Октавы Е. Вердеревскаго. I. Больной (разсказъ въ стихахъ). Санктпетербурѣ. 1847. Въ тип. Фишона. Въ 8-ю д., л. 74 стр.[править]
Рѣшительно, мы живемъ въ большомъ гошпиталѣ, а не посреди православной, крѣпкой и здоровой Руси, какъ думали наши предки; нѣтъ, судя по героямъ, которые появляются изъ вашего общества, то подъ покровомъ стиховъ, то въ одеждѣ легкой прозы, можно заключить, что мы всѣ ходимъ то съ разбитыми головами, то съ перевязаннымъ сердцемъ, что эта боль головная хуже всякой мигрени, а сердца наши… въ пользу ихъ и самъ г. Пироговъ не въ состояніи сдѣлать удачной операціи. Вотъ на судъ публикѣ представляется еще одинъ больной въ октавахъ. Чѣмъ бываютъ больны герои вашихъ повѣстей, поэмъ и разсказовъ въ стихахъ — публикѣ почти извѣстно. У нихъ есть много общаго въ недугѣ; но этотъ больной не таковъ, говоритъ г. Вердеревскій:
«Вы скажете, герой мой всѣмъ знакомъ.
Онъ даже старъ и колоритомъ бѣденъ;
Герой съ „разочарованнымъ“ умомъ,
Онъ долженъ быть, неправда-ль, очень блѣденъ,
Высокъ и худощавъ, съ широкимъ лбомъ,
Какъ всѣ герои нашихъ модныхъ бреденъ?…
Ошиблись вы, межъ ними мало свойства,
Въ моемъ героѣ больше благородства. (Стр. 3).
Герой октавъ г-на Вердеревскаго можетъ быть названъ героемъ съ „безочарованнымъ умомъ“, потому-что онъ не былъ никогда, совсѣмъ не былъ, очарованъ и ничѣмъ въ мірѣ; умъ и сердце этого героя куда бы то ни были устремлены, встрѣчали одно „безочарованье“ (стр. 65). — Это дѣйствительно долженъ быть новый оттѣнокъ болѣзни, потому-что и самое названіе ея ново. Безочарованіе, безочарованіе?!.. никогда не слыхали. Разочарованіе — другое дѣло, это всѣмъ извѣстно». разочарованные люди въ молодости бывали людьми очарованными; они любили, кутили, думали, а потомъ съ лѣтами, съ опытностью, имъ надоѣдало и любить, и кутить, и думать; на нихъ, въ-слѣдствіе разныхъ обстоятельствъ находила то хандра, то апатія, то сплинъ — назовите это какъ вамъ угодно, а въ стихахъ этотъ второй періодъ жизни назывался "разочарованіемъ. Но вотъ герой, который пошелъ гораздо-дальше, потому-что онъ и въ молодости ничѣмъ не очаровывался, слѣдовательно, съ лѣтами ему не въ чемъ было и разочаровываться. Если уже разочарованныхъ нелегко было вылечить, то «безочарованный больной по нашему мнѣнію, принадлежитъ рѣшительно къ трудно больнымъ; если первые жили и наслаждались въ молодости, то втораго разряда больные не знали уже отъ рожденія никакой радости и увлеченія. Больно думать, что и въ нравственномъ мірѣ могутъ быть такія же явленія, какъ въ мірѣ физическомъ, т. е. слѣпые и глухо-нѣмые отъ рожденія! Не-уже-ли это правда? — Ссылаемся на автора, который вотъ что говоритъ (стр. 25 и сл.):
Его отецъ, значительный чиновникъ,
Служилъ, обѣдалъ., спалъ, носилъ кресты,
Воображалъ, что важный онъ сановникъ,
И не знавалъ возвышенной мечты.
Блюстительница мужнина кармана,
Любившая хозяйничать, считать,
Прожившая безъ драмы, безъ романа, —
Вотъ, въ двухъ словахъ его родная мать!
Онъ былъ залогомъ первымъ этой связи
Существъ безъ сердца, съ бѣдной головой,
И встрѣтилъ жизнь среди хлопотъ и грязи
Вседневныхъ дрязговъ жизни „дѣловой“.
