БАЯНЪ
[править]Народныя славянскія пѣһсни.
[править]І.
Пһѣһсни боснійскихъ мухамеданъ.
[править]Считаю необходимымъ предпослать переводу названныхъ пѣсенъ небольшое пояснительное вступленіе.
Славянъ-мухамеданъ на Балканскомъ полуостровѣ счиается около милліона. Они распадаются на двѣ группы: восточную (это — болгарскіе помяки въ Родопахъ) и западную, которую составляютъ хорватско-сербскіе босняки въ Босніи и Герцеговинѣ. Какъ тѣ, такъ и другіе отличаются довольно рѣзко и отъ своихъ единокровныхъ братьевъ-христіанъ, и отъ единовѣрцевъ-турокъ. Жаль только, что до самыхъ послѣднихъ дней образъ ихъ жизни почти никѣмъ не наблюдался и отсюда остается открытымъ важный вопросъ, какъ провести историческую параллель между ними, славянами-христіанами и османліями (азіатскими турками). Надо сознаться, къ нашему стыду что въ литературѣ нѣтъ почти ни одного точнаго свѣдѣнія о ихъ народной поэзіи. Прошло уже болѣе двадцати лѣтъ съ перваго появленія помацкихъ народныхъ пѣсенъ[1]; филологи заговорили о нихъ, но вотъ политическія событія вовлекаютъ наши отряды въ самую глубь малоизвѣстной страны. Горизонтъ сталъ проясняться; славянская земля освобождена; но научный вопросъ не двинулся впередъ ни на шагъ.
Западная группа въ этомъ отношеніи счастливѣе (невольна припомнишь пословицу: «не бывать-бы счастью да несчастье помогло»). Съ оккупаціей Босніи австрійцами, босняки должны были открыть взорамъ «гяуровъ» свою жизнь, свою святыню. Благодаря этому, мы получили нѣсколько собраній мухамеданскихъ народныхъ пѣсенъ изъ Босніи и Герцеговины: но общаго сборника пока еще нѣтъ. Его начала издавать въ этомъ году «Matica Hrvatska», и сюда между прочимъ войдетъ все, что только извѣстно изъ народнаго творчества западныхъ славянъ-мухамеданъ. Но среди болѣе образованныхъ босняковъ нашлись такіе, которые и сами взялись за изданіе своихъ поэтическихъ сокровищъ, и вотъ передъ нами большой сборникъ, вышедшій въ прошломъ году, подъ названіемъ: «Narodno blago, sakupio і izdao Mehmed beg Kapetanović Ljubušak po Bosm, Hercegovini i susjednim krajevima. U Sarajevu 1887. 8° str. 464», представляющій первый образецъ славянской книги, изданной мухамеданиномъ. Въ немъ, главнымъ образомъ, заключаются народныя пословицы, но имѣется и нѣсколько пѣсенъ, изъ которыхъ двѣ мы выбрали для благосклоннаго вниманія русской публики.
Пѣсни мухамеданскія значительно отличаются отъ достаточно извѣстныхъ уже пѣсенъ христіанскаго населенія. Онѣ — древнѣй по происхожденію, но новѣй по формѣ, по поэтическому чувству. Въ нихъ никогда нельзя встрѣтить ненависти къ христіанамъ, которой такъ изобилуютъ христіанскія пѣсни въ обращеніи къ туркамъ. Онѣ изображаютъ намъ одну внѣшнюю сторону мусульманской культуры, а по внутреннему характеру, ихъ міросозерцаніе, на мой взглядъ, сохранилось гораздо чище и ближе въ отношеніи къ старой славянской культурѣ, нежели у христіанъ. Консервативный духъ ислама, прежде чѣмъ принести вредъ, оказалъ несомнѣнную пользу. Было-бы крайне интересно изучить, насколько исламъ повліялъ на боснійскихъ славянъ и, въ особенности, на женщину.
Изъ пѣсенъ мы видимъ, какимъ уваженіемъ пользуется мать среди славянскаго населенія. Сынъ относится къ ней съ полнымъ благоговѣніемъ, все равно — добра она или зла, права или неправа. Возьмемъ, хотя-бы для примѣра, переведенную нами пѣсню: «Безумная любовь челебіи Муя». Мустай-бегъ любитъ другую, но мать не желаетъ этого и онъ вѣнчается съ немилой. Онъ обвѣнчанъ; но жгучая страсть не даетъ ему забыться; онъ не хочетъ нарушить слова, даннаго своей возлюбленной, и кончаетъ смертью, спѣвъ на прощанье съ тамбурой въ рукахъ свою лебединую пѣснь… Геройская удаль — въ крови босняковъ. Исторія помнитъ, сколько разъ они ее доказывали, и врядъ-ли безъ краски на лицѣ припомнятъ австрійцы нѣкоторые эпизоды изъ схватки съ ними во времена оккупаціи.
Но, именно, теперь-то, послѣ австрійскаго владычества, всѣ эти доблестныя качества: любовь къ родинѣ, стойкость, святость семейной жизни, уваженіе къ правдѣ, общественная нравственность — вбе это гибнетъ и идетъ къ близкому паденію, охваченное соблазнами разврата, неминуемаго спутника просвѣщенія.
