеру Джиффорду, Вилли, то я согласна его простить, хотя, все-таки, считаю его глупцомъ, который не понимаетъ собственныхъ выгодъ. А, вѣдь, я была вполнѣ увѣрена, что ты сегодня пріѣдешь! Ты сказалъ мнѣ на прошлой недѣлѣ, чтобъ я всегда готовилась къ чему-нибудь неожиданному, а о чемъ же мнѣ теперь думать, какъ не о тебѣ?

Въ это время они вышли за городъ, на поляну, усѣянную цвѣтами и пересѣченную живою изгородью. Китти нагнулась, сорвала незабудку, поцѣловала ее и подала своему спутнику. «Это цвѣтъ твоихъ глазъ, Вилли, — сказала она. — Незабудки всегда напоминаютъ мнѣ тебя! Я постоянно говорю себѣ: вотъ тутъ мы съ нимъ поссорились, а тутъ помирились. И мнѣ становится очень грустно; кого я здѣсь ни встрѣчу, всѣ ходятъ вдвоемъ, и только я одна…»

— Не тужи объ этомъ, Китти, — перервалъ онъ ее. — У тебя будетъ много знакомыхъ въ Дублинѣ. Сколько однихъ офицеровъ захотятъ быть тебѣ представленными!

— Еще бы! — возразила она. — А съ твоей стороны, все-таки, хорошо, Вилли, что ты не мѣшаешь мнѣ ѣхать въ Дублинъ. Это будетъ для меня шестинедѣльнымъ праздникомъ, и мнѣ не придется даже покупать для этого ни туалетовъ, ни перчатокъ, словомъ, ничего. Декораціи, говорятъ, превосходныя. Подумай только, какъ это будетъ эффектно! Весь театръ погрузится въ полумракъ, луна выйдетъ на небѣ, оркестръ тихо заиграетъ, и въ эту минуту я начну пѣть нѣжно, мягко, чтобы всѣ думали, что голосъ мой носится гдѣ-то въ воздухѣ. Но, увы, единственный человѣкъ, для котораго я люблю пѣть, будетъ въ эти минуты далеко отъ меня въ своей роскошной лондонской квартирѣ.

Онъ разразился громкимъ смѣхомъ.

— Моя роскошная квартира, Китти, имѣетъ всего одинъ столъ и два стула, а въ остальномъ — хоть шаромъ докати. За шесть шиллинговъ въ недѣлю нельзя ожидать много блеску.

Долго гуляли они среди благоухающихъ полей, но миссъ Ромэйнъ не повторяла уже болѣе своей просьбы покинуть Лондонъ и вернуться въ Ирландію. Китти была дѣвушка разсудительная и не могла не видѣть, что Гильтонъ-Клеркъ доставилъ ея другу весьма выгодное положеніе. Просить его пожертвовать всѣми своими надеждами ради нея она не хотѣла, и думала только какъ бы устроить, чтобъ имъ чаще видѣться.

— Когда долженъ ты ѣхать отсюда, Вилли?

— Завтра утромъ.

— Завтра утромъ?! — воскликнула она, и все лицо ея омрачилось. — Развѣ это необходимо?

— Да, милый другъ мой, необходимо.

— Но, вѣдь, это ужасно! Неужели мы должны были видѣться всего только три часа, да и тѣ уже почти прошли.

Глаза ея наполнились слезами, губы задрожали.

— Что ты говоришь, Китти! Весь день еще передъ нами.

— Мы обѣдаемъ въ два часа, — отвѣчала она, не глядя на него, — а потомъ надо идти въ церковь. А тамъ миссъ Пэшьенсъ захочетъ, чтобъ я осталась дома, — гдѣ же мнѣ тебя видѣть?… Три часа всего, а потомъ, можетъ быть, пройдутъ годы…

— Нѣтъ, ужь это вздоръ, Китти. Я не за тѣмъ пріѣхалъ сюда, чтобъ у меня отняли полдня. Я пойду къ миссъ Пэшьенсъ, извинюсь передъ нею во всѣхъ проступкахъ, которые она захочетъ взвести на меня, самъ я, честное слово, не знаю, чѣмъ виноватъ передъ нею. Пусть она сдѣлаетъ списокъ моихъ грѣховъ, длиною хоть съ мою руку или съ ея лицо, что еще длиннѣе, — и я подпишу подъ нимъ: «peccavi peccatum grande, et mihi conschis multorum delictortim, sed gratia Patientiae», т.-е. по милости миссъ Пэшьенсъ грѣхи мои мнѣ отпускаются.

Лицо Китти снова прояснилось.

— Мнѣ кажется, Вилли, можно бы, уладить дѣло, еслибъ ты согласился быть поосторожнѣе. Я теперь знаю, въ чемъ главная бѣда. Ты напечаталъ одно изъ писемъ миссъ Пэшьенсъ въ Коркской Лѣтописи.

— Это правда, но я думалъ, что доставлю ей этимъ удовольствіе.

— Оно было, однако, написано анонимно.

— Я и выставилъ только первыя буквы ея имени. Я узналъ ея почеркъ; письмо было весьма неглупо, и мнѣ пришло въ голову, что она будетъ довольна.

— Ты ничего не понимаешь, Вилли. Миссъ Пэшьенсъ, видишь ли ты, очень интересуется общественными дѣлами и воображаетъ, что находится въ самомъ удобномъ положеніи, чтобъ давать безпристрастные совѣты безъ всякихъ корыстолюбивыхъ мотивовъ. Понимаешь? Вотъ она и пишетъ письма редакторамъ газетъ и министрамъ, даетъ имъ указанія, выражаетъ одобреніе тому, что они дѣлаютъ или говорятъ, предлагаетъ то ту, то другую мѣру и, конечно, иногда случается, что они дѣйствительно поступаютъ такъ, какъ бы она желала, и въ эти дни жить съ миссъ Пэшьенсъ отлично, такъ какъ мнѣ позволяется тогда дѣлать все, что я хочу. Вмѣстѣ съ тѣмъ, она увѣрена, что разъ ея имя будетъ извѣстно, все ея значеніе утратится; люди вліятельные подумаютъ тогда, пожалуй, что она отъ нихъ чего-нибудь добивается. Вотъ поэтому-то она и пишетъ анонимно. А ты взялъ, да и разоблачилъ ея тайну и выставилъ подъ статьей начальныя буквы ея имени.

— Въ письмѣ не было ничего дурного, Китти; въ немъ говорилось, что по какому-то вопросу одна только наша газета сказала правду, а всякій редакторъ любитъ, конечно, печатать подобныя письма.

— И не дальше какъ на другой день, сколько мнѣ помнится, ты вздумалъ говорить при ней о томъ, что редакторовъ просто забрасываютъ письмами. Она приняла это, конечно, на свой счетъ.

— Я и не думалъ вовсе о ней, хотя, правду сказать, нѣтъ ничего ужаснѣе на свѣтѣ женщины, которая всю свою жизнь терзаетъ редакторовъ и министровъ своею корреспонденціею.

— Молчите, пожалуйста. Многими пріятными вечерами, сэръ, обязаны вы миссъ Пэшьенсъ. А теперь я пойду обѣдать, и все устрою. Мужчины только портять тѣкія дѣла. Если ты теперь тоже пообѣдаешь, Вилли, и вернешься сюда около трехъ, я какъ-нибудь дамъ тебѣ знать, что мнѣ удалось сдѣлать… Да гдѣ ты живешь?

— Въ Королевской гостинницѣ.

— Ну, хорошо. Я пришлю тебѣ туда записочку.

— Да нужно ли это, Китти? — спросилъ онъ. — Я рѣшился провести съ тобою день, что бы тамъ у васъ ни случилось.

— Иди скорѣе прочь, упрямый мальчишка! Быть можетъ, ты имѣешь власть надъ дономъ Фіерной и его свитой, но ужь во всякомъ случаѣ не знаешь, какъ обращаться съ женщинами. Прощай, Вилли.

— Прощай, Китти. Скажи твоей миссъ Пэшьенсъ, что я теперь отлично понимаю, кому мы обязаны благополучнымъ исходомъ нашихъ несогласій съ американскимъ правительствомъ.

Онъ пошелъ въ гостинницу и спросилъ себѣ поѣсть. Его не очень волновалъ результатъ переговоровъ Китти, такъ какъ онъ рѣшился провести съ нею вечеръ вопреки всѣмъ женщинамъ-дипломатамъ Ирландіи. Черезъ полчаса послѣдніе слѣды тревоги огладились въ его сердцѣ подъ вліяніемъ слѣдующей записки Китти, наскоро написанной карандашемъ:

"Милый Вилли! Я смягчила миссъ Пэшьенсъ, и она позволила тебѣ придти къ намъ ужинать въ восемь часовъ. Если ты будешь у дверей церкви св. Анны по окончаніи службы, я еще разъ пойду съ тобою гулять, только дай мнѣ сначала разстаться съ миссъ Пэшьенсъ, такъ какъ ей были бы непріятны объясненія на улицѣ. Войдешь ли ты въ церковь? Поищу тебя тамъ. Пожалуйста, будь сегодня повѣжливѣе съ миссъ Пэшьенсъ.

"Китти".

Еще разъ удалось имъ въ этотъ день погулять вмѣстѣ, но теперь они оставались уже вблизи города. Китти слушала съ большимъ интересомъ малѣйшія подробности жизни Фицджеральда въ Лондонѣ, но, что бы онъ ни говорилъ, ничто не въ силахътбыло побѣдить ея отвращенія или ревности къ Гильтону-Клерку. Это казалось тѣмъ страннѣе, что она никогда не обмѣнивалась съ нимъ ни однимъ словомъ и всего только раза два видѣла его у входа въ айнишинскую гостинницу. Даже самая внѣшность его, которая по первому взгляду всѣмъ нравилась, не удовлетворяла ее. Онъ фатъ, много думаетъ о себѣ, глядитъ на всѣхъ дерзко, поклоняется, главнымъ образомъ, своему портному и такъ далѣе.

— Не тебѣ бы такъ говорить, — увѣщевалъ ее мистеръ Вилли. — Онъ никогда дурного слова про тебя не сказалъ, а, напротивъ, отзывался даже очень любезно, такъ что, еслибъ въ твоей душѣ была хоть искра благодарности…

— О, спасибо, — отвѣчала она, вырывая у него руку. — Иди-ка лучше въ свою гостинницу, а я пойду домой.

Но гнѣвъ Китти былъ всегда очень непродолжителенъ. Стоило только взять ее за руку, и она сразу сдавалась. Вскорѣ они весело взбирались по крутому холму и во время пути Китти разъясняла своему товарищу всю мудрость деликатнаго обращенія, всѣ выгоды вѣжливости, совѣтовала вставить случайно въ разговоръ имена нѣсколькихъ политическихъ дѣятелей. Миссъ Пешьенсъ, худая, высокая женщина, съ смуглымъ лицомъ и строгими сѣрыми глазами, придававшими ей видъ коршуна, оказалась въ весьма миролюбивомъ настроеніи духа. Она избѣгала всякихъ намековъ на недавнее несогласіе, выразила надежду, что Фицджеральдъ преуспѣваетъ въ Лондонѣ, потомъ зажгла двѣ свѣчи, поставила ихъ на столъ, спустила шторы и позвонила.

Мистеръ Вилли сторицею отплачивалъ ей за ея любезное обращеніе. Когда горничная накрыла столъ и принесла холодное мясо, салатъ, сыръ и бутылку стоута, а миссъ Пэшьенсъ зажгла въ честь гостя еще двѣ свѣчи, они сѣла за скромную трапезу, и Фицджеральдъ принялся сообщать разныя важныя политическія новости. Съ большимъ вниманіемъ выслушивалъ онъ замѣчанія старушки до поводу ихъ, хотя она и говорила съ нѣкоторой осторожностью, точно опасаясь разоблачить важныя тайны. Ей очень хотѣлось знать, одобряетъ ли публика отношеніе Times’а къ правительству и что за человѣкъ редакторъ этой газеты. Мистеръ Вилли отвѣчалъ, что познакомился въ Лондонѣ съ нѣкоторыми очень извѣстными литераторами, но не съ редакторомъ Tïmes’а, вѣроятно, мало доступнымъ по своему положенію и обязанностямъ.

— Вотъ въ этомъ случаѣ нельзя не оцѣнить всѣхъ благодѣяній, которыми мы обязаны почтовому вѣдомству, — замѣтила миссъ Пешьенсъ, забывъ на минуту всякую осторожность. — Всѣ общественныя преграды пали. Теперь нѣтъ болѣе нужды подкупать лакеевъ, чтобъ получить доступъ къ сильнымъ людямъ. Голосъ самаго ничтожнаго изъ насъ можетъ достигнуть престола.

«Великій Боже! — подумалъ Фицджеральдъ, — неужели эта безумная женщина пишетъ даже самой королевѣ?» Но онъ тутъ же поспѣшилъ согласиться съ нею. Дешевыя почтовыя сношенія — учрежденіе благородное, и если миссъ Пэшьенсъ письменно обратится къ редактору Times`а, то нѣтъ сомнѣнія, что и онъ окажется доступнымъ этимъ путемъ. Но она устремила на него свои строгіе глаза и сразу пресѣкла всякіе дальнѣйшіе намеки. Ее интересуетъ только сама система и поразительныя преимущества ея, какъ средства сближенія между богатыми и бѣдными. Потомъ она снова окружала себя таинственностью, начала разспрашивать о результатахъ, ожидаемыхъ отъ брака одного изъ членовъ королевской семьи.

Но вечеръ не былъ исключительно посвященъ политикѣ. Добродушная миссъ Пэшьенсъ вышла подъ какимъ-то предлогомъ и уже болѣе не возвращалась. Китти сѣла за фортепіано, а молодой человѣкъ помѣстился недалеко отъ нея. Она хорошо знала, какія пѣсни могутъ всего легче расшевелить въ его сердцѣ нѣжныя воспоминанія, и выбирала именно тѣ, которыя пѣла, когда они гуляли нѣкогда вдвоемъ.

— Съиграй мнѣ, Китти: «Прости! Когда бы ни насталъ нашъ часъ свиданья», — нѣжно просилъ Фицджеральдъ. — Помнишь, какъ ты пѣла эту пѣсню, когда мы возвращались домой въ лодкѣ?

— Помню ли я? Да развѣ я могу забыть когда-нибудь эту страшную ночь, въ которую я отдала при лунномъ свѣтѣ свою душу нечистой силѣ? — отвѣчала Китти.

Она, все-таки, съиграла эту пѣсню, очень мило и нѣжно, а за нею еще много другихъ, переходя отъ мотива къ мотиву; слушая, онъ снова переживалъ мысленно прекрасныя утра, ясные дни и тихія сумерки, такъ счастливо проведенныя ими вмѣстѣ. Она хорошо знала, что какъ ни безхитростны показались бы эти пѣсни другимъ, для него онѣ были прекрасны. Что бы она ни играла, во всѣхъ пѣсняхъ слышалось имъ одно: воспоминанія о морѣ, объ Айнишинѣ и о минувшихъ радостныхъ дняхъ. Весь остальной міръ исчезъ. Еслибъ только не угрожало имъ завтра безжалостное, мрачное утро, обширное сырое море и неизбѣжное разставанье!

Но минута разлуки, все-таки, настала, тамъ за воротами, подъ усѣяннымъ звѣздами небомъ. Китти плакала. Зачѣмъ только пріѣхалъ онъ на одинъ день, чтобы ей снова пришлось переживать все горе разлуки? Онъ тихо журилъ ее. Развѣ они не провели вмѣстѣ прекраснаго, счастливаго дня, о которомъ будутъ вспоминать потомъ долгіе годы? Развѣ это не счастье, что онъ держитъ ея маленькія, теплыя ручки, слышитъ ея мягкій и нѣжный голосокъ? Быть можетъ, Китти вовсе даже и не желала его видѣть? «О да, да, — бормотала она, прижимая его къ себѣ. — Пріѣзжай какъ можно чаще, — вотъ все, что мнѣ надо. Это, право, не много, другіе люди имѣютъ все, что желаютъ, и вовсе не такъ благодарны, какъ была бы я на ихъ мѣстѣ. Неужели ты въ самомъ дѣлѣ долженъ ѣхать?»

Долго еще тянулось прощанье; и даже тогда, когда Фицджеральдъ уже исчезъ во мракѣ ночи, она все еще стояла у воротъ, тщетно силясь осушить глаза, прежде чѣмъ возвратиться домой, и все время недоумѣвая, почему судьба такъ жестока къ инымъ и такъ балуетъ другихъ.

Глава VIII.
Снова въ Лондонѣ.

Наступилъ, наконецъ, роковой день выхода перваго нумера новаго журнала, и Фицджеральдъ радъ былъ возможности вздохнуть свободнѣе. Въ теченіе послѣднихъ двухъ, трехъ недѣль работа его была дѣйствительно утомительна. Его сдѣлали чѣмъ-то вродѣ фактотума и какъ бы возложили на него отвѣтственность за все, что бы ни случилось.

— Мистеръ Фицджеральдъ, — говорилъ совершенно растерявшійся Ирпъ, принося ему корректуру статьи самого редактора, — прочтите, пожалуйста, эту фразу: «отвратительныя снадобья, которыя постоянно изобрѣтаются и распространяются среди публики подъ именемъ шипучихъ напитковъ»…

— Ну, такъ что-жь? — спрашивалъ Фицджеральдъ. — Въ чемъ же тутъ бѣда?

— Да, по крайней мѣрѣ, пятнадцать различнымъ фирмъ прислали намъ публикаціи о своихъ шипучихъ напиткахъ и минеральныхъ водахъ, — въ отчаяніи воскликнулъ агентъ.

— Должно быть, они воображаютъ, что спортсмены страдаютъ неутолимой жаждою, — смѣясь замѣтилъ Фицджеральдъ. — Хорошо. Я постараюсь убѣдить мистера Клерка вычеркнуть эту фразу, если она можетъ казаться оскорбительною.

На другой день появился самъ Скобелль съ корректурою той же статьи въ рукахъ.

— Слушайте-ка, Фицджеральдъ. Взгляните сюда. Ну, на что это похоже? Вѣдь, этакимъ образомъ вы всполошите всю публику, честное слово! Прочтите-ка, что тутъ написано. «Многочисленная и вліятельная группа лицъ, принадлежащихъ къ зажиточнымъ классамъ Англіи, давно уже утратившая страхъ Божій, но еще сдерживаемая въ извѣстныхъ предѣлахъ страхомъ передъ подагрою»… Это невозможно, совершенно невозможно! Вы должны просить Клерка уничтожить это мѣсто. Я, вѣдь, не разъ говорилъ ему, что не допущу въ своемъ журналѣ никакой атеистической и радикальной чепухи.

Это было ужь посерьезнѣе; еслибъ Гильтонъ-Клеркъ узналъ, что мистеру Скобеллю доставлялись корректуры статей или что онъ высказывалъ объ ихъ содержаніи какое-либо мнѣніе, онъ пришелъ бы въ неописанную ярость. Мистеру Вилли приходилось увѣрять капиталиста, что самый подозрительный умъ не найдетъ даже тѣни атеизма или радикализма ни въ одной изъ статей, написанныхъ для Семейнаго Журнала, что Гильтонъ-Клеркъ, навѣрное, изумится такому обвиненію, но что, если кто-нибудь можетъ обидѣться его случайнымъ замѣчаніемъ, Клеркъ, конечно, съ удовольствіемъ вычеркнетъ его.

Послѣ этого разговора Фицджеральдъ спѣшилъ въ Альбани-стритъ и какъ бы мимоходомъ наводилъ рѣчь на спорный пунктъ.

— Видите, Фицджеральдъ, — возражалъ Гильтонъ-Клеркъ на его робкія слова, — я издаю журналъ не ради успѣха публикацій. И какой идіотъ оскорбится подобной невинной шуткой! Мы не можемъ же, наконецъ, приноравливаться во вкусамъ всякихъ микроцефаловъ! Куда вы теперь идете?

— Я иду завтракать!

— А! — замѣтилъ Гильтонъ-Клеркъ, глядя на него. — Теперь вы, конечно, можете позволить себѣ эту роскошь; только это неблагоразумно съ вашей стороны. Ничто не портитъ фигуры до такой степени, какъ именно завтраки. Не припомню хорошенько, сколько лѣтъ я уже ничего не беру въ ротъ отъ одиннадцати утра до восьми вечера, это мое правило. Кстати, не пособите ли вы мнѣ въ одномъ дѣлѣ? Что бы можно было подарить дамѣ? Какъ бы это вамъ хорошенько объяснить? Не такую вещь, конечно, которая назначается для ежедневнаго обихода; она купитъ ее сама. Съ другой стороны, надо, чтобы эта вещь была красива, однако, не слишкомъ кидалась въ глаза, такъ чтобы не всякій сразу догадался, что это подарокъ.

— Я васъ не совсѣмъ понимаю, — отвѣчалъ Фицджеральдъ.

— Это очень трудно объяснить, — задумчиво продолжалъ Клеркъ. — Уже много ломалъ я себѣ голову надъ этимъ вопросомъ. Я не смѣю подарить ей золотой вещи, такъ какъ это возбудило бы вниманіе; не могу также прислать что-нибудь изъ мебели или туалетныхъ предметовъ; все это она легко купитъ на деньги своего мужа. Вотъ въ этомъ-то и затрудненіе и я никакъ не найду настоящаго juste milieu. Надо чтобы подарокъ былъ красивъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, чтобы это была такая вещь, которую, въ крайнемъ случаѣ, она могла купить сама.

— Что скажете вы о портсигарѣ? — наудачу предложилъ мистеръ Вилли.

Клеркъ расхохотался.

— Не дурно придумано. Вы не очень промахнулись. Только портсигаръ врядъ ли устранитъ неловкіе вопросы. Ну, если вы непремѣнно хотите завтракать, такъ прощайте. Но помните, будьте осторожны; когда вамъ стукнетъ сорокъ лѣтъ, вы поблагодарите судьбу, если у васъ сохранились хоть какіе-нибудь признаки таліи.

По своей природѣ Гильтонъ-Клеркъ вовсе не былъ сатирикомъ и любилъ только легкую шутку; къ тому же, онъ отличался безпечнымъ, хотя и нѣсколько эгоистическимъ добродушіемъ. Но никогда не приближался онъ до такой степени въ мѣткой сатирѣ, какъ въ ту минуту, когда совѣтовалъ бѣдному Фицджеральду, чуть не умиравшему съ голода, не портить фигуры излишней обжорливостью.

Дѣло въ томъ, что, несмотря на самую строгую экономію, все достояніе Фицджеральда ограничивалось нѣсколькими шиллингами, да и тѣ таяли съ ужасающею быстротою изо дня въ день. Поѣздка въ Ирландію стоила ему около трехъ фунтовъ; отецъ выпросилъ у него еще два фунта для погашенія долга. На остальныя деньги Фицджеральдъ, если не жилъ въ прямомъ смыслѣ слова, то существовалъ въ теченіе послѣднихъ трехъ недѣль. Онъ уже отказался отъ своей единственной роскоши — стакана эля за обѣдомъ.

Пѣшкомъ ходилъ онъ столько, что это становилось просто невѣроятнымъ; ему приходилось много бѣгать взадъ и впередъ по редакціоннымъ дѣламъ, а сѣсть въ омнибусъ онъ не рѣшался. Завтракъ, отъ котораго предостерегалъ его Гильтонъ-Клеркъ, состоялъ обыкновенно изъ сухихъ бисквитовъ, дополняемыхъ иногда однимъ яблокомъ. Онъ пересталъ даже навѣщать своего друга Росса, потому что не могъ пригласить его, въ свою очередь, на скромную трапезу, состоящую хотя изъ мяса, хлѣба и пива.

Такъ какъ занятія его въ Семейномъ журналѣ продолжались уже три недѣли, ему слѣдовало бы получить съ редакціи шестнадцать фунтовъ, и еслибъ эти деньги находились въ рукахъ Сайласа Ирпа или самого мистера Скобелля, Фицджеральдъ нисколько не стѣснился бы потребовать ихъ. Но, такъ или иначе, онъ не могъ бы даже самъ хорошенько опредѣлить своего чувства; ему было просто невозможно пойти за деньгами къ Гильтону-Клерку, въ чьихъ рукахъ онѣ находились. Онъ былъ увѣренъ, что Клеркъ выдалъ бы всю сумму сполна, еслибъ зналъ, что онъ въ нуждѣ, и не выплатилъ ее еще до сихъ поръ, навѣрное, только благодаря природной безпечности. Пойти къ нему и признаться въ своихъ лишеніяхъ — не значило ли это обвинить въ отсутствіи деликатности человѣка, оказавшаго ему столько пріязни? И Фицджеральдъ безропотно переносилъ свое тяжелое положеніе.

Въ день выхода перваго нумера Семейнаго журнала Гильтонъ-Клеркъ, Фицжеральдъ, Сайласъ Ирпъ и мистеръ Скобелль выѣхали изъ Лондона на пароходѣ, чтобы отобѣдать въ Гриничѣ по приглашенію капиталиста. Не одна только перспектива хоть разъ плотно наѣсться приводила мистера Вилли въ прекрасное настроеніе духа. Насколько можно было судить по началу, новое предпріятіе обѣщало блестящій успѣхъ. Число публикацій, ежедневно присылаемыхъ въ редакцію, было просто изумительно. Первый нумеръ разошелся въ громадномъ количествѣ, такъ что пришлось оттиснуть еще пятьсотъ экземпляровъ. Обертка, отпечатанная красными буквами по бѣлому фону, была очень эффектна и издали виднѣлась въ окнахъ магазиновъ. Мистеръ Скобелль говорилъ такимъ тономъ, какъ будто весь, планъ изданія принадлежалъ лично ему, и смѣялся надъ осторожнымъ напоминаніемъ Ирпа, что книжные магазины всегда любятъ покровительствовать первому нумеру всякаго журнала, но что о результатѣ нельзя даже приблизительно судить, пока не будутъ возвращены непроданные экземпляры. Объ этомъ капиталистъ и слышать не хотѣлъ. Онъ былъ вполнѣ увѣренъ въ успѣхѣ. Зажиточные классы, утверждалъ онъ, не преминутъ убѣдиться, что новый журналъ неоцѣнимъ для нихъ, какъ справочная книга. Даже и при средней продажѣ, выручка отъ шиллинга за нумеръ будетъ, все-таки, значительная. И въ виду этого мистеръ Скобелль великодушно заплатилъ за всѣ билеты до Гринича.

Фицджеральдъ никогда еще не спускался по Темзѣ, и зрѣлище это показалось ему величественнымъ. Вечернее солнце разливало мягкій свѣтъ на массу судовъ, сѣдой Тоуэръ и пѣнящуюся воду. Когда же пароходъ причалилъ въ Гриничѣ и Фицжеральдъ вышелъ на балконъ комнаты, занятой вми въ гостинницѣ, картина, представившаяся его взорамъ, была уже не только величественная, но даже потрясающая. Громадное пространство воды, разстилавшееся передъ нимъ, говорило о близости моря. Мысль Фицджеральда невольно унеслась вдаль, въ Айнишинъ, къ Китти, и вдругъ ему стало невыразимо грустно.

Несмотря, однако, на это, когда все общество сѣло за роскошную трапезу; и мистеръ Скобелль принялся восхвалять достоинства того или другого вина, имъ заказаннаго, комизмъ ситуаціи невольно бросился въ глаза Фицджеральду. Казалось, что ему предлагаютъ заразъ всѣ обѣды, которыхъ онъ былъ лишенъ въ теченіе цѣлаго мѣсяца, и что онъ не можетъ ими теперь воспользоваться. Не смѣшно ли, что человѣкъ, жившій столько времени почти однимъ воздухомъ, чувствуетъ себя вынужденнымъ отсылать блюдо за блюдомъ, едва прикасаясь къ нимъ или оставляя ихъ вовсе нетронутыми?

"Завтра, — думалъ онъ, — когда я опять совершенно отощаю около двухъ часовъ, я невольно скажу себѣ: какой же я былъ дуракъ, что не съѣлъ вчера еще кусочка тюрбо. А вотъ это вино! Оно, навѣрное, стоитъ не дешевле двѣнадцати шиллинговъ за бутылку, а въ бутылкѣ не болѣе шести стакановъ; значитъ, приходится по два шиллинга за стаканъ. Такимъ образомъ, я выпиваю залпомъ столько денегъ, сколько хватило бы мнѣ на пиво въ теченіе цѣлой недѣли. Нѣтъ, въ человѣческомъ организмѣ, очевидно, есть какой-то недостатокъ. Когда имѣешь возможность наѣсться и напиться въ волю, надо бы умѣть дѣлать запасы для будущаго. На что мнѣ сегодня вся эта роскошь, если завтра я опять буду умирать съ голода?

— Господа, — раздался въ эту минуту голосъ капиталиста, — я пригласилъ васъ въ Гриничъ не для того, чтобы говорить о дѣлахъ, но мнѣ, все-таки, кажется, что мы имѣемъ полное право поздравить другъ друга съ успѣхомъ. По моему мнѣнію, мы выпустили въ свѣтъ весьма изящный, джентльменскій журналъ, и я нисколько не стыжусь его. Мнѣ не совѣстно, когда онъ лежитъ у меня въ гостинной на столѣ и кто-нибудь беретъ его въ руки. Я держусь такого мнѣнія: давайте публикѣ хорошій товаръ и берите за него хорошія деньги. Двѣнадцать шиллинговъ за такую бутылку шампанскаго, по моему, дорого, но вино это не хуже того, что у меня въ погребѣ, поэтому я и не сержусь. Я стою за все хорошее. Шиллингъ въ недѣлю — дорого; но всякому пріятно имѣть въ своей гостинной такую книжку. Журналъ лежалъ вчера въ кабинетѣ моей жены, когда пріѣхала къ намъ лэди Ипсвичъ, и она тотчасъ же сказала, что непремѣнно выпишетъ его. Вотъ это я люблю; я хочу, чтобы о немъ говорили въ хорошемъ обществѣ. Надѣюсь, Клеркъ, что вашъ другъ Джиффордъ напишетъ о нашемъ изданіи зажигательную статью. Я хотѣлъ было пригласить его сегодня сюда, но мнѣ казалось, что намъ будетъ лучше однимъ. Не напишете ли вы ему, Клеркъ?

— Мистеръ Джиффордъ, — отвѣчалъ Гильтонъ-Клеркъ, съ небольшимъ удареніемъ на словѣ, — очень щепетиленъ. Лучше будетъ предоставить ему самому открыть рѣзкія достоинства нашего изданія. А, кстати, объ открытіяхъ, — продолжалъ онъ, обращаясь къ Фицджеральду, — читали ли вы рецензію Тѣни Дафны?

Фицджеральдъ, слегка вспыхнувъ, сознался, что читалъ; но Гильтонъ-Клеркъ, какъ бы не замѣчая его смущенія, весело засмѣялся.

— Рецензія совсѣмъ въ духѣ Либеральнаго Обозрѣнія, вся преисполнена диковинныхъ открытій. Тонкія покровы скрываютъ, по мнѣнію критика, имена извѣстныхъ лицъ, а вся книга — изумительная характеристика жизни и общества современной Англіи!

— Такъ вы читали книгу? И находите ее плохою? — горячо спросилъ Фицджеральдъ. Ему страстно хотѣлось оправдать себя въ собственныхъ глазахъ.

— Книгу? — сказалъ Гильтонъ-Клеркъ съ добродушной ироніею. — Да развѣ можно назвать это книгою? Возьмите на два пенса дешеваго остроумія, да на нѣсколько грошей дерзости; прибавьте два, три политическихъ намека, и наша публика сейчасъ же признаетъ въ вашихъ ничего незначущихъ именахъ живые типы. Какъ поступитъ Джиффордъ относительно нашего журнала — сказать трудно. Быть можетъ, онъ сочтетъ его тривіальнымъ, или слугою мамоны, — онъ, вѣдь, не особенно долюбливаетъ богатыхъ. Впрочемъ, кто знаетъ! Пожалуй, онъ и тутъ сдѣлаетъ неожиданное открытіе или обрадуется возможности обратить спортсменовъ къ изученію высшихъ вопросовъ. А ужь когда въ немъ забушевали страсти, онъ похожъ на настоящій ураганъ. Въ такую минуту онъ, кажется, готовъ бы повѣсить человѣка только для того, чтобы доказать безразсудство смертной казни.

Вечеръ проходилъ весьма пріятно; кофе и сигары еще болѣе увеличили благодушное настроеніе собесѣдниковъ. Скобелль такъ былъ доволенъ джентльменскою внѣшностью журнала и своими связями съ нимъ, что даже высказалъ намѣреніе подѣлиться съ сотрудниками доходомъ, если только онъ будетъ значителенъ.

— Я не алченъ, — говорилъ онъ, откидываясь на спинку кресла и слѣдя за поднимавшимся дымомъ, — я не поклонюсь золотому тельцу. Я люблю, конечно, чтобы у меня водились деньги, и ихъ у меня много…

— Хорошо бы, еслибъ мы всѣ могли сказать то же самое, — прервалъ его Клеркъ. Нужно признаться, что замѣчаніе это было несправедливо, потому что въ эту минуту капиталистъ вовсе не желалъ хвастать своимъ богатствомъ.

— Я хотѣлъ сказать, — продолжалъ онъ, нѣсколько укоризненно взглянувъ на Клерка, — что если у меня много денегъ, такъ только потому, что я не расточителенъ. Мнѣ кажется, когда человѣкъ имѣетъ хорошо обставленный домъ въ городѣ, отличнаго повара, дорогое вино, экипажъ для жены и уютную дачу, гдѣ онъ можетъ принимать друзей, онъ долженъ быть доволенъ и не желать ничего болѣе. Я взялся за литературу не для наживы: поэтому повторяю: если журналъ пойдетъ хорошо, я хочу, чтобы это принесло пользу моимъ сотрудникамъ…

— Въ такомъ случаѣ надо будетъ отдать три четверти дохода Фицджеральду, — смѣясь замѣтилъ Гильтонъ-Клеркъ, — такъ какъ ему достались и три четверти всего труда.

— Я не хотѣлъ сказать, что не желаю получить прибыли съ своихъ денегъ, — величественно продолжалъ Скобелль. — Я только утверждаю, что не думалъ о наживѣ. Мнѣ пріятно, чтобы мое имя было связано съ истинно-хорошимъ дѣломъ. Мы всѣ должны стоять за родину. Если есть гдѣ-нибудь государство, гдѣ вы найдете болѣе молодцеватыхъ мужчинъ, болѣе красивыхъ женщинъ и лошадей, чѣмъ въ Англіи, то я вамъ скажу, что не видалъ такой страны. Мнѣ кажется, что намъ живется очень не дурно. Мы можемъ получить въ Лондонѣ лучшее, что есть на свѣтѣ, если только согласны платить хорошія деньги. Взгляните хоть на Ковентъ-Гарденъ. Чего гамъ нѣтъ? А тутъ приходятъ разные радикалы и trades-union’исты, начинаютъ возбуждать смуту и подымать сословіе противъ сословія. А по моему, отъ добра — добра не ищутъ. Я нахожу, что нѣтъ страны, которая управлялась бы лучше нашей. Если мы обязаны этимъ церкви и государству, то я готовъ стоять за нихъ. Мнѣ не нужно вовсе свободы, равенства и всѣхъ этихъ глупостей. Намъ и безъ нихъ хорошо.

— Вамъ хорошо, Скобелль, а мнѣ нѣтъ, — невозмутимо замѣтилъ Гильтонъ-Клеркъ. — Не бойтесь, одирко; мы не направимъ Семейнаго журнала по этому бурному теченію, а будемъ, напротивъ, постоянно доказывать, что все идетъ къ лучшему на нашемъ благословенномъ островѣ. Теперь же, мнѣ кажется, было бы недурно пойти на станцію желѣзной дороги.

Въ эту минуту мистеръ Ирпъ, человѣкъ съ желчною физіономіею, почти не произнесшій ни одного слова во весь вечеръ, взглянулъ на часы.

— Я позволю себѣ сдѣлать одно замѣчаніе, — медленно произнесъ онъ. — Въ скоромъ времени всѣ начнутъ разъѣзжаться изъ Лондона.

— Несомнѣнно, — отвѣчалъ Гильтонъ-Клеркъ, къ которому спеціально обращался Ирпъ.

— Быть можетъ, вамъ случится не разъ напомнить объ этомъ публикѣ, — меланхолически продолжалъ онъ.

— Очень можетъ быть.

— Въ такомъ случаѣ, — нерѣшительно прибавилъ мистеръ Ирпъ, — если вамъ все равно, я попросилъ бы васъ лучше не писать такой статьи. Позволю себѣ замѣтить, что это было бы неосторожно. Во всѣхъ ежедневныхъ газетахъ встрѣчаются замѣчанія о пустотѣ Лондона, о наступленіи мертваго сезона, объ отъѣздѣ всѣхъ за границу. Посудите сами, можете ли вы ожидать, что торговцы будутъ присылать объявленія, если въ это самое время вы провозглашаете во всеуслышаніе, что въ городѣ никого нѣтъ?

— Понимаю! — воскликнулъ Клеркъ, вставая отъ стола. — Вы заботитесь о публикаціяхъ? — Онъ засмѣялся, положилъ руку на плечо Фицджеральда и вышелъ съ нимъ вмѣстѣ. — Смотрите же, Фицджеральдъ, не забывайте этихъ замѣчаній. Ихъ можно бы назвать правилами для редакторовъ газетъ. «Поддерживайте церковь и государство, а въ августѣ не напоминайте торговцамъ, что Лондонъ пустѣетъ».

— Мы могли бы отпечатать эти правила и вывѣсить ихъ въ редакціи, какъ руководство для сотрудниковъ, — отвѣчалъ его товарищъ.

Они вернулись въ городъ, повидимому, очень довольные собою и перспективою, открывавшеюся передъ новымъ журналомъ Когда поѣздъ приближался къ Чэрингъ-Кроссу, случилось нѣчто такое, что должно было еще усилить въ умѣ Фицджеральда благопріятное впечатлѣніе вечера.

— Вы, конечно, возьмете кэбъ, Фицджеральдъ, — случайно спросилъ его Гильтонъ-Клеркъ.

— Нѣтъ, я пойду пѣшкомъ.

— Пѣшкомъ? До Фольгема?

— По крайней мѣрѣ, до Фольгемской дороги.

Неизвѣстно, догадался или нѣтъ Гильтонъ-Клеркъ изъ этого отвѣта о состояніи финансовъ Фицджеральда, только нѣсколько времени спустя онъ сказалъ, повидимому, безъ всякой зарей мысли:

— Кстати, я совершенно забылъ, что вы ничего не получили еще изъ редакціонной сокровищницѣ. Виновата въ этомъ только моя забывчивость. Зачѣмъ же вы не напомнили мнѣ?

— О, это ничего! — поспѣшно сказалъ Фецджеральдъ, безконечно довольный тѣмъ, что ему не придется напоминать Клеркх о деньгахъ.

— Я дамъ вамъ что-нибудь въ счетъ вашего гонорара. Ну, полноте, не конфузьтесь. Сегодня вечеръ дѣловой. Мнѣ не слѣдовало бы быть такъ забывчивымъ.

— Это ровно ничего не значитъ, — повторилъ Фицджеральдъ. Онъ былъ очень радъ, что другъ его самъ вспомнилъ о деньгахъ, и готовъ былъ теперь хоть опять вернуться къ сухимъ бисквитамъ и яблокамъ.

— Въ ваши лѣта, — продолжалъ Гильтонъ-Клеркъ, — я тоже зналъ, что значитъ безденежье, а иногда и теперь еще знаю, когда мои плательщики неаккуратны. Поэтому я не хочу самъ впасть въ эту ошибку, пока помню. Однако, оказывается, что у меня въ карманѣ всего одинъ или два золотыхъ. Скобелль, будьте такъ любезны, одолжите мнѣ десять фунтовъ. Ирпъ можетъ записать ихъ на мой счетъ.

— Съ удовольствіемъ, — отвѣчалъ мистеръ Скобелль, хотя онъ казался удивленнымъ, что Фицджеральду не было выдано до той минуты никакого гонорара.

Первою мыслью мистера Вилли послѣ полученія денегъ было сѣсть въ омнибусъ, пріѣхать скорѣе домой и порадовать Джона Росса, если онъ еще не спитъ, извѣстіемъ о своемъ неожиданномъ благосостояніи.

Когда Фицджеральдъ вступилъ на дворъ своего жилища, онъ не могъ болѣе сомнѣваться, у себя ли Джонъ Россъ или нѣтъ, такъ какъ изъ его мастерской раздавались громкія и воинственныя пѣсни. Мистеру Вилли только съ большимъ трудомъ удалось достучаться. Ревъ внезапно стихнулъ и дверь распахнулась.

— Войдите, войдите! Что за нелѣпыя церемоніи? Съ какой стати вздумали вы стучаться?

— Благодаря этому, я слышалъ конецъ вашей пѣсни, — отвѣчалъ Фицджеральдъ, отыскивая себѣ стулъ.

— Что же вы подѣлывали? — спросилъ Россъ, подавая ему кисетъ съ табакомъ. — Что съ вами было?

— Я очень много занимался, — отвѣчалъ мистеръ Вилли, — за то первый нумеръ журнала, о которомъ я вамъ говорилъ, вышелъ, наконецъ. А теперь я прямо изъ Гринича, гдѣ давали обѣдъ въ честь этого событія.

— И вы совсѣмъ трезвы? — въ изумленіи спросилъ Россъ.

— А почему бы и нѣтъ?

— Да стоитъ ли ѣхать въ такую даль обѣдать, чтобъ вернуться домой трезвымъ! Однако, — прибавилъ Россъ, критически разглядывая Фицджеральда, — если вы и трезвы, то у васъ щеки свѣжѣе обыкновеннаго. Въ Лондонѣ не часто попадается такой цвѣтъ лица! Знаете ли что? Мнѣ хотѣлось бы срисовать вашу голову. Вы себѣ продолжайте курить и разсказывать все. что съ вами было, а я поработаю.

Онъ отложилъ въ сторону трубку и взялъ палитру и кисти. Потомъ началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, растирая краски и разглядывая голову Фицджеральда съ разныхъ сторонъ.

— У васъ будетъ прекрасная голова, когда вы совсѣмъ выростете, — внезапно сказалъ онъ.

Фицджеральдъ подумалъ, что пора бы ему, кажется, и перестать расти, но уже настолько привыкъ въ неожиданнымъ выходкамъ своего товарища, что не прерывалъ его. Черезъ мгновеніе Россъ быстро подошелъ къ стѣнѣ, долго шарилъ въ какомъ-то портфелѣ и принесъ, наконецъ, большой и запыленный фотографическій снимокъ съ картины Джіорджіоне, изображавшей воина во всеоружіи.

— Вотъ какая у васъ будетъ голова въ среднемъ возрастѣ, — сказатъ онъ.

— Такая? — спросилъ Фицджеральдъ. — Но я не вижу ни малѣйшаго сходства.

— Ну, а я вижу. Это ужь мое. дѣло. Конечно, у васъ никогда не будетъ такого смуглаго лица, но это ваши носъ, лобъ и ротъ. Гдѣ это только вы нашли въ Ирландіи такой прямой носъ?

— Я думаю, что тамъ столько же подобныхъ носовъ, какъ и вездѣ, — отвѣчалъ Фицджеральдъ, тщетно стараясь заглянуть на работу своего друга.

— Не вѣрю, — возразилъ Россъ, усердно рисуя и по временамъ посвистывая. — Я, вѣдь, наблюдалъ рабочихъ, пріѣзжающихъ къ намъ изъ Бельфаста. Всѣ они на одно лицо, со вздернутымъ носомъ и длинною верхнею губою. И такъ, вашъ диковинный журналъ, наконецъ, вышелъ? Разскажите мнѣ, какъ и что у васъ тамъ было. О выраженіи лица не безпокойтесь. Я пробую только схватить общій колоритъ. Да знаете ли вы, что на вашей головѣ нѣтъ двухъ прядей волосъ одного цвѣта? На что же это похоже? У васъ во всемъ какая-то непослѣдовательность, которая можетъ просто свести человѣка съ ума. Ну, такъ что скажете вы мнѣ о вашемъ журналѣ?

Фицджеральдъ разсказалъ ему все, что случилось, и долго говорилъ о своей удачѣ и радостныхъ надеждахъ на будущее и на успѣхъ начатаго дѣла.

— Вотъ что? — сказалъ Россъ, отступивъ на нѣсколько шаговъ и глядя на свою работу. — Теперь я понимаю, откуда вы взяли такой прекрасный цвѣтъ лица. Это лучъ надежды. Я увѣренъ, что есть гдѣ-нибудь на свѣтѣ юная дѣвица, которая такъ же рада вашему счастью, какъ и вы сами…

Тутъ Россъ внезапно заревѣлъ какимъ-то невѣроятно-сиплымъ голосомъ, не спуская, однако, глазъ съ своей работы:

«И выпьемъ мы добрую, полную чару,

Какъ пили въ минувшіе дни!»

Но это вокальное упражненіе не было результатомъ внутренняго довольства.

— Что это со мною дѣлается? — ворчалъ Россъ, то отступая, то приближаяясь къ картинѣ и яростно кусая кисть. — Вѣдь, это отвратительно, что я тутъ нарисовалъ. Я пейзажистъ… По крайней мѣрѣ, я себя такъ называю, но мнѣ, право, кажется, что лучше будетъ, если я все это брошу и примусь размалевывать стѣны домовъ и лѣстницы.

— Не волнуйтесь, — сказалъ мистеръ Вилли. — Садитесь и давайте лучше курить и болтать.

Но въ эту самую минуту Россъ приблизился къ картинѣ, однимъ ударомъ кулака прорвалъ ее посрединѣ, уронивъ при этомъ мольбертъ и все, что стояло поблизости. Потомъ, повидимому, облегченный, снялъ палитру съ лѣвой руки и спокойно положилъ ее на столъ.

— Я неудачникъ, — сказалъ онъ, придвигая стулъ къ столу. — Что бы я ни пытался сдѣлать, все выходитъ скверно. Вы — другое дѣло; вы — одинъ изъ счастливцевъ міра сего. Одного только вы не понимаете — удовольствія, которое скрывается на днѣ стакана добраго шотландскаго виски, а вотъ я такъ понимаю. Но неужели вы въ самомъ дѣлѣ вообразили, что и упаду духомъ потому только, что не умѣю рисовать? Да никогда, пока у меня есть трубка и табакъ.

— Да, вѣдь, это вздоръ! — воскликнулъ Фицджеральдъ, которому уже раньше удалось видѣть работы своего друга. — Вамъ не слѣдуетъ такъ говорить. Весь міръ скоро узнаетъ васъ и скажетъ тогда, умѣете ли вы рисовать или нѣтъ.

— Да развѣ я жалуюсь? — отвѣчалъ Россъ, ставя на столъ стаканъ и воду. — Развѣ я вою? Видѣли ли вы, чтобы я валялся когда-нибудь на полу и стоналъ? Да Господь съ вами, я еще въ полномъ умѣ. Однако, знаете что? Такъ какъ ваша новая машина въ полномъ ходу, вамъ бы хорошо немного и отдохнуть. Пойдемте-ка завтра гулять, и я вамъ покажу въ пяти миляхъ отсюда такое дикое мѣсто, какого вы не найдете въ самой Канадѣ. Хотите?

— Еще бы, — отвѣчалъ мастеръ Вилли, но тутъ же прибавилъ: — только не завтра. Мы отложимъ прогулку на нѣсколько дней, пока я увижу, какъ идетъ у насъ дѣло.

— Ну, вы, однако, осторожны, какъ шотландецъ, — смѣясь замѣтилъ его другъ. — Пью за процвѣтаніе журнала, за васъ и за всѣхъ хорошихъ людей. Да будутъ какъ можно дальше отъ насъ всѣ напасти!

Глава IX.
Стѣсненное положеніе.

Пылкія надежды, возбужденныя большимъ спросомъ на первый нумеръ Семейнаго Журнала, быстро угасли. Множество непроданныхъ экземпляровъ было возвращено въ редакцію, и (что было всего хуже) минимумъ продажи, на который разсчитывали, судя по первому нумеру, понижался все болѣе и болѣе. Среди этихъ безотрадныхъ обстоятельстъ мистеръ Скобелль держалъ себя какъ герой, никого не обвинялъ, самъ не пугался и даже не терялъ надежды. «И Римъ былъ построенъ не въ одинъ день, — постоянно твердилъ онъ. — Шиллингъ, вѣдь, не пустяки. Положимъ даже, публика не станетъ покупать нашего журнала, — во всякомъ случаѣ мы будемъ знать, что сдѣлали все, что могли. Краснѣть тутъ нечего. Надо умѣть довольствоваться сначала малымъ. Не забывайте, что шиллингъ, все-таки, шиллингъ».

Гильтонъ-Клеркъ, напротивъ, страшно упалъ духомъ, былъ раздражителенъ и старался свалить всю отвѣтственность за неудачу на плохое веденіе дѣла. О журналѣ, по его мнѣнію, не достаточно заботились, слишкомъ мало тратили денегъ на публикаціи. Ясно было, что онъ считаетъ дѣло проиграннымъ, и Фицджеральду нужно было много такта, чтобъ убѣдить его исполнять хоть сколько-нибудь свои редакторскія обязанности. Клеркъ оставался, попрежнему, въ пріятельскихъ отношеніяхъ съ своимъ молодымъ помощникомъ, и Фицджеральдъ часто съ удовольствіемъ слушалъ его остроумныя разсужденія, и жалѣлъ, что человѣкъ, который говоритъ такъ хорошо, пишетъ такъ мало. Однажды онъ позволилъ себѣ намекнуть на это самому Гильтону-Клерку. Они гуляли въ это время въ Гайдъ-паркѣ.

— Вы говорите о какомъ-нибудь большомъ трудѣ? — спросилъ Клеркъ. — Не думаю, чтобъ наша публика это любила; она теперь предпочитаетъ статьи. Можетъ быть, я напишу что-нибудь современемъ, ну, хоть, напримѣръ, Размышленія о брачной жизни. Только вы на это скажете мнѣ, что къ работѣ на такую тему нужно прежде подготовить себя женитьбой.

— Что-жь, это было бы не дурно.

— Сомнѣваюсь. Я никогда не женюсь. Жизнь можно еще выносить подъ условіемъ, чтобы человѣка окружала атмосфера «возможностей». Когда же онъ женится, судьба его рѣшена, жизнь завершилась, вся поэзія исчезла…

— Да что вы называете поэзіею? — откровенно спросилъ Фицджеральдъ. — Ухаживаніе за чужою женой?

— Я догадываюсь, мистеръ Фицджеральдъ, что былъ, вѣроятно, когда-нибудь нескроменъ въ вашемъ, присутствіи. Но такъ какъ вы не знаете имени дамы съ портсигаромъ, то большой бѣды въ этомъ нѣтъ. Что-жь дѣлать? Одинъ любитъ скромную поселянку, другой предпочитаетъ свѣтскую женщину, остроумную, отважную, ловкую и красивую. Не будемъ же объ этомъ спорить, — прибавилъ онъ все такъ же небрежно, но уже добродушнѣе. — Дѣло въ томъ, что я въ очень затруднительномъ положеніи. Не помню, кто говаривалъ: «Мой умъ — мое царство». Такъ вотъ мое-то царство становится подчасъ очень непокорнымъ и какъ будто старается меня свергнуть. Для поправленія бѣды я хочу удалиться на время въ Дувръ и думаю уѣхать сегодня же.

— А статья для завтрашняго нумера? — воскликнулъ Фицджеральдъ.

— О, что-нибудь найдете; да напечатайте хоть одно изъ вашихъ Признаній молодаго человѣка. По моему, это прекрасныя вещицы. Пожертвуйте одною изъ нихъ для меня, а я когда-нибудь, въ свою очередь, выручу васъ.

Это было послѣднее свиданіе ихъ передъ отъѣздомъ Гильтона-Клерка изъ Лондона. Вскорѣ Фицджеральдъ увидалъ, что, за отсутствіемъ редактора, вся работа пала на его плечи. Лишь изрѣдка присылались изъ Дувра отдѣльныя статейки, но онѣ были незначительны и мало интересны. Но онъ все еще не сознавался самому себѣ, что поведеніе его друга отличается крайней неделикатностью. Мистеръ Вилли трудился изо всѣхъ силъ, терпѣливо сносилъ ворчанье Скобелля на отсутствіе редактора, пожертвовалъ не только однимъ, но даже нѣсколькими Признаніями молодаго человѣка, и старался въ своихъ длинныхъ письмахъ къ Китти изображать дѣла въ наилучшемъ свѣтѣ.

Одно только для него было тяжело: онъ снова былъ безъ гроша. Уѣзжая, Клеркъ не сдѣлалъ ни одного намека на денежныя дѣла, хотя къ этому времени уже значительно задолжалъ Фицджеральду, не получившему за всю свою работу по журналу ничего, кромѣ тѣхъ десяти фунтовъ, которые Клеркъ передалъ ему на возвратномъ пути изъ Гринича. При всей экономіи, деньги таили изо дня въ день. Что Клеркъ получалъ всю сумму сполна, мѣсяцъ за мѣсяцемъ, было хорошо извѣстно Фицджеральду по нѣкоторымъ обмолвкамъ Ирпа. Его глубоко огорчало невниманіе Клерка, но онъ, попрежнему, молчалъ, работалъ за двоихъ и не терялъ надежды.

Въ одинъ прекрасный вечеръ онъ сидѣлъ въ своей комнатѣ, немного унылый, такъ какъ уже два дня не получалъ отъ Китти никакихъ извѣстій, какъ вдругъ услыхалъ на лѣстницѣ шаги своего друга-художника. Россъ уѣзжалъ на нѣкоторое время изъ Лондона, чтобы снимать виды съ береговъ Темзы, и уединенная квартира на Фольгемской дорогѣ стада еще уединеннѣе послѣ его отъѣзда. Фицджеральдъ чрезвычайно обрадовался, услыхавъ его бодрые шаги. Вскорѣ Россъ вошелъ въ комнату и, казалось, однимъ взглядомъ охватилъ все положеніе дѣлъ.

— Что съ вами, дружище? — спросилъ онъ. — Слишкомъ много работаете? Или, быть можетъ, это происходитъ отъ лондонскаго воздуха? Ужь не горюете ли вы о какой-нибудь юной красавицѣ?

— Должно быть, слишкомъ много работаю, — отвѣчалъ Фицджеральдъ съ повеселѣвшимъ лицомъ. — журналъ нашъ идетъ, какъ вамъ извѣстно, не особенно хорошо. Я уже предлагалъ статьи въ другія изданія, но легче, кажется, пролѣзть въ игольное ушко, чѣмъ найти литературную работу въ Лондонѣ…

— Успѣете; еще есть время, — ободрительно сказалъ Россъ. — Только вотъ лицо ваше что-то нехорошо выглядываетъ!

Онъ подозрительно посмотрѣлъ вокругъ себя.

— А гдѣ же вашъ ужинъ? — внезапно спросилъ онъ.

Фицджеральдъ вспыхнулъ.

— Ужинъ? Да, вѣдь, еще нѣтъ девяти часовъ, — торопливо отвѣчалъ онъ.

— Нѣтъ, ужь скоро десять. Слушайте-ка, пріятель; пойдемте ко мнѣ, я вамъ кое-что покажу. Одинъ мой знакомый прислалъ мнѣ цѣлую штуку вяленой лососины, а если вы ея еще не ѣдали, то не знаете до сихъ поръ, какъ милостиво Провидѣніе къ намъ, смертнымъ. Идемте же, и я вамъ дамъ такой кусочекъ, отъ котораго у васъ слюнки потекутъ.

Онъ не хотѣлъ слышать никакихъ извиненій и увлекъ за собою Фицджеральда, потомъ зажегъ газъ, затопилъ печь, накрылъ столъ, принесъ стаканы и бутылки, и принялся жарить рыбу, все время услаждая слухъ своего пріятеля отрывками шотландскихъ мелодій, которые то пѣлъ, то насвистывалъ. Видно было, что онъ находится въ прекрасномъ настроеніи духа или хочетъ, по крайней мѣрѣ, казаться веселымъ.

Сложивши, наконецъ, горячую рыбу на тарелку, онъ поставилъ ее на столъ и придвинулъ два стула.

— Теперь садитесь-ка и давайте ужинать, — сказалъ онъ.

— Кстати, я хочу предложить вамъ нескромный вопросъ. Есть у васъ деньги?

Онъ хлопоталъ около стола, стараясь не замѣчать смущенія своего друга.

— Не много, — былъ лаконическій отвѣтъ, сопровождаемый неискреннимъ смѣхомъ.

— Я, вѣдь, не занимать у васъ хочу; — сказалъ Россъ, устремивъ на него проницательные глаза.

— У меня есть еще четыре шиллинга, — отвѣчалъ Фицджеральдъ. Нельзя назвать это богатствомъ, но все же съ этимъ не умрешь съ голоду.

— Вы вполнѣ увѣрены въ этомъ? — спросилъ Россъ, дѣлая видъ, будто все его вниманіе поглощено разрѣзываніемъ лимона. — А мнѣ такъ кажется, что вы уже умираете съ голоду. За то я въ настоящее время богатъ, и такъ какъ это случается со мною очень рѣдко, то мнѣ и хочется испытать, что чувствуетъ человѣкъ. когда онъ можетъ предложить взаймы фунтъ или два. Представьте себѣ, какое на мою долю выпало счастье. Сижу я надняхъ подъ вечеръ передъ какой-то гостинницею, покуриваю себѣ трубку и не дѣлаю ровно ничего. Слушайте, говорю я вдругъ хозяину, снимите-ка вашу вывѣску; я вамъ ее, пожалуй, выкрашу. Онъ принесъ лѣстницу и снялъ вывѣску; я чисто вымылъ ее и, знаете, просто увлекся работой. Нарисовалъ я ему солдата въ красномъ мундирѣ, около него нѣсколько деревьевъ, на заднемъ планѣ гостинницу и озарилъ все это лучемъ солнца. Увѣряю васъ, вышло очень красиво. Въ этотъ самый вечеръ — надо же быть такому счастью! — пріѣзжаетъ какой-то господинъ и проситъ напоить лошадь. Потомъ начинаетъ разспрашивать хозяина насчетъ вывѣски, а онъ возьми, да и пригласи его посмотрѣть мои наброски. Самого меня, надо вамъ сказать, не было въ это время дома. Ну, въ концѣ-концовъ, господинъ этотъ купилъ двѣ мои картинки по десяти фунтовъ за штуку, словомъ, за двадцать фунтовъ пару, и если половина этой суммы можетъ быть вамъ полезна, возьмите ее, и желаю вамъ дожить до того времени, когда я потребую ее назадъ.

Фицджеральдъ былъ глубоко тронутъ этимъ поступкомъ почти совсѣмъ чужаго человѣка.

— Ужь не спѣсивитесь ли вы? — рѣзко спросилъ Россъ, не слыша отъ него отвѣта.

— Не знаю, какъ и благодарить васъ, — сказалъ, наконецъ, Фицджеральдъ. — Вы необыкновенно добры. Я бы безъ церемоніи принялъ ваше предложеніе, еслибъ дѣйствительно нуждался.

— Какъ долго надѣетесь вы прожить на четыре шиллинга? — спросилъ Россъ.

Фицджеральдъ принялся объяснять ему, что со дня на день ждетъ уплаты крупной суммы.

— Да мнѣ кажется, что вы просто съ ума сошли! — воскликнулъ Россъ. — Умирать съ голоду для того только, чтобы пощадить чувства другаго человѣка. Да пусть онъ начнетъ съ того, что пощадитъ васъ. Глупости, дружище; требуйте деньги какъ можно скорѣе. Я бы сто разъ спросилъ ихъ, прежде чѣмъ согласиться умереть съ голоду. Нечего сказать, хороши вы были, когда я вошелъ къ вамъ въ комнату!

— О, вы не знаете, сколькимъ я обязанъ Гильтону-Клерку, — весело отвѣчалъ мистеръ Вилли. — Вотъ я теперь на дѣлѣ увидалъ, какъ трудно найти доступъ въ лондонскій литературный міръ. А благодаря Клерку, я сразу получилъ занятіе.

— Да на какой чортъ вамъ занятіе, если за него не платятъ!

— Но, вѣдь, деньги на лицо. Мнѣ стоитъ только спросить ихъ.

— Ну, такъ, ради самого Бога, спрашивайте же ихъ какъ можно скорѣе, — сказалъ энергическій Россъ. — Я не желаю вовсе присутствовать на вашихъ похоронахъ. Очень мнѣ будетъ пріятно знать, что вы лежите надъ моей головой въ деревянномъ ящикѣ! Не видать вамъ тогда больше ни вяленой рыбы, ни эля, ни длинныхъ писемъ отъ нѣкой юной дѣвицы! Ужь не о ней ли вы сокрушаетесь? — рѣзко прибавилъ онъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, въ этомъ отношеніи все идетъ хорошо, — бодро отвѣчалъ Фицджеральдъ. — Да и вообще все прекрасно. Я постараюсь жить какъ можно долѣе на свои четыре шиллинга, а если не получу къ этому времени извѣстія отъ Гильтона-Клерка, напишу ему насчетъ денегъ. Ну, а пока давайте курить и покажите-ка мнѣ наброски, которые вы привезли съ собою изъ вашей экскурсіи по Темзѣ.

Они зажгли трубки, но, прежде чѣмъ пойти за рисунками, Россъ досталъ изъ какого-то темнаго угла двухъ дикихъ утокъ и подалъ ихъ Фицджеральду.

— Берите, — сказалъ онъ, — это лучше всякихъ картинъ. — Унесите ихъ съ собою, если вы уже рѣшились уморить себя съ голоду. Красивыя птицы, не правда ли? Вотъ вамъ и доказательство, какъ хорошо имѣть около себя ружье, когда рисуешь виды.

— Если только вы принесете съ собою виски, — смѣясь сказалъ мистеръ Вилли, — мнѣ кажется, что я могу пригласить васъ завтра откушать со мною.

— Хорошо, — серьезно отвѣчалъ Россъ. — Хоть обѣдать, хоть ужинать — мнѣ все равно, а на слѣдующій день соберемся опять, если вамъ удобно. Я хочу, чтобы вы хоть два раза поѣли вплотную, прежде чѣмъ вы превратитесь въ трупъ, а одной дикой утки для двухъ совершенно достаточно. Какая жалость, что со мной не было собаки! Сколько разъ слышалъ я, какъ утки копошатся въ тростникѣ, а потомъ вдругъ взовьются съ шумомъ, похожимъ на полицейскую трещотку!

— Ну, а гдѣ же ваши рисунки? — спросилъ Фицджеральдъ. — Я полагаю, вы что-нибудь да наработали, пока находились около рѣки.

— Работалъ ли я? Да Богъ съ вами, для чего же я ѣздилъ туда? Прежде всего, я нарисовалъ вывѣску и, надо сказать, весьма хорошо и добросовѣстно, потомъ набросалъ до пятнадцати эскизовъ и сдѣлался на двадцать фунтовъ богаче, чѣмъ былъ. Вернулся я какъ разъ во время, чтобы увидать, какъ одинъ юный идіотъ погибаетъ отъ недостатка предметовъ первой необходимости. Теперь слушайте же: если вы не хотите взять десяти фунтовъ, которые я вамъ предлагаю, я не отстану отъ васъ, пока вы не напишите Клерку и не потребуете отъ него денегъ.

Россъ дѣйствовалъ такъ настоятельно, что передъ своимъ уходомъ Фицджеральдъ долженъ былъ обѣщать ему, въ случаѣ, если не получитъ утромъ извѣстій, написать въ Дувръ и напомнить Гильтону-Клерку, что даже самая выносливая лошадь нуждается иногда въ щепоткѣ овса.

Глава X.
Новые друзья.

Какъ разъ въ это время случилось событіе, маловажное само по себѣ, но значительное по своимъ послѣдствіямъ. Въ числѣ тѣхъ Признаній молодого человѣка, которыя вынужденъ былъ помѣстить въ Семейномъ журналѣ Фицджеральдъ, за неимѣніемъ болѣе существеннаго матеріала, находилось одно, озаглавленное: Обь убійствахъ. Въ статьѣ этой изображались, главнымъ образомъ, сомнѣнія, которыя овладѣли молодымъ охотникомъ, когда онъ внезапно раздумался надъ тѣмъ, позволительно ли истреблять красивыхъ и невинныхъ тварей для одного своего удовольствія; его сожалѣніе, когда онъ видитъ ихъ безжизненными, обрызганными кровью или тщетно старающимися улетѣть съ подстрѣленными крыльями; его думы по поводу того, что дѣлать ему, если, случайно ранивъ морскую птицу, въ которой жизнь держится еще упорнѣе, онъ вынужденъ хладнокровно заколоть это прелестное, трепещущее созданіе? Забудетъ ли онъ хоть когда-нибудь нѣмой упрекъ этихъ угасающихъ глазъ? Съ другой стороны, говорилось далѣе въ статьѣ, не слѣдуетъ предаваться и этому чувству до болѣзненности. Жить насчетъ чужой жизни — законъ природы. Вся статья была, такимъ образомъ, результатомъ внутренней борьбы между Фицджеральдомъ — страстнымъ охотникомъ и Фицджеральдомъ — литераторомъ, одареннымъ чуткимъ и поэтическимъ чувствомъ.

Весьма вѣроятно, что полная невозможность примирить этихъ двухъ людей все болѣе и болѣе уяснялась автору по мѣрѣ развитія статьи, и невольно закончилъ онъ ее описаніемъ охоты среди скалъ южной Ирландіи. Возможно ли останавливаться надъ разрѣшеніемъ какихъ-либо вопросовъ въ такомъ мѣстѣ и при такихъ условіяхъ? Атлантическій океанъ съ шумомъ бьется у подножья скалъ; солнце озаряетъ яркими лучами всю окрестность; таинственный мракъ наполняетъ прибрежныя пещеры. Все это должно разогнать всякія метафизическія умозрѣнія и заглушить слабый голосъ совѣсти. Словомъ, если въ началѣ статьи изображалась съ величайшею живостью картина внутренней борьбы образованнаго человѣка, то послѣднее слово, все-таки, осталось за страстнымъ охотникомъ, ученикомъ Анди Скакуна.

На другой день, послѣ появленія этой статьи, въ редакцію было доставлено слѣдующее письмо:

«Мистриссъ Четвиндъ была бы весьма обязана редактору Семейнаго журнала, еслибъ онъ согласился сообщить ей имя и адресъ автора статей, озаглавленныхъ Признаніями молодаго человѣка».

Фицджеральдъ зналъ по опыту, сколько людей имѣютъ привычку писать въ редакціи по ничтожнѣйшему поводу, и не обратилъ ни малѣйшаго вниманія на эту записку, а въ качествѣ помощника редактора вѣжливо отвѣчалъ, что редакція не считаетъ себя въ правѣ дѣлать подобныя сообщенія.

На другой же день была принесена новая записка:

"Сэръ! Прошу васъ извинить мою навязчивость и позволяю себѣ думать, что вы не отказали бы тетушкѣ въ ея просьбѣ, еслибъ знали всѣ обстоятельства. Тетушка — женщина уже старая, испытавшая большое горе. Она очень заинтересовалась статьями, о которыхъ идетъ рѣчь, такъ какъ онѣ напомнили ей человѣка очень дорогаго. Скажу откровенно, что ей было бы весьма пріятно познакомиться съ ихъ авторомъ, хотя бы только для того, чтобы поблагодарить его за доставленное удовольствіе. Я увѣрена, что онъ не отказался бы пожертвовать нѣсколькими минутами своего досуга, еслибъ узналъ о нашей просьбѣ.

"Готовая къ услугамъ Мэри Четвиндъ".

Финджеральдъ обратилъ на эту записку уже болѣе вниманія и даже тщательно перечелъ ее, любуясь красивымъ почеркомъ. Нѣтъ сомнѣнія, что при другихъ обстоятельствахъ онъ не задумался бы принять это простое, добродушное приглашеніе. Но теперь онъ вовсе не былъ расположенъ дѣлать новыя знакомства. Ни одной строчки отвѣта не получилъ онъ еще изъ Дувра, и его четыре шиллинга превратились уже въ восемнадцать пенсовъ. Китти находилась въ Дублинѣ; ангажаментъ ея окончился и дальнѣйшая будущность была довольна неопредѣленна. Наконецъ, если сказать правду, даже костюмъ его былъ слишкомъ поношенъ для утренняго визита. Вслѣдствіе всего этого онъ написалъ отъ лица редактора формальный отвѣтъ, которымъ увѣдомлялъ миссъ Четвиндъ, что ея записка уже переслана неизвѣстному сотруднику. Послѣ этого онъ счелъ вопросъ совершенно поконченнымъ.

Два дня спустя, въ числѣ писемъ, ожидавшихъ его въ редакціи, оказалось одно изъ Дувра. Съ жадностью распечаталъ онъ его.

«Милѣйшій Фицджеральдъ, не торопитесь, пожалуйста, я все улажу. Вашъ Гильтонъ-Клеркъ. — P. S. Посылаю при этомъ небольшую статью».

Фицджеральдъ долго глядѣлъ на письмо, не зная, что и подумать. Въ самомъ разгарѣ его недоумѣній появился Скобелль, повидимому, въ сквернѣйшемъ настроеніи духа.

— Послушайте, это ни на что не похоже, — началъ онъ, снимая шляпу и садясь на стулъ, — я ужь слишкомъ долго… слишкомъ долго смотрѣлъ на все сквозь пальцы.

— На что именно? — спокойно спросилъ собесѣдникъ.

— Вы очень хорошо знаете, на что… Я не намѣренъ тратить деньги только для того, чтобъ доставлять удовольствіе кому бы то ни было. Поступать со мною такъ — нечестно, ее по-джентльменски. Журналъ нашъ падаетъ съ недѣли на недѣлю; продажа все уменьшается, — надо сказать, что она никогда и не была значительна, — а теперь, вѣроятно, скоро совсѣмъ прекратится. И за все это я плачу деньги человѣку, который живетъ для своего удовольствія въ Дуврѣ! Этого я не потерплю; это вздоръ! Я плачу ему жалованье, значитъ, онъ мой слуга и долженъ исполнять свою работу.

— Но, вѣдь, онъ и тамъ пишетъ, — возразилъ Фицджеральдъ.

— Я только что получилъ отъ него рукопись.

— Сдѣлайте одолженіе, не старайтесь и вы меня морочить…

— Извините, пожалуйста, никто не хочетъ васъ морочить, — прервалъ его Фицджеральдъ, вспыхнувъ отъ гнѣва. — Къ тому же, если вы недовольны Гильтономъ-Клеркомъ, не угодно ли вамъ высказать это ему самому. Я за него не отвѣчаю.

— Здѣсь, кажется, никто ни за что не отвѣчаетъ, — закричалъ мистеръ Скобелль, — а журналъ, все-таки, идетъ къ чорту, вотъ въ чемъ бѣда. Я трачу каждую недѣлю большія суммы, и никто за нихъ не отвѣчаетъ.

У мистера Вилли чуть было не вырвалось замѣчаніе, что весьма незначительная доля денегъ мистера Скобелля попала въ его карманъ, но онъ во время сдержался.

— Развѣ Гильтонъ-Клеркъ отрицалъ когда-нибудь свою отвѣтственность? — горячо спросилъ онъ. — Редактору вовсе нѣтъ необходимости постоянно быть на лицо. Если журналъ идетъ плохо, это весьма печально, но я думаю, что вы смотрѣли на него, какъ на коммерческую спекуляцію, а ужь тутъ безъ риска не обойдешься. По моему мнѣнію, Гильтонъ-Клеркъ писалъ для журнала весьма хорошія статьи, да, наконецъ, одно имя его, какъ редактора, много значитъ…

— Послушайте, Фицджеральдъ, — началъ Скобелль болѣе мягкимъ тономъ, — я, вѣдь, не на васъ жалуюсь. Вы свою работу исполняете довольно хорошо… да, надо правду сказать, и работу Клерка, кстати. Заступайтесь за него, если хотите; я же повторяю, что недобросовѣстно пренебрегать такъ дѣломъ. Вѣдь, я плачу ему деньги, чортъ возьми, а онъ беретъ ихъ и веселится себѣ въ Дуврѣ. Еслибъ вы получали его жалованье, я понялъ бы, почему вы его защищаете. А потомъ еще это постоянное важничанье: любезнѣйшій Скобелль!… Повторяю, что онъ беретъ мои деньги и что все это мнѣ надоѣло по горло.

— Я думаю, — медленно произнесъ молодой человѣкъ, точно собираясь съ духомъ, — что еслибъ Клеркъ зналъ о вашемъ неудовольствіи, онъ не согласился бы продолжать журналъ. Я увѣренъ, что онъ просилъ бы васъ немедленно превратить его.

— Неудовольствіе! — воскликнулъ Скобелль съ неподдѣльнымъ негодованіемъ. — Развѣ я не имѣю основанія быть недовольнымъ? Развѣ я не рискую своимъ капиталомъ?

— Но, вѣдь, эта возможность должна была представиться вамъ, когда вы начинали дѣло.

— Да знайте, наконецъ, что я вовсе не интересуюсь спросомъ и предложеніемъ и всѣми этими модными пустяками, — нѣсколько некстати сказалъ Скобелль. — Никакія теорій не могутъ сдѣлать потерю денегъ пріятною, и вотъ я и спрашиваю себя: зачѣмъ будешь ты, Скобелль, продолжать это дѣло? Мнѣ-то какая отъ него польза? При всѣхъ моихъ затратахъ никто не знаетъ даже, что это мое изданіе; это изданіе Клерка, его имя повторяется всѣми, если вообще кто-нибудь вспоминаетъ о нашемъ журналѣ. Бѣда только въ томъ, что никто о немъ и не думаетъ. Въ клубѣ онъ остается неразрѣзаннымъ. Я спрашиваю знакомыхъ о статьяхъ, которыя помѣщены у насъ, и никто о нихъ ничего не знаетъ! Такъ на что же онъ мнѣ нуженъ? Да, наконецъ, когда я написалъ недавно статью о новомъ сортѣ шампанскаго, ввезеннаго въ Англію однимъ изъ моихъ пріятелей, я не могъ даже добиться, чтобъ ее помѣстили въ собственномъ моемъ журналѣ! Это мнѣ нравится! Клеркъ взялъ да и вычеркнулъ мою статью, не говоря мнѣ ни одного слова.

— О! нѣтъ, — быстро возразилъ Фицджеральдъ, — это я ее вычеркнулъ.

— Вы? — спросилъ Скобелль, устремивъ на него негодующій взглядъ.

— При самомъ началѣ журнала рѣшено было не допускать никакого личнаго вліянія, — почтительно, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, холодно отвѣчалъ молодой человѣкъ. — Это вредно для всякаго изданія. Одной статьи, которую публика заподозритъ, достаточно, чтобъ погубить его…

— А далеко оно теперь отъ гибели? — презрительно спросилъ Скобелль.

— Я поступилъ такъ, какъ мнѣ казалось правильнымъ, — отвѣчалъ Фицджеральдъ, — и не хочу снимать съ себя отвѣтственности. Такъ поступилъ бы и Клеркъ. Я дѣйствовалъ отъ его имени, хотя и не могъ спросить его разрѣшенія. Но, если вы недовольны журналомъ вообще или моей долею участія въ немъ, для этого есть очень простое средство, по крайней мѣрѣ, насколько дѣло касается меня. Вы можете считать мое мѣсто свободнымъ, начиная съ настоящей минуты.

Онъ всталъ. Скобелль какъ бы растерялся на мгновенье, но вслѣдъ затѣмъ сказалъ:

— Садитесь, подождите немного. Васъ я, вѣдь, ни въ чемъ не виню. Вы сдѣлали все, что могли, работали за всѣхъ. Я только жалѣю, что мы не назначили съ самаго начала васъ редакторомъ и не сберегли гонорара Клерка.

— Если принять въ соображеніе, что мысль объ изданіи принадлежитъ ему, — началъ было Фицджеральдъ, но Скобель, видимо, желалъ умиротворить его и не далъ ему даже договорить.

— Скажу болѣе: если мнѣ вообще приходилось слышать хоть что-нибудь о нашемъ журналѣ, то именно только о вашихъ статьяхъ. Мистриссъ Четвиндъ сообщила мнѣ вчера, что уже обращалась къ вамъ письменно. Вотъ это я люблю. Мнѣ пріятно, когда мое имя связано съ чѣмъ-нибудь, о чемъ говорятъ въ хорошемъ обществѣ. Каюсь въ этой слабости, люблю говорить о журналѣ и слушать, какъ его хвалятъ порядочные люди. Я сказалъ мистриссъ Четвиндъ, что вы съ удовольствіемъ навѣстите ее.

— Я не зналъ, что это входитъ въ кругъ моихъ обязанностей, — нѣсколько сухо отвѣтилъ Фицджеральдъ.

— Что такое? — спросилъ Скобелль, выпучивъ глаза.

— Да дѣлать визиты незнакомымъ людямъ. Съ какой стати долженъ я идти къ мистриссъ Четвиндъ? Я даже имени ея никогда не слыхалъ.

— Господь съ вами! Никогда не слыхали имени Четвиндовъ? — воскликнулъ Скобелль. — Да во всемъ Лондонѣ нѣтъ людей болѣе извѣстныхъ; лучшее общество гордится ихъ знакомствомъ. До самой смерти ея племянника мистриссъ Четвиндъ можно было встрѣчать всюду; о ея мужѣ вы, конечно, слыхали. Сама она урожденная Барри, изъ Корка, и очень обрадовалась, узнавъ, что вы ея соотечественникъ. Не знать Четвиндовъ! Увѣряю васъ, что вы будете отъ нихъ въ восторгѣ. Наконецъ, я самъ сведу васъ туда, если хотите.

Но Фицджеральдъ не только отклонилъ это великодушное предложеніе, но даже далъ понять, что ему было бы гораздо пріятнѣе вовсе не дѣлать визита этимъ незнакомымъ людямъ. Тогда Скобелль, видимо обѣщавшій мистриссъ Четвиндъ привезти въ ней жолодаго человѣка, избралъ другой путь и обратился къ его великодушію. Оказалось, что старушка недавно лишилась племянника, который наполнялъ всю ея жизнь. Она усыновила его, оставила ему по завѣщанію все, что ей принадлежитъ (сестра его, Мэри Четвиндъ, уже раньше обезпечена) и подарила ему небольшое имѣніе въ Коркскомъ графствѣ, на берегу залива Бэнтри. Паденіе съ лошади въ Виндзорскомъ паркѣ положило конецъ всѣмъ надеждамъ, и съ той поры старушка, казалось, вся ушла въ свое горе и интересуется, главнымъ образомъ, только тѣмъ, чѣмъ занимался прежде ея племянникъ. Она знаетъ все, что касается охоты, выписываетъ всѣ спортсменскіе журналы. Неизвѣстно, почему ей пришло въ голову, что Признанія молодаго человѣка; именно изъ такихъ статей, какія могъ бы написать ея любимый племянникъ, еслибъ онъ взялся за литературу. Удивительно ли послѣ того, что ей захотѣлось познакомиться съ ихъ авторомъ? Неужели же будетъ такая громадная жертва съ его стороны посвятить какихъ-нибудь десять минутъ своего досуга старушкѣ, столько пострадавшей? Результатомъ просьбы Скобелля было обѣщаніе Фицджеральда сдѣлать на слѣдующій день визитъ мистриссъ Четвиндъ въ ея домѣ, въ Гайдъ-паркѣ.

