Наступление (Дорошевич)/ДО
| Наступленіе |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. При особомъ мнѣніи. — Кишиневъ: Изданіе товарищества «Бессарабское книгоиздательство», 1917. — С. 103. |
I[править]
Великая Русская Революція въ вопросѣ войны сказала свое второе слово.
Міръ услыхалъ ея голосъ, какъ въ библейскомъ пророкъ голосъ божества.
Первое ея слово пронеслось надъ міромъ въ вѣяніи тихаго и кроткаго вѣтра.
Второе раздалось грозно, среди громовъ, среди молній.
Первымъ словомъ русской революціи было обращеніе петроградскаго совѣта рабочихъ и солдатскихъ депутатовъ къ демократіи всѣхъ странъ:
— О мирѣ.
Вторымъ прогремѣло:
— Наступленіе.
II[править]
Если вы станете въ двухъ шагахъ отъ Миланскаго собора, — вы его не увидите.
Вы не увидите ни уносящихся въ небо стрѣлами башенъ, ни узорнаго мраморнаго кружева.
Ничего.
Вы увидите только стѣну передъ вами.
Стѣну, покрытую пятнами, плѣсенью.
Чтобъ увидать всю красоту, всю прелесть, всю гармонію, всю сказку собора, — надо отойти подальше.
И окинуть глазомъ все.
Мы стоимъ слишкомъ близко къ революціи.
Мы не видимъ ея главныхъ линій, ея контуровъ.
Мы видимъ только то, что у насъ передъ носомъ.
Только пятна на стѣнѣ.
Мы въ лупу разсматриваемъ эти пятна.
Вѣдь, нельзя же въ лупу разсматривать Миланскій соборъ!
III[править]
Первымъ словомъ русской революціи было:
— Миръ.
Ея обращеніе къ демократіи всѣхъ странъ.
Эта «наивность» вызвала насмѣшки.
Но, милостивые государи, вы забыли двѣ вещи.
Что это — русская революція.
Что это — великая русская революція.
Русская революція никогда не мечтала о революціи только въ Россіи.
Она всегда мечтала о революціи во всемъ мірѣ.
На меньшемъ не мирилась.
Это не очень практично. Легче сдѣлать революцію у себя дома, чѣмъ въ цѣломъ мірѣ.
Но съ этимъ Россію и возьмите.
Говоря о революціи во всемъ мірѣ, русская революція только говоритъ по-русски.
Потрудитесь найти хоть одного западнаго революціонера, который принималъ дѣятельное участіе въ русской революціи.
Никому изъ нихъ даже мысли такой въ голову не приходило!
Но вы не найдете одного освободительнаго движенія на Западѣ, въ которомъ въ первыхъ рядахъ не бился бы и не лилъ своей крови русскій революціонеръ.
Нашъ Бакунинъ проѣзжалъ по Саксоніи, — тогда еще въ экипажѣ, — и увидѣлъ, что крестьяне берутъ замокъ.
И не могутъ взять.
Конечно, онъ остановилъ коляску.
Разумѣется, онъ сталъ во главѣ возставшихъ.
Повелъ ихъ на штурмъ. Какъ же могло быть иначе?
И взялъ замокъ.
Даже Николай I, говорятъ, узналъ объ этомъ съ удовольствіемъ:
— Каковы у меня артиллерійскіе офицеры!
И еще разъ подтвердилъ приказъ: поймать во что бы то ни стало этого самаго Бакунина.
Въ войскахъ Гарибальди, въ его «тысячѣ», было немало русскихъ.
Ближайшимъ къ нему человѣкомъ былъ Мечниковъ, братъ великаго И. И. Мечникова.
Десять лѣтъ тому назадъ въ петербургскихъ редакціяхъ еще можно было встрѣтить браваго старика съ большими сѣдыми усами, въ венгеркѣ со шнурами.
Поповъ. Гарибальдіецъ. Одинъ изъ «тысячи». Освобождавшій Неаполь и дравшійся подъ Палермо.
