Остров Сахалин и экспедиция 1853-54 гг. (Буссе)/Глава 05

Остров Сахалин и экспедиция 1853-54 гг. : Дневник. 25 августа 1853 г. — 19 мая 1854 г. — Глава V
автор Николай Васильевич Буссе

Дата создания: 1853—1854 гг., опубл.: «Вестник Европы», 1871, № № 10—12. Отдельное издание: Буссе Н. В. Остров Сахалин и экспедиция 1853-54 гг.: дневник 25 августа 1853 г. — 19 мая 1854 г.; Ответ Ф. Буссе гг-м Невельскому и Рудановскому. — СПб: В тип. Ф. С. Сущинского, 1872. — 164 с.. Источник: Буссе Н. В. Остров Сахалин и экспедиция 1853-54 гг. : Дневник. 25 августа 1853 г. — 19 мая 1854 г. — Южно-Сахалинск: Сахалинское книжное издательство, 2007. — 216 с. — ISBN 978-5-88453-198-2.

V.

4-е октября. — На другой день после отплытия «Иртыша», в воскресенье, людям был дан отдых для приведения в порядок оружия и одежды. Погода стояла очень хорошая; я поехал, с утра, осматривать берег, идущий к северу от нас. Еще прежде я предполагал, что в низменной долине этого берега, в верстах в 10-ти от нашего селения, должна быть река. Действительно, я узнал от айнов, что есть река и называется Сусуя. Орлов подтвердил мне это показание; итак, я намерен был осмотреть устье ее и узнать, растет ли лес на ней. Доехав до места, где кончается гористый берег, я встретил большую отмель. Взятый мною айн, бывший проводником у Орлова, показывал мне, что есть река, но что в нее нельзя въехать. Не поверив ему, я попробовал отыскать фарватер, но шлюпка стала на мель. Против нас, на берегу, видны были айнские юрты. Мы начали кричать айнам, чтобы они выехали к нам на своих лодках. Два челнока приехали к нам. На них я и двое матросов переехали на берег, а остальные волоком дотащили шлюпку до берега. Желая непременно осмотреть реку, я приказал готовить завтрак и пошел с казаком Томским и матросом Ефимовым берегом к долине. Проводник наш пошел за нами. Около получаса шли мы по берегу, обросшему тростником. Обогнув небольшой мыс, мы подошли к мелкой речке, называемой Тиукомонай. Перейдя вброд через нее, пошли далее по берегу, а потом версты полторы по отмели, образовавшейся от убыли воды. Перейдя через нее, мы вышли к низменному мысу, за которым открылось устье реки шириной сажен 15. Пройдя по берегу, мы увидели прекрасный лес. Это меня очень обрадовало — по расчету недоставало, даже для необходимых построек, купленного у японцев лесу. Желая узнать, есть ли хороший входным фарватер, я пошел назад, к шлюпке. Около нас летали целые стада куликов, уток, а на самом устье сидело много лебедей. Томский, выстрелив по одному стаду куликов, убил зараз штук десять. У шлюпки готовился завтрак; несколько айнов сидели с матросами.

Напившись чаю, я пошел осматривать айнские юрты. Их было не более пяти. Я вошел в самую большую. У очага сидел старик и пожилая женщина. Старик имел красивое лицо, но женщина была очень уродлива. Черные глаза ее как-то дико выглядывали из-под нависших, всклокоченных волос. Оба они курили трубки. Юрта была очень чиста, убрана соломенными матами; в углу висело несколько сабель, вероятно, японских. Возвратившись к шлюпке, я тотчас же отвалил от берега. Вода немного прибыла, и мы легко сошли с отмели. Заметив, что устье реки отклонялось более к с[еверо]-з[ападу], я направил лодку к противоположному берегу залива, лежавшему в этом направлении. Отъехав с милю от селения, мы увидели палку, торчащую из воды. Приняв ее за знак, поставленный на фарватере, мы подъехали к ней. Действительно, глубина увеличилась до 4½ футов. Тогда мы повернули в устье. Направляя шлюпку то в одну, то в другую сторону, я старался узнать направление фарватера. Что он существует, в этом не было сомнения, и глубина его в среднюю воду между 4-мя и 5-ю футами, то есть достаточная для прохода не только гребных судов, но и речных пароходов. Войдя в устье реки, я поднялся по ней версты три. Берега ее, на этом пространстве, покрыты прекрасным лиственничным и еловым лесом. Пристав к берегу, я разослал своих гребцов осматривать деревья, а урядника Томского осмотреть далее течение реки, беспрестанные извилины которой не позволяли мне видеть далеко вперед. Мне очень хотелось еще подняться по Сусуе, но было уже поздно, а оставить свой пост на ночь я считал незаконным. Томский возвратился через полчаса с известием, что в одной версте от нас есть большая просека, прорубленная, вероятно, при добывании лесу японцами. В лесу мы видели много орлов, но небольших. На возвратном пути я опять промеривал фарватер. В порт мы приехали, когда совсем уже стемнело.

Я намерен был, на другой же день, послать Рудановского исследовать реку, о чем я ему сообщил тотчас же по приезде в порт. Но на сборы его потребовалось целых два дня, и я все более и более убеждался, что судьба мне послала беспокойного и малополезного сотрудника. Рудановский вообразил себе, что он может действовать совершенно независимо от меня, и если бы еще его предположения на счет исследования страны были бы благоразумны, — а то он вообразил себе, что прежде всего надо сделать карту ближайших к нам берегов. Берега эти мы видели, гаваней, нам известно был о, нет подле нас, следовательно, нужно было заниматься не рисовкой карты, а исследованием реки, то есть внутренних сообщений острова и отыскиванием гавани, где бы суда могли зимовать; для этого, по позднему времени, следовало поспешить подвигаться по различным направлениям, делая только глазомерную съемку, и, уже отыскав важные пункты, начать подробное их исследование. Объяснив это Рудановскому, я убедил наконец его в пользе и необходимости исследовать р. Сусую. Решено было ему ехать на шлюпке с 5-ю матросами и продовольствием на 7 дней. За день перед отправлением я рассказал ему, на что именно надо обратить внимание при исследовании неизвестной страны и что на этот предмет он получит от меня письменную инструкцию. На это он мне ответил, что без всяких письменных приказаний будет ездить и делать съемки, смотря как он будет находить нужным, а что если я дам ему предписание, то он совсем не поедет. «В таком случае я напишу на вас рапорт генерал-губернатору», — сказал я ему, выведенный уже из терпения.

Он вышел из дому, а я тотчас же написал инструкцию с тем, что если Рудановский не примет ее, то приказал по посту отчислить его от экспедиции. оставив жить на Сахалине без занятий. Я видел всю невыгоду и неприятность такого оборота наших отношений. Рудановский мог принести пользу экспедиции морскими сведениями своими и съемкой и, сверх того, он, в деле интересующем его, очень деятелен. Когда я успокоился немного от досады, возбужденной этой историей, то решился объясниться с ним, с тем, что если он будет упорствовать, то тогда только исполнить мое намерение — устранить его от занятий по экспедиции. Попросив его выслушать меня спокойно, я ему объяснил невозможность дать ему право действовать по своей прихоти; что командировка его есть дело служебное и что без предписания моего он не может ни оставить поста, ни взять гребцов для лодки. Наконец, я его просил решительно сказать мне, хочет ли он мне подчиняться и считать меня своим начальником; если нет, то, значит, нам служить вместе нельзя, и я уволю его от занятий по экспедиции. Выслушав меня, он просил извинить его, соглашался, что имеет тяжелый характер, благодарил меня, что я ему прямо высказал свое мнение и решение, и объявил, что он готов исполнять все приказания мои. На другой день, 6 сентября, он уехал.

Признаюсь, что мне как-то легче стало: жизнь и занятия сделались приятнее, когда я остался один в своей избе и не видел и не слыхал вечно бранящегося со своим вестовым моего неприятного сожителя. В день отъезда его я послал, на сойме, 9 человек людей для рыбной ловли в Сусуе. Она была неудачна, и потому, велев воротиться шестерым, я назначил троих для рубки лесу. После я к ним еще прибавил, видя, что на 3-ю казарму японских бревен не останется ни одного. Неделя прошла в беспрерывной работе; к несчастью, погода стояла довольно дурная, и число заболевающих стало увеличиваться; необходимо было как можно скорее подвести строения под крышу. Айны нашего селения ежедневно посещали меня. Приезжали также на поклон и из других селений, принося ко мне древесные метелки в знак уважения. Эти метелки отдавали они, становясь на колени и поднимая руки к голове, которую, вместе с тем, они преклоняли немного. Я угощал и одаривал их блестящими вещицами, которые привез из Петербурга, а джанчинам (старшины) давал из пакгауза рубашки и платки. Скоро появилось много джанчинов с надеждой на подарки. Вообще айны любят обманывать, и потому трудно достоверно что-нибудь узнать от них о стране. К этому же страх перед японцами заставляет их скрывать многое. Женщины не приходили ко мне и даже не отвечали на поклон, когда я встречал их, но при посещении юрт мною они не прятались. Айны очень любят крепкие напитки и пьют их с особым наслаждением, делая при этом различные церемонии — приняв в обе руки рюмку, поднимают ее кверху и склоняют голову; потом берут какую-нибудь палочку или просто свой маленький чубучок и конец его обмакивают в вине четыре раза, делая вид, что спрыскивают во все четыре стороны — это означает, как кажется, жертву добрым духам. Проделав это, снова поднимают рюмку и при этом издают три раза звук, похожий на то, когда кряхтят от боли или тяжести. Пьют понемногу, глотая по капле, останавливаясь несколько раз, склоняя голову. Оставшиеся капли в рюмке выливают на руку и вытирают ими головы. Наш ром кажется им слишком крепким. Хлеб наш вообще всем айнам не нравится. Рис и все сладкое очень любят. Вообще отборка товаров для экспедиции была сделана очень неудачно. Все наши товары мало подходят к быту сахалинцев, так что если бы не было японцев на острове, то мы не могли бы удовлетворить нужд жителей. Между прочим, я все более и более убеждался, что старшина айнов нашего селения — человек очень лукавый и преданный японцам, а поэтому стал обращаться с ним осторожнее.

В субботу, 10 октября, Рудановский воротился. Он прошел вверх по реке около 70 верст. По словам его, река на всем этом протяжении удобна для гребных судов. Берега покрыты лесом. Селений нет. Экспедиция эта очень заинтересовала Рудановского, так что он уже сам просил послать его туда, дав ему недели на две продовольствия и японскую плоскодонную лодку. Лодка была куплена у айнского старшины, и было принято решение через несколько дней опять начать экспедицию на Сусую.