Онъ росъ одинъ, далеко отъ свободы
Степей широкихъ, или мрачныхъ горъ,
Вдали отъ зрѣлищъ матери-природы, —
Вдали всего, что нѣжитъ юный взоръ,
Вдали всего, что сердцу такъ пріятно,
Что силы наши смолоду крѣпитъ,
Что намъ, конечно, не вполнѣ понятно,
По съ сердцемъ нашимъ рано говоритъ…
Онъ росъ въ столицѣ; каменныя стѣны
Домовъ высокихъ видѣлъ; слышалъ шумъ,
Одно и то же все, безъ перемѣны, —
Вотъ отъ чего Онъ съ дѣтства былъ угрюмъ
И развилось не чувство въ Немъ — а умъ!
Въ одномъ изъ нашихъ „высшихъ заведеній“
Безплодно молодость Его прошла, —
Безплодно, потому что для сомнѣній
Душа его отвѣтовъ не нашла.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Въ семнадцать лѣтъ влюбился Онъ; но странно:
Онъ не вполнѣ любовью занятъ былъ,
Онъ не мечталъ, не таялъ безпрестанно,
Не сердцемъ пылкимъ: онъ умомъ любилъ.
И въ эту пору сладостныхъ мечтаній
Не сочинялъ Онъ безконечныхъ строфъ
Не посылалъ чувствительныхъ посланій,
Горячихъ и безсмысленныхъ стиховъ…
Въ любви искалъ Онъ полнаго отвѣта,
Нашелъ, — во въ сердцѣ та же пустота,
И не была сочувствіемъ согрѣта
Его душа; такъ первая мечта
Была разбита; съ той поры безпечно
И равнодушно наслаждался Онъ;
Любилъ слегка; и въ наслажденьяхъ вѣчно
Порывъ Его „умомъ“ былъ охлажденъ. Бросался
Онъ всей силой увлеченья
Въ науки лабиринтъ и храмъ искусствъ;
Но не нашелъ вопросамъ разрѣшенья,
Не встрѣтилъ пищи для ума и чувствъ;
Кто виноватъ? Онъ самъ, или наука? —
Не знаю я, — по только бросилъ Онъ
Науку, какъ любовь, и снова скука
За нимъ слѣдитъ, какъ неотвязный сонъ…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Понятно-ль вамъ теперь, чѣмъ Юрій боленъ,
За чѣмъ онъ такъ угрюмъ и недоволенъ?
Смотрѣть на жизнь и жить однимъ умомъ
Все постигать, не чувствуя душе(о)ю,
Всегда предвидѣть, что насъ ждетъ потомъ,
Не обольщаться сладкою мечтою,
Всю жизнь анатомическимъ ножомъ
Раскрыть во цвѣтѣ лѣтъ передъ собою,
Не испытать минуть очарованья,
А между тѣмъ носитъ въ себѣ желанья,
Носить въ себѣ зародыши всѣхъ силъ,
Всего, что намъ даетъ судьба для счастья, —
И все умомъ отринуть: кто испилъ
Изъ этой горькой чаши, тотъ участья,
И сожалѣнья стоитъ; тотъ купилъ
Познанье дорогой цѣной несчастья!…
А сколько есть такихъ людей межъ вами;
Они у насъ зовутся „чудаками“!
