Перейти к содержанию

Накануне Мартинова дня (Вуд)/ДО

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Накануне Мартинова дня
авторъ Эллен Вуд, пер. Не указан
Оригинал: англ. St. Martin’s Eve, опубл.: 1866. — Источникъ: az.lib.ruТекст издания: Москва, 1866. Въ университетской типографіи (Катковъ и Ко).

Приложеніе къ Русскому Вѣстнику.
Наканунѣ Мартинова дня
Романъ мистрисъ Генри Вудъ.
Въ двухъ частяхъ.
МОСКВА.
Въ университетской типографіи (Катковъ и Кo),
на Страстномъ бульварѣ.
1866.
http://az.lib.ru/
НАКАНУНѢ МАРТИНОВА ДНЯ
РОМАНЪ МИСТРИСЪ ГЕНРИ ВУДЪ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

[править]

I. Малютка-наслѣдникъ.

[править]

Скучный, пасмурный свѣтъ ноябрьскаго послѣполудня быстро уступалъ мѣсто сумеркамъ. День былъ дождливый и холодный, и увядшіе, намокшіе листья, усѣявшіе паркъ одного изъ прекрасныхъ англійскихъ помѣстій, нисколько не придавали радости картинѣ. Домъ принадлежавшій къ этому помѣстью стоялъ на небольшомъ возвышеніи и отовсюду открытый для глаза, смѣло смотрѣлъ съ высоты на прилегавшія къ нему земли. Это былъ длинный, но невысокій, сложенный изъ краснаго кирпича и со множествомъ оконъ красивый домъ, поднимавшійся позади большаго, слегка покатаго луга, который въ этотъ ненастный день казался такимъ же несчастнымъ какъ и все остальное во внѣшней природѣ.

Но ненастье, придававшее всему помѣстью унылый видъ, не производило, повидимому, никакого дѣйствія на самый домъ. Во многихъ изъ его оконъ мелькали огни, передвигались изъ комнаты въ комнату и изъ корридора въ корридоръ, а камины, пылавшіе яркимъ пламенемъ, содѣйствовали еще болѣе его освѣщенію. Посторонній зритель могъ бы подумать, что въ немъ происходитъ что-то особенное, совершается какое-нибудь празднество. Въ этомъ домѣ, дѣйствительно, происходило что-то особенное; но празднества въ немъ не было, потому что блѣдная смерть готовилась войдти въ него не съ тѣмъ чтобы посѣтить кого-нибудь удрученнаго лѣтами, но чтобы вырвать изъ него существо юное и милое.

Еслибы вы вошли въ переднюю дома, такую ясную и свѣтлую, то васъ больше всего въ ней поразила бы сдержанная и необычайная тишина. Въ ней собралась почти всѣ служители дома; но они была до того безмолвны, до того неподвижны въ своемъ бездѣйствіи, что во всемъ этомъ было что-то не натуральное. Они стояли небольшими кучками, полу-выставляясь изъ нихъ и смотря на затворенную столовую, съ горемъ и смятеніемъ, написанными на ихъ лицахъ; два доктора, почти столько же сдержанные въ своихъ движеніяхъ, какъ и служители, подкрѣпляли себя закуской; имъ прислуживалъ буфетчикъ, и онъ, выйдя отъ нихъ и проходя неслышными шагами по передней, передалъ тутъ то зловѣщее мнѣніе, которое слышалъ въ разговорѣ медиковъ. Одна изъ женщинъ служанокъ, залившись слезами, кинулась на верхъ по широкой, устланной ковромъ, лѣстницѣ торопливыми, но тихими шагами, и за нею вслѣдъ бросилась молоденькая дѣвушка, страшно испуганная. Онѣ прокрались по корридору направо и остановились у одной двери, — для чего и съ какою цѣлью, онѣ не были бы въ состояніи сказать, потому что не смѣли войдти въ комнату: тамъ лежала ихъ госпожа при смерти.

Прекрасно убранная, просторная спальня сообщалась съ уборною, но дверь между ними теперь была почти совершенно затворена. Передъ каминомъ уборной стояла высокая, прямо державшая себя женщина среднихъ лѣтъ, съ виду болѣе смышленая и почтенная чѣмъ большая часть женщинъ того класса, къ которому она принадлежала. Пламя камина бросало свѣтъ прямо на ея каріе глаза и на выступившія въ нихъ слезы. Явленіе странное, ибо непрерывныя зрѣлища болѣзней, нерѣдко даже смерти, посреди которыхъ проходитъ жизнь такихъ наемныхъ сидѣлокъ, дѣлаютъ ихъ равнодушными ко всѣмъ внѣшнимъ впечатлѣніямъ.

Тутъ же находился человѣкъ невысокаго роста, съ румянымъ лицомъ, съ рѣзкими тонкими чертами и съ посѣдѣлыми волосами на головѣ; онъ тихо и грустно ходилъ по ковру, опустивъ въ думѣ свои глаза къ землѣ. Это былъ домашній докторъ, мистеръ Пимъ. Онъ ходилъ взадъ а впередъ, закинувъ руки за спину и на разу не поднималъ своего взгляда, утомленнаго и заботливаго.

— Это будетъ второй случай въ нынѣшнемъ году, вдругъ шепотомъ замѣтила женщина, по фамиліи называвшаяся Дедъ. — Что бы за причина такого несчастнаго года?

Докторъ не далъ никакого отвѣта. Можетъ-статься, ему не понравилось что-нибудь въ ея замѣчаніи. Но онъ сознавалъ, что всегда исполнялъ свою обязанность по мѣрѣ силъ и умѣнья, что эта обязанность точно также была исполнена и въ тѣхъ двухъ случаяхъ, на которые намекала мистрисъ Дедъ, а что совѣсть его въ этомъ отношеніи была совершенно спокойна предъ Богомъ.

— Нѣтъ ли еще какого-нибудь средства, которое можно было бы употребить? снова начала сидѣлка, говоря болѣе утвердительно чѣмъ вопросительно, а тутъ же взглянула по направленію немного растворенной двери, соединявшей обѣ комнаты.

— Никакого, былъ заключительный отвѣтъ. — Она быстро изнемогаетъ.

Продолжительное молчаніе. Сидѣлка стояла неподвижно, докторъ продолжалъ ходить тихо и безъ шуму. Вдругъ онъ остановился, и обернувъ голову, спросилъ торопливымъ голосомъ:

— А гдѣ ребенокъ, мистрисъ Дедъ?

— Онъ въ колыбели, сиръ, возлѣ нея. Она, кажется, желала чтобъ онъ былъ оставленъ при ней.

Докторъ самъ припомнилъ это и снова началъ ходить попрежнему. Онъ сдѣлалъ вопросъ въ минуту забывчивости.

Тишина въ комнатѣ больной была такая же какъ и прежде, но болѣе томительная: минуты хлопотъ и надеждъ миновали. Уголь въ изящномъ каминѣ прогорѣлъ до тла; лампа, прикрытая абажуромъ, разливала блѣдный свѣтъ; воздухъ былъ пропитанъ, почти до излишества, благовоніемъ, ибо вся комната была обильно опрыскана эссенціями, какъ будто бы онѣ могли сдѣлать пріятнымъ путь смерти. Тяжелыя синія бархатныя занавѣсы у кровати была раздвинуты; на ней лежала молодая, прекрасная женщина съ блѣднымъ и истомленнымъ лицомъ. Все въ комнатѣ говорило о богатствѣ, комфортѣ и роскоши, но всѣ богатства, вся роскошь цѣлаго міра въ совокупности, еслибъ она была собраны вмѣстѣ, не смогли бы остановить быстро отлетавшей души. На дальней сторонѣ кровати стояла нарядная колыбель, убранная голубою шелковою тканью и кружевами, а въ ней покоилось тихимъ и безмятежнымъ сномъ малютка-дитя, только вчера увидѣвшее свѣтъ Божій.

Опершись на кровать, стоялъ молодой человѣкъ, съ привлекательными чертами лица и съ благородною осанкой, но подавленный горемъ. Недавно сдѣлались они мужемъ и женою, не болѣе года по большей мѣрѣ, и тяжело имъ было разставаться теперь, вдвое тяжелѣе при этой новой рожденной для нихъ связи. Но они знали, что этому такъ быть должно, и онъ тихо обнялъ ее рукой и приложилъ свою смоченную слезами щеку къ ея щекѣ, напрасно думая, можетъ статься отчасти надѣясь, что теплыя молитвы изъ глубины его души будутъ въ состояніи возобновить въ ней жизненныя силы. Ихъ обоюдное молчаніе было продолжительно и тягостно; сердца обоихъ болѣли мучительными мыслями; во казалось, въ этотъ послѣдній часъ они какъ будто бы не могли ихъ высказать. Да ниспошлетъ Небо бальзамъ утѣшенія при всякомъ такомъ прощаніи!

Онъ поднялъ свое лицо, откинулъ со лба волосы и посмотрѣлъ на нее, ибо она безпокойно повернулась, какъ будто отъ внезапной боли. Боли тѣлесной не было, отъ этого уже была избавлена отходящая, но боль была душевная. Тягостная забота, одна изъ тѣхъ, которыя она покидала за собою за землѣ, подавляла ей умъ.

— Когда пройдутъ мѣсяцы и годы, прошептала она, прервавъ молчаніе и простирая къ нему со слабымъ умоляющимъ движеніемъ свои сложенныя вмѣстѣ руки, — и ты подумаешь о другой женѣ, то, умоляю, выбери такую, которая будетъ матерью моему ребенку. Не увлекись красотой, не искусись богатствомъ, не впади въ благовидный обманъ, но возьми такую, которая будетъ для него любящею матерью, какою была бы я сама, такую, которую ты хорошо знаешь и которой можешь довѣриться, а незнакомку не….

— Я никогда не женюсь, прервалъ онъ страстнымъ голосомъ, какъ только позволилъ ему говорить первый порывъ удивленія. — Ты была первымъ и единственнымъ предметомъ моей любви, и ты будешь единственною женой, припадавшею къ моей груди. Никогда другая женщина не займетъ твоего мѣста, и вотъ моя клятва….

— Постой, постой! проговорила она, задыхаясь и положивъ свою руку ему на губы, чтобъ остановить его неосторожныя слова. — Съ моей стороны было бы жестоко требовать отъ тебя такого обѣщанія, а съ твоей — было бы безполезно давать его, потому что ты никогда его не сдержишь и будешь упрекать себя. Воспоминаніе о настоящей минутѣ пройдетъ, точно также пройдетъ и воспоминаніе обо мнѣ, и тогда ты спросишь самого себя, зачѣмъ долженъ быть осужденъ на уединеніе. Нѣтъ, нѣтъ! Оставаться вѣрнымъ людямъ умершимъ не въ натурѣ человѣка.

Онъ думалъ въ глубинѣ своей души, честно думалъ тогда, что ея мнѣніе ошибочно, и удивлялся, какъ она могла говорить это; онъ былъ увѣренъ, какъ только могъ быть увѣренъ относительно чего-либо въ этомъ мірѣ, что онъ послужитъ живымъ его опроверженіемъ. Она же, хотя умирающая, уже отчасти забывавшая и землю, и земные интересы, смотрѣла яснѣй его въ человѣческую натуру.

— Все-таки, умоляю тебя, не забывай меня совершенно, прошептала она. — Пусть будутъ у тебя краткія мгновенія, когда станетъ возвращаться къ тебѣ воспоминаніе обо мнѣ, когда ты станешь думать обо мнѣ, нѣкогда любившей тебя больше всего на свѣтѣ!

Снова наступило глубокое молчаніе, потому что онъ не могъ отвѣчать; рыданія душили его, сердце его отчаянно билось. Она не говорила отъ изнеможенія; и такъ прошло нѣсколько минутъ.

— Какъ желаешь ты назвать его? спросилъ онъ отрывисто, указывая на колыбель.

— Назови его Веніаминомъ, отвѣчала она послѣ минутнаго молчанія и выговорила это съ трудомъ. — Онъ стоилъ жизни Рахили, также какъ это дитя стоитъ жизни мнѣ, и молю Господа, да будетъ онъ такимъ же утѣшеніемъ для тебя, какимъ былъ Веніаминъ для престарѣлаго Іакова, а ты люби и лелѣй этого ребенка такъ, какъ онъ своего любилъ и лелѣялъ.

Голосъ постепенно измѣнилъ ей, судороги подернули черты ея лица, и она тяжело опустилась на подушки. Ея мужъ приподнялъ ее, прижалъ ея едва колыхавшуюся грудь къ своей собственной и въ отчаяніи поцѣловалъ ее блѣдное лицо. Но это лицо уже теряло видъ сознанія, и никакая нѣжная ласка не могла остановить отлетавшаго духа. Въ припадкѣ испуга — какъ будто наступившее послѣднее мгновеніе захватило его врасплохъ какъ что-то неожиданное — онъ крикнулъ доктору въ сосѣдней комнатѣ.

Мистеръ Нимъ вошелъ, и за нимъ сидѣлка. Онъ канулъ взглядъ на постель и потомъ шепнулъ женщинѣ, чтобъ она позвала другихъ докторовъ. Онъ зналъ, что ихъ присутствіе будетъ совершенно безполезно; но въ такія минуты человѣкъ считаетъ за нужное соблюсти всѣ внѣшнія формы.

Она поспѣшала наверхъ, пробыла нѣсколько минутъ въ комнатѣ, потомъ вышла изъ нея, и скоро уѣхала изъ дому. Душа милой женщины покинула его прежде ихъ.

А только лишь вчерашній день радостно перезванивали колокола въ ближнемъ селеніи по случаю рожденія въ этомъ домѣ! И только лишь нынѣшнимъ утромъ мѣстная газета, мокрая изъ-подъ станка, передала міру это торжественное извѣстіе:

«Десятаго текущаго мѣсяца, въ Анвикъ-Галлѣ, супруга Джорджа Карльтона Сентъ-Джона, эсквайра, разрѣшалась отъ бремени сыномъ и наслѣдникомъ.»[1]

И газета пошла своимъ путемъ, какъ обыкновенно идутъ своимъ путемъ всѣ газеты, во многіе сосѣдніе дома, а жильцы въ нихъ занялись толками объ этой новости, болѣе другихъ ихъ интересовавшей, и поздравляли другъ друга съ рожденіемъ Анвикскаго наслѣдника, насколько не предугадывая той трагедіи, которая случится въ послѣдствіи.

Въ числѣ домовъ, въ которые доходила газета, по другую сторону деревни Авника, находился одинъ небольшой, незатѣйливый домикъ, стоявшій нѣсколько вдали отъ большой дороги, на красивомъ мѣстѣ, и скрывавшійся посреди окружавшихъ его кустовъ и деревьевъ. Онъ назывался «Коттеджемъ». Его хозяйка придала ему это названіе съ нѣкоторою претензіей на скромность, потому что онъ былъ лучше всякаго коттеджа, даже и изысканнаго.

Развалившись на мягкихъ креслахъ въ одной изъ красивыхъ гостиныхъ и покоясь не отъ болѣзни, а отъ усталости, сидѣла хозяйка дома, когда были поданы газеты. Это была женщина лѣтъ подъ-пятьдесятъ, но казавшаяся гораздо моложе, съ голубыми глазами, все еще свѣтлыми, и съ каштановыми волосами. Она была вдова, вдова во второй разъ. Ей едва сравнялось двадцать лѣтъ какъ ея первый мужъ, мистеръ Норрисъ, умеръ, и она скоро потомъ вышла за другаго, полковника Дарлинга. Чрезъ десять лѣтъ она снова овдовѣла и осталась вдовой. Она рѣшилась удержать за собой фамилію Норрисъ безъ всякаго на это права, какъ по обычаю, такъ и почему-либо другому. На карточкахъ ея было напечатано: «Мистрисъ Норрисъ Дарлингъ», и отъ этого люди, въ особенности посторонніе, едва знали какъ обращаться къ ней и называли ее иногда Норрисъ, а иногда Дарлингъ. Дѣло въ томъ, что мистрисъ Дарлингъ была немного притязательна, какъ это и бываетъ съ женщинами, сознающими въ себѣ или въ ихъ окружающемъ недостатокъ достоинства. Все утро она укладывала свои вещи; она хлопотала объ этомъ сама съ горничной и съ двумя своими дочерьми, ибо всѣмъ имъ представилась неожиданная необходимость ѣхать изъ дому. Усталая, она отдыхала, погрузившись въ дремоту на креслахъ, когда вошелъ лакей.

— Что такое? спросила она сердитымъ тономъ, такъ что лакей, услышавъ это отъ своей по обыкновенію кроткой госпожи, посмотрѣлъ на нее съ удивленіемъ.

— Это газеты, ма’амъ.

— Положите ихъ, Томкинсъ, сказала она, полѣнившись взять ихъ. — Мнѣ кажется, я спала. Я очень устала.

Лакей положилъ газеты на столъ, и выходя изъ комнаты встрѣтился со степенною на видъ, нѣсколько по-старомодному одѣтою молодою дамой, которой онъ и далъ дорогу. Это была миссъ Дарлингъ, казавшаяся, по крайней мѣрѣ, лѣтъ тридцати, хотя ей было только двадцать пять.

— Ну, Маріанна, все ли вы кончили?

— Все, мама, Принсъ ждетъ только Томкинса, чтобъ увязать ящики.

Мистрисъ Дарлингъ снова закрыла глаза, а дочь ея взяла не развернутыя газеты, какъ другая молодая леди, очень похожая на первую и, повидимому, такихъ же лѣтъ, вошла въ комнату. Проходя мимо окна, она вздрогнула, какъ будто отъ холоду, и начала мѣшать въ каминѣ.

— Какой гадкій день! Я бы желала, чтобы наше путешествіе было отложено.

— Что пользы желать этого, Маргарита? сказала миссъ Дарлингъ. — Но день дѣйствительно гадкій. Нашла ли Шарлотта чахолъ на свой письменный ящикъ?

— Не знаю. Я не думаю, чтобы Шарлотта стала искать его. Я слышала только какъ она сказала, чтобы ни одна изъ ея вещей не была забыта.

— Правда. Безпокоила ли когда-нибудь себя Шарлотта чтобы поискать что бы то ни было? отвѣчала Маріанна Дарлингъ; но она сказала это не столько въ отвѣтъ, сколько самой себѣ.

Маргарита Дарлингъ — она была однимъ годомъ моложе своей сестры — придвинула стулъ къ камину и поставила ноги на каминную рѣшетку. Онѣ у ней озябли пока она собиралась въ дорогу.

— Это сегодняшнія газеты? Есть ли что-нибудь новенькое, Маріанна?

— Есть новость, былъ тихій отвѣтъ, — манеры миссъ Дарлингъ всегда были тихи. — Въ Анвикъ-Галлѣ родился ребенокъ.

— Что? воскликнула мистрисъ Дарлингъ, встрепенувшись при этихъ словахъ и стряхнувъ съ себя дремоту. — Ребенокъ родился, Маріанна?

Вмѣсто отвѣта, миссъ Дарлингъ прочитала объявленіе: «Десятаго текущаго мѣсяца, въ Анвикъ-Галлѣ, супруга Джорджа Карльтона Сентъ-Джона, эсквайра, разрѣшилась отъ бремени сыномъ и наслѣдникомъ.»

— Какъ я рада что родился мальчикъ! воскликнула мистрисъ Дарлингъ. — Ужь какъ родители-то будутъ гордиться этимъ! Десятаго, значитъ, это вчера случилось. Повѣрьте, что по этому-то поводу и колокола звонили, какъ Шарлотта слышала.

— А Маріанна говорила, что Шарлоттѣ это только такъ показалось, замѣтила Маргарита. — Я ушамъ Шарлотты всегда повѣрю.

— Какъ бы мнѣ теперь устроить? воскликнула мистрисъ Дарлингъ, которая, погрузившись въ минутное раздумье, не обратила вниманія на послѣднее замѣчаніе. — Мнѣ непремѣнно нужно повидаться съ мистрисъ Сентъ-Джонъ прежде чѣмъ я уѣду.

— Для чего, мама?

— Для чего? повторила мистрисъ Дарлингъ, повернувшись нѣсколько къ своей дочери Маріаннѣ, сдѣлавшей вопросъ. — Потому что я желаю повидаться съ нею; потому что я, какъ сосѣдка, должна побывать у ней, у бѣдненькой молоденькой матери; потому что могутъ мѣсяцы пройдти, прежде чѣмъ мы воротимся назадъ и прежде чѣмъ представится случай увидать ее, а потому что мнѣ любопытно послушать всѣ интересныя подробности. Вотъ почему, — и я непремѣнно отправлюсь.

Мистрисъ Дарлингъ не допускала никакого вмѣшательства въ свою волю, по крайней мѣрѣ вмѣшательства этихъ дочерей, а Маріанна съ покорностью замолкла.

— Я только думала, мама, что день очень непріятный и что вамъ будетъ трудно идти, сказала она тутъ же, — и я не знаю какъ вы успѣете.

— Времени довольно; а что касается до непріятности ходьбы, то я мало объ этомъ думаю; ты никогда не видала, чтобъ я изъ-за погоды сидѣла дома. Милая мистрисъ Сентъ-Джонъ! Дайте-ка мнѣ самой прочитать объявленіе.

Она взяла въ руки газету и посмотрѣла на помѣщенное въ ней извѣстіе съ пріятною улыбкой, какъ дверь снова отворилась, и въ комнату вошла высокая, стройная дѣвушка, повидимому, не старѣе двадцати трехъ или четырехъ лѣтъ, величавая, царственная, и гордая, съ черными какъ смоль волосами, оттѣнявшими блѣдныя, и правильныя черты ея лица, въ богатомъ шелковомъ платьѣ, блестѣвшемъ и шумѣвшемъ по мѣрѣ ея шаговъ. Кто бы могъ повѣрить, что она была старѣе тремя и четырьмя годами обѣихъ миссъ Дарлингъ? Кто могъ бы повѣрить, что онѣ даже была ея сводныя сестры? она съ своею величавою красой и дорогимъ нарядомъ, а онѣ съ своими некрасивыми лицами, со старовидною наружностію, въ простыхъ зеленыхъ мериносовыхъ платьяхъ. Мистрисъ Дарлингъ имѣла двухъ дочерей которыя тратила на наряды всѣ деньги, какія только она могла сберечь: старшую, Шарлотту Норрисъ, а младшую, которую мы встрѣтимъ въ послѣдствіи. Поэтому неудивительно, что бывшія въ комнатѣ двѣ среднія дочери, Маріанна и Маргарита, при ихъ кроткомъ нравѣ и тихихъ наклонностяхъ, были принуждены одѣваться въ простой мериносъ.

— Шарлотта, въ газетахъ есть новость, начала было Маріанна, но мистрисъ Дарлингъ прервала ея слова, а Маріанна съ нѣкоторымъ мимолетнымъ удивленіемъ увидѣла, что мать ея скомкала газету въ рукахъ, какъ бы не желая чтобъ ее увидѣли.

— Шарлотта, душечка, скажи, пожалуста, Принсъ, что мнѣ нужно будетъ достать мое черное шелковое платье изъ чемодана. Поди къ ней теперь, пока она не увязала его веревкой.

Массъ Норрисъ, еще державшаяся за ручку двери, снова вышла изъ комнаты. Мистрисъ Дарлингъ обратилась къ своимъ дочерямъ.

— Вы объ этомъ объявленіи ничего Шарлоттѣ на говорите. Я сама ей объ немъ скажу.

— Но почему же, мама? спросила миссъ Дарлингъ, уступивъ любопытству, слабости нерѣдко въ ней проявлявшейся.

— Потому что мнѣ такъ угодно, отвѣчала мистрисъ Дарлингъ вставая.

— Извините меня, мама, сказала Маріанна; — вы, конечно, лучше знаете что дѣлаете.

Мистрисъ Дарлингъ дѣйствительно лучше знала. Во всякомъ случаѣ обѣ дочери, предъ ней находившіяся, была пріучены такъ думать. Маріанна и Маргарита Дарлингъ была воспитаны въ безпрекословномъ повиновеніи относительно одного пункта: онѣ никогда не осмѣливались подвергнутъ какому-либо сомнѣнію дѣйствія мистрисъ Дарлингъ по отношенію къ ихъ сводной сестрѣ и никогда ни когда допустить малѣйшаго относительно ихъ толкованія. Мистрисъ Дарлингъ сложила газету въ меньшій по возможности объемъ, всунула ее себѣ въ карманъ и послѣдовала наверхъ за Шарлоттой.

Въ концѣ дня она отправилась пѣшкомъ въ Анвикъ-Галлъ. Уже становилось темно, и она никакъ не предполагала выйдти изъ дому такъ поздно; но то одно, то другое ее задерживало. Ея дочери представляли ей, чтобъ она не ходила одна такъ поздно; но мистрисъ Дарлингъ, привыкшая къ свободѣ и безопасности своего отечества, спросила, что можетъ повредить ей, и отправилась. Анвикъ-Галлъ отстоялъ отъ ея дома почти на три мили по пути чрезъ селеніе; но дорога туда не была глуха. Она шла скорыми шагами, ни разу не остановившись чтобы поговорить съ кѣмъ-либо изъ встрѣчавшихся, миновала деревню и уже приближалась къ Анвикъ-Галлу, какъ вдругъ на Анвикской церкви раздался звонъ по умершемъ, но какъ-то не явственно, за густостою воздуха. Въ это время совершенно стемнѣло.

«Должно-быть бѣдная старушка Топпертонъ скончалась!» сказала сама про себя мистрисъ Дарлингъ, остановившись на минутку чтобы прислушаться. «Нимъ говорилъ мнѣ, что ей долго не прожить. Да и пора: я полагаю ей ужь восемьдесятъ.»

Ничего другаго, кромѣ мысли о старушкѣ Типпертонъ, ей и въ голову не пришло; ни малѣйшаго подозрѣнія, что звонъ колокола раздался по комъ-то болѣе молодомъ и прекрасномъ. Она продолжила идти по широкой извилистой аллеѣ въ великолѣпномъ паркѣ и наконецъ достигла двери Анвикъ-Галла.

Ей могло бы показаться страннымъ, однакоже не показалось, что кромѣ человѣка, отворившаго ей дверь, другіе служители выглянули въ переднюю, какъ бы любопытствуя узнать что за посѣтитель явился. Изъ темноты ночи она перешагнула черезъ порогъ и вошла въ переднюю.

— Что ваша госпожа, Гензъ? Поправляется? спросила она отирая свои башмаки о половикъ.

— Ахъ, ма’амъ, она скончалась.

Мистрисъ Дарлингъ несомнѣнно слышала эти слова; но они, повидимому, не проникли до ея чувствъ. Она перестала отирать ноги и во всѣ глаза взглянула на говорившаго.

— Она только что скончалась, ма’амъ; часу не будетъ. Два доктора были при ней, кромѣ мистера Пима, и все-таки ничего нельзя было сдѣлать.

Мистрисъ Дарлингъ вдругъ опустилась на скамью въ передней. Можетъ-статься, до этого она во всю свою жизнь только разъ была такъ поражена испугомъ.

— Скончалась! Боже милосердый! А я пришла было провести съ ней полчасика прежде чѣмъ уѣду изъ Анвика, быть-можетъ, на нѣсколько мѣсяцевъ. Это ужасно! Бѣдная Каролина Карльтонъ!

Завернувшись плотнѣй въ свой плащъ, мистрисъ Дарлингъ пошла изъ передней въ комнату экономки, безсознательно назвавъ усопшую ея дѣвическимъ именемъ, подъ которымъ она долго ее знала.

— Я бы желала видѣть сидѣлку, сказала она, если только она можетъ удѣлить мнѣ минутку и сойдти ко мнѣ.

Экономка, полная изъ себя женщина, весьма почтенная, прибывшая въ Анвикъ-Галлъ годъ тому назадъ, вмѣстѣ съ его теперь умершею госпожой, сидѣла за столомъ и писала письмо, на сколько ей дозволяли слезы, когда вошла мистрисъ Дарлингъ. Положивъ перо, экономка разказала все что знала о несчастіи, въ отвѣтъ на сдѣланные тихимъ голосомъ заботливые вопросы. Но мистрисъ Дарлингъ не вытерпѣла.

— Здоровенькій и хорошенькій ребенокъ, говорите вы, но оставимъ пока ребенка, мистрисъ Траттонь. Какая бы могла быть причина смерти?

Полная собой старая экономка покачала головой.

— Она умерла отъ истощенія, какъ говорятъ, ма’амъ. Но она упала нѣсколько дней тому назадъ, и я полагаю, что это-то отчасти и было причиною. Я до сихъ поръ и вздумать объ этомъ не могу. Жива, здорова и весела лишь только день или два тому назадъ, а теперь умерла! Какъ будто бы сонъ какой-нибудь.

Ея рыданія усилились. На глазахъ у мистрисъ Дарлингъ выступили слезы. Она отерла ихъ и спросила, какъ предполагаютъ вскормить ребенка. Мистрисъ Дарлингъ была женщина практическая и никогда не позволяла своимъ чувствамъ мѣшаться въ дѣло.

— Въ этомъ-то и состоитъ первая и главная забота, сказала въ отвѣтъ экономка. — Мистеръ Пимъ никого въ настоящее время не знаетъ, кого бы можно было взять въ кормилицы. Я полагаю, ребенка придется кормить съ руки, и нашъ господинъ, мнѣ кажется, этого-то и желаетъ.

— Почему же? спросила мистрисъ Дарлингъ.

— Мистеръ Пимъ послѣ смерти нашей госпожи разъ съ нимъ видѣлся, ма’амъ, говорилъ объ этомъ, а господинъ нашъ сказалъ, что онъ не любитъ незнакомыхъ кормилицъ. «Въ настоящемъ случаѣ это ничего не значатъ», сказалъ мнѣ мистеръ Пимъ, — «мальчикъ такой большой и такой сильный, что почти самъ себя вскормитъ, хотя бы вы его за дверь на улицу выпустили.» И это совершенно справедливо.

— А что, мистеръ Сентъ-Джонъ очень тоскуетъ?

— Да, тоскуетъ, былъ положительный отвѣтъ. — Онъ сидитъ запершись въ своей комнатѣ, гдѣ у него дѣловыя бумаги и разныя вещи хранятся; но, ма’амъ, — экономка вдругъ понизила голосъ, — всякій, кто пройдетъ мимо ея и остановится на минуту, можетъ въ ней разслышать рыданія. Если когда-нибудь молодые мужья любили своихъ женъ, то ужь мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ любилъ свою. Бѣдное дитя! Она слишкомъ рано отошла къ своимъ родителямъ.

Мистрисъ Дарлингъ, имѣвшая порядочную долю любопытства, — какая женщина не имѣетъ его въ случаяхъ подобныхъ этому? — тихо пробралась наверхъ, чтобы взглянуть на ребенка бѣдной молодой матери и провести минутку-другую съ сидѣлкой, съ мистрисъ Дедъ, которая не могла сойдти къ ней. Потомъ снова прокралась внизъ, потому что время уходило.

— Засвидѣтельствуйте мое совершенное уваженіе мистеру Сентъ-Джону, когда найдете удобный случай, сказала она мистрисъ Триттонъ. — Скажите ему какъ я была поражена и какъ отъ души пожалѣла. Но ребенокъ очень хорошенькій и здоровенькій, онъ современемъ будетъ ему утѣшеніемъ.

— Не желаете ли вы чего-нибудь покушать, ма’амъ? былъ отвѣтъ экономки.

Мистрисъ Дарлингъ ничего не желала. Она только-что пообѣдала передъ тѣмъ какъ ей выйдти изъ дому и теперь не могла терять времени. Она объяснила свои дѣла экономкѣ: ее потребовали къ ея больной матери, ужь очень престарѣлой, и потому она съ своими дочерьми должна ѣхать изъ дому. Онѣ отправляются въ этотъ же вечеръ съ семичасовымъ поѣздомъ.

— Онѣ уже на станціи теперь, я увѣрена, сказала она, — и мнѣ нужно поскорѣй бѣжать туда. Прискорбная новость у васъ и худое для меня утѣшеніе въ путешествіи.

Прискорбная, дѣйствительно; народъ въ окрестности думалъ объ этомъ то же что и мистрисъ Дарлингъ. Въ теченіе той же недѣли, въ газетахъ явилось другое объявленіе:

«Одиннадцатаго текущаго мѣсяца, въ Анвикъ-Галлѣ, скончалась, на двадцать третьемъ году, Каролина, возлюбленная супруга Джорджа Карльтона Сентъ-Джона.»

«Оставаться вѣрнымъ людямъ умершимъ не въ натурѣ человѣка.»

Таковы были слова, сказанныя мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ при смерти, и большей истины самимъ Соломономъ не записано.

Времена года проходили, весна послѣдовала за зимой, лѣто за весной, осень послѣдовала за лѣтомъ; но еще не исполнилось и двѣнадцати мѣсяцевъ послѣ смерти мистрисъ Сентъ-Джонъ, какъ стоустая молва уже стала шептать, что Джорджъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ началъ помышлять о второй супругѣ.

Малютка его расцвѣталъ со дня своего рожденія. Мистеръ Сентъ-Джонъ, повидимому, имѣлъ необоримое отвращеніе отъ мысли, чтобы какая-либо женщина заняла мѣсто его матери, и потому ребенка вскармливали наиболѣе пригодною для него пищей, и онъ былъ здоровъ. Экономка сильно рекомендовала мистеру Сентъ-Джону свою племянницу въ няньки къ ребенку, и эта молодая женщина пріѣхала въ домъ издалека. Она была пріятная, бѣлолицая, хорошенькая молодая женщина, по имени Гонорія Триттонъ, и тотчасъ же вступила въ свою должность. Все пошло какъ нельзя лучше, и грусть мистера Сентъ-Джона уступала времени и перемѣнѣ, какъ уступаетъ всякая грусть предъ Божіимъ милосердіемъ.

Лѣтомъ навѣстили мистера Сентъ-Джона нѣкоторые изъ его друзей. Они были ему родственники, но дальніе. Они оказались людьми веселыми, остались погостить у него, а мало-по-малу въ Анвикъ-Галлѣ снова начались торжественныя собранія, и господинъ его сталъ выѣзжать къ своимъ сосѣдямъ. Для того ли чтобъ укрыться отъ тяжкой печали, лежавшей на немъ послѣ его великой потери, или для того чтобы сдѣлать пребываніе своихъ гостей пріятнымъ, только Джорджъ Сентъ-Джонъ уже не уклонялся отъ веселыхъ сборищъ какъ въ своемъ домѣ, такъ и въ другомъ мѣстѣ. Мистрисъ Триттонъ полагала, что онъ съ намѣреніемъ пригласилъ своихъ родныхъ пожить съ нимъ, ибо находитъ теперешнюю свою жизнь въ Анвикъ-Галлѣ монотонно скучною. Если это дѣйствительно было такъ, то ихъ пріѣздъ имѣлъ желанный успѣхъ и вывелъ его изъ задумчивости и грусти.

Удивительно, какъ легко устраняемъ мы горе, если разъ сдѣлаемъ такого рода усиліе и очнемся отъ продолжительнаго періода тяжелой грусти. Она какъ будто бы незамѣтно ускользаетъ отъ насъ и мы забываемъ ее. Съ одиннадцатаго ноября вплоть до іюня мастеръ Сентъ-Джонъ, повидимому, исключительно предавался своему горю. Оно, правда, становилось все тише и тише, но онъ насколько не усиливался высвободиться изъ-подъ его горечи. Семь мѣсяцевъ небольшой періодъ, могутъ сказать мнѣ нѣкоторые; но позвольте замѣтить вамъ, что онъ очень великъ, если вполнѣ посвященъ слезамъ и уединенію. Реакція должна послѣдовать за всякими сильными ощущеніями, даже и такими, которыя причинены смертью человѣка, нѣжно нами любимаго; а эта реакція наступила для Джорджа Сентъ-Джона, наступила вмѣстѣ съ прибытіемъ къ нему его посѣтителей. Двѣ недѣли, проведенныя въ ихъ обществѣ, сдѣлала его совершенно инымъ человѣкомъ: какъ хозяинъ, онъ долженъ былъ хлопотать, а съ хлопотами явились и удовольствія. Прежде чѣмъ окончился іюнь, онъ забылъ три четверти своей печали: она, повидимому, какъ могъ бы онъ объяснить самому себѣ, сползла съ его сердца, уступивъ свое мѣсто исцѣленію и полузабвенію. Онъ могъ бы сказать вамъ, что онъ тоскуетъ о своей супругѣ столько же какъ и всегда, но въ дѣйствительности онъ уже не тосковалъ, ибо другіе интересы начинали снова занимать въ немъ свое мѣсто. Тоска почти истощилась и уже вымирала. Не обвиняйте его: человѣкъ не можетъ дѣйствовать противъ своей натуры, а менѣе всего во дни свѣтлой юности.

Онъ не могъ остаться негостепріимнымъ относительно посѣтителей, пріѣхавшихъ издалека пожить у него, любившихъ свѣтъ и ожидавшихъ радушія. Мистеръ Сентъ-Джонъ приглашалъ гостей въ Анвикъ-Галлъ, чтобы раздѣлить съ ними время, а самъ, въ свою очередь, выѣзжалъ съ ними въ гости. Въ полѣ землевладѣльческія семейства начали возвращаться въ свои помѣстья изъ лондонскаго житейскаго вихря, привозили съ собою своихъ друзей, и веселымъ сборищамъ не было конца. Стрѣльба изъ лука, катанье въ лодкахъ, танцы на открытомъ воздухѣ, обѣды, — съ каждымъ днемъ смѣнялись удовольствія одно другаго пріятнѣе. Мистера Карльтона настоятельно приглашали являться на нихъ, и онъ, дѣйствительно, являлся на многія. Не удивляйтесь этимъ настояніямъ. Люди хорошо знаютъ какъ цѣнятъ человѣка съ видами на богатство, съ надеждами наслѣдовать баронетство, а къ тому же человѣка привлекательнаго. Но этотъ призъ уже не былъ такъ великъ какъ прежде, ибо никакая другая женщина, которой удалось бы выйдти за него, или которую онъ самъ бы избралъ, даже безъ всякаго искательства съ ея стороны, не могла основательно надѣяться дать жизнь наслѣднику съ правомъ получить все это. Такой наслѣдникъ уже былъ на свѣтѣ, тотъ самый малютка, появленіе котораго стоило столь драгоцѣнной жизни.

Нельзя сказать, чтобы мистеръ Сентъ-Джонъ имѣлъ большое право, въ особенности теперь, на фамилію Карльтонъ. Его собственная фамилія была просто Джорджъ Сентъ-Джонъ, пока онъ не женился на богатой наслѣдницѣ Каролинѣ Карльтонъ, и пока вмѣстѣ съ ея состояніемъ не принялъ ея фамиліи, ибо такъ было завѣщано покойнымъ ея отцомъ по духовной. Но по причинѣ ожидаемаго баронетства, онъ могъ бы прибавить эту новую фамилію послѣ своей собственной; какъ бы то ни было онъ этого не сдѣлалъ. Добавочная фамилія была отчасти удобствомъ, потому что существовало нѣсколько отраслей фамиліи Сентъ-Джонъ, а одна изъ нихъ стояла на общественной лѣстницѣ свѣта выше чѣмъ Джорджъ Сентъ-Джонъ Анвикскій или даже самъ баронетъ его дядя, и потому люди пріобрѣли привычку называть его мистеромъ Карльтономъ, въ видѣ отличія. Его маленькій ребенокъ былъ окрещенъ тоже Карльтономъ.

Итакъ Джорджъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ, уступая сглаживающей рукѣ времени, забылъ до нѣкоторой степени ту, которая лежала когда-то на его груди и кроткимъ солнечнымъ свѣтомъ освѣщала его существованіе; онъ снова явился въ свѣтѣ, принималъ у себя и снова вступилъ вполнѣ въ общественную жизнь.

Въ одинъ прекрасный сентябрьскій день Анвикъ-Галлъ блестѣлъ гостями. Главнѣйшимъ изъ всѣхъ празднествъ, которыми отличалась эта осень и все сосѣдство, было теперешнее послѣднее празднество въ Анвикъ-Галлѣ. Мистеръ Сентъ-Джонъ не жалѣлъ ни хлопотъ, ни денегъ, чтобы сдѣлать праздникъ привлекательнымъ, и онъ дѣйствительно успѣлъ въ этомъ. Блестящія группы гуляли въ паркѣ, собирались въ палаткѣ временно разбитой на луговинѣ, а равно и въ самомъ домѣ; это былъ нѣкотораго рода fête champêtre. Умѣстно ли было все это блестящее веселье послѣ того, что случилось лишь десять мѣсяцевъ тому назадъ? Можетъ-статься, нѣтъ; но мысль объ этомъ ни разу не приходила въ голову Джорджу Сентъ-Джону. Она, по всей вѣроятности, не придетъ и теперь, когда другая начала дѣйствовать своими чарами на это сердце. Я ужь оказала, что болтливый языкъ молвы уже нашептывалъ о второй госпожѣ въ Анвикъ-Галлѣ.

Въ пріятной комнатѣ, отворявшейся съ одной стороны въ оранжерею и обращенной окнами въ паркъ, собралось нѣсколько дамъ. Онѣ была различнаго возраста и различной степени красоты. Одна изъ нихъ выдѣлялась изъ остальныхъ, не красотой, хотя она была замѣчательна, не нарядомъ, хотя онъ заключалъ въ себѣ все, что можно вообразить дорогаго и изящнаго, но нѣкотораго рода гордымъ и повелительнымъ видомъ и особеннымъ выраженіемъ по временамъ блестѣвшимъ въ ея глазахъ, выраженіемъ, которое замѣчали многіе и не могли объяснить, — какимъ-то дикимъ выраженіемъ самовластной воли. Оно замѣчалось не часто, но теперь могло быть замѣчено. Вы уже прежде видѣли эту высокую, стройную дѣвушку, съ закинутою назадъ годовой и съ лебединою шеей; вы уже видѣли эти блѣдныя черты лица, столько же правильныя какъ когда-либо рѣзанныя по мрамору, эти тонкія крѣпко сжатыя губы, эти гладкіе роскошные волосы, черные какъ вороново крыло. Спокойная до извѣстной степени въ своей поступи и пріемахъ, не взирая на свой гордый видъ, она несомнѣнно обладала привлекательностью. Ужели справедлива молва, что лучшій женихъ во всемъ графствѣ готовъ склониться къ ногамъ Шарлотты Норрисъ? Если справедливо, какое торжество для ея матери! какое торжество для нея самой, столь гордой и безприданной!

Мистрисъ Норрисъ (она же мистрисъ Дарлингъ, какъ вы знаете) стояла возлѣ нея, все еще красивая, но и въ половину не столь величавая какъ ея дочь. Шарлотта была прекрасивая въ этотъ день, никогда не была она лучше, въ своей хорошенькой тюлевой бѣлой шляпкѣ и въ широкомъ бѣломъ бурнусѣ, и вы никакъ не сказали бы, что ей далеко минуло за двадцать. Окружавшія ее дамы смотрѣли на нее завистливыми глазами и повторяли сами себѣ: «Какое торжество для мистрисъ Дарлингъ!»

Можетъ-быть дѣйствительно торжество, но эта леди пока еще ничего объ немъ не знала. Она столько же понимала, что это особенное торжество готовилось для нея или что Шарлотта даже модной народною была отдана мистеру Сентъ-Джону Анвикокому, сколько и маленькій наслѣдникъ Анвика, лепетавшій теперь передъ ея глазами. Она сегодня явилась въ Анвикъ-Галлѣ въ первый разъ по времени своего печальнаго вечерняго посѣщенія въ прошломъ ноябрѣ. Она только вчера возвратилась домой въ свой Коттеджъ.

Посреди дамъ стояла молодая женщина державшая ребенка. Безспорно, это былъ славный мальчикъ; его нельзя было назвать красавчикомъ, но въ чертахъ его липа проглядывала смышленность, необыкновенная для такого малютки, и его ясные сѣрые глазки придавали его лицу чрезвычайную пріятность. Но еслибъ онъ обладалъ всею красотой, которая прославлялась и воспѣвалась съ эпохи созданія человѣка, то и тогда милыя дамы, смѣнявшія одна другую вокругъ него, не могли бы осыпать его большими похвалами: онъ былъ Анвикскій наслѣдникъ, а владѣлецъ Анвика находился тутъ же и не могъ ихъ не слышать.

Щеки Джорджа Сентъ-Джона горѣли отъ удовольствія, а глаза его блестѣли при такой лести, ибо онъ страстно любилъ своего ребенка. Маленькій мальчикъ былъ опоясавъ широкимъ чернымъ поясомъ по бѣлому платью, съ рукавами завязанными черными лентами, а его хорошенькія, кругленькія, пухленькія ручки протягивались ко всѣмъ кто обращалъ на него вниманіе.

— Да, онъ славный мальчикъ, замѣтилъ мистеръ Сентъ-Джонъ, все болѣе и болѣе довольный, по мѣрѣ того какъ похвалы увеличивались. — Онъ скоро ходить будетъ.

— Скажите, это его няня? спросила мистрисъ Норрисъ Дарлингъ, осматривая въ лорнетъ дѣвушку. — Какъ ваше имя, моя милая?

— Мое имя Гонорія, отвѣчала дѣвушка, присѣдая съ довольнымъ видомъ; — но меня иногда называютъ Говоръ, для краткости: Гонорія Триттонъ.

— А какъ имя этого дорогаго дитяти? опросила миссъ Норрисъ, подойдя ближе. — Я все слышу, что его зовутъ малюткой.

— Его имя сокращаютъ по той же самой причинѣ, какъ и имя Гоноріи, смѣялся мистеръ Сентъ-Джонъ. — Онъ крещенъ именемъ Веніамина; но между нами вообще извѣстенъ какъ Веня.

Мистрисъ Норрисъ Дарлингъ (назовемъ ее еще разъ двойною фамиліей, мимоходомъ), продолжила осматривать няню съ помощью своего лорнета. Она столько же нуждалась въ лорнетѣ, сколько вы или я, читатель, и еслибы не была окружена фашіонабельною толпой, то также мало подумала бы смотрѣть въ него на Гонорію, какъ и въ кольцо своего зонтика. Но претензія имѣетъ множество мелкихъ пріемовъ, и это одинъ изъ нихъ. Мистрисъ Норрисъ Дарлингъ полагала, что лорнетъ въ нѣкоторомъ отношеніи придаетъ ей чрезвычайно много достоинства. Она осмотрѣла Гонорію въ свой лорнетъ съ головы до ногъ и нашла въ ней очень умную, молодую дѣвушку, чистую и бѣдую тѣломъ, съ хорошо очертаннымъ лбомъ и съ ясными свѣтло-голубыми глазами.

— Гонорія Триттонъ? повторила она. — Вы должно-быть родственница экономки мистера Карльтона Сентъ-Джона.

— Я ей племянница, отвѣчала Гонорія. — Мнѣ было предложено ходить за ребенкомъ въ самый день его рожденія, и я занята съ тѣхъ поръ этою должностью.

— И это ваша единственная должность?

— Точно такъ, моя единственная обязанность.

— Обязанность сопряженная съ большою отвѣтственностію, замѣтила мистрисъ Норрисъ Дарлингъ, опустивъ лорнетъ и обращаясь не къ Гоноріи, а къ дамамъ ее окружавшимъ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ взялъ своего ребенка съ рукъ няни и началъ ласкать его. Всѣ его дѣйствія, всѣ его движенія проявляли глубину его привязанности къ нему, и колючее чувство ревности пробѣжало въ сердцѣ прекрасной миссъ Норрисъ, наблюдавшей за нимъ. «Будетъ ли онъ любить другое дитя, какъ любитъ это?» — вотъ мысль внезапно явившаяся у ней въ головѣ. Нѣтъ, никогда, миссъ Норрисъ; объ этомъ и не спрашивайте: человѣкъ ни какого изъ своихъ дѣтей не можетъ любить такъ какъ любитъ своего первороднаго.

Но ея прекрасныя черты лица были ровны, какъ полированный кристаллъ, когда она приблизилась къ мистеру Сентъ-Джону. Онъ взглянулъ на нее съ привѣтливою улыбкой.

— Позвольте мнѣ его понянчить! сказала она тихимъ голосомъ. — Я обожаю дѣтей; а этотъ, кажется, для того и созданъ, чтобъ его любить.

Мастеръ Сентъ-Джонъ передалъ ей мальчика. Она пошла съ нимъ въ дальній уголъ оранжерей, сѣла на дальнюю скамью, гдѣ ея никто не видѣлъ, а тамъ забавляла его золотою цѣпочкой, висѣвшею у ней на шеѣ. Малютка сидѣлъ спокойно на ея колѣняхъ, схватившись одною ручкой за ея указательный палецъ, а другою за золотыя звенья. Мистеръ Сентъ-Джонъ послѣдовалъ за ней.

— Посмотрите на него, сказала она, и ея спокойное лицо изобразило восторгъ при взглядѣ на мистера Сентъ-Джона; — посмотрите на его проворные пальчики и на блестящіе глазки! Какъ онъ счастливъ!

— Счастливъ во всемъ, кромѣ одного, прошепталъ мистеръ Сентъ-Джонъ, наклонившись къ ребенку и смотря на нее. — У него нѣтъ матери, которая бы любила и руководила его.

Ея неизмѣримые глаза опустились такъ, что рѣсницы совершенно закрыли ихъ, и яркій румянецъ выступилъ на ея постоянно блѣдныя щеки.

— Ему не достаетъ матери, продолжалъ мистеръ Сентъ-Джонъ; — ему непремѣнно нужно имѣть мать. Я не стану убѣждать васъ въ этомъ теперь, когда такъ много людей вокругъ насъ; но, Шарлотта, вы знаете, кого я сталъ бы умолять быть этой матерью и моею возлюбленною женой.

Странный порывъ чувства потрясъ ее и не позволилъ ей произнесть ни одного слова. Мистеръ Сентъ-Джонъ замѣтилъ это и съ улыбкой положилъ ей на плечо свою руку.

— Можете ли вы говорить о возлюбленной женѣ? спросила она нетерпѣливымъ тономъ, на мгновеніе взглянувъ на него. — Ею была та, которая лежитъ теперь въ могилѣ.

— Я не любилъ ее такъ, какъ я буду васъ любить, поспѣшилъ онъ сознаться, и въ минуту увлеченія онъ, можетъ-статься, думалъ, что говорилъ правду. — Еслибъ я въ то время зналъ васъ лучше, я, можетъ-бытъ, никогда бы ее не избралъ.

— Однакоже, посмотрите, какъ вы любите ея ребенка!

— И я буду страстно любить всякаго, который у васъ родится, Шарлотта, прошепталъ онъ.

Но самое это замѣчаніе, еслибы мистеръ Сентъ-Джонъ былъ достаточно хладнокровенъ или достаточно благоразуменъ, чтобы разобрать его, моглобы показать ему, что ея сердце, даже теперь, прежде нежели она стала для него чѣмъ-нибудь, было потрясено ревностью къ ребенку. Но въ эту минуту въ немъ не было ни хладнокровія, ни благоразумія. Онъ опускалъ свою голову все ниже и ниже; онъ нашептывалъ клятвы вѣчной любви, онъ дозволилъ своему лицу коснуться ея лица такъ, какъ нѣкогда оно прикасалось къ лицу его умиравшей жены. Она не препятствовала. Но когда толпа гостей начала приближаться, она подняла свою гордую голову и пошла съ презрительною поступью, передавъ ребенка въ руки его няни.

Джорджъ Сентъ-Джонъ любилъ свою жену свѣжими и восторженными чувствами, которыхъ онъ никогда уже не могъ испытать снова, и онъ любилъ память о ней. Однакоже прежде чѣмъ прошло десять быстротечныхъ мѣсяцевъ, онъ готовъ былъ клясться другой, что она первая возбудила истинную любовь въ его сердцѣ. Но Каролина Карльтонъ уже исчезла въ его глазахъ, а Шарлотта Норрисъ стояла предъ нимъ во всей своей красѣ. Такъ бываетъ всегда съ мущинами и часто съ женщинами. Оставаться вѣрнымъ людямъ умершимъ не въ натурѣ человѣка.

Праздникъ кончился и мистрисъ Дарлингъ съ своею дочерью ѣхала домой. Еслибы судить по манерѣ этихъ обѣихъ женщинъ, то можно было бы подумать, что не дочь, а мать получала такое важное предложеніе. Шарлотта сидѣла тихо и спокойно, откинувшись въ уголъ экипажа, а мистрисъ Дарлингъ, раскраснѣвшись, была не покойна и видимо взволнована. Мистеръ Сентъ-Джонъ нѣсколькими словами сдѣлалъ ей намекъ при прощаніи и этимъ нарушилъ ея душевное спокойствіе.

— Шарлотта, начала она, — но не прежде того какъ они уже находились въ концѣ своего пути къ дому, когда селеніе Анвикъ уже осталось далеко позади ихъ, — Шарлотта, надѣюсь, что я не такъ поняла мистера Сентъ-Джона?

Шарлотта подвида свои глаза.

— Я не знаю на что вы намекаете, мама. Въ какомъ отношеніи вы не вполнѣ поняли мастера Сентъ-Джона?

— Онъ намекнулъ мнѣ, но намекъ былъ ясный, что завтра онъ пріѣдетъ къ намъ, чтобы переговорить со мной о тебѣ. Шарлотта, это ни къ чему не поведетъ; я не могу согласиться, чтобы ты вышла замужъ за мистера Карльтона.

— Пожалуста не называйте его этимъ именемъ, послѣдовалъ спокойный отвѣтъ.

— Ну, такъ за мистера Сентъ-Джона. Что же изъ этого? Я бы не желала чтобы ты за него вышла. Неужели въ самомъ дѣлѣ онъ просилъ тебя быть его женой?

— Просилъ.

— Это сдѣлалось, слѣдовательно, внезапно.

— Нѣтъ, не внезапно. Мнѣ кажется, мы уже въ продолженіи нѣкотораго времени понимали другъ друга.

— Въ такомъ случаѣ онъ часто бывалъ въ нашемъ Коттеджѣ!

— Да, часто.

Мистрисъ Дарлингъ, поднявшаяся съ нѣкоторымъ волненіемъ, когда былъ сдѣланъ ею вопросъ, снова откинулась назадъ, и неописанное огорченіе и внутренняя тревога изобразились у ней на лицѣ. Карета успѣла приблизиться къ крыльцу прежде чѣмъ она заговорила снова, и голосъ ея проявилъ волненіе, которое она не могла сдержать.

— Я не могу съ тобой разстаться, Шарлотта! Шарлотта, моя милая, я не могу съ тобой разстаться! Какъ часто я надѣялась и молилась, и увѣряла себя, что ты меня никогда не покинешь, что ты останешься при мнѣ навсегда, чтобъ утѣшить мою старость!

Шарлотта, улыбаясь, покачала годовой. Еслибы мать ея была менѣе взволнована, менѣе въ дѣйствительности огорчена, она, можетъ-быть, распространилась бы съ ней о безосновательности такого желанія. Какъ бы ни было, она только отвѣтила шутливо, что ея матери въ теченіи двадцати лѣтъ можно еще не думать о старости.

— Ты за него изъ-за денегъ выходишь, или изъ-за его положенія въ свѣтѣ? снова начала мистрисъ Дарлингъ.

— Я устала, мама, я желала бы, чтобы вы меня не разспрашивали. Право, я не могу разказать вамъ въ подробности, почему я выхожу за него.

— Ты — вторая жена! Подумала ли ты, Шарлотта, что Каролина Карльтонъ была его первая избранная; что уже есть наслѣдникъ Анвика, которому все достанется, что Джорджъ Сентъ-Джонъ, кромѣ майоратнаго имѣнія, не имѣетъ почти ни одного шиллинга.

— Переставьте, мама! прервала Шарлотта, и ея брови насупились какъ будто бы отъ боли. — Толковать объ этомъ совершенно напрасно. Я пойду за Джорджа Сентъ-Джона, еслибы даже знала, что мнѣ придется въ послѣдствіи ходить отъ одной двери къ другой и просить себѣ куска хлѣба.

У мистрисъ Дарлингъ вырвался стонъ, какъ у человѣка, которому горе не даетъ силы говорить; она откинулась къ задку кареты и сжала руки отъ душевнаго волненія.

III. Необъясненная причина.

[править]

Ни слова не было сказано какъ матерью, такъ и дочерью, когда онѣ вошла въ свой домъ. Маленькіе стѣнные французскіе часы въ гостиной показывали одиннадцать (праздникъ въ Анвикъ-Галлѣ продолжился до поздняго вечера), — а Шарлотта, можетъ-быть опасаясь дальнѣйшаго разговора, пожелала добраго вечера матери и тотчасъ же пошла на верхъ въ свою комнату. мистрисъ Дарлингъ сняла съ себя плащъ и шляпку и начала ходить по комнатѣ. Это было у ней въ обыкновеніи, когда она была взволнована или огорчена.

Никогда не была она такъ взволнована какъ теперь. Ея досада обыкновенно скоро проходила, какъ только она оканчивала свою брань и свои выговоры; но эта непріятность была слишкомъ глубока, слишкомъ дѣйствительна, чтобъ ей окончиться вмѣстѣ съ разговоромъ.

Мистрисъ Дарлингъ жила въ пламенныхъ надеждахъ, что ея старшая дочь, которую она любила больше всѣхъ остальныхъ, никогда не покинетъ ея, никогда не выйдетъ замужъ. Противъ этого она составляла планы и замыслы. Два ила три года тому назадъ въ ея умѣ зародилось подозрѣніе, что Шарлотта готова влюбиться въ Джорджа Сентъ-Джона, а она тотчасъ же положила этому конецъ, увезя въ другое мѣсто Шарлотту и продержавъ ее тамъ, пока миновала опасность. Онъ женился на Каролинѣ Карльтонъ прежде чѣмъ онѣ возвратились. Никто изъ живыхъ не заподозрилъ этого маневра со стороны матери и не подозрѣвалъ, что Шарлотта была въ опасности полюбить владѣльца Анвика, — если только уже не любила его, — никто, кромѣ Маргариты Дарлингъ. Конечно, это было очень неблагоразумно. Мистеръ Сентъ-Джонъ былъ тогда человѣкомъ свободнымъ, во всемъ смыслѣ этого слова, и сынъ Шарлотты, еслибъ она вышла замужъ, и онъ у ней родился, былъ бы наслѣдникомъ Анвика.

Что любовь мистрисъ Дарлингъ къ Шарлоттѣ всегда была чрезмѣрна, это хорошо знали всѣ окружающіе. Но какъ женщина опытная, она могла бы предвидѣть, что мать всею силою своей любви не въ состояніи навсегда удержать при себѣ дочь. Шарлотта уже разъ говорила ей шутя, чтобъ она лучше заперла ее въ монастырь и сдѣлала изъ нея монахиню: и дѣйствительно, только это и могло бы составить неодолимое препятствіе. Теперь же, вопреки всѣмъ ея предосторожностямъ, Шарлотта готовилась выйдти замужъ и быть второю женой. Уже одинъ этотъ фактъ исполнялъ горечью сердце мистрисъ Дарлингъ.

А она считала связь свою съ Шарлоттой неразрывною. Она никогда и во снѣ не видала измѣны, которая теперь для нея готовилась. Ихъ поѣздка къ ея престарѣлой матери въ Беркширъ протянулась до іюня, и во все это время Шарлотта, какъ ей казалось, находилась въ безопасности. Въ іюнѣ старая мистрисъ Дарлингъ (фамилія была одна и та же, ибо второй супругъ мистрисъ Дарлингъ былъ ей дальній кузенъ) до такой степени поправилась, что уже не было никакого опасенія оставить ее, и мистрисъ Дарлингъ отправила Шарлотту въ Анвикъ, подъ конвоемъ и охраненіемъ Маріанны, которая по характеру была старше своихъ лѣтъ и на которую можно было вполнѣ положиться. Маргарита осталась при своей бабушкѣ, а мистрисъ Дарлингъ отправилась на континентъ навѣстить свою младшую дочь, Розу, находившуюся тамъ въ школѣ. Она намѣревалась пробыть въ отсутствіи только двѣ недѣли и въ концѣ этого періода возвратиться въ Анвикъ; но прежде чѣмъ онъ истекъ, она снова была поспѣшно вытребована къ своей старой матери, вновь заболѣвшей. Такимъ образомъ наступилъ сентябрь, прежде чѣмъ она дѣйствительно возвратилась въ Анвикъ; она прибыла какъ разъ вовремя, чтобы попасть на праздникъ въ домѣ мистера Сентъ-Джона, и поѣхала на него, столько же мало предвидя что случатся, какъ новорожденный младенецъ.

Шарлотта до этого времени никогда не разлучалась съ матерью, а потому послѣдняя горько обвиняла себя за свое отсутствіе. Можетъ-быть мистрисъ Дарлингъ ни разу еще не упрекала себя такъ жестоко какъ въ этотъ вечеръ, расхаживая взадъ и впередъ по гостиной. Теперь ей казалось, что она могла бы отчасти предвидѣть это, что ей слѣдовало бы не выпускать изъ виду свою дочь красавицу. Но вмѣстѣ съ тѣмъ она думала, что приняла всѣ предосторожности; она поручила Маріаннѣ не принимать никого изъ джентльменовъ посѣтителей во время ея отсутствія, кромѣ такихъ, прибавила она, которые достигли почтенныхъ лѣтъ и были женаты. Нѣкоторыхъ она даже назвала по фамиліи, воспрещая принимать ихъ. Въ особенности она воспретила бы доступъ мистеру Сентъ-Джону Анвикскому, еслибы могла предположить, къ какимъ это поведетъ послѣдствіямъ; и она въ душѣ своей горько упрекала Маріанну и даже чувствовала въ себѣ желаніе побить ее.

Она повернулась къ колокольчику по внезапному побужденію и позвонила; мистрисъ Дарлингъ всегда была женщина порывистая въ своихъ манерахъ. Вся прислуга ушла наверхъ, послѣ того какъ мистрисъ Дарлингъ пріѣхала, кромѣ горничной: въ тихомъ семействѣ Коттеджа поздно не сидѣли. Горничная вошла: она была худощавая женщина лѣтъ тридцати пяти, съ темными глазами и веснушками на исхудаломъ липѣ, одѣтая въ сѣрое альпаковое платье съ бѣлыми полотняными манжетками и такимъ же воротничкомъ, — женщина привязанная къ своей госпожѣ, но не любимая прислугой, которая доходила даже до того, что называла ее «лукавою кошкой». Но Мери Принсъ была женщина умная и совсѣмъ не лукавая. Она любила мистрисъ Дарлингъ, которая всегда была къ ней милостива, любила тоже старшую ея дочь, но ни о комъ другомъ на бѣломъ свѣтѣ не заботилась. Она вступила въ услуженіе молодою дѣвушкой для отправленія всякихъ работъ въ домѣ, и мистрисъ Дарлонгъ съ самаго начала назвала ее Принсъ. Мистрисъ Дарлингъ не любила называть своихъ слугъ просто по ихъ христіанскимъ именамъ. Она быстро повернулась какъ только растворилась дверь.

— Гдѣ миссъ Дарлингъ?

— Миссъ Дарлингъ уже нѣсколько времени какъ въ постелѣ, ма’амъ. Она легла въ восемь часовъ.

Мистрисъ Дарлингъ могла бы отгадать кто. Маріанна Дарлингъ часто страдала горломъ и чувствовала себя серіозно больною, когда мать и сестра поѣхали на праздникъ.

— Ей стало нѣсколько получше вечеромъ, прибавила Принсъ. — Но все-таки она легла въ постель рано, и я подавала ей чашку бульйону. Она….

— Принсъ, кто былъ здѣсь съ визитомъ во время моего отсутствія? прервала мистрисъ Дарлингъ, нетерпѣливо заглушая ея слова. — Кто изъ джентльменовъ?

Горничная нѣсколько подумала, припоминая посѣтителей.

— Докторъ Гревзъ, ма’амъ; онъ, мнѣ кажется, чаще всѣхъ бывалъ; еще мистеръ Пимъ и старый сэръ Вилльямъ.

— Нѣтъ, не изъ старыхъ, Принсъ; о нихъ мнѣ нечего слушать, оказала мистрисъ Дарлингъ. — Я разумѣю молодыхъ людей, не женатыхъ.

— Никто, какъ кажется, отвѣчала Принсъ, нѣсколько помолчавъ. — Миссъ Дарлингъ имъ отказывала.

— А мистеръ Сентъ-Джонъ Анвикскій пріѣзжалъ?

— Ахъ, да, мистеръ Сентъ-Джонъ пріѣзжалъ. Онъ часто пріѣзжалъ.

— Что за нужда была Маріаннѣ принимать его! И какъ смѣла Маріанна принимать его, когда она другимъ отказывала! проговорила мистрисъ Дарлингъ. Но эти слова были сказаны про себя, а не вслухъ передъ горничной, а она поспѣшно вышла изъ гостиной и направилась въ спальню безсознательно виновной дочери.

Бѣдная дѣвушка проснулась и вскочила, испуганная неожиданнымъ входомъ мистрисъ Дарлингъ и рѣзкими вопросами грубо коснувшимися ея слуха. Нѣсколько минутъ она ничего не могла понять и не была въ состояніи дать отвѣтъ.

мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ? Да, онъ въ продолженіе нѣсколькихъ недѣль бывалъ довольно часто. Имѣла ли Шарлотта случай видать его наединѣ? Да, очень возможно что имѣла; вѣроятно имѣла.

— Знала да ты, снова начала мистрисъ Дарлингъ, подавляя бурю упрековъ, готовую сорваться у ней съ языка, — что между ей и мистеромъ Сентъ-Джономъ зародилась взаимная привязанность?

— Нѣтъ, мама, я этого никогда не знала, отвѣчала Маріанна, теперь совершенно очнувшаяся. — Я объ этомъ и не думала. Развѣ зародилась?

— Да, зародилась, несчастная ты и безпечная дѣвушка, а я боюсь, что она за него замужъ выйдетъ, отвѣчала мистрисъ Дарлингъ. — Ты во сто разъ старше Шарлотты по своей опытности. Я довѣрила ее тебѣ, какъ довѣрила бы тебѣ младшую сестру; а ты дозволила ей видѣться съ Джорджемъ Сентъ-Джономъ, и вотъ результатъ! Я тебѣ этого никогда не прощу, Маріанна. Развѣ я не предупреждала тебя, что я не желала чтобы во время моего отсутствія являлись сюда холостые люди?

— Но…. но… мистеръ Сентъ-Джонъ не холостой человѣкъ, отвѣчала несчастная Маріанна, черезчуръ смущенная, чтобы собраться съ надлежащими мыслями. — Я право считала его ничѣмъ инымъ какъ убитымъ горемъ вдовцомъ; вѣдь у него жена еще такъ недавно померла. Я никакъ не считала его за человѣка намѣревающагося жениться.

Въ дѣйствительности сама мистрисъ Дарлингъ не считала его за такого человѣка, иначе она, конечно, и его исключила бы изъ числа посѣтителей, какъ исключила многихъ другихъ.

Маріанна Дарлингъ собиралась съ мыслями. Она сидѣла на постели и думала, что бы могло помочь ей.

— Мама, вы, конечно, не можете думать, чтобы Шарлотта навсегда осталась въ дѣвушкахъ! Вспомните ея красоту. Еслибъ это была я или Маргарита, вы могли бы….

— Ты или Маргарита! взвизгнула мистрисъ Дарлингъ, въ высшей степени разсерженная чѣмъ-то заключавшимся въ этихъ словахъ. — Я бы желала чтобы вы обѣ хоть завтра, хоть сейчасъ замужъ вышли; мнѣ до этого какое дѣло!

— Я хотѣла спросить васъ, мама, продолжала Маріанна, попрежнему кроткая, несмотря на прикрытую насмѣшку, — какія причины можете вы имѣть, чтобъ она не выходила за мистера Сентъ-Джона?

— Это мое дѣло, а не ваше, сказала мистрисъ Дарлингъ съ колкостью.

Маріанна никогда не видала своей матери до такой степени разсерженною, никогда не видала ее до такой степени раздосадованною, и чрезмѣрно этому дивилась. До сихъ поръ она полагала, что причина нежеланія матери чтобы Шарлотта вышла замужъ, — причина, которая, какъ она замѣтила, дѣйствительно существовала, — заключалась въ той, вѣроятно, мысли, что не представится никто съ житейской точки зрѣнія достойный миссъ Норрисъ. Но эта мысль, конечно, не могла относиться къ мистеру Сентъ-Джону Анвикскому! Подъ вліяніемъ такого размышленія она снова заговорила.

— Онъ современемъ будетъ сэръ Джорджъ Сентъ-Джонъ, мама; онъ будетъ гораздо богаче чѣмъ теперь. И вѣрно сама Шарлотта лучшаго жениха не пожелала бы.

— Я бы отдала послѣдній шиллингъ, какой у меня есть, чтобы только Шарлотта за него не выходила, сказала мистрисъ Дарлингъ тихимъ, рѣшительнымъ тономъ. — Я бы пожертвовала половиною тѣхъ лѣтъ, которыя мнѣ остается прожить, лишь бы удержать ее навсегда при себѣ! Я этого тебѣ никогда не прощу, Маріанна. Тебѣ бы слѣдовало, когда ты замѣтила что Джорджъ Сентъ-Джонъ часто сюда является, написать мнѣ объ этомъ.

— Мама, послушайте. Я уже сказала вамъ, что мнѣ и въ голову не приходило, чтобы мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ явился, или могъ являться сюда съ такимъ намѣреніемъ; онъ еще такъ недавно потерялъ свою жену; но еслибъ я даже и подумала, еслибы даже знала объ этомъ, что могла бы сдѣлать моя воля противъ воли Шарлотты? Ей могло нравиться чтобъ его принимали; а вы сами учили насъ уступать ей всегда и во всемъ.

— Въ такомъ случаѣ ты могла бы написать мнѣ. Повторяю, Маріанна, я тебѣ этого никогда не прощу.

— Все это должно-быть потому, что онъ былъ уже женатъ, и дѣти Шарлотты не будутъ ему наслѣдовать, воскликнула Маріанна, выражая вслухъ свое смущенное удивленіе и стараясь найдти основательную причину, почему мать до такой степени противъ мистера Сентъ-Джона. — Но….

— Замолчи, прервала мистрисъ Дарлингъ. — Ты и безъ старанія отыскать причину, которую можно тебѣ и не открывать, сдѣлала много зла.

Маріанна все больше, а больше изумлялась. Послѣднія слова были произнесены не съ упрекомъ, не съ гнѣвомъ, но голосомъ глубокаго и горькаго страданія. Въ нихъ звучали сѣтованіе и плачъ, и она только молча посмотрѣла на мать, когда та пошла изъ комнаты также поспѣшно какъ и вошла въ нее.

Маріанна Дарлингъ легла снова и съ тоскливымъ чувствомъ завернулась въ одѣяло, считая себя чрезмѣрно обиженною. Но въ этомъ ничего не было новаго. Она и Маргарита всю свою жизнь терпѣли изъ-за Шарлотты и никогда не возмущались. Миссъ Норрисъ постоянно была на первомъ планѣ; она пользовалась всею любовью, всѣмъ вниманіемъ, всею заботой; домъ, казалось, только и держался для благосостоянія и для удобства жизни старшей дочери.

Воспитанныя въ такомъ понятіи съ раннихъ дней, Маріанна и Маргарита Дарлингъ усвоила его какъ одно изъ обязательствъ жизни. Но молодая дѣвушка все-таки чувствовала теперь, что выговоръ сдѣлавъ ей напрасно. Если существовала какая-нибудь причина противъ мистера Карльтона Сентъ-Джона, то слѣдовало бы винить Шарлотту, что она влюбилась въ него, или заставить ее отказаться отъ него. Но миссъ Дарлингъ не вѣрила въ существованіе какой бы то ни было причины: она думала, что ея мать желала удержать при себѣ Шарлотту единственно изъ ревнивой привязанности къ ней, что она не могла рѣшаться на разлуку съ ней.

"Я не знаю ничего безразсуднѣе, " ворчала молодая дѣвушка, сильно ударивъ по подушкѣ. «Шарлотта рано или поздно непремѣнно выйдетъ замужъ, несмотря ни на что, а еслибы мама такъ ея не караулила, она даннымъ-давно была бы замужемъ. Я не могу понять мамаши. Развѣ изъ того что Шарлотта составляетъ зеницу ея ока, слѣдуетъ, что она должна не исполнить настоящаго назначенія женщины? Любовь большей части матерей заставляетъ ихъ желать чтобы дочери ихъ были замужемъ, нѣкоторыя даже хлопочутъ объ этомъ, а тутъ хлопочутъ наоборотъ. Это и самолюбиво и ни съ чѣмъ несообразно, а между тѣмъ мамаша не самолюбивая женщина! Я ее понять не могу. Шарлотта одна изъ тѣхъ, которыя непремѣнно пойдутъ замужъ, а я надѣюсь, что она достанется Джорджу Сентъ-Джону, который мнѣ нравится!»

Нерасположеніе духа мистрисъ Дарлингъ этимъ не кончилось. На другой день, сидя въ своей собственной комнатѣ, она все еще считала себя женщиной обиженною и припоминала всѣ малѣйшія непріятности своей минувшей жизни, какъ дѣлаютъ, вѣроятно, многіе изъ насъ въ минуту досады, когда все въ нашихъ глазахъ принимаетъ угрюмый видъ. Она сама вышла замужъ дѣвушкой на третьемъ шестилѣтіи своей жизни, за мистера Норрисъ, изъ Норрисъ-Корта, джентльмена, положеніе котораго въ графствѣ было почти такое же почтенное какъ и положеніе Сентъ-Джона Анвикскаго. Но прежде чѣмъ она вполнѣ упрочила свое собственное положеніе, какъ супруга богатаго человѣка и хозяйка мѣста столь прекраснаго какъ Норрисъ-Кортъ, даже прежде чѣмъ родился у ней ребенокъ, мистеръ Норрисъ померъ, и все это помѣстье отошло отъ нея какъ сонъ. Еслибъ ея ребенокъ былъ мальчикъ, она была бы хорошо обезпечена, — Норрисъ-Кортъ остался бы за ней, а она жила бы въ немъ; но такъ какъ родилась дѣвочка, то имѣніе перешло какъ майоратство къ ближайшему наслѣднику въ мужскомъ колѣнѣ. Она выѣхала изъ него вмѣстѣ съ своимъ ребенкомъ, маленькою Шарлоттой, а съ небольшимъ доходомъ въ нѣсколько сотъ фунтовъ въ годъ. Эти сотни послѣ ея смерти переходили къ Шарлоттѣ. Красивый домикъ, который съ того времена она называла своимъ убѣжищемъ, принадлежалъ въ дѣйствительности не ей, а Шарлоттѣ. Онъ достался Шарлоттѣ по смерти отца, но ей дано было право жить въ немъ всю свою жизнь. Норрисъ-Кортъ отстоялъ въ двухъ миляхъ отъ Анвика; но мистрисъ Норрисъ въ раннюю пору своего вдовства поссорилась съ его новыми владѣльцами, и разрывъ не прекращался, а потому Шарлотта была лицомъ совершенно постороннимъ въ домѣ своихъ предковъ. За исключеніемъ этого коттеджа, и нѣсколькихъ фунтовъ годоваго дохода, да и то не иначе какъ въ будущемъ, Шарлотта Норрисъ ничего не имѣла. Какъ оплакивала мистрисъ Норрисъ свои минувшія неблагопріятныя для ней обстоятельства, объ этомъ знало только ея сердце.

Ея бракъ съ полковникомъ Дарлингомъ не улучшилъ значительно ея обстоятельствъ. По смерти полковника, большая часть того чѣмъ онъ владѣлъ, перешла къ ихъ сыну, немногое осталось дочерямъ, и кое-что упрочено на всю жизнь самой мистрисъ Дарлингъ. Но вообще доходъ ея былъ очень не великъ, — если принять въ соображеніе множество ея потребностей и то что соверенъ въ ея рукахъ не долго тянулся, — а мистрисъ Дарлингъ обыкновенно думала, что судьба могла бы быть къ ней милостивѣе. Утраченный блескъ Норрисъ-Корта затмевалъ въ ея глазахъ выгоды теперешняго ея положенія, какъ вы были онѣ дѣйствительны и пріятны. Не будь подобныхъ сравненій, питаемыхъ недовольствомъ, многимъ изъ насъ было бы лучше въ этомъ мірѣ.

Она сидѣла въ своей комнатѣ, переносясь мыслями къ своимъ минувшимъ горестямъ и думая о другихъ позднѣйшихъ. Это было въ день послѣдовавшій за праздникомъ. Свиданіе съ мистеромъ Карльтономъ Сентъ-Джономъ окончилось, и Шарлотта стала его нарѣченною невѣстой. Мистрисъ Дарлингъ употребила все чтобъ этому воспрепятствовать, къ тайному удивленію мистера Сентъ-Джона, но ея противодѣйствіе не имѣло успѣха и рушилось само собой. "Если вы имѣете дѣйствительныя, осязательныя препятствія, назовите ихъ, а я постараюсь устранить ихъ какъ могу, " сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ. По, повидимому, кромѣ безразсудной любви, мистрисъ Дарлингъ не могла представить никакой причины, почему она не можетъ разстаться съ Шарлоттой, — и помолвка совершилась. Въ то время какъ мистрисъ Дарлингъ сидѣла теперь одна, умъ ея былъ занятъ множествомъ несбыточныхъ плановъ чтобы растроить свадьбу.

Но она ясно видѣла, — какъ будто бы будущее отражалось передъ ней въ зеркалѣ, — что всѣ эти планы будутъ хуже чѣмъ безполезны, и что если не послѣдуетъ особаго вмѣшательства со стороны Провидѣнія, то Шарлотта перейдетъ въ Анвикъ.

Какая же была причина ея противодѣйствія? Ахъ, мой любезный читатель, вамъ нужно прочитать еще много страницъ прежде чѣмъ вы доберетесь до этого. Она имѣла одну весьма важную и достаточную причину страшиться брака своей дочери съ Джорджемъ Сентъ-Джономъ Анвикскимъ, и даже среди полной увѣренности что онъ состоится, все-таки составляла планы чтобъ ему воспрепятствовать.

