Осужденная и оправданная (Нортон)/ДО

Осужденная и оправданная
авторъ Каролина Нортон, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. Lost and Saved, опубл.: 1855. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Отечественныя Записки», №№ 8-11, 1863.

ОСУЖДЕННАЯ и ОПРАВДАННАЯ.

РОМАНЪ МИСТРИССЪ НОРТОНЪ.

Mephistopheles.— Sie ist gerichtet!

Chor der Engeln.— Ist gerettet.
Faust.

Посвящается Артуру Алджернону, графу Эссексу.

"Любезный графъ,

"Въ тѣ счастливые дни, когда ваша дочь и мой сынъ скакали по лѣсамъ Висбадена, а мы съ вами предпринимали далекія, пріятныя прогулки, когда я только-что познакомилась съ вашими прелестными сестрами и всѣ мы надѣялись составить одно семейство — въ тѣ веселые дни, я смѣялась надъ вашими понятіями о прелести и совершенствѣ въ женщинѣ и обѣщала вамъ создать героиню романа въ вашемъ вкусѣ и подвергнуть ее горю и несчастіямъ. Настоящее горе и несчастье посѣтили насъ съ тѣхъ поръ; юные, прелестные голоса тѣхъ, кого мы думали слушать до тѣхъ поръ, пока всѣ земные звуки замрутъ для насъ, умолкли навѣки.

"По этой и многимъ другимъ причинамъ, трудъ, начатый такъ давно, только теперь оконченъ. Я все же подношу его вамъ, счастливая увѣренностью, что «посреди всѣхъ случайностей и треволненій жизни» хоть наша дружба осталась неизмѣнной. Я рекомендую вамъ Беатрису Брукъ; она не невинная, безупречная героиня, но я вполнѣ убѣждена, что вы ее полюбите болѣе чѣмъ святую Маріанну или даже прелестную, нѣжную Элену Боллингамъ. И если разсказъ объ ея приключеніяхъ нѣсколько развлечетъ васъ и поможетъ вамъ забыть хоть на минуту ваши страданія, то я все-таки съ удовольствіемъ буду вспоминать о трудѣ, начатомъ въ другое, столь счастливое время.

"Въ вашей великолѣпной библіотекѣ, между болѣе достойными сочиненіями, дайте мѣстечко и моей Беатрисѣ, поближе къ окошку, къ солнцу. Когда она будетъ исчезать изъ своего уголка, надѣюсь, что она всякій разъ попадетъ въ руки добраго читателя, юнаго, любящаго, страстнаго.

"И такъ, пожелавъ вамъ всего хорошаго въ будущемъ и съ удовольствіемъ вспоминая прошедшее,

"Остаюсь, вамъ преданная,
"Каролина-Сара Нортонъ".

I.
Пріютъ Леоноры Альда.

Читатель, бывалъ ли ты когда въ Тенби? Вѣроятно, нѣтъ. Ты, конечно, скорѣе посѣтилъ бы Брайтонъ, Гастингсъ, Торкэ, Булонь, Діепъ, Остенде или всякій другой приморскій городокъ, чѣмъ Тенби. А между тѣмъ, это прелестное мѣстечко отстоитъ отъ Лондона всего въ какихъ нибудь двухъ-стахъ миляхъ и представляетъ все, что только можетъ привлекать больныхъ и здоровыхъ: великолѣпныя окрестности, чудные виды, гладкій, ровный песчаный берегъ. Въ окрестностяхъ Тенби возвышается знаменитый Немброкскій замокъ. Самый же городокъ извѣстенъ въ исторіи своей обороной во времена Кромвеля и страннымъ гастрономическимъ поединкомъ двухъ его епископовъ. Извѣстные своимъ прожорствомъ, они давали другъ другу знать сигналами, какое кто сочинилъ кушанье къ обѣду. Наконецъ одинъ изъ нихъ призналъ себя побѣжденнымъ, спустилъ флагъ на своемъ епископскомъ дворцѣ и отправился обѣдать къ побѣдителю. Но легенда эта оканчивается нѣсколько трагически. Одинъ изъ соперниковъ, именно епископъ Барловъ, былъ внезапно преданъ суду за продажу желѣзныхъ трубъ епископскаго дворца. Одни говорятъ, что онъ это сдѣлалъ для покрытія издержекъ по кухнѣ; другіе увѣряютъ, что деньги пошли на приданое дочерей; во всякомъ случаѣ, его поступокъ не казался тяжелымъ грѣхомъ въ глазахъ тогдашняго духовенства, потому что всѣ пять дочерей его вышли преблагополучно замужъ за пятерыхъ епископовъ. Другія времена, другіе нравы.

Все это — анекдоты добраго, стараго времени, а теперь Тенби, посреди развалинъ воинственнаго прошедшаго, красуется мирною прелестью садовъ и луговъ. Солнце, играющее на гладкихъ аспидныхъ крышахъ маленькихъ домиковъ, освѣщаетъ сотни веселыхъ уголковъ на Кормартенскомъ Заливѣ и въ каждомъ уголкѣ возвышается домикъ, въ которомъ царствуетъ веселіе и довольство. Смѣхъ неумолкаемо раздается изъ-за зеленыхъ изгородей, сбѣгающихъ до самаго песчанаго берега, а маленькіе садики прельщаютъ проходящихъ чуднымъ благоуханіемъ и роскошнымъ разнообразіемъ цвѣтовъ.

Въ одномъ изъ этихъ веселенькихъ домиковъ, совершенно спрятанномъ въ тѣни жимолостей и дикихъ розановъ, съ садомъ, опускавшимся террасами къ морю и невольно поражавшимъ всякаго огромнымъ количествомъ цвѣтовъ, собранныхъ на такомъ маленькомъ пространствѣ, жилъ въ то время, когда начинается наша повѣсть, отставной капитанъ, вдовецъ съ двумя дочерьми.

Всѣ жители Тенби знали и уважали капитана Брука. Исторія его жизни была всѣмъ извѣстна и хотя на дѣлѣ очень простая, она, по мнѣнію женщинъ, была «чрезвычайно романтична». Когда капитанъ Брукъ былъ еще молодой, красивый офицеръ и служилъ въ арміи союзниковъ, подлѣ него былъ убитъ его товарищъ и лучшій другъ. Несчастный, истекая кровью, на полѣ битвы, объявилъ капитану Бруку, что онъ женатъ на пьемонткѣ, изъ важнаго семейства, но противъ воли родителей ея, и потому она и маленькая ея дочь останутся безпомощными сиротами.

— Мнѣ горько умирать, сказалъ онъ: — зная, что моя Леонора останется безъ пріюта.

Это были послѣднія слова умирающаго, но капитанъ Брукъ надѣялся, что другъ слышалъ его отвѣтъ, ибо красивое лицо убитаго освѣтилось въ послѣднюю минуту спокойной, мирной улыбкой.

— Пока я живъ, Леонорѣ Альди всегда будетъ пріютъ — вотъ что отвѣчалъ капитанъ Брукъ.

И онъ сдержалъ свое обѣщаніе, хотя оно впослѣдствіи оказалось нѣсколько затруднительнымъ. Когда война окончилась, и прелестная вдова съ ребёнкомъ мирно и, можно сказать, счастливо жила въ Англіи, капитанъ Брукъ, спустя нѣкоторое время, замѣтилъ, что ихъ отношенія становятся странны. Тогда онъ задалъ себѣ вопросъ: какъ исполнить обѣщаніе, данное умирающему, и такъ-какъ онъ былъ человѣкъ одинокій, безъ семейныхъ узъ, то ему пришла въ голову свѣтлая мысль закрѣпить прежнее обѣщаніе новымъ. Онъ предложилъ свою руку и сердце хорошенькой вдовѣ и, женившись на ней, поселился въ Тенби, гдѣ купилъ виллу и назвалъ ее: «пріютъ Леоноры Альди». Но жители приморскаго городка, пораженные страннымъ названіемъ виллы, откинувъ непонятное для нихъ окончаніе, прозвали ее просто «пріютомъ». И дѣйствительно это былъ «пріютъ», въ полномъ значеніи этого слова, то-есть на сколько оно можетъ выразить непередаваемое ни на какомъ языкѣ нѣжное, святое «Home» англичанъ.

Итальянка недолго прожила послѣ своего втораго замужества; однакожъ, она оставила капитану Бруку двухъ дѣтей, кромѣ маленькой сиротки, которую онъ пріютилъ вмѣстѣ съ ея матерью. Онъ любилъ эту блѣдную, нѣжную дѣвочку ради ея матери и ради ея самой; любилъ ее столько же, сколько свою собственную Беатрису, веселую семьнадцатилѣтнюю дѣвочку, дикую какъ газель и прелестную какъ рафаэлева Мадонна, и своего черноброваго, отважнаго Овена, служившаго гардемариномъ во флотѣ. Счастливое было это семейство; его уважали и искали знакомства съ нимъ равные ему по положенію, любили и благословляли его бѣдные. Крутая тропинка, ведущая къ пріюту, была хорошо знакома и бѣдному рыбаку, и возвратившемуся съ моря матросу, и несчастной вдовѣ съ ребёнкомъ. Тамъ встрѣчали они и нѣжное участіе, и помощь. Болѣе важные посѣтители рѣдко появлялись въ пріютѣ. Капитанъ Брукъ никогда не давалъ обѣдовъ, и только время отъ времени, бывало, завернетъ къ нему старый товарищъ или позоветъ онъ на тарелку супа какого нибудь проѣзжаго туриста или ученаго. Въ подобныхъ случаяхъ Маріанна — старшая сестра и Беатриса — младшая украшали столъ цвѣтами, а капитанъ ставилъ бутылку хорошаго, стараго вина. Вечеромъ обѣ сестры пѣли, подъ акомпаниментъ гитары или слушали серьёзный разговоръ, и всѣ расходились спать, весело пожелавъ другъ другу доброй ночи. И на утро снова сходились веселые и довольные. Такъ счастливо текла жизнь въ пріютѣ, сокрытомъ отъ остальнаго міра роскошною зеленью и цвѣтами.

Такъ счастливо текла здѣсь жизнь до того времени, когда начинается наша повѣсть. Въ одинъ прекрасный, лѣтній день поднялась та грозная туча, которая разразилась впослѣдствіи горемъ и несчастіемъ надъ веселыми, счастливыми обитателями пріюта.

II.
Семейный праздникъ.

Покуда еще горе не посѣтило счастливаго семейства и оно весело праздновало на морскомъ берегу день рожденія хорошенькаго гардемарина Овена. Рѣшено было пить чай на песчаномъ берегу; почему именно тамъ, а не въ уютной столовой — пускай отвѣтятъ любители пикниковъ; вѣроятно такъ веселѣе. Капитанъ Брукъ, счастливый и веселый, разговаривалъ съ своимъ сыномъ. Маріанна, сидя въ углубленіи маленькой песчаной пещеры, приготовляла чай и раскладывала пирожки и кэксы на столѣ, посреди котораго въ стеклянной вазѣ красовался букетъ бѣлыхъ розъ. Беатриса, младшая сестра, едва вышедшая изъ дѣтства, украсила свои чудные черные волоса разноцвѣтными морскими водорослями, ниспадавшими на ея плеча. Она называла это «нарядомъ русалки въ честь моряка-брата» и, конечно, никакое украшеніе не могло сравниться съ этимъ волшебнымъ вѣнкомъ красныхъ, зеленыхъ и желтыхъ лентъ, перевивавшихся съ роскошными черными кудрями. Большая ньюфаундлендская собака лаяла и играла съ морскими звѣздами, лѣниво двигавшимися по песку. На каменныхъ же ступеняхъ, которыя вели съ морскаго берега въ пріютъ, сидѣлъ молодой человѣкъ съ очень серьёзнымъ, задумчивымъ лицомъ. Это былъ сосѣдъ и другъ семейства, Морисъ Левелинъ.

— Поди сюда, собака! закричала вдругъ Беатриса: — эй, Овенъ, побѣжимъ въ перегонку по берегу. Посмотримъ, кто скорѣе пробѣжитъ милю. Морисъ Левелинъ будетъ судья, онъ на это рожденъ, онъ такой серьёзный. Ну, разъ, два, три.

И оба, братъ и сестра, съ громкимъ смѣхомъ пустились бѣжать, что было силы. Въ глазахъ ихъ и улыбкѣ свѣтилось полное счастье. Мальчикъ бросилъ свою шляпу къ Маріаннѣ, хлопотавшей около стола, и бѣжалъ съ непокрытой головой. Бѣлое платье сестры его и волшебный головной уборъ ея развѣвались по вѣтру и блестѣли подъ тучами заходящаго солнца. Ровный песчаный берегъ разстилался далеко передъ ними, окаймленный съ одной стороны синимъ моремъ, на которомъ виднѣлись тамъ-и-сямъ бѣлые паруса, а съ другой скалистыми холмами, покрытыми жимолостью. Быстро летѣли по песчаному берегу веселые дѣти и съ ними тяжелая, большая собака. Вдругъ Беатриса поворотила и побѣжала къ пещерѣ, гдѣ сидѣла Маріанна.

— Я была увѣрена, что приду первая! воскликнула она, смѣясь и падая на колѣна.

Овенъ остановился и, едва переводя духъ, закричать: «Стыдно!» Собака еще пробѣжала нѣсколько шаговъ, потомъ обернулась и съ громкимъ лаемъ возвратилась къ молодой дѣвушкѣ.

— Прости меня, собака, что я тебя обманула, начала со смѣхомъ Беатриса. — Я сказала, что мы пробѣжимъ милю, я и пробѣжала полмили туда и полмили назадъ.

— Что скажетъ судья? спросилъ Овенъ.

— Судья думаетъ, что Беатриса маленькая обманщица, отвѣчалъ молодой человѣкъ съ задумчивой улыбкой. — Теперь пускай она отдохнетъ и выпьетъ чай; ея щоки багровы какъ небо. Пускай она отдыхаетъ и любуется чуднымъ видомъ.

Дѣйствительно, видъ былъ чудный. По безпредѣльной синевѣ моря, вблизи берега, тихо шла хорошенькая яхта и прямо противъ мѣстечка, гдѣ пировало наше веселое общество, отдѣлилась отъ нея маленькая лодочка и высадила на берегъ молодаго человѣка, который безъ дальнѣйшихъ церемоній подошелъ къ капитану Бруку и, снявъ шляпу, очень учтиво спросилъ, гдѣ всего ближе пройти въ Тригери-Гаусъ.

— Черезъ мой садъ вы можете пройти туда самымъ короткимъ путемъ, отвѣчалъ капитанъ. — Я знаю очень хорошо Тригери-Гаусъ, хотя и не вожу большой дружбы съ его обитателями, несмотря на то, что мы родственники.

— Неужели? воскликнулъ незнакомецъ. — Я также имъ родственникъ и пріѣхалъ ихъ навѣстить. Мое имя Тригери-Монтегю Тригернъ.

— А меня зовутъ Гавестонъ Брукъ, сказалъ съ улыбкой старый капитанъ. — Теперь, когда мы кончили всѣ церемоніи и представились другъ другу, выпейте-ка съ нами чаю, а потомъ я васъ самъ провожу. Позвольте мнѣ вамъ представить моего сына и дочерей.

Маріанна поклонилась съ спокойной улыбкой, а Беатрисѣ стало стыдно своихъ красныхъ, пылающихъ щокъ и неприличнаго головнаго убора; потому, кланяясь незнакомцу, она старалась незамѣтно вырвать изъ волосъ водоросли и поправить букли. Она дѣлала это не изъ кокетства: она и не думала о своей красотѣ, но ей просто было стыдно показаться незнакомому человѣку такъ шаловливымъ ребёнкомъ. Но вскорѣ она оправилась отъ минутнаго замѣшательства и отвѣчала веселымъ смѣхомъ на упреки за неблагородную попытку разстроить «нарядъ русалки, надѣтый въ честь этого дня».

— Не русалки, а сирены, замѣтилъ капитанъ Тригернъ. — Русалки — гадкія, некрасивыя созданія въ родѣ тюленей, я видалъ ихъ нѣсколько.

— А сирены?

— Ну, сиренъ я не видалъ, но полагаю, что онѣ должны походить на юныхъ леди, пьющихъ чай въ этой маленькой пещерѣ.

Въ веселомъ разговорѣ и неумолкаемомъ смѣхѣ прошелъ еще часъ этого счастливаго вечера. И Беатриса, забывъ оставшіяся въ ея волосахъ водоросли, разливала чай въ большія раковины и заставляла всѣхъ пить изъ нихъ за здоровье Овена. Потомъ она играла съ собакой, заставляя ее прыгать за сухаремъ, смотрѣла въ братнинъ телескопъ на яхту, паруса которой казались то бѣлыми, то красными при свѣтѣ заходящаго солнца, наконецъ помогала сестрѣ прибирать столъ и посуду.

И все это она дѣлала съ тою невыразимою граціею, которая всякому движенію даютъ очаровательность. При этомъ Овенъ называлъ ее «шаловливою феею» и, воспользовавшись случаемъ, разсказалъ, что разъ она въ Висбаденѣ уѣхала верхомъ впередъ и проѣздомъ мимо яблонь, окаймлявшихъ дорогу, выкусывала по кусочку у яблоковъ, чтобы показать путь, по которому она ѣхала.

Наконецъ все общество поднялось, чтобъ идти домой, по прежде отправились къ тому мѣсту, гдѣ пристала лодка, такъ-какъ Тригерну нужно было отдать кое-какія приказанія.

— Одинъ изъ моихъ матросовъ, сказалъ онъ, поровнявшись съ лодкой: — поетъ какъ соловей; я заставлю его спѣть вамъ пѣсню о сиренѣ.

Дѣйствительно, изъ группы матросовъ отдѣлился здоровый, молодой дѣтина и запѣлъ такимъ сладкимъ голосомъ, которымъ мертвецовъ можно было воскресить, запѣлъ о томъ, какъ одинъ капитанъ полюбилъ сирену и потомъ кинулъ ее и какъ сирена отомстила ему и умолила Нептуна потопить корабль, на которомъ ѣхалъ измѣнникъ.

Пропѣвъ эту пѣсню съ серьёзностью судьи и застѣнчивостью молодой дѣвушки, матросъ отступилъ назадъ шага два и дожидался новыхъ приказаній.

— Не знаешь ли ты какой-нибудь серьёзной пѣсни? спросилъ Овенъ: — что нибудь по сантиментальнѣе? Я совершенно пораженъ поведёніемъ сирены. Спой намъ настоящій любовный романсъ.

— Я знаю маленькую пѣсенку въ этомъ родѣ, но въ ней ничего нѣтъ, кромѣ напѣва. Ее называютъ: «Въ открытомъ морѣ».

Дѣйствительно, въ этой пѣсенкѣ слова были пустыя и ничего незначащія, но звучный, сильный голосъ пѣвца, прелестный видъ, заходящее солнце, юность и счастье, которыми сіяли молодые люди — все придавало этой пѣсни какую-то неизъяснимую прелесть. И когда Тригернъ, смотря на свою яхту, повторилъ припѣвъ «Въ открытомъ морѣ», Беатриса покраснѣла.

Не было никакой причины ей краснѣть и она очень сердилась на себя — ей было совѣстно, но она надѣялась, что никто этого не замѣтилъ и, отвернувшись отъ другихъ, взглянула на свою сестру, надѣясь въ ея лицѣ найти успокоеніе. Дѣйствительно, отличительною чертою красоты Маріанны было мирное спокойствіе. Ея большіе глаза въ эту минуту были устремлены на вечернюю звѣзду. На ея глаза, а не на звѣзду, любовался, въ свою очередь, задумчивый Морисъ Левелинъ.

Дойдя до дома, молодыя дѣвушки и Овенъ разстались съ остальными, которые отправились къ Тригери-Гаусу.

— Ну, если я видалъ человѣка, похожаго на Аполлона, такъ это капитанъ Тригернъ, воскликнулъ Овенъ, лежа на окошкѣ, освѣщенномъ уже первыми блѣдными лучами восходящей луны. — Я никогда не видывалъ такого красавца! Замѣтила ты, Беатриса, когда волоса его развевались по вѣтру и лицо освѣщалось солнечнымъ свѣтомъ, какъ онъ походилъ на Фаэтона, нѣтъ, скорѣе на Аполлона? Какъ ты полагаешь, Беатриса, похожъ онъ на Аполлона?

— Я никогда не видала Аполлона и потому не могу судить, отвѣчала Беатриса со смѣхомъ. Но сказавъ это, она снова покраснѣла; теперь ей было все равно, такъ-какъ луна слабо свѣтила и никого не было подлѣ, кто бы могъ замѣтить перемѣну въ ея лицѣ.

Она, однако, простояла у окошка такъ долго, что старшая ея сестра наконецъ потрепала ее по плечу и сказала, что пора идти спать. Въ эту минуту возвратился капитанъ Брукъ и веселое семейство размѣнялось обыкновенными пожеланіями доброй ночи. И въ счастливомъ пріютѣ раздались слова молитвы, которая вскорѣ замѣнилась мирнымъ, спокойнымъ сномъ.

III.
Любовь.

Беатриса и Монтегю полюбили другъ друга съ перваго взгляда и всякій, за исключеніемъ капитана Брука, непремѣнно бы это замѣтилъ. Но онъ ничего не видалъ. Вся его жизнь протекла сначала на бивакахъ и въ казармахъ, а потомъ въ узкомъ домашнемъ кружкѣ, уже нами описанномъ. Онъ не имѣлъ никакого понятія о свѣтѣ, о его условіяхъ и требованіяхъ. Впрочемъ, будь онъ самой грозной дуеньей, онъ и тогда бы не запретилъ Монтегю проводить цѣлые дни съ Беатрисою. Ему никогда не вошло бы въ голову, чтобы бракъ наслѣдника графскаго титла съ простой дочерью капитана, Беатрисой Брукъ, могъ быть невозможнымъ или непріятнымъ въ глазахъ аристократическаго семейства. Онъ ни о чемъ подобномъ не думалъ и полагалъ только, что Монтегю — очень веселый собесѣдникъ. Далѣе онъ не шелъ и всѣ были очень довольны.

Монтегю былъ очень радъ, что приходился кузиномъ Беатрисѣ Брукъ; онъ былъ гораздо болѣе радъ этому родству, чѣмъ болѣе близкому съ прекрасными золотокудрыми дочерьми леди Эдоксіи Боллингамъ, которыя дѣйствительно были ему двоюродныя сестры. Съ этимъ семействомъ, послѣ прибытія Монтегю, старый капитанъ и его дочери сошлись довольно близко, то-есть на столько, на сколько удостоила ихъ своимъ знакомствомъ леди Эдоксія, которая была по истинѣ важная барыня. Она была убѣждена, что фигура, изваянная изъ лучшаго китайскаго фарфора, не должна стоять рядомъ съ другими, сдѣланными изъ простой глины. Однажды въ разговорѣ она опровергала извѣстную аксіому, что «всѣ люди равны передъ Богомъ», и выразилась такъ: «какая это глупость; точно, это возможно на самомъ дѣлѣ». Ея золотокудрыя дочери были воспитаны въ тѣхъ же понятіяхъ.

У ней не было сына. Богъ благословилъ ея бракъ съ покойнымъ мистеромъ Воллингамомъ только пятью дочерьми, и эта рѣдкая мать, съ цѣлью пріискать себѣ сына, хотя бы и не роднаго, пригласила капитана Тригерна посѣтить ее въ Тенби.

Ничего не можетъ быть капризнѣе, какъ рожденіе дѣтей. Когда все равно, мальчикъ ли родится или дѣвочка, то часто случается, что на свѣтъ выходитъ одинъ за другимъ цѣлый рядъ мальчиковъ; но когда, какъ въ дѣлѣ наслѣдства графства Керлаверокъ, необходимъ былъ мальчикъ, на зло рождались все дѣвочки, на горе маменькамъ. Взявъ въ соображеніе многочисленность семейства Тригерновъ, надо сказать, что судьба тутъ была изъ рукъ вонъ капризна. Въ предъидущемъ поколѣніи семейство это состояло изъ семерыхъ дочерей. Раздосадованный старикъ графъ, ихъ отецъ, тщетно старался поправить дѣло, написавъ самое сложное завѣщаніе, по которому онъ оставлялъ свое состояніе, на сколько это отъ него зависѣло, тому изъ его мужескихъ потомковъ, который женится на одной изъ его наслѣдницъ.

Трудно было старому графу пристроить своихъ семь дочерей. Всѣ, исключая одной, были хороши собой, высокія, стройныя брюнетки, съ блестящими глазами и прекраснымъ цвѣтомъ лица, которые онѣ умѣли сохранять и до старости. Леди Эдоксія была красою и любимицею семейства. Во всѣхъ семьяхъ, точно такъ же какъ въ обществахъ, всегда находится лицо, которое, неизвѣстно почему, считается главою. Это не всегда выдаетъ на долю умнѣйшему или добрѣйшему, потому что доброта уступчива. Сильная воля и счастливыя обстоятельства часто ставятъ человѣка въ положеніе, которое время и привычка упрочиваютъ за нимъ, такъ что никто и по думаетъ съ нимъ соперничать. Въ семействахъ, гдѣ много дѣвочекъ, всегда главою въ домѣ самая хорошенькая изъ нихъ. Другія, курносыя, съ маленькими прищуренными глазками, или красными руками, хлопочатъ по дому, помогаютъ въ хозяйствѣ, услуживаютъ «красѣ семейства», а краса наслаждается тѣмъ, что провидѣніе одарило ее красивой оболочкой, и живетъ припѣваючи, пока не выйдетъ замужъ за принца волшебныхъ сказокъ.

Леди Эдоксія была такимъ привилегированнымъ созданіемъ. Она вела самую счастливую жизнь и вѣрила, что розы сотворены для нея, а тернія для другихъ. Единственное неудовольствіе, которое она испытала въ своей молодости, была зависть къ своей старшей сестрѣ, которая родила перваго въ семейство мальчика и, слѣдовательно, наслѣдника громаднаго состоянія. Но и это чувство не долго, продолжалось потому что вскорѣ послѣ рожденія наслѣдника старому графу, мистриссъ Тригернъ умерла.

Вторая изъ сестеръ была почти-что уродъ. Ея имя было Діана, но всѣ ее звали Домити и въ двадцать-восемь лѣтъ она была совершенно старой дѣвой. Низенькая ростомъ, съ грубыми чертами, она только отличалась своими большими выразительными глазами, которые, казалось, по всей вѣроятности, тщетно искали любви и сочувствія. Она была въ семействѣ сандрильоной и исполняла всѣ маленькія работы для сестеръ: переписывала ноты, сводила счеты, вышивала платки, ухаживала за больными, водила собаченокъ гулять, когда было слишкомъ холодно для болѣе нѣжныхъ сестрицъ. Однако, Домити нашла любовь и сочувствіе. Она вышла замужъ по любви за домашняго доктора, мистера Берти Левелина и была совершенно счастлива, несмотря на неодобреніе и неудовольствіе всего семейства, неперемѣнившаго своего мнѣнія, даже когда мистеръ Левелинъ сдѣлался знаменитымъ докторомъ и сэромъ Берти Левелиномъ. Такъ же счастливъ былъ и ея мужъ и сынъ, Морисъ Левелинъ, котораго мы уже видѣли въ обществѣ дочерей капитана Брука.

Третья сестра, леди Дженъ, вышла, какъ мы уже сказали, замужъ за своего двоюроднаго брата и оставила послѣ своей смерти наслѣдника старому графу въ лицѣ капитана Тригерна. Двѣ слѣдующія сестры остались старыми дѣвами, за неимѣніемъ хорошей партіи или честнаго человѣка, который почелъ бы ихъ способными, какъ уродливую Домити, сдѣлать счастье простаго человѣка. Младшая же изъ всѣхъ сдѣлалась маркизой Упдаунъ.

Я не знаю, какъ я написалъ такъ безцеремонно этотъ громкій титулъ въ одну строку съ именами простыхъ смертныхъ. Впрочемъ, и самое подробное описаніе правъ ни маю не передастъ читателю всего величія такой женщины, какъ:

Маркиза Упдаунъ.

Довольно сказать, что мужъ ея не былъ ни умнымъ, ни вліятельнымъ человѣкомъ; напротивъ, это былъ глупый, безхарактерный толстякъ, и она все-таки съумѣла сдѣлаться первой особой въ свѣтѣ. Мужъ, сестры, прислуга — всѣ называли ее не иначе, какъ просто маркиза, точно не было другой маркизы на свѣтѣ, тогда какъ, на сколько мнѣ извѣстно, въ одной Англіи существуютъ двадцать маркизъ. Ту самую роль, что играетъ между рыбами китъ, играла маркиза между равными себѣ аристократами. Великій Левіаѳанъ морей ни чуть не важнѣе въ водѣ, чѣмъ маркиза была на землѣ. Ни одинъ балъ, вечеръ или обѣдъ въ большомъ свѣтѣ не могъ обойтись безъ нея — ея отсутствіе считалось огромнымъ несчастіемъ. Если предполагалась какая нибудь придворная церемонія, то первое мѣсто назначалось маркизѣ и потомъ уже размѣщали другихъ. Она выѣзжала ко двору, не то-что осыпанная брильянтами, какъ небо въ темную ночь звѣздами, а была просто унизана ими, какъ рыба чешуей. Алмазы, рубины, жемчуги покрывали ее какъ слой чернозема покрываетъ почву. И казалось, она, подобно почвѣ подъ гнетомъ этого слоя, только процвѣтала болѣе и болѣе. Съ каждымъ годомъ ея руки дѣлались полнѣе, браслеты шире, талія толще. Съ каждымъ годомъ объемъ ея платья и хвоста увеличивался и поступь дѣлалась величественнѣе. Въ Англіи (или лучше въ Лондонѣ, составляющемъ всю Англію фешенебельнаго міра), она съ блескомъ поддерживала свое высокое положеніе, а за границей общественное мнѣніе считало ее самымъ полнѣйшимъ выраженіемъ англійской «Grande dame». Тщетно француженки лучше ея одѣвались, польки были граціознѣе, нѣмки образованнѣе, русскія еще болѣе блестѣли брильянтами и драгоцѣнными камнями — стоило только появиться маркизѣ, и пальма первенства оставалась за нею.

У ней не было дѣтей, что было печальнымъ утѣшеніемъ для леди Эдоксіи. Только эти двѣ сестры и счастливая Домити оставались въ живыхъ, въ то время, когда начинается нашъ разсказъ. Обѣ старыя дѣвы умерли вскорѣ одна послѣ другой. Ихъ кончина не причинила большаго горя сестрамъ; онѣ только поносили нѣсколько недѣль трауръ, не выѣзжали на балы, украдкой посѣщали театры и, встрѣчая знакомыхъ, тяжело вздыхали. Послѣ окончанія траура, все опять пошло по старому и незамѣтно было никакой перемѣны: только два жемчужныя ожерелья и аметистовая діадема перешли отъ умершихъ къ ихъ молоденькимъ племянницамъ.

Нынѣшній графъ Керлаверокъ дополнялъ собою это обширное семейство. Онъ перебывалъ посланникомъ при нѣсколькихъ дворахъ и жилъ по большей части заграницей. Трудно было найти такого представительнаго и образованнаго стараго гуся, какъ этотъ графъ. Ему было восемьдесятъ-шесть лѣтъ, но кромѣ нѣкоторой слѣпоты онъ не имѣлъ никакихъ недуговъ. Онъ былъ живой, веселый старикъ и очень любилъ разсказывать анекдоты преимущественно о русскомъ дворѣ и князѣ Потемкинѣ. Его жена, русская, славившаяся въ свое время красотой, нѣжно ухаживала за нимъ. Чрезвычайно живая и колкая, она никогда не позволяла себѣ шутить надъ своимъ старикомъ, только отъ времени до времени говорила: «le cher Milord a les nerfs taquinés aujourd’hui». Этотъ-то старый графъ былъ главнымъ опекуномъ Монтегю Тригерна, который, по завѣщанію его дѣда, долженъ былъ сдѣлаться совершеннолѣтнимъ только въ двадцать-шесть лѣтъ и не могъ жениться до того времени безъ согласія всѣхъ трехъ опекуновъ.

— Охъ! Ужь эти завѣщанія!

Завѣщанья стариковъ всегда отличаются странностями, и много можно простить старому графу, который за день прежде чѣмъ проститься съ «Animula, blandula, vagula, comesque», разставался съ помѣстьями (которыя наврядъ ли были менѣе драгоцѣнны въ его глазахъ) и зналъ, что его прямой наслѣдникъ былъ бездѣтенъ, а братъ имѣлъ только семь дочерей, такъ что изъ четырнадцати человѣкъ родственниковъ было только два наслѣдника его титлу и помѣстьямъ: сынъ леди Дженъ и сынъ «докторши», леди ли Левелинъ, или леди ли Пилюля, какъ остроумно называли ее сестры. Но какъ бы ни извиняли графа обстоятельства, все-таки его завѣщаніе служило предметомъ многихъ треволненіи и безпокойства для всего семейства. Однимъ изъ результатовъ этого завѣщанія было, что всѣ смотрѣли на бракъ Монтегю Тригерна, какъ на ось, вокругъ которой должешь былъ вертѣться весь свѣтъ.

IV.
Интриги и планы.

Мы сказали, что бракъ Монтегю Тригерна составлялъ заботу всего семейства. Дѣйствительно, есть ли какой нибудь молодой человѣкъ, даже не наслѣдникъ большаго состоянія, а простой смертный, безъ всякаго значенія, о бракѣ котораго не хлопотали бы маменька, тётки, кузины и проч.? И несмотря на всѣ заботы, всѣ интриги, всѣ старанія, человѣкъ, о счастьѣ котораго всѣ хлопочутъ, всегда самъ выбираетъ себѣ предметъ любви, не совѣтуясь ни съ кѣмъ. Такъ поступилъ и Монтегю Тригернъ, влюбившись въ Беатрису Брукъ.

Леди Эдоксія Воллингамъ выказывала всего болѣе равнодушія относительно брака ея племянника, потому что она знала, что завѣщаніе ея дѣда требовало, чтобы онъ женился на одной изъ своихъ кузинъ. Всѣ ея пять дочерей были, безъ сомнѣнія, красавицы, и она положила, что онъ непремѣнно женится на одной изъ нихъ. А до тѣхъ поръ пока онѣ не выросли, она поощряла всѣ интрижки Тригерна. Поэтому, когда онъ сильно началъ ухаживать однажды за прелестной леди Несдэль, то леди Эдоксія вдругъ полюбила ее, стала называть ее Мили, какъ звали ее всѣ друзья, и приглашать всякій разъ, когда ждала племянника. Она думала, что займетъ его до тѣхъ поръ, пока старшая изъ ея дочерей появится въ свѣтѣ — а этого приходилось недолго ждать. Для Тригерна всегда было готово мѣсто въ ложѣ въ оперѣ, или въ коляскѣ, когда они ѣхали на гулянье. При такой обстановкѣ, молодой человѣкъ велъ очень веселую жизнь, и хотя онъ вступилъ-было на дипломатическое поприще, но занявъ въ парламентѣ мѣсто покойнаго Воллингама, онъ остался въ Англіи. Во все продолженіе лондонскаго сезона, онъ кое-какъ «исполнялъ свои обязанности», а остальное время года охотился или катался на своей яхтѣ.