Займемтесь этимъ чудакомъ или больнымъ, посмотримъ, могла ли такая болѣзнь развиться отъ тѣхъ обстоятельствъ, которыми былъ окруженъ герой г. Вердеревскаго. Родился онъ отъ людей исключительно дѣловыхъ, которые не знали возвышенной мечты, и, по нашему мнѣнію, къ счастію Юрія, потому-что мечта этихъ людей не доставила бы ему большаго удовольствія: она была бы нѣчто въ родѣ мечты городничаго Гоголя, когда этотъ городничій вообразилъ, что онъ будетъ генераломъ. „Больной“ росъ въ Петербургѣ, окруженный каменными стѣнами высокихъ домовъ, вдали отъ природы, слышалъ безпрестанный шумъ и сдѣлался отъ этого угрюмъ! Правда ли? Не-уже-ли всѣ люди, родившіеся и выросшіе въ Петербургѣ, угрюмы только отъ-того, что они жили посреди людей занятыхъ дѣлами и потому-что ихъ окружали каменныя стѣны? Что касается до насъ, то мы знаемъ большихъ весельчаковъ, не смотря на то, что они никогда не выѣзжали изъ Петербурга; впрочемъ, стѣны, шумъ городской, отсутствіе матери-природы — общій удѣлъ всѣхъ городскихъ жителей, а между-тѣмъ, до нашему мнѣнію, горожане гораздо веселѣе сельскихъ жителей… Жизнь городская непремѣнно должна положить свой оттѣнокъ на душу человѣка, точно такъ же, какъ сильно дѣйствуетъ природа на жителей деревень и производитъ на ихъ умъ и сердце иныя впечатлѣнія… Но угрюмость и веселость не должны входить въ разсчетъ при обозначеніи этого вліянія. Тѣмъ болѣе городская жизнь не можетъ развить только одного ума. Гдѣ много людей, тамъ много и страстей, а гдѣ страсти, тамъ умъ не можетъ себѣ присвоить исключительнаго господства. У людей растущихъ на лонѣ матери-природы, подъ вліяніемъ ея красотъ, правда, развивается болѣе сочувствія къ законамъ природы, болѣе волшебнаго обаянія отъ соприкосновенія съ нею; за то у людей выросшихъ въ обществѣ, развивается болѣе человѣческихъ, общественныхъ, живыхъ интересовъ. Вѣчно любоваться красотами природы нельзя», душа потребуетъ дѣятельности, а высшая дѣятельность только среди людей, въ обществѣ. Природа — обстановка, общество — цѣль, куда дѣятельность влечетъ человѣка, призваннаго дѣйствовать. Далѣе:
Въ одномъ изъ нашихъ «высшихъ заведеній»
Безплодно молодость его прошла, —
Безплодно, потому что для сомнѣній
Душа его отвѣтовъ не нашла!
Это было, кажется, до семнадцати лѣтъ, потому-что въ семнадцать лѣтъ наступаетъ другая эпоха — онъ влюбляется. Намъ очень-жаль, что молодость героя прошла безплодно до семнадцати лѣтъ, т. е. до того времени, когда дѣти обыкновенно проходятъ, хорошо или худо, гимназическій курсъ. Если онъ учился худо, вамъ остается жалѣть; если же хорошо, то мы радуемся. Въ первомъ случаѣ, мы можемъ назвать возрастъ, лѣниво-проведенный до семнадцати лѣтъ, безплоднымъ, потому-что герой ничему не выучился, но совсѣмъ не потому, чтобъ душа Юрія не нашла отвѣтовъ для сомнѣній. Какіе вопросы можетъ задать наукѣ семнадцатилѣтній юноша? Отъ какихъ вопросовъ юноши можетъ смутиться наука? Есть вопросы неразрѣшимые, но отъ этого человѣчество не смущается: оно постепенно подбирается подъ рѣшеніе ихъ, не отступаетъ отъ трудности задачъ, вѣчно трудится надъ рѣшеніемъ ихъ, и вотъ вамъ жизнь науки, ходъ ея. Что же за развитіе человѣчества было бы, еслибъ каждый, найдя вопросъ нерѣшенный, оставлялъ его?.. Тогда дѣйствительно это поле оставалось бы вѣчно-безплоднымъ; это было бы даже не поле, а болото, въ которомъ вязло бы человѣчество при каждомъ шагѣ… Но оставимъ на минуту этотъ вопросъ, а пойдемъ за развитіемъ Юрія. Въ семнадцать лѣтъ влюбился Юрій, но влюбился не сильно, т. е., по словамъ автора, онъ любилъ не сердцемъ, а умомъ. Отъ-чего же? спрашиваемъ мы опять. Не-уже-ли это опять вліяніе каменныхъ стѣнъ петербургскихъ и безплоднаго ученья? Не можемъ рѣшить этого вопроса, потому-что на каждомъ шагу видимъ людей такъ сильно влюбляющихся въ Петербургѣ, что за нихъ даже становится страшно, не смотря на то, что они не жили на лонѣ матери-природы, и, сказать между нами, ни чему не учились… Но, что же дѣлать! любовь всемогуща; ей покорны лѣнивые и дѣятельные городскіе и сельскіе жители; любви нѣтъ дѣла, задавалъ ли юноша вопросъ наукѣ или не задавалъ, отвѣчала ли наука на эти вопросы или не отвѣчала: любовь приходитъ, и сердце впиваетъ ее въ себя и разноситъ по всему организму. Что касается до вопроса, нужно ли въ это время таятъ безпрестанно, сочинятъ безконечныя строфы, посылать посланія, чувствительныя горячіе стихи, составляетъ ли все это необходимую принадлежность прекрасной любви — это въ нашъ вѣкъ разсудительный подлежитъ сомнѣнію. Въ-особенности человѣкъ, который горитъ, таетъ и выливается горячими стихами, кажется, не нашелъ бы большаго сочувствія у женщины: всѣ эти горючія вещества запрещены модой въ предупрежденіе несчастныхъ случаевъ. Герой г. Вердеревскаго не имѣлъ такихъ странностей, и въ нашихъ глазахъ много отъ-того выигралъ. Но вотъ что непонятно: Юрій влюбился, въ любви искалъ полнаго отвѣта, нашелъ этотъ отвѣтъ, и въ сердцѣ его осталась та же пустота
И не была сочувствіемъ согрѣта
Его душа.
Какъ же онъ влюбился, когда его душа не была согрѣта сочувствіемъ? Слѣдовательно она, душа Юрія, не имѣла въ себѣ нисколько теплоты, и, слѣдовательно, Юрій не былъ влюбленъ?
Судя по безплодности науки для Юрія, по отсутствію оживленія во время любви, по безжизненности домашней обстановки, мы было-думали, что Юрій принадлежитъ къ вялымъ произведеніямъ, что онъ изъ числа тѣхъ обыденныхъ натуръ, о которыхъ говорятъ, что они «ни рыба, ни мясо», что учился онъ плохо, потому-что у него не было энергіи ума, любилъ онъ вяло, потому что не было энергіи чувства, не отличался дѣятельностью, потому-что не имѣлъ силы воли, былъ лѣнивъ, апатиченъ… Такихъ людей много, они порождаются лѣнью и умираютъ въ лѣни; зародыши души и ума грязнутъ подъ спудомъ… Но Юрій не таковъ: посмотрите — послѣ любви, онъ опять бросался всей силой увлеченья не лабиринтъ науки и въ храмъ искусства,
Но не нашелъ вопросамъ разрѣшенья
Не встрѣтилъ пищи для ума и чувствъ.
Слѣдовательно, у Юрія есть увлеченіе, есть порывы, и порывы благородные; отъ-чего же онъ прежде былъ такъ вялъ? Положимъ, онъ тогда былъ молодъ, но теперь, послѣ семнадцати лѣтъ и любви, бросившись въ науки и искусства, могъ бы онъ найдти въ нихъ много оживленія; въ это время наука и искусство должны вдохновлять юность и ея молодыя силы, но Юрій бросилъ
Науку, какъ любовь и снова скука,
За нимъ слѣдитъ, какъ неотвязный сонъ…
Не-уже-ли это опять отъ-того, что онъ не нашелъ разрѣшенія вопросамъ? Остановимся на этомъ пунктѣ, потому-что мы уже слишкомъ, кажется, много возлагаемъ отвѣтственности на науку и искусство; мы къ нимъ, кажется, больше строги, нежели сколько должны быть благодарны. Мы просимъ читателей остановиться на этой мысли тѣмъ болѣе, что Юріи отъ неудачи въ наукахъ вышелъ «больнымъ» и героемъ октавъ г. Вердеревскаго. Припомните послѣднія строфы, выписанныя нами выше:
Смотрѣть на жизнь и жить однимъ умомъ,
и т. д., и вы увидите, что, по мнѣнію г. Вердеревскаго, Юрій былъ отъ-того несчастливъ, что все постигалъ (хотя ему въ наукахъ очень-часто встрѣчались неразрѣшимые узлы), не чувствуя душею, всю жизнь анатомическимъ ножомъ раскрылъ передъ собою еще во цвѣтѣ лѣтъ, что отъ этого онъ не испыталъ минутъ очарованья, отринулъ все, что судьба даетъ для счастья и, слѣдовательно, купилъ познанье дорогой цѣной несчастья! Теперь, слѣдовательно, вина возлагается на науку и ея анатомическій ножъ. Правда ли это?