Шарлотта случайно вошла въ комнату, гдѣ сидѣла ея мать. Душевный порывъ понудилъ мистрисъ Дарлингъ испытать тотчасъ же еще одно средство. Она протянула свою руку, и Шарлотта, которая могла бы казаться сіяющею счастіемъ, еслибы лицо ея имѣло вообще доказательныя свойства, подошла и сѣла на скамеечку у ея ногъ, раскинувъ вокругъ себя широкія складки своего муслиноваго платья яркаго фіолетоваго цвѣта и положивъ на колѣна своей матери свои тонкія руки, прикрытыя широкими кружевными рукавичками.

— Мнѣ нужно сказать тебѣ нѣсколько словъ, Шарлотта. Обѣщай выслушать меня терпѣливо и спокойно.

— Само собой разумѣется, выслушаю, мама.

— Въ настоящемъ дѣлѣ само собою разумѣется нѣтъ, я опасаюсь. Было время, Шарлотта, когда…

— Ахъ, мама, не говорите объ этомъ. Я намѣрена быть послушною. Скажите, въ чемъ дѣло.

— Помнишь ли ты, года три тому назадъ, — да, теперь этому ровно три года, потому что мы въ тотъ годъ не уѣзжали изъ Лондона до августа, — мы часто встрѣчали Джорджа Сентъ-Джона? Мы часто встрѣчали его въ Лондонѣ въ тогдашній сезонъ, встрѣчали его и по возвращеніи сюда, и онъ имѣлъ обыкновеніе навѣщать насъ разъ или два въ недѣлю.

— Помню, отвѣчала Шарлотта, потому что мистрисъ Дарлингъ остановилась, какъ бы выжидая отвѣта.

— Въ началѣ октября мы отправились въ Парижъ, и вы, дѣвушки, считали тогда это рѣшеніе слишкомъ внезапнымъ съ моей стороны. Вы были правы. Шарлотта, я должна теперь сказать тебѣ для чего я поѣхала: я удаляла тебя отъ опасности, я увозила тебя отъ Джорджа Сентъ-Джона.

Шарлотта на мгновеніе подняла свои глаза вверхъ. Не гнѣвъ ли прочитала въ нихъ мистрисъ Дарлингъ? Во всякомъ случаѣ она невольно сробѣла отъ чего-то и крѣпко охватила обѣ тонкія руки покоившіяся у ней на колѣнахъ.

— Ради самой тебя, Шарлотта, ради самой тебя было это сдѣлано. Я опасалась, что ты начинала любить его.

— Ну что жь, еслибъ и любила? возразила Шарлотта.

Послѣдовало долгое молчаніе. Мистрисъ Дарлингъ какъ будто бы взвѣшивала въ самой себѣ какой-то вопросъ: она казалась озабоченною, взволнованною, нерѣшительною, но она все еще продолжала крѣпко держать руки дочери.

— Шарлотта, я хочу, чтобъ ты мнѣ довѣрилась. Есть причина, по которой тебѣ не слѣдуетъ быть женой мистера Карльтона Сентъ-Джона Анвикскаго, но я не могу сказать тебѣ что это за причина, я даже не могу намекнуть на ея свойство. Я хочу, чтобъ ты мнѣ повѣрила, что это причина дѣйствительно существуетъ, и чтобъ ты сообразно съ этимъ поступила.

— Сообразно съ этимъ поступила?

— Отказавшись сдѣлаться мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ.

— Нѣтъ, сказала Шарлотта совершенно спокойно. — Какая эта причина?

— Душа моя, я уже сказала, что я не могу тебѣ ее объявить, и вотъ почему я прошу тебя положиться на меня съ тою же довѣренностію, съ какою ты полагалась когда была маленькимъ ребенкомъ. Мысль о ней представилась мнѣ только сейчасъ, пока здѣсь находился мистеръ Карльтонъ, и я хотѣла откровенно переговорить съ нимъ, но вслѣдъ за тѣмъ я почувствовала нерѣшительность и боязнь отъ одной мысли объ этомъ. Я не могу сказать мистеру Карльтону, я не скажу и тебѣ.

— Я бы желала чтобъ вы не называли его этимъ именемъ, прервала Шарлотта.

— Это потому только что я такъ привыкла, сказала мистрисъ Дарлингъ.

— Какъ это походитъ на сцену въ драмѣ, воскликнула Шарлотта. — Я не должна выходить за Джорджа Сентъ-Джона по какой-то тайной причинѣ, и я не должна знать этой причины. Онъ не окажется же мнѣ братомъ или кузеномъ, я полагаю? Ужь это что-то черезчуръ романтично для нашего практическаго вѣка!

— Ахъ, Шарлотта, будь серіозна! Не говори глупостей. Ты знаешь, что ты Шарлотта Норрисъ, а онъ Джорджъ Сентъ-Джонъ, и что вы въ родствѣ никогда не состояли. Не въ этомъ дѣло, хотя я и желала бы чтобъ оно въ этомъ заключалось. Тогда я могла бы прямо сказать.

— Въ чемъ же?

— Я не могу сказать, Шарлотта. Не могу, не могу.

— Вы можетъ-статься что-нибудь противъ него слышали и скрываете?

Мистрисъ Дарлингъ поднесла руку къ лицу и отчасти закрыла его. На вопросъ она не отвѣтила.

— Шарлотта, ты знаешь какъ я люблю тебя. Слушай же, я бы лучше желала видѣть тебя умершею чѣмъ замужемъ за Джорджемъ Сентъ-Джономъ. Ни одна мать такъ не старалась пріискать мужа для своей дочери, какъ я три года тому назадъ старалась снасти тебя отъ мужа, когда во мнѣ родилось подозрѣніе, что ты была въ опасности полюбить Джорджа Сентъ-Джона.

— Опасность прошла, сказала Шарлотта тихимъ голосомъ. — Я дѣйствительно любила его.

— Бѣдная дочь моя! И его любовь, хотя я тогда ничего объ ней не знала, была отдана Каролинѣ Карльтонъ.

— Не говорите этого! прервала Шарлотта, и во второй разъ вовремя этого разговора мистрисъ Дарлингъ содрогнулась: тонъ голоса Шарлотты былъ такъ дикъ и такъ исполненъ страданія. — Я не хочу, чтобы мнѣ говорили о его первой женѣ, прибавила она спокойно послѣ нѣкотораго молчанія.

— И ты, конечно, не согласишься быть его второю женой, Шарлотта! Шарлотта, моя Шарлотта! Ты не сокрушишь моего сердца!

— Но вы сокрушите мое, если не позволите мнѣ выйдти замужъ за мистера Сентъ-Джона, послѣдовалъ отвѣтъ шепотомъ. — Но право, мама, мнѣ кажется, мы говоримъ глупости, сказала Шарлотта. — Я ужь не ребенокъ. Мнѣ почти двадцать девять лѣтъ, и я слишкомъ стара чтобы мнѣ говорили что я не должна идти замужъ, если на это нѣтъ никакой дѣйствительной причины.

— Никакой дѣйствительной причины! О чемъ же я говорила, Шарлотта?

— Я думаю никакой нѣтъ. Мнѣ кажется, все что вы вы говорили есть не что иное какъ химера.

— Поэтому я не произвела на тебя никакого впечатлѣнія!

Шарлотта не дала отвѣта.

Мистрисъ Дарлингъ опустила руки; ея надежды не сбылись. Шарлотта встала, и наклонившись къ матери, чтобы поцѣловать ее, прошептала нѣсколько рѣшительныхъ словъ — жестокихъ словъ для сердца матери.

— Вы напрасно стараетесь разлучить насъ, мама. Вы причинили много зла, разлучивъ насъ прежде, но до этого часа я не знала, что вы дѣйствовали съ намѣреніемъ. Еслибы не это, можетъ-статься я была бы…. да, я навѣрно была бы его первою женой, избранною прежде другихъ.

Шарлотта въ этомъ отношеніи ошибалась: мистеръ Сентъ-Джонъ никогда прежде не отдалъ бы ей своей любви. Онъ и теперь отдавалъ ее не такъ, какъ была она отдана Каролинѣ Карльтонъ: первая весенняя свѣжесть сердца имѣла свои дни и миновала на вѣки.

Еще нѣсколько дней, еще нѣсколько попытокъ столько же безплодныхъ какъ и эта; еще одна краткая жестокая борьба съ своими тайными желаніями, и мистрисъ Дарлингъ отказалась отъ противодѣйствія и примирилась съ тѣмъ, чего не могла предупредить. Въ срединѣ зимы, какъ только наступилъ Новый годъ, въ газетахъ явилась еще одна новость, относившаяся до мистера Сентъ-Джона:

«Втораго января, въ церкви св. Маріи, въ Анвикѣ, совершено преподобнымъ докторомъ Гревзомъ бракосочетаніе Джорджа Карльтона Сентъ-Джона, эсквайра, изъ Анвикъ-Галла, съ Шарлоттою Августой, единственною дочерью покойнаго Герберта Норриса, эсквайра, изъ Норрисъ-Порта.»

IV. Новая Госпожа въ Анвикѣ.

[править]

Траурныя одежды, нѣкоторое время господствовавшія въ Анвикъ-Галлѣ, были прибраны во время свадебнаго путешествія[2] его владѣльца, и служители явилась въ болѣе яркихъ цвѣтахъ. Сѣрое мероносовое платье маленькаго Вени было замѣнено ярко-краснымъ, вмѣсто чернаго пояса и черныхъ нарукавныхъ бантиковъ явились бѣлые. Веня былъ теперь четырнадцати-мѣсячнымъ крѣпкимъ мальчикомъ, на столько развившемся, что онъ уже могъ ходить по комнатѣ и дѣлать разнаго рода проказы.

Второй бракъ и новая госпожа, вдругъ введенная въ установившееся хозяйство дома, рѣдко бываютъ пріятны его служителямъ. Это особенно вѣрно относительно женской прислуги. Какая бы ни была этому причина, и откуда бы ни происходили чувства раждающіяся при этомъ въ ревнивомъ человѣческомъ сердцѣ, несомнѣнно то, что второй бракъ господина рѣдко нравится служителямъ, а новая хозяйка рѣдко пользуется ихъ любовью. Такъ было и въ Анвикъ-Галлѣ. Экономка Триттонъ, жившая въ семействѣ миссъ Карльтонъ прежде чѣмъ она сдѣлалась мистрисъ Сентъ-Джонъ и переѣхавшая въ Анвикъ-Галлъ тотчасъ послѣ ея свадьбы, естественно, смотрѣла на ея преемницу отчасти какъ на похитительницу. Гонорія раздѣляла это чувство: горячо привязанная къ своему питомцу, который былъ довѣренъ ей, имѣя его въ своемъ полномъ распоряженіи, она не могла оставаться равнодушною, предвидя новую мать для мальчика и госпожу для себя. Но какъ Триттонъ, такъ и Гонорія были добросовѣстныя и добрыя женщины и, безъ сомнѣнія, это чувство угасло бы въ нихъ скоро, еслибъ обстоятельства не раздули его.

Мистрисъ Дарлингъ была не совсѣмъ благоразумна: ея намѣренія, несомнѣнно, были добрыя, но не таковъ былъ образъ ея дѣйствій. Съ перваго дня, послѣдовавшаго за свадьбой, когда мистеръ и мистрисъ Сентъ-Джонъ уѣхали въ путешествіе, мистрисъ Дарлингъ начала являться въ Анвикъ-Галлѣ. Радѣя о комфортѣ Шарлотты, какъ она никогда на о чемъ въ своей жизни не радѣла, она сдѣлала ошибку, вмѣшиваясь въ домашнія распоряженія прежде чѣмъ Шарлотта вступила въ свое будущее жилище. Она бродила во дому какъ привидѣніе, заглядывая туда и сюда; разставляла въ комнатахъ мебель; находила ошибки въ томъ, что дѣлала прислуга старавшаяся угодить ей по мѣрѣ своихъ силъ; наконецъ, смѣнила прислугу по произволу. Она переставляла кровати, свидѣтельствовала бѣлье, дошла даже до того, что измѣнила два или три домашнія распорядка, перевела Веню и Гонорію изъ ихъ прежней дѣтской въ другую; одно приказывала, другое отмѣняла. Все это можно было бы перенесть отъ мистрисъ Дарлингъ, и было бы перенесено; но служители не могли и не хотѣла переносить ея втораго изданія, горничной Принсъ. Обыкновенно Принсъ являлась въ Анвикъ-Галлѣ вмѣстѣ съ своею госпожой, одну или двѣ ночи даже спала тамъ; досаждающія приказанія мистрисъ Дарлингъ часто передавались черезъ Принсъ; а Принсъ, столько же не разсудительная какъ и ея госпожа, принимала на себя надменную важность (которая въ дѣйствительности была свойственна ея врожденнымъ манерамъ), чрезвычайно непріятную для домашнихъ мистера Сентъ-Джона, нѣсколько избалованныхъ, но въ высшей степени почтительныхъ.

Это была несчастная ошибка: она, можетъ-статься, составила небольшое начальное звено будущей тяжелой цѣпи. Мистрисъ Дарлингъ должна была бы выждать пока дочь ея пріѣдетъ въ домъ; тогда она могла бы лично сказать ей объ этихъ перемѣнахъ, если считала ихъ нужными, а предоставить ихъ исполненіе собственной водѣ Шарлотты. Какимъ образомъ мистрисъ Дарлингъ, женщина вообще ловкая, умная и обходительная, могла впасть въ эту ошибку, остается загадкой. Она побудила прислугу смотрѣть на нее какъ на пронырливую, мелочную, рѣзкую женщину, вмѣшивающуюся самымъ безосновательнымъ образомъ въ то, что до нея не относится. Въ дѣйствительности, она совсѣмъ была не такова, и все это произошло отъ ея чрезмѣрнаго радѣнія о комфортѣ Шарлотты.

Все, говорю я, можно было бы перенесть со стороны мистрисъ Дарлингъ; но когда эта несчастная Принсъ явилась, вся досада обратилась на нее. Принсъ приказывала со словъ своей госпожи; но отдавала приказанія не какъ отъ своей госпожи, а какъ отъ самой себя, а ея прикрытый, холодный, повелительный тонъ раздражалъ дѣвушекъ въ Анвикъ-Галлѣ чуть не до явнаго возстанія. Послѣдствія такого настроенія была печальны: она породила предубѣжденіе служанокъ противъ ихъ новой госпожи, которую никто изъ нихъ, кромѣ Гоноріи, не видалъ до сихъ поръ. Это предубѣжденіе мистрисъ Сентъ-Джонъ, можетъ-статься, могла бы еще устранить; но чувство ненависти къ Мери Принсъ ничто не могло устранить, какъ бы долго Анвикъ-Галлъ и даже міръ ни просуществовали. Вообще, что бы ни было съ пріѣздомъ новой госпожи, а теперь постоянныя посѣщенія мистрисъ Дарлингъ и ненависть къ Принсъ держали Анвикъ-Галлъ въ состояніи внутренняго волненія.

Среди всего этого наступалъ день возвращенія мистера Сентъ-Джона и его новобрачной. Послѣ полудня маленькій Веня, разряженный какъ конфетка, въ коротенькомъ красномъ камзолѣ съ бѣлыми лентами, ибо пріѣздъ ожидался съ часу на часъ, игралъ въ дѣтской и каталъ лошадку. Гонорія, въ новомъ чепцѣ съ бѣлою атласною отдѣлкой, сидѣла тутъ же и разговаривала съ одною изъ дѣвушекъ, пришедшею поболтать съ ней.

Здѣсь кстати замѣтить какъ были расположены дѣтскія комнаты. Онѣ находились на сторонѣ дома обращенной къ востоку. Спальня мистера Карльтона была въ концѣ и смотрѣла съ фасада дома въ паркъ, составляя какъ бы уголъ на этой сторонѣ дома: эта комната намъ уже знакома: — въ ней умиралъ кто-то. Его комната сообщалась съ двумя другими по одной съ каждой стороны; одна изъ нихъ, обращенная къ фасаду, была его уборной; а другая смотрѣвшая со стороны дома, называлась уборною покойной мистрисъ Сентъ-Джонъ. Всѣ эти три комнаты отворялись также въ галлерею. Послѣдняя была обращена въ дѣтскую для Вени, а изъ нея-то мистрисъ Дарлингъ перевела его въ сосѣднюю комнату почти совершенно отдѣльную. Здѣсь теперь помѣщалась Гонорія, и Веня; а за ней, по ею сторону дома, была еще комната, гдѣ Гонорія, и Веня спали. Комната слѣдующая за этой, обращенная на сѣверъ, въ задней части дома, занята была мистрисъ Триттонъ. Корридоръ, куда растворялись двери этихъ дѣтскихъ, былъ узокъ и не походилъ на широкую прекрасную переднюю галлерею, которая, мимоходомъ сказать, была устлана богатымъ ковромъ и увѣшана масляными картинами. Прямо противъ двери спальни Вени находилась задняя лѣстница, но которой ходили служанки. Гонорія и ея питомецъ одни только имѣли право проходить по передней галлереѣ. Это не мѣшаетъ замѣтить, и въ послѣдствіи мы увидимъ, почему Гонорія горько жаловалась, что ее перевели изъ прежней дѣтской. Съ ея стороны это было совершенно безосновательно (хотя можетъ-статься и естественно) такъ какъ эта комната могла потребоваться для будущей мистрисъ Сентъ-Джонъ.

Она болтала съ дѣвушкой, какъ обыкновенно болтаютъ служанки, но голосъ въ сосѣдней комнатѣ встревожилъ ихъ обѣихъ. Это былъ голосъ Принсъ; дѣвушки же не знали что она въ домѣ.

— Эта женщина опять тутъ! воскликнула Эди тихимъ голосомъ.

Гонорія приложила палецъ къ губамъ и начала прислушиваться. Она дивилась, съ кѣмъ Принсъ могла разговаривать. Голосъ ей отвѣчавшій былъ, несомнѣнно, голосъ мистрисъ Дарлингъ. Дѣйствительно, мистрисъ Дарлингъ пришла встрѣтить свою дочь и привела съ собой Принсъ, принесшую кое-какія вещи, принадлежавшія Шарлоттѣ.

— Такъ и есть! сказала Гонорія. — Я знала, что онѣ явятся. Гонорія, говоря вообще, была добрая дѣвушка, откровенная и вполнѣ честная; но она не была чужда предразсудка, къ которому женщины ея класса въ особенности склонны. Пособить этому нельзя. У ней было въ обыкновеніи, какъ скоро она узнавала что мистрись Дарлингъ и ея горничная являлись наверхъ, тотчасъ же схватить Веню и бѣжать съ нимъ внизъ въ комнату экономки, съ какимъ-то неопредѣленнымъ желаніемъ, порожденнымъ предубѣжденіемъ, удалить Веню отъ ихъ присутствія. Такъ и теперь: она подняла его вмѣстѣ съ лошадкой на руки и уже шла на заднюю лѣстницу, какъ мистрисъ Дарлингъ выглянула изъ комнаты и позвала ее.

Прикинуться неслыхавшею было невозможно. Ее видѣли, и потому она должна была остановиться. До открытаго возмущенія противъ мистрисъ Дарлингъ дѣла еще не доходили.

— Вы мнѣ нужны, Гонорія. Войдите сюда на минуту.

— Несите малютку внизъ, Эди, шеппула Гонорія, передавая ей ребенка. — Скажите мистрисъ Триттонъ, что онѣ здѣсь, если ей это еще неизвѣстно, прибавила она въ заключеніе.

Когда Эди пришла въ комнату экономки, она не нашла въ ней никого кромѣ посторонней женщины въ черномъ, сидѣвшей въ шляпкѣ и плащѣ и тотчасъ же взявшей малютку, какъ будто бы она имѣла на него какое-то право. Это была сидѣлка мистрисъ Дедъ, по временамъ приходившая взглянуть на ребенка, когда ей представлялся случай. Эди, находившаяся въ услуженіи только нѣсколько мѣсяцевъ, не узнала ее. Она охотно передала ей мальчика и побѣжала въ переднюю, какъ только могли уносить ее ноги. Общая суетня дала ей звать, что новая госпожа пріѣхала, и возбудила въ ней все ея женское любопытство.

Госпожа проходила по передней, держась за руку мистера Сентъ-Джона, съ привѣтливою улыбкой на блѣдномъ лицѣ, которое она обращала то направо, то налѣво. Мистеръ Сентъ-Джонъ смѣялся и разговаривалъ, и назвалъ своей женѣ двухъ или трехъ изъ главныхъ служителей по имени. Эди стояла въ углу, позади остальныхъ, и изъ-за нихъ выглядывала, когда появилась мистрисъ Дарлингъ, узнавшая о пріѣздѣ и бѣжавшая по лѣстницѣ съ громкими привѣтствіями.

По окончаніи хлопотъ встрѣчи, мистрисъ Триттонъ возвратилась въ свою комнату и затворила за собою дверь, такъ что Эди уже не могла войдти. Сидѣлка Дедъ держала мальчика на колѣнахъ и что-то говорила ему, когда Гонорія, всегда имѣвшая привилегированный доступъ въ эту комнату, вошла въ нее. Языкъ Гоноріи могъ бы на этотъ разъ разразиться взрывомъ негодованія, еслибы неожиданный видъ сидѣлки не остановилъ ее на минуту.

— Я бы сегодня не пришла, еслибы знала, говорила сидѣлка Дедъ экономкѣ. — У васъ нынѣшній день, должно-быть, хлопотъ полонъ ротъ.

— Да, порядочно. Вы о свадьбѣ слышали, я полагаю?

— Я прочитала объ ней въ газетахъ. А до сихъ поръ ничего объ этомъ не слыхала. Я, видите, шесть мѣсяцевъ была въ отлучкѣ, а новости доходили ко мнѣ медленно. Моя бѣдная леди все-таки померла. Впрочемъ, съ самаго начала никакой надежды не было. Да она ужь и стара была: ей за день до смерти исполнилось семьдесятъ.

— Вы теперь отказываетесь наниматься въ сидѣлки помѣсячно?

— Не совсѣмъ. Я не отказываюсь, если случай представится. На послѣднемъ мѣстѣ меня довольно щедро наградили: подарили мнѣ два траурныя платья. Какъ у васъ этотъ маленькій мальчикъ хорошо ростетъ, Гонорія. Вы при немъ свое дѣло отлично исполняете, это вѣрно.

Гонорія что-то нелюбезно промычала вмѣсто отвѣта.

— Что, думаете вы, она отъ меня потребовала? начала она, обратившись къ экономкѣ и ссылаясь на мистрисъ Дарлингъ. — Вы знаете тотъ хорошенькій портретъ, который нашъ господинъ срисовалъ съ Вени, въ соломенной шляпѣ, разъ какъ-то въ саду, и повѣсилъ его въ своей спальнѣ? Что жь вы думаете, она призвала меня и говоритъ, что по ея мнѣнію, лучше было бы портретъ снять и повѣсить гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ. Я сказала ей, что не рѣшусь дотронуться до вещей моего господина и въ особенности до этого портрета, хотя онъ и нарисованъ на старомъ листкѣ, вырванномъ изъ простой тетради, и что я даже не прикоснусь къ нему. Она сперва посмотрѣла на меня, а потомъ на рисунокъ; но въ эту минуту зашумѣли въ передней, и она бросилась туда, а я пошла сюда.

— Что же, портретъ-то висѣть такъ и оставили?

— Такъ висѣть и оставили. Охъ! — и Гонорія перевела духъ съ тихимъ стономъ: — охъ! мистрисъ Дедъ, большія у насъ тутъ перемѣны совершаются.

— Перемѣны вездѣ совершаются, я полагаю, отвѣчала сидѣлка. — Но я должна сказать, что была удивлена когда объ этомъ въ газетахъ прочитала. Да и какъ скоро, если вспомнить какъ онъ тогда тосковалъ! Но, Боже мой, такъ на свѣтѣ всегда дѣла дѣлаются.

Гонорія взяла Веню, отошла съ нимъ въ дальнюю часть комнаты и начала тамъ забавлять его лошадкой. Они производили тамъ столько шуму, что почти заглушали голоса обѣихъ женщинъ, оставшихся у камина.

— Вы ее знали прежде? спросила экономка, и сидѣлка по выраженію ея лица догадалась, что она говоритъ о новобрачной.

— Я ее знаю съ тѣхъ поръ какъ она ребенкомъ была. Мать моя была сидѣлкой въ Норрисъ-Кортѣ, а я разъ провела тамъ цѣлыя сутки, а мнѣ позволили ребенка на своихъ колѣняхъ подержать, чтобъ я могла сказать, что я его няньчила. Я была тогда совсѣмъ молоденькая; можно сказать, только что взрослая дѣвушка.

— Я объ ней почти ничего не знаю, сказала экономка; — у прислуги я ничего не разспрашивала; я и Гонорія, какъ вамъ извѣстно, совершенно чужія въ этихъ мѣстахъ. Ея отецъ былъ полковникъ, не правда ли?

— Полковникъ! Нѣтъ; второй супругъ мистрисъ Норрисъ былъ полковникъ, полковникъ Дарлингъ. Отецъ миссъ Норрисъ былъ мистеръ Норрисъ, изъ Норрисъ-Корта. Очень важные и богатые люди они были; но такъ какъ у нихъ не было сына, то все состояніе послѣ смерти мистера Норриса отошло отъ его вдовы. По истеченіи перваго года она вышла за полковника Дарлинга.

— Она должно-быть была очень молода, замѣтила экономка. — Она и до сихъ поръ не стара на видъ.

— Очень молода. Я помню какъ я въ первый разъ увидѣла ее во вдовьемъ чепчикѣ. Я тогда подумала, какова была бы я сама во вдовьемъ чепчикѣ, потому что съ виду она казалась не старше меня. Она была очень хороша собой. Люди говорили, какая жалость, что мистеръ Норрисъ умеръ такъ рано и оставилъ ее.

— Отъ чего же мистеръ Норрисъ умеръ?

— Не могу вамъ сказать. Я этого никогда не знала. Тутъ какая-то тайна была. Мать моя всегда говаривала, что она ничего объ этомъ не знала, а мнѣ кажется, дѣйствительно ничего не знала, какъ она на была любопытна. Онъ былъ боленъ около недѣли или десяти дней; но къ нему никого не допускали кромѣ мистера Пома, камердинера, да еще одного лакея. Нѣкоторыя изъ служителей думали, что болѣзнь была заразительная; но навѣрно никто не зналъ.

— Онъ такъ и умеръ?

— Такъ и умеръ. Маленькая дѣвочка, миссъ Шарлотта, какъ ее послѣ назвали, родилась въ то время когда онъ лежалъ больной. Мать моя говорила, что мистеръ Пимъ бралъ дѣвочку чтобы показать отцу, а это было очень дурно если болѣзнь-то была горячка. Когда мистеръ Пимъ вышедъ назадъ, то онъ былъ очень блѣденъ, какъ будто бы былъ свидѣтелемъ чего-то непріятнаго. Мистеръ Норрисъ померъ на слѣдующій день.

Экономка, не любившая ни въ какомъ случаѣ вдаваться въ тайны, посмотрѣла во всѣ глаза на сидѣлку, которая понизила свой голосъ, какъ мы обыкновенно это дѣлаемъ, говоря о вещахъ, о которыхъ нельзя разсуждать во всеуслышаніе, и сидѣла уставившись въ каминъ, какъ бы припоминая минувшее; черныя ленты ея развязанной шляпки висѣли прямо книзу.

— Что вы хотите сказать, мистрисъ Дедъ?

Вопросъ, казалось, возвратилъ ее къ настоящему, и она отвела свои глаза отъ камина.

— Что хочу сказать?

— Вы какъ будто бы испуганы.

— Въ самомъ дѣдѣ? Я полагаю, что я говорю тономъ своей матери: она всегда такъ говорила когда объ этомъ разказывала. У ней была такая привычка, если въ ея мѣстахъ что-нибудь тайное случалось. Удавалось ли ей узнать въ чемъ дѣло или не удавалось, она всегда говорила объ немъ такимъ тономъ, что пугала васъ и отчасти возбуждала желаніе узнать побольше.

— Но какая же тайна могла быть относительно мистера Норриса?

— Этого-то вотъ я не въ состояніи вамъ сказать. Какая-то тайна была, всѣ это знали; но мнѣ кажется, до сущности дѣла никто не добрался. Касалась ли эта тайна его болѣзни или смерти, или чего-нибудь другаго, мать моя никогда не дозналась. Иногда она думала, что тайна касается его жены. Они были нѣжными супругами до одного извѣстнаго вечера, когда между ними случился какой-то споръ, и затѣмъ послѣдовала страшная ссора, одна изъ тѣхъ ужасныхъ ссоръ, которыя пугаютъ весь домъ. Мистрись Норрисъ, до той поры казавшаяся кроткою, нѣжною и веселою молоденькою женщиной, въ сильномъ негодованіи ударила рукой по своему трюмо и страшно обрѣзалась. Все это произошло въ ихъ собственной комнатѣ. Посылали за мистеромъ Пимомъ, и вообще передряга была порядочная.

— Вы при этомъ были?

— Нѣтъ, не была; и мать моя не была. Мистрись Норрисъ послала за ней только по прошествіи нѣсколькихъ дней; то ей люди разказывали. Мистеръ Норрисъ съ того времени все былъ боленъ, а потомъ чрезъ три дня померъ. Буфетчикъ разказывалъ, а онъ безъ сомнѣнія слышалъ отъ камердинера, — они были, большія друзья, — что эта самая ссора и убила его господина.

— Какимъ же образомъ ссора-то могла его убитъ? воскликнула изумленная экономка.

Сидѣлка Дедъ покачала головой.

— Не знаю. Всякую всячину разказывали, какъ часто въ такихъ случаяхъ разказываютъ, и можетъ, во всемъ этомъ не было ни одного слова правды. Какъ бы вы было, мистеръ Норрисъ померъ, и никто не зналъ заподлинно отъ чего онъ померъ и что съ нимъ случилось, и какая причина повела ихъ къ страшной ссорѣ. Только два человѣка и могли бы сказать объ этомъ: мистрисъ Норрисъ, да мистеръ Пимъ.

— Мистеръ Пимъ, должно-быть, былъ въ то время еще молодымъ человѣкомъ, замѣтила экономка, помолчавъ немного.

— Лѣтъ тридцати, я полагаю. Ему теперь должно быть шестьдесятъ.

— Мистеру Пиму шестидесяти не будетъ! воскликнула въ отвѣтъ экономка.

— Однакоже должно быть очень близко, хотя ему столько никто не дастъ: онъ еще такой проворный. Когда мистрисъ Норрисъ совершенно оправилась, ей пришлось оставить Норрисъ-Кортъ, такъ какъ въ него переѣзжали новые владѣльцы, и съ того времени она по временамъ жила въ томъ домѣ, который нынѣ занимаетъ и который по праву принадлежитъ миссъ Шарлоттѣ, мистрисъ Сентъ-Джонъ, слѣдовало бы мнѣ сказать.

— Надѣюсь, она госпожа добрая? замѣтила экономка, схватившись только за послѣднія слова.

— Я думаю, что да, если захочетъ. Я объ ней многаго не знаю. Она съ душкомъ, какъ говорятъ, но вѣдь ее сильно баловали.

— Она очень хороша собой, но нисколько не похожа на мистрисъ Дарлингъ.

— Она очень похожа на своего отца. Мистрисъ Дарлингъ бѣдокура, а мистеръ Норрисъ былъ….

Ясный громкій голосъ, звавшій Веню, прервалъ эти слова. Гонорія услыхала его, ибо онъ раздался даже среди криковъ мальчика и скрипа колесъ его лошадки. Это былъ голосъ, къ которому она привыкла: часто, очень часто, проходя по передней, входя въ домъ, или выходя изъ него, мистеръ Сентъ-Джонъ призывалъ такимъ образомъ своего ребенка.

— Оставь лошадку, сказала Гонорія мальчику, поднимая его на руки. — Папаша зоветъ. Веня скоро опять къ своей лошадкѣ вернется.

Мистеръ Сентъ-Джонъ ждалъ въ передней. Онъ взялъ ребенка у Гоноріи, нѣсколько разъ нѣжно поцѣловалъ его и потомъ понесъ въ гостиную. Гонорія послѣдовала за нимъ, такъ какъ ей не было сказано, чтобъ она пошла внизъ, и притомъ въ ней родилось непреоборимое желаніе взглянуть на мистрисъ Сентъ-Джонъ.

Послѣдняя сидѣла одна возлѣ окна за рабочимъ столикомъ, стоявшимъ передъ ней, и съ какою-то прошивкой въ рукахъ. Казалось, она какъ будто бы весь свой вѣкъ жила въ этомъ домѣ. Ея черные волосы были нѣсколько приподняты съ ея лба и выказывали нѣжно обрисованныя тонкія черты ея лица. Быстро повернувъ голову къ отворившейся двери, она увидѣла своего входящаго мужа.

— Я принесъ къ тебѣ Веню, Шарлотта. Ему нужно познакомиться съ своею мамашей.

Она съ улыбкой встала въ своемъ темно-синемъ шелковомъ платьѣ, ярко блестѣвшемъ широкими складками, встрѣтила вошедшихъ посреди комнаты и схватила Веню. Мальчикъ, нѣсколько испуганный такимъ быстрымъ движеніемъ, посмотрѣлъ на нее во всѣ свои большіе сѣренькіе глазки.

— Ты будешь любить мамашу, Веня, сказала она, нѣжно его цѣлуя, и потомъ посадила его къ себѣ на колѣни и повѣсила передъ нимъ свою блестящую золотую цѣпочку, какъ она это дѣлала два или три мѣсяца тому назадъ. — Мамаша желаетъ полюбить Веню.

Но Веня въ этотъ день былъ недоступенъ подкупу и не хотѣлъ ничего говорить съ золотою цѣпочкой. Потомъ онъ какъ-то продолжительно посмотрѣлъ на нее, и вдругъ залился слезами, разразившись громкимъ крикомъ.

— Я ему еще незнакома, сказала мистрисъ Сентъ-Джонъ. — Чрезъ день или чрезъ два онъ меня лучше узнаетъ. Посмотри! что у меня есть для тебя, Веня!

Она взяла сладкій бисквитъ съ тарелки, случившейся на столѣ. Этимъ бисквитомъ, ласковыми словами и поцѣлуями Веня былъ утѣшенъ, забылъ свои рыданія и поцѣловалъ свою новую мамашу.

— Съ этой минуты мы друзья, сказала она торжественно, взглянувъ на своего мужа, тутъ же стоявшаго и улыбавшагося. — Я постараюсь быть и буду доброю для него матерью, Джорджъ.

"Я полюблю ее больше чѣмъ думала, " рѣшила Гонорія, стоя у дверей и несмотря на свое предубѣжденіе, не находя ничего дурнаго въ своей новой госпожѣ. «Я очень полюблю ее, если она будетъ любить ребенка.»

И такимъ образомъ будущая госпожа Анвика вступила въ свой новый домъ.

V. Наканунѣ Мартинова дня.

[править]

«Въ Анвикъ-Галлѣ, наканунѣ Мартинова дня, супруга Джорджа Карльтона Сентъ-Джона, эсквайра, разрѣшилась отъ бремени сыномъ.»

Таково было слѣдующее объявленіе въ мѣстной газетѣ чрезъ десять мѣсяцевъ или нѣсколько болѣе послѣ появленія послѣдняго. Я надѣюсь, вы не поскучаете этими извѣщеніями и не поставите мнѣ въ вину ихъ частое повтореніе: они еще не совсѣмъ кончились.

Наканунѣ Мартинова дня! Развѣ мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ католикъ, что онъ обозначаетъ рожденіе своихъ дѣтей днями святыхъ? Нѣтъ. Такое объявленіе сдѣлано не по желанію мистера Сентъ-Джона, а по настоянію мистрисъ Дарлингъ.

Совпаденіе рожденія втораго ребенка со днемъ рожденія Вени, десятаго ноября, было, безъ сомнѣнія, замѣчательно. Мистрисъ Дарлингъ, временно пребывавшая въ Анвикъ-Галлѣ и отъ природы немного склонная къ суевѣрію, считала это явленіе очень знаменательнымъ. Что если за рожденіемъ этого ребенка послѣдуетъ такая же ужасная трагедія какая послѣдовала за первымъ? спрашивала она сама себя, — и страшилась (кто изъ насъ не былъ свидѣтелемъ подобныхъ неосновательныхъ фантазій) помѣстить объявленіе въ газетахъ въ тѣхъ выраженіяхъ, въ какихъ было написано послѣднее.

— Я его видѣть не могу, сказала она мистеру Сентъ-Джону. — Я безъ содраганія не могу взглянуть на него. Напишите, что вамъ угодно, только не пишите «десятаго ноября».

Мистеръ Сентъ-Джонъ не могъ удержаться, чтобы не разсмѣяться.

Шарлотта чувствуетъ себя такъ хорошо какъ только можно ожидать, замѣтилъ онъ.

— Я знаю. Но перемѣна можетъ послѣдовать во всякую минуту. Пожалуста не смѣйтесь, мистеръ Сентъ-Джонъ. Назовите это глупостью, суевѣріемъ, какъ хотите, только не пишите объявленія въ тѣхъ выраженіяхъ, въ какихъ было написано послѣднее.

— Но какъ же мнѣ его написать? спросилъ онъ. — Если ребенокъ родился десятаго, я не могу написать девятаго или одиннадцатаго. Я никакого объявленія не пошлю, если хотите; мнѣ все равно.

— Не послать объявленія о ребенкѣ Шарлотты, воскликнула она съ неудовольствіемъ. Это будетъ пренебреженіемъ.

— Какъ угодно. Но вы видите, мальчику вздумалось явиться десятаго; нельзя же его отослать назадъ, чтобъ онъ выждалъ дня болѣе удобнаго.

— Напишите «наканунѣ Мартинова дня», сказала мистрисъ Дарлингъ послѣ нѣкотораго соображенія.

— Наканунѣ Мартинова дня!

— Да; почему же нѣтъ? Вѣдь это и есть наканунѣ Мартинова дня, сами знаете.

— Право не знаю, отвѣчалъ мистеръ Сентъ-Джонъ продолжая смѣяться. — Я рѣшительно не знаю есть ли святой Мартинъ въ вашемъ календарѣ.

— Это отъ того происходитъ, что вы такъ много въ Англіи жили. Англичане не обращаютъ вниманія на дни святыхъ. Я была долгое время за границей съ моими дѣтьми и всѣхъ ихъ знаю. День Св. Мартина великій день въ нѣкоторыхъ частяхъ Франціи. Пожалуста такъ и напишите, мистеръ Сентъ-Джонъ.

Онъ взялъ перо и написалъ какъ она желала и много этому смѣялся.

— Я бы хотѣлъ видѣть доктора Гревза, когда ему это попадется на глаза, сказалъ онъ, кладя объявленіе въ конвертъ.

— Старому-то негодному приверженцу Нижней Церкви, сказала съ пренебреженіемъ мистрисъ Дарлингъ. — Онъ ничего не значитъ.

Такимъ образомъ объявленіе было отправлено и въ надлежащее время возвратилось въ домъ напечатанное въ газетахъ. Мистрисъ Дарлингъ гордо понесла его на верхъ къ своей дочери.

— Посмотри, Шарлотта! Какъ это хорошо!

Мистрисъ Сентъ-Джонъ взяла газету въ свою слабую руку и прочитала молча, прочитала дважды.

— Какъ это случилось, что Джорджъ написалъ: наканунѣ Мартинова дня.

— Потому что я просила. Ты теперь, можно сказать, совершенно здорова, душечка, но мнѣ никакъ не хотѣлось сдѣлать объявленіе въ тѣхъ же словахъ въ какихъ было сдѣлано послѣднее.

— Оно никогда и не могло быть такъ сдѣлано, мама.

— Нѣтъ, могло. Развѣ оба ребенка родились не въ одинъ и тотъ же день года?

— Ахъ, это-то, холодно отвѣтила мистрисъ Сентъ-Джонъ, какъ будто бы объ этомъ фактѣ не стоило думать. — Въ томъ объявленіи было добавленіе, котораго не можетъ быть въ этомъ. Тогда было такъ написано: «супруга Джорджа Карльтона Сентъ-Джона разрѣшилась отъ бремени сыномъ и наслѣдникомъ».

Мистрисъ Дарлингъ ничего не отвѣтила, но она пристально и украдкой взглянула нѣсколько разъ на Шарлотту, перебирая какія-то вещи въ нѣкоторомъ отъ нея разстояніи.

Все шло довольно плавно въ Анвикъ-Галлѣ въ продолженіе нѣсколькихъ миновавшихъ мѣсяцевъ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ была покрайней мѣрѣ внимательна къ Венѣ и довольно обходительна въ обращеніи съ нимъ, а потому Гонорія начинала примиряться съ своею новою госпожой. Чувство этой дѣвушки по отношенію къ ней можно назвать отрицательнымъ, она не питала къ ней ни любви, ни ненависти. Она не то чтобы ненавидѣла ее, хотя прежде и думала что будетъ ненавидѣть; но и не очень любила.

Ревность рѣзко выступала на видъ въ характерѣ Шарлотты Норрисъ. Мистрисъ Дарлингъ не могла не видѣть этого, будучи на дѣлѣ свидѣтельницей проявленія этого чувства въ продолженіе всей минувшей жизни своей дочери; и одна изъ причинъ почему она не желала чтобы владѣлецъ Анвикъ-Галла былъ мужемъ Шарлотты, состояла именно въ томъ, что онъ уже былъ разъ женатъ и что наслѣдникъ его уже родился. Мистрисъ Дарлингъ была увѣрена, что Шарлотта будетъ отчаянно ревновать маленькаго Веню, если у ней у самой родится сынъ, и что ревность эта превратится въ ненависть. Поэтому она искренно надѣялась, что дѣтей у Шарлотты не будетъ; и въ ея сердцѣ поселилось безпокойное чувство съ того самаго часа какъ она узнала что есть виды на ребенка. Пока у Шарлотты не было сына, слишкомъ опасной ревности къ Венѣ не могло существовать. Но она могла родиться въ послѣдствіи.

Конечно, большая разница между двухъ-лѣтнимъ мальчикомъ, крѣпко топотавшимъ по усыпаннымъ хрящомъ дорожкамъ съ большою сентъ-бернардскою собакой Браномъ, запряженною въ веревочку впереди его, и тѣмъ младенцемъ, который лежалъ въ колыбели передъ каминомъ. Но многія матери, болѣе кроткія и самоотверженныя чѣмъ Шарлотта Сентъ-Джонъ, почувствовали бы душевную муку при видѣ такого контраста. Веня имѣлъ въ виду титулъ; онъ будетъ чрезвычайно богатъ даже между богатыми. Джорджъ (подъ этимъ именемъ новорожденный былъ записанъ въ метрикѣ) могъ считать свой будущій доходъ только немногими сотнями. Большая часть Анвикскаго имѣнія (не очень большаго) была майоратъ во всей строгости; да и значительное состояніе принесенное мистеру Сентъ-Джону его первою женой принадлежало теперь Венѣ. Мистеръ Сентъ-Джонъ, по всей вѣроятности, желалъ бы предоставить свое состояніе сколько одному сыну, столько же и другому; но въ этомъ онъ былъ не властенъ: онъ не могъ измѣнить существующаго порядка вещей. То что онъ успѣлъ упрочить въ пользу миссъ Норрисъ было очень, очень немного; но онъ надѣялся дополнить это для нея и для ея дѣтей ежегоднымъ сбереженіемъ части своего большаго дохода. Все-таки контрастъ былъ великъ, и мистрисъ Дарлингъ знала, что Шарлотта съ горечью подумала объ этомъ, когда сейчасъ произнесла съ повышеніемъ въ голосѣ: «сыномъ и наслѣдникомъ.

Что мистрисъ Сентъ-Джонъ будетъ неумѣренно любить своего ребенка, въ этомъ не было никакого сомнѣнія, любить болѣе чѣмъ сколько могло быть полезно для ней самой и для него. Мистрисъ Дарлингъ поняла это, когда Шарлотта лежала, приковавъ заботливые, бдительные глаза свои къ личику въ колыбели; а мистрисъ Дарлингъ внутренно рѣшила, можетъ-статься по опыту, что такая любовь не принесеть спокойствія. „Какъ бы я желала чтобъ это была дѣвочка!“ подумала мистрисъ Дарлингъ.

Шарлотта всю свою жизнь не знала мѣры въ своихъ привязанностяхъ и нерасположеніяхъ и теперь крайне не взлюбила сидѣлку, которая была при ней. Мать, вмѣсто того чтобъ удерживать ее, только потворствовала и угождала ей, по своему обыкновенію.

Въ настоящее время это могло ничего не значить, но въ послѣдствіи повело къ обстоятельствамъ, которымъ суждено было привести несчастные плоды. Сидѣлка (не мистрисъ Дедъ) была отчасти изгнана изъ спальни, и Принсъ, находившаяся въ Анвикъ-Галлѣ съ своею госпожой, заняла ея мѣсто. Слѣдствіемъ этого было то, что когда по прошествіи двухъ недѣль мистрисъ Дарлингъ уѣхала изъ Анвикъ-Галла, она принуждена была оставить въ немъ Принсъ, безъ которой тамъ уже не могли обойдтись, и окончательнымъ результатомъ было то, что Принсъ совершенно оставила служеніе при мистрисъ Дарлингъ и поселилась въ Анвикъ-Галлѣ въ качествѣ няньки при ребенкѣ.

Теперь мы должны продвинуться впередъ на нѣсколько мѣсяцевъ.

Наступила весна. Мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ, засѣдавшій въ парламентѣ, долженъ былъ отправиться въ Лондонъ; но жена его осталась въ Анвикѣ. Новорожденный ребенокъ казался слабымъ, и потому полагали, что лондонскій воздухъ не будетъ для него такъ благопріятенъ какъ деревенскій; но мистрисъ Сентъ-Джонъ намѣревалась присоединиться къ своему супругу послѣ Святой. Безъ ребенка? Нѣтъ, ни за какія блага въ мірѣ не согласилась бы она отправиться безъ него. Слабый ребенокъ въ нѣсколько дней сталъ для нея величайшимъ сокровищемъ на землѣ; ея любовь къ нему была того дикаго, страстнаго, всепоглощающаго свойства, которое, можно надѣяться, извѣстно только немногимъ матерямъ, потому что оно никогда не посѣщаетъ правильно бьющагося сердца.

По мѣрѣ того какъ росла ея любовь къ собственному ребенку, росла въ ней ревность къ Венѣ, не только ревность, но и отвращеніе. Мистрисъ Дарлингъ не ошиблась въ томъ, что предвидѣла: ревность и отвращеніе уже наступали, за ними несомнѣнно послѣдуетъ ненависть. Шарлотта боролась съ этимъ чувствомъ. Шарлотта знала какъ чувство это было дурно, какъ оно было недостойно по отношенію къ ея мужу, какъ жестоко по отношенію къ Венѣ, и она боролась съ нимъ сильно. Она брала Веню къ себѣ на колѣни и ласкала его; и ребенокъ начиналъ любить ее, бѣгалъ къ ней во всякое время, когда могъ съ торжествомъ вырваться отъ Гоноріи, и она схватывала его, и какъ будто бы прятала, и говорила Гоноріи, чтобъ она сходила въ лѣсъ и посмотрѣла не убѣжалъ ли туда шалунъ-мальчикъ. Правда, разъ или два, по какому-то ничтожному поводу, она разразилась бурей гнѣва, которая буквально заставила Гонорію остолбенѣть отъ ужаса: она схватила маленькаго мальчика какъ какая-нибудь тигрица и жестоко его прибила. Гонорія и Веня были перепуганы въ одинаковой степени; даже Принсъ смотрѣла съ изумленіемъ.

Положеніе дѣлъ нисколько не исправлялось обѣими няньками. Если отвращеніе и неудовольствіе господствовали между ними когда Принсъ являлась въ домѣ какъ случайная посѣтительница, то во сколько разъ болѣе господствовали они теперь! Открытой вражды между ними не было; до этого онѣ еще не дошли; но между ними поддерживалась нескончаемая система, такъ-называемаго между служителями, подтачиванія. Свирѣпо и неистово было расположеніе, съ которымъ онѣ смотрѣли другъ на друга; чувство гнѣва и антипатіи, назовите, какъ угодно, тлѣло въ ихъ сердцахъ.

Основаніемъ для него служила ихъ взаимная личная ненависть; уходъ за дѣтьми довершалъ его. Гонорія естественно желала, чтобы Веня считался первымъ и главнымъ, по праву своего старшинства и положенія какъ наслѣдникъ; Принсъ говорила, что новый ребенокъ имѣетъ право быть главнымъ; и не нужно добавлять, что ее тайно и явно поддерживала мистрисъ Сентъ-Джонъ. Это было вдвойнѣ гибельно; ссоры нянекъ не причинили бы большаго зла, но ихъ соперничество относительно дѣтей усиливало ненависть въ сердцѣ ихъ госпожи. Мистрисъ Дарлингъ, — и въ этомъ слѣдуетъ отдать ей справедливость, — положительно воспрещала дѣлать какую-либо разницу между дѣтьми, какъ только замѣчала ее въ теченіе своихъ временныхъ пребываній въ Анвикъ-Галлѣ; и однажды, услышавъ что Принсъ подсмѣялась надъ Гоноріей и Веней, она затворилась въ комнатѣ съ этою женщиной и сдѣлала ей строгій выговоръ.

Время проходило, и наступила Пасха. Въ четвергъ на Страстной недѣлѣ ожидали пріѣзда мистера Сентъ-Джона. Супруга его, очень любившая мужа, ждала его возврата съ какимъ-то страстнымъ нетерпѣніемъ, не менѣе сильнымъ отъ того что оно сдерживалось ея обычными холодностію и спокойствіемъ. Экипажъ, запряженный двумя пони, былъ высланъ на станцію послѣ полудня, чтобы встрѣтить поѣздъ, и Анвикская госпожа, задолго до того времени когда могъ возвратиться экипажъ, помѣстилась вередъ открытымъ окномъ, изъ котораго былъ виденъ поѣздъ къ дому. День былъ ясный и свѣтлый, одинъ изъ тѣхъ прекрасныхъ дней, которые иногда случаются весной и представляютъ такой рѣзкій контрастъ съ миновавшею зимой, и возносятъ много сердецъ къ небу. Въ то время какъ она сидѣла, вбѣжалъ Веня. Дверь не была плотно затворена, и дитя, распахнувъ ее торжественно, кинулся къ мистрисъ Сентъ-Джонъ, черный какъ маленькій слесарь: руки, лицо платье и все было выпачкано. Она была одѣта въ прекрасное шелковое муаровое платье, яблочно-зеленаго цвѣта, съ кокетливымъ небольшимъ кружевнымъ уборомъ на головѣ, прикрѣпленномъ большими золотыми булавками»

— Веня, что это ты изъ себя сдѣлалъ?

Вевя положилъ свои испачканныя ручки на ея платье и началъ разказывать ей что-то не совсѣмъ понятное; его сѣрые глазки смѣялись, его хорошенькіе зубы блестѣли. Бранъ побѣжалъ куда-то, Веня побѣжалъ за нимъ, и оба упали, или, можетъ-быть, упалъ одинъ только Веня, посреди пѣтуховъ и куръ, гдѣ было очень грязно. И тамъ они притаились, повидимому, и валялись вмѣстѣ.

— Веня дурной мальчикъ, что такъ испачкался, воскликнула она, быстро разостлавъ свой носовой платокъ между шелковымъ платьемъ и грязными ручками. — Гдѣ Гонорія?

Веня радостно расхохотался. Онъ успѣлъ обогнать Гонорію и скрылся отъ нея въ то время какъ она его искала.

Мальчикъ продолжалъ стоять у ея колѣнъ и лепеталъ на своемъ несовершенномъ языкѣ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ уже болѣе не старалась понять его; она задумалась, и ея пальцы безсознательно перебирали прекрасные кудри ребенка.

— А! Такъ вотъ вы гдѣ, сэръ! воскликнула Гонорія, заглянувъ въ комнату. — Хорошо; а я весь домъ за вами избѣгала.

— Я съ мамашей, лепеталъ Веня.

— И какой вы славный чумичка: только чтобы съ мамашей быть, дурной мальчикъ!

— Вамъ не слѣдовало бы допускать его до такого состоянія, Гонорія.

— Я въ этомъ не виновата, ма’амъ; онъ убѣжалъ отъ меня вслѣдъ за собакой.

— Возьмите его въ дѣтскую, заключила мистрисъ Сентъ-Джонъ, обративъ снова свои глаза къ окну и глядя на извивавшуюся дорогу.

Гонорія вынесла его, ласково говоря ему, что онъ дурной маленькій мальчикъ, потому что такъ загрязнился, а что грязные маленькіе мальчики никогда на небо не попадутъ, пока снова чисты не будутъ.

Мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ продолжала сидѣть у окна и задумчиво смотрѣть въ него.

Первое что вызвало ее изъ задумчивости, — а сколько времени она въ ней оставалась, она сама того не знала, — былъ звукъ голосовъ снаружи дома. Она выглянула и увидѣла Гонорію и Веню. Маленькій Веня былъ одѣтъ въ свое лучшее платье, а казался какъ будто сейчасъ вынутымъ изъ коробочки. Гонорія была тоже одѣта для прогулка.

— Куда вы идете? спросила мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Я иду папашу смотрѣть, отвѣчалъ нетерпѣливый Веня, прежде чѣмъ успѣла заговорить Гонорія. Глазки его блестели, щечки румянились.

— Я веду его встрѣчать экипажъ, ма’амъ, прибавила няня.

— Но, начала было мистрисъ Сентъ-Джонъ и потомъ вдругъ остановилась. Гонорія почти испугалась при видѣ тупаго взгляда и мгновеннаго проблеска гнѣва, слѣдовавшихъ одинъ за другимъ на ея лицѣ. — Зачѣмъ вамъ идти туда? снова начала она: — Онъ скоро папашу и дома увидитъ.

— Почему же мнѣ туда его не взять, ма’амъ? отвѣчала Гонорія совершенно почтительно, но смѣло.

Мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ не могла сказать почему; у ней не было готоваго предлога къ отказу. Гонорія подождала съ минуту, но дальнѣйшихъ словъ не послѣдовало.

— Все равно что въ ту, что въ другую сторону идти, ма’амъ, сказала она, взявъ Веню за руку. — Его папаша иначе огорчиться можетъ. Когда онъ въ прошломъ году домой возвратился, и не встрѣтилъ Веню въ аллеѣ, онъ тотчасъ же началъ звать его, какъ только вошелъ въ переднюю.

— Ну, хорошо, сказала мистрисъ Сентъ-Джонъ. — Держитесь возвышенной стороны дороги, чтобы можно было васъ видѣть.

Она повернулась и тихо пошла. Гонорія втайнѣ возмущалась приказаніемъ, а госпожа Анвика смотрѣла имъ вослѣдъ. Она была погружена въ задумчивость, выжидая минуту появленія своего мужа, когда послѣ первой встрѣчи она велитъ принесть своего ребенка и съ любовью передастъ его ему на руки. Другому дитяти суждено было явиться первымъ въ этихъ рукахъ, а она этого не предугадывала. Одно неукротимое болѣзненное желаніе гнѣздилось, почти безсознательно, въ душѣ мистрисъ Сентъ-Джонъ, желаніе чтобъ ея мужъ любилъ ея ребенка больше чѣмъ другаго. Она бросилась наверхъ къ Принсъ, приказала ей скорѣй одѣть ребенка и нести его на встрѣчу къ отцу. Ребенокъ спалъ. Принсъ взглянула на него, какъ будто бы желая сказать ей объ этомъ, но тонъ голоса ея госпожи былъ повелительный, очевидно не допускавшій ни противорѣчія, ни отлагательства.

— А, и вы пришли! — Таково было привѣтствіе Гоноріи, не совсѣмъ любезно выраженное, когда она увидѣла что Принсъ присоединилась къ ней. — Что это съ нимъ сдѣлалось?

Вопросъ относился къ плачу ребенка, раскапризничавшагося оттого что его разбудили. Принсъ, рѣдко нисходившая до ссоръ на словахъ, продолжала идти спокойными шагами, съ надменностью поднявъ свою голову.

— Я здѣсь такое же право имѣю какъ и вы, сказала она, — да и Джорджъ столько же имѣетъ право какъ и другое дитя. Вы знайте свое дѣло и со мной не говорите.

Въ это время показался экипажъ. Мистеръ Сентъ-Джонъ правилъ самъ. Онъ остановилъ лошадей, когда увидѣлъ себя среди дѣтей, передалъ возжи груму и соскочилъ наземь. Маленькій Веня въ восторгѣ прыгалъ вокругъ своего отца, и мистеръ Сентъ-Джонъ сжалъ его въ своихъ объятіяхъ.

Двѣ минуты, по крайней мѣрѣ, прошло прежде нежели онъ вспомнилъ о Принсъ, которая стояла совершенно спокойно съ своимъ питомцемъ. Онъ обернулся къ ребенку, чтобы приласкать его; но голосъ и лицо отца были чужды малюткѣ, и онъ, само собой разумѣется, громко расплакался, и тѣмъ громче, что еще не успѣлъ совсѣмъ успокоиться. Мистеръ Сентъ-Джонъ оставилъ его и пошелъ по газону съ Веней, сосредоточивъ все свое вниманіе на своемъ первенцѣ. Веня иногда бросался къ нему въ руки для новыхъ объятій, иногда прыгалъ возлѣ него по травѣ или вертѣлся передъ нимъ, продолжая держаться за его руку и блестя на солнцѣ стальными пуговками на зеленомъ бархатномъ камзольчикѣ. Онъ снялъ съ себя шапочку, бросилъ ее Гоноріи, и его прекрасные локоны отлетали отъ его головы при каждомъ движеніи, открывая очаровательное личико, юныя черты котораго обѣщали умъ и чувство.

Мистеръ Сентъ-Джонъ махнулъ шляпой своей супругѣ сидѣвшей у открытаго окна. Она все видѣла — и нѣжную встрѣчу одного ребенка, и пренебреженіе другимъ. Негодованіе, гнѣвъ и ревность закипѣли въ ея груди, и она столь же мало имѣла надъ ними власти, какъ и надъ вѣтромъ, развѣвавшимъ волосы ея мужа. Она видѣла, она чувствовала, что онъ выказалъ пламенную любовь къ Венѣ, и равнодушіе къ ея ребенку. Въ одно мгновеніе она стала какъ безумная.

Что именно случилось, когда вошелъ Джорджъ Сентъ-Джонъ, онъ не могъ въ послѣдствіи припомнить: онъ былъ слишкомъ изумленъ, можно сказать, слишкомъ испуганъ, чтобы принять или сохранить какое-нибудь вѣрное впечатлѣніе. Странный, дикій видъ лица его жены, ясно говорившій, какъ ему казалось, о сумашествіи, вопль упрековъ, какихъ онъ никогда не слыхалъ отъ женщины, Веня сбитый съ ногъ сильнымъ ударомъ, Веня съ окровавленною щекой — пронеслись мимо его глазъ какъ смутный сонъ. Повидимому, сонъ этотъ продолжался только одно мгновеніе, и въ слѣдующій затѣмъ моментъ Шарлотта упада на диванъ блѣдная и дрожащая въ истерикѣ.

Джорджъ Сентъ-Джонъ, опомнившись, поднялъ своего мальчика, обтеръ его бѣдное пораненое личико своимъ платкомъ, прижалъ его къ груди на минуту, чтобы сколько-нибудь утѣшить, и отнесъ его въ переднюю къ Гоноріи. Дѣвушка вскрикнула, когда увидѣла щеку малютки, и взглянула на своего господина вопросительнымъ взглядомъ; но онъ отъ него уклонился.

— Нечаянный случай, сказалъ онъ спокойно. — Замойте теплою водой.

Онъ возвратился въ комнату и затворился въ ней съ своею женой. Онъ не упрекнулъ ея ни единымъ словомъ, онъ не сталъ говорить съ ней, но подошелъ къ окну, молча остановился, и сталъ смотрѣть въ него, обернувшись къ ней спиной и прислонившись лбомъ къ одному изъ стеколъ.

Она, громко рыдая, начала съ нѣжностью упрекать его, что онъ всю свою любовь обращаетъ на Веню и ничего не оставляетъ для ея ребенка. Онъ отвѣчалъ холодно, не оборачиваясь, что любитъ одинаково какъ одного такъ и другаго ребенка; что на его глаза между ними нѣтъ никакой разницы, а надѣется, никогда не будетъ, но пятимѣсячный ребенокъ, плачущій при его приближеніи, не могъ быть для него такимъ сопутникомъ какъ Веня.

— Ахъ, Джорджъ, прости меня! рыдала она, подойдя къ нему и положивъ на него руку съ ласкою. — Я люблю, я люблю тебя, но я не могла этого снести. Онъ нашъ ребенокъ, и твой и мой, а между тѣмъ онъ какъ будто бы ничто для тебя въ сравненіи съ Веней. Неужели ты не простишь меня?

Онъ не могъ устоять противъ умоляющихъ словъ, онъ не могъ отбросить нѣжной руки, которая прокрадывалась въ его собственную.

— Я прощаю, если ты думаешь, что прощеніе отъ меня зависитъ, Шарлотта, отвѣчалъ онъ, обернувшись наконецъ, но говоря печально и тихо.

— Ты еще не поцѣловалъ меня, шепнула она, между тѣмъ какъ капли слезъ катились одна за другой по ея щекамъ.

Онъ тотчасъ же наклонился, чтобы поцѣловать ее, точно также холодно и спокойно какъ и говорилъ съ ней, какъ будто бы умъ его не былъ занятъ настоящимъ. Она жестоко почувствовала это, она громко обвиняла запальчивость своего чувства, и когда ея слезы обсохли, побѣжала на верхъ въ дѣтскую, схватила Веню и сѣла съ нимъ на колышащіяся кресла Гоноріи. Тутъ она стала ласкать его, расправила ему на лбу волосы и прижала его горячую щечку, уже поджившую подъ вліяніемъ теплой воды, къ своей собственной щекѣ.

— Веня все попрежнему свою мамашу любитъ? тихо шептала она ему на ухо. — Мамаша не хотѣла ему больно сдѣлать.

И благородный мальчикъ нѣжно улыбнулся ей въ лицо, вмѣсто отвѣта, и нѣсколько разъ поцѣловалъ ее своими розовыми губками.

— Будьте какъ можно осторожнѣе съ его бѣдненькою щечкой, Гонорія, сказала она, опуская на полъ мальчика и выходя изъ комнаты. Она только немного оцарацана, какъ я вижу.

— Должно-быть въ самомъ дѣдѣ это былъ нечаянный случай какъ и баринъ сказалъ, рѣшала недоумѣвающая Гонорія. — А, хоть побожиться, я думала, что она это сама сдѣлала.

Мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ продолжалъ стоять на прежнемъ мѣстѣ у окна. Онъ смотрѣлъ въ него и ничего не надѣлъ. Возвращеніе жены не вывело его изъ задумчивости.

— Я сейчасъ ходила чтобы примириться съ нимъ, Джорджъ, сказала она почти также невнятно какъ говорила на верху. — Милый маленькій Веня! Мы теперь друзья больше чѣмъ когда-либо, и онъ меня сто разъ поцѣловалъ и простилъ меня. Ахъ, Джорджъ, другъ мой, какъ я объ этомъ сожалѣю! Повѣрь, повѣрь мнѣ, я употреблю всѣ усилія чтобы сдерживать порывы своего сердца. Въ другой разъ я его не ударю.

Но Джорджъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ стоялъ какъ человѣкъ не понимающій. Онъ ничего не слыхалъ: его мысли летала въ минувшемъ. Просьбы, нѣтъ, мольбы его умиравшей жены носились передъ нимъ, также какъ и взглядъ ея милаго лица въ ту минуту, когда она говорила ему, какъ и слабые звуки ея любящаго голоса, замолкнувшаго на вѣки:

«Когда пройдутъ мѣсяцы и годы, а ты подумаешь о другой женѣ, то, умоляю, выбери такую, которая будетъ матерью моему ребенку. Не увлекись красотой, не искусись богатствомъ, не впади въ благовидный обманъ, но возьми такую, которая будетъ для него любящею матерью, какою была бы я сама….»

Горько, горько было ему припомнить эти мольбы, — а какъ онъ исподнилъ ахъ? Онъ взглянулъ на жену имъ выбранную — и готовъ былъ вздохнуть со стономъ отъ муки своего раскаивающагося сердца.

VI. Анвикское суевѣріе.

[править]

Время шло въ Анвикъ-Галлѣ такъ же, какъ оно идетъ повсюду, а вмѣстѣ съ намъ росли оба мальчика. Погода стояла осенняя. Веня былъ здоровый маленькій джентльменъ, почти четырехъ лѣтъ, сильный и рѣзвый; а Джорджъ — слабый мальчикъ, почти двухъ лѣтъ, съ бѣлокурыми локонами и яркою розовою краской на щекахъ.

Мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ проводилъ въ Лондонѣ больше времени чѣмъ требовали его парламентскія обязанности и часто оставался тамъ когда палата не засѣдала; а когда онъ жилъ въ Анвикъ-Галлѣ, то, повидимому, всегда имѣлъ предлогъ не быть дома. Ружейная охота, рыбная ловля, травля борзыми и гончими, объѣздъ имѣнія съ управляющимъ, надзоръ за улучшеніями, предсѣдательство въ небольшомъ магистратѣ Анвика, поѣздка въ главный городъ графства въ болѣе важныя собранія, разъѣзды по гостямъ на день или на два къ сосѣдямъ-холостякамъ — подъ такими и иными предлогами владѣлецъ Анвикъ-Галла почти никогда не сидѣлъ дома. Что думала объ этихъ частыхъ отлучкахъ его жена, никто сказать не могъ; на лицѣ у ней часто собиралось темное облако; но все между ними шло ровно, по крайней мѣрѣ, насколько знала прислуга. Впрочемъ, поговаривали шепотомъ, что Джорджъ Сентъ-Джонъ не нашелъ въ Шарлоттѣ Норрисъ того ангела, котораго предполагалъ найдти; да и много ли людей успѣли найдти себѣ ангеловъ въ женитьбѣ изъ-за красоты?

Погода была осенняя, стоялъ сентябрь мѣсяцъ; и мистеръ Сентъ-Джонъ былъ дома. Сомнительно однакоже, былъ ли бы онъ дома, еслибы за нимъ не послали, ибо онъ писалъ, что намѣревается посвятить октябрь мѣсяцъ пѣшеходному путешествію по Бельгіи, во болѣзнь, постигшая мистрисъ Сентъ-Джонъ, заставила его возвратиться въ Анвикъ.

Болѣзнь была серіозная, если не опасная, и обнаружилась, какъ болѣе чѣмъ намекнули владѣльцу Анвика, когда онъ пріѣхалъ, какимъ-то необыкновеннымъ припадкомъ раздражительности характера. Мистеръ Сентъ-Джонъ уже привыкъ слышать объ этихъ сильныхъ припадкахъ раздражительности; о четырехъ или о пяти слышалъ онъ въ продолженіе своей супружеской жизни; но припадокъ, описанный въ послѣдней главѣ, былъ единственный, который онъ самъ видѣлъ. Въ этотъ разъ поводомъ къ раздраженію послужилъ какой-то случайный ушибъ, причиненный по неосторожности маленькому Джорджу одною изъ служанокъ. Мистеръ Сентъ-Джонъ нашелъ въ Анвикъ-Галлѣ мистрисъ Дарлингъ, и мистеръ Пимъ являлся часто; но Шарлоттѣ уже становилось лучше.

Однажды мистеръ Сентъ-Джонъ сидѣлъ на скамьѣ, на дерновомъ пандусѣ передъ окнами, праздно наслаждаясь спокойною красотой сентябрьскаго дня. Деревья блестѣли теплыми колерами осени — пунцовымъ, коричневымъ, желтымъ, фіолетовымъ; голубое небо, подернутое тамъ и сямъ тонкими, бѣлыми, кудреватыми облаками, казалось, поднималось до чудной и дивной высоты. Оба мальчика, въ сопровожденіи своихъ нянекъ, Принсъ и Гоноріи, играли въ паркѣ съ своею любимою собакой, Браномъ: ихъ крики и густой дай Брана долетали до слуха мистера Сентъ-Джона.

Онъ былъ погруженъ въ думу, въ думу нѣсколько праздную. Игравшія передъ нимъ дѣти, больная жена, лежавшая дома, и вообще не совсѣмъ удовлетворительное положеніе дѣлъ составляли главныя темы его размышленіи. Онѣ перенесли его назадъ, ко времени его второй свадьбы. Плѣненный красотой Шарлотты, онъ женился на ней очертя голову, не давъ себѣ времени обдумать свой шагъ какъ слѣдуетъ и хорошо познакомиться съ ней. «Женись второпяхъ, да и кайся на досугѣ»,[3] шепталъ онъ про себя, и тутъ только замѣтилъ приближеніе мистрисъ Дарлингъ.

Она шла черезъ паркъ пересѣкая его подъ прямымъ угломъ. Она въ это утро ходила пѣшкомъ въ свой собственный домъ и теперь возвращалась назадъ, а это составляло разстояніе въ шесть миль, и даже больше по дорогѣ полемъ, которую она избрала какъ болѣе пріятную въ хорошій день. Мистрисъ Дарлингъ любила ходить, и вполнѣ наслаждаясь прогулкой, приближалась съ веселою улыбкой на своемъ все еще прекрасномъ лицѣ и кивала своему зятю.

— Какимъ празднымъ человѣкомъ вы смотрите, мистеръ Карльтонъ! воскликнула она въ то время, какъ онъ подвинулся на скамьѣ чтобы дать ей мѣсто. Она, обыкновенно, называла его этою фамиліей.

— Мнѣ кажется, я съ нѣкотораго времени какъ-то вообще облѣнился. Все ли у васъ благополучно въ домѣ?

— Совершенно благополучно. Только у Маріанны подчелюстная желѣза опухла; у ней это часто бываетъ. Я велѣла ей лечь въ постель и натерѣть лицо спиртомъ. Шарлотта встала?

— Не знаю. Я ужь часа два здѣсь сижу.

— Мистеръ Пимъ говорилъ, что ей сегодня можно встать не надолго съ тѣмъ, однакоже, чтобъ она полежала на диванѣ. Какъ малютки довольны!

Она указала на паркъ. Мистеръ Сентъ-Джонъ тоже смотрѣлъ на дѣтей, какъ казалось. Онъ оперся своимъ правымъ локтемъ на ручку скамьи, ладонью поддерживалъ себѣ подбородокъ и смотрѣлъ прямо впередъ. Въ дѣйствительности же онъ ничего не видѣлъ и ничего не слышалъ; онъ былъ погруженъ во внутреннюю жизнь мысли.

— Какая причина болѣзни Шарлотты? спросилъ онъ вдругъ, не измѣняя своего положенія. — Это ужь во второй разъ.

Испугъ отразился на лицѣ мистрисъ Дарлингъ.

— Она слаба здоровьемъ, я думаю, — былъ отвѣтъ послѣ нѣкотораго молчанія.

— Я не думаю; отъ природы она не слаба, произнесъ мистеръ Сентъ-Джонъ съ удареніемъ. — Я слышу о припадкахъ раздражительности характера, мистрисъ Дарлингъ, до того сильныхъ, что они внушаютъ мысль о сумашествіи, когда случаются, снова началъ онъ. — Это было причиной и теперешней болѣзни, сколько я понимаю.

— Кто это вамъ сказалъ? нетерпѣливо спросила мистрисъ Дарлингъ. — Мистеръ Пимъ?

— Нѣтъ, мистеръ Пимъ никогда во всю свою жизнь не говорилъ мнѣ объ этомъ предметѣ. Я разъ упомянулъ ему объ этомъ по поводу прежнихъ болѣзней, мѣсяцевъ десять тому назадъ, но онъ не хотѣлъ понять меня и отклонилъ разговоръ самымъ рѣшительнымъ образомъ.

Мистрисъ Дарлингъ закусила губы. Что она была въ какомъ-то большомъ и непріятномъ затрудненіи, въ этомъ нельзя было усомниться, взглянувъ на ея лицо, но она поспѣшила отвернуть его отъ мистера Карльтона.

— Я самъ былъ свидѣтелемъ одной изъ такихъ сценъ раздражительности, снова началъ онъ. — И сознаюсь, никогда въ жизни я не былъ такъ перепуганъ. Я думалъ, что Шарлотта вдругъ съ ума сошла.

Губы мистрисъ Дарлингъ побѣлѣли. Но открытіе, что онъ самъ былъ свидѣтелемъ, не захватило ея врасплохъ, ибо Принсъ въ то время говорила ей объ этомъ.

— Если я объ этомъ вамъ теперь упоминаю, мистрисъ Дарлингъ, то это нисколько не въ видѣ жалобы. Я женился на вашей дочери и долженъ довольствоваться…. онъ остановился, какъ будто бы желая измѣнить или смягчить выраженіе, но тотчасъ же прибавилъ, — тѣмъ что я сдѣлалъ. Она моя жена, хозяйка моего дома, и я не желаю чтобъ это было иначе. Но заговоривъ объ этомъ, я имѣю цѣлью узнать отъ васъ, нѣтъ ли какого-нибудь средства, которымъ можно было бы предупредить столь сильные припадки гнѣва.

Отвѣта и на это не послѣдовало. Мистрисъ Дарлингъ была холодна, блѣдна и испугана; она отвернула свою голову еще больше.

— Вы съ ней всю свою жизнь провели; вы должны знать объ этихъ припадкахъ гораздо больше чѣмъ я знаю, снова началъ мистеръ Сентъ-Джонъ. — Она всю свою жизнь имъ подвергалась?

— Да, сказала мистрисъ Дарлингъ, заговоривъ наконецъ. — Но не часто. Я вамъ скажу откровенно всю правду: я не помню, чтобы до свадьбы случилось съ ней болѣе трехъ или четырехъ припадковъ. Несчастный недостатокъ въ характерѣ; я не могу этого не признать; но чрезъ минуту все проходитъ, мистеръ Карльтонъ.

— Но подумайте что она такое въ эту минуту! Она можетъ…. она можетъ убить кого-нибудь. Я увѣренъ, что она не могла владѣть сама собой въ тотъ день, какъ я ее видѣлъ въ такомъ припадкѣ.

Мистрисъ Дарлингъ казалась встревоженною.

— Она всегда сожалѣетъ объ этомъ въ послѣдствіи, мистеръ Карльтонъ, сказала она умоляющимъ тономъ извиненія; — она раскаивается какъ малый ребенокъ.

Онъ зналъ это. Но раскаяніе въ будущемъ не измѣняетъ настоящей опасности.

— У самихъ у васъ характеръ кроткій, и я увѣрена, вы снисходительны къ тѣмъ, у кого онъ не таковъ, замѣтила мистрисъ Дарлингъ, обернувшись къ нему съ улыбкой. — Еслибы вы только знали сколько тысячъ вспыльчивыхъ характеровъ существуетъ въ мірѣ! Характеръ Шарлотты одинъ изъ множества.

— Не въ этомъ вопросъ, прервалъ онъ. — Я уже сказалъ, что не жалуюсь на фактъ, и сожалѣю, что заговорилъ о немъ; и только желаю знать, нѣтъ ли какой-нибудь предупредительной мѣры.

— Я ни одной не знаю, сказала мистрисъ Дарлингъ. — Это очень безразсудно со стороны Шарлотты, очень! Можно было бы думать, что ея послѣдняя болѣзнь послужатъ для нея предостереженіемъ; и все-таки вотъ что вышло! Ей никогда не имѣть другаго ребенка, если она станетъ продолжать такимъ образомъ.

— Она не только себѣ вредитъ, но я боюсь, что она можетъ повредить и другимъ. Она можетъ, говорю я, нанесть гибельный ударъ: она съ ума сходитъ въ эти….

— Нѣтъ, нѣтъ, это не то, прервала мистрисъ Дарлингъ. — Пожалуста, не говорите этого, мистеръ Сентъ-Джонъ. Она не сумашедшая.

— Сожалѣю, что огорчалъ васъ, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ. — Я, конечно, только разумѣлъ, что она во время пароксизма также не въ состояніи владѣть собой какъ и всякая совершенно умалишенная женщина. Еслибы были какія-нибудь средства, еслибы былъ какой-нибудь образъ дѣйствія, который могъ бы предупредить эти припадки гнѣва, то вамъ слѣдовало бы испытать его. Я полагалъ, что вы, можетъ-статься, знаете какимъ образомъ можно ее сдерживать.

— Мнѣ никогда не случалось слышать, что есть возможность какимъ-нибудь дѣйствительнымъ образомъ исцѣлять вспыльчивость характера. Священникъ будетъ говорить вамъ, что его можно молитвой сдерживать, а докторъ — что этому могутъ помочь лѣкарства; но я полагаю, что ни то, ни другое не поможетъ. У меня когда-то была служанка, очень добрая и усердная, которая разъ или два въ годъ разражалась страшнымъ гнѣвомъ, такъ что посуду била.

Мистрисъ Дарлингъ сказала это съ веселымъ смѣхомъ, какъ будто бы говорила о пустомъ предметѣ. Это уязвило доброе чувство мистера Сентъ-Джона, и онъ нахмурился.

— Поэтому вы ничего не знаете чѣмъ бы помочь этому, мистрисъ Дарлингъ?

— Право не знаю. Но я думаю, что это само собой пройдетъ: Шарлотта съ лѣтами будетъ благоразумнѣе. Я переговорю съ ней объ этомъ при первомъ случаѣ; въ общемъ она очень кроткаго характера, мистеръ Карльтонъ, хотя, можетъ-быть, нѣсколько надменна въ манерахъ; но такіе незначительные недостатки, безъ сомнѣнія, извинительны.

Мистеръ Сентъ-Джонъ не сдѣлалъ въ отвѣтъ никакого замѣчанія. Онъ всталъ, потянулся и пошелъ прочь. Мистрисъ Дарлингъ остановила его вопросомъ:

— Какъ узнали вы о причинѣ болѣзни? Вамъ Гонорія сказала?