Поповъ, — а приказъ Гарибальди:
— Завтра, дѣти въ Палермо!
для него звучалъ музыкой, отъ которой закипало его сердце.
Эти русскіе дрались за… освобожденіе, за объединеніе Италіи.
Мало того! Они дрались въ рядахъ гарибальдійцевъ въ Америкѣ.
Куда только ихъ не носило!
Свобода всегда была русской гражданкой. Хотя и жила за границей. Но гдѣ бы ее не собирались убить, — на помощь ей повсюду мчался русскій революціонеръ.
Вспомните нашего Герцена.
Какое участіе онъ принималъ во всѣхъ революціонныхъ движеніяхъ Западной Европы.
А самъ нашъ великій Толстой.
Величайшій изъ революціонеровъ.
Развѣ онъ думалъ хоть секунду о революціи въ Россіи?
Ему надо было передѣлать весь свѣтъ.
Никакъ не меньше!
Это русская черта. Практичная? Не практичная? Но неотъемлемая.
И потомъ, — это:
— Великая русская революція.
Революціи случаются часто. Великія, — какъ и все великое на землѣ, — рѣдки.
Русская революція возникла не потому и не для того только, чтобы человѣкъ, вмѣсто полутора рублей, получалъ въ день два.
Тогда бы это была не великая революція. А возстаніе недовольныхъ поденщиковъ.
И цѣна такой революціи была бы полтинникъ.
Великая русская революція, — когда впервые заговорилъ самъ русскій народъ, — дебютировала великимъ и скрытымъ въ русской душѣ благородствомъ.
Первымъ словомъ ея, обращеннымъ къ странѣ было:
— Уничтоженіе смертной казни.
Первымъ словомъ, обращеннымъ къ человѣчеству, было:
— Всеобщій миръ.
И смѣяться надъ этимъ «наивнымъ призывомъ» было близоруко.
Все равно, что упрекать русскаго за то, что онъ заговорилъ по-русски.
Это — его языкъ.
IV[править]
Мы подтвердили полную искренность того, что говорили.
Подтвердили дѣломъ.
Подтвердили такъ, что ни у кого не можетъ явиться сомнѣнія въ искренности нашего слова.
Мы подтвердили торжественнымъ, передъ всѣмъ міромъ, отказомъ отъ какихъ бы то ни было выгодъ, — отъ аннексій.
Мы, задыхающіеся въ нищетѣ, подтвердили отказомъ отъ контрибуцій.
Мы положили первый камень «свободному самоопредѣленію» народовъ — 11 польскихъ губерній.
Когда мы замѣтили, что министръ иностранныхъ дѣлъ собирается «дипломатически» хитрить и лукавить, дѣлаетъ какъ-будто одно, а на умѣ у него другое, — мы его немедленно смѣстили.
Изъ-за одного двусмысленнаго выраженія въ дипломатической нотѣ мы чуть не подняли междоусобной войны.
Нельзя было больше доказать своей искренности.
Нельзя было больше доказать, что насъ мутитъ отъ малѣйшаго даже намека на неискренность.
Отъ тѣни намека!
И въ искренности нашего слова никто не можетъ сомнѣваться.
Мы доказали ее самоотверженно.
V[править]
Но предсказанье «трезвыхъ умовъ» сбылось.
Протянутая рука, — да! — осталась въ воздухѣ.
Въ раскрывшуюся народную душу, — да! — плюнули, плюнули тѣ, къ кому она раскрылась.
— Мы оказались правы! — могли торжествовать «трезвые умы».
Да.
Какъ оказался бы правъ тотъ «трезвый» человѣкъ, который пришелъ на поле черезъ два дня послѣ посѣва:
— Видите, глупые люди, ничего не выросло! Какой смыслъ было бросать зерна въ землю? Лучше бы напекли хлѣба и съѣли!
Мы бросили въ міръ мысли о томъ, чтобы вопросы союзовъ, войны и мира рѣшались самими народами, а не ихъ правителями.