Назадъ тому восемь лѣтъ, Лермонтовъ, въ своей безсмертной сатирѣ на настоящее поколѣніе, между-прочимъ возвелъ на него несправедливую хулу, сказавъ, что оно состарѣется подъ бременемъ познанья и сомнѣнья, что
Мы изсушили умъ наукою безплодной,
Тая завистливо отъ ближнихъ и друзей
Надежды лучшія и голосъ благородный
Невѣріемъ осмѣянныхъ страстей;
Едва касались мы до чаши наслажденья,
Но юныхъ силъ мы тѣмъ не сберегли,
Изъ каждой радости бояся пресыщенья,
Мы лучшій сокъ навѣки извлекли.
Нѣтъ, несправедливо, что мы изсушили умъ наукою безплодной, потому-что мы часто не предавались ей всей душой, едва касались только краевъ этой чаши, и вотъ вся наша бѣда; мы схватываемъ большею частію верхи и гордимся знаніемъ, но за эту гордость наказываемся душевной пустотой; мы бросаемся въ науку легко, и скоро поворачиваемъ назадъ. Міръ науки и искусства требуетъ подвижниковъ и борцовъ съ волею сильною, съ энергіею, съ непреклонностью убѣжденій, а не рыцарей трусливыхъ, требуетъ постояннаго труда, но не минутныхъ вылазокъ и нападеній. Отъ этого то мы большею частію только подбѣгаемъ къ храму науки и искусства, ныряемъ около этого храма, прислушиваемся къ отдѣльнымъ звукамъ, вылетающимъ изъ этого святилища, но храмъ остается замкнутымъ для насъ, двери его не легко и не всѣмъ отворяются. Люди посвященные, перебѣжавшіе порогъ священнаго зданія, услышавшіе внутри его дивную гармонію, упиваются ею обыкновенно до конца жизни; они не покидаютъ этого храма, потому-что онъ дѣлается для нихъ міромъ живымъ, гармоническимъ, и вся жизнь ихъ будетъ высокимъ, торжественнымъ служеніемъ началамъ истины. Но, повторяемъ, чтобъ проникнуть въ этотъ дивный храмъ, нужно много усилій; нельзя довольствоваться полузнаніемъ; безпредѣльность науки не должна страшить. У насъ же часто нѣтъ воли выдержать и исполнить однажды начатое; мы бросаемся изъ одной науки въ другую, отъ одной книги къ другой, довольствуемся легкимъ очеркомъ системы, лишь бы отдѣлаться отъ нея поскорѣе… однимъ словомъ, мало сочувствуемъ истинѣ и искусству… Все это порождаетъ поверхностные взгляды, которые скоро забываются, не стоютъ дорого душѣ, и отъ этого скоро изъ нея исчезаютъ, оставляя одну пустоту. Вотъ тотъ недостатокъ, которымъ мы страждемъ въ дѣлѣ науки и искусства. Въ дѣлѣ воли, въ мірѣ дѣятельности, та же недостаточность энергіи ведетъ за собою вторичную пустоту жизни. Правда, въ этомъ отношеніи многое зависитъ отъ обстоятельствъ, но это, однакожъ, не приневоливаетъ насъ отказываться отъ воли человѣка въ мірѣ дѣйствительномъ; человѣкъ непремѣнно долженъ дѣйствовать, не смотря на то, много или мало онъ сдѣлаетъ. Жить однимъ умомъ безъ дѣятельности — невозможно.
И эти недостатки вызвали справедливое негодованіе Лермонтова, когда онъ говорилъ:
Толпой угрюмою и скоро позабытой
Надъ міромъ мы пройдемъ безъ шума и слѣда.
Не бросивши вѣкамъ ни мысли плодовитой,
Ни геніемъ начатаго труда.
И прахъ нашъ, съ строгостью судьи и гражданина,
Потомокъ оскорбитъ презрительнымъ стихомъ,
Насмѣшкой горькою, обманутаго сына
Надъ промотавшимся отцомъ.
