Неразлучники (Мошин)/ДО
| Неразлучники |
| Источникъ: Мошинъ А. Н. Гашишъ и другіе новые разсказы. — СПб.: Изданіе Г. В. Малаховскаго, 1905. — С. 97. |
Въ губернскомъ городѣ Ронскѣ всѣ ихъ знали:
— Неразлучники!
Такъ прозвали Рѣчновыхъ, почтмейстера и его жену.
Они гуляли каждый день, въ одинъ и тотъ же часъ, подъ руку, по главной Московской улицѣ. Онъ велъ ее любовно, осторожно, сіяя улыбкой, полной достоинства, и сознанія своего счастья и превосходства надъ гулявшими другими людьми, которые не умѣли быть счастливыми.
Она, супруга почтмейстера, прижималась къ мужу, склонивъ головку къ его плечу и, прищуривъ немножко глаза, смотрѣла на всѣхъ не то покровительственно, не то иронически, — и въ то же время на ея губахъ неизмѣнно была чуть замѣтная улыбка существа довольнаго собою и счастливаго.
Эта парочка была немолодыхъ лѣтъ: ему подъ шестьдесятъ, а ей подъ пятьдесятъ. Оба они казались гораздо моложе: онъ, потому что брилъ бороду и красилъ усы, она — потому что была вообще моложава, а въ частности — тайкомъ прибѣгала къ хорошимъ косметикамъ, но только чуть-чуть, чтобы совсѣмъ даже не было замѣтно. Они это дѣлали для того, чтобы нравиться другъ другу и чтобы каждому изъ нихъ было пріятнѣе на самаго себя посмотрѣть лишній разъ въ зеркало.
У нихъ были дѣти: дочь, замужемъ за военнымъ капельмейстеромъ, имѣвшая въ теченіи семи лѣтъ супружества восемь дѣтей и сынъ, молодой человѣкъ, лѣтъ двадцати пяти, женатый, но разставшійся съ женой, которая ушла отъ него съ адвокатомъ. Сынъ почтмейстера также былъ прежде на почтовой службѣ, но когда жена ушла, онъ запилъ, опустился до «золотой роты» — и потерялъ службу. Родители извлекли его изъ этого состоянія, вытрезвили, нарядили и онъ жилъ у нихъ скромнымъ и порядочнымъ человѣкомъ, но безъ дѣла; отецъ пріискивалъ для него новую службу.
Мнѣ привелось познакомиться съ семьею почтмейстера Александра Сергѣевича Рѣчнова. Нѣсколько разъ, когда Рѣчновъ видѣлъ меня на почтѣ получающимъ корреспонденцію — онъ звалъ къ себѣ, — «на стаканъ кофе», — и нельзя было отказаться отъ любезнаго приглашенія этого милаго человѣка. Супруга Рѣчнова, Дарья Ильинишна, радушно усаживала меня за столъ, накрытый свѣжей узорчатой скатертью, на которой красовались великолѣпныя китайскія чашки и ярко начищенный кофейникъ, и сама наливала вкуснаго кофе со сливками. При этомъ Александръ Сергѣевичъ спѣшилъ похвастать, что кофе — это почти единственная хозяйственная забота его жены — отъ остальныхъ онъ ее избавилъ: самъ ходитъ на базаръ за провизіей, въ лавки за закусками и всякими покупками, самъ присматриваетъ на кухнѣ, и такъ — съ перваго дня ихъ свадьбы. Впрочемъ, есть еще у Дарьи Ильинишны заботы: Рѣчновъ указывалъ на цвѣты въ глиняныхъ банкахъ и на подвѣшанныя къ окнамъ красивыя клѣтки съ канарейками; желтенькія птички прыгали съ жердочки на жердочку, пили изъ стаканчика въ углу клѣтки воду и клевали сѣмя; иное сѣмячко, по неосторожности птички, вылетало изъ клѣтки и падало на блестящій, вылощенный полъ.
— Канарейки, кофе и цвѣты, — больше, слава Богу, у моей жены нѣтъ заботъ… — повторялъ счастливый почтмейстеръ.
Избалованная Дарья Ильинишна мило улыбалась мужу, немножко прищуривъ глаза, — а сынъ Рѣчновыхъ, — Викторъ Александровичъ — красивый молодой человѣкъ, въ пенсне, съ черненькими усиками, — любезно подвигалъ ко мнѣ разнообразное печенье. Этотъ молодой человѣкъ былъ скроменъ и даже застѣнчивъ.
Какъ-то разъ почтмейстеръ предложилъ мнѣ послушать, какъ играетъ механическая цитра, которую онъ недавно пріобрѣлъ. И подсѣвъ къ небольшому лакированному ящику, онъ сталъ бережно вертѣть ручку, съ видомъ удовольствія на лицѣ, слушая механическую музыку и поглядывая на меня съ гордостью обладателя этакого прелестнаго инструмента.
Иногда милая, пустая, безсодержательная, благодушная бесѣда за кофе у Рѣчновыхъ прерывалась появленіемъ состоявшаго при особѣ почтмейстера старшаго почталіона Филева, съ докладомъ о томъ, что: «Митяевъ не явился на службу, — кѣмъ прикажете замѣстить?..» Или: «Кособоковъ еще крыши не докрасилъ, а уже проситъ, чтобы счетъ подписать»… Филевъ обращался съ докладомъ не къ Александру Сергѣевичу, а къ Дарьѣ Ильинишнѣ и въ то время, какъ мужъ задумывался и смотрѣлъ на нее вопросительно, — она сейчасъ же оріентировалась въ подобныхъ служебныхъ вопросахъ и тутъ же произносила; резолюцію: «Пусть Митяеву напишутъ въ канцеляріи, — чтобы онъ бросилъ свое безобразіе, — а то объ его поведеніи начальнику округа будетъ сообщено»…
— Помилуйте, — каждый мѣсяцъ человѣкъ запиваетъ, — обращалась Дарья Ильинишна уже ко мнѣ, какъ бы для того, чтобы я не осудилъ ее за такую строгость.
