Н. Гаринъ. Очерки и разсказы. (1) Деревенскія панорамы. — 2) На ходу. — 3) Сочельникъ въ деревнѣ. — 4) Въ усадьбѣ помѣщицы Ярищевой. — 5) Коротенькая жизнь). — Томъ второй. Изд. ред. Жур. «Рус. Богатство». Спб. 1895 г. Ц. 1 р. 25 к. — «Невеселая книга», какъ въ посвященіи называетъ г. Гаринъ второй томъ своихъ очерковъ и разсказовъ, вполнѣ оправдываетъ такое названіе. Начиная съ «Деревенскихъ панорамъ», предъ читателемъ развертывается рядъ картинъ деревенской жизни, одна мрачнѣе другой, жизни безъ просвѣта, безъ согрѣвающей теплоты общественности, безъ утѣшенія въ настоящемъ, безъ надежды на лучшее будущее. Авторъ не выбираетъ своихъ героевъ, не ставитъ ихъ въ исключительное положеніе, — онъ рисуетъ условія, при наличности которыхъ эта жизнь и не можетъ быть иною, и эпиграфъ, избранный имъ для одного изъ очерковъ, могъ бы служить характеристикой и для всей современной деревни: «Въ некультурныхъ условіяхъ одинаково дичаютъ — и человѣкъ, и животное, и растеніе». Суровая, своеобразная манера письма, къ которой прибѣгаетъ г. Гаринъ въ своихъ очеркахъ, еще усиливаетъ впечатлѣніе мрака и безъисходной тоски, вѣющей отъ каждаго разсказа. Не останавливаясь на подробностяхъ, не отдѣлывая мелочей, — двумя-тремя яркими, рѣзкими, какъ бы небрежно брошенными штрихами г. Гаринъ очерчиваетъ каждое лицо, встающее передъ нами, какъ краснорѣчивое олицетвореніе бѣдности, невѣжества и почти первобытной дикости. Но ни на минуту не измѣняетъ авторъ художественной правдѣ, и въ самыхъ темныхъ моментахъ изображаемой имъ жизни вы не видите утрировки, преувеличеній или невѣрнаго освѣщенія. То человѣческое, что таится въ глубинѣ хотя бы и самой примитивной жизни «дикаго человѣка», какимъ представляется одинъ изъ героевъ г. Гарина — Анисимовъ, суровый, нелюдимый кулакъ, весь ушедшій въ себя, замкнутый и скупой до скряжничества, — проявляется въ минуту потрясенія, вызваннаго неожиданной лаской ребенка. Въ лучшемъ изъ очерковъ — «Акулина» — это человѣческое чувствуется очень сильно и жизненно, и въ лицѣ своей героини авторъ далъ прелестный типъ женщины-крестьянки, въ самыхъ тяжелыхъ условіяхъ сохраняющей до конца человѣческое достоинство.
По содержательности первое мѣсто во второмъ томѣ принадлежитъ «Деревенскимъ панорамамъ», захватывающимъ жизнь деревни съ различныхъ сторонъ. По лучшимъ по художественности, необыкновенной живости и яркости представленія, является очеркъ «На ходу». Фабулы, разсказа въ общепринятомъ смыслѣ, въ немъ нѣтъ. Это рядъ сценъ и типовъ, живой вереницей проходящихъ предъ читателемъ по мѣрѣ того, какъ авторъ идетъ съ рабочими вдоль линіи будущей желѣзной дороги, набрасывая мимоходомъ свои наблюденія надъ окружающей жизнью. Тутъ и татары, лѣнивые, плутоватые и словно застывшіе въ разъ навсегда опредѣленной для нихъ формѣ; и русскіе крестьяне, сбитые съ обычной колеи голодомъ и холерой, въ то время налетѣвшими на губернію, гдѣ велъ авторъ свои работы; и молодой помѣщикъ, — «не собранный будто», по мѣткой характеристикѣ ямщика, — только что съ университетской скамьи, откуда онъ ничего не вынесъ, никакихъ задачъ, цѣлей, безъ смысла въ жизни и радости; и земскій начальникъ, жалѣющій народъ, съ которымъ онъ совѣтуетъ быть «по-проще», рекомендуя старинный рецептъ конюшни; и, наконецъ, рабочіе автора, разнообразные, характерные и типичные. Непосредственность и живость впечатлѣнія этого очерка усиливается самой формой, свобода которой даетъ автору возможность останавливаться только надъ тѣмъ, что его больше заинтересовало, поразило, тронуло.
Слѣдующій очеркъ «Сочельникъ въ деревнѣ» — страничка, посвященная печальной памяти голоднаго года. Въ бѣдной литературѣ, относящейся къ этому времени, онъ займетъ видное мѣсто, по задушевности и искренности чувства, выдѣляющими этотъ разсказъ среди другихъ, описывающихъ тоже голодный годъ и его ужасы.
Тягостное впечатлѣніе своей «невеселой книги» авторъ какъ бы желаетъ разсѣять, или нѣсколько смягчить, по крайней мѣрѣ, заканчивая ее свѣтлой картинкой идеальной школы, устроенной помѣщикомъ въ память умершаго преждевременно сына. Такая мысль намъ кажется совершенно неудачной, какъ бы ни былъ удаченъ самый разсказъ, не вяжущійся съ общимъ содержаніемъ всей книги. Возможны такіе помѣщики, возможны и такія школы, — но одно свѣтлое явленіе не можетъ освѣтить общаго темнаго фона картины, тѣмъ болѣе, что мы не видимъ условій для его роста и развитія въ окружающей средѣ. Безъ этого очерка книга г. Гарина ничего не потеряла бы, какъ отъ его присутствія ничего не выигрываетъ.
Да и къ чему смягченія правды? Даже самая суровая, она въ себѣ самой носитъ исцѣленіе. И какъ ни темны рисуемыя авторомъ картины, отъ его деревни вѣетъ въ общемъ здоровой силой, такой мощью жизненности, что у читателя ни на минуту нѣтъ сомнѣнія въ возможности иной жизни, иныхъ условій, при которыхъ не дичали бы ни человѣкъ, ни животное, ни растеніе.