Монтегю Тригернъ былъ въ полномъ смыслѣ красавецъ и въ этомъ отношеніи онъ принадлежитъ къ героямъ старинныхъ романовъ, такъ-какъ въ новѣйшихъ произведеніяхъ герои обыкновенно грубые уроды или почти уроды. Красота его имѣла огромное вліяніе на Беатрису. Что бы тамъ ни говорили, а неопытная человѣческая натура инстинктивно вѣритъ въ красоту. Конечно, можно страстно любить некрасивую женщину или некрасиваго мужчину, но во всѣ времена существовалъ предразсудокъ, что красота есть лучшее рекомендательное письмо, хотя случается, что она обманываетъ, какъ обманываютъ и рекомендательныя письма.

Монтегю и Беатриса страстно полюбили другъ друга и никогда не бывало такой веселой любви, такой полной вѣры другъ въ друга. Мысль, что онъ нелюбимъ, никогда не приходила въ голову Монтегю Тригерну. Онъ никогда въ жизни не любилъ тщетно. Его золотистыя кудри, очаровательная улыбка, завлекательная веселость, всегда одерживали побѣду. А въ Беатрисѣ какъ могъ онъ сомнѣваться? Что знала она въ своемъ уголкѣ о свѣтскихъ соблазнахъ и интригахъ? Они были увѣрены другъ въ другѣ: Тригернъ по самоувѣренности, Беатриса — по невинности. Но ни одного слова любви не было произнесено между ними. Они, можетъ быть, не были бы такъ счастливы, еслибъ перешли этотъ рубиконъ. Цѣлые дни проводили они вмѣстѣ и жили той безмятежной, радостной жизнью, при одной мысли о которой въ послѣдующіе дни горя и печали, становится легко, и сознаешь, что можно перенести многое за нѣсколько минутъ подобнаго счастія.

Сколько чудныхъ дней, сколько прелестныхъ прогулокъ врѣзались навѣки въ памяти влюбленныхъ молодыхъ людей. Какъ имъ весело было смотрѣть на спускъ корабля въ Питерскомъ докѣ, или возвращаться въ свѣтлую лунную ночь изъ Немброкскаго замка, гдѣ они провели цѣлый день, вспоминая историческіе разсказы объ этомъ знаменитомъ мѣстѣ. Какъ могли они когда нибудь забыть страшную грозу, заставшую ихъ посреди развалинъ Лорени, или прогулку верхомъ по крутому морскому берегу, когда лошадь Беатрисы такъ шалила. что Тригернъ долженъ былъ ее переуздать.

Но самый счастливый, самый дорогой для нихъ день былъ тотъ, въ который они посѣтили гробницу Джона Мура, умершаго отъ любви въ 1639 г. Овенъ, смѣясь, прочелъ надпись и спросилъ Тригерна, вѣритъ ли онъ, чтобъ человѣкъ могъ умереть отъ любви, и Тригернъ отвѣчалъ, что это совершенно возможно, если онъ любилъ и не былъ любимъ. И Беатриса чувствовала, что онъ устремилъ глаза на нее, но она не смѣла отвѣтить на этотъ взглядъ.

Кто не видалъ такихъ счастливыхъ дней? Кто не помнитъ этихъ дней, когда нѣжная любовь слышалась въ каждомъ движеніи тѣхъ прелестныхъ устъ, которыя впослѣдствіи наговорили столько горькихъ упрековъ или замерли на вѣки подъ хладнымъ дыханіемъ смерти? Кто не помнитъ этихъ дней, когда все, казалось, напоминало, что мы принадлежимъ другъ другу, когда всякій цвѣтокъ, всякій шелестъ листка служилъ новымъ звѣномъ въ золотой цѣпи, приковывавшей насъ другъ къ другу — той невидимой, могущественной цѣпи, разрывая которую мы теряемъ спасительный якорь и носимся по прихоти волнъ по необъятному житейскому морю?

Въ октябрѣ настала холодная погода, начались бури, и потому прогулки и пикники сдѣлались рѣже. Кромѣ того и дѣла капитана Брука пришли въ разстройство; онъ сталъ очень задумчивъ и часто отлучался изъ дому. Дѣло было въ томъ, что его уговорили взять акціи въ одномъ обществѣ разработки угля и желѣза, а это общество, благодаря неумѣнію и недобросовѣстности директоровъ, быстро шло къ банкротству. Но несмотря на дурную погоду и дурное положеніе дѣлъ, Беатриса и Монтегю видались попрежнему; всего чаще они сходились у леди Діаны Левелинъ, которая каждый годъ проводила съ мужемъ нѣсколько времени въ Тенби. Леди Эдоксія хотя и презирала сэра Берти Левелина, какъ родственника, но высоко цѣня его какъ доктора, она довѣрила ему пользовать прелестнѣйшую изъ своихъ хорошенькихъ дочерей, Елену, отличавшуюся очень нѣжнымъ здоровьемъ.

Елена Воллингамъ родилась въ одинъ день съ Беатрисою, и на этомъ основаніи между ними возникла самая тѣсная дружба, которую, конечно, не дозволила бы леди Эдоксія, еслибъ она объ этомъ знала. Но и съ Еленой Воллингамъ, Беатриса встрѣчалась преимущественно у леди Діаны Левелинъ. Эта послѣдняя принимала семейство Брукъ съ искреннимъ радушіемъ. Она ожидала и надѣялась найти въ нѣжной, религіозной Маріанѣ жену своему единственному сыну. И такъ въ ея домѣ сходились Морисъ и Маріана, Беатриса, Елена Воллингамъ и Тригернъ. Они вмѣстѣ пѣли, играли на фортепіано, читали и слушали нескончаемые разсказы веселой «Тети Домити», о старинныхъ обычаяхъ и легендахъ Валиса.

Въ подобныхъ-то счастливыхъ и веселыхъ дняхъ прошла осень въ Тенби. Я нарочно остановилась такъ долго на этомъ свѣтломъ времени въ жизни Беатрисы. Я не могу скоро разстаться съ этими радостными, покойными днями, когда Монтегю Тригернъ отправлялся съ семействомъ капитана Брука смотрѣть, какъ пляшутъ на открытомъ воздухѣ грубые поселяне западной Англіи, и возвращался домой по морскому берегу, любуясь серебристымъ отблескомъ луны на зеркальной поверхности водъ, и прійдя домой, засиживался до поздней ночи. Я не могу скоро разстаться съ тѣми дождливыми, холодными, но не менѣе счастливыми днями, когда Монтегю и Беатриса сидѣли вмѣстѣ въ уютныхъ комнаткахъ «пріюта», или въ роскошной библіотекѣ леди Діаны Левелинъ, или, наконецъ, выбѣгали во время грозы къ морю, чтобъ полюбоваться на разъяренныя волны, метавшія со стороны на сторону бѣдныя суда и лодки рыбаковъ. Я не могу скоро разстаться съ тѣми днями, когда бѣдная Беатриса была увѣрена, что со временъ древнихъ полубоговъ земля не производила человѣка, подобнаго Монтегю, и когда съ своей стороны Монтегю былъ убѣжденъ, что онъ никогда не видалъ созданія прелестнѣе, обворожительнѣе Беатрисы Брукъ. Онъ одинаково ею любовался и въ простенькой амазонкѣ верхомъ на бѣлой лошадкѣ, и въ коротенькой шерстяной юбочкѣ и высокихъ сапожкахъ и въ кисейномъ бѣломъ платьѣ и соломенной шляпкѣ, изъ-подъ нависшихъ полей которой ея глазки блестѣли, какъ солнечный лучъ сквозь листву деревьевъ.

И большинство людей согласилось бы съ Тригерномъ, что Беатриса была не только красавица и обворожительна своею граціею, не только весела и игрива — нѣтъ, она обладала еще энергической, нѣжной, пламенной натурой, способной на всякую жертву, на всякое высокое дѣло. Она наслаждалась, страдала, чувствовала сильнѣе большей части другихъ женщинъ. Жизнь била въ ней огненнымъ ключомъ. Подобнымъ созданіямъ, въ которыхъ чувства преобладаютъ надо всѣмъ, соблазны міра сего всего завлекательнѣе, всего страшнѣе. Ей больно было и она плакала всякій разъ, когда смотрѣла на трогательную картину или слушала заунывную пѣсню. Дыханіе лѣтняго вѣтерка, благоуханіе цвѣтовъ, плескъ волнъ на морскомъ берегу — все наполняло ее какимъ-то неопредѣленнымъ, неяснымъ волненіемъ.

Окруженная своей нѣжной сестрой и любящимъ отцомъ, Беатриса росла на свободѣ, ничто не сдерживало въ границахъ ея слишкомъ развитой чувствительности. Видя ея веселый, уступчивый характеръ, они и не понимали, что слѣдовало сдерживать порывы ея пламенной души. Они любовались, тѣшились ею. Она была любимымъ баловнемъ «пріюта», и доселѣ жизнь ея текла безмятежно, спокойно. Даже никакая болѣзнь не посѣщала этого граціознаго, живаго созданія. Удивительно ли послѣ этого, что она была постоянно весела, и что такъ звонко раздавался ея серебристый смѣхъ, когда по вечерамъ она разговаривала и шутила съ тётей Домити, Еленой Воллингамъ и Тригерномъ.

Къ тому же Беатриса была очень образована. За что бы она ни принималась, все у ней выходило блистательно. Она превосходно играла, пѣла очаровательно, подъ звуки своей маленькой валійской арфы, писала стихи, и подбирала для нихъ музыку, наконецъ снимала виды съ искусствомъ настоящаго артиста. И несмотря на все это, она отличалась во всѣхъ женскихъ работахъ, о чемъ свидѣтельствовали кружевныя занавѣсы ея работы въ гостиной пріюта.

Такова была Беатриса. Братъ ея Овенъ былъ живой портретъ ея. То же лицо, немного смѣлѣе и горделивѣе; тѣ же страстные, пламенные глаза, съ тою только разницею, что въ нихъ свѣтилась плутовская веселость, которой незамѣтно было во взглядѣ сестры; та же, наконецъ, добрая, открытая, любящая натура.

А Маріана? Въ глазахъ Мориса Левелина, тихая, скромная Маріана, а не блестящая Беатриса была перломъ семейства. Она была такъ же хороша собою, но лицо ея могло служить идеаломъ лица монахини. Тихое, чистое созданіе, съ отблескомъ небеснаго свѣта въ глазахъ, она, казалось, постоянно смотрѣла въ какую-то неземную даль. Религія составляла сущность всего ея существа, жизнь ея жизни. Это была не экзальтированная религія, а религія міра. Быть можетъ, воспоминанія о горѣ и невзгодахъ, окружавшихъ ея колыбель, инстинктивно клонили ее такъ дорожить душевнымъ миромъ. Часто она слыхала, какъ капитанъ Брукъ разсказывалъ о своихъ походахъ и припоминалъ, какъ ея отецъ умиралъ отъ раны на полѣ битвы. Пылающіе деревни и города, стоны умирающихъ, громъ пушекъ, славныя побѣды, внесшія трауръ въ столько несчастныхъ семействъ — все это сильно запечатлѣлось въ ея памяти. Пламенно любила она своего отчима и называла его отцомъ, какъ Беатриса.

«Лишь только по имени ты мнѣ не былъ отцомъ», говорила она сама себѣ словами поэта. Всю свою жизнь провела она въ тѣхъ маленькихъ благодѣяніяхъ, которыя такъ возможны и при небольшихъ средствахъ, если только есть добрая воля. Постоянно и неуклонно ухаживала она за бѣдными, не навязывая имъ строгія проповѣди, а утѣшая ихъ и врачуя ихъ тѣлесные и духовные недуги.

Морисъ Левелинъ любилъ ее съ самаго дѣтства, но онъ невольно робѣлъ передъ нею и до сихъ поръ не объяснился ей въ своихъ чувствахъ. Но теперь карьера его была обезпечена: онъ поступилъ въ адвокаты, и рѣшился сдѣлать предложеніе до отъѣзда въ Лондонъ.

Теперь только и слышно было, что объ отъѣздахъ. Лэди Эдоксія и всѣ Воллингамы, за исключеніемъ Елены, уже уѣхали. Елена же должна была послѣдовать за ними съ тётей Домити послѣ отъѣзда сэра Берти въ Гагу, гдѣ его единственный братъ былъ боленъ при смерти. Тригернъ также ужь уѣхалъ. Яхта была отослана въ Плимутъ, а ея хозяинъ отправился въ Шотландію посѣтить своихъ многочисленныхъ знакомыхъ.

Онъ написалъ письмо къ Беатрисѣ, прося ее прислать ему одинъ романсъ, который она пѣвала съ Маріаной. Конечно, онъ могъ бы купить его въ любомъ музыкальномъ магазинѣ или достать отъ кузинокъ Воллингамъ, но это повидимому не пришло ему на умъ. Беатриса списала ноты и слова, какъ по печатному, сшила ихъ голубой ленточкой и написала при нихъ письмо, которое запечатала печатью Овена — съ кораблемъ и надписью — nihil negligendum — тонкимъ намекомъ на уѣхавшую яхту. Отправивъ письмо, она чувствовала, что сдѣлала что-то очень важное.

Тригернъ отвѣтилъ на ея записочку шутливымъ письмомъ, въ которомъ описывалъ нѣкоторыхъ людей, у которыхъ онъ бывалъ, и успѣхи свои на охотѣ. Въ P. S. онъ прибавилъ, что намѣренъ побывать въ Тенби, по дорогѣ въ Лондонъ, такъ-какъ теперь съ желѣзными дорогами разстоянія рѣшительно не существуютъ.

Онъ исполнилъ свое обѣщаніе побывалъ въ Тенби. Тамъ онъ узналъ, что дѣла принуждаютъ капитана Брука перебраться въ Лондонъ. Беатриса не скрывала своей радости при мысли, что они увидятся въ Лондонѣ, и казалась ему очаровательнѣе чѣмъ когда. Они разстались, счастливые сознаніемъ взаимности своей любви.

Не то было съ Морисомъ Левелиномъ и Маріаной. Онъ сдѣлалъ предложеніе (Тригернъ его не дѣлалъ), и былъ отвергнутъ, если только это выраженіе идетъ къ кроткому, спокойному отказу Маріаны. Морисъ чувствовалъ, какъ будто бы въ тяжеломъ снѣ его отнесло на средину спокойнаго, безпредѣльнаго моря, далеко отъ счастливыхъ береговъ, которыхъ ему не суждено уже болѣе увидѣть. Съ серьёзностью, свойственною только пожилымъ лѣтамъ, она говорила ему о жизни и долгѣ, о томъ, что капитанъ Брукъ теперь переноситъ сильныя душевныя страданія, и что даже еслибы она любила Мориса, то не рѣшилась бы покинуть своего отчима въ подобную минуту. Но она вовсе не питала любви къ Морису: она уважала его искренно и глубоко, какъ друга — не болѣе. Ей казалось, что она никогда ни къ кому не будетъ питать иного чувства — она не намѣрена выходить замужъ. Еслибы она была католичка, какъ ея мать, то пошла бы въ монастырь. Но провидѣніе послало ей другой подвигъ. Ея долгъ повелѣвалъ ей не покидать человѣка, который съ такою нѣжностью исполнилъ обѣщаніе, данное имъ отцу ея, умиравшему на полѣ битвы. Она убѣждала Мориса Левелина принять этотъ отвѣтъ ея за окончательный и не убивать своей молодости пустой надеждой на перемѣну въ ея чувствахъ, а лучше забыть прошлое и заняться будущимъ — постараться оправдать надежды, возлагаемыя на него его родителями. Произнеся эти послѣднія слова, она подала ему руку и на мгновеніе они стояли рука въ руку, какъ-бы въ залогъ вѣчной любви. Въ это горькое мгновеніе, когда онъ, блѣдный, съ отчаяніемъ въ душѣ могъ ясно прочесть, что на ея спокойномъ, нѣжномъ, озаренномъ какою-то небесною ясностью, лицѣ не было ни тѣни той любви, которой онъ такъ жаждалъ — онъ понялъ, что несмотря на эти руки, соединенныя въ дружескомъ пожатіи, между ихъ сердцами разверзлась вѣчная пропасть.

Разставшись съ нею, онъ отправился бродить по морскому берегу и оставался тамъ до тѣхъ поръ, пока на небѣ заблистали звѣзды — эти звѣзды, столь похожія на ея глаза — ясныя, холодныя, далекія! Возвратившись домой, онъ потихоньку пробрался въ комнату своей матери, обнялъ ее, чтобы проститься на ночь, припалъ къ ней на плечо и пробормоталъ: «Матушка! Не бывать моему счастью!»

— Какъ, никогда, Морисъ? спросила она съ чувствомъ и нѣжнымъ участьемъ.

— Никогда.

V.
Лондонъ.

Лондонъ! Шумный, трескучій, суетливый Лондонъ, съ его многолюдными улицами, кишащими трудолюбивыми пчелами и безпутными трутнями; съ его каретами, кебами, фурами, переполненными дилижансами; съ ихъ криками, бранью и стеганіемъ лошадей, которыя, будь онѣ слабыя или сильныя, горячія или лѣнивыя, должны выносить своихъ сѣдоковъ изъ этой, повидимому, безвыходной путаницы встрѣчныхъ и поперечныхъ теченій. Лондонъ, съ его учеными нищими, снабженными ненужными костылями, воображаемою слѣпотою, небывалыми ранами, просящими Христа-ради для прокормленія грязныхъ дѣтей, взятыхъ напрокатъ. Лондонъ, съ его неподдѣльной нищетой, съ неподдѣльнымъ голодомъ, скрытыми закоулками и вонючими жилищами, съ отощавшими дѣтьми, играющими въ грязи по дорогѣ къ тюрьмѣ, съ изнемогающими отъ труда швеями, съ голодными и блѣдными рабочими, ненашедшими работы — Лондонъ съ его пороками, горемъ и несчастіемъ, Лондонъ, съ большими мостами, переброшенными черезъ туманную рѣку, гдѣ, по мутной и грязной водѣ, точно черные жуки, снуютъ взадъ и впередъ тощіе пароходы; гдѣ крикъ утопающаго самоубійцы заглушается гуломъ толпы, постоянно занятой дѣломъ или пустяками.

Но Лондонъ имѣетъ и болѣе веселую сторону: въ его великолѣпныхъ магазинахъ и лавкахъ, за хрустальными окнами, яркій свѣтъ и пестрые цвѣта поражаютъ глазъ, какъ переливы стеклушекъ въ калейдоскопѣ; въ его паркахъ и скверахъ, экипажи съ ливрейными лакеями катятся съ такою быстротою, что раскрашенныя ихъ колеса кажутся одною пестрою полосою свѣта; его театры, выставки, оперы, его картинныя галлереи; съ неутомимою жадностью веселятся въ немъ круглыя сутки, пользуясь какъ-можно-лучше днемъ, какъ-можно-хуже ночью. Лондонъ съ клубами, похожими на итальянскіе палаццо; съ парламентомъ, похожимъ на нѣмецкія кирки; съ министерствами, похожими на запущенныя фабрики; съ Уайт-Голомъ, гдѣ царственная голова пала по мановенію подданнаго; съ Сент-Джемсомъ, гдѣ, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ нѣкогда ползали зачумленныя, нынѣ пышныя леди, въ перьяхъ и брильянтахъ, волочатъ свои шлейфы, торопясь ко двору. Лондонъ съ его Букингамскимъ дворцомъ, грубая небарская архитектура котораго заставляетъ англичанина завистливо вздыхать, вспоминая о державныхъ фасадахъ Тюильри или Лувра. Лондонъ, съ его колокольнымъ звономъ, весело гудящимъ въ торжественные и праздничные дни, и призывающимъ людей къ молитвѣ на пространствѣ трехъ миль — Лондонъ, однимъ словомъ, величайшая, богатѣйшая, дѣльнѣйшая и уродливѣйшая столица въ Европѣ!

Въ самой срединѣ этого шумнаго и многолюднаго города, Беатриса Брукъ прожила уже два мѣсяца, апрѣль и іюнь. Блистая молодостью и красотою, она прибыла въ Лондонъ въ восторженномъ настроеніи, съ здоровьемъ, которое не знало усталости, съ любопытствомъ, которое никакіе виды или удовольствія не могли насытить. Но мало по малу дѣла приняли другой оборотъ и жизнь начала ей рисоваться не столь яркими красками.

Вопервыхъ — ибо что для нея могло быть важнѣе — она видѣлась съ Монтегю Тригерномъ не такъ часто, какъ предполагала. Встрѣчи ихъ въ Лондонѣ далеко не походили на бесѣды въ Тенби. Онъ провелъ пасху въ веселомъ кружкѣ, въ деревнѣ, постоянно былъ приглашаемъ на обѣды, балы и вечера; онъ присутствовалъ на преніяхъ въ нижней палатѣ, любилъ игру и часто посѣщалъ клубы.

И Мили Несдэль была въ городѣ!

Этотъ важный фактъ, долгое время недоступный Беатрисѣ, имѣлъ теперь немалое вліяніе на ея участь. Не такъ легко позабыть прежнюю любовь въ обществѣ, гдѣ одни и тѣ же люди ежедневно встрѣчаются, принадлежа къ одному кругу; особливо когда повышеніе ваше въ службѣ и успѣхъ въ парламентѣ зависятъ отъ поддержки этого общества.

Монтегю Тригернъ, впрочемъ, вовсе не желалъ бросить это общество. Правда, онъ любилъ Беатрису Брукъ, но ему еще приходилось ждать три года, прежде чѣмъ онъ могъ самовольно жениться, не спрашивая согласія своихъ опекуновъ, и получить добавочное содержаніе для брачной жизни; а что касается до женитьбы безъ состоянія, Монтегю не принадлежалъ къ разряду людей, признающихъ возможность подобныхъ браковъ. Одинъ изъ дядей Мили (или скорѣе изъ дядей лорда Несдэль, ибо сама Мили не имѣла важнаго родства) имѣлъ большее вліяніе въ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ, а выборъ Монтегю окончательно остановился на дипломатическомъ поприщѣ; другой дядя ея пользовался большимъ вліяніемъ въ Йоркшайрѣ, однимъ изъ представителей котораго былъ нашъ молодой членъ парламента. Къ тому же, надо сказать, что хотя Тригернъ любилъ Беатрису, хотя онъ страстно восхищался ея красотою, любилъ ея разговоръ, и отголоски богатаго ея голоса волновали его до глубины души, но по пріѣздѣ ея въ городъ, онъ испыталъ страшное разочарованіе, вообще свойственное свѣтскимъ людямъ, когда люди несвѣтскіе выказываютъ при нихъ привычки и вкусы, несогласные съ ихъ понятіями.

Вся краса Беатрисы Брукъ не могла скрыть отъ него факта, что платья ея были какъ-то узки или коротки, или не были сшиты изъ должнаго матеріала. Однажды, его самымъ горестнымъ образомъ озадачила толщина ея маленькихъ ботинокъ, когда она съ дѣвицами Воллингамъ гуляла въ Кензингтонскомъ саду. Онъ не спускалъ глазъ съ ботинокъ. Онѣ придали даже какую-то горечь его разговору.

Страсть ея къ живописнымъ видамъ казалась ему глупымъ ребячествомъ. Еще болѣе странною показалась ему любовь ея къ театру. Весь блескъ нѣжныхъ, веселыхъ ея глазъ не могъ уменьшить его неудовольствія, когда она, бывало, скажетъ: «Мы сегодня опять въ театръ; не придете ли и вы?» Однажды онъ не утерпѣлъ и открыто взбунтовался, вмѣсто того, чтобъ по обыкновенію согласиться. По просьбѣ Беатрисы, онъ напомнилъ леди Эдоксіи о данномъ ему обѣщаніи достать королевскую ложу на вечеръ, когда она ненужна будетъ никому другому, въ день какого-нибудь важнаго бала, но опоздалъ: ложа была уже занята, о чемъ онъ и извѣстилъ Беатрису записочкой. Каково же было его удивленіе, когда вечеромъ Беатриса, съ самою милою улыбкою сообщила ему, что они все-таки будутъ въ театрѣ.

— Будете?

— Да; папа сказалъ, что если я желаю, то можно послать взять мѣста; мы такъ и сдѣлали. Вотъ и вамъ билетъ. Мы взяли пять.

Тригернъ взглянулъ на Беатрису, потомъ на билеты. Онъ горько усмѣхнулся, воображая себя кавалеромъ дамъ, сидящихъ въ общихъ креслахъ, и подъ конецъ отвѣчалъ напрямикъ:

— Это невозможно.

— Что невозможно?

— Вы не можете ѣхать въ кресла.

— Отчего же?

— Отчего, отчего? Оттого, что никто этого не дѣлаетъ. Вы должны потерпѣть, прибавилъ онъ съ болѣе любезною улыбкою, видя выраженіе ея лица: — пока вамъ не одолжатъ ложу. Я желалъ бы быть въ состояніи повергнуть ложу къ вашимъ стопамъ, какъ говорятъ французы, хотя это послужило бы только поощреніемъ вашей страсти къ театру. Но, если вы очень того желаете, я съѣзжу къ Митчелю и промѣняю эти билеты на ложу.

Онъ такъ и сдѣлалъ. Онъ зашелъ на полчаса во время представленія и оттуда отправился на балъ, а Беатриса возвратилась домой усталая и нѣсколько огорченная, чѣмъ — она сама не знала; она чувствовала только, что она и Тригернъ жили не одною жизнью.

И на ея долю выпало три бала. Морисъ Левелинъ доставилъ ей приглашеніе на одинъ изъ нихъ. Онъ написалъ весьма любезное письмо, говоря, что самъ не посѣщаетъ баловъ по причинѣ усиленныхъ занятій, но надѣется, что Маріана и Беатриса примутъ приглашеніе достойной леди, старой подруги его матери. На другой балъ ихъ пригласилъ другъ капитана Брука; это былъ хорошенькій балъ въ великолѣпномъ домѣ, гдѣ много танцовали и ужинъ былъ превосходный, но все это помрачилось отсутствіемъ Тригерна, такъ-какъ хозяева не принадлежали къ тому кругу, который онъ посѣщалъ. Третье приглашеніе доставилъ ей самъ Тригернъ, благодаря безчисленнымъ запискамъ и крупнымъ разговорамъ, кончившимся угрозою съ его стороны — не присутствовать на балѣ, если не пригласятъ Бруковъ.

Это былъ дѣйствительно важный вечеръ, soirée dansante у маркизы Упдаунъ!

Великолѣпная, большая карточка была прислана съ надписью: «капитану Брукъ и однои миссъ Брукъ»; и Тригернъ старался увѣрить ихъ, что это было обыкновенное и даже непремѣнное условіе всѣхъ баловъ, во избѣжаніе слишкомъ большаго числа дѣвицъ. Послѣдовало короткое совѣщаніе съ Маріаной касательно выбора туалета, и Беатриса въ первый разъ появилась въ фешіонебельномъ кругу.

Маркиза принимала въ залахъ, столь ярко освѣщенныхъ, что Беатриса едва могла замѣтить ее, подъ блескомъ люстры; раздушенная и богато-разодѣтая, она стояла на подобіе большаго букета посреди католическаго алтаря.

Она любезно присѣла. Бѣдное дитя не воображало, что толстая хозяйка хотѣла быть съ ними грубою; маркиза (обѣщавшая пригласить ее въ угоду Тригерну, но необѣщавшая быть учтивою) приняла простяка капитана Брука и его дочь со строгою неповоротливостью французскаго полицейскаго сержанта, снисходительно дающаго позволеніе: de circuler dans les appartements; едва примѣтное движеніе головы въ видѣ поклона и движеніе вѣера въ сторону Тригерна, точно хотѣла сказать: «Вотъ люди, которыхъ вы желали, чтобъ я пригласила; отведите ихъ въ сторону». Это были единственные знаки вниманія, оказаннаго имъ хозяйкою дома впродолженіе всего вечера.

И простякъ капитанъ Брукъ не замѣтилъ ея грубости и даже остался совершенно довольнымъ, встрѣтившись съ двумя ватерлосскими офицерами, давнишними его знакомыми, которые были весьма рады поболтать съ нимъ; что же касается до Беатрисы, то радость ея не имѣла предѣла. Она протанцовала съ Тригерномъ кадриль, вальсъ и котильонъ; она танцовала и съ нѣкоторыми другими кавалерами, представленными ей Тригерномъ и Еленою Воллингамъ, но имена ихъ она не могла да и не желала запомнить; одного джентльмена представилъ ей отецъ, говоря: «генералъ Прейсъ Перри, душенька». Она запомнила это имя, отчасти оттого, что оно показалось ей очень страннымъ, отчасти и оттого, что самый старикъ, лишенный руки, имѣлъ очень красивую и почтенную наружность.

Она съ нѣжною заботливостью слѣдила за красивою Еленой Воллингамъ, летавшею въ вальсѣ, въ совершенно-бѣломъ платьѣ, съ. цвѣтами въ волосахъ, и потомъ ушла съ отцомъ въ сосѣднюю комнату и начала осматривать прекрасныя Корреджіо, Рафаэлевъ, Каналетти и Тиціановъ, выказывавшихъ богатство владѣльцевъ прекраснаго дома. Тригернъ зашелъ за ними и сказалъ нѣсколько рѣзко, но все-таки любезно: «Вы можете когда-нибудь днемъ осмотрѣть эти картины, онѣ при дневномъ свѣтѣ гораздо лучше.» Ему показалось страшнымъ, что Беатриса расхаживала по комнатамъ словно на выставкѣ, тогда какъ въ хорошемъ обществѣ обращаютъ вниманіе только на самое общество.

Впрочемъ, кромѣ этой весьма простительной погрѣшности, онъ не замѣтилъ ничего предосудительнаго въ поведеніи Беатрисы въ этотъ вечеръ. Платье ея было безукоризненно; она выбрала его вмѣстѣ съ Еленой Воллингамъ — и, хотя богатый коралловый вѣнецъ въ ея волосахъ, массивное коралловое ожерелье вокругъ шеи и тяжелые коралловые браслеты казались нѣсколько устарѣвшими украшеніями (онѣ дѣйствительно, когда-то, принадлежали ея матери), но онѣ вполнѣ согласовались съ восточною ея красотою и не противорѣчили, по мнѣнію даже самого Тригерна, простотѣ ея бѣлаго платья.

Появленіе новаго лица тотчасъ замѣчается въ кругу лондонскихъ щеголихъ, встрѣчающихся каждый вечеръ, то въ одномъ домѣ, то въ другомъ, и многіе обратили вниманіе на Беатрису.

— Кто эта красавица?

— Не знаю; о, какая-то миссъ Бюркъ, или Брукъ, или Брумъ, что-то въ родѣ кузины Воллингамамъ, кажется. — Подобные вопросы и отвѣты часто повторялись въ теченіе вечера, и Тригернъ, ведя ее подъ руку въ столовую, былъ доволенъ вполнѣ, слыша одобрительный шепотъ по сторонамъ.

Когда Тригернъ усаживалъ ее въ карету, она сказала:

— Какъ я рада, что видѣла Елену Воллингамъ въ бальномъ платьѣ. Какъ она была хороша! Какая красавица!

— Еслибъ вы только знали, какъ вы сами хороши сегодня, Беатриса, сказалъ Тригернъ. — Подарите мнѣ красную розу, приколотую у васъ на груди, іюньскую розу — я сохраню ее до конца моей жизни.

Молодой человѣкъ говорилъ страстно и сердце молодой дѣвушки сильно забилось, когда, отдавая ему свою розу, она почувствовала, сквозь перчатку, легкій, торопливый поцалуй, благодарившій маленькую ручку, и нѣжно въ лѣтнемъ, ночномъ воздухѣ, пронесся запахъ раздушенныхъ его волосъ, когда каретныя дверцы прихлопнулись и они быстро покатились домой.

Генералъ Прейсъ Перри стоялъ на ступеняхъ подъѣзда и дожидался кареты леди Эдоксіи.

— Я исполняю вашу обязанность, милый молодой человѣкъ, въ отношеніи вашихъ кузинъ, сказалъ старый солдатъ съ нѣсколько сердитой улыбкой.

— Не красавица ли она? послѣдовало ему въ отвѣтъ.

— Не такъ хороша, какъ Елена Воллингамъ.

— Гораздо лучше! прекраснѣе Елены Троянской! Я пойду домой мечтать о ней, весело сказалъ Монтегю: — спокойной ночи.

Какіе прекрасные сны! Беатрисѣ снилось, что она уже жена Тригерна и что сама даетъ большой балъ по случаю бракосочетанія Елены Воллингамъ съ венеціанскимъ дожемъ, портретъ котораго, писанный Тиціаномъ, виситъ въ столовой; а Тригерну снилось, что онъ уже графъ Керлаверркъ и не нуждается болѣе въ согласіи другихъ на бракъ съ прекрасной владѣтельницей іюньской розы.

VI.
Дружныя сестры.

Трудно вообразить себѣ, чтобъ прекрасный вечеръ былъ началомъ, причиной и предтечей самаго непріятнаго утра! Однако, такъ случилось.

Рано утромъ, на слѣдующій день — рано, принимая въ разсчетъ, какъ поздно разъѣхались наканунѣ съ бала и какъ поздно вставали обыкновенно — леди Эдоксія Воллингамъ пріѣхала къ маркизѣ и прямо отправилась въ ея уборную. Она это сдѣлала, хотя и знала, что подобный поступокъ очень разсердитъ ея сестру. Но она была сама слишкомъ разсержена, чтобы обращать вниманіе на то, что непріятно другимъ.

Маркиза покоила пышную и страстную свою особу на пуховыхъ подушкахъ великолѣпной пурпуровой кровати, когда ей доложили о насильственномъ вторженіи въ ея владѣнія. Великая злость, овладѣвшая ею при этомъ извѣстіи, выразилась въ ея глазахъ и голосѣ, который принялъ такой громкій тонъ, что сердитая посѣтительница ясно могла услышать разговоръ въ спальнѣ.

— Сестра вашего сіятельства, леди Эдоксія желаетъ…

— Мнѣ что за дѣло до ея желаній. Запрещаю пускать кого бы то ни было въ мою уборную, будь это сестра или нѣтъ. Мнѣ нравится наглость Эдоксіи! Да явись хоть ангелъ съ неба, когда я запрещаю тебѣ впускать кого бы то ни было, ты не должна никого пускать.

— Разумѣется, нѣтъ, миледи, сказала испуганная служанка: — прикажете сказать, что ваше сіятельство слишкомъ устали?

— Пустяки, не стоитъ; она просидитъ тамъ цѣлый часъ и будетъ рыться въ моихъ вещахъ; но, говорю тебѣ опять, что приди хоть ангелъ съ неба, я этого не хочу! Подай мнѣ платье; отплачу же я Эдоксіи!

И, переставъ опасаться ангельскихъ посѣщеній, маркиза одѣла или скорѣе полуприкрыла полное свое тѣло богато отдѣланнымъ бѣлымъ муслиновымъ неглиже, и, поспѣшно покинувъ роскошную свою спальню, вся раскраснѣвшись отъ ярости, перешла въ уборную и бросилась на кушетку, точно разсерженная сова, готовая бороться съ сердитымъ ястребомъ, съ которымъ тощая вдова имѣла нѣкоторое сходство.

Сестры вытаращили прекрасные очи свои другъ на друга, но не скоро заговорили. Леди Эдоксія раздумывала чѣмъ начать, а маркиза тяжело вздыхала вслѣдствіе скорой ходьбы и была озадачена видомъ Эдоксіи, рывшейся въ ея вещахъ — какъ она премило выразилась передъ служанкой.

О Primavera, Gioventu dell’anno!