Ну, а до тѣхъ поръ? До тѣхъ поръ — ничего; онъ, вѣдь, уже убѣдился въ томъ, что кокосовые орѣхи съ кускомъ свѣжаго хлѣба отличное средство обманывать голодъ, а въ карманѣ у него еще находилось нѣсколько мелкихъ денегъ. Возвращаясь по вечерамъ въ свою квартиру, онъ изъ предосторожности рано тушилъ свѣчу и ложился спать, для того чтобы Джонъ Россъ не зналъ, что онъ уже дома. Хуже всего было то, что эти крайнія лишенія вызывали въ немъ страшную сонливость, а такъ какъ человѣческій мозгъ склоненъ рисовать самыя мрачныя картины именно по ночамъ, то Фицджеральда преслѣдовала, главнымъ образомъ, неотвязчивая мысль о грозившей ему необходимости пойти къ закладчику. Ему представлялось, какъ этотъ человѣкъ посмотритъ на него, какъ его собственное смущеніе выступитъ краскою на лицѣ! А что, если его сочтутъ за вора? Нѣтъ, этого онъ не можетъ сдѣлать. Къ закладчику онъ не пойдетъ, лучше выйдетъ онъ на улицу и предложитъ первому прохожему купить его сапоги. Къ тому же (эта утѣшительная мысль всегда зарождалась въ немъ съ первымъ лучемъ дневного свѣта) у него еще есть нѣсколько пенсовъ; кокосовые орѣхи и хлѣбъ — пища недорогая, а почемъ знать, можетъ быть, Гильтонъ-Клеркъ уже потрудился счесть и выслать ему сумму своего долга.

Въ четыре часа на слѣдующій день Скобелль зашелъ въ редакцію и предложилъ Фицджеральду поѣхать вмѣстѣ съ нимъ къ старушкѣ. Во время пути онъ старался растолковать своему товарищу всѣ преимущества хорошаго знакомства. Для молодаго человѣка это даже вещь въ высшей степени важная. Правда, что у Четвиндовъ нѣтъ уже болѣе такихъ пріемовъ, какъ при жизни племянника, но, все-таки, ихъ домъ посѣщается хорошими людьми, такими, съ которыми полезно быть знакомымъ. Фицджеральдъ, испытывавшій что-то вродѣ чувства невольника, котораго везутъ на базаръ, не произносилъ ни слова. Онъ ровно ничего не ѣлъ съ самаго утра; быть можетъ, это обстоятельство заставляло его смотрѣть на перспективу знакомства съ «хорошими людьми», какъ на что-то довольно непроизводительное.

Тѣмъ не менѣе, уже черезъ нѣсколько минутъ онъ былъ очень радъ, что поѣхалъ, такъ какъ пришелъ въ истинный восторгъ отъ старой дамы, которая сидѣла въ креслѣ у окна, обложенная подушками. Онъ забылъ покровительственный тонъ Скобелля, забылъ даже его присутствіе: до такой степени увлекся онъ маленькой, изящной женщиной съ бѣлоснѣжными волосами, говорившей мягко, нѣсколько грустно, и, кромѣ того, съ слабою интонаціею, свидѣтельствовавшею о томъ, что и ей были не чужды въ молодые годы зеленые берега Ирландіи. Бывалъ ли онъ въ Бэнтри? спросила она. О, конечно! — А въ Гленгарифѣ? — Точно также! — А объ мѣстечкѣ Boat of Harry онъ даже, вѣроятно, и не слыхивалъ?

Старушка нѣсколько замялась, называя это послѣднее мѣсто, а когда Фицджеральдъ отвѣчалъ, что дѣйствительно не знаетъ его, она съ минуту помолчала, и ему показалось, что глаза ея затуманились, а губы слегка дрожали. Но это продолжалось всего только одинъ мигъ. Старушка вскорѣ опять повеселѣла, сказала, что изъ его статей видно, какой онъ знатокъ спорта, и выразила удивленіе, что онъ успѣваетъ столько писать, если вся его жизнь проходитъ среди природы.

— Теперь всему этому конецъ, — отвѣчалъ молодой человѣкъ. — Я продалъ себя въ рабство.

— И чувствуете себя, конечно, одинокимъ въ Лондонѣ?

— Да, нѣсколько!

— Вы скоро найдете друзей, — утѣшала его старушка. — Но гдѣ это пропадаетъ Мэри? — прибавила она тутъ же.

Въ эту самую минуту, точно въ отвѣтъ на ея вопросъ, отворилась дверь; въ комнату вошла молодая дѣвушка и поздоровалась съ Скобеллемъ.

— Мистеръ Фицджеральдъ, — сказала старушка, — позвольте мнѣ представить васъ моей племянницѣ.

Онъ увидалъ передъ собою высокую молодую дѣвушку, съ ясными, поразительно проницательными, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, веселыми глазами, красивымъ лицомъ и энергическимъ выраженіемъ. Въ цѣломъ, первое впечатлѣніе, которое произвела на него молодая дѣвушка, не было вполнѣ пріятно. Въ женщинахъ онъ, прежде всего, искалъ мягкости; между тѣмъ, съ перваго взгляда на миссъ Гетвиндъ видно было, что она отлично съумѣетъ постоять за себя. Но это впечатлѣніе сглаживалось, когда она начинала говорить. Голосъ ея былъ нѣжный и музыкальный, а весь складъ рѣчи — веселый и откровенный. Фицджеральдъ удивился только, что она была не въ черномъ, въ то время какъ мистриссъ Гетвиндъ все еще носила трауръ по ея братѣ.

— Я полагаю, что тетя уже извинилась передъ вами, мистеръ Фицджеральдъ, — сказала она послѣ первыхъ привѣтствій, и мнѣ, конечно, слѣдовало бы сдѣлать то же самое, такъ какъ вы, навѣрное, сочли меня страшно навязчивою. Но дѣло въ томъ, что друзья наши ужасно избаловали насъ за послѣднее время своимъ вниманіемъ, и я увѣрена, что тетя вскорѣ велитъ напечатать на своихъ пригласительныхъ билетахъ: «Мистриссъ Гетвиндъ приказываетъ такому-то придти къ ней пить чай въ слѣдующій вторникъ». Въ самомъ дѣлѣ, всѣ къ намъ слишкомъ добры; но безъ этого я и не знаю, что дѣлала бы моя бѣдная тетя; мнѣ, вѣдь, приходится уходить изъ дома такъ часто.

— Я и не придумаю даже, какъ это ты со всѣмъ справляешься, Мэри, — замѣтила мистриссъ Гетвиндъ. — Видите ли, мистеръ Фицджеральдъ, зрѣніе мое становится изо дня въ день все хуже, и Мэри приходится замѣнять мнѣ глаза. Бѣда въ томъ, что я — старуха глупая и люблю, чтобы мнѣ читали изящныя вещи. Мэри же человѣкъ новаго времени и не интересуется ничѣмъ, кромѣ науки, воспитанія и вопроса о томъ, какъ бы научить людей, сколько миль отсюда до солнца, точно они туда когда-нибудь поѣдутъ. Сама я почти совсѣмъ не могу читать, а видѣть, какъ она тратитъ даромъ на меня свое время…

— Тутъ дѣло вовсе не въ моемъ времени, мистеръ Скобелль, — весело замѣтила дѣвушка, — но вы себѣ представить не можете, какія вещи тетушка заставляетъ меня читать. Изящные разсказы, любимыя ея поэмы; я увѣрена, что болѣе всего ее порадывалъ бы длинный столбецъ сентиментальныхъ стиховъ, гдѣ говорится о разбитыхъ сердцахъ и тому подобныхъ вещахъ, ну, словомъ, то, что появляется обыкновенно въ провинціальныхъ изданіяхъ.

— А развѣ это не интересно? — спросилъ Фицджеральдъ, помнившій, что и самъ онъ не рѣдко грѣшилъ въ этомъ отношеніи.

— Но немного монотонно, — отвѣчала дѣвушка. — Въ этихъ стихахъ слишкомъ много говорится о голубкахъ, розахъ и любви.

— Во всякомъ случаѣ они служатъ отраженіемъ человѣческой души, — отвѣчалъ онъ, слегка вспыхнувъ. — Если это не простое подражаніе, а искреннее изображеніе чувствъ, надеждъ или желаній автора, то я не могу представить себѣ ничего болѣе привлекательнаго. Это настоящая жизнь и она гораздо болѣе интересна для меня, чѣмъ нога какой-нибудь лягушки или вопросъ о томъ, есть или нѣтъ на лунѣ висмутъ.

Она взглянула на него съ любопытствомъ. Потомъ встала.

— Вы меня извините, мистеръ Скобелль; я должна быть въ Уайтъ-Чапелѣ около половины шестаго. Прощай, милая тетя.

Она поцѣловала тетку, поклонилась Фицджеральду и вышла. Неизвѣстно почему, онъ вздохнулъ свободнѣе послѣ ея ухода.

Какъ мила была старушка въ своемъ креслѣ! Фицджеральду казалось, что онъ никогда не видалъ такихъ серебристыхъ волосъ. Ей, видимо, очень нравилось, что у нея гости, она оживленно говорила о текущихъ событіяхъ и случайными замѣчаніями не разъ напоминала Фицджеральду, что они соотечественники. Когда гости стали, наконецъ, прощаться, старушка уже прямо обратилась къ мистеру Вилли съ просьбой навѣщать ее всякій разъ, когда у него окажется свободная минута, такъ какъ читать сама она не можетъ, а любитъ знать, что дѣлается на свѣтѣ.

На улицѣ Фицджеральдъ далъ, наконецъ, волю своему восхищенію.

— Что за прелестная старушка! — воскликнулъ онъ. — Просто восторгъ, какъ она говоритъ! Кажется, будто ей извѣстны всѣ выдающіеся люди за послѣднія шестьдесятъ лѣтъ!

— Да, — торжественно произнесъ Скобелль, пока лакей отворялъ дверцы кареты. — Да, Четвинды хорошіе люди. Они занимаютъ видное мѣсто въ обществѣ. Ну, теперь прощайте; мнѣ нужно сдѣлать еще нѣсколько визитовъ.

Такимъ образомъ, Фицджеральдъ пошелъ домой пѣшкомъ. Онъ выпилъ у старушки чашку чая съ кускомъ пирога, и это его ободрило, даже настолько подняло его духъ, что онъ тутъ же рѣшился откровенно попросить Росса, если только онъ дома, подѣлиться съ нимъ своимъ ужиномъ, зная, что пріятель его будетъ такъ же радъ угостить его, какъ онъ — принять угощеніе. Но не ужинъ занималъ, главнымъ образомъ, его мысли, пока онъ шелъ къ Фольгэмской дорогѣ. Не разъ вспоминалъ онъ Мэри Четвиндъ и ея обращеніе съ нимъ и раздумывалъ о томъ, какое именно дѣло могло требовать ея присутствіе въ Уайтъ-Чапелѣ.

Глава XI.
Катастрофа.

Дѣла журнала приближались, очевидно, къ кризису. Несмотря на всевозможныя усилія и ухищренія, Фицджеральду, все-таки, пришлось сдѣлать у своего пріятеля, Росса, заемъ въ нѣсколько фунтовъ. Одновременно съ этимъ онъ написалъ убѣдительное письмо Гильтону-Клерку, въ которомъ изобразилъ свое положеніе, ни на минуту не сомнѣваясь, что Клеркъ сразу откликнется на его призывъ.

Дни шли, однако, за днями, не принося никакого отвѣта. Черезъ нѣсколько времени изъ Дувра были, наконецъ, возвращены два письма, съ извѣщеніемъ, что мистеръ Гильтонъ-Клеркъ выбылъ изъ гостинницы, не оставивъ никакого адреса.

Фицджеральдъ, совершенно ошеломленный, отправился съ этими письмами къ Сайласу Ирпу. Мрачный, неповоротливый Ирпъ взглянулъ на нихъ съ своей обычной меланхоліей и спокойно замѣтилъ:

— Отлично будетъ, если мы его никогда больше не увидимъ. Онъ только бралъ даромъ гонораръ и вовсе не работалъ.

— Но, — возразилъ совершенно растерявшійся Фицджеральдъ, — вѣдь, за нимъ осталось все мое жалованье. Я не получилъ ничего съ самаго начала журнала, кромѣ десяти фунтовъ.

— Это жаль, — медленно отвѣтилъ Ирпъ. — Я всегда слышалъ, что Клеркъ ненадеженъ въ денежныхъ дѣлахъ, да, правду сказать, и во всѣхъ остальныхъ тоже.

— Я васъ не понимаю, — быстро возразилъ молодой человѣкъ. — Нѣтъ сомнѣнія, что онъ выплатитъ мнѣ весь свой долгъ. Объ этомъ я не безпокоюсь. Но, право, не хорошо съ его стороны быть такъ небрежнымъ.

— Я полагаю, что онъ прожилъ уже въ настоящее время все, до послѣдней копѣйки. Жаль, что я раньше ничего не зналъ. Я посовѣтовалъ бы вамъ не вѣрить въ долгъ Гильтону-Клерку даже двухъ пенсовъ. Очень жаль; не думаю, чтобы вы когда-нибудь увидали хоть грошъ изъ этихъ денегъ.

— Ужь не полагаете ли вы, что онъ хочетъ украсть мой гонораръ? — горячо спросилъ Фицджеральдъ; но надо сказать, что, въ то же время, въ его головѣ промелькнула страшная мысль: что же съ нимъ будетъ въ такомъ случаѣ?

— О нѣтъ, этого я не сказалъ, — отвѣчалъ Ирпъ, глядя на него. — Я бы не такъ назвалъ этотъ поступокъ, да и самъ Клеркъ, конечно, смотритъ на него иначе. Но, вѣдь, вы должны знать Клерка лучше, чѣмъ я. Мнѣ онъ извѣстенъ только по слухамъ, и съ своей стороны я не далъ бы ему взаймы соверэна.

Фицджеральдъ вернулся въ свою комнату въ большомъ уныніи. Не одна только потеря денегъ, — если даже допустить мысль, что онѣ пропали, — тревожила его. Ихъ онъ вернетъ современемъ. Его сокрушало сознаніе, что его пріятель, который былъ, повидимому, такъ добръ и деликатенъ, такъ тонко понималъ литературные вопросы, могъ поступить, какъ простой мошенникъ. Но это сомнѣніе длилось только одну минуту. Фицджеральдъ тотчасъ же отказался вѣрить въ возможность этого, даже устыдился, что допустилъ такую мысль хотя на мгновеніе. Немедленно пошелъ онъ къ Сайласу Ирпу и попросилъ его не говорить никому, что Клеркъ находится у него въ долгу; вѣдь, дѣло это, навѣрное, вскорѣ уладится. Меланхолическій Ирпъ посмотрѣлъ на него съ какимъ-то грустнымъ недоумѣніемъ и только произнесъ: «очень хорошо».

Слѣдующіе дни были страшно томительны для Фицджеральда, не знавшаго, что и думать объ упорномъ молчаніи Клерка. Когда, наконецъ, пришла о немъ вѣсть, она отличалась большой краткостью и опредѣленностью. Однажды утромъ мистеръ Вилли пошелъ, по обыкновенію, въ редакцію. Его встрѣтилъ тамъ Сайласъ Ирпъ.

— Загорѣлся, наконецъ, сыръ-боръ, — спокойно сказалъ онъ. — Мистеръ Скобелль былъ здѣсь сегодня утромъ. Бѣшеный быкъ ничто въ сравненіи съ нимъ.

— Что же случилось?

— Онъ говоритъ, что эта исторія разнеслась вчера по всему Лондону. Журналъ нашъ прекращается съ этой же недѣли. Вотъ и объявленіе о закрытіи.

Онъ подалъ своему ошеломленному слушателю клочекъ бумаги, на которомъ были напечатаны и подчеркнуты караидашемъ слѣдующія слова: «Считаемъ долгомъ извѣстить нашихъ читателей, что изданіе Семейнаго журнала прекращается съ этимъ нумеромъ».

— Да въ чемъ же дѣло? Что это за исторія?

— Мнѣ она извѣстна только урывками, — отвѣчалъ Ирпъ. — Мистеръ Скобелль совершенно внѣ себя. Дѣло идетъ, кажется, о леди Ипсвичъ. Ея братъ настигъ ее, наконецъ, съ Гильтономъ-Клеркомъ въ Женевѣ, но она наотрѣзъ отказалась вернуться домой. Пусть сэръ Джонъ ищетъ развода, если хочетъ, — говоритъ она.

Фицджеральдъ растерялся, но только на одну минуту.

— Если эта исторія даже и вѣрна, — воскликнулъ онъ, — причемъ же тутъ журналъ? Зачѣмъ пріостанавливать его? Мы, вѣдь, никогда не совѣтовали читателямъ увозить чужихъ женъ. Журналъ тутъ совсѣмъ постороннее дѣло.

— Да, но мистеръ Скобелль чувствуетъ потребность что-нибудь или кого-нибудь уничтожить, — невозмутимо отвѣчалъ Ирпъ. — жена его въ совершенномъ бѣшенствѣ, такъ какъ леди Ипсвичъ была ея пріятельницей. А потомъ тутъ есть еще денежный вопросъ. Мистеръ Скобелль полагаетъ, что Клеркъ затѣялъ журналъ только для того, чтобъ выманить у него побольше денегъ…

— О, какой вздоръ! — вспылилъ Фицджеральдъ. — Это просто нелѣпо. Клеркъ можетъ быть чѣмъ вамъ угодно, но онъ не негодяй! Для этого онъ просто даже лѣнивъ. А если мы пріостановимъ теперь изданіе, невольно установится какая-то, вовсе не существующая, связь между нимъ и этимъ скандаломъ. Мы привлечемъ на себя вниманіе публики, заставимъ людей повѣрить…

Но въ это мгновеніе появился самъ Скобелль, и, надо сказать, дѣйствительно въ крайне раздражительномъ состояніи духа. Фицджеральду пришлось еще разъ доказывать и ему все безразсудство пріостановки журнала, но Скобелль стоялъ на своемъ.

— Въ обществѣ, — говорилъ онъ, — только и толкуютъ что объ стомъ скандалѣ. И вдругъ имя Клерка будетъ красоваться на оберткѣ издаваемаго мною журнала. Очень мнѣ пріятно, что мой редакторъ увезъ жену одного изъ моихъ же друзей! А тутъ еще, пожалуй, подумаютъ, что я же ихъ и свелъ. Нѣтъ, спасибо, этого не будетъ; довольно, кажется, я потратилъ даромъ денегъ на это предпріятіе. Избавьте меня хоть отъ скандала. Конечно, для сотрудниковъ было бы очень пріятно, еслибъ изданіе журнала продолжалось вѣчно…

— Что хотите вы этимъ сказать? — спросилъ Фицджеральдъ такъ рѣзко, что заставилъ нѣсколько опомниться Скобелля. — Если вы тяготитесь журналомъ и не вѣрите въ него, прекратите его хоть сейчасъ. Я желалъ только помѣшать вамъ впутаться въ скандальную исторію. Но не говорите, пожалуйста, такъ, какъ будто ваша работа была для меня очень выгодна. За весь мой трудъ я получилъ до сихъ поръ всего десять фунтовъ, и, право, нажилъ бы столько же, подметая улицы.

Скобелль совершенно растерялся, но когда Фицджеральдъ изложилъ передъ нимъ факты, онъ не только выразилъ мнѣніе, что съ нимъ обошлись возмутительно, но даже присовокупилъ, что журналъ обязанъ вознаградить его до извѣстной степени, такъ какъ онъ болѣе всѣхъ пострадаетъ отъ его внезапнаго прекращенія.

— Это грабежъ, заранѣе обдуманный грабежъ! — кричалъ Скобелль. — Съ вами Клеркъ поступилъ такъ же, какъ и со мной. Не болѣе трехъ недѣль тому назадъ онъ выманилъ у меня еще добавочныхъ сто фунтовъ. Онъ отъявленный мошенникъ. Никогда не интересовался онъ журналомъ, не трудился для него, а придумалъ все дѣло только для того, чтобы воспользоваться моими деньгами.

— Нѣтъ, это не вѣрно, мистеръ Скобелль, — рѣзко отвѣчалъ Фицджеральдъ. — Я часто говорилъ съ нимъ о журналѣ и знаю, какъ онъ смотрѣлъ на него. Онъ надѣялся, что это будетъ очень выгоднымъ предпріятіемъ, и думалъ, что, подавъ вамъ такую блестящую мысль, онъ имѣетъ право получать за это хорошее вознагражденіе, не обременяя себя, вмѣстѣ съ тѣмъ, работою. Человѣкъ онъ избалованный и отказывать себѣ ни въ чемъ не можетъ. Если мы съ вами и потеряли деньги, то вамъ, конечно, легче перевести это лишеніе, чѣмъ мнѣ; однако, все-таки, не за чѣмъ дѣлать изъ-за этого неосновательныя предположенія. Тутъ не было никакого заранѣе обдуманнаго плана; Клеркъ просто очень скоро разочаровался въ журналѣ и не имѣлъ охоты трудиться для него.

— Однако, вы относитесь къ дѣлу весьма спокойно, — замѣтилъ Скобелль съ оттѣнкомъ досады въ голосѣ. — Вѣдь, вы, все-таки, лишились отъ шестидесяти до семидесяти фунтовъ.

— Только не о нихъ думаю я въ настоящую минуту, — отвѣчалъ молодой человѣкъ. Мнѣ самого Клерка жаль.

Скобелль остался, тѣмъ не менѣе, при своемъ намѣреніи закрыть журналъ, но прислалъ, однако, Фицджеральду, въ видѣ утѣшенія, чекъ на двадцать пять фунтовъ. Такимъ образомъ, оказалось, что мистеръ Вилли работалъ почти даромъ въ теченіе четырехъ или пяти мѣсяцевъ. Денегъ у него было теперь въ карманѣ гораздо меньше, чѣмъ въ день его прибытія въ Лондонъ, и, кромѣ того, онъ лишился еще человѣка, сочувствіе и совѣтъ котораго были ему дороги. Однако, онъ не очень растерялся. Другимъ людямъ, разсуждалъ онъ, жилось еще хуже, чѣмъ ему; долговъ у него не было, такъ какъ, тотчасъ же по полученіи денегъ отъ Скобелля, онъ поспѣшилъ расплатиться съ Россомъ; довольствовался онъ немногимъ, а когда его угнетали заботы, умѣлъ весь погружаться въ чтеніе хорошей пьесы или поэмы и совершенно забывалъ тогда, что ночь морозна или что ему придется лечь спать безъ ужина. Отъ Китти онъ получилъ послѣ катастрофы письмо, полное одобренія и надеждъ, и въ этотъ вечеръ Лондонъ показался ему далеко не такъ привлекательнымъ, какъ прежде. Въ Сентъ-Джемсъ-голлѣ былъ какъ разъ назначенъ концертъ изъ ирландскихъ балладъ, и письмо Китти привело его въ такое радостное настроеніе духа, что онъ тутъ же порѣшилъ отправиться въ этотъ концертъ, взять дешевый билетъ и, сидя гдѣ-нибудь въ углу, послушать, поетъ ли кто-нибудь ирландскія пѣсни такъ хорошо, какъ его Китти.

Глава XII.
Непредвидѣнная помощь.

Два дня послѣ объявленія о закрытіи Семейнаго журнала Фицджеральдъ сидѣлъ одинъ въ своей неуютной комнатѣ. Утро было ясное и холодное; морозъ разливался въ воздухѣ, но солнце, озарявшее узкій дворъ, все-таки, глядѣло привѣтливо, хотя и освѣщало уже обнаженныя деревья. Эти первые приступы зимы расположили мистера Вилли въ мечтательности. Картины прошлаго рисовались передъ его воображеніемъ, и мысль его улетѣла далеко отъ Фольгэмской дороги, какъ вдругъ на лѣстницѣ раздались чьи-то тяжелые шаги.

— Это, вѣрно, Россъ возвращается домой, — подумалъ Фицджеральдъ.

Но когда въ отвѣтъ на сильный стукъ въ дверь онъ отворилъ ее, передъ нимъ стоялъ не другъ его, художникъ, а Скобелль въ лаковыхъ сапогахъ, перчаткахъ и съ тросточкой въ рукѣ.

— Какъ поживаете, Фицджеральдъ? — сказалъ онъ, войдя въ просторную, пустую комнату и съ любопытствомъ озираясь въ ней, такъ какъ это былъ его первый визитъ къ молодому человѣку. — Надѣюсь, вы не заняты? Очень радъ, что засталъ васъ дома. Такъ вотъ вашъ пріютъ! Ну, вы не такъ хорошо помѣщены, какъ Клеркъ въ Альбани-стритѣ. Но, быть можетъ, это происходитъ оттого, что вы. Живете на собственныя средства, а не на чужія.

— Мнѣ кажется совершенно безполезнымъ постоянно возвращаться къ этому предмету, — отвѣчалъ Фицджеральдъ съ неудовольствіемъ въ голосѣ.

— О! да вы переносите ваше положеніе спокойно, даже весьма спокойно. Хорошо, что вы защищаете вашего друга, если вы такъ смотрите на дѣло. Признаюсь, я гляжу на него нѣсколько иначе.

Онъ сѣлъ, протянулъ ноги и началъ стучать тросточкою по носку своего сапога.

— Дѣло въ томъ, — продолжалъ мистеръ Скобелль, — что я никакъ не могу понять, какъ это я былъ такъ глупъ, что согласился на какое бы то ни было предложеніе Клерка. Но и то сказать, что онъ говоритъ необыкновенно убѣдительно и съ такимъ авторитетомъ, который невольно внушаетъ довѣріе, такъ что человѣку и въ голову не придетъ, что онъ можетъ надуть.

Фицджеральдъ сдѣлалъ нетерпѣливый жестъ.

— Ну, хорошо, хорошо, — добродушно сказалъ мистеръ Скобелль, — не будемъ толковать объ этомъ. Я шелъ сюда не за тѣмъ, чтобы говорить о Клеркѣ, а чтобы потолковать о васъ!

Онъ снова окинулъ взоромъ комнату и глаза его остановились на маленькомъ столѣ, на которомъ стояла бутылка съ чернилами и лежали кипы бумагъ.

— Я полагаю, — началъ онъ, — что найти литературную работу въ Лондонѣ весьма нелегко.

— Даже очень трудно, — отвѣчалъ Фицджеральдъ. — Правду сказать, я не нашелъ еще ровно никакого дѣла. Но, — прибавилъ онъ съ нѣсколько печальной улыбкой, — я не совсѣмъ еще отчаиваюсь, а стараюсь, напротивъ, хорошенько понять, не плоха ли, быть можетъ, моя работа, или нѣтъ ли въ ней чего-нибудь такого, почему она становится непригодною къ дѣлу. Современемъ я надѣюсь разрѣшить этотъ вопросъ, и чѣмъ скорѣе я это сдѣлаю, тѣмъ лучше будетъ для меня.

— Несомнѣнно, — отвѣчалъ Скобелль, задумчиво. — Вы уже обращались, конечно, въ Times?

— Нѣтъ; я думаю, что и безъ того всѣ идутъ туда, — отвѣчалъ мистеръ Вилли, — Къ тому же еще на бѣду я не знаю стенографіи.

— Но вы можете научиться ей.

— Это слѣдовало бы сдѣлать давно; теперь же я плачусь за свою ошибку, такъ какъ газеты не нуждаются, повидимому, въ моей изящной литературѣ, а я не могу служить имъ хорошимъ репортеромъ.

— Милѣйшій другъ мой, — началъ мистеръ Скобелль покровительственнымъ тономъ, — мнѣ очень пріятно слышать такія благоразумныя рѣчи, очень пріятно. У васъ много здраваго смысла. Рано или поздно публика обратитъ на васъ вниманіе. А до той поры… — осторожно продолжалъ ловкій дипломатъ, — долгой поры вамъ надо какъ-нибудь извернуться…

— Несомнѣнно…

— Подождите немного. Слыша, какъ благоразумно вы разсуждаете, я думаю, что могу передать вамъ предложеніе, сдѣланное мнѣ вчера мистриссъ Четвиндъ. Она тоже очень благоразумный человѣкъ, да къ тому же еще очень практическій и симпатичный. Когда она прочла объявленіе о закрытіи нашего журнала, ей пришло въ голову, что у васъ окажется, навѣрное, больше свободнаго времени. Вотъ она сейчасъ же за мною и прислала.

— Да? — сказалъ Фицджеральдъ, не понимая, какую литературную работу можетъ предложить ему мистриссъ Четвиндъ.

— Короче говоря, сущность ея предложенія сводится вотъ къ чему. Если у васъ остается свободное время отъ вашихъ литературныхъ работъ, не согласитесь ли вы, быть можетъ, взять еще нѣкоторое добавочное занятіе, которое, не особенно утомляя васъ, нѣсколько увеличило бы вашъ доходъ?

— Съ удовольствіемъ, — не колеблясь отвѣчалъ мистеръ Вилли. — Но все это довольно неясно, не правда ли?

— О! нѣтъ. У нея есть вполнѣ опредѣленный планъ. Еслибъ вы согласились читать ей по часу каждый день, она назначила бы вамъ извѣстное жалованье, небольшое, конечно, въ видѣ добавленія къ вашимъ доходамъ, — однимъ словомъ, сто фунтовъ въ годъ.

— Читать ей? — повторилъ Фицджеральдъ, съ краскою въ лицѣ. — Но это скорѣе похоже на занятіе камеристки.

— О! нѣтъ, нисколько, — отвѣтилъ Скобелль поспѣшно. — Нисколько, увѣряю васъ. Это совершенно ошибочно съ вашей стороны. Мистриссъ Четвиндъ, прежде всего, нуженъ умный и образованный чтецъ, знакомый съ политикою, литературою и всѣмъ, что дѣлается на свѣтѣ. Ея домъ посѣщается лучшимъ обществомъ о ей нужно знать, что совершается вокругъ нея. А сама она почти слѣпа, читать не можетъ. Вотъ она и разсуждаетъ такъ: еслибъ я нашла молодаго, образованнаго человѣка, который пожертвовалъ бы мнѣ однимъ часомъ въ день, онъ могъ бы выбирать для чтенія именно то, что мнѣ нужно, я пользовалась бы его опытомъ, а ему это дало бы нѣкоторый заработокъ. Позвольте мнѣ вамъ сказать, Фицджеральдъ, что мистриссъ Четвиндъ женщина весьма добрая, деликатная, и прежде чѣмъ вы отвергнете ея предложеніе, вы хорошо сдѣлаете, если обдумаете его…

— О, я очень обязанъ и ей, и вамъ также, — отвѣчалъ мистеръ Вилли съ видимой нерѣшительностью. — Я былъ бы радъ всякому опредѣленному доходу. Только если все это дѣйствительно такъ нужно старушкѣ, кто же читалъ ей до сихъ поръ?

— Да развѣ вы не помните, что она съ вами объ этомъ уже говорила? — отвѣчалъ Скобелль, замѣтивъ, что дѣло идетъ на ладъ. — Ей читала до сихъ поръ ея племянница. Но оказывается, что личныя занятія миссъ Четвиндъ отнимаютъ у нея все болѣе, и болѣе времени. Вы не повѣрите, сколько у этой дѣвушки на рукахъ дѣлъ. И пребѣдовая она, надо вамъ сказать. Не далѣе вчерашняго вечера ловко поймала меня на словѣ. «Я очень много слышу, — сказалъ я ей, — о вашемъ обществѣ и о томъ, что вы дѣлаете въ Эстъ-Эндѣ». «Да, — отвѣчаетъ она, — люди много говорятъ о томъ, что мы дѣлаемъ, находятъ нашу дѣятельность даже героическою, а она, въ сущности, очень проста и прозаична. Одного только они не хотятъ сдѣлать, — помочь намъ». Ловко, не правда ли? Вотъ я и говорю, — замѣтьте, въ комнатѣ находилось нѣсколько весьма извѣстныхъ лицъ: профессоръ Смиттъ, профессоръ Джорджъ, каноникъ Чапманъ, — я и говорю, что не побоюсь пойти въ Шордичъ, Шадуэлль или другую трущобу и оказать посильную помощь. Времени у меня много, бываютъ свободныя деньги, вотъ мнѣ и показалось; что это моя обязанность. Но объ этомъ она и слышать не захотѣла; я, видите ли, ничего не смыслю, плохая помощь хуже всего и т. д. «А вотъ, если хотите помочь намъ, — говоритъ она, — купите триста фильтровъ; мы въ нихъ очень нуждаемся». А профессоръ Смитъ такъ я помираетъ со смѣху. Триста фильтровъ! Очень бы я желалъ знать, что это будетъ стоить! Ну, да не въ томъ теперь дѣло. Что скажете вы мнѣ насчетъ чтенія, Фицджеральдъ? Сто фунтовъ въ годъ немного, конечно.

— Для меня это очень много, — откровенно сказалъ молодой человѣкъ.

— Ну, вотъ и прекрасно. Что такое, въ сущности, часъ въ день? А какіе люди тамъ бываютъ!

— О, да я совсѣмъ не пойду туда, если мнѣ придется встрѣчаться съ посторонними лицами, — въ ужасѣ воскликнулъ Фицджеральдъ. — Этого я совершенно не ожидалъ.

— Да вы, конечно, никого не увидите во время чтенія. Поймите же, наконецъ, въ чемъ дѣло! Старушка заинтересовалась вами; она ваша соотечественница. Что-то въ вашихъ манерахъ, статьяхъ, быть можетъ, въ вашемъ акцентѣ напоминаетъ ей племянника. Нечего и говорить, что съ вами будутъ обращаться, какъ съ другомъ, а не какъ съ слугою. По моему, безумно съ вашей стороны даже размышлять такъ долго.

— Хорошо, я не буду болѣе размышлять.

— Вотъ и славно! Я уже предупредилъ старушку, что вы зайдете къ ней сегодня около шести часовъ вечера въ томъ случаѣ, если согласны. Всѣ гости уже разойдутся къ этому времени.

Въ тотъ же вечеръ Фицджеральдъ позвонилъ у извѣстнаго ему уже дома близъ Гайдъ-парка и былъ немедленно приглашенъ войти въ гостинную. Но вмѣсто мистриссъ Четвиндъ онъ засталъ тамъ ея племянницу, которая, сидя за столомъ, что-то рисовала и сейчасъ же встала при его появленіи. Онъ смутился, самъ не зная чему. Ему было непріятно встрѣчать ясный и проницательный взглядъ миссъ Четвиндъ, хотя, надо замѣтить, глаза ея были очень красивы и глядѣли на него ласково, пока она говорила съ нимъ и обѣщала пойти позвать тетку. Ему казалось, что онъ берется за женское дѣло, въ то время какъ она вступаетъ въ борьбу съ суровой дѣйствительностью. Мысль эта была ему очень непріятна, и у него нѣсколько отлегло отъ души, когда молодая дѣвушка вышла, наконецъ, изъ комнаты. Онъ даже обрадовался, что засталъ ее за рисованіемъ. Это было, все-таки, граціозное и женственное занятіе. Такъ какъ кругомъ его было совершенно тихо, онъ дерзнулъ подойти къ столу, за которымъ только что сидѣла миссъ Четвиндъ, и взглянулъ на ея работу. Оказалось, что молодая дѣвушка срисовывала изъ научной книги, для волшебнаго фонаря, увеличенную каплю нефильтрованной воды, гдѣ самыя ужасныя существа вращались въ заколдованномъ кругу. Только что онъ успѣлъ отойти отъ стола, въ комнату вошла тетка съ племянницей.

Старушка встрѣтила его очень любезно и попросила сѣсть, между тѣмъ какъ миссъ Четвиндъ усаживала ее въ кресло у камина. Послѣ этого, взявъ свои рисовальныя принадлежности, молодая дѣвушка вышла изъ комнаты.

— Надѣюсь, я не помѣшалъ своимъ приходомъ вашей племянницѣ? — спросилъ тревожно Фицджеральдъ.

— Нисколько, — отвѣчала старушка, — нисколько. Она, навѣрное, ушла уже къ своему волшебному фонарю. Ей хочется убѣдить нѣкоторыхъ изъ знакомыхъ ей бѣдныхъ людей употреблять фильтры, которые жертвуетъ ей, кстати, вашъ пріятель мистеръ Скобелль. Мэри славная дѣвушка и очень трудолюбивая, боюсь только, какъ бы она не схватила какой-нибудь страшной болѣзни въ тѣхъ мѣстахъ, куда она ходитъ. Только, пожалуйста, мистеръ Фицджеральдъ, не говорите съ нею о ея дѣятельности. Она находитъ, что объ этомъ и безъ того слишкомъ много толкуютъ… Но, быть можетъ, я поторопилась, предположивъ, что вы уже согласились сжалиться надъ бѣдной, слѣпой старухой и знакомить ее съ тѣмъ, что дѣлается на свѣтѣ?

— Если только я въ состояніи исполнить это, — отвѣчалъ онъ, — но я, право, не знаю…

— О, вамъ будетъ предоставлена полная свобода, — весело сказала старушка. — Вы можете выписывать всѣ книги и газеты, какія только захотите, а для меня это будетъ истиннымъ наслажденіемъ, такъ какъ я давно уже питаюсь одной только суровой, научной пищею. Мэри дѣвушка прекрасная, но она увѣрена, что меня должно непремѣнно интересовать все то, что ее интересуетъ, а, право, какъ вы весьма вѣрно замѣтили прошлый разъ, нельзя не устать, наконецъ, отъ постоянныхъ толковъ о лягушечьихъ ногахъ и поневолѣ захочется подумать и о человѣческой природѣ. А Мэри только хохочетъ надо мною, когда, выслушавъ терпѣливо всѣ ея планы относительно устройства хорошей вентиляціи въ больницахъ, учрежденія ссудо-сберегательныхъ кассъ и другихъ подобныхъ вещей, я говорю ей: «Слушай-ка, Мэри, хотя бы только для того, чтобы пообѣдать съ большимъ аппетитомъ, не прочтешь ли ты мнѣ главу изъ Consuello». Вы не повѣрите, мистеръ Фицджеральдъ, какъ я рада, что у насъ съ вами дѣло устроилось. Я употреблю всѣ усилія, чтобы это не былъ для васъ слишкомъ отяготительно. Какой часъ вамъ всего удобнѣе?

— Это ужь вы рѣшите, мистриссъ Четвиндъ, — отвѣчалъ молодой человѣкъ. — Для меня всѣ часы равны, со времени пріостановки Семейнаго журнала я не имѣю никакихъ опредѣленныхъ занятій.

— Въ такомъ случаѣ для меня было бы удобнѣе всего, еслибъ вы приходили безъ четверти въ шесть, отвѣчала старушка. — Надо вамъ сказать, что въ это время года у насъ открытый столъ для всѣхъ; безъ четверти семь у васъ что-то вродѣ table d’hôte’а, безъ церемоніи, такъ что всякій, кто только желаетъ, можетъ заходить безъ зова и идти потомъ на лекціи или къ своимъ занятіямъ. Это весьма полезно для Мэри; она видитъ всѣхъ и не принуждена жертвовать для этого цѣлымъ вечеромъ. Такъ видите ли, мистеръ Фицджеральдъ, еслибъ вы нашли возможнымъ приходить безъ четверти въ шесть и проводить цѣлый часъ со мною за чтеніемъ газетъ или новыхъ книгъ, я встрѣчала бы своихъ друзей уже совершенно подготовленною и не была бы вынуждена спрашивать ихъ, умерла ли уже королева Анна, или нѣтъ. И я увѣрена, что вы сжалитесь надо мною и не будете выбирать слишкомъ ученыхъ книгъ. Мы оставимъ въ покоѣ висмутъ на лунѣ и станемъ лучше читать хоть раздирательныя стихотворенія изъ провинціальныхъ газетъ.

Такъ окончилось это совѣщаніе, и Фицджералдъ, идя домой по освѣщеннымъ газомъ улицамъ, невольно подумалъ, что на этотъ разъ, навѣрное, не произойдетъ уже никакого недоразумѣнія; онъ можетъ написать Китти, что располагаетъ, если и небольшимъ, то, все-таки, надежнымъ доходомъ. Но и другія мысли приходили ему въ голову. Какой странный результатъ условій современнаго быта! Онъ, мужчина, защищаетъ права чувства противъ науки, между тѣмъ какъ противникомъ его, поборникомъ науки является дѣвушка, молодая и красивая! Положеніе это казалось ему очень страннымъ, и онъ ломалъ себѣ голову надъ тѣмъ, какъ оно представляется самой Мэри Четвиндъ, если вообще она думаетъ когда-нибудь о такихъ ничтожныхъ вопросахъ.

Глава XIII.
Сосѣди.

Сколько молодыхъ людей въ разныхъ закоулкахъ Англія мечтаютъ о томъ, какъ бы имъ съѣздитъ въ Лондонъ и заняться тамъ литературою, и имъ, конечно, кажется, что ничто на свѣтѣ не можетъ быть выше этой дѣятельности! Когда Фицджеральдъ рѣшился покинуть свой мирный пріютъ въ провинціальной газетѣ и попытать счастья въ столицѣ, онъ былъ, казалось, вполнѣ подготовленъ для подобнаго предпріятія. Но результаты вышли гораздо ниже его ожиданій. Во-первыхъ, незнакомство съ стенографіею преграждало ему доступъ въ газетный міръ. Во-вторыхъ, тѣ журналы, которые всего охотнѣе принимали его статьи, оказывались всего туже на расплату. Кромѣ того, ему пришлось еще съ горемъ убѣдиться, что единственныя изъ его работъ, которыя имѣли сбытъ, вовсе не заслуживали даже названія литературы, а были чисто-механическими произведеніями, компиляціями, составленными при помощи Британскаго Музея. Сначала Фицджеральдъ стремился постоянно къ высшей цѣли. Не обращая вниманія на мнѣніе Гильтона-Клерка о критикѣ, онъ написалъ тщательный этюдъ о нѣкоторыхъ предшественникахъ Шекспира, но ни одинъ редакторъ не захотѣлъ даже взглянуть на эту работу. Потомъ попробовалъ писать статьи о соціальныхъ и семейныхъ вопросахъ, но оказалось, что журналы наводнены подобными статьями. Лишь изрѣдка удавалось ему помѣстить переводный отрывокъ изъ Горація или Катулла, но и тутъ онъ замѣтилъ, что редакторы смотрятъ на такія вещи, только какъ на удобное средство наполнить пустую страницу. Вскорѣ онъ убѣдился, что измѣнить здѣсь ничего нельзя, что высшей литературой онъ можетъ заниматься исключительно для своего собственнаго удовольствія, но что если онъ желаетъ пополнить свои ежегодные сто фунтовъ и имѣть возможность писать Китти письма, полныя надеждъ на будущее, онъ долженъ снизойти до составленія полезныхъ статеекъ объ усовершенствованномъ каолинѣ, о происхожденіи англійской скаковой лошади или о другихъ, столь же практическихъ предметахъ. Нѣтъ сомнѣнія, что все это вовсе не относится къ области литературы, но за то приближаетъ его къ Китти.

Джонъ Россъ безсознательно дѣлалъ ему много вреда. Конечно, было очень хорошо, что онъ всюду водилъ за собою своего друга, заставлялъ его смотрѣть на все съ новой точки зрѣнія и окрашивалъ по своему весь міръ. Но мало-по-малу мистеръ Вилли совершенно перенялъ и примѣнилъ къ своему собственному дѣлу взглядъ Росса. Россъ былъ, прежде всего, чистѣйшимъ импрессіонистомъ; онъ мало заботился о деталяхъ и о точной передачѣ формы, а стремился только живо воспроизводить впечатлѣнія. Для Фицджеральда было такимъ высокимъ наслажденіемъ гулять всюду съ этимъ человѣкомъ, наблюдать самые простые предметы съ удесятереннымъ вниманіемъ, что онъ незамѣтно поддался этому обаянію, забылъ, что самъ онъ писатель, а не художникъ, и начиналъ глядѣть на все съ точки зрѣнія колорита. Видя передъ собой длинные ряды зданій, возвышающихся террасами и освѣщенныхъ лѣтнимъ солнцемъ, онъ не задумывался о томъ, что стоятъ квартиры въ этихъ домахъ, хорошо ли они осушены, много ли въ нихъ больныхъ, неспособныхъ погрѣться на солнцѣ, а замѣчалъ только, что, благодаря яркой желтой окраскѣ этихъ зданій, голубое небо становилось еще красивѣе. Если жизнь лондонскаго литератора, по крайней мѣрѣ, насколько онъ съ нею познакомился, оказалась прозаическою и неудовлетворительною, за то эти случайныя прогулки съ товарищемъхудожникомъ снова вносили въ его міръ нѣкоторую долю поэзіи. «Anch’io sono piltore», могъ бы сказать и онъ, — до такой степени, подъ вліяніемъ восторженныхъ, хотя и нѣсколько грубоватыхъ рѣчей Росса развивалась въ немъ способность наблюденія. Однако, онъ, все-таки, былъ настолько уменъ, что не брался самъ за кисть.

— Вы и не подозрѣваете, пріятель, — сказалъ однажды Россъ, гуляя съ Фицджеральдомъ по предмѣстью, — какое счастье быть такимъ человѣкомъ, какъ вы!

— Неужели? — спросилъ мистеръ Вилли, вовсе не находившій свое положеніе такимъ блестящимъ.

— Еще бы! Имѣть возможность смотрѣть на все, что даетъ намъ природа, и не думать никогда о томъ, какъ бы обратить все это въ деньги, вѣдь, это чистое блаженство! Чего бы я не далъ, чтобы хоть на одинъ часъ опять сдѣлаться мальчикомъ, лежать на солнышкѣ у берега рѣки, слѣдить за ей быстрымъ теченіемъ и за игрою лучей на деревьяхъ, упиваться всѣмъ этимъ и ни разу не вспомнить даже о проклятой палитрѣ. Знаете ли, какъ ужасно возиться всю свою жизнь съ красками! Я не могу видѣть двухъ предметовъ рядомъ, чтобы невольно не измѣрять ихъ глазами. Это болѣзнь, просто болѣзнь! Я такой же человѣкъ, какъ и другіе; почему же не могу я жить и смотрѣть на Божій міръ, какъ всѣ? Потому только, что у меня на шеѣ виситъ ящикъ съ красками, точно жерновъ. Какое мнѣ дѣло вотъ хотя до этого частокола? Вѣдь, рисовать его я не стану! Зачѣмъ же я невольно думаю о томъ, какою краскою онъ окрашенъ?

— Вспомните же, Россъ, — отвѣчалъ его товарищъ. — что писатели ничуть не въ лучшемъ положеніи; они тоже должны постоянно наблюдать и подсматривать…

— Но все же не возиться вѣчно съ красками, — нетерпѣливо перебилъ его Россъ. — Когда вы видите, что какая-нибудь вещь желтая, вы такъ и говорите, что она желтая, а художникъ долженъ еще непремѣнно отыскать въ своихъ ящикахъ тотъ же самый цвѣтъ. Какое несчастіе, что изъ меня не сдѣлали простого маляра!

— Ну, это уже вздоръ, — сказалъ въ заключеніе Фицджеральдъ. — Не жаловаться, а радоваться должны бы вы. Вся разница между вами.и остальными людьми заключается въ томъ, что вы научились подмѣчать больше другихъ..Вы видите красоту тамъ, гдѣ масса не замѣчаетъ ничего. Неужели, по вашему, есть какое-нибудь преимущество въ слѣпотѣ?

Еслибъ Россъ проводилъ больше времени въ своей мастерской на Фольгэмской дорогѣ, жизнь Фицджералда была бы гораздо пріятнѣе. Но онъ часто отлучался, въ особенности, когда ему удавалось получить нѣсколько фунтовъ за какой-нибудь эскизъ, и сосѣдъ его чувствовалъ себя тогда очень одинокимъ въ длинные, темные вечера. Часъ, проводимый имъ у мистриссъ Четвиндъ за чтеніемъ и бесѣдой, выдѣлялся яркою точкой изъ всѣхъ остальныхъ; когда же Фицджеральдъ возвращался въ свою одинокую квартиру, къ кропотливому и безнадежному писанію статей, которыми самъ ничуть не интересовался, жизнь казалась ему подчасъ весьма тяжелою. Но странно, что именно въ эти минуты, когда будущее представлялось ему въ самомъ мрачномъ свѣтѣ, воображеніе разрывало всѣ путы и уносило его въ міръ чистаго творчества, гдѣ работа становилась для него наслажденіемъ. Практическій результатъ оказывался, правда, ничтожнымъ, но за то всплывало многое, что было не ясно для самого Фицджеральда, что таилось въ глубинѣ его души, — и въ эти минуты для него было совершенно безразлично, какъ бы на его работу ни посмотрѣли всѣ редакторы на свѣтѣ.

Однажды вечеромъ онъ прилежно писалъ статью О нѣкоторыхъ подробностяхъ лиссабонскаго землетрясенія. Уже два дня ходилъ онъ для этой работы въ Британскій Музей, и передъ нимъ лежала масса выписокъ. Тщетно старался онъ придать картинѣ возможно больше жизни; работа, попрежнему, оставалась безотрадною, да, кромѣ того, Фицджеральдъ не зналъ даже, куда помѣстить ее, когда она будетъ окончена. Внезапно услышалъ онъ въ каминѣ какое-то шипѣніе, точно отъ капель дождя, падающихъ на огонь черезъ небольшую трубу, но на черепичной крышѣ не раздавалось никакого звука. Онъ подошелъ къ окну; тишина была невозмутимая, но какія-то темныя полосы пересѣкали желтый свѣтъ фонаря, горѣвшаго на дворѣ. Фицджеральдъ открылъ окно, протянулъ руку и ощутилъ на ней рѣзвое, сырое прикосновеніе снѣга. Тотчасъ же схватилъ онъ шапку и выбѣжалъ въ темноту, чтобы чувствовать на своихъ губахъ, рѣсницахъ, рукахъ прикосновеніе этихъ мягкихъ, нѣжныхъ хлопьевъ, порхавшихъ вокругъ него, придавая улицѣ фантастическій видъ. Долго бродилъ онъ въ какомъ-то экстазѣ; ему слышались голоса, доносящіеся до него точно изъ прошлаго, и онъ не зналъ, смѣяться ли ему, или плакать. Кровь радостно играла въ немъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, имъ овладѣвало какое-то отчаяніе, точно тоска по комъ-то, страхъ передъ грозящей бѣдой, агонія любви, ужасъ, желаніе молиться. Иногда слышались ему точно отрывочныя фразы, — то говоритъ любовникъ… а вотъ вдругъ послышался звукъ моря, которое рокочетъ въ страшныхъ прибрежныхъ пещерахъ… Точно слѣпой, почти не сознавая, что онъ дѣлаетъ, не замѣчая даже снѣга, Фицджеральдъ побрелъ домой и машинально сѣлъ за письменный столъ. Онъ видѣлъ теперь, что-то передъ собой, вовсе непохожее на то, что представлялось ему сейчасъ на улицѣ. Это походило скорѣе на море, на погруженные въ мракъ дикіе берега Ирландіи. И нетерпѣливо подыскивая по временамъ риѳму, весь дрожа отъ волненія, не сознавая вполнѣ даже значенія фразъ, употребляемыхъ имъ, онъ лихорадочно бросалъ на бумагу то, что нашептывалъ ему чей-то чужой голосъ, какъ будто раздававшійся гдѣ-то вдали, во мракѣ ночи.

Потомъ онъ всталъ съ чѣмъ-то вродѣ вздоха. Немного спустя, онъ подошелъ къ огню, зажегъ трубку и не могъ оторвать глазъ отъ красивыхъ углей, точно надѣялся увидать въ нихъ новыя картины. Черезъ нѣсколько времени онъ опять вернулся къ столу, взялъ въ руки клочекъ только что исписанной бумаги, и спокойно, критически прочелъ свое произведеніе.

— Да, — сказалъ онъ, — это хорошо, это правдиво. Я оставлю это для себя. Ни одинъ лондонскій редакторъ, все равно, не дастъ мнѣ за эти стихи и двухъ пенсовъ, а что касается публики, то она, прежде всего, пожелаетъ узнать, гдѣ же именно произошло описанное событіе. А я, все-таки, ничего не перемѣню въ стихахъ; это часть моей личной собственности, которая перейдетъ къ Китти по наслѣдству, когда она овдовѣетъ.

Въ ту минуту, когда онъ пряталъ листокъ бумаги въ портфель, уже заключавшій въ себѣ не мало столь же безполезныхъ произведеній, внизу послышался шумъ, и сердце Фицджеральда радостно забилось при мысли, что, должно быть, вернулся Россъ послѣ двухнедѣльнаго отсутствія. Убѣдиться въ этомъ было весьма легко. Онъ взялъ въ руки кочергу и постучалъ дважды въ полъ. Въ отвѣтъ раздались снизу три удара въ потолокъ мастерской. Тогда Фицджеральдъ спустился по скользкимъ ступенямъ и засталъ Росса растапливающимъ печь.

— Бросьте это, — крикнулъ онъ ему. — Тамъ у меня пылаетъ цѣлый костеръ. Пойдемте ко мнѣ. У меня есть такой кусокъ мяса, отъ котораго у васъ слюнки потекутъ, и громадный каравай хлѣба, такъ что вамъ нужно будетъ захватить съ собой только виски. Идемте же; я хочу, чтобы вы разсказали мнѣ всѣ ваши приключенія и обѣщаю не просить васъ показать ваши рисунки.

— Вы что-то очень веселы, пріятель, — отвѣчалъ Россъ. — Ужь не выпили ли вы?

— Нѣтъ, и, что гораздо хуже, я даже во весь день ничего не ѣлъ и не пилъ, такъ что просто умираю съ голоду.

— И я также. Есть у васъ табакъ?

— Даже много.

— Такъ подождите меня.

Россъ взялъ полотенце и тщательно смахнулъ снѣгъ съ принесенныхъ имъ свертковъ, потомъ послѣдовалъ за Фицджеральдомъ и принялся помогать ему накрывать на столъ и раскупоривать бутылки…

— Однако, я хочу знать, почему вы такъ веселы, дружище? — спросилъ онъ, наконецъ, глядя черезъ столъ на своего товарища. — Какая-нибудь ирландская барышня прислала вамъ, должно быть, любовную записку. Бѣдняжка! Дѣвушка никогда не должна отпускать отъ себя своего милаго; это не безопасно.

— Дѣло вовсе не въ томъ. Я просто написалъ одну вещь и этимъ очень доволенъ. Я хочу ее сохранить для себя, — признался Фицджеральдъ.

— Дайте-ка посмотрѣть.

— О, нѣтъ! Это никому не понравится, кромѣ меня.

— Такъ какая же въ этомъ польза?

— Никакой!

— Значитъ, вы забавляетесь тутъ всякими пустяками, вмѣсто того, чтобы зарабатывать деньги и готовить квартиру для вашей милой? — строго спросилъ художникъ.

— Какой милой? Да о чемъ вы говорите?

— Ну, относительно этого, пріятель, у меня уже есть свои подозрѣнія. Покажите-ка сюда ваши стихи.

— Извольте, — отвѣчалъ Фицджеральдъ, подавая ему листъ исписанной бумаги.

Россъ насупился и началъ читать стихи, строка за строкой, необыкновенно медленно, причиняя тѣмъ своему пріятелю несказанное мученіе.

— Да гдѣ же все это происходитъ? — рѣзко спросилъ онъ, наконецъ.

— Право, не знаю.

Когда Россъ дошелъ до конца стихотворенія, онъ еще разъ тщательно просмотрѣлъ его и нѣсколько раздражительно спросилъ:

— Тутъ все?

— Все.

— Картина вышла у васъ ужасная, нечего говорить. Только о чемъ же собственно идетъ тутъ рѣчь, скажите вы мнѣ?

— Я, вѣдь, предупреждалъ васъ, что это вамъ не понравится, — отвѣчалъ Фицджеральдъ безъ всякаго неудовольствія.

— Вы должны бы придумать хоть какую-нибудь фабулу.

— Знаю. Я отлично понимаю, что именно было бы нужно. Надо бы прибавить еще третью строфу и изобразить въ ней два трупа, прибиваемые волнами къ берегу или что-нибудь въ этомъ родѣ. Только я не вставлю ради прибыли никакихъ заплатъ въ свои стихи, а сохраню ихъ въ томъ видѣ, въ какомъ вы ихъ застали — вещью, безполезною для всѣхъ, кромѣ самого автора.

Но Россъ не успокоился. Онъ снова посмотрѣлъ на стихи и проворчалъ:

— Тутъ хорошій замыселъ, отличный замыселъ, только зачѣмъ не довели вы его до конца?

— Найдутся люди, которые скажутъ, быть можетъ, то же самое и о нѣкоторыхъ изъ вашихъ картинъ, — коварно замѣтилъ мистеръ Вилли.

— Да помилосердуйте, — вскричалъ художникъ, отъ изумленія выпучивъ даже глаза, — ужь не рехнулись ли вы? Вѣдь, живопись и литература — двѣ вещи разныя. Не думаете ли вы, что публика возьметъ на себя трудъ сама придумывать фабулу?

— Я и просить ее объ этомъ не стану, — отвѣчалъ Фицджеральдъ. — Этотъ отрывокъ назначается только для моего собственнаго удовольствія. Неужели вы не хотите позволить мнѣ даже этого? Редакторы не особенно гонятся за моими произведеніями. Да правду сказать, мнѣ кажется подчасъ, что міръ отлично обошелся бы безъ литературы вообще и въ особенности безъ начинающихъ писателей.

Но тутъ онъ сейчасъ же подмѣтилъ въ своихъ словахъ фальшивую нотку, точно отголосокъ того, что говорилъ нѣкогда Гильтонъ-Клеркъ, и поспѣшилъ прибавить:

— Однако, я еще не хочу сдаваться. Къ тому же, у меня есть другая тема, которая, какъ мнѣ кажется, будетъ весьма недурна.

— Что такое? — спросилъ Россъ, набивая трубку. — Ничего необъятнаго, надѣюсь? Что-нибудь практическое?

— Вотъ въ чемъ дѣло. Во время вашего отсутствія ужины мои сдѣлались нѣсколько скучноватыми, — началъ Фицджеральдъ, также присаживаясь къ огню. — Вотъ я и узналъ, что у «Зеленаго Рыцаря» можно получать тарелку холоднаго мяса и стаканъ эля за шесть пенсовъ. Это даетъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, право войти въ парлоръ и курить тамъ трубку. Есть люди, которые являются туда регулярно каждый вечеръ для того, чтобы потолковать о государственныхъ вопросахъ. Милосердый Боже! Много несообразностей слышалъ я на своемъ вѣку въ курильныхъ комнатахъ гостинницъ, но никогда ничего подобнаго. Какъ человѣкъ посторонній, я долженъ, конечно, сидѣть спокойно и только слушать; вотъ я и пришелъ къ убѣжденію, что громадная часть населенія Англіи заимствуетъ свои взгляды и свѣдѣнія изъ источниковъ, совершенно никому невѣдомыхъ. Какіе же это именно источники? Не ежедневныя газеты, конечно, такъ какъ за ними я слѣжу! Вотъ я и подумалъ, что было бы не безполезно написать рядъ статей о политическихъ взглядахъ завсегдатаевъ нашихъ тавернъ. Вѣдь, эти люди — тоже избиратели.

— Источники ихъ свѣдѣній, сказали вы? — сердито произнесъ Россъ. — Да ихъ же собственныя глупыя головы, по всему вѣроятію.

— Однако, — продолжалъ Фицджеральдъ, — когда слышишь, что человѣкъ утверждаетъ, напримѣръ, что первый министръ написалъ папѣ письмо, и что онъ самъ читалъ его, невольно спрашиваетъ себя, какъ могутъ распространяться такія небылицы?

— Благодаря нахальству одного и невѣжеству остальныхъ, мнѣ кажется, — отвѣчалъ Россъ.

— Нѣтъ, не оттого; вѣдь, объ этихъ вещахъ толкуютъ, какъ о чемъ-то всѣмъ извѣстномъ. Ну, право, не повѣришь иногда, что говорится въ публикѣ о членахъ королевской семьи, о палатѣ лордовъ, о правительствѣ. Надо, однако, сказать, что старцы, собирающіеся каждый вечеръ у «Зеленаго Рыцаря», преисполнены самыхъ лояльныхъ чувствъ. Вотъ не хотите ли вы пойти со мною туда завтра вечеромъ и послушать ихъ толки? А, впрочемъ, нѣтъ, лучше не ходите. Они не особенно почтительно отзываются о шотландцахъ.

— Я, пожалуй, пойду съ вами, дружище; только я желалъ бы знать, какую выгоду надѣетесь вы получить, описывая глупости, которыя говорятъ какіе-то старые и грязные пьяницы.

— Да такихъ людей, какъ они, тысячи въ странѣ; ихъ мнѣнія распространяются повсюду. А если все это нелѣпо и смѣшно, тѣмъ лучше для меня. Я не понимаю, почему разсужденія этихъ знатоковъ исторіи и политики не могли бы быть забавными?

— Такъ вотъ оно что? Вы хотите внѣдриться въ группу доморощенныхъ философовъ и шпіонить; а когда подъ вліяніемъ эля и трубокъ бѣдные мозги ихъ затуманятся и запутаются, тогда-то, сидя въ своемъ углу, вы и начнете свои безпощадные очерки. Да знаете ли, по моему, это все равно, что дурачить своего собственнаго отца!

— А мнѣ такъ кажется, что будетъ отлично, если одна половина общества узнаетъ, что говоритъ другая, — смѣясь отвѣчалъ Фицджеральдъ.

— Ужь не хотите ли вы меня увѣрить, что дадите потомъ безпристрастный и точный отчетъ, что у васъ будетъ не одно только глумленіе и злостное преувеличеніе? Вы, мальчикъ, только что вышедшій изъ школы, хотите насмѣхаться надъ зрѣлыми людьми, по своему ломавшими голову надъ тѣмъ, что дѣлается въ свѣтѣ. Отлично, нечего сказать! Отцы семействъ окончили дневной трудъ, довольны, быть можетъ, что ушли на часокъ отъ ворчливой жены, думаютъ, что служатъ родинѣ, обсуждая ея дѣла, наслаждаются стаканомъ вина въ тепломъ углу… и вдругъ является Мефистофель съ записной книжкой.

— Еслибъ вы пошли со мною хоть разъ, — прервалъ его Фицджеральдъ, — вы могли бы сдѣлать два, три эскиза. Въ этой компаніи есть нѣсколько замѣчательныхъ головъ, чистѣйшіе типы Джона Булля, съ примѣсью ужимокъ церковнаго старосты. Тогда бы мы могли выпустить отдѣльно мои статьи съ вашими иллюстраціями.

Россъ взглянулъ на него.

— Однако, вы ловки на новые планы, пріятель, — сказалъ онъ.

— Да, но только, всѣ планы мои кончаются вотъ чѣмъ, — грустно отвѣчалъ мистеръ Вилли, указывая на свой портфель. — Всѣ они находятся тутъ, изящно связанные и адресованные на мое собственное имя.

— Да въ этомъ портфелѣ цѣлое состояніе! — энергически воскликнулъ Россъ. — Когда я буду академикомъ, а вы редакторомъ ежедневной газеты, мы поймемъ всю цѣну набросковъ, находящихся въ вашемъ портфелѣ и въ моей мастерской. Развѣ я не твержу вамъ этого день и ночь? Вы слишкомъ торопливы. Придетъ время, когда вы будете рады воспользоваться мыслями, которыя кидаете теперь на вѣтеръ.

— Придетъ такой день? — повторилъ мистеръ Вилли. — Ну, а пока?

— А пока, — отвѣчалъ невозмутимо Россъ, вставая и надѣвая шапку и плащъ, — пока я пойду спать. А вы принимайтесь за ваши очерки à la Teniers, и дай вамъ Богъ счастья, о будущемъ же не думайте, благо у васъ есть теперь все необходимое. Что же касается той красавицы, существованіе которой я подозрѣваю, напишите ей, чтобы она не торопилась, а дала бы міру время васъ оцѣнить. Ну, прощайте другъ, — сказалъ онъ; потомъ, отворивъ дверь и оглянувшись, прибавилъ: — хорошо, однако, что въ такую ночь мнѣ приходится идти домой не по нашимъ шотландскимъ болотамъ.

Глава XIV.
Два письма.

«Дорогой мой Вилли!»

"Совершенно вѣрно, что послѣднія письма мои были очень коротки, но ты не повѣришь, сколько у меня хлопотъ и непріятностей съ устройствомъ моей второй артистической поѣздки на югъ. А потомъ приходится еще умиротворять отца, который по чему-то забралъ себѣ въ голову, что ему слѣдуетъ подробнѣе знать, что ты за человѣкъ и какіе у насъ планы для будущаго. Я успокоиваю его обѣщаніемъ не дѣлать никакихъ неосторожностей, увѣряю, что сама вполнѣ довольна, а когда онъ начинаетъ говорить о выгодахъ прочнаго положенія и о томъ, что ему, быть можетъ, не долго жить на свѣтѣ, я поневолѣ принуждена напоминать ему, что уже многіе годы содержу себя сама и ничуть не побоюсь и впредь этой необходимости. Бѣдный отецъ! Онъ очень добръ, но, все-таки, подчасъ страшно мучитъ меня. Иногда я, право, не знаю даже хорошенько, что мнѣ и отвѣчать ему. Еслибъ ты все еще былъ вторымъ редакторомъ вашего покойнаго журнала, это было бы хоть что-нибудь опредѣленное. Уже не сказать ли мнѣ ему, что ты личный секретарь одной важной дамы? Конечно, я тоже желала бы, чтобъ у тебя было болѣе вѣрное положеніе, только не думай, Вилли, чтобы я роптала; ничто не измѣнилось къ худшему съ тѣхъ поръ, какъ мы встрѣтились; почему бы намъ не быть довольными? Мнѣ непріятно даже писать тебѣ такія вещи; точно я составляю брачный контрактъ. Еслибъ ты очутился здѣсь хоть на одну минуту, мы сразу поняли бы другъ друга. А ты пишешь еще о моей холодности!

"Кромѣ всѣхъ этихъ дрязгъ, я очень усиленно работаю съ профессоромъ Фокселемъ, и ты не повѣришь, какъ тяжело дѣлать это письменно. Онъ задаетъ мнѣ самые трудные уроки, и такъ какъ все это одна теорія, не скрашиваемая звуками, то занятіе выходитъ не особенно веселое. За то современемъ я буду въ состояніи переложить на музыку любое твое стихотвореніе, а если лишусь когда-нибудь голоса, съумѣю давать уроки.

"Но все это вздоръ, а главное то, что черезъ десять дней я опять буду въ Коркѣ. Подумай, Вилли, опять увижу я тѣ же самыя комнаты, то же старое фортепіано, тѣ же скрипучія ворота. Только цвѣтовъ ужь не найду, навѣрное, нигдѣ, а всюду, я думаю, увижу одну только грязь; никого не будетъ около меня, чтобъ придать Корку романтическій оттѣнокъ; никто не станетъ защищать меня въ Коркской Лѣтописи или провожать домой по крутому холму! Очень хотѣлось бы мнѣ знать, на что похожъ теперь Айнишинъ? Море заливаетъ, вѣроятно, берегъ; виллы заколочены, весь городъ превратился въ одну сплошную лужу. Одно утѣшаетъ меня: духи и волшебницы тоже, навѣрное, куда-нибудь скрылись!

"По поводу Айнишина поговоримъ, Вилли, серьезно. Я хотѣла бы, чтобъ ты разъяснилъ мнѣ подробнѣе то обѣщаніе, которое ты выманилъ у меня въ наше свиданіе у ручья. Я слышала, что если два человѣка заявятъ при свидѣтеляхъ, что они мужъ и жена, этого совершенно достаточно, чтобы они считались обвѣнчаными. Я никогда не была въ Шотландіи и поэтому ничего сама не знаю объ этомъ, только думаю, что люди поступаютъ иногда опрометчиво, а потомъ могутъ раскаяться въ своемъ рѣшеніи. Вотъ я и желала бы знать, не было ли обѣщаніе, данное нами въ ту ночь (и что за славная ночь это была!), чѣмъ-нибудь важнѣе простаго обѣщанія? Я часто думала о томъ, не такъ ли вѣнчались въ старину молодые люди, браку которыхъ противились родители? Въ нашемъ положеніи было бы неразумно связывать себя такимъ образомъ. Вотъ что не рѣдко представляется мнѣ, а потомъ я укоряю себя за эти мысли. Прости меня, Вилли! Я не хотѣла мучить тебя своими сомнѣніями: у тебя и безъ нихъ много заботъ; я желала, напротивъ, чтобы это письмо было самое длинное и нѣжное изъ всѣхъ моихъ писемъ, такъ какъ ты говоришь, будто я тебя разлюбила!

"Я люблю тебя, слышишь ли ты? и еслибъ ты былъ здѣсь, скоро доказала бы тебѣ это. Теперь — ни слова болѣе. Пришли меѣ скорѣе длинное, славное письмо; увѣрь меня, что ты доволенъ всѣмъ, что сдѣлало для тебя Провидѣніе, опиши свои дѣла и скажи, думаешь ли ты еще обо мнѣ. Ты недостаточно цѣнишь мою доброту, а я вотъ балую тебя и пишу ночью, въ такую пору, когда всѣ разумныя существа уже давно спятъ. Огонь въ каминѣ погасъ, въ комнатѣ холодно, пальцы мои окоченѣли, а я все пишу и пишу, и не могу никакъ остановиться. Только не называй мои письма холодными; это, должно быть, дѣйствіе мороза. Дождись оттепели, прочти ихъ снова, и они покажутся тебѣ совсѣмъ иными.

"Любящая тебя Китти".

Много разъ перечитывалъ онъ эти строки, не зная, чему приписать больше значенія: внѣшней ихъ веселости или страннымъ, на половину только высказаннымъ сомнѣніямъ и тревогамъ. Ему такъ хотѣлось, чтобы Китти была покойна! Тяжело ей въ этихъ отдаленныхъ городахъ, гдѣ она совсѣмъ одна. Разстояніе, отдѣляющее его отъ Китти, весьма значительно; но еще болѣе этого боялся онъ мысли, какъ бы она не начала тяготиться долгимъ промежуткомъ времени, который имъ придется еще прошить врозь. Передумавъ все это, онъ рѣшился не замѣчать ея сомнѣній и дѣлать видъ, будто считаетъ ее все такою, же доброю, какъ въ день ихъ разставанія въ Айнишинѣ.

"Милая Китти, — писалъ онъ, — ты совершенно невѣрно представляешь себѣ Айнишинъ. Тамъ теперь гораздо лучше, чѣмъ даже лѣтомъ. Днемъ морозное солнце пробивается сквозь легкій туманъ и бросаетъ красный свѣтъ на мелкую воду пристани и на стоящія въ ней суда. По ночамъ луна освѣщаетъ застывшую поляну и сверкаетъ на покрытыхъ льдомъ прудахъ. Люди жмутся у пылающаго камина, передъ кипящимъ котелкомъ, и начинаются длинныя бесѣды и веселыя шутки. Дона Фіерны и его эльфовъ бояться тебѣ нечего, такъ какъ они сдѣлались твоими покровителями. Точно также нечего тебѣ страшиться и того, что ты обѣщала мнѣ у ручья, или представлять себѣ мрачныя картины. Но, по моему, было бы дурно, еслибъ мы не захотѣли совершить своего обѣщаннаго паломничества. Вѣдь, это всего только одинъ разъ въ семь лѣтъ! Подумай лучше о томъ, какая это будетъ славная прогулка! Говорятъ, что въ брачной жизни многое мѣняется подъ вліяніемъ привычки, представь же себѣ, какъ освѣжительно подѣйствуетъ на насъ подобная поѣздка! Мы точно увидимъ себя такими, какими были за семь лѣтъ передъ тѣмъ? а если между нами происходили какія-нибудь несогласія за это время, гдѣ же намъ лучше мириться, какъ не тамъ? Милая моя! не смотри на свое обѣщаніе, какъ на что-то страшное, а скорѣе, какъ на романическій эпизодъ, о которомъ будемъ вспоминать впослѣдствіи съ добродушною улыбкою. Когда наступятъ для насъ болѣе прозаическіе годы, это будетъ намъ напоминать о томъ, чѣмъ мы были нѣкогда!

«Что касается твоего отца, надо, конечно, растолковать ему, что и я, не менѣе его, желалъ бы опредѣленнаго положенія, но что, если ты готова ждать, то это собственно ни до кого болѣе не касается. Знаешь ли, что ты слишкомъ часто увѣряешь меня, будто вполнѣ довольна нашими обстоятельствами. Я, напротивъ, недоволенъ ими и даже очень. Я часто думаю о томъ, какъ мы будемъ жить вмѣстѣ, и это дѣлаетъ меня чрезвычайно нетерпѣливымъ. Однако, ворчать не за чѣмъ. Не мало людей пріѣзжаютъ въ Лондонъ и живутъ гораздо хуже меня. Я, все-таки, имѣю вѣрныхъ сто фунтовъ въ годъ и много свободнаго времени, пишу такъ усердно и предлагаю свою работу въ столькихъ мѣстахъ, что долженъ же буду, наконецъ, понять, что именно нужно редакторамъ и что имъ не нравится. А пока я затѣялъ рядъ статей о всѣхъ глупостяхъ, которыя говорятся о политикѣ въ нашихъ тавернахъ. Одну изъ этихъ статей я уже отправилъ въ Гайдѣларкскую газету и, къ моему великому удовольствію, она появилась въ нынѣшнемъ вечернемъ нумерѣ. Посылаю тебѣ одинъ экземпляръ, хотя думаю, что это покажется тебѣ мало интереснымъ. И такъ, ты видишь, что дѣла мои идутъ не дурно. А теперь прощай и не забывай, что я тебя люблю отъ всей душні Смотри же, не забывай этого».

Глава XV.
Трапеза.

Если усилія Фицджеральда найти для себя твердую почву въ области литературы кончались большею частью разочарованіемъ, за то онъ, видимо, преуспѣвалъ въ другомъ направленіи. Мистриссъ Четвиндъ не скрывала своего сочувствія молодому человѣку, желанія послужить ему, и не разъ съ большимъ тактомъ и деликатностью давала ему понять, чтобы онъ обратился прямо къ ней, когда для этого представится случай. Весьма возможно, что она согласилась бы даже дать ему средства основать новый журналъ, еслибъ Фицджеральдъ только попросилъ ее объ этомъ, но ему достаточно было и одного опыта въ этомъ родѣ.

Тѣмъ временемъ онъ старался, чтобы его новыя обязанности какъ можно меньше походили на синекуру. Къ его большому удовольствію, ему была предоставлена полная свобода относительно выписки книгъ и журналовъ, и онъ ревностно читалъ и просматривалъ ихъ, чтобы имѣть возможность знакомить свою покровительницу со всѣмъ, что дѣлалось на свѣтѣ. Но, когда онъ хотѣлъ сообщать ей пріобрѣтенныя имъ такимъ образомъ свѣдѣнія, не рѣдко случалось, что старушка принималась вмѣсто того разспрашивать его о его собственныхъ дѣлахъ, и это очень часто приводило ихъ къ бесѣдамъ и воспоминаніямъ о южной Ирландіи. Разъ или два она случайно назвала его даже «Франкомъ», но тотчасъ же со слезами на, глазахъ извинилась въ своей ошибкѣ. Однажды, когда онъ уже готовился уходить, старушка услыхала звукъ дождя, громко ударявшаго по стекламъ.

— О! да вы не можете идти въ такой ливень, мистеръ Фицджеральдъ, — сказала она. — Или прикажите Саундерсу дать вамъ непромокаемое пальто.

Она позвонила, и послѣ нѣкотораго колебанія, весьма понятнаго для Фицджеральда, сама объяснила слугѣ, гдѣ онъ найдетъ пальто. Фицджеральдъ, конечно, поблагодарилъ ее и вышелъ въ сѣни. Но что-то (онъ и самъ не зналъ хорошенько, что именно) мѣшало ему воспользоваться предлагаемой одеждой.

— Чье это пальто? — спросилъ онъ лакея, подававшаго ему плащъ.

— Мистера Франка, сэръ.

Фицджеральдъ такъ и думалъ.

— О! нѣтъ, благодарю, — сказалъ онъ задумчиво, — я и такъ дойду. Мнѣ не далеко.

Но если молодой человѣкъ не торопился пользоваться для себя предложеніями услугъ, на которыя намекала добрая старушка, ему пришло въ голову, не могъ ли бы онъ сдѣлать что-нибудь для своего друга Росса. Мистриссъ Четвиндъ часто слышала о немъ, когда молодой человѣкъ описывалъ ихъ совмѣстныя прогулки и занятія, и выразила, наконецъ, желаніе посмотрѣть его картины.

— Я не обѣщаю купить ихъ, — прибавила она съ своей ласковой улыбкой, — такъ какъ у насъ почти нѣтъ мѣста, чтобы ихъ повѣсить.

И въ самомъ дѣлѣ, весь домъ былъ переполненъ такими картинами, какія встрѣчаются въ большинствѣ англійскихъ домовъ. Тутъ были маленькія жанровыя картинки голландской школы, вставленныя въ тяжеловѣсныя, старомодныя рамки; мрачные ландшафты въ стилѣ позднѣйшихъ преемниковъ Сальватора Розы и громадное число гравюръ историческаго содержанія, величественныхъ по изображаемымъ въ нихъ событіямъ, но менѣе удовлетворительныхъ по исполненію.

— Кромѣ того, — продолжала мистриссъ Четвиндъ, — Мэри обвинила бы меня еще въ расточительности, такъ какъ я не одобряю ея покупки десятивершковаго телескопа.

— Десятивершковаго телескопа? — съ удивленіемъ повторилъ мистеръ Вилли, слышавшій, что миссъ Четвиндъ — дѣвушка съ большими средствами. — Вѣдь, это не можетъ же стоить дорого?

— Вотъ и я сначала такъ думала, — отвѣчала старушка. — Но оказалось, что десятивершковый размѣръ относится къ діаметру самаго стекла, такъ что вся труба походитъ на пушку порядочнаго калибра. Да, Мэри вообще тратитъ очень много денегъ на бѣдныхъ; съ этимъ ничего не подѣлаешь; вѣдь, это ея собственность. Мнѣ кажется, что я должна предоставлять ей полную свободу. Пусть она передѣлаетъ окно въ своей комнатѣ, потомъ купитъ свою пушку, а тамъ ужь и я пріобрѣту нѣкоторыя изъ картинъ вашего друга.

— О! да я вовсе не хочу, чтобы вы покупали ихъ по моей рекомендаціи, — испуганно сказалъ Фицджеральдъ. — Вы должны спросить мнѣнія опытнаго человѣка; вѣдь, самъ я мало понимаю въ картинахъ.

— Судя по вашимъ разсказамъ, это именно такія картины, которыя годятся для слѣпой старухи, — весело отвѣчала мистриссъ Четвиндъ. — Я не увижу въ нихъ ничего, кромѣ колорита, а это, какъ вы говорите, въ нихъ хорошо.

— Да, но я, все-таки, желалъ бы, чтобы вы съ кѣмъ-нибудь посовѣтовались, мистриссъ Четвиндъ, — серьезно сказалъ Фицджеральдъ. — Понятно, что я нахожу картины хорошими; да и можетъ ли быть плоха работа человѣка, который столько трудится, какъ Россъ, и такъ хорошо говоритъ объ искусствѣ? Если вы желаете, я принесу нѣкоторые изъ его эскизовъ, и вы могли бы пригласить тогда кого-нибудь изъ знатоковъ.

— Ну, это не представитъ никакого затрудненія. Мы знакомы со многими изъ академиковъ, и то одинъ изъ нихъ, то другой заходятъ къ намъ пообѣдать запросто и побесѣдовать съ людьми учеными.

— Вы знакомы съ академиками? — спросилъ Фицджеральдъ въ нѣкоторомъ смущеніи. — Не съ очень старыми, надѣюсь?

Мистриссъ Четвиндъ назвала нѣсколько именъ.

— О! — весело сказалъ онъ, — эти еще ничего! Ихъ я не боюсь.

Разговоръ этотъ имѣлъ, однако, результаты не только для его друга, но и для самого Фицджеральда. Онъ уходилъ всегда отъ старушки нѣсколько раньше часа, назначеннаго для table d’hôte’а, какъ называла свой обѣдъ мистриссъ Четвиндъ, но, все-таки, встрѣчалъ нерѣдко въ сѣняхъ какого-нибудь ранняго посѣтителя. На этотъ разъ бесѣда о картинахъ Росса заставила Фицджеральда забыть время, и онъ только что хотѣлъ спросить старушку, какіе именно ландшафты она предпочитаетъ, какъ вдругъ внизу раздался звукъ колокола.