По своей формѣ мусульманскія пѣсни тоже отличаются отъ христіанскихъ: во-первыхъ, въ нихъ попадаются турецкія и арабскія слова[2], хотя, впрочемъ, въ несравненно меньшемъ количествѣ, чѣмъ въ разговорной рѣчи, во-вторыхъ самая фразеологія примыкаетъ болѣе по своей свѣжести къ древнимъ памятникамъ народной поэзіи XIV и XV в., нежели въ современныхъ намъ (XIX в.) христіанскихъ пѣсняхъ, изданныхъ извѣстнымъ Букомъ Караджичемъ, которыя выработали себѣ шаблонный языкъ и подчасъ очень надоѣдаютъ своими многочисленными повтореніями тѣхъ-же самыхъ фразъ. Эти повторенія въ мусульманскихъ пѣсняхъ попадаются сравнительно гораздо рѣже.
Въ заключеніе нахожу нужнымъ сказать, что турки славяне до сихъ поръ еще находятся въ періодѣ устнаго эпическаго творчества, представителями котораго являются барды (pivači), переходящіе отъ одного богатаго бега къ другому. О ихъ существованіи никто не зналъ до прошлаго года, такъ какъ эти народные пѣвцы никогда не заходили въ христіанскія селенія. Самый замѣчательный изъ нихъ безспорно Мехмедъ-бегъ Колакъ-Колаковичъ (см. о немъ замѣтку г. Кроатова въ «Современныхъ Извѣстіяхъ». 1887 г., № 25), «юнацкія» пѣсни котораго отличаются такой-же объективностью, такимъ-же олимпійскимъ спокойствіемъ, какъ рапсодіи знаменитыхъ греческихъ пѣвцовъ, извѣстныхъ подъ коллективнымъ именемъ Гомера. Послѣ этого барда, преемника Синанъ-агича и Бечира, нашлось еще три пѣвца, изъ которыхъ корреспондентъ газеты «День» (1888 г. № 26) называетъ имя Ахмеда Чаушевичъ-Бехиловича. Словомъ, устная эпическая поэзія боснійскихъ мухамеданъ изъ животрепещущихъ вопросовъ, стоящихъ на очереди… Вотъ главная причина, почему я рѣшился представить на разсмотрѣніе просвѣщеннаго читателя двѣ характерныхъ пѣсни, изъ славяно-мусульманской поэзіи.
I.
Безумная любовь челебіи һ1һ) Муя һ2һ).
[править]Полюбилась Мую во махалѣ 3)
Злата, дочка Любовича-бега 4),
Полюбилась, только мать серчаетъ --
Прочитъ сыну травнянку 5)-невѣсту,
Дочь-красу Османа-алайбега 6).
Муйо золъ и поглядѣть не хочетъ;
Мать стоитъ за травнянку-невѣсту,
Вызываетъ не спросивши Муя,
Перстень шлетъ, а сыну ни полслова,
Засылаетъ и сватовъ съ цвѣтами…
И не вѣдалъ Муйо о напасти,
И пошолъ ко Златѣ подъ пейджеры
Три раза — три дня бывалъ у милой.
Возвратились и сваты съ цвѣтами,
Привели и’травняи ку-невѣсту,
Дочь-красу Османа-алайбега.
Муя нѣтъ, и некому невѣсту
Во дворѣ свести съ коня лихого.
Причитая вопитъ мать-старуха:
«Ой-же лихо! Мчитесь къ Мую, други,
Вы идите къ Златѣ подъ пейджеры,
Тамъ найдете сына дорогого
И скажите челебіи Мую:
— Гайда, Муйо, аль оглохъ — не чуешь!
Мать зоветъ; ждетъ травнянка-невѣста,
На конѣ у дома поджидаетъ,
Чтобы снялъ женихъ со славой, съ честью».
И помчались други Мустай-бега,
Подбѣжали подъ пейджеры Златы
И сказали челебіи Мую:
«Гайда, Муйо, аль оглохъ — не чуешь!
Мать зоветъ; ждетъ травнянка — невѣста,
На конѣ у дома поджидаетъ.
Чтобы снялъ женихъ со славой съ честью».
Не идетъ, и молвитъ кротко Злата:
«Не противься, жизнью заклинаю!
Вѣдь не скажетъ мать твоя родная,
Не повѣритъ, что идти не хочешь,
Скажетъ: — Злата не пускаетъ Муя».
И пошолъ онъ въ бѣлый дворъ отцовскій;
Онъ пошолъ да скоро возвратился,
Снялъ кольцо и яблоко 8) ей подалъ:
«Вотъ тебѣ, мои ты очи, Злата,
Для тебя я спряталъ, заготовилъ,
Ожидалъ — настанетъ обрученье…
Суждено 9), знать, не было отъ Бога!»
И пошолъ; зоветъ обратно Злата,
Зазываетъ, бѣлъ-платокъ вручаетъ;
На платкѣ павлинъ узоромъ вышить,
Держитъ въ клювѣ ядиково 10) сѣмя,
То, что Мую сердце отравило.
«Вотъ тебѣ, мой милый, ненаглядный!
Для тебя платочекъ хоронила,
При кольцѣ отдать гадала думку…
Суждено, знать, не было отъ Бога, --
Суждено той травнянкѣ-невѣстѣ!»
И пошолъ, да возвратился къ милой.