— Нѣтъ! мнѣ даже неизвѣстно, знала ли Гонорія объ этомъ.

— Мнѣ также неизвѣстно, знаетъ ли она объ этомъ. Я упомянула Гонорію, потому что она у васъ, какъ мнѣ кажется, служанка болѣе довѣренная чѣмъ другія и, можетъ-статься, передаетъ вамъ обо всемъ что дѣлается въ вашемъ отсутствіи.

Мистеръ Сентъ-Джонъ устремилъ свои свѣтлые, правдивые глаза и пристально взглянулъ ими въ глаза на него смотрѣвшіе. Онъ былъ не подозрителенъ и ясенъ какъ день; но невольно подумалъ, не скрывается ли въ этихъ словахъ какого-нибудь двусмысленнаго значенія.

— У меня довѣренныхъ слугъ нѣтъ, мистрисъ Дарлингъ. А еслибъ и были, то я имъ не позволилъ бы говорить что бы то ни было о домѣ, гдѣ хозяйка жена моя. Если Гонорія мнѣ что-нибудь разказываетъ, то это лишь о Венѣ, и ея разказы можетъ слушать весь свѣтъ, если у него достанетъ терпѣнія; мнѣ кажется, она считаетъ Веню за херувимчика безъ крыльевъ. Мнѣ объ этомъ говорила сама Шарлотта.

— Шарлотта!

Этотъ возгласъ удивленія былъ брошенъ на воздухъ, потому что мистеръ Сентъ-Джонъ уже повернулся и пошелъ по направленію къ дѣтямъ.

Дѣйствительно, ему объ этомъ говорила сама Шарлотта. Подозрѣвая что-то въ этомъ родѣ, когда его потребовали изъ Лондона, онъ разспрашивалъ жену по пріѣздѣ, и она со слезами и съ сожалѣніемъ созналась ему, что разсердилась на Принсъ, — на Принсъ больше чѣмъ на другихъ, — и это было причиной ея болѣзни. Шарлотта, можетъ-статься, была счастлива тѣмъ, что онъ имѣлъ характеръ совершенно кроткій; еслибъ она вышла за человѣка такого же вспыльчиваго какъ она сама, то они могли бы оторвать носы другъ другу. Мистеръ Сентъ-Джонъ былъ темперамента спокойнаго; Принсъ была болѣе чѣмъ спокойна, и это тѣмъ счастливѣе, что имъ болѣе другихъ приходилось имѣть дѣло съ мистрисъ Сентъ-Джонъ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ, услышавъ что его зовутъ, обернулся и увидѣлъ, что мать его жены спѣшитъ за нимъ слѣдомъ.

— Мистеръ Сентъ-Джонъ, не это ли безпокоило васъ въ Лондонѣ?

— Безпокоило меня въ Лондонѣ? Меня въ Лондонѣ ничто не безпокоило.

— Не безпокоило? Но вы казались такимъ больнымъ, когда сюда пріѣхали: вы были такъ худы, изнурены, такъ измѣнились. Я тогда ничего не говорила, опасаясь встревожить Шарлотту.

— Нѣкоторое время я не совсѣмъ хорошо себя чувствовалъ. Но причиной этого было мое нездоровье, мистрисъ Дарлингъ, а вовсе не безпокойство.

— Вы, можетъ-статься, были утомлены послѣднею сессіей: поздніе засидки изнуряютъ человѣка. Деревенскій воздухъ васъ поправитъ.

— Надѣюсь, отвѣтилъ онъ какимъ-то вѣщимъ голосомъ, и глаза его свѣтились прозорливымъ взглядомъ ясновидящаго: — Въ настоящее время не совсѣмъ было бъ удобно вонъ тому мальчугану сдѣлаться господиномъ Анвика.

Мистрисъ Дарлингъ ничего не подумала объ этомъ замѣчаніи, можетъ-быть и самъ Джорджъ Сентъ-Джонъ такъ же мало думалъ о немъ. Что онъ казался исхудалымъ, больнымъ и не такимъ крѣпкимъ, какъ обыкновенно, это было несомнѣннымъ фактомъ; но множество людей, утомленныхъ поздними часами, хлопотами и заботами лондонскаго сезона, представляются такими каждую осень и снова поправляются къ веснѣ.

Дѣло въ томъ, что онъ самъ началъ подозрѣвать въ себѣ разстройство здоровья. А когда человѣкъ не мнительный и не ипохондрикъ заподозритъ это, то, повѣрьте, ему пора вникнуть въ причину разстройства. Мистеръ Сентъ-Джонъ не берегъ себя, какъ и большая часть людей; за годъ до этого онъ расхохотался бы при мысли, что нужно посовѣтоваться съ докторомъ. Но сильное чувство утомленія, почти что крайній недостатокъ силъ, который онъ ощущалъ въ Лондонѣ, вмѣстѣ съ быстрою худобой тѣла, и все это безъ всякой причины, — заставляли его удивляться что бы съ нимъ такое случилось.

Онъ было условился съ знакомыми предпринять увеселительную поѣздку, но когда пришло время отправляться, усомнился, достанетъ ли у него на это силъ. Это нѣсколько пробудило его, но не до степени тревоги, а скорѣй простаго любопытства узнать что въ немъ не ладно. И какъ разъ въ это время его потребовали въ Анвикъ по случаю серіозной болѣзни жены. Мистеръ Сентъ-Джонъ тотчасъ поѣхалъ. Спѣша къ женѣ, онъ вмѣстѣ съ тѣмъ надѣялся, что поѣздка не останется безъ послѣдствій и для его здоровья, что покой и деревенскій воздухъ поставятъ его на прежнюю ногу. День или два по пріѣздѣ онъ дѣйствительно чувствовалъ себя свѣжее, крѣпче и здоровѣй во всѣхъ отношеніяхъ. Но поверхностное обновленіе это снова исчезло, и пробывъ въ Анвикѣ около недѣли, онъ почувствовалъ себя хуже прежняго. За день до разговора съ мистрисъ Дарлингъ, онъ толковалъ объ этомъ съ мистеромъ Пимомъ, говоря этому джентльмену, что по его мнѣнію, надо бы ему принять крѣпительнаго.

— Крѣпительнаго! повторилъ мистеръ Пимъ: — да что же это такое съ вами?

— Ничего такого, что бы мнѣ было извѣстно. У меня вовсе нѣтъ никакой болѣзни, но я чувствую все большую и большую слабость, худѣю и худѣю: вотъ и все. Это что-то въ родѣ истощенія.

Словно острая игла, только еще мучительнѣе, проникло въ сознаніе мистера Пима одно воспоминаніе. Многіе изъ Анвикскихъ Сентъ-Джоновъ подвергались истощенію безъ видимой причины, — истощенію, оканчивавшемуся смертью.

— Мы скорехонько поправимъ васъ, сказалъ онъ съ большимъ оттѣнкомъ скороговорки, чѣмъ обыкновенно: — надо вамъ дать крѣпительнаго.

Крѣпительное было выписано; мистеръ Сентъ-Джонъ принялъ его. Пробовалъ и другія средства: холодныя ванны, катанья, житье почти весь день на открытомъ воздухѣ; но безъ успѣха.

— А что, похоже на это истощался отецъ мой? внезапно спросилъ онъ однажды у мистера Пима.

— Фуй, что это, вовсе нѣтъ! почти сердито возразилъ докторъ: — у вашего батюшки хлопотъ-то былъ непочатый край; да я увѣренъ, что вы объ немъ и помнить ничего не можете, вамъ было всего пять лѣтъ, когда онъ умеръ.

Джорджъ Сентъ-Джонъ разсмѣялся:

— Не опасайтесь напугать меня, Пимъ. Я знаю, что онъ умеръ отъ истощенія, но изъ этого еще не слѣдуетъ чтобъ и со мной сдѣлалось то же.

Онъ не говорилъ женѣ, что ему не здоровится, или что онъ совѣтовался съ мистеромъ Пимомъ. Не то, чтобъ онъ особенно хотѣлъ скрыть это; скорѣй онъ дѣйствительно не считалъ дѣла важнымъ. Оно случайно дошло до ея свѣдѣнія.

Она ужь выздоровѣла и однажды послѣ полудня сидѣла съ своимъ вышиваньемъ на холмикѣ, такъ спокойно улыбаясь, словно ни одно облачко гнѣва никогда не темнило ея прекрасныхъ чертъ, какъ вдругъ увидала приближеніе мистера Пима, который и вошелъ въ домъ. Внезапно ей вспомнилось, что она разъ или два уже видала его въ послѣднее время и мелькомъ дивилась, что бы ему такое понадобилось. Ужь конечно не ей дѣлалъ онъ эти визиты.

— Зачѣмъ бы ему приходить? сказала она вслухъ, отложивъ работу и глядя на дверь, въ которую скрылся мистеръ Пимъ.

Если вопросъ былъ кинутъ не въ воздухъ, такъ обращался къ Венѣ, ибо этотъ юный джентльменъ былъ единственною особой, которая могла его слышать. Онъ сидѣлъ на ручкѣ кресла у самаго локтя мистрисъ Сентъ-Джонъ, погруженный въ новую книжку съ картинками, купленную ему Гоноріей, и докучая мистрисъ Сентъ-Джонъ просьбами подивиться изображеннымъ въ ней чудесамъ.

— Мистеръ Пимъ пришедъ къ папашѣ, сказалъ проворный Веня.

— Къ папашѣ! повторила она. — Какой вздоръ, Веня! Папа вовсе не боленъ. Онъ очень похудѣлъ, но я увѣрена, что онъ здоровъ.

— Мистеръ Пимъ къ нему ходитъ и лѣкарства ему прописываетъ. Я вчера былъ въ папашиной комнатѣ и слышалъ какъ они разговаривали.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ это показалось нѣсколько страннымъ. Вскорѣ она увидѣла какъ мистеръ Пимъ и ея мужъ вышли изъ дому и прошли вмѣстѣ небольшое разстояніе по аллеѣ. Затѣмъ послѣдній вернулся назадъ.

— Веня, сбѣгай и скажи папашѣ, что онъ мнѣ нуженъ.

Но мистеръ Сентъ-Джонъ уже замѣтилъ жену и шелъ къ ней. Онъ приподнялъ на руки Веню, когда мальчикъ подбѣжалъ къ нему, крѣпко поцѣловалъ его, снова опустилъ на-земь, и потомъ оба они пошли вмѣстѣ. Веня держалъ за руку отца и весело прыгалъ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ смотрѣла на это, стиснувъ губы. Даже и теперь она не могла равнодушно видѣть любовь своего мужа къ Венѣ. Съ ея стороны это было очень безразсудно, очень дурно, и она сознавала это; но какъ она ни желала побороть себя, какъ ни боролась на самомъ дѣлѣ сама съ собой, чувство все-таки брало верхъ.

— Джорджъ, что съ тобой? спросила она, въ то время какъ ея мужъ сѣлъ подлѣ нея, а Веня отбѣжалъ прочь съ картинками. — Зачѣмъ ходитъ мистеръ Пимъ?

— Я думаю, онъ ходитъ отчасти потому что любитъ ходить, отвѣчалъ онъ съ улыбкой. — Я просилъ его дать мнѣ какое-нибудь крѣпительное, когда онъ лѣчилъ тебя, и онъ тотчасъ же вписалъ меня въ число своихъ паціентовъ. У всѣхъ докторовъ такая замашка.

— Развѣ ты не хорошо себя чувствуешь?

— Я чувствую себя не совсѣмъ крѣпкимъ. Это пустяки, я полагаю. Ты, пожалуста, не тревожься, Шарлотта.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ казалась болѣе удивленною чѣмъ встревоженною.

— Я удивляюсь, почему ты скрывалъ это, сказала она съ полуупрекомъ.

— Другъ мой, тутъ нѣтъ никакой скрытности. Я чувствовалъ какую-то тяжесть и говорилъ объ этомъ Пиму — вотъ и все. Объ этомъ упоминать не стоило.

— Ты ни на что не жалуешься, Джорджъ?

— Ни на что особенно.

— И никакой боли?

— Никакой.

— Въ такомъ случаѣ ничего серіознаго быть не можетъ, сказала она, успокоившись.

— Само собою разумѣется, не можетъ, если только кто-нибудь не вздумаетъ смотрѣть на это въ зловѣщемъ свѣтѣ. Я въ этомъ-то Пима и обвиняю; а онъ оправдывается, добиваясь, не считаю ли я его суевѣрнымъ. Есть старинное повѣріе, нужно тебѣ сказать, Шарлотта, что никто изъ Сентъ-Джоновъ Анвикскихъ не доживаетъ до тридцать третьяго года.

Она взглянула на него. Онъ говорилъ полушутя, полусеріозно и съ улыбкою, но не веселою, на губахъ.

— Но вѣдь это неправда, Джорджъ.

— Какъ и всѣ повѣрья, выдуманныя старухами за чашкой чаю. Это ни тебя, ни меня не должно безпокоить, Шарлотта.

— Но я хочу сказать: вѣдь не правда, что такое повѣрье существуетъ?

— Ахъ это-то правда. Спроси Пима. Большая часть изъ насъ умерли около этого возраста; отвергать этого нельзя, и я полагаю, что отсюда-то и взялось народное повѣрье.

— Отъ чего же они умерли?

— Розно. Большая часть пади въ сраженіи. Прадѣдъ умеръ въ молодыхъ лѣтахъ, оставивъ семь маленькихъ сыновей. Трое изъ нихъ умерли въ ребячествѣ, остальные четверо дожили до тридцати, но никто не дожилъ до тридцать третьяго года. Я думаю, что преждевременная смерть такого множества сыновей и была главною причиной суевѣрія. Какъ бы ни было, нельзя отвергать, что Сентъ-Джоны Анвикскіе никогда не были долговѣчны.

— А Сентъ-Джоны изъ замка Вефера?

— Это къ нимъ не относится: Исааку Сентъ-Джонъ теперь ужь почти пятьдесятъ. Вслѣдствіе этой смертности Анвикъ очень часто доставался малолѣтнимъ. Мнѣ самому достался Анвикъ-Галлъ, когда мнѣ было только пять лѣтъ отъ роду.

— Но Джорджъ, сказала она нерѣшительно и робко, — ты не думаешь, чтобъ въ этомъ было что-нибудь?

— Конечно, не думаю. Сталъ ли бы я говорить тебѣ объ этой болтовнѣ, другъ мой, еслибы думалъ?

Она тоже не думала. Она взглянула на свѣжій цвѣтъ его лица, на его румянецъ, исполненный, повидимому, здоровья, и ея сердце успокоилось, и она тоже засмѣялась.

— Джорджъ, тебѣ ужь теперь тридцать три!

— Нѣтъ. Мнѣ сравняется тридцать три въ будущемъ году, коли доживу.

— Коли доживешь! воскликнула она. — Развѣ ты въ этомъ сомнѣваешься?

— Нисколько. Я полагаю, что я столько же далекъ отъ опасности умереть, какъ и другіе, какъ мистеръ Пимъ, какъ старый докторъ Гревзъ, какъ любой человѣкъ. Въ извѣстномъ смыслѣ, мы всѣ находимся въ опасности умереть, въ постоянной опасности, и если, Шарлотта, какое-нибудь обстоятельство напоминаетъ намъ объ этомъ фактѣ, потому что мы слишкомъ часто забываемъ о немъ, то, я думаю, оно должно было бы внушать намъ болѣе взаимной внимательности и болѣе осторожности, чтобы не причинить горя тѣмъ кого мы любимъ.

Его слова звучали тономъ яснаго намека. Она вопросительно взглянула на него.

— Сдерживай порывы своего гнѣва ради меня, Шарлотта, шепнулъ онъ, положивъ свою руку на ея руку. — Ты не знаешь какъ они меня огорчаютъ! Я не стану напомивать тебѣ объ ихъ неблаговидности, не стану говорить о печальномъ примѣрѣ дѣтямъ; лучше буду просить тебя ради твоей любви ко мнѣ. Небольшое усиліе воли, немножко терпѣливости и самообладанія, и ты возьмешь верхъ надъ ними.

— Постараюсь, Джорджъ, постараюсь, отвѣчала она, искренно и охотно соглашаясь. И въ странныхъ, задумчивыхъ глазахъ ея мелькнуло выраженіе, свидѣтельствовавшее объ искренней рѣшимости, по крайней мѣрѣ въ эту минуту, когда она словно вглядывалась въ представлявшуюся ея воображенію картину будущности.

Вдругъ, въ головѣ ея мгновенно родилась мысль, убѣжденіе, если хотите, что этотъ вымыселъ, повѣрье, суевѣріе, назовите какъ вамъ угодно, насчетъ преждевременной смерти владѣльцевъ Анвика, послужили тайною и доселѣ не объясненною причиной, вслѣдствіе которой ея мать не соглашалась на ея бракъ съ мистеромъ Карльтономъ Сентъ-Джономъ.

VII. Тѣнь будущаго.

[править]

Наступилъ октябрь и проходилъ уже. Джорджъ Сентъ-Джонъ сидѣлъ у своего бюро, перечитывая только-что написанное имъ письмо, которое готовился запечатать. Дѣло разъяснится удобнѣе, если и мы прочтемъ его:

"Дорогой мистеръ Сентъ-Джонъ.

«И здоровымъ людямъ слѣдуетъ совершать завѣщаніе.» Знакомо вамъ это изреченіе? Я слышалъ его изъ собственныхъ вашихъ устъ, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, когда бренная оболочка моя становилась ненадежна, и съ тѣхъ поръ оно почему-то не выходило у меня изъ головы. Такъ отчего же, скажете вы, отчего же, Джорджъ Сентъ-Джонъ, дожили вы до этихъ лѣтъ и не совершили его? Да, по истинѣ, мнѣ, кромѣ беззаботности, нечѣмъ оправдаться. Теперь я собираюсь поправить это упущеніе. Не то чтобы по дѣламъ моимъ было много хлопотъ въ случаѣ моей смерти безъ завѣщанія, такъ какъ Веня получаетъ почти все что я имѣю, а жена потребуетъ остальное въ силу брачнаго условія, по которому, какъ вамъ извѣстно, ей достанется самая малость. На этотъ счетъ, стало-быть, обязанность не слишкомь тяжела, и, можетъ-быть, отсюда и проистекала та беззаботность, въ которой я сознался. Но въ этомъ вопросѣ есть и другая сторона, въ послѣднее время сильно завладѣвшая моимъ вниманіемъ; это — необходимость обезпечить моимъ дѣтямъ хорошаго опекуна въ случаѣ моей смерти.

"Не возьметесь ли вы, добрѣйшая, честнѣйшая душа, Исаакъ Сентъ-Джонъ, быть этимъ опекуномъ? Я говорю «этимъ опекуномъ», потому что, хотя для формы къ вамъ присоединится и другой, я желалъ бы чтобы дѣятельнымъ были вы. Этотъ упоминаемый мною другой будетъ генералъ Карльтонъ, дядя покойной моей жены; а ему, желчному, старому Индѣйцу,[4] не полюбится, коли взвалить на него хлопотливую дѣятельность. Впрочемъ, надѣюсь, что обязанность эта не навлечетъ на васъ болѣе хлопотъ чѣмъ на него, такъ какъ теперешняя жена моя будетъ назначена опекуншей по воспитанію дѣтей. Позвольте мнѣ надѣяться на полученіе отвѣта, когда вамъ будетъ досужнѣй, но не отказывайте въ моей просьбѣ. Передайте мой добрый привѣтъ мистрисъ Сентъ-Джонъ. Не съ вами ли Фредъ? Что подѣлываетъ леди Анна?

"Остаюсь вашимъ

всегда искреннимъ другомъ и кузеномъ

Джорджемъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ."

Письмо было сложено, запечатано и адресовано Исааку Сентъ-Джону, эсквайру, въ Веферскомъ замкѣ. Джорджъ отложилъ его къ другимъ, предназначавшимся на почту, и затѣмъ, обратясь къ массѣ бумагъ, началъ ихъ разбирать и и просматривать. Въ послѣднее время на него, казалось, нашла манія устраивать и приводить въ порядокъ свои дѣла, и управляющій говорилъ по секрету своему пріятелю, что мистеръ Сентъ-Джонъ становится столь же методиченъ, какъ прежде былъ беззаботенъ.

Пока онъ занимался такимъ образомъ, вошла его жена съ Джорджикомъ ва рукахъ, которому, она, шутя, дѣлала выговоръ. Двухлѣтній мальчикъ, избалованный, своевольный, слегка раздражительный, дѣлалъ все что хотѣлъ, и теперь ему понравилось дергать маму за волосы. Это былъ милый, очаровательный мальчуганъ, и если въ поведеніи его и было нѣсколько упрямства, такъ виною тому была излишняя снисходительность матери.

— Посмотри, папа, что это за ужасный мальчуганъ! воскликнула она, остановясь передъ мужемъ, между тѣмъ какъ ея роскошные волосы, темные и блестящіе какъ у Цыганки, сбѣгали волною внизъ по легкому кисейному платью: — смотри, что онъ сдѣлалъ съ бѣдною мамой! Какъ ты думаешь, не продать ли его старому анвикскому тряпичнику?

Мистеръ Сентъ-Джонъ поднялъ глаза съ кучи бумагъ, которыми было завалено бюро, и отозвался съ легкимъ оттѣнкомъ досады. Помѣха надоѣдала ему.

— Какъ это ты позволяешь ему трепать себя, Шарлотта? Джорджъ, тебя высѣчь надо.

Она сѣла на стулъ, прижавъ ребенка къ сердцу въ припадкѣ материнской любви.

— Джорджика-то высѣчь! ласково прошептала она на ушко ребенка: — нѣтъ, нѣтъ, Джорджикъ, трепи мамины волосы, сколько хочешь.

Но Гонорія могла бы поразказать кое-что въ доказательство того, что мистрисъ Сентъ-Джонъ не всегда отличалась такою терпимостью. Веня, какъ-то играя, потянулъ ее за волосы, вскорѣ по пріѣздѣ ея въ Анвикъ-Галлъ, и она за это оставила на его лицѣ слѣды своихъ пальцевъ. Правда, что она послѣ того сама опечалилась и утѣшала его, когда онъ заплакалъ, но дѣло было сдѣлано.

Оставивъ Джорджа у себя на колѣнахъ, она кое-какъ поправила свои волосы. Джорджъ смѣялся, лепеталъ что-то и старался вновь растрепать ее; изо всего этого выходилъ порядочный шумъ. Мистеръ Сентъ-Джонъ сказалъ:

— Унесла бы ты его, Шарлотта, я очень занятъ.

— Занятъ! А я пришла было поговорить съ тобою, Джорджъ, отвѣтила она.

— О чемъ?

— О томъ, что мнѣ очень хотѣлось бы устроить…. о чемъ я давно уже думаю. — Вотъ тебѣ, Джорджикъ, забавляйся, да будь посмирнѣй, сказала она, взявъ тарелочку съ кистью винограда, которая случилась на столѣ, и подавъ ее непосѣдному, шаловливому ребенку: — кушай, пока я потолкую съ папашей.

— Нельзя ли въ другое время, Шарлотта?

— И минуточки не задержу. На той недѣлѣ настанетъ ноябрь. А десятаго числа…. Помнишь, что такое десятое число?

— День рожденія Вени, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ, не подумавъ и совершенно погруженный въ лежавшія передъ комъ бумага.

Надо было видѣть, какъ измѣнилось ея лицо; въ немъ тотчасъ появилось недоброе выраженіе.

— И Джорджика тоже!

Тонъ ея рѣзнулъ ухо мистера Сентъ-Джона, и онъ быстро поднялъ глаза.

— И Джорджика тоже, разумѣется. Въ чемъ же дѣло, Шарлотта?

Гнѣвное потрясеніе подняло внутри ея бурю, она съ трудомъ дышала. Но она силалась овладѣть собой и прижала грудь рукой, чтобъ усмирить ее.

— Объ Венѣ-то ты думаешь, а объ Джорджикѣ нѣтъ. И это вѣчно такъ.

— Нѣтъ, ты ошибаешься, горячо проговорилъ мистеръ Сентъ-Джонъ: — Я ровно столько же думаю объ одномъ, какъ и о другомъ. Я равно люблю ихъ обоихъ. Если я слишкомъ коротко отвѣтилъ, такъ это потому что занятъ.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ помолчала нѣсколько мгновеній, повидимому, играя милыми кудрями ребенка. Когда же заговорила, то ея раздраженіе, казалось, было подавлено, а она стала снова искреннею.

— Я хочу отпраздновать день ихъ рожденія, Джорджъ.

— Готовъ отъ всего сердца.

— Но, я разумѣю, на большую ногу…. такъ чтобъ это было памятно. У насъ будетъ балъ на вольномъ воздухѣ.

— На вольномъ воздухѣ! невольно прервалъ онъ, удивляясь.

— Да, почему же нѣтъ? Такой, какъ ты давалъ года три тому назадъ. Ихъ, Джорджъ! развѣ ты забылъ этотъ день и то, о чемъ тогда просилъ меня? Съ тѣхъ поръ у насъ еще ни одного не было.

— Но то было въ сентябрѣ; теперь же наступитъ ноябрь, слишкомъ поздняя пора для подобныхъ вещей.

— Не поздняя, коли устоитъ эта прекрасная погода. Теперь еще славно.

— По всему вѣроятію, не устоять ей.

— А можетъ-быть. Во что бы то ни стало, Джорджъ; если погода измѣнится, мы займемъ гостей въ самомъ домѣ. Но сердце мое жаждетъ отпраздновать этотъ день.

— Очень хорошо, я ни чуть не прочь.

— Такъ вотъ, Джорджъ, не пригласить ли намъ….

— Если ты будешь такъ добра и оставишь меня одного на полчаса, и покончу свои занятія, и тогда будемъ толковать сколько тебѣ угодно, перебилъ онъ, — я съ минуты на минуту ожидаю управляющаго и еще не все приготовилъ.

— Такъ пойдемъ, Джорджикъ, оставимъ папашу одного. Скорѣй.

Это «скорѣй» относилось къ истребленію винограда, которое мистеръ Джорджъ производилъ и безъ того съ замѣчательнымъ проворствомъ! Мистрисъ Сентъ-Джонъ, обвивъ его рукою, придерживала тарелочку на колѣнахъ крошки; а другая рука все еще блуждала среди его волосъ. Очаровательная картинка! Ребенокъ, вообще отличавшійся цвѣтущимъ здоровьемъ, сегодня глядѣлъ еще веселѣй; нѣжная кожа его была бѣлѣе снѣга, щеки оттѣнены живою розовою краской; казалось, ее можно бы взять на палитру, и мысль эта поразила мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Еслибъ онъ могъ это продать, сказала она мужу, показывая на румянецъ, — сколько женщинъ отдали бы за это цѣлое состояніе.

— Мнѣ пріятнѣе было бы видѣть его похожимъ на Веню, быстро и прозаично отвѣтилъ онъ: — эти алыя розы всегда были роковымъ признакомъ у Анвикскихъ Сентъ-Джоновъ.

— Да вѣдь онѣ есть и у тебя, сказала мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Да, что-то въ этомъ родѣ, кажется.

— Какъ же ты можешь называть ихъ роковымъ признакомъ! Ты…. ты, конечно, вѣдь ничего не подразумѣваешь, Джорджъ?

Джорджъ Сентъ-Джонъ весело разсмѣялся, самымъ успокоительнымъ смѣхомъ.

— По крайней мѣрѣ не на его счетъ, Шарлотта; онъ здоровенькій мальчуганъ, я увѣренъ въ этомъ.

Джорджъ покончилъ съ виноградомъ, и въ видѣ послѣдней фигуры, швырнулъ тарелочку вверхъ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ подхватила ее, такъ что вреда не послѣдовало. Когда его спустили на полъ, онъ подбѣжалъ къ папашѣ, сильно желая осмотрѣть, нѣтъ ли на столѣ еще чего-нибудь, что бы могло быть или съѣдобнымъ, или игрушкой. Мама взяла его за руку, за что и была вознаграждена плачемъ и топаньемъ ножонками.

— Ты писалъ къ Исааку Сентъ-Джону! воскликнула она, уронивъ взглядъ на лежавшее передъ нимъ письмо: — развѣ ты съ нимъ въ перепискѣ?

— Не такъ часто.

— О чемъ ты пишешь сегодня?

— Такъ кое-о-чемъ хочу спросить.

— А! закончила она, взявъ силою Джорджика, который сопротивлялся во всю свою мочь: — я думала, что ты зовешь его сюда: это была бы такая обуза.

— Онъ не пріѣхалъ бы, еслибъ я даже и звалъ.

— Правда ли, что онъ такъ уродливъ, Джорджъ.

— Нѣтъ, онъ вовсе не уродливъ.

— А тотъ, другой-то…. Фредерикъ? Правда ли, что онъ такая красота?

Джорджъ Сентъ-Джонъ опять расходился.

— Красота! Идетъ ли къ мущинѣ такой терминъ! Впрочемъ, онъ дѣйствительно то, что женщины называютъ этимъ именемъ. Онъ очень хорошъ собой: кажется, лучше всѣхъ видѣнныхъ мною. Однако довольно, Шарлотта. Если тебѣ надо еще что-нибудь спросить у меня, такъ погоди минуточку.

Праздникъ, задуманный Анвикскою хозяйкой, состоялся. Не стоило бы вовсе упоминать о немъ, не случись во время его съ Веней нѣкотораго злополучія. Хорошая погода, постепенно становясь холоднѣе, все еще держалась. И когда наступило 10-ое ноября, день оказался яснымъ и весьма пріятнымъ.

Въ Анвикъ стеклась цѣлая толпа. Какъ во время вдовства мистера Сентъ-Джона, такъ было и теперь: 10-ое ноября было праздникамъ праздникъ, о пирѣ долго вспоминали во всемъ графствѣ. Приглашенія были разосланы въ самую дальнюю даль околотка; посѣтителей гостило въ домѣ сколько онъ могъ вмѣстить; гости съѣхались со всѣхъ сторонъ, издалека и поблизости. То былъ одинъ изъ тѣхъ видныхъ дней удовольствія, которые никогда не изглаживаются изъ памяти.

Но къ концу дообѣденнаго времени гости напрасно бы отыскивали мистера Сентъ-Джона, еслибъ онъ случайно понадобился имъ. Мистеръ Сентъ-Джонъ въ это время сидѣлъ въ своей пріемной (гдѣ мы его видѣли въ послѣдній разъ), откинувшись на спинку длиннаго кресла, и казался до смерти усталымъ. Всякая бездѣлица теперь утомляла его, потому что слабость, на которую онъ жаловался (въ этомъ нельзя было ошибиться), увеличивалась. Онъ лежалъ прислонясь къ спинкѣ кресла, въ той совершенно спокойной позѣ, которая указываетъ на сильное утомленіе. Лѣниво прислушивался онъ къ наружному гаму, смѣху, музыкѣ, веселымъ и радостнымъ звукамъ, среди которыхъ можно было ясно уловить восклицанія и крики обоихъ мальчиковъ, Вени съ Джорджемъ, хлопотавшихъ въ этотъ торжественный день болѣе всѣхъ.

Вдругъ Джорджъ Сентъ-Джонъ протянулъ руку и взялъ съ бюро письмо — отвѣтъ Исаака Сентъ-Джона. Оно только-что было получено сегодня поутру, и мистеръ Сентъ-Джонъ, занятый во время завтрака съ гостями, лишь поверхностно пробѣжалъ заключавшееся въ немъ. Теперь онъ еще разъ его развернулъ.

"Замокъ Веферъ, 9-го ноября. "Милый Джорджъ!

"Ты подумаешь, что я слишкомъ медлилъ отвѣтомъ, но я хотѣлъ зрѣло обсудить твой вопросъ, и могъ урвать лишь немногія минуты въ промежуткахъ своихъ страданій, которыя именно теперь чрезвычайно усилились.

"Я принимаю обязанность, частію потому что ты всегда былъ моимъ любимцемъ (какъ, полагаю, тебѣ извѣстно) и мнѣ не по сердцу отказать тебѣ; частію же вслѣдствіе увѣренности, что я (говоря по всей вѣроятности и человѣческому предвидѣнію) никогда не буду призванъ къ исполненію своей должности, такъ какъ я надѣюсь и увѣренъ, что ты не имѣешь причины ожидать этого. Я было вполнѣ рѣшился не принимать болѣе опеки, да (по всей вѣроятности) не было и повода предполагать, чтобъ она мнѣ досталась: даже воспитаніе Фредерика сильно связывало человѣка въ моемъ положеніи.

"Впрочемъ, такъ какъ, по твоимъ словамъ, въ этомъ дѣлѣ заботъ по воспитанію дѣтей отъ меня не потребуется, то могу обѣщать завѣдываніе денежною частью, и поэтому согласенъ принять обязанность, все-таки надѣясь и будучи увѣренъ, что мнѣ никогда не придется быть призвану къ выполненію ея.

"Что ты не пріѣдешь ко мнѣ попадаться? Я очень одинокъ: Фредерикъ бываетъ здѣсь набѣгомъ, по прихоти, какой-нибудь разъ во все лѣто, а тамъ и прощай; а мистрисъ Сентъ-Джонъ пишетъ мнѣ, что отдумала пріѣзжать на эту осень. Ты воленъ какъ птица, почему бы не пріѣхать? Вотъ и все, что можно сказать обо мнѣ. Я желалъ бы познакомиться съ твоею женой и съ будущею моею опекой, которая, надѣюсь, никогда моею не будетъ. Ты спрашиваешь объ Аннѣ: еще ничего не рѣшено, а Фредерикъ почему-то пятится.

"Вѣчно преданный тебѣ, милый Джорджъ,
"Исаакъ Сентъ-Джонъ".

Джорджъ Сентъ-Джонъ опять сложилъ письмо и сидѣлъ, держа его на колѣнахъ. Онъ начиналъ думать съ тою непогрѣшимою увѣренностью, которая почти равняется предвѣдѣнію, — что кузенъ его будетъ призванъ къ принятію должности, а, можетъ-быть, время это не слишкомъ отдаленно. Пимъ становится все сердитѣе, а ворчливѣе — вѣрный и точный признакъ въ глазахъ людей, знавшихъ его подобно Джорджу, что докторъ считаетъ здоровье его весьма ненадежнымъ. Еслибъ онъ поправлялся, докторъ былъ бы веселѣе зяблика. Но для подтвержденія того факта, что болѣзнь его усиливается, не было нужды ни въ Пимѣ, ни въ комъ другомъ: признаки были въ немъ самомъ.

Онъ радовался, что мистеръ Сентъ-Джонъ принялъ обязанность, хотя и заранѣе былъ почти увѣренъ въ этомъ, потому что Исаакъ Сентъ-Джонъ жилъ только для добрыхъ дѣлъ. Наблюденіе за воспитаніемъ дѣтей нельзя было возложить на опекуна, если они оставалась, какъ и слѣдовало по справедливости, подъ опекой жены. Правда, что въ послѣдніе мѣсяцъ или два бывали минуты, когда, при воспоминаніи о прежнихъ неудержимыхъ припадкахъ гнѣва, въ него закрадывалось сомнѣніе относительно полной годности ея въ эту должность; но онъ чувствовалъ, что не можетъ не признать ея правъ, что не было уважительной причины разлучать мать съ ребенкомъ.

Ходя такимъ образомъ и перебирая въ умѣ эти мысли и многія другія, онъ постепенно и незамѣтно, какъ будто не вдругъ, убѣдился, что звуки, долетавшіе со двора, измѣнили свой характеръ. Радостный смѣхъ перешелъ въ ропотъ суматохи, веселая болтовня въ приглушенные крики. Онъ сталъ вслушиваться, задержавъ дыханіе, и въ то же мгновеніе воздухъ огласился дикимъ взрывомъ ужаса, цѣлымъ хоромъ воплей. Мистеръ Сентъ-Джонъ выбѣжалъ и, казалось, однимъ прыжкомъ очутился въ средѣ ихъ. Толпа собралась вокругъ озера; сердце его рванулось къ дѣтямъ, и это было весьма естественно. Но въ глаза ему бросилась жена, стоявшая прислонясь къ дереву, держа одною рукой возлѣ себя Джорджа и прижавъ лицо его въ складки своего роскошнаго платья, какъ будто желая заслонить его отъ какого-то бѣдственнаго зрѣлища вдали. Не было сомнѣнія, что она взволнована какимъ-то внутреннимъ потрясеніемъ: дыханіе у ней было тяжело, лицо блѣднѣе смерти.

— Что такое? Что случилось? крикнулъ мистеръ Сентъ-Джонъ, задержавъ на мгновеніе быстрый бѣгъ.

— Говорятъ…. что…. Веня…. потонулъ, отвѣтила она, запинаясь на каждомъ словѣ.

Онъ не дождался конца рѣчи: ринулся на берегъ озера, сбросивъ на бѣгу сюртукъ, и готовился нырнуть за любимымъ сыномъ. Но его уже предупредили; вопли смѣнились безмолвнымъ ожиданіемъ, затѣмъ — кликами восторга: и первое, что увидалъ мистеръ Карльтонъ, когда толпа разступилась передъ нимъ, была собака Бранъ, плывшая къ берегу съ Веней.

— Добрая собака! Бранъ! Бранъ! сюда, Бранъ! добрый старикъ! спасай себѣ товарища! спасай Анвику наслѣдника!

Все какъ слѣдуетъ. Ужь на берегу только выпустила добрая собака платье изъ зубовъ, а Веня скользнулъ на-земь. Мистеръ Сентъ-Джонъ, съ большимъ волненіемъ на лицѣ чѣмъ когда-либо послѣ смерти матери этого ребенка, подхватилъ мальчика одною рукой, а другою ласкалъ Брана.

Жена его не шевельнулась. Она стояла на мѣстѣ спокойно и неподвижно, словно окаменѣвъ. Не испугалась ли она? Не любовь ли къ пасынку, не боязнь ли за его жизнь обратили ее въ статую? Нѣтъ, не отъ сильнаго испуга произошло это, не отъ любви ея къ Венѣ. Можетъ, она еще не давала себѣ и отчета что за чувства пробудило въ ней это мгновеніе и не сознавала всей опасности, какою была исполнена мысль, выбѣлившая лицо ея волненіемъ и заставившая сердце ея неистово забиться: «если Веня утонулъ, — мое дитя наслѣдникъ».

Послышались голоса, что мальчикъ мертвъ, и мистрисъ Сентъ-Джонъ подняла голову съ какимъ-то растеряннымъ, сострадательнымъ выраженіемъ въ лицѣ. Но мистеръ Карльтонъ, сжимавшій малютку въ горячихъ объятіяхъ, чувствовалъ, что онъ только въ безпамятствѣ. Онъ спѣшилъ къ дому рядомъ съ Гоноріей, почти до смерти перепуганною, сопутствуемый ревностно сочувствующими изъ гостей, какъ вдругъ вспомнилъ о женѣ.

— Гонорія, побѣги скорѣй, скажи Шарлоттѣ, что Веня скоро оправится. Она тамъ, подъ вязами.

— Умеръ онъ? спросила та, не дождавшись еще ни слова отъ Гоноріи, какъ только та подошла.

— О, нѣтъ, сударыня, благодаря Бога, не умеръ! Мистеръ Сентъ-Джонъ прислалъ меня сказать вамъ, что Веня оправился.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ будто не повяла. Гоноріи показалось, — а эта дѣвушка отличалась живою наблюдательностью, — что госпожа ея словно такъ была увѣрена въ его смерти, что умъ ея на первыхъ порахъ замкнулся для противоположнаго впечатлѣнія и не могъ принять его.

— Не умеръ? машинально повторила она.

— Нѣтъ, не умеръ, сказала Гонорія. — Теперь нечего и бояться, что онъ умретъ.

На одно мгновеніе, единственно на одно мгновеніе, какого-то безумнаго свойства злобный взглядъ, какой-то гнѣвъ обманутой надежды блеснули въ глазахъ мистрисъ Сентъ-Джонъ. Гонорія отшатнулась въ испугѣ и огорченіи: это выдало служанкѣ болѣе чѣмъ ей слѣдовало звать.

Но не сочтите Шарлотту Сентъ-Джонъ злою женщиной. До сихъ поръ въ ней еще не было злобы. Чувство, каково бы ни было его свойство, возникло непрошеннымъ: она не могла совладать съ нимъ, и когда очнулась отъ него, то затрепетала такъ же искренно, какъ и сама Гонорія. Но она не разобрала всей опасности этого чувства.

Гости разъѣхались; а мистрисъ Сентъ-Джонъ, въ легкомъ кисейномъ шарфѣ, сидѣла у кровати Вени, который теперь спалъ сладкимъ сномъ. При первой встрѣчѣ, она со слезами разцѣловала его, и сердце Джорджа Сентъ-Джона радостно забилось при этомъ знакѣ привязанности къ его дитяти. Веня самъ скатился въ озеро, и этого въ продолженіе двухъ-трехъ минутъ никто не замѣчалъ, иначе не было бы никакой опасности.

Впрочемъ, опасность прошла, и мистеръ Пимъ ушелъ домой, громко обѣщавъ Венѣ полную шляпу лѣкарства въ наказаніе за неосторожностъ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ и домашніе отправились въ полночь на покои, оставивъ Гонорію сидѣть съ ребенкомъ. Да и ей не было ни малѣйшей надобности сидѣть, но она и слышать не хотѣла, чтобы не простеречь его до утра. Ребенокъ былъ настоящимъ ея кумиромъ.

Вдругъ вошелъ мистеръ Сентъ-Джонъ; Гонорія вздрогнула и вскочила. Она задремала въ своемъ креслѣ и думала, что господинъ уже легъ въ постель.

Веня лежалъ, прильнувъ къ подушкѣ своимъ раскраснѣвшимся крошечнымъ личикомъ, слегка растрепавъ шелковистыя волосы и высунувъ ручонку изъ-подъ одѣяла; прелестная картина, представляемая большею частію всѣми спящими дѣтьми. Мистеръ Сентъ-Джонъ наклонился надъ малюткой съ другой стороны люльки, повидимому прислушиваясь къ его дыханію, но Гоноріи казалось, что господинъ ея молится, такъ какъ глаза его были закрыты, и она видѣла движеніе его губъ.

— Не хотѣлось бы намъ съ тобою потерять его, Гонорія, замѣтилъ онъ съ улыбкой, поднявъ голову.

— Потерять! О, сэръ, я сама скорѣй умру.

— Тогда у меня, пожалуй, осталось бы заботой меньше! продолжалъ онъ задумчивымъ голосомъ. — Безъ матери и безъ меня Венѣ, можетъ-быть, холодно станетъ на свѣтѣ.

— Но вѣдь вы…. вѣдь вы не боитесь за себя, сэръ! воскликнула Гонорія, совершенно забывъ, въ огорченіи отъ этихъ словъ, что не ея дѣло отвѣчать на мысли господина.

— Не знаю, Гонорія. Недавно мнѣ сдавалось, что я не долго загощусь здѣсь.

— Дай Богъ, чтобы вы ошиблись, сэръ! ревностно пожелала дѣвушка: — ради этого дитяти.

Господинъ ея поглядѣлъ на нее, равно пораженный и выраженіемъ ужаса въ голосѣ и самыми словами:

— Почему же ради его?

Гонорія молчала.

— Еслибы со мной что случилось, Гонорія, вы всѣ должны еще больше заботиться о немъ: госпожа твоя, ты, всѣ вы.

Могучее побужденіе заставало Гонорію высказать кое-какія свои мысли, — одно изъ тѣхъ странныхъ побужденій, что влекутъ за собой волю потокомъ, которымъ нѣтъ силъ управлять,

— Сэръ, ради вѣчнаго милосердія, — и да проститъ меня Богъ за эта слова, простите и вы, — если вы боитесь покинуть насъ, не оставляйте малютку во власти мистрисъ Сентъ-Джонъ!

— Гонорія!

— Знаю, знаю, сэръ, что я забываюсь, что говорю то чего не должна; но дитя мнѣ дороже всего на свѣтѣ, и надѣюсь, вы простите мнѣ смѣлость ради его. Оставьте его во власти кого угодно, только не мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Мистрисъ Сентъ-Джонъ его любитъ.

— Нѣтъ, сэръ, совсѣмъ напротивъ. Она силится любить его, но не можетъ. А ежели вы скончаетесь, тогда, сдается мнѣ, не будетъ причины и казаться, что любитъ. Я думаю…. я думаю, — и Гонорія понизила голосъ, — что она современемъ станетъ къ нему жестокою.

Смѣлая рѣчь! Джорджъ Сентъ-Джонъ не остановилъ ея, какъ ему, быть-можетъ, слѣдовало сдѣлать; скорѣе, казалось, онъ принялъ ее, а размышлялъ надъ ея значеніемъ.

— Поручите кому угодно въ свѣтѣ, сэръ! продолжала она, и слезы пробивались вдоль по щекамъ на серіозномъ лицѣ: — кому-нибудь изъ вашего собственнаго семейства, мистрисъ Дарлингъ, кому хотите, но не оставляйте, не оставляйте его во власти мачехи!

Что за инстинктъ предвѣдѣнія заставилъ Гонорію Триттонъ говорить такимъ образомъ? И что заставило мистера Сентъ-Джона выйдти изъ комнаты безо всякой тѣни выговора, какъ будто онъ безмолвно преклонился передъ этимъ иyстинктомъ?

VIII. Постепенное истощеніе.

[править]

Хотя рѣчь Гоноріи и заставила мистера Сентъ-Джона подумать о нѣкоторыхъ мѣрахъ, онъ не рѣшился однако принять ихъ. Въ умѣ его была уже струнка сомнѣнія, любитъ ли, или можетъ ли жена его любить Веню; это сомнѣніе основывалось на явной склонности ея къ зависти и на воспоминаніи о томъ, какъ она, будучи внѣ себя, ударила Веню; но судя по ежедневному обращенію съ нимъ, судя по любви, оказываемой столько же Венѣ, какъ и собственному ея ребенку, онъ не могъ не убѣдиться, что мальчика можно ввѣрить ея добротѣ. Конечно, слова Гоноріи сильно оживили въ немъ это непріятное сомнѣніе, но онъ позволилъ изгладиться этому впечатлѣнію. Всѣмъ извѣстно, какъ время, считаемое даже днями и часами, смягчаетъ взглядъ на вещи, и еще до конца ноября владѣлецъ Анвика сдѣлалъ свое завѣщаніе, оставивъ обоихъ дѣтей подъ опекой жены.

Проходила зима, а Джорджъ Сентъ-Джонъ становился все слабѣе да слабѣе, — не такъ чтобъ очень примѣтно глазу окружавшихъ его: упадокъ силъ былъ слишкомъ неуловимъ для этого. Въ февралѣ, вмѣсто того чтобы ѣхать въ Лондонъ на открытіе засѣданій, онъ отказался отъ своего мѣста въ парламентѣ, и тогда-то стали замѣчать въ немъ перемѣну, да удивляться, чѣмъ же это боленъ мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ. Мистеръ Пимъ то и дѣло пріѣзжалъ, и своимъ ворчаньемъ могъ бы поставить весь домъ вверхъ дномъ; ужь онъ и лѣкарства присылалъ, и другихъ докторовъ возилъ съ собой, и наконецъ столичную знаменитость привезъ, но чѣмъ больше онъ хлопоталъ, тѣмъ хуже, повидимому, были послѣдствія.

— Дѣло такъ плохо, что лучше бы вамъ отступиться отъ меня, Пимъ, и перестать себя мучить, сказалъ ему однажды мистеръ Сентъ-Джонъ, когда они вмѣстѣ бродили въ паркѣ, такъ какъ мистеръ Сентъ-Джонъ любилъ гулять съ докторомъ по окончаніи его визитаціи, — а то это повредитъ вашему кредиту.

— Да, потому что вы не слушаетесь, ворчливо отвѣтилъ докторъ, — я предписалъ вамъ теплый климатъ, а вы не ѣдете.

— Нѣтъ, не хочу; здѣсь мнѣ лучше. Отошлете меня въ эти теплыя страны, я только еще скорѣй умру. Пимъ, старый дружище, — и мистеръ Сентъ-Джонъ взялъ его за руку, — вы принимаете это къ сердцу больше меня самого. Я устроилъ свои домашнія дѣла; устроилъ, какъ я смиренно надѣюсь, и другія, болѣе важныя дѣла, и могу спокойно ждать призыва.

— Сдѣлали вы завѣщаніе? спросилъ мистеръ Пимъ послѣ небольшой паузы, употребленной, повидимому, единственно на прочистку горла.

— Ужь сколько недѣль тому назадъ. Главное, что надо было устроить, это опеку надъ дѣтьми, то-есть надъ Веней. Джорджъ и безъ завѣщанія обыкновеннымъ порядкомъ достался бы матери.

— А Веню…. вы оставили?…

— Женѣ, такъ же какъ и другаго. Попечителими мистеръ Сентъ-Джонъ изъ Веферскаго замка и генералъ Карльтонъ. Я подумывалъ и о сводномъ братѣ моей жены, капитанѣ Дарлингѣ, но его полкъ вѣроятно пошлютъ за границу, и отсутствіе его можетъ продлиться годы.

Они молча прошли нѣсколько шаговъ до того мѣста, которое мистеръ Сентъ-Джонъ называлъ точкой поворота, потому что здѣсь онъ обыкновенно разставался съ докторомъ. Пожимая его руку, мистеръ Нимъ удержалъ ее въ своей и сказалъ:

— Простите ли вы старика за совѣтъ? Онъ вдвое старше васъ и въ двадцать разъ опытнѣе. Если понадобятся кому практически-годные жизненные уроки, адресуйтесь къ доктору.

— Я приму совѣтъ, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ, — чего бы онъ ни касался, кромѣ выѣзда изъ Анвика.

— Не оставляйте Вени подъ опекой вашей жены.

— Почему же? вопросительно отвѣтилъ тотъ послѣ минутнаго удивленія.

— У меня есть причины. Ужь одно то, что силы ея не такъ надежны, а опека надъ двумя дѣтьми, безъ васъ, можетъ оказаться большою тягостью.

— Мнѣ кажется, это пустяки, Пимъ, спокойно возразилъ мистеръ Сентъ-Джонту — у нея полонъ домъ прислуги, а въ извѣстныхъ лѣтахъ Веня будетъ въ школѣ, Джорджъ тоже. У васъ должна быть другая причина.

— Правда. Но я не увѣренъ, понравится ли вамъ, если я назову ее.

— Назовите что угодно, Нимъ. Скажите что бы то ни было.

— Приходила ли вамъ на мысль весьма вѣроятная возможность того, что жена ваша вторично выйдетъ замужъ.

— То-есть вдова моя. Да.

— Ну, такъ если это предположеніе оправдается, а она соединится новыми узами, Веня, пожалуй, будетъ въ пренебреженіи. Джорджъ ея собственное дитя, ему обезпечена ея любовь, что тамъ ни случись. Веня дѣло другое. Приняли вы какія-нибудь мѣры на этотъ случай?

— Нѣтъ. Я назначилъ Жену опекуншей, съ тѣмъ чтобъ она оставалась въ Анвикѣ до тѣхъ поръ, пока Венѣ исполнится двадцать одинъ годъ. Тогда она должна будетъ выѣхать или оставаться здѣсь Вениною гостьей. Это мнѣ кажется справедливо. Притомъ, у меня есть примѣръ отцовскаго завѣщанія.

— Но вдова его была ваша родная мать.

Мистеръ Сентъ-Джонъ не сразу отвѣтилъ. Вѣроятно, эта разница не приходила ему въ голову.

— Джорджъ Сентъ-Джонъ, примите совѣтъ мой, внушительно проговорилъ докторъ, — не оставляйте Вени подъ опекой жены. Не хотѣлось бы мнѣ перебирать съ вами зачѣмь и почему, pro и contra, но вѣрьте мнѣ, всякій иной планъ будетъ лучше и для ребенка, и для самой мистрисъ Сентъ-Джонъ.

Сказавъ это, онъ удалился, а Джорджъ Сентъ-Джонъ медленно повернулъ назадъ къ Анвикъ-Галду. Этотъ разговоръ съ поразительною силой оживилъ въ его умѣ воспоминаніе о подузабытыхъ словахъ Гоноріи; и въ него закралось безпокойное чувство нерѣшимости.

Но онъ все еще не видѣлъ удобнаго способа измѣнить сдѣланныя имъ распоряженія. По смерти его Анвикъ доставался Венѣ и становился его мѣстопребываніемъ во все время несовершеннолѣтія; онъ не могъ удалить изъ него жену, и не могъ помѣстить въ немъ особеннаго опекуна для Вени. А устроить женѣ приличное мѣстопребываніе, если она выѣдетъ изъ Анвикъ-Галда, у него не было средствъ; и въ самомъ дѣдѣ, онъ могъ прилично обезпечить ее только въ качествѣ опекунши наслѣдника. Да мистеръ Сентъ-Джонъ, правду сказать, и не видѣлъ особенной нужды въ разлученіи ихъ: но все-таки онъ былъ человѣкъ, доступный вліяніямъ, готовый выслушать совѣтъ, и мнѣніе друзей (конечно, ихъ можно такъ назвать!) столь преданныхъ, какъ мистеръ Пимъ и Гонорія, имѣло для него вѣсъ. Онъ не былъ бы Джорджемъ Сентъ-Джономъ, еслибы не сознавалъ этого.

«Да поможетъ мнѣ Богъ не погрѣшить!» прошепталъ онъ, входя въ домъ.

Онъ много раздумывалъ объ этомъ во весь остатокъ дня; онъ лежалъ не смыкая глазъ значительную часть ночи и заснулъ только придя къ рѣшенію. Рано утромъ онъ позвонилъ своего слугу, а въ восемь часовъ коляска, запряженная пони, отвезла его на Анвикскую станцію желѣзной дороги къ отходу поѣзда. Базарный людъ, видя какъ онъ проѣзжалъ мимо свѣжимъ февральскимъ утромъ, съ яркою краской въ лицѣ и волнистыми русыми волосами, игравшими на легкомъ вѣтеркѣ, толковалъ между собою о томъ, какъ хорошо выглядитъ мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ, только вотъ худъ немножко.

Онъ отправлялся въ замокъ Веферъ. Часъ съ четвертью ѣзды, и вотъ онъ въ небольшомъ городкѣ; переждалъ двадцать минутъ и пересѣлъ на другой поѣздъ. Еще часъ съ четвертью, или немного болѣе, весьма быстрой ѣзды на экстренномъ поѣздѣ, и онъ достигъ Лексингтона, а отсюда нанялъ одноколку до Веферскаго замка. То было одно изъ очаровательнѣйшихъ зданій, — обширная, изящная, бѣлая вилла, изысканно украшенная, притаившаяся въ веселенькой окрестности между высокихъ деревьевъ разнаго сорта; домъ современной архитектуры, выстроенный теперешнимъ его владѣльцемъ, Исаакомъ Сентъ-Джономъ, который обладалъ рѣдкимъ вкусомъ ко всему прекрасному и выстроилъ этотъ домъ на заглядѣнье. Домъ этотъ былъ утѣхою въ его жизни, а заботою — сводный братъ его, Фредерикъ Сентъ-Джонъ. Имѣнія Веферскаго замка были наслѣдственною собственностію этихъ Сентъ-Джоновъ, а Фредерикъ считался ихъ наслѣдникомъ — безспорнымъ наслѣдникомъ, какъ шла молва въ свѣтѣ, такъ какъ не было никакой вѣроятности, чтобы теперешній владѣлецъ ихъ когда-нибудь женился.

Они приходились двоюродными братьями младшей линіи Анвикскимъ Сентъ-Джонамъ и были ближайшими послѣ нихъ наслѣдниками. Владѣя независимымъ крупнымъ состояніемъ, значительно даже превышавшимъ состояніе Джорджа Сентъ-Джона, и пользуясь большимъ значеніемъ въ свѣтѣ, они были, однако, ниже его въ отношеніи наслѣдованія, такъ сказать, первоначальныхъ, древне-родовыхъ имѣній — не Анвикскихъ. Ими владѣлъ старый, восьмидесятилѣтній баронетъ, сэръ Томасъ Сентъ-Джонъ; онъ былъ бездѣтенъ и потому они доставались по смерти его Джорджу Сентъ-Джону, и сыновьямъ Джорджа Сентъ-Джона, въ случаѣ его смерти. Если же и онъ, Джорджъ Сентъ-Джонъ, былъ бы также бездѣтенъ, то все, вмѣстѣ съ титуломъ и Анвикомъ, переходило къ Исааку Сентъ-Джону. Джорджу Сентъ-Джону надо было проѣхать около двухъ миль. Онъ приглядывался къ знакомымъ мѣстамъ по дорогѣ и въ дальнемъ пейзажѣ; въ ясномъ, хотя и не яркомъ освѣщеніи февральскаго денька выдѣлялись разбросанные коттеджи близь замка Веферъ; единственный трактиръ, называвшій ея Ячменная жатва, съ качающеюся вывѣской, и старинной постройки, фундаментально-красивый, красно-кирпичный домъ Лексингтонскаго пастора, который умныя головы прошлыхъ дней выстроили почти въ двухъ миляхъ отъ церкви и Лексингтонскаго прихода. Домъ этотъ стоялъ какъ-разъ на границѣ имѣній Веферскаго замка и былъ единственнымъ общественнымъ зданіемъ по близости; взглянувъ мимоѣздомъ на окна, Джорджъ Сентъ-Джонъ вспомнилъ, что теперешній владѣлецъ его былъ переведевъ сюда изъ одной церкви въ сосѣдствѣ Анвика, покровителемъ которой былъ отецъ Джорджа, когда самъ Джорджъ былъ еще крошечнымъ малюткой. Домъ казался пустымъ; почти всѣ окна были заколочены; и онъ подумалъ, что временный владѣлецъ его, докторъ Боклеркъ, ректоръ Лексингтова и деканъ Вестербори, уѣхалъ въ свое деканство.

— Дома мистеръ Сентъ-Джонъ? спросилъ онъ у женщины, вышедшей отворить ворота.

— О, конечно, сэръ.

И въ самомъ дѣлѣ, Джорджу Сентъ-Джону почти нечего было и спрашивать, потому что мистеръ Исаака Сентъ-Джонъ рѣдко, весьма рѣдко отлучался изъ замка Веферъ.

Покруживъ нѣсколько минутъ по извивамъ дороги, Джорджъ Сентъ-Джонъ увидалъ выглянувшій передній фасадъ дома и скоро подъѣхалъ къ нему. Въ эту минуту проглянуло солнце, и ему показалось, что онъ до сихъ поръ еще не встрѣчалъ болѣе красиваго мѣстечка. Это всегда бывало съ нимъ при въѣздѣ въ замокъ Веферъ. Лоснящійся, бѣлый фасадъ, болѣе длинный чѣмъ высокій, тщательно изукрашенный; зеленѣющія террасы, покрытыя цвѣтниками, уже въ цвѣту, и теряющіяся въ окрестной зелени; невысокія французскія окна, открытыя для прохлады, — все это сообщало зданію такой игривый, такой привлекательный видъ, какихъ мало. Заѣзжему, не имѣющему понятія о предстоящемъ передъ нимъ домѣ, пожалуй, пришлось бы на первыхъ порахъ испытать удивленіе, потому что мѣстечко это менѣе коего походило на замокъ. Исаакъ Сентъ-Джонъ говаривалъ иногда шутя, что слѣдовало бы перемѣвить его названіе. Въ старые годы феодализма на этой землѣ, можетъ-быть, и существовалъ замокъ, но отъ него не оставалось никакого слѣда, а прежній домъ, который срыли для опростанія мѣста этому волшебвому зданію, казался двойникомъ пасторскому дому, — такой же красный, заброшенный и мрачный.

Когда отворились двери въ залу, множество яркихъ оттѣнковъ, — алаго, желтаго и фіолетоваго цвѣта — попадали на мозаичный подъ сквозь цвѣтныя стекла оковъ, нѣжа глаза Джорджа Сентъ-Джона. По залѣ проходилъ человѣкъ высокаго роста, немного важной и весьма почтенной, чтобы не сказать джентльменской осанки; онъ повернулъ голову, желая знать, кто бы могъ быть посѣтитель. Мистеръ Сентъ-Джонъ, быстро миновавъ лакея, привѣтствовалъ его. То былъ мистеръ Брумъ, главный и всѣми уважаемый слуга Веферскаго замка, много лѣтъ лично прислуживавшій его владѣльцу, и въ нѣкоторомъ смыслѣ довѣренное лицо. Джорджъ Сентъ-Джонъ протянулъ ему руку, какъ слѣдуетъ ласковому джентльмену, встрѣчающему такихъ безцѣнныхъ слугъ послѣ многихъ лѣтъ разлуки.

— Какъ здоровье, Брумъ? Кажется, меня не ждали?

— Дѣйствительно, сэръ, сказалъ мистеръ Брумъ съ свойственною ему степенною медленностію: — да, кажется, и господина моего, сэръ, вы порядкомъ удивите. Онъ еще сегодня поутру вспоминалъ о васъ.

— Каковъ онъ теперь?

— Теперь лучше прежняго, сэръ. Но въ послѣднее время сильно страдалъ.

Мистеръ Брумъ ввелъ его во внутреннюю залу, такую же свѣтлую и прекрасную, съ тѣми же мягкими оттѣнками цвѣтовъ, наполняющими ее съ вершины оковъ. Отворивъ одну изъ дверей, онъ заглянулъ въ нее и сказалъ:

— Къ вамъ гость, сэръ: мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ.

Въ этой свѣтлой, очаровательной комнатѣ, — и если вамъ не понравится частое повтореніе этого эпитета, я только тѣмъ и могу оправдаться, что въ замкѣ Веферъ все было очаровательно, — возлѣ яркаго камелька, окруженнаго немногими, но превосходными картинами, блестящими зеркалами, располагающими къ нѣгѣ креслами и диванами, разбросанными книгами, сидѣлъ джентльменъ-калѣка. Въ немъ не было той отвратительной степени уродства, что отталкиваетъ и оскорбляетъ взглядъ, у него, просто, былъ на спинѣ горбъ — небольшой горбъ, вслѣдствіе неосторожности въ дѣтствѣ. Лицо его было блѣдно и худощаво, съ острымъ подбородкомъ, обыкновеннымъ спутникомъ подобныхъ несчастій; лицо это невольно привлекало васъ видомъ страданія и задумчивою важностію свѣтлыхъ, блестящихъ, изящно прорѣзанныхъ карихъ глазъ. Онъ былъ почти средняго роста и, кромѣ горба, во всей его фигурѣ не было ничего невзрачнаго; но человѣкъ онъ былъ хворый и жилъ въ совершенномъ уединеніи съ своимъ недугомъ. У него были темные, шелковистые и немного рѣдкіе волосы; но въ нихъ не виднѣлось ни одной серебристой нити, хотя ему скоро должно было стукнуть пятьдесятъ. Отложивъ книгу, которую читалъ, Исаакъ Сентъ-Джонъ поднялся, услыхавъ имя посѣтителя, и пошелъ на встрѣчу со свойственнымъ ему тихимъ, не суетливымъ видомъ и улыбкою довольства на лицѣ.

— Джорджъ! Какъ я радъ тебя видѣть! Такъ ты наконецъ обо мнѣ вспомнилъ?

— Да ужь мнѣ почти совѣстно было и ѣхать, мистеръ Сентъ-Джонъ, какъ вспомнишь что я лѣтъ пять не бывалъ у васъ. Но я часто встрѣчалъ мистрисъ Сентъ-Джонъ въ Лондонѣ, а иногда и Фредерика, такъ что, можно сказать, почти видался съ вами. Я тоже не такъ-то здоровъ былъ.

Легко замѣтить, что старшій, прилично разницѣ въ лѣтахъ, называлъ другаго «Джорджемъ», этотъ его мистеромъ Сентъ-Джономъ. Мистеръ Исаакъ Сентъ-Джонъ былъ почти взрослымъ человѣкомъ, когда Джорджъ былъ ребенкомъ, и могъ припомнить, какъ съ нимъ нянчился.

— Ты что-но нездоровъ, Джорджъ, сказалъ онъ, поглядѣвъ на его чуть не прозрачное лицо: — и…. выросъ ты что ли? похоже на то.

— Это потому что я исхудалъ. Смотрите. Онъ разстегнулъ сюртукъ: — я чистый остовъ.

— Что это съ тобою?

— Не знаю. Худѣю да худѣю, слабѣю да слабѣю, вотъ и все что мнѣ извѣстно. Можетъ-быть, весна мнѣ поможетъ, и я снова поправлюсь, а можетъ быть и иначе.

Исаакъ Сентъ-Джонъ ничего не отвѣтилъ. Онъ притихъ отъ непріятнаго воспоминанія о томъ какъ истощился отецъ этого молодаго человѣка двадцать восемь лѣтъ тому назадъ.

— Не хочешь ли закусить, Джорджъ? Ты вѣдь погостить ко мнѣ пріѣхалъ?

— Я пріѣхалъ погостить у васъ часа два: мнѣ къ ночи, если успѣю, надо поспѣть домой. А ѣсть я не могу, пока не покончу съ вами одного дѣльца, потому что, надо сознаться, я пріѣхалъ по своимъ дѣламъ. Позвольте мнѣ сначала переговорить съ вами.

— Какъ хочешь. Я готовъ.

— Вѣчно готовъ, всегда и всѣмъ охотно помогаетъ, отвѣтилъ Джорджъ Сентъ-Джонъ голосомъ, полнымъ горячей признательности. — Все насчетъ опеки хочется мнѣ поговорить. Спасибо вамъ, что приняли.

Исаакъ улыбнулся.

— Да ужь не знаю, могъ ли я поступить съ тобой иначе.

— Скажите — съ дѣтьми моими. Ну, хорошо, выслушайте меня. Я назначилъ жену опекуншей моихъ дѣтей: — она будетъ жить въ Анвикъ-Галлѣ, пока Веня не войдетъ въ возрастъ; дѣти пусть живутъ съ нею, разумѣется, въ промежуткахъ школы и коллегіи. Это безусловно относительно младшаго, но что касается старшаго, я хочу, чтобъ это зависѣло отъ вашего усмотрѣнія.

— Отъ моего усмотрѣнія?

Джорджъ Сентъ-Джонъ оперся руками на свои колѣна и въ глубочайшей сосредоточенности наклонился впередъ. Онъ, казалось, не замѣтилъ перерыва.

— Я желалъ бы (когда я умру, и у дѣтей останется одна мать), чтобы вы могли по временамъ освѣдомляться, счастливъ ли Веня подъ опекой мачихи, и добра ли она къ нему. Если вы найдете поводъ усомниться въ этомъ, или по какой-нибудь иной причинѣ заключите, что ему лучше будетъ въ другомъ мѣстѣ, тогда удалите его отъ нея и помѣстите у кого найдете приличнымъ. Я не смѣю просить васъ взять его къ себѣ: дѣти безпокойны, а здоровье ваше не вполнѣ удовлетворительно. Но помѣстите его, гдѣ будете увѣрены, что съ нимъ станутъ хорошо обращаться. Примете ли вы это на себя, мистеръ Сентъ-Джонъ?

— Почему ты это просишь? спросилъ Исаакъ СентъДжонъ: — кто у тебя новая, внезапная мысль?

— Это новая мысль, явившаяся у меня просто вслѣдствіе разговора, который я имѣлъ третьяго дня съ Пимомъ, нашимъ докторомъ и старымъ другомъ. Онъ полагаетъ, что Венѣ было бы не ладно оставаться въ неограниченной власти мистрисъ Сентъ-Джонъ, не будучи ея роднымъ сыномъ. Онъ говорилъ, что во-первыхъ, она можетъ выйдти замужъ, а тогда Веня будетъ какъ бы изолированъ посреди новыхъ привязанностей; но когда я требовалъ у него другихъ доводовъ, — потому что, я увѣренъ, они есть у него, — онъ не хотѣлъ ихъ представить: я, говоритъ, предпочитаю не перебирать ихъ. Онъ даже, — мнѣ это видно было, — хотѣлъ, чтобы ребенокъ былъ совершенно взятъ отъ нея, но объ этомъ и думать нечего. Я много размышлялъ о томъ, что онъ говорилъ, и пришелъ къ заключенію, что не дурно бы включатъ въ завѣщаніе оговорку, которою можно ограничить ея власть, а за этимъ пріѣхалъ къ вамъ.

— А что, жена твоя добра ли къ ребенку? спросилъ мистеръ Сентъ-Джонъ: — прости мнѣ этотъ вопросъ, Джорджъ.

— Очень добра. Когда родился Джорджъ, она выказала нѣкоторую зависть къ старшенькому, но это давно прошло. Веня едва не утонулъ въ ноябрѣ прошлаго года, такъ у нея чуть не истерика сдѣлалась, плачетъ-рыдаетъ надъ нимъ, какъ малый ребенокъ. Впрочемъ, нянька, — наичестнѣйшая женщина, — однѣхъ мыслей съ Пимомъ; но это вздоръ.

— Ты хочешь, чтобъ я, въ случаѣ если дѣти осиротѣютъ, освѣдомлялся, хорошо да обращаются въ Анвикъ-Галлѣ со старшимъ, и счастливъ ли онъ тамъ. Если нѣтъ, я долженъ буду его удалить? Такъ ли я понялъ твою просьбу?

— Совершенно такъ. Если вы, по крайнему разумѣнію своему, найдете, что Венѣ въ иномъ мѣстѣ будетъ лучше, возьмите его оттуда. Я облеку васъ на это полномочіемъ.

— Но какъ же мнѣ освѣдомляться?

— Какъ вамъ будетъ удобнѣй. Употребите первое средство, какое представится. Поѣзжайте и взгляните сами, а то пошлите довѣренное лицо, или разспросите Гонорію.

— Кто такая Гонорія?

— Венина нянька. Она привязалась къ нему по смерти моей бѣдной Каролины. Теперешняя жена моя, повидимому, не такъ-то здорова, по крайней мѣрѣ въ послѣднее время разъ или два довольно серіозно заболѣвала, а Пимъ говоритъ, что забота о двухъ малюткахъ превышаетъ мѣру заботы, которую можно возложить на нее. Пожалуй, оно такъ и есть.

— Почему же сразу назначить Венѣ другаго опекуна?

— Не хотѣлось бы мнѣ этого. Свѣтъ взглянетъ на это какъ на оскорбленіе, какъ на выраженіе недовѣрія къ женѣ; и кромѣ того, въ этомъ случаѣ я долженъ буду колебаться, кому назначить мѣстопребываніемъ Анвикъ-Галлъ, ей или Венѣ. Я, — замѣтьте это, мистеръ Сентъ-Джонъ, — я имѣю къ женѣ полнѣйшее довѣріе; я увѣренъ, что она исполнитъ долгъ свой въ отношеніи къ Венѣ и составитъ его счастіе. Въ этомъ отношеніи нечего бояться; я только принимаю мѣры на случай ея замужества.

— Понимаю. Ну, чтожъ, я принимаю, Джорджъ, и эту обязанность, хотя лучше бы тебѣ довѣрить ее человѣку, болѣе дѣятельному.

— Нѣтъ, нѣтъ, вамъ, и единственно вамъ.

Они продолжали толковать во весь небольшой промежутокъ времени, который Джорджъ Сентъ-Джонъ ассигновалъ на свое посѣщеніе. Объ этомъ дѣлѣ, впрочемъ, говорили уже немного, потому что Джорджъ оставилъ эту тэму съ нѣкоторымъ упорствомъ, а у нихъ были и другіе предметы общаго интереса, семейныя дѣла, вѣсти съ той и съ другой стороны, какъ обыкновенно бываетъ, когда родственники встрѣчаются послѣ долгой разлуки. Въ надлежащее время онъ поѣхалъ обратно къ Лексингтову въ коляскѣ мистера Сентъ-Джона, сѣлъ на обратный поѣздъ и достигъ Анвика около шести часовъ вечера.

Жена прислала за нимъ карету, опасаясь ночной прохлады. Джоржъ Сентъ-Джонъ приказалъ кучеру сдѣлать крюкъ и заѣхалъ къ мистеру Драку, адвокату. Когда этотъ джентльменъ вышелъ къ нему, онъ попросилъ его заѣхать поутру въ Анвикъ-Галлъ по небольшому дѣлу относительно измѣненія въ недавно-совершенномъ завѣщаніи.

А мистеръ Сентъ-Джонъ изъ Веферскаго замка, размышляя объ этихъ дѣлахъ по отъѣздѣ своего родственника, находился въ крайнемъ затрудненіи и никоимъ образомъ не могъ придти къ удовлетворительному заключенію, грозила ли мистрисъ Сентъ-Джонъ сдѣлаться жестокою къ Венѣ, на манеръ мстительнаго дяди въ сказкѣ о Дѣтяхъ въ лѣсу, или опасность заключалась въ томъ, что она погубитъ его баловствомъ.

IX. Перемѣны въ Анвикѣ.

[править]

Въ одинъ изъ восхитительныхъ лѣтнихъ дней, въ той любимой комнатѣ, изъ оконъ которой открывался видъ на Анвикское помѣстье, сидѣла мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ во вдовьемъ платьѣ. Противъ нея и также въ траурѣ, раскутавъ дорожную шаль, сползавшую на худощавыя, впалыя плеча, въ пыльномъ чепчикѣ, сидѣла мистрисъ Дарлингъ, только что пріѣхавшая.

Трауръ указывалъ, что въ Анвикѣ произошли перемѣны: владѣлецъ его, столь уважаемый и любимый при жизни, не существовалъ болѣе. Въ маѣ, по выраженію поэтовъ, предательскомъ маѣ, для Джорджа Карльтона Сентъ-Джона насталъ кризисъ, и Анвикъ-Галлъ перешелъ въ собственность другаго, — малютки, еще слишкомъ юнаго для полнаго сознанія утраты и соединявшаго мысль объ ней наиглавнѣйше съ чернымъ костюмомъ, въ который поспѣшила нарядить его офиціальная прислуга.

Смерть пришла такъ внезапно, что мистрисъ Сентъ-Джонъ осталась совершенно одна. Ея мать, мистрисъ Дарлингъ, была за границей, и кромѣ краткаго письма, увѣдомлявшаго ее объ этомъ событіи, не имѣла объ ней прямыхъ извѣстій. Она посылала письмо за письмомъ, потому что ей нельзя было немедленно вернуться домой; но отвѣты, если и получались, то всѣ были отъ Принсъ. А Принсъ, будучи въ нѣкоторой степени повѣренною мистрисъ Дарлингъ, пыталась намекнуть ей, что госпожа ея «дуется» и очень раздосадована завѣщаніемъ.

Послѣднее свѣдѣніе возбудило все любопытство свойственное мистрисъ Дарлингъ, но также и смутало ее. Она знала, что Джорджъ Сентъ-Джонъ не могъ завѣщать женѣ значительной собственности, — и личное мнѣніе Джорджа Сентъ-Джона было таково, что отсюда именно и проистекало нежеланіе мистрисъ Дарлингъ выдавать за него свою дочь, — но этому все-таки можно было пособить тѣми или другими мѣрами, и теперь мистрисъ Дарлингъ казалось, что ихъ не предприняли. Какъ только ей стало возможнымъ, въ началѣ іюня, она стала собираться въ обратный путь къ Англіи и поспѣшила въ Анвикъ-Галдъ.

Не будь траурнаго герба, выставленнаго снаружи дома, и признака вдовства въ одеждѣ дочери, мистрисъ Дарлингъ могла бы подумать, что все шло обычнымъ порядкомъ, и въ домѣ не было перемѣнъ. Окна были отворены, солнце сіяло, паркъ зеленѣлъ и цвѣлъ: даже сама Шарлотта не измѣнилась. И мистрисъ Дарлингъ окинула ее испытующимъ взглядомъ.

— Душечка, твое здоровье, повидимому, лучше нежели я ожидала.

— Я такъ себѣ, ничего, мама. Что это Принсъ нейдетъ съ Джорджикомъ, досадливо прибавила она: — мнѣ хочется вамъ его показать, онъ такъ выросъ.

— Милый крошка! Мнѣ было такъ грустно, Шарлотта, что я не могла поспѣть во-время, но….

— Что нужды, быстро перебила мистрисъ Сентъ-Джонъ; — право, кажется, мнѣ одной лучше было. Вы знаете, мама, — она перевела на мать пристальный взглядъ глубокихъ глазъ: — я всегда была склонна къ независимости. А что Роза?

— О, Боже мой! Отвѣтила мистрисъ Дарлингъ со вздохомъ, какъ бы вспомнивъ о чемъ-то досадномъ: — не говори мнѣ о Розѣ.

По губамъ вдовы пробѣжала поду-улыбка.

— Развѣ она спроказила что-нибудь ужасное?

— Нѣтъ; но такъ бунтуетъ!

— Бунтуетъ!

— Противъ того, что ея держатъ въ школѣ. Маріанна съ Маргаритой такъ и ждали, что она вырвется и спрячется подъ палубой вашего пакетбота. Онѣ до самаго Фалькстона не были вполнѣ увѣрены, что ея нѣтъ съ вами.

— А Маріана и Маргарита съ вами пріѣхали?

— Какъ же, я ихъ въ Лондонѣ оставила. Франка ждутъ.

— Мнѣ кажется, Франкъ могъ бы и ко мнѣ заѣхать повидаться, надменно сказала мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Душечка, я увѣрена, что онъ заѣдетъ. Но вѣдь онъ не всегда можетъ брать отпускъ, когда захочетъ.

Наступила пауза. Шарлотта, холодная, надменная какъ всегда, сдержанная даже съ матерью, опять отвернулась къ окну, отыскивая своего малютку-сына. Мистрисъ Дарлингъ сгорала желаніемъ разспросить о разныхъ подробностяхъ, которыя ей хотѣлось узнать, но еще не видѣла удобнаго случая; а разомъ засыпать вопросами, въ первую минуту пріѣзда, ей казалось неприличнымъ. Она встала съ кресла.

— Я пошла бы, Шарлотта, немножко поприбраться. Я вся въ пыли.

— Пожалуста, мама. Комната вамъ та же самая. Принсъ не замедлитъ явиться.

