НЕСБЫВШІЯСЯ НАДЕЖДЫ.
(Изъ разсказовъ на дачѣ).
[править]|
Даю за дочерью приданаго, низанья, и кузни, и платья. Постеля большая со изголовьемъ, наволоки червчатой камки, двѣ подушечки отласныя червчатыя съ травами золотивши, одѣяло отласъ золотной на соболяхъ, грива бархатъ серебряной. Бочка серебряная въ два ведра. Данная XVIII-го вѣка.
|
I.
[править]Съ сѣвера еще не тянулись станицы перелетныхъ птицъ. Стояла рабочая пора. Вечерніе лучи солнца еще жгли темя земли.
Богатый негоціантъ нашъ, Михаилъ Михайловичъ фон-Шиллингъ пріѣхалъ домой, въ далекое Сущово, ранѣе обыкновеннаго, и отправился прямо въ кабинетъ жены, Августы Карловны.
Первый мужъ ея, Михаилъ Ивановичъ Сидоровъ, велъ обширную торговлю въ Ригѣ и остзейскихъ губерніяхъ; познакомился съ Августой Карловной, предложилъ ей свою руку и все состояніе. Августа Карловна въ то время славилась красотою въ цѣломъ краю; она приняла исканія богатаго москвича. Плодомъ этого брака была одна только дочь, Варвара Михайловна. Дѣвочка росла быстро; нрава была раздражительнаго; рѣшительная, твердая. Отецъ, однако, недолго наслаждался семейнымъ счастіемъ: холера прекратила его дни. Въ послѣднія минуты жизни онъ успѣлъ сдѣлать духовное завѣщаніе, по которому отказывалъ домы въ Москвѣ и всѣ денежные капиталы своей супругѣ, съ тѣмъ, чтобы она выдала дочери въ приданое триста тысячъ рублей. Кромѣ того оказался еще билетъ на значительную сумму, положенную въ сохранную казну въ день рожденія Варвары Михайловны, и записка, чтобы выдать ей деньги съ процентами въ день свадьбы въ такомъ случаѣ, ежели будетъ почтительна къ матери и выйдетъ замужъ согласно съ ея волею. Огорченная потерею мужа, молодая тридцати-лѣтняя вдова возненавидѣла родной городъ и переѣхала въ древнюю столицу, гдѣ сначала поселилась за Москвой-рѣкой въ одномъ изъ оставленныхъ мужемъ домовъ; но жизнь тамъ ей не понравилась. На нее наводили тоску запертыя въ пять часовъ вечера ворота въ купеческихъ домахъ и лай спущенныхъ съ цѣпи сторожевыхъ собакъ. Поэтому она приказала отдѣлать вновь домъ въ Сущовѣ, куда и переѣхала. Скоро наши сущовскія дамы радушно приняли ее въ свой кругъ и жизнь потекла тихо, незамѣтно, беззаботно. Между тѣмъ слухи о богатствѣ Августы Карловны росли и внѣ Сущова; въ домѣ ея появились свахи, и изъ всѣхъ искателей она выбрала Михаила Михайловича фон-Шиллинга. Онъ родился въ Москвѣ, и въ то время не былъ уже первой молодости, но сохранилъ еще слѣды красоты; велъ значительную торговлю акціями и разными бумагами; умѣлъ пріобрѣсть расположеніе вдовы. Вскорѣ послѣ перваго знакомства, все Сущово было приглашено къ нимъ на великолѣпную свадьбу.
Варварѣ Михайловнѣ было 14 лѣтъ, когда они поселились въ Сущовѣ; она отлично говорила по-нѣмецки и по-французски. Съ ними пріѣхала и англичанка, миссъ Бурнъ, а потомъ приглашены были лучшіе мѣстные учителя. Для всеобщей исторіи Августѣ Карловнѣ рекомендовали студента послѣдняго курса, Павла Николаевича Гринева. Отецъ и мать его умерли, оставивъ сыну небольшое имѣніе въ одной изъ приволжскихъ губерній. Гриневъ надѣялся выдти изъ университета кандидатомъ и думалъ въ теченіе двухъ лѣтъ приготовиться къ экзамену на магистра. Чтобы не истощать своихъ доходовъ, которыми онъ уплачивалъ долги, лежавшіе на имѣніи, и имѣть больше средствъ на покупку книгъ, онъ рѣшился давать уроки. Гриневъ былъ высокаго роста; глаза у него были черные; взглядъ его возбуждалъ сердечную симпатію; все лицо его дышало естественнымъ добродушіемъ. Сначала изъ видовъ пользы для себя онъ принялъ предложеніе давать уроки Варварѣ Михайловнѣ; потомъ рѣзкій, нетерпѣливый, но добрый характеръ дѣвочки его заинтересовалъ; онъ поставилъ себѣ задачею развить этотъ характеръ и, казалось, успѣвалъ въ этомъ. Въ то же время онъ не оставлялъ и своихъ занятій: выдержалъ экзаменъ на магистра, но все-таки продолжалъ давать уроки исторіи и поэзіи. Лѣта шли между тѣмъ: Варвара Михайловна сдѣлалась невѣстой. Хотя между учителемъ и ученицей родилась симпатія — оба смотрѣли на жизнь почти одинаково; но Гриневъ зналъ, что она богата, что ей мать пріищетъ болѣе блестящую партію. Поэтому онъ и прекратилъ свои занятія и года полтора назадъ уѣхалъ въ свою деревню заводить новое хозяйство. Даже и сплетенъ по этому случаю было въ Сущовѣ очень мало, да и тѣ замолкли. Только Маша, горничная Варвары Михайловны, часто разговаривала съ нею о молодомъ учителѣ. Но изрѣдка онъ давалъ о себѣ знать бывшей ученицѣ и ея матери и часто писалъ къ одному изъ друзей покойнаго отца, Василью Ивановичу Величкину. Онъ былъ старше Гринева, служилъ давно въ какой-то палатѣ, любилъ его безъ души, называлъ своимъ другомъ, хотя Гриневъ противъ этого возражалъ, что онъ молодъ и ему въ друзья не годится. Тѣмъ неменѣе переписка у нихъ была постоянная. Часто и Варвара Михайловна просила Величкина написать что-нибудь бывшему учителю.
Въ такихъ отношеніяхъ находились всѣ эти лица до того вечера, когда Михаилъ Михайловичъ, по пріѣздѣ домой, затворился съ Августой Карловной въ кабинетѣ.
— На дняхъ въ клубѣ, началъ Михаилъ Михайловичъ: — я познакомился съ графомъ Евгеніемъ Егорычемъ Скалинскимъ и собралъ о немъ и его состояніи положительныя свѣдѣнія. Сегодня онъ обратился ко мнѣ съ разговоромъ, что нѣсколько разъ видѣлъ тебя и Варвару Михайловну на гуляньяхъ и желалъ бы ближе съ нами познакомиться.
— Я не прочь отъ этого. Намъ также указывали графа знакомые: человѣкъ еще нестарый, былъ красавецъ и теперь можетъ нравиться.
— Что намъ въ его красотѣ! Изъ разговоровъ его можно было понять, что онъ хочетъ съ нами породниться.
— Онъ, графъ Скалинскій, хочетъ жениться на Варѣ?
— Да отчего бы и не такъ? У него есть деревни и заводы. Конечно, все это заложено и просрочено. Но получивъ деньги въ приданое за женою, онъ можетъ ихъ выкупить и даже перевесть на имя Варвары Михайловны.
— Что же, у него есть карета съ гербомъ? Ты видѣлъ его гербъ?
— Что-то такое нарисовано на дверцахъ, да, кажется, карета наемная.
— Не можетъ быть! Единорогъ, медвѣди, пушки?
— Львы, матушка, львы, вспомнилъ: по два на сторонѣ. Онъ пріѣхалъ сюда на время: жилъ въ Петербургѣ, служилъ въ гвардіи, былъ заграницей, потомъ переѣхалъ въ деревню.
— Какая тамъ должна быть скука послѣ заграничной жизни! Мы тогда переѣдемъ въ Петербургъ, Мишель?
— Посмотримъ, что еще будетъ? Тебѣ эта партія нравится; прежде не хотѣла и слышать о замужствѣ дочери.
— Какой ты смѣшной! кто были женихи! у меня будетъ дочь графиня; мы въ ея каретѣ будемъ ѣздить въ оперу, въ собраніе. Ты графа непремѣнно привози завтра; куй желѣзо, пока горячо, говаривалъ мой покойникъ Михаилъ Ивановичъ.
— Графа я просилъ пріѣхать завтра утромъ; но что скажетъ Варвара Михайловна?
— А ей что противъ насъ сказать? Вѣдь Михаилъ Иванычъ все оставилъ мнѣ и назначенныя ей въ приданое деньги у тебя въ оборотѣ; такъ если она пойдетъ противъ нашего желанія… Да, нѣтъ; этого никогда не случится.
— А кстати, что Гриневъ?
— Ничего. Возьми вотъ, прочти, что онъ пишетъ ко мнѣ. Устроилъ новое хозяйство; денегъ мало; но за то рощи развелъ, садъ, собирается жениться.
— Варвара Михайловна, кажется, была къ нему очень расположена: они и теперь переписываются.
— Очень расположена! Вѣдь она была ребёнокъ; какое же тутъ можетъ быть серьёзное расположеніе! Просто, нравился; молодой человѣкъ онъ добрый, очень недуренъ собою, но бѣденъ: Варѣ не пара.
— О чемъ же они ведутъ переписку?
— Онъ въ деревнѣ читаетъ всякія книги; такъ просилъ меня позволить писать къ Варѣ, какія изъ нихъ ей читать.
— И ты сама позволила имъ писать другъ къ другу?
— И будто ты не зналъ? Варя мнѣ всегда читаетъ его письма. Еще недавно онъ ей писалъ, что аллеи изъ клена насадилъ, лодки на пруду завелъ, рабочихъ выучилъ пѣть; сюда бы пріѣхалъ, когда бы не рабочая пора.
— Но другихъ писемъ у нихъ не было?
— Какъ тебѣ нестыдно, Михаилъ Михайловичъ, подозрѣвать Варю: то-то неродная дочь. Станетъ она отъ меня что-нибудь скрывать.
— Когда такъ, то я, немедленно послѣ визита графа Скалинскаго, приступлю къ объясненіямъ; а пріобрѣсть согласіе Варвары Михайловны будетъ зависѣть отъ тебя, милый другъ.
— Ея согласіе! Но я впередъ даю за нее слово.
— Не ручайся! Мало ли какіе бываютъ случаи.
— Даю тебѣ мою руку, что Варя согласна выйти замужъ за графа.
— Тѣмъ лучше, тѣмъ лучше, но она можетъ тебя и не послушать.
— Меня-то не послушать! Да вѣдь я ей добра желаю; она — мое созданіе!
— Такъ что же, что созданіе? У нея можетъ быть своя привязанность.
— Да ты хочешь меня разсердить, что ли? Я бы посмотрѣла, какъ она откажется отъ денегъ? Она понимаетъ, что безъ нихъ человѣкъ никуда не годится.
— Ужь и понимаетъ! У нея все было готовое; а Гриневъ, пожалуй, еще натолковалъ, что деньги — пустяки, а главное — чувства, любовь.
— Напротивъ, я отъ нихъ постоянно слышала, что съ деньгами всего можно достигнуть.
— Что правда, то правда; совершенно практическій взглядъ. Но вѣдь у графа Скалинскаго денегъ нѣтъ, а имѣніе заложено.
— Такъ онъ за то графъ! У Вари есть деньги; какъ ей не идти за него?
