I.
[править]— Вотъ сидитъ Полтевъ, — равнодушно проговорила Зинаида Петровна, указывая глазами направо.
— Гдѣ? — съ дѣтской торопливостью спросила Ольга Ивановна, точно ужаленная этой фамиліей. — Гдѣ Полтевъ?
— Аллея направо, второй столикъ подъ липами… — еще равнодушнѣе отвѣтила Зинаида Петровна. — Да что ты такъ встрепенулась, Оля? Онъ тебя интересуетъ?
— Нѣтъ, т.-е. да. Всѣ говорятъ о немъ: «Полтевъ, Полтевъ»…
Зинаида Петровна сбоку взглянула на Ольгу Ивановну, сузила подведенные глаза и улыбнулась одними углами губъ. О, какъ отлично она понимала это торопливое любопытство, напомнившее ей то далекое прошлое, когда и она была такой же тоненькой, какъ Ольга Ивановна, такой же неизвѣстной, какъ Ольга Ивановна, и такъ же жаждала увидѣть извѣстнаго уже тогда театральнаго рецензента Полтева, пользовавшагося большой популярностью въ средѣ артистовъ маленькихъ загородныхъ театровъ, благотворительныхъ спектаклей и клубныхъ сценъ.
— Хочешь, я познакомлю тебя съ нимъ? — подчеркивая слова, проговорила Зинаида Петровна. — Онъ не кусается, дурочка…
Ольга Ивановна точно испугалась этого предложенія и даже прижалась ближе къ своей театральной подругѣ. Она такъ ничего и не отвѣтила, а только вся раскраснѣлась.
Въ саду игралъ порядочный военный оркестръ. Электрическіе фонари бросали фантастическое освѣщеніе на переливавшуюся по садовымъ аллеямъ цвѣтную волпу публики. Гирлянды изъ горѣвшихъ шкаликовъ, раскрашенныя въ трактирно-русскомъ стилѣ бесѣдки, кіоски и открытая лѣтняя сцена, мачты съ флагами, нѣсколько дрянныхъ статуй въ нишахъ изъ зелени, центральная площадка съ цвѣточной куртиной, въ глубинѣ дрянной лѣтній театръ, грубо размазанный въ томъ же трактирно-русскомъ стилѣ, ярко освѣщенный буфетъ, отдѣльные столики по укромнымъ уголкамъ — однимъ словомъ, лѣтнее загородное гулянье по общему шаблону. Не хуже, не лучше другихъ загородныхъ гуляній и съ тѣмъ же специфическимъ букетомъ ярмарки, средней руки кабака, балагана и сомнительныхъ женщинъ. Ольга Ивановна только еще выступила на театральные подмостки, и ее просто ошеломляла вся эта шаблонная мишура, пестрота и толкотня. Она чувствовала себя въ этой толпѣ такой маленькой-маленькой, такой ничтожной, и сердце охватывало жуткое чувство безпричиннаго молодого страха, какъ у пойманнаго звѣрка.
Зинаида Петровна, напротивъ, была здѣсь своимъ, давно обтерпѣвшимся человѣкомъ: она всѣхъ знала и ее всѣ знали. Швейцаръ у входа раскланивался съ ней на особый манеръ, какъ съ хозяйкой, расторопная прислуга, театральные капельдинеры, продавщицы въ кіоскахъ, акробаты — тоже. Какъ весной открывался садъ, появлялась и Зинаида Петровна; оставляла его послѣдней, какъ корабельная крыса. Какъ всѣ «свои люди», она не была ни хороша ни дурна для этой садовой челяди, а просто Зинаида Петровпа, какъ рецензентъ Полтевъ и другіе habitués.
— До репетиціи успѣемъ еще бутылку пива выпить, — говорила Зинаида Петровна, когда они проходили мимо ресторана.
— При публикѣ совѣстно…
— Въ уборную велимъ подать. Да и публика такая, что плевать.
Ольга Ивановна не замѣтила, какъ она подошла къ тому столику, у котораго сидѣлъ Полтевъ, а Зинаида Петровна взяла ее за руку и отрекомендовала на закулисномъ жаргонѣ:
— Садовая штучка Глумова..