— Кособокову скажите, чтобы докрасилъ сначала крышу, — да еще водосточный чанъ пусть выкраситъ — а потомъ и счетъ подпишутъ…
Замѣтивъ, что все уже рѣшено, какъ нельзя лучше, Александръ Сергѣевичъ поднималъ голову, — смотрѣлъ строго на старшаго почталіона Филева и говорилъ внушительно:
— Да, да… Такъ и сдѣлать: Митяеву написать, какъ приказано… и Кособокову… объявить!..
Филевъ уходилъ и благодушная бесѣда за кофе продолжалась. Говорили о городскихъ сплетняхъ; Дарья Ильинишна, какъ бы по секрету, въ полголоса, сообщала мнѣ, что Александръ Сергѣевичъ встрѣтилъ вчера въ колоніальномъ магазинѣ дочь губернатора, — она покупала сыръ, — и, представьте: — всего только одинъ фунтъ!.. Тутъ же Александръ Сергѣевичъ сообщалъ, уже больше относясь къ женѣ, — что новаго вычиталъ въ почтово-телеграфномъ журналѣ, говорилъ о новыхъ циркулярахъ и распоряженіяхъ по службѣ, и также о всѣхъ новыхъ изобрѣтеніяхъ по электротехникѣ, которыя описывались въ томъ же самомъ журналѣ. Онъ видимо не прочь былъ показать, какъ добросовѣстно и внимательно читаетъ свой служебный журналъ, но сейчасъ же признавался:
— Читаю, стараюсь запоминать, но потомъ скоро и забуду все… А вотъ Дарья Ильинишна моя, никогда нашъ журналъ сама не читаетъ: «нашелъ, — говоритъ, — романъ какой»… А только послушаетъ, что я вычиталъ, — и сейчасъ же запомнитъ, да такъ ужъ и помнитъ постоянно… Прекраснѣйшая у ней память!..
Дарья Ильинишна скромно улыбалась, чуть-чуть прищуривъ глаза съ темными рѣсницами, такъ осторожно подкрашенными, что это было почти незамѣтно и смотрѣла на клѣтки съ канарейками, какъ будто ее больше въ эту минуту занимало пѣніе желтыхъ птичекъ, чѣмъ комплименты мужа.
Дарьѣ Ильинишнѣ доставляло большое удовольствіе разсказывать о ея дочери. Она приносила альбомъ и показывала карточки своей дочери Анны Александровны, красивой молоденькой дамы съ невѣроятной прической. Также показывала и карточки ея мужа, Павла Павловича, военнаго капельмейстера.
Какъ-то я попалъ къ Рѣчновымъ въ тотъ день, когда получилось письмо отъ ихъ дочери. Дарья Ильинишна читала мнѣ выдержки изъ этого письма. Тамъ описывала Анна Александровна, какой успѣхъ имѣла на балу. Она была одѣта съ такимъ вкусомъ, что всѣ ею интересовались, — офицеры за нею ухаживали, она много танцовала.
— Прехорошенькая вѣдь она, — вставила свое замѣчаніе Дарья Ильинишна.
Затѣмъ Анна Александровна писала, что даже самъ губернаторъ пожелалъ, чтобы она ему была представлена и очень любезно съ ней разговаривалъ. Наговорилъ комплиментовъ не только ей собственно, а даже и по адресу мужа: его превосходительству понравилось, какъ игралъ оркестръ: «Прекрасный капельмейстеръ»… — сказалъ его превосходительство.
И старики Рѣчновы были счастливы вниманіемъ губернатора къ ихъ дочери и ея мужу.
Въ новый годъ около полудня вышелъ я на мою обыкновенную прогулку. Вернувшись домой, я нашелъ карточки Александра Сергѣевича и Виктора Александровича Рѣчновыхъ. Пришлось отправиться къ Рѣчновымъ. У нихъ на этотъ разъ я встрѣтился съ ихъ дочерью и зятемъ, которые пріѣхали погостить. Почтмейстера и его сына не было дома, — они все еще ѣздили съ визитами. Дарья Ильинишна принимала. Она познакомила меня съ дочерью Анной Александровной, маленькой, красивой дамочкой съ большими черными глазами и зятемъ Павломъ Павловичемъ, въ формѣ военнаго капельмейстера, румянымъ господиномъ съ такимъ юношескимъ лицомъ, что на немъ казались странными усы и бородка. Анна Александровна курила и это къ ней не шло. Павелъ Павловичъ тоже курилъ и это дѣлало его болѣе солиднымъ. Онъ говорилъ громко, съ преувеличенной самоувѣренностью; иногда въ разговорѣ наивно затрогивалъ онъ такія обстоятельства семейной жизни, отъ которыхъ дамы краснѣли. Анна Александровна серьезно и многозначительно взглядывала на мужа каждый разъ, когда онъ «завирался». Павелъ Павловичъ, поймавъ такой взглядъ жены, немного конфузился и начиналъ говорить, обдумывая и съ осторожностью. Но скоро онъ опять болталъ, не смущаясь. Павелъ Павловичъ, въ отсутствіе тестя, долгомъ своимъ считалъ играть роль хозяина: онъ угощалъ всѣхъ и со всѣми чокался. Только одинъ приходскій священникъ, отецъ Іона, долго отказывался отъ угощенія у стола съ закусками и виномъ и довольствовался стаканомъ кофе. Отецъ Іона, благообразный старичекъ съ ласковымъ взглядомъ и тоненькимъ голоскомъ, бесѣдовалъ съ Дарьей Ильинишной о томъ, какъ посчастливилось ему въ консисторіи изобличить лжесвидѣтелей по бракоразводному дѣлу. Дарья Ильинишна приходила въ ужасъ отъ того, что бываютъ люди, которые дурно живутъ въ супружествѣ.