— Ахъ, боже мой! — воскликнула мистриссъ Четвиндъ. — Это звонокъ къ обѣду, а Мэри все еще нѣтъ дома. Дайте мнѣ, пожалуйста, руку, мистеръ Фицджеральдъ, и сведите меня внизъ: я такъ слѣпа теперь, что не могу идти одна. А то соберутся вдругъ гости, и некому будетъ ихъ принять.

Но въ эту самую минуту появилась миссъ Четвиндъ, нѣсколько запыхавшись, такъ какъ бѣжала по, лѣстницѣ.

— Идемте скорѣе, тетя, — ласково крикнула она, снимая шляпку и пальто и бросая ихъ на стулъ. — Что же это вы не пригласите никогда мистера Фицджеральда остаться съ нами обѣдать? Я знаю, конечно, что онъ не любитъ ученыхъ…

Нечего и говорить, что это приглашеніе встрѣтило энергическую поддержку со стороны старушки, и Фицджеральдъ, уже много слышавшій о непринужденномъ характерѣ этого ежедневнаго table d’hôte’а и, быть можетъ, интересовавшійся увидать воочію нѣкоторыхъ изъ знаменитостей, о которыхъ столько говорила хозяйка дома, принялъ приглашеніе. Онъ не сдѣлалъ даже попытки отказаться, а спокойно послѣдовалъ въ столовую за обѣими дамами. На этотъ разъ ему нечего было бояться за свой туалетъ.

Въ комнатѣ, куда они вошли, уже находилось три человѣка. Одинъ изъ нихъ стоялъ въ нѣкоторомъ отдаленіи, разглядывая въ лорнетъ гравюры на стѣнѣ. Остальные два помѣщались у камина, спиною въ огню. Изъ этихъ двухъ посѣтителей первый былъ высокаго роста, сухощавый, нѣсколько сгорбленный, съ проницательными сѣрыми глазами, глядѣвшими изъ-подъ нависшихъ бровей, и громадными зубами, обнаруживавшимися, когда онъ смѣялся своимъ громкимъ смѣхомъ. Фицджеральдъ сразу призналъ въ немъ знаменитаго натуралиста, доктора Бьюда, фотографіи котораго были выставлены всюду. Съ другимъ гостемъ онъ не былъ знакомъ. Невольно подивился онъ безцеремонности, съ какою отнеслись гости къ появленію двухъ дамъ. Они кончили сперва то, что говорили, или, вѣрнѣе, надъ чѣмъ смѣялись въ эту минуту, потомъ подошли и пожали руки хозяйкамъ, послѣ чего сѣли къ столу, гдѣ кому хотѣлось. Но это равнодушіе не имѣло, однако, ничего оскорбительнаго; когда появились остальные гости, всѣ усѣлись къ столу и начался обѣдъ. Замѣтно было, что докторъ Бьюдъ болѣе другихъ старается занять и позабавить свою хозяйку. Надо сознаться, что разговоръ между этими разнообразными друзьями и знакомыми мистриссъ Четвиндъ шелъ далеко не научный. Сперва весело пошутили надъ миссъ Четвиндъ, когда оказалось, что ей дозволяется, наконецъ, пріобрѣсти давно желанный телескопъ; въ остальномъ же разговоръ касался, главнымъ образомъ, различныхъ общественныхъ дѣятелей и того, что сказало или гдѣ находилось то или другое лицо. Эти ученые господа были отлично знакомы, повидимому, съ рыбною ловлею, преимуществами хорошаго загороднаго дома, гастрономическими вопросами, и ихъ разговоръ ужь не черезъ-чуръ высоко парилъ надъ обычнымъ уровнемъ бесѣдъ мистера Скобелля. Мистеръ Вилли не разъ задумывался, бывало, надъ тѣмъ, какую роль игралъ Скобелль въ этомъ непринужденномъ кружкѣ великихъ людей, но оказывалось, что ихъ бесѣда вовсе не отличалась особенной глубиною.

Фицджеральдъ сидѣлъ рядомъ съ докторомъ Бьюдомъ, а такъ какъ въ эту минуту докторъ съ громкими раскатами смѣха передавалъ мистриссъ Четвиндъ свой разговоръ съ какимъ-то джентльменомъ, котораго онъ встрѣтилъ на обѣдѣ въ Сити, то Фицджеральдъ имѣлъ много времени для изученія остальныхъ гостей и племянницы самой хозяйки. Еще ни разу прежде не представлялся ему такой удобный случай. Миссъ Четвиндъ онъ почти никогда не встрѣчалъ. Большую часть своего времени она проводила въ самыхъ бѣдныхъ кварталахъ Лондона, а когда и была дома, всегда занималась въ своей комнатѣ. Теперь ему показалось, что выраженіе ея лица мягче, менѣе энергично и самонадѣянно, чѣмъ онъ думалъ.

Голова ея была маленькая и изящная; черты красивыя, цвѣтъ лица блѣдный. Тутъ только онъ въ первый разъ замѣтилъ ея ясные, красивые, голубые глаза съ темными рѣсницами. Ихъ спокойный взглядъ отличался большою выразительностью, когда она съ интересомъ слушала то, что говорилъ ея сосѣдъ, или принимала участіе въ общемъ смѣхѣ. Когда же она сама подвергалась насмѣшкамъ по поводу ожидаемаго ею громаднаго телескопа, она переносила ихъ весьма добродушно.

— Повѣрьте, — говорила она, — придетъ время, когда люди будутъ смотрѣть на знаменитый телескопъ лорда Росса, какъ на простую игрушку.

— Еще бы, — отвѣчалъ докторъ Бьюдъ, спѣша ей на выручку. — Это совершенно вѣрно. Мы будемъ вынуждены изобрѣтать не только громадные телескопы, но и средства перемѣститься на какую-нибудь другую планету, если земля слишкомъ охладится для вашихъ потребностей. Когда охлажденіе совершится окончательно, а процессъ этотъ уже начался, и человѣчеству придется спасаться бѣгствомъ, повѣрьте, что наука найдетъ возможность переселять насъ въ болѣе магній климатъ. Но для этого необходимо дѣлать какіе нибудь опыты. Обращаясь къ профессору Симсу, королевское общество должно бы принять своевременныя мѣры.

Профессоръ Симсъ былъ сѣдовласый старикъ съ розовымъ лицомъ и въ золотыхъ очкахъ.

--Несомнѣнно, несомнѣнно, — отвѣчалъ онъ. — Необходимость эта неизбѣжно настанетъ когда-нибудь. Если же мы оглянемся на то, что уже сдѣлала наука за послѣднія десять лѣтъ, то невозможно даже предвидѣть, что совершитъ она въ слѣдующій вѣкъ, или… какой бы срокъ лучше назначить?

— Вѣчность или двѣ, по выраженію Альфреда де-Мюссе, — подсказалъ Фицджеральдъ, но тутъ же подумалъ, что глупо даже упоминать имя такого сентиментальнаго поэта, какъ Мюесе, въ обществѣ столь положительныхъ людей. Большой бѣды отъ этого, однако, не произошло, такъ какъ черезъ минуту они толковали уже о томъ, не будутъ ли пирамиды или Колизей послѣдними слѣдами человѣческаго существованія на землѣ послѣ ея охлажденія до температуры луны. Кто-то упомянулъ случайно о засыпанныхъ городахъ Мексики, и на этомъ разговоръ оборвался.

Обѣдъ, если его сравнить съ банкетомъ, устроеннымъ Гильтономъ-Клеркомъ въ Альбани-стритѣ, отличался большой простотой, и Фицджеральдъ замѣтилъ, что большинство присутствовавшихъ мужчинъ вовсе не пило вина или же только кляретъ съ водою. Да и вся трапеза вообще отличалась полнѣйшей непринужденностью. Едва окончился этотъ простой обѣдъ, какъ сейчасъ же въ присутствіи дамъ подали кофе и папиросы. Затѣмъ тотъ или другой изъ гостей вставалъ безъ всякаго извиненія, жалъ руки мистриссъ Четвиндъ и ея племянницы, обращался въ остальнымъ съ словами «покойной ночи» или «Au revoir», а иной уходилъ, даже ничего не говоря.

— Мнѣ тоже надо сейчасъ идти, — сказалъ докторъ Бьюдъ Фицджеральду. — Ко мнѣ хотѣлъ придти кое-кто посмотрѣть простые опыты съ спектроскопомъ, и я спѣшу приготовить баттарею. Не желаете ли и вы присоединиться къ намъ? Я могъ бы показать вамъ десятивершвовый телескопъ, если это васъ интересуетъ.

— О! конечно, я буду въ восторгѣ, — поспѣшно отвѣчалъ Фицджеральдъ.

Докторъ Бьюдъ былъ вообще очень внимателенъ къ нему во время обѣда. Онъ слыхалъ о Семейномъ журналѣ и зналъ также кое-что и объ обязанностяхъ молодаго человѣка въ домѣ мистриссъ Чертвиндъ. Вся фигура его дышала привѣтливостью, да, наконецъ, даже простое приглашеніе отъ такого извѣстнаго лица было уже само по себѣ великой честью. Фицджеральдъ не зналъ только одного, прилично ли будетъ ему уйти, пока прочіе гости еще остаются; вѣдь, всѣ знали, что онъ не спѣшитъ ни на какія лекціи или въ ученыя общества. Докторъ Бьюдъ вывелъ его, однако, изъ этого затрудненія. Онъ всталъ и обратился къ старушкѣ съ словами:

— Прощайте, мистриссъ Четвиндъ. Я тороплюсь приготовить аппараты, да, кстати, уведу съ собою и мистера Фицджеральда, чтобы показать ему, на что похожъ десяти вершковый телескопъ.

Онъ вышелъ изъ комнаты, не прощаясь ни съ кѣмъ. Фицджеральдъ послѣдовалъ за нимъ и черезъ мгновеніе сидѣлъ уже рядомъ съ докторомъ Бьюдомъ въ его прекрасномъ экипажѣ, катившемся такъ ровно и быстро, что Фицджеральду показалось, будто онъ несется по воздуху.

Домъ диктора помѣщался на Бромптонской улицѣ и, невзрачный снаружи, былъ очень удобенъ. Молодой человѣкъ послѣдовалъ за хозяиномъ въ первый этажъ, въ одной половинѣ котораго находилась комната, похожая на обсерваторію, библіотеку и лабораторію. Ассистентъ доктора устанавливалъ въ эту минуту на столѣ какія-то стеклянныя трубочки и два спектроскопа. Докторъ Бьюдъ, снявъ предварительно сюртукъ, хотя въ полутемной комнатѣ вовсе не было жарко, принялся разсматривать проволоки и аппараты, совершенно непонятные для гостя.

— Вы, вѣроятно, часто видаете миссъ Четвиндъ? — спросилъ докторъ; въ ту же минуту электрическая искра вспыхнула въ одной изъ трубочекъ, ослѣпивъ совершенно Фицджеральда.

— О, нѣтъ, весьма рѣдко!

— Это замѣчательная дѣвушка, — энергично продолжалъ докторъ, стоя на колѣняхъ около баттареи и разсматривая что-то. — Изъ нея могъ бы выйти толкъ. Она очень умна, проницательна и остроумна, но только у нея нѣтъ подготовки, вотъ въ чемъ бѣда. Ее слѣдовало выростить на математикѣ. Надо, однако, сознаться, что число женщинъ, отличившихся до сихъ поръ въ точныхъ наукахъ, вообще очень ограничено. Мнѣ кажется, что миссъ Четвиндъ просто губитъ себя своими усиліями просвѣщать меньшую братію; это дѣло приходскаго совѣта. Впрочемъ, мнѣ и говорить не слѣдовало бы объ этомъ, такъ какъ я не знаю въ точности, что она собственно дѣлаетъ.

Онъ всталъ и, ударилъ руку объ руку, чтобы стряхнуть съ нихъ пыль.

— Я недавно очень смѣялся, — продолжалъ онъ потомъ. — Миссъ Четвиндъ спрашивала меня, какимъ способомъ лучше всего убѣдить этихъ невѣжественныхъ людей, что нечистый воздухъ вреденъ. Вы знаете, какъ они толпятся всегда въ кучу, чтобы согрѣться, и покрываютъ дѣтей всякимъ тряпьемъ. Сколько мнѣ извѣстно, она думала даже прочесть лекцію о пользѣ чистаго воздуха и свѣжей воды.

— Да она уже сдѣлала это, — отвѣчалъ Фицджеральдъ, между тѣмъ какъ докторъ снова обернулся къ столу и продолжалъ свои приготовленія.

— Ну, вотъ она и пришла къ весьма разумному заключенію, что наполнять сосуды газами разнаго вѣса или заставлять тухнуть свѣчи въ безвоздушномъ пространствѣ не произведетъ достаточнаго эффекта. Я посовѣтовалъ ей добыть гдѣ-нибудь воробья, привязать его за ножки къ доскѣ, прикрыть стекляннымъ колпакомъ и пригласить слушателей слѣдить за тѣмъ, что сдѣлается съ птичкою, когда она будетъ вдыхать воздухъ, мспорченный ея же дыханіемъ. Разумѣется, несчастное созданіе начнетъ сперва задыхаться, потомъ зашатается, упадетъ, наконецъ, испуститъ духъ. Для большаго эффекта слѣдовало бы приподнимать колпакъ, чтобы показывать зрителямъ животворящую силу свѣжаго воздуха, а потомъ снова накрывать птичку и дать, наконецъ, смерти исполнить свое дѣло. Миссъ Четвиндъ сказала, что непремѣнно послѣдуетъ моему совѣту и пришла отъ него въ истинный восторгъ; конечно, какой же урокъ можетъ быть нагляднѣе?

Въ эту самую минуту на лѣстницѣ раздались шаги и доктору пришлось наскоро надѣть сюртукъ и идти на встрѣчу двумъ, тремъ только что входившимъ молодымъ людямъ. Фицджеральду не понравился разсказъ о воробьѣ. Ясно, что миссъ Четвиндъ не походила на Лесбію. Хотя сердце закоснѣлаго охотника отличается по большей части нѣкоторою жестокостью, хотя мистеръ Вилли хорошо зналъ, что смерть одного воробья или даже двадцати дюжинъ воробьевъ не должна приниматься въ соображеніе, если этимъ путемъ можно заставить хоть нѣсколькихъ людей обращаться съ дѣтьми болѣе гуманно, но, все-таки… все-таки…

Въ эту минуту докторъ вернулся.

— У меня устроено вродѣ класса, — объяснилъ онъ Фицджеральду. — Приходятъ молодые люди, упражняются здѣсь и предлагаютъ мнѣ вопросы, прежде чѣмъ соберутся профаны, пріѣзжающіе только для развлеченія. Надѣюсь, что вамъ не будетъ скучно. Если вы предпочитаете другое, мой ассистентъ приготовитъ вамъ телескопъ. Ночь замѣчательно ясна.

— О нѣтъ, благодарю. Скажите, такъ какъ же удался опытъ миссъ Четвиндъ?

— Ахъ, я и забылъ окончить свой разсказъ. Миссъ Четвиндъ достала воробья, шнурокъ, доску и колпакъ, словомъ, все, что слѣдуетъ, и для большей увѣренности рѣшила сдѣлать первый опытъ у себя въ гостинной, въ присутствіи тетки. Все шло прекрасно до первыхъ судорожныхъ движеній. птички; тутъ миссъ Четвиндъ встревожилась, покачала головой; черезъ мгновеніе колпакъ былъ снятъ, окно отворено, шнурокъ разрѣзанъ, и прощай воробей! Никакими силами нельзя было убѣдить ее возобновить этотъ опытъ.

— Я вовсе не думалъ, что она такъ чувствительна, — замѣтилъ молодой человѣкъ.

— Вотъ подите же, — отвѣчалъ докторъ, нагрѣвая мѣднуіо проволоку у газоваго рожка. — женщина всегда остается женщиной, чѣмъ бы она ни занималась. Разумъ ея пасуетъ при видѣ чужаго страданія, сердце беретъ верхъ надъ головою. Но въ области чистой науки дѣвушка эта могла бы сдѣлать многое, еслибъ у нея была настоящая подготовка; мозгъ у нея замѣчательный. Я всегда могу съ точностью опредѣлить, что знаетъ, человѣкъ, уже по одному тому, какъ онъ предлагаетъ вопросы. Ея вопросы всегда мѣтки и идутъ прямо къ цѣли. Когда она приходитъ сюда, то отлично знаетъ, зачѣмъ идетъ…

Добрый докторъ, повидимому, очень любилъ говорить о Мэра Четвиндъ, но разговоръ былъ на этотъ разъ прерванъ появленіемъ молодой дѣвушки. Она пріѣхала совсѣмъ одна, казалась нѣсколько удивленною, увидавъ Фицджеральда, но ничего не сказала, кромѣ простаго привѣтствія. Потомъ подошла къ столу, и докторъ кинулся отыскивать ей стулъ, хотя остальнымъ гостямъ, понемногу стекавшимся, предоставлялось право стоять или сидѣть, гдѣ кто хотѣлъ.

Все, что послѣдовало за этимъ, было совершенно непонятно для Фицджеральда. Но, если смыслъ опытовъ оставался сокрытымъ для него, за то манеры учащихся представляли большой интересъ. Онъ легко отличалъ истинно-серьезныхъ людей, большею частью молчавшихъ или предлагавшихъ только рѣдкіе вопросы, отъ легкомысленныхъ, вскрикивавшихъ отъ ужаса при однихъ опытахъ или произносившихъ: «ахъ, какъ мило!» при другихъ. Поведеніе Мэри Четвиндъ, быть можетъ, всего болѣе привлекало его вниманіе, и онъ могъ замѣтить, что докторъ Бьюдъ охотно отвѣчалъ на ея вопросы и что большая часть его объясненій была обращена именно къ ней. Стоя въ сторонѣ у камина и слѣдя изъ всей пестрой толпы только за двумя лицами — за худощавымъ, блѣднымъ наставникомъ и за молодой дѣвушкой, сидѣвшею около него и серьезно слѣдившею за его словами, мистеръ Вилли замечтался. Почему бы этимъ двумъ холоднымъ натурамъ не идти вмѣстѣ по жизненному пути, подобно двумъ звѣздамъ, неразлучно странствующимъ на ночномъ небѣ? Докторъ, правда, гораздо старше ея; но, вѣдь, эта дѣвушка съ серьезнымъ, задумчивымъ лицомъ, навѣрное, подумала бы скорѣе о его большой репутаціи, чѣмъ о его лѣтахъ! Вотъ была бы странная любовь! Прогулки при лунномъ свѣтѣ, оживляемыя бесѣдами о спектрѣ Сиріуса! Фицджеральдъ едва удержался отъ смѣха, представивъ себѣ доктора и Мэри Четвиндъ по обѣ стороны айнишинскаго ручейка, держащими другъ друга за руку. Какое заклинаніе произнесли бы они при этомъ случаѣ? Тутъ онъ вспомнилъ Китти, которая, по всему вѣроятію, не знала даже, что вода состоитъ изъ водорода и кислорода, но за то умѣла такъ славно любить, и мысленно послалъ ей поцѣлуй.

Эти размышленія о возможномъ будущемъ доктора Бьюда и миссъ Мэри Четвиндъ были неожиданно прерваны появленіемъ полной и красивой дамы, одѣтой въ черное шелковое платье. Она весело привѣтствовала нѣкоторыхъ изъ присутствовавшихъ, нѣжно поцѣловала миссъ Четвиндъ, обратилась къ лектору съ словами: «мой другъ» и спросила у, него какіе-то ключи. Минуту спустя, Фицджеральдъ былъ представленъ этой живой и добродушной дамѣ, оказавшейся мистриссъ Бьюдъ, и ему пришлось разстаться, такимъ образомъ, съ мечтами о будущемъ двухъ ученыхъ любовниковъ. Мистриссъ Бьюдъ пробыла въ комнатѣ недолго; она, видимо, торопилась, и Фицджеральдъ снова обратилъ все свое вниманіе на изученіе различныхъ типовъ, находившихся передъ нимъ и по временамъ освѣщаемыхъ разноцвѣтными огнями.

Что-то готовилось, очевидно, въ другой комнатѣ того же этажа. Гостинная, находившаяся рядомъ съ обсерваторіею, была ярко освѣщена; на лѣстницѣ раздавались звуки шаговъ, и время отъ времени слуга докладывалъ имена гостей. Иные переходили изъ гостинной въ обсерваторію: докторъ суетливо привѣтствовалъ ихъ и показывалъ имъ то, что они могли понять. Фицджеральдъ изумлялся его терпѣнію и невозмутимости. — «Ахъ, какой красивый зеленый цвѣтъ! — восклицали дамы. — Что за прелесть! Не должна ли я закрыть одинъ глазъ, чтобы смотрѣть сюда? Докторъ, отчего это одна линія гораздо яснѣе другой? Такъ вы въ самомъ дѣлѣ увѣрены, что все это находится на солнцѣ? Покажите, пожалуйста, моему мужу этотъ прелестный зеленый цвѣтъ!» Докторъ говорилъ, казалось, со всѣми заразъ, смѣялся иногда надъ нѣкоторыми замѣчаніями, но, повидимому, вовсе не былъ недоволенъ тѣмъ, что къ нему обращались, точно къ фокуснику. Мистеръ Вилли замѣтилъ, что миссъ Четвиндъ спокойно разглядывала гостей; раза два онъ изловилъ на ея лицѣ улыбку.

Въ толпѣ, переходившей изъ просторной, ярко освѣщенной гостинной въ пыльную, тѣсную лабораторію и обратно, одна дама заинтересовала Фицджеральда отчасти потому, что была очень красива, а отчасти и благодаря одному случайному ея восклицанію. Докторъ только что объяснилъ небольшой группѣ слушателей источникъ цвѣта предметовъ, поглощеніе или отраженіе ими различныхъ лучей свѣта, и такъ далѣе. Для уясненія всего сказаннаго имъ онъ принесъ пучекъ герани, спустилъ газъ, зажегъ немного поваренной соли на лампочкѣ Бунзена и вызвалъ этимъ сильный желтый цвѣтъ. Герань тотчасъ же получила, конечно, мрачную сѣрую окраску, и хорошенькая дама, не разобравъ, быть можетъ, даже, что цвѣты вовсе не страдаютъ отъ этого, невольно воскликнула въ полголоса: «Бѣдняжки!» Фицджеральду это очень понравилось. Дама, видимо, признавала въ цвѣтахъ нѣкоторую жизненность, точно между ними и людьми была какая-то связь, и хотя замѣчаніе ея не отличалось, быть можетъ, глубокимъ смысломъ, хотя герань, когда газъ былъ снова зажженъ, оказалась такою же красивою, какъ и прежде, Фицджеральдъ, все-таки, вынесъ убѣжденіе, что это должна быть прелестная женщина. Каково же было его изумленіе, когда по окончаніи всѣхъ опытовъ и въ ту минуту, какъ онъ начиналъ недоумѣвать, оставаться ли ему еще долѣе или нѣтъ, онъ былъ извлеченъ неутомимымъ докторомъ изъ темнаго угла, въ которомъ пріютился, представленъ хорошенькой дамѣ и приглашенъ отвести ее внизъ къ ужину. Этого мало. Оказалось, что она носитъ имя одного изъ извѣстнѣйшихъ академиковъ. «Возможно ли, — спрашивалъ онъ себя, — чтобы это была жена знаменитаго художника?» Онъ рѣшился допытаться. Вотъ будетъ отличная тема для бесѣдъ съ Россомъ!

Мистеръ Вилли нашелъ своей дамѣ мѣсто за длиннымъ столомъ и робко спросилъ, не желаетъ ли она сандвичей?

— Я не такъ молода, какъ кажусь, — отвѣчала хорошенькая женщина съ большими сѣрыми, дѣтски-веселыми глазами. — Я мать трехъ дѣтей и въ мои годы пора быть умнѣе и не портить себѣ здоровья сандвичами. Нѣтъ, что-нибудь другое.

Она казалась поразительно прямодушною, и смѣялась, и говорила чрезвычайно мило. Когда молодой человѣкъ принесъ ей кусокъ холодной индѣйки, хлѣба и стаканъ клярета, онъ осмѣлился спросить ее, послѣ нѣкоторыхъ общихъ замѣчаній о картинахъ, развѣшанныхъ на стѣнахъ, любитъ ли она живопись?

— Я, конечно, люблю картины моего мужа.

Тутъ Фицджеральдъ понялъ, что догадки его были вѣрны.

— О, еще бы! — сказалъ онъ уже съ большею увѣренностью. — Я полагаю, — прибавилъ онъ нѣсколько нерѣшительнѣе, — что супругъ вашъ такъ привыкъ къ своему выдающемуся положенію… я хочу сказать, такъ свыкся съ своею ролью въ академіи, что ему не такъ легко понять тревоги остальныхъ художниковъ, тѣхъ, которые еще не прославились? Это, навѣрное, мало интересуетъ его, не правда ли? Словомъ, я хочу сказать, что трудно было бы, вѣроятно, обратить его вниманіе и… какъ бы это выразить?… склонить его помочь художнику, еще неизвѣстному…

Все это выходило довольно неловко, тѣмъ болѣе, что хорошенькая дама думала, очевидно, что онъ хлопочетъ о себѣ.

— Развѣ вы художникъ? — напрямикъ спросила она.

— О, нѣтъ!

— Ну, такъ если сказать правду, я не знаю, конечно, хорошенько, что чувствуютъ художники, еще не вошедшіе въ составъ академіи, но, навѣрное, они не испытываютъ половины тѣхъ тревогъ, которыя чувствую я. Когда мой мужъ засѣдаетъ въ коммиссіи, завѣдующей размѣщеніемъ картинъ, онъ совершенно болѣнъ послѣ этого недѣли три. Это самая трудная работа во всемъ году. И что же оказывается еще въ результатѣ? Что и публика, и сами художники обвиняютъ коммиссію въ зависти. Зависть! Да я очень желала бы знать, кому могъ бы позавидывать хоть бы мой мужъ?

— Да никому, конечно, — горячо отвѣчалъ Фицджеральдъ, которому очень нравилась простота и откровенность этой женщины.

— Я бы искренно порадовалась, еслибъ постороннимъ художникамъ дозволялось самимъ развѣшивать свои картины, — сказала она, смѣясь. — Надо надѣяться, что они всегда были бы единодушны! Хорошо бы только, по моему, еслибъ они рисовали получше и ворчали поменьше.

— О, да, вѣдь, художникъ, о которомъ я говорю, вовсе не изъ такихъ, — сказалъ Фицджеральдъ, совсѣмъ не обижавшійся ея шаловливымъ юморомъ. — Онъ очень хорошо рисуетъ, вовсе не ворчитъ, напротивъ, всегда доволенъ. Я думалъ только, не могъ ли бы вашъ мужъ запомнить его имя и взглянуть на его работу, когда она будетъ представлена?

— Да, вѣдь, мой мужъ былъ членомъ комииссіи въ прошломъ году, такъ что онъ на нѣкоторое время избавленъ, слава Богу, отъ этой обязанности!

— Такъ что съ моей стороны было бы совершенно безполезно просить вашего заступничества?

— Совершенно безполезно, даже еслибъ вы захотѣли подкупить меня сандвичами. Но, — продолжала она, взглянувъ на него вопросительно, — какъ же, однако, зовутъ вашего друга?

— Джонъ Россъ.

— Это не трудное имя… Джонъ Россъ. Почему вы такъ интересуетесь имъ? Вѣдь, вы не шотландецъ?

— Онъ мой сосѣдъ, да, кромѣ того, въ самомъ дѣлѣ отлично работаетъ. Мнѣ кажется, что ему слѣдовало бы пользоваться большею извѣстностью!

— Что онъ рисуетъ, ландшафты или фигуры?

— Ландшафты.

— Я такъ и думала. Шотландцы всегда берутся за ландшафты, потому что не умѣютъ рисовать… А теперь проводите меня, пожалуйста, наверхъ; мнѣ надо еще заѣхать за мужемъ и отправиться домой. А имени вашего друга я не забуду, такъ какъ до сихъ поръ никто еще не предлагалъ мнѣ сандвичей въ видѣ взятки.

Онъ проводилъ ее въ гостинную, а потомъ воспользовался первымъ случаемъ, чтобы ускользнуть незамѣченнымъ. Въ сѣняхъ встрѣтился онъ съ миссъ Четвиндъ, которая собиралась домой одна. Фицджеральдъ колебался съ минуту, не зная хорошенько, что собственно слѣдовало ему сдѣлать; наконецъ, онъ подошелъ къ ней и наудачу спросилъ:

— Не позволите ли вы мнѣ отыскать вашу карету, миссъ Четвиндъ?

— Нѣтъ, благодарю, — отвѣчала она, какъ ему показалось, немного сухо и нелюбезно. — Мой кебъ стоитъ у подъѣзда, а кучера я знаю.

Слуга отворилъ дверь и она вышла на улицу; Фицджеральдъ пріостановился на минуту подъ предлогомъ застегнуть свое пальто. Ея отказъ принять отъ него даже эту небольшую услугу показался ему невѣжливымъ. Что же такое онъ сдѣлалъ? Или она даже и не сознаетъ, быть можетъ, что ея манеры подчасъ слишкомъ рѣзки, холодны и просто оскорбительны?

Но, что за важность! Онъ пошелъ домой темною, холодною ночью, обдумывая интересный вечеръ. Быть можетъ, подобный вечеръ уже не повторится болѣе въ его жизни; гдѣ же, въ самомъ дѣлѣ, опять встрѣтить ему знаменитаго ученаго, который подъ впечатлѣніемъ минуты увлечетъ его за собою и познакомитъ съ такимъ избраннымъ обществомъ? Но зрѣлище это не пробудило въ немъ, однако, ни соревнованія, ни сожалѣнія. Не этотъ жизненный путь избралъ бы онъ для себя, даже еслибъ могъ. У него свое честолюбіе, свои мечты и представленія о красотѣ, и о томъ, къ чему стоитъ стремиться, и, если Мэри Четвиндъ думаетъ, быть можетъ, что онъ ищетъ доступа къ интеллигентному или модному обществу, путемъ ли науки или какимъ инымъ, она жестоко ошибается. Но, по всему вѣроятію, она и не интересуется вовсе этимъ вопросомъ. И на этомъ размышленіи Фицджеральдъ вполнѣ успокоился.

Глава XVI.
Утренняя прогулка и еще кое-что.

На слѣдующее утро Фицджеральдъ обѣщалъ пойти гулять съ Россомъ, который постоянно доказывалъ, что и самъ онъ не можетъ рисовать, и его товарищъ не въ состояніи писать стихи, если они не будутъ время отъ времени наблюдать явленія внѣшняго міра. Періодическія прогулки эти предпринимались безъ всякаго соображенія съ погодой. Россъ всегда утверждалъ, что всѣ могутъ любоваться хромолитографическими, какъ онъ выражался, картинами природы, но, чтобъ понять красоту сѣраго дня, влажныхъ дорогъ и зимняго неба, нуженъ вкусъ и наблюдательность. Фицджеральдъ былъ всегда къ его услугамъ; онъ привезъ съ собой изъ Ирландіи болотные сапоги и непромокаемое пальто, и готовъ былъ всюду слѣдовать за Россомъ.

На этотъ разъ утро было ясное и холодное, самое подходящее для прогулки. Фицджеральду нужно было многое поразсказать другу о вчерашнемъ вечерѣ и сообщить о своемъ обѣщаніи показать мистриссъ Четвиндъ нѣкоторыя изъ его картинъ.

— Вѣдь, для васъ будетъ очень выгодно, если она купитъ двѣ или три картины, — доказывалъ онъ пріятелю.

— Конечно, это во всякомъ случаѣ была бы осязательная, солидная выгода, — смѣясь, отвѣчалъ Россъ.

— Я говорю вовсе не о деньгахъ. Мистриссъ Четвиндъ знаетъ нѣкоторыхъ изъ академиковъ, и, еслибъ они увидали у нея ваши картины, это могло бы быть весьма полезно для васъ. Я познакомился вчера съ женою одного изъ нихъ… только имени его я вамъ не назову. Она говорила о шотландскихъ художникахъ въ такихъ выраженіяхъ, которыя вамъ не понравятся.

— Что же она сказала?

— Что шотландцы всегда берутся за ландшафты потому, что не умѣютъ рисовать…

Фицджеральдъ произнесъ эти слова съ коварнымъ намѣреніемъ разсердить товарища. И дѣйствительно Россъ остановился на минуту, какъ вкопанный, но вслѣдъ затѣмъ опять добродушно расхохотался и продолжалъ путь.

Когда они вернулись вечеромъ въ обширную и пустую мастерскую, Фицджеральдъ понялъ, что ему предстоитъ нелегкая задача. Любилъ ли такъ страстно художникъ созданія своей фантазіи, что не желалъ съ ними разставаться, или же вообще ненавидѣлъ денежную сторону своей профессіи, но, какъ бы то ни было, оказалось, что отъ него нечего ждать помощи при выборѣ картинъ и эскизовъ для мистриссъ Четвиндъ.

— Почемъ я знаю, что кому можетъ нравиться! — почти сердился художникъ. — Всего вѣроятнѣе, она предпочтетъ портретъ болонки съ красной ленточкой на шеѣ.

— Ну, это мы еще увидимъ, — замѣтилъ Фицджеральдъ, выбравшій, наконецъ, съ полдюжины картинъ и связывавшій ихъ веревкой. — А теперь я долженъ взять кэбъ; это будетъ въ первый разъ послѣ моего пріѣзда въ Лондонъ. Только вы заплатите за него, Россъ, если я продамъ хотя одну изъ вашихъ картинъ. Это будетъ мнѣ за коммиссію.

Надо сказать, что и самъ Фицджеральдъ нѣсколько волновался. Онъ начиналъ догадываться, что нежеланіе Росса разстаться съ своими картинами порождено отчасти опасеніемъ, что его работа будетъ не понята, быть можетъ, даже отвергнута. Это было бы очень обидно и въ академіи, но тамъ отказъ могъ еще быть объясненъ недостаткомъ мѣста. Россъ по своему былъ очень гордъ, и другъ его, входя въ квартиру мистриссъ Четвиндъ, чувствовалъ, что взялъ на себя большую отвѣтственность.

Нѣтъ никакого сомнѣнія, что добрая старушка, разсматривавшая картины съ помощью увеличительнаго стекла, сейчасъ же купила бы нѣкоторыя изъ нихъ, или, пожалуй, даже всѣ; но объ этомъ Фицджеральдъ и слышать ее хотѣлъ. Онъ вѣжливо напомнилъ ей, что пришелъ не затѣмъ, чтобы добиваться милостей для безвѣстнаго художника. Еслибъ кто-нибудь изъ ея друзей увидалъ эти этюды, быть можетъ, онъ тоже съ удовольствіемъ пріобрѣлъ бы ихъ. Во всякомъ случаѣ онъ проситъ ее выслушать сначала ихъ мнѣніе.

— Очень хорошо, — отвѣчала она добродушно. — А какая имъ цѣна?

Фицджеральдъ вспыхнулъ отъ смущенія.

— Я не могъ убѣдить моего пріятеля сказать что-нибудь опредѣленное. Не попросите ли вы вы мистера Роджерса оцѣнить ихъ? Какъ академикъ, онъ долженъ понимать это дѣло.

— Нѣтъ, это неудобно. Вѣдь, тутъ, обыкновенно, все зависитъ отъ случая… наконецъ, отъ собственной оцѣнки вашего друга. Не догадываетесь ли вы о его желаніяхъ?

— Извольте, — въ отчаяніи отвѣчалъ Фицджеральдъ. — Я пойду на рискъ, если мистеръ Россъ не хочетъ помочь мнѣ въ этомъ дѣлѣ. Я полагаю, что картины стоютъ больше… но, конечно, имя его еще мало извѣстно… словомъ, я думаю, что по двадцати фунтовъ за картину будетъ не дорого.

— Не будетъ ли это слишкомъ мало? — ласково спросила старушка. — Кто знаетъ, можетъ быть, наши друзья увлекутся ими.

— Еслибъ вы согласились спросить мистера Роджерса… — началъ опять Фицджеральдъ.

— Хорошо, я это сдѣлаю, — отвѣчала мистриссъ Четвиндъ. — Мы примемъ исходною точкой для нашихъ соображеній двадцать фунтовъ за картину, не такъ ли?

— Я думаю, что Россъ будетъ очень доволенъ. Только, — прибавилъ молодой человѣкъ нѣсколько нерѣшительно, — будьте такъ любезны: въ случаѣ, если мистеръ Роджерсъ не придетъ къ вамъ сегодня вечеромъ или вообще въ скоромъ времени, не откладывайте вашего рѣшенія надолго. Россъ могъ бы подумать, дожалуй, что его картины взяты какъ бы на испытаніе.

— Вполнѣ понимаю васъ, — отвѣчала мистриссъ Четвиндъ. — Повѣрьте, что мы не промедлимъ.

Въ этотъ вечеръ Фицджеральдъ сидѣлъ въ мастерской своего друга. Они курили и бесѣдовали, а въ промежуткахъ Россъ дѣлалъ бѣглые наброски въ своей записной книжкѣ.

— Кто-то идетъ по лѣстницѣ, — сказалъ онъ вдругъ.

Фицджеральдъ, выйдя въ сѣни, окликнулъ: «Кто тамъ?»

— Письмо для мистера Фицджеральда, — раздался голосъ сверху.

— Хорошо. Давайте его сюда. Нуженъ отвѣтъ?

— Нѣтъ; — отвѣчалъ тотъ же голосъ. — Кажется, ненуженъ. Прощайте, сэръ.

Фицджеральдъ остановился въ нерѣшительности. Онъ зналъ, что письмо отъ мистриссъ Четвиндъ; адресъ былъ написанъ рукою ея племянницы. Какъ хотѣлось бы ему распечатать его у себя въ комнатѣ, чтобы самому сперва познакомиться съ его содержаніемъ! Но Россъ уже звалъ его изъ мастерской и спрашивалъ, въ чемъ дѣло. Тогда онъ рѣшился войти къ нему и распечатать письмо при немъ, что бы тамъ ни заключалось.

«Уважаемый мистеръ Фицджеральдъ, — писала миссъ Четвиндъ своимъ яснымъ, красивымъ и твердымъ почеркомъ, — тетушка говоритъ, что вы желали какъ можно скорѣе узнать, какая судьба постигла картины вашего друга; поэтому она поручила мнѣ написать вамъ сегодня же вечеромъ. Картины имѣли, сколько мнѣ извѣстно, большой успѣхъ. Мистеръ Роджерсъ взялъ одну, докторъ Бьюдъ другую, а тетушка четыре остальныя. Мнѣ поручено переслать вамъ чекъ на сто двадцать фунтовъ, т.-е. на ту сумму, которую, кажется, вы сами желали.

"Преданная вамъ Мэри Четвиндъ".

— Ну, не славная ли старушка! — воскликнулъ Фицджеральдъ. — Посылаетъ намъ вѣсточку чуть не ночью. Что вы на это скажете? Довольно ли, по вашему, денегъ? Вѣдь, мнѣ не чѣмъ было руководствоваться. Не мало ли я спросилъ?

Россъ держалъ письмо въ рукѣ и глядѣлъ на него задумчиво.

— Хотѣлъ бы я знать, которую изъ картинъ онъ взялъ? Я много бы далъ, чтобъ убѣдиться въ этомъ, — говорилъ онъ какъ бы самъ съ собою.

Фицджеральдъ взялъ письмо и снова пробѣжалъ его.

— Въ самомъ дѣлѣ, — воскликнулъ онъ, — я и не замѣтилъ этого. Такъ вотъ что! Одну картину взялъ самъ академикъ! Я завтра узнаю, какую именно. Но говорите же, наконецъ, довольны ли вы суммою?

— Еще бы! Не только доволенъ, но нахожу даже, что вы спросили лишнее.

— Ну, такъ позвольте мнѣ получить съ васъ восемнадцать пенсовъ за кэбъ.

— Нѣтъ, пріятель, мы иначе поступимъ, — сказалъ Россъ, переходя, наконецъ, къ денежному вопросу и подвигая къ молодому человѣку чекъ. — Вы возьмете половину всѣхъ денегъ, поѣдете въ Ирландію и повидаетесь съ той юной дѣвицей, о которой постоянно думаете, хотя и не хотите въ этомъ сознаться. Вотъ такъ будетъ лучше!

Фицджеральдъ отодвинулъ отъ себя чекъ.

— Нѣтъ, спасибо, — отвѣчалъ онъ, слегка покраснѣвъ. — Я не нуждаюсь въ деньгахъ. Тѣмъ не менѣе, все-таки, благодарю васъ. Если я чего-нибудь желаю, — продолжалъ онъ минуту спустя, устремивъ глаза куда-то вдаль, — такъ это болѣе опредѣленнаго занятія. Тогда я поѣхалъ бы и въ Ирландію на денекъ или на два, и съ какою радостью! Но литература — плохое занятіе.

— Такъ неужели она хуже живописи? Когда во всю мою жизнь, спрашиваю я васъ, имѣлъ я заразъ столько денегъ? Да никогда… Рано или поздно вы тоже станете на ноги, и не случайнымъ образомъ, а прочно, и тогда я отлично знаю, что случится. „Только позови, я приду къ тебѣ, другъ милый!“ Такъ, вѣдь, поется въ пѣснѣ? Я вижу издали бѣлое атласное платье, улыбку, нервное волненіе, слышу смѣхъ и шутки вашихъ друзей… и если вы не дадите мнѣ въ этотъ день кружки добраго шотландскаго виски, не буду я Джонъ Россъ.

— А пока, — сказалъ Фицджеральдъ, немного повеселѣвъ, — я предлагаю…

— А пока возьмете вы эти деньги, или нѣтъ? — проворчалъ Россъ. — Да почему же вы не хотите брать ихъ? Вѣдь, самъ я никогда бы не добылъ ихъ такъ много. Къ тому же, въ настоящую минуту у меня ихъ и безъ того довольно.

— Нѣтъ, — поспѣшно перебилъ его собесѣдникъ, — я лучше скажу вамъ, что вы еще можете сдѣлать, если пожелаете. Въ субботу мистриссъ Четвиндъ уѣзжаетъ въ Гастингсъ до понедѣльника. Вотъ мы и устроимъ большой праздникъ, и вы будете платить за все съ восхода солнца до его заката, словомъ, до нашего возвращенія сюда.

— Еще бы! Но куда же вамъ хотѣлось бы поѣхать на этотъ разъ?

— Внизъ по Темзѣ, мимо доковъ и верфей. Я не чувствовалъ запаха дегтя, не спотыкался на канаты, не бесѣдовалъ ни съ однимъ капитаномъ съ той самой минуты, какъ покинулъ Ирландію. Мы наглядимся съ вами на всевозможные оттѣнки, если только день будетъ хорошъ, налюбуемся на рѣку, на паруса, озаренные солнцемъ…

— Пропащій вы человѣкъ, — рѣшительно произнесъ Россъ, — окончательно пропащій! Хорошо, мы пообѣдаемъ гдѣ-нибудь въ такомъ мѣстечкѣ, откуда откроется видъ на рѣку, отыщемъ самую старомодную таверну, хорошенькая хозяйка будетъ сидѣть за прилавкомъ; хозяинъ принесетъ бутылку сорокалѣтней мадеры, подсядетъ къ намъ, конечно, и начнетъ растабарывать. А потомъ… Вы никому не скажете?

— Что такое?

— Вотъ что. Потомъ, когда бутылка будетъ раскупорена… безъ нескромности съ вашей стороны и навязчивости съ моей, мы выпьемъ по стакану добраго вина за здоровье той юной дѣвицы, что живетъ за моремъ.

Глава XVII.
Привидѣніе.

Но Фицджеральду не суждено было созерцать на этотъ разъ Темзу и доки. На слѣдующій день онъ работалъ въ своей комнатѣ съ обычнымъ прилежаніемъ, не смущаясь вовсе равнодушіемъ редакторовъ, и совсѣмъ погрузился въ свое дѣло. Услыхавъ на дворѣ, что пѣвецъ-негръ собирается угостить его серенадой, онъ вскочилъ нетерпѣливо и направился къ двери, не зная еще хорошенько, какимъ способомъ вѣрнѣе отдѣлаться отъ этого человѣка: бросить ли ему монету, или кинуть чѣмъ-нибудь въ него.

Выйдя на дворъ, онъ увидалъ необыкновенное зрѣлище. Шелъ сильный дождь. Негръ, совершенно пьяный и очень веселый, былъ не одинъ; за его спиной и, по видимому, повергнутый въ неописанный ужасъ, стоялъ странный человѣкъ, лица котораго Фицджеральдъ не могъ разсмотрѣть; онъ былъ въ матросской курткѣ громаднѣйшихъ размѣровъ, а за плечами болтался на палкѣ большой узелъ. Чѣмъ дальше отступала эта забавная фигурка передъ негромъ, тѣмъ больше надвигался на нее черномазый пѣвецъ въ бѣлыхъ штанахъ и во фракѣ съ высокимъ краснымъ воротникомъ.

— Ну, Падди, вѣдь, шесть пенсовъ не разорятъ тебя. Неужели ты не хочешь дать шести пенсовъ бѣдному музыканту? Ну, такъ дай хоть каплю водки, Пади, хоть на два пенса джина, старикъ! — И негръ взмахнулъ своей бандурой и снова принялся скакать, видимо наслаждаясь страхомъ старика.

— Такъ не дашь даже двухъ пенсовъ бѣдному музыканту, Падди? — снова началъ онъ, немного помолчавъ.

Старикъ продолжалъ отступать, пока не дошелъ, наконецъ, до первыхъ ступенекъ лѣстницы. Тугъ онъ въ отчаяніи закричалъ: „Прочь! прочь!“ — и голосъ его показался вдругъ Фицджеральду знакомымъ.

Но негра, какъ видно, трудно было остановить въ его пьяномъ весельѣ. Онъ прыгалъ и плясалъ вокругъ своей жертвы и совалъ ему въ лицо свою бандуру. Тогда случилось нѣчто неожиданное: незнакомецъ бросилъ узелъ и кинулся на своего врага съ яростью дикой кошки. „Погоди только, вотъ я тебѣ проломлю голову!“ — кричалъ онъ, и черезъ мгновеніе удары сыпались уже градомъ, большею частью попадая, однако, на бандуру, которою негръ защищался. Фицджеральдъ нашелъ, что ему пора вмѣшаться въ дѣло.

— Остановитесь! — закричалъ онъ съ крыльца. — Что вы тутъ дѣлаете?

Драка прекратилась на минуту, и незнакомецъ взглянулъ въ сторону Фицджеральда, потомъ съ радостнымъ крикомъ, тремя прыжками вбѣжалъ по ступенямъ.

— О, мистеръ Вилли! Такъ вотъ вы, наконецъ… Ну, слава Богу, слава Богу!

Однако, несмотря на все свое удовольствіе, Анди Скакунъ не могъ еще совершенно отдѣлаться отъ прежняго страха. Испуганный взглядъ, брошенный имъ назадъ, показалъ ему, что врагъ шелъ за нимъ по пятамъ.

— Прочь, прочь! — снова закричалъ Анди. — О, мистеръ Вилли, что это за человѣкъ! Ужь не самъ ли это чортъ?

— Неужели ты никогда еще не видалъ бродячаго музыканта-негра? — смѣясь, спросилъ Фицджеральдъ. — Однако, если онъ и не чортъ, то тебѣ, все-таки, придется чертовски поплатиться, Анди; вѣдь, ты сломалъ его бандуру.

— И по дѣломъ ему, черномазому разбойнику! — отвѣчалъ Анди, расхрабрившись съ тѣхъ поръ, какъ около него находился мистеръ Вилли. — Я сказалъ, что прибью его, ну, вотъ и прибилъ.

Вся бойкость покинула, казалось, музыканта. Онъ угрюмо глядѣлъ на порванныя струны бандуры и плаксиво началъ просить вознагражденія. Наконецъ, онъ ушелъ, унося съ собой шиллингъ; но не успѣли Фицджеральдъ и его товарищъ войти въ комнату и затвориться въ ней, какъ на дворѣ раздался взрывъ неудержимаго хохота, точно удалявшійся музыкантъ случайно вспомнилъ веселую шутку, только что съигранную имъ надъ испуганнымъ ирландцемъ.

— Ну, садись, Анди, и разскажи мнѣ, зачѣмъ ты пріѣхалъ въ Лондонъ.

Но Анди испустилъ внезапный крикъ.

— О, матерь Божія! Вѣдь, этотъ разбойникъ, навѣрное, утащилъ мой мѣшокъ.

— Какой мѣшокъ, Анди?

— Да съ бекасами, зайцами и утками.

Къ великой радости Анди, мѣшокъ оказался цѣлъ, и въ немъ нашлись не только бекасы и утки, но и нѣсколько прекрасныхъ фазановъ. Хозяинъ пригласилъ гостя сѣсть къ огню, закурить трубку, принесъ ему бутылку эля и снова попросилъ разсказать, какъ и зачѣмъ пріѣхалъ онъ въ Лондонъ.

Изъ словъ Анди обнаружилось, что какой-то знакомый капитанъ предложилъ ему безплатный проѣздъ на своемъ кораблѣ и что онъ пріѣхалъ въ Лондонъ въ надеждѣ поступить къ мистеру Вилли въ качествѣ слуги. Фицджеральду пришлось разъяснить ему, что слуги онъ держать не можетъ, что объ этомъ и думать нечего, и очень обрадовался, узнавъ, что Анди готовъ остановиться на время своего пребыванія въ Лондонѣ у одного соотечественника, а дней черезъ десять опять вернуться въ Ирландію съ тѣмъ же знакомымъ капитаномъ.

— Ну, а теперь, Анди, разскажи мнѣ всѣ ваши новости. Много ли у васъ въ нынѣшнемъ году дичи? Ходилъ ли отецъ мой на охоту?!

Анди принялся сообщать все, что случилось со времени отъѣзда мистера Вилли изъ Айнишина. Одного только вопроса онъ не касался, и Фицджеральдъ не рѣшался допрашивать его. Да и что могъ онъ знать объ этомъ? Миссъ Ромэйнъ не возвращалась въ Айнишинъ послѣ отъѣзда оттуда Фицджеральда, а въ Коркъ Анди ѣздилъ очень рѣдко. Наконецъ, молодой человѣкъ, все-таки, не вытерпѣлъ.

— Анди, — спросилъ онъ, — помнишь ли ты ту барышню, которая пріѣзжала въ Айнишинъ и жила въ домѣ вдовы Фланаганъ?

— Еще бы, — осклабляясь, отвѣчалъ Анди, — какъ мнѣ не помнить бѣдную дѣвушку, которую ваша милость такъ славно одурачили.

Фицджеральдъ вспыхнулъ отъ досады. Но могъ ли онъ сердиться на Анди за эту фамильярность? Не самъ ли онъ вызвалъ ее своими неумѣстными вопросами!

— Только нельзя сказать, чтобъ она долго убивалась, послѣ вашего отъѣзда, мистеръ Вилли, — прибавилъ Анди, немного погодя.

— А ты почемъ знаешь? — сердито спросилъ Фицджеральдъ.

— Да мнѣ разсказывалъ это мой знакомый, Маллонъ, — равнодушно продолжалъ Анди. — Онъ ѣздилъ въ Коркъ повидаться съ своими дѣтьми. „Ну, говоритъ онъ мнѣ, не очень-то тоскуетъ о мистерѣ Вилли та красотка, за которою онъ ухаживалъ“. — „Ты что это такое говоришь?“ спрашиваю я его. Да то, что она путается теперь съ какимъ-то франтомъ изъ Дублина.»

Вся комната закружилась передъ глазами Фицджеральда. Ему показалось, что съ нимъ сейчасъ сдѣлается дурно. Минуту спустя онъ уже чувствовалъ, однако, лишь негодованіе и презрѣніе.

— Зачѣмъ передаешь ты мнѣ всѣ эти кухонныя сплетни? — сказалъ онъ такимъ тономъ, что Анди выронилъ изъ рукъ трубку. Въ то же мгновеніе Фицджеральду стало очень досадно на себя. Стоило ли обращать вниманіе на то, что говорили о Китти въ Айнишинѣ или гдѣ бы то ни было! Какъ стыдно, что онъ могъ встревожиться отъ такого вздора.

— Анди, — продолжалъ онъ уже болѣе спокойно, — у васъ такъ тихо теперь въ Айнишинѣ, что всѣ рады, я думаю, когда есть о чемъ поговорить. Твой Маллонъ натолковалъ тебѣ много пустяковъ, — прибавилъ онъ минуту спустя. — Ему, вѣроятно, досадно, что миссъ Ромэйнъ не покупала въ его лавкѣ ленты или платочки, которые онъ привозитъ изъ Корка и продаетъ въ Айнишинѣ въ тридорога.

— Ну, и чортъ съ нимъ, — сказалъ Анди съ видимымъ удовольствіемъ. Ему было совершенно достаточно, что мистеръ Вилли не одобрилъ рѣчей Маллона.

Фицджеральдъ продолжалъ разговоръ съ Анди, но уже едва слушалъ его. Ему вспоминались письма Китти; читая ихъ, нельзя было сомнѣваться въ ея честности. Онъ удивлялся самому себѣ, какъ могло хоть на мгновеніе замереть отъ страха его сердце! Развѣ затѣмъ Китти отдала ему свою любовь, чтобы онъ усомнился въ ней при первой же сплетнѣ?… «А что, если Гильтонъ-Клеркъ, все-таки, правъ, и ее не слѣдовало оставлять одну? — промелькнуло, тѣмъ не менѣе, въ его умѣ. — Что, если и у нея также ненасытное сердце?» Наконецъ, онъ не могъ долѣе вытерпѣть и почувствовалъ потребность выйти на свѣжій воздухъ.

— Анди, — сказалъ онъ, — у меня есть дѣло, но я вернусь въ началѣ осьмого. Сегодня вечеромъ ты не можешь идти ночевать къ своему знакомому, такъ какъ ты ни за что не найдешь дороги. Я спрошу хозяйку, не можетъ ли она пріютить тебя на ночь. Погоди, пока я вернусь.

Дождь лилъ, какъ изъ ведра; ночь была темная. Фицджеральдъ безсознательно открылъ зонтикъ и пошелъ по улицѣ: но весьма немногое, что попадалось ему на глаза, отпечатлѣвалось въ его памяти. Мысли его были далеко. Какъ могла Китти сдѣлаться предметомъ такихъ сплетень! Что такое этотъ Маллонъ? Мелкій лавочникъ! Какъ увидится она, когда онъ скажетъ ей, — а это онъ сдѣлаетъ непремѣнно, — что эта презрѣнная сплетня чуть было не довела его до обморока! Онъ съ содроганіемъ вспоминалъ объ этой минутѣ. Счастливъ Маллонъ, что его не было въ это время подъ рукой!

Онъ добрелъ до Гайдъ-парка и вошелъ къ мистриссъ Четвиндъ. На этотъ разъ задача его была нетрудна. Онъ принесъ съ собой новую книгу, надѣлавшую много шуму, путешествіе къ сѣверному полюсу, и успѣлъ еще дома отмѣтить самыя интересныя мѣста для своей слушательницы. Какъ странно было ему читать объ этихъ далекихъ странахъ и видѣть передъ собою все время Айнишинъ! О Коркѣ онъ не хотѣлъ и думать, — слишкомъ уже это было непріятно. И вдругъ промелькнула передъ нимъ фраза изъ одного письма Китти, написаннаго ею уже давно, когда она была еще въ Дублинѣ: «Вилли, есть тутъ одинъ человѣкъ, который преслѣдуетъ меня букетами!» Онъ вспыхнулъ и запнулся въ чтеніи. Но краску на его лицѣ вызвала только досада на самого себя, что онъ можетъ волноваться такими воспоминаніями. Ему некогда было думать объ этомъ; онъ долженъ изучать сѣверный полюсъ, слушать замѣчанія мистриссъ Четвиндъ. И онъ все читалъ, и читалъ, между тѣмъ какъ передъ его воображеніемъ вмѣсто Айнишина начинали рисоваться улицы Корка.

Какъ радъ былъ онъ, когда это мученье кончилось, и онъ снова выбѣжалъ въ темную ночь. Онъ не хотѣлъ даже допустить мысли, что хотя на минуту усомнился въ честности и любви Китти. Торопливо шелъ онъ, стараясь убѣдить себя, что ему очень жаль бѣднаго Анди, сидящаго въ одиночествѣ дома. Мысль его неутомимо работала. Какъ мило со стороны доктора Бьюда, что онъ принялъ участіе въ судьбѣ Росса и нашелъ даже какого-то пріятеля, который тоже купитъ двѣ картины! А Россъ непремѣнно долженъ увидать Анди и срисовать его портретъ; потомъ онъ сдѣлаетъ съ него копію, а Фицджеральдъ пошлетъ ее Китти, чтобъ позабавить ее. Милая, одинокая Китти! «Скажи имъ, что въ Ирландіи есть бѣдная дѣвушка, которая изнываетъ по тебѣ», — писала она ему какъ-то. Что же за важность, что ей посылаютъ букеты! Что можетъ быть естественнѣе! Развѣ кто-нибудь знаетъ, что Китти почти обвѣнчана съ нимъ? И еще смѣютъ говорить, что онъ же ее бросилъ!

Эти размышленія становились все яснѣе и радужнѣе, чѣмъ скорѣе онъ шелъ. Они прерваны были только приходомъ домой и необходимостью устроить для Анди ночлегъ и ужинъ. Анди не прочь былъ продолжать бесѣду, но мистеръ Вилли оказался чрезвычайно разсѣяннымъ, по временамъ обнаруживалъ даже нетерпѣніе, точно ему было досадно, что кто-нибудь мѣшаетъ его думамъ.

— Слушайте-ка, мистеръ Вилли, — спросилъ, наконецъ, Анди, — надѣюсь, вы не сердитесь на Маллона за слухи, которые онъ привезъ изъ Корка?

— Перестань, замолчи, Анди! — воскликнулъ Фицджеральдъ, вставая и идя къ окну. — Дождь все еще идетъ. Слушай, — найдешь ты завтра дорогу къ своему пріятелю?

— Конечно. Какъ пришелъ сюда, такъ и уйду. Только мы можемъ поговорить объ этомъ завтра утромъ, — отвѣчалъ Анди, уютно сидѣвшій у огня.

— Я тебя не увижу завтра, — сухо сказалъ Фицджеральдъ. — Я уѣзжаю изъ Лондона денька на два.

— Господь съ вами, мистеръ Вилли! Ужь не получили ли вы дурныхъ вѣстей?

— Нѣтъ, нѣтъ; я вернусь дня черезъ два, отыщу тебя, Анди, привезу сюда, и мы нарисуемъ твой портретъ.

Когда рѣшеніе уѣхать въ Ирландію на слѣдующее же утро, отыскать Китти и посмотрѣть еще разъ въ ея милые глаза было окончательно принято, болтовня Анди показалась нѣсколько сноснѣе. Невыносимо было только то, что посреди мыслей, возбуждаемыхъ этою несвязной бесѣдой, сердце по временамъ переставало биться, точно грозила какая-то бѣда, о которой онъ не смѣлъ и подумать. Онъ чувствовалъ, что днемъ еще съумѣетъ отогнать тяжелыя мысли; за то ночью онѣ будутъ преслѣдовать его неотразимо. Но глаза Китти такъ нѣжны, она посмотритъ на него безъ укора, если онъ пріѣдетъ къ ней и упроситъ, ее снять съ него этотъ ужасный, давящій кошмаръ. Вѣдь, для этого стоитъ только взять ее за руку… за ту самую ручку, которую онъ еще недавно держалъ надъ ручьемъ, катившимся въ море…

Глава XVIII.
Буря и затишье.

Какъ странны были вторичные сборы Фицджеральда на свиданіе съ Китти! Мало въ нихъ было радостнаго. Страхъ, стыдъ, сотни тревожныхъ мыслей вытѣснили изъ его сердца сознаніе, что скоро наступитъ блаженная минута, когда глаза Китти любовно взглянутъ на него. Спалъ онъ въ эту ночь мало. Задолго до времени онъ уже одѣлся, вышелъ изъ дому и направился по пустыннымъ и темнымъ улицамъ къ станціи желѣзной дороги. Въ вагонѣ онъ былъ разсѣянъ, и картина утренней зари, занимавшейся на небосклонѣ, вовсе не интересовала его. Онъ дѣйствовалъ точно во снѣ.

По временамъ онъ предлагалъ себѣ рѣзкіе и раздражающіе вопросы. Положимъ даже, что дошедшіе до него слухи вѣрны, не самъ ли онъ во всемъ виноватъ? Зачѣмъ уѣхалъ онъ изъ Корка? Что общаго между его жалкими стремленіями играть роль въ литературномъ мірѣ и счастьемъ цѣлой жизни? Что дѣлаетъ онъ въ Лондонѣ, когда его мѣсто около Китти? Не глупо ли уѣхать и оставить въ полномъ одиночествѣ молодую, любящую дѣвушку, переѣзжающую, къ тому же, изъ города въ городъ? Неужели ограниченная миссъ Пэшьенсъ — надежная для нея защита? Удивительно ли, что всѣ готовы оказывать вниманіе такой милой, симпатичной дѣвушкѣ, какъ Китти!

Потомъ онъ снова укорялъ себя, зачѣмъ хоть на минуту повѣрилъ, что его преданная Китти могла обращать вниманіе на кого бы то ни было. Какъ подойдетъ онъ теперь къ ней? Чѣмъ объяснитъ онъ свой пріѣздъ? Не играетъ ли онъ роль шпіона?

Но, когда Фицджеральдъ приблизился къ Голигэду, одинъ видъ моря заставилъ уже его сердце забиться сильнѣе. Не были ли всѣ мрачныя мысли и предчувствія просто слѣдствіемъ городской жизни? Они сразу разсѣялись подъ вліяніемъ холоднаго морскаго воздуха. Понятно, что онъ встрѣтится съ Китти по старому; они потолкуютъ объ Айнишинѣ и, если окажется слишкомъ грязно для загородной прогулки, походятъ по широкимъ тротуарамъ города. Теплая ручка Китти будетъ опираться на его руку, и славно помечтаютъ они о своемъ будущемъ! Какъ посмотритъ она на него, довѣрчиво или робко, когда узнаетъ, что онъ высмотрѣлъ уже для нихъ на берегу Темзы хорошенькій домикъ съ красивою бѣлою и зеленою рѣзьбою?

Онъ до того пріободрился, что вспомнилъ даже Росса и пожалѣлъ, что его нѣтъ на пароходѣ. Навѣрное, и его удовлетворили бы чудеса, которыя ихъ теперь окружали. То плыли они посреди густаго тумана, окрашеннаго желтоватой дымкой лучемъ невидимаго солнца; сигнальная труба раздавалась гдѣ-то вдали и ей вторили съ кораблей, затерянныхъ въ туманѣ. То выплывали они въ совершенно ясное пространство; голубое море было гладко, какъ зеркало; массивныя суда едва качались на заснувшей водѣ, которая отражала ихъ паруса и снасти. Но пароходъ не дошелъ еще до Кингстоуна, а ужь туманы остались далеко позади, и солнце весело освѣщало гавань, суда и дома, точно родина дружески и нѣжно привѣтствовала Фицджеральда.

Когда молодой человѣкъ пересѣлъ, наконецъ, въ вагонъ, онъ очутился въ обществѣ пожилаго священника, худаго, смуглаго, съ сѣрыми глазами и черными бровями и рѣсницами. Фицджеральдъ вскорѣ увидалъ, что эти сѣрые глаза могли принимать весьма страстное выраженіе, въ особенности оттѣнокъ гнѣва. Священникъ немедленно заявилъ себя ярымъ политикомъ, и рѣчи его не отличались большою умѣренностью. Что касается Фицджеральда, то онъ никогда не занимался спеціально политикою. Въ его время Коркская Лѣтопись удѣляла мало вниманія государственнымъ вопросамъ, и черезъ нѣсколько мгновеній священникъ уже яростно громилъ его за то, что онъ, ирландецъ, способенъ на такой индифферентизмъ.

Но, когда они стали приближаться къ Корку (дѣло было ночью), ни политика, ни художественныя наслажденія уже не въ состояніи были приковать вниманія, Фицджеральда. Онъ едва слушалъ священника, соглашался со всѣмъ, что бы онъ ни говорилъ, и думалъ только о свиданіи съ Китти. Сердце его билось отъ страха; онъ и самъ не зналъ, чего боялся. Какъ странно, что онъ пугается встрѣчи съ Китти! Повѣритъ ли она этому? Замѣтитъ ли его волненіе? Чѣмъ объяснитъ онъ его?

Фицджеральдъ вспомнилъ ея недавнія письма. Правда, нѣкоторыя изъ нихъ были немного грустны, точно она устала ждать; но большею частью она писала весело и ласково, какъ всегда. Чѣмъ же объяснить онъ ей свой внезапный пріѣздъ? Сознается ли, что усомнился въ ней, да еще на основаніи сплетенъ какого-то Анди Скакуна?

— Значитъ, не вѣришь моимъ письмамъ, — спроситъ она, — считаешь меня лицемѣрною и думаешь, что я лгу, увѣряя тебя въ любви? Ты усомнился во мнѣ и пріѣхалъ самъ посмотрѣть. Такъ-то ты уважаешь клятву, которую мы произнесли у ручья?

Устоитъ ли онъ передъ ея укоризненнымъ взглядомъ? Рѣшится ли показать ей, какъ слаба его вѣра въ нее? Да, онъ откровенно скажетъ ей: «Китти, смѣйся надо мною, если хочешь, но одинокая жизнь въ Лондонѣ разстроила мои нервы; я не могу слышать ни малѣйшаго слова про тебя, чтобы сердце мое не похолодѣло. Вотъ я и пріѣхалъ снова взглянуть на тебя; если хочешь, посмѣемся вмѣстѣ надъ моимъ пустымъ страхомъ». Засмѣется ли тогда Китти? Нѣтъ. Она слишкомъ добра. Въ ея кроткомъ сердцѣ нѣтъ злобы. Она, навѣрное, скажетъ: «Взгляни мнѣ прямо въ глаза. Что видишь ты въ нихъ, кромѣ любви, правды и вѣрности?»

Пріѣхавъ въ Коркъ, онъ отправился прямо въ Королевскую гостинницу. Былъ третій часъ утра. Онъ очень усталъ и заснулъ крѣпко. Проснувшись, въ первую минуту онъ не могъ понять, гдѣ находится. Но черезъ мгновенье сердце его уже замерло; онъ вспомнилъ, что ему предстоитъ встрѣтиться съ Китти.

А если такъ, то чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Когда онъ вышелъ на широкую улицу въ тихое воскресное утро, все было такъ же ярко освѣщено лучами солнца, какъ въ то другое утро, когда сердце его радостно билось при мысли, что онъ сейчасъ подымется на вершину крутаго холма, гдѣ жила Китти. Теперь онъ зорко оглядывался по сторонамъ, точно боялся, что кто-нибудь подкарауливаетъ его. Ужь не знаютъ ли прохожіе, зачѣмъ онъ пріѣхалъ въ Коркъ? Нѣтъ ли случайно между ними знакомаго Китти, который удивится, замѣтивъ его? Быть можетъ, даже… но нѣтъ; объ этомъ онъ и вспоминать не хочетъ.

Какъ странно было думать, что, не дальше вчерашняго дня, Китти смотрѣла на эти самыя набережныя и лодки, переходила черезъ мостъ и стояла противъ этого дома. Весь интересъ окружающихъ предметовъ заключался теперь для него именно въ этой мысли; наставленія Росса были забыты. Фицджеральдъ не думалъ болѣе ни о цвѣтѣ моря, ни о зеленыхъ, сѣрыхъ и бѣлыхъ оттѣнкахъ, представлявшихся его взору. Взобравшись на вершину холма, онъ почти не взглянулъ на старую башню, не замѣтилъ инея на землѣ въ тѣхъ мѣстахъ, куда не проникла еще солнце, не обратилъ вниманія на широкій зимній ландшафтъ съ обнаженными деревьями и изгородями. Онъ понималъ только одно, — что на всей террассѣ у подножья башни нѣтъ ни души и что самъ онъ не посмѣетъ подойти къ дому миссъ Ромэйнъ. Онъ долженъ видѣть ее одну и именно здѣсь.

Онъ все ждалъ и ждалъ, шагая изъ стороны въ сторону, но не проходя мимо дома. Башенные часы пробили половину одиннадцатаго, а Китти все еще не было. Да и зачѣмъ бы ей придти? Загородныя прогулки теперь невозможны; дожди размыли, конечно, всѣ дороги. А что, если она вовсе не выйдетъ, несмотря на всю прелесть утра?

Вдругъ міръ преобразился, какъ въ то другое, незабвенное утро; появилась Китти. День сдѣлался точно ярче и красивѣе; восторгъ наполнилъ сердце Фицджеральда; страхъ исчезъ. Сначала Китти его не замѣтила, такъ какъ, направляясь къ калиткѣ, глядѣла вдаль. Въ рукахъ у нея былъ молитвенникъ.

— Китти!

Она подняла глаза. Въ ея изумленномъ взглядѣ почудилось ему выраженіе испуга.

Фицджеральдъ схватилъ ея руки и поцѣловалъ ихъ.

— Развѣ ты не рада видѣть меня? — спросилъ онъ.

— Нѣтъ, но, вѣдь, ничего, кажется, не случилось?

— Ровно ничего, — отвѣчалъ онъ. — Я пріѣхалъ съ тобою повидаться, вотъ и все.

— Какъ ты меня испугалъ, — сказала дѣвушка. Она все еще была блѣдна. — Зачѣмъ не предупредилъ ты меня? Что значитъ все это?

Онъ былъ такъ счастливъ смотрѣть на нее, на красивыя очертанія лица, нѣжные, робкіе, черные глаза, кудри, вившіяся вокругъ маленькихъ ушей, что почти не слушалъ ея словъ.

— Ты совсѣмъ не перемѣнилась, Китти, — радостно говорилъ онъ. — Ты все та же, что и прежде, и глядѣть на тебя гораздо пріятнѣе, чѣмъ на твой портретъ. Только, отъ чего ты такая странная? Неужели ты въ самомъ дѣлѣ не рада мнѣ?

— Конечно, рада, — отвѣчала она, однако, не слишкомъ сердечно. — Только не за чѣмъ было меня пугать. Почему не писалъ ты о своемъ пріѣздѣ?

— Я хотѣлъ сдѣлать тебѣ сюрпризъ. — Онъ не рѣшался сказать ей всю правду; къ счастью, въ этомъ не было никакой нужды. Онъ смотрѣлъ въ ея глаза и былъ совершенно доволенъ.

— Вѣдь, это большой расходъ, — продолжала Китти. — Ужь не думаешь ли ты, Вилли, что очень умно сорить такъ деньгами? Я не подозрѣвала, что твои дѣла идутъ такъ хорошо.

Онъ глядѣлъ на нее съ изумленіемъ; не обиду, не досаду чувствовалъ онъ, а просто не вѣрилъ ушамъ.

— Да ты говоришь такъ, какъ будто совсѣмъ не рада, что я пріѣхалъ. Ты вовсе не похожа на мою милую Китти.

— Конечно, рада, — снова повторила она. — Только нельзя же дѣлать все, что хочешь. Право, неблагоразумно бросать деньги на вѣчныя поѣздки, въ особенности людямъ, чье будущее вовсе ее особенно блестяще.

— Вѣчныя поѣздки, Китти? Да это мой второй пріѣздъ изъ Лондона, а въ первый разъ я былъ здѣсь мѣсяцевъ восемь или девять тому назадъ.

— Да какая въ этомъ польза?

— Никакой, Китти; — отвѣчалъ онъ, совершенно ошеломленный. — И еслибъ я думалъ, что ты меня встрѣтишь…

— О, только не вздумай, пожалуйста, ссориться, — прервала она его тономъ, нѣсколько болѣе похожимъ на ея обычную манеру: — Ужь если ты разъ сдѣлалъ глупость, то съ этимъ надо помириться. Я иду въ церковь; не пойдешь ли и ты со мною?

Она взяла его подъ руку, какъ въ былые дни. Онъ ласково погладилъ ея ручку.

— Пойдемъ въ церковь, если хочешь, Китти, но не лучше ли идти гулять? Намъ, вѣдь, есть о чемъ поговорить послѣ такой долгой разлуки.

— Теперь нельзя гулять, — отвѣчала она. — Дороги слишкомъ грязны. Къ тому же, я сказала миссъ Пэшьенсъ, что пойду въ церковь. Да, правду сказать, — прибавила она, усмѣхнувшись, — мы переписывались не особенно лѣниво, такъ что и говорить намъ почти не о чемъ.

— Въ такомъ случаѣ хорошо, Китти. Я пойду въ церковь; мнѣ все равно, гдѣ бы ни быть, лишь бы находиться съ тобою. Когда ты помолишься, Китти, ты сдѣлаешься, быть можетъ, помягче и повѣжливѣе.

— О! да я воплощенная нѣжность и вѣжливость, — возразила она. — Это ты только такой необузданный. Тебѣ горя мало, что бы ни стоили твои капризы. Мнѣ кажется иногда, что я была точно во снѣ, когда сошлась съ тобою.

— Теперь ужь поздно тужить объ этомъ, Китти.

— Должно быть, что такъ.

— Кстати, — снова началъ Фицджеральдъ, — мы еще не подумали о томъ, гдѣ насъ будутъ вѣнчать.

— Объ этомъ еще рано заботиться, — отвѣчала она. — Зачѣмъ преждевремено загадывать о будущемъ?

— Въ этомъ я вовсе не увѣренъ, — сказалъ онъ.

— Да ты золотую руду, что ли, нашелъ, Вилли? Ужь не для того ли, чтобы сообщить мнѣ эту новость пріѣхалъ ты? — сказала она съ какой-то странной усмѣшкой.

Въ эту минуту они входили въ церковь и дальнѣйшій разговоръ сдѣлался невозможнымъ. Сидя рядомъ съ нею, онъ не ропталъ на вынужденное молчаніе. Для него было достаточно видѣть ее и слышать, какъ ея милый голосъ сливался съ общимъ хоромъ. Быть можетъ, онъ не слишкомъ внимательно вслушивался въ проповѣдь и не особенно слѣдилъ за богослуженіемъ. Мечты о томъ, что готовила имъ обоимъ судьба, закрадывались по временамъ въ его душу. Страшныя сомнѣнія исчезли, лишь только онъ увидалъ Китти. Онъ не нуждался теперь ни въ объясненіяхъ, ни въ признаніяхъ; онъ былъ снова съ своей милой, и жизнь опять стала радостна и полна надеждъ. Лондонъ, съ его борьбою и разочарованіями, былъ забытъ, точно ручка Китти стерла всѣ воспоминанія о Фольгемской дорогѣ.

Когда они вышли изъ церкви, Китти сказала ему:

— Пойдемъ и пообѣдаемъ вмѣстѣ, Вилли, и постарайся быть повѣжливѣе съ миссъ Пэшьенсъ.

— Я охотнѣе пошелъ бы гулять, Китти, — возразилъ онъ. — Мы, вѣдь, еще вовсе не говорили съ тобою.

— Что можемъ мы сказать теперь, чего бы не говорили уже прежде, — отвѣчала она шутливо, — или чего не было бы сказано въ нашихъ письмахъ?

— Твои письма очень милы, Китти, но не такъ краснорѣчивы, какъ твои глаза.

— Да, вѣдь, я возьму съ собою свои глаза всюду, куда бы я ни пошла. Не бойся. Глаза будутъ со мною, все равно, сядемъ ли мы обѣдать или станемъ гулять по грязнымъ дорогамъ.

Ее никакъ нельзя было уговорить. Она была увѣрена, что времени не хватитъ даже для короткой прогулки къ рѣкѣ и назадъ. Слишкомъ холодно, да она и устала.

— Устала? — изумленно переспросилъ онъ. — Что же утомило тебя?

— Какъ ты настойчивъ, — нетерпѣливо возразила дѣвушка. — Вѣчно споришь, требуешь объясненій. Если я говорю, что устала, неужели этого не довольно?

— Совершенно довольно, — кротко отвѣчалъ онъ. — Да я и самъ думаю, что ты устала.

Этотъ тонкій намекъ задѣлъ ее за живое. Она слегка покраснѣла

— Я всѣми силами стараюсь быть ласкова съ тобою, а ты все споришь, — проговорила она, наконецъ.

Потомъ разсмѣялась и сдѣлалась такой хорошенькой, веселой и смущенной, что онъ готовъ былъ разцѣловать ее тутъ же, на глазахъ всего Корка.

— Надо сказать, что ты можешь вывести изъ терпѣнія всякаго, — продолжала она съ обычною бойкостью и откровенностью. — Живу я себѣ здѣсь и думаю, что ты денно и нощно трудишься для меня въ Лондонѣ. Какая преданность, не правда ли? Стоитъ, вѣдь, помнить о такомъ человѣкѣ! И вдругъ, ни съ того, ни съ сего, ты предпринимаешь праздничную экскурсію, пугаешь меня до полусмерти и не находишь даже ни одного слова, чтобъ объяснить или извинить свой поступокъ.

— Объясненій у меня много, Китти, — отвѣчалъ онъ. — Одно уже удовольствіе слушать твои дерзкія слова чего стоитъ.

— Я вовсе не говорю дерзкихъ словъ; у меня есть здравый смыслъ, а это такая вещь, которая тебѣ мало знакома. Дѣло въ томъ, что тебя страшно избаловали айнишинскіе жители. Ты воображаешь, что долженъ имѣть все, чего бы ни захотѣлъ. Къ несчастью, это не всегда возможно.

— Ты, должно бытъ, только что прочла какое-нибудь назидательное сочиненіе, Китти, и потому страшно разсудительна сегодня. Во второй разъ уже доказываешь ты мнѣ сегодня, что люди не могутъ имѣть всего, что имъ нужно. Надо сознаться, что этотъ афоризмъ болѣе вѣренъ, чѣмъ новъ…

— Ого! — сказала она. — Такъ-то у васъ говорятъ въ Лондонѣ?

— Мнѣ нужно только одно, — продолжалъ онъ, не обращая вниманія на ея слова, — и это я держу крѣпко въ рукахъ.

— Но зачѣмъ же ломать мои пальцы, Билли? Мнѣ нельзя будетъ играть завтра на фортепіано. Что это у тебя въ карманѣ, отъ чего мнѣ такъ больно?

— Здѣсь? — спросилъ онъ. — Твой портретъ, Китти. Я велѣлъ вставить его въ футляръ.

— Покажи-ка.

Онъ вынулъ портретъ изъ кармана и Подалъ ей. Она взглянула на футляръ, не открывая его.

— Ну, посмотрите на это, ради Бога! Позволительна ли такая расточительность? Такъ-то ты сберегаешь деньги въ Лондонѣ? Покупаешь все, что тебѣ ни приглянется, или тратишься на ненужныя поѣздки! Это ужъ совершенно по-ирландски. Ирланцы не могутъ отказать себѣ ни въ чемъ, тратятъ постоянно больше, чѣмъ наживаютъ, а потомъ разсчитываютъ на поддержку правительства…

— Кто это преподаетъ тебѣ политическую экономію, Китти? — спросилъ онъ, принимая изъ ея рукъ футляръ и кладя его въ другой карманъ. — Ты стала до того практична…

— Ну, этого качества у тебя никогда не будетъ, — замѣтила она, не то съ искреннимъ, не то съ поддѣльнымъ вздохомъ.

— Я не полагалъ, что ты назовешь большою расточительностью хорошенькій футляръ для твоей фотографіи.

— Но пріѣздъ сюда…

— Право, я начинаю думать, что онъ тебя раздражаетъ!

— О, нѣтъ! — отвѣчала она.

Въ это время они приближались къ дому, и Китти заговорила уже болѣе дѣловымъ тономъ.