Золотыя бэзенлуки 11) подалъ:
«Вотъ тебѣ, мой свѣтикъ, ясна-зорька!
Для тебя припряталъ я любовно,
Чтобъ отдать, какъ утро насъ разбудитъ…
Суждено, знать, не было отъ Бога!»
И пошолъ, да кличетъ снова Злата,
Раскрываетъ свадебное платье:
«Для тебя — подарокъ мой завѣтный!
Съ первымъ утромъ на тебя-бъ надѣла 12)…
Суждено, знать, не было отъ Бога, --
Суждено той травнянкѣ-невѣстѣ!»
И пошолъ онъ въ бѣлый дворъ отцовскій;
Но давно съ коня невѣсту сняли.
Свечерѣло. Отчитали яцій 13).
Не идетъ въ опочивальню Муйо,
Тучей бродитъ, матери не слышитъ.
Тутъ она открыла грудь рукою,
Таковы слова ему сказала:
«Я вскормила, я и проклинаю,
Что ослушникъ сталъ, невѣсту кинулъ».
Затужилъ, поникъ главою Муйо,
Убоялся грознаго проклятья
И вошолъ въ опочивальню тихо,
Молча сѣлъ на мягкія подушки;
Молодая — на сундукъ съ приданымъ.
Говоритъ ей челебія Муйо:
«Заклинаю, травнянка-невѣста,
Подыми густое покрывало,
Дай взглянуть, съ лица какою будешь».
Подымаетъ покрывало тихо, --
Жаркимъ солнцемъ личико горѣло;
Лебедь-шея мѣсяцемъ сіяла.
Говоритъ ей челебія Муйо:
«Ей-же Богу, травнянка-невѣста.
Что пригоже ты и краше Златы,
Только сердцу ты милѣй не будешь,
Не замѣнишь ненаглядной Златы».
Говоритъ тутъ травнянка-невѣста:
«Ей-же Богу, Муйо, господинъ мой.
Ты пригожъ, тебѣ уступитъ Ахмо 14),
Но милѣй онъ сердцу, ненаглядный,
Ахмедъ-бегъ, души моей отрада.
Далъ онъ мнѣ кольцо свое златое,
Наказалъ ждать годъ его, неболѣ;
Но не годъ и девять лѣтъ ждала-бы,
Да судьба съ тобою обручила».
Отвѣчаетъ челебія Муйо:
«Не тужи ты, травнянка-невѣста, --
Ты найдешь — полюбишь Ахмедъ-бега:
Только мнѣ не знать голубки, Златы!»
И беретъ онъ звонкую тамбуру 15),
Ударяетъ, громко запѣваетъ:
«Охъ, скорбитъ голубка, ясны-очи,
Дума чорная снѣдаетъ Злату,
Что-де снялъ съ невѣсты покрывало.
Ей-же Богу, не снималъ, не видѣлъ!
Ты не думай, дорогой мой свѣтикъ,
Что цѣлую травнянку-невѣсту:
Клятву далъ, и цѣловать не стану!»
Отложилъ онъ звонкую тамбуру,
Такъ промолвилъ травнянкѣ-невѣстѣ:
«Ты дверей не отмыкай съ зарею,
Жди, покуда солнце засіяетъ, --
Пусть старуха насладится счастьемъ,
Братья-други — пѣсенъ напоются,
Вдоволь пусть напляшутся сестрицы!
Ты привѣтствуй мать мою родную,
Накажи звать молодцевъ удалыхъ,
Несть меня-то — ходжамъ 16) и хаджіямъ 17);
Пусть омоютъ розовой водою,
Чорный усъ намажутъ чабэ-ягой 18);
Волоса пускай висятъ въ три пряди 19),
Такъ, бывало, Злата ихъ чесала,
Ихъ взрастила, ой-же горе, горе 20),
А покрыть меня платкомъ съ узоромъ --
Тѣмъ, что Злата мнѣ дала на память,
Вышивала цѣлые три года,
Чтобъ носилъ себѣ и ей на радость;
Проносите мимо дома Златы:
Пусть увидитъ и надежду кинетъ
Снова съ Муемъ встрѣтиться — слюбитъ.
Гой ты, Злата! мой ударъ — смертельный, --
Я умру, и нѣту мнѣ спасенья».
Такъ сказалъ и вынулъ ножъ, и въ сердце,
Прямо въ сердце, гдѣ душа, ударилъ.
Умеръ Муйо, ой-же горе, горе!
Только съ утромъ бѣлый свѣтъ разлился.
Мать идетъ, стучитъ желѣзной алькой 21),
И стучитъ и Муя громко кличетъ:
«Отпирай-ка, челебія Муйо:
То, что любишь, можетъ опостылить,
Что постыло — можетъ полюбиться,
Опостылила зазноба — Злата,
Полюбилась травнянка-невѣсга.
Отпираетъ травнянка-невѣста.
Быстро мать въ опочивальню входитъ,
Прямо въ кровь ногой она вступаетъ.
Говоритъ ей травнянка-невѣста:
„Вотъ тебѣ отъ Бога наказанье.
Что со Златой Муя разлучила,
И земля твой грѣшный прахъ изринетъ,
И проклятье бѣлый свѣтъ наложитъ.
Вотъ тебѣ привѣть отъ Мустай-бега!“
Все сказала, что велѣлъ ей Муйо.