Принсъ въ это время уже входила въ домъ и провела Джорджика заднимъ ходомъ. Тутъ произошла громкая встрѣча, и мистрисъ Сентъ-Джонъ вышла принять въ ней участіе. Джорджикъ лепеталъ, встряхивалъ роскошные локоны, набѣгавшіе на розовыя щечки, и вообще былъ очень милъ. Мистрисъ Дарлингъ не удивилась слабому болѣзненному крику, — крику той страстной любви, что выражается одинаково съ болью, — съ какимъ мать прижала его къ сердцу.

— А Веня гдѣ же? спросила мистрисъ Дарлингъ уПринсъ.

О, что до мистера Вени, то Принсъ полагала, что онъ когда-нибудь явится. Гонорія, по обыкновенію, завела съ ней перебранку, такъ онѣ и разошлись. А мистрисъ Дарлингъ, едва давъ ей время высказать эти слова, поспѣшила на лѣстницу, какъ бы не желая и знать ихъ.

— Прислужи мамашѣ, Принсъ, сказала Анвикская госпожа: — у ней нѣтъ съ собой горничной.

Мистрисъ Дарлингъ была чрезвычайно довольна, что ей будетъ прислуживать Принсъ, потому что это давало ей возможность потребовать объясненій, которыхъ иначе ей пришлось бы ждать цѣлые часы. Едва давъ этой женщинѣ затворить за собою дверь, она съ жадностью стала ее разспрашивать. Вспомните, что Принсъ, по крайней мѣрѣ относительно мистрисъ Дарлингъ, была довѣреннымъ лицомъ.

— Принсъ, меня такъ встревожилъ намекъ въ одномъ изъ твоихъ писемъ. Развѣ ты знаешь, что госпожѣ твоей мало завѣщано? Не приходится ли ей выѣхать изъ Анвикъ-Галла?

— О, нѣтъ, сударыня, онѣ остаются въ Анвикъ-Галлѣ, отвѣтила нянька, — будутъ жить здѣсь опекуншей мистера Сентъ-Джона, съ четырьмя тысячами фунтовъ ежегоднаго дохода.

— Четыре тысячи ежегодно!

Значительность суммы, далеко превышавшей все, чего могла ожидать мистрисъ Дарлингъ, весьма пріятно поразила ея слухъ. Но вслѣдъ затѣмъ пробудилась мысль, какимъ образомъ Прлисъ, простая служанка въ Анвикъ-Галлѣ, и только у нея пользовавшаяся довѣріемъ, могла пріобрѣсти эти свѣдѣнія?

— Точно ли ты это знаешь, Принсъ? спросила она.

— Я слушала завѣщаніе, сударыня. Всей прислугѣ въ Анвикъ-Галлѣ было приказано собраться на чтеніе.

— Но этого нигдѣ не дѣлается! замѣтила мистрисъ Дарлингъ. — Что же…. что жь, кто было сдѣлано по желанію вашей госпожи? продолжила она, удивляясь.

— Не думаю, отвѣтила Принсъ: — старикъ Дракъ, это законникъ-то, приходитъ къ намъ по возвращеніи съ похоронъ и говоритъ, что насъ требуютъ въ большую гостиную. А мистрисъ Сентъ-Джонъ ужь тамъ въ новомъ траурѣ и вдовьемъ чепцѣ; какъ мы понабрались, она такъ досадливо, таково гордо поглядѣла на насъ. Джентльмены, присутствовавшіе на похоронахъ, тоже были здѣсь, а мистеръ Гревзъ, и мистеръ Пимъ; я привела малютку, а Гонорія пришла съ мистеромъ Сентъ-Джономъ….

— Зачѣмъ же ты его зовешь мистеромъ Сентъ-Джономъ? Его всегда звали мистеромъ Веней, вставила мистрисъ Дарлингъ.

— Съ тѣхъ поръ ужь его такъ зовутъ, сударыня, отвѣтила женщина: — одинъ изъ джентльменовъ, такой старый брюзга, бывшій въ числѣ провожатыхъ, прямой какъ мачта и желтый какъ золото, генералъ Карльтонъ, кажется, услыхалъ, что кто-то изъ насъ называетъ его мистеромъ Веней, и строго наказывалъ, что онъ вовсе не мистеръ Веня, а мистеръ Сентъ-Джонъ и не иначе слѣдуютъ звать его до тѣхъ поръ, пока не сдѣлается сэръ-Веніаминомъ. Прислуга очень удивилась; такъ съ тѣхъ поръ и зовемъ его мистеромъ Сентъ-Джономъ.

— Ну, продолжай.

— Оказалось, что насъ позвали слушать чтеніе завѣщанія. Всего-то я не поняла; но хорошо знаю, что мистрисъ Сентъ-Джонъ должна пребывать въ Анвикѣ и получать четыре тысячи въ годъ, какъ опекунша наслѣдника. Тутъ было еще что-то такое, чего я не могла разобрать, потому что мистеръ Джорджикъ въ это время завозился, что-то насчетъ убавки двухъ тысячъ изъ четырехъ, въ случаѣ, если мистеръ Сентъ-Джонъ удалится отсюда. А съ другой стороны, когда онъ наслѣдуетъ свой титулъ и все состояніе, тогда еще прибавится двѣ тысячи. Что составитъ шесть тысячъ въ годъ.

— Такъ что же ты разумѣла, Принсъ, написавъ мнѣ, что госпожа твоя была раздосадована условіями завѣщанія? Четыре тысяча теперь и шесть въ послѣдствіи! Чѣмъ она можетъ быть недовольна. Это весьма щедро.

— Можете положиться на меня, сударыня, что это такъ, отвѣтила Принсъ, не запинаясь, — она очень была раздосадована и показала это своимъ обращеніемъ. Въ тотъ же день, какъ только насъ отпустили, я вывела мистера Джорджика на холмикъ; онъ что-то капризничалъ и былъ безпокоенъ, ужь не знаю отчего, а докторъ Гревзъ и мистеръ Пимъ вмѣстѣ отправлялись домой. Я очень ясно слышала, что она говорили другъ другу, какъ оскорбилась мистрисъ Сентъ-Джонъ «оговоркой» въ завѣщаніи….

— Какою оговоркой?

— Ахъ, ужь этого я не знаю. Докторъ Гревзъ, сказалъ, что она считаетъ это за выраженіе недовѣрія къ ней; а потомъ заговорилъ о мистерѣ Сентъ-Джонѣ изъ Веферскаго замка, какъ будто и онъ тутъ замѣшавъ; но тутъ ужь стало не слыхать ихъ.

Мистрисъ Дарлингъ не могла рѣшить этого вопроса. Чѣмъ больше она думала, тѣмъ болѣе росла въ ея глазахъ сумма; ей казалось почти невозможнымъ, чтобы Шарлотта была недовольна, и она заключила, что Принсъ, обыкновенно столь проницательная, на этотъ разъ ошиблась.

— А теперь, Принсъ, сказала она, покончивъ со множествомъ другихъ вопросовъ и отвѣтовъ: — я хочу тебѣ самой кое-что сказать. Изъ твоихъ собственныхъ обмолвокъ я вижу, что у васъ съ Гоноріей все еще прежній раздоръ! Сколько разъ я тебя уговаривала не вдаваться въ это!

— Всему виновата Гонорія, быстро отвѣтила Принсъ.

— Обѣ вы виноваты, возразила мистрисъ Дарлингъ, — равно и та и другая. Странно, что вы не можете поладить! Вы скоро и дѣтей вооружите другъ противъ друга, это вѣрнѣе смерти.

— Мы еще ни разу не доходили до открытой ссоры, вступилась Принсъ: — я не допускаю этого…. ужь она очень задираетъ. Особенно теперь, когда увѣрена, что останется въ Анвикъ-Галлѣ, что бы тамъ ни случилось.

— Что ты хочешь сказать?

— Умирая, мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ сказалъ нашей госпожѣ, что желалъ бы, чтобы Гонорія оставалась при Венѣ до тѣхъ поръ, пока за нимъ должна ходить женщина, и мистрисъ Сентъ-Джонъ обѣщала не удалять ея, за исключеніемъ развѣ какого-нибудь чрезвычайнаго случая.

— Совершенно справедливо. И вотъ что, Принсъ, разъ навсегда я желаю, чтобы между вами было побольше дружелюбія. Это просто скандалъ, если двѣ главныя служанки въ Анвикъ-Галлѣ будутъ вѣчно дурить; это чрезвычайно дурной примѣръ дѣтямъ; а это…. ты сама знаешь, это не хорошо и для вашей госпожи. А что, какова она была во время болѣзни мистера Сентъ-Джона? Покорна? Спокойна?

— О, сударыня, настоящій ангелъ.

— Очень хорошо. Чтобъ я больше не слыхала объ этихъ ссорахъ, Принсъ. На твоемъ мѣстѣ надо вести дѣла какъ можно спокойнѣй: мистрисъ Сентъ-Джонъ нуженъ миръ, а не….

Тутъ восклицаніе Принсъ заставило мистрисъ Дарлингъ, смотрѣвшую въ это время на ящикъ съ бѣльемъ, быстро обернуться. Тамъ, за постельными занавѣсками, къ сильному замѣшательству испуганной леди, стояла сама мистрисъ Сентъ-Джонъ. Много ли она слышала?

— Шарлотта, дружочекъ, я и не знала, что ты здѣсь. Я только что дала урокъ Принсъ насчетъ этихъ постоянныхъ дрязгъ съ Гоноріей. Ты пришла посидѣть со мной, дитя мое, пока я распакую чемоданы? прибавила мистрисъ Дарлингъ, видя что дочь вошла въ комнату и удобно расположилась въ длинномъ креслѣ; — въ такомъ случаѣ, я думаю, ты можешь идти, Принсъ.

— Да, сказала мистрисъ Сентъ-Джонъ: — мистеръ Джорджъ въ дѣтской, Принсъ, ты тамъ нужна ему.

Во время этихъ словъ мистрисъ Дарлингъ мучилась, на сколько способна была по своей легкой натурѣ, желаніемъ увѣриться, слышала ли та хоть словечко изъ ея разговора съ Принсъ, особенно изъ той части его, что касалась денегъ. Въ комнатѣ было нѣсколько шумно, потому что онѣ отпирала коммоды и передвигали ящики, что и помѣшало имъ слышать, какъ вошла мистрисъ Сентъ-Джонъ. «Заговорю съ ней объ этомъ, подумала мистрисъ Дарлингъ; лучше уцѣпиться за случай и воспользоваться имъ, если ужь разъ попала въ такое затрудненіе.» Она украдкой бросила взглядъ на дочь, дѣлая видъ, что сильно занята разглаживаніемъ оборки чепца, только что вынутаго ею изъ ящика. Мистрисъ Сентъ-Джонъ глядѣла холодно и спокойно. Неужели слышала?

— Шарлотта, душечка, я такъ безпокоюсь о тебѣ насчетъ того, какъ устроены дѣла, и всего прочаго. Я кое-что высказала бѣдной Принсъ, но она, кажется, думаетъ, что все въ порядкѣ, что ты хорошо надѣлена и остаешься здѣсь. Разумѣется, простая служанка многаго можетъ и не знать. Я рада, что мужъ твой сдѣлалъ приличное завѣщаніе.

— Препозорное, крикнула молодая вдова, вся запылавъ.

Слова эти заставили мистрисъ Дарлингъ попятиться, и она забыла даже распространиться насчетъ только-что выраженнаго ею мнѣнія о неполнотѣ свѣдѣній бѣдной простушки Принсъ.

— Позорное завѣщаніе, Шарлотта! воскликнула она: — когда у тебя есть Анвикъ-Галлъ и четыре тысячи въ годъ.

— Оно позорно. Я оставлена въ зависимости отъ наслѣдника.

— Наслѣдника! То-есть Вени?

— Ктоже, кромѣ его, здѣсь наслѣдникъ! Зачѣмъ Джорджъ оставилъ меня въ этой зависимости?

— Я не совсѣмъ понимаю тебя, дружочекъ. Какимъ образомъ ты зависишь отъ Вени?

— Эта четыре тысячи мнѣ будутъ платиться только въ качествѣ опекунши его, его и Джорджика. Въ Анвикъ-Галлѣ я живу какъ Венина опекунша. Все это преобидно.

— Но, другъ мой, твой мужъ не властенъ былъ прилично устроить тебя никакимъ инымъ способомъ. При женитьбѣ, — право я не думаю, чтобъ онъ могъ обезпечить тебѣ болѣе шестисотъ фунтовъ ежегоднаго дохода, — онъ такъ и сдѣлалъ; разумѣется, это въ придачу твое же, а послѣ тебя достанется твоему ребенку.

— Подумайте, какая противоположность! было отвѣтомъ, и грудь мистрисъ Сентъ-Джонъ зловѣще взволновалась, какъ бы не выдержавъ избытка обиды: — У одного несмѣтныя тысячи, титулъ, имѣнія, вся знатность, все могущество; у другаго какія-то несчастныя сотни и самая скромная доля.

— Но, душечка моя, Шарлотта, чѣмъ же было этому помочь. Веня съ этимъ родился, и мистеръ Карльтонъ, такъ же какъ и ты сама, не могъ этого измѣнить.

— Все-таки несправедливо.

— Несправедливо — не точное слово. Законъ о наслѣдствѣ, быть-можетъ, и не совсѣмъ справедливъ, но Англичане живутъ подъ его сѣнію и должны повиноваться. И тебѣ не слѣдуетъ порицать за это мужа.

— Я его не за то порицаю.

— Ты порицаешь его завѣщаніе, это все одно.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ сидѣла, прислонясь къ спинкѣ кресла, откинувъ назадъ широкія сборки чепца, опершись локтями на ручки кресла и нервно прижимая кончики пальцевъ одной руки къ другой. Легкая буря миновала, и обычная холодность обращенія вернулась къ Шарлоттѣ.

— Зачѣмъ онъ вписалъ туда эту оговорку?

— Развѣ тамъ есть оговорка? Какая же? Но я не знаю и самого завѣщанія, Шарлотта.

— Онъ оставилъ дѣтей подъ моею опекой исключительно. Они должны жить со мною здѣсь, въ Анвикъ-Галлѣ, отлучаясь лишь на сколько это нужно для ихъ воспитанія, а мнѣ завѣщана ежегодная плата въ четыре тысячи фунтовъ.

— Ну? сказала мистрисъ Дарлингъ, такъ какъ та пріостановилась.

— Вотъ что было въ завѣщаніи. Но оговорка измѣнила это, и пребываніе Вени со мною зависитъ отъ прихоти мистера Исаака Сентъ-Джона. Въ его власти удалить отъ меня Веню, если онъ найдетъ нужнымъ; а если Веня удалится, то изъ четырехъ тысячъ двѣ вычитаются, и такимъ образомъ доходъ мой уменьшается въ половину. Для чего это сдѣлалъ Джорджъ? Зачѣмъ онъ сдѣлалъ кто въ тайнѣ и ни слова не сказавъ мнѣ.

— Право не знаю, сказала мистрисъ Дарлингъ, обсуждая въ умѣ эту новость: — Такъ Веня можетъ быть удаленъ отъ тебя по прихоти Исаака Сентъ-Джона? но вѣдь мистеръ Исаакъ такъ слабъ!

— Здоровьемъ, пожалуй, слабъ, но не властію надъ Веней. Эта оговорка помѣчена на другой день послѣ посѣщенія Джорджемъ Веферскаго замка подъ конецъ зимы, много спустя по совершеніи завѣщанія. Это, должно-быть, Исаакъ Сентъ-Джонъ его тогда и настроилъ. Я еще сочтусь съ нимъ за это, коли жива буду.

— Ну, такъ ужь я не знаю, зачѣмъ онъ это сдѣлалъ, воскликнула мистрисъ Дарлингъ, будучи совершенно поражена; — тотъ не нуждается въ двухъ тысячахъ, самъ богатъ и къ тому же боленъ. Ты не спрашивала, Шарлотта, что его побудило къ этому? я на твоемъ мѣстѣ спросила бы.

— Кого это?… Исаака Сентъ-Джона? Я никогда и не видала его.

— Развѣ его не было на похоронахъ?

— Нѣтъ, говорятъ, онъ былъ слишкомъ нездоровъ. Пріѣзжалъ его братъ, прекрасный Фредъ. Я, мамаша, ненавижу этого Исаака Сентъ-Джона,

— Полно, душечка. Всего вѣроятнѣе, что онъ никогда и не вмѣшается въ твои дѣла. До меня, по крайней мѣрѣ, всегда доходила молва о немъ, какъ о справедливѣйшемъ и честнѣйшемъ изъ людей.

— Я не могу этого вывести. Я не могу вывести, чтобы свѣтъ зналъ, что Джорджъ могъ нанести мнѣ оскорбленіе. А это вездѣ извѣстно. Даже прислуга знаетъ. Онъ желалъ, чтобъ она присутствовала при чтеніи завѣщанія. Слыханное ли это дѣло!

— Мужъ твой желалъ этого?

— Да, по крайней мѣрѣ такъ говоритъ мистеръ Дракъ. Когда собирались прочесть завѣщаніе, и я вышла къ нимъ въ гостиную, мистеръ Дракъ сказалъ мнѣ: «съ вашего позволенія, я долженъ позвать сюда прислугу; мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ просилъ меня это сдѣлать.» Я протестовала, но безполезно; мистеръ Дракъ притворился будто не слыхалъ; а я не могла же поднять шумъ въ такую минуту. Но теперь, мамаша, неужели вы не видите интриги?

— Н-нѣтъ, сказала мистрисъ Дарлингъ, не имѣя въ мысляхъ того что разумѣла Шарлотта.

— А я такъ вижу, сказала Шарлотта, блеснувъ тѣмъ раздраженнымъ взглядомъ, что виднѣлся по временамъ въ ея неизмѣримо глубокихъ глазахъ. — Это, завѣщаніе было читано слугамъ для того, чтобъ они знали, что въ ихъ волѣ передавать сплетни Исааку Сентъ-Джону. Ненавижу его! Ненавижу! Не будь его, я увѣрена, что мужъ вполнѣ бы довѣрилъ мнѣ Веню. Кто же способнѣе меня воспитать его?

— Я такъ и думаю, что ты воспитаешь его, Шарлотта. Я многаго не понимаю изъ того, что ты мнѣ разказываешь; но я ничуть не сомнѣваюсь, что Исаакъ Сентъ-Джонъ будетъ и вѣжливъ, и добръ во всѣхъ отношеніяхъ. Пока ты будешь исполнять свою обязанность относительно Веви, удалять его не будетъ никакой причины. А вѣдь ты исполнишь ее?

— Конечно; — и мистрисъ Сентъ-Джонъ вполнѣ думала то что говорила. — У меня не будетъ разницы между дѣтьми. Если Веню надо будетъ наказать, я его накажу; если надо будетъ наказать Джорджика, я накажу и его; дѣло само по себѣ и легко и просто, и никакой надобности не было приставлять ко мнѣ другахъ. И всего хуже, что Джорджъ скрылъ это отъ меня.

— Мнѣ кажется, онъ просто забылъ сказать тебѣ объ этомъ, успокоительно сказала мистрисъ Дарлингъ, и замѣтно было, что она имѣла обыкновеніе всегда смягчать взглядъ на вещи передъ дочерью, какъ бы боясь за нее: — а ты совершенно права, дружочекъ, что не дѣлаетъ разницы между дѣтьми: мужъ твой также не дѣлалъ ея.

— По наружности-то вообще не дѣлалъ. А въ сердцѣ одного любилъ, а другаго нѣтъ; а я другаго люблю, а не того. О, Джорджакъ, Джорджикъ! Былъ бы ты наслѣдникомъ!

— Это безполезная мысль, Шарлотта. Не предавайся ей. Веня первенецъ.

— Какъ же мнѣ ей не предаваться? Джорджикъ мой первенецъ, а мнѣ все кажется, что его обидѣли, обидѣли насъ обоихъ.

— Что пользы, дружочекъ ты мой? Ты вѣдь знала это, когда шла за Джорджа Карльтона Сентъ-Джонъ, несмотря на мои убѣжденія. Теперь поздно раскаиваться:

— Я не раскаиваюсь. Я завтра же вышла бы за него снова будь у него двое наслѣдниковъ вмѣсто одного. Но не могу. Не могу не…

— Чего же ты не можешь?

— Оставимъ это. Положеніе измѣнить нельзя и думать объ этомъ не слѣдуетъ. Я, мамаша, больше не стану объ этомъ заговаривать. Если вамъ зачѣмъ-нибудь понадобятся подробности завѣщанія, вы можете получить ихъ у старика Драка. Разкажите-ка мнѣ о Розѣ и объ ея бунтѣ. Мнѣ часто думалось, какъ бы я была рада, еслибъ ей жить у меня, по выходѣ изъ школы.

Почему именно — мистрисъ Дарлингъ того не знала, но только она почувствовала величайшее облегченіе, когда Шарлотта оставила такимъ образомъ предметъ разговора. Трудно было бы найдти человѣка, рожденнаго съ такою сильною наклонностью къ зависти, какъ Шарлотта Норрисъ, и не будь уменьшенія дохода, мистрисъ Дарлингъ радовалась бы удаленію Вени. Она не опасалась за доброту Шарлотты къ нему; она думала, что Шарлотта неспособна быть систематично недоброю къ кому бы то ни было, но пока мальчикъ будетъ съ ней, одинъ видъ его долженъ и непремѣнно будетъ питать въ ней зависть за Джорджика. Однакожь двѣ тысячи ежегоднаго дохода, по мнѣнію мистрисъ Дарлингъ, были все-таки двѣ тысячи въ годъ.

Она охотно перешла къ другому предмету, о которомъ упомянула Шарлотта, къ своей младшей, мятежной, но все-таки обожаемой дочери. Пора и вамъ, читатель, познакомиться съ ней. За этимъ надо отправиться черезъ проливъ.

X. Миссъ Роза Дарлингъ.

[править]

Всѣмъ извѣстенъ многолюдный приморскій городокъ, что стоитъ по ту сторону пролива, Бельпортъ на-морѣ; а потому вы, вѣроятно, знаете, что его учебныя заведенія, какъ хорошія, такъ и дурныя или посредственныя, весьма многочисленны. Но то изъ нихъ, въ которое вы сейчасъ войдете, именно содержимое M-me le Nino, я попрошу васъ не смѣшивать съ прочими, каковы бы ни были ихъ достоинства. Небольшое заведеніе M-me le Nino, при комплектѣ и весьма значительной платѣ, стояло высоко надъ прочими; оно исключительно предназначалось для дѣвицъ изъ хорошихъ фамилій; ни одной воспитанницы не принимали здѣсь безъ несомнѣнной рекомендаціи. Быть-можетъ, это была единственная французская школа, которой заботливые родители могли ввѣрить свою дочь, не безпокоясь за все относительно школьнаго общества: каковы бы ни были подруги ея по уму и обращенію, всѣ онѣ были безспорно хорошихъ фамилій.

Въ тотъ самый день, когда мистрисъ Дарлингъ отправлялась въ Анвикъ-Галлъ для посѣщенія овдовѣвшей дочери, воспитанницы M-me le Nino собрались въ просторной классной. Занятія на сегодня кончились, и дѣвицы порядкомъ скучали. Онѣ ненавидѣли пятницы. По этимъ днямъ не бывало ни танцованія, ни рисованія, ни прогулокъ, ничего, кромѣ труднаго, непрерывнаго ученья наизусть, письма и упражненій.

Загляните въ старшій классъ на дѣвицъ отъ шестнадцати до двадцатилѣтняго возраста, вотъ онѣ сидятъ на скамьѣ у класснаго стола. Тѣ, что въ серединѣ, откинулись назадъ, за ними съ обѣихъ сторонъ сидятъ другія, подавшись впередъ, а двѣ крайнія дѣвушки повернулись бокомъ, облокотясь на столъ, такъ что всѣ вмѣстѣ образуютъ полукругъ. Онѣ болтаютъ по-англійски, что противно правиламъ заведенія; но наставницы утомлены долгимъ, жаркимъ днемъ и не обращаютъ на нихъ вниманія. Подходило время экзаменовъ, а въ теченіе этого періода сильно увеличивалась работа, какъ воспитанницъ, такъ и наставницъ.

Всмотритесь хорошенько въ трехъ среднихъ дѣвицъ: до остальныхъ намъ будетъ мало дѣла, но съ этими таки на-порядкахъ. Къ тому же онѣ и замѣтны: двѣ изъ нихъ красавицы, хотя красота ихъ не одинакова. Одна точно Геба: веселые голубые глаза, поразительно сложена, и цѣлый ливень золотыхъ локоновъ; это младшая дочь мистрисъ Дарлингъ, Роза. Другая, Аделина де-Кастелла, имя и личико хоть сейчасъ въ историческій романъ. Она плѣнительно-граціозна, у нея темнокаріе глаза, темнорусые волосы, а черты лица превосходятъ всѣ лики когда-либо изваянные изъ мрамора. Третья, Мери Карръ, степенная съ виду, словно уже хозяйка дома; ея здравый смыслъ всегда какъ бы сдерживаетъ порывы миссъ Розы Дарлингъ, потому что Роза была самою вѣтреною изъ всѣхъ дѣвицъ когда-либо оживлявшихъ строгую и почтенную школу M-me le Nino: вѣтрена, своенравна, кокетка, беззаботна и тщеславна какъ пава.

Будь Роза поскромнѣе, поменьше увлекайся она, мистрисъ Дарлингъ не держала бы ея въ школѣ такъ долго, потому что Розѣ уже восьмнадцать лѣтъ. Она ужасно возмущалась этимъ, и пожалуй, еще вопросъ, благоразумно ли дѣлала мать, поступая такимъ образомъ. Мистрисъ Дарлингъ, желая позолотить пилюлю, позволяла Розѣ много выѣзжать, и M-me le Nino подчинялась этому распоряженію, какъ она имѣла обыкновеніе дѣлать, когда дѣвушки входили въ возрастъ; но Роза выѣзжала чаще всѣхъ своихъ предшественницъ, прославившихся въ этомъ отношеніи. Въ городѣ проживало много друзей ея матери, но за Розой ухаживали ради ея самой, потому что она всѣмъ чрезвычайно нравилась. Она то и дѣло попадала въ затрудненія различнаго рода; въ школѣ же веда себя самовольно и сознавала это.

Однимъ изъ главныхъ свойствъ характера миссъ Розы Дарлингъ была частая влюбчивость. Почти всякій выѣздъ, она, возвращаясь, дарила завистливыхъ подругъ разказомъ о какомъ-нибудь новомъ кавалерѣ, осаждавшемъ ея сердце, тѣмъ болѣе, что половина удовольствія въ этихъ продѣлкахъ заключалась именно въ хвастовствѣ передъ подругами. Послѣдняя фантазія этого рода засѣла въ ней дольше обыкновеннаго. Новымъ искателемъ явился джентльменъ, котораго она только разъ и видѣла, не то въ церкви, не то на прогулкѣ. Роза не знала его имени, но онъ былъ очень хорошъ собой, и она бредила имъ. Школа звала его ея fiancé, что также не мало нравилось Розѣ. Въ этотъ вечеръ Роза находилась въ состояніи близкомъ къ взрыву, потому что одна изъ дѣвицъ, миссъ Каролина Девисъ, которую (только-что брали къ себѣ близкіе знакомые, разказала, что она видѣла этого джентльмена на возвратномъ пути къ M-me le Nino.

— Вотъ что значитъ до сихъ поръ засидѣться въ школѣ! Стоило бы мамашу проучить за это. Ужь молчите, Мери Карръ! Захочу, такъ и о мамашѣ буду говорить. Гдѣ это вы видѣли его, Линочка Девисъ?

— На Большой улицѣ. Онъ бродилъ тамъ. Тетенька ему поклонилась.

— Я увѣрена, что это онъ меня поджидалъ! Ужь эти мнѣ противныя пятницы! Хоть бы скарлатина что ли заразила эту школу, тогда, можетъ-быть, M-me le Nino отпускала бы насъ каждый день! Ваша тетенька, Девисъ, должно-быть, знакома съ нимъ, если поклонилась: вы спросили, какъ его зовутъ?

— Нѣтъ, забыла.

— Экой глупышъ какой! Если я черезъ день-другой не узнаю, такъ просто съ ума сойду. Онъ вѣдь….

— Тсс! шепнула Каролина Девисъ: — смотрите, какъ Француженки навострили ушки! Онѣ пойдутъ нажалуются, что мы по-англійски говоримъ. Сегодня поступила новенькая воспитанница, прибавила она вслухъ, призвавъ на помощь все свое знаніе французскаго языка.

— Не воспитанница, возразила Аделина де-Кастелла, — она прежде была воспитанницей, а теперь пріѣхала погостить здѣсь, пока мать ея будетъ въ Англіи. Онѣ недавно путешествовали по Италіи.

— Кто она? спросила Роза: — какъ ея фамилія?

— Элеонора Сеймуръ. Ея матъ жена капитана Сеймура, дочь лорда Лофтуса, продолжала Аделина, въ совершенствѣ говорившая по-англійски и понимавшая іерархіи британскихъ званій не хуже самой Англичанки, — Элеонора Сеймуръ самая красивая дѣвушка изъ всѣхъ извѣстныхъ мнѣ; но, кажется, ей не долго быть Элеонорой Сеймуръ, потому что она помолвлена съ мистеромъ Мальборо.

— Кто это мистеръ Мальборо? опять спросила Роза.

— Я его не знаю, сказала Аделина, — онъ, кажется, очень богатъ и живетъ въ Бедьпортѣ.

— Le souper, mesdemoiselles, кликнула M-lle Henriette, главная надзирательница.

Я вовсе не рада представлять вамъ, читатели, столько лицъ и какъ бы возбуждать множество интересовъ; но временное пребываніе Элеоноры Сеймуръ въ шкодѣ повело къ послѣдствіямъ весьма непріятнымъ для Розы, и вамъ приходится выслушать объ этомъ, иначе вы никогда хорошо не поймете характера Розы, хотя бы я исписала цѣлыя страницы. Событія, порожденныя этимъ пребываніемъ, и конечный результатъ ихъ болѣе помогли Розѣ взяться за умъ чѣмъ могли бы сдѣлать цѣлыя десять лѣтъ увѣщаній. По этой причинѣ надо будетъ поговорить о Элеонорѣ Сеймурь и кой-о-чемъ касающемся ея. Впрочемъ, это не болѣе какъ эпизодъ романа.

Какъ уже сказано Аделиною де-Кастелла, мать Элеоноры была женою капитана Сеймура и дочерью лорда Лофтуса. Будучи всѣмъ этимъ, мистрисъ Сеймуръ поднимала голову выше (и это дозволялось ей) чѣмъ кто-либо изъ посѣтителей англо-французскихъ морскихъ ваннъ, и гордилась своею «кровью». Случается подчасъ, что тамъ, гдѣ преобладаетъ эта «кровь», прочее потребное для существованія весьма скудно; именно такъ было и съ мистрисъ Сеймуръ. Она была такъ бѣдна, что едва сводила концы съ концами: помогала ей аристократическая родня ея, уплачивая тяжкіе школьные счеты за Элеонору, и такимъ образомъ она еще кое-какъ держалась. Мужъ ея, капитанъ Сеймуръ, много лѣтъ тому назадъ умершій, имѣлъ еще болѣе сильныя связи, но былъ такъ же бѣденъ. Лордъ Лофтусъ до конца дней своихъ не простилъ дочери замужства съ неимущимъ юнымъ офицеромъ, а дабы доказать ей ровность своего характера, вычеркнулъ даже имя ея изъ своего завѣщанія. Теперь она стала высокою, увядшею леди, съ ястребинымъ носомъ и надменными сѣрыми глазами.

Когда Элеонора вышла изъ школы, — настолько усовершенствованною молодою особой, насколько вырабатывало ихъ пресловутое заведеніе M-me de Nino, — она посѣтила своихъ аристократическихъ родственниковъ съ той и съ другой стороны и затѣмъ вмѣстѣ съ матерью отправилась въ Италію и иныя страны. Весной она вернулась, пространствовавъ два года, а теперь поселилась на старомъ пепелищѣ. Кумушка разказывала (а ужь если желаете видѣть кумушекъ во всей красотѣ, посѣтите здѣшнія ванны), что Элеонорѣ никогда не представится случая перемѣнить фамиліи Сеймуръ: люди съ вѣсомъ, по всей вѣроятности, не станутъ искать ея руки при ея обстановкѣ, а выйдти за кого иного не могла позволить мистрисъ Сеймуръ. Борьба скоро завязалась. Однажды въ Бельпортъ заѣхалъ, по дорогѣ въ Парижъ, красивый молодой человѣкъ, по имени Джорджъ Мальборо. Мистрисъ Сеймуръ познакомилась съ нимъ въ домѣ одного изъ своихъ друзей, а хотя она преклонилась (въ поэтическомъ смыслѣ) предъ его личными достоинствами, но въ послѣдствіи, наединѣ съ Элеонорой, надменно вздернула свой носъ и отозвалась о немъ презрительно. Въ самомъ дѣлѣ «какой-нибудь зажиточный разночинецъ изъ Англіи!» небрежно проговорила она; она ненавидѣла разночинцевъ, особенно разбогатѣвшихъ, потому что они какъ-то склонны забывать о той безднѣ, что лежитъ между ними и аристократіей. Старикъ Мальборо, отецъ мистера Джорджа началъ свою карьеру съ должности писца или лакея — ужь навѣрно-то она не знала, да и что нужды — а все подвигался, пока не сталъ хозяиномъ значительнаго торговаго дѣла и владѣльцемъ большаго состоянія. У него не то желѣзные заводы, не то, угольныя копи, а можетъ-быть и бумагопрядильни, что-то такое на сѣверѣ; ну, а Джорджъ этотъ, старшій сынъ, такъ и воспитанъ, чтобы тоже стать кузнецомъ, если дѣло въ желѣзѣ. Она желала, чтобъ Элеонора, въ случаѣ новой встрѣчи, держалась отъ него какъ можно подальше: онъ что-то охотно заговариваетъ съ нею.

А бѣдной Элеонорѣ Сеймуръ было такъ тяжело послушаться. Мистеръ Джорджъ Мальборо, вмѣсто того чтобъ ѣхать въ Парижъ, остался въ городѣ и постоянно встрѣчался съ Элеонорой. Она же, бѣдняжка, не унаслѣдовала исключительныхъ воззрѣній своей матери; какъ ни трудилась мистрисъ Сеймуръ, никакъ не когда вбить ихъ въ ея голову, а вотъ Элеонорѣ стала нравиться эта встрѣча не менѣе самого мистера Мальборо. То была старая пѣсня — они другъ въ друга влюбились.

Когда эта вѣсть была сообщена мистрисъ Сеймурь, она подняла свои надменныя вѣки на Джорджа Мальборо и выразила мысль, что наступаетъ конецъ міру. Можетъ-быть, ей и не открыли бы этого такъ скоро, еслибъ она не собиралась отправиться въ Англію на довольно продолжительную побывку къ старшей сестрѣ, на которую возлагала большія надежды, причемъ, въ отсутствіи ея, Элеонора должна была гостить у M-me de Nino. Мистеръ Мальборо, до сихъ поръ еще ни разу не принятый въ домѣ мистрисъ Сеймуръ, воспользовался этимъ случаемъ, чтобы попросить аудіенціи въ одинъ изъ вечеровъ, когда, провожая мать и дочь отъ гавани, онъ шелъ возлѣ Элеоноры. Изобразивъ свое удивленіе легкимъ жестомъ и движеніемъ опущенныхъ рѣсницъ, леди провела его въ гостиную, а Элеонора спаслась бѣгствомъ на верхъ.

Сидя въ своей комнатѣ, она прислушивалась. Прошло около десяти минутъ, — онѣ показались Элеонорѣ столькими же часами, — потомъ въ гостиной зазвонилъ колокольчикъ не громко, но твердо, какъ будто ея мать была въ гнѣвѣ, хотя и спокойномъ. Вслѣдъ за тѣмъ она услыхала шаги мистера Мальборо, котораго провожали изъ дому. Неужели ему отказано? Элеонора полагала, что такъ.

Колокольчикъ на этотъ разъ зазвонилъ рѣзко; потребовали Элеонору. Сходя внизъ, она дрожала съ головы до ногъ.

— Элеонора! начала мать наистрожайшимъ голосомъ: — ты знала объ его искательствѣ?

Элеонора не могла отрицать. Отъ испуга, въ волненіи, она залилась слезами.

— Какой позоръ ободрять исканія кузнеца! Оказывается-то вѣдь желѣзо: самъ сознался безъ зазрѣнія совѣсти. Разумѣется, какъ же не плакать! Подумай, что это за народецъ! вѣдь кузнецы: что же, ты ихъ считаешь достойными союза съ вами? Отецъ его былъ не что иное какъ рабочій и самъ сдѣлался тѣмъ, что есть, работая своими руками, а сынъ даже и не покраснѣлъ, говоря это мнѣ! Не говорю уже, что я всегда надѣялась — да простятся мнѣ эти замыслы и планы въ твою пользу — видѣть тебя женой Джона Сеймура.

— Его женой! всхлипнула Элеонора. — О, мама, Джонъ Сеймуръ ничтожество.

— Ничтожество! отозвалась негодующая леди. — Лордъ Джонъ Сеймуръ ничтожество!

— Но я не люблю его, матушка!

— Ухъ! проворчала мистрисъ Сеймуръ: — слушай. Я не приняла предложеній этого мистера Мальборо, во и не отвергла ихъ. Надо сознаться, онъ, кажется, довольно щедръ и довольно богатъ; ужь и не знаю чего только не насулилъ: но эти низкородные людишки часто мотаютъ. Итакъ, если ты рѣшилась оставить свое званіе, положеніе и всѣ блага, которыя даютъ цѣну жизни, и вступитъ въ семью, у которой нѣтъ даже шлема надъ гербомъ, то ужь такъ и поступай. Мистеръ Мальборо весьма обязательно увѣрилъ меня, что твое счастіе заключается въ немъ.

Ахъ, что нужды до презрительнаго тона, когда сладостное ощущеніе восторга разлилось въ сердцѣ Элеоноры!

— Не отвѣчай пока, строго продолжила мистрисъ Сеймуръ, — рѣшеніе въ твоей волѣ; во не хочу, чтобы ты его высказала второпяхъ. Даю тебѣ ночь на размышленіе о выгодахъ, которыми ты наслаждаешься при своемъ безупречномъ происхожденіи; подумай хорошенько прежде чѣмъ рѣшишься запятнать его. Завтра можешь объявить мнѣ отвѣтъ.

Вамъ нечего спрашивать, каковъ былъ отвѣтъ Элеоноры. Такимъ образомъ, вступая гостьей къ M-me de Nino, она уже была помолвлена, и помолвка ея была уже извѣстна свѣту.

Миссъ Сеймуръ желала, чтобы съ ней обращались какъ съ воспитанницей. Она даже просила позволенія посѣщать классы, шутливо говоря M-me de Nino, что это освѣжитъ въ ней забытое. Поэтому она заняла мѣсто въ классной. Роза Дарлингъ увидала блѣдную дѣвушку съ темными волосами, милымъ личикомъ, и безпощадно раскритиковала ее, какъ и всѣхъ, кто заявлялъ претензію на красоту. Другая воспитанница, по имени Эмма Моубрей, угрюмая, завистливая дѣвушка, которую никто не любилъ, сдѣлала нѣсколько злыхъ намековъ насчетъ Элеоноры. Конечно, миссъ Сеймуръ представляла совершенную противоположность нѣкоторымъ изъ временныхъ подругъ своею красиво-убранною прической, волнистымъ кисейнымъ платьемъ и нѣжными руками. Школьницы, говоря вообще, не заботятся о своей внѣшности въ школѣ; у всѣхъ, въ видѣ правила безъ исключенія, красныя руки. Такъ и воспитанницы M-me de Nino не были исключеніемъ. Роза была тщеславна и потому всегда хорошо одѣта; Аделина де-Кастелла тоже хорошо одѣвалась, но Эмма Моубрей и прочія — нѣтъ. У Эммы даже и руки были краснѣе и жестче чѣмъ у самыхъ беззаботныхъ школьницъ. Аделинины были изящны отъ природы, а Роза такъ много заботилась о своихъ, что въ зимнія ночи надѣвала перчатки съ какою-то таинственною помадой внутри. Въ этотъ день Роза мало сблизилась съ Элеонорой. Она, то-есть Роза, была приглашена куда-то къ вечернему чаю и вернулась въ раздраженіи, потому что ни однимъ глазкомъ не видала своего fiancé. Событіе это было разказано Элеонорѣ Сеймуръ, которая, разумѣется, сочувствовала ей, имѣя собственнаго обожателя.

Слѣдующій день былъ воскресный. Въ десять часовъ Француженокъ повели къ обѣднѣ; Англичанки собирались въ церковь, какъ обыкновенно, безъ четверти въ одиннадцать. Роза еще задолго одѣлась и ждала; по воскреснымъ утрамъ она становилась еще нетерпѣливѣе. Роза была въ траурѣ, и это становилось для нея источникомъ тайной досады, потому что цвѣтныя платья нравились ей больше темныхъ.

— И вы точно также скучали бы, еслибы васъ, какъ меня, кто-нибудь ожидалъ въ церкви, возразила Роза въ отвѣтъ на замѣчаніе объ ея тревожномъ нетерпѣніи, сдѣланное миссъ Сеймуръ Эммою Моубрей.

— Ожидалъ въ церкви? отвѣтила Элеонора, глядя на Роэу и не понимая.

— Она разумѣетъ своего обожателя, миссъ Сеймуръ, сказала Эмма Моубрей.

— Да, конечно; и не стѣсняюсь призваніемъ, вскрикнула Роза съ пылающимъ лицомъ, — я знаю, что онъ любитъ меня; онъ все время, пока въ церкви, глазъ съ меня не сводитъ, и каждый взглядъ его дышетъ любовью.

— Онъ и на воспитанницъ другихъ школъ заглядывался не меньше какъ на нашихъ, сказала Эмма Моубрей, рѣдко обходившаяся безъ насмѣшки; — къ тому же онъ только отвѣчаетъ на тѣ взгляды, что вы сами дарите ему: ужь любитъ ли, не любитъ, а безъ этой поддержки плохой бы онъ былъ обожатель.

— Прошлый четвергъ, кричала Роза, не замѣчая намека, — онъ улыбнулся мнѣ и шлдяпу снялъ, когда воспитанницы поровнялись съ нимъ на улицѣ.

— А маленькая Дюваль говоритъ, что видѣла, какъ вы первая кивнули ему головой! замѣтила одна воспитанница.

— Анета Дюваль ничтожная сплетница, больше ничего. Я ей уши надеру, пусть только придетъ отъ обѣдни. Дѣло въ томъ, миссъ Сеймуръ, прибавила Роза, обращаясь къ подошедшей къ намъ чужой, — что здѣшнія дѣвицы всѣ мнѣ завидуютъ, а Эмма Моубрей вдвое противъ другахъ. Это самый божественный молодой человѣкъ изо всѣхъ на свѣтѣ. Поглядѣли бы вы, что у него за глаза, что за темь волосъ!

— Съ рыжинкой, съ рыжинкой, вставила Эмма Моубрей.

— Что жь, покажите его мнѣ, сказала Элеонора и поспѣшала перемѣнить разговоръ, инстинктивно боясь всякой ссоры и не любя злословія. Эмма Моубрей произвела на нее невыгодное впечатлѣніе, а Роза ей нравилась, несмотря на суетность и порывы признаній.

— Вы въ траурѣ, миссъ Дарлингъ?

— Да, по мужѣ моей старшей сестры, мистерѣ Карльтонѣ Сентъ-Джонъ. Но, видите, я уже успѣла заказать себѣ новую бѣленькую наколку, хоть онъ умеръ только недѣли три тому назадъ: пускай себѣ мамаша тамъ развѣдываетъ, я сказала модисткѣ, чтобъ она не расписывала въ счетѣ, какая наколка, бѣлая или черная. Охъ, Господа, да гдѣ же это M-lle Clarisse?

Наконецъ появилась M-lle Clarisse, наставница, которая водила воспитанницъ въ церковь (а также брала и книгу, спрятавъ ее подъ мышкой, чтобы потихоньку читать себѣ во время проповѣди, изъ которой уши Француженки не разбирала на слова). Когда шкода размѣстилась на церковной галлереѣ, немногія, бывшія въ секретѣ Розы, съ любопытствомъ глядѣла внизъ, потому что вышеупомянутый джентльменъ входилъ уже въ средній придѣлъ, сопровождая леди съ маленькою дѣвочкой.

— Вонъ онъ! шепнула Роза Элеонорѣ, возлѣ которой сидѣла, а голосъ ея звучалъ вспышкой восторга любви, а щека заалѣла румянцемъ: — внизу-то пробирается къ скамейкѣ. Вотъ: крошку-то подсаживаетъ. Видите?

— Да, отвѣтила Элеонора, — что же?

— Это онъ. Тотъ, кѣмъ дразнятъ меня дѣвицы, мой fiancé, какъ онѣ говорятъ, и надѣюсь, будущій мужъ мой. Что онъ любитъ меня — и сомнѣнія нѣтъ.

Леонора ничего не отвѣтила. Она покраснѣла не меньше Розы; но Роза была слишкомъ занята другимъ, чтобы замѣтить это. Джентльмегъ, въ самомъ дѣлѣ очень красивый молодой человѣкъ, смотрѣлъ на галлерею, а свѣтлая улыбка привѣта для одной изъ нихъ засіяла на его лицѣ. Роза естественно приняла ее на свой счетъ.

— Видѣли? Видѣли? шептала она вправо и влѣво. — Эмма Моубрей, кто сегодня первый началъ?

Проповѣдь началась. По окончаніи ея, Роза рванулась съ лавки, остальныя послѣдовали за ней, нарушая порядокъ, въ какомъ шкоды должны были слѣдовать одна за другой, и не внимая M-lle Clarisse. Но въ прошлое воскресевье Роза опоздала взглянуть на него: онъ вышелъ изъ церкви. На этотъ разъ оказалось, что она слишкомъ поспѣшила, потому что онъ еще не выходилъ, а M-lle Clarisse, ужасно разсердясь на воспитанницъ, быстрыми шагами повела ихъ домой.

— Если только мущина способенъ быть вѣрнымъ и нелживымъ, такъ онъ-то ужь, безъ всякаго сомнѣнія, таковъ! бредила Роза, вернувшись домой и войдя въ уборную, — онъ будетъ самымъ лучшимъ мужемъ въ цѣломъ свѣтѣ!

— Вы еще не завладѣли имъ, крикнула Эмма Моубрей.

— Ба! Развѣ не видали вы взгляда и улыбки, которыми онъ подарилъ меня? Вѣдь вы видѣли, миссъ Сеймуръ? А я не думаю, чтобы вы были противъ меня, какъ эти всѣ. Въ этой улыбкѣ была истинная любовь, или ужь я никогда не видывала любви. Гадкая эта M-lle Clarisse за то, что такъ скоро тащила васъ! Желала бы я, чтобы ноги ея параличъ разбилъ! Онъ…. Куда это пошла миссъ Сеймуръ? вскрикнула Роза, потому что Леонора вышла изъ уборной, не снявъ своего верхняго платья.

— Я слышала, какъ она сказала, что приглашена къ обѣду у мистрисъ Мальборо, отвѣтила Мери Карръ.

— Вотъ тебѣ разъ! ужь къ обѣду звонятъ. Эй вы, дескать, живѣе! Удивляюсь, какъ это еще не зазвонили, когда мы были на половинѣ дороги къ дому!

Послѣ полудня въ церковь дѣвицъ водила сама M-me de Nino. Будучи истинно доброю католичкой, она не была ханжой, и время отъ времени посѣщала англійскую церковь. Молодыя особы не были ей благодарны за это. Тогда онѣ должны были держаться чинно: при ней не могло быть ни невнимательности, ни глазѣнья по сторонамъ, какъ бы ни была восхитительна мужская половина собранія, ни раннихъ выходовъ, ни поздней стоянки въ свое удовольствіе. Обожателя Розы не было, и Роза егозила на своемъ мѣстѣ; но только что началась служба, видѣнныя ими поутру леди и маленькая дѣвочка появились въ придѣлѣ, а за ними послѣдовалъ и онъ, рядомъ съ Леонорой Сеймуръ. Дѣвицы при M-me de Nino не смѣли наклоняться впередъ, чтобы взглянуть на Розу. Имъ виденъ былъ только одинъ кончикъ ея изящнаго носика — и преблѣдненькій.

— Какова проворная! Какова лукавая негодница! сорвалось съ языка у Розы Дарлингъ, когда онѣ вернулись домой. — Вотъ вы, дѣвушки, называли меня отчаянною, а поглядите-ка на эту безстыдную Элеонору Сеймуръ! Она ни разу не видала его до этого утра: я его въ первый разъ показала ей въ церкви; и вотъ ужь ей надо идти да знакомиться съ нимъ такимъ наглымъ образомъ! Клянусь жизнью, я выдамъ ее M-me de Nino! Такая дѣвушка опозоритъ всю школу! Еслибы наши друзья знали, что мы находимся въ ея обществѣ, они бы удалили….

Гнѣвныя слова Розы прервало появленіе самой M-me de Nino, вотедшей отдать нѣсколько приказаній наставницамъ, потому что сама она въ этотъ вечеръ куда-то выѣзжала. Роза, будучи слишкомъ раздражена чтобы взвѣсить свои слова и возможныя ихъ послѣдствія, подошла къ Madame и что-то сказала ей смущенною скороговоркой. M-me de Nino, осанистая, темноглазая, очень добрая женщина, кончила свои распоряженія и обратилась къ Розѣ, бывшей ея любимою ученицей:

— Что вы говорите, M-me de Nino? Видѣла ли я джентльмена что въ церкви стоялъ съ миссъ Сеймуръ? Да; весьма располагающій къ себѣ молодой человѣкъ. Я сегодня разговаривала съ нимъ, когда они заходили за нею.

Минута изумленія, смущенія, а затѣмъ страшная мысль овладѣла Розой.

— Вы его знаете, Madame? проговорила она задыхаясь: — кто же онъ?

— Молодой мистеръ Мальборо. M-lle Элеонора помолвлена съ нимъ.

M-me de Nino вышла изъ комнаты, а дѣвицы сидѣли чуть дыша отъ удивленія, едва смѣя украдкой бросать взглядъ на блѣдныя, словно окамевѣвшія черты Розы Дарлингъ.

XI. Бѣгство миссъ Розы.

[править]

Эта глава также должна быть посвящена Розѣ, если мы хотимъ знать конецъ эпизода, результаты котораго имѣли такое сильное вліяніе на ея чувства, на ея внутреннюю жизнь.

Прошло нѣсколько недѣль, настали знойные августовскіе дни, большая часть дѣвицъ изо всѣхъ силъ подготовлялись къ экзаменамъ. Въ школу временно вступила вольноприходящая воспитанница, Анна Мальборо, младшая сестра Джорджа Мальборо, одна только взятая матерью за границу. У M-me de Nino не было въ обыкновеніи принимать вольноприходящихъ, но она сдѣлала исключеніе въ пользу этого ребенка, который оставался въ городѣ лишь на нѣсколько недѣль.

Повѣрятъ ли, что Роза Дарлингъ все еще продолжила свое неумѣстное кокетство съ Джорджемъ Мальборо даже въ виду того открытія, что онъ помолвленъ съ Элеонорой Сеймуръ? Впрочемъ, кое-что можно сказать и въ пользу ея, хотя слова мои, безъ сомнѣнія, удивятъ читателя. Еслибы Розу судили присяжные, они бы произнесли такой приговоръ: виновна, но есть и смягчающія обстоятельства. Роза была точно околдована. Нѣтъ сомнѣнія, что пылкая страсть къ Джорджу Мальборо возгорѣлась въ ея сердцѣ, наполняя всѣ изгибы его, и она относилась къ Элеонорѣ съ неудержимо-гнѣвною ревностью соперницы. Но дѣвушка, при всей легкомысленности увлеченія, была не глупа: и не случись нѣкоторыхъ обстоятельствъ, она могла бы оставаться сравнительно спокойною, пока не замерла бы въ ней эта дурно направленная любовь.

Добрымъ намѣреніямъ, на которыя у нея достало бы и силы, и ума, вредило да и не могло не вредить дружеское сближеніе съ мистеромъ Мальборо, котораго домъ она часто посѣщала. Эта ошибка прежде всего падала на Элеонору Сеймуръ. Мистрисъ Мальборо поручила Элеонорѣ пригласить двухъ-трехъ молодыхъ особъ, которыя пріѣзжали бы съ нею къ обѣду; въ школѣ кто-то сказалъ, будто бы она не посмѣетъ звать Розы, и Элеонора тотчасъ же пригласила ее. Роза поѣхала. Благоразумнѣй было бы остаться дома: но Роза была не робкаго десятка; да и самое искушеніе оказывалось непреодолимымъ. Мистрисъ Мальборо была очарована ею, а также и Джорджъ. Догадался ли этотъ джентльменъ о чувствахъ Розы, и это польстило ему, или онъ просто не прочь былъ пококетничать съ красивою дѣвушкой, хоть бы и послѣ помолвки съ другою, только не подлежитъ сомнѣнію, что онъ оказывалъ ей большое вниманіе, много смѣялся съ нею и шутилъ.

Шутилъ съ нею. Какъ и сама Элеонора Сеймуръ могла видѣть, съ его стороны все дѣлалось въ духѣ шутки; но шутка иногда имѣетъ серіозныя послѣдствія. Записочки, начатыя изъ шалости, чаще и чаще передавались отъ одного къ другой; а разсыльнымъ была двѣнадцатилѣтняя рѣзвушка, Анна Мальборо. Какъ разъ въ это время въ Бельпортъ заѣхалъ братъ Розы, капитанъ Дарлингъ; онъ скоро вошелъ въ дружбу съ мистеромъ Мальборо, и вотъ новое звено въ привязанности Розы. Встрѣчая обоихъ молодыхъ джентльменовъ на улицѣ, она, противъ правилъ, выходила изъ рядовъ, повидимому для того чтобы пожать руку Франку, въ дѣйствительности же для болтовни съ мистеромъ Мальборо. Даже Элеонора Сеймуръ подчинялась правиламъ школы и ограничивалась при встрѣчѣ поклономъ и улыбкой: не такъ поступала Роза. Дѣвицы, бывало, пройдутъ всю улицу, иногда двѣ, прежде чѣмъ она догонитъ ихъ, запыхавшись, раскраснѣвшись, сіяя восторгомъ и хвастаясь тѣмъ, что сказалъ ей Джорджъ. Напрасно выговаривали ей и запрещали надзирательницы; она хотѣла ставить на своемъ, и ставила.

Такое положеніе дѣлъ могло еще называться откровенно невиннымъ. Но скоро оно должно было измѣниться.

Какъ-то давался большой званый вечеръ у одного шотландскаго лэрда, сэръ-Санди Максвелла, и миссъ Сеймуръ съ Розой были въ числѣ приглашенныхъ. Быть-можетъ, читателямъ небезызвѣстно, что во французскихъ школахъ, говоря вообще, принято отпускать или не отпускать воспитанницъ, смотря по желанію заявленному ихъ родными. Розѣ мистрисъ Дарлингъ дозволила выѣзжать, а Элеонора Сеймуръ уже не была воспитанницей, и потому M-me de Nino, хотя и явно высказала, что совершенно противъ того, чтобы молодыя дѣвушки принимали участіе въ большихъ сборищахъ, еще продолжая учебныя занятія, но все-таки не нашла удобнымъ отказать имъ. Эмма Моубрей предложила школѣ пари, что мистеръ Мальборо будетъ танцовать съ Розой больше чѣмъ съ Элеонорой, и дѣвицамъ такъ хотѣлось узнать чѣмъ разрѣшится это пари, что помѣщавшіяся въ большомъ дортуарѣ не спали до самаго пріѣзда Розы и Элеоноры домой. Пробилъ уже часъ, когда онѣ вернулись, и M-me de Nino проснулась въ гнѣвѣ (она имъ назначила только до половины двѣнадцатаго, а онѣ все это время продержали карету, въ которой ждала собственная горничная M-me de Nino, старуха Филисите). Впрочемъ, разказовъ не было никакихъ, потому что мистеръ Мальборо не являлся на вечеръ.

На слѣдующее утро классы тянулись долго. Они всегда затягивались передъ раздачей наградъ. То былъ третій августовскій четвергъ, день отпуска, и нѣсколько дѣвушекъ собирались съ Элеонорой обѣдать у мистрисъ Мальборо: именно Роза, Мери Карръ и Аделина де-Кастелла. Приглашенія предоставлены были на волю миссъ Сеймуръ, и она, какъ бы бравируя, всегда выбирала Розу, но ни разу не пригласила Эммы Моубрей, чѣмъ эта молодая леди сильно обижалась, какъ извѣстно было всей школѣ. Онѣ собирались отобѣдать, по обыкновенію, въ школѣ, въ видѣ закуски, такъ какъ у Мальборо обѣдали не раньше шести часовъ. Пока накрывали на столъ, дѣвицы разбрелись, кто по двору, кто въ садъ, отыскивая тѣни отъ сильнаго зноя. Съ Розой, по всѣмъ признакамъ, случилось что-то не совсѣмъ обыкновенное: она, казалось, отъ радости съ ума сходила.

— Это по случаю выѣзда, замѣтила Мери Карръ Элеонорѣ.

— Ну, какъ же! вставила Эмма Моубрей; — оно, пожалуй, немножко и отъ этого, а главное, она сейчасъ только получила любовную записку отъ мистера Мальборо.

У Элеоноры Сеймуръ поблѣднѣли щеки.

— Не говорите глупостей, сказала Мери Карръ Эммѣ Моубрей.

— Глупостей! отвѣтила та, уходя: — если можно, такъ я васъ удостовѣрю.

Минуту или двѣ спустя, она вернулась съ письмомъ въ въ рукѣ, распечатаннымъ и писаннымъ рукою мистера Мальборо къ Розѣ, и передала его Мери Карръ.

— Что же, мнѣ прочесть его? спросила Мери Карръ.

— Если угодно. Роза говоритъ, что оно pro bono publico.

Итакъ Мери Карръ прочла вслухъ:

"Безцѣнная моя, вы должны были удивиться, не видя меня у сэръ-Санди. Я уже одѣвался на вечеръ, какъ вдругъ прислали записку изъ Hôtel du Nord; у бѣднаго Пристлей прискорбнымъ случаемъ разорвало ружье и повредило руку.

"Я сидѣлъ возлѣ него до сихъ поръ (четыре часа пополуночи), но пишу къ вамъ прежде чѣмъ лягу спать, потому что вы имѣете право знать каждую мою мысль, каждый мой шагъ. Сегодня вы обѣдаете у насъ, прекрасная моя fiancée также; но я желалъ бы видѣть васъ одну.

"Вѣчно и единственно вашъ,
"Джорджъ Мальборо."

Не по ошибкѣ ли было отправлено это письмо? Мери Карръ часто слыхала о такихъ вещахъ. Могло ли оно быть написано къ Розѣ? Увы, да! Все было слишкомъ ясно. Рука Джорджа Мальборо, адресъ: «миссъ Розѣ Дарлингъ, en Ville» написанъ имъ же, и его же печать: Д. М. Мери встала, и заслонивъ Элеонору отъ любопытныхъ, кивнула Аннѣ Мальборо, между тѣмъ какъ Эмма Моубрей смотрѣла на нихъ торжествующимъ взглядомъ и спрашивала будутъ ли ей впередъ вѣрить.

Маленькая Анна прыгала по двору. Она была еще очень мала, и дѣвицы забавлялись ею какъ игрушкой: она такъ, подплясывая, и подбѣжала къ Мери Карръ.

— Послушай, Анна, сказала Мери, — мнѣ кое-что надо у тебя спросить; и если ты вздумаешь увертываться хоть на волосъ, я увѣдомлю M-me de Nino, что въ нашей школѣ передаются письма, и тебя выгонятъ въ ту же минуту. Ты сегодня приносила записку отъ брата?

— Приносила, пробормотала Анна: — пожалуста, не говорите про меня.

— Промолчу, если ты скажешь правду; кому ты ее принесла?

— Миссъ Дарлингъ.

— Ей ли онъ посылалъ? Что онъ говорилъ, отдавая тебѣ записку?

— Онъ велѣлъ мнѣ отдать ей въ собственныя руки, когда при ней никого не будетъ, и передать его поклонъ, отвѣтила Анна. — Ахъ, пожалуста, не говорите про меня миссъ Карръ! Что жь тутъ особеннаго; онъ часто пересылаетъ со мною поклоны миссъ Дарлингъ.

— То ли это письмо, которое ты принесла? она протянула ей руку, въ которой все еще держала это письмо.

— Да, то самое. Я никогда не буду, продолжала Анна, пугаясь и заливаясь слезами.

Это заставило миссъ Моубрей назвать ее дурочкой. Анна убѣжала, радуясь, что отдѣлалась. Вслѣдъ затѣмъ подлетѣла Роза въ страшномъ волненіи, замѣтивъ потерю своей записки. Роза вовсе не объявляла, что это письмо pro bono publico, и Эмма Моубрей безчестно вытащила его у ней изъ кармашка въ фартукѣ. Роза получила письмо обратно, но сильно разсердилась на Эмму да и вообще на всѣхъ.

А бѣдная Элеонора Сеймуръ? Когда Мери обратилась къ ней, она была бѣлѣе мрамора. Сидя здѣсь же, на старой деревянной скамьѣ, повидимому, тихо и спокойно, она слышала все. Схвативъ руки Мери Карръ и крѣпко съ отчаяніемъ сжавъ ихъ, она залилась неудержимыми, истерическими слезами, и скользнувъ на крыльцо, кинулась на верхъ.

— Извинитесь за меня за столомъ, Мери, шепнула она.

Нужно ли говорить читателю, что письмо въ дѣйствительности было написано къ Элеонорѣ? Единственныя слова, относившіяся въ немъ къ Розѣ, была: «моя прекрасная fiancée», а мистеръ Мальборо написалъ ихъ въ видѣ игриваго намека на школьную шутку. Интригу вела Эмма Моубрей, въ отмѣстку Элеонорѣ и Розѣ, такъ какъ она имъ завидовала и обѣихъ не любила. Она избрала своимъ орудіемъ Анну: дитя, по ея настоянію, написала письмо къ Розѣ и попросила брата надписать адресъ и запечатать его; а Эмма Моубрей открыла оба куверта, искусно приподнявъ печати перочиннымъ ножичкомъ, и замѣнила одно письмо другомъ. Такимъ образомъ Элеонорово письмо попало къ Розѣ, а другое Эмма Моубрей сожгла, насуливъ Аннѣ цѣлый возъ хорошенькихъ вещицъ за сохраненіе тайны. Будучи великою охотницей до продѣлокъ, эта юная дѣвица такъ и поступала, хотя миссъ Карръ чуть не заставила ее со страху проболтаться.

Это можетъ показаться избитымъ, слабымъ, но увѣряю, что обстоятельства сложились точно такъ какъ мы ихъ описали. Помѣсти только Джорджъ Мальборо въ своемъ письмѣ Элеонорино имя, и штука не могла бы быть сыграна. Но онъ этого не сдѣлалъ. И ни Роза, ни Элеонора ни на мигъ не подозрѣвали, чтобы въ письмѣ была какая-нибудь поддѣлка или чтобъ оно было написано не къ Розѣ.

Онѣ поѣхали обѣдать къ Мальборо, у Элеоноры сердце билось негодованіемъ оскорбленной любви; Роза сіяла счастіемъ и красотой. Вечеръ не только не улучшилъ положенія дѣлъ, но еще увеличилъ всю эту brouillerie, если мнѣ извинятъ это французское слово. Элеонора своею холодностью, надменностью, презрѣніемъ почти оскорбила мистера Мальборо, а Роза въ этотъ разъ, кажется, высказала ему, кому были отданы ея лучшія чувства. Онъ нѣсколько разъ ловилъ случай спросить у Элеоноры, чѣмъ онъ такъ огорчилъ ее, но не получилъ никакого отвѣта. Еслибъ она только намекнула ему, сколькихъ хлопотъ и горя избавились бы они! Но самые разспросы съ его стороны казались Элеонорѣ лишь дерзостью въ добавокъ къ оскорбленію. Вы видите, какъ они всѣ запутались, и единственно за недостаткомъ одного откровеннаго слова.

Съ тѣхъ поръ между Элеонорой и мистеромъ Мальборо прекратилось всякое согласіе, всякое взаимное пониманіе. Онъ неоднократно просилъ ее объяснить внезапную перемѣну въ ея обращеніи, то письменно, то на словахъ. Она возвращала его письма, не распечатавъ, или рвала ихъ на клочки въ глазахъ посланнаго; отказывалась его видѣть, когда онъ посѣщалъ ее; гордо обходила его при встрѣчѣ. Мистрисъ Мальборо замѣчала что-то неладное, но такъ какъ никто изъ нихъ ничего не повѣрялъ ей, то она и не вмѣшивалась, полагая, что это просто любовная ссора. Элеонору она узнала очень недавно, пріѣхавъ въ Бельпортъ лишь за недѣлю до того воскресенья, когда Роза въ первый разъ увидала ее въ церкви. Одна Роза, повидимому, была счастлива и восторженно ликовала. Анна передавала безконечное множество записокъ и посланій съ той и съ другой стороны, держа это въ секретѣ отъ школы. Роза сдѣлала большую глупость: получивъ то письмо, она сама писала къ мистеру Мальборо. Не забудемъ, впрочемъ, что тогда въ умѣ ея не было ни малѣйшаго подозрѣнія, чтобы письмо это было писано не къ ней. Роза вполнѣ была увѣрена, что письмо назначалось ей, и да послужитъ это извиненіемъ ея увѣренности, что мистеръ Мальборо обратилъ свои исканія отъ Элеоноры къ ней: вся школа такъ же думала. Въ самомъ ли дѣлѣ надѣялась она успѣшно замѣнить Элеонору и сдѣлаться женой мистера Мальборо — не знаемъ. Дѣвицы полагали что такъ, а онѣ отличались зоркою наблюдательностью. Во всякомъ случаѣ, Роза теперь считала поле дѣйствія столь же законно открытымъ ей, какъ и самой Элеонорѣ.

День раздачи наградъ былъ великимъ днемъ. Дѣвицы одѣлись въ бѣлыя платья съ голубыми поясами и такими же лентами на шеѣ; а парикмахеръ пришелъ рано поутру, чтобы во-время все покончить. Съѣхалось много приглашенныхъ, и передъ самымъ выходомъ дѣвицъ въ залу, нѣкоторыя изъ нихъ видѣли въ саду Розу, говорившую съ какимъ-то джентльменомъ. Ее подкараулила Маделена де-Гассикуръ, несмотря на свою всегдашнюю близорукость.

— Это долженъ быть ея братъ, крикнула Маделена, не знавшая тайны. — Она спутаетъ себѣ прическу прежде чѣмъ мы войдемъ въ залу.

Эмма Моубрей взглянула сквозь деревья. Это былъ не «братъ», а мистеръ Мальборо. Онъ наклонялся къ Розѣ; она, повидимому, плакала, а онъ держалъ ея руку и что-то серіозно говорилъ ей. Эмма Моубрей оглянулась на Элеонору, которая стояла у окна и все видѣла. Она страшно поблѣднѣла и молча стиснула губы. Но это свиданіе украдкой не могло длиться болѣе нѣсколькихъ мимолетныхъ минутъ. Часовая стрѣлка приближалась къ двумъ, и лишь только часы пробили, Роза явилась среди подругъ, и всѣмъ было приказано идти въ актовую залу. Пріятное было зрѣлище, когда онѣ входили, присѣдая собравшимся посѣтителямъ. Впереди шли двѣ хорошенькія Англичанки, сестры, а позади всѣхъ шли двѣ безспорныя красавицы изъ старшихъ: Роза Дарлингъ и Аделина де-Кастелла; обѣ прекрасныя, но такъ несходныя въ своей красотѣ. Аделина получила девять призовъ, Роза только два; но Роза подготовлялась къ призу инаго сорта. Настала вакація — скучная, невозмутимая вакація. Изъ дѣвицъ старшаго класса въ школѣ оставались только Аделина, Роза, Мери Карръ и, разумѣется, миссъ Сеймуръ. Мистрисъ Мальборо собиралась уѣхать изъ города; Джорджъ еще оставался. Элеонора, видимо увядая, никуда не хотѣла выѣзжать и поэтому не встрѣчалась съ нимъ; но Роза, постоянно выѣзжая, встрѣчала его часто.

Однажды, пополудни, Элеонорѣ, которая съ каждымъ днемъ становилась блѣднѣе и блѣднѣе, подали въ классную свернутый клочокъ бумаги. Она развернула его и прочла нѣсколько словъ, написанныхъ карандашомъ:

"Я дожидаюсь въ залѣ; мнѣ, по обыкновенію, отказано; но, Элеонора, умоляю васъ, позвольте мнѣ сегодня видѣться съ вами. Вечеромъ я отплываю въ Лондонъ, но если мнѣ позволено будетъ видѣть васъ, въ путешествіи, быть-можетъ, не окажется надобности. Приходите, Элеонора, заклинаю васъ любовью, которую мы нѣкогда питали другъ къ другу.

"Д. М."

Элеонора прочла, задумчиво разорвала бумажку пополамъ и возвратила клочки Клотильдѣ.

— Отдайте это джентльмену, гордо проговорила она: — другаго отвѣта нѣтъ.

Роза пошла изъ комнаты за горничной.

— Клотильда, шепнула она, — кто тамъ въ залѣ?

— Красивый Monsieur, что собирался жениться, какъ говорятъ, на M-lle Сеймуръ, отвѣтила служанка.

— Дайте мнѣ отвѣтъ, сказала Роза, взявъ у нея изъ рукъ изорванные клочки: — мнѣ надо послать записку его матери, такъ я передамъ и это. Пожалуста, Клотильда, не говорите M-me de Nino, что онъ здѣсь.

Служанка, ничего не подозрѣвая, ушла по своимъ дѣдамъ, а Роза отправилась въ залу и пробыла тамъ на сколько хватило смѣлости.

Въ тотъ же вечеръ Элеонора Сеймуръ, сидя въ уголкѣ небольшой классной, разказывала Мери Карръ про Римъ. Аделина де-Кастелла, хорошо зная этотъ городъ, поправляла ее, когда та ошибалась въ чемъ-нибудь. M-lle Жозефина, (воспитанницы обыкновенно звали ее мамзель Фифиной), единственная надзирательница, оставшаяся на вакацію, сидѣла за своимъ столомъ у окна и писала письма. Когда на столько смерклось, что видѣть было уже трудно, она заперла столъ, оглянулась, а вдругъ какимъ-то тревожнымъ голосомъ спросила гдѣ же Роза, какъ бы удивясь, что не видитъ ея въ числѣ прочихъ.

Молодыя леди не знали. Роза съ самаго полудня была на верху въ спальнѣ. Она сходила къ обѣду и опять ушла прямо на верхъ.

Мамзель Фифина стала выговаривать воспитанницамъ; она была ворчливѣй всѣхъ наставницъ, кромѣ M-lle Клариссы. Что-то невѣроятно, чтобы Роза оставалась на верху въ потемкахъ; она, должно-быть, достала себѣ свѣчку, а это, какъ извѣстно всѣмъ дѣвицамъ, противно правиламъ заведенія. И она приказала миссъ Карръ сходить и попросить ее внизъ.

Мери Карръ встала, зѣвая: онѣ долго засидѣлись тутъ, а она почувствовала легкую судорогу въ ногахъ.

— Кто пойдетъ со мною? спросила она.

Обѣ молодыя дѣвушки отозвалась, и всѣ трое ощупью побѣжали на темную лѣстницу. Онѣ не нашли огня въ спальнѣ и не нашли Розы. Полагая, что она могла заснуть на одной изъ кроватей, Аделина сбѣжала внизъ и достала у одной изъ служанокъ свѣчку.

Розы тутъ не было; а на постелѣ ея лежало запечатанное письмо къ Мери Карръ:

"Милая Мери,

"Я знаю, что вы въ послѣднее время были противъ меня; мы съ миссъ Сеймуръ были соперницами въ равномъ и честномъ бою; вы бы помогли ей, хотя бы это разбило мое сердце. Мнѣ кажется, что въ этой скачкѣ мы ни на голову не отставали другъ отъ дружки, но выиграла я. Надѣюсь, что мамаша примирится съ тѣмъ шагомъ, который я дѣлаю; мнѣ давно хотѣлось устроить сватьбу съ похищеніемъ — это такъ романтично; а если Франкъ бросится за нами въ погоню, такъ что нужды, я не стану его слушать. Когда мы увидимся, я уже буду

"Роза Мальборо."

— Взгляните на миссъ Сеймуръ! вырвалось изъ дрожащихъ устъ Аделины де-Кастелла.

И это было сказано какъ разъ во-время, потому что Элеонора теряла сознаніе. Едва ее привели въ себя, какъ вошла мамзель Фифина, не довольная промедленіемъ.

Письма ей, конечно, не показали, но должны была сознаться въ отсутствіи Розы, сказавъ tout bonnement, по выраженію Аделины, что не могли сыcкатъ ея.

Розы не сыщутъ! M-me de Nino обѣдала въ гостяхъ, и мамзель Фифина чуть не потеряла разсудка отъ ужаса. Среди послѣдовавшей затѣмъ сумятицы главная горничная, Жюли, заглянула въ дверь и доложила: высокопочтенная г-жа Сеймуръ.

Въ болѣе спокойное время всѣ бы разразились хохотомъ. Жюли была нянькой въ благородномъ Англійскомъ семействѣ; тамъ она познакомилась съ британскими титулами, а такъ же любила употреблять ихъ, какъ и свое знаніе Англійскаго языка. Однажды къ воспитанницѣ Этель Дау пріѣхала повидаться мать, красивая леди, вся въ воланахъ, перьяхъ и золотыхъ цѣпочкахъ. Проводить ее въ залу выпало на долю Жюли: она явилась въ классную, распахнула дверь настежь и доложила: «мистриссъ Дау, эсквайръ». Дѣвицы такъ и прозвали ее съ тѣхъ поръ сквайръ Дау.

— Высокопочтенная мистрисъ Сеймуръ!

Элеонора вскочила съ пронзительнымъ крикомъ, и конвульсивно рыдая, кинулась въ объятія матери.

— О, мамаша, возьмите меня домой! Возьмите меня!

Мистрисъ Сеймуръ была какъ громомъ поражена, — и не однимъ болѣзненнымъ крикомъ Элеоноры, но и перемѣной въ ея наружности. Она только-что вернулась изъ Лондона. Мери Карръ сообщила ей нѣкоторую долю правды. Она сочла это за лучшее и въ самомъ дѣлѣ не могла уклониться отъ быстрыхъ вопросовъ мистрисъ Сеймуръ. Но письмо Розы, вмѣстѣ съ содержащимся въ немъ извѣстіемъ, было пройдено молчаніемъ. Мистрисъ Сеймуръ тутъ же взяла свою дочь домой, тамъ-то ужь Элеонора все разказала, — какъ Роза дѣйствительно бѣжала съ мистеромъ Мальборо. Мистрисъ Сеймуръ скрестила свои аристократическія ручки и весьма опредѣлительно выразила желаніе, чтобы ни малѣйшаго намека объ этомъ никогда не срывалось ни съ устъ ея дочери, ни съ ея собственныхъ.

— Это намъ возмездіе, сказала она, — за то, что мы довѣрились кузнецу.

Между тѣмъ Аделина де-Кастелла и Мери Карръ по необходимости хранили тайну; такъ какъ онѣ сразу не объявили, что знаютъ ее, то теперь ужь и не осмѣливались этого сдѣлать. И M-me de Nino приходилось думать, что Роза улетучилась въ небеса.

Прошло три дня. Мистрисъ Сеймуръ сидѣла въ гостиной, въ которой зеленые венеціянскіе ставни были въ половину затворены и занавѣски спущены, потому что Элеонора лежала здѣсь на диванѣ въ жалкомъ упадкѣ силъ. Мистрисъ Сеймуръ обрѣталась въ негодованіи, приличествовавшемъ ея высокому роду и сдѣланному ею заявленію, что наконецъ-то онъ отъ нихъ отвязался, хотя, несмотря на кузнечный изъянъ, въ сердцѣ своемъ она все-таки лелѣяла надежду на эту весьма желательную партію для Элеоноры.

Вдругъ отворилась дверь, и въ все вошелъ самъ кузнецъ. Элеонора съ усиліемъ приподнялась на диванѣ, а мистрисъ Сеймуръ гордо встала, причемъ вся кровь Лофтусовъ запылала въ ея свѣтло-сѣрыхъ глазахъ. Тутъ произошла борьба, въ которой каждая сторона силилась удержать за собой первенство: мистрисъ Сеймуръ отказывалась отъ всякихъ сношеній съ нимъ, а мистеръ Мальборо настаивалъ на томъ, чтобъ его выслушали.

Онъ сказалъ, что три дня тому назадъ ѣздилъ искать ее въ Англіи; тамъ онъ узналъ, что она вернулась во Францію и послѣдовалъ за нею. Цѣлью его было упросить ее, чтобъ она воспользовалась своимъ вліяніемъ на Элеонору и уговорила ее объясниться съ нимъ. Элеонора была помолвлена съ нимъ, и безъ всякой съ его стороны вины, безъ всякой причины, внезапно перемѣнила свое обращеніе съ нимъ. Напрасно ждалъ онъ отъ нея объясненій; она отказывала ему въ нихъ, и единственнымъ прибѣжищемъ его оставалась мистрисъ Сеймуръ. Если Элеонора отказываетъ ему, онъ не можетъ настаивать, но долженъ настоятельно требовать, чтобъ ему сказали причину этой перемѣны: на это онъ имѣетъ право.

— Лучше бы вамъ преспокойно выйдти отсюда, сэръ, сказала мистрисъ Сеймуръ ледянымъ тономъ: — вамъ не понравится, если я позову слугъ.

— Я не выйду отсюда безъ объясненія, отвѣтилъ онъ: — вы не можете мнѣ отказать въ этомъ, мистрисъ Сеймуръ; я по праву могу требовать объясненія. Поведеніе Элеоноры выказывало, что она имѣетъ причины въ чемъ-то на меня пожаловаться. Въ чемъ же? Я торжественно объявляю вамъ, что мнѣ это неизвѣстно, что ни въ какомъ оскорбленіи относительно ея я неповиненъ.

