Наступил ледяной месяц[1] суровой галицкой зимы, когда в Городенском уезде были объявлены выборы депутата Краевого Сейма. Различные политические партии немедленно сформировали свои комиссии по выборам; поляки сделали это первыми.
Их выбор показал большую политическую зрелость в практическом смысле; польская комиссия не занималась ни законодательством, ни народным хозяйством - она также не носила очки и не писала длиннющие протоколы; зато она танцевала, пела, играла - и играла превосходно, болтала на пяти языках и имела самые элегантные наряды во всей округе, поскольку это была никто иная, как красивая, остроумная, всех покоряющая хозяйка имения Злотагоры. Вы можете, конечно же, неодобрительно покачать головой, но пани Теофила в своей зеленой бархатной кацабайке[2] была весьма импозантной комиссией.
Как же бедно в отличие от нее выглядел каждый из русских[3]: пара порядочных, но ограниченных священников в поношенных рясах и с засаленными воротниками, несколько сельских судей в новых овчинных кожухах, которые издавали ужасный запах во время совещаний, скромная агитация с кафедр деревянных сельских церквей и на собраниях сельских общин.
Масса избирателей состояла из русских крестьян, на которых элегантные туалеты и остроумные разговоры производили так же мало впечатления, как официальные рекомендации и указания. Совершенно другие доверенные люди доводили до них в корчме свое веское слово: грамотный церковный певчий, у которого был редкий талант никогда не быть пьяным или трезвым; народный адвокат, бывший студент, полный пессимизма и мизантропии со времени своего выпускного юридического экзамена, гроза учреждений и землевладельцев и пророк для крестьян; затем еврей-шинкарь, живой ломбард для всей округи, финансовый гений в своем естественном состоянии и, наконец, солдат-отпускник, знакомый с зарубежными странами и людьми разных языков, которого нельзя не заметить из-за его потрепанной, всеми цветами играющей белой униформы и синей солдатской шапки.
Пани Теофила раскручивала свою агитацию так же ловко, как немецкие женщины разматывают клубок; она связывала между собой мелких арендаторов, евреев, отдельных крестьян, зависящих от господского двора, и все больше и больше опутывала избирателей. Однако, как искусный генерал, она ни на минуту не упускала из виду большие трудности, которые препятствовали выбору польского кандидата в ее почти полностью населенном русскими округе.
Не зря из Львова ей дали намек сблизиться с русской партией и завоевать ее, а затем надежно подчинить польским целям. Тем более, что русский комитет выдвинул совершенно безопасного кандидата, самого старого священника в округе, наивного как ребенка.
Пани Теофила не раз читала в газетах имя другого местного униатского священника, чьи литературные попытки были признаны даже поляками - это был отец Анилович, священник в Чернелице. Она не раз слышала о его влиянии на селян.
Его нужно было затянуть в ее сети… Но как? Она сама этого не знала. Она решила, как и Наполеон, составить свой план сражения непосредственно перед лицом неприятеля. Пану Камиллу, ее супругу, маленькому толстенькому бонвивану, добродушному как голубь, было поручено организовать охоту на лис, и отца Аниловича пригласили туда с другими соседскими помещиками - конечно, вместе с его женой - ведь он был женат, как и все униатские священники. Пани Теофила, преисполненная всеми предубеждениями польской расы против русских и особенно против их священства, ожидала супружескую пару с чувством страха словно в предчувствии холеры или нашествия саранчи.
Роковое утро наступило. Солнце взошло в густом белом тумане как красный дымчатый шар, снежный покров на земле накрепко замерз. Сани за санями подъезжали к барскому двору. Наконец прибыл отец Анилович со своей женой.
И к своему изумлению, пани Теофила обнаружила, что священник был молодой красивый мужчина не старше тридцати лет, с благородным, меланхоличным лицом, высокий, стройный, хорошо образованный, от него не пахло луком, его воротник не был похож на черную сальную корку, и он даже не наступил ей на пальцы ног. В то же время ее муж пан Камилл получил возможность распрощаться с теми же предрассудками относительно Елизаветы Анилович. Он обнаружил в жене русского священника, несмотря на ее юбку в крупный цветочек и старомодное пальто с узкими рукавами и квадратным воротником, милейшую аппетитную маленькую женщину с дерзким курносым носиком и самыми веселыми голубыми глазами.