О Gioventu, primavera della vita!

Такъ поетъ итальянскій пѣвецъ.

О, Gioventu (молодость), самая трудная потеря на землѣ. Неудивительно, что есть геройскія души, безбоязненные бойцы съ неуловимымъ временемъ, которыя упорно сторожатъ ея упадокъ; ловко избѣгаютъ размаховъ его косы и торжественно рѣшаются умереть поблекшими, но незавянувшими цвѣтками! Способы, употребляемые ими, составляютъ, повидимому, тайну. Химическая лавка составляетъ кладовую нынѣшней Медеи, и намъ извѣстно, что успѣхъ въ подобныхъ случаяхъ много зависитъ отъ таинственности методы. Ибо, когда знаменитая Медея взялась возвратить юность старому отцу Язона, и для того изрѣзала его въ куски и положила въ чанъ, мы знаемъ, что неуспѣхъ эксперимента произошелъ не отъ ея незнанія, но отъ нетерпѣливаго любопытства, побудившаго какого-то скептика усумниться въ процесѣ, вслѣдствіе чего, вмѣсто молодца мужчины въ полномъ цвѣтѣ лѣтъ, появился только образъ малаго ребёнка, который бѣжалъ и скрылся.

Что касается до таинственности, то и маркиза по возможности ея придерживалась. Она не была такъ хороша, какъ ея сестры, но за то ея лицо было свѣжѣе; она гордилась, любила и занималась имъ; а какимъ именно образомъ, объ этомъ знаютъ развѣ ангелы, вторженія которыхъ она такъ опасалась. Тайны свои она скрывала отъ своей сестры, и потому бросила испытующій взглядъ на свой туалетъ, сокрытый во многомъ множествѣ хрустальныхъ, фарфоровыхъ и золотыхъ сосудовъ. Леди Эдоксія замѣтила ея взглядъ и поняла его.

— О! сказала она презрительно: — не бойся — я не рылась въ твоихъ горшечкахъ съ составами; я слишкомъ озабочена, чтобы попусту терять время.

— Твои заботы, видно, не помѣшали тебѣ сегодня заняться туалетомъ, сказала маркиза, бросая насмѣшливый взглядъ на румяныя щоки сестры.

— Онѣ заставили меня выѣхать изъ дому ранѣе, чѣмъ ты встала изъ кровати; такая-то жизнь и сдѣлала тебя такою тучною.

— Очень благодарна. Такъ-какъ я наконецъ встала и собираюсь одѣваться, то желала бы знать, что тебя такъ рано принесло сюда?

— Летиція, ты хорошо знаешь, что меня сюда принесло — забота объ интересѣ моихъ дочерей. Я имѣю право требовать отъ тебя отчета за вчерашнее.

— Не понимаю, чего ты отъ меня хочешь.

— Не серди меня! У тебя нѣтъ дочерей, но ты могла бы позаботиться о моихъ — онѣ вѣдь тебѣ племянницы; и болѣе чѣмъ кто, ты должна бы стараться объ интересахъ нашего семейства, а ты имъ тблько вредишь, поощряя Монтегю волочиться богъ-знаетъ за кѣмъ! Гдѣ была Мили Несдэль, что ея не было вчера на балу?

— Я ея не пригласила. Я ее болѣе не стану приглашать: она слишкомъ дерзка. Въ самый день, назначенный для пріема у меня, она поѣхала съ французскимъ посланникомъ и съ прусскимъ министромъ обѣдать въ Гриничъ и прислала сказать мнѣ, что они всѣ были en frac и en chapeau, и потому предпочли ѣхать къ ней пить чай. Вотъ наглая дура!

— Отказывай кому хочешь, но не приглашай кого не слѣдуетъ; какимъ образомъ познакомилась ты съ этими Брукъ? Я тщательно избѣгала знакомства съ ними, но сестра Домити, по глупости и по капризу Елены, дозволила имъ, въ нынѣшнемъ году, навязаться на знакомство съ нами въ Тенби.

— Я ихъ вовсе не знаю. Монтегю настоялъ, чтобы я ихъ пригласила.

— Вотъ! вотъ, ты сознаешься, измѣнническая душа; держишь сторону враговъ своихъ кровныхъ! Тебя, видно, очень порадуетъ ссора съ дядюшкой Керлаверокомъ, когда онъ узнаетъ твою интригу въ пользу подобнаго брака.

— Не смѣй такъ со мной говорить; я не знаю, чего ты хочешь. Прошу немедленно удалиться изъ моего дому и не надоѣдать мнѣ своими глупостями!

— Глупостями! О! Да, это глупости по твоему! Ненасытный твой эгоизмъ заставляетъ тебя вовсе незаботиться о пользѣ даже родныхъ племянницъ.

— Слушай, Эдоксія, я никогда къ себѣ не приглашу твоихъ дочерей, пока ты или онѣ живы, а на балы свои буду приглашать, кого мнѣ заблагоразсудится. Я думаю, ты насильно не женишь Монтегю на одной изъ твоихъ дочерей, а мнѣ, право, все равно, на комъ бы онъ ни женился!

— Разумѣется, тебѣ все равно. Ты рада будешь, если онъ не женится на одной изъ моихъ дочерей. Тебѣ завидно, что у тебя самой нѣтъ дочери, которую можно было бы за него выдать.

— Пошла вонъ изъ моего дома, говорю тебѣ, Эдоксія! Пошла изъ моего дома! Надѣюсь, что Монтегю тебѣ въ наказаніе сдѣлаетъ самую пошлую глупость; что же касается до дядюшки Керлаверока, то онъ по мнѣ вотъ чего не стоитъ.

Щелкнувъ жирными, бѣлыми своими пальцами, украшенными дорогими кольцами, окончательно взбѣшенная маркиза встала и, сильно позвонивъ въ голубой севрскій колокольчикъ, лежавшій на туалетѣ, грозно сказала прибѣжавшей служанкѣ: «карету леди Эдоксіи» — и бросившись въ пурпуровую спальню, съ шумомъ прихлопнула дверью подъ носъ сестрѣ, въ знакъ того, что бесѣда ихъ кончилась.

Можетъ быть, леди Эдоксія, оставшись наединѣ, хотя и по прежнему пылая гнѣвомъ, и подумала, что лучше было бы повѣжливѣе обойтись съ сестрою; а можетъ быть и нѣтъ; ибо люди, владѣющіе постоянно собою, имѣютъ мало того, что французы называютъ — un retour sur soi-même — и она была искренно убѣждена, что богатой, бездѣтной и себялюбивой маркизѣ рѣшительно дѣла нѣтъ до родныхъ и знакомыхъ, лишь бы она, маркиза Упдаунъ, ѣла вкусный обѣдъ на золотыхъ или серебряныхъ блюдахъ, безмятежно спала въ пурпуровой, шелковой постели, или спокойно выѣзжала въ парадной каретѣ своей.

Съ другой стороны маркиза сознавала въ душѣ (если только у нея была душа), что она не имѣла никакого понятія о причинѣ, побудившей Тригерна настаивать на приглашеніи капитана Брука, даже и послѣ того, что увидала прекрасную дѣвицу, миссъ Брукъ, оговоренную въ снисходительномъ ея приглашеніи. Маркиза, увѣренная въ томъ, что равнодушіе ея къ счастію другихъ никакимъ образомъ не могло превратиться въ дѣятельное участіе къ племянницѣ, вышла изъ себя, какъ и всѣ подобные мученики, при мысли о несправедливомъ нареканіи сестры. У нея сдѣлалась головная боль вслѣдствіе непріятнаго разговора и внезапнаго пробужденія — головная боль, которую ни камфора, ни духи изъ рукъ дрожащей служанки, не могли унять.

Одной мысли, что у нея заболѣла голова отъ того, что Эдоксія дерзнула пріѣхать бранить ее въ собственной ея уборной и зато, о чемъ она и не помышляла, было достаточно, чтобы поссорить ихъ на всю жизнь. Что же касается до Елены Воллингамъ, хотя она, бѣдное, милое дитя, была ничѣмъ невиновата, грозная маркиза тайно рѣшилась никогда болѣе не приглашать ея и не доставлять ей болѣе никакихъ свѣтскихъ развлеченій.

Она чуть не рѣшилась даже исполнить то, о чемъ она до ссоры и не помышляла: обратить вниманіе на Беатрису, приглашать ее и покровительствовать ей; но приведенію въ дѣйствіе этого рѣшенія помѣшала грозная туча, которая въ самую ночь знаменитаго бала неожиданно разразилась надъ головою капитана Брука.

VII.
Опытность и неопытность.

Въ Лондонѣ леди Эдоксія въ обхожденіи своемъ съ Беатрисою сначала не обнаруживала ни пренебреженія, ни грубости. Напротивъ того, такъ-какъ прекрасный ея голосъ очень пріятно согласовался въ дуэтахъ съ голосомъ Елены Воллингамъ, а веселый и занимательный ея разговоръ имѣлъ, видимо, благопріятное вліяніе на здоровье этой слабой, добрѣйшей дѣвушки, то леди Эдоксія послѣдовала совѣту сэра Берти Левелина и позволила молодымъ друзьямъ видѣться другъ съ другомъ. Она на это согласилась, какъ на необходимое леченіе, не вслѣдствіе настоятельныхъ просьбъ дочери, а вслѣдствіе предписанія доктора.

— О, маменька, позвольте Беатрисѣ почаще навѣщать насъ! Увѣряю тебя, когда она уходитъ, или если я не видалась съ нею нѣсколько дней, я чувствую, что въ домѣ чего-то недостаетъ.

Поэтому Еленѣ Воллингамъ дозволялось иногда заѣзжать въ своей коляскѣ за Беатрисой; онѣ гуляли вмѣстѣ, пѣли вмѣстѣ и вмѣстѣ завтракали; и даже раза два леди Эдоксія брала ихъ обѣихъ въ оперу, когда онѣ изучали дуэты Мораса, которые могли тамъ слышать исполненными въ совершенствѣ.

Эта опера! Увы! одинъ изъ этихъ вечеровъ въ оперѣ и былъ причиною всѣхъ несчастій. Изо всѣхъ удовольствіи, нравившихся веселой Беатрисѣ Брукъ, опера доставляла ей наибольшее наслажденіе. Она восхищалась ею, но дорого пришлось ей заплатить за эти удовольствія.

Онѣ сидѣли въ просторной и удобной ложѣ леди Эдоксіи; давали Сонамбулу и въ дивертисементѣ танцы. Старая миссъ Воллингамъ, племянница мужа леди Эдоксіи, смотрѣла въ зрительную трубку.

— Вонъ танцовщица, которою такъ восхищался Монтегю, сказала она.

— Гдѣ? спросила Беатриса съ удивленіемъ.

— Вонъ та, бѣлокурая, которая поднимаетъ вѣнокъ надъ головой — у самой рампы.

— И она любила его? спросила Беатриса, смотря на танцовщицу. Старая дѣва засмѣялась.

— Я, право, не знаю, сказала она. — Я полагаю, что она, подобно большинству этихъ красавицъ, заботилась не о немъ, а о подаркахъ, которые онъ ей дѣлалъ.

— Удивляюсь, что она заботилась о его подаркахъ, если онъ ей не нравился, съ наивною серьёзностью сказала Беатриса.

— А вонъ сидитъ теперешній предметъ его страсти, вкусъ его нѣсколько исправился, добавила миссъ Воллингамъ.

На этотъ разъ Беатриса совсѣмъ обернулась къ своей сосѣдкѣ.

— Что вы хотите сказать? спросила она.

— Леди Несдэль, Мили Несдэль, тамъ, нѣтъ, наискось отъ насъ, въ ложѣ, очень хорошо одѣтая, со страннымъ и красивымъ браслетомъ; видите вы ее? Та, что такъ горячо говоритъ вонъ съ тѣми джентльменами — съ французскимъ посланникомъ и съ какими-то иностранцами.

— Милая Китти, я не разъ говорила тебѣ, что всѣ эти сплетни очень дурнаго тону, строго замѣтила леди Эдоксія: — и я не желаю, чтобы мои дочери слушали ихъ.

Леди Эдоксія вовсе не думала о морали; только дурной тонъ и могущее произойти предубѣжденіе противъ Монтегю въ умѣ Елены, которую она уже представляла себѣ будущею графинею Керлаверокъ, заставили ее такъ выразиться.

Ораторъ замолчалъ и выразилъ свое сильное неудовольствіе насмѣшливою улыбкою. Но леди Эдоксія не замѣтила этого. Совершенно иныя мысли занимали ея гибкій умъ.

Изъ темнаго уголка своей ложи она разсматривала залитое яркимъ свѣтомъ прекрасное, задумчивое лицо Беатрисы. Даже менѣе опытный глазъ могъ бы безъ труда угадать мысли, вертѣвшіяся въ этой прелестной головкѣ. Она замѣтила безпокойные взоры, слѣдившіе за каждымъ шагомъ одной танцовщицы; она прочла въ нихъ полное отсутствіе вниманія къ музыкальному исполненію. Но вдругъ губы ея сжались, слезы показались на глазахъ, когда послышалось трогательное Son Geloso. Далѣе она замѣтила легкій испугъ дѣвушки, когда Монтегю Тригернъ, незамѣтно войдя въ ложу, заговорилъ съ нею и взглядъ боязливой, умоляющей любви, который она бросила на него, какъ-бы взывая къ нему противъ обвиненія, взведеннаго на него въ его отсутствіе.

Леди Эдоксія замѣтила, что съ этой минуты не опера, а Тригернъ занималъ Беатрису. Она слышала нетерпѣливые вздохи, вырывающіеся у нея изъ глубины души, когда его глаза обращались на сцену или на леди Несдэль. Она замѣтила, что когда онъ ушелъ въ ту ложу, Беатриса сильно поблѣднѣла — и она два раза сказала ей:

— Боюсь, моя милая, не больны ли вы, не устали ли сегодня; хотите ѣхать домой? Съ внезапно раскраснѣвшимися щеками Беатриса отвѣчала — и отвѣчала съ несвойственною ей торопливостью.

— О, нѣтъ, не уѣзжайте! я не устала; я только задумалась. Пожалуйста, не уѣзжайте.

Подъ конецъ зоркая леди Эдоксія увидѣла, что въ глазахъ Беатрисы отразилось совершенное спокойствіе — когда изъ ложи Мили Несдэль, наполненной дипломатами и обожателями, Монтегю Тригернъ возвратился къ нимъ и предложилъ свою руку Беатрисѣ для прохода чрезъ корридоры, предоставляя свою кузину Елену красивому аташе австрійскаго посольства, а остальныхъ двухъ дамъ могущимъ встрѣтиться знакомымъ.

Леди Эдоксія не брала болѣе Беатрисы въ оперу.

На слѣдующее утро послѣ бала, бывшее свидѣтелемъ столь бурнаго свиданія между сестрами, Беатриса посѣтила свою подругу, Елену Воллингамъ. Она прошла пѣшкомъ изъ своей квартиры въ Спринг-Гарденсъ къ ихъ дому на Гровенор-скверѣ. Развязывая ленты ея шляпки, Елена не могла удержаться отъ замѣчанія:

— Какъ я завидую твоему здоровью, Беатриса! Я умираю отъ усталости послѣ вчерашней ночи, хотя и немного танцовала, и теперь только успѣла позавтракать, а одѣнусь развѣ къ обѣду. А вотъ ты сіяешь какъ солнечный лучъ и вовсе не утомилась, хотя и пришла сюда пѣшкомъ.

— О, я вовсе не устала! сказала Беатриса свѣжимъ, веселымъ голосомъ, обнаруживавшимъ внутреннее счастіе.

Она находилась въ состояніи, описанномъ въ романѣ Эмиля Сувестра, въ которомъ онъ говоритъ о своей героинѣ: «Comme elle se leva fraîche et reposée de cette nuit sans sommeil!» Радость проникла все ея существо.

— Хорошо, по крайней мѣрѣ, тебѣ нечего болѣе дѣлать, какъ отдыхать, продолжала она, усаживаясь на диванъ рядомъ съ Еленою: — а этого нельзя сказать про Маріанну и про меня. У насъ одна только служанка, кромѣ хозяйской прислуги. Сравни-ка это съ вашимъ хозяйствомъ!

И она весело засмѣялась. Елена вздохнула.

— Знаешь ли, Беатриса, роскошь, которая тебѣ такъ нравится, не радуетъ меня. Я не хочу сказать, чтобы я предпочла ей трудовую жизнь: я не гожусь для нея; но я желала бы болѣе покойной жизни, жизни въ кругу подругъ, а не съ однимъ холоднымъ обществомъ.

— Такъ позволь же мнѣ быть одной изъ твоихъ подругъ! весело произнесла Беатриса: — но, право, вы живете необыкновенно роскошно. Сосчитай хоть только вашихъ слугъ! Я иногда удивляюсь, какое они могутъ найти себѣ занятіе. Вопервыхъ, швейцаръ, занятіе котораго, кажется, состоитъ въ томъ, чтобы гонять меня изъ дому — такъ неохотно впустилъ меня сегодня этотъ Церберъ.

— Положимъ, но онъ все-таки лучше швейцара маркизы Упдаунъ. Графъ Фрейлихгратъ на дняхъ заѣхалъ къ ней и Церберъ, увидя незнакомца и, повидимому, иностранца, подумалъ, что это какой нибудь проситель; осмотрѣвъ посѣтителя съ ногъ до головы, онъ вынулъ списокъ знакомыхъ маркизы, прочелъ его вполголоса и, не находя въ немъ имени Фрейлихграта, сложилъ его и сказалъ: — Нѣтъ, сэръ, маркизы нѣтъ дома.

— Затѣмъ у васъ, послѣ швейцара…

— Камердинеръ, мой любимецъ, смѣясь перебила Елена: — и его обязанность наблюдать, чтобы всѣ букеты были свѣжи и завянувшіе цвѣты были замѣнены новыми, чтобы перья, чернила и бумага всегда находились на письменныхъ столахъ, и чтобы газеты были на мѣстѣ; его дѣло также помнить приглашенія (какъ я иногда желаю, чтобъ онъ позабылъ напомнить о нихъ маменькѣ). У него есть еще много другихъ обязанностей, которыхъ я не припомню, по которыя, по мнѣнію маменьки, очень важны.

— Дальше, буфетчикъ, помощники его и мальчики, считала Беатриса на бѣлыхъ своихъ пальчикахъ.

— Хорошо, душенька, да; они заботятся о насъ и о нашемъ серебрѣ. Слѣдовало бы сказать о нашемъ серебрѣ и о насъ — ибо я увѣрена, что всѣ мои золотые волосы, которые ты такъ хвалишь, по мнѣнію нашего добраго старика Джервиса, не стоютъ призовыхъ чашъ; и еслибъ меня казнили за измѣну и голова моя скатилась съ плахи, моя казнь не такъ бы его поразила, какъ малѣйшая покража изъ серебряной его кладовой! Однако, мы еще далеки отъ состоянія герцога Албукерка, описаннаго въ письмахъ миссъ Адамъ Д’Ольни изъ Испаніи, про котораго она говоритъ, что опись его золотой и серебряной посуды заняла шесть недѣль, ежедневной двухчасовой работы. Сосчитай-ка эти часы, Беатриса, или прочти ея письма. Я помню, тамъ было тысяча четыреста дюжинъ тарелокъ, пятьсотъ большихъ блюдъ, семьсотъ меньшаго размѣра и разной разности въ такой же пропорціи, не считая сорока серебряныхъ полокъ, на которыхъ уставлялись всѣ эти вещи. Пишутъ также, что у герцога Альбы, неславившагося впрочемъ своимъ богатствомъ, было шестьсотъ дюжинъ серебряныхъ тарелокъ и восемьсотъ блюдъ. Правда, мадамъ д’Ольни смѣется надъ этими испанскими грандами, которые, несмотря на свою роскошь, не были вовсе гостепріимны, потому что, какъ она лукаво прибавляетъ: было бы слишкомъ безпокойно выставлять столько серебряныхъ блюдъ, чтобы подать на столъ два яйца и жаренаго голубя!

— Но вы гостепріимны, Елена, сказала Беатриса со вздохомъ, осматривая свѣжую и прекрасную комнату, которая своимъ убранствомъ дѣлала истинную честь камердинеру: — посчитать, такъ, я думаю, у васъ пеберется съ сотню прислуги.

— Сотни не будетъ, но ихъ дѣйствительно много, задумчиво произнесла Елена. — Тебѣ, милая Беатриса, съ немногими твоими слугами, должно казаться страннымъ, что занятія такого множества лицъ заключаются въ уходѣ за однимъ семействомъ.

— Нѣтъ, Елена, но комфортъ, сопряженный съ богатствомъ, поражаетъ меня. Эти три служанки, вся обязанность которыхъ состоитъ въ томъ, чтобъ заплетать и приглаживать эти чудные волосы (извините за похвалу) — эти лакеи, расхаживающіе въ нарядныхъ ливреяхъ діли разъѣзжающіе на запяткахъ, чтобы позвонить у подъѣзда или отворить дверцы кареты — вся эта толпа служанокъ, жокеевъ и кучеровъ невольно меня озадачиваетъ: какъ пріятно, напримѣръ, въ подобный день, какъ сегодня, позвонить и приказать подать коляску.

Онѣ продолжали весело болтать, когда леди Эдоксія вошла къ комнату дочери, разсерженная еще вслѣдствіе ссоры съ маркизою. Она взглянула на Беатрису, не стараясь скрыть свою злость.

— Я полагаю, что Еленѣ вредно сегодня принимать гостей, сказала она: — она недостаточно еще оправилась: ей надо отдохнуть послѣ бала. Вы можете ѣхать домой въ моей каретѣ, миссъ Брукъ. Прощайте!

Беатриса замѣтила ея неудовольствіе; но она приписала холодность леди Эдоксіи искреннему попеченію о здоровьѣ Елены, и обвинила самое себя во всемъ. Бѣдная Беатриса!

Ее отвезли въ Спринг-Гарденсъ. Когда она вошла къ себѣ, то по лицамъ служанки и хозяйки дома, выглянувшей изъ своей комнаты, вслѣдствіе грознаго звонка воллингамскаго лакея, могла заключить, что въ домѣ приключилось что-то необыкновенное. Она остановилась на минуту и едва удержалась, чтобы не спросить о случившемся у хозяйки, которая, поклонившись ей, поспѣшила удалиться. Беатриса вбѣжала наверхъ въ маленькую гостиную, къ сестрѣ Маріанѣ, которую она привыкла всегда заставать за книгою или вышиваніемъ. На этотъ разъ Маріана не была занята чтеніемъ или работою; она стояла посрединѣ маленькой комнаты и смотрѣла на дверь въ ожиданіи Беатрисы, о возвращеніи которой уже услышала. — О! что случилось? — Что случилось? Маріана сильно обнимаетъ свою сестру и слезы ручьями струятся изъ ея глазъ. — Что случилось, Маріана?

Что случилось? Отецъ — милый отецъ, его арестовали и увели. Спекулянты; съ которыми онъ былъ въ долѣ, оказались мошенниками и плутами. Онъ одинъ изъ всего общества имѣлъ какую нибудь собственность и долженъ пожертвовать ею, чтобы уплатить ничтожную долю огромнаго долга; обманутыя массы, лишенныя почти всего своего имущества, ругаютъ и проклинаютъ капитана-Брука, одного изъ шайки негодныхъ людей, разорившихъ ихъ!

Его отправили въ тюрьму, этого храбраго солдата, за чужія плутни и собственную его неосторожность. Тщетно ходилъ онъ каждое утро по многолюдному Странду, изъ Спринг-Гарденсъ въ Темпль, въ надеждѣ, что съ помощью адвокатовъ ему удастся поправить дѣла. Ничего ему не удавалось. Онъ — обезчещеный банкрутъ! Его маленькій котеджъ въ Тенби, участь дѣтей, мѣстное вліяніе и почетъ, которыми онъ пользовался въ маленькомъ портовомъ городѣ, составлявшемъ для него весь свѣтъ — все потеряно! Онъ опозоренъ, онъ банкрутъ.

Эти новости какъ громомъ поразили Беатрису. Даже терпѣливой и разсудительной Маріанѣ онъ ничего не говорилъ такого, только разъ упомянулъ, что мѣсто ихъ квартиры было слишкомъ шумно, и что онъ занялъ эту квартиру только для того, чтобы быть поближе къ Странду; потомъ однажды со вздохомъ просилъ ихъ соблюдать наивозможную экономію, прибавивъ съ болѣзненною улыбкою: «мы никогда не были богаты, и вскорѣ можемъ быть очень бѣдны.» Вотъ и все, но Маріанѣ было достаточно и этого и она сколько нибудь предвидѣла этотъ ударъ; Беатриса же ровно ничего не предугадывала.

Плачевный этотъ вечеръ горько подѣйствовалъ на обѣихъ дѣвицъ; горькіе дни послѣдовали за нимъ, когда Маріана помогала капитану Бруку переписывать письма и бумаги, а Беатрисѣ выпало на долю посѣщать разныхъ людей, отъ которыхъ можно было ожидать помощи, и совѣщаться съ Морисомъ Левелиномъ, къ кому ей обратиться за совѣтомъ по этимъ несчастнымъ дѣламъ.

Впродолженіе многихъ дней, болѣе двухъ недѣль, Беатриса не встрѣчалась съ Монтегю Тригерномъ. Скандалъ несчастія капитана Брука и банкрутство опозореннаго общества, въ которомъ онъ былъ однимъ изъ директоровъ, распространились съ быстротою молніи по всему Лондону: Леди Эдоксія воспользовалась случаемъ, чтобъ запретить своимъ дочерямъ видѣться съ Бруками — шайкой плутовъ и плутовокъ. Леди Діана Левелинъ, которая, можетъ быть, поступила бы иначе, находилась въ Гагѣ съ своимъ мужемъ. Маркиза, поссорившаяся съ сестрою изъ-за Беатрисы, теперь ссорилась съ Тригерномъ за то, что, благодаря ему, люди могли говорить о Брукѣ: «знаете, тотъ самый капитанъ Брукъ, отецъ красавицы, бывшей на послѣднемъ балѣ у леди Упдаунъ.» Паденіе Брука заставило леди Эдоксію помириться съ сестрою; а Тригернъ, сердитый на свою тётку, огорченный несчастнымъ происшествіемъ, чувствовалъ себя связаннымъ въ отношеніи къ Беатрисѣ. Но все-таки вѣрный фамильнымъ правиламъ своего рода, признававшаго себя выше всего на свѣтѣ — онъ воспользовался случаемъ съѣздить на недѣлю въ Парижъ, отчасти по случаю скачекъ, а главнымъ образомъ чтобы имѣть время обдумать, какъ дѣйствовать въ виду несчастнаго положенія семейства его возлюбленной и явнаго ожесточенія его родни.

Недѣля успѣла превратиться въ двѣ, прежде чѣмъ онъ увидѣлъ Беатрису. Онъ въ первый разъ не засталъ ея дома и просто написалъ на своей карточкѣ, что надѣется застать ее въ другой разъ. Онъ и не догадывался, какъ религіозно она будетъ его ожидать.

Послѣ первой минусы волненія при встрѣчѣ, оба старались быть попрежнему: онъ — чтобы поддержать ихъ отношенія неизмѣнными, пока не будетъ въ состояніи рѣшиться на что нибудь; она — чтобы онъ не думалъ, что она отчаявается или вѣритъ въ виновность ея отца или какимъ нибудь образомъ просить состраданія. Но всѣ ея старанія не могли скрыть ея думы, и ея усталые и печальные взоры постоянно преслѣдовали Тригерна повсюду — въ клубѣ, въ парламентѣ, гдѣ онъ не слушалъ рѣчей ораторовъ, за ярко освѣщенными обѣденными столами, во время прогулокъ, на завтракѣ въ Ричмондѣ или Вимбльдонѣ. Онъ не могъ забыть эту дѣвушку, эту іюньскую розу, увядавшую въ душной маленькой комнатѣ.

IX.
Лѣтніе друзья.

Беатриса была, дѣйствительно, очень несчастлива и начинала разнемогаться. Она привыкла къ открытой, свободной сельской жизни и не могла переносить городской духоты. Это было даже замѣтно въ веселые дни ея пребыванія въ Лондонѣ, посреди всѣхъ удовольствій и ежедневныхъ прогулокъ. Теперь она просто задыхалась. Вонь, пыль, шумъ не давали ей, бѣдной, покоя. Она не могла ни ѣсть, ни спать; ея впечатлительная натура, которой такъ необходима была блистательная внѣшняя обстановка, громко возставала противъ всего ее окружающаго.

Потомъ она думала объ отцѣ и плакала и негодовала на тѣхъ, которые его такъ обманули, плакала и негодовала какъ только можетъ юное пламенное сердце.

Сначала Беатриса не сознавала своего положенія въ отношеніи къ Воллингамамъ. Въ одинъ изъ этихъ первыхъ душныхъ іюльскихъ дней, она встала изъ-за своего рабочаго столика, надѣла шляпку и рѣшилась пойти въ Гровенор-скверъ. Она думала, что, быть можетъ, Елена больна и вообще Воллингамы не желаютъ безпокоить ее и Маріану въ первое время горя и несчастія, такъ-какъ они не довольно коротко знакомы. Ей хотѣлось видѣть Елену, ей хотѣлось видѣть этихъ прелестныхъ золотокудрыхъ созданій, всегда такъ роскошно одѣтыхъ и такихъ любезныхъ. Ей хотѣлось посидѣть въ этой большой, прохладной гостиной, полной благоухающими цвѣтами, посидѣть тамъ хоть съ полчаса, послѣ угрюмой, душной комнатки Черинг-Кроса.

За неимѣніемъ проводника, такъ-какъ у нихъ теперь не было лакея, она отправилась одна. Швейцаръ сказалъ, что господа дома, и лакей пошелъ доложить о ней. Она слышала изъ другой комнаты, какъ леди Эдоксія воскликнула съ ужаснымъ удивленіемъ: «Миссъ Брукъ!» а Елена подхватила: «Тише, тише, маменька!»

Это взволновало и сконфузило бѣдную Беатрису и только благородная гордость удержала ее отъ слезъ. Разговоръ какъ-то не клеился. Съ нею обходились какъ-то странно, натянуто. Никто не просилъ ее постарому снять шляпку и спѣть дуэтъ съ которой-нибудь изъ сестеръ. Одна Елена занималась ею. Всѣ видимо ждали съ нетерпѣніемъ минуты, когда она уйдетъ.

Наконецъ, она встала, и тогда только въ первый разъ леди Эдоксія съ ней заговорила; до тѣхъ поръ она прилежно читала «Morning Post».

— Какъ вы сюда пришли, то-есть съ кѣмъ?

— Я пришла одна.

— Вы пришли одни! Ну, что же, вѣрю! Сара, позвони.

Наступило мертвое молчаніе. Беатриса не подымала глазъ съ полу; только услыхавъ вздохъ Елены, она взглянула на нее и увидѣла слезы сочувствія въ глазахъ молодой дѣвушки.

На звонокъ явился лакей.

— Пускай Джонъ проводитъ миссъ Брукъ домой, сказала леди Эдоксія: — и помни разъ на всегда, что ты не долженъ никого пускать, не показавъ мнѣ прежде карточки.

Уставши физически, оскорбленная морально, возвратилась Беатриса, подъ прикрытіемъ толстаго, высокаго лакея, въ свою душную комнатку. Она старалась перенести свое горе и работать. Она видѣла, какъ благородно и тихо переносила все Маріана, но натуры различны — и Беатриса не выдержала и разразилась горькими слезами.

Вечеромъ ей стало нѣсколько легче. Морисъ Левелинъ зашелъ къ нимъ, и говорилъ такъ сочувственно, такъ утѣшительно. Онъ не могъ долго оставаться, но прежде чѣмъ уйти, онъ показалъ Беатрисѣ записку отъ Елены Воллингамъ, въ которой та писала къ нему: «Съ тѣхъ поръ, какъ ваша мать, моя добрая тётя Домити въ Гагѣ и наша городская жизнь стала такая шумная — я мало вижу тѣхъ людей, кого бы болѣе всего желала видѣть. Я очень безпокоюсь о Беатрисѣ Брукъ. Заходите повременамъ разсказать мнѣ объ ней. Я посылаю ей черезъ васъ букетъ».

Самое длинное объясненіе не могло дать понять Беатрисѣ, такъ ясно какъ эти строчки, что ей не видаться болѣе съ семействомъ леди Воллингамъ, но что Елена будетъ помнить и любить ее всегда. Беатриса поцаловала большіе бѣлые розаны въ букетѣ, присланномъ Еленою: они напомнили ей старые, веселые дни ея счастливой юности.

Тригернъ вскорѣ узналъ обо всемъ случившемся. Ему было легко выпытать все какъ отъ Беатрисы, которая не утаивала отъ него ни одной мысли, такъ и отъ Елены Воллингамъ, которая думала, что слѣдовало всѣми средствами поддерживать сочувствіе къ Беатрисѣ въ ея друзьяхъ.

Въ друзьяхъ? Кто они были? Да хоть Тригернъ. Если же Елена Воллингамъ догадывалась, что хотя Беатриса и Тригернъ и любятъ другъ друга, но что у Беатрисы пламенное, любящее сердце, а у Тригерна холодное, себялюбивое, то она нисколько не ошибалась.

Монтегю еще вдесятеро болѣе возненавидѣлъ свою тётку. Когда день ото дня Беатриса становилась все блѣднѣе и блѣднѣе, онъ вздумалъ открыто выразить свое мнѣніе о нелюбезномъ обращеніи съ нею леди Эдоксіи.

— Что вамъ стоило бы, говорилъ онъ: — пригласить отъ времени до времени Беатрису Брукъ, покатать ее въ своей коляскѣ, и т. д. — Всѣ эти маленькія любезности никогда не были бы приняты съ такой благодарностью, какъ въ эти душные, іюльскіе дни.

Леди Эдоксія отвѣчала съ ядовитой улыбкой, что она съ большимъ удовольствіемъ продолжала бы знакомство съ семействомъ Брукъ, еслибъ дочка была поскромнѣе и папеньку не подозрѣвали въ безчестности; но она никакъ не можетъ одобрить поведенія дѣвушекъ, которыя шляются по Лондону однѣ, или людей, спекулирующихъ до того, что попадаютъ подъ судъ. Она не могла знаться съ такими людьми, ради своихъ дочерей. Она обязана быть очень разборчива, гораздо разборчивѣе маркизы. Но, конечно, Тригернъ могъ посѣщать Бруковъ. Мужчины могутъ ѣздить всюду.

Тригернъ, который прежде улыбался подобнымъ выходкамъ и самъ часто сердился на неловкости Беатрисы, теперь былъ внѣ себя отъ негодованія. Онъ былъ упрямъ, какъ всѣ въ его семействѣ, и съ каждымъ днемъ все сильнѣе и сильнѣе влюблялся въ Беатрису. Въ головѣ его въ одну минуту составился новый планъ, и раскланиваясь съ своей тёткой, онъ сказалъ ей съ улыбкой: «Хорошо, я поищу друзей, которые были бы полюбезнѣе».

X.
Мистриссъ Мира Грей.

Красивый кэбъ Тригерна понесся отъ дверей леди Эдоксіи въ менѣе фешенебельную часть города и остановился у красиваго дома въ Россель-Стритъ. Домъ этотъ принадлежалъ г. Грею, стряпчему семейства Тригерновъ. Однако, повидимому влюбленный молодой человѣкъ пріѣхалъ сюда не для судебнаго совѣта, потому что онъ спросилъ у швейцара: «мистриссъ Грей дома?» И получивъ утвердительный отвѣтъ, быстро вбѣжалъ въ гостиную этой барыни.