— Можетъ быть, я должна бы радоваться ему. Онъ доказываетъ во всякомъ случаѣ, что твои дѣла идутъ хорошо.

Входя въ сѣни, Фицджеральдъ замѣтилъ какую-то женскую фигуру, бѣжавшую по лѣстницѣ наверхъ. Китти попросила его войти въ парлоръ и подождать, пока она сниметъ шляпку. Потомъ оставила его одного.

Нѣтъ, эта вторая встрѣча съ любимою дѣвушкой совсѣмъ не походила на послѣднее свиданіе! Тогда она, рыдая, льнула къ нему, просила не покидать ее, вызывалась жить на самыя скудныя средства, только бы не разлучаться. Теперь она стал практична и какъ будто желаетъ, чтобы онъ скорѣе вернулся въ Лондонъ. Не восторгъ и счастье наполняютъ ея мысли, а только соображенія о томъ, во что обошлась поѣздка. Тѣмъ не менѣе, онъ все же опять находится въ хорошо знакомой комнаткѣ; вотъ фортепіано Китти съ брошенными на него нотами, которыя она никогда не могла научиться держать въ порядкѣ; вотъ книги, присланныя имъ изъ Лондона (онъ былъ настолько уменъ, что не полюбопытствовалъ, разрѣзаны ли ихъ листы, или нѣтъ); вотъ хрустальный пресъ-папье, въ который Китти вставила его фотографію, — все, какъ въ старину.

Размышленія эти были прерваны приходомъ служанки, явившейся накрывать на столъ. Вслѣдъ за нею вошла и миссъ Пэшьенсъ. Она привѣтствовала Фицджеральда съ невозмутимою вѣжливостью, говорила болѣе таинственно, чѣмъ когда-либо, и, видимо, предполагала, что долгое пребываніе въ Лондонѣ дало ему возможность узнать многія политическія тайны. Фицджеральду пришлось объяснить ей, что онъ мало занимается политикою и что со времени его послѣдняго пріѣзда въ Коркъ ему не удалось встрѣтиться даже съ тѣмъ единственнымъ редакторомъ, котораго онъ узналъ въ Лондонѣ.

— Да, я слышала, что вамъ не везетъ, — спокойно замѣтила миссъ Пэшьенсъ.

— Не везетъ? — переспросилъ онъ, слегка вздрогнувъ. — Это сказать еще трудно. Я началъ нѣсколько работъ и не могу пока опредѣлить, которая изъ нихъ мнѣ удастся. Нельзя же получить все заразъ. Въ литературѣ и газетномъ дѣлѣ много путей; надо только умѣть ждать. А пока я еще и самъ не знаю, везетъ мнѣ, или нѣтъ.

— Да, — отвѣчала миссъ Пэшьенсъ не безъ внутренняго довольства. — Это совсѣмъ не то, что торговля. Коммерческія операціи — вещь вѣрная. Возьмемъ, для примѣра, хоть это: пошлите телеграмму, ну, хоть въ Одессу, — такъ, нѣсколько словъ; въ тотъ же день вы получаете отвѣтъ, идете на биржу, покупаете какія-нибудь бумаги и наживаете двѣ тысячи фунтовъ, тысячи фунтовъ! И прибавьте, безъ всякаго труда…

Въ эту минуту вошла миссъ Ромэйнъ. Она была одѣта прелестно и Фицджеральдъ не могъ не залюбоваться ею, такъ что, когда они сѣли къ своему раннему обѣду, Лондонъ, мрачныя предчувствія, разочарованія, — все было забыто.

— Мнѣ кажется, Китти, — шутливо началъ Фицджеральдъ, — что какой-то коммерческій духъ пронесся надъ вами со времени моего отъѣзда. Ты читала мнѣ все утро лекціи политической экономіи, а миссъ Пэшьенсъ объяснила мнѣ сейчасъ, что можно шутя нажить двѣ тысячи фунтовъ, — стоитъ только послать телеграмму въ Одессу. Мнѣ кажется, что такъ же легко и проиграть двѣ тысячи.

Китти бросила на миссъ Пэшьенсъ тревожный взглядъ, смыслъ котораго Фицджеральдъ не понялъ.

— Я сказала мистеру Фицджеральду, что жалѣю о его неудачахъ въ Лондонѣ, — спокойно отвѣчала она.

— А я замѣтилъ на это, что не испыталъ пока ни удачи, ни разочарованія, — бодро возразилъ молодой человѣкъ. — Конечно, слѣдуетъ еще сдѣлать нѣсколько попытокъ…

— О, да, понятно, — поспѣшила прервать его Китти, слегка покраснѣвъ. — Миссъ Пэшьенсъ говоритъ только о томъ, что уже сдѣлано тобою. Мы знаемъ, какъ трудно успѣвать въ литературномъ мірѣ, и миссъ Пэшьенсъ вполнѣ понимаетъ…

Если миссъ Пэшьенсъ понимала что-нибудь, то Фицджеральдъ былъ, какъ въ лѣсу. Изъ-за чего все это смущеніе, что за толки о преимуществахъ торговли и на чемъ основано предположеніе, что онъ пробовалъ жить въ Лондонѣ литературнымъ трудомъ и потерпѣлъ неудачу?

Миссъ Пэшьенсъ продолжала съ кроткою улыбкою:

— Но разъ вы овладѣли коммерческимъ механизмомъ, мистеръ Фицджеральдъ, что это за славная вещь! Торговля даетъ вамъ деньги независимо отъ вашего труда; вы можете уѣхать, странствовать по всему свѣту; достаточно оставить вмѣсто себя агента. Какъ должно быть пріятно такое чувство независимости и обезпеченности! Литераторъ, даже самый знаменитый, всегда находится въ шаткомъ положеніи. Черепица можетъ свалитьси съ крыши, ударить его по головѣ и лишить возможности трудиться; средства въ жизни для него изсякли. Никто не можетъ работать за него. Все равно, если художникъ ослѣпнетъ; нѣтъ такой машины, которая продолжала бы дѣйствовать вмѣсто него и кормить его жену и дѣтей. Нѣтъ, ничто не можетъ сравниться съ торговлей! Въ коммерческой странѣ это самое подходящее занятіе для человѣка. И какое безопасное!

— Полно, безопасное ли? — оспаривалъ Фицджеральдъ, нѣсколько горячась, самъ не зная почему, такъ какъ лично ему торговля никогда не сдѣлала никакого вреда. — Если можно легко и безопасно нажить двѣ тысячи фунтовъ, только пославъ телеграмму въ Одессу, почему же всѣ не посылаютъ туда телеграммы? Мало ли мы видимъ неудачныхъ предпріятій? Мало ли людей на краю банкротства? Отлично, конечно, располагать такой машиной, о которой только что говорила миссъ Пэшьенсъ; но что, если она начнетъ вдругъ работать не въ ту сторону, если обратится назадъ и раздавитъ своего же хозяина? Очень хорошо, безъ сомнѣнія, что коммерческій человѣкъ можетъ обезпечить жену и дѣтей; но развѣ писатель, въ случаѣ успѣха, не въ состояніи сдѣлать того же? Что же касается черепицы, падающей съ крыши, то хорошъ будетъ и коммерсантъ, если она ударитъ его по головѣ. Случайности всегда возможны. Одно только невозможно — основать свое благополучіе на сомнительныхъ спекуляціяхъ. Что касается меня, — продолжалъ Фицджеральдъ гордо, — то я предпочелъ бы жить на самыя ничтожныя деньги литературою, чѣмъ утопать въ богатствѣ, добытомъ изъ Одессы или откуда бы то ни было.

Китти сдѣлала примирительную попытку.

— Конечно, — начала она (видно было, что ей очень хочется замять этотъ жгучій вопросъ), — всякій желалъ бы быть писателемъ… но писателей, особливо хорошихъ, очень мало; это, вѣроятно, трудное дѣло. Безъ сомнѣнія, миссъ Пешьенсъ хотѣла только сказать, что хорошо имѣть занятіе, которое идетъ само собою, оставляетъ человѣка свободнымъ, не причиняетъ ему тревогъ…

— Мнѣ кажется, что такихъ занятій немного, — возразилъ молодой человѣкъ. — Бросьте дѣло, и оно броситъ васъ, говоритъ извѣстное купеческое изреченіе. Проснешься въ одно прекрасное утро и увидишь себя несостоятельнымъ.

— Можетъ быть, — вздохнувъ, отвѣчала Китти? — Хорошо, по крайней мѣрѣ, хоть тѣмъ, кто уже начинаешь жизнь съ готовымъ состояніемъ, о которомъ нечего заботиться.

— Въ этомъ я вовсе не увѣренъ, — замѣтилъ Фицджеральдъ. — Все наслажденіе жизни въ трудѣ. Я не вижу, чтобы люди обезпеченные были счастливѣе другихъ. Во всякомъ случаѣ я не высоко ставлю женщинъ, воззрѣнія которыхъ на жизнь окрашиваются отсутствіемъ или присутствіемъ денегъ.

Дѣло становилось серьезнымъ. Китти сказала съ притворнымъ смѣхомъ:

— Мнѣ кажется безполезнымъ даже и говорить объ этомъ, Вилли, потому что тѣ деньги, которыя мы имѣемъ или будемъ имѣть съ тобою, не нарушатъ равновѣсія вселенной. Разскажи-ка лучше миссъ Пэшьенсъ о людяхъ, съ которыми ты познакомился въ Лондонѣ. Ну, а старушка твоя? Она въ самомъ дѣлѣ такая милая, какъ ты писалъ? Въ какой части залива Бэнтри находится домъ ея племянника? Я искала на картѣ Boat of Harry, но не могла найти. Это, должно быть, очень маленькое мѣстечко.

Такимъ образомъ прекратился разговоръ о преимуществахъ коммерціи надъ литературою. Вскорѣ Фицджеральдъ, увлеченный юмористической стороной положенія, дѣлалъ миссъ Пэшьенсъ такіе мрачные намеки на нравы и образъ жизни политическихъ дѣятелей эпохи, отъ которыхъ эти высокопоставленныя лица пришли бы въ немалое изумленіе. Китти вздохнула свободнѣе и слушала съ удовольствіемъ. Миръ осѣнилъ, наконецъ, скромную трапезу. Что касается Фицджеральда, то ему было совершенно безразлично, какой бы вздоръ ни говорить и ни слушать, лишь бы Китти была въ комнатѣ. Къ миссъ Пэшьенсъ онъ относился съ величайшимъ почтеніемъ и по временамъ ловилъ взглядъ Китти.

Обѣдъ уже давно кончился и они сидѣли около камина, какъ вдругъ на тропинкѣ подъ окномъ раздался звукъ шаговъ, а вслѣдъ затѣмъ и громкій стукъ въ дверь. Китти вздрогнула и тревожно взглянула на миссъ Пэшьенсъ. Въ комнатѣ водворилось полнѣйшее молчаніе; послышался шорохъ въ сѣняхъ и вслѣдъ затѣмъ появилась горничная.

— Мистеръ Боббсъ, миссъ, — доложила она.

Фицджеральдъ былъ совершенно ошеломленъ, когда въ комнату вошелъ молодой человѣкъ, державшій себя, какъ старый знакомый Китти и миссъ Пэшьенсъ. Никогда не слыхалъ онъ даже его имени. Это онъ такой? Минуту спустя ихъ представляли другъ другу, и они обмѣнивались внимательнымъ взглядомъ, причемъ на сторонѣ гостя оказалось преимущество большаго спокойствія. Онъ взялъ стулъ, положилъ шляпу и трость на столъ и спросилъ Китти, ходила ли она утромъ въ церковь.

Лѣтъ ему было съ небольшимъ двадцать. Онъ былъ нѣсколько полонъ, средняго роста, румянъ, съ коротко-остриженными желтыми волосами, одѣтъ по послѣдней модѣ; руки и ноги у него были маленькія. Всякій назвалъ бы его зауряднымъ, красивымъ, хорошо одѣтымъ молодымъ человѣкомъ, быть можетъ, нѣсколько пристрастнымъ къ золотымъ побрякушкамъ. Что думалъ о немъ Фицджеральдъ, объ этомъ лучше умолчать.

Да правду сказать, онъ былъ слишкомъ ошеломленъ для какого-нибудь яснаго представленія о вещахъ. Одно только онъ порѣшилъ: что бы ни случилось, онъ не оскорбитъ Китти подозрѣніемъ чего-либо дурнаго и будетъ вѣжливъ съ незнакомцемъ. Да почему бы праздному молодому человѣку и не сдѣлать въ самомъ дѣлѣ утренняго визита Китти?

Китти, совершенно потерявшая въ эту минуту свою обычную манеру, на половину самонадеянную, на половину насмѣшливую, всѣми силами старалась заставить гостей разговориться. Мистеръ Фицджеральдъ только что пріѣхалъ изъ Лондона; вѣдь, кажется, и мистеръ Коббсъ былъ недавно тамъ? Гости же, казалось, хотѣли говорить только съ нею или съ миссъ Пэшьенсъ, но не другъ съ другомъ, и неловкость положенія возрастала съ минуты на минуту, пока Фицджеральдъ ни рѣшился, наконецъ, положить ей конецъ. Онъ видѣлъ, что его милая Китти испугана и взволнована, и этого онъ не допуститъ. Съ большой предупредительностью началъ онъ говорить ci Коббсомъ, а такъ какъ политика очень удобная тема для разговора, предложилъ ему нѣсколько вопросовъ о положеніи дѣлъ въ Ирландіи. Въ отвѣтъ на эту примирительную попытку мистеръ Коббсъ началъ бранить Ирландію и ирландцевъ, повторять всѣ глупости, обыкновенно распространяемыя сытыми и богатыми англичанами, которые устанавливаютъ для Ирландіи экономическіе законы, вовсе не зная ни самаго народа, ни земледѣльческихъ условій страны. Къ тому же Коббсъ оказался еще человѣкомъ самонадѣяннымъ, любилъ слушать только самого себя и произносилъ свои пошлости диктаторскимъ тономъ.

Фицджеральдъ все болѣе и болѣе волновался. Отвѣчать Коббсу онъ не хотѣлъ, а обращался только къ дамамъ, сообщалъ имъ, что зналъ и видѣлъ самъ, описывалъ изможденныхъ обитателей болотныхъ мѣстностей, разсказывалъ, какъ ихъ одолѣваютъ лихорадки и нужда, потомъ коснулся жителей холмистыхъ полосъ, которые воздѣлываютъ почти голыя скалы, способныя прокормить развѣ кроликовъ. А когда послѣ неимовѣрныхъ трудовъ болото, наконецъ, осушается или на каменистой почвѣ начинаетъ расти картофель, является агентъ и требуетъ непомѣрно высокую арендную плату, между тѣмъ какъ самъ владѣлецъ живетъ гдѣ-нибудь въ Лондонѣ, Венеціи или Монако и ничего не знаетъ, да и знать не хочетъ. Всего не передашь, чего наговорилъ по этому поводу Фицджеральдъ! Его страстныя рѣчи были обращены теперь только къ Китти, и Китти со всѣмъ робко соглашалась, не спуская глазъ съ огня.

— Но почему же не выселяются они въ такомъ случаѣ? — спросила миссъ Пэшьенсъ.

— Да они и такъ выселяются, даже тысячами, — отвѣчалъ онъ. — Молодежь уходитъ, а старики, неспособные трудиться, остаются дома и мрутъ съ голода.

— Ну, что-жь? Если они не въ состояніи работать, то должны страдать, — замѣтилъ молодой англичанинъ. — Не можешь жить, такъ умирай, — таковъ законъ природы. По моему, это просто негодяи, которые будутъ льстить вамъ въ ту минуту, когда вы даете имъ милостыню, и мгновенье спустя подстрѣлятъ васъ изъ-за угла.

— Если подстрѣлятъ послѣ милостыни, поданной вами, то, я полагаю, для васъ мало риску, — раздражительно отвѣтилъ Фицджеральдъ.

Ясно было, что готовится гроза; миссъ Пэшьенсъ благоразумно встала и удалилась. Всего болѣе удивляло Фицджеральда то, что гость былъ какъ дома. И комната, и все, что въ ней находилось, казалось ему совершенно знакомо; съ Китти онъ обращался крайне фамильярно, сѣлъ къ фортепіано, открылъ его, какъ человѣкъ привычный, перерылъ всѣ ноты, точно онѣ ему принадлежали; наконецъ, сдѣлавъ нѣсколько небрежныхъ руладъ, спросилъ:

— Не споете ли что-нибудь, миссъ Ромэйнъ? Я готовъ вамъ аккомпанировать. О! я ужь знаю, чѣмъ васъ можно соблазнить.

Онъ всталъ, направился на противуположный конецъ комнаты и принесъ оттуда толстую тетрадь нотъ. Открывъ ее, онъ съигралъ нѣсколько тактовъ и вопросительно взглянулъ на Китти.

— Неужели это васъ не соблазняетъ?

— Мнѣ не хочется пѣть, — отвѣчала она, не подымая глазъ.

— Что вы? Какой вздоръ! Спойте что-нибудь.

— Не хочу, — снова произнесла она.

Онъ обернулся къ Фицджеральду; пальцы его все еще бѣгали по клавишамъ.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ онъ, — я нахожу, что это не мужское дѣло.

— Должно быть, потому, что не умѣете играть.

Въ этихъ словахъ слышалась иронія. Фицджеральдъ всталъ и прошелъ мимо Коббса, будто желая посмотрѣть въ окно. Поравнявшись съ молодымъ человѣкомъ, онъ сказалъ тихимъ, но внятнымъ голосомъ:

— Играть я, конечно, не могу, за то съумѣю выбросить изъ окна нахала.

Назначалась ли эта фраза исключительно для слуха Коббса, или нѣтъ, сказать трудно; во всякомъ случаѣ, такъ какъ въ эту самую минуту онъ пересталъ играть, слова эти прозвучали настолько ясно, что Китти должна была ихъ слышать. Фицджеральдъ подошелъ къ окну, запустилъ руки въ карманы и уставился глазами на улицу. Послѣ минутнаго молчанія Коббсъ всталъ, взялъ шляпу и трость и сказалъ Китти съ утонченною вѣжливостью:

— Прощайте, миссъ Ромайнъ, я позволю себѣ зайти къ вамъ въ другое время, когда у васъ не будетъ гостей.

Съ этими словами онъ вышелъ.

— Кто этотъ нахалъ? — спросилъ Фицджеральдъ, сердито отворачаваясь отъ окна.

— Какой нахалъ? — отвѣчала миссъ Ромэйнъ, не менѣе раздражительно. — Онъ — джентльменъ. Ты не смѣешь оскорблять его; онъ имѣетъ такое же право быть въ моемъ домѣ, какъ и ты. Хорошее мнѣніе составитъ онъ о тебѣ!

— Мнѣ дѣла нѣтъ до его мнѣнія. Я хочу знать, зачѣмъ онъ здѣсь?

— Онъ зашелъ меня провѣдать, — упрямо отвѣчала она.

— Зашелъ тебя провѣдать? Вотъ что! А благодаря его визитамъ, твое доброе имя дѣлается предметомъ сплетенъ.

Глаза ея засверкали.

— Теперь я все поняла. Ты слышалъ какія-нибудь презрѣнные толки и поэтому пріѣхалъ такъ неожиданно. Ну, я готова отвѣчать на допросъ; скажу тебѣ все, что ты хочешь знать, если ты за этимъ пріѣхалъ.

Онъ посмотрѣлъ на нее и догадался о ея душевномъ состояніи. Это была не первая ихъ ссора.

— Хорошо, будь по твоему, — отвѣчалъ онъ. — Кто же этотъ молодой человѣкъ, позволь спросить?

— Ты слышалъ его имя. Онъ компаньонъ одной ливерпульской фирмы.

— А, понимаю! — воскликнулъ Фицджеральдъ, внезапно озаренный лучемъ свѣта. — Такъ вотъ чѣмъ объясняются гимны въ честь коммерціи!

— Я ни слова не сказала объ этомъ, — горячо возразила она. — Если ты желаешь оскорблять и миссъ Пешьенсъ, такъ позови ее сюда. Пусть всѣмъ достанется на долю по частицѣ твоей вѣжливости.

— Но, должно быть, онъ не присматриваетъ вовсе за той машиной, которая зарабатываетъ двѣ тысячи фунтовъ въ нѣсколько часовъ. Или это онъ изъ Корка, телеграфируетъ въ Одессу?

— Не знаю.

— Можешь ли ты мнѣ сказать, что онъ дѣлаетъ здѣсь?

— Путешествуетъ. Ѣдетъ въ Килларнэй.

— Въ Килларнэй? Въ это время года? И долго живетъ онъ здѣсь, въ Коркѣ, по пути въ Килларнэй?

— Почемъ мнѣ знать!

— Однако, все-таки, ужь нѣсколько времени?

— Да, нѣсколько времени.

— И онъ не въ первый разъ здѣсь?

— Да, не въ первый разъ. Какая же въ этомъ бѣда?

— Я не сказалъ, чтобы въ этомъ была какая-нибудь бѣда.

— Такъ зачѣмъ же говоришь ты со мною такимъ тономъ? — воскликнула она, бросивъ на столъ книгу, которую держала въ рукахъ. — Я тебѣ этого не позволю. Я не сдѣлала ничего дурнаго. Ты не смѣешь говорить со мною точно съ ребенкомъ. Ты долженъ бы извиниться предо мною, что оскорбилъ въ моемъ домѣ одного изъ моихъ друзей…

— Одного изъ твоихъ друзей? — холодно повторилъ онъ. — Такъ вотъ до чего дошло дѣло? Впрочемъ, такъ какъ ты выразила готовность отвѣчать на нѣкоторые вопросы…

— Да, я готова, — произнесла она хмуро. — Ты можешь узнать все, что хочешь, и тогда увидишь самъ, имѣлъ ли ты право явиться сюда съ своими оскорбительными подозрѣніями.

— Развѣ я высказалъ какія-нибудь подозрѣнія?

— Ты не былъ бы здѣсь, еслибъ не подозрѣвалъ меня.

— Мнѣ хочется узнать нѣкоторыя подробности относительно этого молодаго человѣка, Китти.

— Очень хорошо.

— Гдѣ была ты ему представлена или, быть можетъ, тебя вовсе даже и не представляли ему?

— Меня представляли, — вызывающимъ тономъ отвѣчала она. Щеки ея пылали. — Меня представляли въ Дублинѣ.

— Въ Дублинѣ? И это онъ изъ Дублина послѣдовалъ за тобою сюда?

— Какъ смѣешь ты такъ говорить? Онъ можетъ путешествовать, гдѣ ему угодно; онъ человѣкъ со средствами. Быть можетъ, онъ здѣсь по своимъ дѣламъ, почемъ я знаю.

— О нѣтъ, Китти, не по дѣламъ; вѣдь, онъ ѣдетъ въ Килларнэй глубокою зимою. Не странно ли, однако, что, зная его со времени твоей поѣздки въ Дублинъ, ты ни разу не упомянула даже его имени въ письмахъ?

— Ничего тутъ нѣтъ страннаго, — возразила она раздражительно. — Нельзя же упоминать о всякой бездѣлицѣ. Я писала о томъ, что было въ самомъ дѣлѣ интересно для тебя и для меня.

Эти послѣднія слова нѣсколько смягчили Фицджеральда. Гнѣвъ и негодованіе его быстро проходили. Ему было такъ тяжело видѣть передъ собою Китти съ потупленнымъ взоромъ, точно преступницу.

— Я думалъ бы, — началъ онъ уже болѣе мягко, — что все, что касается твоего добраго имени, интересно для меня.

— Еслибъ я знала, что обо мнѣ говорятъ дурно, — отвѣчала она, и губы ея дрожали, — что кто-нибудь затрогиваетъ мое доброе имя… я никогда не повѣрила бы, что именно ты, Вилли….

Тутъ она разразилась громкими рыданіями, бросилась къ нему на шею, крѣпко прижимаясь къ его груди.

— Ничего не случилось дурнаго, Вилли; я не могу слышать, когда ты говоришь со мною такимъ тономъ. Ты мнѣ просто душу надрываешь. Лучше бы мнѣ умереть, чѣмъ видѣть, какъ ты на меня сердишься. Ничего дурнаго нѣтъ во всемъ, что я дѣлаю; онъ… да онъ просто мальчишка. Онъ былъ очень добръ ко мнѣ, когда устраивался мой бенефисъ; всѣ о немъ такъ хорошо отзывались…

— Но почему не сказала ты мнѣ всего этого прежде? — снова спросилъ онъ.

— Это только встревожило бы тебя, — рыдала она. — Ты былъ такъ далеко, навѣрное, ничего бы не понялъ. А теперь я ненавижу Коббса за то, что онъ сталъ между тобою и мною. Зачѣмъ только надѣлалъ онъ намъ всѣ эти хлопоты? Никто не звалъ его сюда.

— Успокойся, Китти, — отвѣчалъ Фицджеральдъ, взявъ, по обыкновенію, ея голову обѣими руками и цѣлуя ее. — Думаю, что никакой бѣды не произошло, но надо сказать, что ты была очень неосторожна…

— О, да я признаюсь во всемъ, если только ты будешь говорить со мною такъ, какъ теперь, — радостно воскликнула она, глядя на него сквозь слезы.

— Никакой бѣды не случилось бы, еслибъ ты написала мнѣ обо всемъ во время. Конечно, то, что я сказалъ о потерѣ твоего добраго имени, быть можетъ, нѣсколько сильно. Толковъ было, правда, много, только я ни на минуту не обратилъ бы на нихъ вниманіе, еслибъ зналъ все заранѣе…

— Увѣряю тебя, мнѣ все равно, что бы ни говорили обо мнѣ, лишь бы только ты не сердился, Вилли, — сказала она, взявъ его руку и цѣлуя ее. — Мнѣ слѣдовало бы предвидѣть все это. Миссъ Пэшьенсъ даже предостерегала меня, но я отвѣчала ей, что ты, навѣрное, не разсердишься за то только, что кто-нибудь дѣлаетъ намъ послѣобѣденные визиты. Еслибъ ты зналъ, Вилли, какъ грустно бываетъ намъ иногда вдвоемъ, ты понялъ бы, что мы должны быть рады всякому случайному гостю. Къ тому же, Коббсъ держалъ себя такъ мило по поводу моего бенефиса, купилъ на двадцать фунтовъ билетовъ прямо отъ меня, не черезъ агента, такъ что мы ничего не потеряли на коммиссіи. Я сдѣлала столько сбереженій нынѣшней зимою, что, еслибъ было теперь лѣто, прокатила бы на свой счетъ и тебя, и себя, и миссъ Пэшьенсъ въ Килларнэй.

— Китти, — сказалъ Фицджеральдъ рѣзко, — этотъ негодяй тебя морочитъ. Онъ и не думаетъ вовсе о Килларнэѣ, а просто волочится за тобою; всѣ это замѣтили. Но, ради насъ самихъ, ради былыхъ дней, тебѣ слѣдуетъ быть осмотрительнѣе.

— О! — сказала она добродушно. — Я готова слушать всякіе выговоры, если только они всѣ будутъ въ этомъ родѣ. Пока ты меня обнимаешь, брани сколько хочешь; я всему вѣрю, даже тому, что я очень дурная дѣвушка. Конечно, совсѣмъ другое дѣло, когда ты меня раздражаешь; тогда я чувствую себя оскорбленною, обиженною, и мнѣ кажется, что виноватъ во всемъ ты. Теперь ты знаешь, какъ заставить меня дѣлать все, что хочешь.

Мириться съ Китти было очень пріятно, и примиреніе тянулось обыкновенно весьма долго. Кто-то постучался въ дверь.

— Войдите, — сказала Китти, быстро отодвигаясь отъ Фицджеральда на большое разстояніе.

— Миссъ Пэшьенсъ приказала узнать, барышня, когда вамъ угодно пить чай?

— О, да теперь же, сейчасъ, такъ и скажите ей… — Ну, мистеръ Вилли, — обратилась она къ молодому человѣку, — помоги-ка мнѣ зажечь газъ; спустимъ шторы, напьемся чаю, а когда кончимъ, прочти намъ что-нибудь хорошенькое, и все будетъ, какъ по старому. Какъ странно, — продолжала она, накрывая столъ. — Мы всегда рады, когда намъ случается что-нибудь вродѣ того, что уже было раньше… Годъ или два спустя мы скажемъ другъ другу: пойдемъ, напьемся поуютнѣе чаю, какъ въ прежнее время, или какъ въ то воскресенье, когда мы поссорились. И это будетъ гораздо лучше, чѣмъ еслибъ у насъ не на что было оглянуться.

— А гдѣ будетъ происходить это чаепитіе, Китти? — спросилъ онъ.

— Почемъ я знаю, — шутливо отвѣчала она. — Кто можетъ это предвидѣть? Думаю, что въ Лондонѣ.

Миссъ Пэшьенсъ вошла съ нѣсколько испуганнымъ лицомъ и, видимо, обрадовалась, замѣтивъ, что молодые люди находятся въ наилучшихъ отношеніяхъ. Когда они сѣли къ чайному столу, ей пришлось даже сдѣлать выговоръ Китти, насмѣшливо называвшей Коббса «толстякомъ».

— Онъ занимаетъ выдающееся мѣсто въ обществѣ, — сказала она не безъ достоинства, — можетъ дѣлать много добра, въ состояніи помогать ближнему и не обязанъ думать все о себѣ.

— Это для него большое счастье, — замѣтилъ Фицджеральдъ несовсѣмъ великодушно, — такъ какъ въ такомъ случаѣ ему думать было бы не о чемъ, да и не чѣмъ, надо прибавить. Мнѣ показалось, напротивъ, что онъ воображаетъ о себѣ весьма много.

— Онъ очень изящный молодой человѣкъ, — рѣшительно сказала миссъ Пэшьенсъ. — Положеніе его завидное; онъ не имѣетъ никакихъ заботъ и можетъ помогать другимъ. Государство нуждается въ такихъ людяхъ; не въ искателяхъ приключеній, дѣвающихъ изъ политики средство пріобрѣтать деньги, а въ истинныхъ джентльменахъ, людяхъ воспитанныхъ, которые стоятъ выше подкупа и помогаютъ управлять страною безкорыстно. Коббсъ принадлежитъ къ тому классу людей, отъ котораго мы можемъ ожидать настоящихъ администраторовъ.

— Да сохранитъ насъ Богъ отъ такихъ… — сорвалось съ языка Фицджеральда.

— Я съ удовольствіемъ замѣчаю, что его взгляды на общественныя дѣла…

— Его — что?

— Его взгляды, — повторила миссъ Пэшьенсъ съ достоинствомъ.

— Ну, называть невѣжественные предразсудки такого самонадѣяннаго глупца взглядами, по меньшей мѣрѣ, любезно съ вашей стороны. Вреда такія существа, конечно, не дѣлаютъ. Они вращаются въ Божьемъ мірѣ безцѣльно, безъ опредѣленнаго мѣста, и столько же вліяютъ на ходъ политическихъ событій, какъ сетеры и понтеры трехъ соединенныхъ королевствъ. Думаю, впрочемъ, что подобные молодые джентльмены поощряютъ ввозъ третьестепенныхъ гаванскихъ сигаръ, значительно увеличиваютъ доходы производителей дрянныхъ сортовъ шампанскаго, такъ что ихъ существованіе имѣетъ нѣкоторое оправданіе.

— Онъ очень милый мальчикъ, и я не хочу слышать о немъ такихъ отзывовъ, — вмѣшалась Китти, смѣясь потому, что миссъ Пэшьенсъ дѣлала оскорбленное лицо.

— Одному только нельзя не удивляться въ немъ, — продолжалъ Фицдферальдъ, говоря о мистерѣ Коббсѣ съ фамильярной презрительностью, точно о букашкѣ, ползающей передъ нимъ, — именно нужно удивляться его умѣренности. Подумайте только: большинство людей, имѣющихъ возможность наживать двѣ тысячи фунтовъ въ двадцать пять минутъ, оставаясь для этого въ Ливерпулѣ, дважды подумали бы, прежде чѣмъ пріѣхать въ Коркъ и болтаться безъ дѣла. Удивительная умѣренность! Онъ могъ бы измѣнить все положеніе курса, притягивая въ Англію груды золота изъ Одессы и другихъ мѣстъ! Впрочемъ, быть можетъ, въ немъ слѣдуетъ болѣе всего удивляться силѣ его фантазіи?

— Вилли! — укоризненно сказала Китти. — Ты какъ будто заразился въ Лондонѣ безвѣріемъ.

— О, нѣтъ, — возразилъ онъ. — Я занимаюсь теперь только философскими изслѣдованіями. Мнѣ хотѣлось бы знать, передъ какой чертою характера мистера Коббса я долженъ преклоняться, Думаю, что или передъ его фантазіею, или передъ осторожностью; что-то скоро ушелъ онъ отсюда.

— Я нахожу, что онъ поступилъ очень хорошо, а ты — прегадко, — отвѣтила Китти съ обычною откровенностью. — И ты даже не извинился предо мною въ твоей грубости.

— Ну, такъ извиняюсь теперь, Китти. Никогда не буду я болѣе такъ грубъ въ твоемъ присутствіи.

Она прикоснулась подъ столомъ къ его рукѣ.

— И никогда не будешь болѣе имѣть никакихъ поводовъ для этого, — сказала она въ полголоса.

Они провели вмѣстѣ весь день, но время всегда казалось короткимъ, когда они находились вдвоемъ. Миссъ Пэшьенсъ добродушно выходила иногда изъ комнаты, — быть можетъ, для того, чтобы заняться политикою, — и оставляла ихъ однихъ въ уютной, маленькой гостинной, гдѣ они забывали Лондонъ и всѣ свои мрачныя мысли и помнили только лѣтнія прогулки въ солнечные дни да скитанія въ лунныя ночи по айнишинскому берегу. Китти была теперь всѣмъ довольна, мила и обворожительна, какъ прежде; никто не подумалъ бы, что нѣсколько часовъ тому назадъ она стояла передъ Фицджеральдомъ съ сверкающими глазами и щеками, блѣдными отъ гнѣва. Теперь она казалась такою кроткою, нѣжною; прикосновеніе ея маленькой ручки было мягко, какъ бархатъ.

— Неужели ты въ самомъ дѣлѣ уѣдешь завтра? — спросила она, сидя на коврѣ передъ огнемъ и опирая голову о колѣно молодаго человѣка.

— Непремѣнно. Я написалъ уже мистриссъ Четвиндъ, прося ее уволить меня на завтрашній вечеръ, а завтра вечеромъ я не буду ни тутъ, ни тамъ, Китти, а на томъ широкомъ морѣ, которое насъ разлучаетъ.

— Предпринять такое далекое путешествіе только для того, чтобы немного поболтать — просто не стоитъ.

— Я не за этимъ только ѣхалъ, Китти.

Она слегка покраснѣла и ничего не отвѣтила.

— Я приду завтра на станцію тебя проводить, — промолвила она, наконецъ.

— Неужели? — сказалъ онъ съ восторгомъ. — Ты не побоишься и этого безпокойства?

— Хорошо безпокойство! — воскликнула она. — Да я сдѣлаю еще больше, если хочешь, принесу тебѣ вкусный завтракъ въ маленькой корзинкѣ. Заботиться о такихъ вещахъ дѣло женщинъ, — продолжала Китти съ оттѣнкомъ гордости въ голосѣ. — Я, вѣдь, знаю, какъ поступаете вы, мужчины: заворачиваете въ бумагу кучу сандвичей, берете ихъ съ собой и ѣдите тогда, когда они становятся похожими на кожу.

— Но только не я. Меня уже предостерегали относительно этого. Жена одного академика сказала мнѣ, что сандвичи вещь вредная.

— Жена академика? — повторила Китти. — А ты еще говоришь, что не посѣщаешь въ Лондонѣ важныхъ баръ. Что же ты не торопишься сдѣлать и меня знатною дамою и взять меня съ собою, вмѣсто того, чтобы бродить тамъ одному?

— Развѣ я не тороплюсь, Китти?

— Торопишься, сидя вотъ тутъ въ Коркѣ и давая мнѣ гладить свою руку, вмѣсто того, чтобы бороться всѣми силами въ Лондонѣ и сокрушать все на своемъ пути.

— Еслибъ борьба велась такимъ образомъ, Китти, было бы легче, — отвѣчалъ онъ задумчиво. Въ эту минуту передъ нимъ рисовалась одинокая комната, въ которую онъ вскорѣ вернется и гдѣ Китти не будетъ сидѣть около него на коврѣ, мѣшая огонь, когда онъ начинаетъ угасать.

На другое утро онъ думалъ, что она забыла свое обѣщаніе проводить его; уже приближалось время отхода поѣзда, а Китти не было видно. Наконецъ, она прибѣжала, совершенна запыхавшись.

— О, Вилли, я боялась, что опоздаю. Вотъ корзина. Если пирогъ еще горячъ теперь, то онъ остынетъ къ тому времени, когда ты проголодаешься. Я сама его приготовила, — прибавила она, смѣясь и краснѣя, — вчера вечеромъ, когда ты ушелъ.

— Вчера вечеромъ? — воскликнулъ онъ. — Послѣ двѣнадцати часовъ?

— Ну, что значитъ это въ сравненіи съ твоимъ комфортомъ? — бойко сказала она. — Я думала, что тебѣ будетъ пріятно знать, что мои руки могутъ сдѣлать что-нибудь полезное, а не все только посылать тебѣ поцѣлуи. А сегодня я встала въ шесть часовъ, чтобъ посадить пирогъ въ печь. Но у меня такъ мало было времени, Вилли, — продолжалала она, задыхаясь, — что я даже не успѣла хорошенько обдуть опилки съ винограда… Ты будь остороженъ…

— О, не заботься объ этомъ, — сказалъ онъ, видя, что кондукторъ уже начинаетъ выказывать нетерпѣніе. — Какъ все это мило съ твоей стороны, Китти! Ты всегда такъ добра… а вотъ я опять долженъ ѣхать, и почемъ знать, скоро ли мы свидимся?

— Это ужь отъ тебя зависитъ, — отвѣчала она, улыбаясь и цѣлуя его на прощанье. Долго стояла она потомъ, глядя вслѣдъ удалявшемуся поѣзду и не переставая махать платкомъ.

Фицджеральдъ былъ одинъ въ вагонѣ; онъ напряженно смотрѣлъ въ окно, но отъ волненія ровно ничего не видѣлъ. Какъ странна, неожиданна вышла эта поѣздка къ Китти! Онъ былъ безмѣрно счастливъ, услышавъ снова изъ устъ дѣвушки увѣреніе въ любви, преданности, постоянствѣ, и, все-таки, быть можетъ, въ первый разъ въ жизни въ немъ проснулось неясное сознаніе, что теперь болѣе, чѣмъ когда-либо, необходимо скорѣе прокладывать себѣ дорогу въ Лондонѣ.

День прошелъ въ этихъ размышленіяхъ, и только пробудившійся голодъ напомнилъ ему о прощальномъ дарѣ Китти. Съ восторгомъ открылъ онъ хорошенькую корзинку. Въ ней находилась маленькая салфетка, ножикъ, вилка, рюмка и полбутылки клярета, а рядомъ помѣщался пирогъ и салатъ, уже совершенно заправленный. Но мало-по-малу мысли молодаго человѣка опять удалились отъ приготовленной для него трапезы. Онъ размечтался о томъ, что за славная хозяйка выйдетъ изъ Китти, и какъ она наполнитъ жизнью и свѣтомъ ту хорошенькую дачку съ бѣлой и зеленой рѣзьбою, которую онъ видѣлъ въ одну изъ своихъ прогулокъ съ Россомъ.

Надвинулась ночь, тихая и ясная. Звѣзды ярко сіяли, и Фицджеральдъ, сидя на палубѣ, залюбовался ихъ красотой. Потомъ онъ невольно усмѣхнулся, подумавъ о томъ, что оказали бы его новые ученые знакомые о такомъ способѣ изученія звѣздъ. Его чрезвычайно мало интересовало знать, изъ какого вещества онѣ состоитъ; любуясь ихъ блескомъ, онъ мечталъ о глазахъ Китти; неизмѣнность ихъ сіянія, изъ года въ годъ, напоминала ему о ея постоянствѣ; казалось, что и весь необъятный небосклонъ существуетъ только для него съ Китти, для ихъ свиданій и тайныхъ прогулокъ по пустынному берегу моря въ прекрасныя лѣтнія ночи.

Глава XIX.
Новыя перспективы.

Какъ только Фицджеральдъ возвратился въ Лондонъ, онъ поспѣшилъ отыскать Анди Скакуна и водворить его на свою квартиру на Фольгэмской дорогѣ, въ первые дни, когда Анди исполнялъ, насколько умѣлъ, роль слуги, между тѣмъ какъ мистеръ Вилли и Россъ лакомились, привезенными имъ съ юга Ирландіи дикими птицами, дѣла шли довольно хорошо. Тетерева были айнишнискіе, и Фицджеральдъ даже гордился тѣмъ, что Россъ ихъ похваливалъ. Потомъ пришлось показывать Анди нѣкоторыя достопримѣчательности Лондона, но эта попытка оказалась не совсѣмъ удачною, потому что Анди только пыхтѣлъ. Фицджеральдъ надѣялся было сначала найти какого-нибудь редактора, который захотѣлъ бы напечатать статью о первыхъ впечатлѣніяхъ наивнаго ирландца въ громадномъ городѣ. Но увы! что же можно было бы сдѣлать изъ разинутаго рта, выпученныхъ глазъ, отрывочныхъ восклицаній и другихъ подобныхъ же признаковъ изумленія Анди?

Когда Анди собрался, наконецъ, въ обратный путь, Фицджеральдъ сказалъ ему на прощанье:

— Слушай внимательно, что я тебѣ скажу, Анди!

— Что прикажете?

— Знай, что я женюсь на той барышнѣ, которая при мнѣ гостила въ Айнишинѣ. Помнишь?

— Охота вамъ шутить, мистеръ Вилли! Ну, побаловались съ дѣвчонкой, бросили ее…

— Молчи, Анди, или я выброшу тебя изъ окна, — вспылилъ Фицджеральдъ, и лицо Анди внезапно преобразилось, когда онъ увидалъ, что молодой баринъ его вовсе не шутитъ.

— Неужто это правда, мистеръ Вилли? — тревожно спросилъ онъ.

— Совершенная правда. Она будетъ моей женой.

— Вотъ счастливица-то! — воскликнулъ Анди. — Я самъ всегда думалъ, что такъ будетъ, что бы тамъ ни болтали люди. Ужь мистеръ Вилли, говорилъ я себѣ, не сталъ бы путаться съ молодой барышней, еслибъ не хотѣлъ на ней жениться. Ну, да и красотка же она! Лучше ея не найдешь во всей Ирландіи.

— Такъ слушай же, Анди. Я вижу, у васъ въ Айнишинѣ ходятъ на ея счетъ разныя сплетни. Смотри же, въ первый разъ, когда кто-нибудь только заикнется о ней при тебѣ, возьми свой шестъ и отдуй этого бездѣльника. Понимаешь?

— Да, вѣдь, въ такомъ случаѣ мнѣ придется начать съ самого себя, — отвѣчалъ Анди. — Не я ли первый разсказалъ вамъ о Маллонѣ, чтобъ чортъ его побралъ! Но уже теперь, мистеръ Вилли, будьте спокойны: какъ только узнаютъ, что вы хотите жениться на этой барышнѣ, никто не посмѣетъ сказать о ней ни слова. — Потомъ, помолчавъ съ минуту, Анди храбро продолжалъ. — А, все-таки, мистеръ Вилли, если мой шестъ вамъ будетъ нуженъ, онъ къ вашимъ у слухамъ, и едва ли найдется во всемъ Айнишинѣ такая крѣпкая голова, которую онъ не пробьетъ!

Но Фицджеральдъ вполнѣ былъ увѣренъ, что послѣ его категорическаго заявленія всѣ сплетни превратятся сами собою; почему бы Айнишину и не знать, что онъ женится на Китти?

Послѣ отъѣзда Анди дни пошли опять за днями. Наступила весна и принесла съ собою теплую, сыроватую погоду. Фицджеральдъ велъ прежнюю борьбу за существованіе, то лаская себя надеждой, то испытывая горькія разочарованія; въ обоихъ случаяхъ онъ страшно волновался, потому что вывезъ изъ Корка несомнѣнное убѣжденіе, что теперь необходимо идти впередъ какъ можно скорѣе. Но какъ заставить редакторовъ понять это? Они, вѣдь, ничего не знаютъ объ Айнишинѣ, задерживаютъ его рукописи на неопредѣленный срокъ, иногда теряютъ ихъ, а иногда возвратятъ тогда, когда вопросъ, затронутый въ статьѣ, давно уже пересталъ занимать умы. Когда Фицджеральдъ окончилъ свои нравоописательные очерки, гдѣ изображалъ политическіе взгляды и толки посѣтителей тавернъ, онъ попытался заняться настоящей политикой; но куда пристроить эти работы, которыя онъ отдѣлывалъ съ особеннымъ тщаніемъ? Не разъ, возвращая статью, редакторъ любезно увѣдомлялъ его, что вполнѣ раздѣляетъ его взгляды и съ удовольствіемъ воспользовался бы работой, еслибъ всѣ подобныя статьи не писались постоянными сотрудниками редакціи, которая въ данную минуту въ полномъ составѣ, и т. д. Всего болѣе поощренія встрѣчалъ Фицджеральдъ со стороны редакторовъ вновь открывающихся журналовъ. Всѣ они готовы были сейчасъ же принять его въ свою редакцію, но оказывалось, что плата гонорара будетъ зависѣть отъ ожидаемыхъ доходовъ изданія, и дѣло опять не устраивалось. Разъ только, по какой-то необъяснимой случайности, ему удалось помѣстить статью въ одномъ изъ выдающихся журналовъ Лондона; работа вышла за его подписью, и онъ имѣлъ, по крайней мѣрѣ, удовольствіе послать ее Китти. Но всѣ послѣдующія попытки въ этомъ направленіи кончались мучительными тревогами и разочарованіемъ. Словомъ, Фицджеральду, какъ и многимъ другимъ молодымъ людямъ въ его положеніи, пришлось на опытѣ узнать, что подобный трудъ совершенно ничтоженъ, если въ немъ искать средства къ жизни.

— Вы слишкомъ разбрасываетесь, пріятель, — сказалъ Россъ вамъ-то разъ вечеромъ, когда они курили вмѣстѣ въ его запыленной мастерской. — Вы пишете обо всемъ на свѣтѣ. На чемъ же остановитесь вы, наконецъ: на политикѣ или на литературѣ?

— Не знаю, — отвѣчалъ съ грустной усмѣшкой Фицджеральдъ. — Въ одномъ только я убѣдился: мнѣ слѣдовало учиться стенографіи въ то время, какъ я вмѣсто того охотился за бекасами. Тогда я могъ бы работать въ газетахъ наряду съ другими, а теперь я не могу стать даже на первую ступень лѣстницы. Конечно, — продолжалъ онъ, и ему вспомнились мечты, съ которыми онъ пріѣхалъ въ Лондонъ, — я желалъ бы преимущественно заняться литературой; только никакъ не могу найти постоянной работы въ этомъ родѣ. Если редакторы что-нибудь любятъ изъ моихъ вещей, такъ одни лишь стихи, а ихъ нельзя же писать по заказу. Раза два я пытался начать романъ, но изъ этого ничего не вышло: я невольно принимался подражать кому-нибудь. Нѣтъ, единственное прочное занятіе, какъ я вижу, газетная работа, да на бѣду и тамъ всѣ редакціи переполнены сотрудниками… Что дѣлать? — продолжалъ онъ, зажигая спичку и стараясь говорить бодро. — Какъ-нибудь проживу. Ну, наконецъ, въ ловчіе къ кому-нибудь пойду. Съ моей стороны было слишкомъ самонадѣянно бросить Коркъ и явиться въ Лондонъ безъ протекціи, даже безъ рекомендательныхъ писемъ. Пожалуй, въ началѣ была небольшая поддержка, но за нее я уже достаточно поплатился. Однако, я, все-таки, еще не сдаюсь! Хочу бороться, а если даже буду побѣжденъ, пріобрѣту, по крайней мѣръ, опытъ; вѣдь, это тоже чего-нибудь да стоитъ.

Онъ говорилъ сначала бодро, даже весело; но потомъ легкая тѣнь промелькнула по его лицу и отразилась въ задумчивыхъ глазахъ.

— Жизнь была бы сама по себѣ довольно легкой вещью, — продолжалъ онъ, — еслибъ приходилось думать только о себѣ. Совсѣмъ иное дѣло, когда испытываешь терпѣніе еще другаго человѣка.

Россъ пристально взглянулъ на него.

— Это ужь зависитъ отъ молодой дѣвушки, — сказалъ онъ. — Все сводится къ тому, что она за человѣкъ.

Фицджеральдъ былъ слишкомъ поглощенъ своими мыслями, чтобъ разсердиться на Росса за его намекъ.

— Я не помню, говорили ли вы мнѣ когда-нибудь, что вы думаете о женщинахъ, снова началъ онъ. — Вы толкуете обо всемъ, только не объ этомъ.

Россъ расхохотался.

— Что я думаю о женщинахъ? — повторилъ онъ. — Да въ своемъ ли мы умѣ? Гдѣ, скажите мнѣ, тотъ человѣкъ, который можетъ похвалиться, что понялъ женщинъ? Всякій, въ теченіе своей жизни, зналъ одну, двухъ, ну, хоть дюжину женщинъ, и еще слава Богу, если онѣ были изъ порядочныхъ… вѣдь, онъ по нимъ станетъ судить и обо всѣхъ остальныхъ.

— Вы помните, что я говорилъ вамъ о Гильтонѣ-Клеркѣ?

— Помню этого негодяя, — безцеремонно отозвался Россъ.

— Я на него вовсе не сержусь, — отвѣчалъ Фицджеральдъ, — по крайней мѣрѣ, не за денежную часть дѣла. Врядъ ли онъ сознательно обманывалъ меня. У него просто не доставало того шестаго чувства, если можно такъ выразиться, которымъ руководятся люди въ денежныхъ дѣлахъ. Я увѣренъ, что будь у него завтра деньги, а я бы въ нихъ нуждался, онъ далъ бы ихъ мнѣ.

— А я такъ увѣренъ, что онъ ничего такого не сдѣлалъ бы, — проворчалъ Россъ. — Шестое чувство, о которомъ вы говорите, что это, позвольте спросить, простая честность, что ли?

— Ну, все равно; я ставлю ему въ вину не это, а его зловредную привычку вбивать другимъ въ голову такія мысли…

— Да выбросьте ихъ, Бога ради! Неужели вы будете слушаться такого человѣка?

— Не такъ легко съ ними развязаться. Невольно все провѣряешь, справедливы ли его теоріи, или нѣтъ. Наша жизнь — вѣчная тайна, и все кажется, что люди, которые жили долѣе насъ на свѣтѣ, лучше понимаютъ человѣческую природу…

— И вы готовы имъ вѣрить? Нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ, — горячился Россъ. — Не вѣрьте имъ. Спросите сперва, сквозь какія очки смотрѣли они на все.

— Напримѣръ, — началъ опять Фицджеральдъ, не глядя, однако, на собесѣдника и дѣлая видъ, что занятъ раздуваніемъ огня въ каминѣ, лишь бы скрыть свое смущеніе, — у него была теорія или, вѣрнѣе, убѣжденіе, что есть на свѣтѣ женщины, такія любящія по природѣ, такія добрыя, великодушныя, что онѣ не въ силахъ не привязаться ко всякому, кого бы судьба съ ними ни столкнула. Онъ утверждалъ, что такія женщины остаются вѣрными и преданными только пока вы съ ними, но что въ вашемъ отсутствіи онѣ не могутъ справиться съ нѣжностью своего сердца, и мало-по-малу, сами того не подозрѣвая, привязываются все сильнѣе и сильнѣе къ новому предмету. Такимъ образомъ, то, что люди называютъ нарушеніемъ слова, безсердечностью, совершается только благодаря избытку доброты и нѣжности!

— Какъ же вы назовете такихъ женщинъ? — презрительно произнесъ Россъ. — Какая же это привязанность? По моему, подобная любовь бываетъ только между животными. Слава Богу, такихъ женщинъ я не встрѣчалъ на своемъ пути.

— И вы думаете, что ихъ нѣтъ? — вырвалось у Фицджеральда, и онъ снова поднялъ голову. — Вы полагаете, нѣтъ такихъ женщинъ, чья доброта должна постоянно внушать опасенія? По вашему, это фантастическая теорія?

— Помню я одну бѣдную дѣвушку, — задумчиво началъ Россъ, — у нея было слишкомъ много любви въ сердцѣ; только не то сдѣлала она, что вы говорите. Славное это было существо, милое, веселое, и мы школьники были по уши влюблены, и не разъ неистово дрались за нее. Она была просватана за моряка, хотя ей едва ли тогда было шестнадцать лѣтъ. Въ одну злополучную ночь онъ утонулъ. Бѣдная дѣвушка никогда не оправилась отъ этого удара. У нея было небольшое состояніе, и многіе принялись ухаживать за нею; но она ни на кого не смотрѣла и таяла какъ свѣчка, хотя до той поры была совсѣмъ здорова. Года черезъ три ее снесли на кладбище. Часто говорятъ, что никто не умираетъ отъ разбитаго сердца, но, право, не знаю, отчего же иначе могла умереть Дженъ Шо. Вотъ вамъ одинъ примѣръ. Были еще двѣ другія дѣвушки, пожалуй, даже три, на моей памяти, которыя совсѣмъ не вышли замужъ только потому, что не могли выйти за тѣхъ, кого любили. Согласитесь, что четырехъ такихъ характеровъ достаточно для жизненнаго опыта одного человѣка!… Зналъ я, конечно, и обратную сторону, видалъ вѣтреныхъ, непостоянныхъ, мѣнявшихъ свою первую привязанность на человѣка побогаче. Особенно вспомнилась мнѣ сейчасъ одна изъ нихъ, — и на губахъ Росса промелькнула злобная усмѣшка. — Очень бы я желалъ знать ея дальнѣйшую оудьбу. Она была при мѣстѣ въ Гласго… ну, просто была тамъ служанкой, а женихъ ея былъ кровельщикомъ. Прегрубая была бестія! Вотъ она возьми да и свяжись съ какимъ-то прикащикомъ изъ магазина; захотѣлось, видите ли, обожателя поблагороднѣе. Начались ссоры, и однажды кровельщикъ напалъ на своего соперника и избилъ его до полусмерти. Его засадили на семь лѣтъ въ тюрьму; дѣвушка вышла замужъ за своего прикащика, и все шло хорошо; но срокъ заключенія сокращался, и, слышалъ я недавно, что теперь мужъ и жена живутъ въ вѣчномъ страхѣ, потому что врагъ ихъ долженъ вскорѣ очутиться на волѣ, а онъ поклялся убить ихъ обоихъ.

— Дружище! — продолжалъ Россъ, ударивъ себя кулакомъ по колѣну, — что это вы, литераторы, не ходите туда, гдѣ вы можете увидать человѣческія страсти безъ прикрасъ, изучать настоящую трагедію жизни? Не въ модномъ обществѣ найдете вы это, не у знати; тамъ деньги даютъ обоимъ супругамъ средство идти каждому своей дорогой, а если жена собьется какъ-нибудь съ пути, мужъ, навѣрное, не станетъ раздражаться изъ-за этого, потому что еще до брака извѣдалъ уже весь житейскій опытъ. Не увидите вы этого и въ среднемъ кругу; тутъ всѣ осторожны, отлично ведутъ себя, боятся сосѣдскихъ сплетенъ. Нѣтъ, только въ низшихъ слояхъ, или даже среди подонковъ общества страсти просты и сильны. Если женщина измѣнила, мужчина ее убиваетъ или старается убить, не заботясь о послѣдствіяхъ. Голодъ, пьянство, безпомощность слабыхъ, борьба изъ-за куска хлѣба, — вотъ гдѣ надо изучать страсти, видѣть и величіе, и ничтожество человѣческой природы. Бросьте же ваши книги, пріятель, и примитесь бродить по закоулкамъ Лондона, изучайте именно тамъ настоящихъ мужчинъ и женщинъ…

— Да, вѣдь, я не драматургъ, — отвѣчалъ Фицджеральдъ, — къ тому же, думаю, что вы ошибаетесь. Вы найдете тамъ только грубую силу и неудержимую ревность; все остальное вы должны захватить съ собою. А когда начнешь насаждать свои литературныя теоріи, благородныя чувства и всѣ эти продукты тонкаго развитія на грубую почву, въ результатѣ получается аффектація. Невѣжественное существо, внезапно разливающееся слезами отъ пѣнія канарейки, просто обманъ, если только человѣкъ этотъ ее пьянъ; да и тогда онъ скорѣе задушитъ канарейку. Неприкрашенныя страсти! Спасибо вамъ за нихъ; прежде чѣмъ стану рисовать картину поселянина съ кружкою вина въ рукѣ, любовью и независимостью въ сердцѣ, я подожду, чтобъ его хоть поучили немного.

— Вы, однако, преехидный человѣкъ, несмотря на ваше отрытое лицо, — промолвилъ Россъ, внимательно посмотрѣвъ на своего собесѣдника. — Или это въ васъ гордость? Должно думать, что миссъ Четвиндъ и вы не особенно ладите другъ съ другомъ.

— Нѣтъ, она старается быть со мной очень вѣжливою. Изъ нѣкоторыхъ намековъ р заключаю, что она уговариваетъ свою тетушку послать меня въ ея помѣстье въ Бэнтри, въ качествѣ управляющаго. Что-жь? Это меня нисколько не удивляетъ. Моя настоящая должность слишкомъ походитъ на синекуру.

— Есть люди, которые умудряются жить, и, притомъ, весьма счастливо, при такихъ обстоятельствахъ. Хорошо бы, еслибъ у меня было съ полдюжины подобныхъ синекуръ!

— А потомъ, — продолжалъ Фицджеральдъ съ невольнымъ смущеніемъ въ лицѣ, — всѣ, кого я встрѣчаю въ этомъ домѣ, люди такіе работящіе, что я чувствую себя страшнымъ лѣнтяемъ. Мнѣ кажется, еслибъ они дали мнѣ приличное жалованье, какъ управляющему, я принялъ бы эту должность и покончилъ бы съ литературой навсегда. Наслаждаться ею я могъ бы и тогда, но самъ не бралъ бы пера въ руки; за то тамъ, въ горахъ, я былъ бы въ своей стихіи… Но о чемъ мы сейчасъ говорили? — и онъ сдѣлалъ видъ, будто припоминаетъ. — Да, о Клеркѣ и его взглядахъ на женщинъ. Ну, вотъ вамъ еще двѣ женщины, — я говорю о Четвиндахъ, — безупречныя, правдивыя и во всемъ надежныя. Мой личный опытъ въ этомъ отношеніи не великъ; мать я едва помню, сестеръ у меня не было. И, все-таки, большинство знакомыхъ мнѣ женщинъ было несравненно лучше, честнѣе и самоотверженнѣе мужчинъ… И такъ, вы сами не стали бы сомнѣваться въ собственныхъ наблюденіяхъ, еслибъ человѣкъ, знающій жизнь болѣе васъ, старался поколебать вашу вѣру?

— Я просто послалъ бы его къ чорту, — отрѣзалъ Россъ. — Вѣрьте въ честность женщинъ, въ мудрость Провидѣнія и высшую справедливость, пока можете, а когда перестанете вѣрить, отнесите это къ вашей личной неудачѣ и не обвиняйте всѣхъ въ воровствѣ только потому, что вы случайно попали на людей нечестныхъ. Все дѣло въ томъ, что вы просто неспокойны насчетъ той ирландской дѣвицы.

Фицджеральдъ вздрогнулъ и готовъ былъ разсердиться. Но зачѣмъ? Другъ его узналъ истину, какъ ни старался онъ скрыть ее даже отъ самого себя. Да, онъ неспокоенъ, это правда!

— Какова она собою? — допытывался теперь Россъ.

— Въ ней, можетъ быть, нѣтъ ничего необыкновеннаго, если вы объ этомъ спрашиваете, но она очень хорошенькая. Я, вѣдь, могу спокойно говорить съ вами о ней, такъ какъ вамъ неизвѣстно даже ея имя. Она прелесть… мила и умна, вмѣстѣ съ тѣмъ. Подумайте только, какъ она терпѣливо ждетъ, пока я теряю тутъ время безъ всякой опредѣленной цѣли.

— Терпѣливо ждетъ? Христосъ съ вами! Чтобы она была за человѣкъ, еслибъ не умѣла ждать? Стоило бы тогда съ нею связываться! Но, вѣдь, у васъ есть вѣрныхъ два фунта въ недѣлю, да еще случайные доходы. Вызывайте-ка ее сюда, да и женитесь скорѣе. Два фунта въ недѣлю! Да большая часть человѣчества тратитъ гораздо меньше, а что можетъ сдѣлать одинъ, то сдѣлаетъ и другой.

Это внезапное, смѣлое предложеніе поразило Фицджеральда. Что, еслибъ Китти согласилась? Они наняли бы двѣ комнаты гдѣ-нибудь по близости, терпѣливо трудились бы и ждали, довольные и любящіе, пока наступитъ, наконецъ, счастливое время. Какъ славно будетъ потомъ, когда жизнь имъ улыбнется, вспоминать о ранней борьбѣ, приключеніяхъ, надеждахъ и тревогахъ, письма Китти сдѣлались что-то невеселы за послѣднее время; не ободрится ли она, услыхавъ его неожиданный призывъ?

Онъ рѣшился, однако, на этотъ серьезный шагъ лишь послѣ долгихъ размышленій. Къ счастью, на слѣдующій же вечеръ случилось событіе, обѣщавшее значительное улучшеніе его средствъ. Когда прошло время, отведенное для чтенія, и Фицджеральдъ собирался уже уходить, мистриссъ Четвиндъ обратилась къ нему съ видимымъ смущеніемъ:

— Я желала бы поговорить съ вами. Вамъ извѣстно, конечно, какъ дружески мы относимся къ вамъ… по крайней мѣрѣ, я надѣюсь, что вы это знаете. Смѣю думать, что вы чувствуете себя у насъ, какъ дома… Вы не повѣрите, какъ трудно касаться денежныхъ вопросовъ. Что дѣлать? Иногда нужно и объ этомъ поговорить. Вѣдь, всѣмъ надо жить… Ну, словомъ, Мэри находитъ, что мы отнимаемъ у васъ гораздо болѣе времени, чѣмъ кажется…

— О, объ этомъ, пожалуйста, и не упоминайте! — воскликнулъ онъ. — Время мое вовсе не такъ дорого.

— Время всякаго человѣка дорого, — сказала старушка, улыбаясь. — Весьма не трудно придать ему цѣну. Мэри говоритъ, что вы тратите много труда на просмотръ новыхъ книгъ…

— Вѣдь, это для меня удовольствіе!

— Послушайте, наконецъ, мистеръ Фицджеральдъ, хорошо ли это съ вашей стороны? Вы видите, что мнѣ предстоитъ страшно трудная задача, и не хотите поберечь меня. Еслибъ мистеръ Скоббель былъ теперь въ Англіи, я обратилась бы къ нему… Но вотъ въ чемъ дѣло: совѣсть не позволяетъ мнѣ отнимать у васъ столько времени на прежнихъ условіяхъ, и я желаю ихъ нѣсколько измѣнить. Если вы будете такъ добры захватить съ собой этотъ конвертъ, — продолжала она нерѣшительно, — вы найдете въ немъ недоимку, которая числится за мной; сумма ничтожная, конечно, но за то на совѣсти у меня будетъ легче. Ну, теперь я справилась съ своей задачей и очень рада. Покойной ночи… и больше ни слова.

— Даже ни слова благодарности?

— Да, да; прощайте, уходите скорѣе, — сказала старушка, добродушно улыбаясь и, видимо, очень довольная тѣмъ, что такъ хорошо выпуталась изъ затрудненія.

Въ незапечатанномъ и никому неадресованномъ конвертѣ мистеръ Вилли нашелъ чекъ въ шестьдесятъ пять фунтовъ, написанный твердымъ и четкимъ почеркомъ Мэри Петвиндъ, за подписью ея тетки. Одного взгляда достаточно было, чтобъ понять въ чемъ дѣло: ему назначали двѣсти фунтовъ въ годъ, вмѣсто ста. Перспектива, открывавшаяся такъ неожиданно передъ нимъ, окончательно разсѣяла мучительныя его сомнѣнія. Сердце его забилось сильнѣе. Вся трудность была теперь въ томъ, какіе аргументы, мольбы, ласковыя выраженія скорѣе всего привлекутъ къ нему изъ-за моря Китти.

Онъ шелъ быстро, самъ не зная куда. Темнота нравилась ему. Никогда не мучился онъ такъ съ передовой статьей объ интересахъ Индіи, Китая или Персіи, какъ теперь, обдумывая письмо. Онъ старался предупредить всѣ возраженія, перебиралъ мысленно весь запасъ ласковыхъ словъ, которыя могъ написать, чтобъ получить согласіе Китти. Въ которомъ часу добрался онъ домой, онъ и самъ хорошенько не зналъ, но важное письмо все еще не было придумано.

Всю ночь просидѣлъ онъ надъ нимъ, уничтожилъ множество черновыхъ, такъ какъ въ каждой непремѣнно находилъ какое-нибудь слабое мѣсто и боялся, что имъ воспользуется Китти для отказа. Онъ страшился, какъ бы она не отнеслась холодно къ новому его плану; нужно было поставить все дѣло на прочную почву, такъ чтобъ она сочла свою будущность обезпеченною. Когда онъ вышелъ, наконецъ, изъ дома, чтобъ опустить письмо въ ближайшій почтовый ящикъ, заря уже слабо занималась на небосклонѣ и гдѣ-то вдали слышался скрипъ первыхъ возовъ. Не знаю, кто управлялъ въ то время почтовымъ вѣдомствомъ соединеннаго королевства; знаю только, что когда Фицджеральдъ опустилъ подъ металлическую крышку свое тяжолое посланіе, онъ съ такимъ же нетерпѣніемъ укорялъ въ медлительности это должностное лицо, какъ нѣкогда шекспировская Юлія свою няню.

Солнце еще несовсѣмъ взошло, но уже плавно разливало по небу свои первые лучи. Лондонъ пробуждался. Фицджеральду было не до сна; ему пришло въ голову, не пойти ли внизъ къ рѣкѣ и не взглянуть ли тамъ на маленькій домикъ съ бѣлой и зеленой рѣзьбой. И лицо его просіяло, точно и на немъ отразились, лучи занимающейся зари.

Глава XX.
Нѣсколько писемъ.

Да, сомнѣваться нельзя было. Въ теченіе тѣхъ мѣсяцевъ, которые прошли съ поѣздки Фицджеральда, письма Китти стали гораздо холоднѣе или, по крайней мѣрѣ, сдержаннѣе и положительнѣе; кромѣ того, въ нихъ звучало еще по временамъ какое-то разочарованіе, которое онъ тщетно силился не замѣчать. Теперь, перечитывая эти письма подъ впечатлѣніемъ своихъ блестящихъ надеждъ, своего близкаго и свѣтлаго будущаго, онъ старался найти для нихъ разумное объясненіе, и это давалось ему легко. Весна была сырая и суровая; Китти скоро поддается вліянію погоды и физическихъ неудобствъ. Ей пришлось много странствовать, и это тоже могло объяснить краткость нѣкоторыхъ ея записокъ, такъ какъ въ обыкновенное время она писала очень подробно. Къ тому же, и вѣсти, которыя онъ сообщалъ ей, были все невеселыя, хотя онъ и старался писать по возможности бодро. Словомъ, просматривая вновь письма Китги и иначе освѣщая ихъ, онъ не находилъ уже ничего тревожнаго; они казались ему, напротивъ, совершенно естественными при извѣстныхъ обстоятельствахъ. Но какъ напишетъ она теперь? — вотъ въ чемъ вопросъ.

Онъ ни минуты не сомнѣвался въ томъ, что она радостно отзовется на его призывъ. Приближается лѣто, принося съ собой новыя надежды и желанія. Въ теченіе зимы Китти не разъ высказывала недовольство своимъ настоящимъ положеніемъ. Жизнь ея, — писала она, — страшно монотонна. Честолюбивые замыслы вовсе не манятъ ее. Только разъ тонъ писемъ ея былъ веселъ, во время одной артистической поѣздки въ Дублинъ, гдѣ она гостила вмѣстѣ съ миссъ Пэшьенсъ у жены директора театра, которая познакомила ее со множествомъ интересныхъ людей и сдѣлала жизнь ея, хотя временно, поотраднѣе. Потомъ пришлось опять вернуться въ провинцію. Утомительный путь, плохая погода изнурили ее. Удивительно ли, что она стала нѣсколько раздражительна! Могла ли Китти быть весела и остроумна, когда пальцы ея коченѣли отъ стужи, ноги были мокры, а рѣзкій вѣтеръ гналъ дымъ въ трубу камина?

Теперь все измѣнится. Писемъ болѣе не нужно. Сама Китти пріѣдетъ. Какъ славно будутъ они бродить вдвоемъ въ ясныя лѣтнія утра, выбирая себѣ домикъ для будущаго житья. Самъ онъ и искать не станетъ, пока не пріѣдетъ Китти. Надо же и ей имѣть свою долю отвѣтственности! А въ томъ, что она одобритъ, врядъ ли онъ можетъ найти большіе недостатки.

Долго не приходило, однако, это жадно ожидаемое письмо. Не разъ, когда раздавались на лѣстницѣ шаги почтальона, сердце Фицджеральда начинало биться сильнѣе, но все напрасно. Наконецъ, письмо прибыло, и, къ удивленію, на конвертѣ красовался штемпель одной изъ гостинницъ Килларнэя. Онъ поспѣшно распечаталъ письмо. Написано оно на бумагѣ, принадлежащей гостинницѣ, и сверху страницы виднѣется даже изображеніе самаго дома. Какъ попала туда Китти? Она ни однимъ словомъ не намекала на эту поѣздку .

Задыхаясь, Фицджеральдъ пробѣжалъ глазами многочисленныя страницы, — на этотъ разъ Китти писала обстоятельно, — надѣясь найти въ нихъ гдѣ-нибудь опредѣленный отвѣтъ. Она, видимо, получила его письмо, но, насколько можно было судить по первому торопливому взгляду, не давала ни положительнаго отказа, ни согласія. Наконецъ, не вполнѣ еще разочарованный, но предчувствуя несчастіе и съ трудомъ сохраняя въ душѣ смутную надежду, онъ принудилъ себя читать послѣдовательно.

"Милый Вилли! Письмо твое нашло меня здѣсь. Съ твоей стороны, право, непростительно, что ты давно не заставилъ меня съѣздить въ Килларнэй. Ты, навѣрное, дѣлалъ это просто изъ ревности и хотѣлъ самъ свезти меня сюда, точно это мѣсто принадлежитъ тебѣ! Подумать только, что я уже разъ сто была въ Коркѣ и Лимерикѣ, и никогда не видала этого земнаго рая! Я все думала, что знаю Килларнэй по фотографіямъ, выставленныхъ въ магазинахъ, но ни онѣ, ни панорама, вообще ничто на свѣтѣ не передастъ всей прелести здѣшнихъ окрестностей. Вчера вечеромъ мы катались на лодкѣ, луны не было, за то какъ ярко сіяли звѣзды! Я спѣла нѣсколько пѣсенъ, и мнѣ вторило эхо. Что это была за дивная ночь!

"Ты, конечно, желаешь знать, зачѣмъ я здѣсь. Видишь ли, милый Вилли, у меня было много дрязгъ за послѣднее время, да и работала я слишкомъ усидчиво. Вотъ мнѣ и показалось, что я имѣю право на нѣкоторый отдыхъ; знакомые тоже совѣтовали съѣздить въ Килларнэй, именно весною. Мы устроились съ миссъ Пэшьенсъ какъ можно дешевле. Гдѣ бы мы нашли такое полное спокойствіе, какъ здѣсь? Гостинница почти совсѣмъ пуста; никогда не встрѣчаемъ мы туристовъ. Въ день нашего пріѣзда была сильная буря. Неужели это Килларнэй? — спрашивала я себя. Я думала, что здѣсь всегда свѣтитъ луна, какъ въ панорамѣ. Дождь и вѣтеръ были ужасны, горы почернѣли, озеро шумѣло точно море. Теперь все спокойно, и я чувствую, что именно здѣсь желала бы я отдохнуть въ кругу своихъ друзей.

"Милый Вилли, я просто боюсь отвѣчать на твое письмо, такъ какъ впередъ знаю, что ты меня не поймешь. Вполнѣ раздѣляю твои взгляды на семейную жизнь; о ней я не разъ мечтала, до того надоѣла мнѣ моя карьера. Люди думаютъ, что весело наживать деньги, распѣвая пѣсенки; они и не подозрѣваютъ, какая это трудная работа. Понятно, что хорошо видѣть восторгъ публики и слышать лестные отзывы, но какъ все это мимолетно! Когда я гостила въ Дублинѣ, я увлеклась этой жизнью, и, все-таки, съ радостью бросила бы свое дѣло, еслибъ могла это сдѣлать безъ риска.

"Людямъ никогда не дается то, чего бы имъ всего больше хотѣлось; быть можетъ, это и къ лучшему. Что ты именно теперь, когда прокладываешь себѣ путь къ извѣстности, желаешь связать себя навѣки, это, пожалуй, я еще понимаю; вѣдь, у тебя всегда были такія странныя, романтическія фантазіи! къ счастью, у меня достаточно здраваго смысла для двухъ, и я хорошо вижу, что это была бы великая нелѣпость съ нашей стороны. Вѣшать себѣ камень на шею въ ту самую минуту, когда всего болѣе нуждаешься въ спокойной и свѣтлой головѣ, благоразумно ли это? Подумай, какъ шатко твое положеніе. Мистриссъ Четвиндъ можетъ умереть со дня на день. Что же тогда? Боюсь, что твои литературныя надежды еще не оправдываютъ твоихъ плановъ. И повѣришь ли, я вовсе не жалѣю, что на этомъ пути встрѣчаются препятствія, иначе всѣ брались бы за дѣло, и не было бы заслуги составить себѣ имя. Знаю, ты не довѣряешь своимъ силамъ; я же вѣрю въ нихъ, и мнѣ казалось бы низкимъ и недобросовѣстнымъ, еслибъ мои личныя желанія помѣшали твоему будущему. Современемъ ты поблагодаришь меня за это. Не я ли первая вырвала тебя изъ твоей жалкой коркской редакціи и послала туда, гдѣ ты можешь завоевать себѣ достойное мѣсто?

"Многаго ожидаю я отъ тебя, и мнѣ кажется, что съ твоими способностями ты не имѣешь права бросать карьеру или самъ же изобрѣтать препятствія, лишь бы исполнить романтическія мечтанія. Но ты всегда былъ таковъ, Вилли, странно смотрѣлъ на жизнь, не такъ, какъ другіе. Кажется, ты вовсе не считаешь нужнымъ имѣть успѣхъ, наживать деньги, обезпечивать себѣ старость. Я же наглядѣлась на жизнь, знаю, что значатъ деньги, сколько добра можно съ ними сдѣлать, какъ независимъ человѣкъ богатый. Постарайся же преодолѣть свою сентиментальность и оправдай свои дарованія. Современемъ ты самъ согласишься, что все было къ лучшему.

"Ты меня совсѣмъ не понялъ, въ этомъ я увѣрена, и, по обыкновенію, сердишься и обвиняешь меня въ меркантильности. Увы! я никогда не имѣла достаточно денегъ, чтобъ понять даже, что такое меркантильность, и ты раздражаешься только потому, что не все дѣлается такъ, какъ въ романахъ. Къ сожалѣнію, у всякаго есть заботы, даже у тѣхъ, кто всего сильнѣе борется противъ своихъ влеченій и старается поступать такъ, какъ лучше для окружающихъ. Кто повѣрилъ бы, что все это говорю тебѣ я! Но сознайся, Вилли, что мнѣ необходимо принять на себя разсудочную роль, даже здѣсь, въ виду чуднаго Килларнейскаго озера. По пути сюда съ нашей каретой случилось несчастіе: на крутомъ холмѣ одна изъ лошадей упала и такъ расшибла себѣ колѣни, что страшно было глядѣть! А какъ славно, должно быть, имѣть собственную карету и лошадей, разъѣзжать по здѣшнимъ прелестнымъ окрестностямъ, не торопясь, не задумываясь о будущемъ! Подумать только, что есть люди, которымъ не о чемъ заботиться, которые могутъ наслаждаться минутой, не жалѣя ни времени, ни денегъ! Мнѣ кажется, что такіе счастливцы должны быть непремѣнно очень добры къ другимъ; по крайней мѣрѣ, я была бы всегда привѣтлива со всѣми. Мнѣ иногда грезится, что я разъѣзжаю въ собственномъ экипажѣ, и, еслибъ и тогда у меня еще осталась какая-нибудь печаль, то лишь о томъ, что я не могу сдѣлать всѣхъ вокругъ себя счастливыми…

"Какъ я рада, что твоя добрая старушка еще разъ помогла тебѣ! Надѣюсь, что изъ ея пріязни выйдетъ что-нибудь прочное, существенно полезное для тебя. Но, хотя бы не исполнились эти надежды, все-таки, хорошо, что ты поѣхалъ въ Лондонъ. Ты не въ правѣ тратить время по пусту. Даже еслибъ судьба не судила намъ больше встрѣтиться, я буду издали слѣдить за твоими успѣхами, въ которые вѣрю гораздо болѣе, чѣмъ ты самъ. Не говорю, что успѣхъ придетъ сразу, хотя убѣждена, что ты трудишься изо всѣхъ силъ. Мнѣ кажется, что твой пріятель Россъ имѣетъ на тебя вредное вліяніе. Ему, вѣроятно, жизнь на чердакѣ представляется очень поэтичною; быть можетъ, оно и такъ, но только не для меня. Ты, навѣрное, и тутъ обвинишь бѣдную Китти въ меркантильности, но я не хочу мѣшать твоему успѣху ради фантазій какого-то шотландца.

"Я была такъ занята все это время, что не помню, благодарила ли тебя за томикъ политическихъ рѣчей, который ты прислалъ миссъ Пэшьенсъ. Книга ей, очевидно, очень нравится; по крайней мѣрѣ, она почти не выходитъ изъ своей комнаты съ тѣхъ поръ, какъ мы здѣсь. Сколько мы пробудемъ въ Килларнэѣ, я и сама не могу сказать; я совершенно влюбилась въ эту мѣстность. Природа здѣсь гораздо лучше, чѣмъ я ожидала; вовсе не дикая и не слишкомъ величественная, — я вѣдь не люблю альпійскихъ ужасовъ. Отсюда мы отправимся въ Лимерикъ, гдѣ я дамъ четыре концерта. Опять начнется прежняя лямка послѣ здѣшняго рая! И такъ, милый Вилли, пиши уже не сюда, если ты вообще будешь писать, а въ Лимерикъ. Надѣюсь, что ты вѣришь искренности моихъ намѣреній и не считаешь меня алчною только потому, что я осторожна за двухъ. Прощай, милый Вилли; если есть на свѣтѣ человѣкъ, который желаетъ тебѣ скорѣе достигнуть прочнаго положенія и громкой славы, такъ это именно

любящая тебя Китти.

«P. S. Вторникъ утромъ. Милый Вилли, письмо мое вышло такое дѣловое, что мнѣ просто стыдно; но я не въ силахъ сжечь его и начать свои доводы снова. Я совершенно измучилась съ нимъ вчера вечеромъ; на каждомъ шагу встрѣчались препятствія, меня ежеминутно прерывали; отъ этого оно вышло такое нескладное, точно ученическое сочиненіе. Все равно, Вилли, ты, вѣдь, знаешь, что я не жадна и что никто такъ горячо не желаетъ тебѣ успѣха. Право, я хотѣла написать поласковѣе. Во всякомъ случаѣ ты, я думаю, радъ, что я въ восторгѣ отъ Килларнэя. Прощай. Утро дивное и мы сейчасъ ѣдемъ кататься на лодкѣ».