— Ты отвѣчаешь за это; иначе я его не приму.
— Отвѣчаю. Развѣ я ей не родная мать, что не могу позаботиться о счастіи ея жизни. Она образована, умна, себя не уронитъ. Дочери наши вовсе не такъ воспитываются, чтобы идти противъ воли родителей.
— Мнѣ кажется, что именно ея воспитаніе было немного несообразно.
— И видно, что она тебѣ падчерица! Учителей брали самыхъ лучшихъ; ихъ рекомендовалъ его превосходительство Степанъ Петровичъ; самъ часто разспрашивалъ Варю, когда пріѣзжалъ къ намъ обѣдать. Онъ оставался очень доволенъ ея христіанскимъ образованіемъ.
— Слѣдовательно, дѣло это рѣшеное. Вѣроятно, графъ поспѣшитъ свадьбой.
— И къ чему откладывать? Послѣ поста мы ее и съиграемъ.
— Конечно, послѣ поста; меньше мѣсяца; раньше не успѣемъ, и Гриневъ едва ли въ это время пріѣдетъ.
— Если онъ и пріѣдетъ, то мы его пригласимъ раздѣлить нашу радость. Попроси, однако, ко мнѣ Василья Иваныча Величкина. Если у нихъ съ графомъ будетъ рѣшено, то мнѣ надобно будетъ переговоритъ объ одномъ дѣлѣ.
— О какомъ это? У тебя есть отъ меня секреты?
— Есть одинъ. Тебѣ извѣстно, что Величкинъ занимался дѣлами покойнаго Михаила Иваныча.
— Остался ему долженъ?
— Гдѣ ему быть должнымъ!
— Такъ это до меня не касается. Я ему передамъ твое желаніе. А на счетъ Варвары Михайловны я могу бытъ покоенъ?
— Сколько разъ еще повторять! Послѣ визита графа я ей объявлю, что это — женихъ, котораго мы ей выбрали.
— Но если она тебя будетъ просить…
— Просить? Развѣ меня матушка просила, когда отдавали за Михайла Иваныча?
— Ты была тогда очень молода.
— Свадьбу отложили на полгода: лѣта не вышли. Состоянія у насъ не было никакого; матушка сказала: «вотъ тебѣ женихъ», и насъ помолвили. Нѣмецкаго во мнѣ только и осталось почти одно имя. Мы жили, какъ русскіе, и хорошо жили. А безъ денегъ, что бы я была?
— Но для молодой дѣвушки важно имѣть хорошаго руководителя.
— По твоему мнѣнію, я дурной, что ли, руководитель: не съумѣю указать, гдѣ ея польза, гдѣ выгода и какъ ей должно будетъ держать себя въ свѣтскихъ гостиныхъ? Слава-богу, не въ глуши, а въ Сущовѣ живемъ! Я ей могу быть полезною и въ салонахъ. Своими возраженіями ты хочешь меня вывести изъ терпѣнія.
— Не имѣю никакого намѣренія; но замѣчу, что ты всегда исполняла не только ея желанія, но и прихоти.
— А ты развѣ ихъ не исполнялъ, вспомни! Что бы Варя у тебя ни попросила, ты первый обращался ко мнѣ, что необходимы ей и шуба, и блонды, и платья, и…
— Нельзя же было отказать: она съ такой привѣтливостью меня проситъ.
— Поэтому ты боишься говорить съ нею о женихѣ; а еще мужъ! Робѣетъ передъ дѣвочкой.
— Я съ своей стороны переговорю съ графомъ.
— Да ты смотри, Мишель, чтобы онъ не отказался.
— Ему деньги нужны; не откажется.
— Однако, въ руки ему ихъ не давай; пусть будутъ у Вари, чтобы ее больше любилъ. Онъ старше Вари, такъ пусть смотритъ изъ ея рукъ. У нея есть свой характеръ; своебывчива.
— Это и заставляетъ меня сомнѣваться…
— Да въ чемъ сомнѣваться-то, когда я дала тебѣ слово? Вѣдь средствъ у меня много: не дамъ приданаго; можно будетъ и пригрозить. Не знаю, кто бы меня не послушался?
— Лаской и просьбами изъ тебя все можно сдѣлать.
— Ты по себѣ судишь, Мишель; но гдѣ я вижу прямое счастіе своей дочери, тамъ слабости мѣста быть не можетъ: тамъ я поставлю на своемъ! Поговоримъ же о пріѣздѣ жениха и о приданомъ. Кромѣ матери никто не укажетъ лучшей, прямой дороги къ счастію для своихъ дѣтей.
II.
[править]Жертвъ искупительныхъ проситъ.
Не вѣрьте, однако, государи мои, чтобы сосна, стоящая вѣхою на дорогѣ, имѣла жизнь. Она васъ обманетъ: жизни въ ней нѣтъ; она — только указатель пути, у нея только попрежнему зеленѣетъ игла. Но появится весеннее солнце, иглы спадутъ, и призракъ жизни исчезнетъ. А жаль: ее молодую подрубили; старыхъ сосенъ не берутъ на вѣхи для дороги, на распутья: онѣ пережили свое время и гордо возносятъ свою верхушку къ далекому небу. А что толку въ этой гордости? Дерево доросло до того, что стаю выше другихъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ ушла и молодость, и все, что волновало жизненныя силы. Идите же вы, годы, своей чередою, тихо, безмятежно; проноситесь и вы, бури, безъ слѣда, мимо старыхъ деревьевъ. Къ чему вамъ нарушать обычное теченіе соковъ? зачѣмъ натрясать созданіе до самаго корня? зачѣмъ нарушать тишину и спокойствіе дикаго прозябанія? Да и вынесетъ ли старая сосна грозную бурю? Буря нужна, буря плодотворна только молодой душѣ, которая съ радостью принимаетъ каждый ударъ, съ насмѣшливой улыбкой смотритъ на распоряженія судьбы и съ полной вѣрою въ свою силу вызываетъ ее на бой. Твердыя натуры всегда остаются побѣдителями: ихъ не устрашаютъ внѣшнія силы, въ чемъ бы онѣ ни проявились: въ видѣ ли китайскихъ обрядовъ и церемоній и законовъ Ману, или въ образѣ сплетенъ и предразсудковъ. И сколько въ самомъ дѣлѣ отрады — быть только себѣ обязану счастіемъ? сколько тутъ душевнаго наслажденія, высокаго эгоизма? А безъ нихъ нѣтъ полнаго счастія; безъ нихъ не будетъ той мощи, которая нужна для того, чтобы покорить всякое сердце. Передъ этой-то нравственной силой является невольное благоговѣніе. Передъ ней нестыдно преклонить колѣна; ей съ восторгомъ можно отдать и свою душу, въ которую она вложитъ новую искру, обновитъ ее своимъ величіемъ и твердою стопою поведетъ къ цѣли. При этомъ не можетъ быть сомнѣнія: здѣсь путь къ истинному счастью, котораго ничто отнять не можетъ, потому что всюду, во всякое время останется сознаніе собственнаго достоинства. Его не отниметъ никакая брошенная изъ-за угла клевета, никакое мандаринское, отжившее или отживающее свой вѣкъ понятіе или предразсудокъ. Конечно, при этомъ должна быть борьба за человѣческое право, за право свободы выбора; но вѣдь въ этой, борьбѣ, л;изнь со всѣми ея красотами и тревогою; во время борьбы выработываются характеры; чище становится святое чувство; глубже идетъ каждая дума; даже поцалуй бываетъ крѣпче, продолжительнѣе. Умѣйте только обращаться съ такъ настроеннымъ инструментомъ; но если у васъ нѣтъ знанія для этого, то лучше не берите его въ свои руки: онъ издастъ одни фальшивые, дикіе аккорды; гораздо лучше отдать его тому, кто съумѣетъ извлечь изъ него стройные, мелодическіе звуки, найдетъ въ нихъ себѣ наслажденіе, не станетъ заботиться о томъ, согласно ли такое владѣніе съ придуманными законами музыки. Вѣдь тутъ — сила, тутъ — увлеченіе; тутъ нѣтъ мѣста ничему отжившему и умершему. Оставьте же мертвымъ погребать мертвыхъ; рвите не на словахъ только тѣ нелѣпыя путы, которыми съ малолѣтства привыкли насъ обвязызать; не робѣйте передъ трудностями, переходите чрезъ эти баррикады, когда впереди у васъ полное счастіе, когда раздаются въ душѣ звуки любви и веселья, когда она проситъ воссторга.
— Возьмите мою карточку, Павелъ Николаичъ, и вотъ вамъ мои поцалуи, говорила Варвара Михайловна Гриневу, только что пріѣхавшему изъ своей деревни. — Вы будете у меня на свадьбѣ?
— Такъ это правда? спросилъ онъ, принимая дары: — вы правду мнѣ написали, что идете замужъ за графа Скалинскаго?
— Видите, какъ это случилось: мои вотчимъ, какъ вамъ извѣстно, былъ моимъ опекуномъ. Торговыя дѣла его шли неудачно; акціи падали; деньги, назначенныя мнѣ въ приданое, онъ пустилъ въ оборотъ; часть изъ нихъ у него какъ-то истратилась. Михаилъ Михайлычъ началъ пріискивать мнѣ жениха и, какъ я слышала, съ нимъ сторговался объ этихъ недостающихъ деньгахъ.
— Но вѣдь это возмутительно, перебилъ Гриневъ. — Почему вы соглашаетесь идти замужъ? почему вы не потребовали себѣ свободы въ выборѣ?
— Я больше сдѣлала: я говорила вотчиму, что буду довольна тѣмъ, что мнѣ дастъ матушка, лишь бы не принуждали къ этому браку; я не хотѣла и знать о растраченныхъ деньгахъ.
— Почему же родные ваши нашли необходимымъ этотъ бракъ?
— Тутъ есть что-то темное, чего я еще не могла понять, но вотъ выводъ изъ моихъ наблюденій: вамъ хорошо извѣстно, что матушка въ полномъ распоряженіи у Михаила Михайловича; онъ наотрѣзъ мнѣ отказалъ; самъ и говорить не хотѣлъ: все ссылался на матушку. Ей онъ натолковалъ, что я составлю блестящую партію; а для нея карета съ гербомъ — выше всего.
— Вамъ-то что за дѣло до герба и кареты? Если въ мое отсутствіе у васъ никого не было ближе меня, то вы могли догадаться, что я васъ люблю; вы сами немного меня любили?
— Я! немного? Для кого же я отказывалась отъ партіи? Но они мнѣ отвѣтили, что иначе ничего не дадутъ; сдѣлаютъ меня нищею; а вы знаете, я привыкла къ комфорту, къ удобствамъ; для меня нужна спокойная мебель, мнѣ необходимы горничныя, наряды…
— Господи, что же она говоритъ о любви! Тряпки ей нужны!…
— Нѣтъ, Павелъ Николаичъ, мнѣ нужна жизнь безъ недостатковъ — жизнь, полная счастья, и я ея достигну! У графа Скалинскаго есть земли и заводы; правда, все это заложено; однако, на мои деньги ихъ можно выкупить и жить еще хорошо.
— Какъ не жить! И это вы называете любовью? Конечно, въ замѣнъ титула, земель и всякихъ заводовъ въ настоящее время я почти ничего не могу вамъ предложить. Но и моя жизнь началась только съ того времени, когда я ближе васъ узналъ; только съ того времени я сталъ думать о пріобрѣтеніи, о хозяйствѣ, о деньгахъ. И я также буду ихъ имѣть, какъ вы свою счастливую жизнь.