Когда выехали в лес после завтрака, отец Анилович был в санях с пани Теофилой, а пан Камилл сел в сани с маленькой женой священника. Во время оживленного разговора Теофила прислонилась к плечу прекрасного священника и ненароком поставила свою ногу на его, так спокойно, как будто на скамеечку. С другой стороны, ее достойный супруг не мог не согреть маленькие замерзшие ручки жены священника в своих ладонях.
Когда обе пары заняли свои позиции для стрельбы, двойная катастрофа уже произошла, и возврата не было. Пани Теофила забыла о своих патриотических планах, потому что влюбилась в пана Аниловича, а пока муж Теофилы был прямо-таки захвачен какой-то страстью к жене священника, пробежала лиса, которая была подстрелена Елизаветой. Лиса упала на снег, задрала заднюю лапу и завыла. «Вой, тварь», - выругался про себя пан Камилл, - «мне еще хуже чем тебе», - подумал он, - «а я не должен выть». А пани Теофила убеждала саму себя, что она просто последует зову Отечества, если воспламенит все свои прелестные чары, как цепочку петард, против скромного пастыря.
Сразу же после охоты на лис польская комиссия начала выдвигать дельного кандидата для избирательного округа, в смысле, комиссия удобно устроилась на кресле в своей зеленой бархатной кацабайке, закурила сигарету и хладнокровно сказала своему супругу: «Ты знаешь, кто будет избран в Городенке? »«Я не знаю, клянусь богом», - ответил пан Камилл. «Кто же еще, как не ты», сказала благородная пани. «Я?», - вскричал ужаснувшийся этой идее муж: «я знаю гораздо лучшего кандидата». «А я не знаю никого лучше тебя», - ответила она. «Ты переоцениваешь меня, дорогая Теофила», - сказал польщенный пан Камилл. «Гораздо лучше был бы пан Анилович» - И вот вспыхнул страстный спор. Все виды политических, национальных и личных аргументов гремели друг против друга.
Неужели мнения благородных супругов о пане Аниловиче так сильно различались? – Совершенно наоборот. Оба были в равной степени убеждены в его достоинствах, поэтому пан Камилл хотел видеть его в Сейме, а пани Теофила - рядом с собой.
Все политические намерения отошли на второй план. Пан Камилл не ожидал никакого успеха с маленькой женой священника, пока ее муж был рядом с ней, и Теофила почти не надеялась «приблизиться» к сельскому священнику, пока ее муж раскладывал пасьянс с экономом в соседней комнате. Именно поэтому он хотел, чтобы избран был Анилович, а она, чтобы избрали ее мужа.
Напрасно ее муж указывал на то, что русские крестьяне должны голосовать только за русского. «Разве мы не русские по происхождению?», - возразила она, «точно так же, как наши семьи стали поляками под властью Польши, мы можем снова стать русскими теперь, когда в Галиции так сильно расцветает русская национальность. Да, Камилл, ты должен первым вернуться к языку твоих отцов.»
Пан Камилл почесал в затылке. «Но я не знаю языка своих отцов». «Это пустяки», - ответила комиссия, уверенная в победе. «Я выпишу тебе сегодня русскую азбуку, грамматику и словарь из Львова, отныне ты будешь ходить казаком, а я в русском уборе, мы будем желать всем здоровья[4], и для твоего избрания больше не будет препятствий».
Пан Камилл в конце концов подчинился, позволил быть выдвинутым в качестве кандидата, был одет в казачьи шаровары шириной в локоть и усердно занимался по букварю с учителем; но его душа была полна коварства и злобы. В то время как его жена прилагала всю свою энергию для избрания своего «дорогого мужа» и восхищала этим весь уезд, этот «дорогой муж» тайно, скрытно агитировал вместе с управляющим, экономом и евреем-шинкарем против комиссии и против самого себя.
Пока благородные соседи в его доме воодушевлялись старым венгерским вином за его избрание, в то же время крестьяне в шинке поглощали водку за его счет в интересах священника. Единственное, что он сделал, чтобы успокоить свою совесть, это попытался убедить священника голосовать за поляков. Когда отец Анилович отклонил эту просьбу, то предатель Отечества тем не менее продолжил агитировать за русских.