И брошенныя мысли взойдутъ на полѣ распаханномъ войной и политомъ кровью, — взойдутъ, дайте срокъ имъ взойти.
На одномъ изъ русскихъ митинговъ въ Парижѣ великій Анатоль Франсъ говорилъ:
— Вы, мои друзья, стремитесь къ республикѣ. Вотъ во Франціи мы имѣемъ республику. Мы — народъ-самодержецъ, и наша судьба, говорятъ, въ нашихъ рукахъ. А въ то время, когда мы здѣсь мирно бесѣдуемъ, — въ эту самую, быть-можетъ, минуту маленькій человѣкъ, который называется Лубэ, подписываетъ бумажку, въ силу которой черезъ пять лѣтъ намъ придется лить свою кровь и посылать на смерть своихъ дѣтей!
Больше этого не будетъ.
Больше «маленькіе Лубэ» не будутъ подписывать смертныхъ казней народамъ и «записокъ самоубійцъ» для народовъ — по своимъ усмотрѣніямъ.
И чтобы этого не было, — первое слово сказалъ русскій человѣкъ, простой и наивный, какъ просты и наивны были рыбаки Генисаретскаго озера.
Перевернувшіе весь свѣтъ.
VI[править]
Мы исчерпали всѣ мирные аргументы.
Мы обратились съ горячимъ отъ души словомъ мира.
Намъ нельзя сказать:
— Врачу, исцѣлися самъ.
Потому что мы подали примѣръ. Мы прекратили военныя дѣйствія.
Мы самоотверженно, отказавшись заранѣе отъ какихъ бы то ни было выгодъ, выдѣливъ 11 губерній, чуть не начавши междоусобную войну, — доказали искренность нашихъ словъ.
Но слова наши все еще не имѣли силы.
— Хотятъ мира всего міра.
— Искренно хотятъ.
Но почему?
Не говоритъ ли здѣсь трусость?
Люди вчера шли изъ-подъ палки. Сегодня палки нѣтъ, — и они не хотятъ идти.
Не слышится ли здѣсь голосъ слабости?
Не говоритъ ли утомленіе, тяжелое утомленіе послѣ трехъ лѣтъ тяжкихъ страданій?
Не прикрываются ли люди громкимъ лозунгомъ, какъ дезертиры?
Быть-можетъ это «дезертирующая нація»?
Нація, просто-на-просто бѣгущая съ поля сраженія изъ рядовъ союзниковъ?
Чего стоитъ голосъ такой страны?
Имѣетъ цѣну голосъ сильнаго человѣка, мужественнаго, крѣпкаго, голосъ борца.
Съ его предложеніемъ можно считаться. И должно.
Но чего стоитъ предложеніе труса, слякоти, бѣгущаго дезертира?
И мы должны были еще разъ подтвердить предъ всѣмъ свѣтомъ наше предложеніе.
Подкрѣпить его новымъ аргументомъ.
Сказать всему міру:
— Это мирное предложеніе исходитъ не отъ трусовъ, не отъ слякоти, не отъ какихъ-то бѣглецовъ, дезертировъ. Нѣтъ! Оно исходитъ отъ людей мужественныхъ, готовыхъ къ борьбѣ. Оно продиктовано не трусостью. Нѣтъ. Оно продиктовано великодушіемъ благороднаго народнаго сердца. Мы предлагаемъ миръ всему міру, но мы готовы на борьбу. Мы готовы на борьбу, но предлагаемъ миръ всему міру!
Мы должны были это доказать.
Доказать неопровержимо.
И мы доказали это 18-го іюня.
— Наступленіемъ.
Наступленіе не есть противорѣчіе великому, международному акту, которыхъ началась русская революція.
Это только его подтвержденіе.
Мы протянули руку:
— Миръ всему міру!
И когда рука «осталась въ воздухѣ», мы показали мускулы:
— Напрасно! Нами протянута не дряблая, безсильная, а мужественная рука.
VII[править]
Интересное совпаденіе.
Мы поступили такъ, какъ Соединенные Штаты.