— Я пріѣхалъ къ вамъ съ просьбою, началъ онъ, прежде чѣмъ слуга успѣлъ затворить дверь. Выраженіе лица мистриссъ Грей, конечно, не грозило отказомъ, какова бы ни была просьба. Дѣйствительно, подъ конецъ своего непродолжительнаго визита, Тригернъ взялъ обѣ руки мистриссъ Грей и разсыпался въ любезностяхъ и благодарностяхъ. — Если дѣло теперь только въ томъ, чтобъ мистеръ Грей далъ свое согласіе, сказалъ онъ съ обворожительной улыбкой: — то я смотрю на него какъ на порѣшенное и оконченное.

Того же мнѣнія была и сама мистриссъ Грей; она улыбнулась въ отвѣтъ, какъ-бы принимая слова Тригерна за комплиментъ ея могуществу, и еще разъ пожала руку молодому человѣку, провожая его до дверей.

Томные, черные глаза ея лукаво свѣтились. Она нѣкогда была красавицей, несмотря на свою индійскую кровь. Мира Грей была дочь одного англійскаго генерала въ Индіи, а мать ея была индійка. Исторія ея жизни касалась близко семейства Тригерновъ. Вышедъ очень рано замужъ за сборщика податей въ Буремпутрѣ, она обратила на себя вниманіе губернатора президенства, того самаго Тригерна, который теперь былъ графомъ Керлаверокомъ. Вниманіе, которое онъ оказывалъ молодой женщинѣ, возбуждало всеобщіе толки. Она ни мало этимъ не стыдилась, напротивъ, считала это за честь. Она. хвалилась, что заставляла губернатора дѣлать любезности ея «доброму старику», какъ она называла своего мужа, и брала взятки съ туземцевъ подъ предлогомъ, что имѣетъ вліяніе на дѣла. Старикъ ея занемогъ въ самомъ зенитѣ его славы. Онъ не могъ объяснить, что у него болѣло. Хотя человѣкъ немолодой, онъ до тѣхъ поръ былъ еще очень бодръ. Упадокъ силъ послѣдовалъ вдругъ; глаза его ослабли, пищевареніе испортилось, постоянныя конвульсіи не давали ему покоя. Рѣшено было ему ѣхать въ горы для поправленія здоровья.

Сэръ Берти Левелинъ, тогда молодой человѣкъ, начинавшій только свою медицинскую карьеру докторомъ при губернаторѣ, освидѣтельствовалъ больнаго прежде его отъѣзда. Онъ совѣтовавъ больному взять съ собою непремѣнно какого нибудь родственника или друга, кромѣ «неопытной жены». Онъ сильно настаивалъ на этомъ, и во время разговора, взглянувъ на мистриссъ Грей, онъ замѣтилъ, какъ ея глаза были устремлены на него съ какимъ-то ужаснымъ, роковымъ выраженіемъ.

Она сидѣла подлѣ постели, разглядывая свои браслеты; ея бѣленькая, маленькая ручка лежала на потномъ лбу больнаго.

— Вы думаете, я не могу ухаживать за своимъ старикомъ, сказала она. — Ахъ, вы неразумный человѣкъ. Я лучше ухаживаю за нимъ, чѣмъ всѣ ваши англичанки. Онъ и не слышитъ, когда я подхожу къ его постели.

Ея старикъ, приподнявъ съ любовью ея ручку со своего лба, сказалъ со смѣхомъ.

— Я лучше соглашусь, любезный докторъ, чтобъ эта ручка меня отравила по ошибкѣ, чѣмъ чтобъ за мною ухаживалъ другой человѣкъ. Глаза Миры и Левелина встрѣтились на секунду. Безъ удивленія, хотя съ какимъ-то горестнымъ чувствомъ, сэръ Берти узналъ вскорѣ, что горный воздухъ не сдѣлалъ добра больному, и онъ умеръ. Жена его возвратилась вдовою.

Левелинъ видѣлъ ее по возвращеніи. На ней было траурное англійское платье, но злые глаза ея выражали какую-то радость, которая никакъ не шла къ ея мрачному одѣянію. Эти глаза смотрѣли спокойно, вызывательно на Левелина, когда тотъ разспрашивалъ ее о послѣднихъ симптомахъ болѣзни; дурныя мысли возникали въ головѣ доктора и ему казалось не безъ основанія.

Вскорѣ разошлись слухи по всему президенству, что англійскій губернаторъ дѣйствительно женится на Мирѣ. Она слишкомъ была увѣрена въ своей силѣ, чтобы сколько нибудь скрывать честолюбивую цѣль, къ которой стремилась, тѣмъ болѣе, что ея старшая сестра вышла замужъ за значительнаго человѣка въ англійской службѣ. Но въ этой надеждѣ она обманулась. Губернаторъ, напротивъ, очень убѣдительно уговаривалъ ее ѣхать въ Англію къ родственникамъ ея мужа, которые писали къ ней письмо за письмомъ и звали къ себѣ, желая пріютить и приласкать «маленькое, преданное созданіе, служившее такимъ утѣшеніемъ въ послѣднія минуты ихъ милому Джону.»

Губернаторъ прибавилъ къ ея пенсіону триста фунтовъ изъ своего собственнаго кармана, «въ память столь полезнаго общественнаго дѣятеля». Онъ велѣлъ устроить какъ можно удобнѣе каюту на кораблѣ, на которомъ она отправлялась въ Англію, и простился съ нею на столько нѣжно, на сколько позволяли приличія, такъ-какъ при ихъ прощаніи присутствовало нѣсколько человѣкъ изъ его свиты. И затѣмъ Мира оставила Индію, унося съ собою тяжелое воспоминаніе о строгомъ взглядѣ доктора Левелина, который тоже пришелъ посмотрѣть, какъ она уѣдетъ. Эти два человѣка понимали другъ друга. Левелинъ былъ увѣренъ, что мужъ Миры умеръ отъ яда, а Мира въ свою очередь была убѣждена, что онъ это думаетъ и потому помѣшалъ ея браку съ Пирпойнтомъ Тригерномъ.

Стряпчій Тригерна, къ которому онъ обратилъ Миру для устройства денежныхъ ея дѣлъ, сильно плѣнился молодой, красивой женщиной и тотчасъ предложилъ ей свою руку. Мира сначала не хотѣла объ этомъ и слышать, но потомъ, видя свое незавидное, одинокое положеніе въ Англіи, согласилась и сдѣлалась мистриссъ Грей.

Она вывезла съ собою изъ Индіи маленькую дочь своей умершей сестры, и эта дѣвушка вскорѣ затмила собою тётку. Она плѣнила лорда Несдэля и сдѣлалась тою самою «Мили Несдэль», о которой было уже говорено. Ее звали Мили для отличія отъ тётки, такъ-какъ имя ихъ обѣихъ было Мира.

Мистриссъ Грей поддерживала знакомство со всѣмъ семействомъ Тригерновъ, и не разъ говорила Монтегю, что она ему нѣчто въ родѣ тётки. Въ отношеніи къ мистеру Грей она держала себя совершенно иначе, и онъ мало по малу составилъ себѣ понятіе, что Пирпойнтъ Тригернъ оказывалъ бѣдной молоденькой вдовѣ отцовскія попеченія, въ память ея мужа, который былъ ему чрезвычайно полезнымъ помощникомъ.

Однако прямой, честный стряпчій не вполнѣ одобрялъ свою жену; онъ инстинктивно понималъ, что она нечистосердечна. Но онъ бралъ жизнь, какъ она есть, и считалъ, что добрыя качества его прекрасной жены принадлежатъ ей, а въ ея недостаткахъ виновата не она, а ея страна и воспитаніе.

Что касается отношеній между тёткой и племянницей, то Мира Грей, въ одно и то же время и очень подличала передъ леди Несдэль, и страшно завидовала ея положенію въ свѣтѣ. Въ отношеніи Тригерновъ главною цѣлью Миры было всячески угодить Монтегю, такъ-какъ она еще не забыла индійскую привычку интриговать о повышеніи. Она думала: «Вотъ будущій графъ Керлаверокъ; теперешнему восемьдесятъ-шесть лѣтъ, и нѣтъ причины, почему бы мистеру Грей, бывшему столько лѣтъ стряпчимъ въ семействѣ, не получить выгодное казенное мѣстечко. Тогда я буду въ состояніи помѣриться и съ Мили Несдэль.»

XI.
Графъ Керлаверокъ.

Отъ мистриссъ Грей, Монтегю поѣхалъ къ Беатрисѣ.

Она была одна и перемѣняла воду у бѣлыхъ розъ, которыя ей прислала Елена Воллингамъ. Пожавъ ей руку, Тригернъ бросился въ кресла, а Беатриса продолжала возиться съ цвѣтами.

— Беатриса, началъ онъ съ жаромъ: — я пришелъ съ вами поговорить. Эта жизнь невыносима намъ обоимъ! Стряпчій моего дяди, мистеръ Грей, ѣдетъ къ нему въ Венецію по какимъ-то дѣламъ. Его жена ѣдетъ съ нимъ. Я только-что былъ у нея, и устроилъ дѣло такъ, что если вашъ отецъ согласится, то она возьметъ васъ съ собою. Это вамъ принесетъ пользу; вы здѣсь чахнете какъ птичка въ клѣткѣ. Я также поѣду къ моему дядѣ въ Венецію. Когда она васъ увидитъ, Беатриса, когда онъ только васъ увидитъ, онъ пойметъ, что жить безъ васъ невозможно! Онъ меня выслушаетъ и я получу его позволеніе на нашъ бракъ. Если моя тётка Эдоксія могла выйти замужъ за мистера Воллингама, конечно, я могу надѣяться выхлопотать позволеніе жениться на чудной моей Беатрисѣ. Я уже все устроилъ съ мистриссъ Грей. Она пріѣдетъ васъ пригласить и, повѣрьте, будетъ къ вамъ очень добра и внимательна.

Онъ остановился, Беатриса уронила цвѣты на столъ. Она сидѣла противъ Монтегю, слушала его и смотрѣла на него, но, боже мой, какъ она была смертельно блѣдна.

Онъ всталъ и налилъ стаканъ воды.

— Извините меня за внезапность моего предложенія. Быть можетъ, мнѣ бы слѣдовало извиниться и въ томъ, что слишкомъ увѣренъ въ вашемъ согласіи, но мнѣ такъ хочется поскорѣе положить конецъ этому положенію дѣлъ и снова увидѣть васъ, какими вы были прежде. Одно, о чемъ я васъ прошу — никому не говорить ни слова ни о моемъ намѣреніи видѣть дядю, ни о пашемъ бракѣ. Вы моглитбы сразу испортить все дѣло, васъ бы не отпустили, и я…

— Какъ могу я ѣхать! воскликнула наконецъ Беатриса: — какъ можете вы думать, что я поѣду и оставлю Маріану и отца.

— Беатриса, отвѣчалъ Тригернъ съ живостью. — Я увѣренъ, вашъ отецъ былъ бы очень благодаренъ, еслибъ вы уѣхали съ этими Греями покататься по Европѣ. Онъ объ васъ теперь очень безпокоится. Онъ знаетъ Грея, и всѣ, кто его знаютъ, не могутъ не уважать его. Не можетъ быть сомнѣнія въ согласіи вашего отца, а въ нѣсколько мѣсяцевъ дѣла устроятся и онъ опять возвратится къ своему семейству.

— Я не боюсь его отказа, но не могу допустить мысли, что оставлю его въ тюрьмѣ, а сама поѣду веселиться. Нѣтъ, нѣтъ, вы, должны ѣхать одни. И когда вы увидите своего дядю…

— Беатриса, вы должны его видѣть, или лучше, онъ васъ. Я разстроилъ васъ и лучше на этотъ разъ уѣду. Я заѣду завтра вечеромъ, послѣ визита мистриссъ Грей, и, вы увидите, что все устроится.

Дѣйствительно, все устроилось. Капитанъ Брукъ не только не противился, но велѣлъ благодарить мистера и мистриссъ Грей за ихъ любезность, что они спасаютъ Беатрису отъ страннаго положенія жить въ Лондонѣ почти одной, потому что отецъ ея въ тюрьмѣ, а старшая сестра почти постоянно внѣ дома. Стряпчій также не выказалъ сопротивленія, и Мира дала ему понять, что онъ не только дѣлалъ этимъ любезность бѣдному человѣку, котораго такъ зло обманули, но и леди Еленѣ Воллингамъ, которой капитанъ Брукъ приходился сродни.

Мистриссъ Мира Грей заѣхала къ Беатрисѣ въ то-время, когда сидѣлъ тамъ Морисъ Левелинъ. Черные глаза ея остановились на молодомъ человѣкѣ и она съ особымъ выраженіемъ произнесла: «такъ походить на отца, котораго я видѣла бывши еще совсѣмъ ребёнкомъ!»

Когда она уѣхала, Морисъ Левелинъ выразилъ свое удовольствіе, что Беатриса поѣдетъ покататься по континенту, но прибавилъ, что сожалѣетъ, что она ѣдетъ въ такомъ обществѣ. Конечно, мистеръ Греи честный, благородный человѣкъ; но онъ не думаетъ, на основаніи всего того, что слышалъ отъ отца, чтобъ его жена была достойна уваженія.

Наконецъ пріѣхалъ Тригернъ и его веселое, радостное лицо преобразило всю комнату. Послѣ нѣсколькихъ дней приготовленія и печальнаго прощанія съ отцомъ и Маріаною, Беатриса Брукъ съ своимъ чемоданчикомъ, въ которомъ было уложено и хорошенькое дорожное платье и цѣлый запасъ альбомовъ и кистей, неслась по желѣзной дорогѣ изъ грустнаго, душнаго Лондона къ неизвѣстнымъ странамъ, къ Италіи, отечеству ея матери, къ исполненію счастливой мечты получить согласіе старика на соединеніе двухъ любящихъ сердецъ.

Тригернъ не поѣхалъ вмѣстѣ съ ними. Это было глупо, невозможно. Однако, онъ устроилъ такъ, что когда пришелъ пароходъ съ нашими путешественниками, онъ стоялъ на ступеняхъ Albergo Reale, на Большомъ Каналѣ въ Венеціи и помогъ выйти изъ гондолы мистриссъ Грей и Беатрисѣ, которая уже повеселѣла и похорошѣла.

— Я такъ радъ, что вы пріѣхали, сказалъ онъ съ живостью. — Я пойду и скажу дядѣ, что вы пріѣхали. Онъ просилъ, чтобъ вы всѣ обѣдали у него въ день пріѣзда. У него отличная квартира въ Палаццо, два шага отсюда. Я сказалъ ему, что видѣлъ мистера Грея прежде, чѣмъ уѣхать изъ Лондона, и что миссъ Брукъ, родственница Воллингамовъ, отправляется сюда вмѣстѣ съ вами, и онъ надѣется увидѣть ее. Онъ просилъ напомнить объ немъ мистриссъ Мирѣ Грей и тоже надѣется, что она его не забыла.

Мира взглянула на мужа.

— Какъ могла я забыть его, сказала она. — Какъ добръ онъ былъ ко мнѣ въ несчастные дни, когда я была почти ребёнкомъ, и окруженная своимъ старымъ мужемъ и еще болѣе старымъ другомъ чувствовала, что имѣла двухъ отцовъ. А сколько онъ для меня сдѣлалъ! Я была бы самое неблагодарное созданіе, еслибъ забыла его! — И она вздохнула. Потомъ, взглянувъ, на Тригерна, прибавила, что все-таки ей будетъ очень трогательно встрѣтиться съ своимъ старымъ другомъ. — Послѣ такихъ перемѣнъ — такихъ перемѣнъ! И послѣ столькаго времени — почти тридцати лѣтъ.

Какъ бы то ни было, они должны были обѣдать у стараго графа, и такъ-какъ въ Венеціи обѣдаютъ рано, то Тригернъ устроилъ, чтобъ послѣ обѣда ѣхать въ оперу и покататься по каналамъ.

Такъ все и исполнилось. Когда Мира вошла въ гостиную Палаццо, въ которомъ жилъ бывшій губернаторъ, она готова была сдѣлать сентиментальную сцену, но всякая возможность къ этому была отнята у ней. Время изгладило ее совершенно изъ сердца старика, и сама она была такъ удивлена перемѣной въ немъ — вмѣсто прежняго высокаго, красиваго, воинственнаго губернатора, въ мундирѣ и звѣздахъ, ее встрѣтилъ худенькій, плѣшивый старикашка во фракѣ — такъ удивлена, что была поневолѣ естественна.

Однако эта естественность исчезла почти въ первую же минуту. Женскій инстинктъ подсказалъ ей, пока она присѣдала княгинѣ Гуглуновой-Олтаковой, что ея исторія знакома этой женщинѣ и что она смотритъ на нее съ любопытствомъ и презрѣніемъ. Отвернувшись къ своему мужу, гордая русская барыня шепнула: «Oui, elle а dù être fort belle.»

Мира старалась утѣшить себя, что она хоть была моложе напудренной русской барыни, съ свѣтлыми кудрями, достигшей того, чего она когда-то добивалась. Но какая польза была въ этомъ утѣшеніи, какое дѣло было до этого старому графу. Въ пятьдесятъ-пять лѣтъ онъ былъ по уши влюбленъ въ высокую, стройную жену сборщика податей въ Буремпутрѣ; въ восемьдесятъ-шесть лѣтъ онъ любилъ свою Гуглукову, которая была такая веселая, острая, знала всѣ анекдоты о Потемкинѣ, всѣ интриги не только русскаго, но всѣхъ европейскихъ дворовъ. Съ удивительною граціею и умѣніемъ играла она роль хозяйки, обходясь съ каждымъ смотря по его положенію и давая чувствовать Мирѣ своей холодною фамильярностью, что съ ней говорила будто вѣнценосная особа.

Не то, чтобъ Гуглукова когда нибудь боялась соперницы — еслибъ такая представилась, она бы ее поймала въ свои когти и проглотила въ одинъ мигъ — но она питала какое-то отвращеніе къ индійской красавицѣ, и Мира никогда не чувствовала такъ сильно, какъ въ этотъ вечеръ, что она замужемъ за стряпчимъ. Она кипѣла злобой, но щоки ея оставались блѣдны какъ мраморъ. Много взглядовъ и намековъ перенесла она, которыхъ никто не замѣтилъ, но которые отъ этого не теряли своей горечи.

Эта неровная битва двухъ увядшихъ красавицъ нисколько не обращала на себя вниманіе стараго графа Керлаверока. Онъ былъ вполнѣ занята Беатрисой. Всегда большой почитатель красоты, онъ видѣлъ знаменитыхъ красавицъ большей части Европы; однако, онъ теперь спрашивала себя, видѣлъ ли онъ когда что нибудь очаровательнѣе этой молодой дѣвушки, такой тихой и вмѣстѣ такой веселой, скромной, но разговорчивой, живой, но съ такимъ удивительнымъ тактомъ? Онъ былъ обвороженъ ею. Онъ стоялъ на своихъ тоненькихъ ножкахъ цѣлый часъ послѣ обѣда, пока она пила кофе, и показывалъ ей картины и коллекцію табакерокъ и печатей, подарковъ иностранныхъ государей.

Когда она уѣзжала, онъ взялъ ее за обѣ руки и спросилъ Гуглукову, что не правда ли она «charmante». Та, откинувъ назадъ свои волосы, поцаловала въ лобъ Беатрису и съ улыбкой воскликнула: «Mais certainement oui, charmante!» Краснѣя, смѣясь и отвѣчая на послѣднія шутки и комплименты старика, Беатриса сошла внизъ по великолѣпной лѣстницѣ Палаццо, опираясь на руку Тригерна. За ними слѣдовали мистеръ и мистриссъ Грей. На мраморной плитѣ лѣстницы они подождали, пока ловкіе гондольеры подвинули гондолу и полетѣли по серебристымъ водамъ каналовъ, въ оперу. Послѣ этой тихой прогулки по водѣ, Беатриса снова очутилась посреди свѣта и блеска, и чудные звуки музыки и нѣжныя слова итальянскаго языка долго раздавались въ ея ушахъ.

А потомъ новая прогулка по водѣ. Снова луна свѣтитъ по зеркальной поверхности; снова представляется цѣлый рядъ волшебныхъ дворцовъ. Снова Монтегю шепчетъ ей нѣжныя слова:

— Ну, развѣ я не былъ правъ, моя Беатриса? Вы видите, какъ мой дядя принялъ васъ; вы видите, какое вы на него сдѣлали впечатлѣніе.

Наконецъ они простились, съ полной надеждой на завтра. И Беатриса уснула и видѣла радужпые сны о будущемъ блаженствѣ.

XII.
Сонъ разсѣевается.

Было рѣшено, что Беатриса не должна ожидать Тригерна прежде слѣдующаго вечера, когда онъ возвратится съ обѣда у дядюшки, которому онъ все объяснитъ и выпроситъ у него согласіе. Проснувшись утромъ и увидѣвъ на потолкѣ дрожащее отраженіе воды, протекавшей подъ самыми окнами, Беатриса почувствовала, что она въ Венеціи и что у нея впереди цѣлый день, которымъ она можетъ располагать какъ ей вздумается.

Она ожидала, что мистриссъ Мира Грей предложитъ ей посмотрѣть какія нибудь достопримѣчательности «царицы моря». Но жена стряпчаго была не въ духѣ и казалась только способною покоиться на полинялой желтой софѣ въ высокой прохладной комнатѣ. Она объявила Беатрисѣ, что имъ «лучше бы отдохнуть Дерекъ послѣ всѣхъ ихъ странствій».

Но Беатриса вовсе не нуждалась въ отдыхѣ и жаждала увидѣть городъ. Она смотрѣла на каналы и мосты, пока у ней наконецъ зарябило въ глазахъ отъ яркаго свѣта. Она смотрѣла на каждую проѣзжавшую гондолу и сожалѣла, что не она въ ней катается.

Но счастью для бѣдной Беатрисы, ожидавшей провести безконечный, скучный день, человѣкъ доложилъ, что ее желаютъ видѣть господа, остановившіеся въ той же гостиницѣ. Докторъ богословія Бретонъ съ женою и двумя дочерьми, прочелъ ея имя въ спискѣ пріѣзжихъ; честные жители Тенби, они были старые знакомые капитана Брука; докторъ Бретонъ читалъ по воскресеньямъ проповѣди въ приходской церкви и держалъ у себя воспитанниковъ, въ числѣ которыхъ когда-то былъ Морисъ Левелинъ. Разумѣется, оказали ей самый радушный пріемъ и, какъ водится, стали тотчасъ же разспрашивать о томъ, что она видѣла и чего еще не видала въ городѣ. Оказалось, что Беатриса пріѣхала только наканунѣ, а они, хотя уже двѣ недѣли въ Венеціи, видѣли очень немного, такъ-какъ у старика-доктора были сильные припадки подагры; поэтому Бретоны предложили отправиться вмѣстѣ осмотрѣть св. Марка, библіотеку и всѣ другія прекрасныя и знаменитыя вещи въ городѣ. Беатриса захлопала въ ладоши отъ радости. Мистриссъ Мира Грей изъявила полное согласіе отпустить ее на весь день къ Бретонамъ, и прислонясь со вздохомъ къ спинкѣ мягкаго дивана, рѣшилась съ своей стороны провести день въ совершенномъ спокойствіи.

Велико было удивленіе Беатрисы, когда, возвратясь въ Алберго Реале, послѣ цѣлаго дня веселаго гулянья по городу, въ полной надеждѣ застать не только Греевъ, но и Тригерна, она не нашла никого изъ нихъ въ гостиницѣ. Свѣчи не были зажжены, только нѣжный, бѣлый свѣтъ луны проникалъ въ гостиную.

Она потихоньку постучала въ дверь мистриссъ Грей — отвѣта не было; она побоялась снова постучать, чтобъ ея не обезпокоить, воротилась въ гостиную и позвонила, чтобъ подали свѣчи. «Будетъ немного неловко» думала она: «если Тригернъ придетъ, когда мистера Грей нѣтъ дома, а жена его спитъ; но съ другой стороны это недурно, потому что они могутъ свободнѣе поговорить вдвоемъ о томъ, что происходило между Тригерномъ и его дядей, не прибѣгая къ шептанію въ дальнемъ углу или на балконѣ».

Лакей вошелъ съ извиненіями. Онъ не зналъ, что синьорина у себя. Онъ видѣлъ, какъ синьорина вышла изъ гондолы съ семействомъ доктора, и не видалъ, когда она прошла къ себѣ. У него есть письмо для синьорины отъ дамы, бывшей съ нею вчера. Синьора настоятельно требовала, чтобъ онъ передалъ его синьоринѣ, тотчасъ же по ея возвращеніи. Не угодно ли чего нибудь синьоринѣ, лимонаду или мороженаго?

— Нѣтъ, больше ничего.

Вертлявый лакей исчезъ и Беатриса, теряясь въ догадкахъ, распечатала письмо и прочла къ неописанному своему удивленію слѣдующее:

"Любезная миссъ Брукъ.

«Обстоятельства, изложить которыя невозможно въ краткой запискѣ, заставляютъ мистера Грей, не теряя минуты, отправиться во Флоренцію, по тому же самому дѣлу, которое привело его сюда. И такъ-какъ онъ не знаетъ навѣрно, на сколько дней онъ будетъ тамъ задержанъ и когда воротится, то мы приняли любезное предложеніе княгини Гуглуковой взять васъ на свое попеченіе, пока мы не будемъ въ состояніи свободнѣе располагать своимъ временемъ. Очень жалѣю, что прогулка ваша съ семействомъ доктора Бретона помѣшала мнѣ проститься съ вами; впрочемъ, нѣтъ зла безъ добра, вы зато недолго будете однѣ, сегодня вы вѣроятно тотчасъ же ляжете спать, а завтра рано утромъ княгиня пришлетъ за вами. Счеты съ гостиницею всѣ покончены. Мистеръ Грей проситъ засвидѣтельствовать вамъ свое почтеніе.

"Вамъ преданная
"Мира Грей".

Что это значитъ? Что бы это могло значить? Рѣшительно непонятно! Радоваться ли такой перемѣнѣ, или нѣтъ? Неужели Гуглукова беретъ ее подъ свое попеченіе, какъ нареченную невѣсту Тригерна?

Беатриса сидѣла еще въ какомъ-то остолбенѣніи, глядя на не разъ перечтенную записку, когда ей почудился скрипъ гондолы о подъѣздъ гостиницы, а черезъ нѣсколько минутъ послышались легкіе шаги, слишкомъ хорошо ей знакомые, его торопливые шаги, и Тригернъ вошедъ въ комнату.

Нѣтъ, радоваться было нечему; что-то случилось неладное, очень неладное. Лицо его выражало вмѣстѣ и гнѣвъ, и печаль. Онъ пристально оглянулъ комнату и съ какимъ-то вызывающимъ тономъ спросилъ: „Народъ этотъ улегся спать? а то, пожалуй, помѣшаетъ нашему разговору“. Беатриса молча подала ему письмо. Сначала онъ казался столь же пораженнымъ, какъ и она сама; потомъ онъ проговорилъ съ нетерпѣливымъ и сердитымъ выраженіемъ въ голосѣ: „Я вижу, въ чемъ дѣло; какъ нельзя лучше понимаю ихъ планы. Не такъ-то легко провести меня, пріятели! Беатриса, будьте такъ добры, подождите меня здѣсь съ полчаса. Ничего, что поздно: теперь намъ не до церемоній. Я ворочусь и все вамъ растолкую. Не сердитесь на меня, пожалуйста. Не бойтесь ничего, я тотчасъ буду назадъ, какъ только разъузнаю, что слѣдуетъ.“

Онъ ушелъ и дѣвушка, встревоженная больше прежняго, остановилась у окна, безсознательно слѣдя за гондолами, скользившими какъ тѣни по каналу; она видѣла, какъ люди изъ нихъ выходили и входили въ дома, какъ въ окнахъ зажигались и погасали огни, какъ наконецъ все кругомъ затихло и въ гостиницѣ все улеглось и успокоилось. Тишина эта еще болѣе тревожила ее. Куда дѣвался Тригернъ? Навѣрно болѣе получаса, болѣе часа прошло съ тѣхъ поръ, какъ онъ ушелъ. Не случилось ли съ нимъ чего? Не поссорился ли онъ съ кѣмъ изъ-за нея? Что за несчастіе постигло ихъ обоихъ? Сердце ея начинало биться сильнѣе и сильнѣе, подъ впечатлѣніемъ безотчетнаго страха, когда наконецъ явился Тригернъ. Онъ былъ очень блѣденъ, быстро подошелъ къ окну, гдѣ она стояла, и взялъ ее за руку.

— Беатриса, сказалъ онъ: — довѣритесь ли вы мнѣ? Надѣетесь ли вы болѣе на меня, чѣмъ на чужихъ? Если у васъ недостанетъ рѣшимости сегодня, мы завтра разлучены навсегда. Я прошу васъ сойти въ гондолу, сейчасъ же, не теряя ни минуты. На васъ еще надѣта шляпка и шарфъ, надѣньте лучше шаль — довольно свѣжо. Я не могу объявпиться съ вами здѣсь; выйдемте на каналъ. Гдѣ ваша шаль? я принесу ее. Гдѣ ваша комната?

Беатриса была удивлена, испугана, но отказать Тригерну она не хотѣла. Она не знала, что сказать, на что рѣшиться. Очевидно, дядюшка не согласился на его свадьбу; вотъ единственная мысль, которую она ясно сознавала.

— Я сейчасъ захвачу шаль, сказала она: — моя комната рядомъ съ этой.

Тригернъ взялъ свѣчку и посмотрѣлъ, какой нумеръ комнаты; потомъ отворилъ дверь на лѣстницу, гдѣ ждалъ одинъ изъ его гондольеровъ, и крикнулъ:

— Антоніо, присмотрите, чтобы всѣ что осталось въ этихъ двухъ комнатахъ, нумерѣ 18-мъ и 19-мъ, было снесено въ лодку; синьорѣ не время заняться этимъ; вы обвяжете ящики и уложите вещи, какія найдете неупакованными; вы получите два луидора, когда привезете вещи, а эти десять франковъ передайте человѣку въ гостиницѣ. Понимаете меня?

— Понимаю, ваше сіятельство.

— Беатриса! Готовы ли вы?

— Я запирала свою шкатулку и ящики. У меня нѣтъ дѣвушки — мнѣ служила горничная мистриссъ Грей. Я думала лучше запереть вещи, такъ-какъ присмотрѣть за ними некому. Что же все это значитъ, ума не приложу?

— Сойдемте въ лодку. Мы тамъ поговоримъ, Беатриса.

Но они не говорили. Онъ молча сидѣлъ нѣсколько минутъ съ нею рядомъ въ этой странной лодкѣ на подобіе гроба, венеціанской гондолѣ. Потомъ онъ вздохнулъ, провелъ рукою по лбу, и закрывъ лицо руками, пробормоталъ: „О, Беатриса, что за бурный день, только ссоры и непріятности“. Потомъ онъ всталъ, отворилъ дверцы гондолы и вышелъ на открытую часть лодки, вѣроятно, чтобъ поторопить гондольеровъ, судя по нетерпѣливому тону его голоса и удвоенной быстротѣ, съ которою понеслась гондола. Затѣмъ онъ опять воротился, оставя дверцы открытыми, и усѣлся на прежнее мѣсто. Беатриса обратилась къ нему съ нѣжною просьбою:

— Разскажите мнѣ, пожалуйста, что случилось; не боитесь растревожить меня; вѣдь отказъ вашего дядюшки можетъ только отсрочить нашу свадьбу. Я догадываюсь, что онъ отказалъ. Но во всякомъ случаѣ со стороны княгини Гуглуковой очень мило взять меня подъ свое попеченіе; я только не могу понять, отчего мистеръ и мистриссъ Грей не могли обождать меня.

— Я все это очень хорошо понимаю, Беатриса. Я долженъ начать дъ самаго начала — это длинная исторія. Но сперьва…

Онъ снова высунулся изъ-подъ навѣса гондолы и она увидала прасивую фигуру его, освѣщенную луною; онъ нагнулся черезъ бортъ и видимо поджидалъ другую гондолу. Вѣтеръ становился свѣжѣе и гондолы встрѣчались все рѣже и рѣже; прежняя зеркальность воды пропала и блестящая при лунномъ свѣтѣ зыбь мало по малу переходила въ волны. Она услышала, какъ Тригернъ крикнулъ кому-то:

— Антоніо, это вы?

— Я, ваше сіятельство.

— Вещи съ вами?

— Всѣ здѣсь, ваше сіятельство; никакихъ затрудненій не было.

— Хорошо; только живѣй гребите, не отставайте отъ насъ!

Вѣтеръ все становился свѣжѣе и вода волновалась, какъ море въ хорошую погоду. Черезъ нѣсколько минутъ гондола скользнула вдоль черной массы, которую по шипѣнію пара Беатриса тотчасъ признала за пароходъ. Тригернъ обернулся къ ней; онъ взялъ ея ручки въ свои и сказалъ:

— Вѣрьте мнѣ, Беатриса; только вѣрьте мнѣ!

Бѣдная дѣвушка дрожала всѣмъ тѣломъ.

— О, сказала она: — не рѣшайтесь на что нибудь необдуманное, дурное, отчаянное, наперекоръ вашимъ родственникамъ и опекунамъ. Лучше потерпимъ. Мой отецъ никогда не проститъ, не благословитъ…

Послышались громкіе крики съ парохода; кто-то съ палубы пугалъ немедленнымъ отплытіемъ. Тригернъ поднялъ Беатрису съ мѣста, поцаловалъ ее въ лобъ и сказалъ:

— Всего только шесть часовъ переѣзда; мы ѣдемъ въ Тріестъ; мы тамъ обвѣнчаемся; когда воротить дѣло уже не будетъ возможности, все уладится какъ нельзя лучше. Какъ скоро они убѣдятся, что мнѣ невозможно жениться на особѣ, которую мнѣ прочатъ, они перестанутъ мнѣ противорѣчить. Антоніо привезъ весь вашъ багажъ изъ гостиницы. Идемте.

Новые крики съ парохода. Беатрисѣ дѣлалось дурно.

— Особу, которую они мнѣ прочатъ, звучало у нея въ ушахъ — онъ, ея Тригернъ, женится на другой! Она потеряла сознаніе всего остальнаго. На комъ же хотятъ они его женить? На комъ?

Ее подняли изъ лодки на палубу парохода, но глаза ея дико, вопросительно смотрѣли на него. На комъ же хотятъ они женить его? Одна мысль эта повергала ее въ отчаяніе.

Обѣ гондолы отчалили отъ парохода и черезъ двѣ минуты казались лишь черными точками на водѣ. Колеса парохода завертѣлись сперьва нерѣшительно, потомъ быстрѣе и быстрѣе; жребій былъ брошенъ — они вышли въ море!

— Теперь, чудное дитя, присядьте здѣсь, я при свѣтѣ луны объясню вамъ, въ чемъ дѣло, и все вамъ покажется такъ же ясно, какъ это безоблачное небо, что у насъ надъ головами; вы никогда не раскаятесь въ этомъ рѣшительномъ шагѣ, моя Беатриса, никогда!

Итакъ, она бѣжала!