— Очень радъ познакомиться… — хриповатымъ баскомъ отвѣтилъ Полтевъ, приподымаясь и бѣглымъ взглядомъ окидывая «садовую штучку». — Очень радъ…
— «У! какой онъ большой…» — подумала Ольга Ивановна подъ первымъ впечатлѣніемъ.
Полтевъ ѣлъ что-то жирное съ маленькой тарелочки и, прежде чѣмъ подать свою жирную руку дамамъ, по-домашнему вытеръ жирныя губы салфеткой. Лѣтняя сѣрая пара сидѣла на немъ мѣшковато, какъ носятъ дорогіе московскіе бары, и онъ казался въ ней еще массивнѣе. Круглое, заплывшее лицо съ заплывшими глазками неопредѣленнаго цвѣта принадлежало уже къ тому возрасту, когда у мужчины нѣтъ лѣтъ, а офиціальная старость еще не наступала. Онъ крѣпко пожалъ жирной безформенной рукой руку Зинаиды Петровны, придержалъ ее и точно такой же привычный жестъ продѣлалъ и надъ маленькой холодной ручкой Ольги Ивановны.
— Зиночка, вы для меня составляете несчастіе, — улыбаясь и по-барски шепелявя, говорилъ Полтевъ: — мнѣ носъ никуда нельзя высунуть, чтобы не встрѣтить васъ.
— Это вѣрно и наоборотъ, Леонидъ Павловичъ, — подхватила реплику Зинаида Петровна, — съ той разницей, что я о своихъ несчастіяхъ обыкновенно умалчиваю…
— Признакъ сильной натуры и сильнаго несчастія.
Разговоръ продолжался въ этомъ непонятно-шутливомъ тонѣ, такъ что Ольга Ивановна имѣла достаточно времени, чтобы разсмотрѣть Полтева во всѣхъ подробностяхъ. Она понимала, что этотъ разговоръ имѣетъ свой смыслъ между строкъ, понятный только разговаривавшимъ, и поэтому особенно не вслушивалась въ него. Какъ это ни странно, но неожиданнымъ результатомъ этой встрѣча со страшнымъ рецензентомъ для нея было то, что она вдругъ захотѣла ѣсть, ужасно захотѣла, какъ хотятъ только дѣти. У ней сдѣлались даже спазмы въ желудкѣ, и она едва дождалась, когда Зинаида Петровна кончила свою безконечную болтовню.
— Очень радъ… да… — бормоталъ Полтевъ, опять пожимая холодную ручку Ольги Ивановны. — Посмотримъ на васъ, Ольга Ивановна, и оцѣнимъ… вполнѣ безпристрастно оцѣнимъ.
Ольгѣ Ивановнѣ показалось, что при послѣднихъ словахъ между Полтевымъ и Зинаидой Петровной точно что-то пробѣжало, что заставило встрѣтиться ихъ глаза и улыбнуться. Это было неуловимо-тонкое ощущеніе, вѣрнѣе — предчувствіе мелькнувшей незримо мысли. Полтевъ точно угадалъ настроеніе дѣвушки и проговорилъ:
— Ольга Ивановна, я смотрю на васъ, какъ на театральную весну…
— А я, въ такомъ случаѣ, что же по-вашему? — вступилась съ непонятнымъ азартомъ Зинаида Петровна. — Театральная зима? Ахъ, вы, грубіянъ…
— Не зима, милая Зиночка, а лѣто, то лѣто, когда созрѣваютъ самые вкусные плоды…
— Нахалъ: плоды поспѣваютъ осенью, слѣдовательно…
— Если вы непремѣнно желаете быть осенью, Зиночка, то я, конечно, не смѣю спорить… Впрочемъ, вѣдь я никогда не спорю, какъ вы знаете…
Этотъ финалъ ужасно разсердилъ Зинаиду Петровну, такъ что у ней на лицѣ выступили даже красныя пятна. Она нѣсколько времени молчала и только смѣшно фукала носомъ, какъ это дѣлаютъ очень старыя кошки. Ольга Ивановна шагала съ ней рядомъ и боялась заговорить первой.
