1
Я не хочу, как многие из нас,
Испытывать читателей терпенье
И потому примусь за свой рассказ
Без предисловий. Сладкое смятенье
В душе моей, как будто в первый раз
Ловлю прыгунью-рифму и, потея,
В досаде призываю Асмодея.[2]
Как будто снова бог переселил
Меня в те дни, когда я точно жил,
Когда не знал я, что на слово «младость»
Есть рифма гадость, кроме рифмы радость!
2
Давно когда-то, за Москвой-рекой,
На Пятницкой, у самого канала,
Заросшего негодною травой,
Был дом угольный; жизнь играла
Меж стен высоких... Он теперь пустой.
Внизу живёт с беззубой половиной
Безмолвный дворник... Пылью, паутиной
Обвешаны, как инеем, кругом
Карнизы стен, расписанных огнём
И временем, и окна краской белой
Замазаны повсюду кистью смелой.
3
В гостиной есть диван и круглый стол
На витых ножках, вражеской рукою
Исчерченный: но час их не пришёл —
Они гниют незримо, лишь порою
Скользит по ним играющий Эол
Или ещё крыло жилиц развалин —
Летучей мыши. Жалок и печален
Исчезнувших пришельцев гордый след.
Вот сабель их рубцы, а их уж нет:
Один в бою упал на штык кровавый,
Другой — в слезах, без гроба и без славы.
4
Ужель никто из них не добежал
До рубежа отчизны драгоценной?
Нет, прах Кремля к подошвам их пристал,
И русский бог[3] отмстил за храм священный...
Сердитый Кремль в огне их принимал
И проводил, пылая, светоч грозный...
Он озарил им путь в степи морозной —
И степь их поглотила, и о том,
Кто нам грозил и пленом и стыдом,
Кто над землёй промчался, как комета,[4]
Стал говорить с насмешкой голос света.
5
И старый дом, куда привёл я вас,
Его паденья был свидетель хладный.
На изразцах кой-где встречает глаз
Черты карандаша, стихи и жадно
В них ищет мысли — и бесплодный час
Проходит... Кто писал? С какою целью?
Грустил ли он иль предан был веселью?
Как надписи надгробные, оне
Рисуются узором по стене —
Следы давно погибших чувств и мнений,
Эпиграфы неведомых творений.
6
И образы языческих богов —
Без рук, без ног, с отбитыми носами —
Лежат в углах, низвергнуты с столбов,
Раскрашенных под мрамор. Над дверями
Висят портреты дедовских веков
В померкших рамах и глядят сурово;
И мнится, обвинительное слово
Из мертвых уст их излетит — увы!
О, если б этот дом знавали вы
Тому назад лет двадцать пять и боле!
О, если б время было в нашей воле!..
7
Бывало, только утренней зарёй
Осветятся церквей главы златые
И сквозь туман заблещут над горой
Дворец царей и стены вековые,
Отражены зеркальною волной;
Бывало, только прачка молодая
С бельём господским из ворот, зевая,
Выходит и сквозь утренний мороз
Раздастся первый стук колес, —
А графский дом уж полон суетою
И пестрых слуг заботливой толпою.
8
И каждый день идет в нём пир горой.
Смеются гости, и бренчат стаканы.
В стекле граненом, дар земли чужой,
Клокочет и шипит аи румяный,[5]
И от крыльца карет недвижный строй
Далёко тянется, и в зале длинной,
В толпе мужчин, услужливой и чинной,
Красавицы, столицы лучший цвет,
Мелькают... Вот учтивый менуэт
Рисуется вам; шепот удивленья,
Улыбки, взгляды, вздохи, изъясненья...
9
О, как тогда был пышен этот дом!
Вдоль стен висели пёстрые шпалеры,
Везде фарфор китайский с серебром,
У зеркала . . . . . . . . .
1837 ?
