Новая разновидность національной амфибіи.
[править]Въ 15-мъ томѣ «Энциклопедическаго Словаря» гг. Брокгауза и Ефрона сказано, что сотрудникъ «Недѣли» Владиміръ Людвиговичъ Кигнъ «родился въ 1856 г. въ нѣмецко-польской семьѣ, но самъ православный». Казалось-бы, въ этихъ словахъ ничего нѣтъ зазорнаго для личной и родовой чести г. Кигна, и если редакторы Словаря заслуживаютъ какого-либо упрека, то развѣ лишь въ томъ, что они непроизводительно тратятъ время, собирая біографическія свѣдѣнія о такихъ литературныхъ свѣтилахъ, невидимыхъ простымъ глазомъ, какъ г. Кигнъ. Но Владиміръ Людвиговичъ обидѣлся. Въ письмѣ, напечатанномъ въ № 6931 «Нов. Вр.», онъ, по поводу приведенныхъ словъ, заявляетъ, что это звучитъ нехорошо: будто я какой-то нѣмецко-польскій перекрестъ, какой-то «едва-ли не жидъ». Въ моей семьѣ нѣтъ и не было ничего ни нѣмецкаго, ни польскаго. Мой отецъ, по религіи католикъ, зналъ только одинъ языкъ, русскій; даже молился по-русски. Моя матушка православная и изъ православнаго рода, поэтому я и православный и русскій, такъ сказать, наслѣдственный, а не то чтобы самъ «созналъ свои національныя и религіозныя заблужденія». Далѣе г. Кигнъ объясняетъ, что «дѣлаетъ эту поправку потому, что онъ не охотникъ до перекрестовъ, выкрестовъ, двойственныхъ патріотовъ и тому подобныхъ національныхъ амфибій, и за таковую прослыть не желаетъ».
Конечно, г. Кигнъ воленъ былъ сдѣлать поправку относительно своего происхожденія, но бѣда въ томъ, что его письмо, какъ поправка, никуда не годится. Въ самомъ дѣлѣ, какъ примирить увѣреніе г. Кигна, что въ его семьѣ нѣтъ и не было ничего ни нѣмецкаго, ни польскаго съ тѣмъ фактомъ, что его величаютъ по отчеству Людвиговичемъ? Возьмите русскіе святцы и справьтесь. Найдете имена Лота, Лукилліана, Лукія, Лупа, но Людвига нѣтъ какъ нѣтъ. Если г. Кигнъ не приписываетъ этого обстоятельства несчастной случайности, въ родѣ того, что его въ дѣтствѣ нянька уронила и онъ съ тѣхъ поръ сталъ называться Людвиговичемъ, то очевидно, что въ его семьѣ уже было и есть нѣчто польское или нѣмецкое. Далѣе, какъ примирить претензію г. Кигна на титулъ «наслѣдственнаго православнаго» съ тѣмъ фактомъ, что его отецъ былъ католикъ? Мы, съ своей стороны, рѣшительно не видимъ ничего достойнаго ни хвалы, ни порицанія въ томъ, къ какой религіи и національности.принадлежали родители того или другого писателя. Жуковскій былъ сынъ турчанки, Некрасовъ — польки, Герценъ — нѣмки, и никто ихъ этимъ не попрекалъ. Но г. Кигнъ, считающій позоромъ принадлежность къ смѣшанной семьѣ, самъ себя причислилъ къ открытой имъ-же разновидности національной амфибіи и, по своимъ понятіямъ, публично совершилъ надъ собой экзекуцію самосѣченія.
Письмо г. Кигна кажется намъ любопытнымъ и печальнымъ знаменіемъ нашихъ дней, когда генеалогическаго характера опроверженія и поправки разныхъ писателей, нетвердо помнящихъ родство, грозятъ превратиться въ эпидемію. Только хаосомъ понятій и можно объяснить такое явленіе. Прочтите письмо г. Кигпа, и васъ поразитъ запутанность и неясность его взглядовъ, непростительныя для писателя, независимо отъ степени его таланта. Чтобы доказать, что его отецъ-католикъ имѣетъ право называться русскимъ, г. Кигнъ, съ забавной развязностью, договаривается до того, что его отецъ другого языка, кромѣ русскаго, не зналъ и даже молился по-русски. Выходитъ, такимъ образомъ, что католикъ, русскій подданный, говорящій по-польски и посѣщающій костелъ, гдѣ богослуженіе происходитъ на латинскомъ языкѣ, не можетъ называться русскимъ. Эти слова имѣли-бы смыслъ въ устахъ польскаго автономиста, но по отношенію къ г. Кигну, боящемуся прослыть двойственнымъ патріотомъ, они доказываютъ только раздвоеніе сознанія. Всего забавнѣе то, что, желая "обѣлить своего отца въ несуществующемъ проступкѣ, г. Кигнъ произнесъ ему приговоръ, какъ-бы говоря: мой отецъ былъ католикъ, по заслуживаетъ снисхожденія, такъ какъ говорилъ и молился по-русски. Такой-же неожиданный эффектъ получается отъ словъ г. Кигна, что не онъ самъ (курсивъ въ подлинникѣ) «созналъ свои національныя и религіозныя заблужденія». Вѣроятно, г. Китъ и не имѣлъ намѣренія взваливать на голову родителей обвиненіе, отъ котораго самъ открещивается. Но, исходя изъ понятіи спутанныхъ и вздорныхъ, необходимо было, противъ воли, договориться до абсурда. Не стыдно быть нѣмцемъ или происходить отъ смѣшанной семьи и носить нѣмецкое или польское имя, но не совсѣмъ удобно очутиться въ положеніи того анекдотическаго нѣмца, который увѣрялъ, что онъ «кровавый русскій», а по минутномъ размышленіи поправился: «нѣтъ, не кровавый, а кровяной».
Въ заключеніе считаемъ нужнымъ, въ видѣ курьеза, указать на характерную мелочь, одну изъ тѣхъ, въ которыхъ отражается характеръ человѣка. Подъ приведеннымъ письмомъ имѣется подпись «Кигнъ (Дѣдловъ)», а рядомъ поставлено мѣсто написанія письма: «Дѣдлово». Получается нѣчто очень внушительное и родовитое: Дѣдловъ изъ Дѣдлова, или, вѣрнѣе Дѣдловъ фонъ-Дѣдлово, — на подобіе Вернигероде — фонъ-Вернигероде, имя, указывающее на связь съ землею и древній родъ. Къ сожалѣнію, эффектъ нѣсколько портится тѣмъ обстоятельствомъ, что Дѣдловъ не вторая фамилія г. Кигна, а лишь его псевдонимъ, имя, самовольно придуманное по названію родного села или деревни. Совѣтуемъ, однако, г. Кигну, для избѣжанія всякихъ подозрѣній въ нечистотѣ расы, подписываться отнынѣ подъ статьями полностью: наслѣдственный, хотя и первый въ родѣ, православный и русскій Владиміръ Людвиговичъ Кигнъ-Дѣдловъ фонъ-Дѣдлово.