— Вотъ у васъ и желчь закипѣла, Павелъ Николаичъ. А зачѣмъ же я отдала вамъ свой поцалуй? Для чего?
— Да такъ, изъ прихоти. Вамъ, Варвара Михайловна, онъ ничего не стоилъ. Вы не подумали, что я васъ глубоко уважаю, что съ вами были связаны всѣ мои мечты и думы, что вы разбиваете ихъ, что отнимаете мое достояніе.
— Вы раздражены: я — отнимаю? Напротивъ, развѣ я вамъ позволяла когда нибудь цаловать даже мою руку?
— Что жь изъ этого? Я не скрывалъ отъ васъ моихъ чувствъ; я ничего не хотѣлъ просить у васъ до времени, какъ не хотѣлъ говорить съ Августой Карловной, пока не буду въ состояніи ввести васъ къ себѣ въ хорошо устроенный домъ, чтобы не подумали, будто мною руководило корыстолюбіе. Я жилъ надеждою.
— Вотъ вамъ и наказаніе, Павелъ Николаичъ, за вашу гордость, за вашу жизнь только надеждою. Теперь — поздно: я дала слово, и вы скоро получите приглашеніе ко мнѣ на свадьбу. Я васъ жду (довольно, довольно: у меня руки будутъ красны). Перемѣнить ничего нельзя въ ихъ распоряженіяхъ: я не хочу слышать отъ нихъ упрековъ, я не хочу новыхъ сценъ. Видите, какъ я тверда. Пріѣдете на свадьбу?
— А что я тамъ буду дѣлать? Къ чему мнѣ васъ видѣть въ чужихъ рукахъ?
— Я хочу, чтобы вы были въ церкви! (Сейчасъ, Маша: скажи, что собираюсь). До свиданья, Павелъ Николаичъ, въ церкви.
— Хорошее, нечего сказать, очень хорошее свиданье!
— Перестаньте, Павелъ Николаичъ: у васъ поднимается опять желчь.
— Пускай ее; отъ этого горя никому не прибудетъ.
— Но я вамъ. Павелъ Николаичъ, не говорю: «прощайте»; я не разстаюсь съ вами пока; меня только ждутъ…
— Еще минуту… Мнѣ бы запомнить эту улыбку, эту грустную улыбку сквозь слезы! Мнѣ бы хотѣлось сохранить въ памяти блескъ вашихъ голубыхъ глазъ; когда бы снились мнѣ ваши свѣтлые волосы. О, какъ я думалъ цаловать ихъ въ тишинѣ ночи, тайкомъ даже отъ тебя…
— Ты? Развѣ, Поль, я тебѣ сказала — ты? Господи, какой ты странный: слова замерли! (Маша, ты не смотри на него, я ему позволяю цаловать локонъ; но потомъ ты всѣ волосы спрячь, подъ сѣтку). Что, Поль, тебѣ теперь легче?
— Нѣтъ, Варя, нелегко! А вѣдь я тебя только самъ съ собой называлъ Варей; это — моя мечта… Тебя другой имѣетъ право такъ называть; ты — не моя, Варя. Зачѣмъ же ты это сдѣлала? Зачѣмъ дала такое тяжелое бремя, для чего подняла такую бурю въ душѣ?
— Затѣмъ, что я сама слишкомъ много страдала (Маша, скажи имъ, что послѣдніе волосы убираю). Затѣмъ, Поль, чтобы ты хотя немного былъ счастливъ.
— Да гдѣ же, Варя, это счастье? Я бы, по крайней мѣрѣ, думать, что ты довольна своей судьбой. Мнѣ было бы отрадно знать, что твое желаніе исполнилось; ты по любви выходишь замужъ.
— Я и такъ изъ любви это дѣлаю. Я исполняю законъ и завѣтъ моего втораго отца и матери; въ другой разъ я была бы не въ состояніи выслушать проклятій, которыми грозили.
— Такъ и они были, мой бѣдный другъ?
— Но прошли. И все-таки я жила: родные не могутъ отнять моего чувства; я преклонилась передъ необходимостью; они ничего не могутъ сказать противъ меня. Но я объяснила имъ, что ты сегодня ко мнѣ пріѣдешь, такъ пусть насъ не тревожатъ. Матушка, однако, очень долго упрашивала вотчима; онъ едва на это согласился, и сколько разъ они присылали Машу! Я все тебѣ сказала, что хотѣла (Маша, прячь волосы); все сказала… Не грусти же, Поль; пріѣзжай непремѣнно въ церковь на свадьбу. Мнѣ бы хотѣлось, чтобы родной по душѣ взглядъ встрѣтилъ меня послѣ вѣнца. Мнѣ необходима твердость.
— Да у меня ея нѣтъ.
— Какъ, нѣтъ? Не ты ли меня сдѣлалъ такою? Помнишь наши разговоры, помнишь? Ты еще говорилъ, что любовь приходитъ однажды, вдругъ, и остается навсегда, что это — самое высокое чувство: она заставляетъ умирать за своего друга. Но посмотрю я, скоро ли ты меня забудешь.
— Забвенья, Варя, не далъ Богъ, ты вспомни. И къ чему мнѣ оно, когда у меня есть настоящія минуты; ихъ достанетъ мнѣ долго на мою деревенскую жизнь.
— Повѣрь, Поль, мало будетъ. Ты забудешь свою застѣнчивость, и…
— Не говори этого. Если бы она не была въ основѣ моей натуры, развѣ я бы давно не высказалъ тебѣ, какъ ты мнѣ дорога и сколько я тебя люблю?
— Будто и любишь? Зачѣмъ же не хочешь пріѣхать на свадьбу, когда я прошу?
— Я пріѣду въ церковь…
— Отлично, отлично! До свиданья, Поль, въ церкви…
Онъ не понялъ, онъ долго еще стоялъ и глядѣлъ вслѣдъ за убѣжавшей Варварой Михайловной; а на его щекѣ горѣлъ жгучій поцалуй. Когда же взглядъ его упалъ на пустое кресло и забытый платокъ — онъ схватилъ и сталъ его цаловать. Глухихъ, безъ слезъ, рыданій, казалось, никто не слыхалъ.
III.
[править]Когда Варвара Михайловна входила въ гостиную, гдѣ собрались ея родные и женихъ, графъ Скалинскій, никто изъ нихъ не замѣтилъ слѣдовъ ея волненія. Только нервная дрожь говорила внимательному наблюдателю о внутреннемъ состояніи Вариньки; да во взорѣ можно было подмѣтить рѣшительность, гордость и презрѣніе, когда она здоровалась съ присутствовавшими.
— Наконецъ, мы можемъ составить полный семейный совѣтъ, говорилъ Михаилъ Михайловичъ: — и назначить день свадьбы. Какъ вы полагаете, графъ?
— По мнѣ, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше; какъ угодно будетъ рѣшить Варварѣ Михайловнѣ.
— Все равно, когда бы ни назначили.
— Позвольте, перебилъ графъ: — нужно время для приглашенія: дня три-четыре. Сегодня у насъ 22, такъ 26 или 27 августа. Вы согласны, Варвара Михайловна?
— Совершенно.
— Но, графъ, вы забываете, что надобно еще составить пригласительные билеты, напечатать, разослать, самимъ намъ съ Августой Карловной съѣздить къ нѣкоторымъ знакомымъ.
— Все это, Михаила Михайлычъ, успѣется. Билеты будутъ готовы къ восьми часамъ утра, и въ теченіе дня разосланы.
— А хлѣбъ я прикажу приготовить Шуберту. Но, кто же будетъ на свадьбѣ? Изъ вашихъ родныхъ, графъ, кого вы ждете?
— Изъ Нижняго — сестру; изъ деревни пріѣдетъ братъ, Боринька; онъ у меня шаферомъ. Изъ здѣшнихъ будетъ княгиня Сибирская со внучкой, княжна Наталья Юрьевна съ тётушкой; княгиня Вронецкая съ мужемъ, если воротятся изъ деревни; графиня Аграфена Арсеньевна съ мужемъ и дочерью и многіе другіе съ семействами, кого я уже приглашалъ; ждутъ, когда будетъ назначенъ день свадьбы.
— Съ нашей стороны будутъ: генералъ Дрешернъ; баронъ фон-Шнелль; генералъ, онъ, правда, статскій совѣтникъ, Иванъ Александровичъ; его превосходительство Степанъ Петровичъ, извѣстный человѣкъ, имѣетъ звѣзду; онъ скажетъ намъ рѣчь, спичъ. Молодыхъ же людей у насъ немного.
— О нихъ, Августа Карловна, не безпокойтесь. Я уже пригласилъ графа Ивана Ильича и всѣхъ гвардейцевъ, которые здѣсь адъютантами; они будутъ. Для Варвары Михайловны надобно побольше demoiselles de noce. Если нужно, то матушка пригласитъ.
— Я думала объ этомъ и насчитала десять: Надя, Соня, Даша…
— Такъ вы ихъ и пригласите на 26 число. Неправда ли, 26-го свадьба? Вамъ предстоитъ много хлопотъ, графъ; прощайте.
— Вы уже удаляетесь, прелестная Варвара Михайловна; а я съ вами не успѣлъ сказать ни одного слова.
— Напротивъ; мы очень многое даже рѣшили. Вамъ времени терять нельзя.
— Да, да, очаровательная моя невѣста. Итакъ, прощайте: вы уходите?
— И хорошо сдѣлали, прибавилъ Михаилъ Михайловичъ, когда она вышла съ матерью. — Вы замѣтили, милый графъ, что она ускорила однимъ днемъ свадьбу? Но къ дѣлу: рѣшите вопросъ, какъ писать пригласительные билеты: отъ вашего и ея имени, или отъ моего и Августы Карловны?
— Дѣйствительно, важный вопросъ. Отъ моего и ея имени? Что вы на это скажете, а? Графъ Евгеній Егорычъ Скалинскій и Варвара Михайловна фон-Шиллингъ?
— Сидорова, графъ. Она мнѣ падчерица, какъ вы знаете; ея фамилію вы записали, когда хотѣли писать къ своимъ роднымъ о женитьбѣ. Ея отецъ былъ извѣстный негоціантъ въ остзейскихъ провинціяхъ. Онъ тамъ и женился на Августѣ Карловнѣ, которой оставилъ все свое имѣніе, болѣе мильнона.
— Такъ какъ же вы думаете, Михаилъ Михайловичъ, а? Не лучше ли отъ вашего имени, или отъ имени Августы Карловны? Что же мнѣ писать? я — человѣкъ заѣзжій.
— Конечно, конечно. При томъ слѣдуетъ ли написать «покорнѣйше просятъ», или «имѣютъ честь покорнѣйше просить». Мы, вотъ сейчасъ и напишемъ: повремените минуту, любезнѣйшій графъ.
Когда настоящій важный предметъ былъ рѣшенъ и пригласительные билеты были переписаны, графъ заговорилъ о приданомъ
— Вамъ, графъ, отвѣчалъ Михаилъ Михайловичъ: — въ день свадьбы утромъ я вручу двадцать-пять тысячъ, какъ приказала Варвара Михайловна. Остальныя двѣсти тысячъ были въ банковыхъ билетахъ; но, но ея приказанію, размѣнены на наличныя деньги и остаются неприкосновенными.
— Но какъ же вы, Михаилъ Михайловичъ, говорили, что всѣ деньги, если не утромъ въ день свадьбы, то на другой поступятъ въ мое распоряженіе?
— Да они и поступятъ. Развѣ вы не видите, что она велѣла приготовить наличныя деньги, что сама ускорила вожделѣнный для насъ день, что къ вамъ весьма сильно расположена.