Теофила каждый день виделась с опасным священником, конечно же только для того, чтобы изучать с ним русский язык. На ней был казачий жилет, русская шапка, золотая кисточка которой кокетливо падала на ее роскошные каштановые волосы - все для Родины, все для избрания ее мужа. Но как только Анилович входил в гостиную, то неблагодарный муж приказывал запрягать лошадей и ехал в Чернелицу - навестить Аниловича. Но каждый раз ужасно не везло повстречаться со священником и приходилось проводить часок с его очаровательной женушкой. Каждый день Камилл использовал злорадное оправдание, что он разыскивал Аниловича, чтобы представиться ему как кандидат и выиграть его голос. Как хорошо, как внимательно относилась к этому Теофила.
Неблагодарный должен был поговорить с избирателями перед выборами и с утонченной злостью заявил, что ему собственно нечего им сказать. И вот Теофила уже сидела за элегантным столиком, писала речь и обучала его как надо говорить. Все для Отечества. Он, неблагодарный, поехал в город, вернулся с великолепными бриллиантовыми украшениями и был достаточно злобен, чтобы эту покупку для своей жены подарить прекрасной женушке священника. Конечно же, это был просто новый избирательный маневр, чтобы завоевать важный голос пастыря.
Когда в тот же вечер Анилович вернулся домой, то обнаружил Елизавету, которая расхаживала в драгоценностях перед зеркалом. «От кого эти украшения?» - удивленно спросил он. "От пана Камилла; Разве он не благороден прямо по-королевски? - сказала женщина с пылающими щеками. Священник ничего не ответил, сел и с грустью стал смотреть в пол. «Что это с тобой?» - позвала его Елизавета; «Ты не доволен алмазами - я не должна была их принимать». - «Нет», - ответил священник. Бриллианты были сняты, упакованы и отправлены обратно. «Я понимаю тебя, - сказала божественная женушка, - он хочет подкупить нас, потому что ему нужен твой голос» - «Мой голос?» - удивленно сказал Анилович. «Что же еще!» - воскликнула жена, которая счастливо качалась на коленях мужа. Обрадованный невинностью доброй чистой души, он притянул ее к своей груди и покрыл поцелуями.
Когда пан Камилл получил обратно бриллианты, которые он подарил чудесной жене священника, он решил впредь маневрировать тоньше. Однако пани Теофила тоже должна была получить печальный опыт.
Однажды она воспользовалась отсутствием мужа, чтобы пригласить Аниловича на избирательную конференцию. Священник добросовестно явился, ведь он понятия не имел о том, что полячка увлеклась им. Добрый человек не знал, что когда он поставил свой красный зонт в угол, он был прекрасен, как герой саги. Когда же вместо предвыборной конференции его встретила Теофила в прелестном неглиже и когда она потянула его к себе на мягкий диван, то священник сел на угол на самом краешке подальше от нее.
Теофила действительно сначала заговорила о выборах своего супруга. Она пыталась доказать русскому, что его племя в Галиции может выбирать только между братанием с поляками или подчинением их влиянию. Красивая женщина вскоре потеряла терпение с робким мужчиной. «Ты же не думаешь о том, чтобы тебя самого выбрали», - сказала она, - «зачем тебе это надо? Мой муж полагается на эти осенние плоды, а перед тобой блистает жизнь с тысячью цветов и окружает тебя сладким ароматом…» Поскольку она больше не называла его «Пан», а называла его на «Ты» в соответствии с польским обычаем, священник покраснел и вытер лоб тыльной стороной руки. «Любовь приносит больше счастья, чем честолюбие», - наконец сказала полячка. - «Вы правы, - сказал Анилович, не двигаясь, - и поэтому я не иду в Сейм, а остаюсь с моей женой». «Ты любишь свою жену?» - спросила полячка. - «Как же ее не любить», - ответил он; «Мы можем жениться только один раз, до посвящения, когда мы еще наполовину дети, ведь молодые умы легче соединяются друг с другом, потому что они менее эгоистичны; вот почему наши браки так счастливы».
Теофила ответила вздохом. Однако с того вечера она стала более активно заниматься избранием своего мужа, поскольку она была полна решимости любой ценой увидеть русского у своих ног…
День выборов наступил. Ранним утром, когда петухи только еще просыпались, пани Теофила, голова которой была вся в папиллотках, подслушала своего мужа, который, завернувшись в халат, произносил свою избирательную речь перед сундуком. Затем они поспешили на избирательную битву.
Недалеко от уездной управы, где должны были проводиться выборы, в Городенке находится еврейская корчма. Сюда съезжались избиратели. Арендаторы в польских шнурованных костюмах прибыли на маленьких повозках, за ними следовал фургон наполненный евреями, некоторые крестьяне явились на маленьких худых лошадях, некоторые пешком, с ореховыми посохами в руках. Они сидели в корчме, пили горилку и молча слушали еврея-шинкаря, церковного певчего, народного адвоката, которые обрабатывали их в интересах разных партий. Кандидаты говорили в большой комнате, где люди танцевали по воскресеньям.
Первым свою речь как на проповеди пробрюзжал русский кандидат. Затем выступил пан Камилл, положил руку на грудь и начал свою речь, в то время как Теофила, которая знала ее лучше, чем он, встала позади него и подсказывала ему, когда он запинался. Все шло лучше, чем сам пан Камилл думал, что это возможно. Арендаторы кричали «Браво!» и усердно топали ногами. Это было очень впечатляюще. Тем временем, избирательный акт был близок, а избиратели все еще не определились.
Затем вдруг в комнату протолкнулась молодая женщина. Это была Катерина Грегорова. Ее муж был крестьянином из Городенки, который отучился в нескольких классах средней школы, затем был военным, а после службы принял хозяйство своего отца и женился на Катерине. Сама она была молодой, красивой женщиной с выразительным лицом, а цветная шерстяная юбка и пальто из синей ткани очень ей шли. Ее густые темные волосы, заплетенные в тугие косы, словно корона лежали на голове.
«Кого вы хотите выбрать?» - быстро спросила она. «Пана Камилла», - выкрикнул нахальный арендатор. «Вот вы сидите здесь как цыплячий выводок и выбираете себе нового хозяина», - горячо продолжила Катерина, «а посланец прибыл из Коломыи, они выбирают везде крестьян, как в 1848 году, и если вы умны, вы тоже выберете из своих».
Крестьяне заинтересовались, подошли ближе, внимательно слушали. «Вы знаете, почему?» - воскликнула решительная молодая крестьянка, - «потому что любой другой будет думать больше о своих, чем о нас! Один думает о службе, другой о лучшем приходе. Крестьянин возвращается из Сейма, чтобы снова стать крестьянином, и там он говорит о своей выгоде, он говорит за вас, потому что его выгода это ваша выгода. Если вам говорят, что депутат должен знать многое, чего не знает крестьянин, то я скажу вам - это правда, но никто как он не знает, что важнее всего именно для вас. И я говорю вам, выберите крестьянина, как мой муж. Он тоже кое-чему научился и многое видел в мире.» - «Конечно, ты-то наверняка должна его знать», - язвительно бросил еврей-шинкарь. «Никто не может знать его так хорошо, как я знаю его», - спокойно ответила Катерина, - «и я говорю вам, выбирайте его. Вы не найдете никого лучше.» Общий смех сопровождал ее слова.
«Вы хорошо говорили, Катерина», - сказал Анилович, вошедший сразу за ней вместе с Елизаветой, - «и я отдаю свой голос вашему мужу».
Выборы начались. Все потянулись в управу. Избиратель за избирателем проходил перед избирательной комиссией и отдавал свой голос. «Все идет хорошо», - сказала пани Теофила молодой помещице, - «Камилл получает большинство голосов». «Все идет хорошо», - шептал еврей-шинкарь прямо в ухо пану Камиллу, - «пан Анилович выигрывает».
В комнате для голосования молодая крестьянка сидела в углу на куче пачек старых бумаг, считая голоса, которые отдавались вслух, считая снова и снова, и пересчитывая. Ее грудь тяжело поднималась, глаза горели.
Наконец стало тихо. Голоса были подсчитаны. Избиратели напряжено обступили избирательный стол и здание управы.
И вот имперский комиссар поднялся, снял очки и начал читать - все затаили дыхание - «Депутатом Сейма от округа Городенка и Обертин избран: Грегор, крестьянин из Городенки.» - Катерина покраснела и побледнела, потом по ее щекам потекли слезы. «Подойди к мужу», - сказала жена священника и взяла ее под руку.
Снаружи поймали новоиспеченного пана депутата и с музыкой отправились в корчму. Анилович счастливо вернулся в Чернелицу со своей женушкой, в то время как пан Камилл в изрядном раздражении отвез свою жену на санях в их имение.
А в тот день, когда Слово[5] опубликовало материалы заседания Галицкого Сейма по вопросам лугов, пастбищ и лесов, то избиратели из Городенки после того, как церковный певчий прочитал им вслух газету, пошли к Катерине Грегоровой и поблагодарили молодую женщину за их депутата.