Она взглянула блуждающимъ, испуганнымъ взоромъ на небо, потомъ на море — и горько заплакала.

— О, Беатриса! воскликнулъ молодой человѣкъ со всѣмъ увлеченіемъ страсти: — выразить вамъ мою благодарность составитъ цѣль всей моей жизни!

XIII.
Любовь и бракъ.

День, дѣйствительно, былъ бурный — только ссоры и непріятности, какъ сказалъ Тригернъ. Послѣ долгихъ занятій дяди его съ мистеромъ Греемъ, Тригернъ было-рѣшился отложить свой разговоръ съ старымъ опекуномъ, занимавшимъ завидное мѣсто главы семейства. Но онъ очень боялся, чтобы не подвернулся какой нибудь случай, который испортитъ, пожалуй, весь эфектъ предполагаемаго признанія, напримѣръ: письмо отъ леди Эдоксіи, или встрѣча съ маркизою, гдѣ-то путешествовавшею по континенту.

Поэтому, несмотря на свое намѣреніе, онъ съ необдуманной быстротой ускорилъ это признаніе. Старикъ-графъ снова сталъ распространяться о прелестяхъ обворожительной Беатрисы, которая, по его словамъ, была прелестнѣе Нарышкиной, обворожительнѣе его маленькой фаворитки, княгини Салтыковой, и такъ же остроумна, нѣтъ, почти такъ же остроумна, какъ его собственная Гуглукова. При этихъ словахъ онъ положилъ свою тонкую руку на усыпанную кольцами ручку поблекшей русской красавицы.

Улыбка, появившаяся на устахъ Гуглуковой, вдругъ, однако, смѣнилась самымъ искреннимъ удивленіемъ, и она воскликнула съ веселымъ хохотомъ: „Je m’en doutais.“ Дѣло въ томъ, что Тригернъ безъ всякихъ предисловій объявилъ:

— Я такъ радъ, что вамъ поправилась миссъ Брукъ, милый дядя, потому что я намѣренъ на ней жениться.

Лордъ Керлаверокъ нѣсколько времени молча и съ удивленіемъ смотрѣлъ на своего племянника.

— Очень хорошо, сказалъ онъ наконецъ: — что ты вздумала» высказать эту глупую мысль: теперь еще есть время, и потому пойми, что этотъ бракъ совершенно невозможенъ.

— Я все-таки, рѣшился жениться.

— Мы не позволимъ этого брака.

— Если подъ словомъ «мы» вы разумѣете васъ самихъ и моихъ другихъ опекуновъ, то ваша попытка воспротивиться этому браку будетъ тщетна; вы можете отложить его до того времени, что я сдѣлаюсь совершеннолѣтнимъ, но никакая человѣческая сила не можетъ помѣшать мнѣ жениться на комъ я хочу.

— Итакъ, ты желаешь жениться на своей пастушкѣ, во что бы то ни стало? Ну, въ такомъ случаѣ, мой юный принцъ, мы должны прочесть вамъ еще нѣсколько бумагъ, хотя уже, кажется, сегодня довольно съ ними возились. Это чтеніе заставитъ васъ перемѣнить ваше мнѣніе.

Старикъ позвонилъ дрожащей рукой.

— Луиджи, сказалъ онъ: — попросите мистера Грея прійти сюда и принести съ собою бумаги, которыя онъ привезъ изъ Англіи.

— Ну, юный принцъ, прибавилъ онъ съ тономъ ироніи: — ты услышишь теперь конецъ завѣщанія моего почтеннаго братца, и потомъ я тебѣ совѣтую поѣздить побольше по прекраснымъ странамъ и веселымъ городамъ и совершенно забыть эту глупую мечту, которая не можетъ никогда исполниться.

— Чтеніе пятидесяти завѣщаній не измѣнитъ моего рѣшенія.

— Ба-ба-ба, мы увидимъ. Вотъ и мистеръ Грей.

Завѣщаніе было прочтено или, лучше сказать, отрывки изъ него, въ которыхъ покойный графъ налагалъ ограниченія на дѣйствія своихъ наслѣдниковъ. Оказывалось, что Тригернъ обязанъ жениться на одной изъ дочерей леди Эдоксіи Воллингамъ, если онъ желаетъ наслѣдовать помѣстьямъ, которыя не принадлежали собственно къ графскому титлу. Если онъ женится на другой, то состояніе переходитъ его наслѣднику, если тотъ исполнитъ подобныя же требованія, то-есть женится на одной изъ представительницъ рода, и такъ до безконечности. Если же Монтегю останется холостякомъ, то Морисъ Левелинъ, женясь на одной изъ дочерей леди Воллингамъ, наслѣдуетъ состоянію; если же не онъ, а сынъ его женится на одной изъ наслѣдницъ стараго графа, то состояніе переходитъ къ тому, и такъ опять до безконечности, изъ поколѣнія въ поколѣніе.

Тригернъ слушалъ всѣ эти запутанныя юридическія тонкости съ сверкающими глазами и пылающими щеками. Когда мистеръ Грей кончилъ чтеніе, онъ воскликнулъ:

— Никогда въ жизни я не слыхалъ такой чуши.

— Завѣщаніе вашего дѣда — чушь?

— Конечно. Что значитъ завѣщаніе сумасшедшаго старика? Я женюсь на Беатрисѣ и парламентскимъ актомъ уничтожу силу этого завѣщанія.

— Ты — наглый щенокъ, monsieur mon neveu! сказалъ старикъ съ горькой улыбкой.

Тригернъ всталъ. Гуглукова также встала и, наклонившись къ старику, сидѣвшему въ большомъ креслѣ, произнесла тихо:

— Не будемъ сердиться и браниться; мы знаемъ, какой тиранъ — любовь и какими дураками она дѣлаетъ людей вовсе не глупыхъ. И она улыбнулась и кивнула головою Монтегю.

Неуспокоенный ея улыбкой и словами, Тригернъ взялъ шляпу и хотѣлъ выйти изъ комнаты.

— Вы знаете теперь мое намѣреніе, сказалъ онъ: — и я его исполню.

— Не здѣсь только, молодой человѣкъ, не здѣсь, если я имѣю хоть какое нибудь вліяніе на здѣшнія англійскія власти.

— Здѣсь или въ другомъ мѣстѣ. Это только касается меня одного.

— Оно касается и другихъ, дерзкій мальчишка! воскликнулъ старикъ, вспыхнувъ отъ гнѣва. — Оно касается другихъ. Ты воображаешь, вѣроятно, что я получаю всѣ проценты съ доходовъ по имѣніямъ?

— Нѣтъ, я слышалъ, что вы получаете лишь какую-то часть; мнѣ такъ говорила тётка.

— Знаешь ли, сколько я получаю и на какихъ условіяхъ?

— Нѣтъ, не знаю и никогда не интересовался знать объ этомъ, такъ-какъ это до меня вовсе не касается.

— Хорошо, такъ ты теперь узнаешь, если можешь только вести себя прилично нѣсколько минутъ. Мистеръ Грей, сдѣлайте одолженіе, прочтите статьи, касающіяся опеки.

Снова Тригерну пришлось слушать техническіе обороты юридическаго языка. Въ завѣщаніи были назначены опекунами покойный Воллингамъ, Пирпойнтъ Тригернъ и Джонъ Клавергаусъ Грей, эсквайръ изъ Линкольн-Ина. Кромѣ того тамъ говорилось, что въ случаѣ наслѣдованія Пирпойнтомъ титла графа Керлаверока, онъ получаетъ двѣнадцать тысячъ фунтовъ въ годъ, а мистеръ Грей шестьсотъ. Но еслибы изъ снисхожденія къ юношескому легкомыслію, опекунами было дано согласіе на бракъ Монтегю съ другой особой, а не назначенной завѣщателемъ, или еслибы этотъ бракъ совершился безъ позволенія опекуновъ, отъ недостатка присмотра и бдительности со стороны ихъ, то Пирпойнтъ съ того времени получаетъ всего пять тысячъ фунтовъ, а пенсія стряпчему совершенно уничтожается.

Глубоко уязвила Тригерна та ядовитая улыбка, съ которою лордъ Керлаверокъ обратился къ нему послѣ чтенія завѣщанія:

— Вы видите, молодой человѣкъ, началъ онъ: — въ чемъ состоитъ завѣщаніе моего брата; хотя вы и называете его чушью, но я все-таки не полагаю, чтобы какая нибудь человѣческая сила въ Англіи могла его отмѣнить. Въ случаѣ, еслибъ даже можно было доказать, что онъ не имѣлъ права располагать помѣстьями, они должны перейти въ семейство моей матери, которой они первоначально принадлежали. Такъ-какъ я не желаю лишиться семи тысячъ въ годъ, если ты женишься на миссъ Брукъ съ моимъ согласіемъ, или противъ него, то предупреждаю тебя, что буду препятствовать всѣми силами исполненію твоихъ плановъ.

— Мистеръ Грей, сказалъ Тригернъ.

Молчаливый стряпчій привскочила" на своемъ креслѣ.

— Я надѣюсь, любезный сэръ, отвѣчалъ онъ: — что вы не думаете апеллировать ко мнѣ. Я могу только поддержать мнѣніе вашего дяди и не вижу для насъ другаго пути въ этомъ дѣлѣ, даже оставивъ въ сторонѣ паши собственные интересы. Вы молоды еще…

— И, вмѣшалась Гуглукова съ своей русской улыбкой: — и, можетъ быть, придетъ день когда захотите жениться на другой. Вотъ, милордъ, онъ не умеръ съ горя, что не женился на извѣстной особѣ. И, быть можетъ, черезъ много-много лѣтъ вы встрѣтите прелестную миссъ Брукъ, которая тогда будетъ немножко постарѣвши и поблекши (какъ мы всѣ должны постарѣть и поблекнуть когда нибудь), и ваше сердце будетъ такъ спокойно, такъ спокойно, что вы будете принуждены спросить его, помнитъ ли оно веселый обѣдъ въ Венеціи, на которомъ вы ради любви къ ней подкапывались подъ спокойствіе вашего добраго дяди, котораго, посмотрите, какъ вы разсердили и умаяли. Ну, будемте всѣ друзьями и обѣщайте ему…

— Я ничего не могу обѣщать. Я обошелся съ дядею такъ, какъ онъ со мною обошелся, и я настаиваю на томъ, что это завѣщаніе не должно имѣть силы, и оно не будетъ имѣть силы. Если же я забылся и вышелъ изъ себя въ присутствіи дамы, то готовъ просить въ этомъ извиненія.

И, окинувъ гордымъ взглядомъ всѣхъ присутствующихъ, Тригернъ поклонился и, быстро вышедъ изъ комнаты, спустился по той самой лѣстницѣ, по которой наканунѣ шелъ подъ руку съ Беатрисой. Вскочивъ въ гондолу, онъ понесся прямо къ Алберго-Реале.

Но Беатрисы, какъ мы знаемъ, не было дома: она осматривала достопримѣчательности города съ Бретонами, а мистриссъ Грей почивала.

Монтегю снова подошелъ къ лодкѣ и сталъ обдумывать свое положеніе. Одинъ планъ невозможнѣе другаго возникалъ въ его головѣ.

Не успѣлъ онъ выйти изъ комнаты палаццо, какъ разсерженный, но опытный дипломатъ обратился къ мистеру Грею:

— Что это значитъ? Зачѣмъ вы привезли сюда эту дѣвчонку въ то время, когда Монтегю здѣсь, если таково положеніе дѣлъ?

Грей тотчасъ остановился на мысли, что жена его обманула, и его озлобленіе остановилось на Мирѣ, какъ на единственной особѣ, которая была главной причиной всего настоящаго затрудненія.

Послѣ долгаго разговора, лордъ Керлаверокъ и мистеръ Грей рѣшили, что послѣдній съ женою тотчасъ уѣдутъ изъ Венеціи и оставятъ дочь капитана Брука на попеченіи княгини Гуглуковой, которая спишется съ ея родственниками. Возвратясь домой, мистеръ Грей не обратилъ вниманія на то, что Мира почивала, и грубо разбудилъ ее.

— Какую ты тамъ завела интригу? воскликнулъ онъ. — Зачѣмъ ты уговорила меня привезти сюда молодую дѣвушку, которая, кажется, намѣрена женить на себѣ Тригерна? Ты видѣла этихъ людей, я не видалъ. Онъ просилъ тебя взять ее съ собою. Тебѣ надо было знать, въ чемъ дѣло.

— Знать, знать, повторяла Мира, протирая глаза: — если я и знала, что Монтегю Тригернъ ухаживалъ за дѣвчонкою, все же я не могла думать, что онъ будетъ такимъ дуракомъ и женится на ней.

Серьёзное лицо стряпчаго выражало, что онъ недоволенъ этими словами, а требуетъ рѣшительнаго отвѣта. Оно было такъ мрачно, что Мира воскликнула:

— Да, помилуй, все, что я дѣлала для угожденія Монтегю Тригерну, было ради твоего интереса, ради твоей будущности. Онъ будетъ графъ. Положимъ, онъ женился бы, тогда!…

— Оставь мою будущность въ покоѣ и оставь меня жить честно, какъ, надѣюсь, жилъ я до сихъ поръ. Ты только дѣлаешь мнѣ вредъ и лишаешь своихъ дѣтей пропитанія. Я никогда не говорилъ тебѣ о завѣщаніи стараго лорда: не къ чему было, но въ силу этого завѣщанія твой будущій лордъ останется нищимъ, а я потеряю свои шестьсотъ фунтовъ въ годъ — и все благодаря твоей глупости. Ну, вставай, одѣвайся и укладывайся; черезъ часъ насъ здѣсь не будетъ.

Глаза Миры засверкали, но она черезъ секунду отвѣчала:

— Я буду готова.

Она инстинктивно чувствовала, что было неосторожно сказать болѣе. Она знала, что когда мистеръ Грей находился въ такомъ повелительномъ настроеніи духа, сопротивленіе было тщетно.

XIV.
Путешествіе.

— Развѣ вы не понимаете, Беатриса, сказалъ Тригернъ, разсказавъ изъ предъидущаго все, что касалось лично его: — развѣ вы не понимаете, что еслибъ вы остались у мистриссъ Грей, то было бы почти невозможнымъ воспрепятствовать намъ видѣться. Мистеръ Грей и жена его никогда не посмѣли бы меня не пустить къ себѣ. Но княгиня Гуглукова, въ домѣ моего дѣда, конечно, содержала бы васъ какъ плѣнницу. Она васъ не отпускала бы отъ себя ни на шагъ, а мнѣ запретила бы посѣщать домъ, пока вы не уѣхали бы, моя Беатриса! О! когда я только подумаю, что горе было такъ близко, и что оно теперь такъ далеко, потому что мы вмѣстѣ и навсегда… Но, вы, должно быть, устали, я пойду и высмотрю вамъ хорошую каюту. Вамъ надо полежать и отдохнуть, пока мы придемъ въ портъ.

Тригернъ нѣсколько минутъ не возвращался. Беатриса встала и начала ходить взадъ и впередъ по палубѣ, безсознательно смотря и на свѣтлое безоблачное небо, и на серебристыя волны, и на закоптѣлую трубу парохода. Вдругъ она остановилась, ей послышался голосъ Тригерна. Онъ говорилъ съ кѣмъ-то очень громко и сердито на австрійскомъ нарѣчіи, котораго она не могла разобрать.

Вскорѣ онъ возвратился, прошелся съ нею раза два и потомъ воскликнулъ:

— Беатриса, клянусь… нѣтъ, я не хочу клясться, я увѣренъ, вы мнѣ повѣрите.

— Конечно, я вамъ повѣрю. Что случилось?

— Самая странная вещь. Все это произошло отъ суеты, волненія, и по милости этихъ дураковъ гондольеровъ, мѣшающихъ всегда имена и названія. Однимъ словомъ, когда я ушелъ отъ васъ, прочитавъ письмо мистриссъ Грей, я рѣшился уговорить васъ оставить Венецію.

— Вы не дали мнѣ выбора, Монтегю, сказала Беатриса съ нѣжнымъ упрекомъ.

— Нѣтъ; но, милая Беатриса, вѣдь не было времени разсуждать. Я отправился домой и устроилъ все, чтобы ѣхать. Потомъ я послалъ Джакопо узнать о пароходахъ, идущихъ сегодня вечеромъ въ Тріестъ, и взять для васъ каюту. Теперь оказывается…

— Только-то? Нѣтъ каюты? Повѣрьте, я не устала и мнѣ лучше здѣсь на палубѣ съ вами.

— Нѣтъ, нѣтъ! Слава-богу, еслибъ это было все. Но эти молодцы сдѣлали какую-то страшную ошибку. Я, право, не знаю, какъ вамъ сказать, послѣ того, какъ я обѣщалъ, что вы всего будете на морѣ шесть часовъ. Они насъ посадили не на тріестскій пароходъ.

— Нѣтъ! Боже милостивый!

— Мы на пароходѣ, идущемъ въ Александрію. Мнѣ онъ съ первой минуты показался меньше и грязнѣе тріестскихъ; а теперь я узнаю, что дѣйствительно сдѣлалъ страшную ошибку.

Беатриса дрожала всѣмъ тѣломъ; нѣсколько секундъ она не могла говорить; потомъ, ломая себѣ руки, пролепетала: «Отецъ! Отецъ!»

— Милая Беатриса, не унывайте, сказалъ Тригернъ: — я васъ увѣряю, что мы ничего не потеряемъ. Мы обвѣнчаемся въ англійскомъ консульствѣ въ Александріи и возвратимся на первомъ пароходѣ, отходящемъ оттуда. Я напишу мистриссъ Грей, чтобы она подождала насъ; она не смѣетъ возвратиться въ Англію безъ васъ! Наша свадьба не должна быть извѣстна прежде, чѣмъ мы будемъ дома. Однимъ словомъ, милая Беатриса, если вы только довѣритесь мнѣ, я отвѣчаю, что вы увидите вашего отца, прежде чѣмъ онъ услышитъ что нибудь о случившемся. Эти люди не имѣли никакого права бросить васъ. Будьте покойны и вѣрьте мнѣ. Мы не первые, которые бѣжали чтобъ обвѣнчаться, и не послѣдніе. Не бойся ничего, моя Беатриса. Не бойся! Какъ часто произносится эта фраза совершенно понапрасну.

Страхъ и отчаяніе на время овладѣли Беатрисою, несмотря на всѣ утѣшенія Монтегю. Однако, дѣлать было нечего: надо было молча терпѣть; страхъ и волненіе, произведенныя въ ней извѣстіемъ, что бездна между нею и ея отцомъ разверзлась еще болѣе, наконецъ мало по малу стихли подъ чарующею силою словъ любви и утѣшенія.

Но вскорѣ погода, бывшая до того времени великолѣпной, вдругъ въ одну изъ самыхъ страшныхъ бурь, какія только свирѣпствуютъ въ Адріатическомъ Морѣ осенью. Шумъ, крики команды, плескъ колесъ, ревъ волнъ, то покачивавшихъ корабль со стороны на сторону, то заливавшихъ его водою — снова наполняли ужасомъ и безпокойствомъ сердце едва успокоенной Беатрисы.

Она не была трусихой и умерла бы мужественно, безъ крика и стенаній, съ молитвой на устахъ. Не опасность, не смерть смущали ее, а мысль о томъ, какъ Примутъ извѣстіе оба" этома" дома. Мысль, что ея отецъ и добрая, набожная Маріана узнаютъ, что она и Монтегю погибли вмѣстѣ, бѣжавъ отъ всѣхъ друзей и обязанностей, и что некому будетъ защитить, оправдать ее, утѣшить старика, и безъ того запятнаннаго незаслуженнымъ безчестіемъ — вотъ что мучило бѣдную Беатрису.

Кромѣ того, ее еще терзали угрызенія совѣсти, что она не настояла на своихъ же собственныхъ словахъ, что «не слѣдовало рѣшаться ни на что необдуманное, отчаянное наперекоръ опекунамъ и родственникамъ Тригерна», что она въ ту минуту думала болѣе о возможности, что онъ женится на другой, чѣмъ о томъ, какъ возвратиться назадъ въ Алберго-Реале и тамъ ждать своей участи. Всѣ эти тяжелыя мысли одна за другою тѣснились въ ея головѣ, пока часто повторяющіеся обмороки и морская болѣзнь не отняли у ней всякую возможность думать.

На кораблѣ были другія женщины — жоны купцовъ, сестра капитана; всѣ онѣ, на сколько имъ позволяла морская болѣзнь, ухаживали за нею и утѣшали ее.

Наконецъ трудное путешествіе окончилось. Радостная вѣсть, что они скоро покинутъ свою водяную тюрьму и выйдутъ на твердую землю, была сообщена пассажирамъ капитаномъ. Буря, неперестававшая до тѣхъ поръ свирѣпствовать, стихла, когда они подошли къ Александріи. Солнце ярко свѣтило на небѣ, море казалось оживленною массою брильянтовъ. Маленькій пароходъ медленно вошелъ въ александрійскую бухту, наполненную кораблями всевозможныхъ націй, посреди которыхъ сновали взадъ и впередъ барки и лодки съ черными полунагими гребцами.

Беатриса, слабая отъ болѣзни и дрожа всѣмъ тѣломъ, вышла на берегъ, опираясь на руку Тригерна. Страшный запахъ гнилой рыбы, испорченныхъ съѣстныхъ припасовъ, всякихъ животныхъ и неопрятныхъ людей, озадачилъ ее съ перваго шага. Потомъ она увидѣла словно во снѣ толпы народа въ разнородныхъ одеждахъ, кучи товаровъ, длинные ряды терпѣливыхъ верблюдовъ, невольно напоминавшихъ ей уроки библіи въ ея дѣтствѣ, и множество ословъ съ ковровыми сѣдлами и оборванными маленькими погоньщиками.

Тригернъ заговаривалъ съ ней повременимъ, указывая на различные предметы, привлекающіе вниманіе иностранцевъ. Но, несмотря на ея усиліе понимать его слова, несмотря на улыбку, которой она встрѣчала всякое слово, произнесенное этими милыми устами, Беатриса чувствовала, что она не жила полною жизнью. Что ей были дворецъ Клеопатры или Цезаря? Она знала одно, что ей надо было скорѣе добраться до какого нибудь пристанища и отдохнуть хорошенько. Ея томные глаза безсознательно смотрѣли на все окружающее, пока, сидя на ослѣ, она миновала узкіе переулки арабскихъ жилищъ и выѣхала въ центръ города, на большой скверъ франкскаго квартала.

Тутъ дома были красивѣе и на англійскій образецъ. Всѣ консулы живутъ въ этомъ кварталѣ и ихъ флаги весело развиваются въ воздухѣ.

Глазамъ Беатрисы представилось оживленное зрѣлище: верблюды лежали на землѣ и черные невольники въ красныхъ фескахъ нагружали ихъ товаромъ; женщины тихо проходили мимо, какъ тѣни въ длинныхъ бѣлыхъ чадрахъ; турки, сидя серьёзно, курили трубки; маленькіе мальчики въ широкихъ шароварахъ, водили красивыхъ лошадей въ роскошно вышитыхъ, бархатныхъ сѣдлахъ, а подъ звуки какой-то странной музыки маршировали солдаты въ бѣлыхъ мундирахъ.

Беатриса едва сидѣла на своемъ ослѣ, и Тригернъ былъ очень радъ, когда наконецъ привезъ ее въ гостиницу, гдѣ остановились также и двѣ изъ женщинъ, ухаживавшихъ за нею на пароходѣ. Крѣпко пожавъ ей руку, онъ шепнулъ: «Ну, теперь я пойду къ англійскому консулу и сдѣлаю всѣ нужныя распоряженія, а вы, Беатриса, выспитесь пока я возвращусь». Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты.

XV.
Новыя затрудненія.

— Спите, пока я возвращусь, сказалъ Тригернъ. Но Беатриса не могла этого исполнить. Ея усталые глаза впивались въ окружающіе ея новые предметы; какое-то болѣзненное чувство принуждало ее къ чему-то прислушиваться и томило ея усталый слухъ. Все-таки это былъ отдыхъ — истинный отдыхъ — она лежала тутъ тихо на мягкой постели, сознавая свою безопасность послѣ бѣшеной бури. Свѣжій воздухъ вѣялъ около нея послѣ душной атмосферы грязнаго парохода. Съ какимъ счастіемъ она думала, что Монтегю пошелъ приготовить все для ихъ свадьбы. Мысль объ этомъ несказанно утѣшала ее послѣ столькихъ безпокойствъ о томъ, какъ примутъ горестное извѣстіе отецъ и Маріана.

Среди суеты и разнообразнаго шума въ многолюдной гостиницѣ; она разслышала быстрые шаги Тригерна на лѣстницѣ.

— Ну, милый Монтегю? спросила она съ улыбкою, когда онъ торопливо взошелъ и сѣлъ подлѣ нея.

— Нехорошо, очень нехорошо, моя Беатриса; словно какой-то дурной сонъ, воскликнулъ Тригернъ, съ ѣдкимъ смѣхомъ, кусая губу и безпокойно смотря на испуганное лицо Беатрисы. — Первый человѣкъ, котораго я встрѣтилъ у англійскаго консула, былъ курьеръ Браскодеми, сопровождающій заграницу мою тётку маркизу. Она здѣсь и лордъ Упдаунъ съ ней! И хотя она только и думаетъ о собственныхъ интересахъ и ни объ комъ не безпокоится, но ея лордъ, узнавъ о нашей свадьбѣ, можетъ вмѣшаться «ради интересовъ семейства» и сдѣлать такой скандалъ и шумъ, что я бы желалъ, если только возможно, избавиться отъ этого. Курьеръ мнѣ сказалъ, что они поѣдутъ вверхъ по Нилу, а по возвращеніи проведутъ зиму въ Капрѣ. Еслибъ вы не такъ устали, Беатриса, мы могли бы еще увернуться отъ нихъ. Если намъ выѣхать отсюда пока они уберутся въ свою поѣздку по Нилу, потомъ возвратиться сюда и отправиться прямо въ Англію черезъ Марсель, то мы никогда съ ними не встрѣтимся и можемъ избѣгнуть всякаго шума и затрудненій. Свадьба наша должна совершиться самымъ частнымъ образомъ, а потомъ будемъ надѣяться, что все устроится къ лучшему. Завѣщаніе моего дѣда — пустяки, а что касается до денежныхъ вопросовъ, то мои опекуны могутъ легко вывернуться тѣмъ, что они ни на что не соглашались, принимали всѣ мѣры которыя въ ихъ власти, противъ нашего брака, и даже хотѣли васъ сдать въ видѣ государственнаго плѣнника княгинѣ Гуглуковой. Съ моей стороны, я согласенъ имъ дать свидѣтельство, что они мнѣ оказывали всяческое сопротивленіе и подвергали не малымъ терзаніямъ.

Тригернъ говорилъ это съ принужденною веселостью и съ безпокойнымъ взглядомъ слѣдилъ за лицомъ Беатрисы. Она сильно поблѣднѣла и вздохнула, но не отвѣчала ни слова.

— Теперь поздно раздумывать, моя Беатриса, и зачѣмъ унывать? Время, которое вамъ кажется такимъ долгимъ, потому что случилось столько неожиданнаго, въ сущности — бездѣлица. Недѣля, двѣ, три — вотъ вся разница. Вѣдь вы знаете, вашъ отецъ предполагалъ, что вы останетесь два или три мѣсяца заграницею. Онъ даже самъ сказалъ вамъ, что знаетъ какъ трудно въ дорогѣ писать длинныя письма или въ опредѣленные сроки, и что если вы вели бы постоянный журналъ, который прочли бы ему по возвращеніи, то онъ былъ бы совершенно доволенъ.

Слезы брызнули изъ глазъ Беатрисы. Мысль объ этомъ журналѣ, въ которомъ ея отецъ ожидалъ найти разсказы о мелкихъ невинныхъ удовольствіяхъ, описанія новыхъ мѣстъ, зрѣлищъ, картинъ — мысль о предполагавшемся счастливомъ возвращеніи, въ теперешнемъ затруднительномъ положеніи только смутила, огорчила ея сердце. Но Тригернъ сказалъ правду: «раздумывать поздно». Притомъ при всѣхъ затрудненіяхъ у нея была еще ни съ чѣмъ несравненная отрада — они были вмѣстѣ и останутся вмѣстѣ въ счастьѣ и горѣ, до тѣхъ поръ, пока не разлучитъ ихъ смерть. Въ эту самую минуту его глаза смотрѣли на нее съ неизъяснимою любовью.

— Я устала, но не такъ, чтобы не могла продолжать пути, если вы это считаете нужнымъ. Куда мы поѣдемъ? Далеко ли? Какъ долго будемъ мы странствовать?

— Если хотите, мы могли бы воспользоваться временемъ, и посѣтить Суэцъ; вы бы полюбовались степью, а на возвратномъ пути мы посѣтили бы Капръ.

— Я чувствую, Монтегю, будто насъ преслѣдуетъ ангелъ съ огненнымъ мечомъ! Есть что-то грустное и непредвѣщающее добра въ этихъ несчастныхъ обстоятельствахъ, случающихся на каждомъ шагу.

Беатриса говорила съ грустнымъ убѣжденіемъ. Тригернъ отвѣчалъ въ порывѣ пламенной страсти.

— Никакой случай, никакая сила земная или небесная не исторгнетъ васъ изъ моихъ рукъ, а до другаго мнѣ дѣла нѣтъ. Мы входимъ въ рай, а не изгоняемся оттуда. Ахъ, Беатриса, еслибъ вы меня на половину столько любили, какъ я васъ люблю, одна мысль, что, насъ не могутъ теперь разлучить, была бы достаточна для васъ,

— Монтегю, у васъ нѣтъ ни отца, ни сестры… Но не любить васъ! и сверкающіе глаза Беатрисы, полные слезъ, лучше всего отвѣчали на его упрекъ.

Сердце Тригерна забилось сильнѣе; одна мысль теперь занимала его, какъ онъ уже сказалъ: никакой случай, никакая сила земная или небесная не могли исторгнуть ее изъ его рукъ.

И съ этой дерзкой, богохульной мыслью земной страсти, бывшей единственною руководительницею его сердца, онъ снова пустился въ путь съ Беатрисою.

Они путешествовали на этотъ разъ почти безъ цѣли, будто дѣйствительно ихъ преслѣдовалъ огненный мечъ; ихъ взоры едва останавливались на мѣстахъ, которыя привлекаютъ всегда путешественниковъ: живописный городъ Гарунъ-Алрашида, возвышающійся изъ темнаго моря оливковыхъ деревьевъ и акацій, таинства Пирамидъ, укрѣпленія Саладина, мечети и гробницы — все это она хотѣла осмотрѣть на «возвратномъ пути».

Беатриса опять начала чувствовать усталость, но она не хотѣла жаловаться, и довольно хорошо перенесла первую часть утомительнаго путешествія по песчанымъ степямъ. Это путешествіе совершали тогда очень странно — въ неуклюжихъ каретахъ, запряженныхъ маленькими, дикими арабскими лошадьми и надежными ослами, которыхъ погоняли темные нубійцы въ синихъ блузахъ и бѣлыхъ шайкахъ; они кричали, визжали, щелкали кнутами. Быстрота этой ѣзды и жаркій, удушливый воздухъ должны были весьма тягостно дѣйствовать на нервы и безъ того изнуренной молодой дѣвушки.

Порою шайки кочующихъ бедуиновъ проходили мимо ихъ какъ мимолетныя тѣни; иногда ихъ экипажи мчались мимо длинной нити верблюдовъ, которые терпѣливо шли подъ бременемъ товаровъ. Иногда только трупы этихъ кораблей пустыни, въ различныхъ видахъ разложенья, поражали испуганные взоры Беатрисы. Спутники Беатрисы были большею частью лица, ѣдущія въ Индію — иные были грустны, другихъ утѣшала надежда; но мало кого изъ нихъ занимало странное зрѣлище степи — всѣ торопились впередъ.

Тригернъ также торопился; но когда они достигли главной станціи въ степи, Беатриса не могла уже скрыть отъ него, что была слишкомъ больна чтобъ продолжать путешествіе. Она чувствовала какое-то странное изнеможеніе, что-то тяготило ея голову и томило сердце, ею овладѣло неизъяснимое чувство страха.

Не взирая на палящій зной, у ней была дрожь, и голова страшно кружилась.

На станціи было нѣсколько чисто-выбѣленныхъ комнатъ, съ каменными полами, также диваны и кровати. Тригернъ уложилъ Беатрису на диванъ и рѣшился обождать ночь. Онъ ее слишкомъ торопилъ и теперь упрекалъ себя въ неосторожности. Онъ велѣлъ приготовить постель въ самой спокойной комнатѣ и спросилъ, нѣтъ ли служанки. Одна нубійская дѣвушка, которая говорила нѣсколько словъ по-англійски, взялась прислуживать больной.

Онъ проводилъ Беатрису въ ея комнату и возвратился къ ней въ то время, когда уже утихла суета, разъѣхались путешественники, смолкли крики, погонщиковъ, рѣзкія ругательства нагружателей верблюдовъ, и уже не слышались разнородныя приказанія, объясненія и такъ далѣе.

Онъ надѣялся, что Беатрисѣ лучше; но она очень страдала, ее что-то страшно томило, боль въ сердцѣ не переставала, и ея великолѣпные глаза какъ-то странно, дико сверкали. Молодая нубійка сидѣла подлѣ нея, молчаливая и неподвижная какъ бронзовая статуя, только отъ времени до времени она подносила прохладительное питье къ горячимъ, изсохшимъ губамъ больной.

Ночь была безпокойная. Утромъ, когда Тригернъ посѣтилъ ее, ей казалось лучше, но съ каждымъ часомъ жаръ усиливался и подъ вечеръ ей стало гораздо хуже. Она бредила и лежала почти безъ памяти. Ясно было, что на слѣдующій день ей невозможно продолжать путешествіе.

И черезъ два дня нельзя было ѣхать, хотя повременамъ ей становилось легче; на третій день она даже сама говорила о путешествіи, и о томъ, какъ ее огорчала эта потеря времени. Подъ вечеръ, однако, горячка усилилась, и Беатриса впала, въ сильный бредъ.

XVI.
Горячка.

Тригернъ былъ испуганъ и озадаченъ почти на столько же, на сколько огорченъ. Не только онъ увезъ дочь капитана Брука, но она лежала здѣсь больная, можетъ быть, умирающая, безъ женской помощи, безъ попеченій и ухода. Люди на станціи дѣлали что могли, но что могли они сдѣлать? Не было доктора, не было опытной женщины. Всеобщее опасеніе, что молодую англійскую леди постигла чумная горячка, держало всѣхъ въ почтительномъ разстояніи отъ нея.

Что было дѣлать Тригерпу? Онъ клялся, что никакой случай, никакая сила земная или небесная не исторгнетъ Беатрисы изъ его рукъ. Что, если вдругъ смерть разлучитъ ихъ навѣки. Одна эта мысль обдала его морозомъ. Смотря на больную, онъ пошатнулся и припалъ къ стѣнѣ — имъ вполнѣ овладѣлъ страхъ потерять ее.

Было ли въ этомъ страхѣ раскаяніе въ неосторожности, которая привела ихъ сюда? Нѣтъ. Онъ все-таки болѣе думалъ о собственномъ горѣ, о своей собственной потерѣ, нежели о чемъ другомъ. Онъ думалъ не о ея друзьяхъ, а о собственномъ, мучительномъ, невыносимомъ одиночествѣ. Онъ не говорилъ себѣ: «пускай она умретъ, пускай извѣстіе о ея смерти долетитъ въ какомъ бы то ни было видѣ до ея отца и сестры, послѣ того, что я ее похороню вдали отъ близкихъ ей, это лучше чѣмъ если она поправится теперь и потомъ мнѣ придется отказаться отъ нея.» Онъ этого не говорилъ, но его взволнованная душа это чувствовала.