Слова и видъ его были такъ грустно серіозны и правдивы, что мистрисъ Сеймуръ поколебалась.

— Не было ли тутъ ошибки, Элеонора? нерѣшительно обратилась она къ дочери.

— О, позвольте мнѣ узнать, въ чемъ дѣло, умолялъ онъ, прежде чѣмъ Элеонора могла заговорить: — что бы то ни было, ошибка ли, дѣйствительныя ли поводъ, позвольте мнѣ узнать….

— Прекрасно, сэръ, вскрикнула мистрисъ Сеймуръ со внезапною рѣшимостью — такъ я сначала спрошу васъ самихъ, что вы сдѣлали съ тою несчастною молодою особой, которую похитили изъ подъ сѣни ея крова и обязанностей три дня тому назадъ?

— Я никакой молодой особы не похищалъ, отвѣтилъ мистеръ Мальборо.

— Что вы сдѣлали съ миссъ Дарлингъ.

— Ровно ничего.

— Вы не склонили ея къ побѣгу съ вами? Вы не брали ея въ Лондонъ?

— Рѣшительно нѣтъ. Въ тотъ самый вечеръ, какъ мнѣ уѣхать, я видѣлъ миссъ Дарлингъ въ гавани, и она тамъ осталась. Она была съ братомъ. Но это не объясненіе, мистрисъ Сеимуръ. Элеонора, прибавилъ онъ, подойдя и остановясь передъ ней: — еще разъ обращаюсь къ вамъ. Что было причиной вашей первой, внезапной. холодности?

— Говори же, Элеонора, сказала ея мать: — я такъ же мало знаю объ этомъ, какъ и мистеръ Мальборо, но теперь я думаю, что дѣло можно разъяснить и добиться истины. Здѣсь должна быть какая-нибудь странная загадка.

Элеонора въ волненіи прижала свои исхудалыя руки къ груди. Она могла говорить только шепотомъ, и отрывочными фразами сказала ему о письмѣ, написанномъ къ Розѣ на другой день послѣ бала у сэръ-Санди Максвелла.

— Это я къ вамъ писалъ, Элеонора, сказалъ мистеръ Мальборо.

— Я читала письмо, отвѣтила она, съ усиліемъ переводя дыханіе: — оно было написано къ Розѣ.

— Оно было написано къ вамъ, Элеонора. Я во всю жизнь свою ни разу не писалъ Розѣ Дарлингъ любовныхъ записокъ, подобныхъ этой; клянусь вамъ святостью честнаго слова.

— Сколько разъ вы писали письма къ Розѣ!

— Правда, въ послѣдствіи; только не любовныя: ихъ можно бы всѣ до одного наклеить на стѣну въ классной, и сама M-mw de Nino не нашла бы въ нихъ никакой провинности. Если это письмо отдали Розѣ, такъ Анна перемѣшала куверты. Я помню, что надписывалъ въ то утро адресъ на ея письмѣ къ миссъ Дарлингъ. Элеонора, серіозно проговорилъ онъ, — мнѣ кажется, что вы были жертвою химеры.

— Роза васъ любитъ, шепнула она, смягчаясь и сердцемъ, и въ тонѣ голоса.

— Нѣтъ, это пустяки! — Несмотря на отрицаніе, въ лицѣ мистера Мальборо просвѣчивало, впрочемъ, что онъ въ этомъ увѣренъ. — Элеонора, я искренно увѣренъ, что вы наслушались глупостей, какія болтали въ шкодѣ, и повѣрили имъ. Роза Дарлингъ очень красива и любитъ поклоненіе; и если я такъ часто встрѣчался съ нею, кто же натолкнулъ меня? Вы, Элеонора, вашею холодностію и тѣмъ, что избѣгали меня. Я не отрицаю, что болталъ съ Розой и легкомысленно, и шутливо, но никогда не говорилъ серіозно; я не отвергаю даже…. что цѣловалъ ее, хотѣлъ онъ прибавить въ порывѣ откровенности, но подумалъ, что это не дурно и опустить въ присутствіи мистрисъ Сеймурь. — Но моя любовь, моя преданность на разу не уклонилась отъ васъ, Элеонора.

Она залилась радостными слезами. Мистрисъ Сеймуръ строго положила имъ конецъ.

— Элеонора, письмомъ, о которомъ ты мнѣ говорила, и которое миссъ Дарлингъ оставила въ ту ночь на кровати, она, должно-быть, хотѣла подшутить надъ тобою и двумя легковѣрными молодыми особами, твоими подругами. Мнѣ и самой казалось чрезвычайно страннымъ, чтобы молодая леди, съ положеніемъ въ свѣтѣ, могла провиниться въ такой вульгарной вещи какъ побѣгъ. Чрезвычайно дурно было даже дѣлать это предметомъ шутки.

— Должно-быть, оно такъ и было, вздохнула Элеонора, — а какъ серіозно казалось-то!

Мистеръ Мальборо могъ бы, еслибы захотѣлъ, сказать какъ оно было серіозно. Во время свиданія съ Розой въ залѣ, онъ сказалъ ей, что уѣзжаетъ, и тутъ же узналъ какъ сильно она его любитъ. При этой горестной разлукѣ у Розы вырвалось нѣсколько словъ, которыя могли вразумить его, если онъ еще не разумѣлъ этого прежде. Онъ сдѣлалъ видъ, что принимаетъ ихъ въ шутку: онъ и самъ сказалъ нѣчто въ родѣ того, что не дурно бы ему увезти ее въ Гретна-Гровъ, все это въ шутливомъ тонѣ, просто, для шалости; онъ говорилъ такъ легкомысленно ради самой Розы: онъ не желалъ бы дать ей замѣтить, что она измѣнила своей тайнѣ. Каково же было его удивленіе, когда въ тотъ же вечеръ, выходя изъ конторы паспортовъ у самой гавани и готовясь войдти въ лодку, онъ увидалъ Розу. Она приняла его слова не въ шутку! Въ такомъ затруднительномъ положеніи онъ не зналъ что ему сдѣлать для обезпеченія себѣ лодки, потому что неизбѣжно лишился бы ея, провожая Розу назадъ къ M-me de Nino; но въ эту минуту какъ-разъ подошелъ капитанъ Дарлингъ. Онъ передалъ молодую леди ея брату, объяснивъ ему въ нѣсколькихъ словахъ ея присутствіе. Затѣмъ онъ былъ вполнѣ увѣренъ, что Роза черезъ часъ находилась уже въ полнѣйшей безопасности въ своей шкодѣ. Но мистеръ Мальборо былъ изъ числа тѣхъ, которые умѣютъ хранить тайну въ такихъ обстоятельствахъ, и онъ сохранилъ ее даже отъ Элеоноры.

— Да послужитъ это тебѣ урокомъ въ супружеской жизни, Элеонора, замѣтила мистрисъ Сеймуръ: — никогда ничего не скрывай отъ своего мужа. Еслибы ты откровенно поговорила съ мистеромъ Мальборо объ этомъ первомъ письмѣ, которое попало въ чужія руки и, кажется, послужило первоначальною причиной всего бѣдствія, дѣло разъяснилось бы само собою.

— Этого достаточно для того, чтобы человѣкъ поклялся никогда не употреблять конвертовъ, воскликнулъ мистеръ Мальборо съ прежнею улыбкой счастливаго любовника: — но вамъ не слѣдовало сомнѣваться во мнѣ, Элеонора.

Гдѣ же все это время была Роза? M-me de Nino въ послѣдней степени отчаянія и растерянности посылала по десяти разъ на дню на квартиру капитана Дарлинга, но и онъ исчезъ. Мамзель Фифина, которой, разумѣется, досталось болѣе всѣхъ, то рыдала, то ворчала вслухъ; а Мери Карръ и Аделина чуть не заболѣли, сознавая всю тяжесть хранимой ими тайны. Такое положеніе дѣлъ, будучи столь же бурнымъ въ домѣ, какъ погода на дворѣ, продолжилось три дня, и наконецъ-то вернулась Роза въ сопровожденіи брата.

Но въ какомъ печальномъ состояніи! Вся промоченная дождемъ и морскою водой; въ платьѣ, слипшемся и прильнувшемъ къ тѣлу; совершенно измученная трехдневною морскою болѣзнію: все это время она лежала полу-мертвою въ рыбачьей шлюпкѣ, сильно подверженной качкѣ, при гулѣ вѣтра, чуть не умирая отъ страха. Въ лодкѣ не было ничего съѣстнаго, кромѣ соленыхъ сельдей и кислаго пава, еслибъ она даже была въ состояніи ѣсть. Не удивительно, что Роза позабыла всякое приличіе и назвала брата осломъ за то, что онъ взялъ ее съ собою. Роза по какому-то случаю надѣла лучшія вещи изъ своего гардероба: бѣлую шляпку и жемчужно-сѣрое платье дама. Надо было видѣть ихъ по возвращеніи!

Итакъ, это была совершенная ошибка, подумали миссъ Карръ съ Аделиной, шутка, безъ всякаго сомнѣнія, сыгранная Розой нарочно; никакого побѣга вовсе, и не было, и не затѣвалось: только трехдневное крейсерство около берега съ братомъ, въ рыбачьей шлюпкѣ какого-нибудь честнаго, грубаго, работящаго моряка! Капитанъ Дарлингъ, привезя сестру домой, представилъ тысячу извиненій M-me de Nino и свалилъ всю вину на этотъ предательскій вѣтеръ, который продержалъ ихъ въ морѣ три дня, тогда какъ онъ разчитывалъ угостить ее небольшою экскурсіей въ теченіи часа, на пользу ея здоровью.

M-me de Nino, наконецъ, умилостивилась. Но мамзель Фифина до сихъ поръ еще ворчитъ, касаясь этого пункта. По справедливому замѣчанію ея, въ этой рыбачьей лодкѣ должно было повредиться что-нибудь особенное. Положимъ, что вѣтеръ былъ суровъ.

XII. Любовь Джорджины Боклеркъ.

[править]

Теперь мы должны отправиться въ замокъ Веферъ. Въ прекрасный сентябрьскій день, Исаакъ Сентъ-Джонъ сидитъ за письменнымъ столомъ у раскрытаго окна.

Но онъ не пишетъ. Голова его откинута на спинку креселъ, и на его лицѣ, обыкновенно ясномъ, замѣтны слѣды мысли, заботы. Какія, кажется, могутъ быть заботы у затворника Исаака Сентъ-Джона? Да, и у него есть заботы. Мы, можетъ-быть, избѣжали бы ихъ, еслибы могли жить совершенно отдѣльною жизнью отъ нашихъ братій, но этого не бываетъ на свѣтѣ.

Глядя на его прекрасное лицо, на его глаза, обращенные вверхъ, на его тонкія бѣлыя руки, небрежно покоящіяся, одна на ручкѣ креселъ, другая на колѣняхъ, и не видя его горба, скрытаго въ мягкой подушкѣ кресла, незнакомый не замѣтилъ бы никакого физическаго недостатка въ особѣ Исаака Сентъ-Джона, не замѣтилъ бы, что онъ не похожъ на другихъ людей. Первыя сорокъ лѣтъ жизни Исаака были одно безконечное, неотвязное мученіе; этотъ безобразящій его горбъ, при его необыкновенной впечатлительности, былъ для него постояннымъ источникомъ страданій. Почему такъ, — не знаю, — но это неоспоримый фактъ, что у кого есть какой-нибудь физическій недостатокъ, какое-нибудь безобразіе, у того впечатлительность и тщеславіе, два качества общія вашей природѣ, обыкновенно бываютъ развиты въ сильнѣйшей степени. Можетъ-быть, это хорошо для души, но вѣрно то, что она лишается отъ этого всякаго спокойствія. Такъ было съ сотворенія міра, такъ будетъ до его скончанія. Исаакъ Сентъ-Джонъ не былъ исключеніемъ. Да исключеній и быть не можетъ, ибо таковъ, кажется, законъ природы. Вспомните хромую ногу Байрова и что она надѣлала ему. Не столько слабое здоровье мистера Сентъ-Джона, сколько эта впечатлительность сдѣлали его отшельникомъ. Ему было страшно находиться въ обществѣ людей, потому что онъ вносилъ въ него съ собой свое безобразіе. Правда, съ лѣтами это чувство ослабѣло, перестало быть такимъ жгучимъ: во оно все же оставалось при немъ въ большей или меньшей степени.

Въ настоящую минуту онъ не думалъ о немъ. Этотъ недостатокъ тяготилъ его такъ мучительно только тогда, когда онъ былъ или думалъ быть среди людей. На его нахмуренномъ лбѣ можно было прочесть двѣ вещи, безпокоившія его; одна — дѣйствительная опредѣленная забота, другая — темное угрызеніе совѣсти.

Мать его всю жизнь свою посвятила его воспитанію, и какъ она любила и лелѣяла своего несчастнаго сына, единственнаго наслѣдника обширныхъ земель! Объ этомъ онъ и теперь не могъ вспомнить безъ сердечной боли. Когда она умирала, онъ желалъ умереть самъ; самымъ лучшимъ препровожденіемъ времени стало у него теперь воспоминаніе о ней; самыми пріятными минутами для него были тѣ минуты, когда, забывъ все окружающее, онъ представлялъ себѣ встрѣчу, ожидавшую ихъ за гробомъ. Онъ былъ уже въ зрѣлыхъ лѣтахъ, почти старикъ; такъ, по крайней мѣрѣ, казалось его одинокому сердцу, когда у него родился сведенный братъ, единственный плодъ втораго брака его отца. Какъ Исаакъ Сентъ-Джонъ привязался къ этому малюткѣ, какъ онъ любилъ и ласкалъ его, какъ игралъ съ нимъ! Ребенокъ былъ какъ будто его собственный; послѣ смерти отца, онъ сдѣлался его единственною заботой. И теперь этотъ ребенокъ, ставшій взрослымъ, пустился въ свѣтъ и внесъ тревогу въ его душу.

Не было еще какого-нибудь слишкомъ большаго, неисправимаго зла, но и маленькой непріятности достаточно было для того, чтобъ огорчать и мучить чувствительное сердце, которое было такъ предано ему.

Какъ будто въ замѣнъ безобразія одного брата, другой былъ одаренъ удивительною красотой. Прекрасные глаза Фредерика сдѣлалась пословицей въ блестящемъ обществѣ. Но эти привилегированные сыны человѣческіе окружены безчисленными соблазнами, и, быть-можетъ вслѣдствіе ихъ красоты, имъ труднѣе другихъ оставаться хорошими въ теченіе жизни. Не имѣй Фредерикъ отъ природы высокихъ нравственныхъ наклонностей; будь онъ воспитанъ своимъ братомъ менѣе заботливо, съ нимъ могло бы быть хуже чѣмъ случалось. Онъ не потерялъ чести, онъ потерялъ только деньги; прекрасное наслѣдство, которое онъ получилъ придя въ возрастъ, было заложено и перезаложено, а мистеръ Фредерикъ былъ по уши въ долгахъ.

Исаакъ Сентъ-Джонъ смотрѣлъ на какія-то письма, лежавшія на его письменномъ столѣ. Эта-то письма и встревожили его. Дѣла Фредерика оказалась въ критическомъ положеніи; всѣ три письма пришли на прошлой недѣлѣ отъ кредиторовъ, требовавшихъ уплаты; до полученія же этихъ писемъ мистеръ Сентъ-Джонъ ничего не зналъ о положеніи дѣлъ своего брата. Онъ догадывался, что Фредерикъ имѣетъ привычку тратить болѣе чѣмъ нужно, но ему не приходило въ голову, чтобъ онъ задолжалъ такъ сильно. Это разстроило его, и такъ какъ при его слабомъ здоровьѣ даже каждая бездѣлица дѣйствовала на него весьма сильно, то онъ ничѣмъ не могъ заняться и думалъ только о своемъ огорченіи. Кредиторамъ онъ отвѣчалъ, что разсмотритъ дѣло, а Фредерику, который былъ въ Лондонѣ, написалъ, чтобы пріѣзжалъ поскорѣе. Теперь онъ ждалъ его, всякую минуту надѣясь услышать его шаги. Онъ начиналъ скучать и безпокоиться, потому что Фредерикъ еще вчера могъ бы пріѣхать на его призывъ.

Вотъ въ чемъ заключалась первая его забота. Другая касалась его юнаго родственника въ Анвикѣ. Онъ обѣщалъ Джорджу Карльтону Сентъ-Джону справляться, хорошо ли Венѣ, счастливъ ли онъ, заботится ли о немъ его мачиха. Теперь пришло время исполнить обѣщаніе, а Исаакъ Сентъ-Джонъ рѣшительно не зналъ какъ приступить къ дѣлу. Что-нибудь онъ долженъ былъ сдѣлать, потому что обѣщаніе лежало на его совѣсти, а онъ былъ добросовѣстнѣйшій изъ добросовѣстныхъ. Мистеръ Сентъ-Джонъ умеръ въ маѣ, а теперь былъ уже сентябрь, а Исаакъ зналъ очень мало о томъ что дѣлается въ Анвикѣ. Въ промежутки своей болѣзни, — въ это лѣто онъ два раза былъ серіозно боленъ, — Исаакъ Сентъ-Джонъ переписывался съ мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ; онъ писалъ къ ней во время болѣзни Джорджа, потомъ вскорѣ послѣ его смерти, и наконецъ еще разъ въ іюлѣ. Онъ и Венѣ послалъ два письма, приноровленныя къ понятіямъ ребенка, прося маленькаго джентльмена отвѣчать ему. Кто-то нацарапалъ отвѣты, вѣроятно Вевя, или, можетъ-быть, кто-нибудь писалъ, водя пальчикомъ Вени по бумагѣ: «Онъ совершенно здоровъ, и Бронъ совершенно здоровъ, и онъ благодарить своего опекуна, мистера Сентъ-Джона, за письмо и надѣется, что онъ также здоровъ, и шлетъ ему свой привѣтъ.» Это не много сказало мистеру Сентъ-Джону, и онъ невольно подумалъ, что будь Веня ея собственный ребенокъ, мистрисъ Сентъ-Джонъ сама помогла бы ему отвѣтить.

Поэтому онъ рѣшился отправиться въ Анвикъ, хотя ему и очень непріятно было показываться между чужими людьми. Онъ уже уѣхалъ бы, но извѣстіе о дѣдахъ Фредерика, которое такъ встревожило его, и ожидаемый съ часу на часу пріѣздъ брата заставили его отложить свое намѣреніе на день или на два. «Теперь вторникъ, а я отправлюсь въ четвергъ», думалъ онъ, «если все пойдетъ хорошо и Фредерикъ пріѣдетъ сегодня». Не потеря денегъ безпокоила его: сундуки его были полны; но онъ опасался за будущность молодаго человѣка, который былъ такъ дорогъ ему, какъ только сынъ можетъ быть дорогъ отцу.

Его размышленія были прерваны появленіемъ камердинера, мистера Брума. Владѣлецъ Веферскаго замка пристально посмотрѣлъ на вошедшаго: онъ думалъ, что вошелъ кто-нибудь другой. Брумъ, понимавшій, вслѣдствіе многолѣтняго опыта, каждое движеніе выразительной физіономіи мистера Сентъ-Джона, замѣтилъ этотъ взглядъ и поспѣшилъ отвѣчать на безмолвный вопросъ.

— Еще не время, сэръ. Полуденный поѣздъ еще не пріѣхалъ въ Лексингтовъ, а мистеръ Фредерикъ любитъ пріѣзжать по большей части съ пятичасовымъ поѣздомъ.

— Говорили ли вы домашнимъ, Брумъ, что я ожидаю его?

— Нѣтъ, сэръ. Угодно вамъ завтракать здѣсь, сэръ, или вмѣстѣ съ мистрисъ Сентъ-Джонъ и леди Анной?

— Право, не знаю. (Въ мягкомъ голосѣ Исаака слышалась усталость.) Сегодня я буду завтракать съ ними, Брумъ: они говорятъ, что я забываю ихъ. Есть часъ?

— Около часа, сэръ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ всталъ, — и какъ измѣнился его видъ: горбъ незамѣтный пока онъ сидѣлъ, теперь рѣзко выступалъ наружу.

Выйдя изъ своей комнаты, онъ прошелъ черезъ залу, съ мозаичнымъ поломъ, обитую великолѣпными розовыми обоями. На противоположномъ концѣ ея была дверь въ комнату, гдѣ былъ приготовлевъ завтракъ. Почти въ ту же минуту вошли двѣ леди: одна высокая, стройная, все еще прекрасная женщина, почти однихъ лѣтъ съ мистеромъ Сентъ-Джономъ, хотя и приходилась ему мачихой; другая, сирота леда Анна, дочь старшей вѣтви фамиліи Сентъ-Джоновъ: хорошенькая дѣвушка двадцати двухъ или трехъ лѣтъ, съ темно-карими глазами и тонкимъ подбородкомъ. Замокъ Веферъ принадлежалъ собственно Исааку Сентъ-Джону, но его мачиха часто жила здѣсь. Они были между собой въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ; Фредерикъ, ея единственный сынъ, былъ звеномъ, соединявшимъ ихъ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ бывала здѣсь не гостьей, — Исаакъ не допустилъ бы этого, — но полновластною хозяйкой. Въ это время, однако, онъ больше проводилъ время въ собственныхъ комнатахъ. Она привезла съ собой молодую кузину леди Анну, и обѣ онѣ живутъ здѣсь уже съ мѣсяцъ. Выдать леди Анну замужъ за Фредерика было любимою мечтой въ семействѣ Сентъ-Джоновъ. Всѣ желала этого. Родственники съ обѣихъ сторонъ желали этого: близкаго родства между ними не было, ей предстояло наслѣдство, онъ будетъ наслѣдникомъ Вефера: соединить оба наслѣдства было бы очень не дурно. Но желали ли этого соединенія леди Анна и Фредерикъ? Объ этомъ никто не зналъ.

При видѣ пасынка, мистрисъ Сентъ-Джонъ радостно вскрикнула, ибо она видала его очень рѣдко. Онъ пожалъ ей руку. Анна весело подошла къ нему, чтобы получить отъ него поцѣлуй. Она очень любила Исаака, также какъ и онъ ее. Въ теченіе всей своей жизни Исаакъ имѣлъ только одного друга въ томъ смыслѣ, какъ подобные ему люди понимаютъ дружбу, и этимъ единственнымъ другомъ его былъ графъ, отецъ леди Анны.

Сѣли за столъ; въ комнатѣ былъ одинъ Брумъ, прислуживавшій своему господину, котораго иногда утомляло малѣйшее движеніе: наложить себѣ кушанья, налить стаканъ воды бывало ему иногда не подъ силу:

— Мистрисъ Сентъ-Джонъ, сказалъ Исаакъ, — повѣрите ли, я предпринимаю путешествіе!

— Вы, Исаакъ? вскрикнула леди Анна, прежде чѣмъ мистрисъ Сентъ-Джонъ могла собраться съ отвѣтомъ. — Вы, вѣроятно, хотите свозить насъ куда-нибудь!

— Милая Анна, сказала улыбаясь мистрисъ Сентъ-Джонъ, — Исаакъ называетъ путешествіемъ поѣздку на ферму, на одинъ день. Не правда, ли Исаакъ?

— На этотъ разъ нѣтъ. Путешествіе мое будетъ болѣе продолжительно. При хорошей дорогѣ и четверкѣ добрыхъ коней: оно возьметъ у меня пять или шесть часовъ быстрой почтовой ѣзды.

— Ахъ Исаакъ! возразила опять леди Анна: — какъ вы можете ѣздить на почтовыхъ лошадяхъ, когда есть желѣзная дорога, представляющая столько удобствъ?

— Я не люблю желѣзныхъ дорогъ, спокойно отвѣчалъ Исаакъ.

— Вѣроятно, вы поѣдете на вольныхъ. Всѣ старыя почтовыя лошади, я думаю, уже давно перемерли и похоронены.

— Я еще не встрѣчалъ затрудненій, Анна: Брумъ всегда достаетъ мнѣ почтовыхъ лошадей.

— Да куда же вы отправляетесь, Исаакъ? спросила мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Въ Анвикъ.

— Въ Анвикъ! (Она казалась очень удивленною.)

— Я долженъ ѣхать туда, говорилъ Исаакъ серіознымъ, задумчивымъ тономъ. — Вамъ извѣстно, что умирая, бѣдный Джорджъ оставилъ ребенка отчасти и на мое попеченіе; но съ моимъ слабымъ здоровьемъ и съ моею наклонностью къ затворничеству, преодолѣвать которую мнѣ съ каждымъ годомъ становится труднѣе, я пропустилъ слишкомъ много времени не видавъ его. Это лежитъ на моей совѣсти, а если у меня лежитъ что-нибудь на совѣсти, я не могу оставаться спокоенъ, пока не исполню своего долга.

— Мальчикъ у себя дома, на рукахъ матери, возразила мистрисъ Сентъ-Джонъ. — Ему, навѣрное, очень хорошо.

— Я не боюсь, что ему не хорошо. Я бы очень удивился, еслибъ ему было не хорошо. Но эта вѣроятность факта не снимаетъ съ меня обязанности убѣдиться въ его справедливости.

— Кстати, прервала мистрисъ Сентъ-Джонъ, — была ли въ духовномъ завѣщаніи статьи уполномочивающая васъ взять ребенка изъ-подъ опеки мачихи, если вы найдете это нужнымъ? Если кто правда, то что могло побудить Джорджа Сентъ-Джона включитъ эту статью? Она, полагаю, любитъ ребенка.

— Не думаю, отвѣчалъ мистеръ Сентъ-Джонъ. — Отъ моего послѣдняго свиданія съ Джорджемъ у меня осталось одно впечатлѣніе: онъ боялся, кажется, что послѣ его смерти вдова его не будетъ любить мальчика.

— Какъ зовутъ мальчика? спросила леди Ааза. — Кажется, Джорджикъ по отцу. Какъ странно, что эти Анвикскіе Сентъ-Джоны умираютъ такимъ образомъ.

— Его зовутъ Веніаминъ Карльтонъ, а Джорджемъ зовутъ другаго мальчика.

— Другаго? Ахъ, да! такъ; у теперешней мистрисъ Сентъ-Джонъ есть, сынъ. Я и забыла про это. Когда вы отправляетесь, мистеръ Сентъ-Джонъ? Какъ намъ будетъ скучно. Вы вѣдь не можете воротиться въ тотъ же день.

— Я думаю отправиться въ четвергъ, а вернуться въ пятницу. Что же касается до скуки, Анна, то, кажется, нѣтъ большой разницы, дома я, или не дома.

— Нѣтъ, есть. Намъ скучно, если мы знаемъ, что васъ нѣтъ дома.

Мистеръ Сентъ-Джонъ улыбнулся и подвидъ на нее свои мягкіе, темные глаза. Когда онъ разговаривалъ за столомъ, у него была привычка, можетъ-бытъ безсознательная, подбирать своими тонкими пальцами крошки хлѣба и раскладывать ихъ въ круги и четырехугольники. Онъ ѣлъ немного и кончалъ обыкновенно гораздо прежде другихъ.

— Въ четвергъ здѣсь будетъ одинъ человѣкъ, сказалъ онъ, обращаясь къ Аннѣ и къ мистрисъ Сентъ-Джонъ. — Онъ доставитъ вамъ больше удовольствія чѣмъ я, при всемъ моемъ желаніи. Мистрисъ Сентъ-Джонъ, я жду Фредерика.

— О! — и материнское сердце сильно забилось въ ней; яркій румянецъ ожиданія показался на ея щекахъ, еще прекрасныхъ и нѣжныхъ, несмотря на ея пятьдесятъ лѣтъ. — Когда.

— Я ожидаю его сегодня. Онъ можетъ пріѣхать даже съ утреннимъ поѣздомъ.

— Когда вы имѣли объ немъ извѣстіе? спрашивала мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Въ послѣднее время не имѣлъ. Но мнѣ надо видѣть его по одному небольшому дѣлу, я и написалъ ему, чтобъ онъ пріѣхалъ. Вы рады, Анна?

— Такъ рада, что не могу выразить моей радости, былъ горячій, пылкій отвѣтъ. — Я желала бы, чтобъ онъ всегда былъ съ нами.

Но откуда этотъ жаръ удовольствія въ ея словахъ? Неужели, Исаакъ Сентъ-Джонъ, вы такъ мало опытны въ признакахъ любви, что не умѣете читать ихъ? Неужели вы не знаете, что будь въ сердцѣ этой малой дѣвушка что-нибудь похожее на ту любовь, какой вы ожидаете, она стала бы говорить совершенно противоположное и увѣрять, что ей все-равно, пріѣдетъ ли Фредерикъ или нѣтъ. На ея щекахъ нѣтъ румянца, въ голосѣ нѣтъ трепета: зачѣмъ же вы обманываете себя?

Ожиданіе оправдалось: Фредерикъ прибылъ на Лексингтонскую станцію съ утреннимъ поѣздомъ. Это высокій, стройный, молодой человѣкъ съ аристократическими манерама, съ черными волосами, блѣдными, тонкими чертами лица и темносиними глазами. Люди на станціи снимаютъ передъ нимъ шляпы и улыбаясь привѣтствуютъ его. Онъ отвѣчаетъ имъ улыбкой и такъ ласково, весело раскланивается съ ними, какъ бы серіозно благодаря ихъ за привѣтствіе. Въ Фредерикѣ Сентъ-Джонѣ не было ни притворства, ни безсердечія: онъ былъ истинный джентльменъ въ душѣ.

— Не прикажете ли подавать, сэръ? Я не вижу экипажа, присланнаго за вами.

— Нѣтъ, благодарю, Вильямъ, не надо. Я предпочитаю идти пѣшкомъ въ такой прекрасный день. Не знаете ли какъ здоровье мистера Сентъ-Джона?

— Думаю, какъ и всегда, сэръ, отвѣчалъ человѣкъ, предлагавшій экипажъ. — Въ воскресенье онъ пришелъ въ церковь пѣшкомъ. Обѣ леди пріѣхали въ каретѣ.

— Какой у васъ славный урожай!

— Отличный, сэръ. Лучше быть нельзя. Мой небольшой клочокъ никогда не былъ въ такой исправности.

— Кстати, Вильямъ, я оставилъ гдѣ-то въ вагонѣ мой плащъ; сторожъ, вѣроятно, вынулъ его. Принесите, пожалуста.

— Съ удовольствіемъ, сэръ.

Фредерикъ Сентъ-Джонъ пошелъ. Повернувъ на тропинку влѣво, онъ продолжалъ свой путь черезъ поле, и пришелъ къ задней сторонѣ дома священника. Оттуда дорога шла по обработаннымъ полямъ, по прекраснымъ аллеямъ, принадлежащимъ къ замку Веферъ; ему оставалось всего не болѣе полуторы мили: по возвышенности путь былъ нѣсколько длиннѣе.

Подъ выдающеюся скалой, мимо которой долженъ былъ проходить Фредерикъ, сидѣла одна изъ красившихъ дѣвушекъ, какую только можно встрѣтить. Около нея лежали альбомъ и кисти. Она вышла рисовать въ этотъ прекрасный день, но предалась праздности (что случалось съ ней нерѣдко), и вмѣсто того чтобы работать, занялась чтеніемъ. Это была Сара Боклеркъ, племянница вестерберійскаго декана. Деканъ обыкновенно говорилъ ей, что если она идетъ рисовать, то не къ чему брать съ собой книги. Но слова его не вели ни къ чему; она отвѣчала съ свойственною ей независимостью: еслибъ она не читала, то лежала бы и мечтала. Теперь же деканъ былъ въ отсутствіи, дома оставались жена его, дочь и Сара. Послѣдняя жила въ домѣ дяди со смерти своей матери; отецъ Сары былъ въ Индіи.

Нѣжный румянецъ покрылъ щеки Сары, когда она увидала кто повернулъ за уголъ и очутился передъ ней. Его появленіе было внезапно; ни она и никто другой не знали что онъ пріѣхалъ. Она положила книгу и хотѣла-было встать, но онъ взялъ ее за руку и сѣлъ возлѣ нея на скамейкѣ. Онъ держалъ ея руку въ своей; онъ видѣлъ румянецъ на ея щекахъ, видѣлъ какъ она опустила глаза свои подъ взглядомъ его глазъ.

Но не суждено было имъ полюбить другъ друга, хотя было время, когда ея чувство, а можетъ-быть и его, очень походило на любовь. Въ своемъ обращеніи съ нимъ, она прикидывалась тонкою кокеткой: онъ приписывалъ это капризу, недостатку истинной любви, на самомъ же дѣлѣ это происходило изъ любви. Она думала, что во всякомъ случаѣ онъ женится на леди Аннѣ Сентъ-Джонъ, что онъ непремѣнно покорится своей судьбѣ, а до вступленія въ бракъ хочетъ позабавиться съ ней. И вотъ она то кротка съ нимъ, нѣжна, податлива, послушна своей тайной любви, то вдругъ холодна, неприступна, полна презрѣнія. Это отчасти излѣчило его страсть; но при настоящей встрѣчѣ, когда онъ встрѣтилъ ее такъ внезапно во всей ея красотѣ, старое чувство снова заговорило въ его сердцѣ. Какъ иначе устроилась бы жизнь одной особы, еслибы Сара знала настоящія отношенія Фредерика и леди Анны!

Но у нея еще сохранилось на столько прежняго чувства, что она не могла не смутиться. Она разспрашивала его о неожиданномъ появленіи, не слыша отвѣтовъ; Фредерикъ замѣтилъ ея тайную радость, и голосъ его сталъ тише и нѣжнѣй; когда онъ наклонился къ ней, на его устахъ появилась улыбка, слаще которой не могло быть на землѣ. Быть-можетъ, даже теперь, останься онъ въ Веферѣ…. Но къ чему разсуждать о томъ что могло бы быть?

— Вы рады, Сара, что видите меня, не такъ ли?

Какъ молнія мелькнуло-было у ней признаніе, и опять исчезло, свѣтъ любви погасъ, и лицо ея стало сурово, насмѣшливо, полугнѣвно. Такъ она обманывала себя! Она слегка покачала головой и смотрѣла прямо впередъ изъ глубины своихъ холодныхъ, свѣтло-голубыхъ глазъ.

— Мы всѣмъ рады въ этой глуши. Здѣсь кромѣ мистера Сентъ-Джона нѣтъ никого. Видѣть его или другихъ мнѣ все равно. Вы сегодня утромъ изъ Лондона?

Фредерикъ Сентъ-Джонъ выпустилъ ея руку и всталъ.

— Я никогда не пойму васъ, Сара. Да, и выѣхалъ изъ Лондона сегодня утромъ. Гдѣ Джорджина? Не вы, такъ она будетъ рада мнѣ.

— Въ Веферѣ есть особа, которая вамъ будетъ рада, прибавила она засмѣявшись, но невесело и холодно звучалъ ея смѣхъ. — Леди Анна ждетъ васъ уже давно.

— Да, я думаю, она ждетъ. И мнѣ пора отправляться. Безъ сомнѣнія, я скоро опять увижу васъ.

Онъ продолжилъ свой путь, не подозрѣвая, что за деревьями скрывалась пара большихъ глазъ, слѣдившихъ за нимъ съ большею любовью чѣмъ тѣ, на которыя онъ смотрѣлъ. Джорджина Боклеркъ, гуляя, видѣла сквозь деревья его приближеніе и сдѣлалась ненамѣренно свидѣтельницею свиданія. Она была дочь декада — живая, развязная дѣвушка, средняго роста, съ пріятнымъ, нѣсколько надменнымъ личикомъ, съ широко раскрытыми сѣро-голубыми глазами, съ свѣтло-каштановыми волосами и съ здоровою кровью подъ загорѣлою кожицей щекъ, смѣлая, страстная, независимая дѣвушка, но въ высшей степени правдивая и простая. И это много значитъ въ ваши дни отвратительной искусственности. Въ Джорджинѣ была бездна недостатковъ, но докторъ Боклеркъ зналъ ея сердце и не промѣнялъ бы своей дочери ни на какую дѣвушку въ мірѣ.

Джорджина смотрѣла изъ-за деревьевъ, и всѣ ея жилки дрожали. Никогда сердце женщины не знало любви сильнѣе, чище, постояннѣе той, какою Джорджина любила Фредерика Сентъ-Джона. Она была счастлива слыша его шаги; прикосновеніе до его руки было для нея искрой огня похищеннаго съ неба. Когда она увидала его такъ неожиданно, ей казалось, что вся земля вдругъ покрылась яркимъ розовымъ цвѣтомъ. Но при этомъ свиданіи съ другою, жгучая боль, какую она чувствовала уже не разъ, отозвалась въ ея сердцѣ, свѣтъ любви погасъ на лицѣ, и губы ея болѣзненно поблѣднѣли. Съ своею быстрою проницательностью она давно поняла, что опасность грозитъ ей не со стороны леди Анны, а со стороны Сары. Слабый, тихій крикъ, какъ у пойманной птички, вырвался у нея изъ груди, когда она увидала Фредерика съ Сарой и старалась угадать смыслъ ихъ свиданія.

Было ли что-нибудь въ мірѣ запутаннѣе того пути, которымъ шла эта любовь, если можно назвать путемъ что-то неясное, неопредѣленнее. Всѣ — дяди, тетка, опекуны — желали, чтобы Фредерикъ Сентъ-Джонъ женился на леди Аннѣ. Но самъ Фредерикъ вовсе не былъ намѣренъ жениться на ней, да и она, съ своей стороны, надѣялась выйдти за другаго. Но пока это еще было для всѣхъ тайной: одинъ Фредерикъ былъ посвященъ въ нее; и еслибы пришлось дѣйствовать рѣшительно, онъ намѣревался принять на себя тяжелую обязанность отклонить этотъ бракъ, чтобы пощадить Анну. Они отлично понимали другъ друга, чего нельзя сказать о двухъ другихъ дѣйствующихъ лицахъ нашей исторіи. Здѣсь нѣтъ ничего запутаннаго, скажете вы; но подождите что будетъ дальше. Джорджина любила Фредерика всѣмъ сердцемъ, а онъ и не думалъ о ней. Онъ не могъ не знать о ея любви; были признаки, ясно говорившіе объ этомъ, но онъ не обращалъ на нихъ вниманія и всю свою любовь отдалъ ея кузинѣ. О, съ какою охотой Сара пріютила бы его въ своемъ сердцѣ! Но голова ея была полна мыслію о леди Аннѣ, и она съ презрѣніемъ встрѣтила его начинающуюся любовь. Это излѣчило его, какъ мы сказали; но еслибъ истина могла обнаружиться, жизнь нѣкоторыхъ героевъ нашего романа пошла бы совсѣмъ иначе.

Джорджина должна была выйдти изъ своей засады, такъ какъ дорога его шла мимо ея, и онъ не могъ ея не замѣтить. Краски быстро смѣнялись на ея лицѣ, когда она протягивала ему свою руку; ей было душно подъ легкимъ лѣтнимъ платьемъ. Это платье было изъ воздушнаго муслина, съ голубымъ поясомъ; широкая соломенная шляпка съ голубыми лентами висѣла у ней на рукѣ. Чтобы какъ-нибудь скрыть свое волненіе, она заговорила живо и громко. Съ дѣтства воспитанные вмѣстѣ, они обращались другъ съ другомъ фамильярно, какъ братъ и сестра.

— Что, Джорджи, вы, какъ я вижу, по обыкновенію воюете съ терновникомъ?

Онъ указалъ на ея платье: длинная вѣтвь терновника тащилась за ней.

— А все по вашей милости, сэръ. Услыша незнакомый голосъ, я бросилась черезъ кусты посмотрѣть кто бы это былъ. Что за странную дорогу выбрали вы! Вы свалились какъ снѣгъ на голову, когда никто и не ожидалъ васъ. Мы слышали, что вы отправились въ Финляндію или въ одно изъ подобныхъ пріятныхъ мѣстъ. Вы перепугаете въ замкѣ до обморока.

— А вотъ и ошибаетесь. Меня звали въ Веферъ.

— Сочиняете, учтиво возразила Джорджина. — Я была сегодня утромъ послѣ завтрака въ замкѣ, и мистрисъ Сентъ-Джонъ сожалѣла, что вы не пріѣзжали осенью; была и еще одна особа, которая сожалѣла объ этомъ, но она не говорила этого.

При этихъ словахъ онъ посмотрѣлъ на нее. По временамъ ему казалось, что она угадывала настоящія отношенія его къ леди Аннѣ.

— Удивляюсь, продолжала она, — что вы скрывались такъ долго.

— Какъ здоровье декана?

— Его нѣтъ здѣсь, мама одна…. скажите мнѣ, что привело васъ сюда?

— Я сказалъ вамъ. За мной посылали.

— Кто?

— Исаакъ. Вы попрежнему любопытны, Джорджина. Но теперь не можете ли вы сказать мнѣ, зачѣмъ меня звали, потому что это меня безпокоитъ. Я боюсь….

Онъ вдругъ остановился. Миссъ Боклеркъ подняла на него глаза. Въ его голосѣ слышалось что-то болѣзненное, какъ будто ему было не по себѣ.

— Я ничего не знаю объ этомъ, отвѣчала она серіозно. — Я даже не знала что за вами посылали. Еслибъ я знала, разумѣется, я бы сказала вамъ.

Онъ поклонился въ знакъ благодарности довольно вѣжливо, но какъ-то разсѣянно, какъ будто ему было мало дѣла до Джорджины, или до того что она ему скажетъ, и пошелъ дальше, ни разу не оглянувшись назадъ. Она прильнула лицомъ къ дереву и жадно слѣдила за нимъ глазами; страстная любовь свѣтилась въ ея грустныхъ голубыхъ глазахъ, все существо ея стремилось крикнуть ему вслѣдъ, пока еще онъ не скрылся совершенно изъ вида и солнце ея души не закатилось въ туманѣ: «О, оставься со мной, милый мой, останься со мной.»

Достигнувъ дома, Фредерикъ прошелъ прямо къ Исааку, котораго онъ засталъ въ его собственной комнатѣ, и спросилъ, зачѣмъ онъ звалъ его. Онъ не сомнѣвался, что его денежныя обстоятельства рано или поздно сдѣлаются извѣстны брату. Но онъ былъ изъ тѣхъ людей высокаго благородства, которые смотрятъ на долги почти какъ на преступленіе; и теперь, когда пришла минута объясненій, это мучило его страшно.

— Я не нахожу извиненій, сказалъ онъ, — но не думай обо мнѣ хуже чѣмъ я заслуживаю. Ни одного шиллинга не истрачено безчестно.

Исаакъ зналъ, что онъ говоритъ правду, и его сердце рвалось къ тому, кого онъ всегда любилъ какъ сына.

— Я поправлю все это, только будь осторожнѣе впередъ, сказалъ онъ, не произнесши ни одного слова упрека.

— Но отъ твоей матери, Фредерикъ, лучше было бы скрыть это. Это огорчило бы ее и, можетъ-быть, встревожило бы Анну. Какъ ты думаешь, не пора ли тебѣ жениться? Ждать нечего. Я увѣренъ, — по крайней мѣрѣ такъ думаю, — что Анна готова.

И Фредерикъ Сентъ-Джонъ, связанный своимъ обѣщаніемъ предъ леди Анной, не сталъ явно противорѣчить, но уклонился отъ вопроса.

XIII. Фредерикъ Сентъ-Джонъ въ затруднительномъ положеніи.

[править]

На другой день послѣ описаннаго свиданія, въ длинной, низенькой комнатѣ священническаго дома, окна которой выходили на лугъ, сидѣла Сара за фортепіано, разучивая какую-то трудную піесу. Несмотря на свою всегдашнюю лѣнь, музыкой она занималась прилежно. Кокетка отъ природы, она тщательно развивала въ себѣ все что давало ее возможность блистать, были ли то дары природы или пріобрѣтенныя качества. Она представляла рѣзкій контрастъ съ своею кузиной. Одна холодная, спокойная, обдумывающая каждый шагъ и всѣ свои поступки подчиняющая извѣстнымъ правиламъ; другая во всемъ слѣдовала минутному впечатлѣнію, и за что бы ни принималась, дѣлала все съ увлеченіемъ. Нельзя сказать, чтобы въ Сарѣ было много искусственности, за то Джорджина была слишкомъ естественна.

Мистрисъ Боклеркъ, худощавая и вѣчно недовольная, съ краснымъ носомъ, который съ каждымъ годомъ становился краснѣе, сидѣла у окна, разговаривая съ Джорджиной, стоявшею подъ окномъ. Джорджина была въ свѣтло-розовомъ муслиновомъ платьѣ, съ широкими кружевными рукавами, сквозь которые была видна вся ея хорошенькая ручка. Отчасти слушая мать, какъ она обыкновенно слушала ворчанье мистрисъ Боклеркъ, отчасти напѣвая про себя то, что играла Сара, Джорджина пристально смотрѣла въ далъ, какъ бы ожидая кого-то.

— Куда ты такъ смотришь? рѣзко спросила мистрисъ Боклеркъ. — Ты никогда не слушаешь меня, Джорджина.

— Мнѣ показалось…. мнѣ показалось (и хотя въ ея отвѣтѣ слышалась нерѣшительность, она говорила совершенную правду), мнѣ показалось, что я видѣла Фредерика Сентъ-Джона. Онъ ли, или кто другой, но кто-то былъ здѣсь и сейчасъ повернулъ назадъ.

— Кстати, о Фредерикѣ Сентъ-Джонѣ, прервала ее мистрисъ Боклеркъ, забывъ прежній предметъ разговора, что съ ней случалось довольно часто; — я желала бы звать, произведетъ ли его пріѣздъ какую-нибудь перемѣну въ вашемъ нынѣшнемъ вечерѣ? Мистрисъ Сентъ-Джонъ и Анна обѣщали обѣдать у насъ, sans cérèmonie; надѣюсь онѣ исполнятъ свое обѣщаніе.

— Можно мнѣ сходить узнать? спросила Джорджина.

— Иди, если хочешь.

Она весело впорхнула въ комнату, и вся ея апатія исчезла.

Небольшая уединенная прогулка во безмолвнымъ полямъ была очень пріятна въ этотъ теплый осенній день, но еслибъ ея дорога шла по камнямъ и терновникамъ, она показалась бы Джорджинѣ раемъ: она надѣялась увидать его. Но она остановилась на минуту, чтобы спросить и спросить совершенно равнодушно, какъ будто вопросъ не имѣлъ для нея никакого значенія; спрашивая, она небрежно вертѣла своимъ платкомъ.

— Фредерикъ придетъ съ ними?

— Душа моя! Придетъ ли онъ? Придетъ, если захочетъ.

Погруженная въ свое занятіе, Сара ничего не слыхала.

Черезъ нѣсколько минутъ вошла Джорджина съ шляпкой на головѣ. Мистрисъ Боклеркъ уже не было въ комнатѣ.

— Гдѣ мама? спросила Джорджина.

Сара встала.

— Я думаю, тетушка вышла на лугъ. Куда ты идешь?

— Въ замокъ Веферъ. Пойдемъ вмѣстѣ.

Лучъ согласія мгновенно мелькнулъ въ глазахъ Сары, но вспомнивъ о своемъ рѣшеніи забыть, она отказалась.

— Не сегодня.

— Какъ хочешь, сказала Джорджина. — Только не говори, что я тебя не звала; помнишь, какъ ты это разъ говорила и сердились на меня.

Губы Сары задрожали.

— Я не думаю, чтобъ я сердилась когда-нибудь. Только люди не умѣющіе себя сдерживать могутъ такъ забываться.

— А по-моему, лучше разсердиться отъ чистаго сердца, да и простить, чѣмъ оставаться холодною какъ кусокъ льда. Какъ я разъ разсердила Фреда Сенъ-Джона! прибавила Джорджина, припомнивъ что-то. — Вотъ онъ такъ можетъ разсердиться!

— Не думаю.

— Ну, не думай. А я не разъ видала, какъ онъ бѣсился. Подобныя вещи не забываются. Онъ обыкновенно очень кротокъ, но иногда такъ способенъ взбѣситься! Спроси мистрисъ Сентъ-Джонъ; спроси Анну.

Пускаясь въ путь, Джорджина простилась съ матерью, которая стояла наклонившись надъ своею любимою грядкой. Весело вступивъ въ Веферскія владѣнія, молодая дѣвушка стала смотрѣть по сторонамъ, чтобы не проглядѣть какъ-нибудь того, кого ей такъ хотѣлось видѣть. Она была вполнѣ увѣрена, что за полчаса передъ этимъ видѣла Фредерика, хотя замѣтила только верхушку его шляпы.

Вдругъ бабочка перелетѣла ей дорогу, когда она была уже очень недалеко отъ замка. Это была хорошенькая, рѣдкая бабочка, съ золотисто-пурпуровыми крылышками. Джорджинѣ, которая была сама такъ же непостоянна, какъ бабочка, захотѣлось поймать ее, и она побѣжала за ней. Но лишь только повернула она за уголъ плетня, заросшаго зеленью, какъ вдругъ наткнулась на какого-то незнакомца.

Испугавшись, она отскочила назадъ; сердце ея сильно забилось. Нельзя сказать, чтобы въ незнакомцѣ было что-нибудь такое, что могло бы испугать ее: развѣ только то, что онъ былъ незнакомъ ей и что она встрѣтила его какъ бы стоящимъ въ засадѣ. На немъ была очень оригинальная шляпа, съ тульею выше обыкновеннаго, суживавшаяся кверху на подобіе сахарной головы; платье его было потерто, но не чуждо притязаній на изящество; вообще же, весь его ensemble напоминалъ Джорджинѣ Мефистофеля, изображеннаго на заглавномъ листкѣ ея нотъ изъ Фауста.

Онъ стоялъ нѣсколько нагнувшись впередъ, пристально смотря сквозь деревья на замокъ Веферъ; это положеніе позволяло ему видѣть весь фасадъ дома. Испуганный также, повидимому, появленіемъ миссъ Боклеркъ, онъ скользнулъ въ сторону и исчезъ изъ виду.

— Что за странный человѣкъ! вскрикнула Джорджина. — И что онъ здѣсь дѣлаетъ? Можетъ-бытъ, онъ хотѣлъ снять фотографію съ замка. А вѣдь, должно-быть, я видѣла эту самую шляпу изъ оконъ вашего дома.

Она сошла съ тѣнистой дорожки, пересѣкла лугъ, взобралась на террасу и очутилась въ гостиной. Эти два семейства были такъ близки, что между вами не соблюдалось никакихъ церемоній, и она такъ же часто входила сюда этимъ способомъ, какъ и черезъ формальный входъ. Въ комнатѣ не было какого, но почти тотчасъ же вошелъ Фредерикъ.

Его глаза на минуту остановились на ней, и она уловила полупристальный, полунетерпѣливый взглядъ, искавшій другую.

— Вы однѣ? спросилъ онъ, пожимая ея руку.

— Сары нѣтъ со мной, рѣзко отвѣчала она. — Джорджина рѣшительно не могла скрывать своего чувства, но никто, кромѣ ея, не зналъ, какъ мучительно терзалось ея сердце. — Я пришла не къ вамъ, продолжила она колко. — Гдѣ мистеръ Сентъ-Джонъ?

Она предложила этотъ вопросъ такъ, сама не зная зачѣмъ, и, очевидно, не требуя на него отвѣта. Но какъ же изумилась она, услыхавъ, что Исаакъ Сентъ-Джонъ уѣхалъ до завтра.

— Онъ уѣхалъ въ Анвикъ сегодня утромъ, сказалъ Фридерикъ, — навѣстить маленькаго Веню Сентъ-Джона, который находится подъ его опекой. Путешествіе продолжительное, потому что онъ поѣхалъ на почтовыхъ. — Вамъ онъ нуженъ, Джорджина?

— Нѣтъ; мнѣ нужна мистрисъ Сентъ-Джонъ. Мама полагаетъ, что онѣ съ Анной не забыли о своемъ обѣщаніи обѣдать у насъ сегодня. — А вы придете?

— У васъ гости?

— Какіе здѣсь гости! Не ждите этого. Будутъ бараньи котлеты, и больше ничего, прибавила она смѣясь. — У насъ никого не будетъ.

Фредерикъ Сентъ-Джонъ не отвѣчалъ ни слова. Онъ стоялъ прислонившись къ рамѣ отвореннаго окна, и по его задумчивому взору видно было, что мысли его были далеко. Джорджина стояла возлѣ него.

— Вы придете?

— Не думаю, Джорджи, можетъ-быть…. хотя…. да я увижу. Сюда идетъ кто-то. Это Анна.

Онъ вышелъ, не подаривъ ей больше ни одного слова, ни одного взгляда. Ахъ, и безъ этого Джорджина была убѣждена въ полномъ его равнодушіи! Она пошла навстрѣчу леди Аннѣ и начала смѣяться и болтать съ ней, какъ будто бы въ ея сердцѣ и не бывало этой неумѣстной любви. Черезъ минуту снова вошелъ Фредерикъ и прошелъ черезъ комнату не говоря ни слова. Оказалось, что онъ приходилъ за шляпой, потому что Джорджина увидала его послѣ этого уже на улицѣ. Къ нимъ онъ пошелъ? Этотъ вопросъ острымъ ножомъ поразилъ ее въ сердце.

Спустя нѣсколько минутъ и она отправилась домой возвѣстить о согласіи мистрисъ Сентъ-Джонъ на приглашеніе. И Фредерикъ придетъ съ ними: такъ говорила мистрисъ Сентъ-Джонъ, и Джорджина была увѣрена, что онъ придетъ. Она шла не торопясь и вдругъ увидала въ нѣкоторомъ разстояніи Фредерика. Онъ стоялъ на одномъ мѣстѣ, повидимому разсматривая что-то въ своей рукѣ, и живому воображенію Джорджины тотчасъ представилось, не была ли это красивая бабочка съ золотисто-пурпуровыми крылышками. Въ ту же самую минуту она вдругъ увидала, что незнакомецъ, недавно встрѣченный ею, быстро подошелъ къ Фредерику и ударилъ его по плечу. Она видѣла какъ Фредерикъ обернулся и гордо отклонилъ руку этого человѣка. Поговоривъ нѣсколько минутъ, въ теченіе которыхъ этотъ человѣкъ показывалъ Фредерику какую-то бумагу, а Фредерикъ оглядывался кругомъ, какъ человѣкъ, который не знаетъ на что рѣшиться, — они ушли наконецъ вмѣстѣ. Джорджина вернулась домой, раздумывая что все это значитъ.

Часа въ четыре пришла мистрисъ Сентъ-Джонъ съ леди Анной, каждая съ своею работой. Леди Анна собирала коллекцію папоротниковъ и принялась что-то дѣлать съ высушеннымъ листомъ, при помощи воды и губки. Мистрисъ Сентъ-Джонъ и мистрисъ Боклеркъ занимались вязаньемъ шерстяныхъ разноцвѣтныхъ одѣялъ и начали сравнивать кто больше навязалъ.

— Гдѣ же Фредерикъ? спросила мистрисъ Боклеркъ. — Развѣ онъ не придетъ?

— Я не знаю гдѣ онъ, отвѣтила мистрисъ Сентъ-Джонъ, взглянувъ вверхъ, какъ будто этотъ вопросъ напомнилъ ей что-то. — Мы не видали его съ самаго утра, и только сейчасъ я получила отъ него записку, писанную карандашомъ, гдѣ онъ говоритъ что не будетъ до ночи, а можетъ-быть и совсѣмъ не будетъ, если дѣла задержатъ его слишкомъ долго.

— Не отправился ли онъ въ Лексингтонъ?

— Мы не знаемъ куда онъ отправился. — Однако странно, что онъ уѣхалъ, не предупредивъ меня. На запискѣ не было означено откуда она послана, и прислуга говоритъ, что ее принесъ незнакомый мальчикъ. Какой вѣтреный этотъ Фредерикъ! Убѣжать, никому не сказавшись! Онъ сегодня пригрезился Аннѣ.

— Пригрезился, повторила мистрисъ Боклеркъ.

Леди Анна засмѣялась.

— Мистрисъ Сентъ-Джонъ настаиваетъ, что я видѣла его во снѣ, сказала Анна. — Мы катались сегодня послѣ завтрака; проѣзжая мимо Барли-Моу, я сказала, что видѣла Фредерика въ одномъ изъ верхнихъ оковъ. Но когда мы подъѣхали ближе, онъ превратился въ какого-то неизвѣстнаго человѣка въ высокой шляпѣ. Я, можетъ-бытъ, думала о немъ, оттого онъ мнѣ и представился; или это былъ обманъ глазъ, вслѣдствіе того что свѣтъ солнца падалъ мнѣ прямо въ лицо. Что съ вами, Джорджина?

Пора было спросить. Джорджина Боклеркъ стояла какъ оцѣпенѣлая: глаза ея остановилась, ротъ былъ полуоткрытъ. При ея догадливости, вся тайна внезапно ей объяснилась. Она сообразила очень быстро, что Фредерикъ арестованъ за долги и что тотъ человѣкъ задержалъ его въ Барли-Моу.

Глаза ея покрылись туманомъ; сердце опустилось въ груди. Джорджинѣ давно было извѣстно затруднительное положеніе, въ которомъ онъ находился; она узнала объ этомъ изъ его же неосторожнаго слова и берегла секретъ, какъ тайное звено соединявшее ее съ нимъ. Но этого она не подозрѣвала, и догадка сильно перепугала ее.

Она вдругъ засмѣялась, когда вопросъ леди Анны привелъ ее въ себя, и стала извиняться подъ какомъ-то благовиднымъ предлогомъ. Она скорѣе рѣшилась бы умереть чѣмъ выдать его тайну.

— Знаю, сказала она. — Онъ отправился въ Лексингтонъ, чтобъ избѣжать удовольствія обѣдать въ обществѣ столькихъ дамъ. Не слѣдовало надѣяться, что онъ оставется для насъ, мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Совершенно такъ, душа моя; та же мысль приходила и мнѣ въ голову, отвѣчала она. — Но я не вижу, почему бы ему не ночевать дома?

— Тысяча вещей могутъ задержать его, говорила Джорджина, закинувъ назадъ свою хорошенькую головку, чтобы прохладитъ свои щеки, раскраснѣвшіяся отъ лихорадочнаго жара. — И кто знаетъ, можетъ, онъ отправился къ сэръ-Джону Инграмъ? Прошлымъ годомъ я разъ ужасно взбѣсила его, поддразнивъ его этимъ неуклюжимъ Инграмомъ. Мама чуть не прибила меня за это.

— Джорджина, подержите пожалуста за край этотъ листъ, просила леди Анна. — Это возьметъ у васъ не болѣе минуты.

— А такъ какъ мы теперь каждая за своимъ дѣдомъ, не сыграете да вы намъ что-нибудь, Сара? сказала мистрисъ Сентъ-Джонъ. — У меня до сихъ поръ не выходитъ изъ головы очаровательный мотивъ изъ Бенедикта, который вы играли, когда мы были у васъ въ послѣдній разъ.

Сара подошла къ фортепіано и стала играть. Нѣсколько минутъ Джорджина наблюдала за группой, и увѣрившись, что всѣ эти добрыя души ничего не подозрѣваютъ, вышла изъ комнаты.

Снявъ съ вѣшалки шляпку и мантилью — такъ какъ мистрисъ Боклеркъ требовала, чтобы при выходѣ изъ дому эти вещи была непремѣнно на рукѣ, — и накинувъ ихъ на себя, Джорджина вышла, стараясь пройдти такъ, чтобъ ее не было видно изъ оковъ гостиной. Куда же шла эта страстная, безразсудная дѣвушка? Не-зачѣмъ спрашивать. Повинуясь своей увлекающейся, свободной и безпечной натурѣ, она спѣшила въ Барли-Моу, чтобъ увидѣть Фредерика Сентъ-Джона.

Имя Барли-Моу, безъ сомнѣнія, дико звучитъ въ ушахъ читателя. Но въ этомъ тихомъ мѣстечкѣ, Барли-Моу былъ такой же солидный и почтенный домъ, какъ и всякій другой. Джорджина не разъ хаживала сюда съ своимъ отцомъ посидѣть минутъ съ десять съ одною изъ дочерей здѣшняго хозяина, которая давно уже была больна, а въ настоящее время готовилась отойдти въ другой міръ.

Она шла съ быстротой паровоза и въ три минуты достигла Барли-Моу. Хозяинъ, простой, почтенный, старый йомемъ въ желтой курткѣ и въ сапогахъ съ отворотами, бывшій и фермеромъ, и содержателемъ трактира, вышедъ ей навстрѣчу.

— Мери не очень здорова, миссъ, говорилъ онъ скорѣе обыкновеннаго. — Она лежитъ. Я боюсь обезпокоить васъ и не смѣю просить васъ взойдти къ ней сегодня.

— Я не затѣмъ пришла, чтобы видѣть ее, отвѣчала Джорджина, не знавшая церемоній. — мистеръ Фредерикъ Сенть-Джонъ здѣсь?

Хозяинъ, повидимому, попался врасплохъ. Ему не хотѣлось бы сказать правду, но онъ не могъ по чистой совѣсти отвѣчать отрицательно, и вмѣсто отвѣта, только таращилъ глаза.

— Я знаю, онъ здѣсь, сказала Джорджина. — Нечего запираться.

— Да, миссъ, онъ здѣсь, это правда. Но я не могъ сказать этого.

— Мнѣ надо видѣть его, продолжила она, идя въ гостиную, на этотъ разъ пустую. — Скажите ему, чтобъ онъ пришелъ ко мнѣ.

Должно-быть, Фредерикъ не могъ никуда пойдти безъ своего надзиратедя, потому что, когда онъ спустился сверху и вошелъ въ комнату, шляпа и голова этого человѣка показались изъ-за его плечъ.

Фредерикъ гордо махнулъ ему и заперъ дверь, чтобъ отдѣлаться отъ него.

— Джорджина, что привело васъ сюда?

— Какъ это случилось? торопливо спросила она, не отвѣчая на его вопросъ. — Неужели васъ въ самомъ дѣдѣ арестовали?

— Да, въ самомъ дѣлѣ, отвѣчалъ онъ гордымъ тономъ, подъ которымъ скрывалось, быть-можетъ, чувство горькаго униженія. — Чудо не въ этомъ, а въ томъ, какъ вы узнали объ этомъ.

— Я догадалась, сказала Джорджина.

— Догадались!

Она спокойно разказала ему все сначала: встрѣчу свою утромъ съ тѣмъ человѣкомъ, объявленіе мистрисъ Сентъ-Джонъ о полученной ею запискѣ и мнимое видѣніе леди Анны.

— Истина открылась предо мной въ одну минуту, заключила она. — Я поняла, что вы арестованы; я была увѣрена, что тутъ нѣтъ ничего другаго. Я вышла изъ комнаты, не говоря ни слова, и бѣгомъ пустилась сюда.

— Но зачѣмъ пришли вы сюда, Джорджина?

— Затѣмъ, чтобы видѣть васъ, спросить, не могу ли я въ чемъ-нибудь помочь вамъ? отвѣчала она просто. — Я заключила изъ вашей записки, что вы не смѣете сказать мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Не смѣю! Это не настоящее слово, Джорджина. Я хочу, если только можно, пощадить ее: я знаю, что это сильно огорчило бы ее. Не будь Исаакъ въ отсутствіи, вся эта исторія не продлилась бы и четверти часа. Но на свѣтѣ все дѣлается не такъ какъ ожидаешь.

— Вы думаете, что онъ…. что онъ…. но что могъ бы онъ сдѣлать? спросила она, обративъ къ нему свое озабоченное личико и серіозные глаза.

— Онъ заплатилъ бы искъ и освободилъ бы меня. Но пока ничего нельзя сдѣлать до его пріѣзда.

— Какъ великъ искъ?

Мистеръ Сентъ-Джонъ закусилъ губы.

— Нѣсколько сотенъ. Что вы такъ испугались?

— Но у него, конечно, нѣтъ столько наличныхъ денегъ, вскрикнула Джорджина.

Мистеръ Сентъ-Джонъ улыбнулся. — Не безпокойтесь, Джорджи; для человѣка, который привелъ меня сюда, одна подпись Сентъ-Джона Веферскаго будетъ значить то же что деньги. Онъ хорошо знаетъ кто, иначе онъ и не арестовалъ бы меня. Призвать меня сюда былъ очень ловкій маневръ.

— Кто онъ? опросила Джорджина, понижая голосъ, инстинктивно убѣжденная, что особа, о которой идетъ рѣчь, близехонько отъ двери.

— Онъ — никто. И совсѣмъ тѣмъ, въ силу законовъ, онъ полный мой хозяинъ въ настоящее время. Онъ считаетъ себя образцомъ благоразумія и снисходительности, въ чемъ надѣется убѣдить и меня; а то онъ живо запряталъ бы меня.

— Куда?

— Куда? это нехорошее слово, Джорджина: въ тюрьму.

— О! Но вы не допустите до этого? Нѣтъ?

— Исаакъ не допуститъ. Досадно, что онъ уѣхалъ именно сегодня. Странно, право, что ему вздумалось уѣхать сегодня, тогда какъ по цѣлымъ годамъ онъ сидитъ дома. Но нечего дѣлать, придется просидѣть здѣсь до его пріѣзда, прячась какъ мышь, чтобы меня не увидали и не разказали матушкѣ.

— Не могу ли я помочь вамъ? не могу же сдѣлать что-нибудь для васъ?

— Нѣтъ, ничего. Благодарю васъ, Джорджина. А вы все-таки предобрая дѣвушка.

Она надула свои хорошенькія губка.

— Храните только тайну. Да идите, какъ можно скорѣе, домой: что сказала бы ваша мама, еслибъ она знала, гдѣ вы?

— Бранила бы меня цѣлую недѣлю. Мистеръ Сентъ-Джонъ вернется завтра утромъ?

— Я самъ желалъ бы знать это. Я полагаю, что онъ будетъ между полуднемъ и вечеромъ. Намъ нужно поставить кого-нибудь стеречь его: онъ взялъ почтовыхъ, стало-быть поѣдетъ по верхней дорогѣ, не проѣзжая здѣсь. Я не смѣю послать записку въ Веферъ до его пріѣзда, потому что матушка, увидавъ мою руку, непремѣнно прочтетъ ее; не смѣю также довѣриться кому-нибудь изъ слугъ, чтобъ они сказали своему господину. Они сдѣлали бы изъ этого тайну, которая непремѣнно дошла бы до ушей матушки. Да сказать правду, я и не желалъ бы, чтобы слуги знали о моихъ дѣлахъ. На одного Брума можно бы положиться, но онъ уѣхалъ съ Исаакомъ,

— Довѣрьтесь мнѣ, сказала Джорджина съ жаромъ. — Поручите все мнѣ. Я постараюсь переговорить съ мистеромъ Сентъ-Джономъ, какъ только онъ пріѣдетъ. Если мнѣ не удастся видѣть его, я скажу Бруму.

Фредерикъ помолчалъ съ минуту. Вызовъ Джорджины, повидимому, устранялъ всѣ затрудненія.

— Но я не желалъ бы безпокоить васъ, Джорджина, говорилъ онъ, продолжая что-то думать.

— А я хочу, отвѣчала она, и румянецъ покрылъ ея щеки. — И не пробуйте отговаривать.

Онъ улыбнулся ея пылкости, онъ видѣлъ, какъ ей было пріятно послужить ему.

Она подошла къ двери, собираясь уйдти.

— Пусть будетъ по-вашему, Джорджина. Съ этихъ поръ я буду называть васъ моимъ другомъ въ нуждѣ.

Она быстро растворила дверь. На противоположной сторонѣ узкаго корридора, прислонившись къ стѣнѣ и устремивъ глаза прямо на нихъ, стоялъ незнакомецъ вѣрнымъ сторожемъ. Фредерикъ хотѣлъ что-то сказать, но увидавъ его, остановился и попросилъ Джорджину снова войдти въ комнату.

— Вы не станете говорить объ этомъ несчастіи вашимъ домашнимъ, Джорджина? знаютъ ли это тамъ? продолжалъ онъ, и въ голосѣ его вдругъ послышался дурно скрываемый страхъ. — Сара знаетъ объ этомъ?

— Если и знаетъ, возразила Джорджина, и сердце ея снова охватила прежняя боль, — то знаетъ не отъ меня.

Съ этими словами она бѣгомъ пустилась домой, чтобы тамъ не замѣтили ея отсутствія. Голова ея была занята одною мыслью.

— Сара! Сара! Вотъ единственная забота его жизни!

XIV. Ярмарка въ Анвикѣ.

[править]

Спускаясь по длинной, извивающейся улицѣ Анвика, прохожій могъ бы замѣтить перерывъ между домами по лѣвую сторону. Это былъ выгонъ или пустошь, принадлежавшая владѣльцу помѣстья, и никто не имѣлъ права строиться на ней. Примыкавшіе къ этому обширному грязному мѣсту закоулки служили отличнымъ притономъ для бродягъ и цыганъ. Но разъ въ годъ, въ продолженіе трехъ дней въ сентябрѣ мѣсяцѣ, мѣсто это оживлялось всею суматохой ярмарки. Тутъ были балаганы, заключавшіе въ себѣ всѣ чудеса міра, живыя и мертвыя; труппы странствующихъ актеровъ; палатки съ питьемъ; лотки съ фруктами, пряниками и копѣечными дудками; и посреди всего этого толпы гулякъ, царствовавшихъ здѣсь въ теченіе этихъ трехъ дней. Скромные лавочники, которыхъ выводили изъ себя эти барабаны и рожки, отбивавшіе у нихъ обычныхъ покупателей, сильно поговаривали, что «не мѣшало бы уничтожить этотъ соблазнъ»; но народъ вообще думалъ, что никто въ мірѣ не могъ привести въ исполненіе этой угрозы, исключая одного владѣльца помѣстья; онъ же могъ сдѣлать это не иначе, какъ отнявъ у нихъ право пользоваться этимъ мѣстомъ. Но какъ бы то ни было, покамѣстъ еще пустошь не отнималась, и народъ торжествовалъ.

Былъ ясный сентябрьскій день, и ярмарка сіяла полнымъ блескомъ, какъ и подобало первому ея дню. Все было устроено надлежащимъ образомъ: музыка громка, зазыванія балаганныхъ владѣльцевъ убѣдительны, наряды барышенъ и ихъ танцы изящны. Иначе и быть не могло, потому что въ этотъ день окрестные владѣльцы посылали сюда своихъ дѣтей (извѣстно было, что нѣкоторые хотѣли пріѣхать и сами); здѣсь встрѣчались горничныя и дворецкіе. Второй и третій день предоставлялись «оборышамъ», какъ выражалась эта высшая прислуга.

Итакъ, въ этотъ прекрасный сентябрьскій день ярмарка была во всемъ своемъ блескѣ; били въ барабаны, играли на флейтахъ, паяцы кричали, леди танцовали, а соперничавшіе между собою владѣтели балагановъ, въ пурпурныхъ и золотыхъ туникахъ, всѣ хоромъ заклинали публику. Въ это время можно было замѣтить на улицѣ двухъ почтенныхъ нянюшекъ, пробиравшихся къ очаровательному мѣсту. При каждой было по ребенку. На дѣтяхъ были черныя бархатныя платьица, обшитыя крепомъ, и соломенныя шляпы съ черною лентой. Младшему изъ нихъ, хорошенькому, свѣженькому мальчику, съ массой свѣтлыхъ кудрей, казалось, было около трехъ лѣтъ; другому — около пяти. Старшаго нельзя было назвать хорошенькимъ, но все лицо его дышало благородствомъ и умомъ. Несмотря на свое малолѣтство, онъ привлекалъ всеобщее вниманіе; передъ нимъ снимали шляпы, потому что этотъ ребенокъ былъ владѣлецъ помѣстья, наслѣдникъ Анвика, и самая ярмарка происходила на его землѣ.

Венѣ и Джорджу очень хотѣлось побывать на ярмаркѣ, да и не имъ однимъ; еще за недѣлю до ярмарки, съ того самаго времени какъ вколотили первый столбъ, означавшій будущій балаганъ, едва ли можно было найдти на милю въ окружности какую-нибудь нянюшку или ребенка, которые бы сохранили спокойное состояніе духа. Принсъ, однако, была исключеніемъ. Она, повидимому, не любила ярмарокъ, и глядя на Гонорію, нетерпѣливо ожидавшую наступленія этого торжества, презрительно закусывала свои тонкія губы. Между ними попрежнему не было пріязни, попрежнему давали онѣ волю своему язычку; и надо сказать правду, послѣднее слово всегда оставалось за Гоноріей. Въ это самое утро ярмарка была поводомъ къ отчаянной схваткѣ: Гонорія говорила все что могло очаровать дѣтей, описывая имъ всѣ предстоящія удовольствія; Принсъ противорѣчила ей на каждомъ словѣ, увѣряя, что неприлично водить дѣтей на ярмарку. Мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ приняла сторону Гоноріи, сказала Принсъ что она не видитъ причины лишать дѣтей удовольствія посмотрѣть на балаганы, и наконецъ приказала ей замолчать. Джорджъ заступился за свою няню, не потому чтобы былъ равнодушенъ къ ярмаркѣ, но просто для того чтобы показать привязанность къ своей нянѣ, а отчасти и свой характеръ, и назвалъ Гонорію «гадкою тварью». Веня возразилъ, что не Гонорія, а Принсь гадкая тварь, за что Джорджъ ударилъ его. Мистрисъ Карльтонъ сдѣлала ему выговоръ, а Веню приласкала и поцѣловала. Замѣчательно, что эта небывалая привѣтливость со стороны госпожи, это проявленіе любви къ Венѣ случилось именно утромъ того дня, который ознаменовался неожиданнымъ посѣщеніемъ мистера Исаака Сентъ-Джона. Въ послѣдствіи это припомнилось Гоноріи. «Словно нарочно такъ случилось!» ворчала она про себя.

Какъ бы то ни было, заступничество мистрисъ Сентъ-Джонъ въ настоящую минуту привело Гонорію въ хорошее расположеніе духа: будущаго она не могла видѣть; и когда онѣ встали изъ-за ранняго обѣда, Гонорія была въ какомъ-то упоеніи, довольная всѣми и каждымъ, исключая развѣ Принсъ. Что же касается до Принсъ, она, какъ ни въ чемъ не бывала, отправилась на ярмарку съ Джорджемъ, безстрастная и спокойная, какъ всегда. Въ то время какъ онѣ подошли къ балаганамъ, а двѣ пары маленькихъ ножекъ уже начали танцовать подъ звуки барабановъ, а передъ очарованными глазами замелькали паяцы и всякія другія прелести, на улицѣ промчалась запыленная почтовая карета, запряженная четверкой лошадей, и остановилась у трактира подъ вывѣской Колокола, какъ разъ напротивъ выгона. Почтовая карета четверкой стала уже рѣдкостью въ графствѣ, и обѣ нянюшки съ любопытствомъ глазѣли на нее, не подозрѣвая, что въ ней сидитъ тотъ, кто, въ качествѣ опекуна, имѣетъ полную власть надъ наслѣдникомъ Анвика.

Первый балаганъ, въ который они вошли (слѣдуя правилу приберегать лучшее къ концу), былъ не что иное, какъ скромный шалашъ, котораго entrée состояло изъ зеленаго байковаго одѣяла съ загнутыми углами. На бѣдой коленкоровой вывѣскѣ написано было черными буквами: «Магазинъ иностранныхъ рѣдкостей». Разные предметы были нарисованы на красной простынѣ, протянутой подъ этими буквами; но неизвѣстно, былъ ли артистъ не совсѣмъ точенъ въ своихъ выраженіяхъ, или иностранныя рѣдкости были вовсе незнакомы роднымъ глазамъ. Входъ стоилъ три пенса, барабанъ былъ громокъ, а содержатель балагана великолѣпенъ какъ своею персоной, такъ и убѣдительностью.

— Я войду въ этотъ, сказала Гонорія. — Полагаю, вамъ не будетъ надобности пугаться того, что вы увидите въ этомъ балаганѣ, прибавила она обращаясь къ Принсъ такимъ тономъ, въ которомъ, надо признаться, была порядочная доля важничанья. — Тутъ не танцуютъ.

Единственнымъ отвѣтомъ Принсъ была презрительная мина, показавшаяся на ея губахъ, а она вошла съ Джорджемъ въ балаганъ, гдѣ труппа исполняла какую-то мудреную кадриль. Гонорія заплатила за себя три пенса, поспорила съ пріемщикомъ, что Веню можно бы впустить за полтора, на что этотъ господинъ отвѣчалъ ей, что у нихъ для дворянскихъ дѣтей половинной цѣны не полагается, и вошла въ балаганъ.

Подобно всякимъ другимъ балаганамъ, внутренность его не исполняла обѣщаній, какія сулила наружность. Тутъ были каменныя крокодилъ и разныя другія мертвыя чудища. Гонорія отворачивала свой носъ и ворчала, что слѣдовало бы потребовать деньги назадъ; но вниманіе Вени было приковано хорошенькою моделью церкви съ колокольней, на пьедесталѣ изъ зеленаго моха. Она была бѣлаго цвѣта и ея прозрачныя, разноцвѣтныя окна были весело освѣщены свѣчкой, поставленною внутри. Въ самомъ дѣлѣ, кто была очень красивенькая и замѣтная вещица въ черномъ балаганѣ, и Веня не могъ оторваться отъ нея. Какъ далека была Гонорія отъ мысли, что этотъ случай будетъ имѣть такое печальное вліяніе на безсознательнаго ребенка!

— Пойдемъ, оказала она нетерпѣливо. — Я тебѣ сама сдѣлаю такой же, Веня.

— Какъ же ты его сдѣлаешь? быстро спросилъ Веня.

— Изъ бѣлой бумаги, да изъ нѣсколькихъ лучинокъ, вотъ и все, Веня. Принсъ, пожалуй, войдетъ домой и наскажетъ мамѣ, что мы нарочно ее оставили. Вѣдь она лживая вотъ какъ этотъ крокодилъ.

— Не можешь ли ты купить мнѣ это, Гонорія? возразилъ Веня, не трогаясь съ мѣста.