— Но какъ же, однако? Что же такое, Михаилъ Михайловичъ? Вы знаете, къ свадьбѣ были издержки; конечно, у меня есть деревни и заводы; но ныньче доходы не прежніе! Нѣтъ, какъ же такъ?
— Графъ, деньги — ея; она мнѣ дала приказаніе, и я отъ него не отступлю.
— Однако, это безчеловѣчно, Михаилъ Михайловичъ. Вамъ извѣстно, что мнѣ немедленно нужно пятьдесятъ тысячъ рублей. Иначе — вы поймете, я неслужащій.
— Очень, очень понимаю, любезный графъ, ваше стѣснительное положеніе; но какъ же быть? Вы получите вдругъ двадцать-пять тысячъ, а тамъ отъ васъ будетъ зависѣть воспользоваться всѣмъ остальнымъ. Вы можете понять, что характеръ у Варвары Михайловны твердый, что дѣвушка она молодая, хочетъ одной любви. И это очень натурально, очень естественно съ ея стороны. Жизнь ея обезпечена въ матеріальномъ отношеніи; а при этомъ непремѣнно разъиграются фантазіи; молодая кровь закипитъ: подавай намъ горячую любовь, ревность, и всякія ненужныя, лишнія чувства.
— Все это хорошо, Михаилъ Михайловичъ; но отъ этого мнѣ никакъ не легче.
— Напротивъ, напротивъ, графъ. Варвара Михайловна васъ горячо любитъ (деньги-то размѣняла, конечно, для васъ); воспользуйтесь этой любовью: она вамъ не только половину, но все, все отдастъ. У нея характеръ Августы Карловны, а та отдала же мнѣ все свое состояніе. Войдите въ душу къ Варварѣ Михайловнѣ.
— А вы думаете, это легко? Я вотъ сколько времени ей льщу и — ничего, то есть ровно ничего не выходитъ. Между тѣмъ, извѣстно, что женщины болѣе всего склонны къ лести; имъ какую угодно скажи безобразную лесть, непремѣнно новѣрятъ, лишь бы она относилась до ихъ красоты, любезности, даже кокетства. Съ Варварой Михаиловной не то: я, напримѣръ, ей говорю, что она очаровательна, какъ сама богиня красоты. А она отвѣчаетъ, что это сравненіе устарѣло, пережило вѣка. Я говорю, что она одѣвается съ такимъ вкусомъ, какъ никто — она отвѣчаетъ: «я одѣваюсь съ такимъ вкусомъ, какъ и всѣ, кто его имѣетъ.» Послѣ этого можно ли что нибудь возражать?
— Эхъ, графъ, тутъ-то и слѣдовало распространиться о ея умѣ, живости, красотѣ.
— Пробовалъ — хуже; такъ и забросаетъ словами. Что еще выдумала — спрашивать, въ чемъ заключается красота шекспировыхъ женщинъ?
— Интересный вопросъ!
— Я ей отвѣчалъ, что дѣло другое — красота женщинъ въ балетѣ; о ней я могу судить: въ балетѣ всегда одно — танцы, а о шекспировыхъ ничего не скажу. Такъ начала допрашивать: неужели я не понимаю красоты Офеліи? А какъ ея не понять: помню — на сцену вышла женщина высокая; вся въ бѣломъ, волосы распущены; формы пластичныя; губы самыя розовыя; глаза искрятся; на съумасшедшую не похожа: вакханка скорѣе. Такая актриса можетъ затмить другихъ своею красотою; но роль Офеліи не всегда одна и та же исполняетъ; разныя бываютъ: гдѣ же имъ всѣмъ быть красавицами! Вотъ, въ балетѣ — я вамъ скажу, тамъ все хорошенькія, да еще какія! Такъ, какъ же, Михаилъ Михайловичъ, о деньгахъ?
— Да я бы вамъ совѣтовалъ поскорѣе заняться печатаніемъ билетовъ; а это — дѣло рѣшеное.
— Но, знаете ли, мнѣ необходимо къ свадьбѣ пятьдесятъ тысячъ.
— Въ день ея, графъ, вы получите половину.
— Этого мало. Вамъ то же скажетъ Василій Иванычъ Величкинъ.
— Когда вы съ нимъ познакомились и почему мнѣ прежде объ этомъ не сказали?
— Я буду вполнѣ откровененъ съ вами, Михаилъ Михайловичъ. У меня были нетерпящіе долги, тысячъ тридцать. Когда у насъ было порѣшено, мнѣ ихъ досталъ Величкинъ на двѣ недѣли: въ это время я надѣялся все окончить, тогда мы съ нимъ и познакомились. Между тѣмъ, дѣло затянулось; понадобились подарки; я занялъ денегъ еще на нѣсколько дней. Но, вдругъ Величкинъ обратился въ мою тѣнь, не даетъ покою, требуетъ уплаты.
— Положеніе незавидное, и какъ вы въ него попали?
— Какъ бы ни попалъ, объ этомъ не время разсуждать: мнѣ надобны деньби.
— И кому же они не нужны, графъ? Поэтому не лучше ли вамъ переговорить о нихъ съ самой Варварой Михайловной?
— Съ ней, мнѣ говорить о деньгахъ? Да что она подумаетъ?
— Какъ знаете: вамъ нужны. Между тѣмъ, мнѣ извѣстно ея безкорыстіе; она изъ любви къ вамъ не откажетъ: у нея деньги наличныя.
— Но начать разговоръ о нихъ, прямо, самому?
— И кто же васъ заставляетъ говорить прямо объ этомъ? Развѣ мало вопросовъ для жениха? Можно переговорить о букетахъ, о корзинѣ. Не позвать ли Варвару Михайловну?
— Позовите, позовите, говорилъ графъ вслѣдъ Михаилу Михайловичу: — впрочемъ, что жь мнѣ съ нею церемониться, прибавилъ онъ. — И фамилія такая — Сидорова! а? Безденежье-то до чего доводитъ? Но, вѣдь хуже будетъ, если на другой день свадьбы, вмѣсто поздравленій, услышишь голоса кредиторовъ! Вся Москва узнаетъ; скандалъ будетъ! съ чего только начать разговоръ: съ букетовъ, или корзинки? Букеты — пьеса еще была въ наше время съ букетами, Щепкинъ Тряпку игралъ; кричалъ громче публики! И корзинка въ одномъ балетѣ есть; ее подноситъ подруга, а въ другомъ — женихъ; прекрасно онъ тогда танцуетъ и въ ней цвѣты; опять букеты.
И ему казалось, что онъ попрежнему сидитъ въ первомъ ряду креселъ въ большомъ театрѣ. Взоръ его прикованъ къ задней кулисѣ, откуда вылетѣла она, его идеалъ, воздушная, со всѣми чарами любви. Ее встрѣчаютъ аплодисментами; но она не обращаетъ на нихъ вниманія: она вся предана своему искусству; это верхъ ея торжества — это тарантелла. А между тѣмъ, въ его шляпѣ лежитъ огромный букетъ изъ розъ, обхваченный внизу великолѣпнымъ браслетомъ. Блескъ брильйянта ослѣпляетъ глаза; тарантелла идетъ къ концу, аплодисменты раздались, зала потрясена. Онъ медленно отдѣляется отъ креселъ; онъ проситъ передать свой букетъ; другіе букеты надаютъ на сцену. Но только онъ, его букетъ, приколотъ къ груди, только его браслетъ блеститъ на рукѣ, когда она рѣшается вновь привести публику въ неистовый восторгъ. «Браво, браво», говоритъ онъ, ловя посылаемую со сцены очаровательную улыбку. «Денегъ; ничего, кромѣ денегъ», шепчетъ ему какой-то навязчивый голосъ. «Старость еще не пришла; зачѣмъ же губить остающіеся немногіе годы понапрасну? Ничего, кромѣ денегъ.»
— А вѣдь, Августа Карловна увезла Варвару Михайловну примѣривать какія-то шубки, да платья, прервалъ графа хозяинъ дома. — О чемъ такъ задумались, любезный графъ?
— Да все о томъ же, отвѣчалъ онъ, съ досадою смотря на входившаго лакея.
— И есть о чемъ задумываться! Не хотите ли завтракать, выпить рюмку вина? Джинъ самый лучшій; я знаю, что вы его любите.
— Джину я выпью. Досадно однако, что она уѣхала; я было-нашелъ и предметъ для разговора; очень досадно. Скоро они воротятся?
— Не думаю: раньше шести часовъ не пріѣдутъ. Не выпьете ли вы, графъ, стаканъ лафиту?
— О, нѣтъ; джину я еще выпью. Прежде я любилъ коньякъ; къ нему меня пріучилъ Николай Алексѣичъ, вы съ нимъ знакомы? Неправда ли? отличнѣйшій человѣкъ — пьетъ какъ губка. Однажды я, графъ Иванъ Ильичъ и Петръ Петровичъ сговорились каждый отдѣльно пить съ Николаемъ Алексѣичемъ, чтобы видѣть, дѣйствительно ли онъ такъ крѣпокъ. Сначала каждый изъ насъ выпилъ съ нимъ по пяти рюмокъ коньяку; значитъ, онъ — пятнадцать. Потомъ выпили еще; у меня ужь зашумѣло въ головѣ, а онъ — ничего. И что же вы думаете, чѣмъ кончилось? А тѣмъ, что онъ насъ троихъ перепилъ, потомъ усадилъ всѣхъ въ карету и развезъ по домамъ. Отличнѣйшій человѣкъ! Онъ-то мнѣ и указалъ тщету всякихъ легкихъ винъ. За то я не могу выносить никакой смѣси. А очень досадно, что не могъ объясниться о деньгахъ.
— Вполнѣ раздѣляю вашу досаду, милый графъ, тѣмъ болѣе, что времени у насъ немного — три дня: надобно все приготовить къ свадьбѣ, а главное — билеты; потомъ позаботиться о букетахъ и о прочемъ; поваровъ я пришлю изъ нашего клуба. Джину угодно? смѣси я не предлагаю.
— И хорошо дѣлаете; было бы безполезно. Но какъ жить безъ денегъ?
— Деньги у васъ будутъ. Неугодно ли взглянуть: въ этихъ, пачкахъ 25 тысячъ рублей, а тутъ двѣсти тысячъ. Черезъ пять дней вы — полный обладатель всего капитала и въ добавокъ жены-красавицы и первой скромницы… Вы куда жь отъ насъ?
— Домой; тамъ я надѣюсь застать Величкина, наложить на него часть коммиссій.
Дѣйствительно, Василій Ивановичъ дожидался графа, сидя за столомъ, уставленнымъ бутылками. Джину не было.
— Что такъ долго? спросилъ Величкинъ.
— Сегодня рѣшали вопросъ о свадьбѣ.
— Когда же назначено? когда вы, графъ, отдадите деньги? Вы знаете, что они не мои и что не сегодня, завтра заемныя письма будутъ предъявлены.
— Знаю очень хорошо; но раньше 26 августа я уплатить не могу.
— А когда свадьба?
— Эта день нашей свадьбы. Однако, Михаилъ Михайловичъ продувной человѣкъ. Разсказываетъ, будто моя невѣста приказала ему выдать мнѣ только 25 тысячъ рублей въ день свадьбы; а прочія деньги остаются у нея наличными. Если она и приказала, то-есть просила, чему я, однако, не вѣрю, все-таки это его продѣлки. Но я не даромъ умѣю языкъ держать за зубами; я еще возьму съ него то, что уступилъ.