11-го октября. — В воскресенье пошел я осматривать окрестности нашего селения, взяв с собой матроса Сизого. Мы пошли по течению ручейка, впадающего в залив у нашей южной батареи. Долина, по которой течет ручей этот, довольно низменная и покрыта травой выше роста человека и так густа, что едва можно продираться через нее. Густота и вышина травы вероятно причиной тому, что местами образовалась по долине тундра под нею. Лучи солнечные не проникают до почвы, покрытой размокшей от дождей отцветшей травой — слои этой травы, постепенно утолщаясь, гниют и образуют вязкую массу. Впрочем, таких мест мало, большей же частью земля прекрасная — чернозем, смешанный с глиной, а местами совершенно чистый и рассыпчатый. Возвращаясь домой, я зашел в пильный японский сарай. Бревна у них для пилки кладутся одним концом на пол, а другим на козел. В этом же сарае строят и лодки. От сарая я поднялся в лес. растущий позади наших верхних строений. В этом лесу я заметил небольшое строение, между деревьями на горе, и предполагал, что это должен быть японский храм. Действительно, я не ошибся; но кто бы отгадал, что служит божеством этого храма? Внутренность храма и украшения были совершенно такие же, как и в прежде видимых мною храмах, на среднем холме нашего селения. У входа висел такой же бубен. Желая посмотреть идола, помещенного в небольшом шкафчике, позади нескольких занавесок, я раскрыл их и долго смотрел, не веря глазам своим. Вместо маленькой куклы, одетой в богатый японский костюм, служащей идолом у японцев, стоял позолоченный phallus, изображенный в вертикальном положении. По обеим сторонам шкафа находились два таких же идола, один сделанный из камня, другой из дерева.

После завтрака я поехал с Рудановским в соседнее нам селение, Пуру-ан-Томари, посмотреть реку того же имени. Я знал только устье этой реки; оно удобно для входа шлюпок и даже небольших катеров. Мы приехали к реке в среднюю воду. Течение ее в устье было очень быстро, но в самой реке умеренное. В саженях 100 от устья перекинут через речку мост; под ним шлюпка может удобно проходить. Поднимаясь выше, мы, так сказать, вертелись по извилинам речки. Берега обросли высокой травой и камышником. Беспрестанно встречали мы логовища медведей. Они ложатся на берегах рек караулить рыбу. С такими соседями наше путешествие было небезопасно, мы были вчетвером, но без всякого оружия; впрочем, у меня был пистолет. Речка, почти на всем течении, имеет ширины не более 3-х саженей. На обратном пути мы вышли у устья на берег для осмотра селения. Оно состоит из нескольких юрт айнских и 3-х или 4-х японских сараев и лежит на ровной долине. Земля — чистый чернозем. Свободного места от построек очень много. Приставать лодками в устье речки, кажется, можно даже и в большой бурун. И это-то прекрасное место на реке хотел нам показать японец, когда повел Невельского из Томари по лайде. Поселившись на нем, мы были бы в стороне от японцев и не обеспокоили бы их. Рудановский чуть не в отчаяние приходил, что нами занято не Пуруан-Томари. К обеду мы воротились домой.

На другой день была очень дурная погода. Тепла было 4 гр[адуса], но ветер был очень сильный и по временам шел крупчатый снег вроде града. Вечером, к чаю, пришел к нам японец, воротившийся из Найпу, с двумя своими товарищами. Японец этот очень болтлив и любит пить. Рассчитывая, что от него можно много чего узнать, я угощал его чаем и ромом. Он написал мне японскую азбуку. Я ему нарисовал карту Сахалина и Приамурского края, показав, что весной из Императорской гавани и Камчатки придут четыре русских корабля. Карту эту он взял с собой.

14-го числа Рудановский поехал на р. Сусую на японской лодке с десятидневным запасом продовольствия. 12-го еще было послано, туда же, пятнадцать человек для сплавки леса. Погода стояла прекрасная, и я назначил этот день для прогулки и воспоминаний о прошедшем. Давно уже я не позволял себе этого удовольствия. Местом гулянья я выбрал себе северный высокий мыс. Взойдя на него, я пошел по окраине крутых гор, составляющих берег залива. Погода была прекрасная. Устав немного от частых подъемов и спусков, я сел подле небольшой стенки, составленной из корбаснику (тонких деревьев); на ней были навешаны древесные метелки. Вероятно, место это избрано айнами, по какому-нибудь особенному случаю, для принесения жертв и поклонения духам. Закурив сигару, я прилег, обернувшись к отдаленной цепи гор, в направлении к с[еверо]-з[ападу] от меня. Мысли мои перенеслись через эти горы: на быстрых крыльях мечты прилетели в родной край, туда, где я оставил жену, то, чем я жил и оставил, быть может, навсегда. Тяжело бедному сердцу — нет у него веселого прошедшего, нет и надежды на счастливое будущее. Вызывай, вызывай бедное сердце златокрылую, чудотворную мечту, — забилось сердце, — мечта на легких крыльях принесла и раскинула светлую будущность.

Тихо шел я, возвращаясь домой; грустные мысли и воспоминания снова дали почувствовать мне, что для успокоения себя надобно предаться совершенно занятиям. На другой день я опять задумал осмотреть речку Пуруан и прилежащие к ней горы и для этого пошел пешком, взяв с собой фельдфебеля Кокорина с ружьем. Дойдя до устья реки, мы начали пробираться по берегу вверх по реке, но вскоре встретили такую густую траву, что решительно невозможно было идти далее. К обеду я вернулся домой. Узнав от посланного с хлебом на р. Сусую, что плоты уже выведены из реки, я пошел на другой день навстречу к нему, взяв с собой ружье и весь охотничий снаряд. Это была первая моя охота и, к удивлению моему, очень удачная. Пройдя до соседнего селения и не встретив плота, я возвратился назад, настреляв пар шесть куликов. Вечером, в 10-м часу, привели главную часть леса. Люди тащили его бичевой, идя по колено в воде. Один из них до того окостенел, что его должны были на руках принести в казарму, где оттерли его спиртом и щетками. На следующее утро я опять пошел на охоту, взяв с собой одного айна, который перед тем уже две ночи ночевал у меня на чердаке. Я хотел привязать к себе какого-нибудь айна, чтобы узнавать от него о стране и выучить его русскому языку; но влияние японцев над айнами так велико, что открытой приверженности к русским, казалось, никто из них не смел бы выказать. По секрету, почти все айны, приходившие ко мне в гости, бранили японцев, говоря по-своему — сизом вен-сизом айну койки, — русский перика, то есть японец дурной, японец айна бьет, русский — добрый, хороший.

Они часто повторяли эти слова, надеясь, что за это получат от нас подарки. Мое положение, признаюсь, очень затруднительно — если бранить вместе с айнами японцев, то последние узнают об этом непременно от преданных к себе айнов (а их есть достаточно), и тогда доверие их к нам совершенно уничтожится. Опять, хвалить японцев и держать их сторону перед айнами нельзя, не настращав тем айнов, что мы будем притеснять их заодно с японцами. Я обыкновенно смеялся и не отвечал, когда айны, приходившие ко мне, начинали бранить японцев. Айн, который решился ночевать у меня, пришел к нам из селения Сиретоку^{[ВТ 1]}. находившегося в 150 верстах от нас. Он казался мне бродягой и потому, вероятно, и согласился быть почти слугой в моем доме. Я раз заметил, что наш айнский старшина бранил его, вероятно, за то, что он служит русским; я погрозил старшине, и тот отошел.

Возвращаясь с охоты, я завел разговор с моим айном. Он что-то горячо начал рассказывать; сначала я не понял его, но, начав внимательно следить за его жестами и словами, которых я уже довольно много понимал, я увидел. что айн мой объясняет мне, что старшина нашего селения сговаривал японцев перерезать русских. Я начал смеяться, чтобы тем показать моему айну, что русские не боятся этих заговоров, и объяснил ему, что если тронут хоть одного русского, то мы разнесем все селения и убьем всех японцев и худых айнов. Он очень радовался и смеялся, что японцы думают убить русских; но часто повторял: айно-дженче томари-вен айна джанче унено сизом, то есть: айнский старшина Томари (селения) дурной айнский старшина, заодно с японцами. После обеда я пошел с Самариным в главный дом японцев. Айн наш пошел с нами, надев платье, которое я ему подарил, — теплую синюю рубашку, суконные брюки и сапоги. В доме застали мы, около очага, трех японцев и нескольких айнов. Нас приняли с большими любезностями и начали угощать чаем. Желая показать айнскому старосте, что я сердит на него, я не обращал внимания на его услуги. Заметив это, он их удвоил. Напившись горького японского чаю, мы воротились домой в сопровождении старшины, который, чтобы польстить мне, хвалил айна, который жил у меня. Айн этот, между прочим, что-то рассказывал мне про одного японца, который живет в селении Найкероконгок (по восточному берегу Анивы), прося меня, чтобы я поехал туда и привез бы его оттуда. Желая узнать, в чем дело, а главное, желая иметь сведения о неосмотренном еще никем береге и вместе с тем узнать расположение селений, число жителей и их жизнь, я решился послать Самарина с 5-ю казаками проехать до мыса Анива (на 150 в[ерст] от Томари) и описать все, что он увидит.

18-го числа утром он уехал на рыбацкой лодке, взяв с собой айна, жившего у меня.

19-го числа 30 матросов перешли из японского сарая в готовую № 1 казарму. Пекарня уже неделю перед тем была окончена. Этого числа был выменен первый соболь на товары за 2 р[убля] 50 к[опеек] с[еребром]. Его принес айн, приехавший из Найпу с 10-ю японцами, между которыми были старший джанче и его советники. Продавая соболя, айн просил не говорить японцам, что он продал его. 20-го числа японский джанче пришел ко мне со своими товарищами. Я их угостил жареной дичью и чаем. Видно, что японцы уверились, что им нечего нас бояться, и они дружески и свободно беседовали со мной. На другое утро был со мной смешной случай. Я пошел посмотреть на рабочих у заложенной бани. Трое работников несли бревно; вдруг японец, старый знакомый мой, любитель саке (водки), подбежал к нам и понес вместе бревно, став на тот конец, где нес один человек; положив на место бревно, он объяснил, что нехорошо, что с одного конца двое, а у другого один. Видно было, что он уже выпил немножко. Он начал упрашивать меня, чтобы я пошел к нему в гости. Я согласился, и он повел меня за руку. Мы прошли нижнюю площадь и повернули к айнским юртам. В одну из них он без церемоний втолкнул меня. В ней сидели 4 айна; молодая женщина плела рогожки в стороне. Усадив меня, японец начал угощать вареной водкой. Попробовав немного, я поставил чашку. Японец чуть не силой хотел заставить меня пить. Я сердито оттолкнул его, и айны начали бранить его. Он был уже совершенно пьян. Не желая продолжать подобную беседу, я вышел из юрты. Японец не отставал от меня. Когда пришлось переходить через грязь, то он вздумал было, чтобы я его перенес, и уже ухватился за мою шею; я его сбросил и погрозил, объясняя, что русский джанчин не может носить на своих плечах японцев. Шатаясь, добрался он до моего дома, где, сев на постель Рудановского, свалился и заснул. После обеда уже я кое-как выпроводил его от себя.