— Подлецъ! — разразилась наконецъ Зинаида Петровна, размахивая зонтикомъ. — Нахалъ… Только ты все равно ничего не поймешь, потому что ты еще совсѣмъ глупая дѣвочка. Это такой… это… однимъ словомъ, мерзавецъ. Мало ли другихъ собакъ рецензентовъ, но тѣхъ можно, по крайней мѣрѣ, купить: на каждаго своя такса есть. А этотъ человѣкъ обезпеченный, плевать ему на деньги, а онъ дѣлаетъ хуже въ тысячу разъ…
— Что же онъ такое дѣлаетъ, Зинаида Петровна?
— Онъ?.. А вотъ что… Была у меня одна хорошая знакомая, очень хорошая и такая же молоденькая и глупенькая, какъ вотъ ты сейчасъ. Не обижайся на меня, если выражаюсь слишкомъ откровенно. Хорошо… Пріѣхала она въ Петербургъ съ разными мечтами: святое искусство… трудъ… идеи… ну, однимъ словомъ — весь тотъ репертуаръ молодыхъ глупостей, который мы привозимъ сюда вмѣстѣ съ нашей молодостью. Въ довершеніе несчастія, она была хорошенькая… да. Побилась она тутъ и тамъ, насидѣлась голодомъ и наконецъ добилась своего: вылѣзла на подмостки въ выходной грошовой роли. Хорошо… Первое дѣло, конечно, кусокъ хлѣба, первый кусокъ. И что же? Въ первой же театральной рецензіи ее отмазали… Затѣмъ послѣдовала вторая и третья такого же содержанія. Между тѣмъ другихъ хвалили, хвалили тѣхъ, которыя были хуже ея. И все это была полтевская работа…
— Для чего же онъ это дѣлалъ? Вѣдь это несправедливо?
— Несправедливо? Ха-ха!.. Да развѣ есть справедливость, глупенькая? Ну, побилась и сдѣлала такъ, какъ дѣлали всѣ другія, которыхъ хвалилъ Полтевъ, то-есть отправилась къ нему съ визитомъ.
— Что же тутъ дурного, если она желала объясниться съ нимъ и сказать, что онъ несправедливъ?
Зинаида Петровна громко захохотала и безнадежно махнула на свою слушательницу рукой.
— Что же было потомъ? — тихо спросила Ольга Ивановна.
— Что было потомъ? Ахъ, отстань… Ну, конечно, она стала и талантливая, и красавица, и писаная-немазаная.
II.
[править]Ольга Ивановна, какъ всѣ знаменитости, начала съ пятаго этажа. Она ютилась гдѣ-то на Гороховой, въ дешевенькихъ меблированныхъ комнатахъ. Питалась она тоже по рецепту будущихъ знаменитостей — въ дешевенькой кухмистерской и то не каждый день. Молодость богата надеждами, а потому нибудь жить, съ одной стороны, а съ другой — живутъ же другіе люди. Достаточно сказать одно то, что въ Петербургѣ ежедневно обѣдаетъ восемьсотъ тысячъ, слѣдовательно будетъ день — будетъ и хлѣбъ. Эта молодая философія извѣстна всѣмъ, кто пробивалъ себѣ дорогу собственнымъ лбомъ. Первый заработокъ на частныхъ сценахъ сдѣлалъ Ольгу Ивановну счастливой, хотя онъ выражался въ такихъ микроскопическихъ цифрахъ, о которыхъ изъ приличія обыкновенно умалчиваютъ. Она играла на выходныхъ роляхъ, а разъ случилось сыграть и настоящую роль, когда премьерша была больна. И публика и рецензенты встрѣтили начинающую артистку довольно сочувственно. Заработанныя деньги уходили главнымъ образомъ на костюмы, а затѣмъ наступалъ голодный Великій постъ и такое же лѣто. Устроила Ольгу Ивановну на. садовой сценѣ одного изъ загородныхъ гуляній Зинаида Петровна, человѣкъ въ этихъ дѣлахъ опытный. Она вообще приняла участіе въ судьбѣ начинающей безвѣстной артистки.