— Но какъ же, графъ? Намъ непремѣнно нужно пятьдесятъ тысячъ; иначе и вамъ, и мнѣ, какъ поручителю, грозитъ большая непріятность.
— Гадкое положеніе! Я на дняхъ переговорю съ моей будущей благовѣрной. А гдѣ джинъ?
— Выпитъ, вѣроятно; тутъ есть коньякъ.
— Не могу я выносить смѣси. Вы, Василій Иванычъ, знаете, что я отъ нея дѣлаюсь пластъ. Джину я пробовалъ пить по десяти рюмокъ и все хорошо. Выпьешь же послѣ этого рюмку рейнвейну и совсѣмъ опьянѣешь. Поэтому я очень цѣню нашего отличнаго знакомаго Николая Алексѣича. Онъ тоже смѣси не любитъ: пьетъ только коньякъ, и когда выпьетъ рюмку всегда спроситъ: а чѣмъ же закусить? и закусываетъ одной или двумя еще рюмками. Ему Петръ Петровичъ оставилъ завѣщаніе: каждый буттербродъ разрѣзывать на четыре части и съ каждою изъ нихъ пить по четыре рюмки — и пьетъ. Вотъ такъ человѣкъ! А я дѣлаюсь пластъ отъ рейнвейну.
— Не можетъ быть.
— Увѣряю. Поэтому-то мы съ Николаемъ Алексѣичемъ и рѣшили никогда изъ винъ смѣси не дѣлать. Оттого и утромъ я чаю никогда не нью и не велю прибавлять въ коньякъ горячей воды. А прежде (дѣлалъ такую глупость) четверть стакана наливалъ водою. Впрочемъ, коньякъ подойдетъ къ джину; онъ вѣдь, фруктовый?
— Еще изъ какихъ фруктовъ!
— Подходитъ! Но прежде всего у меня дѣло; какъ бы не забыть. Василій Иванычъ, я передамъ вамъ нѣсколько порученій; похлопочите: послѣдніе холостые дни доживаю! Прежде всего нужно отнести эти пригласительные билеты въ литографію, въ лучшую литографію; въ двѣ отнесите; къ утру чтобы были готовы; времени немного; пожалуй, никто не поѣдетъ; я на билеты тогда свалю. Потомъ заказать дюжину или двѣ лучшихъ, свѣжихъ букетовъ — розъ побольше, выберете корзинку, и тутъ, чтобы розы были; да, большія такія… (Я тебѣ скажу, Василій Иванычъ, другъ ты мой, коньякъ еще солиднѣе). Потомъ достать во что бы то ни стало швейцара изъ англійскаго клуба, да чтобъ колокольчикъ взялъ, которымъ даетъ знать о пріѣздѣ членовъ. Пусть у насъ всѣмъ звонитъ; пусть знаетъ Сущово, вся Москва пусть знаетъ, какъ мы, провинціалы, здѣсь женимся (Гораздо солиднѣе; это я про коньякъ). Стаканчиками уставить весь домъ, заборы уставить. Въ церкви цвѣтами усыпять полъ: ароматъ чтобъ былъ… А деньги у насъ будутъ; у нея 200 тысячъ наличными — кредитъ поддержимъ. Поваровъ онъ пришлетъ также изъ клуба; офиціантовъ возьмемъ оттуда. Карету… лошадей запряги сѣрыхъ въ яблокахъ четверку… Вина только мнѣ не давай тогда; смѣси не дѣлай. Пусть у насъ льется одно шампанское; розовое возьми… А какая у нея горничная… Машей зовутъ! И сама она хороша: щека свѣжая, румянцемъ такъ и облилась, брызжетъ…
Но Василій Ивановичъ уже не слушалъ, какія рѣчи произвелъ выпитый графомъ рейнвейнъ: Величкинъ ѣхалъ заказывать свадебные билеты. Улыбка мелькала на его губахъ. Исполняя порученія, онъ, однако, не забылъ предъявить ко взысканію и выданныя графомъ заемныя письма.
IV.
[править]И на насъ невзначай набрело.
— Ефимъ, приходилъ безъ меня кто-нибудь? спросилъ Гриневъ 24 августа, возвратясь домой.
— Василій Иванычъ сидитъ въ комнатѣ, васъ дожидается; кучеръ Егоръ еще пріѣзжалъ; письмо привезъ; говорилъ, что барыня просила очень не забыть.
— Какая барыня? Подай письмо. Развѣ это письмо? Ступай! Что хорошаго, Василій Иванычъ.
— Варвара Михайловна просила напомнить, что она васъ ждетъ въ церковь. Получили приглашеніе?
— Читаю: «Августа Карловна фон-Шиллингъ, по случаю бракосочетанія дочери своей Варвары Михайловны съ графомъ Евгеніемъ Егоровичемъ Скалинскимъ, имѣетъ честь покорнѣйше просить пожаловать…» Очень краснорѣчиво.
— Замѣчаете, Павелъ Николаичъ, что Михаилъ Михайловичъ и фамиліи не выставилъ. Но онъ еще искуснѣе выпросилъ согласіе у падчерицы на уступку семидесяти-пяти тысячъ рублей изъ ея приданаго.
— Что это за уступка, и почему дано согласіе?
— Это — деньги, которыя онъ растратилъ изъ приданаго; она и росписку ему выдала, что ихъ получила. Этого я ей никакъ не позволялъ дѣлать.
— Какое пожертвованіе и какое глупое, ни съ чѣмъ несообразное безкорыстіе! Прежде, бывало, говаривала, что съ деньгами все возможно, что черезъ нихъ можно достигнуть счастья.
— Она не измѣнила убѣжденія и потому я очень просилъ потребовать у Михаила Михайловича эти деньги; они понадобятся для уплаты долговъ графа.
— Вамъ откуда все это извѣстно?
— Я — будущій управитель Варвары Михайловны; а пока завѣдываю ея дѣлами; вы не догадались?
— Какія у нея дѣла и изъ чего я могъ догадаться?
— Изъ письма, чтобъ поспѣшили сюда пріѣхать. Кажется, во время получили.
— Во время! Когда уже все было кончено.
— Но отчего вы прежде не подумали о возможности подобнаго брака? для чего молчали?
— Вамъ извѣстно, Василій Иванычъ, что я поѣхалъ въ деревню заводить новое хозяйство, наживать деньги, устроивать усадьбу, чтобъ было куда принять Варвару Михайловну и чтобъ не думали, будто я женился изъ-за денегъ. Для нея аллеи изъ клена насадилъ: писала «я люблю кленъ, его густую, яркую зелень, его оригинальный листъ»; въ оранжереи ея любимыхъ цвѣтовъ собралъ. Хотѣла вмѣстѣ кататься въ лодкѣ на пруду. Кабинетъ передѣлалъ; рояль купилъ; говорила, что хочетъ въ деревнѣ играть и пѣть. Я былъ покоенъ, довольствовался одними намеками на привязанность, которую могъ видѣть. Оставалось и окончить-то немногое. Вдругъ получаю ваше письмо.
— Ранѣе и мы ничего не знали. Я говорю «мы», потому-что Варвара Михайловна въ тотъ же день, какъ ей объявили о женихѣ, прислала за мной и просила вызвать васъ изъ деревни. Мнѣ было жаль васъ обоихъ: я зналъ вашихъ отцовъ и привыкъ думать, что… Мало ли, что старики думаютъ, глядя на молодыхъ. Съ того дня она просила взять на себя всѣ ея дѣла, узнать подробно о денежныхъ и другихъ обстоятельствахъ графа Скалинскаго.
— Пріятная будущность: съ первыхъ дней привыкать къ дѣламъ, разбирать чужіе долги.
— У нея, Павелъ Николаичъ, очень много практическаго смысла; она можетъ даже вести дѣла.
— Женщинѣ вести дѣла? Извините, это ваше занятіе — писать разныя бумаги; вы искусились въ этой наукѣ. Варварѣ Михайловнѣ какое удовольствіе могутъ доставить просьбы, отзывы и прочее? Впрочемъ, она по своей охотѣ идетъ замужъ. Жаль, что мнѣ выпала довольно пошлая роль въ этой комедіи. Благословясь, лучше уѣду въ деревню, завтра уѣду.
— Еслибъ вы видѣли Варвару Михайловну, когда она говорила со мной послѣ объявленія о сватовствѣ, вы бы этого не сказали. Она только и думала о васъ: какъ вы примете это извѣстіе, сохраните ли спокойствіе, скоро ли пріѣдете. Она васъ очень любитъ; я давно не встрѣчалъ такого полнаго чувства.
— А про меня вы думаете, что я — камень, что моя любовь меньше? Послѣднее свиданіе показало, какъ она мнѣ близка. Вы только поймите, что вся моя жизнь была посвящена ей; а теперь, какой вопросъ промелькнетъ передо мною, когда утромъ буду вставать; что стану дѣлать изъ этой жизни? Что мнѣ за дѣло, какъ она будетъ идти? Всѣ интересы уничтожены, по нимъ прошла коса смерти. Въ одно мгновеніе разбита любимая мечта, отнято все и ограбленный я пущенъ по міру. И кѣмъ же ограбленъ?
— Не то же ли самое сдѣлано и съ Варварой Михайловной? Еслибъ вы слышали, что подсказывало ей отчаяніе: она хотѣла ѣхать къ вамъ въ деревню. Но я былъ противъ этого; я говорилъ ей, что Августа Карловна способна сдержать свои угрозы и что у васъ обоихъ нѣтъ достаточнаго состоянія…
— И вы называете себя моимъ другомъ, Василій Иванычъ?
— Но я столько же другъ и Варвары Михайловны. Ей дали такое воспитаніе, что она была бы не въ силахъ переносить недостатки и какія-нибудь лишенія?
— Что же вы послѣ этого толкуете еще про ея любовь.
— Изъ любви къ вамъ она дѣлаетъ все, чтобъ облегчить вашу грусть.
— Что дѣлаетъ-то? Поцалуй дала…
— Другая дѣвушка и на это не рѣшилась бы; а она вотъ и карточку свою подарила.
— Да — гляди и казнись! А я человѣкъ — я гляжу: потому — судьба. Посмотрите, какую рамку сдѣлалъ; словно икону вставилъ, да и поклоняюсь. И своихъ волосъ не закрыла этой глупой сѣткой.
— Какой же вы неблагодарный! Чего вамъ больше? Вспомните, она — невѣста другаго.
— Это безъ того не выходитъ изъ головы.
— Хотѣлось бы мнѣ, Павелъ Николаичъ, взглянуть, какъ бы вы ей посмотрѣли въ глаза, что бы ей сказали.
— Ничего не сказалъ бы!
— Варвара Михайловна желаетъ еще разъ видѣть васъ въ церкви.
— Чего мнѣ тамъ смотрѣть? Въ сутки я могу сдѣлать около двухсотъ верстъ и скорѣе пріѣхать въ деревню.
— А тамъ что будете дѣлать? Здѣсь все-таки могли бы видаться.
— Отъ послѣдняго я рѣшительно отказываюсь. Мнѣ слишкомъ тяжело; на меня нападаетъ страхъ, робость.
— Будьте тверды; вы должны быть спокойны.
— А я спокоенъ, «какъ страна, опустошенная дыханіемъ язвы».
— Посудите же, Павелъ Николаичъ, что должно быть въ душѣ Варвары Михайловны. Но она не падаетъ духомъ.