22 октября, в день Казанской Божьей Матери, остальные матросы перешли в оконченную 2-ю казарму, и поэтому дан был шабаш и собирались для общей молитвы в казарме № 1. На другой день заложили третью казарму.

25-го октября. — 25-го числа, в воскресенье, приехали из экспедиции Рудановский и Самарин. Первый с большими трудами пробрался по р. Сусуе до 48°. Река, по его донесению, хотя может служить на этом пространстве для судоходства, но с большими затруднениями. Течение очень быстро; много есть свалившихся в воду дерев, берега обросли непроходимой густой травой. Последние два неудобства могут быть устранены. Места по реке превосходные, по словам Рудановского. Горы Нупури и огромные долины чрезвычайно живописны. Есть много березовых рощ. Я желал, чтобы он узнал путевые соединения Сусуи с Найпу, но, не найдя проводника, да и не имея довольно продовольствия, он не мог этого исполнить. Ему хотелось еще ехать на Сусую с месячным запасом продовольствия, для того чтобы отыскать источник реки; он полагал, что Сусуя должна вытекать из большого озера. И известия, привезенные Самариным, требовали описания еще более важных мест. Самарин, пробираясь к Сиретоку, случайно открыл гавань у селения Тюпучи^{[ВТ 2]} в верстах 70-ти от нашего селения. Гавань эта, названная им моим именем в рапорте его ко мне, по описанию и чертежу имеет большие удобства. Вход 100 с[ажен] ширины, глубина его от 2 до 4 саж[ен] в малую воду, залив верст 7 ширины, закрыт со всех сторон. Большая река, протекая из озера, впадает в него. Тотчас же было решено, что Рудановский поедет подробно исследовать открытую гавань. Самарин привез еще известие, что недалеко от Сиретоку должны быть золотые россыпи. Айны и мне говорили, что на Сахалине есть золото, но где именно, я не мог узнать. Приказчик Розанов, бывший на приисках в Сибири, нашел, что камни, привезенные Самариным, показывают присутствие золота. Поссорившись снова с Рудановским о безделице, о которой не стоит и говорить, я наконец отправил его, 29-го числа, с 5-ю чел[овеками] описывать гавань, дав продовольствия на 15 дней. Между тем был найден в 5-ти верстах от поста, у третьего селения^{[ВТ 3]} от него к северу, лес на горах, довольно хороший и удобный к спуску в море, потому что растет близко у окраины высокого крутого берега. Тотчас же отправлены были 10 человек. Через 2 дня работы они привели 40 лесин.

1-го ноября. — Сегодня, в воскресенье, отправил я Самарина, Розанова и с ним пять матросов на прииски золота. Они пошли пешком, понеся на себе на две недели продовольствия и все нужные инструменты; дай Бог, чтобы прииски были успешны.

Японцы начали часто ходить ко мне. Вчера принесли ко мне какое-то свое кушанье. Я подарил им утку. Они, кажется, очень полюбили дичь, которую вообще не едят в Японии. Самарин покупал у них за сукно чугунные котлы, а они попросили куликов и очень благодарили, когда я послал им их.

3-го ноября. — В третьем часу пришел ко мне старшина айнов нашего селения. Зная, что я сердит на него, он уже давно перестал ходить к нам. Сегодня, может быть, японцы послали его ко мне. Войдя, он стал на колени и несколько раз кланялся до земли. Потом делал поклоны в разные стороны, а также и распятию, висящему в углу комнаты. Кончив поклоны, он сел у дверей, что прежде он никогда не делал, всегда прямо подходя ко мне здороваться. Подозвав его ближе к себе, продолжал писать. С ним пришли еще два айна; я ласково поклонился им. Старшина, посидев немного, начал прощаться, хватая меня за руку и низко кланяясь, и не упустил выпросить у меня сигару. Спустя несколько времени, я сам пошел в дом японцев и пил у них чай. Они показали мне рисунок, представлявший японскую женщину. Живопись очень плохая, не лучше наших лубочных картин.

Сегодня, в 10-м часу вечера, при половине градуса тепла выпал небольшой снег, более похожий на густой иней; земля, однако, побелела.

4-го ноября. — Сегодня, в продолжение всей почти ночи шел снег при 1° холода. К утру выпало его на 1½ четверти. Небо облачно, но несколько лучей солнца. прорвавшись, осветили горы противоположного берега залива. Отблеск снега, покрывшего их, принимал сквозь небольшой туман и снег, носившийся над заливом, различные радужные цвета, осветившие горы каким-то волшебным светом. Есть картины природы, которые самый великий артист не в силах воссоздать. К завтраку моему собралось 6 человек айнов, а перед обедом один из них принес мне шкуру какого-то неизвестного мне меха. Я дал ему за нее, из пакгауза, шелковый платок. Айн этот знал японскую грамоту и не хотел пить ром. Он много беседовал со мной и, рассматривая наши пушки, объяснил, что у японцев тоже есть пушки и бомбы. На вопрос мой, есть ли теперь у них пушки на Сахалине, он отвечал, что есть три больших и четыре малых, и они находятся в Томари.

5-го ноября. — Мороз усилился. Ночью доходило до —8°. Погода ясная. Поутру приходил ко мне айн с ребенком — девочкой лет 3-х. Я подарил ей мячик и сахару. Отец радовался больше ребенка. Айны вообще очень любят детей своих и весьма нарядно одевают их, обвешивая бусами и медными вещицами. Вечером пришел ко мне пьяный айн, известный уже мне как большой пьяница. Он привел с собой свою жену и, сколько я мог понять — с целью пожертвовать верностью ее супружескому ложу и тем выманить у меня хорошие подарки. Айнка, довольно красивая собой, казалось, готова была помочь своему мужу, но я подавал вид, что не понимаю их объяснений. Подарив ей за принесенные ею редьки несколько пуговиц, иголку, ниток и сахару, я отпустил их от себя, послав айна перевязать у нашего фельдшера раненую его руку. Выйдя из дома моего, муж и жена без церемоний, перед моим окошком и в виду часового, отдали долг природе. Вообще айнка эта не показывала большого женского стыда. Груди ее почта не были закрыты ничем. Айнки носят такое же платье, как и мужчины, то есть несколько распашных коротких халатов, низко перепоясанных кушаком. Рубашек и нижнего платья они не имеют, и потому малейший беспорядок в их платье выказывает все скрытые прелести.

6-го ноября. — День рождения любимой сестры моей. Да благословит Бог ее и семейство ее! Мой слуга Карл ночью захворал довольно серьезно. Мороз доходил утром до 10°. По-видимому, зима началась — для 46° с[еверной] ш[ироты] это очень рано.

7-го ноября. — Приходил ко мне японец. Рассматривая географический атлас, он срисовывал положение Японии, Китая и России. При этом я немножко увеличил наши владения, смежные с Китаем, присоединив к нам реку Амур и прибрежье Татарского пролива до 47° с[еверной] ш[ироты]. Рассматривая гравированные картины из истории французской революции Тьера, он восхищался портретами королевы и других знаменитых женщин этой эпохи. Я показал ему дагерротип, снятый с кузин моих. Ему очень понравилось лицо старшей кузины моей, и он спросил, не жена ли это моя. Многие из айнов спрашивали меня, приедут ли жены к русским, и когда я сказал, что приедут, они показывали знаки радости. Если это не было притворно, то это значит, что они желают, чтобы русские остались навсегда жить на Сахалине. Я так понял цель и значение их вопросов. Мой гость японец, между прочим, спросил меня, пойдут ли русские в Нангасаки, потом нарисовал довольно порядочно изображение человека; по одежде я видел, что это должен был быть китаец; японец, показывая на свою картинку, показывал знаками, что китайцы приезжают в Нангасаки.

8-го ноября. - В третьем часу пополудни Самарин возвратился с приисков золота. Прииски эти были неудачны, морозы и снег служили, конечно, главной причиной неудачи. Признаков присутствия золота много. Из сделанной промывки на р. Отосами^{[ВТ 4]} получили осадок тяжелого песка, который, по словам приказчика Розанова, всегда бывает смешан с золотом. Цель экспедиции была пройти до селения Сиретоку к мысу Анива, где, по сведениям айнов, есть много золота. Морозы и снег не позволили Самарину идти далее к селению Хорахпуни^{[ВТ 5]}, почему он и решился произвести опыты у этого селения и Отосами. Самарин принес мне образчики различных пород камней и несколько кусков медной и железной руды. Между каменьями я нашел породы яшмы. Медной руды, по словам Самарина, очень много. Река Отосами, протекающая через озеро, названное Самариным Рыбным, по рассказам айнов, в течении своем близко подходит к реке, текущей в залив Хорахпуни (названный моим именем), так что переход из одной реки в другую должен быть удобен.

9-го ноября. - Когда мы пили чай поутру с Самариным, пришел айн с просьбой перевязать ему рану, сделанную ножом в левый бок другим айном. Причину этой драки он не хотел сказать, но только спросил, приедут ли русские корабли в Томари. По-видимому, расправа на ножах есть дело обыкновенное между айнами. После завтрака моего я принимал визит старшин айнских. Они рассматривали сочинение Головнина^{[ВТ 6]} и были очень удивлены, что русские имеют карты некоторых гаваней Японии. По уходе их пришел старшина айнов с одним из айнов нашего селения. Старшина был одет в хорошо сшитую шубу. Он мне, как и в последний раз, делал много поклонов, став на колени, и сел сначала у печки на полу, а потом уже пересел к письменному столу моему. На просьбу его дать водки я велел подать две рюмки. Старшина выждал, когда выпил айн свою рюмку, потом проделал все опрыскивания и подозвал к себе айна; дав ему свою рюмку он что-то сказал ему, и тот хлебнул немного вина и подал обратно, оставаясь стоя на ногах. Старшина тотчас ему шепнул, и тот встал на колени перед нами. Комедия эта была со старшиной играна для меня, чтобы показать всю его важность. Прощаясь, он сам встал на колени передо мной и объяснял, что хочет дружным быть со мной, говоря: «русска джанче-айно джанче-перика». Я ему объяснил что если айно будет хорош к русскому, так и русский будет хорош для айно; но если айно будет дурен, то и русский будет дурен.