Та отъ страху еле понимаетъ,
Призываетъ ходжей и Хаджіевъ,
Собираетъ молодцевъ удалыхъ
Наряжать-отъ челебія Муя,
Обливать-отъ розовой водою,
Чорный усъ-отъ мазать чабэ-ягой,
Волоса-то распускать въ три пряди,
Ой-же лихо, распускать въ три пряди,
Покрывать платочкомъ тѣмъ завѣтнымъ,
Гдѣ узоры вышивала Злата.
Понесли и ходжи и хаджій,
Понесли-отъ челебія Муя;
Впереди идетъ все младъ да холость,
А за ними остальные турки 22)
Поравнялись, поднесли къ пейджерамъ.
Увидала златина невѣстка,
Увидала и золовку кличетъ:
„Гой ты. Злата, выходи, бѣдняжка!
Не хотѣлъ, знать, Муйо спать съ немилой, --
Обручился онъ съ другой невѣстой.
Съ тою чорной съ мать — сырой землею“.
Прибѣжала Злата, свѣтъ-дѣвица,
Увидала бега Мустай-бега.
Увидала ходжей и Хаджіевъ,
Волоса распущенные видитъ.
Что взрастила, холила, бывало.
Страшнымъ крикомъ закричала Злата
И упала на своемъ чардккѣ 23).
И не знаетъ мать, что лихо съ дочкой,
Что съ душой навѣкъ она простилась.
Какъ заслышала, взрыдала горько:
„Гой вы, ходжи и хаджій, стойте!
Гой идите, булы 24) и кадуны, 25)
Снаряжать въ дороженьку невѣсту!“
Ждутъ-пождутъ и ходжи и хаджій;
Собралися булы и кадуны,
Снарядили Злату молодую.
Понесли и вѣтку іоргована 26),
А за вѣткой, — челебію Муя,
А за Муемъ — злату молодую.
Имъ рядкомъ могилы вырываютъ,
Какъ на свадьбѣ — руки имъ сложили:
Держатъ руки яблоко живое
(Какъ проснутся, можетъ, поиграютъ).
Только утро въ небѣ засіяло.
Двѣ кукушки встрепенулись въ гнѣздахъ,
Двѣ родныя матери проснулись,
Поспѣшаютъ къ свѣженькой могилкѣ.
Какъ пришли-то, диву дивовались:
Видятъ — роза, алая по цвѣту,
Распустилась на могилѣ Златы,
А у Муя — виноградъ курчавый;
Между ними — терніе густое
Разлучаетъ съ виноградомъ розу,
Разлучаетъ — разлучить не можетъ:
Обвился онъ крѣпко подлѣ розы,
Точно плющъ вокругъ вѣтвей зеленыхъ.
Осерчала мать на Злату съ Муемъ,
Вырываетъ розу съ виноградомъ,
А изъ гроба чуетъ страшный голосъ:
„Издыхай, разлучница, отъ злости!
Насъ вчера любовь соединила,
Лишь открылись намъ врата дженэта 27)“.
1) Челебія — баринъ, господинъ.
2) Муйо, или Мустай — турецкое имя, сокращенное имени — Мустафа.
3) Махала — часть города или деревни, почти то-же, что улица.
4) Бегъ — санъ высшаго дворянства.
5) Травнянка — жительница города Травника (въ Босніи), славящагося своими красавицами.
6) Алайбегъ — военный турецкій чинъ, соотвѣтствующій нашему полковнику.
7) Пейджеръ — окно, по-турецки. По мусульманскому обычаю, молодые, если не препятствовала мать невѣсты, могли видѣться подъ пейджеромъ. Ихъ разъединяла деревянная рѣшотка, замѣняющая наши стекла, сквозь которую, однако, можно было просунуть руку. У славянъ — христіанъ въ этомъ отношеніи несравненно больше свободы.
8) Яблоко дается всегда у южно-славянъ при обрученіи.
9) Въ втокъ словѣ высказывается мухамеданскій фатализмъ.
10) Ядика — растеніе, служащее символомъ печали, какъ у насъ, напримѣръ, береза или ива.
11) Бэзенлуки — по турецки значитъ — браслетъ.
12) Турецкій обычай.
13) Вечерняя молитва у турокъ.
14) Ахмо — турецкое имя, сокращенное имени — Ахмедъ.
15) Тамбура — родъ балалайки, національный инструментъ у хорватовъ-босняковъ.
16) Ходжа — мусульманскій священникъ.
17) Хаджій-человѣкъ, бывшій въ Меккѣ у гроба Мухамеда.
18) Священная мазь изъ Мекки.
19) Турки брѣютъ себѣ голову, оставляя посрединѣ длинную прядь.
20) Въ оригиналѣ стоитъ: „Žalostna mu (joj) majka“, т. e. „пусть горюетъ его (ея) мать!“ Мать, какъ извѣстно, пользуется у славянъ большимъ авторитетомъ, и жалость вызываетъ не пострадавшій, а его мать. Приведенная фраза вошла у западныхъ славянъ въ поговорку. Мы нашли болѣе удобнымъ перевести ее черезъ „ой-же горе, горе!“
21) Алька — молотокъ у дверей, замѣняющій наши звонки.
22) Славяне, исповѣдующіе исламъ, всегда называютъ себя „турками“, а настоящихъ турокъ — „османліями“.