— Я никогда и не сомнѣвался въ твердости ея характера. Я былъ увѣренъ, что она станетъ всегда выше мелочныхъ предразсудковъ. Неужели мать успѣла ей вскружить голову титуломъ, гербомъ, каретой! И то правда: «изъ нихъ былъ славенъ не одинъ!» Куда намъ до нихъ; мы не сіяемъ. Наше дѣло въ деревнѣ, въ полѣ, съ рабочими, съ мужиками. Мы съ ними вмѣстѣ должны вырабатывать себѣ жизнь: мы не можемъ быть тунеядцами.
— Опять вы не правы, Павелъ Николаичъ. Дѣвушка — не мужчина, и притомъ дѣвушка, привыкшая къ роскоши.
— И роскошь насъ плѣняетъ, и перемѣна круга! Но что я буду дѣлать въ церкви, среди всѣхъ приглашенныхъ княгинь, графовъ, князей? Уѣду лучше въ деревню, ныньче въ ночь уѣду.
— Варвара Михаиловна, кажется, предчувствовала ваше колебанье и просила передать, что если вы ее любите, то непремѣнно должны быть въ церкви.
— Если, если! Да можетъ ли существовать это «если»?
— Можетъ быть, я не такъ выразился; мысль, по крайней мѣрѣ, была та; въ письмѣ — дѣло другое.
— Кстати вспомнили! Какъ должны казаться ей смѣшны мои письма, гдѣ я говорю, какъ устроиваю домъ для ея пріема. И есть ли въ ней совѣсть: не отдала ихъ назадъ. Чувствую, что я за нее краснѣю!
— Конечно, Павелъ Николаичъ, ея письма вы возвратили?
— Мнѣ возвратить ея письма, когда они писаны ко мнѣ, когда они — моя единственная отрада! Что мнѣ, кромѣ ихъ и этого портрета, дала судьба?
— Однако, у васъ были же минуты счастья.
— Въ томъ-то и дѣло, что были! Между тѣмъ, я хочу жить, понимаете, жить. И съ пыткой, съ мукой душевной жить. Варварѣ Михайловнѣ ихъ не уничтожить!
— Еще повторяю, она только и думаетъ объ васъ или, лучше сказать, о вашемъ счастьи. Къ нему клонятся всѣ ея дѣйствія. Что же? вы не уѣдете въ деревню?
— Свои обѣщанія я держу свято, скажите Варварѣ Михайловнѣ. У насъ нѣтъ гербовъ; мы, плебеи, стоимъ твердо въ словѣ.
— Нехорошо, Павелъ Николаичъ, оскорблять любимую и любящую женщину.
— Если она дѣйствительно любитъ, Василій Иванычъ.
— Еще недавно вы съ такимъ жаромъ возражали противъ «если»! То, видно, касается вашего самолюбія.
— Но вы развѣ не видите, что я раздраженъ, я золъ на всѣхъ; что у меня нѣтъ силъ; что чаша, которую даютъ пить, слишкомъ переполнилась. Бываютъ минуты, когда разсудокъ мой колеблется… Я не знаю, когда пройдетъ этотъ ужасный день, какъ я его изживу? Надежды разрушены: въ будущемъ нѣтъ ничего, кромѣ тоски и горя! Но что говорить о себѣ. Еслибы она-то, по крайней мѣрѣ, была счастлива. Будетъ ли тамъ, въ ихъ кругу, другой, кто ее столько любитъ! Но вы молчите, вы не сказывайте ей ничего…
Василій Ивановичъ, однако, не исполнилъ этой просьбы. Варвара Михайловна требовала, чтобы весь разговоръ былъ переданъ; она не ложилась въ эту ночь.
V.
[править]Поздняя разсылка пригласительныхъ билетовъ или какія другія причины остановили пріѣздъ знакомыхъ къ Августѣ Карловнѣ на свадьбу дочери; только провожатыхъ оказалось немного. Около семи часовъ вечера пріѣхалъ статскій совѣтникъ Иванъ Александровичъ; его встрѣтилъ хозяинъ дома въ залѣ, гдѣ въ переднемъ углу былъ приготовленъ столъ съ образомъ и хлѣбомъ.
— А что же ваши: супруга, сестрицы?
— Онѣ не будутъ; не такъ здоровы.
— Не видали ли вы барона фон-Шнелль?
— Послѣ присутствія у градоначальника, онъ куда-то поѣхалъ обѣдать вмѣстѣ съ генераломъ Дрешерномъ. Они не будутъ и семейства ихъ поэтому не могутъ пріѣхать.
— Господи, Господи! У самихъ есть невѣсты. Что, если и къ нимъ никто не пріѣдетъ; а еще самъ просилъ ихъ; а еще дали слово.
Рѣчь эта была прервана появленіемъ его превосходительства Степана Петровича, который, впрочемъ, тотчасъ же началъ разговоръ съ Иваномъ Александровичемъ о всемірномъ значеніи Шекспира.
Появившаяся звѣзда утѣшила Михаила Михайловича; онъ съ радостію встрѣтилъ адъютанта, присланнаго узнать, готова ли невѣста. Вслѣдъ за нимъ появился нѣмецъ съ крестомъ на шеѣ; послѣ него пріѣхало еще нѣсколько лицъ, военныхъ и гражданскихъ, и нѣмка съ мужемѣ, у котораго была пряжка въ петлицѣ.
Къ гостямъ, наконецъ, вышла и Августа Карловна. Къ ея полному, шарообразному тѣлосложенію чрезвычайно шло голубое платье; оно было въ шесть или семь рядовъ обшито блондами. Нитка жемчугу застегивалась на шеѣ у Августы Карловны многоцѣннымъ брильянтовымъ фермуаромъ. Въ головномъ уборѣ изъ блондъ кучами блистали брильянты. Августа Карловна была поражена малочисленностію гостей въ своей великолѣпной гостиной. Ихъ было даже менѣе, чѣмъ на ея обыкновенныхъ балахъ. Она, однако, поблагодарила ихъ за дружбу; упреки сыпались на отсутствующихъ.
Въ это время пріѣхалъ другой адъютантъ, шаферъ жениха.
— Не знаете ли, спросилъ кто-то нѣмца съ пряжкой: — гдѣ будетъ свадьба?
— Неизвѣстенъ. Мнѣ хозяйка прежде сказывала, что въ Успенскомъ соборѣ.
— Но тамъ вѣнчаютъ на царство только государей.
— И хозяйкину дочь тамъ будутъ вѣнчать.
По счастію для любопытнаго, его превосходительство Степанъ Петровичъ пожелалъ знать, во имя кого храмъ, гдѣ имѣетъ происходить бракосочетаніе. Михаилъ Михайловичъ поспѣшилъ отвѣчать, что у Новаго Пимена.
— Тутъ у насъ, въ Сущовѣ, прибавилъ онъ: — отецъ Александръ Ильичъ самъ будетъ совершать бракосочетаніе.
Между тѣмъ, и въ уборной невѣсты вмѣсто десяти demoiselles de noce было только пять. Привезенные отъ жениха букеты цвѣтовъ предлагали даже мужчинамъ; нѣмецъ, который былъ безъ жены, взялъ два; одинъ былъ утащенъ водолазомъ. Невѣста не взяла себѣ ни одного. Наконецъ, и она убрана, какъ убираютъ всѣхъ вообще невѣстъ. Вотъ ее и благословили, вотъ и отпустили на новый путь.
Тьма. У церкви стоятъ плошки; ихъ залилъ дождь. Онъ льетъ такъ обильно, какъ будто собирался цѣлые мѣсяцы пролиться въ этотъ день. Форейторы бранятся; кучера шумятъ; любопытные тѣснятся съ паперти на встрѣчу къ пріѣзжающимъ. Полиція не можетъ распорядиться по-своему. Посреди этого мрака горитъ яркими огнями внутренность церкви: цѣлое море огня вырывается изъ оконъ и отворенныхъ дверей.
Гриневъ не уѣхалъ въ Залѣсье. Онъ сдержалъ обѣщаніе: онъ въ церкви. Должно сказать, однако, что ему трудно было переступить церковный порогъ. Онъ походилъ на мертвеца: такъ было блѣдно его лицо. Во все время долгаго ожиданія свадебныхъ поѣздовъ, онъ не прислушивался къ разговорамъ собравшейся и уже осмотрѣвшей приданое публики. Въ сердцѣ его таился еще какой-то, едва примѣтный, лучъ надежды, въ чемъ онъ даже себѣ не хотѣлъ сознаться. Но вотъ толпа зашумѣла; раздался концертъ для жениха. Родные его не успѣли пріѣхать на свадьбу. Глядя на малочисленность провожатыхъ, Гриневъ думалъ: «За что же его родные оскорбляютъ Варю? Они ея еще не знаютъ, такъ почему же они не захотѣли пріѣхать къ нему на свадьбу? Или заговорила природная гордость? Какъ, графъ Сталинскій женится на какой-то Сидоровой! И она-то зачѣмъ рѣшилась на этотъ бракъ? Развѣ она не могла понять, что кругъ, въ который она вступаетъ, навсегда останется для нея закрытымъ; потому что тамъ только свое, родное, имѣетъ мѣсто и табуретъ; оно современемъ пріобрѣтаетъ почетъ; а все пришлое, беззаконно втѣснившееся въ этотъ кругъ, не допускается и въ пріемную. Даже карточка, на которой внизу затруднительно написать: рожденная такая-то, не переносится за порогъ гостиной: она умираетъ въ пріемной. Вѣдь здѣсь Москва — свои законы. Не будутъ Варю терпѣть у себя всѣ эти, съ такимъ вкусомъ и пышностью одѣтыя княгини, хотя по душевнымъ качествамъ она, конечно, противъ нихъ далеко ушла впередъ. Хорошо, если она съумѣетъ снискать расположеніе этой почтенной княгини, и если послѣдняя станетъ ее къ себѣ принимать. Въ такомъ случаѣ, можетъ быть, для нея откроются двери и другихъ домовъ, потому что княгиню всѣ уважаютъ, ея гостиная — московскій свѣтъ; принятое тамъ, принимается вездѣ; а иначе, всѣ двери будутъ заперты, и веди жизнь по собраніямъ и театрамъ, ѣзди въ маскарады. Мнѣ жаль ее! Въ дѣтскихъ рѣчахъ своихъ мы не предъугадывали настоящей минуты. Гдѣ же средства помочь Варѣ? Для чего она такъ поздно меня вызвала? Мы бы переговорили, условились; я бы какъ нибудь ее спасъ, нашелъ бы силы…» «Вы здѣсь; благодарю», вдругъ слышитъ онъ возлѣ себя голосъ проходящей Варвары Михайловны.
— Пойте! говорилъ кто-то пѣвчимъ; но они молчатъ. — Спойте! обращается къ нимъ нѣмецъ съ крестомъ на шеѣ — тоже молчаніе. — Пойте! восклицаетъ дьячокъ, и раздается: «гряди, гряди».