Дѣйствительно, можно промотать наслѣдіе ума и чувства, доставшееся отъ предковъ… Но что жь несчастный «Больной» г. Вердеревскаго? Онъ страдаетъ не отсутствіемъ дѣятельности, а тѣмъ, что не можетъ обольщаться сладкою мечтою, что анатомическій ножъ науки зарѣзалъ эту мечту и, слѣдовательно, онъ во цвѣтѣ лѣтъ не можетъ испытать минутъ очарованья. Что это значитъ? Не-уже-ли мы слишкомъ-много знаемъ, а знаніе бѣда для насъ, губитъ жизнь нашу?… Недоумѣваемъ; но, къ сожалѣнію, должны сказать, что дѣйствительно такъ думаетъ г. Вердеревскій… Нѣтъ, мы лучше готовы истребить всевозможныя мечты въ мірѣ, чѣмъ согласиться, что наука вредна. И что за мечты должны быть у Юрія, если эти мечты боятся свѣта истины?.. А между-тѣмъ, изъ этой, въ основаніи ложной идеи вышелъ мнимо-больной г. Вердеревскаго, и болѣзнь эта… нисколько не похожа на горе отъ ума.
Но перейдемъ отъ идеи «Больнаго» къ больной жизни. Юрій получилъ наслѣдство въ Финляндіи и удалился на лоно матери-природы сочувствовать ея красотамъ и пожить новою жизнью. Тамъ, въ Финляндіи, онъ ѣздилъ въ лодкѣ по морю, когда поднималась гроза и когда по морю ѣздить страшно; но Юрій отвергалъ страхъ, ѣздилъ въ лодкѣ одинъ, возвращался домой, игралъ на рояли, писалъ стихи, рисовалъ пейзажи; но ни стихи, ни пейзажи не выходили оконченными изъ-подъ его пера и кисти; читалъ, а можетъ-быть и не читалъ древнія творенія in quarto (изъ разсказа видно, что эти in quarto только стояли на полкахъ его комнаты), перелистывалъ новыя творенія, и
На всемъ равно была печать труда,
Но легкаго труда, какъ бы отъ скуки.
И вы не отгадали бъ никогда
Что болѣе: поэзія, науки,
Портретъ, пейзажъ небрежный иногда,
Иль музыка, языкъ душевной муки,
Ему была доступнѣе? онъ ровно
Всѣмъ этимъ занятъ былъ и хладнокровно.
Вы видите, что Юрій все это дѣлалъ отъ скуки, слѣдовательно, и ѣздилъ въ лодкѣ во время бури отъ скуки, и рисковалъ жизнію отъ скуки. Не-уже-ли это очень-умно для героя нашего времени?… Отъ скуки должно быть, — а не отъ увлеченія, какъ прежде говорилъ авторъ, — задавалъ Юріи вопросы наукѣ, и наука не находила нужнымъ отвѣчать на эти праздные вопросы. Наконецъ, отъ скуки Юрій началъ ѣздить къ пастору, у котораго была дочь Мальвина, помолвленная за молодаго человѣка, Эрнеста. Жизнь Мальвины состояла въ слѣдующемъ (стр. 39):
По утру рано встать,
Изъ библіи прочесть главу, другую,
Итти на кухню, стряпать помогать
Кухаркѣ старой трапезу простую;
Потомъ отцу газеты вслухъ читать;
Подъ вечеръ шить, и выслушавъ святую
Мораль на сонъ грядущій, — засыпать —
И завтра то же самое опять…
Но прошло еще нѣсколько этихъ «завтра», и у Мальвины къ обыкновеннымъ ея занятіямъ, присоединилась любовь къ Юрію. Между-тѣмъ пріѣхалъ женихъ Мальвины, пасторъ началъ готовить пиръ, — а больной?
Больной сидѣлъ задумчивъ и суровъ,
И въ сотый разъ взывалъ къ своей судьбинѣ:
Судьба моя! Отъ молодыхъ годовъ
Моя душа была пуста до нынѣ;
Ты мнѣ дала ужасный даръ «предвидѣть» —
Но жизни я не могъ возненавидѣть…
И когда больной взывалъ къ судьбѣ этими октавами, къ нему явился пасторъ и объявилъ, что
. . . . . . . .Мальвина погибаетъ
И только ждетъ и хочетъ видѣть васъ.