23) Турецкое слово, означающее родъ небольшой галлереи (конечно, незастекленной) съ крыльцомъ. Бывавшіе въ Малороссіи, безъ сомнѣнія, знакомы съ этакими постройками.
24) Простая женщина у турокъ.
25) Турецкая барыня, жена бога.
26) Іоргованъ (jorgovan) — сирень.
27) Мусульманскій рай.
II.
Несуженая Копчичъ-алайбега.
[править]Полюбилась бегу Мустайбегу,
Полюбилась красная дѣвица --
Та сестрица Аяновичъ-Ибра 1)
Ходитъ съ нею отъ утра до полдня.
Далъ кольцо и назначаетъ свадьбу --
Какъ чрезъ двѣ недѣли да на третью,
Какъ сошьетъ ей дибу 2) и кадифу 3),
Какъ скуетъ ей перстни золотые.
И пошолъ онъ въ бѣлый дворъ отцовскій.
Мустай-бегу молвитъ мать родная:
„Гой сыночекъ, беже 4) Мустай-беже,
Гдѣ ты былъ, гдѣ пропадалъ, родимый?“
Мустай-бегъ ей кротко отвѣчаетъ:
„Ахъ, кадуна, мать моя родная!
Былъ все время у моей у милой,
У сестрицы Аяновичъ-Ибра,
Далъ кольцо и свадьбу я назначилъ --
Какъ чрезъ двѣ недѣли да на третью;
Какъ сошью ей дибу и кадифу,
Какъ скую ей перстни золотые“.
Какъ узнала мать рѣшенье сына,
Свой турецкій абдзстъ 5) совершила,
Два разй читала хаджетъ-речятъ 6),
Таковы слова сказала Мую:
„Чтобъ ты сгинулъ! 7) Богъ тебя накажетъ!
Что тебѣ въ той Фатіи 8), невѣстѣ,
Въ мерзкой твари, въ той сестренкѣ Ибра?
Коль берешь дѣвчонку эту въ жоны, --
Я вскормила, я и проклинаю!“
Разболѣлась голова у Муя,
Разболѣлось ввечеру и сердце,
Опустился въ мягкія подушки,
Ровно девять лѣтъ болѣлъ въ нихъ Муйо.
Какъ десятое настало лѣто,
Вопрошаетъ — пишетъ мать Фатимы,
То письмо шлетъ бегу Мустай-бегу,
Говоритъ въ письмѣ такія рѣчи:
„О, мой зятю, беже Мустай-беже,
Собирай сватовъ, или къ невѣстѣ!
Еслибъ Фата родилась въ ту пору.
Какъ ты далъ съ руки свой золотъ-перстень, --
Все-то нынче было-бъ время — замужъ.
Копчичъ-алайбегъ желаетъ Фату.
Аль бери, аль откажись навѣки:
Жаль бѣдняжку — въ дѣвкахъ засидѣлась“.
Мустай-бегъ письмо то изучаетъ 9),
Изучаетъ — слезы проливаетъ;
Все письмо слезами омочилось;
Прочитавши, пуще разрыдался,
Проситъ дивитъ 10) для письма и колемъ 11),
Приказалъ дать хартію 12) бѣлѣе,
Въ ней немедля начерталъ посланье.
Въ томъ посланьи такъ онъ отвѣчаетъ:
„Гой ты, теща, ты хоть не родная,
Но люблю тебя, какъ мать родную!
Ровно девять лѣтъ лежу я боленъ,
Ровно девять — хворость одолѣла…
Фату выдай Копчичъ-алайбегу;
Я за то серчать ужо не стану“.
Мать старуха молча прочитала.
Прочитавши отдала Фатимѣ;
А голубка, красная дѣвица,
Воздохнула, слезы утираетъ,
Тихо молвитъ матери старухѣ:
„О, кадуна, мать моя родная!
Откажи ты Копчичъ-алайбегу, --
Буду ждать я бега Мустай-бега,
Ровно девать лѣтъ еще прожду я“.
Но старуха мать не хочетъ болѣ,
Отдаетъ красавицу Фатиму,
Отдаетъ — не спрашиваетъ Фату,
Приглашаетъ Копчичъ-алайбега:
„Собирай сватовъ, или къ невѣстѣ!“
Слухъ дошолъ до бега Мустай-бега.
Гусейна, слугу онъ громко кличетъ:
„Ты или — иди, мой Гусейнъ вѣрный,
Ты или на новую чаршію 13)“
Тамъ, смотри, купи мнѣ бурунджуку 14),
Обтяни имъ домъ мой въ знакъ печали:
Какъ пройдетъ здѣсь милая голубка,
Домъ печальный пусть она увидитъ;
Пусть узнаетъ, что грущу я, плачу,
Что свой домъ печалью разукрасилъ».
У молодшихъ нѣту ослушанья…
Онъ пошолъ на новую чаршію,
И купилъ для Муя бурунджуку,
Обтянулъ имъ домъ, какъ приказали,
И не много — мало дней умчалось,
Какъ сваты веселые явились;
Передъ ними — Копчичъ разодѣтый;
Рядомъ съ нимъ — нарядная невѣста,
А за ними — гости дорогіе.
Женишокъ гарцуетъ середь поля;
На конѣ невѣстушка гарцуетъ,
Доскакала до своей золовки.