Но грясти уже было некуда. Да, государи мои, тутъ предѣлъ: путь дѣвушки конченъ; тутъ рубежъ: за нимъ идетъ женщина. Поэзія уничтожалась, начиналась проза. Романъ оставался въ родительскомъ домѣ; за порогомъ его начиналась исторія. Другія отношенія, другія обязанности, все — другое. И вдобавокъ, женщина, она не должна имѣть своей отдѣльной дороги; путь ея связанъ съ дорогою мужа, котораго обязанность дать ему направленіе, вести впередъ. До выхода въ замужство — своя воля, своя свобода, хотя и относительная, идти жизненнымъ путемъ. Послѣ замужства остается только своя сила страдать. Все остальное не принадлежитъ женѣ: оно — достояніе мужа. Правда, есть еще тропинка «грясти вольно на страданіе»; да кто же захочетъ выносить и муки, и горе, и слезы, и двусмысленные намёки? Кто въ состояніи поднять на рамена свои тяжкое бремя на цѣлую остальную жизнь и съ самоотверженіемъ идти по тернистому пути, съ презрѣніемъ отворачиваться отъ всякихъ нелѣпыхъ пересудовъ и сплетенъ? Вѣдь для этого надобно имѣть непремѣнную волю и страшную нравственную силу. Сверхъ того должно еще ихъ воспитать въ себѣ, чтобы имѣть возможность бороться за свое человѣческое право. А сколько кромѣ того нужно преодолѣть искушеній и природной лѣни, чтобы дорости до такой рѣшимости! Только чистыя, неиспорченныя натуры не дрожатъ передъ этими трудностями и вырываютъ изъ рукъ у судьбы себѣ полную чашу наслажденій и счастья.
Много и еще думъ проносилось въ умѣ Гринева во время вѣнчанья. Нѣсколько разъ хотѣлъ онъ уѣхать; но горе давало такой праздникъ, что ему жаль было его покинуть. Онъ находилъ особенное удовольствіе въ этой душевной пыткѣ, съ которою смотрѣлъ на свою Варю въ послѣдній разъ. Онъ чувствовалъ, что есть люди, которые за нимъ слѣдятъ; ему казалось, что взоры всѣхъ этихъ лицъ поочередно обращаются къ нему съ насмѣшливой улыбкой. Онъ собиралъ въ себѣ всю силу воли, чтобы сохранить хладнокровіе, чтобы не дать и повода думать, какимъ тяжелымъ камнемъ ложатся на душу произносимыя слова. И, несмотря на то, все-таки въ его глазу появилась незамѣтная ни для кого тоска, когда онъ услышалъ первыя поздравленія молодыхъ.
— Вы меня не поздравляете со свободой, говорила ему Варвара Михайловна. — Пока я надѣну мантилью и ботинки, продолжала она тихо: — подержите мой букетъ и платокъ. Возьми ихъ себѣ, Поль, прибавила она еще тише: — я хочу, я требую, чтобы цѣлый мѣсяцъ мои цвѣты были живы. До свиданья.
Черезъ часъ Гриневъ одинъ, безъ Ефима, мчался на тройкѣ къ себѣ въ деревню, въ Залѣсье. Глупыя слезы сами, непрошенныя, лились изъ его глазъ. Ямщикъ пѣлъ про дорогу, какъ она заростала молодымъ горькимъ осинничкомъ. А между тѣмъ, въ домѣ молодаго, швейцаръ изъ англійскаго клуба давалъ знать колокольчикомъ о пріѣздѣ новыхъ гостей «на балъ и вечерній столъ».
VI.
[править]Балъ кончился; отошелъ и ужинъ; гости разъѣхались; «жена своего мужа надо боится», бормоталъ возвращающійся домой нѣмецъ съ крестомъ на шеѣ…
Остались только молодые и Величкинъ.
— Вы не уѣдете, говорила ему Варвара Михайловна: — пока мы не объяснимся съ графомъ. Обѣщала я вамъ, обратилась она къ послѣднему: — что въ самый вечеръ свадьбы у насъ будетъ рѣшенъ важный, для счастливой жизни вопросъ о деньгахъ. Сколько вамъ ихъ необходимо?
— Какъ мнѣ васъ благодарить, Варвара Михайловна? Вы воскрешаете меня, очаровательная…
— Этого совершенно не нужно. Вопросъ я дѣлаю прямо: сколько вамъ нужно денегъ, въ добавокъ къ тому, что вы утромъ получили отъ моего вотчима?
— Какъ мнѣ васъ не боготворить, моя милая, моя безсребренница Варвара Михайловна.
— Скажете вы мнѣ, или я сама должна буду открыть торгъ?
— Ха-ха-ха! Открыть торгъ? Какъ это остро сказано; не правда ли, Василій Иванычъ. Между мужемъ и женою торгъ.
— Вы, графъ, хотя и въ моемъ будуарѣ, но дальше теперь вы не пойдете.
— О, да, конечно, прелестная графиня. Дайте мнѣ, Barbe, ручку. Да, да, не даете — Василій Иванычъ съ нами.
— Онъ и не уѣдетъ, пока мы не кончимъ счетовъ: онъ доказалъ мнѣ свою дружбу.
— Знаю: онъ — вашъ управляющій; онъ и мнѣ занималъ къ свадьбѣ деньги.
— Мнѣ это было извѣстно; но, я желаю слышать отъ васъ, сколько ихъ вамъ нужно, чтобы вопервыхъ васъ не посадили въ какое нибудь нехорошее мѣсто и не описали имущества въ этомъ домѣ, и вовторыхъ на ваши посторонніе расходы.
— Его не опишутъ, прелестная жена моя; все, что вы здѣсь видите, взято напрокатъ. Я нанялъ домъ съ мёбелью только для нашей свадьбы, а потомъ мы переѣдемъ къ вашимъ родителямъ: такъ у насъ условлено.
— Вижу, что вы откровенны; тѣмъ лучше; но почему вы у моего вотчима просили впередъ пятьдесятъ тысячъ рублей, когда вамъ нужно пока и для уплаты за квартиру только сорокъ тысячъ?
— Мнѣ нужны деньги какъ для удовлетворенія другихъ кредиторовъ, такъ и для жизни: не все же мнѣ смотрѣть изъ вашихъ рукъ, хотя и нахожу ихъ лучшими, красивѣйшими въ свѣтѣ.
— Графъ, неужели вы не поняли, что я остановила Василья Иваныча вовсе не для шутокъ и не для того, чтобы онъ слушалъ вашу наглую лесть?
— Какъ вы выражаетесь, графиня. И развѣ это будетъ лесть, ежели я скажу, что такихъ чудесныхъ волосъ и роскошныхъ плечъ, какъ у васъ, я не видалъ.
— Этому я даже не даю и названія, тѣмъ болѣе, что вы уклоняетесь и не хотите положительно отвѣчать мнѣ о деньгахъ.
— Что деньги, когда обладаешь такою женщиною!
— Это, однако, становится скучно.
— Зачѣмъ скучать? Наша жизнь еще впереди и я не надѣюсь, чтобы могъ соскучиться съ вами, у которой такой живой, такой свѣтлый умъ, и въ добавокъ такіе страстные глаза.
— Перестаньте, графъ; это — дерзко; этого женамъ не говорятъ. Готовы у васъ, мой добрый Василіи Иванычъ, бумаги?
— Приготовлены, такъ, какъ вы сказали.
— Очень, очень благодарю за дружбу; вы, дѣйствительно, любили моего отца; Сидорова, графъ, слышите. Безъ васъ, Василій Иванычъ, я бы ничего не могла сдѣлать.
— И мнѣ, графиня, позвольте рекомендовать вамъ, перервалъ ее графъ: — Василія Иваныча, какъ единственнаго, благороднаго, истиннаго друга. Онъ меня изъ бѣды выручилъ: мнѣ оставалось хоть въ петлю.
— Я, графъ, не столько старался для васъ, сколько исполнялъ желанія Варвары Михайловны. Она довѣрила мнѣ свои дѣла, и я надѣюсь вполнѣ оправдать эту довѣренность. Вотъ эти бумаги, Варвара Михайловна.
— Графъ, вы наконецъ начинаете понимать, въ чемъ дѣло, или нѣтъ?
— О, какъ же, моя прелестная Варинька. Вы хотите уплатить за меня долги.
— Даже больше, но, только съ условіемъ. Вы привезли, спросила она тихо Величкина: — всѣ деньги, которыя я должна получить но завѣщанію отца въ день свадьбы, если выйду замужъ согласно съ желаніемъ матери?
— Они въ этомъ бюро съ утра, отвѣчалъ также тихо Василій Ивановичъ. — Объ этомъ знаетъ только ваша мать, никто больше.
— Да, это ваша мысль; ваши хлопоты! Теперь, графъ, о моихъ условіяхъ.
— Заранѣе обѣщаюсь ихъ исполнить.
— Не спѣшите: я не хочу воспользоваться вашимъ согласіемъ безъ того, чтобы вы не прочитали вотъ этихъ двухъ бумагъ и потомъ не выслушали отъ меня одного предложенія.
— Все, что вы прикажете, я исполню безъ возраженій, отвѣчалъ графх, пробѣгая бумагу.: -- Я все подпишу, не читая. Вѣроятно, переводъ на ваше имя имѣнія. Однако, какая странность! Это просьба отъ моего имени въ какую-то управу о выдачѣ вамъ, графиня, вида на жительство въ Россіи и даже на отъѣздъ за-границу.
— Вы удивляетесь этому, графъ? Я, можетъ быть, не пожелаю остаться въ Россіи.
— Тѣмъ лучше, тѣмъ лучше; тогда мы уѣдемъ въ Парижъ. Но, зачѣмъ же другая бумага? Въ ней сказано, что я дозволяю вамъ уѣхать въ приволжскую губернію, гдѣ у меня ничего нѣтъ.
— Вы подпишите эти бумаги?
— Зачѣмъ же? Я не вижу никакой необходимости.
— Необходимость та, отвѣчалъ Величкинъ: — что въ противномъ случаѣ, васъ куда нибудь помѣстятъ на содержаніе. Вспомните, вы утромъ еще дали отзывы, что предъявленные вамъ иски признаете правильными, но ни денегъ для уплаты, ни имѣнія для обезпеченія не имѣете.
— Въ настоящее время у меня есть двадцать-пять тысячъ.
— Деньги эти — Варвары Михайловны; кромѣ того, часть изъ нихъ уже истрачена; да ихъ и мало, потому что на васъ предъявлены ко взысканію всѣ другія претензіи.
— Но, какъ же вы меня успокоивали, что этого не будетъ; но, какъ вы допустили кредиторовъ до такого неблагороднаго дѣла?
— Я, напротивъ, самъ объ этомъ весьма заботился, потому что Варварѣ Михайловнѣ слѣдовало знать всѣ ваши долги.
— Какъ мнѣ благодарить васъ, любезная графиня.
— Очень просто: подписавъ бумаги, которыя я вамъ передала.
— Изъ-за какихъ нибудь двадцати-пяти тысячъ — подписать просьбу? Ни зачто, ни для кого.
— Напрасно вы такъ горячитесь, возразила Варвара Михайловна. — Будьте хладнокровнѣе; я все рѣшила прежде свадьбы. Подпишете вы или нѣтъ эти бумаги, для меня разницы никакой не будетъ.
— Какъ вы осмѣливаетесь говорить это! Такъ молоды и такъ коварны.
— Убытокъ будетъ для васъ, графъ, потому что вы не получите отъ меня ни копейки. Кромѣ того, я буду васъ преслѣдовать за то, что вы растратили мое приданое. Такъ я говорю, Василій Иванычъ?
— Совершенно. Вы — хорошая ученица; изъ васъ выйдетъ прокъ.
— Да тутъ просто заговоръ.
— Нѣтъ, графъ; здѣсь битва за счастье цѣлой жизни. Съ вами я не могу быть счастлива.
— Такъ зачѣмъ же вы шли за меня замужъ?
— А вы зачѣмъ меня покупали? Вы думаете, что мнѣ неизвѣстно, что вы согласились съ Михайломъ Михайлычемъ не требовать отъ матушки тѣхъ семидесяти-пяти тысячъ, которыя онъ истратилъ. Но этого безъ моего согласія сдѣлать было нельзя. Въ дѣлахъ я ничего не понимала, и еслибы не Василій Иванычъ, то вы бы очень выгодно взяли меня къ себѣ въ кабалу. Вы знали же, что если я пойду противъ воли матери, то она мнѣ ничего не дастъ; и вы все-таки рѣшились на мнѣ жениться. Не я шла за васъ замужъ: вы прежде обо мнѣ сторговались. Вы давно получили отъ Михаила Михайлыча задатокъ.