Иногда, однако, легкая, свѣтлая надежда озаряла его. Когда онъ видѣлъ повременимъ, что жизнь снова играла въ ней, онъ утѣшался мыслью, что она «не можетъ» умереть. Но когда прошелъ еще день и ночь и она все бредила и лежала почти безъ чувствъ, его ужасъ и безпокойство возрасли до неимовѣрной степени. Онъ посылалъ одного гонца за другимъ въ Каиръ за докторомъ. Беатриса почти уже не узнавала его — это было ужасно. Что можетъ быть страшнѣе, какъ видѣть глаза, которые смотрятъ на васъ и не узнаютъ васъ. Даже тѣ, которые привыкли ходить за больными, и тѣмъ дѣлается страшно, когда больной теряетъ память и уносится въ далекія, невѣдомыя страны видѣній и образовъ, создаваемыхъ воспаленнымъ воображеніемъ.

Тригернъ никогда не ходилъ за больными, за исключеніемъ одного раза, когда онъ ухаживалъ за умиравшимъ товарищемъ, который проводилъ всю свою жизнь въ куреніи, смѣхѣ и ухаживаніи за барынями. Тригернъ помнилъ очень хорошо смерть, этого юноши, его сумасшедшій, неприличный, жалкій бредъ. Въ этомъ бреду онъ повторялъ то куплеты веселыхъ пѣсенъ, то штуки, напоминавшія самый бѣшеный развратъ, и среди всего этого отъ времени до времени съ унылымъ стономъ произносилъ имена матери и сестры. Тригернъ помнилъ, какъ больной, приходя въ себя, боялся смерти и умолялъ Тригерна не покидать его одного, между чужими. Онъ помнилъ страшную смерть, борьбу юности и силы съ наступающею роковою минутою; онъ помнилъ прибытіе матери и сестры, слишкомъ позднее для того, чтобъ проститься съ умирающимъ. И пока онѣ рыдали, онъ думалъ, что лучше опоздать нежели слышать то, что слышалъ — лучше видѣть лишь неподвижное, холодное лицо.

Онъ помнилъ заплаканное изнуренное лицо матери, когда она благодарила его за «христіанскую доброту», оказанную непослушному, но любимому ея сыну.

Теперь ему снова пришлось сидѣть у постели больной, снова раздумывать и ожидать, что возьметъ — молодость или смерть. Кромѣ ужаса этихъ сомнѣній, другаго ужаса здѣсь не было. Бредъ бѣдной Беатрисы былъ бредъ невинной души, но которую уже мучило первое угрызеніе совѣсти.

Господствующее впечатлѣніе, которое парило надъ ея разстроенными мыслями, было то, что она умираетъ опозоренная, не обвѣнчавшись и не будучи въ состояніи объяснить своему отцу, какъ смерть настигла ее такъ быстро, что даже обогнала любовь.

Ея пылавшее и встревоженное лицо обращалось не разъ къ Тригерну, но она не узнавала его и стонала: «Отецъ, милый отецъ, прости меня». Усердны были ея увѣренія въ добротѣ Тригерна, но страданіе слышалось въ каждомъ словѣ. Иногда ей грезилось, что она въ бурномъ морѣ; иногда она бродила въ горящей пещерѣ; иногда плелась по безконечной, однообразной степи, не находя своего милаго спутника, Тригерна. Ей казалось, что она одна умираетъ на жгучемъ пескѣ, изнеможенная, измученная, истомленная. Съ ужасомъ раскидывала она руками надъ головой, чтобы отогнать отъ себя хищныхъ птицъ, которыя, казалось ей, летали надъ ея головою, ожидая ея смерти.

Повременамъ возставали передъ нею неясныя картины старыхъ, спокойныхъ дней. Она думала о Тенби. «Еслибъ я только могла приложить свои горящія щоки къ прохладнымъ, бѣлымъ розамъ, которыя растутъ въ нашемъ саду, я поправилась бы! лепетала она. — Въ томъ саду однѣ только англійскія птицы, милыя, маленькія, счастливыя птицы, которыя такъ сладко поютъ. Снесите меня туда и положите на влажныя, махровыя, бѣлыя розы, покрытыя росою, изъ которыхъ мы дѣлали букеты для отца! Отецъ, милый отецъ, я обвѣнчалась прежде смерти. Люди, которые меня повезли заграницу, они меня оставили, но я ихъ не оставила. Это правда, я убѣжала съ Монтегю, но они первые меня покинули. Свадьба наша должна была совершиться, но я заблудилась въ степи, отстала отъ Монтегю, въ страшной аравійской степи, въ которой все терновыя растенія, безъ соку въ листьяхъ, одинъ только песокъ, палящее, красное небо и страшныя, хищныя птицы». Потомъ она еще болѣе дико вскрикивала: «Я вижу скелеты лошадей, людей и верблюдовъ, они бѣлѣютъ и сохнутъ на солнцѣ. Ни на чемъ нѣтъ тѣла въ этой песчаной равнинѣ кромѣ на мнѣ, и хищныя птицы хотятъ выклевать мнѣ глаза».

И какъ во снѣ всегда настоящая боль сливается съ воображаемыми мученіями, она раскинула свои руки, и ея растрепанные волосы задѣли за пуговицы на рукавѣ Тригерна. Онъ долженъ былъ нагнуться надъ ней, чтобы распутать ихъ. Съ пронзительнымъ крикомъ она оттолкнула его. «Ты — хищная птица! воскликнула она: — ты хочешь выклевать мое сердце и мои глаза». Потомъ, среди безумнаго бреда, слабое воспоминаніе любви возникло въ ея головѣ; она слабо произнесла, съ болѣзненною улыбкою: «Нѣтъ, ты другъ. Скажи отцу, что я должна была обвѣнчаться сегодня, но я умерла слишкомъ рано». Въ это время она упала на подушку отъ изнеможенія. Тригерну въ первый разъ показалось, что на лбу ея уже была печать смерти. Вдругъ она заговорила гораздо болѣе здраво:

— Монтегю, еслибъ можно было устроить свадьбу, это уменьшило бы отцу половину горя. Достань священника. Пошли въ Каиръ. Пусть онъ насъ прежде обвѣнчаетъ, а потомъ прочтетъ отходную. Слушай, прибавила она съ необыкновенною улыбкою, схвативъ его обѣими руками: — не дозволяй священнику остановиться, даже если будетъ казаться, что я умираю. — Можетъ показаться, что я умираю, потому что я такъ слаба, но чтобъ онъ не останавливался изъ-за этого — я хочу умереть твоею женою. Монтегю, развѣ ты не пошлешь за священникомъ? Ступай! Я не боюсь остаться одна; я одного только боюсь, чтобъ отецъ не получилъ извѣстія, что я умерла у тебя на рукахъ и мы не были женаты! Развѣ ты не пойдешь, мой милый!

Эти отчаянныя мольбы вонзались въ его сердце, какъ острый ножъ. Ея глаза были озарены не здѣшнимъ блескомъ, румянецъ на ея щекахъ побагровѣлъ, будто кровь хотѣла хлынуть сквозь прозрачную кожу. Монтегю всталъ и пошелъ узнать, не пріѣхалъ ли хоть одинъ изъ докторовъ, за которыми онъ посылалъ въ Каиръ. Нѣтъ, никто еще не пріѣзжалъ, кромѣ англійскаго семейства — важное семейство, у котораго былъ свой докторъ. Слава-богу. Есть ли въ томъ числѣ и дамы? Да, три дамы: сама барыня, компаньонка и горничная. Тригернъ отправился прямо къ этой англійской дамѣ. Онъ быстро вошелъ въ комнату съ короткимъ извиненіемъ, и кого же онъ увидѣлъ передъ собою? — маркизу. Толстая и вялая, какъ всегда, она сидѣла на подушкахъ, вся укутанная въ шаляхъ. Ея скромная приживалка махала надъ нею вѣеромъ, а горничная вынимала изъ чемодановъ тысячу и одну бездѣлушку, безъ которыхъ маркиза не могла путешествовать.

Ея докторъ, которому очень хотѣлось видѣться съ своимъ братомъ, отправлявшимся въ полкъ, въ Индію, уговорилъ ее, что будетъ удобнѣе безъ отлагательства продолжить поѣздку до Краснаго Моря, особенно въ это время года. Часть свиты отправили съ курьеромъ въ Капръ, чтобы приготовить тамъ маркизѣ помѣщеніе на зиму.

Она лѣниво взглянула на Тригерна.

— Браскодеми сказалъ мнѣ, что онъ васъ видѣлъ въ Александріи. Вы вѣроятно туристомъ здѣсь?

Тригернъ былъ слишкомъ озабоченъ, чтобы отвѣтить.

— Я пришелъ, сказалъ онъ отрывисто: — попросить у васъ странную услугу; можете ли вы одолжить одну изъ вашихъ служанокъ? тутъ одна дама очень больна.

— Больна! одолжить одну изъ моихъ служанокъ. Что это значитъ? Какая странная просьба! Что, у этой дамы болѣзнь прилипчивая? Я надѣюсь, что вы не до такой отвратительной степени эгоистъ, чтобы посѣтить меня, если вы были у кого нибудь, у кого прилипчивая болѣзнь? Вы знаете, какъ я въ этомъ отношеніи осторожна. Я никогда не могу и не хочу простить вамъ, если вы такъ озабочены кѣмъ-то другимъ, что меня забываете! Прилипчивая ли болѣзнь у нея, и если да, то для чего, во имя благоразумія, пошли вы къ ней? а главное, зачѣмъ приходить ко мнѣ? Отвѣчайте же, и не смотрите такъ на меня и на миссъ Парксъ, будто мы звѣри въ зоологическомъ саду.

Тригернъ дѣйствительно молча смотрѣлъ то на одну, то на другую. Отчаянныя мысли тѣснились въ его головѣ: онъ хотѣлъ предложить скромной компаньонкѣ оставить тётку — sur le champ — обѣщать ей втрое жалованья противъ тёткинаго, да вдобавокъ доброе и вѣжливое обращеніе. Онъ чувствовалъ свирѣпую злость противъ этой «морской свиньи», какъ онъ внутренно называлъ тётку, а между тѣмъ онъ сильно безпокоился о Беатрисѣ, которой здоровье теперь могло быть еще хуже. Въ то же время ему хотѣлось, однако, дѣйствовать осторожно и дипломатически, ради бѣдной дѣвушки.

Маркиза прервала молчаніе.

— Скажете ли вы наконецъ, кто эта дама и прилипчивая ли у ней болѣзнь?

На этотъ разъ Тригернъ отвѣтилъ прямо, но съ дурно скрытымъ нетерпѣніемъ:

— Дѣло касается только здоровья дамы. Прилипчива ли ея горячка или нѣтъ, не знаю. Я боюсь, что она въ эту минуту умираетъ: она такъ больна. Мнѣ нужна горничная, одна изъ вашихъ, только на эту одну ночь, до прибытія помощи, и нуженъ докторъ!

Скромная компаньонка, которая во все время разговора терла толстыя икры маркизы, взглянула на нее нерѣшительно. Грусть и одиночество, пренебреженіе и болѣзнь составляли часть испытаній ея собственной жизни. Сожалѣніе виднѣлось на ея стянутыхъ чертахъ.

— Если маркиза позволитъ… Болѣе она не могла выговорить; глаза маркизы просто засверкали.

— Кто вамъ позволилъ говорить? Кажется, вы не такъ проворны, чтобы распоряжаться свободнымъ временемъ. Кто, желала бы я знать, будетъ прислуживать мнѣ, пока вы будете плясать по дудкѣ другихъ людей? Вы должны приготовить мою дорожную ванну, сдѣлать мнѣ чай и посмотрѣть за собакой. А что касается до моей горничной, Монтегю, то вы очень ошибаетесь, если вы думаете…

— Боже сохрани, сударыня, чтобъ я унизила себя, прислуживая всякой встрѣчной, сказала горничная, сердито виляя раскрахмаленными юбками и окидывая Тригерна дерзкимъ взглядомъ. — Онъ постарался (что съ нимъ рѣдко случалось) удержать свое негодованіе. Беатриса, можетъ-быть, умирала: должно было, во что бы то ни стало, достать помощи.

Онъ хотѣлъ возобновить свою просьбу о докторѣ, когда маркиза, въ порывѣ гнѣва, торжественно выпрямилась во весь ростъ.

— Терпѣнія не хватитъ съ вами, Монтегю, сказала она: — неужели вы хотите оставаться здѣсь и передать намъ опасную болѣзнь! Я не могу помогать людямъ, которыхъ я не знаю, особенно, когда они въ такомъ двусмысленномъ положеніи. Пожалуйста, уйдите! уйдите!

— Миссъ Парксъ, покурите въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ стоялъ. Въ самомъ дѣлѣ, если путешествіе къ святымъ мѣстамъ сопряжено съ такими непріятностями, то лучше дома оставаться! Скажите маркизу, что онъ мнѣ нуженъ. Пошлите за докторомъ Фольджамбомъ. Зачѣмъ его нѣтъ здѣсь? Поведеніе Тригерна непостижимо. Именно, какъ ты сказала, Гопсонъ, онъ разъѣзжаетъ съ какой-нибудь барыней.

— Чрезвычайно неприлично. Я только надѣюсь, что я не заболѣю! Я совершенно разстроена. Вообразите, заболѣть въ такомъ глухомъ мѣстѣ, а Фольджамбъ, можетъ-быть, и на половину не такъ искусенъ, какъ увѣряла леди Дориморъ. Знакомые всегда навязываютъ слугъ, докторовъ, артистовъ и всякого рода людей, только чтобъ оказывать покровительство. Я нахожу, что Фольджамбъ въ половину не исполняетъ своихъ обязанностей. Гораздо было бы лучше, еслибъ мы не расположились ночевать здѣсь!

И продолжая изливать свои неудовольствія, маркиза снова усѣлась на своихъ подушкахъ и шаляхъ, и выкинувъ совершенно изъ головы мысль объ умирающей женщинѣ, исключительно погрузилась въ размышленія о возможности для нея самой схватить горячку.

М’ежду-тѣмъ, докторъ Фольджамбъ даже меньше прежняго пекся о своихъ обязанностяхъ, потому что Тригернъ, встрѣтивъ его, нашелъ въ немъ болѣе сострадательнаго слушателя чѣмъ въ маркизѣ. Онъ объяснилъ ему въ подробности всѣ признаки болѣзни Беатрисы Брукъ, и съ ужасомъ замѣтилъ, что выраженіе лица доктора становилось все серьёзнѣе. Мысль, что она дѣйствительно могла умереть, представилась ему съ полною ясностью.

— Господи! и вы въ самомъ дѣлѣ думаете, что она умретъ, сказалъ онъ.

— Я этого не говорю, но эти болѣзни такъ обманчивы. Междутѣмъ, ее нужно всячески успокоивагь и утѣшать: грусть и безпокойство сильно дѣйствуютъ на состояніе больной.

Тригернъ сначала колебался, потомъ началъ вполголоса и снова остановился; но, наконецъ, онъ прямо высказалъ доктору, конечно, не назвавъ ее но имени, въ какомъ отчаяніи находилась Беатриса, и познакомилъ его со всѣми обстоятельствами, сопровождавшими ихъ бѣгство изъ Венеціи.

— Спасите ее, воскликнулъ онъ: — спасите ее! Ея смерть убьетъ и меня!

XVII.
Беатриса обвѣнчана.

— Вы спите, Беатриса? спросилъ тихимъ голосомъ Тригернъ, входя въ комнату послѣ того, какъ она приняла лекарство.

— Нѣтъ, я умираю! Я васъ слышу, но слова ваши мнѣ кажутся невнятными, дальными звуками. Я васъ вижу, по всѣ предметы сливаются въ глазахъ моихъ. Мнѣ кажется, будто я жила такъ давно-давно тому назадъ! О, Монтегю! продолжала она въ новомъ порывѣ страсти: — что со мной будетъ? Отецъ мой, бѣдный мой отецъ! Еслибъ я хоть разъ могла сказать вамъ: «мой мужъ», и вы могли бы передать отцу, что я умерла вашей женою, Монтегю! И взглядъ ея былъ такъ исполненъ мольбы, что Тригернъ сперва отшатнулся, потомъ въ порывѣ страсти бросился къ ней и горячо обнялъ ее. — Неужели это преступленіе — назвать меня этимъ чуднымъ именемъ, хотя бы я умерла, прежде чѣмъ найдется человѣкъ, которому дано соединить насъ навѣки? Онъ столько перестрадалъ, мой бѣдный, гордый отецъ. О, Боже, помилуй меня грѣшную! Ты вѣдаешь сердца людей, ты знаешь, что я невиновата.

Въ эту минуту умоляющіе взоры ея были обращены не на Тригерна, а туда — въ безмѣрное пространство, за этотъ мазанный потолокъ, скрывавшій небо, за этотъ видимый міръ, скрывавшій божество. Вслѣдъ за тѣмъ, безсознательная! слабость овладѣла ею, и долго лежала она неподвижно съ страннымъ выраженіемъ въ глазахъ.

Когда она снова пришла въ себя, Тригернъ стоялъ у ея изголовья съ другимъ мужчиною, одѣтымъ въ черное — съ пасторомъ. Беатриса вскрикнула отъ радости.

— Вотъ пасторъ одного изъ нашихъ консульствъ, Беатриса, сказалъ Тригернъ: — онъ согласился на маленькую остановку въ дорогѣ, чтобъ соединить насъ съ тобою неразрывными узами. Слышишь ли ты меня, мое сокровище?

Глаза Беатрисы быстро блуждали съ одной стороны на другую, но она ничего не отвѣчала.

— О, дорогая моя Беатриса! Вотъ помощь. Не умирай!

Что-то въ родѣ улыбки показалось на горячихъ, засохшихъ губахъ бѣдной дѣвушки.

— Нѣтъ, прошептала она: — нѣтъ, Монтегю, я не умру! Теперь, я хочу жить.

— Какъ ты думаешь, въ состояніи ли ты понимать, что пасторъ будетъ читать намъ?

— Да, я должна быть твоей женой; пусть онъ меня сдѣлаетъ твоей женой; я до тѣхъ поръ не умру.

Она сложила руки съ напряженнымъ усиліемъ, но онѣ тотчасъ же разошлись и упали по сторонамъ постели.

— Да благословитъ насъ обоихъ Господь и пусть память обо мнѣ, когда я умру, не будетъ горькимъ воспоминаніемъ для тебя, Монтегю! сказала она, и потомъ, обратясь къ пастору, едва внятно прибавила: — должно быть, смерть очень близка, потому что мысли мои просвѣтляются. Обвѣнчайте насъ скорѣе, и не думайте, что я очень горюю. По мнѣ лучше быть его женою, хотя бы для того, чтобъ умереть въ его объятіяхъ, чѣмъ жить, зная, что будущность насъ можетъ разлучить.

Взоры пастора были обращены на нее съ выраженіемъ глубочайшаго сожалѣнія. Голосъ его дрожалъ, слова невнятно вылетали изъ его устъ, при чтеніи краткаго вѣнчальнаго обряда англиканской церкви, которымъ освящается союзъ ненарушимый, вѣчный, хотя по несчастію не всегда таковой въ глазахъ людей. Глубокій, отрадный вздохъ Беатрисы, при окончаніи церемоніи, встрѣтилъ отголосокъ въ Тригернѣ и пасторѣ.

Снова смертельная блѣдность покрыла лицо ея; она судорожно схватила Тригерна за рукавъ и прошептала;

— О, Монтегю! неужели это смерть? Неужели это вѣчная разлука, вѣчное прощай? Прощай, мои дорогой! Прощай любовь и жизнь моя! Не забывай меня!

Съ этими словами она упала безъ чувствъ на руку Тригерна. Онъ не смѣлъ пошевельнуться. Съ чувствомъ пожалъ онъ руку пастору, когда тотъ удалился изъ комнаты, и въ томъ же положеніи просидѣлъ нѣсколько часовъ, не сводя глазъ съ своей возлюбленной, умирающей Беатрисы.

Но когда, наконецъ, она проснулась отъ своего летаргическаго сна, то они оба инстинктивно поняли, что горячка прошла и что если она и могла еще умереть, то единственно отъ слабости; болѣзнь, едва не поразившая ее во цвѣтѣ лѣтъ, ее покинула.

Взоръ ея устремился на него; но это былъ не прежній — мутный, а спокойный, тихій, мягкій взоръ. Рука ея пожала его руку. Она улыбнулась слабою, но сознательною улыбкою: «Мужъ мой, прошептала она наконецъ: — назови меня хоть разъ своей женою». И Тригернъ, прижимая къ губамъ ручку, лежавшую въ его рукѣ, сказалъ нѣжнымъ, любящимъ голосомъ:

— Жена, моя жена, моя Беатриса, дорогая жена моя!

Звѣзды начали появляться съ ихъ восточнымъ блескомъ въ теплой ночной мглѣ египетскаго неба!… Блескъ ихъ озарилъ и безлюдную пустыню, и стѣны городовъ, и христіанскія церкви, и турецкіе минареты, и мѣста освященныя преданіемъ, и разбросанныя группы путешественниковъ съ ихъ верблюдами, и то странное брачное ложе, у котораго тѣнь смерти и влюбленный супругъ сторожили вмѣстѣ до утра!

Свѣтили тѣ же звѣзды и на менѣе романическое ложе маркизы, которая не давала доктору Фольджамбу вздремнуть ни на минутку; умственныя способности ея были совершенно поглощены мыслью, что Тригернъ перенесъ къ ней заразу. Ея отчаянные возгласы каждые полчаса подымали на ноги и усталую компаньонку, и горничную, и остальную прислугу.

— Я увѣрена, что у меня язва! Я чувствую, что зараза во мнѣ! Позовите доктора Фольджамба. Я увѣрена, что онъ не вѣритъ этому, потому что онъ или съ дуру не хочетъ тревожить меня, или же вовсе не знаетъ признаковъ заразы. Дайте мнѣ лекарство отъ заразы! Я полагаю, что оно во всякомъ случаѣ не повредитъ мнѣ. Скажите, что если племянникъ мой Тригернъ вздумаетъ еще разъ явиться ко мнѣ, то будетъ имѣть дѣло съ самимъ маркизомъ. Покурите благовонной смолой! Позовите доктора! Помахайте вѣеромъ — душно! Теперь опять холодно. Это одинъ изъ признаковъ, я знаю, дрожь — одинъ изъ признаковъ. Я очевидно заражена и навѣрно умру! Вы будете раскаяваться, докторъ Фольджамбъ, въ томъ, что не хотите вѣрить мнѣ. Дайте мнѣ лекарство отъ язвы.

Наконецъ, есть же предѣлъ человѣческому терпѣнію — даже терпѣнію молодаго врача, который предпочелъ няньчиться съ одной капризной старухой, чѣмъ таскаться по госпиталямъ. Докторъ Фольджамбъ приготовилъ лекарство отъ язвы, которою маркиза становилась для него и для своей прислуги, и съ любезнымъ поклономъ поднесъ ей довольно сильное усыпительное средство.

И звѣзды, которыя безстрастно свѣтятъ на полноту и пустоту земли, заглянули свысока и въ это зданіе, гдѣ на богатыхъ подушкахъ лежала пустая голова, холодное сердце и тучное тѣло богатой аристократки — и нашли ее спящею глубокимъ сномъ.

XVIII.
Затишье послѣ бури.

На пятый день опасность миновала, но Беатриса была еще очень слаба. Маркиза, единственная родственница Тригерна, которая могла попасть на ихъ слѣдъ, была слишкомъ напугана, чтобъ искать вторичной съ нимъ встрѣчи. Поэтому обратное путешествіе молодой четы въ Александрію совершилось безъ всякихъ непріятностей и они благополучно отплыли въ Тріестъ на первомъ шедшемъ туда пароходѣ.

Беатриса, отъ природы здороваго сложенія, скоро совершенно поправилась. Веселость и рѣзвость ея возвратились къ ней вмѣстѣ съ сознаніемъ, что она соединена съ Тригерномъ неразрывными узами; и она смѣялась такъ же отъ души, какъ, бывало, въ Тенби, слушая разсказъ Тригерна объ ужасѣ маркизы, ночевавшей подъ одною крышею съ нею, въ ту роковую ночь.

Что касается до трудностей, связанныхъ съ ихъ возвращеніемъ, то Тригернъ не очень безпокоился объ нихъ. Оставляя Венецію и думая въ то время перевезти Беатрису только въ Тріестъ, онъ написалъ письмо мистриссъ Мирѣ Грей — смѣсь просьбъ, упрековъ и обѣщаній; онъ упрекалъ ее въ томъ, что она нарушила свой уговоръ, покинувъ миссъ Брукъ, что могло сильно повредить ей въ глазахъ ея отца, который можетъ потребовать объясненій. Онъ положительно противился передачѣ княгинѣ Гуглуковой обязанности, добровольно взятой на себя Мирою; онъ, напротивъ того, пристроитъ миссъ Брукъ у Бретоновъ, которые также отправились въ Тріестъ, будучи увѣренъ, что докторъ Бретонъ, по связямъ своимъ съ Левелинами, съ радостью согласится на его предложеніе. Онъ все-таки надѣется, что мистеръ и мистриссъ Грей не откажутся отъ дальнѣйшаго исполненія условленнаго плана и будутъ сопутствовать миссъ Брука" при возвращеніи ея въ Англію.

Что касается до женитьбы, то онъ поговоритъ объ этомъ черезъ два года, когда по закону достигнетъ совершеннолѣтія; но послѣ сцены между нимъ и дядею; миссъ Брукъ очень естественно не можетъ согласиться оставаться въ домѣ, гдѣ на нее будутъ смотрѣть какъ на заложницу. Проводивъ ее въ Тріестъ, онъ по всей вѣроятности проѣдетъ далѣе, въ Вѣну, чтобъ повидаться тамъ съ товарищами и друзьями. Въ заключеніе своего письма, Тригернъ угрожалъ Греямъ прекращеніемъ на всегда всякихъ съ ними сношеній, если они не согласятся на его предложеніе. Они могутъ адресовать ему письма, до востребованія, въ Тріестъ, а позже въ Вѣну, до извѣстнаго числа, когда онъ намѣренъ возвратиться обратно въ Венецію чрезъ Тріестъ.

Счастье до того потворствовало необдуманному похищенію Беатрисы Тригерномъ, что оно осталось тайною для всѣхъ. Греи написали ему письмо, съ разсужденіями, объясненіями и ссылками на авторитетъ дядюшки, котораго выставляли главнымъ виновникомъ всего случившагося; они надѣялись, что современемъ онъ признаетъ умѣстность ихъ образа дѣйствій, и увѣряли, что дѣйствительно необходимое дѣло потребовало немедленной поѣздки мистера Грея изъ Флоренціи въ Римъ, гдѣ одинъ изъ главныхъ его кліентовъ назначилъ ему свиданіе.

Не получая отвѣта на свои посланія, которыя очевидно не могли попасть въ Александрію, Греи убѣдились въ томъ, что молодой человѣкъ слишкомъ раздосадованъ въ настоящую минуту, чтобъ согласиться на какія либо иныя условія, кромѣ предложенныхъ имъ въ письмѣ.

Не разъ совѣтовались они другъ съ другомъ, какъ бы лучше угодить и нашимъ и вашимъ. На очевидную выгоду отъ мирной передачи Беатрисы съ однѣхъ рукъ на другія, уже нельзя было разсчитывать. Своевольный Тригернъ былъ за" состояніи исполнить въ самомъ дѣлѣ свою угрозу — устранить совершенно мистера Грея отъ участія въ своихъ дѣлахъ; вѣдь какъ бы то ни было, онъ все-таки «наслѣдникъ».

Своимъ отказомъ — проводить Беатрису обратно въ Англію они, пожалуй, только ускорятъ бракъ, котораго боятся и о которомъ онъ самъ уже соглашается поговорить только черезъ два года. Много воды утечетъ въ два года, а между тѣмъ много скандалу и непріятностей будетъ избѣгнуто, если они проводятъ дѣвушку къ ея родителямъ и тѣмъ умоютъ руки въ отношеніи къ ней.

Копія съ письма Тригерна къ Мирѣ Грей была препровождена къ лорду Керлавероку, который былъ очень радъ видѣть, что молодой ослушникъ дѣлается благоразумнѣе, чѣмъ онъ сперва думалъ, услыхавъ отъ Гуглуковой, что птичка улетѣла. Такимъ образомъ съ перемѣною обстоятельствъ должна была послѣдовать перемѣна политики: было рѣшено, чтобъ миссъ Брукъ возвратилась въ Англію съ Греями, и мистеръ Грей по этому случаю долженъ былъ выѣхать ей на встрѣчу въ Венецію; что касается до Тригерна, то послѣ семейной сцены, причиненной несчастною привязанностью его къ молодой дѣвушкѣ, онъ долженъ обѣщать не видѣться съ нею и даже не писать къ ней, пока она будетъ на ихъ попеченіи.

Тригернъ получилъ всѣ адресованныя ему по этому случаю письма за разъ по пріѣздѣ въ Тріестъ; онъ торопливо пробѣжалъ общія разсужденія и объясненія, наполнявшія эти письма, но тщательно перечелъ условія капитуляціи, подложенныя ему старымъ лордомъ относительно поведенія его къ Беатрисѣ.

— Милая моя, обратился онъ къ Беатрисѣ, подавая ей письмо: — погляди, какія они мнѣ предлагаютъ условія; я предвидѣлъ ихъ и уже говорилъ тебѣ, что намъ нужно на нихъ согласиться. Ты должна возвратиться въ Англію такъ же, какъ оттуда пріѣхала, безъ малѣйшей попытки съ моей стороны сопровождать тебя. Но я прежде тебя пріѣду въ Лондонъ, и буду ожидать тамъ твоего пріѣзда. Напиши мнѣ въ клубъ путешественниковъ, разумѣется, тихонько отъ Греевъ. Мы должны быть осторожны, если хотимъ избѣгнуть большихъ непріятностей. Послѣ попытки Миры Грей отдѣлаться отъ тебя въ Венеціи, ты врядъ ли будешь съ ней черезчуръ сообщительною. Считаю излишнимъ повторять, что наша тайна ни въ какомъ случаѣ не должна обнаружиться преждевременно; отъ этого такъ много зависитъ.

— Разумѣется, Греи ничего не узнаютъ. Но я надѣюсь, что въ первый же день, какъ мы встрѣтимся въ Лондонѣ, ты отправишься со мной къ отцу и все разскажешь ему. Бракъ нашъ останется тайною это всѣхъ, кромѣ отца и Маріаны.

Тригернъ тяжело вздохнулъ, глядя на кучу распечатанныхъ писемъ на столѣ, затѣмъ всталъ и нѣжно поцаловалъ Беатрису въ лобъ.

— Милая моя, мы должны хорошенько обдумать и рѣшить, какъ намъ поступать, когда мы встрѣтимся. Будущность моя такъ связана съ этимъ завѣщаніемъ, а отецъ твой врядъ ли согласится на бракъ, непризнанный открыто; тутъ столько несчастныхъ соображеній. Милая, прости мнѣ все это, и обѣщай подождать, пока мы не рѣшимъ, какъ поступать далѣе; я долженъ объяснить тебѣ еще одну вещь, прежде чѣмъ рѣшиться на что бы то ни было — эту вещь я боюсь и вмѣстѣ обязанъ открыть тебѣ…,

Онъ остановился; снова машинально взглянулъ на кипу писемъ; прошелся раза два но комнатѣ; присѣлъ къ столу и закрылъ лицо руками.

Беатриса тихо подошла къ нему и нѣжно прижала свои губки къ красивымъ, блестящимъ локонамъ его головы:

— Неужели ты думаешь, я такъ рано начну не слушаться мужа? сказала она съ улыбкой. — Повѣрь мнѣ, твоя воля будетъ моею волею; я сдѣлаю, какъ ты рѣшишь; я люблю тебя и вѣрю тебѣ; вся моя надежда въ твоей любви. Клянусь, я буду ждать, пока ты не скажешь, что пришло время.

Онъ приподнялъ голову и сжалъ Беатрису въ своихъ объятіяхъ:

— Милая, добрая моя Беатриса, я люблю тебя, какъ никто ещё не любилъ женщины. Еслибъ я могъ себѣ представить, что прійдетъ день, когда ты будешь говорить со мною холодно или враждебно, я тотчасъ застрѣлился бы! Но я дуракъ, что говорю такія вещи. Вѣчный врагъ нашъ спѣхъ, снова насъ преслѣдуетъ, и онъ горько улыбнулся. — Мы только что пріѣхали, а завтра ты снова должна ѣхать къ Греямъ, такъ-какъ это единственное для насъ спасеніе; свидимся мы уже только въ Лондонѣ.

— Чтобъ болѣе не разставаться, Монтегю; значитъ, и не къ чему такъ печалиться.

— Довлѣетъ дневи злоба его — развѣ я не разстаюсь съ тобою теперь?

— Ты опять будешь увѣрять, что я только въ половину люблю тебя, если я тебѣ скажу, что я разстаюсь съ тобою совсѣмъ весело, безъ всякой горечи, полная надежды. О! Монтегю, развѣ намъ не предстоитъ провести вмѣстѣ цѣлую счастливую жизнь?

Прелесть ея чудныхъ глазъ, ея чистый, веселый голосъ, нѣжность ея улыбки говорили о счастіи.

Съ чего же онъ отвѣчалъ лишь вздохомъ на ея утѣшенія? Отчего, когда онъ покойно усадилъ ее на пароходъ, шедшій въ Венецію, окруживъ ее всевозможнымъ комфортомъ, отчего его прощальный взглядъ перешелъ въ такое тоскливое выраженіе сомнѣнія и скорби? Неужели, Монтегю Тригернъ, любовь такъ мало значитъ въ сравненіи съ деньгами, что отдаленный призракъ безсмысленнаго завѣщанія отжившаго старика могъ отравлять блаженство твоего медоваго мѣсяца?

Да, что-то мучило молодаго человѣка, кромѣ горечи временной разлуки съ Беатрисой. Онъ видѣлъ чудные, неотвязчивые глаза ея всюду — между собой и темнымъ небомъ, пока ѣхалъ въ вагонѣ, постоянно то опуская, то подымая стекло окошка; между собой и веселымъ французскимъ романомъ, который не въ состояніи былъ завлечь его; между собою и неуклюжимъ австрійскимъ генераломъ, сидѣвшимъ напротивъ; неотвязчивые, чудные глаза ея всюду преслѣдовали его, пока, наконецъ, сонъ пришелъ ему на помощь съ первымъ лучомъ разсвѣта.

XVIII.
Тайный бракъ.

Сохранить тайну между чужими людьми, неимѣющими никакого права на вашу откровенность и которымъ вы вовсе не сочувствуете — дѣло самое легкое. Но сохранить тайну, какъ бы она ни была важна, отъ тѣхъ, съ которыми мы связаны узами любви и привязанности — одно изъ самыхъ трудныхъ испытаній. Еще труднѣе это бываетъ для такихъ откровенныхъ и впечатлительныхъ натуръ, какъ Беатриса Брукъ.