«Гой, подруженька, сестра по Богу,
Ты скажи мнѣ, чей то дворъ печальный,
Отчего кручинится хозяинъ?»
А золовка отвѣчаетъ Фатѣ:
«Этотъ дворъ — несуженаго Муя,
Твоего-же бега Мустай-бега;
О тебѣ кручинится болѣзный».
Отвѣчаетъ тихо ей невѣста:
«Гой, подруженька, сестра по Богу,
Попроси ты Копчичъ-алайбега,
Не могу-ли завернуть я къ Мую:
Бѣлымъ толкомъ мой сундукъ наполненъ;
Мелкій бисеръ чудно шею обвилъ --
Шолкъ и бисеръ аманэтъ 15) отъ Муя…
Я пойду — спрошу, что дѣлать съ ними».
Позволяетъ — разрѣшаетъ Кончи чъ,
Позволяя говоритъ онъ Фатѣ:
«Уходи, не оставайся долго».
Черезъ дворъ несуженая Фата,
Черезъ дворъ идетъ — проходитъ скоро --
Прямо къ Мую. Тихо каплютъ слезы
Съ алыхъ щочекъ да на щоки Муя.
Пробудился Мустай-бегъ отъ влаги
Пробудившись молвитъ въ полудремѣ:
«Мэдэть-йллахъ 16)! Слава, вышній Боже!
Было вёдро; снова тучи гонитъ…
Тихій дождикъ, чую, съ неба льется…
И сваты веселые промокнутъ,
И несуженая Фата смокнетъ,
Смокнетъ сердце — милая голубка».
Мать родная говорила Мую:
«Экъ понесъ ты, беже Мустай-беже!
И понынѣ остается вёдро;
То не дождь не во-время изъ тучи:
То тебя несчастная голубка --
То она слезами оросила».
Какъ услышалъ — понялъ бегъ, въ чомъ дѣло,
Встрепенулся, на подушки сѣлъ онъ.
А старуха, только увидала,
Свой турецкій абдэстъ совершила
И проклятье сыну посылаетъ:
«Пропади тыі О, услыши Боже!
Девять лѣтъ лежишь ты дни и ночи;
За тобой не я-ли все ходила?!
Ты не могъ и головою двинуть,
А пришла несуженая Фата,
Ты сейчасъ-же прыткимъ сталъ, какъ прежде».
Мустай-бегъ такъ говоритъ старухѣ:
«О, кадуна, мать моя родная!
Принеси-ка ты алмазны-перстни,
Чтобъ надѣла дорогая Фата,
Чтобъ я видѣлъ, какъ они пристали».
Принесли ему алмазны-перстни;
Ихъ надѣла дорогая Фата,
Протянула руку на подушку.
Мустай-бегъ такъ говоритъ Фатимѣ.-
«Идутъ перстни, ненаглядный свѣтикъ,
Идутъ пуще къ выкрашенной 17) ручкѣ».
Хочетъ Фата снять алмазны — перстни;
Мустай-бегъ ей говоритъ на это:
«Не снимай ихъ, дорогая Фата,
Для тебя купилъ, тебѣ ихъ прочилъ,
Въ домѣ Копчича носи ихъ, сердце».
Мустай-бегъ опять сказалъ старухѣ:
«О, кадуна, мать моя родная!
Принеси-ка скроенную дибу,
Чтобъ надѣла дорогая Фата,
Чтобъ я видѣлъ, какъ она пристала».
Та приноситъ скроенную дибу;
Надѣваетъ свѣтъ-дѣвица, Фата,
Оборачиваясь вправо — влѣво.
Мустай-бега спрашиваетъ Фата:
«Хороша-ль мнѣ скроенная диба?»
Мустай-бегъ ей говоритъ на это:
«Хороша, клянусь тебѣ, голубка,
Груди, плечи — все пригоже, лучше,
Какъ надѣла скроенную дибу».
Хочетъ Фата снять съ себя ту дибу;
Мустай-бегъ ей говоритъ на это:
«Не снимай ты, дорогая Фата,
Для тебя кроилъ, тебѣ я прочилъ;
Въ домѣ Копчича носи, голубка».
Говорить тутъ молодая Фата:
«Дорогой мой, беже Мустай-беже,
Ой пришла я не на вечеринку,
А пришла я вопросить — извѣдать…
Бѣлымъ толкомъ мой сундукъ наполненъ;
Мелкій бисеръ чудно шею обвилъ, --
Шолкъ и бисеръ — аманэть твой, милый…
Аль платить мнѣ, али ты подаришь?»
Мустай-бегъ такъ отвѣчаетъ Фатѣ:
«На здоровье шолкъ носи ты, Фата,
На здоровье-бисеръ, дорогая!
Въ домѣ Копчича носи ихъ, сердце»
Говорила на прощанье Фата:
«Будь здоровъ, мой ненаглядный Муйо!»
И пошла обратною дорогой.
Какъ ушла — во слѣдъ несутся вопли:
Кто кричитъ: — «Ушла навѣкъ Фатима!
Горько плачетъ Мустай-бегъ за милой».
А другіе: — «Отошолъ нашъ Муйо!
Горько плачетъ мать его старуха».
Слышитъ вопли горестная Фата,
Услыхала, что скончался милый;
Говоритъ она своей золовкѣ:
«Ой, родная, лихо-жъ мнѣ несчастной!
Кликни брату, — для чего гарцуетъ;
Не могу постылаго я видѣть,
Пуще серцемъ не мигу слюбиться.
Лучше мнѣ мой Муйо и въ могилѣ,
А не онъ, хоть на конѣ гарцуетъ».
Какъ дошло до Копчичъ-алайбега, --
Взялъ пистоль, что за поясъ заткнулъ онъ,
Убиваетъ Фатію, невѣсту.
Умирая говорила Фата:
«Ну, спасибо, Копчичъ-алайбеже,
Что меня свести ты съ Муемъ хочешь
Первой ночкой въ радостномъ дженэтѣ».
Имъ рядкомъ могилы вырываютъ,
Въ руки имъ по яблоку вложили, --
Коль проснутся, можетъ, поиграютъ.
Не удастся имъ на этомъ свѣтѣ, --
Хоть на томъ, быть-можетъ, поиграютъ!
1) Ибро — уменьшительное имени Ибрагимъ.
2) Шолковая матерія.
3) Бархатъ съ золотомъ.
4) Мы рѣшились сохранить ту-же форму звательнаго падежа, что и въ подлинникѣ, которая въ данномъ случаѣ совершенно въ духѣ нашего языка (ср. Богъ — боже).
5) У турокъ священный обрядъ омовенія передъ молитвой, въ особенно торжественныхъ случаяхъ.
6) Мусульманская Молитва.
7) «Ne bilo te majci» — принадлежитъ къ такимъ-же поговоркамъ, какъ и «Žalostna mu majka» и «vesela joj majka», выражающимъ материнскій авторитетъ. Буквальный переводъ: чтобы ты не существовалъ для матери!
8) Фатія то-же, что и Фатима, или Фата.
9) Турецкое письмо очень трудно для чтенія и, поэтому, въ пѣснѣ говорится: «knjigu uči» (изучаетъ письмо).
10) Чернила.
11) Перо.
12) Бумаги.
13) Чаршія — площадь, на которой устроены лавки съ разнаго рода товарами. Нѣчто въ родѣ нашего гостиннаго двора.
14) Бурунджукъ — темная толковая матерія, служащая трауромъ.
15) Давать невѣстѣ, послѣ сговора, подарокъ (аманэтъ) лежитъ на обязанности жениха въ воспоминанье стараго обычая, по которому невѣсту приходилось покупать за деньги.
16) Medet — all uh! --хвала Богу!
16) По турецкому обычаю, въ день передъ свадьбой невѣста распрашиваетъ себѣ ногти краской «kna» (темно-краснаго цвѣта). Существуетъ повѣрье, будто она сохраняетъ на всю жизнь отъ всякихъ болѣзней.
IIһ.
Пһѣһсни словацкія.
[править]1.
[править]«Долина, долина,
Долина съ камнями,
Вотъ вѣсть къ тебѣ въ вечеръ
Дойдетъ со слезами!»
— Откуда, мой милый,
И что то за вѣсти?
Ужель измѣнилъ ты
Желанной невѣстѣ!
«О!.. нѣтъ тебя краше!
Бояться того-ли!
Боюсь я разлуки,
Боюсь своей доли!»
И вышелъ къ дверямъ онъ,
Въ слезахъ изнывая,
И камень язвила
Слеза, упадая.
И вышелъ къ дверямъ онъ,
Слезу утираетъ…
— «Пусть Богъ надъ тобою,
Голубка, летаетъ!
Пусть Богъ надъ тобою,
Моя ты услада!
Съ разлукой пусть рвется
Всей жизни отрада!»
2.
[править]Снилось, снилось мнѣ такъ ясно
Этой ночкой снилось, --
Что болѣзнь съ моею милой
Лихо приключилось;
Снилось, снилось мнѣ такъ ясно
И слеза сбѣгала,
И отъ слезъ горючихъ очи,
Какъ огнемъ, сжигало…
И съ головушки скатился
Розы цвѣтъ прекрасный…
А любви не отдалъ я-бы
И за свѣтъ-то ясный!
Разносися, звонъ печальный,
Разносись повсюду!…
Нѣту милой, нѣтъ утѣхи,
Новой знать не буду!..
IIIһ.
һПһѣһсни русинскія (угро-галицко-русскія).
[править]1.
[править]Дома тихо спитъ дѣвчина
Въ маминой перинѣ,
А казакъ ея желанный --
Чуть живой въ долинѣ.
Молодая черноброва
Пить отъ жару проситъ;
А надъ бѣднымъ, надъ желаннымъ
Воронъ злой голоситъ.
Надъ больною надъ дѣвчиной
Мать-старуха плачетъ;
Надъ израненнымъ красавцемъ
Чорный воронъ крячетъ.
«Ахъ, не крячь ты, чорный воронъ,
Надо мной тоскливо, --
Мнѣ лежать вѣдь тутъ недолго:
Это мнѣ не диво!..
Нѣтъ, лети-ка ты скорѣе
Подъ окно желанной
И шепни моей ты милой,
Гдѣ ея коханный.
Что лежитъ онъ весь избитый,
Ранами покрытый,
Муравою шелковою
Отъ людей закрытый».
— «Какъ я съѣмъ твое все мясо
И очей напьюся,
Вотъ тогда къ твоей дѣвчинѣ
Съ вѣстью понесуся»…
2.