12-го ноября. — Кажется, зима хочет установиться. Снегу выпало много, и термометр не поднимается выше +3°. Во время завтрака пришел грамотный айн, старый знакомый мой. Он очень понятлив и потому с ним легко объясняться. Он, по-видимому, желает выучиться по-русски, спрашивает слова и записывает их. Он, на расспросы мои о манжурах и гиляках, объяснил, что на Сахалине торгуют с айнами и японцами три народа манжу, они носят косы и длинные бороды; санта — заплетают волосы тоже в косы, но бороды имеют малые, их он тоже называл ороку, говоря, что это все равно. Я полагаю, что санта или ороку должны быть гиляками. Третий народ называется симе́ри, и, по словам айна, они отличаются особенно большими бородами. Санта, то есть гиляки, приезжают торговать в селение Носоро, на западном берегу Сахалина. В Аниву японцы не пускают их. Из многих разговоров с айнами можно заключить, что настоящий правитель на Сахалине от японского правительства приезжает в Аниву только на лето.

К обеду, в 3-м часу, Рудановский возвратился из двухнедельной экспедиции к с. Сиретоку. Его выбросило на берег у селения Пуруан-Томари, и он пришел оттуда пешком. По его рассказам, он много перенес трудов. Результат экспедиции довольно удачный. Залив Таонучи^{[ВТ 7]}, по смотру, оказался удобной гаванью для зимовки судов малого ранга. Вход довольно затруднительный, потому что фарватер извилист и узок. Берег Анивы до селения Сиретоку осмотрен и нанесен на карту. Берег этот еще до сих пор не был осмотрен европейцами. Сама экспедиция принесла пользу еще и в том отношении, что познакомила нас с внутренним бытом айнов. Щедрый платеж проводникам и за ночлег в селениях, вероятно, расположил айнов к нам.

13-го ноября. — Число больных ежедневно прибавляется. Трудных пока, благодаря Бога, нет; многие больны ушибами и обрезами. Наш слуга айн, названный нами «Чокай», опять ночевал у нас. Он рассказывает теперь, что японцы сговариваются убить русского джанчина (то есть меня) ночью. Этот любезный проект они отложили до весны, когда приедут с Мацленя^{[ВТ 8]} их джонки. Чокай говорит, что он тогда вместе с нами умрет.

15-го ноября. — Сегодня утром в 11-м часу помер хороший и веселый матрос Сизый. Он имел дней десять тому назад зубную боль. От боли этой распухла щека. Когда опухоль пропала, он вышел на работу; через два дня снова появилась опухоль и быстро обхватила всю шею и всю внутренность рта. Я приказал перевести его спать в баню, где гораздо теплее, чем в казарме. Вчера, в субботу, когда баня понадобилась, перенесли его, закутанного, в пекарню. Сегодня вдруг приходит фельдшер с известием, что Сизый умер. Утром еще он пил чай и говорил с товарищами. Вероятно, нарыв в горле задушил его. Непонятно это, как отправлять в экспедицию 70 ч[еловек] людей и не назначить к ним доктора!

17-го ноября. — Поутру хоронили бедного Сизого. Погода уже третий день стояла ужасная. Снег идет беспрерывно; шквалы сильного ветра опять нанесли целые холмы снега. В избе моей нельзя топить печку, потому что дым выкидывает в комнату. Холод невыносимый, невозможно ничего писать, руки зябнут. На воздухе мороз невелик, около -2° только, но признаюсь, такая температура для внутренности жилья неприятна.

30-го ноября. — Право, я должен благодарить судьбу, что она дала мне такой счастливый характер; другой на моем месте давно бы пришел в отчаянье от скуки. Оставив Петербург, где я провел свою молодость в кругу добрых родных, унеся из него чувство безнадежной любви, я в четыре месяца перешел через пространство 14000 в[ерст], где судьба бросила меня на неведомый остров, где я должен оставить на долгое время надежду получить какую-нибудь весточку из родного края. Казалось бы, довольно судьбе испытывать меня; но нет, она дала мне в товарищи людей, которые только увеличивают неприятность жизни. Самарин своей вежливостью, ленью и странностью понятий если и не наскучивает мне, то уже, конечно, не может интересовать или веселить меня. Рудановский же составляет действительную отраву. Его беспрестанные резкие выходки, какая-то особенно обидная манера говорить часто наводят меня на мысль удалить его совсем от дел. Я чувствую, что этим я много поврежу пользе экспедиции, отняв единственного человека, который может делать карты неизвестных еще никому берегов и внутренних мест острова. Но, кажется, мое терпение не выдержит. Сегодня опять была неприятная сцена из пустяков. Я поручил ему, по его желанию, составить список товаров, которые ему надо будет взять для экспедиции к Маине^{[ВТ 9]}. Занимаясь этим, он спросил, есть ли в пакгаузе гребенки, и, узнав, что их есть всего только шесть, он захотел из них взять две для подарков айнам, которые никогда не чешутся и, след[овательно], не нуждаются в гребнях. Я заметил ему, что не следует брать гребенок, потому что их так мало, что на наших матросов недостанет. — «Так мне ничего не надо», — резко ответил он, оттолкнув от себя бумагу, на которой писал. Ну, есть ли возможность ужиться с таким человеком! По долгу службы, по-настоящему следует остановить решительным поступком такое неповиновение и неуважение к своему начальнику. В подобных случаях частные отношения не имеют места, и потому, если я согласен переносить подобные выходки как частный человек, как старший офицер я не имею права это делать.

6-го декабря. — В субботу, 5 декабря, казарма № 3 была совершенно окончена. Она вышла красивее и удобнее всех других строений и выстроена из леса, привезенного нами с р. Сусуи и частью с соседних гор. Я назначил большое празднество на сегодняшний день, по случаю тезоименитства императора. Для этого празднества была выбрана новая казарма, незанятая еще кроватями. Ротный образ перенесли из 1-й казармы и поставили на красиво убранном столе. В половине 11-го команда, одетая в мундиры, выстроилась для молитвы. Я оделся в сюртук с шарфом и саблей. Войдя в казарму, я застал там толпу японцев и айнов. Они оставались в продолжение молитвы и, кажется, были поражены, когда вся команда запевала молитвы. По окончании молитвы принесены были пироги с рыбой и рисом и разложены по столам, уставленным вокруг стен и покрытым белым полотном. На середине комнаты был поставлен небольшой столик с закуской для офицеров и миской рому для команды. Налив рюмку рому, я провозгласил тост за Государя Императора и при крике «ура» и салюте из всех орудий выпил заздравную чарку. Команде я велел выпить по чарке крепкого рому, способного опьянить даже и привычного матроса. Японцы и айны тоже получили по рюмке рому и оладьи с патокой. Переодевшись в бушлаты, матросы собрались обедать. Для них приготовили суп, кашу и пшеничные оладьи с патокой. В четыре часа осветили казарму тремя деревянными люстрами и несколькими треугольниками со свечами по стенам. Я отпустил от себя, для угощения команды, чаю и сахару. Три самовара с заваренным в них чаем поставлены были в казарме, и люди вдоволь могли пить любимый напиток свой. Хоры матросов и камчатских казаков попеременно пели песни. Скоро начались танцы и игры. В 8-м часу вечера я роздал от себя по чарке красного вина: это еще поддало веселья. Вечером только трое айнов пришли смотреть на наш праздник, остальные уехали на Сусую, где готовили пиршество по случаю поимки медведя. Айн Хайру, постоянно живущий у нас и имя которого наконец мы узнали, совершенно предался нам. Недели две тому назад он приходил ко мне жаловаться, что японцы его били за то, что он ночует у русских и служит им. Я уже решился было сам пойти к японцам, чтобы разузнать об этом, но, встретив двух старшин из них, Мару-Яма и Яма-Мадо^{[ВТ 10]}, у Самарина в пакгаузе начал спрашивать у них, правда ли, что они били Хайру. Они отрицали, но в это время вышел сам Хайру и очень горячо повторил перед японцами, что они его били. До меня дошел уже слух, что японцы, объезжая селения айнов, запрещали им служить или продавать что-нибудь русским, да часто и на деле приходилось мне убеждаться, что эти слухи справедливы. Поэтому я нашел нужным воспользоваться этим случаем, чтобы выказать японцам, что я сердит на них, и, если нужно, погрозить им, чтобы не дать им излишней смелости или дерзости в сношениях с нами. Приняв сердитый тон, я сказал, что если они будут худо обращаться с русскими, то и русские с ними будут то же делать; что я знаю, что они запрещают айнам нам променивать самые нужные для нас продукты, как, напр[имер], свежую рыбу; что, наконец, они бьют тех айнов, которые нам оказывают какие-нибудь услуги. Яма-Мадо отговаривался, что Хайру неправду говорит, что если айны принесут что-либо русским, то это хорошо.

Сердитый тон, с которым я высказал свое неудовольствие, подействовал на японцев, они стали присылать к нам разные угощения, предложили нам доставлять корм для щенков, которых мы достали от айнов. Я тоже посылал к ним подарки, между которыми им больше всего понравился экстракт пунша. В воскресенье я пошел к ним с Самариным и Рудановским, чтобы отдать им визит на ежедневные посещения их после нашей ссоры. Они много угощали нас и показывали свой календарь, объяснив, что у них через каждые десять дней праздник. Мы объяснили им, что у русских шесть дней работают, а в седьмой день праздник и работы нет. Хайру еще более привязался к нам, когда увидел, что я заступаюсь за него и что японцы не посмеют его трогать. Он работает у нас, носит дрова, прибирает комнату. За то ему и хорошее и выгодное житье у нас. Кроме одежды, он получает от нас табак, чай, сахар. Обедает вместе с казаком Березкиным, который находится вестовым при Рудановском. Он очень подружился с Березкиным. Это очень выгодно, потому что Березкин учится от него языку и теперь уже объясняется с ним довольно хорошо. В день праздника Хайру оделся очень нарядно, по его мнению. На нем было суконное пальто, сверх его красная фланелевая рубашка, русские сапоги. Двумя полосатыми ярких цветов шарфами он, с помощью Березкина, одрапировался очень оригинально. В этом наряде он гордо расхаживал перед айнами, собравшимися к нашей молитве.