— Ты всегда меня слушай, Оля, — повторяла Зинаида Петровна тономъ старшей сестры: — если бы я была такая же молоденькая, какъ ты, — такъ что бы я сдѣлала!..
— Что же вы сдѣлали бы, Зинаида Петровна?
— Во-первыхъ, сдѣлала бы то, что не дѣлала бы глупостей… Какіе люди мерзавцы, Оля!.. Ни одному человѣку нельзя вѣрить…
Зинаида Петровна даже вздыхала при воспоминаніи о несовершенствахъ человѣческаго рода. Это былъ спеціально пессимизмъ старившейся женщины, переживавшей свой критическій возрастъ.
Послѣ встрѣчи съ Полтевымъ Ольга Ивановна съ особеннымъ нетерпѣніемъ ожидала его рецензій. Онъ, видимо, отнесся къ ней съ сочувствіемъ, и она не вѣрила въ его рецензентскую жестокость, о которой разсказывала Зинаида Петровна. Но ей пришлось жестоко разочароваться: первая же полтевская рецензія убила ее наповалъ. Ольга Ивановна со слезами на глазахъ ворвалась къ Зинаидѣ Петровнѣ и молча показала роковыя строки.
— Что же я говорила?.. — равнодушно замѣтила Зинаида Петровна, пожимая плечами. — Очень просто: онъ начинаетъ травить тебя. Это обыкновенная исторія…
Въ рецензіи, между прочимъ, сама Зинаида Петровна была одобрена и даже очень одобрена, что еще больше возмущало Ольгу Ивановну. Вотъ откуда и равнодушный тонъ, а можетъ-быть, въ душѣ Зинаида Петровна даже подсмѣивается надъ ней. Въ утѣшеніе Зинаида Петровна разсказала еще нѣсколько случаевъ полтевскаго звѣрства «съ одной хорошей знакомой».
— Что же я теперь буду дѣлать? — шептала Ольга Ивановна, глотая свои дешевыя бабьи слезы. — Онъ меня и во второй разъ обругаетъ, а потомъ глазъ никуда нельзя будетъ показать. Всѣ антрепренеры прочитаютъ эту рецензію, а поправлять репутацію труднѣе, чѣмъ начинать снова. Вѣрно, ужъ я такая несчастная уродилась, что ни въ чемъ нѣтъ удачи.
— Перестань сентиментальничать: твое все впереди. Да и всѣ наши бабьи горести, ежели разобрать, яйца выѣденнаго не стоятъ…
«Хорошо тебѣ, матушка, такъ говорить про другихъ, — со скрытой злостью подумала Ольга Ивановна: — небось, на стѣну лѣзла, когда про самой рецензенты печатали что-нибудь непріятное…»
Когда Ольга Ивановна встрѣтила въ саду Полтева, то хотѣла пройти мимо него незамѣтно и нарочно смотрѣла въ другую сторону, чтобы не раскланиваться. Но онъ самъ первый подошелъ къ ней.
— Мое почтеніе, mademoiselle… — весело проговорилъ Полтевъ своимъ жирнымъ баскомъ, приподнимая шляпу.
Ольга Ивановна поклонилась ему довольно сухо и не знала, куда дѣвать глаза.
О, какъ она ненавидѣла сейчасъ этого откормленнаго и зажирѣвшаго нахала!
— Барышня, вы, кажется, сердитесь на меня? — продолжалъ Полтевъ, стараясь итти съ ней въ шагъ. — Напрасно… Моя обязанность ужъ такая, что приходится иногда говорить непріятныя вещи людямъ, которыхъ всѣхъ меньше всего желаешь обидѣть. Да… У насъ тоже есть совѣсть.
— Совѣсть? у васъ? — переспросила Ольга Ивановна и засмѣялась.
— Ого! Да вы начинаете третировать меня? Это ваше право, какъ мое право говорить только то, что я чувствую и въ чемъ я убѣжденъ.
— Не будемте говорить объ этомъ… — уклончиво замѣтила Ольга Ивановна. — Да и какой интересъ можетъ представлять для убѣжденнаго рецензента какая-нибудь театральная поденка? Сегодня я есть, завтра меня нѣтъ, и міръ не перевернется. Вообще, не интересно.