Съ тѣхъ поръ, какъ она возвратилась въ Англію къ отцу и сестрѣ, каждый день и каждый часъ грозили обнаруженіемъ ея тайны. Тщетно Тригернъ радовался мелкимъ случайностямъ, способствовавшимъ сохраненію этой тайны, именно, что Греи не имѣли ни малѣйшаго понятія о поѣздкѣ Беатрисы въ Александрію, полагая, что она все это время была въ Тріестѣ, у Бретоновъ, которыхъ они не знали; что маркиза также не подозрѣвала ничего, хотя очень могло быть, что ея горничная узнала Беатрису, которую она, быть можетъ, видѣла на балу. Тщетно было утѣшеніе, что лордъ Керлаверокъ не тольки не зналъ, что его племянникъ открыто возсталъ противъ него, послѣ «великой сцены», какъ называла ее Гуглукова, но, напротивъ, былъ твердо увѣренъ, что онъ одумался и колебался пожертвовать своей будущностью, ради дикой фантазіи; тщетно было знать, что подъ впечатлѣніемъ этой увѣренности, старый дипломатъ наслаждался успѣхомъ своей политики и написалъ письмо къ Тригерну, въ которомъ соглашался поговорить о его бракѣ черезъ два года, когда онъ будетъ совершеннолѣтнимъ, выражая при этомъ надежду, что разговоръ этотъ будетъ веселѣе, чѣмъ ихъ венеціанскій совѣтъ четырехъ.

Тщетна была кажущаяся увѣренность, что если они сами себя не выдадутъ, то была возможность сохранить ихъ бракъ въ тайнѣ, до тѣхъ поръ, пока Тригернъ, сдѣлавшись совершеннолѣтнимъ, придумаетъ наконецъ, кака" поступить съ безсмысленнымъ завѣщаніемъ дѣда. Все это было тщетно. Беатриса произносила каждое слово съ какимъ-то нервнымъ безпокойствомъ; каждый взглядъ, бросаемый ею на отца, казалось, вызывалъ упрекъ.

Отъ времени до времени ею овладѣвало какое-то непонятное волненіе: сердце ея замирало, голоса" дрожалъ, щоки покрывались румянцемъ, глаза наполнялись слезами, и все это отъ причинъ, совершенно непонятныхъ для ея отца и сестры. Разсказывая съ одушевленіемъ о своемъ путешествіи, она на каждомъ шагу готова была выдать себя и заговорить объ Александріи, степи, страшной бурѣ на Адріатическомъ морѣ. Когда она говорила о Тригернѣ, желаніе не показать, что она въ очень близкихъ съ нимъ отношеніяхъ, приводило къ совершенно противоположнымъ результатамъ, такъ что даже простодушный капитанъ Брукъ и кроткая Маріана устремляли на нее гнѣвные и удивленные взгляды, еще болѣе усиливавшіе ея смущеніе. Добрые люди недоумѣвали, что произошло между Беатрисою и Тригерномъ, которые до отъѣзда Беатрисы изъ Англіи были такими веселыми и добрыми друзьями.

Капитанъ Брукъ началъ безпокоиться, не шутитъ ли красивый капитанъ съ любовью его дочери. Сердце старика сжалось при мысли, что, быть можетъ, его несчастіе мѣшало счастью его дочери и было причиною, что гордые родственники Тригерна отвернулись отъ нея. Онъ сталъ еще нѣжнѣе къ Беатрисѣ. Кто знаетъ, быть можетъ, бѣдное дитя имѣло огорченія, которыхъ она ему не открывала, боясь его встревожить. Конечно, что-то было неладно. Его любимица, его краса «Пріюта» ясно была нездорова. Онъ даже слегка намекнулъ Маріанѣ, чтобъ та вывѣдала, не сожалѣетъ ли о чемъ Беатриса, или, быть можетъ, съ ней нехорошо обошлись Греи, о которыхъ она никогда почти не упоминала. По его мнѣнію, путешествіе не принесло ей никакой пользы; напротивъ, она казалась теперь далеко беззаботна, не такъ, какъ была до отъѣзда.

Но пѣжное вывѣдываніе Маріаны не привело ни къ чему. Ея невинные разспросы только заставляли краснѣть и вздыхать Беатрису, но не доставили ей никакихъ положительныхъ свѣдѣній о перемѣнѣ, происшедшей въ сестрѣ. Маріана пришла почти къ тому же убѣжденію, какъ и ея отецъ, то-есть что Беатриса была влюблена въ Тригерна и что его гордость, или гордость его родственниковъ были причиною того, что онъ отлагалъ свое объясненіе.

Между тѣмъ отношенія Беатрисы къ ея мужу были ежедневнымъ для нея мученіемъ, несмотря на то, что онъ казался при всякомъ свиданіи все болѣе и болѣе влюбленнымъ въ нее. Принимать его у себя дома какъ простаго знакомаго, тайно гулять съ нимъ или убѣгать къ нему въ домъ, знать, что онъ большую часть дня и вечера проводитъ съ другими — все это разстроивало и огорчало ее.

Его присутствіе служило ей лучшимъ утѣшеніемъ; все, что ей казалось мрачнымъ, безпокойнымъ безъ него, при немъ принимало розовый цвѣтъ. Она даже улыбалась его разсказамъ объ историческихъ тайныхъ бракахъ. Она смѣялась, когда онъ между цѣлымъ потокомъ поцалуевъ увѣрялъ, что ея положеніе гораздо лучше положенія покинутой Арабеллы Стюартъ и развѣ только одной ступенью хуже положенія Анны, герцогини Йоркской, дочери лорда Кларендона, бракъ которой стали подозрѣвать по тому почтенью, съ которымъ ея мать служила ей сама за обѣдомъ.

Она улыбалась и смѣялась при немъ, чтобъ его развеселить; но оставаясь одна, она думала: «Какъ перенесу я эти два года? мнѣ кажется, такъ невозможно прожить и нѣсколько недѣль.»

Однажды она провела невыносимый вечеръ въ оперѣ, куда отецъ ее уговорилъ поѣхать съ одними знакомыми, принадлежавшими къ обществу Тригерна. Она написала записочку къ нему и въ клубъ и на домъ, извѣщая его, что она ѣдетъ въ оперу и въ такую-то ложу. Это было первое «удовольствіе» со времени ея возвращенія въ Англію, и то лишь настоятельныя просьбы отца, безпрестанно повторявшаго, что ей не худо было бы съѣздить въ оперу, которую она прежде такъ любила, заставило ее принять приглашеніе.

Она поѣхала и сидѣла какъ разъ надъ ложей, занимаемой обыкновенно леди Эдоксіею и почти напротивъ ложи французскаго посланника, въ которой, какъ и прежде, Мили Несдэль разговаривала съ какими-то дипломатами. Тригернъ также былъ тамъ. Правда, онъ недолго оставался и не казался очень веселымъ и разговорчивымъ; онъ не смотрѣлъ ни на сцену, ни на публику, а выбивалъ тактъ вѣеромъ леди Несдэль. Беатриса -слѣдила за каждымъ его движеніемъ; она сердилась на него, хотя догадывалась, что онъ не получилъ ея записки и не знаетъ, что она въ оперѣ. Наконецъ, Тригернъ взялъ зрительную трубку и обвелъ глазами всю залу; очевидно, онъ не увидѣлъ ничего интереснаго и, откинувшись назадъ, полузѣвая, принялся снова за вѣеръ. Но леди Несдэль взяла его у молодаго человѣка съ видимымъ нетерпѣніемъ; она почти вырвала вѣеръ изъ его рукъ и сказала что-то непріятное. Онъ отвѣчалъ сердито; Беатриса была въ этомъ увѣрена: она слишкомъ хорошо знала каждое выраженіе его лица. Потомъ онъ сидѣлъ молча, безсознательно обводя глазами залу, пока леди Несдэль не сказала ему какой-то колкости, такъ по крайней мѣрѣ показалась Беатрисѣ, потому что онъ посмотрѣлъ какъ-то сердито и тотчасъ всталъ, отбросивъ свои волосы назадъ, какъ онъ всегда дѣлалъ, когда не въ духѣ, и подалъ руку леди Несдэль. Она не взяла его руки. Какъ смѣла она не взять ее? Какъ смѣла бы она ее взять? Леди Несдэль только пожала плечами, начала грызть верхушку своего вѣера и лишь вполовину обернулась, когда онъ выходилъ изъ ложи. Потомъ она весело говорила и смѣялась съ оставшимися двумя мужчинами, но всякій разъ, что дверь въ ложу отворялась, она повертывала голову, какъ-бы ожидая кого-то, какъ-бы ожидая, что онъ воротится, думала Беатриса. Наконецъ, она перестала обертываться и ея пріятное лицо приняло такое злое выраженіе, что Беатриса выронила изъ рукъ трубку, словно она видѣла злой призракъ. Что-то въ выраженіи этого лица напоминало ей мистриссъ Миру Грей. Минутъ десять послѣ того, какъ Тригернъ ушелъ изъ ложи, сердце Беатрисы сильно билось; она думала, что онъ, можетъ быть, ее замѣтилъ и идетъ къ ней. Но весь вечеръ прошелъ и Тригернъ не являлся.

Когда они увидѣлись на другой день, она едва могла говорить объ этомъ безъ слезъ. Мысль, что она ему ничего — она, его жена, связанная съ нимъ вѣчными узами, терзала ее невыносимо.

Тригернъ былъ нѣсколько мраченъ и нетерпѣливъ.

— Я именно оттого и не видѣлъ тебя, Беатриса, что слишкомъ о тебѣ думалъ. А когда я тебя не вижу, мнѣ кажется не на что и смотрѣть. Я потому недолго и оставался. Барыня, въ ложѣ которой я былъ, мучила меня своей болтовней о томъ, что я не въ духѣ, и я уѣхалъ въ клубъ.

— Но эта леди Несдэль казалась очень разсерженной, когда ты ушелъ. Ты часто видаешься съ ней?

— Кто говорилъ тебѣ о леди Несдэль? рѣзко спросилъ Тригернъ.

— Сестра мистера Воллингама говорила, что ты за ней ухаживаешь… она говорила это разъ, когда я была въ ложѣ леди Эдоксіи.

— Дура, сплетница.

Болѣе ничего не было говорено объ этомъ предметѣ, и еслибъ не тонъ и манера Тригерна, то Беатриса и забыла бы о леди Несдэль. Но внезапная рѣзкость тона и удивленный взглядъ Тригерна, когда онъ спросилъ: «Кто говорилъ тебѣ о леди Несдэль?» обдали морозомъ ея сердце.

XIX.
Роковой день.

Есть дни зъ жизни иныхъ людей, въ которые человѣкъ столько выстрадаетъ, что какъ бы счастливъ онъ послѣ ни былъ, одно воспоминаніе о нихъ наполняетъ его душу ужасомъ. Такой день выдался и на долю Беатрисы.

День этотъ начался очень счастливо: гардемаринъ Овенъ возвратился домой со славою; благодаря своей смѣлости и присутствію духа, онъ спасъ жизнь восьми матросамъ. Съ сверкающими глазами и веселой улыбкой на загорѣломъ лицѣ, молодой человѣкъ живо и бойко разсказывалъ о своихъ приключеніяхъ; онъ видимо торопился все высказать, такъ-какъ его корабль снова отправлялся въ море черезъ два дня. Обнявъ отца, перенесшаго столько горя со времени его отъѣзда, Овенъ такъ же громко и весело смѣялся, какъ нѣкогда въ день своего рожденія, на берегу въ Тенби, когда впервые они узнали Тригерна.

И Левелины были въ Лондонѣ, также на нѣсколько дней. Они везли умирающаго брата сэра Берти на югъ, но все же удѣлили минутку посѣтить капитана Брука и его семейство, о которомъ леди Эдоксія впродолженіе послѣднихъ мѣсяцевъ совершенно забыла.

Леди Діана посѣтила Бруковъ, даже рискуя тѣмъ сократить свои визиты къ сестрамъ — къ маркизѣ, которая до того обвѣшала себя воспоминаніями Святой земли въ видѣ вышитыхъ шарфовъ, янтарныхъ четокъ и неотдѣланныхъ рубиновъ, что походила на подвижную лавку константинопольскаго базара, и къ жестокой матери нѣжной Елены и остальныхъ четырехъ златокудрыхъ дѣвицъ, которая на другой же день послѣ пріѣзда сэра Берти послала сказать, что ему необходимо посѣтить Елену. Слабая дѣвушка совсѣмъ уходилась лондонскимъ сезономъ и была принуждена проводить цѣлые вечера, слушая чтеніе Мориса Левелина, который вызвался быть ея чтецомъ изъ уваженія къ тому, что у ней и глаза были слишкомъ слабы и голова тяжела, чтобъ читать самой.

Она ничего не говорила о Беатрисѣ, и когда сэръ Берти спросилъ ее, часто ли она видится съ своей подругой, Елена только печально покачала головою, а леди Эдоксія тотчасъ пустилась въ разсужденія о неприличности поведенія Беатрисы, которая одна ходила по улицамъ, и о подозрительномъ положеніи дѣлъ капитана Брука, далеко недѣлающемъ ему чести.

Сэръ Берти горячо заступился за своего стараго друга. Онъ сомнѣвался, чтобъ былъ на свѣтѣ человѣкъ честнѣе и благороднѣе капитана Брука; что же касается его дѣлъ, то они должны скоро устроиться, потому что онъ, Берти, купилъ съ аукціона «Пріютъ» въ Тенби и надѣялся отдать его въ аренду своему старому другу. Кстати, онъ распространился и о славномъ подвигѣ Овена, достойнаго потомка честнаго семейства. О Беатрисѣ же онъ слышалъ, что она ѣздила за границу съ Греями и думалъ, что вѣроятно Воллингамы видѣли ее, по возвращеніи ея въ Лондонъ.

Сэръ Берти по дорогѣ домой, идя подъ руку съ сыномъ, разспрашивалъ его о Беатрисѣ, но Морисъ, казалось, не много зналъ объ ней. Ему было извѣстно только, что капризъ и гордость леди Эдоксіи разлучили Елену и Беатрису и, по его мнѣнію, послѣдняя очень измѣнилась къ худшему и въ наружности и въ настроеніи духа, такъ что Елена менѣе потеряла въ прекращеніи этой дружбы, что казалось главнымъ дѣломъ въ его глазахъ.

Леди Діана дожидалась ихъ къ завтраку; она была какъ-то особенно серьёзна и озабочена, что вовсе не шло къ ея спокойному, пріятному лицу.

— Берти, сказала она: — я только что была у Бруковъ. Я поздравила ихъ съ возвращеніемъ сына. Онъ молодецъ мальчикъ и краснѣетъ какъ краспая дѣвица. Онъ мнѣ очень понравился: простъ какъ ребёнокъ, а говоритъ толково, какъ взрослый. Онъ будетъ гордостью всего семейства. Но Беатриса… и добрая женщина покачала головою: — я никогда не видала, чтобы дѣвочка такъ внезапно измѣнилась въ наружности и характерѣ. Она стала такая слабая, нервная, чуть было не упала въ обморокъ, увидавъ меня. Отецъ ея съ нетерпѣніемъ ждетъ, чтобы ты посмотрѣлъ ее. Она настаиваетъ, что она совсѣмъ здорова, но это вздоръ, и я тебя увѣряю, старикъ гораздо болѣе радовался тому, что ты посмотришь его Беатрису, чѣмъ извѣстію, что его «Пріютъ» купленъ тобою и что мы надѣемся имѣть его снова сосѣдомъ. Такъ ты пойдешь къ нимъ, милый Эскулапъ, и возвратишь всѣмъ здоровье и счастіе. Но прежде позавтракай на скорую руку, какъ ты дѣлывалъ, прежде чѣмъ сталъ важнымъ бариномъ и почти кинулъ свое ремесло.

И Домити положила свою руку на плечо Эскулапа и поцаловала его въ лобъ. Позавтракавъ, сэръ Берти взялъ шляпу и палку и отправился къ Брукамъ.

Сначала его посѣщеніе возбудило только всеобщую радость. Съ какимъ счастіемъ сэръ Берти сознавалъ, что онъ виновникъ радости цѣлаго семейства. Горячо, дружески пожалъ ему руку старый капитанъ, который видѣлъ, что горе прошло и снова настаютъ покойные дни. Счастливый Овенъ, скромно принимавшій поздравленіе съ своими подвигами, только краснѣлъ и улыбался. Радость свѣтилась въ глазахъ Маріаны и она протянула съ благодарностью обѣ руки благородному другу и мудрому совѣтнику, которому они были обязаны возвращеніемъ прежнихъ счастливыхъ дней.

Но Беатриса, веселая, рѣзвая Беатриса, отчего ты не принимаешь участія въ общей радости? Отчего ты такъ разстроена, чего ты боишься? Отчего, когда капитанъ Брукъ, наговорившись съ сэромъ Берти и получивъ отъ него бумаги относительно отдачи въ аренду «Пріюта», всталъ и, подводя его къ тебѣ, сказалъ ему съ улыбкой: «Ну, теперь вы посмотрите, что такое съ красою „Пріюта“, чтобы мы совсѣмъ были счастливы», отчего ты бросилась къ нему съ крикомъ: «У меня ничего не болитъ, ничего не болитъ?» Отчего, когда дверь растворилась, ты такъ робко посмотрѣла на сэра Берти Левелина? Отчего это отчаяніе и вмѣстѣ этотъ гордый, вызывающій взглядъ? Развѣ знаменитый докторъ призванъ посмотрѣть умалишенную? Развѣ онъ владѣетъ магическимъ жезломъ, который въ состояніи открыть человѣческое сердце и обнаружить, отчего оно бьется такъ сильно и съ такимъ страхомъ посреди друзей? Развѣ онъ враждебный адвокатъ, пришедшій подвергнуть тебя допросу и заставить тебя свидѣтельствовать противъ самой себя?

Увы! Настала тяжелая минута для Беатрисы. Допросъ конченъ. Сэръ Берти спрашивалъ мало, но серьёзно, очень серьёзно; Беатриса, напротивъ, отвѣчала поспѣшно, противорѣчила себѣ на каждомъ шагу и ясно утаивала истину. Настало молчаніе, гробовое молчаніе. Слышно медленное дыханіе Беатрисы и жужжаніе пчелы на букетѣ, привезенномъ леди Діаной. Слышенъ стукъ часовъ, вотъ они бьютъ четыре. И вдругъ раздается посреди тишины глубокій, печальный вздохъ; Беатриса вздрогнула, словно услыхавъ свой приговоръ. Да, это былъ вздохъ добраго человѣка, искренно сожалѣншаго о горѣ, постигшемъ его друга.

Сэръ Берти подходитъ ближе къ Беатрисѣ; онъ говоритъ вполголоса и не пододвигаетъ ей кресла, несмотря на то, что она вся дрожитъ и, кажется, сейчасъ упадетъ въ обморокъ. «Несчастная дѣвушка, говоритъ онъ: — можете ли вы надѣяться на одну себя въ этихъ несчастныхъ обстоятельствахъ»? Какіе у васъ планы?

Молчаніе. Пчела жужжитъ попрежнему, минутная стрѣлка на стѣнныхъ часахъ медленно двигается по циферблату.

— Развѣ вы въ такомъ положеніи, что вамъ необходимо отказаться отъ друзей, которые готовы умереть за васъ? Беатриса Брукъ, заклинаю васъ именемъ Бога, скажите все отцу и дайте намъ хоть спасти васъ отъ публичнаго позора. Онъ останавливается и пристально смотритъ на пораженную дѣвушку. Но Беатриса уже болѣе не дѣвушка. Она — женщина, жена и скоро будетъ матерью. Она подымаетъ глаза и отвѣчаетъ, глухимъ, едва слышнымъ голосомъ: "Я васъ заклинаю, говоритъ она какимъ-то страннымъ, потнелельнымъ тономъ: — я васъ заклинаю не мѣшаться между мною и моимъ отцомъ, не ради меня, но ради того, съ кѣмъ я связана словомъ. Я не имѣю ничего сказать ни отцу, ни кому бы то ни было. Я не знаю за собою грѣха, въ которомъ бы я могла себя упрекнуть.

Снова наступило молчаніе, гнетущее, страшное молчаніе.

Сэръ Берти прерываетъ его: «Вы замужемъ? Повѣрьте, какія бы ни были обстоятельства, какъ бы неудовлетворителенъ ни былъ вашъ выборъ, даже еслибъ вы выбрали ниже себя…»

Нѣтъ, онъ видитъ, что онъ ошибся. Гордая улыбка, презрительное мотаніе головой служатъ ему единственнымъ отвѣтомъ. Однако, онъ не спросилъ: «за кѣмъ вы замужемъ?» онъ только спросилъ: «Вы замужемъ?»

Какъ могла она ему сказать, что она замужемъ? Высказать тайну Монтегю — ему, отцу втораго наслѣдника по завѣщанію стараго графа? Какъ могла она такъ нарушить слово, данное отцу ея ребёнка?

Докторъ продолжаетъ слѣдить за каждымъ ея движеніемъ; онъ видитъ, что лицо ея освѣтилось какимъ-то нѣжнымъ выраженіемъ — онъ надѣется, онъ не знаетъ, о чемъ она думаетъ. Онъ снова говоритъ ей нѣжно, грустно. Матери, въ домахъ которыхъ онъ лечилъ, знаютъ этотъ голосъ; это тотъ самый голосъ, которымъ онъ говоритъ у постели умирающаго ребёнка.

— Беатриса, задумчиво произноситъ онъ. — Я васъ знаю съ тѣхъ поръ, какъ вы родились; я знаю вашего отца, зналъ и бѣдную вашу мать. Я не хочу васъ оскорбить или разстроить, я хочу васъ спасти. Моя жена придетъ къ вамъ, вамъ будетъ легче довѣриться этой нѣжной, благородной женщинѣ. Не бойтесь, въ ней нѣтъ свѣтскости ея сестеръ. Она не принадлежитъ къ какому-то особому, маленькому мірку, называемому большимъ свѣтомъ; нѣтъ, она принадлежитъ къ міру добрыхъ и хорошихъ людей. Дайте намъ спасти васъ. Объяснитесь съ отцомъ и потомъ мы васъ съ собою возьмемъ за-границу. Вы говорите, на васъ нѣтъ грѣха, въ которомъ вы могли бы раскаяться. Если нѣтъ грѣха, Беатриса, то не допустимъ и позора. Умоляю васъ ради его, ради васъ, ради Маріаны, ради того молодца, который воротился божьею милостью со славою, исполнивъ мужественно свой долгъ, ради вашего отца, вашей сестры, вашего брата — Беатриса!

Беатриса поддалась; слезы и страшныя рыданія заглушаютъ ея голосъ; она схватываетъ руки, протянутыя къ ней, словно она тонетъ и, прижимая къ нимъ пылающую голову, плачетъ горько, горько. «Еще минута» думаетъ сэръ Берти: «и она сознается во всемъ, эта семнадцатилѣтняя дѣвочка».

Но сердце въ семьнадцать лѣтъ твердо, когда затронута господствующая въ немъ страсть, а господствующею страстью въ сердцѣ Беатрисы была любовь къ Монтегю. Она наконецъ немного оправилась, поблагодарила сэра Берти Левелина, но сказала, что ей невозможно ни подъ какимъ видомъ ѣхать изъ Англіи съ нимъ и леди Діаной. Она еще разъ повторила, что она невиновна и объявила, что каждый день ее терзаетъ желаніе открыть отцу, въ какомъ она находится положеніи, но что она не могла этого сдѣлать до тѣхъ поръ, пока не получитъ на то позволенія.

— Чѣмъ скорѣе вы достанете это позволеніе, Беатриса, тѣмъ лучше, отвѣчалъ докторъ нѣсколько холодно и съ видимой грустью: — я не могу говорить теперь съ вашимъ отцомъ. Передайте ему эту записку отъ меня, и если съ помощью божьею вы въ сегодняшнюю ночь перемѣните свои мысли, то пришлите за мною или за моей женой — все равно въ полночь, въ полдень, когда хотите — и мы придемъ. Молитесь Богу, дитя мое, и да услышитъ онъ васъ. Если вы теперь сдѣлаете фальшивый шагъ, вы низвергнете себя въ пропасть.

Онъ ушелъ. Въ запискѣ къ капитану Бруку было сказано, что онъ прописалъ лекарство Беатрисѣ и надѣялся, что ей будетъ лучше; ушелъ же онъ не простившись потому, что очень торопился и надѣялся увидѣться еще съ Бруками на другой день передъ отъѣздомъ; если же это не удастся, то да хранитъ ихъ Богъ до пріятнаго свиданія въ Тенби.

Итакъ, тайна Беатрисы осталась не вполнѣ открытою, но на долго ли? Въ тотъ же самый вечеръ утреннее опасеніе ея исполнилось, ея тайна не было болѣе тайной. Капитанъ Брукъ, получивъ письмо сэра Берти, сталъ еще болѣе безпокоиться. Совершенно не походило на добраго доктора, чтобъ онъ ушелъ, не сказавъ слова утѣшенія огорченному другу. Сдѣлалъ ли онъ это потому, что не могъ успокоить его насчетъ здоровья Беатрисы? Неужели ея здоровье хуже, чѣмъ онъ предполагалъ? Можетъ быть, она умираетъ отъ чахотки, какъ ея мать, на которую она стала такъ походить, съ тѣхъ поръ, какъ поблѣднѣла?

Бѣдный старикъ слѣдилъ со страхомъ за каждымъ ея движеніемъ, и чѣмъ пристальнѣе смотрѣлъ онъ на нее, тѣмъ болѣе смущалась Беатриса. Потомъ онъ старался перемѣнить свою манеру и казаться веселымъ и совершенно спокойнымъ на счетъ ея здоровья, чтобы ея не пугать. Эта попытка такъ тронула Беатрису, что она едва не расплакалась. Вечеромъ заѣхалъ мистеръ Грей, чтобъ перечесть бумаги, по которымъ сэръ Берти Левелинъ отдавалъ «Пріютъ» въ аренду капитану Бруку. Окончивъ съ дѣлами, они разговорились объ Италіи, о цѣнности земли въ окрестностяхъ Флоренціи и Рима и о системахъ обработки ея.

Мистеръ Грей между прочимъ упомянулъ, что докторъ Бретонъ едва не сдѣлалъ глупости и не купилъ земли, но по счастью болѣзнь ему помѣшала. Его дочери очень перепугались его болѣзни, о которой вѣрно Беатриса говорила капитану Бруку, потому что это случилось во время ея пребыванія у нихъ.

Беатриса чувствовала, что кровь хлынула къ ея головѣ и она сказала дрожащимъ голосомъ: «Нѣтъ, когда я ихъ видѣла, онъ былъ здоровъ». Она надѣялась, что отецъ ея не разслышалъ послѣднихъ словъ Грея, о ея пребываніи у Бретоновъ. Но когда она подняла глаза съ своей работы, оба, и мистеръ Грей и ея отецъ, пристально смотрѣли на нее: одинъ — съ удивленіемъ и грустью, другой — съ напряженнымъ вниманіемъ. Она чувствовала, что ей. дѣлается дурно, и поблѣднѣла какъ полотно. Разговоръ тотчасъ измѣнился: стали говорить о желѣзныхъ дорогахъ, объ удивительномъ искусствѣ, съ которымъ проведена Генуэзская дорога и въ особенности дорога чрезъ Семерингское ущелье въ Австріи. «Да, австрійскія дороги удивительны, сказалъ мистеръ Грей: — но имъ не уступаютъ и пароходы. Встрѣчая миссъ Брукъ, когда она пріѣхала изъ Тріеста, я удивлялся быстротѣ, съ которой разрѣзывалъ волны пароходъ компаніи Ллойда.»

Онъ сказалъ это нарочно; Беатриса была въ этомъ увѣрена. Она посмотрѣла на него умоляющимъ взглядомъ, по это было хуже чѣмъ тщетно. Онъ показалъ, что видитъ этотъ взглядъ, презрительно улыбнулся и поспѣшилъ прибавить: «Это именно было въ то время, когда докторъ Бретонъ былъ такъ нездоровъ и миссъ Брукъ провела нѣсколько времени въ Тріестѣ у Бретоновъ.»

Кажется, Беатриса никогда не любила своего отца такою пламенною любовью, какъ въ ту минуту, когда онъ едва слышно произнесъ: «Да, да» и почти, не смотря на мистера Грея, распространился объ улучшеніяхъ въ паровыхъ машинахъ, съ тою неопредѣленною улыбкою, которая обнаруживаетъ внутреннее страданіе и озлобленіе.

Никто не былъ обманутъ. Беатриса чувствовала, что ея отецъ съ рыцарской нѣжностью защищалъ ее отъ намѣренія чужаго человѣка обнаружить ея тайну, даже передъ нимъ. Опытный стряпчій видѣлъ, что по какой-то причинѣ скрыли отъ капитана Брука пребываніе его дочери въ Тріестѣ, и онъ тотчасъ же усумнился, была ли она у Бретоновъ. Если нѣтъ, то гдѣ же она была? Если не у нихъ, то у кого? Для стряпчаго было важно знать, какъ распорядился съ нею Тригернъ, если онъ не помѣстилъ ее у Бретоновъ. Его умъ тотчасъ обнялъ всѣ малѣйшія обстоятельства, сопровождавшія это событіе, оказавшееся чистою ложью, и онъ, быть можетъ, добрался бы до истины, еслибъ капитанъ Брукъ не воспользовался остановкой въ разговорѣ и не сказалъ очень любезно: «Я очень усталъ, мистеръ Грей, и моя дочь не совсѣмъ здорова, такъ, быть можетъ, вы выпьете воды съ виномъ и пожелаете намъ доброй ночи».

Но когда онъ ушелъ, капитанъ Брукъ обратился къ дочери: «Съ тобой что-то случилось заграницею, чего ты не хочешь мнѣ сказать, Беатриса, что-то для тебя непріятное, чего не хочешь открыть даже своему старику отцу.» И онъ посмотрѣлъ на нее, словно ожидая, что она теперь ему скажетъ все.

Кто могъ бы выдержать подобный вопрошающій взглядъ?

Слезы показались на глазахъ Беатрисы, слова дрожали на ея устахъ; она готова была упасть на колѣни и высказать все, какъ вдругъ ее озарила мысль привести Монтегю и заставить его сознаться во всемъ — завтра.

Завтра!

Медленно и съ видимымъ усиліемъ, капитанъ Брукъ отвелъ свой вопрошающій взглядъ съ лица Беатрисы. Снова явилась въ его головѣ ужасная мысль, что она была серьёзно больна, быть можетъ, у ней лопнула жила, какъ у ея матери, и она не желала, чтобы онъ это зналъ. Она была такъ больна на взглядъ, и какъ-то одѣвалась не такъ красиво, и держалась не. такъ прямо и граціозно, какъ прежде. Бѣдный старикъ закрылъ лицо руками.

— Ничего, моя милая, сказалъ онъ: — мнѣ очень жаль, что нашъ разговоръ тебя разстроилъ. Достань мнѣ географическій лексиконъ; я хочу посмотрѣть, сколько миль въ туннелѣ Семерингскаго прохода.

Беатриса посмотрѣла на полку, гдѣ стояли лексиконы; она была слишкомъ для нея высока, и потому молодая дѣвушка встала на скамейку и, протянувъ руку, колебалась, который томъ взять. Овенъ всталъ ей помочь.

— Ахъ, Беатриса, сказалъ онъ, смѣясь: — ты бы теперь не обогнала меня; помнишь, какая ты была проворная. А теперь ты стала такая толстая, блѣдная, лѣнивая, точно старая барыня.

Этого было слишкомъ довольно. Беатриса почувствовала, что у ней кружится голова, рука ея опустилась, въ глазахъ потемнѣло; она видѣла, однако, какое страшное выраженіе приняло лицо у отца, который тоже всталъ и, какъ-бы преображенный, устремилъ свой взоръ на нее. Онъ протянулъ руку, онъ показывалъ на нее, обернувшись къ Маріанѣ. И пока онъ указывалъ на нее, изъ груди его вырвался ужасный вопль. Это былъ вопль человѣка, внезапно сраженнаго горемъ, собственно не вопль и не стонъ, а соединеніе обоихъ. И Беатриса слышала этотъ вопль человѣка, пришедшаго къ страшному убѣжденію. Она въ ту же минуту упала къ ногамъ отца, какъ сраженная птица, и изступлеппо обнявъ ихъ, простонала: «я замужемъ, отецъ. Я замужемъ, но бракъ мой не могъ быть признанъ».

Онъ оттолкнулъ ее отъ себя, свою любимицу. Онъ оттолкнулъ ее и стоялъ гордо выпрямившись и безсознательно смотря въ пространство. Маріана широко открыла глаза отъ удивленія, а пораженный Овенъ бросился на шею къ отцу, громко зовя его по имени, думая этимъ воротить его въ міръ дѣйствительности, изъ какого-то міра призраковъ, въ которомъ видимо виталъ его умъ.

— Отецъ, отецъ, что вы видите? восклицалъ Овенъ.

Отецъ его видѣлъ призракъ, который можетъ омрачить самое полное счастье: онъ видѣлъ мрачную тѣнь — позора.

XX.
Подъ обаяніемъ.

— Моя дочь замужемъ и не признана!

Вотъ были первыя слова старика, и всѣ обрадовались, что онъ заговорилъ, хотя съ видимой злобой, стиснутыми зубами и сжатыми кулаками.

— Замужемъ и не признана. Кто этотъ человѣкъ?

Онъ дѣлалъ этотъ вопросъ словно ударялъ молотомъ по наковальнѣ. И дѣти его увидѣли тогда чудо: увидѣли какъ его старое, морщинистое лицо вдругъ освѣтилось блескомъ юности; увидѣли его, какимъ онъ былъ во дни своей славы! Открытый, благородный лобъ его очистился совершенно отъ морщинъ, на щекахъ показался румянецъ, глаза засверкали. На секунду передъ вами стоялъ капитанъ Брукъ, какимъ онъ былъ въ молодости; вы видѣли передъ собою молодаго офицера, мужественная рука котораго, нанося смерть врагамъ, прикрывала умирающаго друга на полѣ битвы, подъ градомъ пуль и ядеръ.

— Кто этотъ человѣкъ? Кто нарушилъ спокойствіе и честь семейства? Дайте его имя мстителю!

Но это было только на секунду. Лучъ славы исчезъ такъ же быстро, какъ молнія. Сила и блескъ исчезли, неизвѣстно куда, и передъ вами снова стоялъ блѣдный, безпомощный, убитый горемъ старикъ. Черезъ минуту онъ протянулъ безсознательно руки къ Маріанѣ и, упавъ въ кресла, залился слезами. «О, Боже мой! Боже мой! Еще позоръ… еще худшій позоръ!» стоналъ несчастный.

Беатриса подползла къ нему. Куда дѣвался ея пріятный голосокъ, который онъ такъ любилъ? Неужели это она говорила этимъ хриплымъ, глухимъ шепотомъ?

— Потерпите немного, отецъ, и я не буду для васъ позоромъ и горемъ. Я замужемъ. Я люблю его и онъ меня любитъ. Все устроится, отецъ, если вы только потерпите! Завтра онъ придетъ и объяснитъ, почему, противъ моего желанія, нашъ бракъ должно было сохранить въ тайнѣ даже отъ васъ.

— На сколько времени, Беатриса?

— На два года; теперь уже меньше двухъ лѣтъ.

— Кто твой мужъ? Я догадываюсь. Я знаю, чье это дѣло.

