На кончике пера (Дорошевич)/ДО
| На кончикѣ пера |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ VI. Юмористическіе разсказы. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 75. |
Изъ почтенія къ смерти даемъ сегодня мѣсто запискамъ одного самоубійцы
Самоубійца — жилецъ, недавно переѣхавшій съ дачи на квартиру.
Это придаетъ его запискамъ злободневный интересъ.
Сначала идетъ эпиграфъ въ стихахъ:
Снялъ а себѣ небольшую квартиру,
Чтобъ дня занятій имѣть уголокъ.
Ну, и схожу я за это въ могилу!
Повѣсть читая, готовьте платокъ...
Изъ какихъ-то старыхъ куплетовъ.
Затѣмъ слѣдуетъ дневникъ.
Квартирка — рай.
Правда, сейчасъ она напоминаетъ «драматическую» декорацію Городского театра.
Стѣны замазаны пальцами. Кой-гдѣ заплеваны. Кой-что облупилось. Обои оборваны.
Но хозяинъ обѣщалъ кой-гдѣ подмазать, кой-гдѣ подклеить, — и будетъ рай.
Главное — свой уголокъ. А то что это?
Живешь по гостиницамъ, — и самъ себя презираешь.
Стулъ, на которомъ сидишь, и тотъ хозяйскій.
То ли дѣло своя квартира: уголокъ, тишина, спокойствіе, обѣдъ домашній.
На службу отъ радости не ходилъ.
На службу не ходилъ: покупалъ мебель.
Одесскіе мебельные торговцы — милѣйшій народъ.
Узнавши, что я обзавожусь обстановкой, приняли во мнѣ самое горячее участіе.
Вещи накупилъ все «случайныя».
Комодъ, напримѣръ, былъ заказанъ извѣстнымъ милліонеромъ X., но не взятъ имъ по какимъ-то постороннимъ соображеніямъ. Гардеробъ предназначался для г-жи Y., да не взятъ, потому, что она еще большій себѣ заказала.
Что ни вещь, то какимъ-нибудь милліонеромъ для себя была заказана.
Знай теперь Ивана Ивановича Курицына, — какая у него обстановка!
Милліонеры для себя готовили, а я на этомъ сидѣть буду!
Сегодня утромъ надѣлъ чистое бѣлье, попрощался съ дѣтьми, со слезами обнялъ жену и пошелъ подписывать съ домовладѣльцемъ контрактъ.
Нельзя же! Подписаніе контракта, лишеніе, такъ сказать, себя всѣхъ правъ, — въ нѣкоторомъ родѣ, «гражданская смерть»!
Объ этомъ я много въ газетахъ читалъ.
Газеты, однако, по обыкновенію, врутъ.
Контрактъ, оказывается, совсѣмъ ужъ не такая страшная вещь. Гдѣ жъ тамъ «лишеніе всѣхъ правъ». Вѣчно преувеличиваютъ! Такъ, — лишеніе нѣкоторыхъ особыхъ правъ и преимуществъ, какъ за мошенничество на сумму менѣе 300 рублей.
Не болѣе!
Въ контрактѣ 127 пунктовъ и каждый изъ нихъ начинается словами:
«Я, наниматель, обязуюсь».
Немножко смутилъ меня только одинъ пунктъ:
«Г. домовладѣльцу или довѣренному его лицу предоставляется право постояннаго доступа во всѣ нанятыя мной помѣщенія, съ цѣлью осмотра, согласно ли сему контракту и въ должной ли чистотѣ и исправности таковыя содержатся».
«Постояннаго доступа». Гмъ…
— Но вѣдь, надѣюсь, не пойдете же вы, напримѣръ, ночью въ спальню моей супруги, посмотрѣть, чисто ли?
Г. домовладѣлецъ поморщился:
— Гмъ… Оно, положимъ, интересно бы, но, пожалуй ужъ такъ и быть, не пойду!
Очень снисходительный человѣкъ!
Домовладѣлецъ — человѣкъ гуманный.
Увидалъ, когда мы переѣзжали, что рояль везутъ, — приказалъ немедленно рояль продать.
— Я, — говоритъ, — этой гадости у себя въ домѣ не допускаю — другихъ жильцовъ безпокоить будете.
Какая заботливость о жильцахъ!
Продалъ за безцѣнокъ.
Жена, конечно, плакала: она у меня музыкантша и отлично Шопена играетъ. Рояль за нею въ приданое былъ данъ. Очень рыдала
Но что мнѣ на жену обращать вниманіе. У меня есть домовладѣлецъ.
Я теперь не жены долженъ слушаться, а домовладѣльца.
Домовладѣлецъ нашъ — свѣтлая личность.
Немножко строгъ.
Но это мнѣ, знаете ли, даже нравится.
Это хорошо, когда надъ собой строгость чувствуешь. А то живо распустишься!
А тутъ все-таки и дома надъ тобой начальство есть. Спокойнѣе.
Собаку у меня увидалъ, — воспретилъ:
— У меня, — говоритъ, — собакъ держать не дозволяется.
Собаку немедленно отравилъ стрихниномъ.
Кошки тоже не позволилъ.
Кошку взялъ, посадилъ въ мѣшокъ, отнесъ на Молдаванку. Тамъ три раза мѣшокъ въ воздухѣ перевернулъ, чтобъ дорогу забыла, подлая, — и бросилъ.
Взялъ извозчика и поскорѣе уѣхалъ
Дѣтей тоже хозяинъ велѣлъ убрать.
Жена, правда, начала было протестовать:
— Этого въ контрактѣ нѣтъ
— Мало ли, — говоритъ, — madame, жильцы какую гадость начнутъ дѣлать, — нельзя же все въ контрактѣ предусмотрѣть.
Такой вѣжливый: жену все-таки «madame» назвалъ.
А дѣтей посовѣтовалъ кому-нибудь подкинуть…
— Дѣти, — говоритъ, — стѣны пачкаютъ.
Такъ и сдѣлали.
Дѣтей развелъ по разнымъ улицамъ и бросилъ.
Пусть ихъ въ городской пріютъ возьмутъ.
Оно безъ дѣтей даже лучше.
Зачѣмъ мнѣ дѣти? У меня домовладѣлецъ есть.
На службу, занятый всѣми этими дѣлами, не ходилъ.
На службу не ходилъ снова: голова болитъ, всю ночь не спалъ.
Всю ночь мнѣ снилось, будто я журналистомъ сдѣлался и меня газета, изъ конкуренціи, на островъ Критъ корреспондентомъ отправила.
Я будто бѣгу, а въ меня инсургенты стрѣляютъ.
Просыпаюсь, — пальба. «Бацъ! Бацъ! Бацъ!»
Думалъ, что случилось на Одессу нашествіе непріятелей и нашъ домъ приступомъ берутъ.
Оказывается — нѣтъ.
Это мебель, для милліонеровъ сдѣланная, разсыхается и трескается.
И вѣдь какъ громко: совсѣмъ какъ изъ ружья:
— Бацъ!
Хорошо еще, что эта мебель къ милліонерамъ не попала. Всѣ бы милліонеры въ Одессѣ отъ страха перемерли: подумали бы, что къ нимъ разбойники забрались.
Странныя вещи дѣлаются съ газетой.
То газету въ в 6 часовъ вечера подадутъ, а то и совсѣмъ нѣтъ.
— Гдѣ, — спрашиваю, — газета?
— А ее, — горничная говоритъ, — дворникъ выкурилъ. «Все одно, — говоритъ, — ничего антиреснаго Дрейфусовское дѣло въ томъ же положеніи».
Оказывается, газета потому запаздываетъ, что ее сначала дворникъ, потомъ хозяйскій кучеръ, затѣмъ сосѣдскій лакей читаютъ. Всѣ Дрейфусовскимъ дѣломъ интересуются.
— То-то мнѣ ее всегда въ масляныхъ пятнахъ подаютъ.
— Такъ точно, — горничная поясняетъ, — это куфарка пальцами. Дрейфусовскимъ дѣломъ антиресуется, потому и пачкаетъ.
Скажите, какая интеллигентная женщина.
Да и у горничной лицо тоже не совсѣмъ обыкновенное. И притомъ гдѣ-то я ее видѣлъ. Гдѣ только? Не припомню.
— Акромя того, — горничная говоритъ, — куфарка приказала вамъ сказать, чтобы вы газету перемѣнили. Она другую любитъ читать: «Та, — говоритъ, — антиреснѣе, тамъ пишутъ, какъ въ Парижѣ Мазепу поймали. Ишь, гдѣ очутился». И дворникъ тоже подтвержаетъ, что та газета антиреснѣе.
Рѣшилъ для кухарки, кучера, лакея и дворника и ту газету, гдѣ про Мазепу пишутъ, выписать.
Пусть, такъ сказать, собственный органъ имѣютъ а моей газеты не задерживаютъ.
Горячаго третій день не варили. Питаемся колбасой.
У хозяина тамъ что-то съ городской управой вышло. Споръ. Управа говоритъ:
— Вамъ столько-то за воду заплатить нужно.
А хозяинъ говоритъ: «столько-то».
— Не сдамся, — говоритъ, — управѣ! На своемъ поставлю.
Ну, краны и заперли. Жена сегодня три часа въ обморокѣ лежала, а отлить было нечѣмъ.
Сегодня такъ пить захотѣлось, даже на службу пошелъ: напьюсь, молъ.
Оказывается, что меня со службы давно ужъ выгнали.
Я тутъ со всѣми этими квартирными дѣлами на службу не ходилъ, меня и выгнали. Пошелъ начальство упрашивать, — велѣли вонъ итти.
— Вы, — говорятъ, — на себя посмотрите: на что вы похожи стали. Пьете все!
Хорошо «пьете»! У человѣка воды капли во рту не было, а они «пьете».
Просто не умывался.
«Неумытаго отъ пьянаго не умѣютъ отличить!» Публика!
Хотя лицо у меня, дѣйствительно, того… На арапа сталъ похожъ.
Дѣлать нечего. Такъ жажда проклятая замучила, — кой-что изъ жениныхъ вещей заложилъ, пошелъ въ городскую управу, за домохозяина 172 рубля заплатилъ.
Воду въ краны пустили.
Однако горячаго опять не ѣли. Кухарка въ супъ, кромѣ мяса, еще и рыбу положила. Чортъ знаетъ что.
— Вы на нее, — горничная говоритъ, — баринъ, не сердитесь. Это она отъ огорченія сама не помнитъ, что дѣлаетъ.
Отъ какого огорченія?
— Господина Пикара въ тюрьму посадили. Очень это на нее подѣйствовало.
Но гдѣ я раньше нашу горничную видалъ!
Объяснилось!
Горничная сегодня женѣ такой скандалъ закатила:
— Я, — говоритъ, — не посмотрю, что вы барыня! Я сама барыня. Я цѣльное лѣто въ кафешантанѣ служила и шинтанетки пѣла!
— Какъ «шинтанетки»?
— А такъ, — говоритъ, — гдѣ въ кофешантаны шинтанетокъ берутъ? Извѣстно, въ рекомендательномъ бюро! Мы завсегда такъ: лѣтомъ въ шинтанеткахъ, зимой въ циркѣ въ балетѣ танцуемъ, а въ промежуткахъ своимъ дѣломъ занимаемся: горничными служимъ.
И тутъ же, для доказательства, такую шансонетку спѣла, что жена въ обморокъ упала, да и я покраснѣлъ.
— Я, — говоритъ, — по-французски могу, «сразы Нельсонъ» ѣсть умѣю. У меня всѣ господа, которые у васъ теперь бываютъ, ручки цѣловали. Да и мужъ вашъ мнѣ букетъ поднесъ.
— Д-да! Вонъ оно, гдѣ я горничную раньше видалъ…
Жена уѣхала. Горничная ушла: балетныя репетиціи, говоритъ, начались. Домовладѣлецъ искъ подалъ: какъ я смѣлъ за него въ управу платить. Судебный слѣдователь къ суду привлекаетъ «за подбрасываніе дѣтей».
Finita la comedia[1].
На этомъ дневникъ прекращается: авторъ покончилъ съ собой.
Онъ палъ жертвой квартиры и прислуги.
Такъ сказать, застрѣлился на самую злободневную тему.
Примѣчанія
[править]- ↑ итал. Комедія окончена