Полтеву очень понравился этотъ молодой задоръ, и онъ немного прищурился. Въ самомъ дѣлѣ, такая пичуга, а такія ядовитыя слова умѣетъ говорить… И личико у ней такое маленькое, худенькое, и сама она миніатюрная, какъ фарфоровая куколка, и костюмъ сдѣланъ изъ какихъ-то обрѣзковъ, какъ дѣти шьютъ на куколъ, — маленькая шляпа, маленькій зонтикъ, маленькая кофточка. Ольга Ивановна отъ охватившаго ее волненія плохо помнила, что говорила Полтеву, хотя и сознавала, что отвѣчала бойко, и была довольна этой маской своего настроенія. Полтевъ говорилъ что-то объ искусствѣ, объ артистахъ, объ упадкѣ сцены — все это были тѣ шаблонныя, избитыя фразы, какими набиты всѣ театральныя рецензіи. На прощанье онъ пожалъ руку Ольги Ивановны особенно выразительно и точно про себя замѣтилъ:
— У меня есть что-то въ родѣ предчувствія, Ольга Ивановна, что мы съ вами сдѣлаемся друзьями…
— Вы думаете? Едва ли…
— Я вѣрю въ предчувствія.
Слѣдующая рецензія была еще хуже первой, такъ что у Ольги Ивановны даже зарябило въ глазахъ, когда она прочла ее. Что же это такое? Гдѣ же справедливость? Она не была сентиментальной мечтательницей, задававшейся несбыточными фантазіями, жизнь — борьба и т. д., но съ сознательной и упорной несправедливостью ей приходилось встрѣчаться въ первый разъ. Она еще никогда не чувствовала такъ своего одиночества и беззащитности, какъ сейчасъ. Если бы у нея былъ братъ, женихъ, мужъ — о, тогда Полтеву не прошла бы даромъ его травля! Но онъ знаетъ, что она одинока, и будетъ изводить ее по тому же рецепту, какъ «одну хорошую знакомую» Зинаиды Петровны. Кстати, онъ и въ этой рецензіи опять расхвалилъ эту старую пожарную лошадь… Можетъ-быть, это дѣлается со спеціальной цѣлью еще сильнѣе досадить именно ей, Ольгѣ Ивановнѣ.
Встрѣчаясь въ театрѣ съ Зинаидой Петровной, Ольга Ивановна старалась не замѣчать ея, какъ Полтева. Но старую актрису трудно было провести этой куриной политикой, и она разъ шепнула ей:
— Помните, что я вамъ разсказывала о Полтевѣ…
— Ахъ, оставьте меня! Я не хочу знать о тѣхъ гадостяхъ, которыя продѣлывала ваша хорошая знакомая.
Зинаида Петровна только пожала плечами: она всегда желала добра вотъ этой самой несчастной, а въ награду получила оскорбленіе. Полтевъ еще деликатничаетъ съ такими вертихвостками и совершенно напрасно деликатничаетъ.
Третья неблагопріятная рецензія уже не произвела на Ольгу Ивановну такого впечатлѣнія, какъ двѣ первыхъ. Она прочитала ее почти равнодушно, потому что впередъ перестрадала ея содержаніе. На нее нашло какое-то апатичное состояніе: не хотѣлось ни о чемъ думать, ничего было не нужно, а пусть все идетъ само собой. Что будетъ — то будетъ. Не она первая, не она послѣдняя.
Когда въ Петербургѣ открылся осенній сезонъ, то Ольга Ивановна появилась на одной изъ клубныхъ сценъ. Первая же рецензія Полтева гласила: «На-дняхъ въ первый разъ выступила начинающая артистка О. И. Глумова. Это обѣщающее молодое дарованіе… Конечно, есть кое-какіе недочеты по части техники, но все это зависитъ, по нашему мнѣнію, отъ избытка молодыхъ силъ, а это такой недостатокъ, который съ годами проходитъ» и т. д. Когда Зинаида Петровна прочитала эти строки, то позеленѣла отъ злости: Полтевъ добился своего…
1891.