Вечером, когда праздник был в разгаре, он пришел в какой-то восторг. Видно, что ему очень нравилась жизнь и веселье русских. Я, конечно, смеясь, спросил его, хочет ли он поехать со мной в Россию, когда приедут наши корабли. Этот вопрос его обеспокоил, и он начал просить, чтобы я его не брал с Сахалина: любовь к родине сильна и у дикарей. Я с трудом уверил его, что я пошутил. Он стал очень понятлив, так что малое число слов, которое я знал, достаточно, чтобы объясняться с ним, разумеется, о самых обыкновенных вещах. В субботу приходили японцы. Мару-Яма, Яма-Мадо и Асануя и с ними четвертый японец, который принес с ними козулю для наших собак. Они не хотели было ничего брать за нее, но наконец приняли в подарок бутылку любимого ими экстракта пуншу. Целью прихода их было пригласить нас поехать в селение Сусую, присутствовать при празднестве по случаю поимки медведя. На другой день, во время нашего праздника, пришел айн из Сусуи, хозяин медведя, пригласить нас, объясняя, что он приедет утром за нами на собаках. Действительно, на другой день рано утром он пришел сказать, что собаки готовы. Я поспешил одеться и отправился с Рудановским. К нам выехали две нарты, каждая по семь собак. Я первый раз видел собачью упряжь. Она очень проста у айнов и неудобна. Нарты — узенькие, не более фута ширины санки и длиной в сажень, сделанные из тонкого переплета толстых прутьев и тонких дощечек. К передней части нарты, несколько приподнятой, прикреплена толстая веревка. К этой веревке привязываются собаки за шею тонкими ремнями, не попарно, а через одну. Кагор, или по нашему кучер, имеет в руках конец веревки, привязанный к средней веревке тотчас позади ближайшей к нарте собаки. Этой веревкой он может притягивать к себе собак; но так как это недостаточно, чтобы удержать их, то в правой руке у него есть палка с железным наконечником, которую он, для остановления нарты, втыкает в снег под нартой, упирая палку об одну из перекладин, связывающих нарту. При поворотах налево айн кричит «кех, кех», погоняя — «тох, тох». Мы должны были ехать по лайде залива (лайдой называется часть прибрежья, покрываемая во время прилива водой). Дорога была очень дурна. Снегу мало, так что местами виден был голый песок. Множество наносных кокор^{[ВТ 11]} и кусков льда заставляли постоянно остерегать ноги, чтобы не удариться ими. Несмотря на это, мы ехали довольно скоро. Рудановский несколько раз падал со своей партией. Я был счастливее и только раз опрокинулся.

По приезде нашем в селение Сусую, нас встретила толпа айнов и трое японцев. Мы пошли к юртам и у одной из них увидели медведя в деревянной клетке, несчастного героя торжества. У айнов есть какое-то религиозное почитание медведя. Не могу сказать наверно, считают ли они его божеством. Не зная их языка, я еще не мог до сих пор добиться, в чем у них состоит религия. Идолов у них нет. Их древесные метелки, называемые «инау», служат, как кажется, только знаком поклонения или жертв. Солнце, луну и огонь они почитают божествами и поклоняются им; кроме того, кажется, они то же поклоняются и многим зверям, а между ними и медведю, которого они тоже называют «камуй», (бог), как и огонь или солнце. Празднество, которого я был свидетель, показывает как они уважают своих богов. Около клетки была большая толпа мужчин, женщин и детей. Мужчины имели на себе обыкновенное платье. Женщины немного нарядились и украсились серьгами и бусами. Между молодыми девушками были некоторые довольно хорошенькие, с приятными и мягкими чертами лица и с пылкими черными глазами; но обычай красить губы синею краской очень обезображивает их. Дети были очень нарядно одеты. Видно, что все щегольство айнов состоит в одежде детей их. Многие из маленьких девочек имели короткие халатики из пестрых бумажных материй, покупаемых от японцев и манжуров. Огромные бусы фарфоровые, большею частью голубого цвета, навешаны были на них несколькими нитками. Нас пригласил войти в юрту хозяин медведя. Она была полна народу; мужчины, женщины и дети чуть не сидели друг на друге. Нам дали почетные места, где уже сидели японцы. Их было трое, но еще пришел четвертый Асануя. Этот японец, третий по старшинству, очень мне нравится. Он любим и айнами. Мару-Яма и Яма-Мадо не было на празднике. Нас начали угощать. Я ничего не мог есть, потому что всё приготовлено было неопрятно и на нерпичьем жиру. Было два главные кушанья — рис на жиру и коренья, как кажется, с китовым жиром. Саки — напиток приготовленный из рису и похожий на кислое молоко, очень приятного вкуса. В нем много газов и он пенится, а если его выпить стакана три, то можно порядком опьянеть. Я подарил хозяйке дюжину пуговиц и роздал всем бывшим в юрте женщинам по одной перламутровой пуговице. Посидев несколько у очага мы вышли смотреть, как будут наряжать медведя; эта операция требовала большой ловкости. Хотя медведь еще был очень молод, однако уже столько свиреп и силен, что легко мог бы многих передавить. После долгих усилий наконец удалось айнам накинуть на шею медведя петлю с двумя длинными концами. Тогда разобрали потолок клетки и вытащили его из нее. Человека четыре бросились на него и пригнули его к земле, натянув концы ремней в разные стороны, так что медведь не мог никуда податься. На него надели различные украшения и небольшую древесную метелку на голову. Когда наряд был окончен, тогда с триумфом двинулась по направлению к р. Сусуе. Медведя вели два айна, один спереди за довольно длинный конец ремня, другой сзади. Впереди несли большую древесную метелку. Женщины и дети тоже шли сзади. Между женщинами я заметил некоторых с очень приятными чертами лица и с прекрасными черными глазами. В их разговоре, в голосе есть какая-то нежность, но женской стыдливости, как мы ее понимаем, в них нет совсем. Напр[имер], часто случалось, что молодая девушка, чтобы посадить ребенка к себе на спину, под шубу, снимала ее при мне, совершенно обнажая себя до пояса. Рудановский рассказывал мне, что в одном селении, где он ночевал, одна молодая женщина разделась совершенно и нагая уселась подле него у огня. Муж ее сидел тут же.

Через четверть часа ходу по глубокому снегу дикая процессия наша остановилась на площадке, окруженной небольшой рощей. На этой площадке устроен был жертвенник; частокол, длиною саженей пять, вышиной в рост человека, обвешанный кусками различных материй, между которыми было несколько шелковых и парчовых, шитых золотом, на подобие риз русских священников. На этих кусках материй навешано было множество сабель японской работы, получаемых айнами в награду за услуги. По обыкновению, древесные метелки были навешаны повсюду, над частоколом и около него. Впереди поставлены были два дерева особенно выбранные; на сажень от земли они разделялись на два отдельных ствола, один немного ниже другого. Деревья эти были обтесаны и верхушки их украшены метелками. К одному из этих деревьев привязали медведя. Айны уселись в кружок около него, а один из старых айнов (вероятно имеющий то же значение, что шаман у сибирских дикарей) начал обряд, предшествующий убиению зверя. У него в руках была древесная метелка с длинной рукояткой. Приговаривая нараспев грубым хриплым голосом, он махал метелкой над медведем, слегка потряхивая ею. Зверь пришел в ужасную ярость; с ревом бросался он во все стороны, стараясь разорвать ремни, которыми был привязан к дереву. Кружок айнов, окружавший его, был так тесен, что он едва не доставал их лапами. Минут двадцать шаман напевал свою дикую молитву. Наконец он кончил. Тогда принесли стрелу и лук, и один из айнов, взяв их, с силой вонзил стрелу в бок медведя. Зверь заревел, остался несколько минут без движения, потом стал снова бросаться и кувыркаться, стараясь выдернуть стрелу; наконец он сломал ее. Айны, казалось, любовались на его мучения. Наконец, натешившись, вонзили в него вторую стрелу, а потом и третью. Медведь ослабел и с жалобным стоном испускал последние тяжелые вздохи. С последним вздохом его, трое айнов легли на него, приложив лица свои к его морде, и все трое вместе завыли жалобным голосом, как бы оплакивая смерть медведя. После этого обряда, мертвого медведя положили на чистое ложе посреди стенки, украшенной материями и оружием. Его укладывали с большим старанием. Под морду положили инау (древес[ные] метелки), на спину его наложили несколько сабель. Меня и Рудановского приглашали сесть подле медведя. Это почетное место не совсем было по моему вкусу. Я отказался и сел на приготовленном мате немного поодаль. С обеих сторон медведя сели два старика, а подле них двое молодых айнов. Подходя к медведю, айны приседали и кланялись, и я убедился, что айны действительно обоготворяют этого зверя. Вся толпа айнов уселась полукружием, лицом к нам. Женщины принесли в кадках разные кушанья, которые разносили в чашечках всем присутствующим. Мне подали на подносе в четырех чашках два кушанья, которые я попробовал, но не мог есть. Одно из них была рисовая каша на нерпичьем жиру, другое, как кажется, смешение разных кореньев на том же жиру. Я видел, когда айны с грязными, никогда не мытыми руками, месили в кадках предлагаемые мне кушанья, и хоть я не брезглив, но чувствовал большое отвращение в ним, но с удовольствием пил их напиток, саки, приготовляемый из рису. Кислый и приятный вкус его походил на кислое молоко, но будучи довольно крепок и содержа много газу, он превосходит его во вкусе. Посидев еще немного, я видел, что из празднества интересное для меня кончилось и что продолжение его будет состоять в еде и питье.