Съ Павломъ Павловичемъ, то и дѣло, чокался великолѣпный капитанъ Пышкинъ съ грудью колесомъ, украшенной нѣсколькими орденами, съ широкой лысиной, съ длинными усами и окладистою бородою. Веселое выраженіе лица капитана Пышкина говорило, главнымъ образомъ, о довольствѣ этого человѣка самимъ собою и о его высокомъ мнѣніи относительно своего достоинства. Два діакона стояли съ рюмками тутъ же и старались больше напирать на закуску, дабы не охмелѣть. Старый діаконъ, худощавый Иванъ Евлампіевичъ, уже нѣсколько былъ навеселѣ и радостно прищуривъ блестѣвшіе глаза, старался выбрать удобную минуту, чтобы произнести пожеланіе всего наилучшаго дому сему. Второй діаконъ, среднихъ лѣтъ, съ важнымъ видомъ и съ брюшкомъ, Игнатій Филипповичъ, поставивъ рюмку, намазывалъ икру на бѣлый хлѣбъ и внимательно прислушивался къ разсказу капитана Пышкина о томъ, какъ благодарилъ командиръ полка за образцовый порядокъ въ ротѣ. Два почтовые чиновника явились поздравить начальство и, приглашенные къ столу, скромно пользовались этой честью, — при чемъ одинъ изъ нихъ, чиновникъ Митяевъ, замухрышка, бритый, съ жиденькими усами, наливалъ себѣ рюмку не въ очередь, такъ какъ увлеченная разговоромъ компанія медлила выпивать. Другой же чиновникъ, Розовъ, стройный, красивый молодой человѣкъ, щеголеватой внѣшности, пилъ не водку, какъ всѣ, а вино и только притрогивался губами къ рюмкѣ. Павлу Павловичу удалось-таки привлечь къ угощенію у стола отца Іону и тотъ сталъ чокаться и закусывать. Дарья Ильинишна смотрѣла на всѣхъ особенно привѣтливо и жизнерадостно; все въ этой комнатѣ казалось ей сегодня торжественнымъ и праздничнымъ; и даже канарейки въ клѣткахъ и чисто вымытые цвѣты, и сверкавшіе узоры мороза на окнахъ, — все было сегодня какое-то особенное, не такое, какъ всегда. Гости, послѣ закуски, подходили благодарить Дарью Ильинишну, она благосклонно улыбалась, немножко прищуривъ, по привычкѣ, красивые, чуть подведенные глаза, потомъ благодарили Анну Александровну и Павла Павловича, прощались и уходили.
Въ передней, уходя, встрѣтился я съ новыми визитерами: докторомъ почтовой конторы Парфеновымъ, пожилымъ господиномъ коротко остриженнымъ, въ очкахъ на розовомъ носу и съ добродушной улыбкой на губахъ и помощникомъ почтмейстера Вилинымъ, высокимъ и плечистымъ брюнетомъ въ мундирѣ, съ нѣсколькими орденами. Мы тутъ же въ передней, поздравили другъ друга съ новымъ годомъ и они пошли въ парадныя комнаты Рѣчновыхъ, а я отправился домой.
Однажды, пригласивъ меня къ себѣ въ гости, Рѣчновы подѣлились со мною большой радостью: имъ удалось пристроить сына своего на приличную должность съ хорошимъ жалованьемъ. Онъ будетъ служить въ этомъ же городѣ и жить у родителей, но онъ уѣхалъ въ Москву представиться высшему начальству. Его ждали со дня на день.
Вскорѣ затѣмъ Рѣчновы перестали показываться на Московской улицѣ въ тотъ часъ, когда они обыкновенно прогуливались. У знакомыхъ, гдѣ сплетничали, какъ почти въ каждомъ провинціальномъ домѣ, услышалъ я, что сынъ Рѣчновыхъ въ Москвѣ запилъ, потерялъ мѣсто, не успѣвъ начать службу и его нигдѣ не могутъ найти, что старшій почталіонъ Филевъ былъ отправленъ въ Москву отыскивать заблудшаго сына Рѣчновыхъ, но вернулся ни съ чѣмъ, что Дарья Ильинишна заболѣла отъ горя и слегла и Александръ Сергѣевичъ за ней ухаживаетъ и не выходитъ даже на службу.
Цѣлый мѣсяцъ не появлялись Неразлучники на Московской улицѣ. Потомъ ихъ увидѣли опять. Александръ Сергѣевичъ нѣсколько осунувшись, осторожно поддерживалъ жену, она крѣпче цѣплялась за его руку и на ея губахъ уже не было улыбки довольства и счастья.