— Разумѣется, не могу, отвѣчала Гонорія. — Какой ты глупенькій, что спрашиваешь это! Вѣдь здѣсь вещи не для продажи; этотъ народъ живетъ тѣмъ, что показываетъ ихъ. Да все это дрянь! Однакоже, идете ли вы, мистеръ Веня?

— Обѣщаешь ли ты сдѣлать мнѣ такую? настаивалъ Веня.

— Хорошо, сдѣлаю. Ну!

— Когда?

— Какъ только достану все нужное. Да ну, иди же.

Веня не охотно двинулся съ мѣста, а пока Гонорія не вытащила его черезъ зеленое байковое отверстіе, онъ не отрывалъ глазъ отъ предмета, такъ сильно поразившаго его.

Между тѣмъ мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ оставалась дома одна. Склонная къ тихой жизни, она большею частью сидѣла дома, рѣдко посѣщая общество, а недавняя смерть мужа избавляла ее отъ праздныхъ посѣтителей. Одна только страсть, казалось, поглощала всю ея жизнь, исключая всѣ другія; она наполняла каждый уголокъ ея сердца, управляла всѣми ея поступками, заглушала даже ея печаль по мужѣ — эта страсть была любовь къ ея ребенку. Слово «любовь» недостаточно выражаетъ ея чувство: это была огненная страсть, грозившая уничтожить въ ней всякое здоровое побужденіе. И она понимала это, но сознавала, что не можетъ быть другою.

Одна мысль никогда не оставляла ея, можно сказать, что она не выходила у нея изъ головы съ самаго дня смерти ея мужа, это мысль — что Веня глава Анвика, со всѣми богатствами и почестями, а она, она, Шарлотта Карльтонъ, такая гордая по натурѣ, имѣла домъ и содержаніе только потому, что была его опекуншей, и Джорджъ былъ тутъ ничто. Эти размышленія какъ острыя иглы кололи ее, они терзали и мучили ея дурно направленное сердце. Не побуждай она себя, ея размышленія, переходя отъ одной больной мысли къ другой, могли бы дойдти до страшной мысли, которой она сама ужаснулась бы. При первомъ пробужденіи ранняго утра, въ лихорадочныхъ мечтахъ полуночнаго уединенія, въ полномъ блескѣ и шумѣ полудня, одна мысль неотлучно преслѣдовала ее: — еслибы Веня умеръ, ея сынъ былъ бы наслѣдникомъ.

Сознавала ли она, какъ опасны подобныя мысли? Нѣтъ. Еще и теперь она любила возвращаться къ ихъ первоначальному источнику — къ несчастію, случившемуся съ Веней. Когда ребенка вытащили изъ воды мертваго, какъ полагали, сердце мистрисъ Сентъ-Джонъ сильно забилось, не отъ печали, но оттого что у нея явилась мысль, которой она прежде никогда не имѣла, или которая, быть-можетъ, спала въ ней.

Ея возрастающая нелюбовь къ Венѣ могла бы послужить ей предостереженіемъ. Это чувство было слѣдствіемъ непониманія настоящаго положенія дѣлъ: она видѣла въ Венѣ какого-то злаго духа, единственное назначеніе котораго на землѣ было стоять на дорогѣ ея ребенка и лишать его того, на что онъ могъ бы имѣтъ право по рожденію. Она боролась съ этою нелюбовью или, лучше сказать, ненавистью, потому что нелюбовь ея обратилась въ это чувство — а въ своемъ обращеніи съ ребенкомъ она выдерживала постоянную борьбу. Никто кромѣ ея не зналъ, чего ей стоило показывать что она любитъ Веню и не дѣлать никакой разницы между дѣтьми. Она боролась съ собой — отдадимъ ей справедливость — не потому чтобъ она видѣла какую-нибудь опасность, но потому что ею руководило чувство справедливости. Сегодня утромъ, взявъ сторону Вени и поцѣловавъ его, она слѣдовала обязанности быть справедливою. Но едва дѣти скрылись изъ виду, старыя, нехорошія чувства снова овладѣли ею, и она предалась безумнымъ мечтамъ и грезамъ о томъ, что бы она стала дѣлать, еслибъ Анвикъ принадлежалъ Джорджу, а не Венѣ. Повѣрите ли, у нея вошло въ привычку повторять про себя ихъ имена, прибавляя къ нимъ ихъ будущій титулъ: «сэръ Веніаминъ Сентъ-Джонъ», «сэръ Джорджъ Сентъ-Джонъ», и по ея мнѣнію одно имя (не нужно спрашивать которое) звучало въ тысячу разъ благозвучнѣе другаго.

Какъ ни сознавала она все это, но опасности она еще не замѣчала. Въ ночь смерти своего мужа она дала слово исполнить во всей точности свои обязанности по отношенію къ маленькому пасынку; и когда была прочтена статья духовнаго завѣщанія, уполномочивавшая мистера Сентъ-Джона, владѣтеля замка Веферскаго, взять отъ нея ребенка, сердце ея болѣзненно сжалось, потому что она видѣла въ этомъ недостатокъ довѣрія къ ней мужа.

На одна женщина не желала такъ быть справедливою въ отношеніи къ пасынку, какъ Шарлотта Карльтонъ: и еслибы только сила воли не измѣняла ей, она исполнила бы свое желаніе. Однимъ изъ результатовъ ея добраго намѣренія сдержать свое слово было то, что Гонорія осталась при своемъ мѣстѣ. Она очень не любила эту дѣвушку за ея сильную привязанность къ Венѣ и за то, что она всегда принимала сторону Вени въ его ссорахъ съ Джорджемъ, нѣсколько капризнымъ молодымъ джентльменомъ, но она не хотѣла разчесть ее. И Гонорія обязана была сохраненіемъ своего мѣста не столько тому, что мистеръ Сентъ-Джонъ, умирая, желалъ, чтобъ она оставалась при Венѣ, сколько собственному желанію Шарлотты быть вѣрною своимъ обязанностямъ. Изъ всей прислуги одна Гонорія, исключая, быть-можетъ, только Принсъ, замѣтила нелюбовь второй мистрисъ Сентъ-Джонъ къ ея маленькому питомцу; она поняла, какъ будто прочла въ книгѣ, что ея госпожа видитъ въ Джорджѣ настоящаго наслѣдника, а въ Венѣ похитителя его правъ. Это возмущало Гонорію и пробуждало въ ней чувство негодованія, смѣшаннаго со злостью, прорывавшееся иногда и въ ея обращеніи. Не подозрѣвая настоящей причины, Шарлотта приписывала это ея пылкому характеру. Теперь мы, кажется, довольно сказали о душевномъ состояніи мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ. Она старалась быть справедливою; но страсти и предубѣжденія была у нея сильны, необыкновенно сильны, а умъ ея дурно направленъ.

Размышленія ея были прерваны появленіемъ въ аллеѣ какого-то экипажа. Она увидала, что экипажъ былъ изъ трактира Колоколъ, и въ ней заговорилъ материнскій страхъ: ей думалось, ужь не случилось ли какого несчастія съ Джорджемъ, и не его ли привезли домой. Но оказалось, что въ коляскѣ сидѣлъ только одинъ джентльменъ, и тотъ незнакомый, небольшаго роста, съ пріятнымъ, нѣжнымъ лицомъ.

Давно не удивлялась она такъ какъ теперь, когда, взглянувъ на поданную ей карточку, увидала, что посѣтитель ея былъ мистеръ Сентъ-Джонъ изъ замка Веферь. Ужь не за тѣмъ ли онъ пріѣхалъ, чтобы взять Веню? Эта мысль мгновенно пробудила въ ней всю любовь къ ребенку ея сердца и вызвала краску обиды на щекахъ. Но когда вошелъ Исаакъ, она успѣла оправиться, и съ милою вѣжливостью протянула ему свою руку: она видѣла, что ей нечего было опасаться.

Но, можетъ-быть, еще пріятнѣе было для нея, какъ и для всякой суетной женщины, — а Шарлотта была одною изъ такихъ, — замѣтить по лицу Исаака и его манерамъ, какого рода впечатлѣніе произвела она на него. Молодая вдова, красавица, съ своимъ кроткимъ и покорнымъ видомъ, она пробуждала глубокій интересъ. Она обливалась слезами, когда рѣчь зашла о ея мудѣ, о Венѣ; она говорила мистеру Сентъ-Джону, что если онъ возьметъ отъ нея Веню, то разобьетъ ея сердце.

Это была не болѣе какъ метафора. И очень вѣроятно, что мысль объ опасности, какая могла грозить ея двумъ тысячамъ ежегоднаго дохода преобладала въ ней надъ всякомь чувствомъ. Но мистеръ Сентъ-Джонъ принялъ все это за чистую любовь и увѣрялъ ее, что, по его мнѣнію, не можетъ бытъ такой причины, которая заставила бы это взятъ отъ нея Веню. Въ самомъ дѣлѣ, она произвела на него очень пріятное впечатлѣніе; онъ былъ почти очарованъ ею.

— Отвѣтите ли вы мнѣ на одинъ вопросъ? спросила мистрисъ Сентъ-Джонъ. — Никто кромѣ васъ не можетъ разрѣшить его. Почему мой мужъ предоставилъ вамъ эту власть? Не сомнѣвался ли онъ во мнѣ?

— Не знаю почему, отвѣчалъ мистеръ Сентъ-Джонъ, — развѣ не опасался ли онъ, что вы будете слишкомъ добры къ ребенку, будете потворствовать ему къ его же вреду. Дѣйствительно, я помню, какъ онъ говорилъ разъ, что вы не довольно строги и что заботиться о двухъ дѣтяхъ будетъ слишкомъ тяжело для васъ.

Она промолчала. Затѣмъ стала говорить о постороннихъ предметахъ, а Исаакъ пробесѣдовалъ съ нею нѣсколько времени. Она сожалѣла, что Вени не случилось дома въ это время, и смѣялась отъ души, когда мистеръ Сентъ-Джонъ разказывалъ ей о шумѣ барабановъ, оглушившихъ его. Она поспѣшила предложить ему остаться въ Анвикъ-Галлѣ до завтра, но онъ отказался, ссылаясь на то, что человѣкъ онъ хворый. Онъ оставилъ за собой двѣ комнаты въ Колоколѣ. Для себя, и для своего человѣка, и просилъ отпуститъ Веню на слѣдующее утро къ нему завтракать.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ тотчасъ же согласилась.

— Позвольте и нянѣ придти съ вамъ, сказалъ онъ мистрисъ Сентъ-Джонъ, прощаясь. — Мнѣ хотѣлось бы видѣть няню моего маленькаго воспитанника, поговоритъ съ ней и предложить ей подарокъ въ знакъ моего расположенія къ ней.

И на эту просьбу тотчасъ послѣдовало согласіе и мистеръ Сентъ-Джонъ окончательно распрощался съ своею вдовствующею кузиной, намѣреваясь на слѣдующій день тотчасъ же послѣ завтрака отправиться домой.

На возвратномъ пути въ Колоколъ, уже почти проѣхавъ паркъ, онъ увидалъ двухъ нянюшекъ съ дѣтьми. Тотчасъ догадавшись кто онѣ, онъ велѣлъ остановиться, отворилъ дверцу, и не выходя изъ экипажа, сталъ разговаривать съ ними.

Его питомецъ оказался благородный мальчикъ, съ открытымъ, умнымъ личикомъ; другой былъ хорошенькій малютка-игрушка, съ свѣжимъ личикомъ, свѣтлыми локонами, и съ капризными манерами, показывавшими въ немъ балованнаго ребенка. Дѣти тотчасъ же подружились съ нимъ и принялись показывать игрушки, которыя несли съ собой: одинъ показывалъ свой калейдоскопъ, другой — барабанъ. Веня разказывалъ ему какую-то непонятную исторію о «церкви», которую сдѣлаетъ ему Гонорія, Джорджикъ выбивалъ дробь на барабанѣ. Исаакъ спросилъ Гонорію, не она ли та няня, о которой говорилъ ему ея покойный господинъ и которая была неразлучно съ Веней съ самаго его рожденія? Получивъ утвердительный отвѣтъ, онъ сказалъ ей, чтобъ она приходила къ нему въ Колоколъ завтра утромъ вмѣстѣ съ мистеромъ Веней. Онъ далъ Принсъ соверенъ; а дѣтямъ обѣщалъ прислать сегодня же вечеромъ цѣлый коробъ игрушекъ, и затѣмъ распростился съ ними. Никто изъ нихъ не замѣтилъ его горба, во всѣ думали: какого маленькаго роста этотъ джентльменъ.

Веня несъ мамѣ въ подарокъ сткляночку духовъ, съ голубыми и бѣлыми полосками, съ узкимъ горлышкомъ, за которую онъ заплатилъ три пенса. Онъ поцѣловалъ маму, подавая ей сткляночку. Джорджъ хотѣлъ подаритъ мамѣ сладкій пирожокъ, но, къ несчастію, съѣлъ его дорогой. Тронулъ, ли ее этотъ контрастъ или, вслѣдствіе близости Исаака Сентъ-Джона, она хотѣла показаться любящею матерью: на поцѣлуй Вени она отъ души отвѣтила тѣмъ же, похвалила его подарокъ, засунувъ его за поясъ, а Джорджу сказала, что онъ маленькій эгоистъ. Какъ ни радовалась Гонорія, какъ ни желала похвастаться передъ Принсъ, та не соблаговолила обратить на нее свое вниманіе. Мистрисъ Сентъ-Джонъ была такъ мила, что попросила Гонорію одѣть завтра Веню какъ можно лучше и сказала, что для нихъ запрягутъ пони.

Приказаніе было исполнено. На другой день, за завтракомъ у мистера Сентъ-Джона, Веню угощали вареньемъ и тому подобными сластями. Брумъ и Гонорія прислуживали имъ. Послѣ завтрака Бруму было приказано взять мистера Веню на ярмарку, показать ему слона и все что Брумъ найдетъ нужнымъ; а Гонорію попросили посидѣть пока съ мистеромъ Сентъ-Джономъ.

Онъ не видалъ другаго средства какъ обратиться прямо къ нянѣ и узнать отъ нея, хорошо ли Венѣ при мачихѣ. Припомнивъ все что онъ видѣлъ при вчерашнемъ визитѣ, онъ былъ далекъ отъ мысли что Венѣ не хорошо, но все же желалъ въ этомъ удостовѣриться.

На его вопросы Гонорія отвѣчала такъ откровенно, какъ только могла. Но должно замѣтить, что во случаю милостиваго расположенія своего къ госпожѣ, возбужденнаго послѣднимъ происшествіемъ (или точнѣе, по случаю милостиваго расположенія госпожи къ ней) Гонорія отзывалась о мистрисъ Сентъ-Джонъ лучше чѣмъ отозвалась бы во всякое другое время. Сущность ея отвѣтовъ была такова: если мистрисъ Сентъ-Джонъ и не балуетъ Веню, то съ другой стороны нельзя сказать, чтобъ она вообще не любила его.

Это нѣсколько удивило Исаака.

— Мнѣ показалось, сказалъ онъ, — что она слишкомъ добра къ нему.

Гонорія покачала головой.

— Мистрисъ Сентъ-Джонъ слишкомъ добра къ своему собственному ребенку, сэръ; она страшно балуетъ его, но за мистера Веню нечего опасаться.

— Вы не хотите, полагаю, сказать этимъ, что она не любитъ его? возразилъ мистеръ Сентъ-Джонъ, нѣсколько затрудняясь, какъ бы выразиться съ должнымъ уваженіемъ къ мистрисъ Сентъ-Джонъ, говоря о ней съ ея служанкой.

— Нѣтъ, сэръ, этого нельзя сказать. Она обращается съ обоими совершенно одинаково, развѣ только что она младшаго все цѣлуетъ и обнимаетъ, и больше бываетъ съ нимъ. Что же касается до мистера Вени, то на дняхъ она такъ прибила его, что онъ плакалъ отъ боли. И совершенно безъ всякой вины. По крайней мѣрѣ, я не знаю чѣмъ онъ провинился.

Мистеръ Сентъ-Джонъ улыбнулся.

— Вы знаете, небольшое исправленіе полезно для мальчиковъ.

— Я и не говорю, что оно безполезно. Какъ бы то ни было, со смерти покойнаго господина дѣло идетъ гораздо лучше чѣмъ я ожидала.

— Итакъ, вы не можете сказать мнѣ ничего такого, что побудило бы меня вмѣшаться въ воспитаніе Вени? Вы не видите никакого повода, по которому бы онъ не долженъ былъ оставаться на попеченіи своей мачихи.

— Нѣтъ, сэръ, я не вижу ничего такого. Притомъ, я вѣдь постоянно съ нимъ и могу о немъ заботиться и здѣсь такъ же хорошо, какъ и въ другомъ мѣстѣ. Я никогда не допущу, чтобы съ нимъ случилось что-нибудь.

Это были ея послѣднія слова, а мистеръ Сентъ-Джонъ далъ понять, что конференція кончена.

— Вы видите, сказалъ онъ, — я говорю съ вами, какъ съ вѣрною нянькой ребенка; вашъ покойный господинъ говорилъ мнѣ, что вамъ можно довѣрять вполнѣ. Въ интересахъ маленькаго сироты, пусть все, что мы говорили, остается между нами. Помните всегда, что если случится что-нибудь непредвидѣнное, или понадобится вамъ моя помощь или совѣть, ваше письмо всегда найдетъ меня въ замкѣ Веферъ. Я буду пріѣзжать сюда время отъ времени: здоровье мое не позволяетъ мнѣ посѣщать васъ часто. Надѣюсь, Веня будетъ часто писать ко мнѣ.

Съ этими словами онъ вложилъ въ руку Гоноріи порядочный подарокъ, говоря, что это награда за ея хлопоты и вниманіе къ ребенку. Слезы лились изъ глазъ Гоноріи, когда она принимала этотъ знакъ вниманія; но деньги не могли увеличить ея ревнивой любви къ Венѣ.

Ребенокъ воротился въ восторженномъ состояніи, потому что онъ видѣлъ слона и всякія другія чудеса. Онъ отправился съ Гоноріей домой, съ поклономъ для мистрисъ Сенть-Джонъ и съ цѣлымъ коробомъ игрушекъ для себя и для Джорджа, а Исаакъ отправился къ себѣ домой, въ замокъ Веферъ.

XV. Только какъ братъ и сестра.

[править]

Сумерки уже замѣнили сентябрскій полдень, а владѣлецъ Веферскаго замка еще не пріѣзжалъ. Миссъ Джорджина Боклеркъ не знала что дѣлать. Рѣшившись во что бы то ни стало исполнить свое обѣщаніе и увѣдомить Исаака о несчастіи, постигшемъ его брата, такъ чтобы мистрисъ Сентъ-Джонъ ничего не замѣтила, она видѣла къ этому только одно средство: переговорить съ Исаакомъ въ тотъ промежутокъ времени, когда онъ выйдетъ изъ экипажа и будетъ входить въ домъ. Съ этою цѣлью, почти все время послѣ полудня она была на-сторожѣ, стараясь чтобъ ее не замѣтили изъ оконъ, и готовая всякую минуту, какъ только покажется экипажъ, спокойно двинуться впередъ, какъ бы обыкновенная посѣтительница. Но экипажъ не показывался, а Джорджина, чувствуя что близокъ часъ обѣда, не знала что ей дѣлать: ждать ли мистера Сентъ-Джона, или показаться дома во избѣжаніе криковъ и шума, что непремѣнно будетъ, если она не явится въ обѣденное время.

Теряя всякую надежду и почти рѣшаясь на какую-нибудь отчаянную попытку, хотя и не зная на какую именно, — она услыхала стукъ колесъ, къ дому быстро подъѣхала пыльная коляска четверней. Джорджина не менѣе проворно кинулась за ней. Но не успѣла она дойдти до воротъ, не успѣли еще отворить въ коляскѣ дверцу, какъ изъ дому вышла мистрисъ Сентъ-Джонъ, поднявъ руки и растерянно возвышая голосъ.

Это выходило изъ обычнаго порядка вещей, и Джорджина пріостановилась на мѣстѣ: ей не хотѣлось подходить къ Исааку въ такую минуту. Отъ всего сердца посылая мистрисъ Сентъ-Джонъ хоть въ Азію, Джорджина прислушивалась къ происходившему разговору и уловила изъ него, что въ замкѣ Веферъ безпокоились о Фредерикѣ. Съ прошедшаго дня его тамъ не видали и даже не слыхали объ немъ. Послѣ оказалось, что онъ написалъ другую записку мистрисъ Сентъ-Джонъ о своемъ исчезновеніи, но посланный съ нею такъ и не передалъ записки. Джорджина не могла приблизиться, а пока она поджидала, мистеръ Сентъ-Джонъ, вмѣстѣ съ своею мачихой, скрылись за дверями. Она чуть не заболѣла отъ волненія. Сообразили ли вы, чѣмъ долженъ былъ показаться подобный арестъ молодой дѣвушкѣ, несвѣдущей въ свѣтскомъ обычаяхъ? Угроза тюрьмой тому, кто всѣхъ милѣе! Это казалось ей какомъ-то страшнымъ бѣдствіемъ, какимъ-то ужаснымъ позоромъ, отъ котораго Фредерику Сентъ-Джону во всю жизнь не отдѣлаться. Еслибъ ея жизнь зависѣла отъ свиданья съ Исаакомъ, то и тогда она не могла бы добиваться этого свиданія болѣе страстно и болѣе рѣшительно чѣмъ какъ добивалась теперь.

Пока она стояла тутъ, прячась за миніатюрно-декоративными кустарниками лужка, и почти незамѣтная въ вечернемъ сумракѣ, къ этой сторонѣ коляски подошелъ мистеръ Брунъ, отворилъ дверцу и сталъ доставать что-то изъ-подъ сидѣнья. Миссъ Боклеркъ бросилась къ нему; она была вовсе не робкая молодая дѣвушка, напротивъ, черезчуръ смѣлая и развязная, когда цѣлью ея было правое дѣло.

— Брумъ, сказала она въ волненіи, сообщавшемъ ея голосу покоряющій оттѣнокъ: — мнѣ надо видѣть мистера Сентъ-Джона. Я должна видѣть его, безъ всякаго отлагательства, если я обойду кругомъ въ ту дверь и проберусь къ нему въ пріемную, не постараетесь ли вызвать его ко мнѣ? Онъ, кажется, въ гостиной съ мистрисъ Сентъ-Джонъ.

Минуту или двѣ Брумъ только глаза пялилъ. Онъ считалъ деканскую дочку, если правду сказать, нѣсколько вѣтреною молодою дѣвицей и никакъ не полагалъ, чтобъ у нея могло быть какое-нибудь дѣло до мистера Сентъ-Джона; то-есть, важное какое-нибудь.

— Онъ чрезвычайно усталъ, миссъ Боклеркъ, наконецъ проговорилъ онъ: — я полагаю, что онъ сегодня не въ состояніи принять кого бы то на было.

— Не будьте же идіотомъ, Брумъ, повелительно возразила молодая особа: — говорятъ вамъ, я должна его видѣть: дѣло идетъ почти о жизни и смерти. Вы его ко мнѣ вызовите такъ или иначе, только смотрите, чтобы не возбудить подозрѣнія въ мистрисъ Сентъ-Джонъ.

Сказавъ это, она прокралась вокругъ дома въ пріемную мистера Сентъ-Джона, — въ ту малую комнатку, гдѣ вы его нѣкогда видѣли. Брумъ, все еще сомнѣваясь, но не видя другаго средства, кромѣ послушанія, выбралъ изъ коляски вещи, передалъ ихъ лакею и затѣмъ пошелъ въ гостиную.

Господинъ его не сидѣлъ, а стоялъ, поэтому Брумъ зналъ, что онъ не располагаетъ долѣе оставаться въ этой комнатѣ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ разказывала ему про то, что она называла таинственнымъ повеленіемъ Фреда, и показывала полученную наканунѣ записку. Она говорила словно жалуясь и высказывала мнѣніе, что вѣтренникъ сынъ ея простился съ ней на французскій манеръ, отъѣзжая въ Лондонъ. Какъ бы то ни было, мистеру Сентъ-Джону нечѣмъ было помочь ей въ этомъ случаѣ; да и усталость его на самомъ дѣдѣ была такова, что онъ никакимъ образомъ многаго бы и не сдѣлалъ. При чрезвычайномъ тѣлесномъ утомленіи сила еще почерпается иногда изъ мощи духа: но онъ, повидимому, не придавалъ большой важности тому, что говорила мистрисъ Сентъ-Джонъ. Онъ вышедъ изъ комнаты, захватовъ письмо съ собою, и тутъ-то Брумъ остановилъ его.

— Будьте такъ добры, сэръ, зайдите на минутку въ вашу пріемную.

— Я иду на верхъ, Брумъ. Цѣлые годы не чувствовалъ я такой усталости.

— Но… простите меня, сэръ, продолжалъ Брумъ, говоря тѣмъ же тихимъ и сдержаннымъ голосомъ, что нѣсколько удивляло его господина: — васъ…. васъ тамъ спрашиваютъ. Если вамъ угодно пожаловать сюда, сэръ, я объясню.

Мистеръ Сентъ-Джонъ отошелъ подальше отъ гостиной, чего Бруму, очевидно, и хотѣлось:

— Миссъ Боклеркъ дожидается васъ, шепнулъ онъ, проходя большой залой: — она говоритъ, что желаетъ сказать вамъ словечко по секрету.

— Миссъ Боклеркъ!

Сильно удивляясь не тому, конечно, что она желаетъ поговорить съ нимъ (въ этомъ не было ничего необыкновеннаго), но виду таинственности, который Брумъ, казалось, придавалъ дѣлу, мистеръ Сентъ-Джонъ пошелъ въ гостиную. Джорджина сновала въ ней, напоминая птичку въ клѣткѣ, едва будучи въ состояніи подавить свое нетерпѣніе.

— Я васъ дожидалась на дворѣ съ двѣнадцати часовъ! воскликнула она, совершенно забывъ всякій церемоніалъ встрѣчи: — ужь я думала, что вы никогда не пріѣдете.

— Вамъ именно меня нужно? спросилъ мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Нужно ли мнѣ васъ! Да мнѣ еще никого въ жизни не бывало такъ нужно. Сказывала вамъ мистрисъ Сентъ-Джонъ, что Фредерикъ скрылся?

— Да. Она полагаетъ, что онъ уѣхалъ въ Лондонъ…

— Какой вздоръ! вскрикнула Джорджина, сдергивая шляпку и открывъ пылающія щеки; — какъ будто онъ могъ уѣхать въ Лондонъ такимъ манеромъ! Я пришла разказать вамъ о немъ, мистеръ Сентъ-Джонъ. Ему некому было довѣрится, вотъ онъ и довѣрился мнѣ; онъ не могъ послать къ вамъ письма въ ожиданіи вашего пріѣзда, чтобы мистрисъ Сенть-Джонъ не распечатала его. Онъ теперь въ Барли-Моу; онъ арестантъ.

— Онъ — что? воскликнулъ мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Онъ вчера поутру арестованъ. Я видѣла какъ это сдѣлалось, но тогда еще не поняла. Тамъ ужасный человѣкъ, въ огромной, высокой шляпѣ; онъ-то и засадилъ его въ Барли-Моу, пока вы не выручите.

Исаакъ Сентъ-Джонъ опустился въ кресло, огорченный, растерянный. Такъ какъ онъ жилъ въ совершенномъ удаленіи отъ свѣта, никогда не входя лично въ столкновеніе съ его подводными камнями и мелями, то понятно, что подобнаго рода дѣло должно было потрясти его едва ли въ меньшей степени чѣмъ самоё молодую дѣвушку, стоявшую здѣсь и глядѣвшую на него большими сѣро-голубыми глазами.

— Арестованъ! пробормоталъ онъ: — Фредерикъ!

— Вы пойдете, выручите его, не правда да? сказала Джорджина: — нужно страшную кучу денегъ; онъ сказалъ нѣсколько сотъ; но вѣдь вы заплатите за него?

— Да, заплачу, разсѣянно отвѣтилъ мистеръ Сентъ-Джонъ, какъ бы теряясь въ мысляхъ: — по какому случаю онъ вамъ-то это разказывалъ, Джорджина?

— Ахъ, да я ходила туда и видѣла его. Я угадала что случилось, теперь нѣкогда толковать какъ аменно; только я пошла. Ему не было бы никакой пользы запираться въ этомъ, впрочемъ, я обѣщала хранить его тайну. Онъ дрожитъ какъ въ лихорадкѣ, чтобы мистрисъ Сентъ-Джонъ не провѣдала.

Исаакъ Сентъ-Джонъ всталъ, отворилъ дверь и позвалъ Брума. Миссъ Боклеркъ воспользовалась случаемъ ускользнуть.

— Мнѣ теперь всю дорогу надо бѣжать домой, шепнула она: — мамаша, должно-быть, ужь давно хватилась меня. Я скажу ей, что дожидалась тутъ, желая посмотрѣть на вашъ пріѣздъ; это не выдумка.

— Вы сохраните это въ тайнѣ, моя малая! умоляющимъ голосомъ воскликнулъ мистеръ Сентъ-Джонъ, схвативъ ее за руку: — это жестокій позоръ для Сентъ-Джоновъ.

— Вѣрьте мнѣ, вѣрьте всегда, было серіознымъ отвѣтомъ.

Спустя немного болѣе получаса, въ этой самой комнатѣ Фредерикъ Сентъ-Джонъ сидѣлъ на свободѣ съ братомъ. Онъ сознавался ему въ итогѣ своихъ затруднительныхъ обстоятельствъ, чего прежде не дѣлалъ. И сознавался все-таки не охотно, но по необходимости, такъ какъ мистеръ Сентъ-Джонъ допрашивалъ съ большою проницательностью. Чѣмъ болѣе разказывалъ Фредерикъ, тѣмъ болѣе Исаакъ Сентъ-Джонъ приходилъ въ изумленіе; даже, можно сказать, крайне недоумѣвалъ и гнѣвался. Самъ онъ никогда не подвергался безчисленнымъ искушеніямъ, осаждающимъ молодаго человѣка извѣстнаго положенія при его вступленіи въ свѣтъ, а осуждалъ ихъ въ духѣ полнѣйшей нетерпимости.

— Фредерикъ, я бы и повѣрить не могъ, чтобы человѣческое существо, одаренное способностью разсуждать, могло провиниться въ подобномъ сумасбродствѣ.

— Деньги просто таяли. Я и не подозрѣвалъ, что онѣ такъ быстро улетучиваются.

— Это не простое сумасбродство, это — безпечность.

Фредерикъ Сентъ-Джонъ сидѣлъ противъ брата за однимъ столомъ, облокотясь на него одною рукой, а другою играя печатью, висѣвшею на часовой цѣпочкѣ. И поза, и голосъ, и вся манера его выказывали беззаботность, вотъ что мучило мистера Сентъ-Джона.

— Какимъ образомъ потрачены эти деньги? Будетъ ли какая-нибудь польза въ этомъ вопросѣ?

— Была бы, еслибъ я могъ разъяснить, отвѣтилъ тотъ: — я по чести объявляю тебѣ, что и самъ не знаю. Вѣдь я говорю, деньги просто таяли. Ну, я былъ сумасброденъ, сознаюсь въ этомъ; я тратилъ ихъ безсмысленно, безразсудно; а ужь разъ какъ человѣкъ въ денежныхъ тратахъ пошелъ внизъ по этой дорожкѣ, такъ ужь ему приходится бѣгомъ да бѣгомъ, назадъ-то и не можетъ.

— Не можетъ? съ упрекомъ отозвался мистеръ Сентъ-Джонъ.

— Да оно, Исаакъ, пожалуй, потруднѣе чѣмъ ты воображаешь. Я по опыту говорю. А что хуже всего: такъ легко катишься, что опасности-то и не видать; а вѣдь иначе можно бы сѣсть на полдорогѣ и сосчитать прогоны. Мнѣ право бы не хотѣлось, чтобы ты казался такимъ огорченнымъ.

— Меня вѣдь не то огорчаетъ, что ты намѣренно тратилъ деньги, отвѣтилъ Исаакъ: — а то, что ты допустилъ себя снизойдти на такую дурную дорогу.

Фредерикъ Сентъ-Джонъ подвидъ на брата свои серіозные, темноголубые глаза:

— Повѣрь же, Исаакъ, что можно промотаться, не сдѣлавъ ничего особенно дурнаго. Я поистинѣ могу сказать, что со мной оно такъ и случилось. Большая часть моихъ денегъ пошла на то, что ты съ матушкой называешь моимъ конькомъ: на покупку картинъ и на разъѣзды въ поискахъ за ними. Гдѣ только прослышишь бывало о картинной галлереѣ, тотчасъ и ѣдешь, будь она хоть на другомъ концѣ Европы. Покупалъ я много, безразсудно, никогда не думая о томъ какъ расплачусь. Помогалъ множеству бѣдныхъ художниковъ, какъ нашихъ, такъ и иностранныхъ, и ставилъ ихъ на ноги. Я вѣчно путешествовалъ, — вѣдь ты знаешь какъ я много путешествовалъ, словно богатый человѣкъ; а это вѣдь не дешево. Но въ дурномъ, те-есть, по твоему понятію, въ тѣхъ порокахъ, которыми полонъ свѣтъ, я не провинился. Даже въ сумасбродствѣ я не такъ виновенъ, какъ ты думаешь.

Мистеръ Сентъ-Джонъ поднялъ брови: — Невиновенъ и въ сумасбродствѣ?

— Исаакъ, я говорю: не такъ виновенъ, какъ это можетъ тебѣ казаться. Я запутался въ опасномъ обычаѣ давать векселя. Когда я покупалъ картины и не могъ заплатить за нихъ, я писалъ вексель въ такую сумму. Если же векселю выходилъ срокъ, а я былъ несостоятеленъ, то занималъ деньги подъ другой вексель, и такимъ образомъ дефицитъ все поднимался да росъ. Вотъ это-то меня и раззорило. Если я должалъ сотню фунтовъ, то платить за нее надо было двѣ, иногда и три. Пусть человѣкъ только разъ приметъ такую систему, и онъ скорехонько пойдетъ ко дну.

— Развѣ ты ни разу не подумалъ о концѣ?

— Какъ же! очень часто. Но я не могъ самъ подняться. Вотъ въ чемъ дѣло-то! Какъ заберешь хорошенько подъ гору-то, назадъ ужь нѣтъ возврата. Я могу во время одуматься, Исаакъ. Если я захочу отказаться отъ всякихъ тратъ, и буду проживать не болѣе шиллинга въ день, какъ ходитъ поговорка, то дѣла поправятся.

— Сколько же времени ты разчитываешь поступать такимъ образомъ?

— Я полагаю, около четырехъ или пяти лѣтъ.

— Такъ и есть. Лучшіе годы жизни. Я бы не желалъ видѣть этого, Фредерикъ.

— Мнѣ это впрокъ пойдетъ.

— Едва ли это будетъ прилично для наслѣдника Веферскаго замка.

— Исаакъ, повѣрь же, я никогда не разчитывалъ на это предполагаемое наслѣдство, ни разу не дѣйствовалъ съ этимъ разчетомъ. У меня не было недостатка въ лживыхъ совѣтникахъ, внушавшихъ мнѣ предвоспользоваться возможнымъ правомъ на будущіе доходы, но я не слушалъ ихъ. Хоть я и расточалъ свое собственное, но твоего не подкапывалъ.

— Очень хорошо, сказалъ мистеръ Сентъ-Джонъ, — ужь еслибы что-нибудь на свѣтѣ могло возбудить во мнѣ желаніе лишить тебя этого предполагаемаго наслѣдства, такъ это именно открытіе, что ты разчитывалъ на него съ такимъ неизвинительнымъ намѣреніемъ. Хотя ты, по всей вѣроятности, и наслѣдникъ Веферскаго замка, Фредерикъ, какъ бы сынъ мой, а не младшій братъ, и хотя, я заранѣе увѣрилъ тебя въ этомъ, все-таки лучше, если въ свѣтѣ будутъ помнить, что это еще сомнительно.

— Я и самъ попомню объ этомъ, Исаакъ. Съ моей стороны было бы чисто глупостью поступать иначе. Пока ты живъ, твои намѣренія могутъ измѣниться.

— Ну, полно, выслушай меня. Все это сильно огорчило меня, но я вижу, что дѣло могло быть хуже; и если благодаря этому обстоятельству ты пріобрѣтаешь ту опытность, безъ которой, кажется, вамъ, свѣтскимъ молодымъ людямъ, нельзя обойдтись, то я не считаю цѣну слишкомъ дорогою. Ты долженъ начать жизнь сызнова, совершенно иную жизнь. Я помогу тебѣ на двухъ условіяхъ.

— На какихъ же?

— Вопервыхъ, ты дашь мнѣ честное слово никогда не подписывать своего имени ни на одномъ векселѣ.

— Даю отъ всего сердца. Только эти затрудненія и заставляли меня писать векселя, и я уже пришелъ къ твердой рѣшимости не касаться ихъ, разъ какъ только раздѣлаюсь съ ними. Ненавижу эти векселя.

— Ну, вотъ пока и прекрасно. Другое условіе: женись.

Съ минуту Фредерикъ Сентъ-Джонъ молчалъ. Требованіе, повидимому, не удивило его; онъ даже не поднялъ глазъ, только пріостановился въ мысляхъ. Можетъ-быть, онъ и ожидалъ этого?

— Мнѣ кажется, надо отложить это, Исаакъ.

— Слушай дальше. Я всегда намѣревался передать тебѣ замокъ Веферъ въ день твоей свадьбы; если я сдѣлалъ это жилище изящнымъ, Фредерикъ, я сдѣлалъ это лишь для тебя. Самъ я удалюсь въ мое маленькое имѣньице на сѣверѣ, и въ случаѣ моего пріѣзда въ замокъ Веферъ, буду твоимъ гостемъ. Не перебивай меня. Что? Не имѣешь права лишать меня, его? Вздоръ! Я, пожалуй буду здѣсь шесть мѣесяцевъ ежегодно. Дай мнѣ высказать. Личную твою собственность я разомъ освобожу отъ воякой запутанности и кромѣ того назначу тебѣ хорошій доходъ, приличный владѣльцу замка Веферъ. Жена твоя также будетъ щедро надѣлена. Не желаешь ли ты еще чего-нибудь?

— Я не желаю и половины этого, горячо отвѣтилъ тотъ. — ты всегда былъ слишкомъ великодушенъ со мною, Исаакъ. Но, — и Фредерикъ Сентъ-Джонъ весело засмѣялся, — прежде чѣмъ говорить о женитьбѣ, надо же мнѣ выбрать себѣ жену.

— Это, надѣюсь, давно уже сдѣлано, Фредерикъ.

— Не мною только, совершенно спокойно проговорилъ тотъ. — Разумѣется, отъ моей наблюдательности не скрылось, что вы съ матушкой обратили свои надежды на Анну; но я…. и не поощрялъ этого.

— Да вѣдь во всемъ семействѣ Сентъ-Джоновъ общее желаніе, чтобы ты женился на Аннѣ.

— Пожалуй и такъ. Но дѣло въ томъ, Исаакъ, что мы съ Анной и не думаемъ другъ объ другѣ. Теперь, когда мы коснулись этого пункта, быть-можетъ и кстати сознаться въ этомъ. До сихъ поръ я уклонялся отъ этого вопроса.

— Можно ли желать лучшей жены нежели Анна?

— Въ отношеніи существенныхъ достоинствъ я не могъ бы найдти лучшей. Но вѣдь женятся по любви, а не въ силу достоинствъ: по крайней мѣрѣ тамъ, гдѣ нѣтъ любви, достоинство мало цѣнится. Сердце мое не лежитъ къ Аннѣ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ подался впередъ, и лицо его покрылось смертною блѣдностью. Усталость за весь день рѣзко давала себя чувствовать: а въ такую пору всякое противорѣчіе принимается къ сердцу.

— Знаешь ли ты, что и отецъ Анны желалъ этого? сказалъ онъ, понизивъ голосъ. — Умирая, онъ не разъ заговаривалъ со мной о томъ, какъ бы онъ былъ радъ, еслибы могъ надѣяться, что ты женишься на Аннѣ. Ты тогда былъ еще мальчикомъ, но уже любимцемъ графа.

— Отцовскія желанія не много значатъ въ такихъ дѣлахъ, отвѣтилъ тотъ невпопадъ.

— Позволь мнѣ предложить тебѣ одинъ вопросъ, Фредерикъ. Нѣтъ ли у тебя другой привязанности?

— Нѣтъ. По крайней мѣрѣ, — и онъ снова засмѣялся, — я не увѣренъ; но нѣкогда у меня была мечта подобнаго рода. Кажется, она прошла.

— Нѣтъ ли у тебя чего-нибудь съ Джорджиной Боклеркъ? спросилъ Исаакъ. — Не любовь ли это?

— Не съ моей стороны, чуть не вырвалось у него въ порывѣ откровенности, но онъ успѣлъ во время перемѣнить фразу: — нѣтъ, ничего.

— Стало-бытъ не она отвлекаетъ тебя отъ Анны?

— Не она и никто другой. Я отклоняюсь отъ Анны по своей доброй водѣ. Но по-настоящему-то, Исаакъ, главнѣйшее и существенное мое возраженіе состоитъ въ томъ, что мнѣ теперь еще не хочется жениться.

— Почему же?

— Не могу представить никакой особенной причины, кромѣ той, что не хочется. Да я, право, и не знаю, кто же пойдетъ за меня.

— Анна пойдетъ.

На мигъ по губамъ его пробѣжала какая-то особенная улыбка. За ней послѣдовали слова, горько оскорбившія мистера Сентъ-Джона.

— Да я-то не посватаюсь.

Понемногу да понемногу, споръ усилился. Слово-за-слово, произошла сильная ссора: первая, когда-либо случавшаяся между братьями. Съ обѣихъ сторонъ сгоряча были сказаны вещи, оставляющія свое жало въ памяти: полчаса спустя Фредерикъ выбѣжалъ изъ комнаты, потому что въ ней онъ уже не могъ сдержать своего гнѣва.

Леди Анна первая попалась ему навстрѣчу. Шумъ былъ слышенъ за стѣнами, и она была въ припадкѣ безпокойства и тревоги.

— О, Фредерикъ, въ чемъ дѣло? Не обо мнѣ ли что-нибудь?

Фредерикъ и тутъ былъ великодушенъ, сваливъ всю причину на себя, чтобъ устранитъ ее, и открывъ то, чего не сказалъ бы въ болѣе спокойную минуту.

— Я попался подъ арестъ, и мы съ Исаакомъ за это поссорились. Гдѣ матушка?

— Все время ждала васъ обѣдать. Мы ужь думали, что вы не придете. Мы ждемъ къ вечеру Боклерковъ, онѣ застанутъ васъ до обѣда.

Онъ уже уходилъ на поиски за своею матерью, какъ леди Анна, схвативъ его за руку, шепнула:

— Вы не проболтались о капитанѣ Сэвилль?

— Ни слова. Будьте покойны. Развѣ я не говорилъ вамъ, что на меня можно положиться?

Отыскавъ мать, онъ заставилъ ее вздрогнуть, оказавъ, что сейчасъ уѣзжаетъ въ Лондонъ съ вечернимъ поѣздомъ.

Напрасно пыталась мистрисъ Сентъ-Джонъ пересилить его, рѣшимость и разузнать подробности только-что происшедшей бурной размолвки. Среди самыхъ настойчивыхъ просьбъ, онъ поцѣловалъ ее и ушелъ, прося Брума присмотрѣть, чтобы вещи его была отправлены вслѣдъ за нимъ.

Вырвавшись изъ дверей на свободу, онъ направился къ Лексингтонской станціи быстрою и твердою походкой, свойственною людямъ разгнѣваннымъ. На небольшое разстояніе дорога его пролегала крытою аллееи, и здѣсь-то онъ встрѣтилъ мистрисъ Боклеркъ съ племянницей и дочерью.

— Вы шли съ тѣмъ чтобы проводить насъ, спросила Джорджина съ обычною развязностью.

— Я спѣшу въ Лексингтовъ, сказалъ онъ; — я ѣду назадъ въ Лондонъ.

— Не сегодня же?

— Сегодня. Съ первымъ отходящамъ поѣздомъ.

— Зачѣмъ же это?

Онъ не далъ отвѣта, обратился къ мистрисъ Боклеркъ и спросилъ, не будетъ ли ему какого-нибудь порученія въ городъ.

— Никакого, благодарю васъ, отвѣтила та, — если только не встрѣтите декана. Онъ, кажется, хотѣлъ быть въ Лондонѣ около этого времени. Если увидите, скажите ему, что чѣмъ скорѣе онъ къ вамъ вернется, тѣмъ лучше будетъ для миссъ Джорджины. Я ужь ничего не подѣлаю съ ней; она выходитъ изъ-подъ моей власти. Повѣрите ли, что она сегодня уходила на нѣсколько часовъ, не являлась до самыхъ сумерокъ и не хочетъ сказать мнѣ что ее задержало или съ кѣмъ она была.

Фредерикъ Сентъ-Джонъ едва, ли слышалъ эту жалобу. Онъ обратился къ Сарѣ, которая пошла-было дальше, точно недовольная встрѣчей.

— Скажите же мнѣ хоть «съ Богомъ!» Мнѣ, быть-можетъ, долго, долго не бывать здѣсь….

Она не протянула руки. Она просто пожелала ему добраго вечера. Также холодно вела она себя съ нимъ въ продолженіе одного или двухъ свиданій, случившихся по его пріѣздѣ. Кто знаетъ, не разойдутся ли съ этихъ поръ пути ихъ судебъ? Не будь этого отталкивающаго обращенія, такъ напрасно выказываемаго и такъ непріятно дѣйствовавшаго на него, онъ могъ бы сказать въ недавнемъ спорѣ съ братомъ: «Женюсь, только не на Аннѣ: замѣни ее другою, и я не скажу тебѣ нѣтъ.» Почти не было сомнѣнія, что Исаакъ Сентъ-Джонъ выслушалъ бы его: такъ страстно хотѣлось ему вмѣстѣ съ мистрисъ Сентъ-Джонъ, чтобы Фредерикъ женился. Въ такомъ случаѣ большей части этого разказа не пришлось бы и писать.

Онъ пожалъ руку мистрисъ Боклеркъ, и она пошла за племянницей. Джорджина оставалась послѣднею.

— Сроду не видывала мамашу такою сердитою, шепнула рѣзвая дѣвушка. — Я, видите ли, опоздала къ обѣду, а ее ничто такъ не раздражаетъ. Тутъ она пожелала знать гдѣ я была. Я, говорю, шлялась какъ цыганка. Нельзя же было сказать правду, сами знаете. Она такъ взбѣленилась!

— А гдѣ же вы были?

— Гдѣ я была! Вотъ ужь отъ васъ-то не ожидала! Въ этихъ самыхъ кустахъ, здѣсь, поджидала коляску мистера Сентъ-Джона. Я пришла сюда въ половинѣ перваго и не уходила почти до семи часовъ.

— Добрая вы и вѣрная дѣвушка, Джорджина, хоть и увлекаетесь, сказалъ онъ, взявъ ее за руку и говоря болѣе мягкимъ голосомъ нежели въ прежнихъ разговорахъ съ нею, — чѣмъ я заплачу вамъ за то, что вы для меня сдѣлали?

— О, немногимъ, сказала она, глянувъ ему въ глаза большими сѣрыми глазами, четко выступавшими въ свѣтлой ночи. Онъ могъ бы подумать, что замѣтилъ въ нихъ влагу, еслибы не легкій тонъ ея голоса съ беззаботнымъ смѣхомъ: я говорю: очень немногимъ. Скажите, по какой причинѣ вы ѣдете въ Лондонъ?

— Потому что поспорилъ съ Исаакомъ. Прощайте, Джорджина; берегите себя, дитя мое. Вѣчное спасибо вамъ за то, что вы для меня сдѣлали.

Теперь глаза уже были въ слезахъ, въ этомъ нельзя было ошибиться, а рука ея осталась въ его рукѣ съ медлительнымъ пожатіемъ. Мистеръ Сентъ-Джонъ, отдавшись своему безразсудному легкомыслію, наклонился и оставилъ на губахъ ея поцѣлуй.

— Кажется, въ этомъ нѣтъ ничего дурнаго, Джорджина. Мы всегда были какъ братъ и сестра.

Щеки ея запылали, каждая жилка забилась въ ней, все существо ея затрепетало невѣдомымъ донынѣ восторгомъ, а она оставалась безъ движенія въ то время, какъ онъ скрылся на поворотѣ аллеи. Но едва сознала она въ душѣ это впечатлѣніе, какъ оно уступило мѣсто болѣе трезвому факту, не скрашенному чувствомъ. Обманчивая дымка разсѣялась въ глазахъ ея, и она стала видѣть вещи какъ онѣ есть, а не какъ могли быть.

— Братъ и сестра! горестно пролепетала она: — только братъ и сестра!

XVI. Еще наканунѣ Мартинова дня.

[править]

То было 10-го ноября, наканунѣ Мартинова дня, день рожденія юнаго владѣльца Анвика и его маленькаго брата Джорджа; первый день рожденія, если вы вспомните, съ тѣхъ поръ, какъ умеръ мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ и мальчикъ сталъ его наслѣдникомъ. Въ этотъ день Венѣ сравнялось пять лѣтъ, Джорджу три года.

День былъ полонъ овацій Венѣ. Раннимъ утромъ подъ окнами раздалась серенада, затѣянная нѣсколькими фермерами; прислуга вошла съ почтительными поздравленіями; а послѣ завтрака пріѣхало множество гостей съ визитомъ. Поутру отъ генерала Карльтона пришелъ Венѣ подарокъ — прекрасные золотые часы, стоившіе гиней двадцать или тридцать. Генералъ никогда не былъ женатъ и о дѣтяхъ зналъ гораздо меньше нежели о Готтентотахъ, а потому безъ сомнѣнія полагалъ, что золотые часы весьма приличный подарокъ пятилѣтнему джентльмену. Веня былъ въ высшей степени доволенъ дорогою игрушкой и, разумѣется, тотчасъ же пожелалъ сдѣлать изъ вся приличное употребленіе. Чтобъ исполнить его желаніе, Гонорія прикрѣпила къ часамъ черную муаровую ленточку, надѣла ему на шею и позволила выставить часы изъ-за пояса вмѣстѣ съ висячимъ ключикомъ; это былъ разомъ и ключикъ, и печатка; на ней были вырѣзаны гербъ и начальныя буквы имени мистера Вени, а къ часамъ она прикрѣплялась коротенькою золотою цѣпочкой. У Гоноріи съ Принсъ дѣла все еще не шли на ладъ. И если вы думаете, читатель, что перебранки двухъ служанокъ слишкомъ ничтожны для того, чтобы такъ часто напоминать о нихъ, то я могу сказать только, что этотъ фактъ находится въ такой связи съ трагическимъ происшествіемъ, которое скоро будетъ разказано, что мы должны были о немъ распространиться. Недѣли за двѣ до этого Гонорія выпросилась со двора на цѣлый день, чтобы повидаться съ какими-то родственниками; она хотѣла взять Веню съ собой, чего однако мистрисъ Сентъ-Джонъ не дозволила, и онъ остался подъ надзоромъ Принсъ. Послѣ полудня мистрисъ Сентъ-Джонъ поѣхала въ Анвикскій коттэджъ, взявъ съ собою Джорджа: они остались тамъ обѣдать, а въ отсутствіи ихъ Принсъ повздорила съ Веней. Когда Гонорія вернулась въ Галлъ, — а она пришла еще до возвращенія мистрисъ Сентъ-Джонъ, — то оказалось, что Веня былъ не только высѣченъ съ большею строгостью чѣмъ слѣдовало, но еще и запертъ одинъ одинехонекъ въ отдаленной комнатѣ, откуда криковъ его не было слышно. Она нашла его истомленнаго плачемъ, съ рубцами на спинѣ, и вообще въ жалкомъ положеніи. Точно ли мистеръ Веня, какъ увѣряла Принсъ, былъ съ ней невыносимо дерзокъ, или, какъ была увѣрена и говорила Гонорія, она лишь злостно воспользовалась представившимся случаемъ свести старые счеты — это осталось въ неизвѣстности. Вѣроятно, въ дѣйствительности было и то и другое. Но легко посудить, какимъ взрывомъ разразилась Гонорія. Принсъ заперлась въ своей комнатѣ и не удостоила отвѣтомъ нападенія Гоноріи; слуги приняли сторону послѣдней, потому что Принсъ никогда не пользовалась ихъ благосклонностью. Мистрисъ Сентъ-Джонъ вернулась домой въ самый разгаръ столкновенія. Гонорія принесла ей и Веню, и свою жалобу; но та, повидимому, отнеслась къ этому равнодушно и, на сколько было извѣстно домашнимъ, даже не сдѣлала выговора Принсъ. Съ того дня и донынѣ Гонорія была въ страшномъ негодованіи, и вражда ея къ Принсъ усилилась еще болѣе: — «Дай ей волю, она убила бы ребенка», таковы были слова ея, гласно ходившія по всему дому.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ сидѣла въ гостиной, ожидая дѣтей. Она сегодня обѣщала обѣдать съ ними въ два часа и разрѣзать праздничный пуддингъ, раньше обычнаго своего обѣда. Соблюдая строгую, нѣсколько излишнюю даже, дисциплину относительно того, чтобы дѣти обѣдали въ заведенное время, она предпочла на этотъ разъ измѣнить свой, а не ихъ часъ. Дѣтей одѣвали, а она сидѣла, поджидая ихъ; видъ ея былъ спокоенъ какъ обыкновенно, но въ умѣ ея бушевалъ цѣлый хаосъ мятежныхъ чувствъ.

Знаки почестей, оказанные сегодня Венѣ, не простирались на Джорджа. Ихъ оказывали мальчику, какъ наслѣднику, а не просто Венѣ Сентъ-Джону. Джорджика цѣловали, желали ему многихъ и счастливыхъ возвращеніи этого дня, но тѣмъ дѣло и кончилось. У него не было ни визитовъ, ни музыки, ни формальныхъ поздравленій: все это воздавалось владѣльцу Анвика. А мистрисъ Сентъ-Джонъ все это принимала къ сердцу; и съ какою горечью! Въ первый разъ еще рѣзкая противоположность въ положеніи обоихъ мальчиковъ осязательно представилась ей, и не сдѣлай она надъ собою величайшаго усилія, она пришла бы въ неистовство.

— Невыносимо, невыносимо, мысленно восклицала она, въ горести ломая руки: — нѣтъ мѣста моему малюткѣ изъ-за этого чужаго; моего презрѣли, перешагнули черезъ него, словно онъ ничто! Безцѣнный мой! Жизнь моя! Все что мнѣ осталось! Еслибъ онъ былъ первенцомъ! О, еслибы только онъ былъ первенцомъ!

Она подняла руки и склонилась на нихъ головой, упорно силясь подавить свое волненіе, силясь удалить отъ себя болѣзненную цѣпь мыслей. Никто лучше ея самой не зналъ, до какой степени безполезно предаваться имъ, во сколько разъ счастливѣе была бы она, еслибы могла отогнать ихъ въ какую-нибудь дальнюю Лету, откуда имъ никогда бы ужь не возникнуть. Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что бѣдная молодая женщина, рожденная на свѣтъ съ болѣзненными страстями, которыхъ не сдерживали въ ея дѣтствѣ, дѣйствительно силилась выполнить какъ слѣдуетъ свои обязанности въ отношеніи пасынка и была убѣждена, что выполняетъ ихъ. Она вполнѣ разчитывала на свою собственную силу: опытъ еще не научилъ ея, гдѣ искать опоры. Ежедневная борьба возрастала до значительныхъ размѣровъ. Она была направлена къ двумъ цѣлямъ: съ одной стороны, она силилась до нѣкоторой степени скрыть свою страстную любовь къ собственному ребенку; съ другой стороны, она старалась преодолѣть свое завистливое нерасположеніе къ Венѣ. Но бывали минуты, какъ напримѣръ сегодня, когда зависть клокотала въ ней, пылко и рьяно какъ лава и, казалось, до бѣшенства жгла ея сердце. Дѣти вошли, сіяя весельемъ и счастіемъ; Веня съ своимъ умненькимъ личикомъ, Джорджикъ съ цѣлымъ потокомъ роскошныхъ локоновъ и милыхъ ухватокъ.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ подняла блѣдное лицо и поцѣловала обоихъ: она боролась своими слабыми силами противъ своего злаго духа. На дѣтяхъ было надѣто новое праздничное платье чёрнаго бархата съ узенькими воротничками накрахмаленнаго батиста вокругъ шеи, а у каждаго на лѣвомъ рукавѣ прикрѣпленъ былъ креповый бантикъ, въ знакъ траура. Веня выставилъ изъ-за пояса на показъ новые часы и безъ устали гремѣлъ цѣпочкой. Даже такая мелочь, какъ подарокъ часовъ оскорбляла мистрисъ Сентъ-Джонъ. У Вени теперь было двое часовъ. Въ послѣдніе дни болѣзни отецъ его снялъ свои часы и отдалъ ахъ Венѣ. «Когда ему будетъ двѣнадцать лѣтъ, Шарлотта, пусть онъ ихъ носитъ», сказалъ онъ женѣ. Да, у Вени было двое прекрасныхъ часовъ; у Джорджика ни однихъ.

Джорджикъ, по обыкновенію шумно, сталъ карабкаться къ матери на колѣна, и мистрисъ Сентъ-Джонъ, откинувъ назадъ бѣлый крепъ своего чепчика, прижала ребенка къ своей груди. Джорджикъ однако не жаловалъ объятій вообще и сталъ выбиваться.

— Это что? вскрикнулъ онъ, схвативъ запаску, лежавшую на столѣ у мамашинаго локтя.

— Это записка отъ бабушки, Джорджикъ: она сегодня къ намъ не можетъ пріѣхать.

— О, какъ жалко, вскрикнулъ Веня, чрезвычайно любившій мистрисъ Дарлингъ, всегда ласковую и добрую къ дѣтямъ: — отчего, мама, она не можетъ пріѣхать?

— Она не здорова, вяло проговорила мистрисъ Сентъ-Джонъ, но тонъ ея голоса, повидимому, указывалъ на то, что она не очень объ этомъ заботится. Мистрисъ Дарлаигъ была приглашена провести денъ рожденія вмѣстѣ съ ними; но въ запискѣ, только что полученной мистрисъ Сентъ-Джонъ, писала, что не можетъ, потому что не здорова. Мистрисъ Дарлингъ рѣдко представляла подобное извиненіе, пользуясь всегда крѣпкимъ здоровьемъ.

— Мама, мнѣ надо часики.

— Ты получишь ихъ, мой мальчикъ.

— Когда? продолжилъ Джорджикъ.

— Какъ только съѣзжу купить охъ.

— Чтобы ходили, какъ у Вени? спросилъ мистеръ Джорджъ.

— Самые лучшіе, золотые, какіе только можно достать за деньги, отвѣтила мистрисъ Сентъ-Джонъ, дозволяя на мигъ своему гнѣвному волненію, вызванному этимъ предметомъ, выступить наружу.

Къ счастію, разговоръ былъ прервавъ: вошелъ дворецкій и доложилъ объ обѣдѣ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ, чувствуя облегченіе, сама не зная отъ чего именно, быстро пошла въ столовую, ведя Джорджика за руку, а Веня шелъ сзади.

Пиршество было на славу. Экономка изо всѣхъ силъ постаралась сдѣлать честь дню рожденія; но еслибъ у нея спросили изъ-за чего она такъ билась, она могла бы сказать, что думала больше о наслѣдникѣ чѣмъ о другомъ малюткѣ. Но какъ ни заманчиво было угощеніе, мистрисъ Сентъ-Джонъ не отдала ему должнаго. Она не могла ѣсть: но, какъ будто огонь ея безпокойнаго духа сообщился и тѣлу, она часто пила, словно палимая жаждой. Изъ винъ къ обѣду подавались хересъ и шампанское. Она была ласкова и внимательна къ малюткамъ, подавала обоимъ тѣ блюда, которыхъ имъ хотѣлось, и накладывала на тарелки сколько имъ было угодно. Принсъ, прислуживая мистеру Джорджу и видя что жирныя пятна не пристали хорошенькому праздничному наряду, забыла даже всякое приличіе, сказавъ ему, что онъ «ужь довольно поѣлъ для такого маленькаго поросенка», на что мистрисъ Сентъ-Джонъ не обратила никакого вниманія и продолжала нагружать ему тарелку по его прихоти. Гоноріи здѣсь не было, такъ какъ мистера Веню считали уже довольно взрослымъ для того, чтобъ ему прислуживали мущины.

Обѣдъ кончился, прислуга и Принсъ удалились, и дѣти остались за десертомъ съ мамашей. Мистрисъ Сентъ-Джонъ прихлебывала портвейнъ и грызла орѣхи, которые очень любила. Мало-по-малу, когда мальчики стали похожи на жену капитана Джонсона…. Но, быть-можетъ, вы удивитесь, что бы такое могло значить кто сравненіе. Я вамъ разкажу, рискуя даже тѣмъ, что анекдотъ можетъ показаться вульгарнымъ: но, помните, это не выдумка.

Нѣкій достойный командиръ торговаго судна, капитанъ Джонсонъ, вышедшій въ это званіе изъ ничтожества (какъ многіе моряки этого рода), послѣ необыкновенно удачнаго плаванія, былъ приглашенъ съ своею женой отобѣдать за роскошнымъ столомъ владѣльца его корабля. Жена его вмѣстѣ съ нимъ отправилась по приглашенію: красивая женщина, въ богатомъ нарядѣ. Прекрасное общество леди и джентльменовъ собралось для встрѣчи и чествованія счастливаго капитана, и мистрисъ Джонсонъ усадила на первомъ мѣстѣ по правую руку хозяина. Когда обѣдъ подходилъ къ концу, хозяинъ пригласилъ капитаншу отвѣдать какого-то особеннаго блюда.

— Нѣтъ, благодарю покорно, сиръ, сказала она: — я лучше не стану.

Хозяинъ упрашивалъ, восхваляя его достоинство:

— Нѣтъ, покорнѣйше благодарю, сэръ, повторила мистрисъ Джонсовъ: — натрескалась по гордо, сейчасъ лопну.

Итакъ, когда оба мальчика, въ особенности Джорджикъ, стали похожи на жену капитана Джонсона, имъ надоѣло сидѣть, они соскользнули съ креселъ и начали искать себѣ какой-нибудь забавы. Будь мистрисъ Сентъ-Джонъ благоразумнѣе, она тронула бы сонетку дѣтской и отослала бы ихъ туда, гдѣ они могли играть себѣ на свободѣ; но она была занята своими орѣхами съ портвейномъ и ничего подобнаго не сдѣлала. Попрыгавъ немножко туда и сюда, Джорджикъ подошелъ къ Венѣ.

— Ну-ка, дай мнѣ часики, началъ онъ.

— Нѣтъ, сказалъ Веня: — ты разобьешь.

— Я не лазобью, картавилъ Джорджикъ.

— Боюсь, отвѣтилъ Веня, нѣсколько нерѣшительно: — Гонорія сказала разобьешь.

— Мама, Веня мнѣ часики не даетъ.

— Не проси его, душечка, сказала мистрисъ Сентъ-Джонъ, между тѣмъ какъ материнское сердце ея еще глубже оскорбялось отказомъ чѣмъ самъ Джорджикъ, потому что разговоръ долетѣлъ до ея слуха: — я тебѣ куплю лучше этихъ.

— А мнѣ надо сейчасъ, рѣшительно возразилъ своевольный мистеръ Джорджикъ: — я не лазобью, Веня.

У Вени было наидобрѣйшее сердце. Онъ посмотрѣлъ на свои часы, размышляя, какъ бы не хотѣлось ему чтобъ ихъ разбили, а потомъ на Джорджика, который стоялъ передъ нимъ, поднявъ кверху милое личико, и съ жаромъ увѣрялъ, что побережетъ ихъ. Минуту спустя Веня повѣсилъ часы на шею Джорджика.

Какое удовольствіе на первыхъ порахъ! Джорджикъ прохаживается взадъ и впередъ по комнатѣ, часики висятъ у него на бархатной блузѣ, и стѣны-то словно глядятъ на него живыми глазами, а онъ подзадориваетъ ихъ любоваться. Вдругъ онъ остановился, снялъ часы и началъ ихъ открывать.

— Не дѣлай этого, вступился Веня, все время слѣдившій за нимъ: — ты ихъ испортишь. Отдай мнѣ.

— Нѣтъ, весьма положительно сказалъ мистеръ Джорджикъ.

— Отдай же мнѣ, говорятъ тебѣ, Джорджикъ!

— Отдай его часы, Джорджикъ, миленькій, перебила мистрисъ Сентъ-Джонь: — пускай возьметъ себѣ, если онъ такой жадный.

Веня, какъ ни былъ малъ, а почувствовалъ что-то несправедливое. Но упрекъ сдѣлалъ свое, и онъ больше не протестовалъ: въ присутствіи мистрисъ Сентъ-Джонь, въ сердцѣ его всегда была нѣкоторая робость. Такимъ образомъ Джорджъ вообразилъ, что можетъ безнаказанно дѣлать что угодно; и вслѣдъ за тѣмъ ему вздумалось крѣпко схватить коротенькую золотую цѣпочку и завертѣть часы колесомъ по воздуху, на подобіе гремушки.

— О, мама, мама! отчаянно крикнулъ Веня, подбѣгая къ мистрисъ Сентъ-Джонъ и кладя ей руки на колѣна, чтобы скорѣй обратить ея вниманіе: — не давай ему портить мои часики. Посмотри, что онъ дѣлаетъ!

Обычное самообладаніе покинуло мистрисъ Сентъ-Джонъ. Я разумѣю то самообладаніе, которое давало ей возможность обращаться съ Веней и Джорджемъ равно справедливо. Въ самомъ ли дѣлѣ утреннія происшествія и Венино торжество взволновали ее болѣе чѣмъ она могла вынести, или…. но оставимъ это покуда. Какъ бы то ни было, она молча отказалась вмѣшиваться и съ видомъ отвращенія толкнула Веню прочь отъ себя. Мальчикъ, видя, что не можетъ получить удовлетворенія отъ тѣхъ, кому слѣдовало дать его, побѣжалъ назадъ къ Джорджику и схватилъ его въ ту самую минуту, какъ тотъ спасался подъ защиту матери. Избалованный ребенокъ, видя, что ему больше нельзя удержать у себя часовъ, швырнулъ ихъ въ дальній уголъ, и слышно было, какъ стекло задребезжало на полу по ту сторону персидскаго ковра.

Веня отъ природы былъ ребенкомъ кроткаго характера; кромѣ того, онъ былъ нѣсколько подавленъ самою мистрисъ Сентъ-Джонъ; эо кто превышало то что онъ могъ перенести. Онъ залился громкимъ, истерическимъ плачемъ и изо всей силы сцѣпился съ Джорджикомъ драться. Джорджикъ заревѣлъ, закричалъ, брыкался и даже пробовалъ укуситъ. Какъ тигрица кидается на защиту своей молоди, такъ вскочила мистрисъ Сентъ-Джонъ съ пронзительнымъ крикомъ и тѣмъ странно дикимъ взглядомъ, что порой замѣчали въ глазахъ ея. Страсть, безумная и гнѣвная, какъ та, подъ вліяніемъ которой вы нѣкогда видѣли ее въ присутствіи мужа, и теперь одолѣла ее: какъ въ тотъ памятный день она грохнула Веню объ полъ, такъ и нынче свалила бы его: но теперь мальчикъ сталъ старше и сильнѣе, теперь онъ сопротивлялся. Лучше бы ему уступить! Это въ нѣкоторой степени усмирило бы безумную женщину, кинувшуюся на него: вѣдь его сила была все-таки ничтожна въ сравненіи съ ея силой. Онъ ударился головкой объ столъ, дорогое новое праздничное платье было разорвано. Онъ вскрикнулъ отъ боли, Джорджикъ вскрикнулъ отъ ужаса, и Гонорія, случившаяся возлѣ двери въ кто время, опрометью вбѣжала въ комнату.

— Боже праведный! воскликнула она: — что кто такое? Что онъ сдѣлалъ?

— Я его часики взялъ, рыдалъ маленькій Джорджикъ въ припадкѣ великодушнаго раскаянія — я не хотѣлъ, чтобы мама такъ его била.

— Какъ вамъ не стыдно такъ обращаться съ нимъ, сударыня? закричала Гонорія въ негодованіи, подъ вліяніемъ пробудившейся собственной страсти, и говоря съ своею госпожой, какъ до сихъ поръ еще не осмѣливалась говорить: — бѣдный сироточка! Не кому и защитить-то его! Того ли требуетъ память о моемъ покойномъ господинѣ?

Мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ стояла глядя во всѣ глаза на дѣвушку, повелительно протянувъ руку и строго понизивъ голосъ. Словно мягчительное масло было пролито на гнойныя язвы гнѣва.

— Завтра поутру твоя служба кончена, Гонорія Триттонъ! Я никогда не потерплю дерзостей и нахожу, что ты слишкомъ долго зажилась у меня. Возьми этого мальчика съ глазъ моихъ!

Почему-то во время этой сцены они всѣ столпились въ одномъ углу, и разбитое стекло хрустнуло подъ ногой мистрисъ Сентъ-Джонъ. Гонорія подхватила часы съ порывистою ухваткой, выказывавшею тотъ гнѣвъ, который овладѣлъ ею; съ нѣжностію взяла на руки рыдающаго ребенка и пошла на верхъ, но встрѣтила у дверей столовой Принсъ, которая туда кралась.

— Вѣдь надо сгорѣть со стыда! разразилась Гонорія, сидя у камина въ дѣтской и порывисто разгребая щипцами угодья, словно намѣреваясь вышвырнуть ихъ за рѣшетку, а другою рукой придерживая Веню: — надо сгорѣть со стыда, обращаясь съ нимъ такимъ образомъ! Если она выгонитъ меня, такъ я пѣшкомъ дотащусь до замка Веферъ и разкажу опекуну, Венюшка, все что знаю. Накажи меня Богъ, если я этого не сдѣлаю.

Бѣдный, обиженный малютка! Онъ лежалъ у ней на колѣнахъ, страдая отъ боли, съ трепетно бьющимся сердцемъ.

— Ягненочекъ ты мой безцѣнный, ничего, пусть тебѣ будетъ худо, какъ нельзя хуже, пережди годикъ, другой, недолго, снова начала Гонорія: — я знаю, въ завѣщаніи сказано, чтобы тебя пораньше отправить въ Итонъ.

— Что это Итонъ? прорыдалъ Веня.

— Ахъ, тамъ очень хорошо, отвѣтила Гонорія, и сама не имѣя опредѣленнаго понятія объ этомъ предметѣ: — и когда ты выростешь, голубчикъ мой, весь Анвикъ будетъ твой, и ей съ мистеромъ Джорджикомъ придется убираться отсюда.

— Куда жь они пойдутъ? спросилъ Веня.

— Не знаю, да и что вамъ за дѣло, продолжала женщина въ безразсудномъ пристрастіи: — ты будешь господиномъ Анвика, и никто не посмѣетъ жить здѣсь, развѣ уже ты самъ захочешь позволить.

— А теперь кто здѣсь господинъ? разспрашивалъ Веня.

— Все ты же, красавчикъ мой, и всегда былъ имъ, съ тѣхъ поръ какъ папаша померъ; только она еще покуда живетъ здѣсь и распоряжается, потому что тебѣ годочковъ-то мало. Должно-быть, покойникъ-то уже въ умѣ мѣшался, прибавила про себя разгоряченная Гонорія, — когда оставилъ ребенка хоть чуточку въ ея власти.

Гонорія, говоря вообще, была права. Веня оставался у ней на колѣнахъ; рыданія его постепенно утихали. Онъ лежалъ, думая о многомъ что приходитъ въ голову дѣтямъ, и мысли его перебѣгали съ предмета на предметъ. Вдругъ онъ заговорилъ:

— Гонорія, а когда же додѣлается моя церковь?

— Да, пожалуй, я сегодня же додѣлаю, воскликнула. Гонорія, вставая. — Почти-что и кончать-то ничего не осталось, а если меня завтра выгонятъ, такъ ее некому будетъ додѣлать.

Отворивъ шкафъ, она достала оттуда нѣчто похожее на модель красивой сельской церкви со шпилемъ. Вамъ нечего спрашивать откуда она заимствовала ату мысль, если вы помните посѣщеніе «Всемірнаго Магазина Заграничныхъ Рѣдкостей» и ея обѣщаніе Венѣ. Подобно множеству затѣй, начатыхъ весьма поспѣшно и въ попыхахъ, кто желанное сокровище не было еще окончено. Дѣло въ томъ, что у Гоноріи было за нимъ больше хлопотъ чѣмъ она ожидала, а у Вени отъ продолжительнаго ожиданія нетерпѣніе поутихло. Теперь оставалось только наклеить цвѣтныя окна. Они были вырѣзаны изъ тонкой розовой бумаги. На стѣны зданія пошла бумага потолще и бѣлая, а самая основа его была изъ тонкаго дерева и сверху совершенно открыта.

Гонорія собрала матеріалъ и скоро кончила работу, хотя и не поскупилась на окна. Веня, слѣдя за нею, забылъ свое горе. Она сняла съ него бархатное платье и надѣла рубашечку изъ толстаго голландскаго полотна, красиво расшитую черными шелковыми шнурами. А сверху подвязала ему бѣлый передникъ, на случай слишкомъ вольнаго обращенія съ клейстеромъ.

Къ сумеркамъ все поспѣло, и знаменитую церковь освѣтили извнутри посредствомъ огарка. Веня въ восторгѣ хлопалъ въ ладоши. То было новое, замысловатое и живописное зрѣлище, особенно для ребенка. Огонь въ каминѣ догоралъ, а въ комнатѣ не было другаго освѣщенія, такъ что церковь выступила во всей красотѣ. Но вдругъ пламя внутри ея заколебалось.

— Это несетъ изъ той двери, замѣтила Гонорія. — Затвори ее, Венюшка, затвори потихоньку.

Она говорила о двери, отворявшейся въ уборную мистрисъ Сентъ-Джонъ. Быть-можетъ, вы помните, что прежде здѣсь не было двери, но ее велѣла сдѣлать мистрисъ Сентъ-Джонъ, когда родился Джорджъ, чтобы входить когда угодно въ дѣтскую, не проходя корридоромъ. Теперь, когда Джорджъ вышелъ изъ ребячества, дверь обыкновенно запиралась на задвижку, и задвижка эта была съ той стороны, у мистрисъ Сентъ-Джонъ, а не въ дѣтской; но иногда эта дверь оставалась отворенною какъ и сегодня.

Говоря это, Гонорія повернулась лицомъ къ двери и видѣла какъ малютка оперся ладонями на плоскость створки, чтобы толкнуть ее, какъ обыкновенно дѣлаютъ дѣти, и дверь потихоньку затворилась. Веня опять подошелъ къ столу потѣшить свои глазки. Пламя теперь уже не колебалось.

— Тутъ бы надо обложить мохомъ, замѣтила Гонорія, показывая на выступавшіе края доски, на которой зиждилась церковь. — Но сегодня уже поздно, не успѣемъ, и къ тому же у меня моху нѣтъ. Если я останусь здѣсь, мы попросимъ немножко у садовника.

Веня не заботился о мхѣ. Очарованнымъ глазамъ его казалось, что уже ничто не улучшитъ теперешняго вида церкви. Онъ любовался ею, ставя ее на высокомъ комодѣ, прыгалъ передъ нею, носилъ ее взадъ и впередъ по комнатѣ, стараясь держать ее какъ показывала Гонорія, прямо и твердо. Такимъ образомъ прошло нѣсколько времени, и они не замѣтили какъ догорѣлъ огонь въ каминѣ.

— Шутъ побери этотъ огонь! воскликнула Гонорія: — а у меня нѣтъ ни дровъ, ни спичекъ.

Она уже бралась за колокольчикъ, но вдругъ ей пришло въ голову сходить за этими вещами самой. Никто больше ея не любилъ посудачить, а теперь у нея такъ и чесался языкъ насчетъ сцены въ столовой. Поставивъ церковь на столѣ и строго наказавъ Венѣ не трогать ея въ ея отсутствіи, Гонорія вышла во всегдашнюю выходную дверь и спустилась по задней лѣстницѣ. Эта дверь, — и я прошу васъ обратить вниманіе на разницу, — запиралась извнутри, но не задвижкой, а простымъ крючкомъ, помѣщеннымъ на такой высотѣ, чтобы дѣти не могли достать.

Никакая болтовня еще не приходилась Гоноріи такъ по вкусу какъ та, которую она теперь завела съ прислугой. Малѣйшая подробность суматохи въ столовой, все, чему ей довелось быть свидѣтельницей, все было разказано ею охотно слушавшей прислугѣ, которая, въ свою очередь, не поскупилась ни на комментаріи, ни на сочувствіе. Гонорія никакъ не могла оторваться отъ бесѣды, пока не замѣтила по бою часовъ, что пробыла здѣсь около получаса. Едва вѣря своимъ ушамъ, она подхватила вязанку дровъ и коробочку спичекъ вмѣстѣ съ парою щипцовъ и гасильникомъ, и побѣжала наверхъ. Спѣша войдти и повернувъ ручку двери, она съ удивленіемъ увидала, что не можетъ отворить ее.

— Мистеръ Веня, зачѣмъ же это вы заперли дверь? окликнула она: — подойдите сюда, отоприте ее.

Отвѣта не было.

— Онъ должно-быть взобрался на стулъ и повернулъ крючокъ, сказала про себя Гонорія. Но въ ту же минуту она ощутила запахъ гари, словно паленой шерсти. Шумно побросавъ на полъ все что несла, она пустилась бѣжать вдоль по корридору и повернула въ уборную своей госпожи, чтобы хоть этимъ путемъ проникнуть въ комнату. Эта дверь была также заперта, но снаружи. Въ этомъ не было ничего необыкновеннаго, такъ какъ ее большею частію держали на задвижкѣ, а Гонорія въ эту минуту не обратила на это вниманія. Отодвинувъ задвижку, она вошла.