— Кататься на лодкѣ! — машинально повторилъ онъ пре себя. — Но кто же именно? Вѣдь, миссъ Пэшьенсъ, по собственнымъ же словамъ Китти, почти не выходитъ изъ гостинницы.. Зачѣмъ онѣ вообще въ Килларнэѣ? Почему она не предупредила, что ѣдетъ туда? Что значатъ всѣ эти разсужденія о какихъ-то житейскихъ тревогахъ, о необходимости пожертвовать личными желаніями его будущему, за которымъ она будетъ слѣдить издали? Онъ снова растерянно перечелъ письмо. Оно было написано вовсе не въ духѣ Китти, вовсе не напоминало своенравную, шаловливую, любящую дѣвушку. Ему показалось даже, что вмѣсто нея пишетъ кто-нибудь другой. Да, полно, высказала ли она всѣ свои мысли? Изъ уваженія ли къ его великой будущей славѣ отказывается она послѣдовать его призыву, столь простому, естественному, своевременному?…

Потомъ онъ жадно ухватился за мысль, что, быть можетъ, ее испугала только неожиданность предложенія, что ея поступокъ — слѣдствіе дѣвичьей стыдливости. Она смутилась при мысли пріѣхать въ Лондонъ одной, выйти за него замужъ и жить въ его скромной комнатѣ до пріисканія болѣе подходящей квартиры. Вся ея безсвязная аргументація, быть можетъ, только дѣвичья хитрость.

Но въ тонѣ письма, все-таки, было что-то очень странное и тревожное, и, когда Фицджеральдъ сѣлъ, наконецъ, писать отвѣтъ, онъ впервые испыталъ совершенно невѣдомое чувство боязни. Бояться Китти! Да, еслибъ она сама была тутъ, онъ сейчасъ бы успокоился. Но ихъ раздѣляетъ громадное разстояніе, и страхъ усиливается при мысли о недоразумѣніяхъ, такъ часто возникающихъ изъ переписки… Писалъ онъ торопливо, точно ему нужно было сказать многое и какъ можно скорѣе. Къ тому же, необходимо, чтобы письмо звучало бодро, иначе оно не разсѣетъ его унынія.

"Дорогая моя Китти! Я получилъ твое странное письмо. Право, трудно повѣрить, что писала его ты. Откуда у тебя взялась серьезность? Что испугало тебя?. Та ли это Китти, которая въ первое время послѣ моего пріѣзда въ Лондонъ писала чуть ли не каждый день: «Торопись! торопись! Я тебя такъ люблю!» Теперь же во всемъ твоемъ длинномъ письмѣ ни слова любви; за то много унынія, страха, политико-экономическихъ соображеній и мудрости въ духѣ Веніамина Франклина. Къ несчастью, мой хорошенькій философъ, твои доводы немного сбивчивы. Ты обвиняешь меня въ избыткѣ поэтическаго чувства и, конечно, если любить тебя значитъ быть слишкомъ сентиментальнымъ, каюсь въ этой винѣ. Но, если ты полагаешь, что я позволяю поэзіи или чему бы то ни было мѣшать моей заботливости о будущемъ, ты очень ошибаешься. Ты и не подозрѣваешь, какъ жадно сберегаю я каждый грошъ со времени моего пріѣзда въ Лондонъ. Я не наслаждаюсь въ Килларнэѣ; если предпринимаю иногда путешествіе, то только ради одной злой дѣвушки, которая не хочетъ быть разсудительной, пріѣхать сюда и выйти за меня замужъ. Поговоримъ серьезно, Китти. Чего ты боишься? Я уже отложилъ сто десять фунтовъ, да жалованья у меня двѣсти фунтовъ въ годъ; этого очень достаточно для начала; когда же дѣла наши поправятся, развѣ ты не будешь радоваться, вспоминая, что мы были вмѣстѣ въ трудныя минуты жизни? Ты говоришь о шаткости моего положенія и, точно миссъ Пэшьенсъ, думаешь, что литература — дѣло ненадежное, потому что черепица можетъ упасть человѣку на голову и убить его наповалъ. Нѣтъ сомнѣнія, что мистриссъ Четвиндъ можетъ умереть, но, вѣдь, эта участь грозитъ и намъ съ тобою, а если жизнь такъ непрочна, не слѣдуетъ ли спѣшить пользоваться ею? Жизнь, вѣдь, не безконечна, молодость еще короче, и, мнѣ кажется, когда два человѣка любятъ другъ друга, вѣрятъ сколько-нибудь въ будущее и хоть немного обезпечены, даже Веніаминъ Франклинъ, миссъ Ромэйнъ и другіе подобные имъ философы должны согласиться, что безразсудно бросать вѣрное счастье ради возможныхъ будущихъ благъ. Мнѣ странно даже въ шутку писать тебѣ объ этомъ, Китти. Я не думаю, чтобъ письмо твое было серьезно. Кто же это утверждалъ, что готовъ жить хоть воздухомъ, кто просилъ меня не уѣзжать?… И все это не болѣе года тому назадъ! Что же измѣнилось въ это короткое время?

"Я знаю что. Говорятъ, что разъ въ семь лѣтъ, въ прекрасное лѣтнее утро, на зарѣ, горный духъ спускается изъ своего волшебнаго замка на бѣломъ конѣ, окруженный прелестными феями. Онъ ѣдетъ по озеру, какъ по суху, а если выйдетъ на берегъ, куда бы ни ступилъ онъ, всюду воскресаетъ прежній блескъ и роскошь. Когда онъ все привелъ въ порядокъ, онъ; возвращается ѣъ свой таинственный замокъ. Ты, навѣрное, слыхала, что если хватитъ смѣлости пойти за нимъ, можно перейти озеро, не замочивъ ногъ, и дойти до самаго замка; тамъ на прощанье духъ подаритъ тебѣ часть своихъ сокровищъ. Ужь не догадался ли я, миссъ Китти? Не ждешь ли ты горнаго духа? Не потому ли головка твоя такъ полна меркантильности? Неужели ты въ самомъ дѣлѣ до такой степени желаешь бытъ богатой, кататься въ собственномъ экипажѣ, что встаешь каждые утро до зари, спускаешься къ озеру, смотришь вдаль и ждешь, не появится ли всадникъ на бѣломъ конѣ? Не въ этомъ ли заключается вся прелесть Килларнэя?… Понятно, что безсонница, одинокія странствія, ожиданія таинственнаго духа должны были затуманить твою головку, сдѣлать тебя до того нервною, что мнѣ едва вѣрится, что мнѣ пишетъ прежняя Китти!

"Дорогая моя, оставь эти безразсудныя опасенія, — ты всегда была такая храбрая. Если ты боишься пріѣхать сюда одна, я берусь привезти тебя; вѣдь, я тоже заслужилъ хоть немного отдыха. Что, еслибъ я встрѣтилъ тебя въ Лимерикѣ? Мы отпраздновали бы тамъ нашу свадьбу и вернулись вмѣстѣ въ Килларнэй. Я увѣренъ, что могъ бы показать тебѣ прелестные уголки, которые не входятъ въ обыкновенный маршрутъ туристовъ. Напиши, — или нѣтъ, лучше телеграфируй одно только слово — да, это, вѣдь, нетрудно, — и я пріѣду немедленно. Къ тому же, если ужь необходимо быть практичнымъ и дѣловымъ, чтобъ тебѣ нравиться, такъ свадьба стоила бы не дорого. Тебѣ не нужно будетъ бѣлаго шелковаго платья, а мнѣ не придется дѣлать подарковъ твоимъ подругамъ. И такъ, Китти, соберись съ духомъ и телеграфируй немедленно. Если ты пошлешь депешу изъ Килларнэя, я поѣду прямо на Лимерикъ и буду тебя ждать. Лучше не размышляй, а дѣйствуй. Если ты опять примешься за разныя выкладки, точно секретарь общества страхованія жизни, то понятно, что ты не придешь ни къ какому рѣшенію, а только расхандришься.

"Какая отличная будетъ наша поѣздка, если только ты скажешь да! Мы, разумѣется, заѣдемъ и въ Айнишинъ, спустимся лунною ночью къ ручью, чтобъ донъ-Фіерна и вся его братія знали, что ты несовсѣмъ еще забыла свое обѣщаніе. Вѣдь, ты не забыла его, Китти? Я велѣлъ вырѣзать число нашей прогулки на томъ кольцѣ, которое ты мнѣ подарила, а потомъ пожалѣлъ о ненужномъ расходѣ. Вѣдь, есть вещи, которыя врѣзываются глубоко въ сердце человѣка, становятся частью его, разстаться съ ними можно только вмѣстѣ съ жизнью. Не думаю, чтобъ кто-нибудь изъ насъ могъ забыть нашу клятву?

"Безсовѣстное существо, которое занимаетъ извѣстный тебѣ хорошенькій домикъ на Темзѣ, все еще живетъ въ немъ. Я часто хожу въ ту сторону, чтобъ посмотрѣть, не отдается ли онъ внаймы; но нѣтъ, эта жалкая улитка продолжаетъ цѣпляться за свою раковину. Не унывай, однако, у насъ будетъ много времени, чтобъ выбрать себѣ уютное жилье; я всегда могу пользоваться ясными утрами для прогулокъ и откладывать работу до дождливыхъ дней. Когда же мы дадимъ себѣ полный праздникъ, сколько найдется по окрестностямъ красивыхъ, тихихъ мѣстъ, куда мы можемъ отправляться! Я ихъ уже исходилъ и постоянно думалъ: Китти будетъ въ восторгѣ отъ этого уголка; она, навѣрное, еще никогда не была здѣсь. Если мы помѣстимся сначала на меблированной квартирѣ, это дастъ тебѣ возможность привыкать къ хозяйству постепенно; мы не торопясь выберемъ себѣ домикъ и обставимъ его по желанію. Тебя изумятъ мои свѣдѣнія по части столовъ, стульевъ и ковровъ. Что касается Росса, онъ обѣщалъ подарить намъ въ извѣстный тебѣ торжественный день чайный сервизъ изъ стариннаго фарфора, который онъ купилъ гдѣ-то по случаю. Подумай только, что ты будешь сидѣть за чайнымъ столомъ въ собственномъ своемъ домѣ!

"Китти, если миссъ Пэшьенсъ станетъ тебѣ преподавать уроки политической экономіи, пошли ее ко всѣмъ нелегкимъ. Мнѣ постоянно грезится выраженіе твоихъ глазъ, когда мы встрѣтимся въ Лимерикѣ. Будешь ли ты робка и кокетлива, или высокомѣрна и неприступна? Знаю, что ты можешь легко напускать на себя любое настроеніе, мнѣ же хотѣлось бы видѣть прежнюю Китти, а не трусливую, дѣловую, практическую, совершенно чуждую мнѣ. Помнишь ли ты свои собственныя слова: «Скажи имъ, что есть въ Ирландіи бѣдная дѣвушка, которая умираетъ отъ любви къ тебѣ»? Какія бы мысли ни мучили тебя теперь, все покажется тебѣ свѣтлымъ и радостнымъ, лишь только я обниму тебя и попрошу улыбнуться поласковѣе. И такъ, ни слова болѣе; пожертвуй шиллингомъ на телеграмму и не мучься ничѣмъ до нашей встрѣчи въ Лимерикѣ. Тамъ я возьму тебя на свою полную отвѣтственность и мы скоро покончимъ со всѣми твоими экономическими заботами.

"Вѣчно твой Вилліамъ Фицджеральдъ".

Онъ вышелъ, поспѣшно направился къ почтовому ящику и опустилъ въ него письмо, не желая потерять ни одной минуты. Назадъ онъ шелъ уже тише и все недоумѣвалъ, не пропустилъ ли онъ чего-нибудь, что могло бы убѣдить Китти.

Когда онъ входилъ къ себѣ на дворъ, почтальонъ подалъ ему еще два письма. Онъ взялъ ихъ совершенно равнодушно и распечаталъ одно изъ нихъ, поднимаясь по лѣстницѣ. Оно было слѣдующаго содержанія:

"Уважаемый мистеръ Фицджеральдъ! Не можете ли вы удѣлить мнѣ нѣсколько минутъ завтра вечеромъ, прежде чѣмъ уйдете изъ нашего дома? Если этотъ день для васъ неудобенъ, выберите другой, но только завтра я навѣрно буду дома. Мнѣ надо переговорить съ вами о дѣлѣ.

"Ваша Мэри Четвиндъ".

Онъ никакъ не могъ представить себѣ, что хотѣла сказать ему миссъ Четвиндъ, но, не имѣя возможности разрѣшить своихъ недоумѣній, опустилъ письмо въ карманъ и распечаталъ слѣдующее. На конвертѣ былъ штемпель Венеціи. "Милѣйшій Фицъ! Цѣлую вѣчность не слыхалъ я ничего о васъ и, видѣлъ за это время такъ мало англійскихъ журналовъ, что вовсе не знаю, какъ идутъ ваши дѣла. Надѣюсь, что хорошо. У васъ есть энтузіазмъ, хорошее здоровье и ненасытное трудолюбіе. Рано или поздно волны Пактола направятся въ вашу сторону. Эта негодная рѣчонка никакъ не хочетъ течь ко мнѣ, а, напротивъ, убѣгаетъ при первомъ моемъ появленіи; отъ этого и происходятъ мои вѣчныя затрудненія. Фактъ тотъ, что я ужасно стѣсненъ въ настоящее время, точно также какъ… впрочемъ, этого я не смѣю вамъ объяснить, но вы, навѣрное, сами догадаетесь. Чтобы выйти изъ моего непріятнаго положенія, я позволилъ себѣ смѣлость, на которую вы, конечно, не посѣтуете, такъ какъ для васъ отъ этого не произойдетъ никакого неудобства. Я выдалъ отъ вашего имени вексель въ полтораста фунтовъ, и если вы признаете его по предъявленіи, вы окажете мнѣ большую услугу безъ всякаго ущерба для себя, такъ какъ я выплачу свой долгъ до истеченія трехмѣсячнаго срока. Мнѣ нужна ваша подпись всего на нѣсколько недѣль, и я никогда не забуду этой услуги. On connaît l’ami au besoin.

"Какъ поживаетъ дама вашего сердца? Будьте добрымъ мальчикомъ, женитесь на ней поскорѣе; тогда вы сразу попадете въ колею домашней жизни и избѣгнете массы затрудненій. Надѣюсь, что Джиффордъ даетъ вамъ много работы. Скобелль оказался большой скотиной; впрочемъ, и я такимъ субъектамъ никогда не довѣрялъ.

"Вашъ Гильтонъ-Клеркъ".

Фицджеральдъ спустился по лѣстницѣ и постучался къ Россу. Художникъ сидѣлъ передъ мольбертомъ и, покуривая трубку, не спускалъ глазъ съ стоявшей на немъ картины; около него, однако, не было видно ни красокъ, ни кистей.

— Читайте, — торжественно сказалъ Фицджеральдъ, передавая ему письмо Клерка. — Ну, что я вамъ говорилъ?

Россъ, не торопясь, прочелъ письмо и возвратилъ его.

— До сихъ поръ, — произнесъ онъ, наконецъ, — я всегда считалъ Клерка негодяемъ. Теперь же я вижу, что онъ, кромѣ того, еще нахалъ.

— Увѣряю васъ, онъ не дурной человѣкъ, — съ жаромъ возражалъ Фицджеральдъ. — Развѣ не видно изъ всего тона его письма, что ему даже въ голову не приходитъ считать себя виноватымъ передо мною? Я, вѣдь, говорилъ вамъ, что есть люди, прекрасные во всемъ остальномъ, но просто лишенные въ денежныхъ дѣлахъ шестаго чувства…

— Шестаго чувства! — сердито повторилъ Россъ. — А я, въ свою очередь, развѣ тоже не совѣтовалъ вамъ не смѣшивать понятій и не называть простой честности какимъ-то шестымъ чувствомъ? Если мошенникъ запуститъ на улицѣ руку въ мой карманъ, я зову ближайшаго полисмена, вовсе не заботясь о шестомъ чувствѣ.

— Да, но, вѣдь, шотландцы вообще слишкомъ положительны и требовательны. Если человѣкъ не одаренъ всѣми добродѣтелями, вы не вѣрите, чтобъ онъ имѣлъ хоть одну изъ нихъ. Клеркъ всегда относился ко мнѣ по-пріятельски. Онъ, навѣрное, аи о чемъ не догадывается; на это у него просто не хватитъ совѣстливости…

— Такой недостатокъ совѣстливости довелъ до тюрьмы не мало людей, для которыхъ было гораздо болѣе оправданій, чѣмъ для такого празднаго эгоистическаго существа, какъ Клеркъ. Неужели вы еще не прозрѣли? Онъ, кажется, далъ вамъ порядочный урокъ. Вы, конечно, возьмете и подпишете этотъ вексель и будете вѣрить, что онъ по немъ уплатитъ. Держу пари на десять фунтовъ, кончится все тѣмъ, что ни одна полушка изъ этихъ денегъ не выйдетъ изъ чьего-либо кармана, кромѣ вашего, если вы подпишете свое имя на оборотѣ этой бумажонки.

Онъ вытряхнулъ золу изъ трубки и продолжалъ еще болѣе сердито:

— Да стоите ли вы послѣ этого, чтобы объ васъ тосковала молодая дѣвушка, если вы въ состояніи бросать деньги на такого негодяя?

— Не горячитесь такъ, Россъ; я вовсе не собираюсь этого дѣлать. Я не призналъ бы векселя ни для кого на свѣтѣ. Еще въ нашихъ краяхъ наглядѣлся я на послѣдствія такихъ сдѣлокъ. Да, наконецъ, — продолжалъ Фицджеральдъ, вставая и приближаясь къ картинѣ, — мнѣ скоро могутъ понадобиться всѣ мои деньги. Быть можетъ… есть, по крайней мѣрѣ, на это маленькая надежда… мнѣ придется самому обзаводиться домомъ, конечно, въ скромныхъ размѣрахъ.

— Что вы! Ну, вотъ это извѣстіе будетъ получше. Это дѣло хорошее. Только не надрывайтесь черезъ-чуръ работою. Вы сегодня съ ранняго утра все пишете.

— Работою? — удивленно спросилъ Фицджеральдъ. — Я вовсе не принимался еще за дѣло, да, кстати, и не завтракалъ.

— Такъ изъ-за чего же топтались вы взадъ и впередъ все утро? Я думалъ, что вы вымучиваете изъ себя, по крайней мѣрѣ, эпическую поэму.

— О, нѣтъ, — отвѣчалъ молодой человѣкъ, смутно вспоминая, что, должно быть, дѣйствительно шагалъ по комнатѣ, подыскивая самыя убѣдительныя фразы. — Я только писалъ письмо.

— Трудновато же оно было, — замѣтилъ его пріятель.

— Да, — задумчиво отвѣчалъ Фицджеральдъ. — Не легко убѣждать человѣка, отъ котораго разлученъ большимъ разстояніемъ. Трудное это дѣло, по временамъ даже безотрадное.

Россъ посмотрѣлъ на него испытующимъ взглядомъ.

— Значитъ, дѣла идутъ не совсѣмъ хорошо?

— О, нѣтъ, — отвѣчалъ Фицджеральдъ съ напускною веселостью. — Напротивъ, очень хорошо. Я надѣюсь, что вамъ скоро представится случай поднести обѣщанный чайный сервизъ и сказать прочувствованную рѣчь. Разумѣется, письма вещь неудобная, когда нужно разсмотрѣть дѣло со всѣхъ сторонъ; да и самъ иногда понимаешь все вкривь и вкось. А ужь особенно трудно это съ дѣвушкой нервной, боязливой, недовѣрчивой къ собственнымъ сужденіямъ… если, къ тому же, вопросъ касается рѣшительнаго шага. Вообще писать письма не легко; если они слишкомъ серьезны, дѣвушка можетъ подумать, что вы чего-нибудь боитесь, и предпочесть остаться въ прежнихъ отношеніяхъ; если вы слишкомъ веселы и стараетесь ее ободрить, она начинаетъ думать, что нѣтъ уже никакой необходимости принять немедленное рѣшеніе, такъ какъ и безъ того все идетъ хорошо. Гораздо лучше лично свидѣться… На этотъ разъ, Россъ, я, такъ и быть, скажу вамъ… я сдѣлалъ формальное предложеніе, и нисколько не удивлюсь, если мнѣ придется надняхъ выѣхать изъ Лондона и вернуться женатымъ.

— Дай вамъ Богъ счастья! Теперь я спокоенъ совершенно; вы не дадите этому плуту выманить у себя еще денегъ.

— За то вотъ это, — отвѣчалъ Фицджеральдъ, передавая ему второе письмо, — можетъ, конечно, тоже имѣть вліяніе на мою судьбу.

Россъ пробѣжалъ краткую записку миссъ Четвиндъ.

— Въ чемъ бы ни заключалось дѣло, оно, навѣрное, важно, — продолжалъ Фицджеральдъ. — Миссъ Четвиндъ никогда еще не вызывала меня такимъ образомъ. Быть можетъ, эти дамы тяготятся нашими настоящими отношеніями, находятъ, что это стоитъ имъ слишкомъ дорого или хотятъ пригласить на мое мѣсто кого-нибудь другаго. Ну что-жь? Если такъ, дѣлать нечего. Проживемъ и безъ этого. Не стану же я сокрушаться.

— Пойдемте-ка пройтись, Фицджеральдъ.

— Нѣтъ. Я позавтракаю, а потомъ сяду работать. Я пишу статью объ ирландскихъ балладахъ. Изумительно, какъ бодро пишется, когда знаешь, что работа будетъ оплачена.

— По этой части у меня мало опыта, — сухо отвѣчалъ Россъ.

Фицджеральдъ пошелъ къ себѣ, насвистывая какую-то пѣсню. Не возможность лишиться главнаго источника дохода смущала его; у него были иныя заботы. Что напишетъ ему Китти? Когда наступитъ для него блаженный день? Повидимому, бодро принялся онъ за статью объ ирландскихъ балладахъ. Шагая, по своему обыкновенію, взадъ и впередъ по комнатѣ, онъ напѣвалъ мелодіи тѣхъ пѣсенъ, которыя постепенно разбиралъ. Но, дойдя до того мѣста, гдѣ авторъ балладъ воспѣвалъ свою бѣдную, милую Китти, работа пошла какъ-то медленнѣе. Случайная ли ассосіація идей, сходство ли именъ, только эти строки писались очень трудно. Еще одна минута, перо было брошено въ сторону, и голова молодаго человѣка безсильно упала на судорожно сжатыя руки…

Зачѣмъ, зачѣмъ Китти въ Килларнэѣ?… Почему она такъ холодна, почему голосъ ея звучитъ такъ странно, чуждо, а не ласково и нѣжно, какъ въ старые, счастливые дни? Не могла же она совсѣмъ забыть Айнишинъ!

Глава XXI.
Неожиданная комбинація.

Безъ всякихъ тревожныхъ мыслей или предчувствій направился Фицджеральдъ въ этотъ вечеръ къ мистриссъ Четвиндъ. Ему горя мало было отъ того, что бы ни случилось съ нимъ въ это свиданіе, и онъ почти не думалъ о послѣдствіяхъ.

Войдя въ домъ, онъ оставилъ пальто и шляпу въ передней и отправился со связкой книгъ и журналовъ въ гостинную. Къ своему большому удивленію, онъ не засталъ тамъ никого. Положивъ связку на столъ, онъ подошелъ къ камину и вперилъ взглядъ на колеблющійся огонь, точно искалъ въ немъ разрѣшенія какихъ-то сомнѣній. Въ комнатѣ царила глубочайшая тишина.

Легкій шорохъ вызвалъ его изъ размышленій, и, обернувшись, онъ увидалъ Мэри Четвиндъ, приближавшуюся къ нему съ доброй улыбкой на губахъ.

— Здравствуйте, мистеръ Фицджеральдъ, — сказала она, глядя на него своимъ яснымъ взоромъ.

Онъ почтительно отвѣчалъ на ея привѣтствіе.

— Тетушка вамъ кланяется и очень жалѣетъ, что не увидитъ васъ сегодня. Она простудилась и докторъ велѣлъ ей дня два не выходить изъ спальни. Не желаете ли вы сѣсть?

Говоря это, миссъ Четвиндъ опустилась въ кресло у камина. Что за изумительное самообладаніе у этой дѣвушки! Все, что бы она ни дѣлала, ни говорила, выходило такъ просто и естественно! Глядя на ея спокойныя и граціозныя манеры, онъ невольно вспомнилъ Китти, то игривую, то вѣяную, то шаловливую, конечно, безъ всякаго желанія проводить между ними параллель. Китти была для него единственною женщиною на свѣтѣ; другой такой, какъ она, не существовало.

— Надѣюсь, что нездоровье вашей тетушки не серьезйо? — спросилъ онъ.

— О! нѣтъ, нисколько. Да, правду сказать, я такъ жестока, что даже рада ему. Оно даетъ мнѣ возможность поговорить съ вами въ теченіе нѣсколькихъ минутъ, если вы согласны удѣлить мнѣ ихъ. Я имѣю къ вамъ большую просьбу, и боюсь, что не съумѣю изложить ее какъ слѣдуетъ.

Она вовсе не имѣла испуганнаго вида, а говорила очень добродушно: даже глаза ея какъ будто улыбались.

— Быть можетъ, я могу вывести васъ изъ затрудненія, миссъ Четвиндъ, — началъ Фицджеральдъ. — Я догадываюсь, кажется, о цѣли нашей бесѣды…

— Не думаю, чтобы вы могли мнѣ помочь.

— Я хотѣлъ только сказать, — продолжалъ онъ равнодушно, — что если у васъ есть кто-нибудь, кому вы желаете передать мое мѣсто, я прошу васъ сдѣлать это не задумываясь.

— О, вопросъ совсѣмъ не въ этомъ! — поспѣшно перебила она его. — Кто могъ бы замѣнить васъ? Напротивъ, мистеръ Фицджеральдъ, я вамъ очень благодарна, да и всѣ мы. Вы вернули тетушкѣ прежнюю веселость и разговорчивость; она только и толкуетъ, что о васъ, о вашихъ статьяхъ и о вашемъ пріятелѣ, шотландскомъ художникѣ. Нѣтъ, дѣло совершенно не въ томъ.

Во всякое другое время Фицджеральдъ слушалъ бы съ удовольствіемъ эти ласковыя и искреннія слова, въ особенности потому, что не подозрѣвалъ до той поры, какъ смотритъ миссъ Четвиндъ на его положеніе въ домѣ. Но въ этотъ вечеръ мысли его были далеко; ему было безразлично, какая бы судьба ни постигла его занятія съ мистриссъ Четвиндъ; на сердцѣ у него было невыносимо тяжко, и онъ самъ не зналъ почему.

— Вы не разъ, конечно, слыхали отъ тетушки объ ея помѣстьѣ Boat of Harry?

— Да, — отвѣчалъ Фицджеральдъ, встрепенувшись; онъ вспомнилъ, что это мѣсто находилось въ Ирландіи и было поэтому на цѣлыхъ триста съ лишнимъ миль ближе къ его мыслямъ.

— Такъ вотъ о немъ я и хочу съ вами поговорить. Но, прежде чѣмъ высказать свою просьбу, я должна дать вамъ нѣкоторыя объясненія. Вы, безъ сомнѣнія, знаете, что тетушка по своему рѣдкому великодушію подарила свое имѣніе, съ полной обстановкой, лошадьми, экипажами и всѣмъ прочимъ, моему бѣдному брату.

— Да, я знаю, — отвѣчалъ Фицджеральдъ, много слышавшій уже изъ разныхъ источниковъ объ этомъ имѣніи на берегу залива Бентри и почему-то думавшій одно время, что миссъ Четвиндъ хочетъ послать его туда въ качествѣ управляющаго или смотрителя.

— Къ счастью, братъ мой былъ самъ довольно богатъ и могъ поддерживать это имѣніе, — продолжала миссъ Четвиидъ. — Но, все-таки, главною его страстью была охота, и онъ постоянно жилъ зимою въ Англіи. За то лѣто и осень онъ проводилъ въ Boat of Harry, куда иногда пріѣзжали на короткое время и мы съ тетушкой. Это были счастливѣйшіе дни ея жизни; она просто боготворила своего милаго мальчика, какъ она его называла, съ гордостью смотрѣла, какъ онъ хозяйничаетъ въ своемъ имѣніи. Ея привязанности къ нему не было придѣловъ. Не знаю, извѣстно ли вамъ, что она страшно боится моря…

— Я догадывался объ этомъ по нѣкоторымъ ея отзывамъ.

— Кажется, она сама чуть не потонула еще дѣвушкой. Какъ бы то ни было, она терпѣть не можетъ морскихъ плаваній, но, однако, все-таки, купила для Франка маленькій пароходъ и, преодолѣвая свою нервность, ѣздила на немъ кататься, меня брала съ собой и притворялась, что въ восторгѣ, когда мы съ шумомъ и свистомъ неслись мимо Гленгарифа, ежеминутно опасаясь налетѣть на скалу. Какъ смотрѣла я на эти экскурсіи — нечего вамъ и говорить…

— Я небольшой знатокъ этого рода ощущеній, но, все-таки, понимаю, что дамамъ оно должно быть не по вкусу.

Говоря это, онъ, все время думалъ только о Гленгарифѣ. Пріѣзжала ли тамъ Китти съ своей спутницей? Гуляли ли онѣ на берегу моря въ сумеркахъ? Что это она не пишетъ до сихъ поръ?

— Потомъ, послѣ страшной катастрофы, — продолжала миссъ Четвиндъ, на мгновенье отвернувшись, — когда мы лишились нашего бѣднаго Франка, я думала, что тетушка никогда болѣе не оправится. У нея исчезъ весь интересъ къ жизни. Она пожелала, чтобъ Boat of Harry оставался нетронутымъ, какъ былъ при жизни брата. Ни до чего нельзя было прикоснуться. Состояніе его, видите ли, перешло къ ней. Жить въ имѣніи ей было невыносимо; еще невозможнѣе казалось продать его. Такъ оно и остается до нынѣшняго дня.

Она слегка вздохнула.

— Вы знаете теперь печальную сторону дѣла. Быть можетъ, большая часть моего разсказа была вамъ уже раньше извѣстна. А теперь вернемся къ моей просьбѣ, мистеръ Фицджеральдъ. Она очень проста и совсѣмъ не сентиментальна. Мнѣ кажется, просто грѣшно оставлять такое прекрасное имѣніе совершенно безъ пользы. Думаю, что и тетушка согласилась бы съ этимъ, еслибъ перемѣна совершилась постепенно. Я, конечно, не желала бы, чтобъ она продала его; оно уже давно принадлежитъ тетушкиной семьѣ и съ нимъ связаны, къ тому же, воспоминанія для насъ обѣихъ. Много времени прошло съ тѣхъ поръ, какъ погибъ мой бѣдный братъ. Тетушка, повторяю, стала гораздо болѣе походить на прежнюю мистриссъ Четвиндъ съ тѣхъ поръ, какъ познакомилась съ вами, и значительно менѣе хандритъ. Ну, скажите, пожалуйста, не находите ли и вы тоже, что такое мѣсто, какъ наше имѣніе, не должно пропадать безъ пользы?

— Конечно, отвѣчалъ Фицджеральдъ. — Да развѣ никто тамъ не живетъ?

— Нѣтъ, въ томъ-то и нелѣпость. Впрочемъ, мнѣ и говорить бы такъ не слѣдовало; вѣдь, это происходитъ отъ любви тетушки къ Франку! Никто тамъ не живетъ. Мы должны платить, — или, по крайней мѣрѣ, хоть тетя платитъ, — за содержаніе цѣлой домашней обстановки и взамѣнъ этого получаемъ иногда осенью ящикъ съ дичью или штуку лососины. У насъ, вѣдь, тамъ цѣлый штатъ — лошади, кучеръ, охотникъ, лодочникъ, двѣ женщины — и единственное живое существо, хотя изрѣдка пользующееся всѣмъ этимъ, это нашъ повѣренный, Макъ-Джи, и то, когда онъ пріѣзжаетъ платить прислугѣ жалованье и немного поохотиться или покататься на пароходѣ. Я предлагала тетушкѣ перевезти въ Лондонъ, по крайней мѣрѣ, хоть лошадей, но когда она на это ничего не отвѣчала, а только отвернулась, чтобы скрыть слезы; могла ли я настаивать? Это были лошади Франка; онъ ими гордился. То же самое и съ пароходомъ. Она и слышать не хочетъ о его продажѣ. Въ теченіе долгаго времени всякое упоминаніе о Boat of Harry было ей такъ тяжело, что я касалась этого предмета только, когда мнѣ приходилось посылать мистеру Макъ-Джи чекъ. Да и тогда я просто говорила: «Тетя, Макъ-Джи требуетъ столько-то». Все это кажется вамъ, быть можетъ, нелѣпою сентиментальностью; пожалуй, это и такъ. Но, вѣдь, я сестра Франка, знаю, какъ добра была къ нему тетушка и, если ей хочется сохранять неприкосновеннымъ все, что ему принадлежало, то не мнѣ находить это смѣшнымъ.

— Конечно, нѣтъ, — серьезно отвѣчалъ Фицджеральдъ. Ему очень нравилось, какъ она говорила объ этомъ предметѣ. Никогда не считалъ онъ ее способною на такую отзывчивость.

— Но теперь, — продолжала миссъ Четвиндъ, — когда прошло уже столько времени и тетушка нѣсколько повеселѣла, пора, мнѣ кажется, сдѣлать ей усиліе надъ собою и извлечь пользу изъ имѣнія. Я не считаю себя жадною, но увѣряю васъ, что мнѣ досадно выдавать чеки на содержаніе такого ненужнаго мѣста. Быть можетъ, совѣсть моя возстаетъ противъ такой безцѣльной затраты, главнымъ образомъ, потому, что я вижу вокругъ себя столько нужды, горя и всякихъ страданій.

— Вы несомнѣнно правы, — отвѣчалъ Фицджеральдъ, хотя не понималъ хорошенько, при чемъ онъ тутъ. — Если мистриссъ Четвиндъ не желаетъ продать имѣніе и ей тяжело жить въ немъ самой, почему бы не отдать его въ наймы? Если охота тамъ хороша, наниматели найдутся. Мѣстность красивая.

— Вотъ это и я думаю, — отвѣчала миссъ Четвиндъ съ своей спокойной, умной улыбкой. — Только единственный человѣкъ, который могъ бы убѣдить тетю сдать имѣніе въ наймы и тѣмъ сократить расходы, это именно вы, мистеръ Фицджеральдъ. Теперь вы знаете, въ чемъ моя просьба.

— Я? Но я-то что-жь могу сдѣлать? — воскликнулъ онъ.

— Еслибъ я просила тетю отдать въ наймы нашъ домъ, она сочла бы меня жестокосердою и безчувственною, — отвѣчала миссъ Четвиндъ. — Мысль передать чужому человѣку экипажъ Франка, его ружья, каюту на пароходѣ показалась бы ей ужасною. Но ее можно пріучить къ этому постепенно. Еслибъ вы съѣздили туда и пожили тамъ нѣкоторое время, это не было бы ей непріятно, къ вамъ она чувствуетъ величайшее расположеніе. Вы, приблизительно, ровесникъ Франка, понимаете толкъ въ охотѣ, и она нашла бы естественнымъ, что вы гостите у насъ. Разъ первый шагъ будетъ сдѣланъ, остальное пойдетъ само собою. Тогда ужь не трудно будетъ убѣдить тетушку сдать на будущій годъ домъ кому-нибудь изъ ея друзей: нѣкоторые изъ ученыхъ, какъ она называетъ нашихъ знакомыхъ, очень любятъ охоту. Знаю, — торопливо продолжала миссъ Четвиндъ, замѣтивъ на лицѣ молодаго человѣка изумленіе, — что я требую отъ васъ большой жертвы. У васъ есть работа, а я какъ будто предлагаю вамъ бросить ее на неопредѣленное время. Но такъ ли это? Я не могу представить себѣ мѣста, гдѣ лучше бы работалось, чѣмъ тамъ, если только Boat of Harry не покажется вамъ слишкомъ уединеннымъ. Въ такомъ случаѣ вы могли бы пригласить къ себѣ мистера Макъ-Джи, и будьте увѣрены, что онъ, большой любитель спорта, съ удовольствіемъ присоединится къ вамъ. Мнѣ кажется, вы черезъ-чуръ усидчиво работали съ тѣхъ поръ, какъ пріѣхали въ Лондонъ, и почти не выѣзжали изъ города.

— Позвольте, — сказалъ Фицджеральдъ нѣсколько растерянно, — вы это серьезно говорите? Вы дѣйствительно, предлагаете мнѣ съѣздить въ ваше имѣніе?

— О, ни чуть! — сказала она ласково. — Это пока мои собственная фантазія. Только не отказывайтесь, пожалуйста, если тетушка предложить вамъ поѣхать въ Ирландію и отдохнуть тамъ. Я изложила теперь все положеніе дѣлъ и, еслибъ вы согласились на нашу просьбу, это было бы, какъ вы видите, большимъ одолженіемъ для всѣхъ насъ и въ особенности для меня, такъ какъ помогло бы мнѣ осуществить мой планъ.

Такое предложеніе должно бы показаться очень соблазнительнымъ всякому молодому человѣку съ такими вкусами и привычками, какъ у Фицджеральда. Но въ настоящую минуту онъ и думать не хотѣлъ объ этомъ. Другіе замыслы, гораздо болѣе важные для него и его будущаго, поглощали его.

— Вы говорите о нынѣшнемъ годѣ? — спросилъ онъ. — Я сейчасъ долженъ бы ѣхать?

— Относительно того, сейчасъ ли, и еще ничего не могу опредѣлить. Скажемъ, пожалуй, что сейчасъ или, по крайней мѣрѣ, такъ скоро, какъ мнѣ удастся уломать тетушку.

— Я очень жалѣю, — отвѣчалъ онъ дрожащимъ голосомъ, — но важныя дѣла могутъ отозвать меня на черезъ нѣсколько дней изъ Лондона и я не могу связать себя никакимъ обѣщаніемъ.

Въ ту же минуту въ его головѣ промелькнула неожиданная мысль, отъ которой вся кровь хлынула у него къ мозгу. Что, еслибъ соединить эти двѣ экскурсіи и привезти Китти въ имѣніе мистриссъ Четвиндъ вмѣсто Айнишина? Вотъ бы отлично! Бѣдная Китти, такъ безплодно мечтающая о каретѣ и парѣ лошадей! И экипажъ, и спокойная барская усадьба для медоваго мѣсяца, и яхта, и слуги, — все въ ея распоряженіи! Могло ли что-нибудь случиться болѣе кстати? Бываютъ же странныя совпаденія! Что передъ нимъ и Китти такъ неожиданно откроются врата этого рая на берегу моря, это, конечно, никогда и не снилось ей даже въ тѣ минуты, когда она мечтала о богатствѣ, о каретѣ, запряженной парой, и о прогулкахъ среди прелестной природы. Не побудитъ ли ее это обстоятельство назначить скорѣе опредѣленный срокъ? Устоитъ ли она передъ картиною этого счастливаго и уединеннаго уголка?

— Позвольте узнать, — быстро спросилъ онъ, — долженъ ли я ѣхать въ ваше имѣніе непремѣнно одинъ?

— Одинъ? О, нѣтъ! Я говорила о вашемъ одиночествѣ только въ томъ случаѣ, еслибъ вы пожелали продолжать тамъ литературныя занятія. Не думаю, конечно, хотя вы и большой любимецъ тети, чтобы она позволила вамъ взять съ собою большую компанію…

— О, я вовсе не объ этомъ говорю! — поспѣшно отвѣчалъ молодой человѣкъ. Передъ его воображеніемъ проносились въ эту минуту картины такія яркія, какихъ никогда не могъ бы нарисовать даже Джонъ Россъ.

— Это было бы большимъ одолженіемъ для меня, — снова начала дѣвушка, видя, что онъ возвращается къ ея плану, — отдыхомъ для васъ и услугою для бѣдной тети. Она скоро убѣдится въ этомъ. Настоящее положеніе дѣлъ не можетъ долго тянуться, и я увѣрена, разъ началась бы постепенная перемѣна, тетя первая согласится, что такъ лучше. Оказать правду, мистеръ Фицджеральдъ, я боялась одно время ея idée fixe. Она была мнѣ непріятна, въ особенности когда я знала, что тетушка одна: меланхолія ея становилась тогда болѣзненною и совершенно, безнадежною. Теперь же, когда тетя снова начала интересоваться ежедневною жизнью, несомнѣнно, настало для нея время преодолѣть свою чувствительность и позволить произвести нѣкоторыя перемѣны въ Boat of Harry, и никто не можетъ сдѣлать этого лучше васъ. Не знаю, приходило ли вамъ въ голову, — продолжала миссъ Четвиндъ, и въ первый разъ въ теченіе всего разговора въ ней обнаружилось нѣкоторое смущеніе, — но мнѣ кажется, что тетушкѣ хочется, насколько это пока возможно, поставить васъ на мѣсто Франка, т.-е., я хочу сказать, въ сферѣ ея привязанностей и интересовъ. Меня просто поражаетъ, когда я вхожу иногда случайно въ комнату, что тетя говоритъ съ вами совершенно тѣмъ тономъ, какъ нѣкогда съ нимъ. Ей кажется, что вы одного съ нимъ роста, хотя вы гораздо выше его. Бѣдная тетя подчасъ забываетъ кое-что, вотъ ей и представляется, что братъ мой такъ же любилъ книги, поэзію, какъ и вы; между тѣмъ, если Франкъ ненавидѣлъ что-нибудь на свѣтѣ, такъ именно книги, кромѣ тѣхъ, которыя касались спорта. Не большую библіотеку найдете вы въ Boat of Harry, если съѣздите туда. Вы, можетъ быть, находите, что я нехорошо дѣлаю, говоря такъ о своемъ умершемъ братѣ. Мнѣ и самой иногда кажется, что во мнѣ недостатокъ чувствительности, потому что я не могу вѣрить во все, что говоритъ о Франкѣ бѣдная тетя. А, все-таки, я его очень любила; весь міръ измѣнился для меня послѣ его смерти: мнѣ казалось, что я уже ни съ кѣмъ болѣе не сойдусь и не найду никого, кто принесетъ мнѣ столько пользы, говоря со мной просто и трезво, если я готова увлечься невозможными фантазіями. Но, когда я вижу, какъ часто встрѣчаются вокругъ насъ подобныя утраты, мнѣ кажется иной разъ, что я еще слишкомъ горюю, что мнѣ слѣдовало бы вовсе не думать о братѣ, а дѣлать свое дѣло и вѣрить, что все къ лучшему. Только міръ точно опустѣлъ съ тѣхъ поръ, какъ умеръ Франкъ. Знаете ли что. мистеръ Фицжеральдъ? Я не очень сентиментальна, но и мнѣ было бы непріятно, по крайней мѣрѣ, въ настоящее время, еслибъ вы привезли большую компанію чужихъ людей въ Boat of Harry.

— О! конечно, нѣтъ, — сказалъ онъ торопливо. — Мнѣ и въ голову это не приходило.

Губы ея слегка дрожали.

— Еслибъ кто-нибудь поѣхалъ со мною, — снова началъ онъ, думая, что лучше будетъ, если она узнаетъ всю правду, — такъ только мои жена.

— Но, вѣдь, вы не женаты, мистеръ Фицджеральдъ! — воскликнула она съ изумленіемъ.

— Нѣтъ…

— Значитъ, скоро женитесь? — продолжала миссъ Четвиндъ, но тутъ же поспѣшно опустила глаза. — Извините, пожалуйста: я отняла у васъ слишкомъ много времени. Зачѣмъ не остановили вы мою болтовню? Ну, такъ что-жь? Могу я считать васъ своимъ союзникомъ?

— Миссъ Четвиндъ, — улыбаясь, сказалъ молодой человѣкъ, — я подозрѣваю, что у васъ такіе же пріемы, какъ и у вашей тетушки, и что вы тоже дѣлаете добро, точно какъ будто сами принимаете одолженіе.

— Напротивъ, — отвѣчала она, подавая ему руку, — мои намѣренія очень корыстолюбивы. Я не хочу, чтобы деньги тратились даромъ изъ года въ годъ, и прошу вашей помощи въ этомъ дѣлѣ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, не могу скрыть, что вамъ будетъ у насъ хорошо. Покойной ночи и спасибо!

Несмотря на его страстное желаніе выйти скорѣе на улицу и обдумать смыслъ новаго предложенія, которое онъ передастъ Китти, Фицджеральдъ не могъ не вынести изъ этого свиданія пріятнаго впечатлѣнія. Мэри Четвиндъ говорила съ нимъ такъ мило, серьезно и искренно, что онъ почувствовалъ нѣкоторое угрызеніе совѣсти. Быть можетъ, онъ не понималъ ее хорошенько до того времени. Незамѣтно, чтобы ея сердце ожесточилось подъ вліяніемъ умственныхъ занятій. Что, если между наукою и чувствомъ нѣтъ, въ концѣ-концовъ. никакого смертельнаго антагонизма? Какъ ласково говорила она о старушкѣ, какая искренняя привязанность сказывалась въ каждомъ ея замѣчаніи о братѣ! Даже въ мимолетномъ смущеніи ея было что-то женственное; она сейчасъ же прекратила разспросы, лишь только подумала, что они могутъ быть оскорбительны. Если же, благодаря ей, такое великое счастіе выпадетъ на долю Китти и его, онъ употребитъ всѣ усилія, чтобы доказать миссъ Четвиндъ, какъ благодаренъ онъ за ея вниманіе.

Прежде всего, необходимо тотчасъ же увѣдомить Китти. Онъ радъ былъ всякому лишнему средству убѣдить ее, а этотъ доводъ, — такъ подсказывало ему, по крайней мѣрѣ, его пылкое воображеніе, — былъ достаточно соблазнителенъ. Только подѣйствуетъ ли онъ на нее въ такой же степени? Представятся ли и ей всѣ минуты ихъ будущей совмѣстной жизни въ домѣ на берегу моря, какъ онѣ рисовалирь въ его фантазіи? Какъ жаль, что онъ не могъ прибавить по утру этотъ лишній аргументъ къ своему посланію. Ну, да все равно! Когда она пріѣдетъ въ Лимерикъ, оба письма будутъ, навѣрное, заразъ ожидать ее на почтѣ!

Потомъ, въ своемъ нетерпѣніи, онъ поспѣшилъ на телеграфную станцію и отправилъ Китти слѣдующую депешу: «Если ты все еще въ Килларнэѣ, вытребуй письма изъ Лимерика. Не отвѣчай на первое письмо, пока не получишь второго. Увѣдомь, дошла ли телеграмма».

Это второе письмо было то самое, которое онъ только что собирался писать. Онъ рѣшился принять самый дѣловой тонъ и предположить, что Китти будетъ въ восторгѣ отъ предложенія миссъ Четвиндъ. Зачѣмъ станетъ онъ уговаривать и умолять ее? Развѣ его преданная Китти не столько же порадуется осуществленію ихъ самыхъ дорогихъ надеждъ, какъ и онъ? Ей нечего бояться свадебныхъ расходовъ, чѣмъ проще будетъ все, тѣмъ лучше. И если онъ невольно выпустилъ нѣкоторыя мелкія подробности и, ничуть не искажая истины, далъ Китти возможность думать, что предложеніе жить въ имѣніи было сдѣлано миссъ Четвиндъ только въ виду ихъ предстоящей свадебной поѣздки, что за бѣда? Пускай Китти вѣритъ, что ей хотѣли оказать вниманіе!

Все, что отъ него зависѣло, было теперь сдѣлано. Отправивъ письмо, онъ вернулся домой, отыскалъ Росса и провелъ вечеръ въ его мастерской. Послѣднее время Фицджеральдъ какъ-то боялся сидѣть одинъ на одинъ въ своей комнатѣ наверху. Странныя мысли проносились тогда въ его умѣ, опасенія, отъ которыхъ захватывало духъ, страшныя, ненавистныя, недостойныя его и обидныя для преданной и нѣжной Китти. Кто же заступится за ея честь и вѣрность, если даже онъ усомнится въ ней?

Глава XXII.
Разрѣшеніе сомнѣній.

Дни шли за днями, ни принося ни писемъ, ни телеграммъ въ скромное жилище на Фольгимской дорогѣ. Работать стало для Фицджеральда невозможно. Онъ ходилъ по комнатѣ взадъ и впередъ, прислушиваясь къ шагу почтальона, или праздно броилъ по улицамъ, въ увѣренности, что письмо будетъ непремѣнно ожидать его дома.

Росса онъ всячески старался избѣгать, но это было не легко. Художникъ приходилъ наверхъ, съ минуту смотрѣлъ на него, потомъ, по обыкновенію, подозрительно озирался, точно желалъ охватить взоромъ всѣ подробности, и сейчасъ же тащилъ Фняджеральда въ себѣ въ мастерскую, гдѣ ужинъ, роскошный, по ихъ понятіямъ, былъ всегда приготовленъ для двухъ.

— Я уже раза два за послѣднее время подмѣчалъ кое-что за вами, пріятель. Вы опять принялись за старое?

— За что именно?

— Морите себя съ голода.

— Нисколько. Зачѣмъ стану я морить себя, когда имѣю вѣрныхъ четыре фунта въ недѣлю и шансы получить еще больше?

Россъ что-то ворчалъ, ставя на столъ разные предметы. Потомъ онъ принесъ для своего друга бутылку пива, и пріятели, наконецъ, усѣлись. Фицджеральдъ началъ говорить о несчастіи, случившемся наканунѣ на желѣзной дорогѣ, но у Росса были другія мысли на умѣ.

— Такъ вы въ самомъ дѣлѣ не морите себя съ голода? — опять началъ онъ, взглянувъ вскользь на сосѣда.

— Ни чуть.

— Ну, а вы, все-таки, выглядываете нехорошо. Вы слишкомъ много бываете дома и въ городѣ и скоро совсѣмъ забудете, на что похожа деревня. Хороша же будетъ тогда ваша литература — блѣднолицая и безкровная! Да что же это съ вами, наконецъ, чортъ возьми! — сердито воскликнулъ онъ. — Не хотите даже мяса?

Фицджеральдъ оттолкнулъ отъ себя тарелку.

— Я ужь ѣлъ сегодня, — уклончиво отвѣчалъ онъ

— Когда?

— Не очень давно.

— Когда? — повторилъ Россъ.

— Да такъ, посреди дня.

— Значитъ, вы пріучили себя не ѣсть ничего послѣ двухъ часовъ?

Что касается Росса, то онъ не дремалъ надъ своей тарелкой, и сначала Фицджеральду приходилось одному вести весь разговоръ. Онъ вращался исключительно около текущихъ газетныхъ новостей.

— Есть предметъ, о которомъ я желалъ бы, чтобы вы написали статью, — сказалъ, наконецъ, Россъ. — Это было бы полезно для многихъ.

— Что берете вы за снабженіе нуждающихся литераторовъ темми?

— О, это вовсе не годится для изящной литературы. Напротивъ, это что-то вродѣ молота для раздробленія жалкаго лицемѣрія. Изобличите-ка, дружище, весь вредъ сочувствія, которое встрѣчается въ книгахъ, — и, прибавлю, главнымъ образомъ, въ книгахъ, написанныхъ женщинами, — къ благороднымъ личностямъ, всѣми силами старающимся поддерживать декорумъ и мучающимся изъ-за этого. Похвальная гордость, видите ли вы! Они жертвуютъ собою для семьи! Похвальная гордость, нечего оказать! Ну, страдаетъ-таки она подчасъ, я полагаю, когда кредиторы ломятся въ квартиру! Что касается меня, то я жалѣю только о тѣхъ торговцахъ, которыхъ эти люди обираютъ. Я слышалъ, — продолжалъ Россъ, съ минуту зорко глядя на Фицджеральда, — что вы, ирландцы, падки на это поддерживанье наружнаго блеска, т.-е., говоря попросту, любите жить не по карману.

Фицджеральдъ этого только и ждалъ. Подобныя выходки его пріятеля всегда кончались личнымъ примѣненіемъ.

— Нѣкоторые изъ мелкопомѣстныхъ сквайровъ дѣйствительно имѣютъ у насъ эту слабость, — отвѣчалъ онъ, — только думаю, что эту черту можно встрѣтить почти у всѣхъ обѣднѣвшихъ баръ. Имъ не легко отказываться отъ того образа жизни, къ которому они съ дѣтства привыкли.

— Но все зло заключается, главнымъ образомъ, въ самомъ началѣ, милый вы мой, — отвѣчалъ Россъ. — Начать жить не по средствамъ, вотъ въ чемъ бѣда. Ну, возьмемъ хоть васъ. Какъ думаете вы устроиться?

— Я ужь не разъ говорилъ вамъ. Въ двухъ маленькихъ комнатахъ за восемь или десять шилинговъ въ недѣлю, а потомъ мы поищемъ домикъ.

— Какой величины?

— Маленькій. Знаю, о чемъ вы думаете, Россъ; не давайте лучше лукавить. Вы воображаете, что я морю себя съ голода, чтобы накопить какъ можно больше денегъ, и выводите изъ этого заключеніе, будто я замышляю жить слишкомъ роскошно. Не такъ ли?

— Именно такъ, — быстро отвѣчалъ Россъ. — Вы попали прямо въ цѣль. Я не понимаю такихъ крайнихъ мѣръ. Мнѣ все кажется, что, когда молодые люди женятся, они должны приноравливаться къ стоимъ средствамъ, а улучшатся ихъ обстоятельства, можно увеличить и расходъ. Если же вы начнете пышно, а потомъ запутаетесь, неужели же я стану жалѣть васъ? Ни чуточки!

— Нѣтъ, я знаю, что вы сдѣлаете, — отвѣчалъ Фицджеральдъ, хорошо понимавшій теперь Росса. — Возьмете и выручите насъ изъ бѣды. Только въ настоящее время не можетъ быть и рѣчи о голодѣ.

— Такъ въ чемъ же дѣло? Почему лицо у васъ такъ осунулось? — спросилъ Россъ, отъ вниманія котораго ничто не ускользало.

— Я слишкомъ усидчиво работалъ, — смущенно отвѣчалъ Фицджеральдъ, — да и безпокоился нѣсколько за послѣднее время.

— Хорошо, еслибъ вы привезли поскорѣе сюда эту молодую дѣвицу и тотчасъ же женились на ней, — сказалъ Россъ.

— Теперь, быть можетъ, этого уже недолго ждать, — былъ отвѣтъ Фицджеральда, и другъ его поглядѣлъ на него съ минуту въ надеждѣ, что онъ скажетъ еще что-нибудь, замѣтилъ его нежеланіе говорить и не продолжалъ допроса.

Слѣдующее утро опять не принесло никакихъ вѣстей. Фицджеральдъ положительно не въ силахъ былъ дольше выносить этой неопредѣленности и послалъ телеграммы въ Килларнэй и Лимерикъ, чтобы узнать, получила ли Китти его письмо. Кромѣ того, телеграфировалъ еще лимерикскому почтмейстеру, прося сообщить, присылала ли миссъ Ромэйнъ за своей корреспонденціей. День прошелъ кое-какъ; отвѣта все не было. Теперь Фицджеральдъ уже совершенно увѣровалъ, что Китти нѣтъ ни въ Килларнэѣ, ни въ Лимерикѣ, и тысячи предположеній тѣснились въ его встревоженной головѣ. Онъ принялся пересматривать ея письма. Въ одномъ изъ нихъ встрѣтилось ему слѣдующее выраженіе: «мы двинемся по направленію къ Лимерику», и ему пришла на умъ мысль, не поѣхали ли онѣ, вмѣсто желѣзной дороги, другимъ путемъ въ дилижансѣ, и тогда мало ли какія приключенія могутъ случиться съ ними? Только этимъ объяснялось непостижимое молчаніе Китти. Но тутъ же онъ подумалъ, что никакого серьезнаго несчастія быть не могло, такъ какъ слухъ о немъ непремѣнно проникъ бы въ газеты. Бѣдовая, право, Китти! Умудрилась затеряться гдѣ-то въ горахъ!

Наконецъ, когда онъ всего менѣе ожидалъ этого, прибыло письмо или, вѣрнѣе, краткая записка.

"Милый Вилли! Я должна сказать тебѣ, что очень неделикатно надоѣдать мнѣ постоянно письмами и телеграммами. Всѣ оказываютъ мнѣ столько вниманія и пріязни, что твоя взыскательность поражаетъ меня тѣмъ болѣе. Это никому не можетъ нравиться. За письмами я въ Лимерикъ не посылала; на это не хватило бы времени; и сама туда не поѣду, такъ какъ мой ангажементъ нарушенъ. Полагаю, однако, что мнѣ хорошо извѣстно содержаніе этихъ писемъ, и, признаюсь, уже нѣсколько устала отъ постоянныхъ препирательствъ. Ты не думаешь, повидимому, ни о чемъ, кромѣ удовлетворена собственныхъ желаній. Имѣю ли я право пустить по міру миссъ Пэшьенсъ, у которой нѣтъ никакихъ средствъ къ жизни? Она была очень добра ко мнѣ и я, понятно, не могу разстаться съ нею, не обезпечивъ сперва ее. Я искренно желаю, чтобы всѣ были довольны, въ особенности тѣ, которые мнѣ преданы, но иногда такъ трудно угодить всѣмъ, что я подчасъ, кажется, на все способна. Пожалуйста, будь поснисходительнѣе; ты черезъ-чуръ нетерпѣливъ.

"Любящая тебя Китти".

Онъ глядѣлъ на письмо въ нѣмомъ изумленіи. Неужели это писала та самая Китти, съ которою онъ гулялъ рука объ руку по полямъ въ воскресные дни, которая не находила словъ, довольно нѣжныхъ, ласкъ, достаточно теплыхъ для него? А теперь она же укоряетъ его въ недостаткѣ деликатности и дразнитъ тѣмъ, что другіе — добрѣе. Возможно ли измѣниться такъ? Онъ не помнилъ недавняго времени, не думалъ о письмахъ Китти за послѣдніе шесть или восемь мѣсяцевъ, а видѣлъ передъ собою все только Айнишинъ.

Нѣтъ, она не могла такъ измѣниться! Онъ этому не вѣритъ. Она просто была не въ духѣ и въ такія минуты писала обыкновенно торопливо, иногда безсвязно, подчасъ даже не совсѣмъ правильно. Надо взять дѣло въ собственныя руки, поѣхать и завладѣть Китти; это будетъ всего вѣрнѣе. Разъ онъ почувствуетъ въ своей рукѣ ея маленькіе, хорошенькіе пальчики, онъ успокоится. Бѣдная дѣвочка! она стала капризна только оттого, что такъ одинока.

Внезапно его поразила мысль, что она не сообщаетъ ему даже, куда ѣдетъ. Что же это такое? Неужели онъ въ самомъ дѣлѣ потеряетъ ее изъ виду? Неужели ея капризъ продлится неопредѣленное время? Непонятный страхъ, пронзившій его сердце точно раскаленнымъ желѣзомъ, овладѣлъ имъ. Не видя ничего передъ собою, совершенно растерянный, онъ спустился по лѣстницѣ и вошелъ въ мастерскую Росса.

— Россъ, — сказалъ онъ, и тотъ съ изумленіемъ уставился на него глазами, такъ странно звучалъ его голосъ, — я никогда не показалъ бы никому любовнаго письма. Бѣда только въ томъ, что любви тутъ никакой нѣтъ. Я желалъ бы, чтобъ вы прочли вотъ это и сказали мнѣ, что думаете.

Онъ совершенно задыхался.

— Была между вами какая-нибудь ссора? — спросилъ Россъ, медленно и внимательно прочитавъ письмо до конца.

— Ссора? Ни тѣни ссоры, — горячо отвѣчалъ молодой человѣкъ.

— Сказать вамъ откровенно, что я думаю? — спросилъ Россъ, зорко слѣдя за выраженіемъ лица своего друга.

— Конечно! Почему же нѣтъ? Я только того и жду.

— Ну, такъ я думаю, что эта молодая дѣвушка готовится выйти замужъ за другаго.

Фицджеральдъ протянулъ руку и взялъ назадъ письмо.

— Вы совершенно ошибаетесь, — спокойно произнесъ онъ, но лицо его было блѣдно и глаза дико блуждали. — Вы совершенно ошибаетесь. Вы не знаете моей… моей милой Китти.

Онъ вышелъ, не проронивъ болѣе ни слова. Россъ понималъ его теперь слишкомъ хорошо, чтобъ послѣдовать за нимъ.

Нѣтъ, онъ не повѣритъ Россу; то, что онъ говоритъ, противно человѣческой природѣ. Сердце женщины не можетъ быть такъ вѣроломно. Его милая Китти не станетъ нѣжно глядѣть въ другіе глаза. Онъ слишкомъ живо помнитъ, какъ сильно билось еще недавно ея сердце.

Наконецъ, прибыло новое письмо.

"Любезный мистеръ Фицджеральдъ! Посреди хлопотъ укладыванія мнѣ поручено сообщить вамъ извѣстіе, которое, боюсь, нѣсколько огорчитъ, но, навѣрное, мало удивитъ васъ. Миссъ Ромайнъ выходитъ завтра замужъ за мистера Коббса, послѣ чего молодые поѣдутъ, по всему вѣроятію, на островъ Мэнъ, гдѣ у мистера Коббса есть друзья. Что касается меня, то, признаюсь, я этому очень рада, такъ какъ, хотя миссъ Ромэйнъ всегда была добра ко мнѣ и остается неизмѣнно расположенною и теперь, ея постоянныя увлеченія то тѣмъ, то другимъ причиняли мнѣ, ксе-таки, много непріятностей и нерѣдко навлекали на меня подозрѣніе, будто я склоняю ее въ пользу одного или возбуждаю противъ другаго, между тѣмъ какъ я нисколько не интересуюсь такими мелочами. Всего болѣе жаль мнѣ той неустойки въ сорокъ фунтовъ, которую придется заплатить лимерикскому антрепренеру; но у мистера Коббса денегъ пропасть и, по всему вѣроятію, онъ считаетъ это пустяками. Мнѣ поручено возвратить вамъ нѣкоторыя вещи, только раньше завтрашняго дня я не найду подходящаго ящика. Вещи будутъ застрахованы.

"Преданная вамъ Э. Пэшьенсъ".

Къ этому письму, совершенно инымъ, дрожащимъ почеркомъ было приписано въ самомъ углу одно только слово — прости.

Говорятъ, что утопающій видитъ въ послѣднюю минуту всѣ главныя событія своей жизни; цѣлая вереница ясныхъ, живыхъ образовъ проносится передъ нимъ въ нѣсколько секундъ. Фицжеральдъ, припавъ лицомъ къ стиснутымъ рукамъ, тоже видѣлъ рядъ картинъ, и во всѣхъ этихъ быстро смѣняющихъ другъ друга сценахъ центральною фигурою являлась постоянно женщина. Вся остальная часть его жизни была забыта. Что за чудныя картины, озаренныя лучемъ молодости, любви и надеждъ! Всюду, гдѣ бы ни представлялись онѣ ему, на морѣ, посреди скалистаго ущелья или на склонѣ зеленѣющаго холма, всюду видѣлъ онъ все тѣ же смѣющіяся губы, тѣ же улыбающіеся глаза. По временамъ сцена измѣнялась. Это ужь не море, не Айнишинъ, а ярко освѣщенная зала, брачный пиръ. Гости весело сидятъ за столомъ, но увы! говоря словами Гейне:

«Mein Liebchen war ja die Braut!»

Такъ, значитъ, ударъ былъ для него неожиданъ? Нѣтъ. Долгіе дни и недѣли жилъ онъ подъ гнетомъ какого-то безъименнаго страха, который тяготѣлъ надъ нимъ, словно мрачная туча. Онъ не хотѣлъ глядѣть на нее, старался спастись, убѣдить себя, что она не существуетъ, никогда не признавался даже самому себѣ въ своихъ сомнѣніяхъ относительно вѣрности и честности Китти. Онъ и теперь ни слова не говоритъ о лживости женщинъ, о коварныхъ устахъ и тому подобномъ. Для этого рана его слишкомъ глубока. Ударъ поразилъ его въ самое сердце, коснулся коренныхъ основъ его вѣры въ человѣческую природу. Безсознательно, весь погруженный въ свои мысли, видя передъ собою только Айнишинъ, онъ досталъ шляпу и трость и вышелъ на улицу. День былъ прекрасный; всѣ какъ будто куда-то спѣшили. Онъ же зналъ только одно — что на свѣтѣ уже ничего не оставалось для него, развѣ нѣсколько воспоминаній. Ничто не интересовало его болѣе; у него не было ни заботъ, ни надеждъ, а, между тѣмъ, бѣднягѣ не стукнуло еще и двадцати четырехъ лѣтъ…

Глава XXIII.
Die tragen zu Dir, о Geliebte!

Полдень въ началѣ іюня; небо ясно. Старомодная почтовая карета съ шумомъ и скрипомъ катится по пустынной дорогѣ къ заливу Бэнтри. Теплый лѣтній воздухъ наполненъ ароматомъ густо-растущей жимолости или запахомъ торфянаго дыма, поднимающагося изъ трубъ ближайшихъ избъ. Есть на что залюбоваться проѣзжему. Вода, застоявшаяся по бокамъ дороги, густо порасла голубыми незабудками. Болота переливаютъ всевозможными цвѣтами, а грубыя каменныя стѣны, окружающія жалкія фермы или сады, покрыты золотистымъ терномъ. Даже отдаленные, безплодные холмы, гдѣ скудная трава едва пробивается на голыхъ скалахъ, и тѣ пестрѣютъ различными оттѣнками и приковали бы взоръ художника. Чудный день; воздухъ ясенъ, и солнце свѣтитъ такъ ярко, что тѣни подъ живыми изгородями или крутымы выступами холмовъ кажутся совершенно черными, но это не тотъ густой мракъ, который придала бы картинѣ кисть художника, а прозрачный, лучезарный, глубокій, ясно обнаруживающій все, что въ немъ скрывается, и прерываемый остроконечными листьями ириса, густая зелень которыхъ сверкаетъ на солнцѣ.

Одинокій проѣзжій, сидящій въ дилижансѣ, смотритъ на всѣ эти предметы съ какимъ-то механическимъ вниманіемъ, точно онъ принуждаетъ себя ихъ разглядывать. Можно думать, что онъ только что вырвался изъ Долины смерти и за нимъ все еще стелется страшная черная туча, на которую онъ не смѣетъ оглянуться. Онъ занятъ или, вѣрнѣе, хочетъ заняться окружающею картиною, но въ то время, какъ онъ старается созерцать предметы безпристрастнымъ взоромъ художника, изучать обширныя болота, жалкія лачуги и унылые холмы съ точки зрѣнія колорита, онъ, въ сущности, слышитъ въ каждомъ звукѣ, замѣчаетъ въ каждой подробности только горе человѣческое и всю трагедію жизни.

Первый видъ обширнаго залива Бэнтри заставилъ сердце путешественника болѣзненно забиться. Картины и мечты, еще такъ недавно наполнявшія его душу, снова воскресли передъ нимъ. Но только на минуту. Съ страшнымъ усиліемъ отстранилъ онъ ихъ и ни за что не признался бы даже самому себѣ. Какъ болѣзненно замерло его сердце. Онъ старается увѣрить себя, что изучаетъ ландшафтъ совершенно въ духѣ Джона Росса.

Посмотрите на необъятное пространство моря, длинными зубцами взрѣзавшагося въ зеленѣющій берегъ. Воздухъ покоенъ; лѣтнее небо такъ безмятежно, что голубой цвѣтъ воды кажется густою массою, окаймляющею лѣсистые острова и утесы. Далекіе холмы террассами спускаются къ безмолвному Атлантическому океану и кажутся необитаемыми и пустынными. Грустная картина, несмотря на всю прелесть дня! Но, если хочешь удалиться отъ міра, созерцать тайны природы, искать забвенія и тишины, то нигдѣ измученная душа не найдетъ, конечно, такого покоя, какъ среди этихъ далекихъ береговъ, безмолвныхъ холмовъ и ущелій!

Въ Гленгарифѣ путешественнику пришлось, однако, натолкнуться на незнакомыхъ людей. Въ хорошенькой гостинницѣ, совершенно затерянной среди деревьевъ, цвѣтовъ и кустарниковъ, онъ засталъ нѣсколькихъ туристовъ, которые сидѣли въ саду за столиками, пили чай, играли въ шахматы, курили и весело болтали. Они съ любопытствомъ оглядѣли, конечно, вновь прибывшаго, но что за бѣда? Черезъ минуту онъ скрылся уже въ домѣ и спрашивалъ хозяйку, нѣтъ ли свободной комнаты на одну ночь?

— Вы — мистеръ Фицджеральдъ, по всему вѣроятію?

— Да, — съ удивленіемъ отвѣчалъ путешественникъ.

— Для васъ оставлена уже комната.

— Поспѣю ли я завтра къ почтовой каретѣ? — спросилъ Фицджеральдъ, глубоко тронутый этимъ новымъ доказательствомъ заботливости мистриссъ Четвиндъ.

— Въ этомъ нѣтъ никакой нужды, сэръ, — отвѣчала хозяйка. — За вами пріѣдетъ въ половинѣ десятаго карета изъ Boat of Harry. Мистеръ Макъ-Джи уже всѣмъ распорядился. Онъ очень жалѣетъ, что не можетъ встрѣтить васъ тамъ, но у него сегодня важное дѣло въ Бенмэрѣ.

Въ эту минуту слуга подалъ Фицджеральду книгу для путешественниковъ. Онъ машинально взялъ перо, вписалъ свое кмя, потомъ началъ безцѣльно просматривать имена другихъ проѣзжихъ, но внезапно какъ будто очнулся, быстро захлопнулъ книгу и отвернулся отъ нея, точно боясь, что кто-нибудь за нимъ подсматриваетъ. Потомъ онъ пошелъ въ заперся въ ней, сѣлъ къ открытому окну и пробылъ такъ до обѣда, любуясь прекрасной зеленью, прислушиваясь къ пѣнію птицъ и стараясь не думать ни о чемъ. Онъ боялся даже вспомнить страшное подозрѣніе, которое заставило его такъ поспѣшно бросить отъ себя книгу. Что за тяжесть давила его грудь! Онъ отлично зналъ, что, рано или поздно, но онъ не уѣдетъ изъ дому не перелистовавъ этихъ роковыхъ страницъ.

За обѣдомъ Фицджеральдъ сидѣлъ рядомъ съ весьма бойкимъ старичкомъ въ коричневомъ парикѣ и съ лицомъ блѣднымъ и высохшимъ. Его веселая болтовня, если не отличалась большою мудростью или глубиною, помогала коротать время. Онъ сообщилъ молодому человѣку много свѣдѣній объ окрестныхъ жителяхъ.

— Въ чемъ состоитъ, по вашему, высшая форма человѣческаго благополучія? — внезапно спросилъ старичекъ.

— Въ возможности убивать утокъ направо и налѣво, — отвѣчалъ мистеръ Вилли, чтобы только сказать что-нибудь.

— О, нѣтъ! Это наслажденіе сильное, а сильныя наслажденія всегда ведутъ къ разочарованію. Счастье заключается въ спокойствіи и довольствіи и возможно только тогда, когда мы уже пережили бурныя страсти молодости. Отъ чего зависитъ счастіе? Большею частью отъ хорошаго сна. Съ своей стороны, я намѣренъ жить до девяноста лѣтъ.

— Отъ души желаю вамъ этого.

— Думаю, что доживу. Нѣтъ причинъ не дожить, — отвѣчалъ веселый старичекъ. — Я берегу свое счастье и здоровье заразъ, да это, впрочемъ, одно и то же. Единственное возбужденіе, которое я себѣ дозволяю въ теченіе всего дня, единственная вещь, нѣсколько выходящая у меня изъ общаго уровня, — это обѣденная пора. Въ ваши лѣта я дѣлалъ то, что и всѣ мои сверстники, то-есть, не бывъ пьяницей, пилъ, все-таки, слишкомъ много. Содовую воду съ водкой по утру, бутылку клярета за завтракомъ, иногда еще рюмку мадеры до обѣда и установленное количество вина за столомъ. Что же оказывалось? Вся прелесть новизны исчезла, вино не возбуждало меня болѣе. Моя нервная система слишкомъ освоилась съ этими правильными возліяніями. Теперь же я не позволяю себѣ до обѣда ничего, кромѣ чая или содовой воды; за то выпиваю за столомъ извѣстную порцію шампанскаго. Мои нервы наслаждаются этимъ непривычнымъ стимуломъ, и я становлюсь даже разговорчивымъ не такъ ли?

— Но относительно хорошаго сна — вы не сказали мнѣ еще, какимъ путемъ добываете вы его? — спросилъ Фицджеральдъ.

— Извольте, я готовъ возвѣстить это хоть съ высоты колокольни, — серьезно отвѣчалъ старикъ. — Необходимо имѣть занятіе для всѣхъ свободныхъ минутъ, такое занятіе, которое настолько приковывало бы мысли, чтобъ вы, могли провести цѣлый дождливый день безъ скуки; что-нибудь такое, что забавляло бы вашъ умъ — вечеромъ, въ послѣдній часъ передъ сномъ, не оставляя, однако, у васъ въ головѣ никакихъ неразрѣшенныхъ вопросовъ. Вотъ я и читаю для этого на ночь Британскую энцтклопедію. Не послѣднее изданіе, куда могли бы закрасться какія-нибудь новѣйшія умозрѣнія, а изданіе 1812 года, въ сорока полутомахъ. Пока я читаю, я совершенно заинтересованъ Абруццами, Абиссиніею, Аквилеею и такъ далѣе, однако, не настолько, чтобы это могло помѣшать мнѣ уснуть, а, добравшись до конца двадцать четвертаго тома, могу начать все съизнова, не сохранивъ въ памяти не единаго факта. Одну только роскошь позволяю я себѣ, надо сознаться, именно употребленіе небольшаго числа іероглифовъ, которые я ставлю на поляхъ по мѣрѣ чтенія. Когда я снова встрѣчаюсь съ ними впослѣдствіи, я невольно говорю себѣ: «Вотъ это я читалъ въ послѣдній разъ въ Боскестлѣ, въ гостинницѣ мистриссъ Смитъ; какая сильная буря была тогда!» или что-нибудь другое въ этомъ родѣ.

— Вы проводите, должно быть, большую часть вашей жизни въ гостинницахъ? — замѣтилъ Фицджеральдъ.

— Всю мою жизнь, милый мой, всю жизнь, — живо отвѣчалъ старикъ. — Съ какой стати сталъ бы я возиться съ хозяйствомъ? Я предоставляю это людямъ, гораздо болѣе опытнымъ. Могъ ли бы я быть спокоенъ и доволенъ, еслибъ бранился цѣлый день съ прислугой или мучился мыслью, не дымятъ ли мои трубы? Что мнѣ за охота хлопотать, напримѣръ, изъ-за стола? Если мнѣ не нравится столъ, моя спальня или направленіе вѣтра въ одномъ мѣстѣ, я переѣзжаю въ другое. Этого я не могъ бы сдѣлать, еслибъ былъ обремененъ собственнымъ домомъ и прислугою. Живу я сообразно съ временемъ года и нахожусь то на островѣ Уайтѣ, то въ западной Шотландіи. Англія, Шотландія и Ирландія — вотъ мой домъ; у меня громадный штатъ прислуги, и я имъ вполнѣ доволенъ. Ну, а вы какъ? Въ ваши годы не путешествуютъ для одного только удовольствія. Позвольте узнать, какая у васъ профессія?

— Въ настоящее время никакой не имѣю, — задумчиво отвѣчалъ Фицджеральдъ. — Я помышляю о томъ, не отправиться ли мнѣ въ Америку.

— А? — сказалъ сосѣдъ, съ любопытствомъ оглядывая его. — Развѣ вы не знаете изреченія: «Америка — здѣсь или нигдѣ»?

— Это изъ Вильгельма Мейстера, — замѣтилъ Фицджеральдъ. — Признаюсь, я никогда не могъ понять его. Полагаю, однако, что въ этомъ изреченіи есть какое-нибудь остроуміе. Дѣло въ томъ, что правительство не дастъ мнѣ здѣсь ста шестидесяти акровъ земли по пяти шиллинговъ за акръ.

— Значитъ, вы хотите сдѣлаться фермеромъ? Извините, пожалуйста, но я отнюдь не думалъ бы, чтобы это занятіе для васъ годилось. Вы говорили о Вильгельмѣ Мейстерѣ, — продолжалъ пожилой господинъ все съ тою же вѣжливостью, — что думаете вы о Вертерѣ? Онъ былъ любимцемъ молодежи въ дни моей юности.

— Его я люблю еще меньше, — откровенно признался Фицджеральдъ (взглядъ его по временамъ блуждалъ, точно онъ видѣлъ передъ собою совсѣмъ иные, далекіе предметы). — Я не охотникъ до тепличныхъ чувствъ, не думаю, чтобы можно было любить женщину равнодушную, холодную, всю поглощенную хозяйственными дрязгами. Еслибъ она хоть когда-нибудь любила Вертера, дѣло было бы другое. Я понимаю, что человѣкъ можетъ оставаться всю свою жизнь вѣрнымъ женщинѣ, которая его любила и которую онъ потомъ потерялъ, т.-е. если они умерла, конечно, — прибавилъ онъ поспѣшно. — Тогда память о ней останется ему дорога на всю жизнь. Такого человѣка я не жалѣю, а считаю счастливцемъ.

— Какъ? — спросилъ старый джентльменъ, — счастливцемъ потому, что онъ лишился любимой дѣвушки?

— Да, прежде чѣмъ уличилъ ее въ невѣрности, — отвѣчалъ Фицджеральдъ совершенно просто. — Тогда ничто уже не въ состояніи ниспровергнуть его кумира. Женщина эта навсегда останется въ его глазахъ красивою и преданною, выше всикихъ подозрѣній. А разъ она была неизмѣнно добра, вѣрна и правдива, онъ легче повѣрить, что и другія женщины такія же. Это весьма важно, т.-е. я хочу сказать, чтобъ она умерла во время, прежде чѣмъ успѣла уронить себя въ его глазахъ и показать ему, какъ лживы бываютъ люди.

— Знаете ли, мой юный другъ, что это весьма странная теорія для человѣка вашихъ лѣтъ, — замѣтилъ сосѣдъ, изумленно глядя на него.

Кровь бросилась въ лицо Фицджеральда. Онъ говорилъ самъ, съ собою.

— О! — началъ онъ поспѣшно, — есть, конечно, доля правды въ томъ, что вы сказали объ Америкѣ. Нѣтъ сомнѣнія, что для этого требуется извѣстный капиталъ. Но земля тамъ хорошая, податей, кажется, сначала не берутъ…

— Но есть ли у васъ хоть какой-нибудь практическій опытъ, позвольте спросить?

Фицджеральдъ такъ обрадовался возможности удалиться отъ жгучаго предмета, на который неожиданно наткнулся, что сообщилъ своему собесѣднику весьма подробныя свѣдѣнія о своей судьбѣ, объ усиліяхъ пробить себѣ путь въ литературномъ мірѣ Лондона и т. д. Онъ не назвалъ ни одного имени, а упомянулъ только названіе нѣкоторыхъ газетъ.

— Все, что вы мнѣ сообщили, очень интересно для меня, и вотъ по какой причинѣ, — сказалъ сосѣдъ. — Позвольте спросить, случалось ли вамъ встрѣчаться съ мистеромъ Ноэлемъ?

Мистеръ Ноэль былъ редакторомъ одной крупной ежедневной газеты и имя его пользовалось значительной извѣстностью.

— Нѣтъ, не случалось, — отвѣчалъ Фицджеральдъ.

— Быть можетъ, вы и не обращались къ нему?

— Нѣтъ, я не имѣлъ случая представиться ему.

— Въ самомъ дѣлѣ? Ну, вотъ видите ли, я одинъ изъ собственниковъ его газеты и съ удовольствіемъ дамъ вамъ рекомендательное письмо къ мистеру Ноэлю.