Я уѣзжалъ изъ Ронска на полгода. По возвращеніи, я встрѣтилъ Неразлучниковъ на Московской улицѣ. Они мнѣ обрадывались и позвали къ себѣ. Когда я снова попалъ къ Рѣчновымъ, Дарья Ильинишна такъ же мило и граціозно, какъ и прежде, наливала кофе, такъ же энергично и дѣльно передавала старшему почталіону Филеву служебныя распоряженія, которыя такъ же охотно, съ восхищеніемъ передъ находчивостью жены, спѣшилъ подтвердить ея мужъ, начальникъ конторы. И бесѣда, милая, пустая, вертѣвшаяся въ узенькомъ кругу интересовъ Рѣчновыхъ, была по прежнему непринужденна и оживлена. Только уже не было за столомъ заблудшаго сына, — о немъ не было никакихъ вѣстей. На томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ привыкъ я видѣть его за столомъ, теперь сидѣла пожилая вдова, худая съ грубой желтоватой кожей, когда-то можетъ быть красиваго лица, — владѣтельница большой мастерской дамскихъ платьевъ, Глафира Максимовна Чаева. Онѣ были друзья съ Дарьей Ильинишной и Чаева очень гордилась дружбой съ такой видной дамой въ городѣ, какъ почтмейстерша. Меня представили Глафирѣ Максимовнѣ, которая любезно мнѣ улыбнулась, показавъ дурные зубы и сказала что-то пріятное. Въ присутствіи Глафиры Максимовны у Рѣчновыхъ нѣсколько больше сплетничали и перемывали косточки ближнимъ уже не такъ добродушно и незлобиво: Глафира Максимовна любила поязвить и позлословить. Только по прежнему пріятно пѣли канарейки и по прежнему красивы и чисты были цвѣты на окнахъ.
Потомъ разнесся слухъ, что супруга Рѣчнова, Дарья Ильинишна заболѣла: она стала очень мало говорить и часто забывала слова, названія предметовъ… Это случилось, какъ говорили въ городѣ, — потому, что Рѣчновы наконецъ получили извѣстіе о сынѣ, котораго считали умершимъ: молодой человѣкъ работалъ съ партіей маляровъ, упалъ съ третьяго этажа дома на улицѣ и попалъ въ больницу. Филевъ былъ командированъ въ Москву съ тайнымъ порученіемъ навѣстить въ больницѣ Виктора Александровича, передать ему бѣлье, костюмъ и денегъ и сказать, что родители готовы помогать ему жить безъ нужды и пріискать себѣ еще разъ службу, если онъ пожелаетъ, но просятъ его не «срамить» ихъ больше и не пріѣзжать къ нимъ въ Ронскъ до тѣхъ поръ, пока онъ устроитъ себя «прилично». Вскорѣ ихъ сынъ выздоровѣлъ, вышелъ изъ больницы, пропилъ деньги и одежду, и опять пропалъ, такъ что о немъ не было «ни слуху, ни духу».
Рѣчновы въ опредѣленный часъ ежедневно стали появляться на Московской улицѣ, онъ велъ ее бережно и любовно, она опиралась на его руку, склонивъ головку къ его плечу, но уже не казались Рѣчновы счастливой четой: на ихъ лицахъ можно было подмѣтить отпечатокъ заботы и горя, а Дарья Ильинишна казалась еще не совсѣмъ-то здоровой. Она многимъ не отвѣчала на поклоны: не узнавала.
И вдругъ, Неразлучники опять скрылись съ Московской улицы. Болѣзнь Дарьи Ильинишны обострилась. Она даже совсѣмъ перестала говорить и могла только жестами объясняться. Она очень капризничала, — ея мужъ, Александръ Сергѣевичъ, почти неотлучно за ней ухаживалъ и мало показывался на службѣ. Дарья Ильинишна требовала, чтобы ни въ чемъ не нарушали порядокъ ихъ домашней жизни, она оживлялась, когда ее навѣщали знакомые и только не терпѣла сожалѣній.
Увидѣвъ меня въ конторѣ получающимъ корреспонденцію, Рѣчновъ сталъ просить зайти къ нему на чашку кофе.
— Только пожалуйста, не показывайте вида моей Дарьѣ Ильинишнѣ, что она жалка.
И на глазахъ у почтмейстера были слезы.
Дарья Ильинишна улыбнулась мнѣ привѣтливо и нѣсколько дрожавшими руками стала наливать мнѣ кофе. Столъ по прежнему былъ великолѣпно сервированъ, за то на окнахъ уже не было канареекъ: ихъ пѣнія не могла выносить Дарья Ильинишна съ тѣхъ поръ, какъ заболѣла тяжело; желтыхъ птичекъ вмѣстѣ съ клѣтками раздарили знакомымъ. Цвѣты уже не казались такими яркими и жизнерадостными: за ними плохо теперь ухаживали. На Дарью Ильинишну произвело пріятное впечатлѣніе, что я велъ разговоръ, который не требовалъ ея прямыхъ отвѣтовъ и она могла проявлять свое участіе въ разговорѣ просто улыбкою. Пришелъ съ докладомъ Филевъ. Александръ Сергѣевичъ безпокойно задвигался на стулѣ. Дарья Ильинишна строго взглянула на мужа.
— Такъ что: продававшій марки чиновникъ Гусевъ просчитался, — началъ Филевъ, — тридцать копеекъ не хватило, — свои деньги вложилъ…
Это сообщеніе не требовало никакой резолюціи и потому Александръ Сергѣевичъ съ облегченіемъ кряхнулъ и вопросительно взглянулъ на жену. Она улыбнулась.