Они пришли къ Мальвинѣ; больной сталъ передъ ней «скрестивъ руки»; Мальвина поднялась съ постели, попросила отца уйдти и объявила Юрію, что она любитъ его, а не Эрнеста.
Что жъ Юрій?.. Онъ глубоко былъ смущенъ;
Онъ счастье пилъ впервые полной чашей,
Упавъ передъ Мальвиной, онъ рыдалъ
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Съ безумствѣ счастья лобызалъ ей ноги,
Благодарилъ, любилъ…
А на другой день написалъ къ ней письмо, въ которомъ сказалъ: «благодарю, молъ, васъ, Мальвина, за то,
Что вашъ призывъ мнѣ далъ самопознанье;
Свершили вы, — чего не могъ никто,
Открывши мнѣ, что я „полусозданье“, что, слѣдовательно, онъ „не могъ любить Мальвины, что онъ лишенъ источника высокихъ наслажденій, и что сердцу его любви законъ былъ вѣчно чуждъ, какъ врагъ, какъ злобный геній“.
Мы на это письмо можемъ замѣтить только, что человѣкъ, котораго любятъ, но который самъ не любитъ существа, въ него влюбленнаго, не есть еще отъ этого полусозданье, ибо онъ не виноватъ въ этомъ, и потому намъ чрезвычайно-страннымъ кажется, какимъ образомъ, Юрій въ первый день, т. е. въ тотъ день, когда онъ упалъ на колѣни передъ Мальвиной, любилъ ее, благодарилъ, даже рыдалъ, а на другой день объявилъ, что онъ ея не любитъ! Женщины, мы думаемъ, которыя будутъ читать поэму г. Вердеревскаго, могутъ разсердиться за такое непостоянство, и Юрій ничѣмъ передъ ними не оправдается, что бы онъ тамъ ни говорилъ, даже слѣдующіе стихи, что
…Онъ съ тоской своей глубокой,
Одинъ обязанъ дай свои дожить…
Онъ никогда собой васъ не погубитъ,
Вы для него вѣнецъ природы всей;
Но вамъ дивясь, онъ сердцемъ васъ не любитъ,
За тѣмъ, что сердце это безъ страстей --и „за тѣмъ“ мы сами не можемъ любить этого больнаго, который иногда проговаривается, въ припадкѣ болѣзни, стихами, въ родѣ слѣдующихъ:
Онъ счастливъ тѣмъ, что могъ хоть два мгновенья (?!?)
Взаимности блаженство понимать…
Къ чему жь процессомъ пошлымъ „приложенья“ (?)
То счастье, повторяя (?) охлаждать?…
Зачѣмъ же ѣздилъ Юрій въ Финляндію? Еслибъ для вступленія во владѣніе имѣніемъ, доставшемся по наслѣдству, это было бы основательно; но онъ не за этимъ ѣздилъ. Не-уже-ли же за тѣмъ, чтобъ ѣздить въ лодкѣ по морю? — но въ такомъ случаѣ лучше бы принять нѣсколько ваннъ въ Гельсингфорсѣ, Ревелѣ, Гапсалѣ… Нѣтъ, онъ заѣхалъ туда только отъ-того, что былъ боленъ… какою-то странною болѣзнью. На-примѣръ, этотъ больной въ Финляндіи, часто, утомясь прогулкою,
Передавалъ журнальному листку,
Вопросъ души, сполненной сомнѣньемъ, —
или:
Любилъ онъ разговаривать съ собой (?)
И изучать себя, свои волненья,
Иль иногда, въ дни пасмурной погоду
Писать про юность, про былые годы.
Но такое занятіе (которое можетъ имѣть мѣсто въ Петербургѣ, а не только въ Финляндіи) напоминаетъ Манилова, который въ своей деревнѣ» любилъ почитать какую-нибудь этакую книгу"!
Поэма написана, какъ видите, довольно-гладкими стихами и издана щегольски.