Понятно, что Фицджеральдъ поблагодарилъ сосѣда за любезное предложеніе, но не торопился, однако, воспользоваться имъ. Жизнь дала ему уже нѣсколько хорошихъ уроковъ и воображеніе его поулеглось. Прошло то время, когда случайнаго разговора въ ирландской гостинницѣ было достаточно, чтобы пробудить въ немъ мечты о славѣ и извѣстности. Да и какая польза могла произойти изъ этой рекомендаціи? Даже еслибъ ему удалось писать въ газету, что-жь изъ этого? Кому это нужно? Денегъ у него теперь достаточно; время борьбы миновало: ему вовсе не хочется, чтобы его голосъ раздавался среди нестройнаго лондонскаго шума.

Тѣмъ не менѣе, онъ былъ очень благодаренъ своему старому сосѣду за развлеченіе, доставленное его бесѣдою, такъ какъ тотчасъ же по окончаніи обѣда имъ снова овладѣлъ прежній страхъ. Онъ торопливо прошелъ мимо столика, гдѣ лежала книга для путешественниковъ, на минуту остановился, почти рѣшаясь перелистать ее и избавить себя, такимъ образомъ, отъ нестерпимой тревоги, однако, преодолѣлъ свои колебанія и не далъ себѣ на этотъ разъ воли. Что прошло — то прошло. Черная туча осталась позади. Ему надо думать о настоящемъ. Неужели здѣсь, въ этотъ прелестный вечеръ, посреди мирной красоты Гленгарифа онъ не найдетъ, чѣмъ заняться? Надо дѣлать то, что дѣлаютъ всѣ. Только, какъ бы поскорѣе уйти отъ нихъ…

Онъ сѣлъ въ лодку, приказалъ гребцу ѣхать, куда онъ хочетъ, и радъ былъ, когда они отчалили отъ берега. Потому ли, что тишина была такая глубокая, только по временамъ отрывки знакомыхъ мелодій какъ бы доносились до него изъ бездны прошлаго, напоминая о другихъ, незабвенныхъ ночахъ и сценахъ. Но, вѣдь, передъ нимъ не Айнишинъ, а Гленгарифъ. Что за чудный заливъ, что за лѣсистые холмы, таинственные острова! Далеко гдѣ-то на небѣ еще виднѣлся желтоватый свѣтъ зари; здѣсь же, у береговъ, все блѣдно, холодно и ясно. Близъ острововъ вода совершенно черная, но сіяніе неба отражается на мелкой ряби и окрашиваетъ ее золотистыми переливами. Вотъ высоко всплеснула громадная рыба; молодыя цапли крякаютъ, принимаясь гдѣ-то высоко на деревѣ за свою вечернюю трапезу: у подножья скалъ, подъ нависшимъ кустарникомъ, виднѣется по временамъ мокрая, сѣрая спина выдры и снова исчезаетъ въ глубинѣ. Лодка медленно двигается къ открытому морю; темнота сгущается; слабый сѣдой туманъ подымается у подножья холмовъ, но сумерки еще такъ ясны, что можно разобрать снасти яхты, стоящей вдали на якорѣ, точно фантастическій образъ посреди темнаго, безбрежнаго моря. Наконецъ, лодка тихо поворачиваетъ къ берегу, скользя по поверхности мелкой воды; недалеко отъ пристани легкій вѣтерокъ обдаетъ Фицджеральда ароматомъ розъ. Чудный вечеръ! Звѣзды показываются одна за другою; серебристый серпъ луны вырѣзывается на южномъ краѣ небосклона: волны тихо и немолчно лепечутъ, разбиваясь о берегъ.

Вдругъ что-то больно кольнуло сердце Фицджеральда. Онъ стоитъ одинъ у благоухающей изгороди (почти всѣ жители гостинницы вошли уже въ домъ) и мечтательно прислушивается къ глухому шепоту моря. Что это за звуки? Два человѣка идутъ по дорогѣ, едва видимые въ усиливающемся мракѣ, и тихо напѣваютъ дуэтъ Мендельсона. Развѣ онъ никогда не слыхалъ прежде этой музыки или не понималъ всей ея нѣжности, страстности и тоски? Внезапно подъ вліяніемъ грустнаго напѣва имъ овладѣлъ точно какое-то безуміе. Ему показалось, что стоитъ только бросить все, поѣхать въ Коркъ, подняться на вершину холма, войти въ знакомый маленькій домъ, и онъ увидитъ, что страшный кошмаръ послѣднихъ недѣль былъ простымъ сномъ. Нѣтъ, Китти не можетъ быть измѣнницей; она не забыла его; ему легко въ этомъ убѣдиться. Надо только какъ можно скорѣе повидаться съ нею!

Пѣніе смолкло; видѣнія исчезли. Онъ стоитъ одинъ посреди ночнаго мрака и тишины. Медленно вернулся онъ въ ярко освѣщенную гостинницу и въ сѣняхъ наткнулся на старика, съ которымъ бесѣдовалъ за столомъ.

— А, это вы? Я уже удивлялся, куда это вы пропали. Вотъ письмо къ мистеру Ноэлю.

— Очень благодаренъ.

— Вы увидите, что онъ прекрасный человѣкъ; къ тому же, я не часто обременяю его просьбами.

— Мнѣ кажется, что вы дѣлаете слишкомъ много для чужаго человѣка, — откровенно сказалъ Фицджеральдъ. — Я нѣсколько знаю газетные порядки. Что, если я вдругъ до смерти надоѣмъ бѣдному мистеру Ноэлю?

— Ну, этого я не боюсь, — добродушно отвѣчалъ сосѣдъ. — Что-то въ нашемъ разговорѣ за столомъ показало мнѣ, что у васъ на молодыхъ плечахъ голова старика. Вы увидите, — прибавилъ онъ, понижая голосъ и говоря конфиденціально, — что я писалъ мистеру Ноэлю только какъ другъ. Наша газета имѣетъ нѣсколько собственниковъ, и мы порѣшили никогда не вмѣшиваться въ редакціонныя дѣла, кромѣ развѣ важныхъ случаевъ.

— Надѣюсь, — смѣясь, сказалъ Фицджеральдъ, — что распредѣленіе дивиденда принадлежитъ къ числу этихъ случаевъ?

— Дѣла наши идутъ отлично, — отвѣчалъ старикъ, — и понятно, что мы не желаемъ вмѣшиваться въ предпріятіе, которое даетъ намъ такой хорошій доходъ. Словомъ, въ письмѣ моемъ я вовсе не рекомендую васъ Ноэлю, какъ сотрудника, а просто сообщаю, что мнѣ удалось познакомиться съ вами за табль д’отомъ и что вы смекаете кое-что въ литературномъ дѣлѣ. Вотъ и все. Понимаете?

— О, вполнѣ! Очень вамъ обязанъ.

— Несмотря на то, что я самъ уже порядочная развалина, — шутливо продолжалъ старикъ, — я, все-таки, вѣрю въ пользу прилива новой крови въ организмъ; то же дѣлаетъ и мистеръ Ноэль. «Новыхъ силъ нужно для газеты», — говорю я ему. — «Да, если можно ихъ достать», — отвѣчаетъ онъ. Ну, мнѣ, однако, пора погрузиться въ чтеніе энциклопедіи. Не помню хорошенько, на чемъ я остановился? О, да, на Лондонѣ, и именно на описаніи большаго пожара. Очень интересно, увѣряю васъ. Но, — прибавилъ онъ выразительно, — не черезь-чуръ интересно, не настолько, чтобы помѣшать мнѣ заснуть.

— Покойной ночи въ такомъ случаѣ, — отвѣчалъ Фицджеральдъ.

— Я еще не лягу, въ особенности если вы придете въ гостинную. Конечно, придете; тамъ нѣсколько премиленькихъ барышень. Моя книга тутъ же, а ихъ болтовня или пѣніе мнѣ не мѣшаютъ. Напротивъ, очень пріятно оторваться отъ размышленій о древнихъ Ѳивахъ или войнахъ Александра и увидать передъ собою пухленькія щечки и хорошенькіе глазки. Я всегда нарочно оставляю книгу въ гостинной, хотя раза два эти бѣдовыя барышни прятали ее отъ меня, такъ, изъ шалости.

Онъ ушелъ, оставивъ Фицджеральда въ сѣняхъ.

— У васъ, кажется, много посѣтителей, — обратился молодой человѣкъ къ хозяйкѣ, — въ особенности по этому времени года?

— О, да. Публика очень любитъ нашу гостинницу. Многіе спѣшатъ въ Килларнэй, пока тамъ все еще въ цвѣту.

Онъ перелистывалъ книгу для путешественниковъ. Лицо и манеры его казались спокойными; сердце же билось отъ безмѣрнаго страха.

— Красивое мѣсто Boat of Harry?

— Да, говорятъ. Сама я тамъ никогда не была.

Онъ не слыхалъ ея отвѣта. Случайно наткнулся онъ на три имени; два изъ нихъ были соединены скобками и всѣ три написаны одной рукою:

Миссъ Ромайнъ, Миссъ Пэшьенсъ, изъ Корка.

Э. Л. Коббсъ, изъ Ливерпуля.

Онъ поспѣшно захлопнулъ книгу, не оборачиваясь, чтобъ хозяйка не видала его помертвѣлаго лица. Потомъ ушелъ въ гостинную, забился въ уголъ и стиснулъ руками газету, держа ее высоко передъ собою; буквы казались ему огненными. Что это какъ душно? Должно быть, ночь тепла. Кто-то засмѣялся; что за странный звукъ! Раздался аккордъ; водворилась тишина, и одна изъ барышень, о которыхъ говорилъ старикъ, начала нѣтъ. О ужасъ! любимую пѣсню Китти. Стистнутыя руки Фицднеральда дрожали; мученія его были невообразимы. Но онъ продолжалъ упорно читать, устремляя блуждающіе глаза на слова, лишенныя для него всякаго смысла. Когда кончилась музыка, онъ, шатаясь, вышелъ, тщательно отворачивая отъ всѣхъ лицо, и нашелъ, наконецъ, тишину, прохладу и время одуматься въ своей маленькой комнатѣ наверху.

Но и тамъ странныя мысли продолжаютъ волновать его. Зачѣмъ. сидя у окна, глядитъ онъ такъ пристально на зеркало? Вѣдь, оно можетъ отражать разныя лица, не сохраняя на себѣ никакого отпечатка. Что за праздныя фантазіи! Онъ взялъ книгу и снова принялся читать; но читалось плохо. Окно все еще было отворено; свѣжій ночной воздухъ врывался въ него, но Фицджеральду было душно. Онъ какъ будто чувствовалъ, что Китти жила именно здѣсь, въ этой комнатѣ; въ корридорѣ за дверью цѣловалась она съ женихомъ, а потомъ возвращалась сюда и глядѣла въ зеркало, желая убѣдиться, такъ ли обворожительно лгали сегодня ея глаза, какъ прежде. Этими же глазами искала она и его въ Коркѣ, когда, улыбаясь и запыхавшись, прибѣжала на станцію, чтобы проводить его, безъ сомнѣнія, довольная, что онъ уѣзжаетъ и не будетъ болѣе безпокоить ее. Она отняла у него свою любовь, за то дала ему корзинку съ салатомъ, нарѣзаннымъ собственными руками. Ну, не добрая ли она. не великодушная ли? Сколько въ ней женской внимательности, ласки и заботливости! Онъ все еще видитъ, какъ она улыбалась ему и махала платкомъ, пока поѣздъ медленно удалялся отъ станціи. Она рада была, конечно, что такъ дешево отдѣлалась отъ него, что глаза ея встрѣчались съ его глазами, а онъ не умѣлъ глубоко заглянуть въ нихъ и прочесть все ихъ вѣроломство.

Воздухъ кажется ему зараженнымъ; онъ не въ силахъ долѣе оставаться въ комнатѣ. Не на этотъ ли самый подоконникъ опиралась она, любуясь прекраснымъ утромъ? О, глаза ея премиленькіе! Всякій прохожій залюбуется такимъ хорошенькимъ лицомъ. Почемъ поцѣлуи, красавица? Говорятъ, они теперь продажные! Высока ли на нихъ цѣна? Откуда звать покупателя, изъ Ливерпуля или изъ Манчестера? Ну, а какъ сердца? Скоро ли продаются они въ настоящее время? Теперь, вѣдь, этотъ товаръ дешевъ!…

Онъ бросилъ книгу. Не много прочелъ онъ.

Но зачѣмъ все это презрѣніе? Вѣдь, Китти, по крайней мѣрѣ, въ Айнишинѣ, дѣлала все, что могла, чтобъ любить его. Бѣдная Китти! Ея маленькое, слишкомъ нѣжное сердце ошиблось. Она хотѣла быть предана и вѣрна ему, но ея сердечко продолжало трепетать, и что-жь дѣлать, если отъ этого разбита чужая жизнь?

Нѣтъ, онъ больше не останется въ этой комнатѣ. Въ ней все ему гадко; онъ задыхается. Спустившись по лѣстницѣ, онъ вышелъ въ ночной мракъ.

Съ юга дулъ легкій вѣтеръ; вѣтки деревьевъ дрожали и шумѣли; на берегу стоялъ гулъ. Мать-земля прислушивалась къ стону своего сына — океана. Только далеко на небѣ, посреди свѣтящихся, тихихъ звѣздъ все спокойно. Но увы! попасть туда можно не иначе, какъ черезъ темную могилу.

Глава XXIV.
Одиночество.

На слѣдующее утро старый баринъ въ коричневомъ парикѣ стоялъ на террассѣ, когда присланный изъ Boat of Harry экипажъ — помѣстительный ландо, запряженный парою красивыхъ сѣрыхъ лошадей — подкатилъ къ подъѣзду и на крыльцѣ появился Фицджеральдъ. Научившись у Росса такъ же внимательно слѣдить за выраженіемъ человѣческаго лица, какъ и за оттѣнками неодушевленныхъ предметовъ, молодой человѣкъ тотчасъ замѣтилъ, что его вчерашній другъ и покровитель былъ не только удивленъ, но даже нѣсколько смущенъ.

— Я ѣду теперь не по журнальному дѣлу, — поспѣшно сказалъ Фицджеральдъ, пока укладывали его багажъ, — а въ качествѣ агента или ревизора, чтобы осмотрѣть тутъ, поблизости, имѣніе и убѣдиться, все ли въ порядкѣ для будущаго постояльца.

— О, въ самомъ дѣлѣ? — отвѣчалъ старикъ, внимательно разглядывая упряжь. — Ну, экипажемъ онъ во всякомъ случаѣ останется доволенъ. Ландо — самая подходящая вещь для нашего непостояннаго климата, хотя нѣсколько тяжеловатая по здѣшнимъ крутымъ дорогамъ. Впрочемъ, лошади, кажется, сытыя.

— Прощайте, — сказалъ Фицджеральдъ, пожимая его руку. — Если у меня хватитъ мужества снова приняться за газетное дѣло, я съ благодарностью воспользуюсь вашимъ рекомендательнымъ письмомъ!

— Повѣрьте, этотъ экспериментъ окажется полегче вашего предполагаемаго путешествія въ Небраску. Бросьте лучше всѣ мечты о ста шестидесяти акрахъ земли, право, бросьте!

Фицджеральдъ усѣлся въ ландо, и послѣ того какъ первая лошадь, которая, какъ онъ узналъ впослѣдствіи, называлась Веллингтономъ, встала сперва на дыбы, а потомъ бросилась въ сторону, экипажъ полетѣлъ, какъ изъ лука стрѣла. Утро было прекрасное; въ воздухѣ носилось что-то вродѣ легкаго морскаго тумана, ярко освященнаго лучами солнца. Вѣтеръ дулъ съ юга. Если это и было для молодаго человѣка чѣмъ-то, похожимъ на изгнаніе, то во всякомъ случаѣ въ прелестный, изящный уголокъ.

Однако, Фицджеральду, сидящему на мягкихъ, обитыхъ голубымъ штофомъ подушкахъ, было неловко, точно онъ нищій, внезапно превратившійся въ принца. Онъ глядѣлъ на коричневую ливрею кучера и соображалъ: «нельзя ли сдѣлать человѣческое существо, облеченное въ нее, немного поразговорчивѣе и нѣсколько менѣе почтительнымъ». Для этого онъ нарочно усилилъ свой ирландскій акцентъ и вскорѣ замѣтилъ, что его хитрость удалась, и что кучеръ, добродушный малый лѣтъ тридцати, начинаетъ глядѣть ласковѣе. Наконецъ, Фицджеральдъ обратился къ нему съ словами:

— Какъ васъ зовутъ?

— Морто Дюнъ, сэръ.

— Ну, такъ вотъ что, Морто, остановите-ка лошадей на минуту; я сяду къ вамъ на козлы. Мнѣ хочется поразспросить васъ насчетъ здѣшнихъ нѣсть.

— Какъ вамъ будетъ угодно, сэръ.

Такимъ образомъ, Фицджральдъ влѣзъ на козлы, но онъ, однако, не сразу пустился въ разговоръ о топографіи, а похвалилъ сначала лошадей, узналъ, что Веллингтонъ болѣе красивъ, но неспокоенъ; за то Дэнъ — настоящій рабочій конь и бывшій любимецъ мистера Франка. Изъ несвязной болтовни кучера о лошадяхъ, экипажахъ, сѣнѣ, охотѣ и тому подобномъ скоро, впрочемъ, обнаружилось, что у его милости, то-есть у прежняго владѣльца, было много любимцевъ и среди людей, и среди животныхъ, и что онъ оставилъ добрую память по себѣ. Горячъ онъ былъ, нечего грѣха таить, но гнѣвъ его разлетался отъ одного слова, и не было такой вещи, на которую не пошли бы для него люди, его окружавшіе.

Фицджеральдъ пріобрѣлъ, такимъ образомъ, не мало свѣдѣній о Boat of Harry и его окрестностяхъ, и бесѣда эта значительно сократила для него длинный путь. Онъ добросовѣстно относился къ своимъ новымъ обязанностямъ и внимательно разспрашивалъ Морто о цѣнахъ на хлѣбъ, о введеніи сельско-хозяйственныхъ машинъ и т. д. Странно казалось ему явиться хозяиномъ въ домъ, о которомъ онъ не имѣлъ ни малѣйшаго понятія. Поладитъ ли онъ съ окружающими? Какъ пойдетъ у него дѣло?

Тѣмъ временемъ солнце мало-по-малу начало скрываться за тучи и внезапно полилъ сильный дождь.

— Не сядетъ ли теперь ваша милость въ карету? — спросилъ Морто.

— О, нѣтъ! Но я подержу возжи, пока вы закроете ее. Я отлично знаю здѣшнюю погоду и прихватилъ съ собою непромокаемое пальто.

Вскорѣ оказалось необходимымъ его надѣть. Мелкій дождь лилъ упорно; очертанія холмовъ становились все болѣе и болѣе невидимыми, небо совершенно почернѣло. Морто тоже имѣлъ съ собою непромокаемый плащъ, но, очевидно, пренебрегалъ такимъ дождемъ и не считалъ его способнымъ повредить его ливреѣ. Лошади шлепали по колѣно въ грязи; дождь то усиливался, то уменьшался по мѣрѣ того, какъ вѣтеръ гналъ тучи съ горъ, а Фицджеральдъ продолжалъ сокращать дорогу разспросами о Boat of Harry, его обитателяхъ и подробностяхъ ландшафта.

Наконецъ, они свернули съ большой дороги и поѣхали по какой-то аллеѣ. Карета съ трудомъ двигалась въ грязи; капли дождя, падавшія съ вѣтвей, съ шумомъ ударяли по ея верху. Наконецъ, Морто въѣхалъ въ ворота; экипажъ быстро покатился по шоссированной дорожкѣ и остановился, наконецъ, у подъѣзда дома, временнымъ хозяиномъ котораго сдѣлался Фицджеральдъ.

Это было простое, четыре угольное, двухъэтажное зданіе. Лужайка и клумбы, окружавшія его, находились въ отличномъ порядкѣ, и нигдѣ не замѣчалось признаковъ упадка. Оставивъ въ сѣняхъ мокрый плащъ, Фицджеральдъ вошелъ сперва въ залу, а потомъ въ столовую. Въ каминѣ пылалъ огонь, все было такъ чисто и прибрано, точно сейчасъ должна выйти заботливая хозяйка и привѣтствовать гостя. На столѣ былъ приготовленъ завтракъ; передъ огнемъ грѣлись туфли. Около кресла, стоявшаго передъ каминомъ, находился маленькій столикъ, на которомъ лежали книги и нумера старыхъ журналовъ.

— Извините, пожалуйста, — раздался вдругъ чей-то голосъ у двери.

Отъ этого звука вся кровь хлынула къ сердцу Фицджеральда: такъ напомнилъ онъ ему звукъ другаго голоса, на вѣки для него погибшаго. Онъ быстро обернулся. Передъ нимъ стояла прилично одѣтая, хорошенькая женщина, лѣтъ двадцати шести.

— Извините, пожалуйста, сэръ, — снова начала она, — кажется, я васъ побезпокоила. Вещи отнесены наверхъ. Не угодно ли вамъ теперь позавтракать?

— Хорошо, — отвѣчалъ онъ, — когда хотите. Мнѣ не къ спѣху.

— Надѣюсь, что вы останетесь всѣмъ довольны, сэръ.

— О, я въ этомъ увѣренъ. Вѣдь, я не прихотливъ.

— Потрудитесь, пожалуйста, сказать, если вамъ что-нибудь нужно; мы все достанемъ. Отъ мистриссъ Четвиндъ мы имѣли два письма; мистеръ Макъ-Джи тоже пріѣзжалъ сюда нѣсколько разъ. Отъ души желаю, чтобъ вамъ было хорошо здѣсь, сэръ.

— О, все будетъ отлично; я въ этомъ не сомнѣваюсь. Вы, вѣроятно, мистриссъ Дюнъ?

— Да, сэръ. Мужъ думалъ, что сегодня пойдетъ дождь; и я затопила каминъ, чтобъ просушить ваши вещи.

— Спасибо. Только врядъ ли придется топить въ такую теплую погоду.

— Это ужь какъ вамъ будетъ угодно, сэръ, — отвѣчала мистриссъ Дюнъ и вышла.

Фицджеральдъ подошелъ къ окну. Мѣстность показалась ему красивою, несмотря на дождь. Все было тихо; онъ затруднился бы сказать, происходитъ ли слабый звукъ, доносившійся до него, отъ плеска дождя или журчанья невидимаго ручейка. Дождь освѣжимъ всю зелень, начиная отъ роскошныхъ олеандровъ и кончая каштанами и буками, полукругомъ окаймлявшими домъ. Между деревьями открывались прогалины, черезъ которыя виднѣлись обширные луга, лѣса и серебристыя воды залива. По временамъ дождь стихалъ и тогда слышалось щебетанье птицъ или далекое мычанье воровъ.

Снова раздался стукъ въ дверь, и Фицджеральдъ вздрогнулъ. Много далъ бы онъ, чтобы голосъ этой женщины не имѣлъ такой особой интонаціи. Лучше бы она каркала, какъ ворона!

— Войдите.

Появилась мистриссъ Дюнъ. Фицджеральдъ отвернулся къ окну.

— Завтракъ готовъ, сэръ, — послышался ему знакомый, щемящій душу голосъ.

— Спасибо, — отвѣчалъ онъ, надѣясь, что она уйдетъ. Но она продолжала стоять за пустымъ стуломъ. Онъ всталъ и пересѣлъ къ столу.

— Какого вина прикажете, шампанскаго или клярета? — спросила мистриссъ Дюнъ. — Я еще не раскупорила бутылки. Мистеръ Франкъ пилъ то одно, то другое.

Фицджеральдъ вспыхнулъ, точно школьникъ. Какъ бы разъяснить ей, что онъ вовсе не мистеръ Франкъ, а такой же подначальный человѣкъ, какъ и она? Ясно, что инструкціи мистриссъ Четвиндъ и мистера Макъ-Джи ставятъ его въ совершенно ложное положеніе.

— Я вовсе не привыкъ къ такой роскоши, мистриссъ Дюнъ, — откровенно признался онъ. — Нѣтъ ли въ домѣ пива?

— О, конечно, есть! Я сейчасъ подамъ. Меня зовутъ Кэтъ, серъ.

Когда она вернулась съ бутылкою эля и поставила ее на столъ, онъ сказалъ, не глядя на нее:

— Очень вамъ благодаренъ, мистриссъ… мистриссъ Дюнъ. Позвольте мнѣ называть васъ такъ, если вамъ все равно. И, пожалуйста, не дожидайтесь; здѣсь все, что нужно, а если чего не хватитъ, я позвоню.

— Какъ вамъ угодно, сэръ, — отвѣчала хорошенькая горничная все также вѣжливо. Потомъ, помѣшавъ огонь въ каминѣ, вышла.

Оставшись одинъ, Фицджеральдъ опять погрузился въ печальныя думы и почти не прикоснулся къ обильному завтраку. Немного спустя, онъ всталъ, пересѣлъ на кресло, закурилъ трубку, но вскорѣ выронилъ ее изъ рукъ и крѣпко заснулъ. Онъ не смыкалъ глазъ всю предшествующую ночь.

Разбудилъ его, какъ ему показалось, голосъ Китти, и онъ вскочилъ съ лицомъ, блѣднымъ, какъ полотно. Но это была только мистриссъ Дюнъ.

— Васъ спрашиваетъ нашъ охотникъ, Микъ, сэръ.

— Позовите его сюда.

Микъ оказался бойкимъ малымъ лѣтъ двадцати двухъ. Фицджеральдъ осмотрѣлъ съ нимъ псарню, конюшню; потомъ снова вернулся въ свою комнату, взялъ книгу, хотѣлъ читать, но рѣшительно не могъ. Буквы исчезали цередъ его глазами и, вмѣсто нихъ, возникали картины и образы.

Онъ бросилъ книгу, надѣлъ болотные сапоги и непромокаемый плащъ, взялъ удочку и, пробираясь черезъ кустарники, направился къ узкому и быстрому потоку, стремившемуся съ горъ къ морю. Никого не спросилъ онъ даже, есть ли надежда на успѣхъ ловли; онъ только чувствовалъ, что не въ силахъ провести цѣлый день въ комнатѣ. Поздно вернулся онъ домой, промокнувъ до костей и не поймавъ ничего.

— Въ которомъ часу желаете вы обѣдать, сэръ? — спросила его мистриссъ Дюнъ.

— Право, все равно. Мнѣ кажется, будто я ужь пообѣдалъ.

— Мистеръ Франкъ кушалъ обыкновенно въ семь часовъ, сэръ.

— Ну, хорошо. Только, пожалуйста, не хлопочите много.

Мистриссъ Дюнъ, видимо, колебалась.

— Извините, сэръ, — сказала она, наконецъ, — не будете ли вы такъ добры поговорить съ Микомъ?

— Насчетъ чего?

— Насчетъ феніевъ, сэръ. Они начали появляться въ нашихъ краяхъ и запугали до смерти бѣднаго Мика. Онъ не хочетъ связываться съ ними, а они грозятъ ему, да и всему дому, кстати.

— Позовите его сюда, мистриссъ Дюнъ.

Черезъ мгновенье появился Микъ съ встревоженной физіономіею.

— Нѣтъ ли феніевъ въ здѣшнихъ краяхъ, Микъ? — спросилъ Фицджеральдъ. Кэтъ Дюнъ внимательно прислушивалась, дѣлая видъ, будто убираетъ со стола.

— Н-нѣтъ, сэръ.

— Ну, я этому очень радъ. Я самъ съ береговъ Черной рѣки и знаю, какъ справляться съ этими негодяями. Если кто-нибудь изъ нихъ осмѣлится появиться около дома, сбивать съ толку молодыхъ людей, заставлять ихъ пить виски и шататься по ночамъ, идите прямо ко мнѣ. Пока я здѣсь, я не позволю никому соваться сюда. Вы, что ли, готовили эти заряды?

— Да, ваша милость.

— Такъ знайте же, что у меня всегда въ карманѣ нѣсколько изъ нихъ, а на всякій случай и ружье подъ рукой, въ особенности по ночамъ. Если я увижу хоть одного бродягу около дома, я не стану съ нимъ долго разговаривать, а всажу въ него весь зарядъ.

Микъ ушелъ, совершенно ошеломленный, отыскалъ своего пріятеля, Морто, и послѣ нѣсколькихъ минутъ глубокомысленнаго молчанія сказалъ:

— Ну, надо признаться, что новый баринъ знаетъ, чего хочетъ. Какъ бы только не дожить до бѣды!

Вечеромъ Фицджеральдъ обѣдалъ въ полномъ одиночествѣ, такъ какъ хорошенькая мистриссъ Дюнъ скоро замѣтила, что ему хочется быть одному. Около девяти часовъ она опять появилась, неся на подносѣ ликеры.

— Спасибо, — сказалъ онъ, — мнѣ ничего больше не нужно.

— Въ такомъ случаѣ, покойной ночи, сэръ. Ваша свѣча на столѣ.

— Покойной ночи.

Такъ прошелъ первый день Фицджеральда на новомъ мѣстѣ. Онъ не помышлялъ еще о работѣ и ему въ голову не приходило воспользоваться своими впечатлѣніями для литературныхъ цѣлей. Какъ радъ онъ, что можетъ, наконецъ, сдѣлать что-нибудь для мистриссъ Четвиндъ, представить ей благопріятный отчетъ о состояніи дома и примирить ее, быть можетъ, съ мыслью отдать его въ наймы. Ему даже не снилось, съ какою цѣлью старушка такъ убѣдительно просила его съѣздить въ Boat of Harry и посмотрѣть, все ли тамъ въ порядкѣ.

Глава XXV.
Проблески истины.

Скоро, однако, Фицджеральду суждено было догадаться о намѣреніяхъ старушки. Проживъ нѣкоторое время въ этомъ тихомъ, уютномъ и красивомъ уголкѣ, гдѣ главнымъ его занятіемъ были длинныя, одинокія прогулки но берегу моря или катанье на лодкѣ, онъ отправилъ Мэри Четвиндъ слѣдующее письмо:

«Уважаемая миссъ Четвиндъ! Тетушка ваша, судя по ея письмамъ, желатъ, чтобы я жилъ здѣсь совершенно безъ дѣла, и, признаюсь, поддаться этому соблазну весьма легко; окрестности прелестныя, а сосѣди — люди крайне привѣтливые. Тѣмъ не менѣе, считаю долгомъ напомнить, что сдать въ наймы домъ и право на охоту будетъ легче теперь, чѣмъ впослѣдствіи. Въ самомъ дѣлѣ, нельзя не пожалѣть, что такая прекрасная усадьба остается постоянно незанятою. Часть молодыхъ выводковъ погибла, къ сожалѣнію, отъ сильныхъ дождей еще раннею весною; зато зайцевъ будетъ много. По общимъ отзывамъ, охота здѣсь очень хороша и по зимамъ, хотя вашъ братъ и не имѣлъ обыкновенія жить въ Boat of Harry въ это время года. Какъ я уже раньше писалъ вашей тетушкѣ, все въ домѣ содержится превосходно, лошади тоже въ отличномъ состояніи, но псарня менѣе удовлетворительна. Что касается яхты, то для нея поспѣетъ на будущей недѣлѣ новый паровикъ. Красота мѣстности вамъ, конечно, хорошо извѣстна; тѣмъ не менѣе, если въ Гленгарифѣ или Килларнэѣ появится фотографъ, я возьму на себя смѣлость зазвать его сюда, чтобы снять нѣсколько видовъ. Это будетъ стоить недорого и принесетъ большую пользу при отдачѣ дома въ наймы».

Вотъ что отвѣчала на это миссъ Четвиндъ:

"Уважаемый мистеръ Фицджеральдъ! Я потерпѣла полное пораженіе: Письмо ваше показалось мнѣ такимъ разсудительнымъ, что я рѣшилась передать тетушкѣ о вашемъ предложеніи, конечно, окольными путями. Вамъ извѣстно, что тетя никогда не выходитъ изъ себя; но я, все-таки, могла замѣтить, какъ глубоко огорчила ее мысль брать деньги за имѣніе бѣднаго Франка. Она сочла меня, очевидно, безчувственною и жестокосердою. Понятно, что я уже послѣ того не настаивала. Быть можетъ, я дѣйствительно слишкомъ поторопилась. Мнѣ кажется иногда, что тетушка хочетъ просить васъ принять отъ нея въ даръ Boat of Harry, по всему вѣроятію, вмѣстѣ съ именемъ Четвиндовъ. Я не должна бы, можетъ быть, сообщать вамъ о своемъ предположеніи, такъ какъ не имѣю на это никакихъ полномочій; знаю, однако, что тетя говорила о своемъ планѣ съ докторомъ Бьюдомъ (вашимъ большимъ пріятелемъ, замѣчу мимоходомъ), и, если онъ посовѣтуетъ ей осуществить его, вы, по меньшей мѣрѣ, будете обязаны прислать ему изъ благодарности ящикъ дичи. Тетушка желала бы, чтобъ вы дождались въ Boat of Harry времени охоты, если только, конечно, вы не черезъ-чуръ скучаете тамъ. Очень радуемся, что вамъ нравится домъ и окрестности и надѣемся найти въ вашихъ будущихъ статьяхъ отголоски пребыванія на берегу залива Бентри.

"Ваша Мэри Четвиндъ".

«P. S. По зрѣломъ размышленіи мнѣ кажется, что тетушка, пожалуй, права. Боюсь, что и я не примирилась бы съ мыслью передать домъ Франка чужимъ людямъ. Но такъ какъ это исключительно дѣло чувства, то я воздержусь отъ всякаго вмѣшательства или совѣта».

Фицджеральдъ читалъ это письмо, сидя на откосѣ холма, куда оно было доставлено ему изъ дому. Далеко внизу виднѣлась маленькая усадьба, вся закрытая густою зеленью, прекрасно выкошенная поляна, окаймленная высокими деревьями, обширные луга и серебристо-бѣлый рукавъ моря. Не чудная ли это картина разстилается подъ яркимъ іюньскимъ небомъ? Не завидна ли участь владѣльца такого прелестнаго мѣста? Вотъ гдѣ можно бы, кажется, прожить долгіе годы мирно и счастливо въ кругу друзей! Странно, но онъ глядитъ на все это безъ всякаго радостнаго желанія. Онъ не дорожитъ теперь уютностью и благами домашняго очага. Здѣсь, среди унылыхъ холмовъ, окруженныхъ облаками, несущимися отъ Атлантическаго океана, ему привольнѣе. Онъ слѣдитъ за тѣмъ, какъ надвигаются таинственныя тѣни, какъ холмы становятся все мрачнѣе и величественнѣе, иногда снова выступаютъ въ фантастическихъ очертаніяхъ, и передъ лицомъ этой грандіозной фантасмагоріи человѣческая жизнь со всѣми ея заботами и страданіями кажется ему чѣмъ-то мелкимъ и ничтожнымъ. Онъ видитъ, какъ вѣчно взволнованное море темнѣетъ или свѣтлѣетъ, смотря потому, нависаетъ или проясняется небо. По временамъ бѣлый туманъ разрывается и обнаруживаетъ далекія, невѣдомыя пространства, гдѣ все кажется лазорево-голубымъ. Тепло, и точно какое-то золотистое сіяніе разливается тогда по скаламъ и лугамъ; посреди безмолвной тишины, гдѣ-то далеко надъ водопадомъ щебечетъ ласточка; вѣтеръ съ моря становится нѣжнымъ и ароматнымъ.

Фицджеральдъ замѣтилъ вдругъ какой-то предметъ, движущійся по холму. Не сомнѣваясь, что это опять посланный изъ дому, онъ положилъ письмо въ карманъ и пошелъ къ нему на встрѣчу. Оказалось, что пріѣхалъ мистеръ Макъ-Джи, и, прыгая съ камня на камень, молодой человѣкъ поспѣшно направился къ дому.

Макъ-Джи былъ высокимъ, дороднымъ, добродушнѣйшимъ существомъ, всѣми силами старавшимся сдѣлать пребываніе въ Boat of Harry пріятнымъ для Фицджеральда. И теперь онъ пріѣхалъ только затѣмъ, чтобъ сказать ему, что яхта «Черный Лебедь» снабжена уже новымъ паровикомъ, благодаря которому ходъ ея ускорится на двѣ мили въ часъ, предложить молодому человѣку съѣздить по желѣзной дорогѣ въ Коркъ и вернуться оттуда моремъ.

— О, нѣтъ, благодарю, — поспѣшно отвѣтилъ Фицджеральдъ.

— Повѣрьте, что это такъ же безопасно, какъ сидѣть въ церкви, — сказалъ мистеръ Макъ-Джи съ добродушнымъ смѣхомъ. — Дождемтесь, пожалуй, тихой погоды.

— Да дѣло вовсе не въ томъ, — возразилъ Фицджеральдъ. — Мнѣ просто не хочется быть теперь въ Коркѣ.

— Я думалъ, что это васъ немного развеселитъ. Вѣдь, здѣсь нечего дѣлать въ это время года.

— Рыбная ловля идетъ у меня отлично. Если вы подождете немного, я угощу васъ за завтракомъ форелью, которую самъ изловилъ вчера.

— Неужели? А я-то пробовалъ удить разъ сто и постоянно безъ успѣха, точно я закидывалъ удочку въ чайникъ своей бабушки. Пожалуй, я готовъ остаться позавтракать съ вами. Пускай лошадь хорошенько отдохнетъ.

Форель оказались превосходною. Мистеръ Макъ-Джи держалъ себя совершенно какъ дома.

— Послушайте-ка, Кэтъ, милочка, — обратился онъ къ мистриссъ Дюнъ, подававшей пиво, — нѣтъ ли у васъ въ домѣ хоть рюмочки виски?

— Извините, пожалуйста, мою забывчивость, — вмѣшался тутъ Фицджеральдъ, — но я, право, еще не знаю хорошенько, кому изъ насъ болѣе подобаетъ быть здѣсь хозяиномъ.

— Не мало вечеровъ провелъ я въ этой комнатѣ съ бѣднымъ Франкомъ, и лучшаго товарища или такого джентльмена, какъ онъ, не скоро найдешь, — задумчиво произнесъ Макъ-Джи. — Спасибо, душечка, — обратился онъ къ мистриссъ Дюнъ, подававшей ему виски. — Нѣтъ ли у васъ еще горяченькой воды? Ну, — продолжалъ онъ, глядя на Фицджеральда, — вы носите хорошую ирландскую фамилію. Пью же за ваше здоровье и за счастливое пребываніе здѣсь. Будьте увѣрены, что вы придете въ восторгъ отъ «Чернаго Лебедя». Какъ только вамъ теперь вздумается, вы сейчасъ можете съѣздить, куда угодно, хоть въ Гленгарифъ, и чортъ побери всю яхту, если она не сдѣлаетъ десяти миль въ часъ!

Удовольствіе встрѣчи съ новымъ лицомъ, давно невѣдомое Фицджеральду, заставило его почти забыть содержаніе письма миссъ Четвиндъ, но когда онъ сѣлъ послѣ завтрака пить кофе съ своимъ гостемъ на лужайкѣ передъ домомъ и когда они закурили, наконецъ, трубки, тихая прелесть мѣста снова произвела на него свое обычное дѣйствіе, и онъ невольно спросилъ себя, что бы онъ чувствовалъ, еслибъ этотъ милый уголокъ дѣйствительно принадлежалъ ему. Понятно, что объ этомъ нечего было и думать; это совершенно несбыточная мысль! Гдѣ ему взять деньги, необходимыя для поддержанія такого имѣнія, уплаты жалованья прислугѣ, прокормленія лошадей? Такъ же легко можно бы предложить какому-нибудь трубочисту пользоваться во время лѣтняго сезона яхтою въ триста тоннъ. Ему было настолько ясно, что весь этотъ планъ ничто иное, какъ милая, сентиментальная фантазія мистриссъ Четвиндъ, что-то совершенно выходящее изъ предѣловъ практической возможности, что онъ чуть было не заговорилъ о немъ съ своимъ добродушнымъ гостемъ, но такъ какъ мистеръ Макъ-Джи погрузился, какъ разъ въ это самое время, въ сладкую дремоту, онъ невольно воздержался отъ своего желанія, а потомъ порѣшилъ лучше вовсе не касаться этого вопроса.

Кругомъ было тихо; немудрено и заснуть въ такой обстановкѣ! День прояснился; голубыя пространства между густыми бѣлыми облаками стали шире, и ласкающія лучи солнца ярко озаряли теперь поля и лужайку, густую зелень лимонныхъ деревьевъ и желтовато зеленые листья акацій. Воздухъ тепелъ, мягокъ и насыщенъ ароматомъ всей этой обильной растительности, какимъ-то неопредѣленнымъ, нѣжащимъ благоуханіемъ; быть можетъ, это запахъ сочной, еще не скошенной травы. Чайки вьются надъ берегомъ, тамъ, гдѣ море врѣзалось смѣлымъ изгибомъ въ цвѣтущую равнину. Черный дроздъ пролетѣлъ въ воздухѣ, нарушая общее безмолвіе. У подножья холма безпрерывно журчитъ невидимый ручей, и только далекій лай собакъ или скрипъ возовъ напоминаютъ о жизни, совершенно чуждой этому заколдованному уголку.

Мистеръ Макъ-Джи вдругъ встрепенулся.

— Чортъ возьми! — сказалъ онъ. — Я, кажется, заснулъ. Да и немудрено въ такомъ райскомъ мѣстѣ. Ну, а вы что будете теперь дѣлать?

— Пойду опять въ ручью и постараюсь наловить форели къ обѣду.

— Съ Богомъ! А я велю сѣдлать лошадь, потому что отсюда до Бантри, вѣдь, не близко.

Съ этими словами гость исчезъ и Фицджеральдъ опять остался въ полномъ одиночествѣ и тишинѣ. Вечеромъ, когда показалась луна, онъ рышелъ изъ дому, пробрался къ крутому обрыву, нависшему надъ серебристымъ ручьемъ, сѣлъ на срубленное дерево и оглянулся. Ущелье это было уже, но гораздо миловиднѣе айнишинскаго. Легкій вѣтерокъ съ моря заносилъ сюда опьяняющій запахъ. Внезапно дикая мысль закралась въ голову Фицджеральда. Въ журчаньѣ ручья ему почудился звукъ человѣческаго голоса, странный, но совершенно внятный: Клянусъ надъ журчащимъ ручейкомъ: отдаю тебѣ свою жизнь!

Голосъ этотъ раздавался гдѣ-то совершенно близко. Дрожа всѣмъ тѣломъ, Фицджеральдъ свѣсился надъ обрывомъ, ожидая увидать внизу двухъ обнявшихся людей. Или, быть можетъ, это только голосъ молодой дѣвушки, теперь уже умершей, а прежде связанной со всѣмъ, что было свѣтло, красиво и дѣлало жизнь радостною? Опять ничего не слышно, кромѣ безцѣльнаго, безсмысленнаго ропота воды въ глубинѣ темнаго ущелья. Грозные холмы и мрачное море не даютъ отвѣта на запросы. Стоитъ ли, въ самомъ дѣлѣ, жить такой трепетной, жалкой жизнью на безучастной, холодной землѣ, подъ далекимъ, равнодушнымъ, безпощаднымъ небомъ?…

Глава XXVI.
На выручку!

Около этого времени на столбцахъ одной ежедневной лондонской газеты сталъ появляться рядъ статей, которыя очень скоро привлекли вниманіе публики. Онѣ были совершенною новостью въ журналистикѣ; иные утверждали, что ничего подобнаго нѣтъ даже во всей англійской литературѣ. Статьи эти носили заглавіе Досуги отшельника и въ нихъ изображались различныя удовольствія сельской жизни. Это были описанія одинокихъ скитаній по большимъ дорогамъ, по морскому берегу или вдоль бурныхъ потоковъ, рядъ тщательно обрисованныхъ картинъ природы, окруженныхъ невыразимою прелестью. Въ этомъ новомъ видѣ этюдовъ вовсе не замѣчались обыкновенные пріемы поэтовъ; напротивъ, они отличались крайнею оригинальностью. Наблюдательность автора была поразительная; картина выходила яркая и наглядная, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, за нею какъ будто скрывалось еще что-то другое, патетическое, трогательное. Звуки и сцены, такъ просто и непринужденно изображенные, были проникнуты тонкими, гуманными симпатіями, какою-то отзывчивостью, по временамъ, быть можетъ, немного грустною. Казалось, будто авторъ сорвалъ завѣсу, скрывающую природу, и все, скалы, цвѣты, лѣса нашептывали ему свои тайны, а грандіозное безмолвіе горъ глубоко затрогивало его сердце. Мало-по-малу авторъ совсѣмъ пересталъ касаться опредѣленныхъ сюжетовъ и дѣлалъ все большія отступленія, пока статьи не превратились, наконецъ, въ разсужденія человѣка, который всегда, держитъ ли онъ въ рукѣ ружье, удочку или просто созерцаетъ море, берега и холмы, видитъ передъ собою однѣ только вѣчныя тайны природы и старыя, печальныя и неразрѣшимыя загадки человѣческаго существованія.

Понятно, что такіе очерки казались на первыхъ порахъ странными на столбцахъ лондонской ежедневной газеты. Самъ редакторъ колебался сначала, помѣщать ли ихъ, но что-то въ нихъ привлекло его вниманіе и, совершенно поглощенный въ это время давимъ-то министерскимъ кризисомъ, онъ положилъ рукопись въ карманъ, привезъ ее домой и показалъ своей женѣ. Къ счастью для Фицджеральда, она обладала тонкимъ литературнымъ вкусомъ.

— Это поразительныя статьи, — сообщила она мужу. — Въ одной изъ нихъ есть такое изображеніе зимней ночи посреди необозримаго болота, что у меня просто морозъ пошелъ по кожѣ.

— Да, но, вѣдь, это не текущія новости, а мы издаемъ ежедневную газету, — нерѣшительно отвѣчалъ редакторъ.

— Не все ли равно, лишь бы публикѣ нравилось.

— Это скорѣе журнальныя статьи.

— Съ какой же стати давать журналамъ монополизировать всю литературу!

Какъ бы то ни было, опытъ былъ сдѣланъ, и публика, не обращающая ни малѣйшаго вниманія на редакціонныя традиціи, полюбила эти тихія и ясныя описанія сельской жизни и говорила о нихъ даже несмотря на волненія министерскаго кризиса. Сначала въ статьяхъ замѣчался хоть нѣкоторый практическій оттѣнокъ; въ нихъ сообщалось много свѣдѣній о ружьяхъ, собакахъ, рыбной ловлѣ. Даже добродушный Скобелль потребовалъ въ клубѣ нѣсколько нумеровъ этой газеты и такъ увлекся однимъ изъ очерковъ, что невольно воскликнулъ: «Чортъ возьми! Непремѣнно съѣзжу нынѣшнимъ лѣтомъ въ Ирландію!» причемъ такъ яростно ударилъ кулакомъ по столу, что какіе-то старцы, сладко дремавшіе въ своихъ креслахъ, испуганно открыли глаза, думая, не настало ли свѣтопреставленіе.

Но, какъ уже сказано выше, мало-по-малу авторъ началъ уклоняться отъ прямаго сюжета статей и вдаваться въ довольно своеобразныя философскія разсужденія. Онъ какъ будто говорилъ: На непостижимомъ жизненномъ пути, ведущемъ отъ неизвѣстнаго къ неизвѣстному, гдѣ можетъ человѣкъ всего легче найти вѣрныя привязанности, какъ не среди великихъ и грандіозныхъ явленій природы? жизнь коротка. Зачѣмъ стараться разрѣшать непостижимыя тайны человѣческаго сердца, ставить счастье свое въ зависимость отъ такой непрочной вещи, какъ людская привязанность? Если мы сблизимся съ природою, мы ежегодно увидимъ появленіе тѣхъ же цвѣтовъ, день за днемъ можемъ привѣтствовать занимающуюся зарю, слушать ласкающій и успокоивающій голосъ моря. Другъ обманетъ насъ; глаза, нѣкогда глядѣвшіе любовно, сдѣлаются равнодушными, красивое лицо поблекнетъ, смерть похититъ наше сокровище; одна природа останется вѣчно неизмѣнною, если мы съумѣемъ прислушиваться къ ея голосу и понимать ея неувядающую красу.

Все это, конечно, скорѣе подразумѣвалось, чѣмъ прямо высказывалось, и только опытный слухъ улавливалъ затаенную нотку печали и догадывался, быть можетъ, о ея причинахъ. Понятно, что молва объ этихъ статьяхъ донеслась и до извѣстнаго намъ дома близъ Гайдъ-парка, и миссъ Четвиндъ, не очень усердно читавшая обыкновенно газеты, должна была по желанію тетки тотчасъ же отыскать статьи и прочесть ихъ вслухъ. Всего болѣе поразило ее, что отъ простыхъ описаній природы и сельскихъ удовольствій у нея не разъ сжималось сердце, но она не успѣла высказать своего мнѣнія, такъ какъ чтеніе окончилось передъ самымъ обѣдомъ.

Во время стола миссъ Четвиндъ первая коснулась этого вопроса и спросила, не знаетъ ли кто-нибудь автора очерковъ.

— Право, не знаю, — отвѣчалъ докторъ Бьюдъ, но, по моему, нельзя не пожалѣть, что такой человѣкъ тратитъ даромъ свои силы на литературу. Она въ немъ вовсе не нуждается; онъ необходимъ для науки. Могу васъ увѣрить, мистриссъ Четвиндъ, что тонкій наблюдатель — весьма рѣдкая птица, гораздо болѣе рѣдкая среди людей науки, чѣмъ обыкновенно думаютъ. Мало кто любитъ дѣлать внимательныя изслѣдованія; всѣ спѣшатъ какъ можно скорѣе создать теорію. А на что, позвольте васъ спросить, такая наблюдательность литературѣ? Ея дѣло дѣйствовать на умъ, на эмоціи. Этого человѣка слѣдовало бы приспособить къ изученію нравовъ животныхъ или къ другому, такому же полезному дѣлу.

— Признаюсь, что послѣ всѣхъ толковъ я нѣсколько разочаровался въ статьяхъ, — вмѣшался тутъ профессоръ Симсъ. — Я просмотрѣлъ нѣкоторыя изъ нихъ и нашелъ много непослѣдовательностей. Начинаетъ авторъ съ охоты, а кончаетъ Шекспиромъ. Мнѣ кажется также, что онъ забирается въ область художниковъ и описываетъ то, что слѣдуетъ рисовать. Съ какой стати говоритъ онъ намъ, напримѣръ, о серебристыхъ волнахъ, которыя вѣтеръ поднимаетъ на нескошенномъ лугу? Это и безъ него всѣ видятъ.

— Но не всѣ въ состояніи видѣть, — возразила Мэри, по обыкновенію, спокойно и мѣтко. — Эти статьи переносятъ всю картину прямо къ вамъ въ комнату.

— А вы тоже читали ихъ, мистриссъ Четвиндъ? — спросилъ докторъ Бьюдъ, обращаясь къ старушкѣ.

— Мэри только что читала мнѣ вслухъ.

— Что вы о нихъ думаете? Кто, по вашему, ихъ авторъ: ученый ли, желающій оправдать свою праздность, философъ ли, охотящійся за дичью, или художникъ, взявшійся за литературу потому, что не находитъ сбыта для своихъ картинъ?

— Право, не знаю, — нерѣшительно отвѣчала старушка. — Пока Мэри читала, мнѣ все казалось, что мой Франкъ непремѣнно избралъ бы такую тему, еслибъ взялся за литературу. Статьи мнѣ понравились. Только онѣ по временамъ немного грустны и какъ-то странны.

— Ну, а ваше мнѣніе, миссъ Четвиндъ?

Мэри слегка вздрогнула; она слушала разговоръ, опустивъ глаза.

— Мое мнѣніе? — отвѣчала она нѣсколько медленно. — Я думаю, что ихъ писалъ человѣкъ, у котораго большое горе на душѣ.

Во время обѣда она казалась разсѣянною, а когда ушли посѣтители, вернулась въ гостинную и принялась снова внимательно перечитывать статьи. Когда мистриссъ Четвиндъ вошла, наконецъ, въ комнату, она застала племянницу совершенно поглощенною этимъ занятіемъ.

— Что это у тебя, новые очерки, Мэри?

— Нѣтъ, я еще разъ просматриваю прежніе.

Немного спустя, она подняла голову; старушка не замѣтила ея волненія.

— Тетя, ты, навѣрное, догадываешься, кто писалъ эти статьи?

— Я? — отвѣчала мистриссъ Четвиндъ. — Я только думаю, что Франкъ могъ бы ихъ написать.

— Но, тетя, развѣ ты не узнаешь мѣстности? Вѣдь, это Boat of Harry.

Старушка вздохнула.

— Да, онъ, навѣрное, писалъ бы именно объ этомъ; онъ такъ любилъ это мѣсто!

— Да, тетя, вѣдь, эти статьи написаны именно о Boat of Harry. Развѣ ты не узнала ущелья, моря, острововъ? Все тутъ изображено, даже акаціи на лужайкѣ, столикъ съ мраморной доской; это настоящій фотографическій снимокъ. Статьи непремѣнно написаны мистеромъ Фицджеральдомъ.

— Фицджеральдомъ? Это вовсе не удивительно, — отвѣчала старушка, все еще думая, повидимому, о погибшемъ племянникѣ. — Онъ, вѣдь, очень уменъ и, должно быть, рано началъ писать. Для этого, вѣроятно, нуженъ навыкъ. Только я думаю, что и Франкъ могъ бы то же сдѣлать.

— А я такъ вотъ что думаю, тетя, — отвѣчала племянница нѣсколько взволнованнымъ голосомъ. — Если статьи дѣйствительно написаны мистеромъ Фицджеральдомъ, мы не имѣемъ права требовать, чтобы онъ оставался долѣе въ этой глуши. Я… я полагаю, что онъ испыталъ какое-нибудь большое горе; это видно въ каждой строкѣ. А если у него есть горе, въ чемъ бы оно ни состояло, не намъ, женщинамъ, оставлять его одинокимъ, изнывающимъ отъ тоски. Это не гуманно. Мнѣ никогда не представлялось, чтобы Boat of Harry была такая глушь, пока я не прочла эти строки. У насъ всегда бывало тамъ столько гостей. Это, должно быть, ужасно, не такъ ли, тетя?

— О нѣтъ, Мэри; ему, кажется, тамъ нравятся птицы и все, что его окружаетъ. Такъ ты думаешь, что это писалъ мистеръ Фицджеральдъ? Скажи, пожалуйста! Вотъ онъ сдѣлался теперь знаменитостью, хотя никто еще не знаетъ его имени.

— Узнаютъ, не безпокойся.

— Такъ это описаніе его жизни въ Boat of Harry? Да, да, очень похоже и мило! Удивительно, что я не узнала сразу нашего лѣса надъ ущельемъ! Ты какъ-нибудь прочти мнѣ опять эти статьи, Мэри.

— Ты точно вовсе не понимаешь, что я говорю, тетя, все живешь мечтами. Я, главнымъ образомъ, виновата, что мистеръ Фицджеральдъ поѣхалъ въ Ирландію, и я хочу скорѣе поправить дѣло.

— Ну, теперь, признаюсь, я дѣйствительно ничего не понимаю, — отвѣчала старушка.

— Мистеръ Фицджеральдъ сдѣлалъ мнѣ одно признаніе до своего отъѣзда, — начала Мэри съ непривычнымъ румянцемъ на умномъ лицѣ, — а объ остальномъ я сама догадалась. Не говори съ нимъ, пожалуйста, объ этомъ, тетя, смотри не пророни ни слова; мнѣ кажется, что его постигло горе. Надо было объ этомъ раньше вспомнить, но я вообразила, что если онъ поживетъ въ нашемъ домѣ, ты привыкнешь къ мысли пускать туда по временамъ кого-нибудь изъ твоихъ друзей, а потомъ и совсѣмъ отдать его въ наймы.

— Я просила тебя не касаться этого вопроса, Мэри. Мнѣ осталось жить недолго, и если я желаю дѣлать съ своею собственностью, что хочу…

— Тетя, милая, не говори со мною такъ! — сказала дѣвушка, обнимая старушку. — Вѣдь, ты знаешь, я хлопочу не о своей выгодѣ. Надѣюсь, что денежныя дѣла никогда не станутъ между тобою и мною.

Мистриссъ Четвиндъ взяла руку Мэри и погладила ее.

— Нѣтъ, нѣтъ. Ты хорошій человѣкъ. Я желала бы только, чтобы ты болѣе берегла свои собственныя деньги. Ну, говори, что-жь ты хочешь, чтобъ я сдѣлала?

— Одно изъ двухъ, милая тетя: или отзови мистера Фицджеральда назадъ изъ Boat of Harry…

— Да я хочу передать ему все имѣніе, Мэри. Кому другому могла бы я его оставить? Кто пойметъ такъ хорошо, какъ онъ, всю прелесть этой мѣстности? Нѣтъ, Мэри, я долго думала объ этомъ. Я не могу ни продать дома, ни отдать его въ наймы и не хочу также, чтобы онъ достался послѣ моей смерти твоему двоюродному брату и чтобы его негодные мальчишки бѣгали по комнатамъ моего бѣднаго Франка. Тебѣ имѣніе не нужно. Ты все равно выйдешь замужъ и отдашь его человѣку, о которомъ я не имѣю никакого понятія!

— Мнѣ довольно и моего состоянія, тетя, — отвѣчала дѣвушка.

— Знаю, знаю. У тебя все идетъ на бѣдныхъ. Ну, такъ зачѣмъ же мистеру Фицджеральду возвращаться? Что ему дѣлать теперь въ Лондонѣ? Зачѣмъ не обжиться у насъ, не остаться тамъ на сезонъ охоты?

Племянница помолчала съ минуту.

— Въ такомъ случаѣ вотъ что можно сдѣлать, — сказала она, наконецъ. — Съѣздимъ съ тобою въ деревню.

— Поѣхать въ Boat of Harry! — испуганно произнесла старушка.

— Въ скоромъ времени, — бойко заговорила Мэри, — всѣ начнутъ разъѣзжаться изъ города, и никого не останется, чтобы поболтать съ моей милой тетей. Почему бы и намъ не уѣхать?

— Ну, да, но какъ же это ѣхать въ Boat of Harry? — укоризненно сказала старушка.

— Никогда бы я не подумала, тетя, что ты откажешься помочь другу въ бѣдѣ.

— Да я ничего не знаю о его бѣдѣ, Мэри. Что могу я сдѣлать для него, если не должна проронить ни слова?

— Мнѣ хочется посмотрѣть, что дѣлается въ Boat of Harry. Нѣтъ нужды оставаться тамъ долго; мы могли бы пріѣхать на короткое время, а потомъ отправиться далѣе въ Килларнэй. Мнѣ кажется, что мистеръ Фицджеральдъ впалъ въ болѣзненное состояніе отъ одиночества.

— Многаго требуешь ты отъ меня, дитя, — произнесла старушка, нѣсколько минутъ спустя.

— Я увѣрена, тетя, что ты сама будешь очень рада опять увидать Дэна, Веллингтона, Кэтъ, Морто и дѣтей въ школѣ.

— Но какъ ужасно будетъ вернуться въ пустой домъ!

— Да онъ тогда не будетъ пустъ, тетя. Мы пригласимъ сосѣдей, сами будемъ ѣздить въ гости; наконецъ, я увѣрена, что Морто съ восторгомъ свезетъ насъ въ Килларнэй.

— Не думала я снова увидать когда-нибудь старый домъ, — грустно сказала мистриссъ. Четвиндъ.

— Знаешь ли, тетя, еслибъ я была такъ великодушна, чтобы подарить кому-нибудь домъ съ землею, лошадьми, экипажами и всѣмъ прочимъ, я пожелала бы посмотрѣть, по крайней мѣрѣ, нравится ли все это человѣку, благодаренъ ли онъ? Почемъ знаешь ты, приметъ ли ёще мистеръ Фицджеральдъ твой подарокъ или какъ смотритъ онъ вообще на свою обстановку?

— Объ этомъ можно, кажется, судить по его статьямъ, — отвѣчала мистриссъ Четвиндъ, улыбаясь.

— И такъ, вопросъ порѣшенъ, тетя. Теперь ни слова болѣе.

Глава XXVII.
Въ деревнѣ.

Мэри Четвиндъ столько разъ читала и перечитывала Досуги отшельника, что каждая строчка запечатлѣлась въ ея сердцѣ. Когда, нѣсколько времени спустя, она стояла прекраснымъ іюльскимъ утромъ у окна гленгарифской гостинницы и смотрѣла на чудный, спокойный въ эту минуту заливъ, лѣса и горы, ей казалось, будто сонъ превратился въ дѣйствительность. Мѣстность, на которую она глядѣла, представлялась ей уже не такою, какъ въ прежніе годы, а совершенно преображенною подъ вліяніемъ новаго освѣщенія, приданнаго всему авторомъ.

Въ комнату вошла мистриссъ Четвиндъ.

— Желала бы я знать, пріѣдетъ ли мистеръ Фицджеральдъ за нами, — сказала дѣвушка.

Въ эту минуту на дорогѣ послышался звукъ колесъ.

— Тетя, пойдемъ скорѣе! — воскликнула Мэри. — Вотъ Дэнъ и Веллингтонъ, и Морто, и мистеръ Фицджеральдъ. Только зачѣмъ это на козлахъ?

Старушка подошла къ окну и, увидавъ пустую карету, оперлась на руку племянницы, не говоря ни слова, и потомъ отвернулась, чтобъ скрыть слезы.

— А, понимаю! — съ притворной веселостью начала Мэри, догадавшись, что Фицджеральдъ не хотѣлъ предстать передъ старушкой на мѣстѣ, нѣкогда принадлежавшемъ ея племяннику. — Понимаю! Съ козелъ ему гораздо виднѣе ландшафтъ. Ну, тетя, готова ли ты? Вынесены ли твои вещи?

Фицджерадьдъ стоялъ въ сѣняхъ, когда онѣ сошли съ лѣстницы. Онъ подошелъ къ даманъ, пожалъ имъ руки, сказалъ, что багажъ положенъ въ карету, и спросилъ, готовы ли онѣ ѣхать. Въ полусвѣтѣ сѣней онъ казался совершенно такимъ же, какимъ былъ въ Лондонѣ, только, быть можетъ, нѣсколько серьезнѣе. Когда мистриссъ Четвиндъ и ея племянница сѣли въ карету, онѣ увидали, что багажъ ихъ занималъ оба мѣста, спереди. Лакей хотѣлъ захлопнуть дверцу.

— Подождите, — сказала Мэри почти сердито. — Морто, съ какой стати весь багажъ лежитъ въ каретѣ? Для васъ сейчасъ будетъ очищено мѣсто, мистеръ Фицджеральдъ.

— Благодарю, — отвѣчалъ онъ, подходя къ ней. — Я лучше сяду на козлахъ.

— Ни въ какомъ случаѣ, — быстро отвѣчала она. — Вы ужь вдоволь наглядѣлись на здѣшнюю мѣстность. Морто, возьмите все это къ себѣ. Теперь, мистеръ Фицджеральдъ, все готово. Неужели вы не понимаете, что мы съ тетей до смерти надоѣли другъ другу во время долгаго пути? Мы желаемъ слышать отъ васъ всѣ мѣстныя сплетни.

Такимъ образомъ, молодому человѣку пришлось сѣсть въ карету. Водворилось минутное смущеніе. Онъ уже успѣлъ отвыкнутъ отъ новыхъ лицъ и былъ бы радъ сидѣть на козлахъ, къ тому же, мистриссъ Четвиндъ до такой степени втолковала себѣ, что онъ уже настоящій собственникъ имѣнія, что безпрестанно извинялась передъ нимъ за непрошенное посѣщеніе. Веселость Мэри и простота ея обращенія вскорѣ разсѣяли неловкость, и заливъ Бэнтри, по крайней мѣрѣ, въ глазахъ Фицджеральда, мало-по-малу окрасился совсѣмъ новымъ свѣтомъ. То же случилось и съ Boat of Harry. Знаетъ ли мистеръ Фицджеральдъ, что старый садовникъ со сгорбленной спиной, длинными волосами и косою въ рукахъ прозванъ «батюшкой-Сатурномъ»? Замѣтилъ ли онъ, какъ походитъ на гнома единственный инженеръ, машинистъ и капитанъ «Чернаго Лебедя», въ особенности, когда онъ высовываетъ изъ трюма яхты свою голову, всю обсыпанную угольною пылью? А ландо? Развѣ никто не говорилъ ему, что его настоящее названіе Ноевъ ковчегъ? И онъ вполнѣ заслуживаетъ этого прозвища, особенно въ дождливую погоду, потому что можетъ вмѣстить въ себѣ половину мѣстныхъ жителей. Неужели онъ ничего не слыхалъ о «Лукошкѣ», лучшемъ суднѣ флота ея королевскаго величества? Хорошо, по крайней мѣрѣ, что «гномъ» не взорвалъ еще никого на воздухъ!

— Очень жестоко съ твоей стороны, Мэри, такъ депоэтизировать здѣсь все, — сказала, наконецъ, старушка. — Пожалуй, вы еще начнете пренебрегать Boat of Harry, мистеръ Фицджеральдъ. Не знаю, по старымъ ли воспоминаніямъ, или почему, но только мнѣ это мѣсто кажется прелестнымъ.

— Кто же въ этомъ сомнѣвается? — отвѣчалъ онъ. — Всѣ. окрестности здѣсь красивы.

— Но нѣсколько уединенны? — робко спросила Мэри.

— О, нѣтъ!

Она удивленно посмотрѣла на него.

— Вы не находите ихъ уединенными?

— Нисколько, — просто отвѣчалъ онъ — То-есть онѣ, быть можетъ, и дѣйствительно уединенныя, только въ этомъ для меня ихъ главная прелесть.

Она помолчала съ минуту, потомъ сказала съ добродушнымъ видомъ:

— Тетя, какъ нравится тебѣ этотъ комплиментъ? А мы-то вообразили, что вамъ здѣсь тоскливо, и придумали осчастливить васъ своимъ посѣщеніемъ недѣли на двѣ… я хочу сказать, на нѣсколько дней…

Она, видимо, конфузилась, хотя добродушно-насмѣшливая улыбка не сходила съ ея губъ. Потомъ она посмотрѣла на молодаго человѣка своимъ открытымъ, яснымъ взглядомъ.

— Я должна покаяться передъ вами. Мои мрачные ковы не удались. Тетушка не соглашается отдать домъ въ наймы.

— И слышать объ этомъ не хочу, — сказала старушка, ни въ тонѣ, ея незамѣтно было рѣзкости.

— Такимъ образомъ, вы видите, что мои происки послужили, только къ вашему изгнанію изъ человѣческаго общества.

— Но здѣсь вовсе не такая глушь, какъ вы думаете, миссъ Четвиндъ, — отвѣчалъ молодой человѣкъ, улыбаясь. — Люди на берегу залива Бэнтри все тѣ же, что и всюду. Вы не повѣрите, какія страсти бушуютъ въ этомъ затишьѣ.

Наступила минутная тишина. Мэри боялась, не слишкомъ ли много говорила она съ нимъ о его одиночествѣ. Не могла же она тутъ же объяснить ему, что догадалась объ этомъ изъ его статей и, читая ихъ, прислушивалась къ его затаенному горю! Все теперь казалось ей опять будничнымъ, пока Фицджеральдъ указывалъ мистриссъ Четвиндъ мѣсто, гдѣ потерпѣла крушеніе яхта, спрашивалъ, читала ли она лекцію профессора Симса, или приказывалъ Морто остановиться, чтобы онъ могъ пѣшкомъ взойти на крутую гору. Лишь изрѣдка, когда взоръ Фицджеральда задумчиво скользилъ по широкой поверхности залива, въ его глазахъ свѣтилось что-то, — и тргда она снова находила, что пріѣздъ ихъ не былъ совершенно безполезенъ.

Когда они подъѣхали въ дому, миссъ Четвиндъ нарочно засуетилась, чтобы не дать старушкѣ погрузиться въ печальныя воспоминанія. Ну, не говорила ли она, что все такъ и будетъ: батюшка-Сатурнъ докашиваетъ лужайку; хорошенькая Кэтъ выбѣгаетъ на встрѣчу улыбающаяся. Надо скорѣе привести собакъ, позвать «гнома» и поразспросить его насчетъ яхты. Но, къ удивленію, оказалось, что мистриссъ Четвиндъ вовсе не такъ взволнована своимъ пріѣздомъ, какъ можно было опасаться. Домъ далеко не былъ пустымъ. Въ немъ раздавался, напротивъ, шумъ, бѣготня, возня. Когда водворилось, наконецъ, что-то похожее на порядокъ и они сѣли завтракать, мистриссъ Четвиндъ, вмѣсто того, чтобъ казаться печальною, сказала, напротивъ, съ улыбкой на красивомъ, ласковомъ старческомъ лицѣ:

— Знаешь, Мэри, вѣдь, это все совершенно, какъ было въ старину!

Завтракъ не отличался роскошью, но старушка, казалось, была въ высшей степени довольна всѣмъ.

— Ваша телеграмма прибыла вчера очень поздно, — началъ Ыицджеральдъ, — а сегодня утромъ мнѣ пришлось выѣхать изъ дому такъ рано, что я не успѣлъ достать форелей, дичи или чего-нибудь другаго къ завтраку.

— Да все, что тутъ есть, превосходно, — отвѣчала она. — Хорошо бы только, если бы Кэтъ дала намъ немного вина. Надѣюсь, оно вамъ понравилось?

— Я… я увѣренъ, что оно очень хорошо.

— Неужели вы не пробовали его до сихъ поръ? — спросила изумленная мистриссъ Четвиндъ.

— Пиво здѣсь очень вкусно, — уклончиво отвѣчалъ онъ.

Старушка посмотрѣла на племянницу, точно желая сказать: это надо измѣнить, — однако, промолчала.

Вслѣдъ затѣмъ пошли опять разспросы; она хотѣла знать о его впечатлѣніяхъ, точно никогда не читала Досуговъ отшельника. Нравится ли ему мѣстоположеніе дома? Хороша ли охота? А какъ насчетъ зимы? Не кажется ли ему, что здѣсь должно быть уныло? Наконецъ, она очень удивилась, узнавъ, что онъ еще ни разу не пользовался «Чернымъ Лебедемъ».

— Я не знатокъ по части яхтъ, — отвѣчалъ онъ. — Мнѣ кажется, однако, что онѣ должны поглощать много угля.

— О, нѣтъ, самое ничтожное количество. Надѣюсь, что не это помѣшало вамъ кататься на ней.

— Я подумалъ, что будетъ лучше, если новый владѣлецъ найдетъ большой запасъ угля.

— Не безпокойся, тетя, — вмѣшалась тутъ Мэри. — Мы отлично покатаемся завтра, если погода будетъ ясная, и увидимъ тогда, хорошъ ли паровикъ.

— Но только не я, — рѣшительно возразила мистриссъ Четвиндъ. — Вы можете ѣхать вдвоемъ, если хотите. Я желаю окончить дни свои мирно.

— Мистеръ Фицджеральдъ, — обратилась къ нему Мэри, — катались вы когда-нибудь на паровой яхтѣ?

— Ни разу въ жизни.

— Такъ это будетъ для васъ совершенно новымъ ощущеніемъ; вы непремѣнно должны испытать его. Вамъ покажется, будто какой-то разъяренный звѣрь мчитъ васъ неизвѣстно куда, и вы станете все время недоумѣвать, гдѣ именно заблагоразсудится ему расшибить вамъ голову. Я полагаю, вы вовсе незнакомы съ навигаціею по заливу Бентри?

— Совершенно незнакомъ.

— Это еще лучше, — серьезно продолжала она. — Ну, а если стрѣлка покажетъ вамъ, что давленіе пара поднялось на двадцать фунтовъ выше положеннаго числа, съумѣете вы выпустить паръ?

— Нисколько.

— Превосходно! Это будетъ самымъ сильнымъ ощущеніемъ вашей жизни! Гномъ внизу, давленіе пара достигаетъ ста фунтовъ, дикій звѣрь мчится безъ оглядки, а вы и не подозрѣваете даже, гдѣ находятся подводныя скалы. Говорите послѣ того, что Boat of Harry сонное мѣсто!

— Да замолчи же, наконецъ, Мэри! — сказала старушка; потомъ, обращаясь къ Фицджеральду, продолжала: — Не знаю, право, что съ ней случилось. Ей какъ будто хочется сдѣлать вамъ все здѣсь противнымъ. Яхта такъ же безопасна, какъ это кресло; стоитъ только взглянуть на новый паровикъ. Какъ пріятно выѣхать въ совершенно тихую погоду, когда, всякая парусная яхта не могла бы тронуться съ мѣста, — покататься, сколько хочешь, позавтракать и вернуться, лишь только вздумается! Я бы и сама поѣхала съ вами завтра…

— Но только…

— Только что?

— Я хотѣла узнать, какое извиненіе придумаешь ты на этотъ разъ, тетя? — невозмутимо продолжала Мери.

— Ну, такъ вотъ я нарочно поѣду, — храбро сказала мистриссъ Четвиндъ.

— Но, тетя, вѣдь, ты чутка, какъ котенокъ; малѣйшее пятнышко на лицѣ или рукахъ приводитъ тебя въ отчаяніе, а когда флота ея королевскаго величества «Лукошко» вздумаетъ извергать облака мокрой сажи…

— Уйдемъ лучше, мистеръ Фицджеральдъ, — сказала старушка, — и будемъ пить кофе въ саду. Если вы останетесь здѣсь хоть минуту, Мери увѣритъ васъ, пожалуй, что морской воздухъ вреденъ, а Boat of Harry извѣстенъ, какъ разсадникъ оспы.

Но эта перестрѣлка, нарочно придуманная миссъ Четвиндъ, произвела желанное дѣйствіе и отвлекла вниманіе старушки на текущіе вопросы. Весело было глядѣть, какъ непринужденно усѣлась она на своемъ обычномъ мѣстѣ на лужайкѣ. Испытаніе, котораго она такъ страшилась, вовсе не оказалось тяжелымъ. Она глядѣла на выкошенную поляну, цвѣты, далекіе холмы, и невольно думала, что лучшаго мѣста для литературныхъ занятій не найти. Удивительно ли, что Фицджеральдъ написалъ въ этомъ поэтическомъ уединеніи такія прелестныя статьи! Поглощенная этими пріятными размышленіями, старушка, сопровождаемая молодыми людьми, принялась осматривать свои владѣнія, похвалила садовника за прекрасное содержаніе сада, побывала на птичникѣ и выразила, наконецъ, готовность дойти до берега, взглянуть на «Чернаго Лебедя». Фицджеральдъ отвязалъ лодку, взялся за весла, и вскорѣ высадилъ обѣихъ дамъ на бортъ маленькой яхты.

— Что за прелестная игрушка! — вырвалось у него, къ великому восторгу старушки. — Не угодно ли вамъ въ самомъ дѣлѣ покататься завтра, мистриссъ Четвиндъ? Я бы велѣлъ развести пары.

— Если вы этого желаете, — нерѣшительно отвѣчала она.

— Ну, не мучьте тетю, — вмѣшалась, смѣясь, Мэри. — Она будетъ дрожать все время. Пусть она лучше проводитъ васъ до берега и посидитъ тамъ, а на возвратномъ пути мы захватимъ ее. Хорошо такъ будетъ, тетя?

— Очень хорошо, — отвѣчала мистриссъ Четвиндъ, — если только ты опять не дурачишься. Когда мистеръ Фицджеральдъ ближе познакомится съ тобой, онъ лучше будетъ знать, говоришь ты правду или нѣтъ.

Наконецъ, они вернулись домой; Фицджеральдъ взялъ рыболовный снарядъ и вышелъ, чтобъ наловить форелей къ обѣду..

— Мэри, — сказала, нѣсколько минутъ спустя, мистриссъ Четвиндъ, — что за чудный день былъ сегодня! Напиши-ка мистеру Макъ-Джи, чтобъ онъ навѣстилъ меня. Можно даже послать за нимъ яхту.

— Хорошо, тетя. Только, мнѣ кажется, ты дѣлаешь большую ошибку.

— Въ чемъ?

— Ты снова носишься съ мыслью передать имѣніе мистеру Фицджеральду?

— Да; ну, такъ что-жь?

— Что будетъ онъ съ нимъ дѣлать? У него нѣтъ денегъ для его содержанія. Ты не можешь требовать отъ человѣка съ такими блестящими дарованіями, чтобъ онъ схоронилъ себя здѣсь на всю жизнь. Да я и не поручила бы Макъ-Джи составить передаточную запись.

— Богъ съ тобой, Мэри, я вовсе и не думаю поручать ему составленіе какихъ-нибудь записей, а желаю только, чтобъ онъ счелъ, сколько требуется на содержаніе имѣнія. Когда я дарю картину, я дарю и рамку. Если то, что говорятъ о статьяхъ мистера Фицджеральда — правда, ему придется, конечно, жить часть года въ Лондонѣ, и я желала бы, чтобы онъ былъ для насъ… хоть отчасти… тѣмъ, чѣмъ былъ… мой бѣдный Франкъ. Неужели ты думаешь, что онъ этого не стоитъ?

— Я этого не говорю, тетя. Только не всѣ стоющіе люди находятъ такихъ друзей. Полагаю, что онъ будетъ продолжать писать. Ты знаешь, тетя, — ну, не сердись, пожалуйста, — я всегда находила, что ты слишкомъ баловала Франка, и не разъ желала, чтобы онъ бросилъ вѣчную свою охоту и принялся за какое-нибудь полезное дѣло.

— Довольно объ этомъ, Мэри, — отвѣчала тетка, однако, повидимому, вовсе не раздраженнымъ тономъ. Не всѣ такіе политики-реформаторы, какъ ты. Понятно, мнѣ и въ голову не приходитъ назначить мистеру Фицджеральду такое содержаніе, которое сдѣлало бы его совершенно независимымъ, хотя мнѣ кажется, что я могу вполнѣ довѣриться ему. Если онъ не замѣнитъ мнѣ совсѣмъ моего Франка, то въ мои годы, все-таки, пріятно дѣлать хоть кому-нибудь добро.

— Если ты окончательно рѣшилась, тетя, позволь мнѣ самой поговорить завтра съ нимъ.

— Почему же нѣтъ? Кто же лучше тебя знаетъ всѣ обстоятельства?

Дѣйствія Мери Четвиндъ всегда отличались большимъ спокойствіемъ и самообладаніемъ. Тѣмъ не менѣе, когда она очутилась лицомъ къ лицу съ главною цѣлью ихъ поѣздки, она невольно призадумалась и много бы дала, чтобъ трудное объясненіе было уже покончено.

Глава XXVIII.
«Черный Лебедь».

На слѣдующее утро мистриссъ Четвиндъ почти совершенно рѣшилась ѣхать кататься на яхтѣ и сошла даже для этой цѣли на берегъ, но въ послѣднюю минуту, все-таки, раздумала и заявила, что лучше посидитъ на вершинѣ холма и будетъ оттуда слѣдить за всѣми движеніями «Чернаго Лебедя». Благодаря ея колебаніямъ, произошло, однако, нѣкоторое промедленіе, и когда миссъ Четвиндъ, Фицджеральдъ и Микъ высадились, наконецъ, на яхту, Шейль Гленни, иначе «гномъ», находился уже въ состояніи крайняго нетерпѣнія. Начался отливъ; пары поднялись на пять фунтовъ выше надлежащаго давленія и машина дребезжала, точно пустая жестяная коробка. Прежде чѣмъ Фицджеральдъ успѣлъ опомниться, онъ держалъ уже въ рукѣ веревку, конецъ которой былъ прикрѣпленъ къ какому-то грохотавшему и двигавшемуся рычагу, и «Черный Лебедь» бѣшено мчался, невѣдомо куда, весь окутанный густымъ паромъ, не дававшимъ никакой возможности разглядѣть даже очертаній яхты.