— Новые почталіоны Ивановъ и Моложевъ вродѣ какъ бунтовать стали: такъ что, говорятъ, не станемъ, въ начальниковой квартирѣ половъ натирать… Это, говорятъ, не наша обязанность… Пущай полотеровъ нанимаютъ…
Александръ Сергѣевичъ безпомощно развелъ руками, Дарья Ильинишна нахмурилась и сначала взглянула на Филева, потомъ на мужа.
— Н-нда… ужъ эти мнѣ новые… — вздохнулъ Александръ Сергѣевичъ. — Ну, хорошо… Я съ ними самъ… поговорю.
Филевъ ушелъ.
Разговоръ послѣ этого какъ-то не клеился и я простился съ Рѣчновыми, при чемъ Дарья Ильинишна хотѣла улыбнуться на прощанье, но у ней вышла только печальная, горькая усмѣшка.
Черезъ нѣсколько дней встрѣтился я съ докторомъ Парфеновымъ. Добродушно улыбаясь, онъ разсказалъ мнѣ, что у Дарьи Ильинишны развивается быстро прогрессивный параличъ, она уже плохо сознаетъ окружающее и скоро умретъ. Еще черезъ нѣсколько дней получилъ я траурный билетъ, въ которомъ Александръ Сергѣевичъ Рѣчновъ съ душевнымъ прискорбіемъ извѣщалъ о кончинѣ любезнѣйшей супруги своей Дарьи Ильинишны и приглашалъ пожаловать на выносъ тѣла и на отпѣваніе въ церкви св. Иліи пророка, а послѣ погребенія — въ квартиру свою на поминальный обѣдъ.
Въ день похоронъ почтмейстерши съ трудомъ пробрался я въ квартиру Рѣчнова. На улицѣ, у почтовой конторы, ждала большая толпа народа; провинціалы очень любятъ глазѣть на всякаго рода процессіи, не исключая и похоронъ. И эта ожидавшая выноса гроба оживленная толпа производила довольно веселое впечатлѣніе подъ яркими, теплыми лучами майскаго солнца. Черезъ каменный заборъ сосѣдняго дома радостно смотрѣла молодая зелень деревъ. Голуби ютились и ворковали на карнизѣ, подъ самой крышей почтовой конторы.
На лѣстницѣ и въ передней, и въ самой квартирѣ у гроба, также была толпа. У входа въ квартиру стояла у стѣны обитая серебрянной парчей крышка гроба. Въ квартирѣ были почти все только приглашенные или родственники.
Покойница лежала въ самой большой комнатѣ въ залѣ, гдѣ теперь были затянуты бѣлымъ коленкоромъ зеркало и двѣ большія олеографіи. Окна были открыты.
Великолѣпный капитанъ Пышкинъ съ грудью колесомъ и при орденахъ стоялъ впереди всѣхъ съ серьезнымъ лицомъ. У стѣны на стулѣ сидѣлъ Александръ Сергѣевичъ, осунувшійся, согбенный. Около него стояли сестра милосердія съ пузырькомъ нашатырнаго спирта и вдова Чаева съ желтымъ лицомъ, въ глубокомъ траурѣ. Помощникъ почтмейстера стоялъ тутъ же вмѣстѣ съ пріятелемъ докторомъ Парфеновымъ, который добродушно улыбался, искоса посматривая на покойницу сквозь пенсне на розовомъ носу. Изящный чиновникъ Розовъ скромно стоялъ въ уголкѣ. Митяевъ въ старенькомъ и нечистоплотномъ мундирѣ старался держать себя съ достоинствомъ и стоялъ въ важной позѣ, заложивъ большой палецъ правой руки за пуговицу. Нѣсколько другихъ чиновниковъ толпились у входа. Всѣ ждали панихиды съ особенно серьезными лицами. Только одинъ докторъ Парфеновъ не терялъ своей вѣчной добродушной усмѣшки. Въ сосѣдней комнатѣ уже облачалось духовенство. Тамъ же сидѣла въ траурѣ плачущая Анна Александровна; ея мужъ, капельмейстеръ, уговаривалъ ее, чтобы не плакала. Старшій почталіонъ Филевъ раздувалъ кадило.
Осанистый діаконъ Игнатій Филипповичъ облачился первый, взялъ кадило и съ важнымъ и грустнымъ видомъ вступилъ въ комнату, гдѣ лежала покойница. За нимъ вышелъ въ ризѣ отецъ Іона спокойный и равнодушный. Старшій діаконъ Иванъ Евлампіевичъ суетливо шелъ за отцемъ Іономъ и сталъ поспѣшно раздавать всѣмъ присутствовавшимъ восковыя свѣчи. Явились пѣвчіе и протѣснились къ самому гробу.
Панихида началась. Запѣли пѣвчіе. Капитанъ Пышкинъ подтягивалъ баскомъ, поднимая голову кверху.
Анна Александровна помѣстилась ближе къ отцу, ее поддерживалъ мужъ, чтобъ не упала. Александръ Сергѣевичъ всталъ, когда началась панихида, но, повидимому, еле держался на ногахъ; его поддерживали сестра милосердія и вдова Чаева. Иногда онъ присаживался на минутку; сестра милосердія давала ему нюхать нашатырный спиртъ.