Самая демократическая страна на свѣтѣ.
Америка тоже сначала обратилась съ воззваніемъ о мирѣ.
Выждала время, чтобъ его приняли.
И когда оно принято не было, приступили къ войнѣ.
Это естественный, единственный путь, какимъ только и можетъ итти демократія.
Она — врагъ насилія.
Она считаетъ долгомъ исчерпать всю силу убѣжденій.
И если всѣ убѣжденія остались безсильны, она, — что дѣлать! — прибѣгаетъ къ силѣ.
Вступаетъ въ борьбу.
Но тогда уже борется!
VIII[править]
Наши слова звучали малоубѣдительно.
Даже забавно.
— Мы не желаемъ аннексій!
Это говоритъ страна, у которой занято 15 губерній.
— Безъ контрибуцій!
Человѣка держатъ за шиворотъ, а онъ говоритъ:
— Я не желаю вашего кошелька.
И наши союзники находятся въ томъ же самомъ положеніи.
Въ ихъ рукахъ нѣтъ вершка непріятельской земли.
При этихъ условіяхъ страшно было бы увѣрять:
— Мы отказываемся отъ вашихъ земель!
Единственно, въ чьихъ устахъ это можетъ имѣть сейчасъ значеніе, колоссальное, рѣшающее значеніе, — это въ устахъ Германіи.
Да, если бы она сказала:
— Я согласна на миръ безъ аннексій, контрибуцій, на основѣ самоопредѣленія народовъ!
Это былъ бы конецъ войны.
Но она этого говорить не хочетъ.
Она — побѣдительница.
Намъ нужна не побѣда для побѣды, не слава, не лавры, не выгоды.
Намъ нужно одно.
Чтобъ Германія сказала, что она согласна говорить о мирѣ безъ аннексій и контрибуцій на основѣ самоопредѣленія народовъ.
Намъ нужно довести ее до этого.
Только довести. Только до этого.
IX[править]
Вильгельмъ Гогенцоллернъ могъ думать, что его особенный, «старый нѣмецкій Богъ», котораго онъ призывалъ на балконѣ своего дворца 19 іюля 1914 года, «Богъ, дышащій огнемъ, Богъ, топчущій, какъ глину, своихъ враговъ, Богъ, мстительный до третьяго колѣна». Богъ, два года слишкомъ хмурившійся на своихъ нѣмецкихъ дѣтей и пославшій имъ долгое испытаніе огнемъ и голодомъ, — что этотъ Богъ къ концу третьяго года улыбнулся, наконецъ, своему пророку.
Въ концѣ-концовъ, все вернулось къ началу.
Тишина на русскомъ фронтѣ. Врагъ, съ которымъ можно не считаться.
Можно начать выполнять свой первый планъ.
Планъ, съ которымъ была начата война!
Бить поодиночкѣ.
Обрушиться всѣми силами на западный фронтъ.
Разбить сильнѣйшаго противника.
И, разбивъ, обрушиться на слабѣйшаго.
Правда, съ тѣхъ поръ немножко измѣнилось. Англія тогда не была такъ вооружена, да и Франція. Но и Россія тогда не была такъ безопасна!
Вильгельмъ могъ уже видѣть эту чудную минуту.
Онъ снова на балконѣ своего берлинскаго дворца.
А у его ногъ ревущая отъ восторга толпа.
Глядящая на него съ восторгомъ, влюбленно, — въ него, «побѣдителя міра», «побѣдителя планеты».
— Какъ онъ исхудалъ! Осунулся! Постарѣлъ! Посѣдѣлъ!
Забывая, что всѣ они сами похудѣли, осунулись до неузнаваемости, посѣдѣли и постарѣли на тридцать лѣтъ за эти проклятые три года.
Толпа голодныхъ людей, сытая уже аннексіями чужихъ провинцій, захватами чужихъ богатствъ, милліардами контрибуцій, торговыми договорами, превращающими въ рабовъ и данниковъ весь земной шаръ.