— Миссъ Четвиндъ, — громко окликнулъ ее Фицджеральдъ, — имѣете ли вы хоть какое-нибудь понятіе о томъ, куда мы ѣдемъ?

— Ни малѣйшаго, — отвѣчала она. — Но Микъ находится у руля.

Тѣмъ временемъ или пары убавились, или, быть можетъ, усилился вѣтеръ, но только мало-по-малу Фицджеральдъ началъ нѣсколько распознавать окружающіе предметы. Какъ страшно шумѣла маленькая яхта! Или, вѣрнѣе, она издавала цѣлый рядъ звуковъ, совершенно непохожихъ другъ на друга и быстро смѣнявшихся. Внезапно послышался еще новый звукъ, неожиданный, раздирающій, дважды повторенный, и Фицджеральдъ увидалъ, что миссъ Четвиндъ держитъ въ рукѣ мѣдную цѣпочку свистка.

— Это сигналъ тетѣ; слышала ли она его, какъ вы думаете? — спросила или, вѣрнѣе, прокричала молодая дѣвушка.

— Слышала ли? — отвѣчалъ Фицджеральдъ, такъ же громко. — Да его слышно, я полагаю, въ Нью-Іоркѣ.

Вслѣдъ затѣмъ, къ его несказанному удовольствію, «гномъ» появился на палубѣ, взялъ изъ его рукъ веревку и далъ Мику какія-то приказанія. Ясно, что они приближались къ опасному мѣсту. По временамъ виднѣлось въ прозрачной струѣ что-то золотисто-коричневое; это были длинные листья морской травы. Далеко впереди вода какъ-то подозрительно кружилась; однако, подводныхъ скалъ не было еще замѣтно. По мѣрѣ приближенія къ узкому проходу обнаруживалось, что отливъ усиливается съ страшною быстротою.

— Мы должны бы ѣхать часомъ раньше, — замѣтила Мэри, подозрительно глядя на кружащуюся воду.

— Во всякомъ случаѣ возвращаться теперь уже поздно, — отвѣчалъ ея спутникъ.

«Гномъ» не спускалъ глазъ съ воды и береговъ. Внезапно раздалась громкая команда:

— Поворачивай, Микъ!

Фицджеральдъ оглянулся, чтобы слѣдить за тѣмъ, какъ повернется яхта, но она не шевельнулась. Послышался сначала легкій скрипъ; за нимъ послѣдовалъ сильный толчекъ, отъ котораго «Черный Лебедь» содрогнулся до основанія; «гномъ» поспѣшно захлопнулъ клапанъ, и послѣ недавняго грохота внезапно водворилась полнѣйшая тишина. Фицджеральдъ не зналъ хорошенько, наткнулась ли яхта на скалу, или просто увязла въ тинѣ. Послѣ долгаго осмотра, всевозможныхъ догадокъ и предположеній выяснилось, наконецъ, что имъ придется просидѣть на мѣстѣ, по крайней мѣрѣ, часовъ пять.

— Миссъ Четвиндъ, — сказалъ молодой человѣкъ, обращаясь къ дѣвушкѣ, — не хотите ли, чтобы мы свезли васъ на берегъ въ лодкѣ?

— Развѣ я имѣю право покинуть корабль? — отвѣчала она. — Къ тому же, мнѣ надо поговорить съ вами, и если сообщеніе мое не наполнитъ цѣлыхъ пяти часовъ, за то у васъ останется время пораздумать о немъ.

Она помолчала съ минуту, не отрывая глазъ отъ палубы и, видимо, смущенная.

— Мистеръ Фицджеральдъ, — начала она, наконецъ, нѣсколько безсвязно, — я читала ваши статьи. До той минуты я никакъ не предполагала, чтобы вы думали о такихъ вещахъ; теперь мнѣ кажется, что вы не были счастливы здѣсь. Тетя хочетъ подарить вамъ имѣніе, а я желаю, чтобы вы уѣхали отсюда.

Пальцы ея дрожали. Она казалась испуганною и нервною.

— Не думайте, пожалуйста, объ этомъ, — поспѣшно произнесъ Фицджеральдъ, чтобы выручить ее изъ затрудненія. — Вы уже вчера были встревожены. Забудьте, все и повѣрьте, что человѣку иногда хорошо быть одному. Не объ этой же бездѣлицѣ желали вы говорить со мною въ теченіе пяти часовъ, миссъ Четвиндъ? Увѣряю васъ, что мнѣ было здѣсь очень пріятно; не думаю даже, чтобы мнѣ когда-либо въ жизни жилось опять такъ покойно. Но кто же сказалъ вамъ, что это мои статьи?

— Кто мнѣ сказалъ? — повторила она съ прояснившимся лицомъ. — Да сами статьи, каждая строчка ихъ, хотя мнѣ и кажется, что вы никогда прежде не писали въ этомъ родѣ.

Она слегка покраснѣла и поспѣшно прибавила:

— Знаете ли вы, какое впечатлѣніе онѣ произвели на публику? Навѣрное, нѣтъ. Всѣ говорятъ о нихъ теперь, какъ о чемъ-то совершенно новомъ въ литературѣ. Еженедѣльныя газеты отозвались о нихъ съ высшею похвалою, въ особенности Либеральное Обозрѣніе.

— Нѣтъ, навѣрное, только не оно! — быстро возразилъ молодой человѣкъ.

— Напротивъ, именно Либеральное Обозрѣніе, и даже не разъ. Когда вы вернетесь въ Лондонъ, вы увидите себя знаменитостью.

— Я получилъ уже нѣсколько писемъ по поводу моихъ статей и приглашеніе сотрудничать въ разныхъ журналахъ. Нашелся даже издатель, который желаетъ перепечатать ихъ отдѣльнымъ томомъ. Если это осуществится, я получу болѣе прочное положеніе въ литературномъ мірѣ, а то, признаюсь, я начиналъ, уже нѣсколько отчаиваться. Только не безпокойтесь, пожалуйста, обо мнѣ, миссъ Четвиндъ.

— Напротивъ, я должна безпокоится, — отвѣчала она, довольная тѣмъ, что первый шагъ уже сдѣланъ. — Тетя велѣла вамъ сказать, что она болѣе, чѣмъ когда-либо, желаетъ передать въ ваши руки имѣніе.

— Я помню ея намѣреніе. Это, конечно, очень великодушно съ ея стороны, только въ моемъ положеніи такая мѣра была бы болѣе, чѣмъ безполезна.

— Тетя хорошо понимаетъ это, — спокойно отвѣчала Мэри. — Конечно, она позаботится и о томъ, чтобы вамъ было на что содержать имѣніе.

— Я не могу никакъ понять, почему ваша тетушка такъ добра ко мнѣ.

— О, это ужь ея натура! Въ настоящемъ случаѣ я ей не препятствую. Я надѣюсь, что она проживетъ еще долгіе годы, и не нахожу никакого удовольствія поддерживать имѣніе для исключительной пользы Макъ-Джи. И такъ, мистеръ Фицджеральдъ, я увѣрена, что вы сдѣлаетесь собственникомъ Boat of Harry. У васъ будетъ много свободнаго времени, и тетя, навѣрное, пожелаетъ, чтобы вы жили большую часть года здѣсь. Только я надѣюсь, что вы этого не сдѣлаете. Вы можете приносить людямъ громадную пользу, и мнѣ кажется, было бы эгоистично, еслибъ вы жили здѣсь для одного наслажденія. Вы видите меня постоянно окруженною людьми учеными и думаете, быть можетъ, что я не интересуюсь ничѣмъ, кромѣ науки, словомъ, что я безсердечна. Толковать объ этомъ, конечно, нечего, только я думаю, что люди счастливые должны заботиться о тѣхъ, кому не такъ хорошо живется. Я не люблю, конечно, говорить о томъ, что нѣкоторые изъ насъ дѣлаютъ для бѣдныхъ…

— Знаете что, миссъ Четвиндъ? Если не случится чуда, мы просидимъ здѣсь еще четыре часа съ половиною…

— И вы желаете, чтобы въ теченіе четырехъ часовъ съ половиною я описывала вамъ наши лекціи, воскресныя увеселенія и все прочее? О, нѣтъ! Мы побесѣдуемъ объ этомъ когда-нибудь въ другой разъ. А теперь, мистеръ Фицджеральдъ, нѣтъ ли у васъ чего-нибудь поѣсть на этой злополучной яхтѣ?

— Есть, кажется, бисквиты.

— Ну, вотъ и отлично.

Онъ спустился въ каюту и принесъ оттуда не только бисквитовъ, но и двѣ бутылки содовой воды. Мало-по-малу миссъ Четвиндъ разговорилась и сообщила кое-что молодому человѣку о своихъ собственныхъ заботахъ. Оказалось, что среди людей, съ которыми она дѣйствовала, происходили иногда разногласія и что у нея были свои собственные планы и замыслы.

— И такъ, вы видите, что мнѣ очень нужна поддержка. Вѣдь, я считаюсь страшнымъ еретикомъ и новаторомъ. Я, надо вамъ сказать, яростная защитница пива.

— Неужели?

— Да. Устроить вечеръ для подростковъ — весьма легко. Если дать имъ въ видѣ награды за вниманіе яблоко, два, три бисквита или орѣховъ, они совершенно довольны. Совсѣмъ не то съ взрослыми мужчинами. Можно ли въ самомъ дѣлѣ требовать, чтобы усталые рабочіе приходили на наши лекціи со всѣхъ концовъ Лондона и получали только по чашкѣ жидкаго чаю, да еще съ запрещеніемъ курить? Что за бѣда, если дать каждому изъ нихъ по кружкѣ пива и позволить вынуть трубку изъ кармана. Сначала и я не выносила табачнаго дыма, а теперь кое-какъ примѣнилась.

Мэри нашла, повидимому, сочувственнаго слушателя, и время шло быстро. Молодые люди не замѣтили, какъ начался приливъ и нѣкоторыя мели стали мало-по-малу покрываться водою. Вскорѣ «Черный Лебедь» дрогнулъ, а черезъ нѣсколько времени совсѣмъ поднялся на поверхность. Немного спустя оказалось возможнымъ его повернуть и вскорѣ онъ уже несся по направленію къ берегу, рѣзкими свистками извѣщая о своемъ приближеніи.

— И такъ, мистеръ Фицджеральдъ, — начала дѣвушка, пока они шли по дорогѣ къ дому, — я цѣлый день говорила съ вами о вещахъ, которыя васъ, навѣрное, вовсе не интересуютъ, а самое главное забыла. Только помните одно: не живите въ Boat of Harry, когда онъ достанется вамъ. Я очень, очень жалѣю, что вообще просила васъ пріѣхать сюда. Никогда не сдѣлала бы и этого, еслибъ предвидѣла, въ какомъ тонѣ вы будете писать!

Она говорила негромко, опустивъ глаза.

— Но почему? — спросилъ онъ. — Каждое мѣсто покажется уединеннымъ, если человѣкъ одинъ. Вы серьезно думаете, что мои статьи произвели впечатлѣніе на публику?

— Совершенно увѣрена въ этомъ, Удивительно ли, что люди рады, когда кто-нибудь разъяснитъ имъ, что предметы, ихъ окружающіе, гораздо прекраснѣе, чѣмъ они думали. Развѣ жизнь не становится отъ этого богаче?

— Но я-то тутъ совершенно не при чемъ, — задумчиво отвѣчалъ Фицджеральдъ. — Я высказывалъ только то, на что постоянно обращалъ мое вниманіе Россъ. Очень желалъ бы я знать, не удастся ли мнѣ хоть теперь наживать что-нибудь литературою. Извините, пожалуйста, миссъ Четвиндъ, — поспѣшно прибавилъ онъ, внезапно спохватившись, — что я опять говорю съ вами о своихъ личныхъ дѣлахъ. Только мнѣ кажется, что и вы нѣсколько заинтересованы въ этомъ случаѣ.

— Я? — спросила дѣвушка, слегка вздрогнувъ.

— По крайней мѣрѣ, до извѣстной степени, — продолжалъ онъ. — Мнѣ хотѣлось бы скорѣе вернуться въ Лондонъ…

— О! какъ я рада! — воскликнула она съ искреннимъ удовольствіемъ.

— Если мои дѣла пойдутъ хорошо, вы позволите мнѣ, конечно, пожертвовать что-нибудь въ пользу вашихъ бѣдныхъ.

Она засмѣялась, очевидно, не надѣясь, чтобы онъ такъ скоро разбогатѣлъ.

— Что же вы мнѣ дадите? — спросила она, пока онъ отворялъ калитку.

— Если ваша тетушка позволитъ…

— Моя тетушка? Да ей-то что за дѣло?

— О, это до нея касается въ значительной степени, — продолжалъ онъ, идя по дорожкѣ въ дому. — Если она будетъ согласна, я думаю, что мое пожертвованіе должно будетъ состоять…

— Не въ двухъ же стахъ фунтахъ въ годъ? — шутливо подсказала дѣвушка.

— Нѣтъ, — возразилъ онъ, окинувъ взоромъ прелестный ландшафтъ. — Я думаю, что мое пожертвованіе должно состоять — изъ Boat of Harry.

Глава XXIX.
Планы и мечты.

— Я увѣрена, тетя, что ты будешь меня бранить, — сказала миссъ Четвиндъ, снимая шляпку и поправляя волосы передъ зеркаломъ.

— Еще бы! — отвѣчала старушка съ напускнымъ раздраженіемъ. — Да гдѣ вы были, скажи, ради Бога? Въ Лимерикѣ? Въ Квинстоунѣ? Какъ же не бранить васъ!

— Да дѣло вовсе не въ томъ. Это было неизбѣжно. Мы сидѣли на мели въ двухъ шагахъ отъ тебя. Еслибъ ты взобралась на гору немного повыше, ты имѣла бы удовольствіе созерцать насъ цѣлыхъ пять часовъ кряду. Такъ, Случилось маленькое приключеніе! Къ этому необходимо привыкать съ «Чернымъ Лебедемъ».

— Какъ это досадно! — воскликнула мистриссъ Четвиндъ. — Нужно же было случиться бѣдѣ именно въ первый разъ, когда мистеръ Фицджеральдъ рѣшился ѣхать на яхтѣ. Онъ, пожалуй, подумаетъ, что съ нею постоянно что-нибудь приключается!

— А развѣ это не правда, тетя?

— О чемъ же думалъ Шейль Гленни?

— Нечего на него сердиться. Ты одна во всемъ виновата. Сначала все утверждала, что поѣдешь только для того, чтобы показать, что на свѣтѣ нѣтъ ничего восхитительнѣе прогулки въ «Лукошкѣ»; благодаря этому мы опоздали, начался отливъ, и мы увязли въ пескѣ. За то я цѣлыхъ пять часовъ говорила о дѣлѣ и всѣми силами желала вознаградить мистера Фицджеральда за невольное молчаніе въ продолженіе столькихъ недѣль.

— И навѣрное, — замѣтила старушка съ неудовольствіемъ, — навѣрное, ты все время старалась разочаровать его въ Boat of Harry.

— Нѣтъ, до этого еще дѣло не дошло, — отвѣчала Мэри, Она сидѣла спиной къ окну, и вечернее солнце освѣщало очертанія ея хорошенькой головки, оставляя лицо въ тѣни. — Однако, все-таки, есть за что бранить меня, тетя. Я готова все выслушать. Мистеръ Фицджеральдъ очень удивился, узнавъ, какой эффектъ произвели его статьи. Понятно, что ему теперь хочется вернуться скорѣе въ Лондонъ, — вѣдь, тамъ настоящее мѣсто для литератора, — а онъ, конечно, честолюбивъ.

— А ты поддерживала его въ этомъ, несомнѣнно совѣтовала поскорѣе уѣхать отсюда, — хоть онъ именно здѣсь нашелъ сюжеты для своихъ статей, — настаивала на необходимости переселиться въ Лондонъ, гдѣ у него не будетъ ровно никакой спеціальности…

— Тетя, — начала Мэри, — человѣкъ, который пишетъ такъ, можетъ писать обо всемъ. Тутъ дѣло не въ мѣстности и не въ случаѣ. Вѣдь, всѣ его описанія моря, рыбной ловли — только одинъ предлогъ. Ты, навѣрное, чувствуешь, что за этимъ скрывается что-то другое, что невольно дѣйствуетъ на умы. Я смѣло утверждаю, что мистеръ Фицджеральдъ съумѣетъ придать описанію солнечнаго восхода въ самомъ грязномъ кварталѣ Лондона ту же таинственную прелесть, какъ еслибъ дѣло шло о Килларнэѣ. Развѣ онъ лишится зрѣнія оттого, что переселится въ Лондонъ?

Она пріотворила дверь, желая убѣдиться, нѣтъ ли тамъ кого-нибудь, и потомъ продолжала:

— Не знаю, въ чемъ его тайна, но, читая его статьи, невольно чувствуешь, будто всѣ неодушевленные предметы живутъ, слѣдятъ за человѣкомъ, сочувствуютъ ему. Я хочу показать ему, что мы дѣлаемъ въ Истъ-Эндѣ; мнѣ кажется, онъ пойметъ нашу дѣятельность и не осудитъ ее. Признаюсь, долгое время я считала его просто человѣкомъ сентиментальнымъ, вродѣ…

— Вродѣ меня, не стѣсняйся, пожалуйста, — прервала ее старушка, ласковоиулыбаясь.

— Нѣтъ, вовсе не такимъ, а вродѣ тѣхъ людей, которые любятъ читать патетическія описанія бѣдности, отвлеченно восторгаются добротою и не въ состояніи пожертвовать ни однимъ обѣдомъ для спасенія цѣлой голодной семьи. Что-жь дѣлать! Всѣ мы способны ошибаться. Его статьи показали мнѣ, что и я ошиблась, и что въ немъ есть что-то поглубже простой чувствительности. Я рада, что онъ уѣзжаетъ отсюда, — продолжала миссъ Четвиндъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ, — хотя бы только на время. Разъ онъ будетъ въ Лондонѣ, онъ самъ рѣшитъ, вернуться ли ему сюда, или нѣтъ, и это будетъ для меня гораздо пріятнѣе… Ну, теперь брани меня, если хочешь.

— За что?

— Да я не сказала еще тебѣ самаго худшаго. Ты поручила мнѣ говорить съ нимъ о твоихъ планахъ. Онъ былъ очень изумленъ, благодаренъ и недоумѣвалъ, почему ты къ нему такъ добра. Говорила ли я тебѣ, какъ онъ заинтересовался моимъ разсказомъ объ Истъ-Эндѣ? Говорила? Ну, такъ знаешь ли, какое предложеніе онъ мнѣ сдѣлалъ? Пожертвовать что-нибудь въ пользу моихъ бѣдныхъ.

— Чѣмъ же инымъ могъ бы онъ вознаградить тебя за пятичасовую болтовню?

— Онъ желаетъ, конечно, только съ твоего согласія, тетя, пожертвовать мнѣ Boat of Harry.

— Я ровно ничего не понимаю!

— Онъ хочетъ отдать Boat of Harry или суммы, вырученныя за него, бѣднымъ.

— Этому никогда не бывать! — рѣшительно сказала мистриссъ Четвиндъ. — Ты можешь сорить своими деньгими, сколько хочешь, Мэри, только не трогай имѣнія Франка.

— Если ты не согласна, то этого, конечно, не будетъ, — спокойно отвѣтила миссъ Четвиндъ.

— Ни за что не соглашусь! Какая нелѣпая мысль! Такъ-то онъ дорожитъ имѣніемъ?

— Тетя, — начала молодая дѣвушка, испугавшись дѣйствія своихъ словъ, — не будемъ больше говоритъ объ этомъ. Вѣдь, это одно пустое предположеніе и во всякомъ случаѣ оно дѣлаетъ, мистеру Фицджеральду большую честь. Я увѣрена, что ты не захочешь помѣшать ему составить себѣ карьеру. Для этого необходимо быть въ Лондонѣ. Подари ему имѣніе, только не обставляй своего подарка слишкомъ тягостными условіями; не требуй, чтобы мистеръ Фицджеральдъ жилъ постоянно здѣсь.

— Остановись на минуту, Мэри; я отлично поняла твой планъ. Меня ты не обманешь. Ты видишь способнаго, щедраго молодаго человѣка и надѣешься, разъ у него будетъ много денегъ и никакого дѣла, завербовать его въ члены твоихъ благотворительныхъ комитетовъ. Онъ будетъ помогать тебѣ устроивать лекціи, махнетъ рукой на литературу и дастъ заглохнуть имѣнію.

Миссъ Четвиндъ слегка вспыхнула, однако, сохранила обычное спокойствіе.

— Ошибаешься, тетя, — отвѣчала она въ полголоса, такъ какъ Фицджеральдъ стоялъ теперь недалеко отъ нихъ на лужайкѣ. — У него свои собственные планы и врядъ ли онъ позволитъ намъ распоряжаться своей судьбою. Я знаю, что ему хочется занять почетное мѣсто въ литературѣ, и я увѣрена, что съ выходомъ книги репутація его будетъ составлена. Твое великодушіе дастъ иму возможность работать именно такъ, какъ ему хочется; ни что не будетъ его безпокоить, кромѣ желанія писать какъ можно лучше; нѣтъ сомнѣнія, что онъ преисполнится благодарности къ тебѣ и ты будешь выставлять его на показъ на своихъ обѣдахъ, въ качествѣ твоего придворнаго поэта. Только подумай объ этомъ! Онъ сдѣлается твоею вещью; ты одна будешь знать, что онъ пишетъ въ извѣстное время; настоящій, заправскій писатель будетъ у тебя постоянно въ домѣ, такъ какъ ты, конечно, пригласишь его жить въ Гайдъ-паркѣ, гдѣ устроишь ему кабинетъ, выгнавъ сначала изъ дому меня и мой десятивершковый телескопъ. Его милость будетъ по временамъ пріѣзжать въ Boat of Harry стрѣлять дикихъ птицъ; быть можетъ, ты и мнѣ пришлешь когда-нибудь утку въ мою бѣдную квартиру въ одной изъ трущобъ Лондона, гдѣ я буду умирать съ голода, продавъ сперва телескопъ и послѣднюю пару сапоговъ.

— Убирайся, пожалуйста, и прикажи лучше подавать скорѣе чай, — сердито сказала мисстрисъ Четвиндъ и на этомъ разговоръ окончился.

Тѣмъ временемъ предметъ этого горячаго спора спокойно направлялся къ потоку съ удочкою на плечѣ. Лицо Фицджеральда имѣло довольное выраженіе. Окрестности Boat of Harry казались ему гораздо веселѣе со времени пріѣзда дамъ. Тѣмъ не менѣе, онъ не обращалъ теперь большаго вниманія на ландшафтъ, а весь погрузился въ размышленія о томъ, какова была бы его жизнь, еслибъ онъ согласился принять предложеніе мистриссъ Четвиндъ. Онъ думалъ о себѣ, какъ о собственникѣ имѣнія; ему представлялась его тихая, уединенная жизнь. Онъ заботится по мѣрѣ силъ о хозяйствѣ, быть можетъ, сберегаетъ достаточно, чтобы посылать иногда миссъ Четвиндъ маленькія пожертвованія, записываетъ свои ежедневныя впечатлѣнія и поддерживаетъ тѣмъ связь съ лондонскими друзьями, которыхъ никогда уже болѣе не увидитъ. Потомъ онъ заглянулъ въ будущее. Ему почудилось, что молодость его уже прошла. Да, именно съ чувствами человѣка среднихъ лѣтъ писалъ онъ Досуги отшельника. Казалось, онъ пересталъ уже интересоваться жизнью, настала пора созерцанія; явленія природы имѣли для него важность только потому, что наводили его на странныя мысли или становились повѣренными его думъ во время уединенныхъ скитаній по морскому берегу.

Фицджеральдъ такъ погрузился въ размышленія, что не слыхалъ раздавшихся за нимъ шаговъ. Къ нему подошелъ мальчикъ, помогавшій Морто въ конюшнѣ, и, подавъ два письма, снова удалился.

Эти письма заставили сердце Фицджеральда сильно забиться и наполнили его воображеніе мечтами, не имѣвшими ничего общаго съ созерцательною жизнью вдали отъ міра. Первое было отъ издателя, который уже раньше выражалъ готовность выпустить Досуги отшельника отдѣльнымъ томомъ, а теперь сопровождалъ свое предложеніе опредѣленными денежными условіями, весьма выгодными. Если мистеръ Фицджеральдъ согласенъ, не приступитъ ли онъ сейчасъ же къ пересмотру статей и не знаетъ ли онъ хорошаго художника, способнаго сдѣлать рисунки для книги?

— Ну, объ этомъ мы потолкуемъ съ Джономъ Россомъ, — сказалъ про себя Фицджеральдъ.

Второе письмо онъ читалъ и перечитывалъ съ гораздо большимъ удовлетвореніемъ. Первое касалось денегъ, второе было истиннымъ торжествомъ. Въ немъ говорилось слѣдующее:

"Милостивый государь! Вы, вѣроятно, помните, что я имѣлъ нѣкогда удовольствіе видѣться съ вами у мистера Гильтона-Клерка на обѣдѣ, на которомъ присутствовалъ и мистеръ Скоббель, обязательно сообщившій мнѣ теперь вашъ адресъ. До меня дошли слухи, что Досуги отшельника написаны какимъ-то Фицджеральдомъ, но я сначала не подумалъ о васъ, пока не встрѣтился съ Скобеллемъ. Мнѣ кажется, что еженедѣльное изданіе дало бы вамъ болѣе простора въ выборѣ сюжетовъ, хотя надо сознаться, что мистеръ Ноэль предоставилъ вамъ большую свободу. Смѣлость его вполнѣ оправдалась; статьи вызвали много похвалъ; онѣ дѣйствительно очень оригинальны и отличаются совершенно новыми пріемами. Я не желаю, конечно, переманивать васъ изъ газеты Ноэля къ себѣ, не считая это позволительнымъ въ журналистикѣ; но многіе изъ сотрудниковъ ежедневныхъ газетъ работаютъ и въ еженедѣльныхъ, и я хотѣлъ только просить васъ, въ случаѣ если у васъ окажется статья, непригодная для ежедневной газеты, не отказать прислать ее къ намъ.

"Преданный вамъ
"Г. Джиффордъ".

Первою мыслью Фицджеральда подъ вліяніемъ горделиваго чувства, имъ овладѣвшаго, было пойти скорѣе домой и показать письмо Мэри.

Но зачѣмъ именно ей? Она, вѣдь, не знаетъ его прежней исторіи съ Джиффордомъ; никто ее не знаетъ — торжество его безполезно.

Онъ снова посмотрѣлъ на письма. Нѣтъ сомнѣнія, они сулятъ ему успѣхъ, весьма соблазнительный для молодаго человѣка съ литературными вкусами и стремленіями. Глядя на нихъ и раздумывая обо всемъ, что за ними скрывалось, онъ не могъ не сознавать, что въ этой карьерѣ болѣе пользы и смысла, чѣмъ въ безплодномъ удаленіи отъ міра, въ отчужденіи отъ заботъ, тревогъ и радостей жизни. И такъ, онъ, наконецъ, писатель. Ему выпадетъ, быть можетъ, на долю хоть до нѣкоторой степени овладѣть симпатіями многочисленной и не всегда неблагодарной публики. Писать для Либеральнаго Обозрѣнія какъ это странно!

Не стоять уже, какъ въ старину, у подножья лѣстницы, робко выжидая, какая судьба постигнетъ маленькую статейку, написанную о книгѣ другого человѣка, а самому взойти на каѳедру, произнести свою собственную рѣчь, если только посреди шума политической жизни найдутся еще люди, готовые внимать отголоскамъ съ далекихъ холмовъ и береговъ. Просто невѣроятно! Ему трудно было оставаться на мѣстѣ, хотѣлось уѣхать скорѣе, начать дѣло сразу. Жизнь призывала его къ себѣ изъ этой глуши; завѣса, скрывавшая картину, пала. Какъ знать, до чего еще онъ достигнетъ!

Но вдругъ, подобно тому, какъ внезапное рыданье нарушаетъ иногда безмолвіе ночи, неожиданно обнаруживая чье-то скрытое, затаенное горе и заставляя сердце содрогнуться отъ собственной старой, незаснувшей еще боли, въ умѣ молодаго человѣка промелькнуло: «Слишкомъ поздно, слишкомъ поздно!» Время смѣлыхъ мечтаній миновало; ни одинъ; человѣкъ не борется безъ опредѣленной цѣли, не стремится впередъ безъ надежды на награду, не добивается великаго будущаго только для себя одного. «Слишкомъ поздно!» Но онъ научился уже владѣть собою; знаетъ, когда надо перестать думать, и понимаетъ всю нелѣпость безплодныхъ жалобъ. Онъ всталъ, спокойно положилъ письмо въ карманъ, взялъ удочку и пошелъ среди высокаго тростника вдоль рѣки. Погода великолѣпная; онъ не вернется домой безъ хорошей форели.

Долгое время ему не везло, но онъ упорно закидывалъ удочку, пока не вытащилъ, наконецъ, за берегъ прекрасную рыбу, по крайней мѣрѣ, фунта въ три вѣсу. Замѣтивъ, что приближается часъ обѣда, и зная, что мистриссъ Четвиндъ терпѣть не можетъ неаккуратности, онъ всталъ, положилъ форель въ корзинку и пошелъ домой. Вскорѣ онъ увидалъ Мери, которая, видимо, поджидала его.

— Поймали вы что-нибудь? — спросила она.

— Прекрасную форель. Боюсь только, что она не поспѣетъ къ столу.

— Ни въ какомъ случаѣ. Сейчасъ будемъ обѣдать. Мистеръ Фицджеральдъ, — прибавила дѣвушка, — мнѣ хочется предостеречь васъ. Вы говорили что-то о своемъ желаніи передать мнѣ Boat of Harry, Это очень мило съ вашей стороны, но лучше и не касайтесь этого плана. Тетя слышать о немъ не хочетъ и даже чуть было серьезно не разсердилась на меня. Нѣтъ, вы должны принять отъ нея имѣніе и исполнить всѣ ея желанія; вы увидите, что они очень умѣренны и деликатны.

— Но что начну я съ нимъ? — сказалъ онъ, совершенно растерявшись.

Они дошли до угла аллеи и домъ былъ у нихъ въ виду. Мэри мелькомъ взглянула на Фицджеральда.

— Это ужь не мое дѣло, — медленно произнесла она. — Только мнѣ кажется, что если вы примете предложеніе тети, вы будете въ состояніи принести пользу многимъ, многимъ людямъ.

Онъ не успѣлъ спросить у нея объясненій; оставалось слишкомъ мало времени до обѣда. Странныя мысли шевельнулись у него въ головѣ. Если нѣкоторыя вещи теперь невозможны для него, за то не доступны ли ему другія? Развѣ для счастья человѣка такъ необходимо, чтобы жизнь его увѣнчивалась непремѣнно любовью или честолюбіемъ? Вотъ посмотрите на Мэри: ея существованіе кажется ей цѣннымъ потому, что оно полезно для другихъ. Философія миссъ Четвиндъ, если не отличается, быть можетъ, большой глубиною, за то очень практична: «Мы пользуемся всѣмъ, что насъ окружаетъ, — говоритъ она, — только потому, что другіе, хорошіе люди сдѣлали для общаго блага все, что могли. Будемъ же и мы поступать такъ». Трудно представить себѣ человѣка счастливѣе ея, но ея довольство происходитъ только отъ того, что она нашла себѣ дѣятельность по вкусу. Если же женщина съумѣла избрать такой образъ жизни, который освѣщаетъ для нея весь міръ и дѣлаетъ его милымъ, не слѣдуетъ ли вникнуть внимательнѣе, въ чемъ же собственно заключается ея тайна?

Не успѣли они сѣсть къ столу, какъ мистриссъ Четвиндъ начала развивать передъ нимъ свои планы; говорила она какъ будто весело, но подъ этой личиной она хотѣла скрыть свое волненіе.

— Мы сейчасъ побранились съ Мэри изъ-за васъ, — сказала она.

— Очень жалѣю объ этомъ, — отвѣчалъ молодой человѣкъ, — хотя мнѣ и кажется, что никакой серьезной бѣды не произошло.

— Нужно вамъ сказать, что мы съ Мэри создали цѣлый планъ для вашей будущей карьеры; конечно, дѣло не обошлось безъ разногласій. Время теперь самое подходящее: вы какъ будто начинаете новую жизнь…

— Я? — испуганно спросилъ онъ. (Неужели она догадалась о страшномъ кризисѣ, недавно имъ пережитомъ?)

— Да; всѣ теперь только и толкуютъ, что о новомъ писателѣ. Когда вы вернетесь въ Лондонъ, вы будете совсѣмъ другимъ человѣкомъ. Не могу же я ожидать, что вы, попрежнему, будете ходить къ бѣдной слѣпой старухѣ и читать ей уголовную хронику.

— Нѣтъ никакого вѣроятія, чтобы я пріобрѣлъ извѣстность, — искренно отвѣчалъ онъ, — хотя и желалъ бы, конечно, существовать литературою. Кажется, на это есть нѣкоторая надежда, судя по двумъ только что полученнымъ мною очень лестнымъ письмамъ. Но неужели вы думаете, что я сдѣлаюсь изъ-за этого неблагодарнымъ? Я не стану брать тогда жалованья, которое вы были такъ добры мнѣ назначить. Передайте его лучше миссъ Четвиндъ для бѣдныхъ. Только это не помѣшаетъ мнѣ приходить читать вамъ, попрежнему, если вы позволите. Я отлично знаю, — шутливо продолжалъ онъ, — что именно интересуетъ васъ, и ни за что не сдамъ васъ на руки вашей племянницѣ, которая опять, пожалуй, станетъ увѣрять васъ, что газеты и журналы не содержатъ ничего, кромѣ отчетовъ санитарныхъ коммиссій…

— Нѣтъ, это ужь черезъ-чуръ, — прервала его Мэри. — Цѣлые годы читала я тетѣ, и не слышала отъ нея даже спасибо. А тутъ еще на меня сыплются оскорбленія.

— Но, мистеръ Фицджеральдъ, — начала старушка нѣсколько взволнованно, — Мэри сообщала мнѣ объ одномъ вашемъ предложеніи. Поймите, пожалуйста, что всякій подобный планъ относительно Boat of Harry совершенно немыслимъ. Я передамъ вамъ имѣніе, назначу сумму, достаточную для его содержанія, и нѣкоторый лишекъ для вашихъ собственныхъ издержекъ, но ни отдать въ наймы, ни продать, ни заложить имѣніе я никогда не позволю.

— Мистеръ Фицджеральдъ все это отлично понимаетъ, тетя, — вмѣшалась тутъ Мэри мягкимъ, убѣдительнымъ тономъ. — Я уже говорила съ нимъ объ этомъ. Это была минутная. фантазія съ его стороны, великодушная, но неосуществимая. Не мучься объ этомъ, тѣмъ болѣе, что въ твоей власти помѣшать кому бы то ни было продать имѣніе. Мистеръ Фицджеральдъ, конечно, никогда этого не сдѣлаетъ.

— Еслибъ оно перешло въ мои руки, — отвѣчалъ онъ, — я считалъ бы его только отданнымъ мнѣ на храненіе и поступалъ бы совершенно такъ, какъ вы желаете.

— Я предпочитаю положиться на вашу совѣсть, — отвѣчала старушка спокойнѣе. — Мнѣ хотѣлось бы, чтобъ имѣніе оставалось въ прежнемъ видѣ, такъ, чтобъ, если вы когда-нибудь пригласите насъ сюда, мы застали бы здѣсь все, какъ было въ старину, при моемъ бѣдномъ мальчикѣ.

— Вы какъ будто извиняетесь въ чемъ-то передо мною. Врядъ ли вы отдаете себѣ отчетъ въ томъ, что значитъ для человѣка моихъ лѣтъ независимость. Я нѣсколько разъ былъ близокъ отъ голодной смерти, и даже весьма недавно. А теперь вы предлагаете мнѣ обезпеченный доходъ, всевозможную роскошь, и еще какъ будто думаете, что я не цѣню вашей доброты или могу быть неблагодарнымъ. Этого вамъ бояться нечего.

— Я вполнѣ довѣряюсь вамъ, — повторила она, — не сдѣлаю никакихъ условій при передачѣ имѣнія, не потребую, чтобы мы приняли наше имя, какъ я сначала желала. Довольно будетъ съ меня, если вы поступите съ имѣніемъ, какъ я хочу. Только позвольте мнѣ называть васъ Вилли, — конечно, если это вамъ не непріятно.

— О, напротивъ! Это только новое доказательство вашей доброты.

— И такъ, дѣло рѣшено?

— Если это вамъ угодно, — нѣсколько смущенно отвѣчалъ онъ, не зная еще хорошенько, не попросить ли ему старушку еще разъ взвѣсить вопросъ. Въ эту минуту глаза его встрѣтились съ взлядомъ Мэри. Въ немъ выражалось что-то вродѣ удивленія, почти упрека. Она какъ будто говорила ему: «Что же вы колеблетесь? Развѣ такъ принимаютъ такой даръ?» Замѣтивъ это, онъ прибавилъ:

— Еслибъ я только зналъ, какъ благодарить васъ…

— Объ этомъ и не думайте, — добродушно отвѣчала мистриссъ Четвиндъ. — Значитъ, дѣло рѣшено. Давайте же руку.

Онъ всталъ, обошелъ вокругъ стола и поцѣловалъ ея руку, въ знакъ признательности, потомъ снова сѣлъ. Обрядъ былъ не сложный, но съ той поры мистриссъ Четвиндъ уже ни разу не выражала сомнѣній относительно судьбы имѣнія.

— А теперь поговоримъ о васъ… — Она замялась и слегка покраснѣла. Видно было, что ей хотѣлось назвать его Вилли и что она не смогла. — Поговоримъ о вашихъ планахъ. Мэри сообщила мнѣ, что вамъ хочется скорѣе вернуться въ Лондонъ.

— Я хотѣлъ бы съѣздить туда на короткое время, но я останусь здѣсь, если вы желаете.

— О, ничуть! Не на рабство обрекаю я васъ. Владѣлецъ Boat of Harry долженъ жить, какъ ему угодно. Вернитесь въ Лондонъ хоть завтра.

— И этого я сдѣлать не могу, — отвѣчалъ онъ, улыбаясь. — Если вамъ все равно, я пригласилъ бы сюда на время моего друга Росса, чтобъ онъ срисовалъ нѣсколько видовъ. Издатель моей книги желаетъ приложитъ къ ней иллюстраціи, и еслибъ вы позволили Россу пріѣхать, я указалъ бы ему тѣ мѣста, которыя надо срисовать.

— Ну, что это за человѣкъ! — засмѣялась старушка своимъ милымъ смѣхомъ. — Спрашиваетъ позволенія пригласить гостя въ свой собственный домъ!

— Дѣло въ томъ, что Россъ очень непокладливъ. Съ нимъ не легко справиться, — нерѣшительно замѣтилъ Фицджеральдъ.

— Что касается меня, — вмѣшалась Мэри, молчавшая все время, — я уѣзжаю отсюда очень скоро.

— Да, вѣдь, въ Лондонѣ нѣтъ ни души, Мэри! — воскликнула мистриссъ Четвиндъ.

— Неужели, тетя? Увѣряю тебя, мои знакомые не ѣздятъ ни въ Біарицъ, ни въ Ментонъ.

— Я надѣялась, что мистеръ Фицджеральдъ вернется немного погодя вмѣстѣ съ нами, чтобъ окончательно устроить дѣло.

— Я готова немного подождать, — тотчасъ же отвѣчала Мэри. — Я тоже заслужила небольшой отдыхъ, а что касается такого безполезнаго человѣка, какъ ты, тетя, — не все ли равно, гдѣ бы онъ ни находился?

— Кромѣ того, я думала еще, что мы могли бы сдѣлать небольшую экскурсію на возвратномъ пути, — заѣхать, напримѣръ, въ Килларнэй. Вѣдь, это было бы прелестно, не правда ли?

— Въ Килларнэй? — повторилъ Фицджеральдъ, задыхаясь, и съ трудомъ прибавилъ: — вы находите?

— А вы другаго мнѣнія? — спросила мистриссъ Четвиндъ, глядя на него съ изумленіемъ. — Неужели вы, ирландецъ, имѣете что-нибудь противъ Килларнея?

— О, нѣтъ, — отвѣчалъ онъ едва слышно. — Конечно, это очень красивое мѣсто, но, вѣдь, и только, не правда ли? Быть можетъ, я не совсѣмъ справедливъ къ нему; я, вѣдь, не охотникъ до такихъ красотъ. Можно ли сравнить ихъ съ моремъ! Васъ въ самомъ дѣлѣ интересуетъ эта поѣздка?

— Въ такомъ случаѣ, что скажете вы объ Айнишинѣ?

Она не замѣтила, какъ вся кровь отхлынула на мгновеніе отъ его лица, но Мэри обратила на это вниманіе и поспѣшила сказать:

— Объявляю тебѣ, тетя, что я не намѣрена тратить время на подобныя экскурсіи. Онѣ годятся только для праздныхъ людей. Къ тому же, и Дэнъ, и Веллингтонъ всегда неспокойны въ чужихъ конюшняхъ. Ужь не желаешь ли ты, чтобъ они сломали намъ шеи?

— Мнѣ хотѣлось только поѣздить съ мистеромъ Фицджеральдомъ по нѣкоторымъ изъ прелестныхъ мѣстъ, которыя онъ описалъ…

— Но, вѣдь, ты ежедневно видишь ихъ вокругъ себя, — отвѣчала племянница. — Въ статьяхъ мистера Фицджеральда гораздо болѣе отразились здѣшнія окрестности, чѣмъ Айнишинъ, — если это вообще Айнишинъ. Посвятимъ лучше все наше время мистеру Россу; они прославятъ вдвоемъ Boat of Harry и сдѣлаютъ его знаменитымъ. И такъ, я подаю голосъ противъ Килларнея и Айнишина. Кто за нихъ, пусть подниметъ правую руку.

— Ну, ты всегда дѣлаешь все по своему, Мэри, — замѣтила мистриссъ Четвиндъ, совершенно довольная.

— А ты, тетя, и не спросила даже, желаетъ ли еще мистеръ Фицджеральдъ ѣхать съ нами. Не всѣ любятъ путешествовать съ женщинами. По моему, самый разумный и подходящій планъ…

— Все, что совпадаетъ съ твоими желаніями, Мэри, всегда кажется тебѣ разумнымъ.

— Молчи же, тетя. Оппозиція можетъ поднять правую руку, когда настанетъ надлежащая минута. Мистеръ Фицджеральдъ долженъ скоро уѣхать въ Лондонъ по литературнымъ дѣламъ; мнѣ тоже пора. Предположимъ, что онъ въ восторгѣ отъ мысли возиться въ дорогѣ съ двумя женщинами, брать для нихъ билеты, выслушивать ихъ ворчанье, когда потеряется какая-нибудь бездѣлица. Останемся же здѣсь какъ можно дольше, не думая ни о Килларнеѣ, ни объ Айнишинѣ; потомъ отправимся всѣ вмѣстѣ въ Лондонъ, а когда мистеръ Фицджеральдъ покончитъ тамъ свои дѣла, онъ можетъ снова вернуться сюда для охоты. Вѣдь, жаль было бы пропустить ее.

— Ну, въ этомъ случаѣ ты права, Мэри, — одобрительно замѣтила старушка.

— Если вамъ пріятно, — вмѣшался, наконецъ, Фицджеральдъ, сидѣвшій до той минуты, опустивъ глаза, онъ говорилъ медленно и съ нѣкоторымъ смущеніемъ, — если вамъ пріятно вернуться черезъ Килларнэй, я съ удовольствіемъ поѣду съ вами, и въ Айнишинъ тоже, коли угодно.

— О, нѣтъ, умываю руки, — сказала добродушно старушка. — Это до меня вовсе не касается. Мэри постоянно все рѣшаетъ за всѣхъ. Поступайте, какъ хотите. Я, вѣдь, только игрушка въ ея рукахъ.

— Но, вѣдь, такая хорошенькая куколка, тетя, такая крѣпкая, благовоспитанная! Съ тобой никогда не бываетъ хлопотъ. А теперь пойдемте въ садъ, пока еще не совсѣмъ стемнѣло, сейчасъ подадутъ туда кофе.

Была чудная ночь, одна изъ тѣхъ ночей, которыя никогда не забываются. Мракъ окутывалъ еще холмы и побережье; мѣсяцъ только что поднимался надъ густыми акаціями; гдѣ-то далеко за поляной журчалъ ручей. Говорить было не зачѣмъ; достаточно было сидѣть и слѣдить за тѣмъ, какъ постепенно разливался повсюду слабый свѣтъ луны.

Когда Фицджеральдъ вернулся, наконецъ, въ свою комнату, онъ увидалъ передъ собой на столѣ листъ бумаги, и по первому взгляду узналъ четкій, красивый почеркъ Мэри Четвиндъ. Написаны были всего только слѣдующія слова: Обѣщаю жертвовать ежегодно двадцать фунтовъ на игрушки бѣднымъ дѣтямъ.

Онъ сѣлъ, не сводя глазъ съ бумаги, очень хорошо понимая смыслъ этихъ словъ. Это былъ вызовъ подѣлиться съ бѣдными дѣтьми частью тѣхъ благъ, которыя посыпались на него. Чѣмъ дольше размышлялъ онъ, тѣмъ болѣе убѣждался, что его литературныя занятія дадутъ ему возможность жертвовать ежегодно не только подобную, но гораздо болѣе крупную сумму. Онъ всталъ, взялъ перо, вычеркнулъ слово двадцать, замѣнивъ его словомъ пятьдесятъ, и подписалъ сполна свое имя. Потомъ запечаталъ документъ въ конвертъ, адресованный на имя миссъ Четвиндъ, и порѣшилъ положить его на слѣдующій день около ея прибора, не говоря никому ни слова.

Глава XXX.
Книга.

Въ концѣ октября Досуги отшельника, дополненные значительнымъ числомъ новыхъ очерковъ и цѣлымъ рядомъ гравюръ, снятыхъ съ рисунковъ Росса, были предложены публикѣ въ формѣ книги, встрѣтили большой спросъ и возбудили много толковъ. Издатель зналъ свое дѣло и «не жалѣлъ ни хлопотъ, ни издержекъ». Рецензенты отнеслись къ книгѣ благопріятно, а Либеральное Обозрѣніе заявило даже, что хотя авторъ и состоитъ въ числѣ его постоянныхъ сотрудниковъ, но что это обстоятельство не можетъ помѣшать ему похвалить хорошую вещь. А ужь когда Либеральное Обозрѣніе принималось хвалить что-нибудь, оно дѣлало это основательно. Нельзя было, конечно, ожидать, чтобы Скобелль пропустилъ такой удобный случай. Онъ тотчасъ же поспѣшилъ на Фольгемскую дорогу. Фицджеральдъ все еще жилъ по старой памяти на своей прежней квартирѣ; но теперь тяжелая портьера скрывала его постель; въ комнатѣ стояло нѣсколько удобныхъ креселъ; всюду лежали теплые ковры, а на каминѣ красовались двѣ вазы, подарокъ миссъ Четвиндъ. Старушка просила Фицджеральда нанять себѣ квартиру получше, гдѣ-нибудь въ окрестностяхъ Пикадилли, но онъ отъ этого отказался, не желая тратить много денегъ на себя. Жилъ онъ почти по старому, хотя однажды, когда тетка и племянница посѣтили его скромную квартиру, чтобы напиться у него чаю, онъ купилъ для этого случая японскій сервизъ и нѣсколько горшковъ цвѣтовъ. Тогда-то Мэри и нашла, что комната слишкомъ пуста и обѣщала ему двѣ вазы.

— Любезнѣйшій другъ, — началъ мистеръ Скобелль, кладя шляпу и трость на столъ и снимая желтыя перчатки, — позвольте мнѣ васъ поздравить. Вы достигли славы сразу однимъ прыжкомъ. Только и толковъ, куда бы я ни пришелъ, что о вашей кйигѣ. Клянусь честью, что, когда я сказалъ вчера вечеромъ у лэди Лэмпли, что слѣдилъ за каждымъ шагомъ вашей карьеры, всѣ такъ и навострили уши. Я всегда это предвидѣлъ; сколько разъ говорилъ я Джиффорду: «Джиффордъ, мой милый, вы не знаете, о чемъ толкуютъ люди, слишкомъ замыкаетесь въ своей средѣ, все вращаетесь въ литературныхъ кружкахъ и не вѣдаете, о чемъ говорить въ обществѣ; Отчего вы не пригласите Фицджеральда работать у васъ? Неужели онъ всю жизнь будетъ писать для Ноэля и его республиканской газеты?» Не то, чтобъ я одобрялъ политическіе взгляды самого Либеральнаго Обозрѣнія, — этого вы, конечно, отъ меня не можете ожидать, — но все же Либеральное Обозрѣніе — джентльменское изданіе; вы увидите его въ хорошихъ домахъ и даже въ моемъ клубѣ.

Говоря это, онъ все озирался кругомъ.

— Слушайте-ка, любезнѣйшій, это никуда не годится. Если такой пустой, ни на что негодный человѣкъ, какъ Гильтонъ-Клеркъ, да еще безъ гроша въ карманѣ, жилъ въ Альбани-стритѣ…

— Бѣдняга! Его уже давно тамъ нѣтъ!

— Я хочу сказать, что вы не должны оставаться въ такой трущобѣ! Наймите хорошенькую квартиру, держите экипажъ. Мистрисъ Четвиндъ, насколько мнѣ извѣстно, даетъ вамъ хорошее содержаніе.

— Это правда. Только знаете ли, литература всего лучше процвѣтаетъ на сухоядѣніи. Къ тому же, у меня есть куда дѣвать мои сбереженія.

— Но, любезнѣйшій, — снова началъ Скобелль съ покровительственною улыбкою, — вы вовсе не пользуетесь выгодами вашего положенія. Вы могли бы бывать всюду, въ самыхъ лучшихъ домахъ. Знаете что? Моя жена пришлетъ вамъ приглашеніе на одинъ изъ своихъ вечеровъ, и вы должны непремѣнно придти. Даю вамъ слово, что вы встрѣтите у насъ лучшее общество. Кромѣ того, будьте такъ милы, подарите мнѣ еще одинъ вечеръ, чтобы пообѣдать вмѣстѣ въ клубѣ. Это не первый клубъ Лондона, не одинъ изъ самыхъ модныхъ, но въ немъ вы встрѣтите весьма порядочную компанію. Если хотите, я приглашу стараго Джиффорда или кого-нибудь другаго по вашему выбору. Мы устроимъ маленькое празднество въ честь васъ, потому что, знаете ли, мнѣ все кажется, будто и я до нѣкоторой степени участвую въ вашемъ успѣхѣ, и вы не повѣрите, какъ искренно я горжусь этимъ.

При всемъ тщеславіи, въ натурѣ Скобелля было много неподдѣльнаго добродушія. Онъ вынулъ изъ кармана записную книжку.

— Какой вечеръ выберемъ мы? Назначимъ, пожалуй, какую-нибудь субботу, ну, скажемъ, хоть 15 или 22 число, и посмотрите, не получите ли вы у меня въ клубѣ такой же хорошій обѣдъ съ отличнымъ виномъ, какъ гдѣ бы то ни было въ Лондонѣ.

— Выберемте день, какой вамъ угодно.

— Такъ назначимъ 22 число, чтобы имѣть болѣе времени для приготовленій. По моему, надо устроить все хорошо. Непростительно пригласить человѣка обѣдать и предложить ему такое же menu, какъ въ грошовомъ ресторанѣ. Я стараюсь всегда дать лучшее, что только есть въ погребѣ и кухнѣ, и не боюсь никакихъ хлопотъ. Есть множество людей, которые станутъ увѣрять васъ, что они выше такихъ вещей. Интересоваться хорошимъ обѣдомъ, виномъ или сигарами кажется имъ ниже ихъ достоинства. По ихъ словамъ, они предпочитаютъ чистую воду клярету, за который плачено по ста шиллинговъ за дюжину. Вздоръ, все вздоръ! Не мало глупостей въ этомъ родѣ можно слышать и у Четвиндовъ, — только онѣ въ этомъ невиноваты. Честное слово, по моему, просто непочтительно въ отношеніи въ хозяйкѣ съѣсть маленькую котлетку съ кусочкомъ хлѣба, запить ее стаканомъ воды и увѣрять, что ужь пообѣдалъ. Это нехорошо, неблаговидно. Еслибъ кто-нибудь позволилъ себѣ такую штуку за моимъ столомъ, я ужь ни за что не позвалъ бы его во второй разъ. И такъ, мы назначаемъ обѣдъ 22 числа, въ три четверти осьмаго. Удобно это вамъ?

Въ этомъ заключалась главная цѣль посѣщенія Скобелля, и онъ захлопнулъ записную книгу съ видимымъ удовольствіемъ, потомъ взялся за шляпу и трость.

— Вы были такъ любезны, что сказали… т.-е. предложили мнѣ… — робко началъ Фицджеральдъ, потомъ смѣлѣе продолжалъ: — мнѣ хотѣлось бы, чтобъ вы пригласили и моего друга Росса; вѣдь, ему принадлежатъ рисунки къ моей книгѣ.

— Съ удовольствіемъ! Тысячу разъ благодарю за напоминаніе. Съ истиннымъ удовольствіемъ!

Скобелль опять вынулъ записную книгу.

— Дайте мнѣ его адресъ, и я ему напишу. Вы не повѣрите, какъ я этимъ доволенъ. Должно быть, онъ очень умный человѣкъ! Картины, которыя я видѣлъ у мистриссъ Четвиндъ, великолѣпны. По моему, онъ первоклассный талантъ.

— Россъ живетъ здѣсь внизу, — отвѣчалъ Фицджеральдъ, взглянувъ на часы. —Теперь онъ, навѣрное, за работою. Не хотите ли сейчасъ же спуститься къ нему?

— Непремѣнно.

Они сошли съ лѣстницы, постучались въ дверь мастерской и были впущены. Скобелль поспѣшилъ извиниться за несвоевременное посѣщеніе.

— Ничего, — отвѣчалъ Россъ, державшій трубку въ рукѣ. — Я рисую вотъ этого пса; только онъ плохо сидитъ и постоянно засыпаетъ. Мнѣ надоѣло вѣчно будить его свистками, и я принялся читать газету.

Скобелль съ изумленіемъ озирался въ большой мастерской, гдѣ звонко раздавались голоса. Потомъ, въ вычурныхъ выраженіяхъ и съ обиліемъ комплиментовъ, изложилъ цѣль своего посѣщенія, на что Россъ только кратко отвѣчалъ:

— Хорошо. Приду.

Но капиталистъ не унимался. Онъ принялся ходить по мастерской и дѣлать замѣчанія, между тѣмъ какъ Россъ становился все раздражительнѣе.

— Знаете ли, что я сдѣлаю, мистеръ Россъ? — величественно сказалъ онъ, наконецъ. — Я не могу допустить, чтобъ, художникъ, который рисуетъ такъ, какъ вы, оставался въ неизвѣстности. Вотъ что я придумалъ: я приглашу Сайденгэма обѣдать съ нами.

Сайденгэмъ былъ весьма извѣстный живописецъ и академикъ, мужъ той самой дамы, съ которой Фицджеральдъ нѣкогда уживалъ у Бьюда.

— Сайденгэмъ хорошій малый и его заступничество вамъ не повредитъ. У васъ, художниковъ и литераторовъ, есть одинъ недостатокъ: вы прячетесь въ своемъ кругу, никуда не ходите и не знакомитесь съ тѣми людьми, которыхъ вамъ надо бы знать. Держу пари, что вы во всю вашу жизнь не видѣли вблизи ни одного академика.

— Академія и я — врядъ ли очень поладили бы, — сухо возразилъ Россъ. — Я отщепенецъ, не хочу подчиняться установленнымъ формамъ, люблю рисовать на свой образецъ. Академики меня не стѣсняютъ; я иду своимъ путемъ, они своимъ, и мы не ссоримся. Право, мнѣ даже кажется иногда, что они изъ вниманія ко мнѣ вѣшаютъ всегда мои картины подъ самой крышей, — эффектъ разстоянія, понимаете ли; онъ, быть можетъ, смягчаетъ нѣсколько рѣзкость моей кисти…

— Вы не станете, однако, увѣрять меня, — замѣтилъ Скобелль, остановившись, какъ вкопанный, передъ совсѣмъ неотдѣланнымъ наброскомъ, изображавшимъ ферму, нѣсколько коровъ и кучу соломы, ярко озаренной лучами солнца, — вы не станете, конечно, увѣрять меня, что въ академіи не дадутъ хорошаго мѣста вотъ такой картинѣ. По моему, она замѣчательна. На своемъ вѣку я видѣлъ много извѣстныхъ картинъ, осмотрѣлъ всѣ галлереи Европы, — и надоѣдали же онѣ мнѣ подчасъ, надо сознаться! Я не выдаю себя за знатока, но я умѣю отличить хорошую кисть отъ дурной, и утверждаю, что этотъ теленокъ нарисованъ такъ, какъ только можно пожелать. Грубовато, — продолжалъ онъ, махнувъ рукой, — грубовато, нужна отдѣлка, понимаете ли; но, все-таки, эскизъ хорошъ. Я не прочь бы повѣсить его у себя въ залѣ. Только крыша дома какъ будто нѣсколько нависаетъ, не такъ ли? Надо бы…

Онъ взялъ съ камина картину и держалъ ее передъ собою, критически разсматривая подробности.

— Это пустяки, пустая мазня! — нетерпѣливо сказалъ Россъ. Потомъ взялъ картину изъ рукъ Скобелля и поставилъ ее обратно на каминъ, лицомъ въ стѣнѣ.

Но Скобелль завладѣлъ ею и опять принялся разсматривать.

— Нѣтъ, нѣтъ, — покровительственно заговорилъ онъ, — картина не безъ достоинствъ. Въ ней все уравновѣшено. Свѣтъ и тѣни распредѣлены, по моему, безукоризненно. Я не боюсь довѣриться собственному сужденію, и никогда не высказываю его, если не готовъ подтвердить своего взгляда деньгами. Человѣкъ долженъ, по моему, покупать только тѣ картины, которыя ему лично нравятся. Что ему за дѣло до мнѣнія другихъ! Прекрасная картина, отличные свѣтовые эффекты! Словомъ, мистеръ Россъ, я желаю купить ее. Мнѣ вовсе не стыдно будетъ повѣсить ее въ своей залѣ…

Но тутъ художникъ пришелъ уже въ полное бѣшенство, схватилъ злополучный эскизъ и швырнулъ его въ противуположный конецъ мастерской, гдѣ онъ упалъ прямо на спавшаго щенка. Собаченка немедленно вскочила съ громкимъ воемъ и кинулась въ отдаленнѣйшій уголъ комнаты, поджимая хвостъ.

— Я ни за что не выпущу изъ своей мастерской такой вещи, — сухо сказалъ Россъ, но тутъ же успокоился, и когда, наконецъ, Скобелль удалился, высказавъ еще не мало совѣтовъ, критическихъ или ободрительныхъ замѣчаній, художникъ только замѣтилъ, обращаясь къ своему другу:

— Вотъ оселъ!

Тѣмъ не менѣе, пріятели отправились въ назначенное время обѣдать въ Эберкорнъ-клубъ, гдѣ все было устроено очень пышно. Посѣтителямъ отвели особую, ярко освѣщенную залу; столъ былъ роскошно убранъ цвѣтами. Изъ всѣхъ присутствовавшихъ Фицджеральдъ зналъ только самого хозяина, Росса, Джиффорда и Сайденгэма, да и то послѣдняго только съ лица. Остальнымъ же онъ былъ торжественно и въ весьма лестныхъ выраженіяхъ представленъ Скобеллемъ, причемъ гости, люди среднихъ лѣтъ, глядѣли на него молча и такъ тупо-пытливо, что онъ не разъ готовъ былъ воскликнуть: «Господа, честное ново, я не кусаюсь!» Фицджеральдъ недоумѣвалъ, кто бы они могли быть, и загадка нисколько не разъяснилась, когда Скобелль, послѣ того какъ всѣ усѣлись къ столу, шеинулъ ему на ухо:

— За этимъ столомъ вы видите четыре милліона.

По исчисленію самого Фицджеральда, въ комнатѣ было всего только десять человѣкъ, и онъ окончательно растерялся.

— Четыре милліона, — повторилъ Скобелль все тѣмъ же шеяотомъ. — А такъ какъ на вашу долю, на долю Росса, Сайденгэма и мою приходится довольно мало, судите, сколько же имѣютъ остальные шесть. Мой визави и его сосѣдъ съ правой руки — директоры англійскаго банка.

Тутъ только Фицджеральдъ прозрѣлъ. Неудивительно, что эти господа были такъ серьезны, если на нихъ лежала отвѣтственность за четыре милліона. Даже за ѣду они принялись какъ-то сосредоточенно, не увлекаясь фривольными шутками, а внимательно разглядывая каждое новое блюдо. Мало-по-малу, однако, и ихъ серьезность поослабѣла. Отрывочныя замѣчанія относительно вѣроятности европейской войны, до той поры единственныя проявленія ихъ разговорчивости, перешли въ повальную брань французской внѣшней политики. Какому-то шутнику, сидѣвшему на концѣ стола, удалось даже смѣшить своего сосѣда (когда онъ не слишкомъ углублялся въ тарелку). Россъ и знаменитый академикъ сразу подружились и оживленно бесѣдовали. Джиффордъ былъ разсѣянъ, между тѣмъ какъ царившій во главѣ стола Скобелль сіялъ въ молчаливомъ довольствѣ.

— Съ того времени, какъ мы въ послѣдній разъ обѣдали вмѣстѣ, Фицджеральдъ, — началъ, наконецъ, Джиффордъ, — одинъ изъ тогдашняго кружка исчезъ съ горизонта.

— Знаете ли вы что-нибудь о немъ? — спросилъ молодой человѣкъ, догадавшись, о комъ идетъ рѣчь. — Гдѣ онъ теперь?

— Въ Парижѣ. Дѣла его плохи, какъ мнѣ кажется. Онъ женился на лэди Ипсвичъ, когда она получила разводъ; родные дали ей нѣкоторыя средства, но Клеркъ всегда былъ небреженъ и расточителенъ, и, сколько мнѣ извѣстно, любилъ входить въ долги. Тѣмъ не менѣе, у нихъ свой хорошенькій домъ за Мраморной аркой.

— За Arc de Triomphe? — подсказалъ сосѣдъ.

— Ну, да, а я что же сказалъ?… Надѣюсь, что его книга будетъ имѣть успѣхъ; только сюжетъ не совсѣмъ интересенъ для большой публики.

— Его книга? Какая же именно?

— Ее прислали въ редакцію, кажется, дня два тому назадъ. Клеркъ назвалъ ее: Законы и предѣлы искусства.

— Ахъ, еслибъ вы дали мнѣ разобрать ее! — воскликнулъ Фицджеральдъ съ такою горячностью, что Джиффордъ бросилъ на него быстрый взглядъ.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ онъ съ странной усмѣшкой, — мы не можемъ допустить, чтобы въ нашей газетѣ бранили одного изъ ея сотрудниковъ.

— Въ вашей газетѣ? — съ изумленіемъ переспросилъ Фицджеральдъ. — Да развѣ Гильтонъ-Клеркъ пишетъ у васъ?

— Иногда, — былъ отвѣтъ. — Онъ уже давно разошелся съ прежней редакціею и обратился тогда ко мнѣ. Онъ кое-что работаетъ весьма не дурно. Жаль мнѣ его. Желаю, чтобъ книга его имѣла успѣхъ, только врядъ ли!

— Такъ почему же не хотите вы дать мнѣ разобрать ее? — удивился Фицджеральдъ, находившійся теперь съ Джиффордомъ въ самыхъ пріятельскихъ отношеніяхъ.

— У васъ, вѣдь, были съ нимъ какія-то недоразумѣнія по Семейному журналу, — замѣтилъ Джиффордъ, глядя на него своими проницательными глазами. — Скобелль говорилъ мнѣ, что Клеркъ поступилъ съ вами очень дурно. Положимъ, это не новость для меня, но, все-таки…

— Если это васъ останавливаетъ, — поспѣшно перебилъ его Фицджеральдъ, — то напрасно. Дѣло совсѣмъ не въ томъ. Я хотѣлъ, напротивъ, постоять за книгу, насколько силъ хватитъ. Клеркъ остался, правда, мнѣ долженъ небольшую сумму, но, вѣдь, и я обязанъ ему многимъ. Не будь его, я, пожалуй, до сихъ поръ пребывалъ бы вторымъ редакторомъ Коркской Лѣтописи. Мнѣ хочется, напротивъ, похвалить книгу.

— Ну, и это никуда не годится, — возразилъ Джиффордъ. — Мы поищемъ болѣе безпристрастнаго, но, все-таки, дружественнаго рецензента. Только зачѣмъ вамъ теперь вообще писать такія статьи? Скобелль говорилъ мнѣ, что у васъ свое имѣніе въ Ирландіи и, кромѣ того, хорошій доходъ.

— Мнѣ нужно какъ можно больше денегъ, — отвѣчалъ Фицджеральдъ, — есть на что ихъ тратить. Что касается ирландскаго помѣстья, то я считаю себя только его управителемъ, хотя пользуюсь охотой и рыбной ловлей даромъ, и наслаждаюсь тамъ по временамъ величайшемъ покоемъ. Спросите вашего сосѣда, — ахъ, извините, пожалуйста, позвольте васъ познакомить: мистеръ Россъ — мистеръ Джиффордъ, — такъ вотъ спросите его, — онъ, вѣдь, художникъ, — что думаетъ онъ о Boat of Harry.

Джиффордъ обратился тогда къ Россу и Фицджеральдъ былъ на нѣкоторое время предоставленъ себѣ. Этимъ воспользовался Скобелль, чтобъ шепнуть ему на ухо:

— Слушайте, милѣйшій, что это вамъ вздумалось посвятить вашу книгу «мистриссъ Четвиндъ изъ Boat of Harry» Честное слово, не знаю, была ли это добрѣйшая дама болѣе довольна или возмущена этимъ? Объяснилась она съ вами?

— Да, т.-е. она благодарила меня, вотъ и все. Чѣмъ тутъ возмущаться?

— А вотъ что она мнѣ какъ-то сказала: "Любезнѣйшій мистеръ Скобелль, — мы вѣдь съ ней, знаете, старинные пріятели; Четвинды всегда были въ нашемъ кружкѣ, — любезнѣйшій мистеръ Скобелль съ какой это стати Фицджеральдъ величаетъ меня «мистриссъ Четвиндъ изъ Boat of Harry? Развѣ онъ не желаетъ принять отъ меня имѣніе? То онъ хотѣлъ передать его Мэри на растрату, а теперь навязываетъ мнѣ его на плечи; что же это въ самомъ дѣлѣ! Неужели я такъ-таки никогда не развяжусь съ нимъ?»

— Нѣтъ, теперь все въ порядкѣ. Все выяснено и улажено. Мистриссъ Четвиндъ и я вполнѣ поняли наше взаимное положеніе, точно также, какъ и миссъ Четвиндъ.

Пиръ продолжался; разговоръ становился все громче и иногда прерывался взрывами смѣха. Фицджеральдъ снова оживленно бесѣдовалъ съ Джиффордомъ, и искусно коснулся значенія нѣкоторыхъ ходячихъ изреченій; потомъ какъ бы совершенно невзначай замѣтилъ, что немногія изъ нихъ пользуются такой извѣстностью, какъ двустишіе:

De par le Roi, défense à Dieu

D’opérer miracle en ce lieu.

Джиффордъ сразу попался въ ловушку.

— De faire miracle, défaire miracle, сколько мнѣ извѣстно, — вѣжливо замѣтилъ онъ.

— D’opérer, мнѣ кажется, — столь же любезно отвѣчалъ Фицджеральдъ:

— Извините, я вполнѣ увѣренъ, что вы ошибаетесь. Это весьма обыкновенное изреченіе.

— Не смѣю вамъ противорѣчить; какъ вы совершенно вѣрно замѣтили, изреченіе это очень распространено.

— Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія, ни тѣни сомнѣнія. Всякій школьникъ вамъ это скажетъ. De faire miracle будьте въ этомъ увѣрены.

— Мой авторитетъ въ пользу d’opérer, — отвѣчалъ противникъ, съ самымъ равнодушнымъ и даже разсѣяннымъ видомъ, внимательно разглядывая кусочекъ какого-то диковиннаго пирожка, — мой авторитетъ не можетъ, конечно, считаться абсолютнымъ. Я нашелъ это указаніе въ старомъ изданіи вольтеровской Pucelle, на книгѣ стоитъ 1773 годъ и двустишіе названо тамъ очень, распространеннымъ. Быть можетъ, тутъ есть ошибка…

— Очень можетъ-быть, — прервалъ его Джиффордъ, однако, поспѣшилъ перемѣнить тему и началъ разспрашивать Фицджеральда о вліяніи какого-то новаго закона на судьбу бѣднѣйшихъ, жителей юго-западной Ирландіи. Молодой человѣкъ сообщилъ все, что зналъ объ этомъ, и не припомнилъ ему, что они уже спорили насчетъ французскаго куплета въ прежнее время, когда встрѣчались не на такой равной ногѣ.

Наконецъ, роскошный пиръ, все-таки, кончился и гости разошлись, радушно пожавъ другъ другу руки на ступеняхъ Эберкорнъ-клуба; что касается Фицджеральда, то онъ скоро увидалъ; что этотъ пышный обѣдъ могъ бы, по его желанію, сдѣлаться началомъ цѣлой серіи подобныхъ трапезъ, быть можетъ, нѣсколько болѣе домашняго характера. Книга его имѣла поразительный успѣхъ и что-нибудь въ ея содержаніи, навѣрное, возбуждало любопытство читающей публики относительно личности автора, такъ что онъ могъ бы несомнѣнно участвовать во многихъ обѣдахъ, ужинахъ и другихъ пиршествахъ. Но оказалось, что жизнь его слишкомъ наполнена для подобной траты времени. Если онъ вообще когда-нибудь обѣдалъ поздно вечеромъ, то только за «табль-д’отомъ» мистриссъ Четвиндъ, и нѣтъ сомнѣнія, что онъ заслужилъ бы презрѣніе Скобелля своимъ равнодушіемъ къ житейскимъ благамъ, по крайней мѣрѣ, къ тѣмъ, которыя появляются за обѣденнымъ столомъ. Дѣятельная жизнь принесла ему большую пользу и въ другомъ отношеніи, точно также какъ и сознаніе, что ни времени, ни денегъ не хватило бы у него на удовлетвореніе всѣхъ спросовъ на нихъ. Старая боль совершенно вытѣснялась изъ его существованія, для нея не было въ немъ мѣста. Все это осталось далеко позади, — но увы! только за исключеніемъ ночной поры, когда душа его парила въ волшебномъ мірѣ сна, и ему казалось, что онъ снова гуляетъ съ Китти по благоухающимъ полямъ Корка или катается съ нею на лодкѣ въ теплую лунную ночь мимо заснувшихъ набережныхъ Айнишина.

ГЛАВА XXXI.
На восточной окраинѣ Лондона.

Легко догадаться, на что тратилъ теперь Фицджеральдъ время, остававшееся у него отъ литературныхъ занятій, и деньги, сберегаемыя имъ въ качествѣ управителя Boat of Harry, какъ онъ продолжалъ себя называть. Сначала онъ сопровождалъ Мэри во время ея похожденій въ отдаленную восточную часть Лондона скорѣе изъ любопытства, чѣмъ съ какою-нибудь надеждою; и ему, да и большей части людей, непосвященныхъ въ дѣло, казалось столь же невыполнимымъ уменьшить нужду и страданія обширнаго населенія одними наличными средствами общества, какъ осушить ирландскія болота губкою. Къ тому же, занятія миссъ Четвиндъ, какъ она предупреждала его, вовсе не были поэтичны. Несчастія, съ которыми ей приходилось вѣдаться, рѣдко отличались трагизмомъ; все было низко и заурядно. Жизнь въ этихъ узкихъ, зараженныхъ улицахъ и мрачныхъ закоулкахъ не представляла ничего интереснаго; значительная часть населенія выказывала скорѣе недовѣрчивость, чѣмъ благодарность, и всегда отличалась крайнимъ невѣжествомъ. Но мало-по-малу, когда Фицджеральдъ болѣе приглядѣлся къ механизму различныхъ благотворительныхъ учрежденій, онъ не могъ воздержаться отъ удивленія въ виду героизма этихъ добровольныхъ миссіонеровъ, не смутившихся громадностью и трудностью своей задачи, а ревностно и бодро дѣлавшихъ свое дѣло. Съ теченіемъ времени онъ научился подмѣчать и результаты этой дѣятельности, вносившей свѣтъ въ самыя мрачныя жилища, и скоро отъ простаго сочувствія перешелъ въ практической помощи. Сначала онъ сопровождалъ миссъ Четвиндъ въ качествѣ помощника или защитника, но потомъ увидалъ, что въ этомъ нѣтъ никакой нужды. Мэри превосходно умѣла обращаться съ бѣднымъ людомъ и отличалась большимъ самообладаніемъ, — разъясняла ли она собранію мужчинъ и женщинъ страшныя послѣдствія употребленія нефильтрованной воды, или декламировала патріотическія стихотворенія передъ дѣтскою аудиторіею. Не такъ хорошо шли дѣла на собраніяхъ ея общества; но, когда Фицджеральдъ былъ избранъ въ составъ комитета, оказалось, что новый членъ смотритъ очень радикально на права меньшинства, въ особенности когда оно состояло изъ Мэри Четвиндъ. Все было тогда тщетно: и аргументы, и выраженія неудовольствія. Онъ упорно настаивалъ на своемъ. Наконецъ, когда дѣло коснулось однажды жгучаго вопроса о пивѣ, наступилъ кризисъ.

— Отлично, — сказалъ Фицджеральдъ послѣ того, какъ онъ и миссъ Четвиндъ остались въ одинокомъ меньшинствѣ, — нечего объ этомъ болѣе говорить. Идите своимъ путемъ; это не помѣшаетъ мнѣ пойти своимъ. Какъ я уже не разъ высказывалъ, я не думаю, чтобъ стаканъ эля повредилъ кому бы то ни было, кромѣ, конечно, мальчиковъ, и нахожу несправедливымъ отрывать на цѣлый вечеръ людей отъ ихъ занятій и не доставить имъ даже такого невиннаго удовольствія. Поэтому я и хочу сдѣлать опытъ.

Раздался протестующій ропотъ. Неужели онъ осмѣлится игнорировать такую священную вещь, какъ общее голосованіе?

— Я могу предложить вамъ два средства: или я выйду изъ членовъ и получу тогда свободу дѣйствовать, какъ мнѣ угодно, или же останусь въ комитетѣ и буду устраивать вечера самъ, то-есть, я хочу сказать, на свой собственный счетъ, такъ что отвѣтственность за нихъ не ляжетъ на общество. Упрекъ въ распространеніи пива падетъ тогда не на васъ; я одинъ буду во всѣхъ виноватъ.

Снова раздался ропотъ; однако, второе предложеніе было, въ концѣ-концовъ, принято. Общество не желало лишиться Фицджеральда. Онъ былъ человѣкъ дѣятельный, да еще съ деньгами. Къ тому же, всѣ видѣли, какъ славно расправлялся онъ съ мужчинами. и мальчиками на миттингахъ, гдѣ держалъ ихъ въ полномъ повиновеніи самымъ добродушно-авторитетнымъ образомъ. Въ послѣднее время общество имѣло также нѣсколько стычекъ съ газетными рецензентами, и Фицджеральдъ оказался полезнымъ защитникомъ и въ этомъ случаѣ.

Когда они вышли на улицу, Мэри сказала, глядя на молодаго человѣка полу смѣющимися, полуиспуганными глазами:

— Мистеръ Фицджеральдъ, что вы сдѣлали?

— Ничего особенно ужаснаго, надѣюсь, — улыбаясь, отвѣчалъ онъ.

— Когда вы говорили отъ своего лица, вы, конечно, имѣли въ виду и меня?

— Да; ну, такъ что-жь?

— Можемъ ли мы сдѣлать все это вдвоемъ? Подумайте о расходахъ. Тетушка, навѣрное, будетъ внѣ себя. Обо мнѣ она ужь болѣе не печалится, но говоритъ, что я васъ разоряю, что вы нисколько не наслаждаетесь жизнью…

— Развѣ я не обѣщалъ съѣздить въ іюлѣ въ деревню? Надѣюсь, что и вы, и тетушка тоже пріѣдете и поживете тамъ нѣкоторое время.

— Я чувствую просто угрызеніе совѣсти, — продолжала миссъ Четвиндъ. — Вы никогда не подумали бы о пивѣ, еслибъ я не говорила съ вами о немъ въ Ирландіи. Кромѣ того, наемъ маленькаго театра будетъ стоить намъ восемь фунтовъ десять шиллинговъ въ вечеръ, не говоря уже о дивѣ. Еслибъ я могла платить за все сама, я была бы покойна, или еслибъ вы держали хоть экипажъ и катались каждый день въ паркѣ, какъ предлагаетъ мистеръ Скобелль, тогда тетушка нѣсколько просвѣтлѣетъ духомъ, и я тоже буду знать, что у васъ есть хоть какое-нибудь удовольствіе…

— Развѣ я имѣю такой несчастный видъ? — спросилъ онъ, смѣясь. — Однако, вы очень кстати упомянули о Скобеллѣ. Мнѣ кажется, что я долженъ еще немного поприжать его.

— О, нѣтъ! Послѣ того, какъ онъ пожертвовалъ намъ фильтры…

— Но у него есть друзья. Вѣдь, онъ мнѣ самъ говорилъ въ прошломъ году на обѣдѣ, что шестеро изъ наличныхъ гостей представляютъ собою четыре милліона. Еслибъ намъ удалось убѣдить Свобелля подѣйствовать на нихъ, что значило бы тогда для насъ платить восемь фунтовъ десять шиллиниговъ въ вечеръ за наемъ театра?

— Вамъ лучше знать, — отвѣчала она. — Надѣюсь только, что мы не приняли на себя слишкомъ большой отвѣтственности.

Въ сущности, неизвѣстно, сознавали ли это молодые люди, или еще нѣтъ, но только если что-нибудь интересовало Фицджеральда въ его новой дѣятельности и дѣлало ее настолько пріятною, что онъ и не думалъ даже о какихъ-либо другихъ наслажденіяхъ или удовольствіяхъ, такъ именно возможность слѣдить за Мэри въ ея сношеніяхъ съ бѣднымъ людомъ. Вся прелесть и простота ея натуры проявлялась тутъ посреди массы нужды, заботъ, невѣжества и даже преступленій, съ которыми ей приходилось сталкиваться. Гдѣ бы ни появлялась она, всюду водворялся миръ.

Больныя и страждущія женщины, готовыя упасть духомъ подъ гнетомъ жестокой судьбы, ободрялись и продолжали борьбу. Многія изъ нихъ говорили Фицджеральду, что никто не вноситъ въ ихъ семейный бытъ такого луча свѣта, какъ именно она. Мало-по-малу и онъ научался такъ же думать о ней. Онъ вслушивался въ эти разсказы, смотрѣлъ на Мэри глазами ея бѣдныхъ друзей и видѣлъ, какъ она, подобно сказочной царской дочери, разливаетъ всюду счастье и свѣтъ.

— Вилли, — сказала ему однажды мистриссъ Четвиндъ, пока собирались гости для «табль-д’ота», — зачѣмъ не прочелъ ты мнѣ изъ Либеральнаго Обозрѣніе статью о благотворительности, ту именно, гдѣ описывается, какъ она вліяетъ на самого благотворителя? Не припомню что-то ея заглавія Ахъ, да: Благотворительность, какъ выгодно помѣщенный капиталъ.

— Я видѣлъ эту статью, — уклончиво отвѣчалъ молодой человѣкъ.

— Да? И самъ же и написалъ ее?

— Почему думаете вы это?