Передъ выносомъ тѣла Александръ Сергѣевичъ впалъ въ обморокъ. Вдова Чаева терла ему виски. Анна Александровна рыдала громко. Гробъ несли капитанъ Пышкинъ, помощникъ почтмейстера и еще какія-то важныя лица въ мундирахъ съ орденами. Мелкіе чиновники съ завистью посматривали на важныхъ лицъ несшихъ гробъ и каждый надѣялся подоспѣть на смѣну тому, кто устанетъ или не пожелаетъ больше нести. Не по безкорыстному усердію они желали нести гробъ, а потому, что на нихъ тогда будетъ глазѣть на улицѣ толпа. Они будутъ объектомъ общаго вниманія, это имъ будетъ пріятно; кромѣ того въ толпѣ найдутся знакомые, которые увидятъ ихъ несущими гробъ начальницы и, можетъ быть, подумаютъ, что они въ хорошихъ отношеніяхъ къ семьѣ начальника; а это подыметъ ихъ во мнѣніи знакомыхъ.
Розовъ замѣтилъ, что одно изъ важныхъ лицъ уже собирается уступить кому-нибудь свое мѣсто у гроба и уже было сдѣлалъ движеніе, чтобы занять это мѣсто, но Розова неожиданно отстранилъ Митяевъ и смѣнилъ важное лицо.
За гробомъ, низко опустивъ голову и покачиваясь, шелъ готовый упасть подъ гнетомъ горя Александръ Сергѣевичъ. Два чиновника вели его подъ руки. Тутъ же шла Анна Александровна, ее поддерживалъ мужъ. Въ толпѣ появился бѣдно одѣтый съ изможженнымъ лицомъ Викторъ Александровичъ. Онъ шелъ за гробомъ матери, не рѣшаясь показаться ни отцу, ни сестрѣ.
Въ открытыя окна домовъ глазѣли обыватели на похоронную процессію и на пеструю густую толпу.
Въ церкви собралось много народу.
Храмъ былъ большой и заканчивался аркою, по бокамъ которой было два придѣла. Посрединѣ арки поставили гробъ. У стѣны арки, на стулѣ сидѣлъ совсѣмъ ослабѣвшій Александръ Сергѣевичъ. За его спиной помѣстился Викторъ Александровичъ и вдова Чаева. Александръ Сергѣевичъ увидѣлъ сына и ни слова ему не сказалъ, только ниже опустилъ голову. Хоръ пѣвчихъ стройно пѣлъ печальные мотивы похоронной службы. Въ толпѣ, собравшейся въ церкви изъ любопытства, посмотрѣть на покойника и на плачущихъ родственниковъ, кое-кто полушопотомъ обмѣнивался замѣчаніями относительно того, все ли, по ихъ мнѣнію, было на похоронахъ «какъ слѣдуетъ». Помощникъ почтмейстера Вилинъ широко перекрестился, прикладывая персты ко лбу, груди и плечамъ, вздохнулъ и нагнулся къ капитану Пышкину, который осѣнялъ себя маленькимъ крестомъ, водя перстами на груди около орденовъ.
— Ѳадей Семенычъ, — шепнулъ Пышкину Вилинъ, — я вамъ простить не могу вчерашняго: при такой игрѣ вы меня безъ двухъ оставили…
— Я же извинялся, — отвѣтилъ Пышкинъ шопотомъ, — экій вы… Не хотите-ли съ кладбища на поминальный обѣдъ вмѣстѣ поѣдемъ, у меня извозчикъ.
— Нѣтъ, мы съ докторомъ условились, я съ нимъ поѣду.
Діаконъ Иванъ Евлампіевичъ возглашалъ ектенію. Кадило раскачивалось и позвякивало въ его рукахъ, выбрасывая клубы дыма отъ ароматнаго ладана.
Александръ Сергѣевичъ приподнимался со стула, чтобы молиться стоя, но сейчасъ же садился.
— Ишь, бѣдный, какъ убивается, — говорили въ толпѣ, — стоять не можетъ.
— Шутка-ли: столько лѣтъ вмѣстѣ прожили, да въ этакомъ счастьи-то, словно два голубя…
Вдова Чаева отошла на минутку отъ Александра Сергѣевича и поманила къ себѣ чиновника Митяева. Тотъ подошелъ.
— Господинъ Митяевъ, съѣздите узнайте, хорошо-ли тамъ Филевъ распоряжается?.. — Все ли отъ кухмистера принесли?.. Прикажите почталіонамъ Иванову и Моложеву, чтобы офиціантамъ помогли. Пусть Филевъ смотритъ, чтобы столъ накрыли какъ слѣдуетъ, и сейчасъ же оттуда возвращайтесь скажите мнѣ, все ли хорошо…
Хоръ минорными аккордами пѣлъ:
«Житейское море»…
— Вы пойдете на кладбище? — спрашивалъ Пышкинъ Вилина.
— Придется… Неловко иначе… Да и все равно некуда время дѣвать, пока все это кончится.
Отецъ Іона тоненькимъ дребезжащимъ голосомъ читалъ:
«Елика аще разрѣшите на земли, — будетъ разрѣшена и на небеси»…
Анна Александровна громко рыдала, припавъ къ гробу матери. Александръ Сергѣевичъ плакалъ и еле держался на ногахъ, сынъ его поддерживалъ.
— Теперь будетъ прощаніе съ тѣломъ и выносъ на кладбище. — сказалъ Розовъ Гусеву. — Пойдемъ-ка изъ церкви: душно здѣсь.
Хоръ пѣлъ:
«Идѣ-же нѣсть болѣзнь ни печаль, ни воздыханія».