Я встал, и положив на медведя несколько блестящих пуговиц, простился с айнами и пошел с Рудановским в селение, чтобы, достав там собак, ехать домой. Японцы, обещавшие нам вместе ехать, уже уехали и мы принуждены были сами искать себе собак. В селении находилось несколько айнов других селений. Мы спросили у них собак, обещая хорошо заплатить, но получили в ответ, что собак у них нет. В селении мы видели много собак, но хозяева их были все на празднике. Наконец, айн из селения Томари вызвался отвезти нас и отвязал от юрты запряженную нарту; мы сели и поехали. Дорога была дурная, нас сидело трое — собаки едва тащили нас. Наконец, айн встал и, дав мне повод, предложил, чтобы двое ехали. Проехав не более трех минут, мы были остановлены прибежавшим айном. Он сказал нам, что это его собаки и что он должен тотчас же ехать в Лютагу^{[ВТ 12]}, и не согласился ни за какую плату отдать собак. Не желая употреблять силу, я бросил нарту и пошел пешком, и благополучно добрался до порта. Этот случай показал мне необходимость завести собственных собак. Через несколько дней после поездки на Сусую, пришел со стороны Сиретоку айн, знакомый уже Рудановскому и Самарину и рекомендованный ими мне как человек очень способный и деятельный. Я решился ему поручить вести дела наши с айнами. Его привели в лавку, где уже все товары были в порядке уложены. Объяснив ему, что мы хотим купить собак, ему стали показывать разные товары, для того, чтобы он выбрал те из них, которые более нравятся айнам. Про разные безделицы, как, напр[имер], пуговицы и проч[ее] он сказал с пренебрежением, что это хорошо для женщин. После долгого пересмотра оказалось, что доба^{[ВТ 13]} есть лучший товар для айнов. Но когда ему показали красное тонкое сукно, он пришел в полный восторг и ничего другого не хотел смотреть. Большие платки, шерстяные и шелковые, он хвалил и, как казалось, величина была для него самым важным. Кончив пересмотр, он сказал, что он пойдет покупать, но чтобы с ним послали казака Дьячкова^{[ВТ 14]}, с которым он очень подружился и который уже столько научился айнскому языку, что довольно хорошо объяснялся с ними. Я послал с ним Дьячкова и Березкина и дал товару; через трое суток они привели 10 собак. Я опять послал Дьячкова с айном, чтобы еще купить 8 собак и нанять нарту и проводников в Нойоро^{[ВТ 15]}, чтобы отвезти туда Рудановского, которому назначено было мною осмотреть японские селения Тахмак и Малка^{[ВТ 16]}. Я желал, чтобы они как можно скорее были осмотрены. Предполагая послать Самарина в январе в Петровское зимовье, я хотел доставить туда как можно более сведений. Дьячков привел с айном через неделю 8 собак и нанятую нарту.

20-го числа, Рудановский выехал на сделанной нарте на образец камчатских. Объяснив ему, что главная цель экспедиции есть осмотр Малки и Тахмака, я предоставил ему выбрать дорогу и он, по обыкновенному упрямству своему, решился ехать через реку Моточу, несмотря на то, что все айны говорили, что там дорога очень дурна. За два дня до его отъезда я имел с ним новую ссору. В этот день я был болен зубами. Конечно, это имело влияние на расположение моего духа. Я был недоволен его легкомысленными объяснениями с айнами, в которых он не считал нужным держаться правил, которые я полагал нужными, по моему мнению, в обращении с айнами. От этого произошел спор. Наскучив этими беспрерывными столкновениями, я объявил ему, что назначаю ему особенную квартиру, приготовленную для Самарина в доме 3-ей казармы. Последнего я полагаю взять жить к себе, потому что в лавке слишком холодно.

Посещения айнов уменьшились немного. Дурные дороги, вероятно, затрудняют бродячую жизнь их. Хайро повел себя довольно дурно. На другой день после того, как казаки ушли покупать собак, он пришел сказать мне, что хочет пойти догонять казаков и покупать с ними собак. Я похвалил его за это и дал ему на дорогу хлеба и табаку. Когда возвратились казаки, то сказали мне, что Хайру во все время дороги бранился, ничего не хотел несть, и когда в юрте ему Дьячков подал чай после хозяина дома, то он бросил чашку, говоря, что ему первому надо подавать, и обругал Дьячкова. Как скоро балуются дикари. Хайру вообразил себе, что если я с ним ласково обращался, то он через это сделался таким важным, что все айны, да даже и казаки, должны считать его важнее себя. Когда он пришел ко мне, я его порядком разбранил и не велел ему ходить ко мне, пока Дьячков не скажет, что он начал хорошо себя вести. Он очень перепугался, и когда через несколько дней решился придти ко мне, то с большим подобострастием стал предо мной на колени и наклонил до земли голову. Я позволил ему приходить, но погрозил ему, что если он еще раз не окажет уважения русскому, то навсегда прогоню его. Он знает, что тогда положение его будет затруднительно. Многие из айнов его терпеть не могут, потому, что знают, что он про них говорит мне худо. Японцы, разумеется, рады бы были убить его. Я очень доволен, что обстоятельства так тесно привязали его к нам. Хотя он и из плохих айнов, но все-таки приносит нам большую пользу тем, что через него мы можем узнавать, что делается и говорится между айнами.

22-го Березкин приехал с письмом от Рудановского. Его поездка на Моточу была очень неудачна. Нарта оказалась совершенно неудобной. Кое-как он добрался до Сусуи, надеясь там нанять собак. Но сусуйские айны все разбежались, оставив дома только жен и детей. Причина этому, конечно, нежелание, дать собак. Рудановский поехал далее. Вода во многих местах совершенно покрывала лайду. Между реками Сусуей и Моточью есть несколько айнских селений. Жители их непонятно дурно принимали Рудановского. Когда он подъезжал в какой-нибудь юрте, то хозяин отворачивал собак, говоря, что у него нет места и что японцы будут бить его. Наконец он, не обращая внимания на это, вошел в одну юрту и остался ночевать там, и хозяин его угощал довольно гостеприимно. Убедившись, что по Моточе ехать нельзя, он воротился в Сусую, где айны в этот раз его приняли лучше. Они доставили ему две нарты взамен нашей тяжелой и продали 4-х собак. На дороге от Моточи он купил две, да я ему послал в Сусую 2-х. Проведя одни сутки в Сусуе по случаю чрезвычайно дурной погоды, Рудановский поехал по Сусуе на Найпу и далее по восточному берегу до р. Мануи, по этой реке на реку Кусунай и вниз по ней на западный берег в селению Найоро. 24-го утром воротились охотники с неудачной охоты. На Сусуе, где они были, нет ни лосей, ни оленей. Я уже в отсутствие их узнал, что главный притон оленей есть река Моточа. Я полагаю послать охотников туда. Цинга начинает развиваться между людьми; необходимо надо достать свежей пищи. Вечером айн привел нарту и принес записку от Рудановского. Рудановский пишет, что дорога дурна и он с большим трудом доехал на 16-ти собаках до Экуроки^{[ВТ 17]}. По всему видно, что зимою сообщение вообще затруднительно, в особенности если правда, как говорят айны, что севернее у Найоро снегу бывает ещё менее, чем в нашем месте.

Наш приход на Сахалин служит, конечно, главным предметом разговоров между айнами. Из этих разговоров видно, что японцы стараются распространять невыгодные для нас слухи. Напр[имер], один айн пришел рассказать мне, что весною приедет много японских кораблей; что одни пристанут к Сиретоку и Тоонучи всего от нас в 100 верст[ах]; другие — в Сирануси и третьи — в Малке; что ночью они подойдут к нам с трех сторон и убьют нас; что японцы придут с саблями и в медной одежде. Другие рассказывают, что японцы, живущие на Сахалине, хотят собрать со всего берега айнов и пригласить всех русских как бы на праздник к себе и угощать будут водкой; а когда русские опьянеют, то убьют их. Айны, рассказывая это, просили меня, чтобы я не ходил. Все эти рассказы имеют источник, конечно, в разговорах японцев с айнами, и хотя японцы и способны на подобные неприятельские действия, но слишком трусливы, чтобы исполнить свои угрозы. Насчет прихода судов весною, числа японцев и действий их против нас, ничего нельзя сказать — это все будет зависеть от их императора. Если он найдет необходимым для него Сахалин, то он или решится изменить, на этот случай, закон, запрещающий иметь сношения с чужеземцами и тем более промышлять что-нибудь вместе с ними, живя на одной земле, или решится выгнать нас с Сахалина, и тогда, разумеется, свойственно японской храбрости, пошлет не менее тысячи японцев против 60-ти русских. Я полагаю, что ни того, ни другого не будет, а японцы просто оставят Сахалин. Но если бы японцы вздумали воевать против нас, то наше положение не слишком выгодное. Воспротивиться высадке невозможно. Имея 60 человек, из которых до 20ти чел[овек] постоянно больных, я, разумеется, не буду в состоянии рассылать партии по берегу в несколько сот верст протяжения. Место избранное для поста хорошо, если бы его охраняли человек 200. Я был принужден разделить команду на две части, а части эти оказались бы чрезвычайно слабыми, в особенности на нижней батарее, которая по положению своему будучи совершенно открыта с верхней стороны, должна быть необходимо связана с верхними строениями стеной; но это потребует такое количество лесу, что невозможно будет нам достать его, да и стены, будучи слишком длинные, не будут достаточно защищены малым числом людей, которое я имею в распоряжении. Заключиться всем в верхнем городке, тоже невыгодно, потому что останемся без воды. Весной надо будет избрать окончательно способ защиты. Но до тех пор положение наше тоже очень невыгодное. Желая остаться в хороших отношениях с японцами и не дать им причины сказать, что мы хотим их выгнать с Сахалина, да и желая, чтобы они оставались жить в Томари и тем дали возможность покороче с ними сжиться, я не могу с ними обращаться так строго, как бы следовало. Японцы очень дурно ведут себя: оказывая наружно нам дружбу, присылая мне различные подарки, они за глазами возбуждают айнов против нас и запрещают им продавать что-нибудь русским. Я пока все еще терплю это, но кажется, придется скоро проучить их за лукавство. Это ложное положение наше произошло от того, что имея целью при занятии Сахалина остаться в дружественных сношениях с Япониею, с которой мы надеемся заключить торговый трактат, мы заняли пункт, который стеснил совершенно свободу их промыслов, основанную на рабстве айнов, и поставили себя тем в враждебное к ним положение. Если бы мы заняли хотя, например, Нойоро на западном берегу, селение, где производится главная расторжка между айнами, гиляками и манжурами и находящемся севернее японских заселений, то, поселившись там, мы необходимо приобрели бы влияние как над гиляками, так и над айнами, и, не устранив японцев, могли бы и с ними мало-помалу сблизиться. Что же касается до мысли, что, для овладения Сахалином надо владеть Анивой — то эта мысль может иметь место при военном плане действий против Японии. А чтобы владеть Сахалином, совершенно достаточно владеть каким бы то ни было пунктом, потому что главную роль имеет морская сила при действиях на острове. Насчет же гавани, то в Томари ее нет точно также, как и в с. Нойоро, а след[овательно] судам невозможно зимовать ни в том, ни в другом месте. В Тоопуги гавань хороша, но вход в нее очень затруднителен, если не совсем невозможен. Гавань эта находится в 100 верстах от Томари.