Боже! Что увидала Гонорія! Куда дѣвался юный наслѣдникъ Анвика? Темная масса тлѣла и дымилась на полу въ дальнемъ углу комнаты, коверъ дымился и тлѣлъ; ни слѣда красивой и опасной игрушки, сдѣланной ею, ни слѣда его самого, кромѣ безформенной массы, отъ которой душа уже отлетѣла.

Съ ужасающимъ крикомъ и какимъ-то безумнымъ визгомъ переполоха, похожимъ скорѣе на лай собаки чѣмъ на человѣческій голосъ, Гонорія бросилась въ уборную; оттуда, не переставая кричать, внизъ по большой лѣстницѣ, поднимая этими странными криками на ноги всѣхъ домашнихъ и встревоживъ мистрисъ Сентъ-Джонъ.

XVII. Противорѣчащія показанія.

[править]

Немногіе въ Анвикъ-Галлѣ могли бы разказать толкомъ какъ прошла наступившая вслѣдъ затѣмъ ночь. Нѣсколько времени длилась хаотическая сцена ужаса и смятенія. Одинъ изъ грумовъ, безъ всякаго приказанія, осѣдлавъ лошадь, поскакалъ на мистеромъ Пимомъ, а врачъ прибылъ почти въ невѣроятно скоромъ времени. Но что же могъ онъ сдѣлать? Безцѣнная, маленькая душа отлетѣла и никакой лѣкарь здѣшняго свѣта не вернулъ бы ея. Впрочемъ, пособія мистера Пима требовалъ другой, именно маленькій Джорджъ. Ребенокъ, заснувшій въ столовой и пробужденный криками Гоноріи, кинулся наверхъ въ дѣтскую. Какъ ни былъ онъ малъ, но имъ овладѣлъ паническій ужасъ при этомъ зрѣлищѣ, когда ему сказала что это Веня, и онъ впалъ въ перемежающіеся припадки болѣзненной дрожи.

Надо было полагать, — всѣ домашніе такъ и полагали — что пожаръ произошелъ случайно; даже можно сказать: по неосторожности Гоноріи Триттонъ. Она пошла внизъ, вполнѣ увѣренная, что мальчикъ послушается ея приказанія и не тронетъ церкви. О, какъ могла она быть столь безразсудною? Видѣть новую игрушку и не дотронуться до нея, любоваться ея прелестью на почтительномъ разстояніи и не взять ее въ руки, это не дѣтская философія. Быть-можетъ, малютка, будучи всегда послушнымъ мальчикомъ, и пытался въ теченіе нѣсколькихъ минутъ пустить въ ходъ свое терпѣніе, но нѣтъ никакого сомнѣнія, что наконецъ онъ все-таки взялъ въ руки церковь. Когда это случилось и какъ случилось, никто сказать не могъ; это должно было навсегда остаться во мракѣ неизвѣстности.

Мѣстонахожденіе домашнихъ было въ это время, повидимому, слѣдующее. Вся прислуга была внизу, за исключеніемъ Принсъ; тамъ, какъ сказано, была и Гонорія. Мистрисъ Сентъ-Джонъ затворилась въ столовой съ Джорджемъ; послѣдній заснулъ; первая, по ея словамъ, почти спала. Гдѣ въ это время была Принсъ, изъ разказовъ не было видно, да и вопроса этого не возбуждалось.

Но посреди изступленія, и ужаса, обуревавшаго умъ несчастной Гоноріи, рѣзко выдавалась два пункта. Одинъ изъ нихъ состоялъ въ томъ: какимъ образомъ ребенокъ очутился взаперти? Другой заключался въ томъ, что пробѣгая по корридору, она видѣла Принсъ, прятавшуюся въ нишѣ. Это было не столько воспоминаніе, сколько убѣжденіе. И Гоноріи казалось, что она даже не замѣтила или только мелькомъ замѣтила въ то время присутствіе Принсъ; но фактъ этотъ освѣтилъ ея умъ въ послѣдствіи. На противоположной стѣнѣ корридора, почти на полдорогѣ между дверями дѣтской и уборной, находилась ниша, небольшая полукруглая ниша. Бѣдный мистеръ Карльтонъ Сентъ-Джонъ при жизни своей часто, смѣясь, дивился, для чего бы архитектору было устраивать ее здѣсь: для красы или для какого-нибудь употребленія.

Мистеръ Пимъ пріѣхалъ, и кинувъ безнадежный взглядъ на зрѣлище въ дѣтской, гдѣ весь полъ залитъ водой чтобы погасить огонь, поспѣшилъ прежде всего увидаться съ митрисъ Сентъ-Джонъ. Она сидѣла въ столовой, и онъ нашелъ ее какъ-то неестественно спокойною и сдержанною; есть люди, которые бываютъ такими въ минуты бѣдствія. Единственнымъ признакомъ потрясенія была ея смертная блѣдность. Она отдала ему отчетъ во всемъ случившемся, на сколько оно было ей извѣстно, прибавила она; откровенно созналась въ сумятицѣ, происшедшей въ этой комнатѣ послѣ обѣда. Веня безпощадно напалъ на Джорджа, и въ свою очередь она наказала Веню: выдрала его за уши и, кажется, толкнула. Право, это рѣдко случается, чтобъ она не могла сдержать себя по отношенію къ дѣтямъ. а теперь, когда Веня умеръ, она была бы готова отдать весь міръ, лишь бы не трогать его давеча. Когда Гонорія унесла его въ дѣтскую, сама она оставалась въ столовой и не выходила оттуда, пока ея не встревожили крики Гоноріи. Разъ или два къ ней заходила Принсъ, освѣдомляясь, не взять ли ей Джорджа, но она его не пустила. Мальчикъ заснулъ въ большомъ, папашиномъ креслѣ, а она подсѣла къ нему и положила его ножки къ себѣ на колѣна. Она сама уже дремала, когда поднялись крики и чуть не до смерти перепугали ее. Виной всему была, кажется, Гонорія. Въ первую минуту испуга эта женщина созналась, что оставила Веню одного съ какою-то опасною игрушкой изъ бумаги, освѣщенною огаркомъ, а сама пошла внизъ и заболталась тамъ съ прислугой. Бѣдный малютка, должно-быть, самъ себя подпалилъ.

— Но развѣ никто не слыхалъ его крика? спросилъ мистеръ Пимъ, до сихъ поръ не прерывавшій разказа.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ полагала, что нѣтъ. Ей извѣстно было только, что крики не проникли въ столовую. Врачъ вѣрилъ этому. Онъ зналъ, что стѣны этой половины дома очень толсты, и если ребенокъ былъ запертъ въ дѣтской, какъ оно и было, повидимому, то едва ли его могли слышать, если только никого не было наверху. Столовая находилась на другой сторонѣ дома, и двери въ ней были двойныя, а кухня еще дальше столовой.

— Странно мнѣ, что онъ не выбѣжалъ изъ комнаты, воскликнулъ мистеръ Пимъ: — здоровенькій, пятилѣтній мальчикъ едва ли бы сгорѣлъ въ комнатѣ, не попытавшись выбѣжать изъ нея. Обыкновенно въ такой бѣдѣ прежде всего бѣгутъ вонъ: часто это и губитъ. Но онъ, повидимому, а не пробовалъ этого.

Мистрасъ Сентъ-Джонъ покачала головой. Ей неизвѣстны подробности; предполагать, разумѣется, можно все что угодно. А Гонорію стоило бы повѣсить за то что оставила ребенка одного съ игрушкой, которая такъ легко могла загорѣться. Тутъ она обратила вниманіе мистера Пима на Джорджа. Ребенокъ очень дурно себя чувствовалъ: это повторялось, повременамъ, съ самаго испуга. Подавъ ему помощь, мистеръ Пимъ пошелъ искать Гонорію. Онъ нашелъ ее одну, въ жалкомъ состояніи унынія, въ спальнѣ, гдѣ помѣщалась она и несчастный ребенокъ.

Теперь слѣдуетъ упомянуть о томъ, что у Гоноріи въ это время начинало появляться внезапное и страшное сомнѣніе. По мѣрѣ того какъ туманъ въ ея головѣ разсѣивался, и ей стало возможно поразмыслить о вѣроятностяхъ этого бѣдствія, она начинала думать, не было ли оно причинено съ намѣреніемъ. И это подозрѣніе принимало въ умѣ ея видъ увѣренности, когда вошелъ мистеръ Пимъ.

Нѣсколько минутъ она не могла говорить; плача и рыдая, она закрывала себѣ лицо фартукомъ отъ стыда и раскаянія. Мистеръ Пимъ не упрекалъ ея, видя это отчаяніе: напротивъ, когда она успокоилась, онъ сталъ освѣдомляться у нея о подробностяхъ. Гонорія чистосердечно сознавалась во воемъ. Она разказала о происшествіи въ столовой, давъ ему нѣсколько иной оттѣнокъ нежели ея госпожа и заставивъ мистера Пима до невозможности насупить свои сѣдыя брови. Она разказала какъ додѣлала ему церковь, описала ея устройство и откуда была заимствована эта идея. Сказала, какъ, освѣтивъ ее, оставила съ Веней, а сама пошла за дровами внизъ и заговорилась на добрые полчаса. Ничего не скрывала она; не пропустила ни одной іоты, которая могла бы повести къ ея собственному осужденію.

— Онъ всегда былъ послушный мальчикъ, стонала она, — и не думала я, чтобъ онъ сталъ ее трогать, когда я просила его не дѣлать этого. А мнѣ и въ голову не приходило, чтобъ я такъ долго пробыла внизу, пока не пробили часы.

— Странно, что ты не слыхала его криковъ.

— Кухня очень далеко отсюда.

— А еще страннѣе, что мальчикъ не бѣжалъ изъ комнаты, если только дымъ не сразу одолѣлъ его. Понять не могу, отчего бы ему не выбѣжать. Это вообще плохое средство, но въ этотъ разъ оно могло бы спасти его жизнь, еслибы подоспѣла на помощь.

Гонорія не тотчасъ возразила. Она сидѣла въ низенькомъ креслѣ, въ отчаяніи покачиваясь всѣмъ тѣломъ взадъ и впередъ. Вдругъ она взглянула на врача, поднявъ голову, и проговорила тихимъ голосомъ:

— Желала бы я знать, кто заперъ двери.

— Что ты хочешь сказать? спросилъ мистеръ Пимъ послѣ минутнаго удивленія.

— Я не думаю, сэръ, чтобъ онъ обгорѣлъ случайно, продолжила она, посматривая на стѣны, точно боясь что ее подслушаютъ и говоря самымъ слабымъ шепотомъ, — я думаю, что это сдѣлано съ намѣреніемъ.

— Что ты, Гонорія, Богъ съ тобой! воскликнулъ изумленный докторъ, недоумѣвая, не свело ли ее горе съ ума.

— Тутъ припуталось кое-что, чего я и понять не могу, продолжила она, — оно особенно поразило меня не въ то время, а вотъ теперь, когда я могу разсудить объ этомъ. Онъ не могъ выйдти изъ комнаты: онъ былъ запертъ.

Мистеръ Пимъ довольно ясно видѣлъ теперь, что она вовсе не страдаетъ умственнымъ разстройствомъ; дѣвушка была такъ же здорова, какъ и онъ самъ. Гоноріи казалось, что онъ никогда не сведетъ съ нея своего пристальнаго взгляда,

— Когда я оставила его наверху, обѣ двери были отперты, то-есть не замкнуты, продолжила она, — когда же я вернулась, обѣ оказались замкнутыми: одна извнутри, другая снаружи. Желала бы я знать, кто это сдѣлалъ?

Можетъ-быть, Гоноріи только почудилось, но ей казалось, что докторъ измѣнился въ лицѣ.

— Увѣрена ли ты въ этомъ? спросилъ онъ.

— Такъ же какъ и въ томъ, что живу еще, а милаго моего дитяти нѣтъ на свѣтѣ.

Брови мистера Пима съежились въ три погибели.

— Теперь скажи же мнѣ толкомъ, какъ это произошло? сказалъ онъ. — Почемъ ты знаешь, что двери были заперты?

— Потому что я не могла войдти, сказала Гонорія. — Когда я вернулась съ вязаночкой дровъ, дверь была на крючкѣ извнутри. Я думала, что ребенокъ влѣзъ на стулъ и заложилъ его; но какъ ни мало было времени подумать объ этомъ, меня поразила эта странность, потому что прежде я никогда не знавала за нимъ такихъ продѣлокъ. Пока я окликала его, чтобъ онъ отперъ, мнѣ почудился запахъ гари, я и побѣжала кругомъ черезъ уборную госпожи и повернула ручку двери, чтобы распахнуть ее, но увидала, что и эта дверь заперта задвижкой снаружи. Тутъ ужь запахъ сталъ такъ силенъ, что я, растерявшись, забыла о странности этого обстоятельства, тѣмъ болѣе что дверь эта всегда на запорѣ….

— Такъ чему жь ты удивилась, что она въ это время была заперта? перебилъ мистеръ Нимъ.

— Потому что она не была на задвижкѣ, когда я пошла внизъ, отвѣтила Гонорія, — она была отворена все время, пока я додѣлывала церковь; я велѣла ребенку затворить ее, затѣмъ что изъ нея несло и колыхало пламя въ бумажныхъ стѣнкахъ. Онъ и запахнулъ дверь самъ, своими малыми ручонками, а я на него глядѣла. Вотъ почему я знаю, сэръ, что она тогда не была заперта.

— А можетъ-бытъ и послѣ, когда ты впопыхахъ пробовала войдти въ все, ты только вообразила что она заперта, подсказалъ мистеръ Пимъ.

— Нѣтъ, сэръ; когда я пыталась отворить ее и никакъ не могла, то нащупала задвижку, и оказалось, что она была задвинута въ пробой во всю длину. Кончикъ ея высунулся за пробой, и я отодвинула ее, нажавъ пальцами.

Мистеръ Пимъ порывисто всталъ, какъ будто желая лично осмотрѣть дверь; но вдругъ удержался и опять сѣдъ на мѣсто.

— Это только руками можно было сдѣлать, продолжила Гонорія: — такъ зачѣмъ же это было сдѣлано?

Врачъ и не пытался отвѣтить на вопросъ. Онъ, повидимому, былъ чрезвычайно разстроенъ, словно разказъ этотъ взволновалъ и нравственно разбилъ его; онъ едва замѣчалъ Гонорію.

— Мистрисъ Сентъ-Джонъ говоритъ, что ничего не слыхала, вдругъ проговорилъ онъ вполголоса и какъ бы въ разсѣянности: — Гонорія, продолжилъ онъ, обратясь къ дѣвушкѣ: — я думаю, что ты ошиблась. Вѣдь оказывается, что наверху не было никого кто бы могъ запереть задвижку. Мистрисъ Сентъ-Джонъ говоритъ мнѣ, что она не выходила изъ столовой; прислуга показываетъ, что никто ни разу не входилъ наверхъ съ самаго полудня.

— Одна изъ служанокъ была наверху, возразила Гонорія тѣмъ же тихимъ голосомъ и съ тѣмъ же блуждяющимъ по стѣнамъ взглядомъ: — а это Принсъ. Я сама ее видѣла; я не могла ошибиться. Она-то развѣ говоритъ, что не была наверху, сэръ?

— Она ни того, ни другаго не говорила мнѣ, отвѣтилъ мистеръ Пимъ: — я слышалъ общій говоръ, что приолуги не было наверху.

— А Принсъ была; и если она говоритъ, что ея не было, такъ это ложь. Она пряталась въ корридорной нишѣ, что противъ дверей.

— Пряталась въ нишѣ; когда жь это?

— Когда я побросала всю ношу изъ фартука и побѣжала кругомъ въ уборную, я увидѣла Принсь, какъ она стояла въ нишѣ. Она прижалась къ стѣнѣ, сэръ, словно боялась, чтобъ я не разглядѣла ея.

— Чтожь, ты съ ней заговорила?

— Нѣтъ, сэръ, и вы, можетъ-быть, удивитесь тому, что я скажу; но это правда. Я такъ растерялась въ это время, — и дверь-то на запорѣ, да и горѣлымъ-то пахнетъ, — что я, кажется, и не сознавала, точно ли я ее видѣла. Я думаю, что она только на мигъ промелькнула у меня въ глазахъ, а въ умѣ-то мнѣ ужь не до того было. Но послѣ мнѣ все разомъ и пришло въ голову, и припомнилось какъ она тамъ стояла. Ровно вотъ она сейчасъ только заперла двери, да и забилась туда, прислушиваясь къ замирающимъ крикамъ дитяти.

— Полно! Полно! повелительно остановилъ мистеръ Пимъ: — ты не въ своемъ умѣ, иначе ты бы этого не сказала.

— Да ужь мнѣ и самой сдается, чистосердечно созналась Гонорія, заливаясь слезами; — я чувствую, что у меня въ головѣ начинаетъ мѣшаться. Принсъ всегда была груба, жестока и зла съ ребенкомъ, и я просто раздражена противъ нея.

— Но все-таки она не заперла бы дверей, еслибъ онъ горѣлъ, возразилъ мистеръ Пимъ нѣсколько гнѣвнымъ голосомъ: — подумай же, что ты говоришь.

— Охъ, еслибы меня избавили отъ моего мученія! зарыдала Гонорія: — кабы меня повѣсили за ту безпечность, что я оставила его одного съ зажженною игрушкой! Я вѣдь это сдѣлала; и надѣюсь, что меня за это накажутъ; мнѣ теперь ужь не знать минуты покою. Вотъ это все моя вина. Но я не запирала дверей, чтобъ ему нельзя было спасти жизни; а я совершенно увѣрена, что въ страхѣ ли, въ бѣдѣ ли, въ опасности ли, ребенокъ первымъ дѣломъ кинулся бы внизъ по черной лѣстницѣ за мною.

Она набросила себѣ на голову фартукъ, рыдая, плача и качаясь всѣмъ тѣломъ взадъ и впередъ какъ прежде, въ сильнѣйшемъ отчаяніи. Докторъ сидѣлъ нѣсколько минутъ молча, стараясь собрать свои разсѣянныя мысли; потомъ всталъ и тронулъ ее за плечо, чтобы привлечь ея вниманіе. Она опустила фартукъ.

— Видишь ли, Гонорія, то, что ты утверждаешь, требуетъ изслѣдованія. Ради… ради всѣхъ здѣшнихъ, надо прослѣдить это до самаго дна. Никто въ здравомъ умѣ, прибавилъ онъ съ удареніемъ, — не заперъ бы дверей за горѣвшимъ ребенкомъ; а ты, кажется, именно это предположеніе и допускаешь, насколько я могъ разобрать. Заявила ли ты объ этомъ фактѣ твоей госпожѣ?

— Я еще не видала ея съ тѣхъ поръ, отвѣтила Гонорія, — кромѣ первой минуты, когда я въ ужасѣ побѣжала внизъ.

— Она въ это время выходила изъ столовой?

— Такъ точно, сэръ; а малютка ея, — онъ вѣдь наслѣдникъ теперь, — выбѣжалъ за нею.

— Гонорія, серіозно проговорилъ врачъ: — я не думаю, чтобы теперешнее направленіе твоихъ мыслей было здравое. Лучше выкинуть это изъ головы. Я требую, чтобы ты пошла со мною и сказала твоей госпожѣ о томъ, что двери были заперты.

Онъ вышедъ изъ комнаты въ сопровожденіи Гоноріи. Тамъ, въ корридорѣ, подозрительно близко отъ двери, стояла Принсъ. Она притворилась будто спѣшитъ и быстро пошла съ червой лѣстницы.

— Подите сюда, Принсъ, мнѣ васъ нужно, сказалъ врачъ: — я только-что собирался позвать васъ.

Женщина тотчасъ обернулась, повидимому, весьма охотно и нисколько не смущаясь. Она стояла передъ мистеромъ Пимомъ спокойно, хладнокровно и сдержавво, въ чистенькомъ черномъ платьѣ, шелковомъ фартукѣ, въ чепчикѣ съ черными лентами, завязанными ниже подбородка. Нельзя было замѣтить ни тѣни измѣненія въ ея невозмутимомъ лицѣ, ни малѣйшаго оттѣнка волненія въ его блѣдныхъ и рѣзкихъ чертахъ.

— Вотъ какое страшное дѣло-то, Принсъ! началъ онъ.

— Дѣйствительно, сиръ, отвѣтила она своимъ размѣреннымъ голосомъ, который хотя, и не выказывалъ особеннаго сочувствія, но и не имѣлъ въ себѣ ничего непочтительнаго.

— Какимъ образомъ двери-то оказалась запертыми за несчастнымъ мальчикомъ?

Принсъ помолчала приблизительно около сотой дола минуты:

— Я не знала, что онѣ была заперты, сэръ.

И отвѣтъ, повидимому, былъ совершенно искренній.

— Гонорія говоритъ, что была. Возвращаясь изъ кухни и пробуя войдти сюда (онъ показалъ на дверь, все еще запертую и скрывавшую бѣдственное зрѣлище), она увидала, что не можетъ войдти. Въ отсутствіе ея внутренній крючокъ былъ заложенъ. Не вы ли кто вошли въ дѣтскую и заложили его? Кромѣ тебя, и Гоноріи, кажется, никто не имѣетъ обыкновенія посѣщать дѣтскую?

— Я туда не ходила, сиръ. Я вовсе не входила въ дѣтскую съ самаго полудня. Мистеръ Джорджъ былъ внизу съ мамашей, и мнѣ не-зачѣмъ было входить туда. Если крючокъ былъ заложенъ, какъ вы изволите говорить, то мистеръ Веня, сдается мнѣ, должно-быть, влѣзъ на стулъ и самъ заложилъ его.

Та же самая неподвижность въ лицѣ, и, надо сознаться, тотъ же самый видъ неподдѣльной правды.

— Это весьма возможно, замѣтилъ мистеръ Пимъ: — та же мысль и мнѣ приходила въ голову. Но тутъ есть другое обстоятельство, которое не такъ легко обойдти. Гонорія говоритъ, что и другая дверь была замкнута; это та что въ уборную ведетъ; она тоже на задвижкѣ была снаружи.

— Я ничего не знаю, сиръ, увѣряю васъ, отвѣтила Принсъ, а на этотъ разъ въ голосѣ ея былъ оттѣнокъ нерѣшительности, какого-то колебанія, впрочемъ не слишкомъ замѣтный простому слушателю: — эта дверь постоянно на задвижкѣ, поразвязнѣй прибавила она, взглянувъ доктору въ глаза: — госпожа имѣетъ обыкновеніе запирать ее, потому что мистеръ Джорджъ все бѣгаетъ къ ней во время туалета.

— Но….

— Тише, Гонорія, сказалъ мистеръ Пимъ, обрѣзавъ ея возраженіе. — Вѣдь вы, кажется, Принсъ, обыкновенно прислуживаете госпожѣ и потому бываете въ ея уборной, продолжалъ онъ: — не помните ли, была ли эта дверь сегодня отперта?

— Нѣтъ, сэръ, не помню, сказала Принсъ по минутномъ размышленіи: — сегодня поутру я одѣвала госпожу къ раннему обѣду, а потомъ убрала комнату, но была ли дверь отперта или замкнута, этого я не помню. Скорѣе что заперта была.

— Послѣ полудня она была настежь отворена, порывисто вмѣшалась Гонорія, не могшая долѣе удерживать языкъ и полагая, что Принсъ могла бы припомнить, еслибы захотѣла: — милый бѣдняжечка самъ своими ручками затворилъ ее, пока я додѣлывала церковь.

— Можетъ-быть, отвѣтила Принсъ, представляя своимъ совершенно хладнокровнымъ обращеніемъ и приличнымъ тономъ рѣзкую противоположность волненію несчастной Гоноріи: — я не могу припомнить какъ оно было въ то время, когда я одѣвала госпожу, а послѣ этого мнѣ въ той комнатѣ нечего было дѣлать.

— Вы и не ходили въ нее? продолжали докторъ.

— Я и не ходила въ нее, повторила Принсъ.

— Стало-быть ты ровно ничего не знаешь, какимъ образомъ двери очутились замкнутыми? продолжилъ мистеръ Пимъ.

— Нѣтъ, не знаю, сиръ. Я клятву дамъ, коли понадобится, что не знала, была ли дверь на задвижкѣ, пока вы сами не сказали мнѣ, прибавила женщина, причемъ въ голосѣ ея наконецъ появился, быть-можетъ вслѣдствіе серіозности, едва замѣтный оттѣнокъ волненія. — Увѣряю васъ, сэръ, мнѣ до сихъ поръ этого и въ голову не приходило: я…. я едва вѣрю, чтобъ это было статочное дѣло.

При выраженіи этого недовѣрія въ глазахъ Гоноріи мелькнулъ какой-то зловѣщій блескъ. Мистеръ Пимъ вовсе не желалъ чтобъ у нихъ дошло до столкновенія въ рукопашную и поднялъ руку, требуя молчанія.

— Не слыхали ли вы криковъ ребенка, Принсъ? спросилъ онъ: — невѣроятно было бы предположить, что онъ не кричалъ; а кажется, никто не слыхалъ его криковъ.

— То-есть когда онъ ужь горѣлъ, сэръ?

— Разумѣется, когда горѣлъ.

— Нѣтъ, вовсе не слыхала, сэръ. Ребенокъ не могъ обгорѣть до смерти безъ криковъ, и даже отчаянныхъ, но я не слыхала ихъ, продолжала она, говоря скорѣе сама съ собомю чѣмъ въ отвѣтъ врачу.

— Несчастіе въ томъ, что никого не было по близости, кто бы могъ услышать.

Гонорія рѣзко взглянула на нее своими припухшими глазами, а мистеръ Пимъ проговорилъ довольно равнодушно:

— Кстати, Принсъ, вы какъ разъ въ это время были въ нишѣ. Не видали ли, или не слыхали ли вы чего-нибудь?

— Въ нишѣ, сэръ?

— Въ нишѣ: вотъ здѣсь, указалъ онъ.

Принсъ обернулась всѣмъ своимъ невозмутимымъ лицомъ къ мистеру Пиму въ самомъ, повидимому, крайнемъ удивленіи.

— Я ни въ какой нишѣ не была, сэръ.

— Нѣтъ, были. Вотъ въ этой; здѣсь. Гонорія проходила мимо, когда вы въ ней стояли.

— Это чистая ошибка, сэръ. Что же мнѣ дѣлать въ нишѣ? Если Гонорія говоритъ, что видѣла меня здѣсь, такъ ее обманули глаза.

— Чѣмъ же вы занимались во время этого случая? допытывался мистеръ Пимъ: — въ какой части дома были вы?

— Кажется, надо быть, въ столовой, сэръ, не запинаясь отвѣтила она: — я была тамъ какъ разъ передъ тревогой, а потомъ пошла наверхъ въ свою спальню.

— Постойте. Вѣдь эта комната по ту сторону отъ спальни мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Да, сэръ; бывшая гардеробная покойнаго барина. По смерти его мистрисъ Сентъ-Джонъ помѣстила въ нее насъ съ мистеромъ Джорджемъ. Она глубже чувствовала одиночество, когда никто не ночевалъ по близости.

— Вы, стало-быть, тамъ и были, когда услыхали крики?

— Я тамъ сидѣла, затворившись, какъ вдругъ услыхала въ корридорѣ крики Гоноріи, бѣжавшей на парадную лѣстницу. Я и двухъ минутъ не пробыла въ своей комнатѣ. Я пришла наверхъ прямо изъ столовой.

— А въ нишу не ходили?

— Конечно не ходила, сэръ. Съ какою цѣлью стала бы я это дѣлать? Я скорѣе занялась бы своими юпками.

Мистеръ Пимъ посмотрѣлъ на Гонорію. Выраженіе его взгляда явно обличало мысль, что должно-быть ее обмануло воображеніе.

— Что же вы дѣлали въ теченіе всего послѣобѣденнаго времени? спросилъ онъ у Принсъ.

— Да я ходила по всему дому, отвѣтила она, — то тамъ, то сямъ. Нѣсколько времени я была въ луковной.

— Въ луковной! перебилъ мистеръ Пимъ, которому это названіе показалось страннымъ.

— Эту комнату зовутъ луковною, сэръ; въ ней держатъ лукъ, разныя травы и тому подобное. Я вошла туда взять горсточку одной травы, которая мнѣ понадобилась, и замѣшкалась, обрывая листья со стебелька. А еще раза два заходила къ барынѣ въ столовую и оба раза пробыла довольно долго.

— Разговаривали съ нею?

— Нѣтъ, сэръ, почти ни слова не говорили. Наша барыня рѣдко когда разговорится со мной или съ кѣмъ-нибудь изъ васъ, а сегодня она казалась порядкомъ поразстроенною этою послѣобѣденною сценой съ мистеромъ Веней. Мистеръ Джорджъ былъ тоже разстроенъ по-своему — по-дѣтски, я и осталась въ комнатѣ утѣшить его. Тутъ барыня налила мнѣ рюмку вина и просила выпить за здоровье ребенка. Потомъ, попозже, я зашла въ другой разъ и тутъ ужь дольше пробыла, поджидая пока проснется мистеръ Джорджъ, чтобъ отвести его въ дѣтскую, потому что дѣтямъ пришла пора чай пить.

— Но вы не отвели его?

— Нѣтъ, сэръ, онъ все не просыпался, и я соскучилась ждать; пошла прямо наверхъ, къ себѣ въ комнату, и не успѣла пробыть тамъ двухъ минутъ, какъ раздались крики Гоноріи. Мнѣ даже некогда было черкнуть спичкой и засвѣтить свѣчу, и когда я выбѣжала изъ комнаты поглядѣть въ чемъ дѣло, у меня въ рукѣ такъ и осталась коробочка спичекъ.

Это казалось настолько удовлетворительнымъ отчетомъ, насколько можно было ждать отъ Принсъ, и самъ мистеръ Пимъ не находилъ причины сомнѣваться въ немъ. Гонорія наоборотъ: она только и дѣлала, что подозрѣвала эту женщину съ самаго вступленія ея въ домъ. Гонорія считала ее двуличною, насквозь прожженною хитрячкой, лукавою какъ кошка. Но въ болѣе спокойную минуту даже Гонорія не допустила бы мысли, чтобъ она съ намѣреніемъ подожгла ребенка или заперла за нимъ двери, пока онъ не сгоритъ. Мистеръ Пимь опять пошелъ къ мистрисъ Сентъ-Джонъ, съ обѣими служанками. Она казалась еще блѣднѣе прежняго и сидѣла держа на колѣнахъ Джорджика, который все также дурно чувствовалъ себя, и дрожалъ. мистеръ Пимъ передалъ ей сказанное Гоноріей о томъ, что двери была заперты, а просилъ ее припомнить, не была да поутру отворена дверь изъ ея уборной. Она тотчасъ отвѣтила, — говоря съ самымъ покойнымъ и холоднымъ самообладаніемъ, казавшимся олицетвореннымъ противорѣчіемъ ея блѣдному лицу, — что не можетъ навѣрно сказать, была ли сегодня отворена дверь уборной или нѣтъ. Она очень хорошо помнила, что въ это самое утро, вставая съ постели и слыша голоса дѣтей въ дѣтской, она отомкнула задвижку. Она вошла поцѣловать ихъ и пожелать имъ счастія въ день рожденія. Заперла ли она послѣ того дверь или нѣтъ, этого она не помнитъ. Побывавъ такимъ образомъ въ дѣтской, обыкновенно она запирала дверь, но весьма возможно, что сегодня поутру она и не сдѣлала этого.

— Мнѣ бы не хотѣлось, чтобы вы предлагали мнѣ эти вопросы, закончила она, быстро вскинувъ глаза на мистера Пима, между тѣмъ какъ до сихъ поръ она говорила, потупивъ лицо ввозъ, почти скрывая его.

— Но это мой долгъ, сказалъ врачъ.

— Это такъ пугаетъ Джорджика, прибавила она, — посмотртте какъ онъ трепещетъ.

И въ самомъ дѣдѣ, ребенокъ трепеталъ; дрожалъ и трепеталъ словно въ лихорадочномъ безпокойствѣ. Почти вслѣдъ за словами матери, онъ съ крикомъ приподнялся, и ему сдѣлалось дурно: теперь все вниманіе мистера Пима должно было обратиться на него.

XVIII. Слѣдствіе.

[править]

Слѣдствіе было произведено на другой день послѣ смерти. Приготовленія дѣлались кое-какъ, на скорую руку: но въ этихъ небольшихъ мѣстечкахъ коронерамъ надо еще поучиться аккуратности. Анвикъ находился въ разстояніи многихъ миль отъ столицы графства. Случилось такъ, что коронеръ графства въ этотъ день пріѣзжалъ въ Анвикъ для слѣдствія объ одномъ бѣдномъ старикѣ, неумышленно убитомъ, и анвикскія должностныя лица порѣшила начать второе слѣдствіе тотчасъ по окончаніи перваго.

Такъ и сдѣлала. Первое слѣдствіе, въ рабочемъ домѣ, было произведено и покончено въ полчаса; второе производилось въ трактирѣ, близь Анвикъ-Галла, — трактирѣ только-что основанномъ въ послѣдніе годы и названномъ Карльтоновъ гербъ. Тѣ же самые присяжные, которые давали клятву на первомъ слѣдствіи, участвовали и въ этомъ; а свидѣтелей собрали второпяхъ, безъ всякаго соблюденія формальностей при вызовѣ ихъ.

Общее мнѣніе состояло въ томъ, что злополучный малютка завладѣлъ освѣщенною церковью, несмотря на запрещеніе няньки, а потомъ заложилъ дверь на крючокъ, чтобы скрыть непослушаніе. Противъ этого мнѣнія возставала только, въ глубинѣ своего убѣжденія, Гонорія, но и то молча, не гласно: она устала бороться противъ общаго потока. Она считала весьма вѣроятнымъ, что Веня взялъ въ руки церковь, но не вѣрила чтобъ онъ заложилъ дверь на крючокъ для утайки своего непослушанія. Не было ребенка откровеннѣе и честнѣе отъ природы: онъ всегда первый чистосердечно сознавался въ винѣ; и она полагала, что онъ скорѣе распахнулъ бы дверь настежь, для того чтобы Гонорія видѣла его шалость, нежели заперся бы отъ нея. Этотъ взглядъ, однако, не получилъ популярности; популяренъ былъ тотъ, что ребенокъ взялъ опасную игрушку въ руки, опустилъ крючокъ, чтобы не быть захваченнымъ, а потомъ какъ-нибудь случайно поджогъ себя; и такъ какъ всѣ живущіе въ Анвикъ-Галлѣ на тотъ часъ были далеко отъ комнаты Вени, то это и помѣтило имъ слышать крики.

Показаніе Гоноріи, — бывшей главнымъ свидѣтелемъ, — о томъ что дверь уборной была заперта, подало поводъ къ нѣкоторымъ преніямъ. Ничего не могло быть яснѣе и положительнѣе ея клятвеннаго свидѣтельства, что дверь уборной не была замкнута въ то время какъ она уходила внизъ, а по возвращеніи ея на верхъ оказалась запертою, — на задвижкѣ снаружи. Задача была въ томъ, кто ее заперъ? На сколько могли разузнать, въ комнатахъ рѣшительно какого не было. Допрашивали относительно этого пункта и свидѣтелей, но не добились ничего, что могло бы бросать какой-нибудь свѣтъ на это дѣло. Слова Гоноріи противорѣчили фактамъ, казавшимся достовѣрными. Горничная, которая убирала комнаты мистрисъ Сентъ-Джонъ, доказала, что ея не было тамъ съ самаго утра. Убравъ комнаты послѣ завтрака, она обыкновенно уже не заходила въ нихъ до седьмаго часа вечера, когда мистрисъ Сентъ-Джонъ одѣвалась къ обѣду; такъ было и въ этотъ несчастный день. Прочіе служители показали, что ихъ вовсе не было на верху: имъ было выставлено вино, и всѣ они коротали время внизу. Гонорія была съ ними, разговаривала, а Принсъ не было. Но сколько было извѣстно прислугѣ, Принсъ не была внизу съ тѣхъ поръ, какъ подъ конецъ обѣда ушла отъ экономки. Принсъ была вызвана въ свидѣтели и дала показаніе. По ея словамъ, она пришла въ столовую, когда Гонорія взяла мистера Сентъ-Джона на верхъ, а мистрисъ Сентъ-Джонъ съ мистеромъ Джорджемъ сидѣли за дессертомъ, и тутъ она пробыла не долго. Барыня потчивала ее рюмкой вина. Принсъ сказала при этомъ, что уже выпила рюмочку внизу, но барыня отвѣтила, что можно выпить и другую; она такъ и сдѣлала, выпивъ ее за здоровье обоихъ молодыхъ джентльменовъ. Послѣ того ушла къ себѣ на верхъ; пробыла тамъ нѣсколько времени, частію работая кое-что на себя, частію убирая утреннее платье мистера Джорджа, чего не успѣла сдѣлать, одѣвая его къ обѣду.

— Да, отвѣтила она на вопросъ одного изъ присяжныхъ, — эта комната очень близко отъ уборной: между ними только спальня мистрисъ Сентъ-Джонъ; но могу поклясться самымъ положительнымъ образомъ, что я не ходила въ уборную, и ни въ какую комнату кромѣ своей собственной.

У Принсъ вырвалось одно замѣчаніе, которое, повидимому, произвело впечатлѣніе на коронера и присяжныхъ, и могло бы поддержать справедливость ея показаній, еслибы въ томъ была надобность. Еслибъ она дѣйствительно вошла въ уборную и заперла или замкнула на задвижку дверь, ведущую въ дѣтскую, то съ какою бы цѣлію не сознаться ей въ этомъ? Это было бы сдѣлано просто по обязанности, такъ какъ мистрисъ Сентъ-Джонъ приказывала держать эту дверь на запорѣ. Но она все-таки не дѣлала этого и не заходила въ комнату. Далѣе….

Одинъ изъ присяжныхъ перебилъ вопросомъ: «гдѣ въ это время заходился покойный ребенокъ?»

— Съ Гоноріей въ дѣтской, отвѣчала свидѣтельница. — Въ это время Гонорія додѣлывала и освѣщала бумажную игрушку, какъ въ послѣдствіи стало извѣстно всему Анвикъ-Галлу. Потомъ, продолжала свидѣтельница свое показаніе, — я ходила внизъ, въ луковную комнату, гдѣ хранятся травы; пробыла тутъ нѣсколько времени, доставая траву, какая была мнѣ нужна, и обрывая листья со стебелька. А тамъ….

Тутъ ее прервалъ другой присяжный, почтенный продавецъ пряностей и масла, поставлявшій эти матеріалы въ Анвикъ-Галлъ: «зачѣмъ бы свидѣтельницѣ понадобилась эта трава?»

Свидѣтельница, съ примѣрнымъ терпѣніемъ и всегдашнимъ свойственнымъ ей невозмутимымъ спокойствіемъ отвѣчала, что она въ то время лѣчилась отваромъ изъ этой травы; что обыкновенно его приготовляла кухарка, которая, когда не случалось присмотрѣть за ней, обыкновенно клада столько же стеблей, какъ и листьевъ, а это вредило отвару, почему Принсъ и предпочла нарвать ихъ сама.

— Очень хорошо, отвѣтилъ присяжный. — Можете продолжать показаніе.

Набравъ потребное количество травы, свидѣтельница отнесла ее промыть и положила на такъ-называемую кухаркину полку. Не видала никого изъ прислуги, кромѣ младшей горничной, освѣщавшей низкіе корридоры, не слышала голоса разговаривающихъ. Не знаетъ, видѣла ли ее младшая горничная: полагаетъ, что нѣтъ. Потомъ пошла въ столовую, чтобы спросить, не взять ли ей мистера Джорджа, такъ какъ наступало время пить чай въ дѣтской. Однако не взяла мистера Джорджа. Онъ спалъ въ большомъ креслѣ. Ждала нѣсколько времени, надѣясь, что онъ проснется; но онъ не проснулся. Наконецъ ей прискучило ждать, и она ушла изъ столовой, а мистеръ Джорджъ все еще спалъ, протянувъ ножки къ мамашѣ на колѣни. Тутъ она прямо пошла на верхъ и хотѣла зажечь свѣчку въ своей комнатѣ , какъ вдругъ услыхала какіе-то тревожные крики. Узнала Гонорію по голосу; могла разобрать одно очертаніе ея фигуры въ то время, какъ та бѣжала по корридору на парадную лѣстницу: въ верхней половинѣ дома было довольно темно: освѣщена была одна нижняя, и оттуда на верхъ доходилъ слабый отсвѣтъ. Крики были полны ужаса; они даже испугали свидѣтельницу, а она не привыкла пугаться изъ-за пустяковъ. Сбѣжала внизъ вслѣдъ за Гоноріей и увидала, что мистрисъ Сентъ-Джонъ выходитъ изъ столовой, тоже испуганная криками. Что касается слѣдующихъ минутъ, то она не можетъ дать точнаго отчета въ томъ что тутъ происходило. Главное что ей помнится: она вмѣстѣ съ прочими побѣжала назадъ въ дѣтскую; бѣдняжечка мистеръ Джорджъ тоже проскользнулъ, не замѣченный въ сумятицѣ, и видѣлъ горящіе или скорѣе тлѣвшіе остатки своего братца. Вотъ и все что она знаетъ.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ не вызывали въ свидѣтели. Такъ какъ она, — по общей молвѣ, — все время сидѣла затворившись въ задѣ, съ маленькимъ Джорджемъ, то ея показаніе не могло быть важнымъ, и присяжные, въ уваженіе ея чувствъ, не вызывали ея. Присяжныхъ увѣдомили, что она припомнила, какъ поутру ходила изъ уборной въ дѣтскую и полагаетъ, что, можетъ-бытъ, забыла запереть за собою дверь. Въ этомъ не было, впрочемъ, никакой важности: дверь была отворена, какъ доказала Гонорія, а кѣмъ именно, это все равно.

Всѣ показанія были отобраны, и затѣмъ послѣдовали пренія относительно того неразъясненнаго обстоятельства, что дверь была заперта. Половина присяжныхъ, со включеніемъ мистера Пима, склонялись къ тому мнѣнію, что она была вовсе не на задвижкѣ, а только притворена; но поспѣшность и волненіе, въ которомъ была Гонорія, помѣтили ей отворить дверь въ первую минуту и заставили вообразитъ, что дверь заперта. Другая половина присяжныхъ, въ томъ числѣ и коронеръ, полагали, что когда несчастный малютка, послушавшись Гоноріи, затворилъ дверь, задвижка сама собою вскочила въ пробой отъ этого движенія. Это казалось самымъ разумнымъ разрѣшеніемъ вопроса. Напрасно возражала Гонорія, что ни то, ни другое мнѣніе неправильны: что дверь дѣйствительно была на задвижкѣ та не могла замкнуться сама собою, когда ребенокъ затворялъ ее; онъ притворилъ ее очень тихо, и она вѣрно слышала-бы защелку, еслибъ было такъ какъ предполагаютъ. Но слова ея были пущены на вѣтеръ, и къ необычайному ея удивленію, самъ мистеръ Пимъ подошелъ къ ней съ строгимъ шепотомъ и предостерегающимъ выраженіемъ въ глазахъ.

— Кажется, довольно объ этомъ, Гонорія, сказалъ онъ.

Повѣрятъ ли, что мистрисъ Дарлингъ услыхала о случившемся бѣдствіи только теперь, именно въ то время, когда уже засѣдали присяжные? Такъ какъ она жила довольно далеко, на другомъ концѣ Анвика, то новости не всегда быстро достигали ея дома. Во всякомъ случаѣ эта вѣсть запоздала, опровергнувъ на этотъ разъ народную поговорку, что худая слава бѣжитъ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ забыла послать къ матери, — что, пожалуй, было и извинительно въ страшной суетѣ, — и такимъ образомъ слѣдствіе началось прежде чѣмъ извѣстіе дошло до мистрисъ Дарлингъ. Даже и теперь она могла бы не знать о происшествіи, узнать бы ихъ такъ скоро, еслибы не случилось ей послать въ деревню служанку съ какимъ-то порученіемъ; дѣвушка и вернулась съ вѣстями. Какъ водится въ такихъ случаяхъ, она вбѣжала прямо къ своей госпожѣ, крича во все гордо. Мистрисъ Дарлингъ, дурно чувствовавшая себя съ самаго предшествовавшаго дня и собиравшаяся уже, если не будетъ лучше, послать за мистеромъ Пимомъ, лежала на диванѣ, какъ вдругъ дверь порывисто распахнулась, и служанка ворвалась съ вѣстями, которымъ самая поспѣшность ея придала совершенную безсвязность. Мистрисъ Дарлингъ въ ужасѣ вскочила съ дивана, не понявъ половины разказа.

— Что ты говоришь, что такое случилось?

— Одинъ изъ мальчиковъ погибъ, проговорила ретивая служанка. — Ахъ, сударыня, кто правда! Онъ погибъ прошлою ночью, и объ этомъ идетъ уже слѣдствіе. Это наслѣдникъ, мистеръ Веня.

Мистрисъ Дарлингъ стояла передъ ней какъ окаменѣлая. На первыхъ порахъ она не могла говорить: только смотрѣла на служанку, раскрывъ губы и вытаращивъ глаза.

— Погибъ! мистеръ Веня! проговорила она, задыхаясь.

— Сгорѣлъ до смерти, воскликнула женщина, почти рыдая отъ волненія. — Ужь не знаю чему вѣрить, а во всемъ мѣстечкѣ только и говору; одни толкуютъ такъ, другіе иначе. Во всякомъ случаѣ виновата Гонорія. Она бросила его одного съ зажженною свѣчкой, онъ и поджогъ себя. Пустили выдумку, будто бы кто-то заперъ его, чтобы дать ему сгорѣть; но сами знаете, сударыня, статочное ли это дѣло. Во Анвикѣ все остановилось, и въ большей части лавокъ заперты ставни. Теперь идетъ слѣдствіе въ Карльтоновомъ Гербѣ.

Съ чѣмъ-то въ родѣ страннаго, продолжительнаго трепета, мистрисъ Дарлингъ мало-по-малу пришла въ себя.

— Какъ же это за мной не прислали? спросила она, — и хотя служанка приняла вопросъ на свой счетъ и отвѣтила «не знаю», но очевидно, что онъ былъ обращенъ не къ ней.

Забывая свое нездоровье, не чувствуя тѣлесной скорби вслѣдствіе сильнѣйшей нравственной, мистрисъ Дарлингъ надѣла накидку, шляпку и вышла изъ дому. Горничная убѣждала ее, что ей еще не слѣдуетъ выходить; просила ее, по крайней мѣрѣ, подождать, пока за ней пришлютъ экипажъ: она и слушать не хотѣла. Направившись тропинкой прямо по полю и такимъ образомъ обойдя досужныхъ болтуновъ селенія, — она не была расположена встрѣчаться съ ними, — мистрисъ Дарлингъ пробралась полями почти вплоть до Анвикъ-Галла, немного пониже Карльтонова Герба. Еслибы можно было какимъ-нибудь путемъ миновать гостиницу, мистрисъ Дарлингъ, конечно бы, выбрала его: но такого пути не было. Когда гостиница уже виднѣлась, и мистрисъ Дарлингъ различала собравшіеся вокругъ небольшіе кружки праздношатающихся, ею овладѣло болѣзненное ощущеніе страха, а она затрепетала какъ у себя въ гостиной. Чего же она страшилась? Быть-можетъ, она и не могла бы съ точностію опредѣлить это, но она сочла бы великою милостью, еслибы земля разверзлась подъ нею и пропустила ее сквозь бездну на ту сторону земнаго шара, прочь отъ горя и заботъ.

Она ни съ кѣмъ слова не сказала, никому не предлагала вопросовъ. Опустивъ вуаль и еще плотнѣе закутавшись въ накидку, она спѣшила мимо, не глядя ни вправо, ни влѣво, какъ вдругъ почти набѣжала на доктора Пима, который только-что выбрался на воздухъ изъ духоты и толкотни биткомъ набитой комнаты, гдѣ производилось слѣдствіе.

— Это вы, мистрисъ Дарлингъ?

— Что все это значитъ? отвѣтила мистрисъ Дарлингъ, откидывая на мгновеніе вуаль и потомъ, какъ бы одумавшись, снова опуская его. — Правда ли, что Веня умеръ?

— Правда ли что умеръ! отозвался мистеръ Пимъ. — Вѣдь онъ еще вчера вечеромъ умеръ. Развѣ вы не слыхали объ этомъ?

— Съ полчаса тому назадъ я еще ни слова не слыхала. Что жь это? Какъ это случилось?

— Гонорія оставила его одного въ дѣтской съ какою-то бумажною игрушкой, въ которой была свѣчка. А когда она вернулась, онъ уже до смерти обгорѣлъ.

Мистеръ Пимъ говорилъ какъ-то странно, съ какою-то холодною, жесткою манерой; и вмѣсто того чтобы смотрѣть на мистрисъ Дарлингъ, глаза его были устремлены куда-то прямо, черезъ ея голову.

— Такъ это несчастная случайность, сказала мистрисъ Дарлингъ, помолчавъ.

— Таковъ, безъ сомнѣнія, будетъ приговоръ присяжныхъ.

Оба молча стояли другъ передъ другомъ: мистеръ Пимъ, все также устремивъ свой взглядъ куда-то вдаль; мистрисъ Дарлингъ, украдкою косясь на него сквозь вуаль. Вдругъ она заговорила почти шепотомъ.

— Что это за сказка, которая ходитъ въ народѣ, будто бы ребенокъ былъ запертъ въ своей комнатѣ?

— Ахъ, это выдумка Гоноріи, сказалъ мистеръ Нимъ. — Она говоритъ, что когда, идя внизъ, оставила ребенка, двери дѣтской были отворены, а когда вернулась, — обѣ двери были замкнуты. Ея предположеніе, — по крайней мѣрѣ, она такъ намекаетъ, — состоитъ въ томъ, что двери была преднамѣренно заперты за горящимъ ребенкомъ.

Мистрисъ Дарлингъ отвернулась. Она не легко выдавала свои ощущенія, но на этотъ разъ проницательные глаза доктора, хотя и не смотря прямо на нее, замѣтили, однако, что лицо ея покрылось смертною блѣдностію.

— Это невѣроятно, прошептала она.

— Я такъ и сказалъ Гоноріи. Вы идете въ Анвикъ-Галлъ? Большая часть тамошнихъ здѣсь на слѣдствіи.

— Но вѣдь не Шарлотта же! воскликнула мистрисъ Дарлингъ, повернувшись къ нему съ чѣмъ-то въ родѣ тревога.

— Нѣтъ. Присяжные обошлась безъ ея показанія.

— А…. а…. Веничка здѣсь?

Мистеръ Пимъ отрицательно покачалъ головой.

— Коронеръ съ присяжными ходили взглянуть на останки и вернулись сюда. Это ужасное происшествіе; ужасное.

При этомъ словѣ, произнесенномъ съ удареніемъ, изъ устъ мистрисъ Дарлингъ вырвался звукъ, весьма похожій на стонъ. Докторъ направился къ двери гостиницы, а она пошла своею дорогой. Войдя въ аллею чудныхъ, старыхъ деревьевъ парка, гдѣ не было чужаго глаза, она откинула вуаль и въ сумракѣ наступающей ночи тяжело вдыхала въ себя воздухъ.

Кто-то изъ прислуги отвѣтилъ на ея спросъ у входа, а она пошла чрезъ всѣ комнаты Анвикъ-Галла прямо въ небольшую пріемную, гдѣ, по словамъ слуги, находилась мистрисъ Сентъ-Джонъ. Мистрисъ Дарлингъ вошла тихо, чтобы не обезпокоить ея, но мистрисъ Сентъ-Джонъ стояла посреди комнаты въ позѣ нетерпѣливаго ожиданія, — ожиданія, казалось, подавленнаго какимъ-то ужасомъ. И если только не обманывалъ ея вечерній сумракъ, мистрисъ Дарлингъ никогда еще не видала на лицѣ дочери такой сильной блѣдности и такого растеряннаго выраженія.

— Шарлотта!

— Это вы, мамаша? Я думала вы больны.

— Была больна; тѣмъ хуже для меня, потому что я почти никогда не хвораю. Но это…. это что же такое?

Мистрисъ Дарлингъ отскочила въ сторону. Ее испугала куча чего-то покрытаго на диванѣ. Нервы ея были страшно разстроены.

— Это Джорджикъ, отвѣтила мистрисъ Сентъ-Джонъ; — онъ все боленъ со вчерашняго дня. Тише! не будите его.

Мистрисъ Дарлингъ сняла накидку, развязала ленты шляпы и сѣла у огонька возлѣ дочери. Мистрисъ Сентъ-Джонъ не заговаривала.

— Шарлотта, я была ужасно огорчена. Тебѣ бы слѣдовало послать за мной и не допустить меня услышать объ этомъ невзначай. Какъ это случалось?

— Спросите у Гоноріи.

— Развѣ съ нимъ никого не было? Никто не слыхалъ его криковъ?

— Повидимому, нѣтъ.

— Не разкажешь ли ты мнѣ подробностей, Шарлотта?

— Я сама ихъ только по слуху знаю.

— Но ты…. вѣдь была…. дома въ это время?

— Я была въ столовой.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ очевидно была не расположена къ сообщительности. Она сидѣла, глядя на огонь, и мистрисъ Дарлингъ бросала украдкой взгляды на ея лицо, какъ недавно на мистера Пима; но лицо это не легко было разсмотрѣть въ сгущавшемся сумракѣ ноябрьскаго вечера.

— Разкажи же мнѣ подробности, Шарлотта.

— Я сказала вамъ, мамаша, что не могу. Я сама знаю ихъ только по слуху. Я сидѣла затворившись въ столовой съ Джорджикомъ и ничего не знала, пока не перепугали меня крики Гоноріи.

— Ты сидѣла затворившись въ столовой?

— Да, вотъ такъ, какъ вы сегодня застали меня въ этой комнатѣ. Джорджикъ заснулъ, и ножки его были у меня на колѣняхъ. Но мнѣ бы не хотѣлось, чтобы вы меня разспрашивали. Это такой непріятный предметъ разговора. Какъ я жалѣю, что прибила его!

— Ты прибила его, это Веню-то?

— Онъ былъ такой непослушный послѣ обѣда. У него были новые часы, онъ ихъ не хотѣлъ дать Джорджику, и они поссорились. Онъ прибилъ Джорджика, и ударила его. Я теперь жалѣю объ этомъ.

— Но вѣдь онъ не тогда же обгорѣлъ! воскликнула мистрисъ Дарлингъ, едва понимая.

— Нѣтъ. Гонорія унесла его, а я осталась въ столовой съ Джорджикомъ.

— Ну, а случилось-то это вслѣдъ за тѣмъ?

— Нѣтъ, много спустя. Часа два, должно-быть. Точно я сама не знаю; въ это время я дремала. Когда онъ ушелъ, былъ еще бѣлый день, а когда мы услыхали крики, совсѣмъ стемнѣло.

— И ты, бѣдное дитя мое, ни разу не выходила изъ столовой?

— Полноте же, мамаша! отвѣтила она на разспросы съ оттѣнкомъ досады въ голосѣ, который безъ этого былъ бы совершенно спокоенъ: — со мной оставался Джорджикъ.

Мистрисъ Дарлингъ протяжно вздохнула, какъ бы облегчая какое-то напряженіе.

— Какимъ же образомъ Гонорія осмѣлилась оставить его съ зажженною свѣчей? гнѣвно воскликнула она.

— Мамаша, лучше вамъ не разспрашивать меня объ этихъ вещахъ! Я вовсе не желаю говорить объ нихъ.

Нѣсколько минутъ длилось молчаніе, но мистрисъ Дарлингъ была женщина впечатлительная, и ей почти невозможно было подумать о какомъ-нибудь новомъ обстоятельствѣ, не разрѣшившись вопросомъ. Такъ было и теперь.

— Правда ли, что двери были заперты? неожиданно и отрывисто спросила она.

— Кто вамъ сказалъ? воскликнула мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Мистеръ Пимъ. Я видѣла его по дорогѣ сюда.

— Мистеръ Пимъ сказалъ вамъ, что двери были заперты? повторила мистрисъ Сентъ-Джонъ, остановивъ странный взглядъ на матери.

— Да. По крайней мѣрѣ…. собственно онъ сказалъ, что Гонорія утверждаетъ, будто бы онѣ были заперты.

— Да, это правда. Но никто ей не вѣритъ. И мистеръ Пимъ не вѣритъ ей; онъ ей совѣтовалъ быть поосторожнѣе въ томъ что она говоритъ. Принсъ думаетъ, что Гонорія въ это время такъ растерялась, что ея воспоминанія о случившемся не ясны.

Снова наступила пауза. Мистрисъ Сентъ-Джонъ сидѣла, какъ прежде, глядя на огонь и склонясь на руку съ какимъ-то растеряннымъ выраженіемъ въ лицѣ. Она въ самомъ дѣлѣ была какъ-то необычайно растеряна. Мистрисъ Дарлингъ, казалось, терялась въ лабиринтѣ затрудненій и безсознательно поглаживала пальцами висящія ленты своей шляпки. Джорджикъ пошевелился во снѣ, и обѣ онѣ взглянули на диванъ. Но онъ не проснулся, и молчаніе возобновилось.

— Не знаете ли, кончилось слѣдствіе? спросила мистрисъ Сентъ-Джонъ.

— Оно еще не было кончено, когда я шла мимо. Шарлотта, написала ты въ замокъ Веферъ?

— Никому я не писала. Еще будетъ время!

— Душечка, я вовсе не думала разсердить тебя. Я…. Что это? должно-быть возвращаются со слѣдствія!

Перерывъ этотъ былъ вызвавъ шумомъ многихъ шаговъ на дворѣ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ поднялась съ мѣста и стала посреди комнаты лицомъ къ двери, готовясь, повидимому, съ вызывающимъ видомъ встрѣтить кого бы то ни было. Это была та самая поза, тотъ самый взглядъ, которые удивили мистрисъ Дарлингъ, когда она входила въ комнату. Вошелъ дворецкій.

— Приговоръ состоялся: смерть отъ случайности, сказалъ онъ, — съ присовокупленіемъ строгаго выговора Гоноріи Триттонъ за то что оставила ребенка одного съ такою опасною игрушкой. И она, сударыня, торжественно прибавилъ онъ, обращаясь къ госпожѣ, — стоитъ этого: она сама, кажется, такъ полагаетъ.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ снова сѣла на мѣсто. Мистрисъ Дарлингъ, сдерживавшая при дочери свое мучительное любопытство насчетъ печальныхъ подробностей, подхватила накидку и вышла изъ комнаты.

Гонорія, какъ замѣтилъ и дворецкій, дѣйствительно глубоко сознавала, что заслуживаетъ выговора; вполнѣ отозвалось ея раскаивающееся сердце на приговоръ присяжныхъ; на вѣки поселилось въ ней угрызеніе совѣсти, которому никогда не замереть. Мистрисъ Дарлингъ столкнулась съ ней на лѣстницѣ; лицо дѣвушка казалось пылающимъ, глаза у нея ярко блистали, а въ нихъ было какое-то дикое выраженіе, которое могло бы обличить начинавшуюся горячку, еслибы кто-нибудь удосужился замѣтить эти признаки или былъ въ состояніи распознать ихъ.

— О, Гонорія! какое ужасное происшествіе! порывисто проговорила мистрисъ Дарлингъ.

— Не только ужасное, отвѣтила Гонорія: — едва ли мнѣ когда-нибудь въ жизни отдѣлаться отъ него; развѣ Господь умилостивится, возьметъ меня отсюда. Она говорила почти съ неестественнымъ спокойствіемъ, напоминавшимъ спокойствіе ея госпожи. Ужь это одно доказывало, что въ головѣ у нея было что-то не ладно или становилось не ладнымъ.

— Гонорія, я, право, не хочу упрекать тебя, я знаю какъ велико твое горе; но я должна сказать тебѣ, какъ могла ты оставить ребенка одного съ зажженною свѣчой?

— Хотите его видѣть?… что отъ него осталось… отвѣтила та.

И не дожидаясь отвѣта или согласія, Гонорія пошла въ дѣтскую. Тамъ что-то лежало на столѣ, съ наброшенною поверхъ простыней. Былъ ли то гробъ или что другое, мистрисъ Дарлингъ не освѣдомлялась. Она остановила Гонорію за руку.

— Нѣтъ, сказала она: — не знаю, вынесу ли я этотъ видъ.

Гонорія снова опустила уголъ простыни.

— Ну, сказала она: — такъ вотъ онъ-то подъ этимъ и лежитъ, милое сокровище-то мое, что мнѣ было всего дороже въ жизни. Его тамъ, въ столовой, избили до синяковъ, я и вынесла его оттуда, додѣлала бумажную игрушку, чтобъ успокоить и утѣшить его бѣдное, облитое слезами сердечко, да и оставь его тутъ одного съ нею, а свѣчка-то зажжена была внутри. Если я когда-нибудь забуду свою глупость или перестану оплакивать ее въ своемъ раскаяніи, пусть Господь меня самоё забудетъ. Но я не одна повинна въ его смерти, мистрисъ Дарлингъ, не я одна. Тѣ, что пришли да заперли за нимъ двери и дали ему обгорѣть, виновны еще больше меня.

— Полно, Гонорія, ты ошиблась. Двери не могли быть заперты такимъ образомъ.

Гонорія опять положила руку на простыню, касаясь того, что было подъ всю.

— Мистрисъ Дарлингъ, вы-то не обманывайтесь. Нѣкоторые не вѣрятъ моимъ словамъ, а кое-кто хочетъ заглушить дѣло. Клянусь, что оно было такъ, какъ я утверждаю! Клянусь вотъ этимъ, всѣмъ что отъ него осталось. Говорятъ, что Веня самъ заложилъ крючокъ у одной двери, пусть будетъ по-ихнему; я не думаю, чтобъ онъ это сдѣлалъ, но ужь пусть будетъ по-ихнему; а ужь другую-то онъ не могъ снаружи запереть на задвижку; они теперь гасятъ дѣло, и мнѣ приходится дѣлать то же: я одна противъ всѣхъ.

— Кто его гаситъ? вырвалось изъ побѣлѣвшихъ губъ мистрисъ Дарлингъ.

— Мистеръ Пимъ, вотъ вамъ одинъ. Я про другихъ не говорю, я сама одна изъ нихъ. Съ нынѣшняго дня я отступлюсь отъ этого дѣла и больше ничего не скажу: но мнѣ хотѣлось бы, чтобы вы попомнили что я говорю, и повѣрили бы мнѣ. Это горькая истина. Видитъ Богъ, что это правда. Двери были заперты за нимъ, и онъ оставленъ тамъ, заживо въ могилѣ, чтобъ обгорѣть до смерти. Когда дѣло выступитъ на свѣтъ, какъ и должно случиться когда-нибудь, если только въ мірѣ есть правосудіе, мы узнаемъ тогда правду. Теперь я не хвалюсь, что проникла ее.

Мистрисъ Дарлингъ пугалась и словъ, и вида рѣшительности этой дѣвушки, апатія которой перешла теперь въ страсть, и ея пылающихъ щекъ, и безумныхъ глазъ, — словомъ, всѣхъ признаковъ угрожающей горячки или другой болѣзни. Она вышла изъ комнаты, удерживая въ глазахъ послѣднее впечатлѣніе Гоноріи, бросившейся возлѣ стола въ порывѣ отчаянія, и отыскала Принсъ. Едва будучи въ состояніи говорить отъ волненія, которое она тщетно пыталась подавить, мистрисъ Дарлингъ приказала Принсъ сообщить ей всѣ подробности до малѣйшей мелочи. Принсъ повиновалась безъ запинки, и отчетъ ея ничѣмъ не разнился отъ даннаго ею коронеру и присяжнымъ. Мистрисъ Дарлингъ разспросила ее и о запертыхъ дверяхъ: Принсъ утверждала, что по крайней мѣрѣ одна дверь была заперта лишь въ воображеніи Гоноріи. Весьма возможно, даже вѣроятно, что бѣдный малютка заперъ на крючокъ одну изъ дверей самъ; но что касается другой, то лишь чрезмѣрная поспѣшность Гоноріи (какъ она, Принсъ, думаетъ) помѣшала ей отворить ее.

— Дѣло въ томъ, закончила Принсъ, — что Гонорія въ это время была поражена страхомъ, ощутивъ запахъ горѣлаго, и съ самыхъ тѣхъ поръ она какъ сумашедшая.

— А госпожа твоя, какъ я слышала, все время просидѣла затворившись въ столовой съ маленькимъ Джорджемъ?

— О, да, сказала Принсъ: — а прислуга сидѣла, затворясь, въ низу. Никого и быть не могло по близости комнаты. Если дверь была, въ самомъ дѣлѣ, замкнута, то, конечно, оттого что задвижка сама, должно-бытъ, скользнула въ пробой, когда ребенокъ захлопнулъ дверь, прибавила Принсъ: — такъ полагаютъ и коронеръ съ присяжными.

Мистрисъ Дарлингъ вздохнула въ сильномъ смущеніи. Она не могла отдѣлаться отъ положительнаго и торжественнаго заявленія Гоноріи; но, повидимому, одинаково невозможно было повѣритъ и тому, чтобы кто-нибудь подходилъ къ двери съ цѣлію запереть ее на задвижку. Послѣднее соображеніе, что задвижка сама скользнула, было желанною лазейкой, и мистрисъ Дарлингъ отдала бы половину того времени, которое оставалось ей прожить, лишь бы она могла вполнѣ повѣрить этому.

Въ мѣстной газетѣ появилось еще извѣстіе, написанное мистрисъ Дарлингъ.

«Скончался, наканунѣ Мартинова дня, въ Анвикъ-Галлѣ, на пятомъ году, въ самый день своего рожденія, Веніаминъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ, старшій сынъ и наслѣдникъ покойнаго Джорджа Карльтона Сентъ-Джона, эсквайра.»

XIX. Бредъ Гоноріи.

[править]

Немного дней понадобилось на то, чтобъ у Гоноріи Триттонъ развилась горячка, сопровождавшаяся бредомъ. Мистеръ Пимъ рѣшилъ, что это болѣзнь мозга, порожденная горемъ, ужасомъ и угрызеніями совѣсти. Это послужило къ продленію ея пребыванія въ Анвикъ-Галлѣ, такъ какъ ея нельзя было удалить; въ противномъ случаѣ мистрисъ Сентъ-Джонъ уже отдала бы ей приказаніе удалиться тотчасъ послѣ похоронъ. Мистрисъ Сентъ-Джонъ получила къ ней какое-то трепетное отвращеніе: разъ или два, когда она встрѣчала Гонорію въ корридорѣ, ею овладѣвалъ припадокъ дрожи всѣмъ тѣломъ. Она откровенно признавалась, что не можетъ переносить вида этой дѣвушки; «не будь ея, говорила она, Веня былъ бы живъ». Но нельзя же было выгонять больную, и Гонорія лежала на кровати въ комнатѣ, нѣкогда отведенной ей и Венѣ. Изящная колыбелька розоваго дерева, на вѣки опустѣвшая, все еще стояла въ углу. Сначала болѣзнь была не опасна: сильный лихорадочный жаръ, по временамъ легкое волненіе, но опасности не было. Только за день до похоронъ слегла она въ постель.

Мистрисъ Сентъ-Джонъ, повидимому, болѣе огорчилась смертью Вени чѣмъ было замѣтно обыкновеннымъ наблюдателямъ. Ни тѣни волненія не замѣчалось въ невозмутимомъ лицѣ ея, ни одной слезы не скатилось по немъ, насколько могла услѣдить за ней. Но окружающіе ее видѣли, что внутренно она сильно потрясена. Ею, казалось, овладѣла какая-то нервозность, если только это слово можно приложить къ полнѣйшему наружному спокойствію. Она не переставала питать въ себѣ мысль объ ужасномъ происшествіи; боялась одна пройдти по дому въ сумерки; а въ уборную ее не привлечь бы и всѣми канатами семидесяти-пушечнаго корабля, потому что эта комната была рядомъ съ дѣтской, гдѣ лежалъ Веня. Она большею частью сидѣла возлѣ Джорджа, все еще хворавшаго; часа по два оставалась совершенно спокойною, а потому вдругъ вскакивала и начинала быстро ходить по комнатѣ, словно не вынося своихъ думъ, своей тоска по Венѣ. «Успокойся, душечка, будь тверже, увѣщевала ее мистрисъ Дарлингъ, какъ-то послѣ полудня, когда та ходила по комнатѣ быстрыми шагами, — никакою скорбью не вернешь его; пройдетъ немного времени, котораго ты даже не замѣтишь, а ты утѣшишься тѣмъ, что ему тамъ лучше.» — «Мамаша, я повѣсила бы Гонорію Триттонъ, еслибы только могла», — было ей единственнымъ отвѣтомъ. Невозможно сказать, что бы сталось съ мистрисъ Сентъ-Джонъ въ это время, не будь при ней матери, хотя въ случаѣ крайней надобности, она, быть-можетъ, и пробудилась бы къ дѣятельности. Мистрисъ Дарлингъ, забывая собственное нездоровье, — а она дѣйствительно чувствовала себя больною, — приняла всѣ хлопоты на себя, и дѣйствительно хлопотала. Она писала письма, извѣщая друзей о бѣдствіи; она же распоряжалась приготовленіями къ похоронамъ: Шарлотта не принимала въ этомъ никакого участія. Мистрисъ Дарлингъ дѣлала все возможное, чтобы занять свою дочь и отвлечь ея мысли отъ роковой ночи: она бесѣдовала съ ней о семейныхъ интересахъ, читала ей письма отъ другой дочери Маргариты, находившейся въ Беркшарѣ; распространялась о письмахъ своего сына Франка; разказывала, какъ во время посѣщенія имъ Бельпорта, Роза надѣлала ему хлопотъ, что-то въ родѣ побѣга, словомъ, была какая-то непріятность, но всей подноготной она не могла развѣдать и, вѣроятно, никогда не узнаетъ. Она полагала, что всему причиной возмущеніе Розы противъ долгаго пребыванія въ школѣ. Такихъ-то и тому подобныхъ предметовъ держалась мистрисъ Дарлингъ въ разговорѣ; но мистрисъ Сентъ-Джонъ была глуха къ нимъ. И въ самомъ дѣлѣ еще вопросъ: слушала ли она? если же и отвѣчала иногда, то чисто-машинально.

Наступилъ день похоронъ; друзья и родственники со всего околотка пріѣхали проводить злополучнаго малютку, наслѣдника Анвикскаго, къ мѣсту послѣдняго успокоенія. Какъ во время кончины Джорджа Сентъ-Джона, такъ и теперь, мистеръ Сентъ-Джонъ изъ Веферскаго замка не могъ прибыть по болѣзни, но, чтобы замѣнить его, изъ Лондона пріѣхалъ Фредерикъ Сентъ-Джонъ. Прибылъ и капитанъ Дарлингъ. Ни тотъ, ни другой изъ нихъ не оставался болѣе сутокъ, и они условились вмѣстѣ совершить обратное путешествіе въ столицу. Да и никого изъ посѣтителей не приглашали остаться: Анвикъ-Галлу было теперь не до пріема гостей.

Мистрисъ Дарлингъ воспользовалась этимъ случаемъ разспросить сына, въ чемъ состояла продѣлка Розы, на которую онъ намекалъ; но онъ только отшучивался и ничего не объяснилъ.

— Я ужь наказалъ ее за это, сказалъ онъ, — и не думаю, чтобъ она затѣяла вторичную продѣлку.

Итакъ ребенка опустили въ склепъ вмѣстѣ съ отцомъ и бѣдною молодою матерью, которой онѣ стоилъ жизни. Затѣмъ процессія факельщиковъ и провожатыхъ вернулась въ Анвикъ-Галлъ, и всѣ разъѣхалась, не видавъ даже мистрисъ Сентъ-Джонъ: видѣлся съ ней одинъ капитанъ Дарлингъ. Поговаривали-было, что и Джорджику, теперь уже наслѣднику, слѣдуетъ быть въ числѣ провожатыхъ на похоронахъ; но порѣшили тѣмъ, что онъ слишкомъ малъ и притомъ же нездоровъ.

Между тѣмъ Исаакъ Сентъ-Джонъ и братъ его все еще чуждались другъ друга, но положеніе дѣлъ измѣнилось, а Исаакъ съ своей стороны весьма охотно бы помирился. Леди Анна Сентъ-Джонъ готовилась выйдти замужъ за капитана Сэвилля, который неожиданно получилъ большое наслѣдство. Анна призналась Исааку во всемъ: какъ она втайнѣ дала слово капитану Сэвиллю, какъ и Фредерикъ былъ съ ними въ заговорѣ, а потомъ, какъ бы заслоняя собой Анну, принялъ на одного себя упреки за отказъ на ней жениться; Исаакъ Сентъ-Джонъ хотѣлъ бы помириться съ братомъ, и хотя не дѣлалъ еще рѣшительной попытки, но позволилъ мистрисъ Сентъ-Джонъ извѣстить Фредерика о своемъ желаніи. Характеръ Фредерика оказался, однакоже, приправленнымъ нѣкоторою долей упрямства, и онъ хотѣлъ поставить на своемъ. Онъ недавно получилъ нѣкоторую сумму отъ тетки и назначилъ ее на ликвидацію своихъ долговъ, а самъ между тѣмъ тихо проживалъ въ Лондонѣ, посвящая все свое время любимому искусству, живописи.

День похоронъ пришедъ къ концу. Онъ прошелъ тихо, безъ всякой лишней суеты и волненій, которыхъ, быть-можетъ, слѣдовало ожидать при такой обстановкѣ. Малютка Джорджъ, по возвращеніи траурныхъ каретъ въ Анвикъ-Галлъ, разразился бурей стоновъ и рыданій, требуя Веню. Ему сказали, что Веня удалился на небо, гдѣ онъ будетъ вѣчно радоваться, играя на золотой арфѣ. Но ребенокъ продолжалъ горько плакать. Капитанъ Дарлингъ унесъ его на холмикъ и въ надлежащее время привелъ назадъ значительно утѣшеннаго, надававъ ему какихъ-то великолѣпныхъ обѣщаній касательно живаго пони, котораго онъ подаритъ молодому джентльмену, когда тотъ выростетъ съ Веню.

На слѣдующее утро мистрисъ Сентъ-Джонъ собиралась уѣхать изъ Анвикъ-Галла на нѣсколько времени. То было ея собственное желаніе, но его поддерживала и мистрисъ Дарлингъ. Сначала она поѣдетъ въ коттеджъ, занимаемый ея матерью, затѣмъ возьметъ Джорджа куда-нибудь на воды, и къ Рождеству вернется въ Анвикъ-Галлъ.

Нѣтъ никакой возможности заставить молчать болтливые языки. Съ самаго слѣдствія было множество толковъ относительно спорнаго вопроса о двери изъ уборной. Въ Анвикъ-Галлѣ и на нѣсколько миль вокругъ онъ сталъ постояннымъ предметомъ разговора, и предположеніе созрѣло до степени доказанной истины. Будь разъ доказано, что дверь еще прежде была на задвижкѣ, — и всякая таинственность исчезла бы сама собою. Постоянныя увѣренія Гоноріи, что по возвращеніи ея дверь была заперта, имѣли несомнѣнный вѣсъ; а что по близости не было никого, кто бы могъ это сдѣлать, это было почти безспорно, и всѣ вполнѣ этому вѣрили: такимъ образомъ, разрѣшеніе вопроса постепенно шло къ допущенію, что когда мальчикъ затворялъ дверь, задвижка сама собой скользнула въ пробой. Это объясненіе казалось единственно возможнымъ: чѣмъ больше о немъ толковали и размышляли, тѣмъ вѣроятнѣе оно становилось и ко дню погребенія было принято за несомнѣнный фактъ. Такъ признавалъ и мистеръ Пимъ, а мистрисъ Дарлингъ уже говорила объ этомъ, какъ объ открытіи, а не простомъ предположеніи; даже Гонорія, при всемъ упадкѣ силъ, болѣзни и несчастіи, должна была призвать, что это могло случиться.

— Какое счастье, что все разъяснилось! воскликнула мистрисъ Дарлингъ, обращаясь къ дочери: — такъ непріятно было что къ этому припуталась какая-то загадка: и безъ того это происшествіе чрезвычайно бѣдственное. Мы теперь можемъ изгнать изъ мыслей это непріятное ощущеніе, Шарлотта.

Никто не зналъ, зачѣмъ мистрисъ Сентъ-Джонъ покидаетъ Анвикъ-Галлъ, развѣ для того только, чтобъ отдѣлаться отъ воспоминаній, связанныхъ съ кануномъ Мартинова дня. Мистрисъ Дарлингъ выразила мистеру Пиму свое мнѣніе, что она хочетъ попробовать перемѣны для Джорджа, который еще былъ очень нездоровъ, и Принсъ повѣстила то же самое домашнимъ. Разумѣется, толковала прислуга между собой, потрясеніе было ужасное; что жь удивительнаго, если она хочетъ на время покинуть ту мѣстность, гдѣ оно разыгралось? Какова бы ни была причина, мистрисъ Сентъ-Джонъ покидала эту мѣстность.

Мистрисъ Дарлингъ намѣревалась возвратиться въ коттеджъ вмѣстѣ съ дочерью. Поутру, въ-день отъѣзда, послѣ завтрака, она, вмѣстѣ съ одною изъ горничныхъ, занялась въ своей комнатѣ укладкой немногихъ вещей, которыя были присланы ей изъ дому, какъ вдругъ, вспомнивъ о Гоноріи, спросила: лучше ли ей?

— Напротивъ, отвѣтила дѣвушка, — ей хуже.

— Хуже! повторила мистрисъ Дарлингъ.

— Гораздо хуже, сударыня. — Она совсѣмъ не въ своемъ умѣ и говоритъ престранныя вещи. Мы послали сказать мистеру Пиму.

— Какія жь это странныя вещи? спросила мистрисъ Дарлингъ, переставая складывать креповый воротничокъ.

— Ахъ, сударыня, все насчетъ этого случая: объ этой двери на задвижкѣ, про которую у насъ такъ много толковали….