На поминальный обѣдъ много собралось знакомыхъ и едва знакомыхъ. Въ передней Ивановъ и Моложевъ и два другіе почталіона съ ногъ сбились, принимая верхнюю одежду входившихъ и сваливая въ углу на сундукѣ, такъ какъ на вѣшалкѣ не было уже мѣста.
Въ той самой комнатѣ, гдѣ часа три назадъ лежала въ гробу хозяйка этой квартиры, теперь уже были сервированы длинные столы со множествомъ бутылокъ. Зеркало и двѣ олеографіи уже были освобождены отъ бѣлаго коленкора. Въ углу на кругломъ столѣ была накрыта закуска съ водкой и винами, Около этого стола собралась толпа мужчинъ и всѣ спѣшили выпить и закусить. Потомъ стали размѣщаться за столами. По серединѣ за почетнымъ столомъ сѣлъ вдовецъ Александръ Сергѣевичъ. Онъ прибодрился и старался быть радушнымъ хозяиномъ. Около Александра Сергѣевича помѣстилось духовенство; за тѣмъ же почетнымъ столомъ сѣли капитанъ Пышкинъ, докторъ Парфеновъ, нѣсколько старшихъ чиновниковъ съ орденами, Анна Александровна, вдова Чаева и еще нѣсколько дамъ въ траурѣ. За боковыми столами въ этой комнатѣ, а также за сервированнымъ столомъ въ сосѣдней комнатѣ, помѣстились остальные гости. У мужчинъ, уже выпившихъ и закусившихъ, лица приняли почти веселое выраженіе. Завязывались разговоры. Въ комнатахъ стоялъ гулъ отъ голосовъ. Офиціанты во фракахъ разносили блюда. Бутылки съ винами постепенно опорожнялись и разговоры становились оживленнѣе. Совсѣмъ почти не говорили о покойницѣ, каждый говорилъ о томъ, что ему интересно. Къ концу обѣда передъ сладкимъ, общее настроеніе было жизнерадостное и только Александръ Сергѣевичъ и Анна Александровна сидѣли съ печальными лицами. Вдова Чаева старалась казаться печальной. Многіе говорили не слушая и не заботясь о томъ, чтобъ ихъ слушали. Докторъ Парфеновъ уже порядочно подвыпившій пытался объяснить сосѣду своему капитану Пышкину:
— Обыкновенно я пью для поправленія психомоторныхъ центровъ, а вотъ такое опьяненіе — это уже состояніе повышеннаго самочувствія…
Капельмейстеръ Павелъ Павловичъ за сосѣднимъ столомъ громко говорилъ, никого не слушая:
— Пока моя жена кормитъ ребенка, ей бываетъ не до баловъ, а вотъ когда оставляетъ кормить…
Изъ общаго гула можно было разслышать только отдѣльныя фразы:
— Извините пожалуйста: у меня борзыхъ щенковъ не бываетъ лишнихъ, я зря не раздаю…
— А когда человѣкъ напивается, — наступаетъ разстройство координаціи движеній…
— И вдругъ зоветъ меня: «Митяевъ, — говоритъ, — покажите мнѣ книгу № 2»…
— Отецъ діаконъ, подвиньте-ка мнѣ вонъ ту бутылочку съ краснымъ ярлычкомъ… благодарю васъ…
— А нашъ полковникъ можетъ подрядъ два чайныхъ стакана водки выпить и никакого этого самочувствія…
— Совсѣмъ вы дома теперь не бываете, Глафира Максимовна. Два раза я къ вамъ заѣзжала мѣрку снять, а безъ васъ все не то…
Докторъ Парфеновъ говорилъ:
— Это все растительная, безсмысленная жизнь. Если молодой человѣкъ падаетъ, — надо поддержать… Отсутствіе разумнаго воспитанія, отсутствіе опредѣленныхъ ясныхъ идеаловъ, отсутствіе…
— Изъ-за пѣтуха три года судиться, кто это можетъ, кто этому повѣритъ?..
— А у насъ въ консисторіи…
— Михалъ Палычъ, вы мнѣ этого не говорите… я самъ не хуже васъ знаю!..
Вдругъ задвигали стульями, обѣдъ окончился. Стали всѣ подходить къ Александру Сергѣевичу благодарить. Рѣчновъ всѣмъ пожималъ руку и говорилъ:
— Извините.
Потомъ подходили благодарили дочь Рѣчнова, Анну Александровну. Сынъ Рѣчнова, Викторъ Александровичъ — въ сосѣдней комнатѣ допивалъ свой бокалъ вина. Стали креститься, когда духовенство совершало краткое богослуженіе. Во время богослуженія офиціанты разносили на подносахъ стаканы съ медомъ. Каждый присутствовавшій долженъ былъ взять себѣ стаканъ съ медомъ, котораго совсѣмъ не хотѣлось послѣ вкуснаго обѣда и вкуснаго вина; но таковъ обычай: похоронный обѣдъ запивать медомъ.
Молились, держа въ лѣвой рукѣ стаканъ съ медомъ, а правой крестясь.
Діаконъ Игнатій Филипповичъ провозгласилъ вѣчную память. Всѣ запѣли. Александръ Сергѣевичъ и Анна Александровна заплакали. Капитанъ Пышкинъ, раскраснѣвшійся отъ вина, съ грудью колесомъ, украшенной орденами и со стаканомъ меда въ рукѣ, закидывалъ голову кверху и пѣлъ громче всѣхъ; его щеки лоснились. Въ общемъ импровизированный хоръ получился довольно стройный. Всѣ, по обычаю, стали пить медъ.