— Потому, что мистриссъ Симсъ была здѣсь сегодня и прочла мнѣ статью. Мы съ ней порѣшили, что ты описываешь нашу Мэри.

— Я… я надѣюсь… вы не думаете, конечно, что въ статьѣ есть что-нибудь непріятное… то-есть, я хочу сказать, слишкомъ личное, такъ что, еслибъ миссъ Четвиндъ увидала… — несвязно бормоталъ онъ.

— Ну, — сказала старушка добродушно, — если принять въ соображеніе, что ты приписываешь ей всѣ ангельскія добродѣтели и еще съ полдюжины чисто-женскихъ, то мнѣ кажется, что Мори не на что пенять. Хотя она мнѣ и племянница, но я, все-таки, должна по справедливости признаться, что портретъ узнать можно.

Время шло. Мери очень гордилась результатомъ новаго предпріятія, затѣяннаго Фицджеральдомъ, хотя трудно сказать, обусловливался ли успѣхъ дѣла заслугами самой чтицы, ловкостью ея режиссера и защитника, или просто пивомъ. Въ іюлѣ того же года мистриссъ Четвиндъ съ племянницею и Фицджеральдомъ переселились на время въ Boat of Harry. За ними послѣдовалъ и Россъ, которому было поручено воспроизвести масляными красками нѣкоторые изъ его прежнихъ эскизовъ. Такъ прожили они до конца августа. И въ деревнѣ, и въ Лондонѣ жизнь ихъ текла ровно, и, казалось, не было никакой причины желать, чтобы она измѣнилась хоть въ чемъ бы то ни было.

Однако, безъ случайностей дѣло никогда не обходится. Въ одинъ прекрасный вечеръ, вскорѣ послѣ своего возвращенія изъ деревни, Мэри назначила въ упомянутомъ уже маленькомъ театрѣ собраніе, на которомъ желала съ помощью волшебнаго фонаря показать своимъ слушателямъ нѣсколько, портретовъ знаменитыхъ англичанъ, сопровождая это необходимыми объясненіями. Фицджеральдъ присутствовалъ обыкновенно на этихъ сборищахъ, готовый всѣми средствами поддерживать порядокъ, хотя надо сказать, что въ присутствіи Мэри аудиторія держала себя всегда безупречно. На этотъ разъ онъ прибылъ въ театръ лишь въ срединѣ лекціи и, проскользнувъ незамѣтно въ темный уголокъ партера, началъ наблюдать.

Миссъ Четвиндъ держала себя съ большимъ самообладаніемъ, и видно было, что она совершенно свыклась съ своими слушателями. Говорила она съ ними очень просто, пока дѣлала приготовленія, необходимыя для опытовъ; иногда подходила даже къ самой рампѣ, чтобы прямо обращаться къ аудиторіи.

— Послушайте, — начала она, наклоняясь надъ столомъ, чтобы взять нужную ей пластинку, — я увѣрена, что многіе изъ васъ читаютъ Газету Джонса?

Газета Джонса была самымъ дряннымъ мѣстнымъ листкомъ, производившимъ большую смуту среди бѣднаго населенія столицы. Публика, ожидавшая, быть можетъ, увидать портретъ самого великаго Джонса, затопала ногами. Тогда Мэри встала и съ изумленіемъ посмотрѣла на слушателей.

— О! — сказала она, — такъ вотъ какое чтеніе вамъ нравится? Надѣюсь, что нѣтъ. Быть можетъ, нѣкоторые изъ васъ думаютъ, что, если мистеръ Джонсъ обличаетъ правительство или утверждаетъ, что оно должно бы дѣйствовать такъ, а не иначе, самъ онъ, слѣдовательно, съумѣетъ править искуснѣе. Неужели онъ болѣе способенъ руководить страною или болѣе честенъ, чѣмъ люди, которые всю жизнь готовились къ этой дѣятельности и приняли на себя не мало тяжкаго труда? Посудите сами, что онъ за человѣкъ. Уже два раза судился онъ за пьянство и былъ оштрафованъ. Можетъ ли человѣкъ, такъ относящійся къ своимъ собственнымъ дѣламъ, руководить цѣлымъ государствомъ?

Этотъ аргументъ, быть можетъ, нѣсколько безцеремонный и, пожалуй, даже рискованный, былъ во всякомъ случаѣ весьма удобопонятенъ.

— Н-нѣтъ, — раздался общій отвѣть.

— Теперь посмотрите сюда; я покажу вамъ портретъ одного изъ замѣчательнѣйшихъ дѣятелей консервативной партіи, человѣка талантливаго и честнаго. Быть можетъ, я сама — не консерваторъ, но это сюда не относится. Я желала бы убѣдить васъ въ томъ, что люди, руководящіе англійскою политикою, къ какой бы партіи они ни принадлежали, дѣйствуютъ для общаго блага по своему крайнему убѣжденію. Не вѣрьте, будто богатые украли у васъ деньги; въ большинствѣ случаевъ состояніе ихъ нажито благодаря тому, что ихъ отцы и дѣды были люди трезвые, трудолюбивые и способные. Сохраненіе порядка и законности необходимо для всѣхъ. Еслибъ не порядокъ, могли ли бы ваши матери, жены и сестры безбоязненно ходить по улицамъ поздно вечеромъ и закупать, что имъ нужно? Только законъ охраняетъ ихъ отъ грабежа. Не смотрите же на блюстителей порядка, какъ на своихъ личныхъ враговъ, а помогайте имъ лучше поймать вора или обуздать пьяную ватагу, толкающую женщинъ и безпокоящую мирныхъ обывателей.

Миссъ Четвиндъ вставила пластинку въ волшебный фонарь; человѣкъ, находившійся за кулисами, спустилъ газъ и, когда на полотнѣ появился большой, раскрашенный, портретъ великаго государственнаго дѣятеля, онъ былъ встрѣченъ ропотомъ одобренія, несмотря на всѣ тирады Газеты Джонса. Въ эту минуту случилось совершенно неожиданное происшествіе. Одинъ изъ присутствующихъ, случайно перенеся взоръ съ яркаго свѣтоваго круга на полотнѣ въ сторону кулисъ, замѣтилъ огонь на краю занавѣса и въ ту же минуту, не успѣвъ хорошенько опомниться, громко закричалъ: «пожаръ». На секунду въ залѣ воцарилось гробовое молчаніе; потомъ всѣ оглянулись и, увидавъ огонь надъ своими головами, пришли въ страшное смятеніе. Фицджеральдъ вскочилъ и громкимъ голосомъ приказалъ всѣмъ сѣсть; но съ такимъ же успѣхомъ обратился бы онъ къ взволнованному морю. Не слышно было ни криковъ, ни воплей, — въ залѣ не было ни одной женщины, — но всѣ старались какъ можно скорѣе пробраться къ дверямъ, и отъ этого началась ужаснѣйшая давка. Протиснуться не было никакой возможности. Тогда толпа внезапно обернулась и черезъ мгновенье хлынула, чтобы взять приступомъ сцену. Фицджеральдъ схватилъ перваго попавшагося бѣглеца и силою приковалъ его къ мѣсту.

— Садись, безумецъ, опасности никакой нѣтъ! — закричалъ онъ. Но никто не слушалъ его; всѣ разомъ бросились къ сценѣ и вскочили на нее. Увидавъ это, Фицджеральдъ кинулся туда же, растолкалъ толпу и бросился къ Мэри, стоявшей неподвижно, съ испуганнымъ лицомъ. Она не глядѣла на пламя надъ своей, головой, и не спускала глазъ съ надвигавшагося народа, который стремился къ узкому проходу за сценою. Фицджеральдъ схватилъ ея руку и крѣпко сжалъ въ своей.

— Не бойтесь, — сказалъ онъ, взглянувъ сперва на тлѣвшій занавѣсъ, а потомъ на исчезавшую толпу. — Опасности нѣтъ. Всѣ спасутся.

— Я ничего не боюсь, пока вы со мною, — отвѣчала она нѣсколько гордо.

Онъ обернулся и посмотрѣлъ на нее; взоры ихъ встрѣтились.

— И такъ, навсегда? — спросилъ онъ.

Она ничего не отвѣчала, а только молча положила свою руку на его плечо. Такъ они и остались, выжидая, чтобы дикая и взволнованная масса разсѣялась, между тѣмъ какъ огненная точка наверху разгоралась все ярче.

Страшное было это положеніе, но Фицджеральдъ не чувствовалъ никакого страха. Впослѣдствіи онъ помнилъ, что все время соображалъ, сколько секундъ пройдетъ, прежде чѣмъ выйдетъ изъ театра послѣдній человѣкъ, пріѣдутъ ли пожарные и неужели же во всемъ зданіи нѣтъ ни одного изъ служащихъ. При этомъ онъ спокойно слѣдилъ за ходомъ огня. Пламя распространялось не быстро. Прошло нѣсколько времени, прежде чѣмъ гдѣ-либо загорѣлись доски; сначала онѣ только чернѣли и обугливались, потомъ въ разныхъ мѣстахъ начали вспыхивать узкіе огненные языки и вдругъ все озарилось яркимъ краснымъ цвѣтомъ.

— Не уйти ли намъ теперь? — спросилъ молодой человѣкъ, когда громкіе окрики, призывавшіе то Дика, то Билля, то Джека, начали, наконецъ, стихать.

— Если вы хотите, — твердо отвѣчала она.

Выйти можно было теперь безъ опасности или затрудненія. Въ ту минуту, когда они двинулись къ выходу, послышалось громкое шипѣніе и плескъ, и черезъ мгновенье вода лилась уже дождемъ по сценѣ. Они пробрались за кулисы и черезъ актерскій подъѣздъ вышли на улицу, гдѣ застали громадную толпу зѣвакъ, съ трудомъ отстраняемую полиціею отъ пожарныхъ трубъ. Минутъ черезъ десять все было кончено. Фицджеральду пришлось только отыскать машиниста, бывшаго въ числѣ первыхъ бѣглецовъ, и заставить его запереть газъ въ предупрежденіе взрыва; потомъ съ помощью нѣкоторыхъ изъ присутствующихъ и при свѣтѣ одинокой свѣчи онъ собралъ всѣ принадлежности волшебнаго фонаря и велѣлъ перенести ихъ въ кэбъ, гдѣ его ожидала Мэри.

Когда они отъѣхали отъ гудѣвшей толпы, все еще тѣснившейся вокругъ пожарища, говорить снова стало возможно; но они долго молчали. Наконецъ, Мэри сказала:

— Недавно вы хотѣли пожертвовать мнѣ Boat of Harry, теперь отдаете мнѣ вашу жизнь. Что же далѣе?

— Жизнь моя получитъ цѣну только тогда, когда вы возьмете ее въ свои руки, — отвѣчалъ онъ.

Глава XXXII.
Въ картинной галлереѣ.

Пропустимъ нѣсколько лѣтъ и перенесемся прямо на художественную выставку въ Ганноверскомъ Скверѣ. Она задумана была, чтобы служить дополненіемъ къ выставкѣ въ королевской академіи; открылась она всего только за годъ передъ тѣмъ, однако, успѣла уже вызвать немало и вражды, и сочувствія. Иные утверждали съ большею запальчивостью, чѣмъ было прямо необходимо, что характеристическую черту художниковъ этой школы составляетъ манерная подражательность стилю старыхъ флорентинцевъ, причемъ будто бы красота, яркость красокъ и жизненность, присущія картинамъ итальянскихъ мастеровъ, замѣняются болѣзненной изнѣжностью, извращеніемъ и упадкомъ вкуса. Говорилось также, что декоративный характеръ замысловъ новѣйшихъ художниковъ, не въ силахъ скрыть ихъ очевиднаго незнакомства съ анатоміею и неумѣнья рисовать человѣческое тѣло, между тѣмъ какъ ихъ ландшафты обнаруживаютъ скорѣе непростительную смѣлость, чѣмъ вѣрное изученіе природы. За то другіе утверждали, тоже не безъ запальчивости, что въ Ганноверскомъ Скверѣ просто отдыхаешь душою, что картины, выставленныя тутъ, научаютъ людей думать и что стремленіе къ высшему совершенству въ искусствѣ, при всѣхъ недостаткахъ исполненія, все-таки, лучше самодовольнаго ничтожества и во всякомъ случаѣ избавляетъ публику отъ безцвѣтныхъ картинъ, обыкновенно красующихся на стѣнахъ британскихъ галлерей.

Въ числѣ самыхъ яростныхъ защитниковъ новаго учрежденія находился, конечно, и Россъ. Примѣшивалось ли тутъ нѣкоторое чувство досады на королевскую академію, все еще продолжавшую игнорировать его работы, сказать трудно, какъ бы то ни было, его поклоненіе новой школѣ высказывалось такъ искренно, что мистриссъ Четвиндъ, всегда готовая послужить по мѣрѣ силъ всякому, устроила между сэромъ Сирилемъ Смитомъ, директоромъ новый галлереи, и шотландскимъ художникомъ свиданіе, имѣвшее блестящіе результаты, по крайней мѣрѣ, для Росса.

Былъ прекрасный, совершенно лѣтній день, несмотря на раннюю весну. Густая и нарядная толпа двигалась изъ комнаты въ комнату, иногда останавливалась группами, весело болтая или критически разсматривая туалеты дамъ, большею частью оригинальные по покрою, но мрачные по цвѣту. Только въ одной группѣ виднѣлась стройная молодая женщина съ очень красными глазами, туалетъ которой, если и напоминалъ нѣсколько средневѣковый стиль, отличался, вмѣстѣ съ тѣмъ, смѣлостью и красотой подбора красокъ. Платье изъ темнаго бархата, было отдѣлано блѣдно-желтыми кружевами. Надо сознаться, однако, что не туалетъ привлекалъ, главнымъ образомъ, вниманіе, а граціозность и спокойствіе каждаго движенія молодой женщины и ея ясные, прямодушные, смѣющіеся глаза.

Высокій, красивый пожилой господинъ пробрался въ ней черезъ толпу.

— Дитя мое, — сказалъ онъ, взявъ ее за руку, — я всюду искалъ васъ. Мнѣ сказали, что вы здѣсь. Какая вы сегодня красивая! И что за туалетъ! Всѣ говорятъ, что изящнѣе его нѣтъ въ цѣломъ залѣ. Очень мило, право, очень мило!

— Только за это нечего хвалить ни меня, ни мою портниху, сэръ Сириль, — отвѣчала молодая женщина. — Все это выбралъ мой мужъ. Ну, скажите, не послушная ли я жена? Онъ знаетъ, что я одѣваюсь только для него, и я предоставляю ему право выбирать, что ему нравится. Вѣдь, это мило съ моей стороны, не правда ли?

— О! — пошутилъ онъ, — всѣ вы, молодыя жены, таковы сначала.

— Молодыя жены! — насмѣшливо повторила она. — Да моему сыну минетъ, въ іюнѣ четыре года!

— Вашъ сынъ не поблагодаритъ васъ, если вы еще разъ заразитесь горячкой и уѣдете на зиму въ Италію, оставивъ бѣднаго мальчугана дома. А гдѣ же вашъ мужъ?

— Да гдѣ-нибудь здѣсь съ Россомъ. Опять, навѣрное, ссорятся. Они постоянно бранятся теперь, съ тѣхъ поръ, какъ мы вернулись изъ Италіи.

— Вы уже обошли всѣ залы? — спросилъ сэръ Сириль, окинувъ взоромъ небольшую группу, отъ которой молодая женщина нѣсколько отдѣлилась. Она поспѣшила представить его.

— Нѣтъ, — отвѣчала она. — Я какъ-то совсѣмъ растерялась. Всѣ наши знакомые здѣсь, и такъ трудно запомнить все, что нужно сказать имъ, что. времени нѣтъ даже подумать о картинахъ. Гораздо спокойнѣе сидѣть гдѣ-нибудь на террасѣ въ Сорренто или на верандѣ въ Капри и слѣдить за тѣмъ, какъ туристы взбираются вверхъ на ослахъ, не правда ли? Мы были въ Исріи послѣ вашего отъѣзда. А теперь не оставайтесь долѣе со мною, сэръ Сириль; вамъ нужно, конечно, повидаться со всѣми вашими друзьями…

— Передо мною еще весь день; я сейчасъ опять вернусь къ вамъ. Смотрите, не уходите никуда завтракать. Я зайду за вами около часу. Изловите къ тому времени вашего мужа, да, кстати, и Росса. У меня тутъ приготовленно въ укромномъ уголкѣ недурное угощеніе, совершенно подходящее для человѣка выздоравливающаго. А теперь поскорѣе сядьте. Не оставайтесь на ногахъ цѣлый день, хотя, правду сказать, вы давно не высматривали такъ хорошо, какъ сегодня.

Онъ отошелъ на нѣсколько шаговъ, потомъ поспѣшно вернулся.

— Что это со мной дѣлается? Я совсѣмъ забылъ спросить о здоровьѣ вашей тетушки. Ей лучше, надѣюсь?

— Да, мнѣ кажется даже, что гораздо лучше. Но она любитъ покой и не хочетъ выходить изъ дому, даже отказывается ѣхать съ нами въ нынѣшнемъ году въ Boat of Harry.

— Но она, вѣдь, не больна?

— О, нѣтъ! Почти совсѣмъ здорова. Теплая погода ей всегда полезна; она сама сознается, что страдаетъ теперь только непреодолимою лѣнью.

— И такъ, ровно въ часъ, не забудьте!

Минуту спустя, торопливыми шагами подошелъ Фицджеральдъ.

— Слышала ли ты? Говорили тебѣ? — горячо спрашивалъ онъ.

— Я ничего особеннаго не слыхала, но зачѣмъ вырядился ты въ этотъ поношенный, старый костюмъ? Всѣ сегодня во фракахъ и перчаткахъ. Вѣдь, мы не на Капри!

— Представь себѣ, по общему мнѣнію, картины Росса лучше всего, что есть на этой выставкѣ, — продолжалъ Фицджеральдъ столь же быстро, не обративъ вниманія на ея замѣчаніе. — Имъ отведено почетное мѣсто въ слѣдующей залѣ, всѣ пять картинъ поставлены рядомъ. Пойдемъ взглянуть на нихъ… Джиффордъ, — и при этихъ словахъ онъ обратился къ журналисту, который вмѣстѣ съ своей женой, красивой высокой дамой, разсматривалъ выставку, — Джиффордъ, двинемтесь въ слѣдующую комнату. Я, вѣдь, говорилъ вамъ, что эти картины произведутъ эффектъ. Знайте, что я намѣренъ хвалить ихъ, несмотря на то, что Россъ мнѣ другъ, и такъ, если вы дрожите за репутацію Либеральнаго Обозрѣнія, вы должны будете обратиться въ этомъ случаѣ къ другому критику или заручиться мнѣніемъ какого-нибудь безпристрастнаго авторитета.

Нѣтъ сомнѣнія, что, пробираясь вмѣстѣ съ остальнымъ обществомъ въ слѣдующую комнату, Джиффордъ считалъ самого себя достаточно безпристрастнымъ авторитетомъ. Но и его сразу необыкновенно поразили ландшафты Росса. Или, вѣрнѣе, ландшафтъ былъ только одинъ, но снятый въ пять различныхъ моментовъ. Художникъ изобразилъ поляну, море, холмы и часть неба, видимыя изъ окна столовой въ Boat of Harry. Первая картина представляла спокойную, ясную зорю, занимающуюся на востокѣ, природу еще безжизненную, но погруженную въ безмолвіе, вторая воспроизводила всѣ разнообразныя, явленія вѣтреннаго лѣтняго дня; по небу неслись стаи бѣлыхъ облаковъ и тѣней, деревья гнулись, полевыя работы были въ полномъ ходу, а на далекомъ горизонтѣ вырѣзывалась зловѣщая красная полоса; No третій изображалъ ливень; все было сѣро, неясно, безотрадно; на четвертой картинѣ погода прояснилась, золотистый туманъ все болѣе и болѣе окутывалъ предметы по мѣрѣ того, какъ солнце пробивалось сквозь пары. Наконецъ, серію картинъ завершало изображеніе ясной лунной ночи.

— Что за прекрасный замыселъ! — сразу воскликнулъ Джиффордъ. — Просто сживаешься съ мѣстностью! Странно, что никто не брался до сихъ поръ за такой сюжетъ! Всѣ стремятся въ большему разнообразію, а, между тѣмъ, настоящее искусство художника именно и заключается въ умѣньи обходиться безъ новыхъ сюжетовъ. Милѣйшій другъ, вы можете хвалить эти картины, сколько душѣ угодно. Это — лучшее изо всей выставки, за исключеніемъ, конечно, портрета вашей жены. Хвалите себѣ, на здоровье; я вамъ не мѣшаю.

— Не забывайте, однако, — замѣтилъ Фицджеральдъ, — что между критиками, навѣрное, завяжется борьба, по примѣру прошлаго года. Лучше не впутывайте Либеральное Обозрѣніе въ какія-нибудь непріятности. Знаете, что мы можемъ сдѣлать? Обратимся къ какому-нибудь изъ извѣстныхъ художниковъ и спросимъ его мнѣнія.

— Никогда! Въ такомъ случаѣ я долженъ бы предоставить поэтамъ разбирать стихотворенія, а романистамъ — романы. Будетъ ли это справедливо? Мы ратуемъ противъ этого, съ самаго основанія Либеральнаго Обозрѣнія.

— По моему, это единственно вѣское мнѣніе, — осмѣлился замѣтить Фицджеральдъ, — если, конечно, вы увѣрены въ его безпристрастіи. Можетъ ли человѣкъ судить объ искусствѣ, если незнакомъ съ техническою стороной? Цѣнно сужденіе критика, понимающаго дѣло и стоящаго настолько выше другихъ, что даже мысль о зависти или соперничествѣ съ его стороны не приходитъ въ голову.

— И вы думаете, что Либеральное Обозрѣніе въ состояніи оплачивать работу такихъ людей?

— Что касается меня, — продолжалъ Фицджеральдъ, — я желалъ бы, главнымъ образомъ, слышать мнѣніе Сайденгэма. Онъ выше всякаго соперничества, умѣетъ рисовать и портреты, и ландшафты; равнаго ему нѣтъ въ настоящее время…

— За то онъ слишкомъ добродушенъ; по его мнѣнію, во всемъ есть хорошая сторона. Я какъ-то обошелъ съ нимъ всю выставку въ академіи. Ни одного слова осужденія не слышалъ я отъ него. Онъ постоянно указывалъ на достоинства картинъ, разъяснялъ трудности, хвалилъ все, особенно работы начинающихъ художниковъ. У него нѣтъ ни малѣйшаго критическаго задора. Нѣтъ, если ужь аппелировать къ кому-нибудь, такъ къ вашей женѣ; она, вѣдь, хорошо знакома съ мѣстностью. Мистрисъ Фицджеральдъ, намъ нужно ваше мнѣніе о картинахъ Росса.

— Не спрашивайте меня, — отвѣчала она. — Я желала бы ихъ купить, а у меня нѣтъ денегъ.

— Ну, вотъ это, по крайней мѣрѣ, честная критика. Думаю, Фицджеральдъ, что можно дозволить Либеральному Обозрѣнію похвалить этюды Росса. Но гдѣ же онъ самъ?

— Онъ не хочетъ даже войти въ эту комнату. По его мнѣнію, это такъ же непріятно, какъ вставить самого себя въ рамку и дать публикѣ право глядѣть черезъ микроскопъ.

Всѣ двинулись, чтобы, наконецъ, систематически и серьезно обозрѣть галлереи; осмотръ прерывался, однако, по временамъ прибытіемъ новой группы знакомыхъ, желавшихъ взглянуть на портретъ Мэри Четвиндъ (какъ многіе продолжали еще называть ее). Это была работа Сайденгэма и составляла, по общимъ отзывамъ, главное украшеніе одной изъ залъ. Вскорѣ къ нимъ присоединился и Россъ, и его замѣчанія, правда, отрывочныя и нѣсколько догматичныя, отличались во всякомъ случаѣ мѣткостью.

— Это-то, — говорилъ онъ въ отвѣтъ на чей-то вопросъ, разглядывая картину художника, потратившаго немало труда на созданіе аллегоріи, разгадка которой оставалась невозможною безъ помощи каталога, — это-то? Развѣ вы не видите всей лжи замысла? Вѣдь, такой человѣкъ, навѣрное, украситъ даже могилу своей матери раскрашенными жестяными цвѣтами. Взгляните лучше сюда, — продолжалъ онъ, обращаясь къ портрету мистриссъ Фицджеральдъ, находившемуся въ самой срединѣ комнаты. — Вотъ это работа человѣка, который знаетъ, что его дѣло рисовать, а не ломать себѣ голову надъ двѣнадцатымъ или какимъ-нибудь другимъ столѣтіемъ. Онъ уже давно вышелъ изъ пеленокъ и для него нѣтъ болѣе трудностей. Говорятъ, будто онъ небреженъ; я же утверждаю, что онъ пренебрегаетъ только тѣмъ, что несущественно. Вѣдь, не рисовать же ему, въ самомъ дѣлѣ, такъ, чтобы можно была счесть каждую булавку?

— Любезнѣйшая мистриссъ Фицджеральдъ, — раздался за ними голосъ, — убѣдительно прошу васъ удалиться отсюда.

Они обернулись и увидали передъ собою Сайденгэма и его хорошенькую жену, которую Фицджеральдъ старался нѣкогда подкупить сандвичами.

— Ну, хорошо ли это, — продолжалъ онъ, — по христіански ли? Зачѣмъ это вы помѣстились какъ разъ подъ вашимъ портретомъ? Чтобы люди видѣли всю разницу между нимъ и оригиналомъ? Да еще возвращаетесь прямо изъ Италіи; у васъ не сошелъ еще съ лица лучъ неаполитанскаго солнца.

— Я слушала лекцію, — мистеръ Сайденгэмъ, — отвѣчала молодая женщина. — Мистеръ Россъ тутъ ораторствовалъ; вы остались бы очень довольны, еслибъ слышали, что онъ говоритъ.

— Это значитъ: «похвалите меня, я похвалю васъ», — сказалъ знаменитый академикъ съ улыбкою. — Ничто въ этой комнатѣ не въ состояніи затмить вашихъ ирландскихъ эскизовъ, мистеръ Россъ.

Приближался часъ, назначенный сэромъ Сирилемъ для завтрака. Вскорѣ появился и самъ хозяинъ и увлекъ за собою всю компанію. Только одинъ Россъ пошелъ неохотно и какъ-то дичился; однако, вскорѣ и онъ повеселѣлъ подъ вліяніемъ мистриссъ Сайденгэмъ. Она обратилась къ нему съ вопросомъ, не въ его ли пользу хотѣлъ подкупить ее нѣкогда Фицджеральдъ.

— Совсѣмъ безполезно было, — отрѣзалъ Россъ.

— Совершенно безполезно, — подтвердила хорошенькая женщина, весело улыбаясь. — По крайней мѣрѣ, не сандвичами; это мнѣ не по лѣтамъ.

— Не объ этомъ говорю я, — возразилъ Россъ, — а о томъ, что не слѣдуетъ безпокоить вашего мужа такими вещами. Человѣка, который работаетъ, какъ онъ, ничѣмъ не надо отвлекать отъ дѣла. Если онъ пропуститъ хоть день, страна теряетъ столько же, какъ…

— Да, вѣдь, онъ очень интересуется молодыми художниками. Я очень рада, что ему понравились ваши картины. Мужъ постоянно говоритъ о нихъ. Вы, конечно, довольны мѣстомъ, которое имъ отведено…

— О, да, хотя я, какъ лиса, всюду нашелъ бы себѣ нору.

— Вы что сказали?

Но онъ не отвѣчалъ, быть можетъ, даже не слыхалъ вопроса. Тогда она перешла къ другимъ предметамъ: правда ли, что онъ снова ѣдетъ съ Фицджеральдомъ въ Ирландію, видѣлъ ли онъ сборникъ стихотвореній или драматизованныхъ поэмъ, которыя, по слухамъ, мистеръ Фицджеральдъ кончилъ въ Италіи и готовится теперь издать? Россъ отвѣчалъ, насколько могъ, удовлетворительно, но мало-по-малу начиналъ хмуриться, такъ какъ за этимъ, по его мнѣнію, несообразно-пышнымъ завтракомъ нечего было пить, кромѣ жидкаго, холоднаго вина. Наконецъ, онъ не вытерпѣлъ и сказалъ лакею, тщетно соблазнявшему его различными графинами:

— Послушайте, любезный, не можете ли вы добыть мнѣ хоть глотокъ виски?

— Сейчасъ подамъ, сэръ.

Послѣ этого Россъ повеселѣлъ. Наглядно обрисовалъ онъ жизнь въ Boat of Harry и такъ ярко изобразилъ всѣ подвиги, ежедневно совершаемые тамъ имъ и его друзьями, что только описаніе демонической паровой яхты помѣшало мистриссъ Сайденгэмъ, по ея словамъ, подойти тутъ же къ Фицджеральду и просить для себя приглашенія на будущій лѣтній сезонъ.

Послѣ завтрака, всѣ снова двинулись въ картинамъ; одинъ только Фицджеральдъ воспользовался этой минутой, чтобъ удалиться.

— Куда спѣшишь ты? — спросила его жена.

— Хочу порыться въ двухъ, трехъ книжныхъ магазинахъ, если хватитъ времени до обѣда.

— Возьми меня съ собою.

— Въ этомъ-то туалетѣ? Да ты произведешь тамъ сенсацію.

— Я останусь въ каретѣ.

— Нѣтъ, нѣтъ; ты теперь отставлена отъ должности и зачислена въ ряды безпомощныхъ инвалидовъ, хотя вовсе не смотришь больною. Останься лучше съ мистриссъ Сайденгемъ и повидайся со всѣми нашими друзьями. Мой костюмъ для этого недостаточно наряденъ.

— Хорошо. Когда же ты будешь дома?

— Въ четверть седьмаго, что бы ни случилось. Я сказалъ дома, что у насъ будетъ многочисленнѣйшій табль-д’отъ, такъ что ты можешь зазывать къ себѣ всѣхъ, кого хочешь. Не забудь только Росса; не теряй его изъ вида. Мы сдѣлаемъ его предлогомъ нашего пира и заставимъ произнести, рѣчь. Сегодня его бенефисъ. Мы устроимъ ему овацію.

Минуту спустя Фицджеральдъ уже сидѣлъ въ кэбѣ и ѣхалъ по направленію къ Commercial Road East, желая скорѣе добраться до книжныхъ новинокъ и стараясь по пути ознакомиться съ содержаніемъ утренней газеты, которую не успѣлъ еще просмотрѣть.

Глава XXXIII.
Въ Айнишинѣ.

Прошло еще нѣсколько лѣтъ. У окна одной изъ комнатъ айнишинской королевской гостинницы стоитъ маленькій, хорошенькій мальчикъ съ большими, нѣжными, задумчивыми глазами и вьющимися волосами. Съ виду онъ очень здоровъ, хотя одна нога его не касается пола, и онъ опирается на палку. Въ эту минуту въ комнату вошелъ его отецъ.

— Ну, мистеръ Франкъ, съумѣешь ли ты заняться чѣмъ-нибудь, пока я схожу погулять? Теперь ты видишь, что значитъ карабкаться по деревьямъ за гнѣздами.

— Отличное дѣло, — самодовольно отвѣчалъ мальчуганъ.

— Что же тутъ отличнаго? Вывихнуть себѣ ногу?

— Да. Вѣдь, ты не взялъ бы меня съ собой, еслибъ не это, папа. Мама сказала, что ты очень занятъ и что я не долженъ тебѣ мѣшать, не велѣла надоѣдать тебѣ, потому что ты любишь быть одинъ, когда кончаешь книгу, и сказала, чтобъ я не скучалъ, если ты уйдешь. И я не буду скучать.

Онъ окинулъ глазами комнату.

— Это въ самомъ дѣлѣ та гостинница, которую содержалъ твой папа?

— Да, та самая. Что-жь, она тебѣ не нравится, что ли?

— Какъ тебѣ сказать, папа? — осторожно началъ мальчикъ, боясь оскорбить чувства отца. — Она, вѣдь, и нарядна, не такъ ли?

— Когда я былъ ребенкомъ, дружокъ, это была единственная гостинница во всемъ Айнишинѣ и считалась весьма важнымъ мѣстомъ. Смотри же, вотъ твои книги. Сядь-ка лучше и дай отдохнуть ногѣ.

— Я гораздо больше люблю тѣ сказки, которыя ты мнѣ разсказываешь, чѣмъ все, что стоитъ въ книгахъ, — отвѣчалъ мистеръ Франкъ, глядя на книги далеко не дружелюбнымъ взоромъ, — только мама говоритъ, что я не долженъ тебѣ вѣрить.

— Вѣрить чему?

— Да твоимъ разсказамъ. Мама говоритъ, что ты всегда шутишь. Слушай, папа, — то, что ты разсказывалъ про человѣка, который уѣхалъ въ Индію, правда?

— Дитя, столько людей уѣзжаютъ въ Индію, что я не знаю, о комъ ты спрашиваешь. Лучше возьми книгу, положи ногу на стулъ, а я пойду пока посмотрѣть, остались ли еще здѣсь у меня знакомые. Врядъ ли найдется кто-нибудь съ тѣхъ поръ, какъ Анди Скакунъ… помнишь, мистеръ Россъ нарисовалъ тебѣ его портретъ?…

— О, да, помню, папа.

— Ну, такъ Анди уѣхалъ теперь въ Треморъ. Не думаю, чтобъ во всемъ городѣ нашлось хоть одно знакомое лицо.

Когда Фицджеральдъ вышелъ на ярко освѣщенную солнцемъ улицу, онъ увидалъ, что, по крайней мѣрѣ, старинная часть Айнишина мало измѣнилась за послѣднія семь лѣтъ. Если замѣтна была вообще какая-нибудь разница, то только между тѣмъ Айнишиномъ, который онъ такъ часто видѣлъ въ своихъ сновидѣніяхъ, и настоящимъ, будничнымъ, прозаическимъ городомъ. Вторично пріѣзжалъ онъ сюда послѣ своего окончательнаго переселенія въ Лондонъ, и всякій разъ ему приходилось дѣлать эту умственную поправку. Да, это все тѣ же, какъ бы заснувшіе, степенные дома, лавки, ратуша, верфи, набережныя, заваленныя бочками съ дегтемъ и грудами угля, барки, увязшія въ грязи, ясныя воды залива и холмы, зеленѣющіе на горизонтѣ. Чтобы достигнуть болѣе обширнаго кругозора, онъ взобрался на вершину крутаго откоса, на которомъ частью былъ расположенъ городъ. Дома едва лѣпились по склону холма; мѣстами виднѣлись остатки древнихъ развалинъ; куры рылись въ пескѣ или прятались въ крапивѣ; дѣти карабкались черезъ стѣны, поросшія густою зеленью; какой-то старикъ въ жакеткѣ безъ рукавовъ дремалъ въ тѣнистомъ углу сада, за заборомъ, покрытымъ мохомъ. Выше тянулись болѣе зажиточные дома, построенные на самомъ гребнѣ холма, среди садовъ и лужаекъ. Отсюда открывался видъ на живописную маленькую гавань, заливъ и широкія песчаныя отмели, а далѣе тянулось необъятное пространство блѣдно-голубаго моря, видимаго сквозь золотистую дымку, и вырѣзывались очертанія двухъ, трехъ большихъ судовъ, которыя медленно направлялись къ порту, гонимыя легкимъ южнымъ вѣтеркомъ.

Фицджеральдъ чувствовалъ себя здѣсь совершенно чужимъ. Быть можетъ, еслибъ онъ прошелъ внизу, мимо лавокъ, онъ еще нашелъ бы кого-нибудь, кто помнилъ мистера Вилли, или еслибъ спустился по ту сторону холмовъ (горъ, какъ ихъ называли мѣстные жители), тамъ онъ, навѣрное, наткнулся бы на какую-нибудь бѣдную хижину, гдѣ старуха, разслабленная лихорадкой, привѣтствовала бы его словами: «Слава Всевышнему!» Но изъ прежнихъ друзей, какъ онъ слышалъ время отъ времени, уже почти никого не оставалось. Отецъ умеръ давно. Корская Лѣтопись, которую айнишинскіе жители нѣкогда выписывали, главнымъ образомъ, потому, что мистеръ Вилли помѣщалъ въ ней стихи объ Айнишинѣ и хорошенькихъ дѣвушкахъ, перестала существовать. Когда онъ подъѣхалъ къ Королевской гостинницѣ, слуга, поспѣшившій взять подъ уздцы лошадей, никогда даже не слыхалъ имени Фицджеральдовъ, прежнихъ владѣльцевъ. Тѣмъ не менѣе, хорошенько вглядѣвшись въ набережныя, дома и гавань, онъ убѣдился, что въ Айнишинѣ не произошло собственно большихъ перемѣнъ. Измѣнился, главнымъ образомъ, онъ самъ, да еще что-то другое — молодость ли его прошла, или только сгладились молодыя воспоминанія, которыя нѣкогда такъ неотвязно преслѣдовали его и придавали Айнишину совсѣмъ особый колоритъ.

Онъ спустился съ высоты, чтобъ подойти къ новому городу, обращенному фасадомъ къ морю. Идя по главной улицѣ стараго Айнишина, быть можетъ, не замѣчая хорошенько того, что дѣлалось кругомъ, и готовясь свернуть въ узкій переулокъ, ведущій къ морю, онъ услыхалъ за собою восклицаніе:

— О, Господи, милосердый Боже!

Быстро обернувшись, онъ узналъ старую Молли, многіе годы продававшую орѣхи, яблоки и апельсины айнишинскимъ ребятамъ. Старуха съ усиліемъ приподнялась съ боченка, на которомъ сидѣла.

— Господь съ нами, вы ли это, мистеръ Вилли? — воскликнула она, схвативъ его руку длинными костлявыми пальцами. — Что за важный баринъ стали вы теперь, ѣздите повсюду въ собственной каретѣ. Я сначала такъ и думала, что это вы, а потомъ порѣшила, что это, навѣрное, вздоръ. Вы пріѣхали, конечно, занять мѣсто вашего батюшки — царство ему небесное! Если ваша милость поселится опять въ Королевской гостинницѣ, не замолвите ли вы прислугѣ словечко насчетъ старой Молли?…

Ему пришлось объяснить старухѣ, наружность которой много выиграла бы, еслибъ ея сѣдые волосы были менѣе растрепаны, а костюмъ болѣе приличествовалъ ея возрасту, что онъ вовсе не предполагаетъ снова водворить въ Королевской гостинницѣ родъ Фицджеральдовъ. Потомъ, наградивъ Молли всѣми мелкими деньгами, которыя находились у него въ карманѣ, онъ продолжалъ свой путь.

Сколько разъ ходилъ онъ по этой самой дорожкѣ въ давно минувшіе дни, полный честолюбивыхъ замысловъ и мечтая о будущемъ со всѣмъ пыломъ молодости. Теперь, когда онъ достигъ почти всего, что грезилось ему въ ранніе годы, а въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ даже гораздо большаго, къ чему все это сводилось? Онъ пріобрѣлъ много друзей, близкихъ и далекихъ; это было, конечно, очень пріятно, и онъ старался оставаться съ ними въ хорошихъ отношеніяхъ. Въ литературѣ онъ тоже дѣлалъ все, что могъ, и относился въ своей работѣ честно и основательно. Но, по его убѣжденію, дѣлать добро просто и непритязательно составляло, все-таки, высшую цѣль жизни, и въ этомъ отношеніи онъ совершенно усвоилъ себѣ взгляды своей жены. Они не заботились о томъ, какіе мотивы будутъ имъ приписаны. Если это даже роскошь — она имъ по средствамъ, если — самоудовлетвореніе, то во всякомъ случаѣ такое, которое не вредитъ никому, хотя и нарушаетъ, быть можетъ, принципы политической экономіи. Словомъ, и Фицджеральдъ, и жена его были такъ заняты, что не имѣли времени разсматривать вопросъ съ точки зрѣнія высшей нравственности.

Новый Айнишинъ, обращенный къ морю, измѣнился болѣе, чѣмъ старая часть города; цѣлый рядъ хорошенькихъ виллъ, — по всему вѣроятію, лѣтнія резиденціи коркскихъ жителей, — тянулся вдоль берега. Но Фицджеральдъ отвернулся отъ нихъ и предпочелъ обратить свое вниманіе на прежнюю знакомую ему картину, на тотъ обширный кругозоръ, который онъ воскрешалъ обыкновенно передъ своимъ умственнымъ взоромъ, когда желалъ воспроизвести въ своихъ работахъ впечатлѣніе шири и свѣта, а, быть можетъ, и нѣкоторой пустынности. Нельзя сказать, чтобы картина не была пустынна. Ничего не было видно, кромѣ далекихъ, ровныхъ полосъ блѣдно-желтаго песку, необъятнаго пространства голубаго моря, узкой линіи волнъ, то темныхъ, то искрящихся, то ниспадавшихъ бѣлою пѣною и съ громкимъ шипѣніемъ разбивавшихся о берегъ. Блѣдная мирная картина, быть можетъ, нѣсколько грустная. На такомъ неясномъ фонѣ воображенію легко рисовать человѣческія фигуры, какъ живыя движутся онѣ вдоль песчанаго берега, полныя молодыхъ силъ и роскошныхъ мечтаній…

Внезапно Фицджеральду вспомнился бѣдный мальчуганъ съ вывихнутой ногою, и онъ тотчасъ направился къ гостинницѣ, гдѣ засталъ мистера Франка, поглощеннаго вырѣзываніемъ своего вензеля на одной изъ ставней комнаты.

— Когда я вырасту, папа, — тотчасъ началъ онъ, любуясь этой попыткой обезсмертить свое имя, — я надѣюсь, что буду такъ же знаменитъ, какъ и ты.

— Кто же сказалъ тебѣ, что я знаменитъ? — спросилъ отецъ со смѣхомъ.

— Мама. Я желалъ бы тоже получать любезныя письма отъ незнакомыхъ людей, изъ Америки, Канады и изъ тѣхъ мѣстъ, гдѣ жилъ Робинзонъ. Иногда мама читаетъ ихъ мнѣ. Что сдѣлалъ ты, чтобы королева называла тебя «любезнѣйшимъ»?

— Что за глупости у тебя въ головѣ?

— Нѣтъ, не глупости, — настойчиво отвѣчалъ мистеръ Франкъ. — Мама нашла это въ большой книгѣ. Королева сказала, что ты «любезный и надежный».

— Это вздоръ! Развѣ ты не знаешь, что когда королева назначаетъ кого-нибудь коммиссаромъ по извѣстному дѣлу, она всегда такъ выражается? Мама, навѣрное, прочла это въ Синей книгѣ…

— Королева не называла бы тебя такъ, еслибъ этого не думала. Она, навѣрное, не лжетъ.

— Конечно, нѣтъ. Знаешь что, мистеръ Франкъ? Оставимъ лучше обсужденіе этого вопроса до того времени, когда ты вырастешь, а пока напьемся чаю. Тебѣ, вѣроятно, извѣстно, что ты будешь обѣдать сегодня со мною.

— Какъ хочешь, папа. Мама сказала, чтобы я тебѣ не мѣшалъ…

— И ты такъ хорошо запомнилъ ея наставленія, что я разскажу тебѣ въ награду за это сказку.

— Неужели? — Мальчуганъ подошелъ, прихрамывая, въ отцу, влѣзъ къ нему на колѣни и устремилъ на него большіе глаза, полные нетерпѣливаго ожиданія.

— Не только простую сказку, но даже сказку про быка.

— Очень страшную?

— Самую ужасную.

Послышался какой-то восторженный вздохъ.

— Ну, такъ слушай же. Быкъ этотъ имѣлъ обыкновеніе бродить какъ разъ за Айнишиномъ. Мѣсто тутъ очень открытое и онъ могъ все видѣть на большое разстояніе. Иногда онъ выходилъ на самую средину дороги и не давалъ тогда никому пройти. Въ особенности не любилъ онъ мальчиковъ, и ты не повѣришь, какіе обходы намъ приходилось дѣлать…

— О, папа! Неужели и ты былъ въ числѣ этихъ мальчиковъ?

— Я жилъ въ то время въ Айнишинѣ, — нѣсколько уклончиво отвѣчалъ разсказчикъ, — и могъ поэтому видѣть, что дѣлали другіе. Самое ужасное съ этимъ быкомъ было то, что онъ съ величайшей ловкостью перепрыгивалъ черезъ заборы, и совершенно безполезно было запирать ворота, если онъ гнался за кѣмъ-нибудь. Быкъ наводилъ ужасъ на весь околодокъ, въ особенности на дѣтей, и мы часто приходили въ ярость, — то-есть, я хочу сказать, они приходили въ ярость, — и придумывали всякія средства повредить своему врагу, еслибъ это оказалось возможнымъ. Наконецъ, одинъ изъ насъ, — то-есть, одинъ изъ нихъ, — напалъ на блестящую мысль. Мальчуганы пошли вдоль дороги и высмотрѣли мѣсто, гдѣ къ ней подходило болото. Тутъ было нѣсколько кочекъ, по которымъ можно было удобно пройти, если ступать полегче. Ты помнишь, конечно, что сдѣлалъ Брюсъ при Баннокбрэнѣ?

— Вырылъ ямы и прикрылъ ихъ хворостомъ.

— Именно. Вотъ они и устроили засаду въ этомъ же родѣ. Не думаю, чтобы слово «засада» было здѣсь самымъ подходящимъ; ну, да все равно; сойдетъ какъ-нибудь съ рукъ. Вотъ мальчишки и затѣяли…

— Да, вѣдь, и ты былъ съ ними, папа?

— Быть можетъ, я только наблюдалъ за ними издали или случайно проходилъ мимо. Во, всякомъ случаѣ эти повѣсы отыскали Анди Скакуна, о которомъ я часто говорилъ съ тобою. Онъ былъ большой чудакъ и любилъ носить куртку красными рукавами. Вотъ они и взяли у него напрокатъ эту куртку, натянули ее на двѣ палки и пошли по дорогѣ. Быкъ былъ, конечно, тутъ, какъ тутъ, но ничего не говорилъ, а только молча глядѣлъ на мальчиковъ. Осторожно приближались они къ нему, пока не подошли на извѣстное разстояніе, гдѣ и остановились. Быкъ все не двигался. Въ эту минуту они начали медленно отступать, а ты, конечно, знаешь, мистеръ Франкъ, что быки всегда считаютъ этотъ маневръ приглашеніемъ идти бодаться. Животное сдѣлало нѣсколько шаговъ, постояло съ секунду, потомъ замычало и двинулось быстрѣе. Этого только и нужно было злымъ мальчикамъ. Они тотчасъ же обернулись и кинулись со всѣхъ ногъ, быкъ помчался за ними. На заранѣе условленномъ мѣстѣ они свернули съ дороги и въ припрыжку пустились по болоту, очень мокрому въ это время года отъ сильныхъ дождей. Врагъ ихъ не имѣлъ, конечно, никакого понятія о засадахъ и тому подобномъ, не сообразилъ также и того, что онъ гораздо тяжелѣе мальчугановъ и что его ноги увязнутъ тамъ, гдѣ ихъ маленькимъ ножкамъ пройти легко. Словомъ, онъ бросился за ними; раздался плескъ; быкъ забарахтался, началъ все глубже и глубже погружаться въ густую черную грязь и мычать, и ревѣть отъ бѣшенства. Ты никогда не видалъ ничего подобнаго. Нельзя сказать, чтобъ мы не трусили; стоило быку ступить хоть одной ногой на твердую почву, намъ пришлось бы спасаться бѣгствомъ, и онъ, навѣрное, затопталъ бы насъ до смерти. Лишь тогда отказался онъ отъ борьбы, когда увидалъ, что всѣ его усилія тщетны. Въ его мычаніи ужь наслышалось болѣе угрозы: «погодите, вотъ я васъ!» а скорѣе мольба: «да вытащите же меня отсюда».

— Папа, — задумчиво произнесъ мистеръ Франкъ, — развѣ вы не могли подойти къ нему?

— О, да, могли бы. Онъ увязъ крѣпко.

— И подойти безъ всякой опасности?

— Да, вѣроятно, — отвѣчалъ отецъ, увѣренный, что мальчикъ, пріученный ласково обращаться съ животными, изобрѣлъ, конечно, какое-нибудь средство выпутать бѣднаго быка изъ бѣды.

— Значитъ, вы, навѣрное, принесли большую палку и били его по головѣ? — горячо спросилъ, наконецъ, мистеръ Франкъ.

— Ну, нѣтъ, — отвѣчалъ отецъ, немного разочарованный. — Я тебѣ скажу, что тогда случилось. Понадобилась половина айнишинскихъ жителей, чтобы вытащить изъ грязи быка; всѣ боялись подойти къ нему и обвязать его веревками, а когда его извлекли, наконецъ, изъ тины, онъ былъ, казалось, готовъ разорвать на части своихъ же избавителей. Только этого я уже самъ не видалъ, — скромно прибавилъ разсказчикъ.

— Ты не дождался, пока его вытащили изъ болота? — спросилъ мистеръ Франкъ съ неподдѣльнымъ изумленіемъ.

— Видишь ли, въ этомъ мѣстѣ было множество дрянныхъ мальчишекъ, и жители Айнишина подозрѣвали, что именно они заманили быка въ болото. Еслибъ я находился по близости, — такъ, просто, какъ зритель, — они могли бы подумать, что и я участвовалъ въ этой шалости, и мнѣ пришлось бы плохо. Гораздо лучше держаться подальше въ такихъ случаяхъ. Подозрѣніе падаетъ иногда на невинныхъ. Не подходи никогда близко къ толпѣ, Франкъ.

Мистеръ Франкъ призадумался съ минуту и потомъ съ увѣренностью произнесъ:

— Мнѣ кажется, папа, что это ты заманилъ быка въ болото…

Вечеромъ они обѣдали вмѣстѣ и это несомнѣнно повліяло на Франка, сдѣлало его необыкновенно разговорчивымъ и оживленнымъ. Мало-по-малу онъ открылъ сокровищницу своего ума и началъ выкладывать изъ нея всевозможные вопросы, накопившіеся тамъ для обсужденія.

— Мама говоритъ еще, что намъ съ тобой не мѣшаетъ вспоминать иногда, что здѣсь, въ Ирландіи, есть люди, которые отрѣзаютъ у коровъ хвосты и стрѣляютъ въ прохожихъ.

— Ну, объ этомъ здѣсь благоразумнѣе не говорить, Франкъ. Въ этихъ мѣстахъ даже у стѣнъ есть уши.

— Я знаю, — энергически заявилъ мистеръ Франкъ, — что мама будетъ очень рада, когда ты покончишь съ рыбной ловлей и мы вернемся всѣ въ Англію…

— Вздоръ!

— Я самъ слышалъ, какъ она говорила это, папа.

— Она шутила съ тобой. Тебѣ не понять еще этихъ глубокихъ вопросовъ, дитя мое. Развѣ ты не знаешь, что я не изъ крупныхъ собственниковъ, не англичанинъ, не арендую земель, словомъ, ни въ чемъ не виноватъ? По этому мы такъ же безопасны въ Boat of Harry, какъ у себя въ Гайдъ-паркѣ.

— А мама, все-таки, не любитъ, когда ты уѣзжаешь ловить рыбу одинъ, — упорно твердилъ мальчикъ.

— Да развѣ я пріѣзжаю сюда одинъ, или, вѣрнѣе, ѣздилъ ли я до тѣхъ поръ, пока ты не вздумалъ вывихнуть себѣ ноги? Предположимъ даже, что какіе-нибудь негодяи бродятъ около Boat of Harry, чего, слава Богу, нѣтъ; что они подкрадываются ко мнѣ на цыпочкахъ, когда я этого не ожидаю, а ты стоишь съ палкой въ рукѣ, и даже съ такой палкой, на которой острый желѣзный наконечникъ, — что случится тогда? Что сдѣлаешь ты? Ты довольно ловко ловишь лосося и морскую форель, — съумѣешь ли ты поймать за ухо одного изъ этихъ ночныхъ посѣтителей?

Мальчикъ ничего не отвѣчалъ и, видимо, тщательно обдумывалъ что-то. Наконецъ, съ серьезнымъ видомъ сказалъ:

— Хорошо бы, еслибъ ты былъ королемъ, папа. Далъ бы ты себя знать этимъ негодяямъ.

— Но чѣмъ же? Что могъ бы я сдѣлать имъ?

— Убить ихъ всѣхъ.

— Что-жь, они поумнѣли ли бы отъ этого?

По окончаніи обѣда, Фицджеральдъ пододвинулъ кресло къ огню, больше изъ привычки, чѣмъ по необходимости, такъ вамъ ночь была теплая, зажегъ сигару и принялся просматривать газету. Послѣднее занятіе было тяжкимъ испытаніемъ для терпѣнія мистера Франка, которому, очевидно, казалось, что было бы умнѣе посвятить это время обсужденію государственныхъ вопросовъ двумя родственными душами. Что касается его, то онъ оказалъ полнѣйшее пренебреженіе книгами. Не имѣя въ эту минуту въ своемъ распоряженіи двухъ ногъ, онъ началъ придавать своей единственной здоровой ногѣ всевозможныя положенія, пока, наконецъ, едва не опрокинулъ стола; потомъ привязалъ бичевку къ чайной ложкѣ и принялся вертѣть ее; наконецъ, вынулъ изъ кармана ножъ, медленно и тщательно заострилъ его о переплетъ книги и вырѣзалъ свой вензель. Наконецъ, по мѣрѣ того, какъ шло время, онъ началъ нѣсколько тревожиться.

— Папа, — спросилъ онъ, — не собираешься ли опять уходить? — Фицджеральдъ дѣйствительно уже раза два смотрѣлъ въ окно.

— Еслибъ я и ушелъ, для тебя отъ этого ничего не измѣнится; ты скоро ляжешь въ постель. Быть можетъ, я выйду погулять, только не надолго; а ты будешь въ это время спать крѣпко.

Разговоръ на этомъ оборвался. Мистеръ Франкъ тщательно рисовалъ какой-то портретъ на заглавномъ листѣ своей латинской грамматики.

— А хороша сегодня ночь, папа? — снова заговорилъ онъ.

— О, да.

Немного спустя опять раздался его голосъ:

— Очень хороша?

— Должно быть, луна уже высоко взошла, — отвѣчалъ отецъ, подходя къ окну и откидывая занавѣску. — Да, отличная ночь.

Мальчикъ взялъ въ руки палку и, прихрамывая, подошелъ къ окну.

— Дай и мнѣ взглянуть. Ночь-то, ночь-то какая! Какъ жаль, что мы не видимъ отсюда моря!

— Франкъ, — сказалъ отецъ, положивъ руку на голову мальчугана, — хотѣлось бы тебѣ идти со мною?

Радостный лучъ промелькнулъ въ глазахъ ребенка, но тотчасъ же, съ величайшимъ героизмомъ, Франкъ отрицательно покачалъ головой.

— Я обѣщалъ мамѣ не надоѣдать тебѣ, — медленно произнесъ онъ. — Да, къ тому же, я, вѣдь, не могу ходить…

Онъ опустилъ голову, чтобъ скрыть слезы разочарованія и досады, невольно наполнившія его глаза. Отецъ глядѣлъ въ окно и не видалъ ихъ.

— Бѣдный мальчикъ! тебѣ было скучно весь день. Знаешь что? Вѣдь, лошади сегодня почти что стояли безъ дѣла, не велѣть ли намъ заложить карету? Мы поѣдемъ покататься, и ты увидишь при лунномъ свѣтѣ не только море, но и бухту, и то лѣсное ущелье, куда я собираюсь.

— А мама не разсердится? — нѣсколько нерѣшительно спросилъ Франкъ, но по его лицу было видно, что онъ смотритъ за это предложеніе съ величайшимъ восторгомъ.

— Мы купимъ ей что-нибудь, когда пріѣдемъ въ Бэнтри, чтобъ задобрить ее. Ну, а теперь я пойду отыщу Морто, и мы мигомъ заложимъ тебѣ карету. Только надо сознаться, дружокъ, что со мною не такъ обращались, когда я былъ маленькій. Мнѣ не позволяли позднихъ обѣдовъ; не было также кареты, чтобъ катать меня при лунномъ свѣтѣ. Право, не знаю, что будетъ съ теперешнимъ поколѣніемъ.

— Но, папа, еслибъ ты могъ имѣть всѣ эти хорошія вещи, ты, вѣдь, воспользовался бы ими? — и мальчикъ заглядывалъ ему въ лицо.

— Не въ томъ дѣло, — отвѣчалъ онъ, надѣвая пальто и шляпу. — Я хочу только сказать, что мальчиковъ ужасно балуютъ теперь, особенно тѣхъ, кому позволяютъ жить въ Boat of Harry, когда имъ надо бы сидѣть въ школѣ, или кому матери покупаютъ снарядъ для ловли форели, въ то время, какъ они не одолѣли еще премудрости omnis Gallia. Смотри же, не сходи съ лѣстницы; пока я не приду за тобой.

Фицджеральдъ былъ въ самомъ веселомъ, безпечномъ настроеніи духа, когда они съ сыномъ сѣли, наконецъ, въ открытый ландо и закутались массою пледовъ. Ночь оказалась прекрасною; воздухъ былъ мягкій, небо ясно; Айнишинъ и окаймлявшія его широкія, неподвижныя воды живописно дремали при лунномъ свѣтѣ.

— Что отвѣтилъ бы ты, Франкъ, — спросилъ Фицджеральдъ, когда они выѣхали, наконецъ, за городъ, — еслибъ я сказалъ тебѣ, что нѣкогда заключилъ договоръ съ волшебницами въ томъ самомъ ущельѣ, о которомъ я тебѣ говорилъ?

Ребенокъ взглянулъ на отца, не зная, шутитъ ли онъ, или нѣтъ.

— Не думаю, чтобъ теперь были волшебницы, — отвѣчалъ онъ.

— Видишь ли, если тебѣ когда-нибудь тоже придется заключить договоръ съ дономъ Фіерной и его крошечнымъ народомъ, и если ты обѣщаешь навѣщать ихъ каждыя семь лѣтъ, ты увидишь, какъ мало-по-малу тебѣ станетъ все труднѣе слышать ихъ приближеніе или видѣть, какъ раздвигаются стѣнки ущелья и появляется длинная процессія. Когда молодъ, это гораздо легче. Ты, конечно, не побоишься остаться въ каретѣ, пока я спущусь въ ущелье; а если я увижу или услышу тамъ что-нибудь интересное, я тотчасъ же вернусь и разскажу тебѣ.

— О, папа, ты меня не обманешь, — лукаво засмѣялся мальчикъ. — Не волшебницъ идешь ты искать. Если ты уходишь куда-нибудь одинъ, такъ только для того, чтобы наблюдать, какъ живутъ кролики и другіе звѣрушки, а потомъ писать о нихъ. Я отлично это знаю. Всякій разъ, какъ ты отправляешься изъ дому и безъ удочки, мама сейчасъ же отзываетъ насъ назадъ.

— Неужели? Но дѣло въ томъ, Франкъ, что ты никогда не былъ прежде въ Айнишинѣ, а здѣсь происходили странныя вещи, когда я былъ молодъ; Богъ одинъ знаетъ, что только можно было видѣть въ этомъ ущельѣ. И такъ, ты останешься въ каретѣ, когда мы пріѣдемъ на мѣсто. Если же я внизу увижу волшебницъ, я не скажу имъ ни слова, а сейчасъ же выбѣгу на дорогу и свистну тебѣ. Понимаешь?

— Это все вздоръ, папа; я не вѣрю, чтобы тамъ были волшебницы.

Наконецъ, они приблизились въ той части дороги, надъ которой нависъ двойной рядъ вязовъ. Фицджеральдъ велѣлъ остановиться и вышелъ изъ экипажа, оставивъ въ немъ Франка.

— И такъ, уговоръ: какъ только я свистну, готовься…

— Не могу же я спуститься въ ущелье съ вывихнутой ногой? — отвѣчалъ мальчикъ.

— Люди никогда не знаютъ, на что они способны, если увидятъ волшебницъ. Это, вѣдь, цѣлое событіе въ жизни человѣка.

Не слишкомъ тяжело было на сердцѣ у Фицджеральда и не особенно мучительны были его воспоминанія, когда онъ спустился вторично, уже въ среднемъ возрастѣ, т.-е. тридцати семи лѣтъ, въ ущелье, чтобы сдержать обѣтъ, данный имъ въ двадцать три года. Бойко прошелъ онъ по открытой полянѣ, потомъ осторожнѣе сталъ пробираться по. крутому склону, черезъ кустарникъ, и очутился, наконецъ, у впадины въ скалѣ, куда вода, попрежнему, падала съ непрерывнымъ шепотомъ. Здѣсь ничто не измѣнилось. Казалось, только вчера стоялъ онъ тутъ съ Китти и держалъ ее за руку, прежде чѣмъ увезти ее въ лодкѣ къ Айнишину. Семь лѣтъ спустя онъ снова вернулся къ этому мѣсту, но уже одинъ, окруженный мучительными видѣніями и еще далеко не настолько примиренный съ своею судьбой, какъ теперь.

Да, его первое возвращеніе въ это ущелье, семь лѣтъ тому назадъ, было тяжело. Ему казалось, что онъ впервые постигъ тогда все значеніе своей утраты. Старое горе снова нахлынуло на него; заснувшая боль шевельнулась въ его сердцѣ, терзанія, измучившія его, когда онъ узналъ о предательствѣ Китти, опять ожили, несмотря на долгій промежутокъ времени. Страшно казалось ему стоять около ручья, видѣть по ту сторону пустое мѣсто и мракъ тамъ, гдѣ должны были сверкать ея милые глазки. Такую ночь не легко забыть!

Теперь, черезъ новый семь лѣтъ, все это было въ значительной степени пережито. Онъ сѣлъ на какой-то обломовъ скалы и сталъ прислушиваться къ монотонному лепету воды. Теперь ему почти вовсе не было жаль, что все это случилось съ нимъ въ давно прошедшее время. Это была такая милая картина, или, вѣрнѣе, такой неисчерпаемый источникъ поэзіи и романтизма, изъ котораго онъ могъ во всякое время черпать вдохновеніе! Окунуться въ этотъ фантастическій міръ не значило ли воскресну всю ёвою молодость? Въ этомъ и заключалась, быть можетъ, мораль его замѣчаній Франку, какъ трудно иногда знать, гдѣ находятся волшебницы…

Тѣмъ не менѣе, пока онъ старался увѣрить себя, что теперь, онъ человѣкъ въ высшей степени практическій, что онъ смотритъ на этотъ эпизодъ своей молодости, какъ на нѣчто, стоящее совершенно внѣ его, и размышлялъ о томъ, какое вліяніе на его литературную дѣятельность имѣло и это событіе, и прежнее отчаяніе, — какая-то невольная нѣжность къ прошлому закрадывалась мало-по-малу въ его душу, и онъ былъ бы радъ слышать, что Китти здорова, попрежнему, красива и живетъ въ довольствѣ. Раза два до него доходили о ней слухи, хотя самые неопредѣленные. Онъ не зналъ даже, гдѣ живетъ она теперь. Если что-нибудь мучило его въ настоящую минуту, такъ именно воспоминаніе о заключительной части ихъ клятвы. Зачѣмъ закралась ненависть и мстительность въ обѣтъ, данный двумя молодыми людьми, ничего не знавшими о томъ, что имъ предстоитъ? Сама Китти просила его сдѣлать изъ этой ночи — только ночь любви. Онъ помнилъ умоляющій взглядъ ея глазъ, звукъ ея голоса (что за нѣжный, ласковый, музыкальный звукъ!): О, Вилли, только не это, — говорила она, — пусть это будетъ ночь любви. Неужели онъ въ самомъ дѣлѣ желалъ, чтобы горе было вѣчнымъ спутникомъ ея жизни и чтобы печаль не покидала ея жилища во вѣки? Конечно, нѣтъ.

Китти скрасила въ свое время его жизнь. Что, еслибъ онъ никогда не встрѣтился съ нею? Понялъ ли бы онъ тогда то очарованіе, которое составляетъ радость и тайну человѣческаго бытія, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, порождаетъ и столько горя? Зналъ ли бы онъ такъ хорошо, о чемъ пѣли всѣ поэты, начиная съ того времени, когда Елена скрылась за башнями Иліона? Никогда не понялъ бы онъ всей красоты цвѣтовъ, еслибъ не рвалъ ихъ вмѣстѣ съ Китти на тѣхъ далекихъ высотахъ, которыя, какъ ему тогда казалось, навѣрное, очень близки къ небу, такъ ярко и ослѣпительно освѣщены онѣ. Бѣдная Китти! Поетъ ли она теперь ту пѣсню: «Прости! Когда бы ни насталъ нашъ часъ свиданья!»? Пріѣзжаетъ ли въ Коркъ, выходитъ ли на крутизну и думаетъ ли о минувшихъ дняхъ? Нѣтъ причины, почему бы ей не совершать этого паломничества; мужъ ея богатъ, а путешествовать она всегда любила.

Ночь была такъ же тиха, какъ въ то отдаленное время, когда онъ былъ здѣсь вмѣстѣ съ Китти. Вѣтеръ не шелестилъ вѣтками посреди глубокаго молчанія слышался только лепетъ ручья гдѣ-то во мракѣ.

«Точно кто смѣется, — промелькнуло въ его головѣ. — Быть можетъ, ручей; наслушался на своемъ вѣку много вздора, понялъ все и ему стало, наконецъ, просто смѣшно. Какъ этотъ звукъ похожъ на смѣхъ! Какимъ тайнамъ внимала эта вода, какимъ клятвамъ! Никого-то не предупредила она о томъ, чѣмъ все это кончается. Этотъ насмѣшливый голосъ внизу, глумится ли онъ надо мною или просто шутитъ? Лучше всего обращать все въ шутку. Надо всѣмъ можно смѣяться современемъ».

Далеко отодвинулось отъ него это прошлое; хорошо казалось оно ему теперь, когда было пережито тяжелое горе разставанья. Жизнь его стала богаче отъ этого; воображеніе вызывало передъ нимъ цѣлый рядъ картинъ, центральною фигурою которыхъ была Китти, веселая, улыбающаяся. Позволительно ли ему думать сурово о ней или говорить о ея предательствѣ и лжи? Съ мертвыми не спорятъ. Для него она умерла, и въ воспоминаніи о ней не заключалось теперь ничего трагическаго или даже грустнаго, а скорѣе что-то граціозное, окруженное неясной поэтической прелестью. Въ этомъ прошломъ было въ свое время не мало тяжелаго, много страданій и отчаянной борьбы, но теперь, когда онъ думалъ о Китти, онъ видѣлъ передъ собою только смѣющееся, милое, немного задорное существо, съ которымъ нѣкогда бродилъ но прелестнымъ лѣсистымъ дорожкамъ. Никогда ей не подняться до уровня того, другаго прекраснаго женскаго характера, съ которымъ его связала судьба и передъ которымъ онъ все болѣе и болѣе преклоняется по мѣрѣ того, какъ яснѣе познаетъ все его величіе и простоту. Нѣтъ; Китти была только прелестная маленькая кокетка, нѣжная, не лишенная хорошихъ сторонъ, словомъ, самая подходящая героиня для воспѣванія любовными стихами въ Коркской Лѣтописи.

А, все-таки… все-таки, картины, постепенно возстававшія въ его воображеніи, окружены какимъ-то трепетнымъ свѣтомъ; онъ не можетъ относиться къ нимъ холодно или равнодушно оцѣнивать ихъ настоящее достоинство. Изъ далекаго прошлаго до него доносятся отголоски чего-то необъяснимо-прелестнаго, все очарованіе молодости, память о чемъ-то, что онъ видѣлъ нѣкогда въ глазахъ Китти. То грезится ему ночь въ Коркѣ, улицы облепленныя грязью и дождемъ, газъ, отражающійся на мокрой мостовой; онъ идетъ съ Китти подъ зонтикомъ и она обращаетъ къ нему внезапно свое милое личико. То возстаетъ передъ нимъ весеннее воскресное утро; птицы чирикаютъ въ высотѣ, воздухъ нѣженъ; Китти идетъ мимо, не подозрѣвая вовсе его присутствія, и вдругъ вскидываетъ на него заплаканные изумленные глаза, въ которыхъ зажигается радостный лучъ любви. Хорошенькіе были у нея глазки въ это время, милый голосокъ, все равно смѣялась ли она, пѣла ли пѣсню о Шандонскихъ колоколахъ, или просто дразнила миссъ Пэшьенсъ.

Онъ всталъ. Обозрѣвать такимъ образомъ свою жизнь, какъ ни доволенъ человѣкъ ея результатомъ, все-таки, грустно; ручей, журчавшій въ полумракѣ, казалось, ужь не смѣялся болѣе надъ мечтами и ошибками молодости, а точно лепеталъ: «прощай, прощай», торопливо пролагая себѣ путь къ морю.

Фицджеральдъ ухватился за росшій по близости кустарникъ, вскарабкался по склону и вышелъ въ озаренное луною пространство; потомъ на минуту остановился и окинулъ взоромъ маленькую долину, всю бѣлую и безмолвную. Какъ хорошо, что сегодня такая славная ночь! Онъ унесетъ въ своей памяти воспоминаніе о мирной картинѣ. Въ былые годы онъ содрогался при мысли объ одинокомъ исполненіи своего обѣта, но чего же ему теперь бояться? Мѣсто было красивое и пробуждало въ немъ воспоминанія, на половину печальныя, на половину йоэтическія. Вотъ и все. Ему хотѣлось бы срисовать долину въ томъ видѣ, въ какомъ она ему представлялась теперь, только трудно было бы передать то впечатлѣніе одиночества и отдаленности отъ міра, которое придавало ландшафту полнѣйшее безмолвіе.

Онъ перелѣзъ черезъ стѣнку и спрыгнулъ на дорогу;

— Ну, мистеръ Франкъ, — безпечно началъ онъ, — прости, что я тебя такъ долго задержалъ. Я увѣренъ, что ты захочешь ужинать, когда мы вернемся домой.

Но тутъ онъ увидалъ, что мальчикъ стоитъ въ каретѣ и съ изумленіемъ оглядывается назадъ, на дорогу.

— Папа, — спросилъ онъ_% съ выраженіемъ чего-то вродѣ страха на лицѣ, — видѣлъ ты ее, даму?

Фицджеральдъ остановился на минуту; онъ только что готовился сѣсть въ экипажъ.

— Какую даму? — спросилъ онъ совершенно спокойнымъ голосомъ.

— Развѣ ты ее не видѣлъ? Даму въ траурѣ, — отвѣчалъ мальчикъ, нѣсколько пріободрившись. — Я не знаю, кто она. Я ее никогда не видалъ, только она подошла ко мнѣ и стала со мною говорить.

Отецъ молча глядѣлъ на него; онъ, очевидно, былъ не въ силахъ произнести ни слова; рука его все еще сжимала дверцу кареты.

— Она спросила: «Тебя зовутъ Вилли?» Я говорю: нѣтъ, Франкомъ. Потомъ она опять сказала: «Да, но Франкомъ Фицджеральдъ, не такъ ли?» Я говорю: да. А она говоритъ: «Можно тебя поцѣловать?» И она плакала, когда подняла вуаль; потомъ пошла назадъ вонъ по той дорогѣ.

Фицджеральдъ оглянулся; на дорогѣ не было видно никого. Тогда, со всѣми наружными признаками спокойствія, онъ сѣлъ въ карету, захлопнулъ дверцу и коротко сказалъ:

— Домой, Морто.

— Папа, — опять началъ мальчикъ, — кто она такая?

— Почемъ я знаю. Не надоѣдай мнѣ, по крайней мѣрѣ, теперь.

Лицо его имѣло странное выраженіе, пока они ѣхали назадъ къ гостинницѣ. Франкъ помнилъ наставленіе матери и умѣлъ молчать, когда отцу было не до него. Они были уже почти въ Айнишинѣ, когда Фицджеральдъ прервалъ, наконецъ, молчаніе.

— Видишь ли, Франкъ, — небрежно началъ онъ, — все, что съ тобою случилось, въ высшей степени естественно. Понятно, что изъ Корка постоянно пріѣзжаютъ въ морю посѣтители, чтобъ пожить въ тѣхъ виллахъ, которыя я тебѣ показывалъ. Почему бы кому-нибудь изъ нихъ и не выйти прогуляться въ такую прелестную ночь? Быть можетъ, дама, которая говорила съ тобою, живетъ здѣсь по сосѣдству; тутъ есть деревенька Каррига не болѣе четверти мили отсюда. Все это въ высшей степени просто. Ныньче самая подходящая ночь для прогулокъ. Только я, все-таки, сомнѣваюсь, видѣлъ ли ты вообще даму. Ты просто думалъ о волшебницахъ, Франкъ, не такъ ли?

— Морто ее тоже видѣлъ, папа.

— Въ самомъ дѣлѣ? Значитъ, это была какая-нибудь изъ окрестныхъ жительницъ, — задумчиво сказалъ отецъ.

— Только откуда знаетъ она мое имя? — продолжалъ мальчикъ, все еще недоумѣвая.

— Вотъ этого я ужь не понимаю, — отвѣчалъ отецъ. Онъ говорилъ одно, какъ будто думая о другомъ. — Догадаться, что ты Фицджеральдъ, не трудно, даже очень просто. Здѣсь всѣ или Фицджеральды, или Макъ-Керти. Въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго. Она, навѣрное, изъ Карриги. Ты не замѣтилъ, на кого она похожа?

Онъ говорилъ, повидимому, равнодушно, не глядя, однако, на мальчика.

— Н-нѣтъ, — отвѣчалъ онъ нѣсколько нерѣшительно. — Она вѣдь, плакала, а я… я очень испугался.

— Но она тебя, все-таки, поцѣловала?

— О, да.

Отецъ помолчалъ съ минуту.

— Быть можетъ, она лишилась такого же мальчугана, какъ ты, — сказалъ онъ, немного погодя.

— Можетъ быть, — задумчиво произнесъ мистеръ Франкъ. — Она была въ черномъ.

Карета съ шумомъ катилась теперь по улицамъ города и вскорѣ остановилась передъ подъѣздомъ гостинницы.

— Слушай, мистеръ Франкъ, — сказалъ отецъ, когда они вошли, наконецъ, въ комнату, — ты долженъ встать завтра рано, такъ какъ намъ надо ѣхать въ Кэппоквинъ и прибыть туда одновременно съ мистеромъ Россомъ.

— Завтра? Такъ скоро? Мнѣ хотѣлось бы остаться нѣсколько дней въ Айнишинѣ, — грустно произнесъ мальчикъ.

— Зачѣмъ?

— Чтобы видѣть всѣ мѣста, о которыхъ ты мнѣ говорилъ. Я хотѣлъ бы посмотрѣть домикъ, гдѣ живутъ соколы портнаго Джерри, и… и то мѣсто, куда загнали быка; да мама велѣла еще привезти ей кусочекъ отъ того дерева…

— Какого дерева?

— Да того, на которое ты лазилъ, знаешь, гдѣ вѣтки разраслись наверху такъ, что ты могъ сидѣть съ книгой и никто тебя не видѣлъ.

— Послушай, мистеръ Франкъ, вѣдь, отрѣзать отъ деревьевъ кусочки на память или выдалбливать вензеля на ставняхъ, это — одни изъ самыхъ гнусныхъ преступленій. Оставаться, въ Айнишинѣ для того, чтобы видѣть всѣ эти мѣста, было бы совершенно безполезно, потому что и ходить-то ты не можешь хорошенько, бѣдняжка. Нѣтъ, мы побудемъ здѣсь подольше въ другой разъ, быть можетъ, пріѣдемъ сюда когда-нибудь зимою и пойдемъ вмѣстѣ ночью на охоту за дикими утками. Хорошо это будетъ?

— О, да, папа!

— А теперь мы должны выѣхать изъ Айнишина какъ можно скорѣе, для того чтобы не задержать мистера Росса въ Кэппоквинѣ или Лисморѣ. Въ твои лѣта я легко могъ бы приготовиться къ отъѣзду часамъ къ семи.

— Ты хочешь выѣхать завтра утромъ въ семь часовъ, папа?

— Да..

— Хорошо, я буду готовъ къ этому времени.

Мальчикъ все еще мялся, однако, на мѣстѣ и не шелъ прощаться съ отцомъ.

— Папа, — началъ онъ, наконецъ, — отчего лицо твое такъ поблѣднѣло, когда я сказалъ тебѣ про даму?

Отецъ сидѣлъ передъ каминомъ, не спуская глазъ съ огня, и не слыхалъ вопроса.

— Поди сюда, простись со мною, дружокъ, — сказалъ онъ, немного погодя. — Я разбужу тебя завтра въ половинѣ седьмаго, если ты самъ не встанешь. Ты вполнѣ увѣренъ, что тебѣ не хочется ужинать? Въ такомъ случаѣ прощай, покойной ночи.

— Но я спрашивалъ тебя, папа…

— Что ты спрашивалъ?

— Отчего лицо твое такъ поблѣднѣло, тамъ, на дорогѣ, когда я сказалъ тебѣ, что видѣлъ даму?

— Пустяки, вздоръ! Твоя головка, дитя мое, переполнена сегодня всевозможными фантазіямй. Быть можетъ, ты слишкомъ приблизился къ царству эльфовъ. Прощай; желаю, чтобы тебѣ не снился донъ-Фіерна.

— Прощай, папа!

На другой день утро было прекрасное и путешественникамъ предстояла перспектива прелестной прѣздки вдоль лѣсистыхъ береговъ рѣки. Когда Франкъ, сидя въ каретѣ, съ больною ногою, тщательно закутанною и уложенною на подушкахъ, узналъ, что ему суждено увидать еще разъ Черную рѣку, онъ почти забылъ разочарованіе, вызванное въ немъ невозможностью осмотрѣть различные пункты Айнишина, которые онъ разсчитывалъ посѣтить.

— Конечно, папа, — началъ онъ, — ты, вѣдь, покажешь мнѣ то мѣсто, гдѣ ты упалъ и упустилъ въ воду лосося?

— Во всякомъ случаѣ мы будемъ весьма близко отъ него, — отвѣчалъ отецъ, когда лошади тронулись и карета катилась уже по городу.

— Я увижу также и гнѣздо водяной курочки? Не такъ ли?

— Какой водяной курочки? — Память этого мальчугана была дѣйствительно изумительная.

— Да развѣ ты не помнишь, папа, что ты мнѣ разсказывалъ про водяную курочку, какъ она достала гдѣ-то кусочекъ сломанной корзинки и вставила его въ свое гнѣздо? Я очень хотѣлъ бы видѣть это!

— Что за мальчуганъ! Неужели ты въ самомъ дѣлѣ думаешь, что гнѣздо еще цѣло? Все, что я тебѣ разсказывалъ, случилось много, много лѣтъ тому назадъ.

Они миновали уже послѣдніе городскіе дома, и Фицджеральдъ привсталъ въ каретѣ и обернулся, чтобы еще разъ взглянуть на мѣсто, которое они покидали. Айнишинъ казался очень привлекательнымъ въ эту раннюю, утреннюю пору. Мелкая, зеленоватая вода залива, лодки у набережной, ратуша съ золотымъ пѣтухомъ на шпицѣ и террасы холма, покрытыя садами, — все это сверкало подъ лучами утренняго солнца. Далеко за гаванью блѣдно-голубое море перерѣзывалось мѣстами рѣзкими бѣлыми полосами, съ юга дулъ свѣжій вѣтеръ. Когда Фицджеральдъ усѣлся, наконецъ, на свое мѣсто, глаза его имѣли какое-то мечтательное выраженіе.

— Курочкино гнѣздо, мистеръ Франкъ, — сказалъ онъ немного погодя, глядя на задумчивое личико мальчика, — относится къ давно минувшему времени. Все на свѣтѣ мѣняется. Бѣдняжка! и тебѣ придется когда-нибудь убѣдиться въ этомъ на опытѣ!…

---

1. Донъ Фіерна — фантастическая личность, взятая изъ одной ирландской народной легенды.