27-го. Сегодня пришел во мне японец Асануя. Я ему рассказал, как айны дурно приняли Рудановского и все это потому, что японцы их возбуждают против нас. Я ему сказал, что я тоже знаю, что японцы рассказывают, что летом много судов придет с Мацмая и убьют русских. Я ему объяснил, чтобы он выбросил это из головы, что если японцы вздумают неприязненно действовать, то русские корабли не выпустят ни одну джонку, ни одного японца с Сахалина, а что теперь мы их просим возвратиться из Найпу, куда они убежали, чтобы жить с нами в Томари дружно вместе; но что если они не хотят хорошо жить с нами, то лучше пусть уходят в Малку. На все это он отвечал, что айны врут, что они нарочно говорят против японцев, что японцы хотят дружно с русскими жить^[1]. Он ушел и скоро мне принесли от Мару-Яма свежей рыбы. Боязнь, что их выгонят из Томари, руководила в этом случае любезностью японцев.

31-го декабря, урядник Томский, посланный много с тремя казаками на р. Рюточу на охоту за оленями, прислал с казаком Монаковым 2 пуда мяса этого зверя и с известием, что убили одного оленя, а другого ранили и теперь за ним пошли на поиски. Итак, мы будем иметь на время свежее мясо. Принятые мной меры для закупки свежей рыбы были тоже уместны, и команда уже с 28-го декабря получает суп из свежей рыбы. Даст Бог, цинга ослабеет; она начала очень беспокоить меня — 20 человек уже подвержены ей, некоторые не могут уже ходить. Помещение людей очень хорошо, след[овательно], пища единственно имеет влияние на тех, которые почти ежегодно были больными цингой в Камчатке. Вечером мы торжественно встречали новый год; площадка наша была усажена елками и иллюминована бумажными фонарями. Команда была собрана в казарме 1-го капральства, освещенной множеством свечей. Посреди комнаты приготовлено было вино и закуска. В 12 часов все вышли на площадку, и, когда я провозгласил тост на благополучие нового года, с башни раздался выстрел из фальконета, ему отвечали с нижней батареи и фалконет снова загремел. Команда запела «Боже, Царя храни», потом возвратились в казарму, и празднество длилось до глубокой ночи.

1-го января 1854-го года.— Вот уже три месяца, как мы поселились на Сахалине. Бросим общий взгляд на наше настоящее положение и на отношения наши к японцам и айнам.

Японцы, убедившись, что я сердит на них, пытаются всеми мерами помириться с нами. Они даже показывают теперь особенное уважение к айну Хойро, которого он совершенно не заслуживает. Давно уже они зазывали к себе казака Дьячкова, который, имея большую способность к изучению айнского языка, уже объясняется на нем довольно порядочно. Я позволил Дьячкову ходить к ним, дав ему наставление, как объяснять им цель прихода нашего и наших действий. Он был два раза у них, и трое старших японцев пригласили его в отдельную комнату и много расспрашивали о том, зачем русские пришли, много ли еще придет, приедут ли жены, за что я сержусь на них, потом спрашивали, велика ли земля наша. Дьячков объяснил им, что русские пришли на Сахалин не для того, чтобы завоевывать его, что русская земля так велика, что есть много пустых, хороших мест; что рыбы нам не надо и что, наконец, император русский послал нас сюда затем, чтобы не пускать иностранцев поселяться между нами и японцами, что об этом будет писано японскому императору. Кораблей же наших придет четыре и на них много солдат; жены приедут к своим мужьям, которые теперь здесь находятся, но что на зиму корабли уйдут и что русских опять немного останется. На вопрос их, за что я на них сержусь, он сказал, что айны говорили мне, что японцы запрещают им продавать нам что-нибудь и вместе подговаривают их быть недружными с нами, грозя им, что летом их убьют. Японцы на это отвечали, будто они знают, что айны рассказывают русским, что японцы хотят убить их, в то время, когда они спят, но что они и им то же рассказывают, будто русские то же хотят сделать. Просили, чтобы я не верил айнам, говоря, что мы их балуем и платим слишком дорого за собак и рыбу; что на товар (1 кус[ок] добы), за который мы покупаем одну собаку, можно купить целую нарту собак, то-есть не менее 5; что когда мы лучше узнаем айнов, то увидим, как они любят обманывать. Уверяли Дьячкова, что они хотят дружно жить с русскими и меняться с ними теми вещами, которые обоюдно нужны, но что весной, когда приедет офицер их, то все будет зависеть от него; но они все желают, чтобы император их прочел письмо нашего императора и остался бы дружен с русскими, потому что русские очень добры; они это знают из того, как русские принимали японцев в Камчатке с разбитого судна. По их словам, японцы эти живут теперь в Итурупе. Прощаясь с ним, они приглашали его чаще ходить к ним, чтобы учить их по-русски, а они его будут учить по-айнски и вместе с тем сказали, что приедут ко мне объясниться насчет айнов. Действительно, на другой день Маруя-Яма и Яма-Мадо пришли, в сопровождении японца, несшего рыбу и рисовые оладьи. Я их ласково принял и показал вид, что верю их словам. Я вычитал им из сочинения Головнина несколько слов и имен японских, также из словаря, составленного японцами, жившими в Камчатке. Они охотно поправляли слова, неверно написанные. Я объяснил им, что русские, которые здесь живут, есть солдаты (доссино), а они мне сказали, что они — из матросов.

Внутренния наши дела также довольно утешительны. Помещение команды достаточно просторное. На 66-ть человек три казармы, две в 5 саж[еней] длины, три саж[ени] ширины и 4 арш[ина] вышины; третья в 5½ саж[еней] длины, 3 саж[ени] ширины и 4 арш[ина] вышины. Люди спят на кроватях, просторно расставленных, хорошо постланных и достаточно высоких, чтобы поместить под ними, в порядке, все вещи людей. Ружья установлены по стенам, в промежутках между кроватями, так что приклад ружья приходится наравне с верхом спинки кровати. Сумы и сабли висят над головами. Красиво и удобно. Ружья и сабли я часто сам осматриваю, и потому они всегда в порядке. В казармах 1-го и 3-го капральств поставлены кирпичные печки-голландки. Кирпич приготовляется зимой под 10-гр[адусном] морозом. В 1-м и 2-м капральстве, кроме того, устроены якутские чувалы^{[ВТ 18]}. В 2-й казарме есть битая печь, но нехорошо сделанная, и потому там поставлена железная печь; точно такая же есть железная печь в 3-й казарме, где нет чувала. Казармы, с дощатыми полами и потолком, светлы, просторны и сухи. Воздух всегда хорош, потому что огонь горит постоянно.

Пища нижних чинов, к сожалению, была, в продолжении 3-х месяцев, нездоровая. Суп из солонины, с густой подболткой из муки и ячневой крупы — вот постоянный был их обед и ужин, кроме праздников, когда пеклись пироги с рисом, имеющимся у нас в малом количестве. Несвежая пища эта и неимение огородных овощей имели дурное влияние на хворых без того и расположенных к цинге матросов. С начала ноября начала появляться эта болезнь, и скоро число больных увеличилось до 20-ти человек. Число их доходило и до 28-ми чел[овек], когда простуда и порубы присоединились к цинге. Смерть бедного матроса Сизого и медленное выздоровление больных показывает необходимость присутствия доктора в экспедиции. Аптекарский ученик, Кокорин, кроме того, что ничего не знает, но еще и малоспособный человек. Я заставил его учиться по одному лечебнику и хотя видел, что это приносит пользу, но мало успокаивает, потому что в важных болезнях лечебник не много поможет. Мы теперь, с 28-го декабря, имеем свежую рыбу и оленину, и я надеюсь, что болезнь уменьшится^[2].

Люди наши, благодаря русскому характеру, не слишком скучают, да и столько занятий, что нет времени и скучать. Пока не были выстроены первые две казармы, шабашов не было, но, встав под крыши, я начал давать отдых в праздничные дни. Гарнизонная служба состояла, при начале, из 4-х постов, занимаемых днем часовыми, без особого караула, ночью же выставлялся караул, то есть 1 унт[ер]-оф[ицер], 12 ряд[овых] и 2 ефрейторов должны были быть одетыми и всегда готовыми, по вызову часового, выстроиться, с заряженными ружьями, у орудий. Ночь они проводили в казармах, с дозволением спать, конечно, совершенно одетыми. Во всякой казарме назначается один дневальный. Когда больных почти не было, то служба эта не была слишком тягостна, но с наступлением сырой погоды появилась простуда. Я уничтожил один пост, поставив орудия верхнего городка в одну батарею. Когда же была окончена лавка и помещены в ней товары, то, на опорожненное место в пакгаузе, уложили все бочки и ящики, лежавшие под навесом. Пакгауз заперли на ключ, и я пришел снять и этот пост. Теперь стоят двое часовых у нижней и верхней батарей. Но число больных 25, в расходе, в экспедиции и в разных должностях 15 чел[овек], итого остается, с унтер-офицерами, 24 человека, способных к службе, следовательно через два дня в третий приходится стоять в карауле. Работа, в настоящее время, не трудная и, по короткости дня, не продолжительная. В праздничные дни, как, напр[имер], 6-го декабря, три дня Рождества, Новый год, я устраивал общее веселье, собирая людей вместе.

Постройки жилые окончены. Теперь главная работа состоит в доставке леса. Я полагаю поставить бревенчатую стену, которая должна будет связать строения, и, кроме того, поставить вторую башню у кухни, по диагонали от моего дома; на все это потребуется около 300 дерев. Теперь работают 11 человек и нарта в 10 собак. Люди рубят лес верстах в 4-х. На нарте привозят в порт ежедневно 6 бревен да люди на себе 2 бревна, кроме того, что они спускают срубленные деревья к лайде. Если полагать, что на такую работу будет употреблено по 1-е марта 40 дней, то 320 дерев будет доставлено в порт. Остальные, слабого здоровья, рабочие занимаются работами при порте. У меня строят сени с чуланами и поставили, внутри дома, перегородки. Когда кончат сени, примутся достраивать башню. В доме 3-й казармы есть отдельная комната, в 4 арш[ина] ширины и 3 саж[ени] длины. Два больших окна, на S. и W., прекрасно освещают ее. Я полагал дать эту комнату г. Самарину, вследствие чего она и приняла, между рабочими, название конторы. Обстоятельства заставили меня изменить свое намерение и отдать эту комнату г. Рудановскому. Самарин пока живет у меня.