[править]Мать-старуха поженила
Молодого сына,
Привела къ себѣ невѣстку:
«Тутъ живи, дѣвчина!»
Сына скоро отослала
Въ дальнюю дорогу;
Лёнъ отыскивать средь поля
Гонитъ чернооку:
«Лёнъ, невѣстушка, отыщешь, --
Жду тебя тогда я;
Не отыщешь, — не являйся
Безо льну, родная!…»
Ищетъ, ищетъ — не находитъ,
Бродитъ сиротою,
И становится отъ горя
Вербой молодою.
Мужъ сердечный пріѣзжаетъ,
Сумрачный съ дороги,
И предъ матерью-старухой,
Падаетъ онъ въ ноги:
«Охъ, родимая, скажи мнѣ,
Не скрывай напрасно,
Что теперь съ моею милой,
Съ Галей, зорькой ясной?»
— «Что? По лёнъ пошла невѣстка,
Не живетъ со мною;
Надъ рѣкой стоитъ надъ быстрой
Вербой молодою».
«Ой, возьму же я сѣкиру,
Вербу порубаю
И въ землѣ сырой, холодной
Галю закопаю!»
И ударилъ онъ сѣкирой…
Вѣтки наклонились…
И — услышалъ только голосъ --
Слезы покатились.
— «Что ты бьешь меня, мой милый,
Не узналъ ты Гали?!
Позабылъ, какъ мы съ тобою
Ночки коротали?!
Мать твоя всему виною, --
Галю погубила
И тебя со мной навѣки,
Вѣдьма, разлучила!»
3.
[править]Привыкайте, чорны-очи, сами ночевать:
Нѣту миленькаго друга, — некого ласкать!
Гдѣ-же миленькій мой, любый, розовой мой цвѣтъ?
Безъ него меня застанетъ яркой зорьки свѣтъ.
Я пошла бы, горемыка, друга выглядать,
Да въ какой-то онъ сторонкѣ-не могу понять.
Охъ, печаль меня терзаетъ! Гдѣ онъ, дорогой?
Та тропинка, гдѣ ходилъ онъ, порасла травой…
Ой пора, колосья спѣлы, — время жито жать!
Я старѣюсь, надо, мамо, замужъ отдавать!
4.
Панъ Савва.
[править]Пировалъ въ гостяхъ панъ Савва, --
Славно пировалъ,
И не зналъ онъ, и не вѣдалъ,
О бѣдѣ не зналъ!
А когда домой пріѣхалъ
На широкій дворъ,
«Что хорошаго?» спросилъ онъ,
Посмотрѣвъ въ упоръ.
Челядинцы: — «Слава Богу,
Радость не ушла:
Наша пани этой ночкой
Сына родила».
Молча сѣлъ угрюмый Савва,
Что-то сталъ писать;
Только сына укачали,
Слугамъ сталъ кричать:
«Гей, вы, хлопцы, поскорѣе
Сбѣгать!.. вонъ корчма..
Мнѣ горѣлки наточите, --
За жену, эхма!
Гей, вы, хлопцы, поскорѣе!
Гей, вина тащить!
За ново сынка хочу я
Многи лѣта пить.
Гей, вы, хлопцы, поскорѣе!
Меду мнѣ набрать!
Что-то тяжко мнѣ и чудно, --
Не могу понять».
Хлопцы духомъ побѣжали,
Идутъ-же домой --
Видятъ — къ дому подъѣзжаетъ
Парень удалой.
Съ виду онъ казакъ красивый,
Хоть куда на взглядъ.
Поснимали хлопцы шапки,
Издали глядятъ.
— «Добрый день!» кричитъ онъ Саввѣ:
— «Принимай гостей!
Угостить насъ не откажешь
Милостью своей?»
«Угостить-то я съумѣю,
Радъ всегда тому;
За-себя и мстить умѣю
Я врагу свому!»
Тутъ панъ Савва до пистоля,
Савва до меча;
Но хватили пана Савву
Съ праваго плеча..
Панъ бѣжитъ къ своей конюшнѣ…
Конь любимый ржотъ…
Но, увы, его-же челядь
На него идетъ!
А казакъ кричитъ имъ: — «Хлопцы,
Тамъ по-за горой
Кости тлѣютъ все людскія…
Панъ тому виной.
Вы его туда снесите,
Не жалѣть пана!
Будетъ вамъ за то наградой
Звонкая казна!»
Хлопцы съ Саввой за горою…
Въ горницѣ казакъ;
Все на кобзѣ онъ играетъ…
Экій весельчакъ!
Не боится онъ ни грому,
Ни лихихъ людей,
Лишь-бы пани поглядѣла
Въ очи понѣжнѣй!..
1882—1888 гг.
- ↑ Помацкія народныя пѣсни, изданныя С. Верковичемъ, вызвали много пререканій со стороны нѣкоторыхъ ученыхъ, которые считаютъ ихъ поддѣльными, — но врядъ-ли это справедливо безъ тщательной провѣрки ихъ подлинности.
- ↑ Замѣчательно, что у мусульманъ исчезли всѣ старинныя славянскія имена, исключая женскаго — Злата, или Златка, которое своей красотой, очевидно, побѣдило религіозный фанатизмъ дервишей.