— Нашъ старый Богъ, дѣти мои, въ котораго я такъ вѣрилъ, начиная войну, не отвернулся отъ своего народа! Я обѣщалъ вамъ, что вынувъ мечъ, вложу его обратно въ ножны только съ честью. И вашъ старый императоръ сдержалъ свое слово, мои дѣти. Я съ честью вкладываю въ ножны мой мечъ. Мы воевали со всею планетой. Мы видѣли противъ себя Европу, представителей Азіи, мы вели войны въ Африкѣ, противъ насъ были Америка и Австралія. И мы, нѣмцы, побѣдили весь міръ!
Что могутъ сдѣлать вожди демократіи въ такую минуту, противъ такого вождя-побѣдителя, побѣдителя міра, побѣдителя земли, побѣдителя планеты?
Побѣдителя, предъ которымъ ничто Наполеонъ, ноль Александръ Македонскій!
Ничто такъ не спасаетъ режимъ и династіи, какъ побѣда.
И только отъ проигранныхъ войнъ на правахъ разсыпаются троны.
X[править]
Если нѣмецкая демократія согласна на человѣческія и человѣчныя условія мира, мы нашимъ наступленіемъ помогаемъ ей, убивая ея врага.
Въ случаѣ побѣды Германіи нѣмецкая демократія будетъ раздавлена нѣмецкими юнкерами, аграріями, капиталистами, мечтающими объ экономическомъ порабощеніи всего міра.
И только въ случаѣ пораженія падутъ виновники и этого пораженія, и этой неслыханной бойни.
Тогда послѣдней такой бойни въ Европѣ.
Мы ведемъ переговоры съ нѣмецкой демократіей и ведемъ наступленіе противъ ея врага.
XI[править]
Два великихъ слова Великой Русской Революціи, — обращеніе къ народамъ и наступленіе, 18-го іюня, — сливаются въ одно.
На фронтѣ и въ тылу мы дѣлаемъ одно и то же дѣло.
Мы ведемъ наступленіе, чтобы заставить врага признать пріемлемость формулы:
— Миръ безъ аннексій и контрибуцій, на основѣ самоопредѣленія народовъ.
Наши соціалисты ѣдутъ въ Стокгольмъ сговориться съ вождями западнаго пролетаріата, какъ провести эту формулу.
Наше правительство приглашаетъ союзниковъ пересмотрѣть договоры и цѣли войны соотвѣтственно этой формулѣ.
Выражающей единственное, но непоколебимое требованіе свободной Россіи.
Наши союзники должны знать:
— Война до тѣхъ поръ, пока Германія не признаетъ этой формулы. И ни секундой дольше.
Наши врачи должны знать:
— Война до тѣхъ поръ, пока вы не признаете этой формы. Но окончаніе ни секундой раньше.
Громъ пушекъ, переговоры въ Стокгольмѣ и переговоры между союзниками, — все это сливается въ одно:
— Миръ всему міру.
И мужественное наступленіе только придаетъ силы разговорамъ о мирѣ.
Во время балканской конференціи я бесѣдовалъ съ нашимъ посломъ въ Лондонѣ гр. Бенкендорфомъ.
— Въ Россіи желаютъ войны? — спросилъ онъ.
— Ни въ какомъ случаѣ и ни подъ какимъ видомъ.
— Тогда о чемъ же говорить? Мирные переговорщики…
Этотъ русскій посолъ плохо говорилъ по-русски.
— Мирные переговорщики могутъ говорить только то, что завтра будутъ говорить пушки!
Пушки на фронтѣ говорятъ то, что говоритъ правительство свободной Россіи, что говорятъ вожди ея рабочихъ массъ, что говорятъ эти массы, что говоритъ вся Россія, вся наша революція, вся душа русскаго народа:
— Согласитесь на миръ безъ аннексій, контрибуцій, съ правомъ народовъ на самоопредѣленіе.
Согласитесь на миръ всего міра.
И тогда сейчасъ же, въ ту же минуту конецъ войнѣ.