Лавка, помещенная в доме 2-го капральства, то есть на нижней батарее, очень удобна и красиво убрана товарами, что имеет хорошее влияние на айнов.

Нравственным поведением людей я доволен, но о военной службе и дисциплине они имеют очень плохое понятие. Военного образования, кроме человек 8-ми, остальные совершенно не имеют. Это просто работники-мужики. Когда я производил, во время морского перехода, пальбу из ружей, то большая часть людей не знали как держать ружье и со страхом спускали курок. Весной я полагаю производить ученья стрельбы в цель и движений массой и в рассыпном строю, разумеется, ограничась самыми легкими требованиями и правилами.

Скажу теперь о наших экспедициях на острове. Время года — осень и начало зимы, и невозможность отнимать большое число рук от работ, от скорого окончания которых зависело сохранение здоровья людей, конечно должны были много мешать производству исследования страны в большом размере; но, благодаря ревности и готовности к перенесению трудов г. Рудановского, я получил возможность предпринять описание главных водяных путей части острова, обитаемой айнами и считаемой японцами принадлежностью их земли. В этом отношении я должен сделать справедливую похвалу г. Рудановскому, хотя сборы его в экспедицию и большие требования в средствах и причиняли мне досаду; но, раз выехав из порта, он предавался работе с увлечением, перенося терпеливо физические труды. Жаль, что этот сотрудник мой, в других отношениях, вызвал меня на нерасположение в нему.

Первые две недели нашего пребывания на Сахалине требовали такой деятельности в приведении в возможный порядок и в установке наших припасов и товаров и в начатии необходимых построек — как пекарни и 1-й казармы, назначенных временно поместить всю команду, что и думать не было возможности об откомандировании кого-нибудь из порта для исследования страны.

Когда мы немного устроились и я мог уже сообразить, что лесу, купленного у японцев, не достанет для наших построек, я решился начать отыскивать лес. Зная из карты Крузенштерна, что вблизи от нас, к северу, должна быть большая река, название которой Сусуя я узнал от Орлова, ездившего по Сахалину, я был уверен, что по берегам ее найду лес, хотя на вопросы мои одни айны отвечали, что есть лес, но дурной, другие — что совсем нет. 4-го октября, в воскресенье, я поехал на шлюпке вдоль берега, к северу. Сев на мель, против селения Сусуя, я вышел на берег и пошел пешком; выйдя на реку, я увидел прекрасный лес по обоим берегам ее. Когда вода поднялась с приливом, шлюпка тоже вошла в устье, и мы прошли еще версты три вверх по реке, постоянно имея по обе руки хороший лес. На обратном пути я убедился, что есть и фарватер от 2½ до 4 футов на малой воде. 6-го, рано утром, я послал людей на вырубку леса, а за ними командировал, на шлюпке, и л[ейтенанта] Рудановского для исследования реки и берегов ее. 10-го, он воротился, пройдя вверх по реке 70 верст и найдя реку, на этом пространстве, удобной для судоходства, потому что глубина не менее 5-ти футов, в малую воду. Почти на всем этом расстоянии растет строевой еловый и корабельный лиственничный лес. Он не мог далее идти, потому что не было припасов. 14-го я снова отправил его на Сусую с запасом провианта на 10 суток. В этот раз он поехал на японской плоскодонной четырехвесельной лодке. 18-го октября я отправил, на японской же лодке, Самарина с 5-ю камчатскими казаками и с поручением осмотреть восточный берег залива Анива и сделать описание его и айнских и японских поселений.

25 октября Рудановский и Самарин возвратились из экспедиций. Первый с большими усилиями прошел вверх по Сусуе до 48° с[еверной] ш[ироты], по временам перетаскивая лодку по берегу или прорубаясь сквозь кокоры и деревья, запрудившие реку во многих местах. До источника Сусуи ему не удалось пройти, да от известности, по-видимому, было бы и немного пользы. Река Сусуя судоходна не более как на 70 верст, но берега ее богаты лесами и плодородными полями, и лугами, следовательно, способны в заселению хлебопашцев. Сусуя служит для внутреннего сообщения как вверх, так и вниз по реке до селения Кой, в 50-ти в[верстах] от устья. Из селения этого дорога идет сухопутная на р. Найпу. Рудановский составил карту течения р. Сусуи с приложением журнала. Самарина экспедиция оказалась очень полезна. Он открыл гавань у селения Тотуги, в верстах 10-ти от нашего поста, и собрал сведения о населении до селения Сиретоку. Гавань названа им моим именем. Сведения, доставленные им об этой гавани, были недостаточны, и потому я командировал Рудановского осмотреть ее и вообще весь восточный берег залива. 29-го числ он выехал на японской лодке, взяв с собой продовольствия на 15 суток. Самарин сообщил мне, что недалеко от Сиретоку он видел признаки золотой и серебряной руды и слышал от айнов, что золото и серебро действительно есть в некоторых местах их земли. 1-го ноября я отправил Самарина с приказчиком Розановым, бывшим на сибирских приисках, и с 5-ю матросами, поручив ему сделать опыт промывки, для чего и были приготовлены ящики и инструменты по указанию Розанова. 4-го числа выпал снег и на другой день он шел почти целые сутки. 8-го ноября Самарин воротился. Снег помешал их работе и они воротились без результатов.

12-го ноября Рудановский возвратился из экспедиции. Он нанес на карту весь берег до селения Сиретоку и часть берега Охотского моря на высоте залива Анива. Гавань Тотуга тоже исследовал, но, по моему мнению, недостаточно употребил на это времени, торопясь продолжать путь вперед с надеждой, вероятно, что-нибудь открыть нового. По описанию его, гавань достаточно глубока, чтобы служить для судов, сидящих до 12-ти и даже до 14-ти ф[утов] в воде. Вход в нее узок и потому безопасен только в тихую погоду. Места для заселения много, лесу то же.

Имея намерение непременно собрать сведения о селениях Нойора, Малка и Тахмак и вообще о ю[го]-з[ападном] береге Сахалина, еще неисследованном, я начал скупать собак и к началу декабря уже имел их десять. Я послал казака Дьячкова с айном Сиребенусь еще купить восемь собак и нанять проводника с нартой собак в Нойоро; 19-го они воротились с купленными 8-ю собаками и нанятым в проводники айном. На другой день Рудановский выехал. Я ему поручил непременно осмотреть японские селения Малку и Тахмак и доставить о них сведения в Нойоро не позже 12-го января. Я посылаю г. Самарина с почтой в Петровское, тотчас после Крещенья, и полагаю, что он приедет в Нойоро около 12-го числа, там он получит от Рудановского сведения и вместе с другими бумагами отвезет в Петровское.

Итак, в настоящее время мы имеем уже карты и описания всего восточного берега залива Анива до р. Туотака — реки Сусуи, а к 12-му января — описание пути от Сусуи на реку Найпу, этой реки, берега Охотского моря до р. Монуи и перевала с нее на р. Кусуной, и берег Татарского пролива к югу от этой реки до селения Малки, а может быть и до мыса Крильон; то есть вся страна, обитаемая айнами и считаемая японцами под их владычеством, будет нам известна. Результат этот по обстоятельствам, в которых мы находились, может считаться вполне успешным.

Примечания

1. Японцы выменивают от айнов почти единственно одних выдр, которых они променивают манжурам, приезжающим летом в Сирануси, на тонкие шелковые материя. Эту мену производить может только японский начальник, и, вероятно, не в большом размере. Главная цель сахалинской колонии для японцев есть рыбный промысел. Айны народ не промышленный и не деятельный, и поэтому мена с ними приносит выгоду манжурам только потому, что айны дешево отдают свой пушной товар. По словам японцев, кочующий народ ороки богаты. Японцы мало впрочем знают их, но аин Сиребинус предлагал ехать с нашими товарами торговать к ним.
2. В конце декабря открылась рыбная ловля на р. Сусуе, и я начал скупать от айнов свежую рыбу. Кроме того я, узнав, что на р. Поточе водятся олени, послал 4-х камч[атских] каз[аков] на охоту за ними, и они уже убили 3-х.

Примечания редакторов Викитеки

1. Селение Сиретоку (Сиретоко) — находилось в окрестностях современного села Новиково Корсаковского района
2. Селение Тюпучи (Тообучи) — нынешнее село Муравьёво Корсаковкого района
3. Нынешнее село Третья падь Корсаковского района
4. Река Мерея в с.Пригородное Корсаковского района
5. Селение Хорахпуни (Аракуи) — сейчас урочище Выселки (бывшее село Выселки, упразднённое в 1972 году) на берегу протоки Аракуль в Корсаковском районе
6. «Записки флота капитана Головнина о приключениях его в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах»
7. Залив Таонучи — искаженное от Тообучи (нынешнее название — лагуна Буссе).
8. Вероятно искажённое от Мацмай, как тогда назывался остров Хоккайдо.
9. В это время Н.В. Рудановский собирался в путешествие к западному побережью острова. Вероятно, речь идёт о Мауке (ныне город Холмск).
10. Мару-Яма — Маруяма Тёсуке, старший над 13 японцами, оставшимися на Сахалине для охраны имущества промыслов. Имя Яма-Мадо (Ямамото — ?) — Хэйсуке.
11. Кокоры — то же, что коряги
12. Селение Лютага (Лютога) — ныне город Анива
13. Доба (даба) — дешёвая китайская бумажная ткань, крашеная или белая.
14. Дьячков Фёдор в 1861 г. снова был направлен на Сахалин военным губернатором Приморской области контр-адмиралом П.В. Казакевичем «с целью иметь праведный надзор во время найма айнов на коммерческие работы». К этому времени он был уже старшим урядником Амурского конного казачьего полка. Дьячков служил на острове до начала 1870-х годов и фактически исполнял обязанности гражданского начальника по отношению к туземцам, состоял в должности переводчика айнского языка при сахалинском отряде. Последовательно защищал интересы айнов, со стороны японских чиновников и купцов его деятельность подвергалась постоянным нападкам. См.: Костанов Александр. Освоение Сахалина русскими людьми. Южно-Сахалинск, 1991. С.48-49.
15. Нойоро — ныне село Пензенское Томаринского района.
16. Айнские, по ошибке названные Н.В. Буссе японскими, селения Тахмак и Малка располагались в районе современного г. Холмска.
17. Экуроки — айнское название одного из правых притоков Сусуи
18. Якутские чувалы — пристенный открытый очаг с нависающим над ним прямым дымоходом, нечто среднее между очагом и печью.