— Но, я предполагалъ послѣ свадьбы взыскать съ него удержанныя деньги; такъ думалъ и Василій Иванычъ.
— Поздно. Я дала Михаилу Михайлычу росписку, что ихъ получила. Я нарочно вхожу въ эти подробныя объясненія, чтобы между нами не существовало никакихъ недоразумѣній. Угодно вамъ подписать бумаги?
— Но, что станутъ обо мнѣ говорить? И въ день свадьбы вы рѣшились начать такой разговоръ!
— Ранѣе онъ не могъ имѣть мѣста, тогда какъ вы мнѣ давно сказали, что свадьба наша — дѣло оконченное. Я не буду упрекать. Выслушайте мое предложеніе. Когда вы подпишите обѣ бумаги…
— Зачѣмъ же обѣ? Достаточно одной просьбы.
— Напротивъ, по просьбѣ будетъ хлопотать Василій Иванычъ, и по его мнѣнію пройдетъ мѣсяцъ прежде, чѣмъ выдадутъ билетъ; я же хочу быть свободна съ настоящей минуты.
— Свободны? Вы, графиня? Съ настоящей минуты?
— Не перебивайте меня. Когда вы подпишите обѣ бумаги, я свободна отъ вашего преслѣдованія, даже еслибы вы возстановили противъ меня мать. Вотъ почему необходима подпись второй бумаги.
— Тогда вся Москва тотчасъ про меня заговоритъ.
— Чтобы успокоить вашу щепетильность — потому что меня также станутъ обвинять — я рѣшилась цѣлый мѣсяцъ провести съ вами въ одномъ домѣ, пока мнѣ не выдадутъ билета.
— Но, Варвара Михайловна, прервалъ ее Величкинъ: — вы не говорите графу существеннаго.
— Я все забываю: мнѣ казалось, что я уже ему объяснила. Если вы не подпишите бумагъ, то ничего отъ меня не получите и я буду требовать выданныхъ вамъ моихъ денегъ. На нихъ отъ меня нѣтъ дарственной записи, а вотъ это — ваша росписка въ томъ, что вы ихъ получили.
— Вы прекрасно приготовились, замѣтилъ ей Василій Ивановичъ.
— Не удивляйтесь: это — борьба болѣе, чѣмъ за жизнь. Но, не отвлекайте меня. И такъ, если вы, графъ, подпишите, то росписка ваша будетъ уничтожена здѣсь, при насъ, и кромѣ того, вы теперь же получите отъ меня сто тысячъ рублей. Конечно, съ такимъ только условіемъ, что черезъ мѣсяцъ мы разъѣдемся куда каждый хочетъ и вы никогда тревожить меня не будете. Объ этомъ вы сами напишете записку.
— Но у васъ, Варвара Михайловна, почти ничего не останется, сказалъ графъ.
— Это относится до меня. Прошу васъ, Василій Иванычъ, покажите графу приготовленныя деньги. Видѣли? Слѣдовательно, на счетъ полученія ихъ здѣсь, не выходя изъ комнаты, вы можете быть покойны. Такъ-какъ вамъ уже далеко за сорокъ лѣтъ, то я не стану исчислять вамъ выгоду имѣть въ рукахъ свои деньги. Но, я еще хочу дать вамъ разрѣшеніе бранить меня сколько угодно, найти предлогъ обвинить меня и черезъ мѣсяцъ всѣмъ объ этомъ разсказывать. Вотъ перо.
— Но такая сдѣлка была бы безчестна съ моей стороны.
— Нисколько, потому что я во всякомъ случаѣ (я должна это повторить) желаю быть свободной, согласитесь ли вы или нѣтъ на мою просьбу.
— Я не могу согласиться.
— Въ такомъ случаѣ прошу васъ, Василій Иванычъ, предъявить и купленныя заемныя письма графа; внесть кормовыя деньги, а потомъ потребовать отъ него и взятыхъ отъ моего вотчима по этой роспискѣ.
— Но это — безбожно, Варвара Михайловна. Вы хотите, чтобы меня посадили въ долговое отдѣленіе, въ тюрьму, въ яму, по-московски.
— Что же мнѣ съ вами дѣлать? Съ моей стороны вамъ были предложены хорошія условія.
— Ужь очень хорошія! Разбой и грабежъ.
— Конечно, отличныя условія. По-крайней мѣрѣ, вы могли во всемъ обвинить меня и получить деньги; а теперь Москва будетъ жалѣть обо мнѣ, потому что я поѣду къ этой вашей почтенной родственницѣ, княгинѣ, я пріобрѣту ея расположеніе и разскажу ей, что вы меня обманули, что вамъ предстояла тюрьма или женидьба, что вы женились, растратили мое состояніе; обманомъ выманили у неопытной дѣвушки сначала 75, потомъ 25 тысячъ рублей и ихъ отдали своей Луизѣ. Вы думаете, что я о ней не знаю? Она — не дитя, графъ; она — старше меня; у нея такія роскошныя плечи, чудесные черные волосы. Это — не шекспировская женщина, а изъ балета. Вотъ ея записка, изъ которой я узнала о данномъ вами ей заемномъ письмѣ. Изъ ста тысячъ, которыя получите, вы можете уплатить этотъ долгъ, иначе она дожидаться не станетъ далѣе завтрашняго дня. Наконецъ, слушайте, графъ, я теперь же уничтожу скупленныя Васильемъ Иванычемъ, по моей просьбѣ, другія ваши заемныя письма…
Графъ Скалинскій молча взялъ перо и подписалъ обѣ бумаги. Пока онъ писалъ записку о непреслѣдованіи Варвары Михайловны, она молча разорвала и сожгла его росписку и заемныя письма; потомъ передала ему поданныя Величкинымъ пачки кре дитныхъ билетовъ. Графъ вышелъ съ поклономъ.
Было что-то потрясающее душу, что-то великое въ этой женщинѣ, когда изъ груди ея вырвался крикъ побѣды, когда она срывала съ себя свадебныя украшенія, когда, прощаясь съ Василіемъ Ивановичемъ, цаловала плакавшаго старика и просила у него благословенія вмѣсто умершаго отца. Въ эти минуты у нея не раздалось ни одного упрека тѣмъ, кто поставилъ ее въ такое грустное положеніе, корыстолюбіе и предразсудки которыхъ заставили ее выучить такъ рано науку притворства и скрытности, окунуться въ черноту судейскихъ изворотовъ. И знаете, отчего явилось у нея столько энергіи, отчего она могла выучиться? Энергія явилась оттого, что она горячо любила и что имѣла состояніе. Конечно, послѣднее было обставлено условіемъ согласія матери, какъ будто она могла войти въ душу дочери и знать, кого та полюбитъ. Съ другой стороны любовь пришла вдругъ, сама собой; она ее учила; а въ любви нѣтъ ни страха, ни препятствій, ни утомленій для молодой души. Если бы у Варвары Михайловны не было состоянія, то можно впередъ сказать, что и энергіи у нея вовсе бы не развилось, что молодыя, богатыя силы погибли бы въ безплодной борьбѣ подъ гнётомъ предразсудковъ; она исполнила бы желаніе вотчима и завѣтъ матери: вышла бы замужъ за богача и погасла бы въ цвѣтущей порѣ. Только металлъ, благородный металлъ, въ какихъ бы бумагахъ ни заключался, даетъ человѣку самостоятельность, крѣпость и свободу дѣйствій; только матеріальное благосостояніе раскрываетъ болѣе высшія потребности; если обезпечено оно — то немедленно рождается потребность обезпечить, оградить и свои гражданскія права, стать выше всякихъ предразсудковъ и отжившихъ началъ. Тѣмъ болѣе нужно имѣть средствъ къ жизни женщинѣ и дѣвушкѣ, что мужчины самовольно присвоили себѣ большія противъ нихъ права и преимущества. Многое, что прощаютъ мужчинѣ, у женщинъ называется страшнымъ именемъ. Какъ будто въ сознаніи проступка и преступленія существуетъ различіе половъ? Никакихъ смягчающихъ обстоятельствъ быть не должно, если ужъ существуетъ законъ для обвиненія: оба должны подлежать ему въ равной степени. Но, государи мои, желательно было бы видѣть, кто первый возьметъ камень въ руки, чтобы бросить его въ такую любовь, которая душу свою отдаетъ за другаго?
— Запирай, Маша, крѣпче эту комнату, чтобы никто не осмѣлился къ намъ войти, говорила Варвара Михайловна, входя въ спальную. — Ты уложи осторожнѣе мой нынѣшній нарядъ весь, какъ онъ былъ. Онъ понадобится намъ: ты еще уберешь меня, какъ невѣсту. Видишь, какъ я вздохнула свободно; въ эту минуту я забыла, сколько тревоги и волненій я вынесла. Я бы готова была отдать еще больше за свою свободу. О! какъ, Маша, я люблю Поля! О, сколько я наговорю ему, когда выскажу ему, какъ мысль о немъ меня постоянно укрѣпляла во время битвы. Я была поставлена на дурное распутье: тамъ сошлось много дорогъ и тропинокъ со всѣхъ сторонъ. Которую же было выбрать? Въ эту минуту меня озарила своимъ блескомъ путеводная звѣзда, и я пошла за ней, прямо, не уклоняясь, не спрашивая, что будетъ дальше, куда приду. Я знала только, что у меня впереди любовь и полное счастье, что я могу купить его себѣ какою бы то ни было цѣною и смѣло смотрѣть каждому въ глаза. Знаешь ли, я думаю, я бы съ-ума сошла, если бы этотъ графъ не согласился на мое предложеніе. Я была готова взять его за шею и задушить. О! я бы его задушила: не становись на моей дорогѣ. А онъ еще думалъ меня обмануть! Но сколько я любила, столько другимъ не любить. Я и букетъ вѣнчальный, и платокъ, и кольцо въ немъ — все отдала Полю. Мнѣ жизни нѣтъ безъ него. О, да ты не поймешь моего счастія: я стану передъ нимъ на колѣна, буду его тѣнью, буду второй онъ! Ты разскажи ему, какъ я была весела! Мнѣ не рыдать такъ, какъ онъ рыдалъ, въ тотъ день, когда я подарила ему свой портретъ; его рыданія, у меня здѣсь, въ сердцѣ, они подступаютъ сюда, захватываютъ дыханье, они душатъ меня. Мнѣ и больно, и весело; мнѣ легко, Маша! Ты не бойся, это — слезы радости; это — мой смѣхъ счастья, моего счастья. Поль не ждетъ, что я пріѣду къ нему, въ наше Залѣсье.
Надежды Августы Карловны не сбылись: ей не удалось ни разу проѣхать въ каретѣ съ гербами графовъ Скалинскихъ. Вопреки обычаямъ, Августа Карловна поѣхала видѣть свадьбу дочери въ церковь; но, выходя оттуда садиться въ карету безъ гербовъ, она промочила ноги, простудилась и недѣли черезъ двѣ Варвара Михайловна надѣла трауръ.
— Кончено, говорила Маша: — вы, барышня, сегодня убраны, какъ въ день свадьбы. Вотъ и цвѣты ваши; они какъ живые… Отлично, государи мои, живутъ въ Залѣсьи.
Сущово. 1862 г.