— Задвижка замкнулась сама собой, когда Гонорія велѣла затворить дверь; это было окончательно рѣшено, рѣзко перебила мистрисъ Дарлингъ.

— Знаю, сударыня, отвѣтила дѣвушка: — да вѣдь Гонорія не въ своемъ умѣ и сама не знаетъ что говоритъ. Она бредила о покойной госпожѣ, воображая, что та сидитъ у ея постели и спрашиваетъ не сама ли она заперла мистера Веню, когда онъ горѣлъ, да не она ли и подожгла-то его? Страшно слушать бѣдняжку!

Если вы видали когда-нибудь внезапную перемѣну въ женщинѣ, то, вѣроятно, замѣтили бы ее въ мистрисъ Дарлингъ. Разомъ, казалось, упало у нея сердце и опустились руки; румяное, добродушное лицо ея покрылось оттѣнкомъ испуга, — какъ въ тотъ вечеръ, когда, разговаривая съ мистеромъ Пимомъ у Карльтонова Герба, она избѣгала взглядовъ доктора, хотя и онъ съ своей. стороны также избѣгалъ ея взгляда, — и губы ея дрожали, когда она попробовала заговорить.

— Пойдти къ ней, вдругъ проговорила она: — бѣдняжка, должно-быть, вовсе помѣшалась. Пойду, посмотрю, нельзя ли ей помочь. Можетъ-быть, понадобится горячечная рубашка.

Горничная, ни о чемъ не думая и ничего не подозрѣвая, продолжала укладывать вещи въ дорожный мѣшокъ, а мистрисъ Дарлингъ вышла изъ комнаты. Комната, ею занимаемая, находилась въ лицевомъ фасадѣ дома, на противоположной сторонѣ отъ покоевъ мистрисъ Сентъ-Джонъ; поэтому ей надо было пройдти корридоромъ во всю длину его, и затѣмъ повернуть въ другой, гдѣ была ниша, дѣтская и прочія часто упоминавшіяся комнаты. Повернувъ за уголъ, мистрисъ Дарлингъ увидала близехонько возлѣ двери дѣтской что-то похожее на большой, черный шаръ. Это были, какъ оказалось, юпки ея дочери, которая, повидимому, прислушивалась къ чему-то въ дѣтской.

— Шарлотта!

Мистрисъ Сентъ-Джонъ подняла испуганное лицо: блѣдное лицо, дышавшее не ужасомъ, но скорѣе какомъ-то уныніемъ, а глаза ея смотрѣла дико и неподвижно. Тихо выпрямившись, она проговорила шепотомъ:

— Я его крики слышу, — его крики. Я слышала ихъ въ прошлую ночь, всю ночь напролетъ.

У мистрисъ Дарлонгъ, какъ говорится, душа ушла въ пятки. И она ужь не сходитъ ли съ ума?… Да и всѣ-то не помѣшалась ли наконецъ?

— Слышите! Вотъ опять!

— Шарлотта, малое дитя мое, тебѣ нездоровится сегодня. Ты совсѣмъ расклеилась отъ этихъ огорченій. Если ты…

Мистрисъ Дарлингъ внезапно прикусила языкъ и почувствовала что сама нѣсколько «расклеивается». Въ комнатѣ безспорно слышались звуки; повторялись слабые, жалобные стоны.

— Я знала, что его никогда не выжить отсюда! прошептала мистрисъ Сентъ-Джонъ: — Чу! Но тогдашніе крики его была громче.

Мистрисъ Дарлингъ поглядѣла на нее. Не уступала ли дочь ея суевѣрному страху? Мистрисъ Дарлингъ сомнѣвалась въ возможности этого, будучи сама чрезвычайно практическою женщиной въ сравненіи съ мечтательницами. Она также мало вѣрила въ привидѣнія, какъ и въ общеніе съ духами, недавно вошедшее въ моду, и потихоньку отворивъ дверь, заглянула въ комнату.

Тамъ былъ Бранъ, собака. Бѣдный Бранъ, должно-быть, забрался въ комнату наканунѣ, при выносѣ гроба, а съ тѣхъ поръ былъ въ заперти. Онъ не лаялъ, не возился, чтобъ обратить на себя вниманіе, а только сидѣлъ подъ столомъ, воя и взвизгивая. Съ Браномъ таки было хлопотъ съ самаго дня Вениной смерти: собака то и дѣло пробиралась въ корридоръ и начинала тамъ выть и визжать.

— Посмотри Шарлотта! сказала мистрисъ Дарлингъ успокоительнымъ тономъ: — бѣдная, безсловесная тварь!

Она осторожно взяла Шарлотту за руку и хотѣла подвести къ двери, полагая, что если дочь ея убѣдится своими глазами, то это будетъ самое могучее противодѣйствіе страху. Шарлотта отшатнулась въ какой-то внезапной паникѣ.

— Не могу! проговорила она задыхаясь: — не заставляйте меня! Онъ, вѣрно, расхаживаетъ тамъ съ зажженною церковью?

— О, Шарлотта, взгляни же, взгляни только! Ты, кажется, сама не своя…. — и бѣдная мистрисъ Дарлингъ съ такимъ же страхомъ посмотрѣла на нее, какъ та глядѣла на дверь, — тамъ какого нѣтъ, кромѣ бѣдняжки Брана; его, должно-бытъ, заперли.

Она распахнула дверь настежь, вошла и выгнала собаку. Пока та пробѣгала мимо, мистрисъ Сентъ-Джонъ прижалась къ стѣнѣ, тщательно стараясь не заглядывать въ комнату, но какъ только увидала Брана, душевное настроеніе ея тотчасъ перешло въ гнѣвъ.

— Я приказала не пускать его въ домъ, держать его на цѣпи въ конюшнѣ, свести, продать — все, что угодно. Какъ она смѣютъ не слушаться!

Мистрисъ Дарлингъ взяла дочь подъ руку и отвела въ ея комнату.

— Я присмотрю, чтобы собака больше не докучала тебѣ, Шарлотта. Лягъ на диванъ и успокойся, мы черезъ полчаса будемъ готовы къ отъѣзду.

Затворовъ за Шарлоттой дверь, она пошла дальше въ комнату Гоноріи, на концѣ корридора. Дѣвушка лежала на постели, въ безпокойномъ бреду. Голова у ней металась изъ стороны въ сторону, лицо пылало, рѣчи путались. Мистрисъ Дарлингъ невольно спросила себя, не содѣйствовала ли этому усиленію болѣзни тихія взвизгиванія собаки въ сосѣдней комнатѣ, длившіяся всю ночь и, вѣроятно, долетавшія до слуха Гоноріи.

Не менѣе трехъ горничныхъ стояло вокругъ ея постели, глазѣя, слушая, и перешептываясь. Шорохъ при входѣ мистрисъ Дарлингъ, повидимому, привлекъ вниманіе больной, которая мелькомъ взглянула въ ея сторону; но явно было, что болѣзненно-блестящіе глаза ея ничего не видали, они обратились на противоположную стѣну, и глядѣли точно сквозь нее. Слова, вырывавшіяся изъ устъ ея, не въ такой послѣдовательности, какъ они будутъ написаны, но урывками и словно въ припадкѣ, такъ испугали мистрисъ Дарлингъ, какъ немногое пугало ея въ жизни: они равнялись обвиненію мистрисъ Сентъ-Джонъ въ убійствѣ своего пасынка.

— Онъ вѣдь наслѣдникъ былъ, вотъ въ чемъ дѣло, сэръ, говорила она, обращаясь къ какому-то воображаемому лицу, — онъ сталъ поперекъ дороги ея плоти и крови къ наслѣдству. Я давно уже видѣла, что ей этого не вынести. Развѣ вы не помните что было въ тотъ день, какъ вы вернулись домой изъ Лондона, а мы повели дѣтей встрѣчать васъ въ паркѣ? Вы взяли Веню и понесли его въ домъ, а маленькій-то раскричался. Развѣ вы не помните этого, сэръ? Она Веню-то объ полъ грохнула, избила его. Вы хоть и говорили, что онъ нечаянно ушибся, но ужь мнѣ ли не знать! О, сэръ, зачѣмъ вы оставили его подъ ея опекой? Не все ли равно вамъ было дѣлать духовную, такъ или иначе?

Она разговаривала съ своимъ господиномъ. Тотъ, къ кому она обращалась въ воображеніи, былъ покойный господинъ ея.

— Что могло быть легче, продолжила Гонорія, еще чаще метаясь головой изъ стороны въ сторону и съ прежнимъ неподвижнымъ взглядомъ. — Стоило только взбѣжать на верхъ изъ столовой, гдѣ она сидѣла взаперти, подпалить ребенка, заглушить его крики, заперевъ двери, и вернуться бѣгомъ назадъ. О, сударь, зачѣмъ вы ей оставили его? Развѣ выз абыли, что онъ сталъ поперекъ дороги Джорджику? Она говоритъ, что не выходила изъ столовой, но не вѣрьте ей: выходила, и я могу засвидѣтельствовать это.

Мистрисъ Дарлингъ, понемногу собирая присутствіе духа, и не могши сразу опомниться, обратила свое блѣдное лицо на служанокъ, которыя стояли разинувъ ротъ. Она, кажется, не знала что сказать имъ и какъ отнестись передъ всѣми къ этому бреду.

— Дѣло ея очень плохо, мозговая горячка, сказала она, силясь придать голосу откровенную развязность, — совсѣмъ помѣшалась, бѣдняжка (оно такъ и было въ дѣйствительности). У меня однажды была гувернантка, страдавшая такими жь припадками; та все увѣряла, что я убила мою младшую дочь, миссъ Розу Дарлингъ, а ребенокъ все время стоялъ у ея изголовья живехонекъ и здоровеховекъ. Въ обоихъ случаяхъ болѣзнь, кажется, точь-въ-точь одинаковая. Подите-ка вы внизъ: я думаю, что въ комнатѣ должна быть тишина…. и сейчасъ же пошлите кого-нибудь изъ людей поторопить мистера Пима.

Повинуясь ей, онѣ вышли гуськомъ изъ комнаты, а мистрисъ Дарлингъ осталась и подсѣла къ больной. Она просидѣла здѣсь пока не вошелъ докторъ.

— Ага! проговорилъ онъ: — такъ мозгу-то досталось не на шутку. Я такъ и ждалъ.

— Она совершенно сбилась съ толку, мистеръ Пимъ; все говорила такія странныя вещи.

— Что же именно?

Мистрисъ Дарлингъ уклонилась отъ вопроса.

— Такъ, всякій вздоръ, сказала она, кашлянувъ. — Мистеръ Пимъ, я думаю, мнѣ бы остаться здѣсь и самой присмотрѣть за нею. Она черезчуръ плоха, чтобъ ее оставить на рукахъ у прислуги.

— А мистрисъ Сентъ-Джонъ вы пустите одну?

— Кажется, это необходимо. Съ нею будетъ Принсъ, и ребенка она беретъ съ собою. Можетъ-быть, черезъ нѣсколько часовъ Гоноріи будетъ лучше.

Мистеръ Пимъ подошелъ поближе къ постели. Гонорія опять заговорила свое, опять повторяла тотъ же вздоръ, по выраженію мистрисъ Дарлингъ. Увы! Она будетъ повторять его до тѣхъ поръ, пока не настанетъ какого-нибудь перелома болѣзни. Воспаленный мозгъ ея ухватился за одну мысль и могъ заниматься лишь ею, ею одною, до проблеска лучшаго времени. Докторъ наслушался не менѣе самой мистрисъ Дарлингъ.

— Да, сказалъ онъ, — пожалуй, оно будетъ не дурно, если вы сами за ней присмотрите. Прислуга такъ болтлива.

— И сейчасъ трое подслушивали. Скажите, мистеръ Пимъ, отчего эта ложныя представленія овладѣваютъ мозгомъ больнаго? спросила мистрисъ Дарлингъ.

Мистеръ Пимъ немного помолчалъ прежде чѣмъ отвѣтить.

— А какъ овладѣваютъ имъ сны? возразилъ онъ. — Эта дѣвушка ужасно потрясена, и мозгъ ея поврежденъ. Воображеніе въ такое время склонно заблуждаться, предаваясь нелѣпымъ и фантастическимъ мечтамъ.

— Совершенно нелѣпымъ и фантастическимъ въ этомъ случаѣ, произнесла мистрисъ Дарлингъ. — Хорошо, я побуду съ нею. Надо кому-нибудь остаться, или мнѣ самой, или Принсъ;

— Принсъ не годится, сказалъ врачъ, — онѣ съ Гоноріей ненавидятъ другъ друга, словно отраву.

Такъ и сдѣлали. Мистрисъ Сентъ-Джонъ съ малюткой и Принсъ уѣхали въ коттеджъ; мистрисъ Дарлингъ осталась въ Анвикъ-Галлѣ ухаживать за Гоноріей, а мистеръ Пимъ почти только и дѣлалъ, что цѣлый день входилъ и выходилъ изъ дому, прогуливаясь въ Анвикъ и обратно со скоростью локомотива. Гонорія была въ опасности.

Однажды въ сумерки, когда въ домѣ все утихло, и мистрисъ Дарлингъ сидѣла у постели, причемъ мозгъ ея работалъ почти такъ же дѣятельно какъ и тотъ, за которымъ она наблюдала, у нея пробудилась мысль, что она можетъ успокоиться (насколько возможно), разрѣшивъ смущавшій ее вопросъ. Если дверь дѣтской затворить потихоньку, какъ, по показанію, затворилъ ее несчастный ребенокъ, то защелкнется ли задвижка въ пробой? Возможно ли это физически? Мистрисъ Дарлингъ не пожелала бы признаться, какъ долго она взвѣшивала сегодня это сомнѣніе. Вставъ съ кресла, она хотѣла пройдти на тотъ конецъ комнаты, какъ вдругъ кто-то вошелъ.

— Кто это? рѣзко окликнула мистрисъ Дарлингъ, слегка вздрогнувъ.

Это была одна изъ младшихъ горничныхъ, принесшая немного бульйону въ чашкѣ.

— Какъ ты тихо взошла! воскликнула мистрисъ Дарлингъ.

— Я надѣла теплые башмаки, сударыня, отвѣтила дѣвушка.

Она поставила чашку и подошла, на цыпочкахъ, взглянуть на Гонорію. Горячка все еще одолѣвала ее, мозгъ работалъ сильнѣе прежняго; но голова ея только что перестала метаться.

— Кажется ей чуточку полегче! вскрикнула дѣвушка.

— Только не уму ея, отвѣтила мистрисъ Дарлингъ. — Сейчасъ ей вообразилось, что она сама подожгла ребенка, и бросивъ его, выбѣжала вонъ.

— Бѣдненькая! Ну, да она въ нѣкоторомъ родѣ такъ и сдѣлала, сударыня, потому что вѣдь это случилось по ея неосмотрительности.

Дѣвушка наглядѣлась всласть и ушла внизъ. Мистрисъ Дарлингъ (кстати: что послѣднія слова ея — правда, или только вымыселъ?) прислушалась къ удалявшимся шагамъ. Ей почудилось, будто они опять возвращаются назадъ, но затѣмъ настала тишина, и она заключила, что ошиблась. Теперь или никогда! Ей хотѣлось испытать эту дверь, и случай, повидимому, благопріятствовалъ ей, иначе, еслибъ ей предлагали не только весь міръ, но даже десять вселенныхъ, и тогда бы она не допустила постороннихъ узнать про сомнѣніе, овладѣвшее ея или чьимъ бы то ни было умомъ относительно этого вопроса. Выйдя изъ комнаты Гоноріи, она подошла къ двери дѣтской и тутъ пріостановилась. Что за ощущеніе закралось въ душу мистрисъ Дарлингъ въ эту минуту, этого она въ послѣдствіи никогда не могла разказать. Будь она отъ природы суевѣрна, это еще можно бы объяснить; но она была вовсе не такова. Однакоже какое-то чувство или побужденіе заставило ее, не входя въ комнату, отойдти прочь отъ двери и отправиться въ уборную, съ намѣреніемъ попробовать, нельзя ли произвести опытъ съ этой стороны. Уходя, она могла бы утвердительно сказать, что слышала какъ тамъ двинули стуломъ, еслибы не была убѣждена, что обманулась. Тихою походкой прошла она въ вечернемъ сумракѣ по ковру уборной. Дверь, къ удивленію ея, была полуотворена, хотя съ той роковой ночи ее тщательно держали на запорѣ. Мистрисъ Дарлингъ готовилась потянуть ее къ себѣ, какъ вдругъ кто-то толкнулъ дверь съ той стороны и сильно захлопнулъ ее. Въ ужасѣ она разомъ отворила ее и стала лицомъ къ лицу съ докторомъ Пимомъ. Онъ съ своей стороны производилъ тотъ же самый опытъ. Глаза ихъ встрѣтились, и любопытно было видѣть, какъ розно держали они себя, стоя и глядя другъ на друга: мистрисъ Дарлингъ, вся взволнованная, съ разстроенными нервами, почти окаменѣвшая отъ ужаса; докторъ же, спокойный, ясный, совершенно владѣвшій собою. Она пыталась оправдаться.

— Я шла въ дѣтскую поглядѣть, убрано ли тамъ сегодня. Кажется, нѣтъ.

— А я, сказалъ врачъ, — пробовалъ, замкнется ли задвижка въ пробой, если дверь только притворить, и вижу, что нѣтъ.

XX. Поѣздка за границу.

[править]

Бредъ Гоноріи Триттонъ, какъ слѣдствіе разстройства мозга, прекратился вмѣстѣ съ ея выздоровленіемъ, и когда мистеръ Пимъ сталъ ее разспрашивать объ этомъ предметѣ, то оказалось, что у нея нѣтъ ни малѣйшаго воспоминанія о томъ что она говорила. По возстановленіи ея разсудка, мистрисъ Дарлингъ почувствовала себя менѣе связанною и дѣлила свой досугъ между Анвикъ-Галломъ и коттеджемъ, но все еще окончательно не ожидала перваго.

Бредъ Гоноріи при томъ особенномъ направленіи, которое онъ принялъ, пришелся не по вкусу мистрисъ Дарлингъ, и она твердо рѣшилась поговорить съ Гоноріей объ этомъ предметѣ, чтобъ увѣриться, не осталось ли въ головѣ дѣвушки какихъ-нибудь непріятныхъ подозрѣній и по выздоровленіи. Она искала удобнаго случая, не желая начать объясненіе прямо отъ себя, но выжидая какого-нибудь повода.

Случай представился. Однажды вечеркомъ, когда она, проведя почти весь день въ коттеджѣ, сидѣла одна въ гостиной, Гонорія постучала въ дверь и вошла. Бѣдная дѣвушка казалась развалиной прошлаго: она исхудала, поблѣднѣла и какъ-то отупѣла, черное платье стало ей страшно широко, а темные круги подъ глазами чрезвычайно рѣзко выступали на всегдашней бѣлизнѣ ея лица.

— Нельзя ли мнѣ, сударыня, поговорить съ вами нѣсколько минутъ? спросила она.

— Пожалуй, сказала мистрисъ, Дарлингъ, испытывая какое-то нервное ощущеніе при этой просьбѣ: — ты бы лучше сѣла, Гонорія; ты все еще слаба.

Гонорія повиновалась. Она пришла поговорить о своемъ удаленіи, поблагодарить мистрисъ Дарлингъ за попеченіе и сказать, что теперь, чѣмъ скорѣй ея здѣсь не будетъ, тѣмъ для нея лучше. Она бы отправилась завтра же или послѣзавтра, если позволитъ мистрисъ Дарлингъ.

Мистрисъ Дарлингъ подавила въ себѣ вздохъ облегченія, сама не зная отъ чего именно.

— Я не думаю, Гонорія, чтобы ты была въ силахъ идти куда бы ни было, отвѣтила она: — впрочемъ, какъ тебѣ угодно! Что жь ты намѣреваешься поискать другой должности?

— Да, только въ няньки ужь больше не пойду, отвѣтила Гонорія, вздрогнувъ, — погощу немножко въ своей сторонѣ, это миль тридцать отсюда, а тамъ стану искать какого-нибудь мѣста, хоть въ горничныя. Какъ вы думаете, сударыня, дастъ ли мнѣ мистрисъ Сентъ-Джонъ какую-нибудь рекомендацію?

Мистрисъ Дарлингъ подумала.

— Мнѣ кажется, Гонорія, лучше бы тебѣ разказать всю правду тѣмъ, у кого ты будешь искать мѣста. Ты была славная, вѣрная служанка, за исключеніемъ этого неосмотрительнаго поступка, который стоилъ жизни Анвикскому наслѣднику. Какъ ни ужасны его послѣдствія для васъ, я все-таки не вижу, чтобъ это могло заградить тебѣ доступъ къ новой службѣ, особенно если ты идешь не въ няньки.

— Я обманомъ-то и не взяла бы никакого мѣста, сударыня; къ кому бы я ни обратилась, я конечно разкажу всю правду, все что я сдѣлала.

— Вотъ и хорошо. Въ такомъ случаѣ, мнѣ кажется, ты можешь сослаться на меня, вмѣсто рекомендаціи отъ бывшей госпожи твоей. Она такъ огорчена, и подобнаго рода просьба только возобновитъ ея печаль.

— Ахъ, сударыня, знаю, знаю, бѣдная госпожа! вскрикнула Гонорія въ порывѣ раскаянія: — не смѣю надѣяться, чтобъ она меня простила или даже потерпѣла меня. Ужь позвольте мнѣ къ вамъ обратиться съ этою просьбой, если будете такъ милостивы.

— Гонорія, сказала мистрисъ Дарлингъ, понизивъ голосъ: — извѣстно ли тебѣ, какъ жестоко ты отзывалась о своей госпожѣ, будучи въ бреду?

Гонорія подняла глаза въ неподдѣльномъ удивленіи

— Я, сударыня? Жестоко отзывалась! Что же я говорила?

— Мнѣ и разказывать-то не хочется, что ты говорила, отвѣтила мистрисъ Дарлингъ: — ты все время не переставала обвинять ее въ томъ, что она подожгла ребенка и дала ему сгорѣть. Еслибы ты въ здравомъ умѣ сказала что-нибудь подобное, то за эти слова тебѣ могла бы грозить ссылка.

Гонорія залилась слезами. Она вовсе не помнила своей вины и смиренно просила прощенія.

— Мы, конечно, и не считаемъ тебя подлежащею отвѣтственности, сказала мистрисъ Дарлингъ: — бредъ разстроеннаго ума ничего не значитъ. Но тѣмъ не менѣе слушать его было непріятно, и госпожа твоя въ такомъ горѣ, что увеличивать его нѣтъ никакой надобности.

— Развѣ она меня слышала? проговорила Гонорія, задыхаясь.

— Нѣтъ, мы отъ нея скрыли; ты вѣдь не можешь думать, Гонорія, чтобъ это ужасное бѣдствіе произошло отъ чего-нибудь, кромѣ чистой случайности, продолжала мистрисъ Дарлингъ, съ нѣкоторою строгостью: — именно отъ той несчастной ошибки, что ты оставила ребенка съ зажженною игрушкой.

— О, сударыня, ужь не упрекайте меня, перебила та: — я, кажется, еще не въ силахъ этого вынести. Знаю, что кромѣ случая ничего и быть не могло. Бумажныя стѣнки, должно-быть, вспыхнули, а передничекъ-то его и загорѣлся отъ нихъ.

— Именно такъ; въ этомъ не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія. Госпожа твоя первая бы кинулась къ нему на помощь, еслибы только до нея долетѣли крики, точно такъ же, какъ сдѣлалъ бы это и всякій изъ домашнихъ; и ты сама это знаешь. Подумай же хоть немножко, какъ оскорбительна для нея подобная мысль! Поджечь ребенка!… Ты, Гонорія….

— Но право же, сударыня, у меня и въ мысляхъ этого не было, говорила Гонорія всхлипывая, — право же, нѣтъ.

— Я этого и не думаю: ты вовсе не такъ испорчена; но позволь предостеречь тебя, чтобы ты даже шепотомъ не высказывала такого обвиненія. Передъ болѣзнью ты, кажется, искала повода обвинить кого-нибудь въ нечистомъ дѣлѣ; я знаю, что это произошло вслѣдствіе потрясенія, ужаса и, частію, кажется, отъ угрызеній совѣсти за безпечность, въ которой ты провинилась; чувство это пожалуй, извинительно до нѣкоторой степени, но все это прошло, и теперь ты можешь видѣть происшествіе въ настоящемъ свѣтѣ. Не высказывай же никогда такого подозрѣнія, и въ умѣ не допускай такихъ мыслей: тебѣ-то болѣе всѣхъ слѣдовало бы остерегаться, чтобы не дѣлать лишнихъ огорченіи своей госпожѣ.

— Да проститъ меня Богъ, если я огорчила ее! воскликнула Гонорія въ раскаяніи.

— Она еще сегодня, говоря со мной о Венѣ, съ жаромъ воскликнула, что еслибы можно было возвратить ему жизнь цѣною всего ея состоянія, она отдала бы его. Бываютъ минуты, — и мистрисъ Дарлингъ понизила голосъ, какъ бы говоря скорѣе про себя, чѣмъ съ Гоноріей, — когда мнѣ сдается, что она даже пожертвовала бы жизнью Джорджа, еслибъ это могло воротить его брата. Повѣрь, что она не меньше тебя жалѣетъ о немъ.

Уничтоженная, безсильная, смиренная Гонорія могла пустить въ ходъ лишь одни извиненія, да слезы раскаянія.

— По-настоящему-то я вѣдь никогда не подозрѣвала госпожу, говорила она, — да, право, и никого не подозрѣвала умышленно, а раждались во мнѣ эти дурныя мысли помимо воли. Впрочемъ и то не о госпожѣ; если же и предавалась я такимъ мыслямъ, такъ насчетъ Принсъ. Знаю, какъ это дурно, но я просто обезумѣла отъ смерти малютки. Надѣюсь, что Принсъ не узнаетъ объ этомъ; а сама ужь никогда, никогда не допущу въ себѣ такихъ мыслей. Одного бы только и желала, чтобы вовсе забыть обо всемъ этомъ: то-есть не о смерти, не о дитяти, не о безпечности своей, — этого-то мнѣ никогда не забыть, — а о моихъ подозрѣніяхъ и сомнѣніяхъ. Ихъ бы никогда и не было, не почудься мнѣ, что я видѣла Принсъ, какъ она пряталась въ нишѣ корридора.

— Забыть, это лучше всего и всего безопаснѣе, закончила мистрисъ Дарлингъ, вставъ и наливая измученной дѣвушкѣ рюмку вина. — Не болтай же объ этомъ съ посторонними людьми, если тебя станутъ разспрашивать изъ любопытства: пусть этотъ предметъ отнывѣ будетъ у тебя изгнанъ изъ разговора и, если можно, даже изъ мыслей.

Добрый совѣтъ! Гонорія рѣшилась ему послѣдовать.

Но оказалось, что она не могла выполнить его тотчасъ же. На другое утро послѣ этого разговора, мистрисъ Дарлингъ получила письмо отъ Исаака Сентъ-Джона. Онъ писалъ, что въ послѣднее время онъ былъ сильно боленъ и теперь еще не въ состояніи предпринять поѣздку; при этомъ онъ настоятельно просилъ отправить въ замокъ Веферъ няньку, ходившую за ребенкомъ съ самаго его рожденія, разумѣя, конечно, Гонорію.

Мистрисъ Дарлингъ затруднялась. Еслибъ она могла найдти какой-нибудь приличныя предлогъ для отказа, то непремѣнно бы за него ухватилась: но предлога не было. Гоноріи путь домой лежалъ мимо замка Веферъ, и мистрисъ Дарлингъ не находила извиненія, которымъ бы можно было оправдать ее въ случаѣ отказа побывать у мистера Сентъ-Джона. Она удивлялась его просьбѣ. Но дѣло въ томъ, что происшествіе въ Анвикъ-Галлѣ произвело самое поразительное и невыгодное впечатлѣніе на владѣльца замка Веферъ: онъ получилъ объ немъ весьма неполныя свѣдѣнія, и естественно желалъ болѣе точныхъ подробностей. Ему казалось въ высшей степени невѣроятнымъ, чтобы пятилѣтній мальчикъ могъ обгорѣть до смерти среди множества домашнихъ; кромѣ того, онъ и себя упрекалъ въ томъ, что имѣя власть, не удалилъ оттуда ребенка: тогда бы этого не случилось. Чувство это было не изъ благоразумныхъ: но всѣ мы склонны въ такихъ случаяхъ предаваться раскаянію и сожалѣніямъ, хотя бы и не въ чемъ было упрекнуть себя. Мистрисъ Дарлингъ болѣе всего безпокоилась — ей лучше знать, почему именно, — чтобы на происшествіе это не было наброшено тѣни какого-нибудь подозрѣнія въ средѣ постороннихъ людей, особенно же у Исаака Сентъ-Джона. Она съ болѣзненною тревогой хлопотала о томъ, чтобы все было ясно какъ день, чтобы выяснилось, какъ онѣ скорѣе сами требовали нежели избѣгали слѣдствія о смерти. Кромѣ того неизвѣстно, какія мѣры можетъ принять Исаакъ Сентъ-Джонъ для развѣдки подробностей, если ему отказать въ бесѣдѣ съ Гоноріей. Цѣлые полчаса просидѣла она съ непрошеннымъ письмомъ въ рукѣ, обдумывая эти обстоятельства, и наконецъ встала, вздохнувъ съ какою-то рѣшимостью: чему быть, того не миновать, и въ этомъ случаѣ пособить нечѣмъ.

Она передала содержаніе письма Гоноріи, говоря, что ей надо сходить въ замокъ Веферъ. Гонорія въ какомъ-то ужасѣ закрыла лицо руками. Осмѣлится ли она встрѣтить мистера Исаака Сентъ-Джона и объявить ему въ глаза о своей позорной безпечности?

— Отчего-же нѣтъ, уговаривала ее мистрисъ Дарлингъ, — письмо его не гнѣвное, но грустное; очень естественно, что ему хочется знать всѣ эти несчастныя подробности. Но берегись, Гонорія, строго прибавила она, — чтобъ у тебя при мистерѣ Исаакѣ Сентъ-Джонѣ не сорвалось какого-нибудь намека на эта мнимыя подозрѣнія. Полно! Знаю, знаю, что они были слѣдствіемъ болѣзненнаго состоянія твоего мозга, но тѣмъ не менѣе они были неизвинительны. Схорони же ихъ въ себѣ, забудь, какъ говорено вчера; бѣдная госпожа твоя уже довольно огорчена потерей ребенка, и въ лишнемъ горѣ нѣтъ никакой надобности. Это еще вопросъ, оправится ли она когда-нибудь отъ этого потрясенія.

У Гоноріи снова прорвались слезы раскаянія, вмѣстѣ съ обѣщаніями никогда умышленно и сознательно не говорить ни одного слова противъ своей госпожи; ни противъ нея, ни даже противъ Принсъ. Въ такомъ настроеніи ума она простилась съ мистрисъ Дарлингъ, совершенно уничтоженная ея внимательностью и добротой.

То же самое настроеніе, — она и не думала, чтобъ оно измѣнилось когда-нибудь, — сохранила она въ продолженіе ея свиданія съ мистеромъ Сентъ-Джономъ въ замкѣ Веферъ. Онъ сидѣлъ на диванѣ въ своей пріемной, прислонясь спиной къ мягкимъ подушкамъ, и Гонорія, любезно приглашенная имъ садиться, сѣла противъ него въ новомъ траурномъ платьѣ и вся въ слезахъ. По прошествіи первыхъ минутъ робкой застѣнчивости, она призналась во всемъ, какъ бы очистивъ свою душу, и разказала, какъ ея безразсудность, подъ вліяніемъ которой она бросила ребенка одного съ зажженною игрушкой, стала причиной всего бѣдствія. Мистеръ Сентъ-Джонъ былъ грустно заинтересованъ ея разказомъ о томъ незначительномъ обстоятельствѣ, что первая мысль объ этой игрушкѣ, то-есть церкви съ освѣщеніемъ, была заимствована на ярмаркѣ, въ тотъ самый день, когда онъ пріѣзжалъ въ Анвикъ; а роковой часъ, въ который они попали на «Выставку Заграничныхъ Рѣдкостей», былъ часомъ его пріѣзда. На этихъ-то словахъ Гонорія разрыдалась и не могла остановиться.

Какъ бы ни былъ мистеръ Сентъ-Джонъ расположенъ къ порицанію ея безпечности, теперь онъ могъ ощущать одно состраданіе къ несчастной.

— Мнѣ ужь никогда не знать истиннаго счастія, говорила она, рыдая, — никогда не перестану упрекать себя, пока жива.

Она приняла на себя всю вину; ни словомъ не помянула прежнихъ сомнѣній, и когда мистеръ Сентъ-Джонъ сталъ разспрашивать ее о запертыхъ дверяхъ, она объявила, что не знаетъ какимъ образомъ очутились онѣ на запорѣ, но припомнила рѣшеніе, къ которому пришли домашніе и коронеръ. Они рѣшили, что малютка самъ заложилъ на крючокъ одну дверь, а что касается другой, то нѣкоторые полагаютъ, что она вовсе не была заперта, и только ей, Гоноріи, почудилось это въ попыхахъ; другіе думаютъ, что дверь сама заперлась на задвижку, когда мальчикъ затворялъ ее, и ей самой сдается, что оно такъ и было. Она разказывала про глубокое огорченіе своей госпожи, по свидѣтельству мистрисъ Дарлингъ, а также и про то, какъ она покинула Анвикъ-Галлъ, потому что не могла переносить его вида: и ни словечкомъ не заикнулась про неприличную сцену, которая случилась въ то памятное послѣобѣденное время. Короче, Гонорія, повидимому, старалась загладить тѣ жесткія и неизвивительныя слова, въ которыхъ она въ бреду отзывалась о своей госпожѣ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ опросилъ ее, воротится ли она въ Анвикъ-Галлъ.

«Никогда, никогда!» Она вступитъ на службу куда-нибудь какъ можно подальше, гдѣ бы народъ не указывалъ на нее пальцами, какъ на причину смерти невиннаго дитяти. Не въ няньки, — кто же довѣрится теперь ея способности къ этой должности? — а въ горничныя, или въ прачки.

Подумавъ минутку, мистеръ Сентъ- Джонъ предложилъ ей мѣсто въ своемъ домѣ. Одна изъ горничныхъ выходила замужъ; если Гоноріи понравится эта должность, то экономка порѣшитъ съ нею.

Снова потоки слезъ. И на этотъ разъ не плохо подавляемыя рыданія, но кроткія слезы нѣжной признательности, потому что въ голосѣ мистера Сентъ-Джона сказывался оттѣнокъ участія, дошедшій до сердца несчастной женщины; никто еще такъ не заговаривалъ съ нею съ самаго кануна бѣдственнаго Мартинова дня; и она готова была стать на вѣкъ благоговѣйною рабой мистера Сентъ-Джона. Съ благодарностью приняла она предложенное ей мѣсто; а вслѣдъ затѣмъ порѣшено было съ экономкой, что она вступитъ въ должность черезъ мѣсяцъ, когда и здоровье, и душевныя силы ея нѣсколько возстановятся.

На первой же недѣлѣ этого мѣсяца, мистеръ Сентъ-Джонъ преодолѣлъ свое нездоровье и пріѣхалъ въ Анвикъ. Питая деликатное участіе къ мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ, онъ считалъ себя обязаннымъ посѣтитъ ее, тѣмъ болѣе, что не присутствовалъ на похоронахъ. Надо было кстати поговорить и о кое-какихъ дѣлишкахъ, по случаю наслѣдства Джорджа, такъ какъ мистеръ Сентъ-Джонъ былъ и его опекуномъ, но уже безъ дополнительной власти, которою онъ пользовался въ отношеніи Вени.

На этотъ разъ онъ поѣхалъ по желѣзной дорогѣ. Брумъ такъ много наговорилъ ему о лишней долготѣ коннаго пути при теперешнемъ его нездоровьи, что мистеръ Сентъ-Джонъ тотчасъ же согласился и завялъ отдѣльный вагонъ, гдѣ бы онъ могъ быть одинъ съ Брумомъ для услугъ. По пріѣздѣ въ Анвикъ они разспросили о мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ и узнали, что она, по общему предположенію, должна быть въ коттеджѣ. Во всякомъ случаѣ ея не было въ Анвикъ-Галлѣ, и мистеръ Сентъ-Джонъ отправился въ коттеджъ.

Опоздай онъ однимъ днемъ, и ему не застать бы той, съ кѣмъ онъ пріѣхалъ повидаться. Мистрисъ Сентъ-Джонъ была на отъѣздѣ; она выѣзжала въ Скарборо и въ эту же ночь, какъ выразилась мистрисъ Дарлингъ нѣсколько рѣзкимъ тономъ, точно не одобряя этого ночнаго путешествія.

— Но я предоставила это Шарлоттѣ, какъ ребенку, на ея волю, шепнула она мистеру Сентъ-Джону, — и она хочетъ поставитъ на своемъ.

Что болѣе всего поразило мистера Сентъ-Джона въ это посѣщеніе, такъ кто чрезвычайное спокойствіе, повидимому, овладѣвшее мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ. Она сидѣла какъ нельзя болѣе спокойно, сложивъ руки на колѣнахъ, въ черномъ платьѣ, ниспадавшемъ вокругъ ея стройнаго стана мягкими складками, закинувъ назадъ бѣлыя креповыя оборки своего чепчика. Выраженіе склоненнаго лица ея было неподвижно, почти до апатіи; манера и голосъ одинаково подавлены. Горе придавало ей такой юный и прекрасный видъ, что сердце мистера Сентъ-Джона рванулось къ ней полное участія. При первыхъ словахъ его о Венѣ, онъ замѣтилъ легкій трепетъ, пробѣжавшій по всему ея тѣлу: она прошептала, что горюетъ о немъ и передала ему цѣлый разказъ о томъ, какъ прибила его въ то роковое послѣобѣда, — о, еслибъ кто было поправимо! Это для нея такой тяжкій гнетъ. О, еслибъ она могла, еслибъ только могла она, — и мистеръ Сентъ-Джонъ видѣлъ искренностъ выражаемаго желанія по тревожному выраженію ея прекрасно-очерченныхъ губъ, по внезапному жесту поднятыхъ и болѣзненно стиснутыхъ рукъ, — еслибъ она могла возвратить его къ жизни!

Ей нужна перемѣна, говорила она; за этимъ и ѣдетъ она въ Скарборо. Джорджъ, повидимому, не поправляется, и она полагаетъ, что поѣздка принесетъ ему пользу. Онъ такъ раздражителенъ, хвораетъ и все плачетъ о Венѣ. Мамаша сердится, что она выѣзжаетъ ночью, но кому же лучше звать, какъ не ей самой, какъ долги и скучны ея безсонныя ночи въ постели; ей все Веня представляется. Чуть она задремлетъ, ей снится, что онъ ожилъ, а пробуждаться послѣ этого къ дѣйствительности ужаснѣе всего.

Сидя съ нею и прислушиваясь къ ея жалобному голосу, Исаакъ Сентъ-Джонъ, чрезвычайно соболѣзновалъ о ней. Даже въ тѣсной сферѣ его будничной жизни не было недостатка въ людяхъ, распространявшихся объ удовольствіи, съ какимъ мистрисъ Сентъ-Джонъ (оставляя въ сторонѣ потерю ребенка и весь ея ужасъ) должна видѣть своего сына наслѣдникомъ. Теперь Исаакъ Сентъ-Джонъ, негодуя на нихъ, желалъ бы, чтобъ они въ эту минуту увидѣли и послушали ее. Онъ соглашался въ пользѣ перемѣны, какъ для нея, такъ и для ребенка, и горячо убѣждалъ ее замѣнить мѣсто назначенія, Скарборо, Веферскимъ замкомъ; тамъ его мачиха, мистрисъ Сентъ-Джонъ; тамъ было бы гораздо покойнѣе чѣмъ на какихъ-то водахъ. Но тщетно онъ упрашивалъ. Она благодарила его за любезность, говоря, что теперь предпочитаетъ отправиться въ Скарборо, во воспользуется его приглашеніемъ на будущее время.

О дѣлахъ же она вовсе отказывалась говорить. Если ужь ему необходимо обсудить ихъ, такъ пусть это будетъ съ мамашей; или, пожалуй, съ мистеромъ Дракомъ, адвокатомъ. Она полагала, что мистеру Драку, какъ по смерти ея мужа, такъ и при жизни его, извѣстно было все и вся, и если мистеръ Сентъ-Джонъ потребуетъ, тотъ, безъ сомнѣнія, радъ будетъ служить ему. При этихъ словахъ въ тонѣ ея слышалась едва замѣтная горечь: будь мистеръ Сентъ-Джонъ человѣкъ тонкій и подозрительный, онъ смекнулъ бы, что она питаетъ въ себѣ нѣкоторую досаду на мужа и мистера Драка. Вѣроятно, по поводу унизительной оговорки въ завѣщаніи. Мистеръ Сентъ-Джонъ спросилъ ее, когда она намѣревается вернуться въ Анвикъ-Галлъ, и она вяло отвѣтила ему, что предполагаетъ къ Рождеству.

Такимъ образомъ, пробывъ около двухъ часовъ въ коттеджѣ, мистеръ Сентъ-Джонъ выѣхалъ оттуда и на другой день вернулся въ замокъ Веферъ. Ему не удалось упомянуть о томъ, что Гонорія получаетъ у него мѣсто. Когда имя Гоноріи случайно ввернулось въ разговорѣ, въ связи съ происшествіемъ наканунѣ Мартинова дня, мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ выказала признаки раздражительности. "Лучше бы, сказала она, Гоноріи умереть, чѣмъ надѣлать столько зла, " и Исаакъ, стыдясь признаться, что та найдеть убѣжище въ его домѣ, замялъ этотъ предметъ разговора. Мистрисъ Сентъ-Джонъ съ ребенкомъ выѣхали въ Скарборо, въ сопровожденіи Принсъ и еще трехъ или четырехъ человѣкъ изъ прислуги, но безъ мистрисъ Дарлингъ. Младшая леди вѣжливо, на съ настойчивостью отказалась отъ сообщества своей матери. Она, по ея словамъ, предпочитала уединеніе, и мистрисъ Дарлингъ уступила, — какъ и по все время Шарлоттивой жизни.

Но Скарборо, повидимому, не понравился ей. Она и двухъ недѣль не пробыла въ немъ, какъ до мистрисъ Дарлингъ дошли слухи, что она уѣхала въ какое-то мѣстечко Вестморданда; отсюда, послѣ кратковременной побывки, пробралась въ Дувръ. Рождество уже близилось, и мистрисъ Дарлингъ, ощущая нѣкоторое безпокойство, опредѣлить которое и сама не умѣла, поспѣшила къ ней туда, подъ предлогомъ сопутствія ей при возвращеніи домой. Она нашла, что Шарлоттѣ путешествія нисколько не пошли въ прокъ, если вѣрить глазамъ, потому что она еще болѣе прежняго похудѣла, поблѣднѣла и одичала; а Джорджъ все также хворалъ.

Объѣлся ли Джорджъ Сентъ-Джонъ за пресловутымъ обѣдомъ въ день рожденія, или на нервы его подѣйствовали потрясеніе и ужасъ при видѣ Вени, какъ онъ его видѣлъ, только ребенокъ съ этой ночи сталъ слабѣть. Мистеръ Пимъ лѣчилъ его отъ несваренія желудка, и на нѣсколько дней ему, казалось, стало получше, но поправленіе здоровья не продолжалось. Прежняго веселаго мальчика какъ не бывало: онъ сталъ капризенъ, раздражителенъ и безпрестанно тосковалъ о Венѣ; у него обнаружился упадокъ духа, аппетитъ не возвращался. Онъ не болѣе матери воспользовался перемѣной мѣстности, и мистрисъ Дарлингъ все это ясно видѣла по пріѣздѣ.

— Что бы такое могло съ нимъ приключиться? Таковъ былъ первый вопросъ, обращенный мистрисъ Сентъ-Джонъ къ матери, и безумно тревожныя взглядъ ея почти напугалъ мистрисъ Дарлингъ.

— Шарлотта, душечка, успокойся; право нѣтъ, нѣтъ причины тревожиться. Мнѣ кажется, ты слишкомъ много возила его; дѣтямъ порой такъ же нуженъ покой, какъ и намъ. Тишина въ Анвикъ-Галлѣ и заботы мистера Пима скоро поправятъ его. Поѣдемъ скорѣе.

— Я не вернусь въ Анвикъ-Галлъ, сказала Шарлотта.

— Не вернешься! повторила мистрисъ Дарликгъ.

— Не теперь, по крайней мѣрѣ.

— Душечка, Шарлотта, ты должна вернуться. Какъ же въ Анвикъ-Галлѣ встрѣтятъ Рождество безъ тебя?

— Должна? возразила Шарлотта съ удареніемъ. — Я сама себѣ госпожа, никому не даю отчета.

— Разумѣется, люба моя, разумѣется; но, Шарлотта, — и мистрисъ Дарлингъ казалась излишне взволнованною, — тебѣ слѣдуетъ провести Рождество тамъ. Джорджикъ теперь наслѣдникъ.

— Онъ владѣлецъ, спокойно сказала Шарлотта, — онъ владѣлецъ Анвика, а наслѣдникъ онъ большаго; онъ будетъ сэръ Джорджъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ, чѣмъ былъ бы и отецъ его, еслибы дожилъ.

— Конечно, сказала мистрисъ Дарлингъ, украдкой косясь на дочь, которая склонилась щекой на тонкіе пальцы, устремивъ свой взглядъ кверху.

— Но теперь, мама, я желала бы, чтобы наслѣдникомъ былъ Веня; я желала бы, чтобы Джорджикъ былъ прежнимъ Джорджикомъ. Мнѣ кажется, совершенная перемѣна мѣстности поправитъ его, прибавила она, помолчавъ, — и я возьму его за границу теперь же, можетъ-быть на годъ.

Мистрисъ Дарлингъ растерялась.

— Но что же станется съ Анвикъ-Галломъ? Что съ нимъ дѣлать?

— Все равно, равнодушно отвѣтила та, — онъ мой, и я могу поступить съ нимъ, какъ мнѣ угодно, то-есть онъ Джорджиковъ, а кто же у меня потребуетъ отчета? Живите въ немъ сами, если угодно, выѣзжайте изъ него, оставьте въ немъ прислугу, я не забочусь объ этомъ. Джорджикъ теперь моя единственная забота, мамаша, я беру его за границу, чтобъ онъ поправился.

Да, и Анвикъ-Галлъ, и его обширныя запашки стали теперь собственностью Джорджа, но, казалось, не принесли съ собою радости. Не проявлялся ли въ этомъ случаѣ почти неизмѣнный законъ природы, и сладкія яблоки, манившія желаніе, не оказались ли горче золы по пріобрѣтеніи ихъ? Шарлотта Сентъ-Джонъ оглядывалась на прошлые дни ея борьбы съ тогдашнимъ порядкомъ вещей, на возмущеніе души ея низшимъ положеніемъ ея ребенка, на суетное, пламенное желаніе, чтобъ онъ сталъ наслѣдникомъ и замѣнилъ Веню. Ну, вотъ оно исполнилось, это желаніе. Но гдѣ радости, которыя представлялись ей впереди, какъ бы въ видѣніи, гдѣ торжество? Ихъ не было; они, повидимому, исчезли до-чиста, какъ и самъ бѣдняжка Веня. Что же было, что могло быть этому причиной?

Она вскорѣ переѣхала на континентъ, надѣясь найдти тамъ исцѣленіе болѣзни Джорджика и своего душевнаго изнеможенія; а мистрисъ Дарлингъ съ досадой вернулась въ свой коттеджъ. Въ Анвикъ-Галлѣ царила одна прислуга.

XXI. Аделина де-Кастелла.

[править]

Во всѣхъ странахъ міра, также какъ и въ Англіи, наступилъ праздникъ Рождества, и въ этотъ торжественный день дѣвицы высшаго учебнаго заведенія M-me де-Нино въ Бельпортѣ собрались утромъ вокругъ камина классной комнаты. Роза Дарлингъ, по обыкновенію, заняла лучшее мѣсто и, по обыкновенію, первенствовала въ этомъ маленькомъ кружкѣ. Роза была въ скверномъ расположеніи духа, воображая, что она самое угнетенное существо въ мірѣ. Она разчитывала провести праздникъ дома, или по крайней мѣрѣ въ Беркширѣ, и отговорки мистрисъ Дарлингъ, которая сама еще не знала куда она двинется, еще болѣе сердили ее.

— Пожалуста, не хвастайтесь вашими привилегіями и преимуществами, гнѣвно произнесла она, отталкивая отъ себя дѣвочекъ локтями и откидывая назадъ свои золотистые кудри. — Много смыслятъ ваши Французы въ рождественскихъ празднествахъ? По образованію, Франція на цѣлое столѣтіе отстала отъ Англіи, такъ же какъ французскія дѣвочки отстали отъ васъ, Англичанокъ.

— Славно, Роза! воскликнула Аделина де-Кастелла.

— Разумѣется, исключая Аделины, продолжала Роза, не обращаясь вы къ кому особенно. — Какъ же? Французы не имѣютъ и понятія объ употребленіи омелы, а ваши родные посылаютъ васъ сюда учиться и воспитываться! ни святокъ, ни праздниковъ, кромѣ одного мѣсяца вакаціи осенью, когда можно почти быть увѣреннымъ, что мы ею не воспользуемся. Прегнусная страна, пренеестественный порядокъ вещей, и почему Англійское правительство не войдетъ въ это и не запретитъ принимать въ эти заведенія англійскихъ дѣвочекъ?

— Но развѣ Французы не празднуютъ Рождества? спросила одна преглупая, вновь поступившая воспитанница, Грація Лукасъ.

— Ба! воскликнула Роза. — Какъ будто они празднуютъ что-либо, кромѣ Новаго года!

— Кромѣ чего? робко спросила Грація Лукасъ.

— Quelle est bête! воскликнула Роза съ своимъ обыкновеннымъ легкомысліемъ.

— Будьте посдержаннѣе, Роза, сказала Аделина по-французски.

— Вотъ еще! она уже пятьдесятъ разъ слышала это, отвѣчала ей Роза по-англійски.

— Вѣдь не каждый отличается такими способностями какъ вы.

— Способностями къ чему? запальчиво спросила Роза, краснѣя до ушей. Со времени приключенія съ мистеромъ Мальборо, не совсѣмъ спокойная совѣсть Розы въ каждомъ словѣ отыскивала скрытую насмѣшку.

— Способностями къ изученію французскаго языка, смѣясь отвѣтила Аделина. — А то къ чему же еще?

— Спасибо, съ сердцемъ возразила Роза. — Понимаемъ.

— Не сердитесь, Роза. Развѣ я не для того осталась здѣсь, чтобы провести праздникъ вмѣстѣ съ вами? А вы оказываетесь неблагодарною.

— Вамъ хорошо смѣяться и чваниться тѣмъ, что вы остались здѣсь, возразила Роза, — когда черезъ семь дней вы совсѣмъ выходите изъ пансіона.

— Какъ бы Розѣ хотѣлось быть на вашемъ мѣстѣ, прервала ее Мери Карръ.

— Вы бы лучше за себя говорили, а не за другихъ, Мери Карръ, сказала Роза. — Вамъ, кажется, самой хотѣлось бы быть на ея мѣстѣ. Но, знаете, Аделина, въ чемъ я вамъ завидую? На сколькихъ балахъ вы перебываете отъ Рождества до Великаго поста!

Семейство Кастелла не принадлежало къ разряду обыкновенныхъ посѣтителей Бельпорта. Г-нъ де-Кастелла, котораго въ его собственномъ семействѣ чаще всего звали синьйоромъ де-Кастелла, принадлежалъ по отцу къ благородной испанской фамиліи, а мать его была гордая и знатная Италіянка. Обыкновеннымъ его мѣстопребываніемъ былъ Парижъ. Но за нѣсколько лѣтъ до описываемаго нами времена, здоровье Аделины стало замѣтно разстраиваться; медики строго предписывали ей приморскій климатъ, и вотъ ее привезли въ Бельпортъ. Это настолько поправило ее, такъ возстановило ея здоровье и силы, что г-нъ де-Кастелла нанялъ самый красивый и самый большой домъ въ городѣ. Иногда онъ уѣзжалъ на продолжительное время въ Парижъ, въ Испанію или въ Италію; г-жа де-Кастелла всегда сопутствовала ему, а Аделину на это время оставляли у M-me де-Нино. По всей вѣроятности, они проводили теперь послѣднюю зиму въ Бельпортѣ; лѣто они намѣревались провести во французскомъ замкѣ матери г-жи де-Кастелла, родомъ Англичанки, а потомъ они думали окончательно поселиться въ Парижѣ. Они были очень богаты, со связями въ высшемъ кругу, и пользовались большимъ уваженіемъ. Аделина была ихъ единственная дочь. Старшая сестра ея, Марія, умерла, и съ тѣхъ поръ меньшая дочь стала имъ еще дороже. По мѣрѣ того какъ вы будете читать эти строки, вы познакомитесь съ ней покороче и полюбите ее.

Она должна была скоро вступить въ свѣтъ; ей наступалъ уже 18-й годъ, и день ея рожденія совпадалъ съ днемъ Новаго года, а вамъ, вѣроятно, извѣстно, что у Французовъ день Новаго года считается самымъ большимъ праздникомъ, конечно, исключая праздника Всѣхъ Святыхъ. Г-жа де-Кастелла разослала пригласительные билеты къ себѣ на вечеръ, гдѣ и хотѣла въ первый разъ представить Аделину обществу. Пансіонерки называли этотъ балъ посвященіемъ Аделины.

Въ числѣ прочихъ тайнъ, тщательно скрываемыхъ воспитанницами пансіона M-me де-Нино отъ своихъ наставницъ, была колода такъ-называемыхъ гадательныхъ картъ. Ее привезла въ школу Жанета Доффъ въ октябрѣ мѣсяцѣ. Она прибыла прямо изъ Шотландіи, проникнутая мѣстными суевѣріями, и часто у дѣвочекъ морозъ пробѣгалъ по кожѣ отъ ея разказовъ, ночью въ дортуарѣ, о привидѣніяхъ и двойномъ зрѣніи.

Дѣйствительно ли она питала къ этимъ картамъ такую вѣру или просто притворялась, но таинственный и страстный видъ, какой принимала она при каждомъ гаданьи, сильно дѣйствовалъ на воображеніе ея подругъ. Собственно это были вовсе не карты, а маленькіе тонкіе и прозрачные четырехугольники, сдѣланные изъ листьевъ цвѣтка «не тронь меня» На каждомъ четырехугольникѣ тщательно нарисованъ былъ цвѣтокъ, представлявшій собою какую-нибудь эмблему. Роза обозначала счастливую любовь, кавалерская звѣзда — печаль, подснѣжникъ — холодную чистоту, василекъ — пустоту, гіацинтъ — смерть, и т. д. Гадали такимъ образомъ: на ладонь клали по три или по четыре цвѣтка, такъ чтобы нельзя было отличить одинъ четвероугольникъ отъ другаго. Обыкновенно эти листики мало-по-малу свертывались и слетали съ руки, но когда какой-либо изъ нихъ приставалъ къ ладони, это обозначало его тайную симпатію съ гадающимъ и какъ бы предсказывало будущее. Если, напримѣръ, на рукѣ оставалась кавалерская звѣзда, это предвѣщало горе; василекъ означалъ, что жизнь пустой дѣвочки пройдетъ въ тщеславіи.

По правдѣ сказать, это было весьма пустое препровожденіе времена, годное лишь для пустенькихъ дѣвочекъ, но въ этомъ случаѣ нѣкоторыя изъ пансіонерокъ могли, въ оправданіе своего суевѣрія, указать на случай необъяснимый по законамъ разума. Почему, могли онѣ спросить, къ рукѣ Аделины де-Кастелла приставала всегда одна и та же карта, которая такъ вѣрно предсказала ея судьбу? А что карта всегда оставалась у нея, это былъ дѣйствительный фактъ, иначе я и не подумала бы упомянуть о такой дѣтской забавѣ.

Первая проба гадательныхъ картъ происходила въ дортуарѣ, когда всѣ были увѣрены, что воспитанницы уже легли спать. Мамзель Фифина унесла съ собою свѣчку, и Роза должна была зажечь одну изъ своихъ длинныхъ восковыхъ свѣчъ, которыя она держала подъ замкомъ отъ завистливыхъ глазъ. Аделина протянула обѣ руки; на каждой рукѣ у нея было по три квадратика. Пять изъ нихъ скатились очень скоро, скорѣй обыкновеннаго; шестой же приподнялся было слегка, но тихо, тихо опустился и остался у ней на ладони. Жанета сняла его наконецъ, но опять опустила, какъ бы въ испугѣ.

— Охъ, это скверно, сказала она чуть слышно.

Мери Карръ повернула къ себѣ листокъ. На немъ изображены были «французскіе ноготки».

— «Французскіе ноготки — несчастная любовь; можетъ окончиться смертью», прочла Жанета Доффъ въ объяснительномъ листкѣ. — Это почти самая дурная карта во всей колодѣ.

Нѣкоторыя дѣвочки задрожали; въ дортуарѣ всегда было холодно. Но Аделина весело засмѣялась. «Это чистый вздоръ», сказала она. И въ самомъ дѣлѣ говорила то, что думала. Но страннѣе всего было, что Аделина де-Кастелла разъ двѣнадцать послѣ того принималась гадать, и зловѣщіе «французскіе ноготки» постоянно оставались на ея рукѣ. Гіацинтъ наводилъ на всѣхъ такой ужасъ, что Жанета Доффъ еще съ самаго начала вывула его изъ колоды. Но «французскіе ноготки» какъ нарочно не оставались ни у кого кромѣ Аделины.

«Это въ самомъ дѣдѣ странно», подумала Аделина, когда загадавъ въ послѣдній разъ передъ отъѣздомъ изъ пансіона, она увидѣла, что «французскіе ноготки» по обыкновенію осталась у нея на рукѣ.

Наступилъ Новый годъ; шумъ экипажей, нетерпѣливый топотъ копытъ и крики ссорившихся кучеровъ раздавалась въ этотъ вечеръ по улицамъ Бельпорта; весь веселый людъ стекался къ дому синьйора де-Кастелла.

Парадныя комнаты, залитыя яркимъ свѣтомъ и уставленныя разными тропическими растеніями, представляли чудное зрѣлище. Аделина де-Кастелла стояла возлѣ своей матери и принимала гостей. Всѣ ожидали увидѣть ее простенькою, скромно-одѣтою пансіонеркой, какою они знали ее прежде, и никто не узнавалъ ее въ роскошномъ нарядѣ, сіяющую ослѣпительною красотой. Ея бѣлое кружевное платье, легкое и изящное, блестѣло изумрудами; изумрудныя цѣпи обвивали ея шею, руки и роскошныя пряди шелковистыхъ волосъ. Это было древнее фамильное украшеніе семейства де-Кастелла, переходившее изъ рода въ родъ. Лицо Аделины, чистое и правильное, какъ мраморное изваяніе, отъ волненія пылало яркимъ румянцемъ, дѣлавшимъ ее еще очаровательнѣе.

— О Аделина, шепнула ей Мери Карръ, какъ скоро нашла возможность перекинуться съ нею нѣсколькими словами, — какъ вы прекрасны сегодня!

— Какъ! и вы начинаете мнѣ льстить!

— Льстить — вамъ! И можно ль было думать, что Роза затмить всѣхъ! Пусть только взглянули бы на васъ!

Миссъ Карръ внезапно умолкла и притаила дыханіе, потому что въ эту минуту въ дверяхъ показались мистеръ и мистрисъ Мальборо.

— Да, сказала Аделина, отвѣчая на молчаливое изумленіе Мери Карръ, — мамаша встрѣтила ихъ сегодня въ ту самую минуту, какъ они прибыли изъ Парижа, и взяла съ нихъ обѣщаніе пріѣхать сегодня къ вамъ. Они здѣсь проѣздомъ въ Англію. Съ ними лордъ Сеймуръ.

— Что скажетъ на это Роза? произнесли Мери Карръ.

— Мнѣ самой приходило въ голову написать словечко объ этомъ Розѣ, возразила Аделина. — Конечно, еслибы мамаша имѣла хоть малѣйшее понятіе о томъ, что мы знаемъ, она, по всей вѣроятности, не пригласила бы ихъ. Но я вспомнила какъ обижаетъ Розу каждый намекъ на это обстоятельство и рѣшилась лучше промолчать. Роза не изъ такихъ чтобы сдѣлать сцену, или испугаться ея.

Мистеръ и мистрисъ Мальборо, Аделина и прочіе стояли въ одной группѣ, когда къ нимъ подошла Роза. Ей и въ голову не приходило кто былъ тутъ, когда вдругъ она очутилась лицомъ къ лицу съ Джорджемъ Мальборо. Какое-то пустое замѣчаніе, которое она хотѣла было передать Аделинѣ, замерло у нея на языкѣ, и она сдѣлалась блѣднѣе полотна. Элеонора вся вспыхнула; положеніе было весьма неловкое, но мистеръ Мальборо скоро нашелся.

— Какъ вы поживаете, миссъ Дарлингъ, сказалъ онъ, пріятно улыбаясь ей. — Я думаю чуть не замерзли въ этотъ холодъ. У васъ въ Парижѣ было ужасно холодно.

Роза собралась съ духомъ и начала болтать съ нимъ что пришло въ голову, но съ Элеонорой она едва-едва обмѣнялась обычными привѣтствіями.

— Элленъ, шепнулъ мистеръ Мальборо своей женѣ, — въ теченіи вечера можно мнѣ протанцовать съ нею кадриль.

— Какъ глупо, что ты меня спрашиваешь объ этомъ. Отлично сдѣлаешь!

Сказавъ это, мистрисъ Мальборо однако смутилась и покраснѣла. Замѣтивъ это, мужъ съ улыбкой отошелъ отъ нея и черезъ минуту уже танцовалъ съ Розой.

— Что вамъ больше всего нравится изъ моихъ подарковъ? спросила Аделина у Мери Карръ, указывая ей на огромную коллекцію разныхъ красивыхъ вещицъ, разложенныхъ въ той комнатѣ, гдѣ играли въ карты: это были все подарки, которые она, по французскому обычаю, получила въ день Новаго года отъ своихъ родныхъ и друзей.

— Что за прелестные часы въ миніатюрѣ! воскликнула Роза изъ-за плеча Мери Карръ.

— Это настоящіе часы, сказала Аделина, — съ курантами. Бабушка моя всегда говорила мнѣ, что въ день моего рожденія, когда мнѣ минетъ восемнадцать лѣтъ, она непремѣнно подаритъ мнѣ что-нибудь солидное, и прислала мнѣ эти часы. Какъ жаль, что она больна и что ей нельзя было пріѣхать къ вамъ сегодня! Постойте, я пожму пружинку.

Аделинѣ хотѣлось, чтобы Роза и Мери Карръ поскорѣй услыхали мелодическіе куранты этой затѣйливой вещицы, и она торопливо подняла правую руку, но въ эту минуту цѣпочка отъ ея изумруднаго браслета зацѣпилась за пуговицу въ рукавѣ одного господина, который также стоялъ въ окружавшей ее группѣ. Быстрымъ движеніемъ рука Аделина освободила свою цѣпочку, но вмѣстѣ съ нею увлекла и цвѣтокъ, который молодой человѣкъ держалъ жъ рукахъ. Цвѣтокъ былъ «французскіе ноготки».

Румянецъ, игравшій на щекахъ Аделины, сталъ еще ярче, при взглядѣ на цвѣтокъ. Она обернулась и подала его владѣльцу.

Это былъ незнакомый молодой человѣкъ изящной наружности, съ тѣмъ оттѣнкомъ настоящаго аристократизма, котораго нельзя ни скрыть, ни усвоить по произволу. Онъ былъ удивительно хорошъ собой, и взоры его съ живѣйшимъ восторгомъ устремлены были на Аделину.

Читатель уже знакомъ съ нимъ, но Аделина видѣла его въ первый разъ.

Возвращая ему цвѣтокъ, она инстинктивно сказала ему въ извиненіе нѣсколько словъ по-англійски; ей не трудно было угадать, что этотъ высокій, изящный молодой человѣкъ не Французъ. Онъ принялъ цвѣтокъ и любезно отвѣчалъ ей, — что прикосновеніе ея прекрасной руки придало особенное значеніе этому цвѣтку. Въ эту минуту къ ихъ кружку подошелъ отецъ Аделины въ сопровожденіи одного пожилаго гостя.

— Аделина, сказалъ онъ, обращаясь къ дочери. — Ты еще не забыла своего стариннаго друга, барона де-ла-Шассъ?

Аделина съ веселымъ восклицаніемъ протянула ему свою руку. Она такъ долго жила между Англичанами, что совершенно усвоила себѣ ихъ обычай привѣтствовать пожатіемъ руки. Старый баронъ, казалось, не понялъ ее и взялъ ее, вмѣсто того, подъ руку. Они отошли отъ кружка, и группа разсѣялась.

— Лотти Сингльтонъ, начала было Роза, — не знаете ли, кто этотъ красивый господинъ?

— Красивый, возразила миссъ Сингльтонъ, — у васъ всѣ красивые. По-моему, такъ онъ старъ и безобразенъ.

— Я вовсе не о французскомъ баронѣ говорю, а о красивомъ Англичанинѣ, который держитъ въ рукѣ «французскіе ноготки».

— О немъ я ничего не знаю. Онъ пріѣхалъ сюда съ Максвеллами. Я надѣла, какъ сэръ-Санди представлялъ его госпожѣ де-Кастелла.

— Откуда онъ досталъ «французскіе ноготки» въ это время года? съ удивленіемъ замѣтила Роза.

— О, у миссъ Максвеллъ можно найдти разныя диковинки въ ея цвѣточномъ ящикѣ, который имѣетъ четыре фута въ квадратѣ и который она называетъ своею оранжереей, отвѣчала миссъ Сингльтонъ. — Онъ, вѣроятно, тамъ и нашелъ ахъ.

— Лордъ Джонъ, закричала Роза, безцеремонно останавливая проходившаго мимо ея Джона Сеймура, котораго она видѣла всего одинъ разъ въ жизни и то нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, — кто этотъ красивый господинъ, съ которымъ вы сейчасъ говорили?

— Это мужъ моей кузины, миссъ Дарлингъ, зашепелявилъ лордъ Джонъ, имѣвшій недостатокъ въ произношеніи. — Молодой Мальборо.

— Я не о немъ говорю, съ нетерпѣніемъ воскликнула Роза, краснѣя при этомъ имена. — Кто этотъ высокій, блѣдный господинъ съ тонкими чертами лица?

— Вы, вѣроятно, разумѣете Сентъ-Джона.

— Кого? повторила опять Роза.

— Фредерика Сентъ-Джона, брата Сентъ-Джона изъ Вефера.

— А! воскликнула Роза протяжно. — Такъ это-то Фредерикъ Сентъ-Джонъ! я слыхала о немъ и о его красотѣ.

— Да, онъ дѣйствительно очень хорошъ собою, сказалъ лордъ Джонъ, — но его любезность еще замѣчательнѣе его красоты. Фредерикъ Сентъ-Джонъ славный малый. Мы были съ вамъ вмѣстѣ въ Крастъ-Черчѣ.

— Онъ живетъ въ Бельпортѣ?

— Нѣтъ, онъ здѣсь проѣздомъ. Онъ обѣдалъ сегодня у Максвелловъ, а они привезли его сюда.

— Представьте мнѣ его пожалуста!

"Какова Роза, « подумала Мери Карръ, стоявшая возлѣ ея.

— Съ удовольствіемъ, отвѣтилъ лордъ Джонъ, подавая ей свою руку.

— Нѣтъ, не надо, отвѣтила Роза съ своею измѣнчивою, причудливою, но въ высшей степени привлекательною манерой и также быстро отняла свою руку, какъ и подала ее. Я лучше подойду къ нему сама. Вѣдь мы въ родствѣ.

— Въ самомъ дѣлѣ, сказалъ лордъ Джонъ.

— Да, мы съ нимъ въ родствѣ, прибавила Роза.

Она выждала минуту, когда мистеръ Сентъ-Джонъ остался одинъ, и подошедши къ нему прямо, протянула ему руку. Сентъ-Джонъ посмотрѣлъ на нее съ удивленіемъ.

— Вы меня не знаете, сказала Роза. — Лордъ Джонъ Сеймуръ вызвался было представить мнѣ васъ, но я ему сказала, что между родными это лишнее. Я много слышала о Фредерикѣ Сентъ-Джонѣ; вѣдь мы съ вами двоюродные. Я Роза Дарлингъ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ никакъ не могъ вспоминать этого имени. Онъ съ улыбкой смотрѣлъ на красивую дѣвочку, съ веселыми голубыми глазами и роскошными золотистыми кудрями.

— Вы забыла, я вижу; я сейчасъ объясню вамъ. Моя сестра Шарлотта Норрисъ, вышла замужъ за мистера Карльтона Сентъ-Джона. Мамаша недавно надѣла васъ въ Анвикъ-Галлѣ. И братъ мой Франкъ былъ тамъ.

Вмѣсто отвѣта Фредерикъ Сентъ-Джонъ взялъ Розу за обѣ руки, какъ бы стараясь загладить передъ всю свою разсѣянность, и увѣрялъ ее, что ему весьма пріятно и лестно встрѣтить такую кузину. Роза продолжала разговаривать съ нимъ.

— Какой ужасный случай, смерть этого мальчика! воскликнула она. — Мнѣ многое разсказывали о немъ, о маленькомъ Венѣ Сентъ-Джонѣ. И онъ-то сгорѣлъ? О, это ужасно! Чья это была вина?

— Няни его. Она оставила его одного съ бумажною игрушкой, въ которую вставлена была зажженная свѣча, и онъ какимъ-то образомъ поджегъ себя. На его-то похоронахъ я и встрѣтилъ капитана Дарлинга.

— Мамаша писала мнѣ объ этомъ происшествіи, но подробностей я не знаю, сказала Роза. — Она говоритъ, что не въ состояніи ихъ описывать. Бѣдный мальчикъ! Какъ жаль, что его не могли спасти! Что вы скажете о Шарлоттѣ?

— О мистрисъ Карльтонъ Сентъ-Джонъ? Я никогда не видалъ ея; ея не было на похоронахъ. Я слышалъ, что смерть ребенка имѣло на нее сильное вліяніе, какъ въ нравственномъ, такъ и въ физическомъ отношеніи. Она на время уѣхала изъ Анвикъ-Галла и теперь путешествуетъ.

— Знаю, возразила Роза съ особенною интонаціей, въ которой слышалась бездна досады. — Шарлотта какъ отчаянная бросалась изъ одного мѣста въ другое. Отъ этого и мамаша вела непосѣдную жизнь и не могла взять меня къ себѣ на рождество. Я просто взбѣсилась, когда узнала, что меня не возьмутъ домой; представьте себѣ, какой стыдъ, оставлять меня до сихъ поръ въ школѣ, когда мнѣ скоро минетъ девятнадцать лѣтъ. Мы весь вѣкъ должны были уступать во всемъ Шарлоттѣ.

Мистеръ Сентъ-Джонъ улыбнулся, взглянувъ на ея хорошенькое, надутое, негодующее личике.

— Смерть этого малютки, кажется, серіозно потрясла вашу сестру, сказалъ онъ, — и перемѣна мѣста была ей безусловно необходима.

— Ну, такъ я вамъ скажу, что это не въ ея обыкновеніи, потому что Шарлотта не способна слишкомъ предаваться какимъ бы то ни было огорченіямъ. Она скорѣе апатична. Конечно, смерть ребенка не могла не потрясти ея, но я не могу понять, какимъ образомъ она произвела на нее такое продолжительное впечатлѣніе и такъ разстроила ея здоровье, какъ пишетъ мамаша. И теперь, когда ея сынъ сдѣлался наслѣдникомъ… вы, вѣроятно, найдете, что съ моей стороны жестоко говорить все это, мистеръ Сентъ-Джонъ, сказала Роза, внезапно переходя къ другой мысли, — но вы не знаете Шарлотту такъ, какъ я ее знаю. Я увѣрена, что права доставшіяся теперь ея сыну Джоржу давно были ея любимою мечтой, которую она не переставала лелѣять, несмотря на ея кажущуюся неосуществимость.

— Вы, повидимому, не чувствуете большой привязанности къ вашей сестрѣ, миссъ Дарлингъ, замѣтилъ мистеръ Сентъ-Джонъ, не переставая улыбаться.

— Это правда, чистосердечно созналась Роза. — Еслибы вы знали, какъ мамаша заставляла насъ всегда подчиняться Шарлоттѣ, вы бы тогда не удивлялись этому. Я одна возмущалась, я-то ужъ ни за что бы не покорилась. Сказать вамъ по секрету, я думаю, мамаша отъ этого-то и отдала меня въ пансіонъ.

Звуки музыки положили конецъ ихъ разговору, и когда Роза выступила съ своимъ кавалеромъ за паркетъ, она увидѣла Фредерика Сентъ-Джона, танцующаго съ Аделиной, съ которою онъ и пробылъ почти весь остальной вечеръ.

— Игра началась, Аделина, шепнула ей Роза, уѣзжая вмѣстѣ съ Мери Карръ.

— Какая игра?

— Вы уже влюбились въ прекраснаго незнакомца, это видно по вашему лицу, а онъ въ васъ. Что вы скажете о приключеніи съ французскими ноготками?

— Какія у васъ дикія фантазіи! воскликнула Аделина съ неподдѣльнымъ удивленіемъ. — Влюбилась? я не понимаю о чемъ вы говорите.

— Повѣрьте мнѣ, этотъ человѣкъ, Фредерикъ Сентъ-Джонъ, будетъ имѣть огромное вліяніе на вашу судьбу.

— О Роза, Роза! съ веселымъ укоромъ сказала Аделина: — мы, вѣдь, не всѣ такъ легко поддаемся вліянію какъ вы.

— Когда-нибудь мы всѣ должны испытать это, возразила Роза, не обращая вниманія на упрекъ. — Смотрите, Аделина, не забывайте моего совѣта: Берегитесь этого незнакомца: французскіе ноготки эмблема несчастной любви.

Аделина де-Кастелла засмѣялась небрежно-безпечнымъ, торжествующимъ смѣхомъ. Горделивая и самоувѣренная, она отошла отъ Розы Дарлингъ, чтобы возвратиться на свое блестящее мѣсто посреди окружавшей ее толпы.

Дитя многихъ странъ, — и ее справедливо можно было назвать этимъ именемъ, — она отличалась особенною привлекательностью. Страннымъ стеченіемъ обстоятельствъ она по предкамъ своимъ принадлежала Англіи, Франціи, Испаніи и Италіи. Но по природѣ она была настоящая Англичанка. За исключеніемъ дочерей нашихъ аристократовъ, трудно встрѣтить такую рѣдкую красоту облика и стана въ соединеніи съ такимъ чуднымъ цвѣтомъ лица, какой былъ у Аделины; а застѣнчиво-скромное изящество ея манеръ и граціозная сдержанность были совершенно англійскія.

Незнакомый съ нею человѣкъ непремѣнно принялъ бы ее за Англичанку, и ея отличное званіе языка и отсутствіе иностраннаго акцента непремѣнно сбили бы его съ толку. Она съ дѣтства привыкла къ англійскому языку, о чемъ позаботилась госпожа де-Кастелла, которая говорила по-англійски какъ природная Англичанка; она окружила своихъ дѣтей нянями Англичанками, а потомъ взяла для нихъ гувернантку той же націи, хорошаго происхожденія и воспитанія, но обѣднѣвшую. Она оставалась у нихъ до смерти старшей дочери и научила Аделину цѣнить и уважать англійскій характеръ, который та незамѣтно усвоила себѣ. Короче сказать, несмотря на свою фамилію и смѣшанное происхожденіе, Аделина де-Кастелла была настоящая Англичанка.

Прошло около двухъ мѣсяцевъ. Аделина де-Кастелла навѣщала иногда своихъ старыхъ подругъ у M-me де-Нино; но большею частью время ея проходило въ удовольствіяхъ и выѣздахъ. Балы, театры, вечера смѣняли другъ друга, и никогда Аделина не ложилась въ постель ранѣе двухъ часовъ утра, часто и позже. Госпожа де-Кастелла, еще молодая женщина, въ полномъ смыслѣ этого слова, жила постоянно въ свѣтѣ. Пансіонскія подруги Аделины замѣчали, что у нея блѣдное и утомленное лицо, а однажды она пріѣхала къ нимъ послѣ обѣда съ сильнымъ кашлемъ.

— Точно чахоточный кашель! воскликнула Роза, по обыкновенію, необдуманно.

— Я все это время сильно кашляла, замѣтила Аделина, — и теперь этотъ рѣзкій переходъ отъ холоднаго воздуха къ вашей душной атмосферѣ, опять раздражилъ мнѣ легкія.

Никто, однако, не придавалъ серіознаго значенія ни ея кашлю, ни утомленію. То было еще впереди.

Наступила середа первой недѣли Великаго поста, и Мери Карръ была приглашена провести этотъ день у синьйора де-Кастелла. Въ прошедшій понедѣльникъ, Lundi gras, госпожа де-Кастелла давала костюмированный балъ; Роза и Мери были также приглашены, но M-me де-Нино отказалась за нихъ наотрѣзъ, отчего Роза пришла чуть не въ изступленіе. Послѣ службы одна изъ служанокъ проводила миссъ Карръ къ госпожѣ де-Кастелла, такъ какъ читателю, вѣроятно, извѣстно, что во Франціи молодыя дѣвушки никогда не выходятъ однѣ.

Въ домѣ замѣтно было необыкновенное движеніе, слуги бѣгали взадъ и впередъ съ растерянными лицами, а госпожа де-Кастелла, когда Мери вошла къ ней, ходила въ шлафрокѣ по комнатѣ, конвульсивно рыдая, между тѣмъ какъ остывшій завтракъ стоялъ не тронутый на столѣ. При ней была горничная Сусанна.

— Что это значитъ? вскричала Мери въ испугѣ.

— О, это ужасно! произнесла Сусанна въ видѣ отвѣта: