Вступительная часть
[править]Ввиду того, что в тексте настоящей книги встречается много транскрибированных японских слов, особенно имен собственных, избежать транскрипции которых невозможно, я считаю нелишним сделать несколько необходимейших замечаний. Для транскрибирования японских слов мною применена русская транскрипция, выработанная профессором Восточного Института Е. Г. Спальвиным на основании общеевропейской транскрипции японских слов, так называемой rоmaji, и представляющая собой переложение последней на русское письмо. По этой русской транскрипции все буквы сохраняют свое собственное произношение со следующими лишь особенностями:
1. «и» и «у» после «ф», «х», «к», «с» и «ц» произносится очень бегло, почти неслышно; 2. «ё» представляет собой один слог, как в слове «майор»; 3. «д» перед «з» в лигатуре «дз» есть звук промежуточный, служащий только для усиления «з» и потому едва слышный; 4. «н» в конце слога представляет собой полуносовой звук; 5. «дз», «с» и «т» перед последующим «и» или йотированным гласным [ё, ю, я] несколько приближаются в произношении соответственно к «дж», «ш» и «ч», но не совпадают с ними; 6. буквы с надстрочным знаком «-» [о, ё, у, ю, я] обозначают долгий звук, произносимый протяжно.
Хотя транскрипция rоmaji и построенная на ее основаниях русская транскрипция Восточного Института и могут считаться приведенными к одному сравнительно устойчивому положению в смысле постановки букв, но кроме этого есть другие вопросы, остающиеся пока открытыми. Таковы вопросы о начертании составных слов (слитном или при помощи тире) и вопрос о русификации и склоняемости японских слов. В примененной для настоящей книги транскрипции проведена система слитного начертания сложений, дающих составное слово, и только в некоторых случаях при неполном сращении составных частей они соединяются с помощью тире. Что касается русификации и склоняемости японских слов, то теоретически, казалось бы более удобным склонять их, ибо такой прием избавляет от неуклюжих оборотов, неизбежных при употреблении несклоняемых слов. В этом смысле и сделан опыт в первой книге настоящего труда, но этот опыт показал, что склонение японских слов может повести к недоразумениям, ибо склонять их можно не все. Поэтому в последующих книгах японские слова будут оставлены без всяких изменений за исключением некоторых лишь, вполне уже русифицированных слов, как, например, сёгун. Равным образом в последующих книгах все долгие звуки будут обозначены надстрочными знаками долготы, опущенными в первой книге при большинстве транскрибированных японских слов в силу того же принципа русификации их.
Заканчивая настоящую заметку, пользуюсь случаем выразить сердечную благодарность профессору Восточного Института Е. Г. Спальвину, любезно взявшему на себя за моим отсутствием труд ведения корректуры и вообще издания этой книги, а равно и слушателю Восточного Института капитану Отоцкому, чертившему прилагаемую к изданию схематическую карту Японии.
В. Мендрин
Предисловие
[править]«Нихон гайси» назвал свое произведение автор его, Рай Дзё. Если придерживаться формального значения иероглифов, то получится следующий перевод: Нихон значит «Япония», гай — «вне, внешний» и си — «история». Следовательно, общее значение выражения заглавия книги «Нихон гайси» будет «Внешняя история Японии». Здесь требует пояснения слово гай — «вне, внешний», в котором, собственно говоря, и заключается главный смысл, соль всего заглавия.
Слово гай обозначает общее состояние вне чего-нибудь; оно противоположно по значению слову най, обозначающему состояние в чем-нибудь, пребывание в какой-нибудь среде; таким образом, словом гай обозначается пребывание вне известной среды. В японских исторических, особенно в камбунных, китайско-подражательных текстах, эти два слова обычаем были приняты для обозначения отношения к правительственным сферам. Словом най обозначалось пребывание в правительственной среде, прикосновение к правительственным сферам, а слово гай — пребывание вне правительственной среды, отсутствие какого бы то ни было отношения к правительственным сферам; так что слово най имело значения «внутри», «внутренний», «состоящий в правительственной среде», «правительственный», «официальный»; тогда как слово гай имело значения «вне», «внешний», «не состоящий в правительственной среде», «неофициальный», «частный», «вольный».
В таком смысле и употребил Рай Дзё слово гай в заглавии своего исторического труда, и правильный перевод выражения Нихон гайси будет «Вольная история Японии».
Обыкновенно японские анналы, исторические хроники, истории писались присяжными, официальными, состоявшими на правительственной службе историками, писались по указу правительства, по его директиве и под его непосредственным контролем. Рай Дзё не состоял на правительственной службе, не был официальным, служебным историком; он писал свою историю по собственной инициативе, проводя свои собственные взгляды, очерчивая события с той точки зрения, которую установил сам, независимо от всякого постороннего давления и указа. Он писал эту историю, как частный человек, как вольный историк, не имеющий в этом отношении никакой связи с правительственными сферами. Эту именно мысль и хотел он выразить, дав своему труду заглавие Нихон гайси {, т. е. «история Японии, написанная частным, вольным историком, а не присяжным, состоящим на правительственной службе».
Итак, правильный по содержанию перевод выражения Нихон гайси есть «Вольная история Японии». Но, будучи правилен по отношению к этому выражению отдельно взятому, он, тем не менее, совершенно не соответствует содержанию всего произведения. «Нихон гайси» — вовсе не история Японии. Это только история одного периода японской политической жизни, или вернее даже, история одного явления этой жизни, охватывающего несколько эпох, явления крупного, доминирующего, как бы покрывающего собой все прочие явления политической жизни страны, явления, хотя возникшего естественным порядком, но, тем не менее, все же редкого в истории и редкого именно его своеобразными сложнозапутанными взаимоотношениями.
Имя этому явлению, этому своеобразному историческому факту — сёгунат. Этот термин требует особого пояснения. Сёгунат — слово не японское, оно и не русское, да и вообще, этого слова нет ни в одном языке. Этим термином я обозначаю военное управление страной или, точнее, сосредоточие верховной власти над страной в руках наследственно-воеводского рода, имевшего в своем распоряжении свои собственные войска и фактически независимого поэтому от верховной главы государства — императора, но в то же время номинально считавшегося его подданным и подчиненным. Такой фактически независимый при наличности номинального императора военный правитель государства, правивший страной по своему собственному усмотрению вплоть до издания законов без всякой санкции императора, официально предписывавший ему, но вместе с тем получавший свое назначение от того же императора, назывался сёгун, что дословно значит «воевода, военачальник». Отсюда само собой напрашивается слово сёгунат.
Собственно слово сёгун само по себе не есть термин для обозначения такого правителя. Сёгун — слово не японское, а усвоенное японским языком, японизированное китайское сочетание, дословное значение которого «предводитель войск, военачальник, воевода, командующий армией». Как термин для обозначения военного правителя страной слово сёгун взято по сокращению из выражения сэйи тайсёгун, что значит дословно «главный военачальник для усмирения варваров или главнокомандующий для усмирения варваров». Это — военный титул, название военной должности и титул древнего происхождения. Еще в древние времена японской истории японцам приходилось постоянно совершать военные экспедиции для отражения и, главным образом, покорения аборигенов страны, оттесняемых мало-помалу на ее северо-восточные окраины. Каждая такая экспедиция совершалась по указу императора имперскими войсками, главному начальнику которых давались императором полномочия и титул сэйи тайсёгун [с VIII в.]. Но этот титул, вернее название должности, было временным, только пока продолжалась экспедиция, по окончании которой он уже переставал существовать. Впоследствии титул сэйи тайсёгун стал даваться императорами уже как титул только, присвоявшийся навсегда тому или иному лицу, но давался он все же в связи с деятельностью такого лица по совершению им походов против восточных варваров, в связи с причастностью его к военному делу. Наследственно, воеводские роды, захватившие в свои руки верховную власть императора и правившие страной по своему усмотрению, опираясь на войска, не решились все же зайти так далеко, чтобы присвоить себе титул императора. Они довольствовались титулом сэйи тайсёгун, получая его от императора, а вместе с титулом получая и санкцию, официальное признание их права располагать войсками и власти над страной. Титул сэйи тайсёгун стал наследственным в этих родах. Императорский титул не имел для них никакого значения; они были фактически повелителями всей страны, и императоры были в их руках послушной игрушкой, оставаясь совершенно не у дел настолько, что это дало повод европейцам, не знавшим еще истинного положения дел при первом их соприкосновении с японцами, сделать неправильное заключение, что в Японии два императора: один светский — сёгун, другой духовный — микадо-э. Конечно, ничего подобного не было. В Японии всегда был только один император, один из титулов которого и есть микадо-э; сёгун же был военачальником, имевшим свои собственные войска, располагавшим ими по собственному усмотрению и правившим, благодаря этому, фактически всей страной при посредстве своих собственных правительственных органов — своего сёгунского правительства. Слово сёгун, как термин, обозначающий фактического повелителя страны, опиравшегося на собственную свою военную силу, стало в настоящее время вполне известно европейцам, и усвоено всеми европейскими языками; поэтому я считаю излишним переводить его, тем более что и точного определения термина для перевода его подобрать невозможно. Я оставляю это слово без перевода. А раз это так, то уже приходится оперировать и производными от него, как то сёгунский, сёгунат.
Для обозначения правления сёгунов в японском языке существует особый термин бакуфу, что дословно значит «управление из походной палатки, военное управление». Но я поэтому и не употребляю этого переводного выражения, что значение его в нашем понимании было бы значительно уже, чем оно есть на самом деле. Управление страной сёгунами представляет собой своеобразную, сложную, законченную систему государственного строя, самобытное историческое явление. Сёгуны не были случайными пришельцами, авантюристами. Это были прочно установившиеся военные фамилии, развившиеся с течением времени в кланы, сильные и могущественные наличием у них войсковой силы. Располагая этой силой, они стали совершенно независимыми, начав смотреть на верховную власть как на нечто, принадлежащее им по праву сильного; и власть перешла к ним. Несколько таких могущественных фамилий, сменяя одна другую, крепко держали эту власть в своих руках, вырывая ее друг у друга, но не давая ее вырвать императорам. Образовались разные династии сёгунов. Династии, несомненно. В том самом смысле, в каком принято это слово по отношению ко всем вообще фамилиям, держащим в своих руках верховную власть над страной. Наследование сёгунской власти шло в той или иной сёгунской фамилии династическим порядком; были свои сёгунские войска, свое сёгунское правительство, свои сёгунские законы. Каждая из сёгунских династий имела своих приверженцев в лице менее могущественных, менее сильных фамилий, располагавших также собственными войсками, имела также и противников в лице таких же фамилий. И, если осторожность, желание упрочить за собой полученную власть подсказывали сёгунам мысль не посягать на присвоение себе титула императора, то те же самые мотивы заставляли их держать в руках, но вместе с тем и прикармливать к себе своих приверженцев, отдавая им во владение целые области, подчиняя им местное население; те же самые мотивы предостерегали их и от того, чтобы не раздражать открыто своих противников, лишая их совершенно всякой независимости. Такое балансирование и составляло внутреннюю сёгунскую политику, особенно способствовавшую в ряду прочих причин созданию феодального строя, при котором сюзереном являлся сёгун, а его вассалами, клявшимися на верность его династии, были все остальные более или менее независимые владетельные роды, даймё , с их войсками. Эту то именно своеобразную сложную систему военного управления во всей ее совокупности и обозначаю я термином сёгунат.
«Нихон гайси» описывает историю сёгунских династий, последовательно сменявших одна другую, историю их борьбы за верховную власть с императорами и между собой. Следовательно, это есть история сёгуната, а не история Японии, как озаглавил свое произведение сам автор. Несоответствие заглавия с содержанием сочинения было указано автору еще при его жизни. Когда «Нихон гайси» была окончена, Рай Дзё послал ее одному из своих друзей, Икаэ Кэйсё , известному ученому того времени, прося его указать недостатки сочинения и сделать свои замечания. Икаэ ответил, что он не имеет возможности проверить весь текст сочинения и отметить его ошибки, но, что по его мнению, прежде всего заглавие сочинения не отвечает его содержанию, так как «Нихон гайси» не есть история Японии, а только история одного явления, одного периода политической жизни нации. Рай Дзё сознавал справедливость сделанного ему замечания, на которое и дал ответ, что, во-первых, теперь уже поздно менять заглавие книги, так как все сочинение представлено им сёгунскому министру Мацудайра Саданобу, а, во-вторых, что «Нихон гайси» он считает только одной частью общей истории Японии, слагающейся из этого именно сочинения и других его исторических произведений, почему заглавие «Нихон гайси» относится не столько к этому сочинению, сколько к известной серии его исторических трудов, долженствующих составить, по мысли автора, одно целое, именно «Вольную историю Японии». Ввиду этого я считаю более правильным вместо точного перевода выражения Нихон гайси дать в заглавии его толкование, т. е. «История сёгуната в Японии», вместо «Вольная история Японии».
«Нихон гайси» написана особым стилем — камбуном, что дословно значит «китайский стиль». Собственно, это не китайский, а подражательно-китайский, японизированный китайский стиль. Суть его заключается в том, что текст пишется одними только китайскими иероглифами без всякого участия японской слоговой азбуки кана; притом пишется он в порядке китайской конструкции, а читается в порядке конструкции японской; обе же эти конструкции диаметрально противоположны друг другу. Таким образом, при чтении камбунного текста приходится, во-первых, разносить по японской конструкции иероглифы, написанные в китайском порядке; во-вторых, читать иероглифы преимущественно японизированным китайским чтением, а не чисто японским; в-третьих, наконец, давать тексту японскую конструкцию по соображению самого читающего. Проще говоря, это то же самое, что составлять по конструкции своего родного языка сочинение, употребляя для этого иностранные слова и беря в основание идеографические знаки. Знакомые с китайским и японским языками легко могут на основании пояснения составить себе представление о камбуне, но для тех, кто незнаком с этими языками, незнаком с своеобразной иероглифической письменностью, вышеприведенное пояснение покажется не совсем достаточным. Поэтому пусть представят себе сочинение, которое составлялось бы русским из русифицированных немецких слов с их испорченным русифицировано-немецким произношением, как например, атаман вместо Hauptmann, написанных в порядке немецкой конструкции, но читаемых в порядке конструкции русской, т. е. в порядке, диаметрально противоположном немецкому. Это и есть аналогия камбуна. Поясню примером. Пусть идеографическими китайскими иероглифами, размещенными в китайском порядке, изображены следующие понятия: он; подчиняться; гора; охотиться; заяц; если, глядя на эти знаки, читать их, давая всему пассажу японскую конструкцию, то получится: он; гору; на; поднявшись; зайцами; за; охотится, т. е. «он охотится за зайцами, поднявшись на гору». Это и есть камбун. Таким камбуном написана «Нихон гайси».
Нетрудно теперь представить себе, какие трудности представляет собой этот камбун, этот условный, неестественный стиль. И действительно, труден он, этот стиль, до неодолимости почти иной раз, и труден не только для иностранцев, но и для японцев, для которых он не доступен без специального и упорного притом его изучения. Трудность его не исчерпывается, главным образом, идеографичностью текста и противоположностью конструкций. Это еще полбеды. Но дело в том, что каждый камбунный текст испещрен выражениями из древних, отошедших уже в область предания, китайских классических сочинений разного рода, так что чуть не каждое выражение, чуть не каждый иероглиф, кроме своего формального значения, имеет еще другое, метонимическое значение, так сказать, значение историческое, находящееся в связи с каким-нибудь давно отодвинувшимся в глубь веков явлением из области религии, философии, этики, истории, поэзии или просто какого-либо факта, отмеченного преданием. Символы, метонимии, намеки, аналогии, параллели и таинственно загадочные сближения и противоположности — вот прелести камбуна, усугубляющие еще более его трудность. И читать любой мало-мальски серьезный камбунный текст, не прибегая к массе разнообразнейших комментариев, справочных и толковых словарей, энциклопедий и т. п., невозможно.
С приобщением Японии к европейской цивилизации, т. е. со второй половины XIX в., изучение и употребление камбуна в Японии стало падать; теперь он уже почти вышел из употребления, но до того времени он был обязательным языком серьезной ученой литературы; и действительно, этим стилем написана обширная литература, в том числе и историческая. Ставшая именно во второй половине XIX в. необычайно популярной книгой, «Нихон гайси» сделалась труднодоступной пониманию вследствие своего вышедшего уже из обихода камбунного стиля. Поэтому в целях сделать ее доступной пониманию каждого среднего образования японца появилось множество переводов ее, в которых основной камбунный текст сочинения преложен на современный, общепринятый, всем понятный язык. Сделать перевод на русский язык с такого современного переводного японского текста несомненно далеко легче и проще, чем делать его с трудного, почти таинственного камбунного текста. Но сличая эти переводные японские тексты с основным текстом сочинения, я пришел к заключению, что при всей тщательности, точности и добросовестности работы они все же не могут считаться вполне удовлетворительными; в них или не хватает того, что есть в камбунном тексте, или есть то, чего в последнем нет, и общим, почти неизбежным, признаком их является толкование, почему я лично склонен бы назвать их скорее толковательными, пояснительными текстами, чем переводными. Ввиду этого я и предпочел взять для своего перевода основной камбунный текст «Нихон гайси».
По адресу камбунного стиля вообще, и стиля «Нихон гайси» в частности, высказаны некоторыми исследователями упреки в том, что он безжизнен, сух, однообразен, скучен и лишен образности. Не могу с этим согласиться, тем более не могу относительно стиля «Нихон гайси». При всей своей условности и трудности камбун есть все же стиль точно определенный, но имеющий свои характерные особенности, как имеет их, собственно, и каждый стиль. Конструкция его по существу не так уже замысловата, но для того, чтобы разобраться в ней, нужны особые, специальные приемы, и кроме того, еще для понимания камбунных текстов необходимо основательное знание китайской иероглифической письменности в связи с китайской классическо-философской и исторической литературой. Что же касается стиля «Нихон гайси» в частности, то он эпически прост, эпически бесхитростен и образен. Само это сочинение по манере изложения многим напоминает «Илиаду» и «Одиссею» — тот же спокойный бытописательный тон, та же картинность в очерчивании событий, та же скрупулезная детальность и реальная простота в описании фактов; и камбун «Нихон гайси» в каждом пассаже ее точно соответствует всему содержанию, всему духу книги. Этот текст, в своем камбунном иероглифическом начертании, дает не только идеи, но вместе с тем образы и картины, как бы рисованные иллюстрации к идейному содержанию его. И, конечно, при переводе его на русский язык было бы ошибкой ограничиться одним только формальным значением иероглифов. Вместе с ним, а иногда и помимо его, надо использовать всю картинность иероглифического текста, всю начертательную силу его. Суть не в том, чтобы передать формальное значение знаков, но в том, чтобы верно и точно передать мысль автора, безошибочно очертить ту картину, какую он себе представлял и какую именно хотел выразить, употребляя то или иное иероглифическое начертание. Пусть такая передача расходится даже с формальным значением знаков, тем не менее такая одна только и правильна. Но возможно точная, возможно близкая передача требует для себя основного текста, каким написано сочинение. В силу этого и остановился я на камбунном тексте «Нихон гайси» при всех представляемых им трудностях и условностях. Впрочем, условности камбуна, хотя и большие по сравнению с другими стилями, не являются исключительным достоянием его только одного. Каждый стиль, и на каком бы то ни было языке, всегда представляет собой нечто условное. Что же касается трудностей, то он находится в прямой зависимости от тех орудий, которыми пользуются для их преодоления.
При переводе «Нихон гайси» я пользовался разнообразными пособиями, какие мог иметь в своем распоряжении: толковательно-пояснительными текстами, специальными комментариями на это сочинение, специальными историческими и географическими словарями, камбунными словарями, энциклопедиями и т. п. Все это необходимо не только для установления точного смысла темных и запутанных мест, метонимий и намеков, каких встречается немало в «Нихон гайси», но вообще и для разъяснения всего текста, написанного, в общем, сжатым лаконичным языком камбуна, что при отсутствии указаний лиц, чисел и многих других грамматических отношений делает текст нелегко доступным пониманию без предварительной детальной разработки его. Такой способ работы, конечно, сильно осложняет ее и требует для выполнения ее значительно большего времени, но сама работа только выигрывает от этого, не говоря уже о том, что ведется она при таком способе спокойнее и увереннее. Из многих пособий, которыми мне пришлось пользоваться при выполнении этой работы, наиболее ценными и пригодными оказались «Большая японская историческая энциклопедия» и «Толковательно-пояснительные тексты „Нихон гайси“», соч. Кубо Тэндзуй.
Как я упомянул уже, «Нихон гайси» написана слогом не сухо научным, а скорее эпическим; манера описания детально эпизодическая. В результате это дало загромождение книги собственными и географическими именами, техническими названиями чинов, должностей, учреждений и тому подобной технической терминологией, не подлежащей по существу переводу, ибо для нее нет точного эквивалента даже в современном японском языке, тем более в иностранном, русском. Но если бы в переводе кроме имен, сохранение которых во всяком случае необходимо, сохранить еще и всю эту терминологию, то получилось бы нечто ужасное. Это был бы не перевод, а только невообразимое смешение транскрибированных русскими буквами японских слов со словами чисто русскими. И я весьма сомневаюсь, чтобы такой текст, предлагаемый под именем перевода, мог быть доступен не только обыкновенному образованному, но не изучавшему специально ни японского языка, ни истории, русскому читателю, но даже и обыкновенному специалисту-японоведу. Вся эта терминология весьма древнего происхождения, все эти наименования — дела давно минувших, забытых ныне дней, и понимание ее возможно только после внимательного специального изучения. И для всякого, не обладающего такой специальной подготовкой, это было бы не более как только лишенным всякого смысла набором непонятных слов, вселяющих отвращение и приводящих в раздражение. Если делать подробные толкования и объяснения в подстрочных примечаниях, то книгу так пришлось бы загромоздить примечаниями, что за ними текста почти не было бы и видно. При чтении пришлось бы поминутно отрываться от текста к примечаниям, теряя постоянно связь текста, особенно такого текста, как текст «Нихон гайси», который, будучи испещрен именами и подробностями, требует довольно напряженного внимания, чтобы не терять общей нити. Такое чтение несносно. И думаю, что каждый читатель на второй, третьей же странице бросил бы книгу с комплиментами, далеко не лестными для автора работы. Я, по крайней мере, первый бы сделал так. Поэтому желая дать перевод вполне удобопонятный для читателя, я постарался перевести все вышеупомянутые японские термины на русский язык. Не беру на себя смелость утверждать, что перевод всех их безукоризненно точен. Это, по существу, невыполнимо. Могу только сказать, что одни из них переведены совершенно точно, другие — более или менее точно, третьи, наконец, — приблизительно, по аналогии. Перевод этой терминологии — дело очень трудное и сложное; и прежде, чем дать перевод того или другого термина, я делал подробные изыскания по разным источникам и тогда уже на основании их или подыскивал соответствующий русский термин, или при невозможности подыскать его делал описательный перевод, или прибегал к приему перевода распространительного, или, наконец, в немногих редких случаях оставлял термин в тексте, пояснив его кратким подстрочным примечанием, совершенно избежать которых, к сожалению, не удалось. Благодаря такому приему, мне удалось избежать загромождения книги непонятными японскими словами. Думаю, что в таком виде она станет читаться легче и будет доступна пониманию каждого.
В настоящее время «Нихон гайси» существует во многих изданиях. Но все ее издания, отпечатанные подвижными литерами, страдают массой ошибок. Не свободны от ошибок и старые издания, резанные на деревянных досках, с которых и отпечатаны на бумагу. Из всех изданий наилучшим является так называемое «Кавагоэ бан», изданное в г. Кавагоэ известным политическим деятелем и почитателем наук Мацудайра Саданобу под заглавием «Кококу Нихон гайси», т. е. «Нихон гайси», проверенная сравнительно по разным источникам. Это старое, резанное на деревянных досках и отпечатанное на желтоватой бумаге с густо-черными, пестрящимися в глазах иероглифами издание, хотя и является настоящим врагом для глаз читателя, но зато отличается верностью своего иероглифического текста. Этим именно текстом пользовался я при переводе «Нихон гайси», избежав благодаря ему, может, не одной ошибки.
«Нихон гайси» принадлежит к числу тех немногих книг, на долю которых выпало сыграть политическую роль. Во всей Японии нет двух разных мнений относительно этой книги. Единодушным приговором ей приписывается громадное влияние на события, приведшие в конечном результате к падению сёгуната и восстановлению в Японии императорской власти, т. е. к реставрации 1868 г., так богатой своими последствиями. По отзыву японских критиков эта книга, написанная сто лет тому назад, в самом начале XIX в., воспитала целый ряд политических деятелей, совершивших переворот 1868 года.
В Японии «Нихон гайси» пользовалась как до, так и после реставрации, да пользуется и теперь еще огромной популярностью. Конечно, на мой взгляд, популярность эта обязана в значительной степени общей политической конъюнктуре, и думаю, сложись она иначе, удержись, например, на своем месте сёгунат, книга эта, пожалуй, и не была бы так популярна. Но как бы то ни было, а популярность «Нихон гайси» — факт, стоящий вне сомнения. В первое время после реставрации она была настольной книгой всякого образованного японца и теперь считается книгой, знакомство с которой обязательно для каждого. Этим и объясняется появление массы разных переводов и перекладов этой книги на общепонятный язык, дающих возможность широко популяризировать ее, что было бы невозможно при ее камбунном тексте, доступном далеко не всем. «Нихон гайси» популярна как по своему стилю и манере изложения, так и по содержанию. Камбунный стиль «Нихон гайси» считается образцовым и рекомендуется для изучения. И действительно, он правилен, точен и изящен, а бытописательная манера изложения, поэтическая окраска, которую так умел придать автор, делает его положительно увлекательным. Но еще больше, чем за стиль, ценится «Нихон гайси» за свое содержание. «Нихон гайси» — столько же историческое, сколько историко-эпическое, историко-педагогическое сочинение. Автор не только описывает исторические события, но он размышляет о них. Он оценивает их, делает выводы, и все это упорно и неизменно приводит к одной идее, охватившей в его время значительную часть общества. Девиз его — уничтожение сёгуната и восстановление в Японии императорской власти. Это был лозунг современного ему политического настроения.
Для нас неважно, что тенденция сломить сёгунат основывалась у автора «Нихон гайси» на побуждениях совершенно иных, чем которыми руководствовались другие поборники этой идеи; важно лишь то, что он явился не одним лишь только историком, бытописателем прошлого, но вместе с тем и ярким выразителем господствовавшей политической идеи его времени. И не только выразителем, но еще и горячим пропагандистом ее, систематизировавшим и представившим ее своим современникам в рельефном, выпуклом, наглядном образе. Ярый противник сёгуната, он все силы свои положил на то, чтобы выяснить, что это за явление, и сделал это путем составления истории его и критической оценки с точки зрения японского миросозерцания. Японское общество, столетиями уже жившее под сёгунатом, сжившееся с ним, привыкшее считать его естественно нормальным явлением в укладе японской политической жизни, смотрело на него как на неизменно существующий факт, и не знало ни истории его, ни причины его возникновения, весьма смутно представляя его правовые отношения ко всему укладу национальной жизни. Все это выяснил Рай Дзё в своей «Нихон гайси», описав последовательно, шаг за шагом, все перипетии сёгунской драмы с самого момента ее возникновения, объяснив причины ее возникновения и существования, указав на взаимоотношения сёгуната и императорской власти; причем сёгунат, как возникшую естественным порядком фактическую силу, но без права, он противопоставил императорской власти, как праву, освященному давностью веков, но без силы. Из «Нихон гайси» впервые, может, узнало японское общество детально и в связи историю своего сёгуната, другими словами, свою собственную историю за время нескольких столетий. Понятно, что такая книга должна была иметь для японцев глубоко захватывающий интерес. Но не меньший, если не больший только интерес должна она иметь и для нас.
Действительно! Верховный глава государства — император — с титулом, но без всякой власти, и его подданный — сёгун — без верховного титула, но с верховной фактически властью. Номинальный император, без правительства, с небольшим придворным штатом, состоящим чуть не на половину из женщин, и фактический глава государства — сёгун — со своим официальным сёгунским правительством. Императоры, возводимые и низводимые волей сёгунов, получавшие от них свое содержание, подчинявшиеся данному им сёгунскому регламенту даже в своей уединенной дворцовой жизни, и сёгуны, получавшие свой титул от этих же императоров, распоряжавшиеся бесконтрольно финансами страны, имевшими свой двор и церемониал, ведшие международные сношения. Мятежники-императоры, возмущавшиеся против сёгунов, и сёгуны, каравшие этих мятежников ссылкой за их посягательства на сёгунские права. Сёгуны, основавшие свои сёгунские династии, развившие и закрепившие феодальный строй, давившие своей умелой политикой, с одной стороны, феодалов, а с другой — императоров, при помощи тех же феодалов. Феодальный строй, прочно установившийся и разработанный, развитой до беспримерной детальности. Сами феодалы с их дружинниками, видевшие в императоре своего верховного повелителя, признававшие за ним его верховные права, его божественное происхождение, и в то же время клявшиеся на верность сёгунским династиям, гонявшиеся за императором, как за преступником, по повелению сёгуна. Феодалы, одни из которых воевали за императора против сёгуна, а другие — за сёгунов против императора, причем лояльность тех и других признавалась общественным мнением. Наконец, само общественное мнение, взгляд страны, всего ее населения, спокойно смотревшее на совместное существование двух логически несовместимых явлений, считавшее их в порядке вещей, признававшее права как за одним, так за другим. Эта страна, это население, допустившее оба явления, одинаково поддерживавшее их оба, пока одно из них не рухнуло само собой. Ничего подобного нет и не было в такой степени в истории какой-либо иной страны! И потому, повторяю, «Нихон гайси» может иметь для нас глубокий, захватывающий интерес, едва ли не больший, чем для японцев. Она дает нам историческое описание нового, незнакомого для нас явления в области человеческих взаимоотношений, оригинального факта политической жизни нации.
«Нихон гайси» описывает историю сёгуната, сёгунов и борьбы за сёгунский титул и власть. Начиная со времени, предшествовавшего непосредственно возникновению сёгуната, она последовательно описывает следовавшие одно за другим события, все преемственно сменявшие друг друга династии, всех мало-мальски выдающихся политических деятелей каждой эпохи, доводя рассказ до двенадцатого сёгуна последней из сёгунских династий, Токугава. При этом события более отдаленные, не касавшиеся Токугавской династии, очерчены более подробно с более смелыми суждениями о них; события же более близкие ко времени автора, касавшиеся сёгунов династии Токугава, описаны уже не так подробно и не с такой смелостью суждения и откровенностью; многое скрыто под более или менее прозрачными намеками и условностями, и зачастую надо читать между строк, чтобы понять истинный смысл, уловить настоящую мысль автора; наконец, о последних, современных ему событиях и лицах автор «Нихон гайси» говорит сухо и лаконично. Это понятно, конечно. Сёгунат, достигший в лице Токугавской династии и именно ко времени Рай Дзё полного расцвета своего могущества, бдительно стоял со своим неослабным, всюду проникающим надзором на страже своего существования, жестоко карая всякое антисёгунское проявление, выражалось ли оно действием или только словом. И счастье еще Рай Дзё и его книги, что они не попали под неотразимый удар сёгунского режима, как то бывало со многими другими. Но уже знамением века было то, что такая книга как «Нихон гайси», наносившая несомненный удар сёгунату, не только пропущена была этим сёгунатом, но даже издана была при участии члена сёгунского правительства Мацудайра Саданобу, могущественного премьер-министра сёгуна Иэнари [1786-1837].
В описании исторических событий «Нихон гайси» охватывает период времени с X в. по XIX в., т. е. десять столетий исторического существования японской нации. Но, как я уже сказал выше, «Нихон гайси» — история специальная, история одного только явления — сёгуната. Хотя сёгунат и представляет собой явление своеобразное, самобытное, составляя как бы отдельную историческую эпоху, как бы законченный в самом себе исторический период, но тем не менее он находится в тесной связи со всей исторической жизнью нации, как предшествовавшей ему, так и последующей. Сам Рай Дзё ясно видел эту связь, почему и связывал «Нихон гайси» с другими своими историческими сочинениями, главным образом, с «Нихон сэйки», что значит дословно «Запись о делах правления Японии», сочинением, трактующем об истории императоров Японии, так же, как в «Нихон гайси» трактуется об истории сёгунов. По мнению Рай Дзё, оба эти сочинения должны дополнять друг друга, составив вместе одно целое — историю Японии.
Для нас история сёгуната интересна сама по себе, и «Нихон гайси» дает о ней точное и ясное представление, даже больше — дает ее в полном, притом художественно обработанном виде. Но еще интереснее, еще понятнее, еще отчетливее была бы она, если бы привести ее в связь с как с предшествовавшим, так с последующим историческими периодами, ибо сёгунат не только стоит, как отмечено выше, в тесной связи с предшествовавшим и последующим историческими периодами, но, говоря более определенно, является центром, вокруг которого группируется вся японская история почти до конца XIX в. Это привело меня к заключению о необходимости составления дополнений к «Нихон гайси», а именно введения, которое дало бы очерк всего исторического периода, предшествовавшего возникновению сёгуната, с самого начала японской истории, и заключения, долженствующего дать очерк событий, начиная с того момента, на котором останавливается «Нихон гайси», и до нашего времени.
Выше уже было сказано, что во избежание употребления японских слов в переводном тексте я переводил непереводимые по существу японские термины на русский язык. Этот прием должен облегчить чтение книги и сделать ее удобопонятнее; но тем не менее все эти переводные термины нуждаются в подробных комментариях, уже хотя бы потому, что за каждым из них стоит целая история его существования. Сумма таких подробных комментариев даст в своей совокупности значительный материал для истории государственной организации Японии на протяжении многих веков. Но и вообще, помимо этого, самый текст «Нихон гайси» нуждается в массе комментариев, ибо написана эта книга сто лет тому назад, написана особым языком, особым приемом изложения, приноровлена к особому миросозерцанию, предназначена для особого круга читателей. То, что было понятно и ясно тогда, темно и непонятно теперь и требует пояснений. Тем более для нас, чуждых японскому мировоззрению и укладу жизни. Потребуют комментариев также и дополнения к «Нихон гайси» — введение и заключение. Это вызывает необходимость новой дополнительной работы, а именно комментариев к «Нихон гайси» и ее дополнениям. Эти введение к «Нихон гайси», заключение к «Нихон гайси» и комментарии к «Нихон гайси» с ее дополнениями и составят предмет моих будущих работ по окончании перевода всего текста «Нихон гайси». При этом считаю необходимым заметить, что дополнения к «Нихон гайси» так же, как и сам ее текст, свободные от всякой японской терминологии, предназначаются не только для специалистов, но для любого вообще читателя, пониманию которого, на мой взгляд, они должны быть легко доступны. Что же касается комментариев к «Нихон гайси» и ее дополнений, то эта узкая специальная работа с иероглифическими текстами и специально японской терминологией имеет в виду, главным образом, специалистов-японоведов; неспециалистам она вряд ли будет легко доступна. В начале всей работы, а именно в начале первой книги «Нихон гайси», я помещаю краткий биографический очерк Рай Дзё, автора «Нихон гайси», и перечень исторических сочинений, служивших ему материалом для «Нихон гайси». В конце каждой книги помещаются хронологическо-родословные таблицы императоров, сёгунских династий и других фамилий, игравших видную политическую роль; кроме того, к некоторым из книг прилагаются исторические карты Японии. Все это имеет своей целью служить для облегчения чтения сочинения и способствовать его лучшему разумению.
Заканчивая настоящее предисловие, я считаю приятным долгом выразить свою благодарность г-ну Такахаси Соносукэ, специалисту по камбуну, одному из немногих, оставшихся в Японии и исчезающих один за другим кангакуся, т. е. японских конфуцианских ученых, которому я обязан не одним ценным указанием и разъяснением, особенно в области толкования тех мест «Нихон гайси», в которых приводятся выдержки или намеки, касающиеся того или другого сочинения богатой конфуцианско-философской литературы. Приношу также свою благодарность и Mr. Felix Traissac, благодаря любезному содействию которого книга снабжена портретами выдающихся политических деятелей каждой описываемой эпохи. Преподаватель французского языка, но в то же время художник, занимающийся изучением Японии, ее языка и специально ее искусства, он взял на себя труд розыска в музеях и иных хранилищах наиболее исторически верных портретов этих деятелей и собственноручно срисовал их, дав, таким образом, возможность приложить их к книге.
Не знаю, можно ли взять на себя смелость говорить о культурном состоянии человечества, или хотя бы одной какой-либо части его, в настоящее время, как о факте существующем. Скорее нет. Но как ни дико, как ни темно, как ни малокультурно состояние, в котором находится еще человечество, все же оно, хотя и медленно, хотя и с трудом, хотя и шаг за шагом, часто останавливаясь, двигается по пути к состоянию культурному, стремится к единению, к созданию общечеловечества, к регулированию взаимоотношений, так, чтобы жизнь возможно меньше была игом как для всего человечества, так и каждого отдельного члена его. Далека эта цель; может, даже и не достижима она в своей идейной чистоте. Тих, медленен и труден этот процесс, но тем не менее он существует, он хотя и незаметно, но все же совершается. И могущественной силой, поддерживающей его существование, рычагом, приводящим его в движение, являются знания. Знания самые разнообразные, разнохарактерные. И немедленно приложимые к практической жизни, и кажущиеся, по-видимому, мало приложимыми и неприложимыми, по крайней мере, непосредственно. Знания, охватывающие в своей совокупности все существующее, как в мире реальном, так и в мире абстрактном, касающиеся самых разносторонних областей миросуществования. К числу этих знаний принадлежат также и знания в области человеческих взаимоотношений, области, быть может, наиболее трудно регулируемой, области, в которой на долю человечества выпадает едва ли не большая сумма несчастий, горя и страданий. И слишком необходимы человечеству знания также и в этой области; необходим опыт пережитых веков, проживших поколений. Но разделенное на отдельные, сравнительно замкнутые в себе, сравнительно изолированные в своей жизни группы человечество, далекое еще вообще от обладания необходимыми ему знаниями, дробит вдобавок между отдельными племенными группами и те немногие из них, какие уже добыты им; и каждая отдельная группа, разобщенная от других многими условиями жизни, и, главным образом, языком, все еще может найти для себя много нового, интересного, и поучительного в жизни другой или других групп, т. е. приобрести для себя новые знания, в том числе и знания в области человеческих взаимоотношений. «Нихон гайси» есть одна из таких повестей, касающихся этой именно области. Но написанная на непонятном, чуждом другим, кроме японской, группам языке, она в таком своем виде только и может быть известна одной этой группе. Взявшись за перевод этой книги, я имел в виду сделать ее доступной и известной также другим, одной, хотя бы русской группе, если нет уже возможности сделать это для всех или многих, по крайней мере.
Я не преследую никаких непосредственно утилитарных целей, но если мой скромный труд внесет хоть что-нибудь в общую сокровищницу знаний, если он удовлетворит хоть чью-нибудь жажду их, если он поведает, хотя бы одну небольшую страничку из драматической повести человеческой жизни, я буду считать себя вполне удовлетворенным, вполне вознагражденным за то напряжение и бессонные ночи, каких мне стоит этот труд.
В. Мендрин
Токио. 31 января 1910 г