Офиціанты гремѣли посудой и уносили бутылки.
Прошло около года. Я рѣдко встрѣчалъ Рѣчнова; онъ казался сумрачнымъ и задумчивымъ. Говорили, что онъ цѣлые дни проводитъ у вдовы Чаевой, потому-что дома ему невыносимо скучно. Говорили, что вдова Чаева, зная всѣ привычки Рѣчнова, умѣетъ ему во всемъ угождать. Не смотря на эти слухи, я былъ очень удивленъ, когда получилъ отъ Рѣчнова пригласительный билетъ на бракосочетаніе его съ Глафирой Максимовной Чаевой, имѣющее быть въ церкви св. пророка Иліи, а послѣ вѣнчанія — въ квартиру Глафиры Максимовны на обѣдъ.
Въ церковь я нѣсколько опоздалъ и явился когда уже новобрачные стояли передъ аналоемъ и надъ ихъ головами держали вѣнцы. Александръ Сергѣевичъ былъ въ своемъ парадномъ мундирѣ съ орденами. На серебряномъ шитьѣ его воротника вспыхивали блесточки, отражая свѣтъ паникадила. Усы его, вычерненные, были закручены кверху, это придавало Александру Сергѣевичу молодцоватый видъ. Однако онъ казался нѣсколько сконфуженнымъ, какъ будто неловко ему было теперь въ качествѣ новобрачнаго стоять на самомъ томъ мѣстѣ, гдѣ полгода назадъ стоялъ гробъ его первой жены. За то Глафира Максимовна, казалось, ликовала въ своемъ бѣломъ подвѣнечномъ нарядѣ. Ея сухія непріятныя черты были теперь озарены выраженіемъ полнѣйшаго довольства. Хоръ пѣвчихъ торжественно гремѣлъ радостныя свадебныя пѣснопѣнія.
Въ церкви было много народу. Въ толпѣ я замѣтилъ много знакомыхъ лицъ и между ними доктора Парфенова, капитана Пышкина и другихъ, которыхъ видѣлъ я здѣсь же, когда хоронили Дарью Ильинишну. Но не увидѣлъ я дочери Рѣчнова, Анны Александровны, ни ея мужа капельмейстера: они не пріѣхали на свадьбу отца. Не было въ церкви также и сына Рѣчнова, Виктора Александровича, этотъ молодой человѣкъ, послѣ похоронъ матери опять запилъ и скрылся куда-то изъ Ронска. Ко мнѣ подошелъ докторъ Парфеновъ и, добродушно улыбаясь, предложилъ:
— Поѣдемте вмѣстѣ пировать на свадьбу.
— Къ сожалѣнію, не могу, — отвѣтилъ я, — поздравлю новобрачныхъ въ церкви и сейчасъ-же уѣду.
Послѣ вѣнчанія былъ молебенъ о здравіи и благоденствіи новобрачныхъ. Діаконъ Игнатій Филипповичъ басомъ провозгласилъ:
— Болярину Александру Сергѣевичу и супругѣ его Глафирѣ Максимовнѣ — многая лѣта!
И пѣвчіе грянули, трижды:
— Многая лѣта!
Я протѣснился изъ церкви на улицу. Ясный весенній день клонился къ вечеру. Церковь стояла на высокомъ берегу рѣки. Теперь былъ широкій разливъ, покрывшій нижніе луга и казалось, что это не рѣка, а цѣлое огромное озеро и только торчавшія кое-гдѣ изъ воды верхушки кустарниковъ и деревья напоминали о томъ, что опять уйдетъ вода съ этихъ мѣстъ, рѣка войдетъ въ свое русло, луга опять зазеленѣютъ, покроются злаками и травой, и полевыми цвѣтами.
Всего только два мѣсяца прошло съ тѣхъ поръ, какъ видѣлъ я вѣнчаніе Рѣчнова съ его новой женой. Отъ Ронска уѣхалъ я далеко и ничто кругомъ не напоминало мнѣ ни этого города, ни его жителей. Я любовался нѣжной лазурью Неаполитанскаго залива, отдыхая подъ жаркимъ, яснымъ небомъ и слушалъ, какъ вѣчно веселые, не смотря ни на какую нужду, жители Сорренто пѣли свои, итальянскія пѣсни. И вдругъ меня окликнули по русски и назвали мое имя.
Ко мнѣ стремилась подъ руку съ мужчиной толстая дама, — богатая помѣщица изъ Ронска. Я былъ немножко знакомъ съ нею и съ ея мужемъ, но никогда не видѣлъ этого ея кавалера, красиваго брюнета. Дама познакомила меня съ нимъ: это былъ итальянскій артистъ-пѣвецъ. Заговорили мы съ дамой прежде всего о Ронскѣ.
— Ахъ, представьте, — сказала дама, — Рѣчновъ-то — Александръ Сергѣевичъ, — черезъ мѣсяцъ послѣ свадьбы померъ!.. Покушалъ сыру какого-то несвѣжаго… Получился какой-то гнилистый ядъ — и нельзя было спасти… А вдовушка его, представьте, — разыскала его сына, вытрезвила, нарядила и, говорятъ съ нимъ живетъ, — представьте… На Московской улицѣ каждый день гуляетъ, — подъ ручку!.. Представьте!.. Мы собираемся на Везувій… Вы тамъ были?.. Что, это вѣдь нисколько не опасно?..