— Отецъ, дай мнѣ время до завтра, только до завтра.

— Беатриса, если все это правда и ты сожалѣешь, что скрыла, и какъ еще хитро, отъ своего отца важнѣйшій поступокъ въ своей жизни — то слушай меня. Если твой мужъ придетъ сюда завтра, признаетъ тебя открыто и дастъ мнѣ хоть тѣнь основательной причины, которая вмѣстѣ съ пыломъ молодости можетъ извинить случившееся, то я постараюсь простить ему, что онъ тебя укралъ у меня. Какъ и когда онъ укралъ дочь человѣка, заключеннаго въ тюрьму — мнѣ остается еще узнать, а ты мнѣ ничего не хочешь сказать.

— Онъ все разскажетъ, милый отецъ — только подождите до завтра. Я дала ему слово. Только подождите до завтра.

— Если же, напротивъ, онъ не согласится тебя признать, я тебѣ не позволю съ нимъ видѣться, пока не придетъ срокъ, когда, по твоимъ словамъ, должно кончиться это постыдное положеніе. Ты должна будешь жить у насъ въ заточеніи, какъ вдова, пока онъ не рѣшится благороднымъ образомъ признать тебя женою.

— Да, Беатриса, ты будешь жить у насъ внѣ всякой опасности, промолвила Маріана, прижимая сестру къ своему сердцу. — Ты будешь жить какъ въ старину, въ «Пріютѣ» и тамъ будешь ждать.

Какъ въ старину? Увы, развѣ могли снова возвратиться эти счастливые, спокойные дни? Развѣ можетъ рѣка потечь обратно къ своему источнику?

Развѣ могло возвратиться спокойствіе ея юныхъ дней? И однако, она теперь жаждала этого возврата, она жаждала освободиться отъ всѣхъ треволненій и заботъ, снова чувствовать себя въ объятіяхъ отца, снова видѣть на лицѣ Маріаны мирную, нѣжную улыбку, а не безпокойный взглядъ удивленія. Но сердце ребёнка боролось съ сердцемъ женщины. Подождите только до завтра!

Читатель, былъ ли ты когда нибудь влюбленъ, дико, безсмысленно, даже грѣховно? Приходилось ли тебѣ слышать совѣты, увѣщанія, брань, мольбы, направленные на то, чтобъ уговорить тебя измѣнить твоей любви, и слыхалъ ли ты посреди всего этого шума, другой дорогой для тебя голосъ; чувствовалъ ли ты, какъ сердце твое таяло отъ улыбки, ради которой ты готовъ былъ умереть; чувствовалъ ли пожатіе руки, отказаться отъ пожатья которой было бы для тебя все равно, что заживо похоронить себя?

Слушалъ ли ты всѣ эти увѣщанія и совѣты, не понимая ничего, что тебѣ говорили, хотя ты зналъ, что долженъ выслушать все, хотя старался успокоить себя и преклониться, сознавая, что говорившіе высказывали свое убѣжденіе для твоего добра и имѣли, быть можетъ, полное право на твое вниманіе? Но думая это, и сознавая и стараясь себя переломить, не чувствовалъ ли ты однако съ какимъ-то страстнымъ отчаяніемъ, что сильнѣе словъ и убѣжденій было обаяніе одного милаго имени?

Въ такомъ-то положеніи сидѣла Беатриса въ этотъ вечеръ посреди людей, которыхъ она любила и уважала, сидѣла и думала о Тригернѣ! Какъ для Маргариты Фауста, его любовь, его улыбка, его любящія, горячія слова, его поцалуй были для нея выше всего, даже въ ту минуту, когда она упрекала себя за свою любовь и сознавала право другихъ дѣлать ей упреки. Часто подобное вмѣшательство есть не больше, какъ тиранство или интрига, но еще чаще это — дружеская попытка спасти погибающаго. И какую, кажется, въ подобныя минуты чувствуешь силу помочь, удержать ближняго отъ опасности. Но это только кажется; надѣлѣ не такъ. Провидѣніе не дало человѣку такой силы. «Своими собственными дѣлами будетъ человѣкъ осужденъ или оправданъ». Тщетны тутъ близкое знакомство, глубокая любовь, авторитетъ, преимущество лѣтъ или ума. «Сердце вѣдаетъ свое горе и чужой да не вмѣшивается въ его радость.»

Беатриса слушала съ почтеніемъ слова отца. Она знала, что все, что онъ говорилъ, было справедливо или могло бы быть справедливо въ другомъ случаѣ, что положеніе, въ которое ставилъ подобный бракъ, унизительно и неблагородно, что человѣкъ, съ такою жадностью кинувшійся на любовь какъ на добычу, вмѣсто того чтобы подождать, дѣйствовалъ съ безразсуднымъ себялюбіемъ, что обѣщаніе, данное ему, побуждало ее къ самому неизвинительному обманыванію своихъ родныхъ. Она знала, что все это справедливо, и между-тѣмъ, приклонивъ свою голову къ плечу сестры, думала о лунной ночи въ Венеціи, о своей болѣзни въ степи, о странномъ запутанномъ завѣщаніи стараго графа, о шуткахъ Тригерна про Арабеллу Стюартъ и герцогиню Йоркскую, о томъ, какъ они станутъ извинять свое поведеніе, наконецъ, о завтрашнемъ днѣ, который утѣшитъ, она надѣялась, ея отца.

Но болѣе всего преслѣдовала ее страшная мысль о разлукѣ! съ Тригерномъ. Страхъ покинуть своего идола для уединенной, вдовьей жизни впродолженіе двухъ лѣтъ не давалъ ей покоя. Оставить его! Быть далеко отъ него, ей, которая терзалась тѣмъ, что она не живетъ съ нимъ въ одномъ домѣ, что не видитъ его каждый часъ, что не наслаждается полнымъ счастьемъ домашней жизни. Не видѣть его вовсе! Оставить его въ Лондонѣ посреди всѣхъ искушеній! Оставить его Мили Несдэль, которая будетъ издѣваться надъ нимъ, когда онъ не въ духѣ и утѣшать его, когда ему грустно. Мили Несдэль будетъ утѣшать его!

Беатриса такъ измѣнилась въ лицѣ при одной этой мысли, что Маріана вскрикнула: «Что съ тобой, Беатриса? У тебя болитъ что нибудь?» Отецъ ея отрывисто прибавилъ: «Отдохни… отдохни, милая; ей нуженъ отдыхъ; намъ всѣмъ нуженъ отдыхъ, да пошлетъ намъ его Господь.» И съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты, ни разу не обернувъ головы. И такъ они разошлись, не пожелавъ другъ другу доброй ночи. Это было въ первый разъ что они такъ разставались.

— Беатриса моя, Беатриса! милая сестра! воскликнулъ Овенъ, обнявъ сестру и плача съ ней вмѣстѣ. Мужественное сердце, небоявшееся бурь и спасшее жизнь восьми матросамъ, теперь растаяло, какъ всегда случается съ подобными сердцами. И долго втроемъ плакали и горевали молодые люди и потомъ утѣшали себя сквозь слезы и строили воздушные замки, которыхъ верхи ослѣпительно блестѣли при свѣтѣ завтрашняго дня.

XXI.
Душевное безпокойство.

Завтра! Но Беатриса не могла его дождаться, этого далекаго завтра. Какъ ни была она больна и утомлена, но какъ скоро она очутилась одна въ маленькой, спокойной своей комнаткѣ, часы, отдѣлявшіе ее отъ роковаго утра, стали казаться ей вѣками.

Она растворила окно и облокотилась на него, но прохладный воздухъ не освѣжалъ ея; шумъ и суета лондонской улицы отдавался у нея въ ушахъ, словно отголосокъ внутренней, душевной тревоги. Она отошла отъ окошка и упала на колѣни съ теплой молитвой, чтобъ всеблагой и всемогущій помиловалъ и наставилъ ее. Но спокойствіе ей не возвратилось; ей нужна была дѣятельность, только дѣятельность могла ее успокоить. Есть люди, которые сознаютъ, что бездѣйствіе въ такую минуту свело бы ихъ съ ума. Одну ночь, что значило прождать одну ночь, какихъ нибудь десять, двѣнадцать безпутныхъ, лѣнивыхъ часовъ ночи? Ей же казалось, что цѣлая вѣчность отдѣляетъ ее отъ утра. Тригернъ могъ уйти изъ дому, не получивъ ея записки; онъ не знаетъ, какъ важно для нея, чтобъ онъ пришелъ, потому что она не могла объяснить ему, зачѣмъ она хотѣла его видѣть? Она должна видѣть его теперь. Еслибъ она могла видѣться съ нимъ, хотя бы на десять минутъ — она могла бы отдохнуть потомъ, можетъ быть, заснуть. Она провела рукою по горячему лбу: «Я должна его видѣть».

Она потихоньку прокралась къ братниной комнатѣ:

— Ты спишь, Овенъ? спросила она.

— Нѣтъ, моя милая; я еще не раздѣвался. Я все сидѣлъ и думалъ о тебѣ.

— Овенъ, если ты когда нибудь любилъ меня, не откажи мнѣ въ томъ, чего я попрошу. Я хочу выѣхать. Еще не очень поздно, не очень поздно для Лондона; только одинадцать часовъ; многіе только что отправляются на балъ. Только не безпокой отца. Ты догадываешься вѣрно, къ кому я хочу ѣхать. Я слишкомъ несчастна послѣ того, что случилось, чтобъ ожидать спокойно завтрашняго дня. Прислуга спитъ; сойди, дружокъ, потихоньку и приведи мнѣ кэбъ, а потомъ подожди меня въ столовой. Никто не увидитъ, никто не услышитъ; а завтра онъ пріѣдетъ и, богъ дастъ, все уладится.

Молодой лейтенантъ вздохнулъ, но отправился, не говоря ни слова. Онъ помогъ Беатрисѣ сѣсть въ кэбъ и задержалъ на минуту ея руку:

— Нельзя ли и мнѣ поѣхать съ тобою, Беатриса? Неужели ты поѣдешь одна?

— Завтра, Овенъ, вы будете братьями, во всеуслышанье. Завтра!

Она старалась улыбнуться, молодой человѣкъ безсмысленно смотрѣлъ ей вслѣдъ; онъ слыхалъ, какъ она сказала извощику: «въ Стратон-Стритъ», и пошелъ домой дожидаться ея возвращенія.

Беатрисѣ тоже пришлось дожидаться. Она доѣхала до самаго дома, въ которомъ жилъ Тригернъ, прежде чѣмъ вспомнила, что ей прійдется звонить у его двери, какъ всякому другому. Она всегда входила въ этотъ домъ не иначе, какъ въ сопровожденіи самаго Тригерна. Сонная служанка, отворившая дверь, спросила кого ей нужно, и объяснила, что г. Тригернъ еще не воротился съ обѣда.

— Нельзя ли мнѣ… нельзя ли мнѣ подождать его въ гостиной?

— Разумѣется, миссъ.

— Было уже около двухъ часовъ, когда Беатриса услышала наконецъ, какъ вошелъ Тригернъ. У него былъ свой карманный ключъ, такъ что служанка не успѣла предупредить его о томъ, что его дожидаются. Волненіе, въ которомъ находилась Беатриса, еще усилилось, когда ей послышалось, что съ Тригерномъ вошелъ еще кто-то, и онъ спросилъ: «Не хотите ли выкурить сигарку?» Она быстро перешла гостиную, надѣясь скрыться въ сосѣдней комнатѣ, но молодые люди были поспѣшнѣе ея, и когда дверь отворилась, Беатриса очутилась лицомъ къ лицу съ Тригерномъ и Морисомъ Левелиномъ! Удивленіе послѣдняго было таково, что онъ и не пытался заговорить. Беатриса дрожала всѣмъ тѣломъ; она была безъ шляпки, которую сняла въ надеждѣ облегчить больную голову. Тригернъ было совершенно растерялся, но черезъ минуту спросилъ поспѣшно:

— Не боленъ ли вашъ отецъ — капитанъ Брукъ? Не случилось ли какого несчастія? Чѣмъ могу я быть вамъ полезнымъ? Какъ мнѣ жаль, что я не воротился ранѣе.

Но эта попытка казаться только другомъ дома осталась безполезна и не возвратила присутствія духа остальнымъ двумъ. Беатриса отвѣчала только едва внятно: «Да, случилось большое несчастіе… я хотѣла посовѣтоваться съ вами… отецъ не то чтобъ боленъ…» Она остановилась и устремила безпомощные взоры свои на Тригерна; Морисъ Левелинъ взволнованнымъ голосомъ пожелалъ доброй ночи Монтегю, хотѣлъ сказать что нибудь бѣдной Беатрисѣ, но не могъ, и быстро удалился.

— О, Беатриса, какое сумасшествіе! Что съ тобой, моя милая? Что случилось?

Она разсказала ему все, все — и свое обѣщаніе, что онъ на другой день объявитъ отцу ея о ихъ бракѣ и о причинахъ, заставляющихъ ихъ скрываться.

— Беатриса, ты погубила насъ обоихъ! Еслибы ты потерпѣла еще немного и надѣялась на будущее, все бы уладилось! То, чего ты просишь, невозможно.

— Монтегю, я столько перестрадала въ это послѣднее время, постоянная скрытность была такою для меня пыткою, что какъ ни ужасенъ для меня сегодняшній день, мнѣ какъ будто отраднѣе съ тѣхъ поръ, какъ отецъ все знаетъ! Я до сихъ поръ еще не назвала тебя; но онъ не можетъ сомнѣваться, чье имя я ношу. Круглый сирота съ дѣтства, другъ мой, ты не можешь вообразить себѣ, какъ тяжко постоянно таиться отъ близкихъ сердцу.

— Въ раю была любовь прежде другихъ чувствъ и привязанностей, воскликнулъ Тригернъ дико: — и еслибъ ты меня истинно любила, при всѣхъ трудностяхъ, насъ окружающихъ, ты думала бы только о нашей любви! Тебѣ довольно было бы этой любви, хотя бы все остальное погибло, хотя бы всѣ другія родственныя связи были прерваны. Но намъ разстаться… вѣдь ты меня не покинешь… намъ нельзя разстаться!

— Да развѣ отецъ мой хочетъ, чтобъ мы разстались? Развѣ онъ можетъ требовать такой жертвы? Только пріиди къ нему, объясни ему все; онъ проститъ; онъ не нарушитъ нашей тайны.

— Онъ проситъ невозможнаго!

Беатриса встала съ своего мѣста; она выпрямилась во весь ростъ; одною рукою упираясь на кресло, какъ-бы боясь упасть, она сдѣлала шагъ къ Тригерну и сказала страстно, гордо, почти что гнѣвно: «Я должна быть признана… я хочу быть признанной — для моего отца!»

И она упала на свое кресло; нѣсколько времени они молча смотрѣли другъ на друга. Наконецъ, Беатриса, закрывъ глаза руками, произнесла умоляющимъ голосомъ: «О, не сердись на меня! Я провела такую мучительную, страшную ночь».

Все, что ласки и нѣжныя слова въ состояніи сдѣлать, было испытано виновникомъ всей этой скорби; онъ просилъ ее, какъ утромъ она просила отца, подождать до завтра; она должна была зайти къ нему на другой день въ полдень, а теперь позволить ему проводить ее домой.

Дверь ея дома тихо отворилась, какъ скоро кэбъ обогнулъ уголъ. Молодой братъ сидѣлъ и ждалъ ее, прислушиваясь къ малѣйшему шуму, словно часовой на кораблѣ. Онъ видѣлъ, какъ Тригернъ высадилъ изъ кэба бѣдную, изнуренною сестру его, подождалъ пока прихлопнулась за нею дверь и уѣхалъ обратно; сердце Овена забилось веселѣе, при мысли, что все уладилось. Онъ молча, но весело поцаловалъ сестру; она пошла наверхъ, а онъ заснулъ крѣпкимъ сномъ молодости, полный надежды на завтрашній день.

XXIII.
Роковое завтра.

Настало завтра — теплое, солнечное утро, съ легкимъ вѣтеркомъ, едва достаточнымъ, чтобъ разносить по воздуху благоуханіе розъ съ балконовъ и съ латковъ продавщицъ цвѣтовъ. Что-то въ родѣ радостнаго предчувствія, напрасно одушевлявшаго Ромео, когда онъ восклицаетъ:

И цѣлый день веселыхъ мыслей рой

Мой духъ возноситъ надъ землей —

наполняло въ то утро душу Беатрисы. Веселая, дѣтская ея фантазія, такъ долго угнетенная бременемъ роковой тайны, рисовала ей образы домашняго счастія и примиренія. Маріана, Овенъ и Беатриса всѣ были убѣждены, что капитанъ Брукъ проститъ «красѣ Пріюта», какъ скоро смягчающія обстоятельства ему будутъ извѣстны, хотя до сихъ поръ Беатриса никому не объясняла, какого рода эти обстоятельства.

Еще блѣдная отъ чрезмѣрнаго волненія предшествовавшей ночи, но съ выраженіемъ радости въ томныхъ глазахъ и съ полуулыбкой на устахъ, Беатриса быстро прошла Сенджеміскій паркъ, утѣшая себя отрадною мыслью, что, быть можетъ, она воротится тѣмъ же путемъ подъ руку съ нимъ, съ ея мужемъ, чтобъ представить его своему отцу! Онъ, правда, въ первую минуту сказалъ, что это вещь невозможная, но потомъ поддался. Онъ хотѣлъ только обдумать ночью, какъ объявить о своемъ бракѣ; теперь, когда Морисъ Левелинъ видѣлъ ее у него на квартирѣ, уже трудно будетъ скрываться. Отецъ ея пошелъ завтракать къ мистеру Грею и потомъ хотѣлъ повидаться еще съ нѣсколькими дѣловыми людьми. Она не видала его послѣ вчерашняго вечера; она не хотѣла видѣть его иначе, какъ стоя рядомъ съ мужемъ, и дожидаться этого ей пршдется вѣроятно недолго.

Размышляя такимъ образомъ, она быстро повернула въ маленькую калитку, ведущую въ Стратои-Стритъ, причемъ задѣла за другаго Альнаксара, маленькаго итальянца съ шарманкой, вѣроятно строившаго, подобно ей, воздушные замки. Она милой улыбкой и шестипенсовой монетой извинилась за неловкость, и получила въ замѣнъ кучу благословеній, съ призываніемъ Бога, Мадонны и всѣхъ святыхъ ей на помощь. Беатриса сочла за хорошее предзнаменованіе эти благословенія на итальянскомъ языкѣ, на языкѣ ея матери, и Венеція при лунномъ свѣтѣ ясно представлялась ея воображенію, когда она переступала черезъ порогъ его дома.

Она была крайне поражена, когда служанка подала ей записку, писанную рукою Тригерна. Въ ней было только нѣсколько словъ: «Въ гостиной въ венеціанской стекляной шкатулкѣ ты найдешь письмо; у тебя есть запасный отъ нея ключъ. Прежде чѣмъ видѣться съ тобою, я хотѣлъ, чтобъ ты наединѣ, спокойно прочла это письмо. Твой навѣки, М.». Онъ не говорилъ ни слова о томъ, когда намѣренъ возвратиться домой.

Беатриса поднялась по лѣстницѣ, дрожа всѣмъ тѣломъ; она начинала сознавать, что, пожалуй, день не будетъ такимъ счастливымъ, какъ она воображала. Служанка объявила ей, что мистеръ Тригернъ приказалъ проводить даму, которая прійдетъ, въ гостиную, и дать ей перо, бумаги и чернилъ, буде она пожелаетъ написать записку, прежде чѣмъ онъ воротится.

Беатриса заперла дверь, сѣла подлѣ стола и пододвинула къ себѣ блестящую шкатулку. Нѣсколько минутъ она безсознательно смотрѣла на нее, на тонкую работу ея спиралей, на нѣжныя малиновыя и розовыя полоски, сквозь которыя, будто въ туманѣ, виднѣлись мелкія вещицы, которыя въ былое время они съ Монтегю положили туда: двѣ-три камеи, нѣсколько сухихъ цвѣтковъ, собранные въ небогатомъ ботаническомъ саду въ Венеціи; ожерелье изъ оливковыхъ зеренъ и серебряныхъ бусъ, которое маленькая нубійская служанка чуть не со слезами заставила ее принять послѣ неожиданно щедраго вознагражденія за свои услуги; надушенные, рѣзные талисманы, воспоминанія Востока. Кто бы не подумалъ, глядя въ эту минуту на Беатрису, что она, какъ знатокъ, любуется изящною вещицей.

Въ той же шкатулкѣ лежало и письмо — письмо, которое ей слѣдовало прочесть, прежде чѣмъ съ нимъ видѣться. Какое нибудь затрудненіе, какая нибудь непріятность, навѣрно. Что бы въ немъ ни было, она должна прочесть его. Она отперла шкатулку и нашла письмо наверху, надъ остальными бездѣлушками. Адресъ «Беатрисѣ» былъ написанъ рукою Тригерна. Вотъ что заключалось въ письмѣ:

"Милая моя Беатриса!

"Еслибы я могъ перенести зрѣлище твоей печали, я бы самъ тебя дождался, и лично объяснился бы съ тобою. Но я содрогаюсь при мысли увидѣть слезы въ твоихъ чудныхъ глазахъ — при мысли о напрасныхъ, страстныхъ объясненіяхъ, которыя не смягчаютъ, а только усиливаютъ горе Я не могу забыть къ тому же (хотя, повѣрь мнѣ, безъ всякаго дурнаго чувства) о твоей нетерпѣливой запальчивости, съ какою ты воскликнула: «Я хочу быть признаной тобою!» Не знаю, право, почему, по я всегда былъ убѣжденъ, что ты должна быть очень вспыльчива повременамъ; а никто болѣе моего не ненавидитъ всякаго рода «сцены».

"Когда ты заговорила со мною такимъ тономъ, я могъ бы напомнить о торжественномъ обѣщаніи твоемъ въ Тріестѣ быть во всемъ мнѣ покорною, и считать мою волю своею; но я не напираю на это, потому что и себя я долженъ упрекать во многомъ. Я не говорю также о непріятности и вѣроятномъ для меня вредѣ отъ твоей встрѣчи здѣсь съ Морисомъ Левелиномъ (который, безъ сомнѣнія, тотчасъ же разскажетъ о ней отцу и Волингамамъ, и разгласитъ въ моемъ семействѣ) — не говорю потому, что не такъ несправедливъ, чтобъ обвинять тебя въ случайности, которой ты не могла предвидѣть, рѣшаясь такъ необдуманно зайти ко мнѣ въ Стратои-Стритъ, не предупредивъ меня заранѣе. Перехожу прямо къ тяжкому упреку, котораго я самъ заслуживаю, хотя, Богъ тому свидѣтель, я достоинъ и всякаго снисхожденія съ твоей стороны, даже еслибъ я не такъ страстно любилъ тебя.

"Ты напрасно преувеличиваешь права свои на меня, которыя основаны на одной любви. Я глубоко скорбѣлъ объ этомъ и только въ трудную минуту, когда ты такъ упорно настаивала на томъ, чтобъ я призналъ тебя передъ твоимъ отцомъ, въ первый разъ пошатнулся въ своемъ раскаяніи, зачѣмъ мы въ такихъ отношеніяхъ съ тобою — однимъ словомъ, не въ отношеніяхъ мужа къ женѣ! Мы не женаты. Чтеніе свадебнаго обряда во время несчастной твоей болѣзни было только отчаянною попыткою утѣшить и спасти тебя. Читавшій молитвы не былъ даже пасторъ. Врачъ объявилъ, что ты, по всей вѣроятности, умрешь, если мнѣ не удастся разсѣять грусти и раздраженія, въ которомъ ты находилась. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что этому обману ты обязана жизнью. Ты скажешь: «зачѣмъ было продолжать обманъ? Зачѣмъ было не разувѣрить меня, когда я поправилась?» Но вспомни сама это время, Беатриса. Первою заботою нашею, послѣ всѣхъ затрудненій и несчастной болѣзни, было какъ можно скорѣе добраться до Тріеста. Признаюсь, сначала я удивлялся, какъ ты могла удовольствоваться страннымъ обрядомъ, исполненнымъ въ степи; я ожидалъ, что ты попросишь повторить его въ церкви. Но ты этого не требовала. Единственное твое замѣчаніе было, что брачный союзъ вашъ совершился грустнѣе и страннѣе, чѣмъ браки въ Г.ретна-Гринѣ. Я отлагалъ объясненіе съ тобою до прибытія въ Тріестъ. Я былъ такъ счастливъ, мы были такъ счастливы, Беатриса, что я боялся нарушить это счастіе, пока мы не будемъ въ состояніи замѣнить поддѣльный бракъ настоящимъ. По пріѣздѣ въ Тріестъ, ты сама знаешь, письмо мистера Грея едва оставляло намъ нѣсколько часовъ, а не то что дней, для того, чтобъ тебѣ собраться и не пропустить случая возвратиться въ Англію съ нимъ и его женою. Я боялся тогда разсказать тебѣ обо всемъ. Я боялся, самъ не знаю чего: того ли, чтобъ страстная и вспыльчивая, ты не вздумала оставаться со мною до настоящей свадьбы и не потеряла бы случая, посылаемаго самимъ провидѣніемъ — скрыть всѣ наши приключенія. Я думалъ, что въ Лондонѣ гораздо легче будетъ уладить нашу свадьбу, когда ты займешь прежнее свое положеніе въ домѣ отца. Я далъ тебѣ уѣхать, не раскрывъ передъ тобою тайны; но клянусь тебѣ, я не разъ былъ готовъ во всемъ признаться. Помнишь, какъ ты утѣшала меня, говоря, что не горюешь, потому что мы всю жизнь должны провести вмѣстѣ, а я стоялъ, какъ осужденный.

"Я былъ грустенъ не потому, что разставался съ тобою, но потому, что тяжкая тайна лежала у меня на душѣ! Я былъ готовъ признаться тебѣ во всемъ. Но самая веселость твоя приковывала языкъ мой. Къ тому же и времени было слишкомъ мало, чтобъ на что нибудь рѣшиться. Я думалъ: «зачѣмъ безумно вызывать бурю, которая можетъ погубить насъ?» Ты была такъ прекрасна въ тотъ день, Беатриса, что я не могъ рѣшиться опечалить, оскорбить тебя признаніемъ — но, главное, я боялся, чтобъ ты не вздумала остаться въ Тріестѣ, и принудилъ себя молчать.

"Когда мы встрѣтились въ Лондонѣ, дѣло усложнилось болѣе, чѣмъ я ожидалъ; освобожденіе твоего отца и другія обстоятельства мѣшали намъ сходиться. Тётка Эдоксія и мистеръ Грей неослабно наблюдали за моимъ поведеніемъ и образомъ жизни. Я разсчитывалъ, что намъ удобнѣе всего будетъ обвѣнчаться, когда они выѣдутъ изъ города, когда кончится сезонъ и весь этотъ пустой, безсмысленный народъ, занятый только сплетнями о всѣхъ и каждомъ, разбредется по деревнямъ. Признаюсь, повременимъ мнѣ приходило на умъ, что благоразумнѣе всего, съ моей стороны, было бы дождаться совершеннолѣтія, и только тогда соединиться съ тобою брачными узами, когда я буду въ состояніи открыто назвать тебя женою.

"Вотъ причины, по которымъ мнѣ невозможно объявить твоему отцу о нашемъ бракѣ или, какъ ты выразилась, «признать тебя своею женою». Никакая церемонія не сдѣлаетъ тебя милѣе и дороже въ моихъ глазахъ, чѣмъ тотъ печальный обрядъ у одра болѣзни. Я чувствую себя навѣки соединеннымъ съ тобою послѣ той страшной ночи; и, несмотря на несчастное усложненіе дѣла, вслѣдствіе вчерашней твоей неосторожности и признанія, я не унываю и полагаюсь въ будущемъ на твою любовь. Я возвращусь изъ Путнея (гдѣ намѣренъ нарочно провести весь день у пріятеля для того, чтобъ дать тебѣ одуматься и успокоиться) только поздно вечеромъ или завтра утромъ; и если ты не откажешь прійти въ Стратон-Стритъ, то я буду дожидаться твоего прихода и, Богъ свидѣтель, съ какою радостью и признательностью я приму тебя и посовѣтуюсь съ тобою о возможномъ исходѣ изъ этихъ затрудненій. Если ты слишкомъ огорчена и ожесточена противъ меня и не можешь сразу простить мнѣ того, что въ сущности есть только цѣпь несчастныхъ случайностей, то оставь мнѣ записку въ той же шкатулкѣ. Не вини меня, Беатриса! Я рискую всею будущностью ради тебя; если тебя оскорбляетъ мое признаніе, то не забудь, что и моя доля нелегка.

"Твой навѣки,
"М. Т.".

Невозможно менѣе сознательно написать самое низкое, безчестное письмо!

Болѣе двухъ часовъ сряду Беатриса сидѣла неподвижно, какъ статуя. Она не упала въ обморокъ, не проронила ни одной слезы. Она чувствовала, будто превратилась въ камень. Беатриса могла бы просидѣть такъ цѣлый день, еслибы лучъ заходящаго солнца не ворвался въ незавѣшенное окно и не озарилъ ея прекраснаго, блѣднаго лица своимъ золотистымъ свѣтомъ. Она невольно моргнула, тяжелый вздохъ вырвался изъ стѣсненной груди ея.

Но не было ни слезинки въ неподвижныхъ глазахъ ея. Она машинально уклонилась отъ этого луча, такъ похожаго своимъ оттѣнкомъ на палящій лучъ болѣе жаркой страны. Она встала и начала ходить взадъ и впередъ но пышному бархатному ковру, словно царица, лишейная престола. Она думала, что въ состояніи размышлять, и стала соображать, на сколько можетъ быть правды въ этой кучѣ лжи и обмана. Обманутая въ любви, она стала сомнѣваться во всемъ. Ей пришло на умъ, не уловка ли это, чтобъ не признать ее передъ отцомъ? Потомъ явилась самая естественная мысль: кто же можетъ доказать фактъ ея брака — кто, кромѣ лицъ, непосредственно заинтересованныхъ въ дѣлѣ?

Вдругъ Беатрису посѣтило новое соображеніе. Тригернова тётка, маркиза Упдаунъ была тамъ! Ей должно быть извѣстно, находился ли въ то время на станціи пасторъ одного изъ британскихъ консульствъ. Маркиза всегда знаетъ обо всемъ и всякій старается ей прислужить; она должна бы знать о присутствіи на станціи въ степи другаго англійскаго путешественника, кромѣ ея племянника. Наконецъ-то Беатриса хоть въ этомъ удостовѣрится. Она не забыла обиднаго пріема у Волингамовъ, когда всѣ, кромѣ милой Елены, хотѣли поскорѣй ее выжить, но теперь ей все равно, какъ ее примутъ. Она убѣдится, была ли хоть возможность духовному лицу читать надъ нею свадебныя молитвы въ ту роковую ночь. Невозможно… неужели же это лишь обманъ!

Да, она пойдетъ къ маркизѣ, потомъ воротится и оставитъ Трнгерну одну записку въ венеціанской шкатулкѣ. А потомъ? потомъ — какъ все мрачно, постыло, безотрадно впереди!

Она не могла, среди овладѣвшаго ею бреда, ждать въ бездѣйствіи, подобно тому какъ Тригернъ ждалъ отвѣта въ Путнеѣ: ей нужно было дѣйствовать, нужно было удостовѣриться, во что бы то ни стало, дѣйствительно ли она обманута.

XXIV.
Маркиза.

Когда Беатриса пришла въ Парк-Лэнъ, маркиза Упдаунъ изволила обѣдать. Она обѣдала очень рано, потому что въ тотъ день былъ балъ у хранительницы королевскаго гардероба, на которомъ должны были присутствовать королева и весь цвѣтъ общества.

Много труда требовалось, чтобъ приготовиться къ такому балу, такъ-какъ балы, которыхъ удостаиваютъ своимъ присутствіемъ государи, начинаются раньше обыкновеннаго. Конечно, къ этимъ приготовленіямъ былъ примѣненъ, хотя очень неравномѣрно, принципъ раздѣленія труда. Горничныя маркизы приготовляли ея великолѣпный костюмъ и одѣвали ее. Сама же маркиза приняла на себя менѣе продолжительный, но гораздо важнѣйшій трудъ уничтоженія морщинъ и знаковъ, которыми время испестрило ея лицо.

По разсчету, основанному на долгомъ опытѣ, было извѣстно, что два часа съ половиной такого труда госпожи и служанокъ приводили къ самому удовлетворительному результату, и маркиза послѣ этого казалась по крайней мѣрѣ десятью годами моложе, къ отчаянію многихъ изъ ея сверстницъ. Грустный тонъ, съ которымъ онѣ замѣчали: «Какъ у васъ прекрасно причесаны волоса! Гдѣ вы достали эту парчу?» были душевнымъ бальзамомъ для маркизы; она не могла ошибаться на счетъ смысла этихъ замѣчаній, которыя означали, что она была очень хороша на взглядъ и онѣ не могли никакими средствами добиться того же.

Въ этотъ разъ она хотѣла превзойти себя. Два иностранные государя и новый посланникъ должны были присутствовать на балѣ и, слѣдовательно, лицезрѣть маркизу. И потому она рѣшилась быть на этомъ балѣ тѣмъ, чѣмъ бываетъ маякъ посреди маленькихъ прибрежныхъ огоньковъ, или царица пчелъ въ ульѣ. Она рѣшилась и исполнила свое намѣреніе, что невсегда случается съ честолюбивыми людьми.

По теперь туалетъ еще не начинался и маркиза обѣдала.

Бальное платье висѣло наверху въ великолѣпной уборной. Въ сущности оно едва висѣло; эта блестящая, бѣлая и золотая парча, усѣянная драгоцѣнными каменьями, вполнѣ олицетворяла восторженное выраженіе барынь о подобныхъ платьяхъ: «Оно само стоитъ», говорятъ онѣ. Итакъ, платье маркизы «само стояло» въ уборной и могло бы точно такъ же хорошо, не дожидаясь, чтобъ маркиза влѣзла въ него, само отправиться на балъ, провальсировать, пройти по великолѣпной амфиладѣ комнатъ, спуститься по богатой лѣстницѣ и возвратиться снова домой.

Но, что ни говори, а платье было дѣйствительно чудно хорошо! Драгоцѣнные каменья были нашиты вдоль платья спереди и сзади, вокругъ корсажа, на рукавахъ и на подолѣ, однимъ словомъ вездѣ, гдѣ только можно было ихъ нашить. Нѣкоторыя изъ этихъ драгоцѣнностей были фальшивыя — но кто же это узнаетъ? Точно такъ же и въ фигурѣ и лицѣ самой маркизы было много фальшиваго — но кто же это примѣтитъ?

Миссъ Паркъ — скромная компаньонка, и мистриссъ Бенсонъ — горничная миледи, стояли подлѣ этого пустаго платья, дожидавшагося своей обитательницы. Первая, блѣднѣе обыкновеннаго, стояла прислонясь къ роскошной кровати; она очень устала, не присѣвъ ни разу цѣлый день, и теперь дремала съ открытыми глазами, видя во снѣ свое дѣтство, мать, балъ въ Чппенгамѣ, на которомъ она танцовала съ однимъ молодымъ флотскимъ офицеромъ, потонувшимъ въ Каспійскомъ морѣ и позабытымъ всѣми, кромѣ ея. Подлѣ нея, рядомъ съ платьемъ, находилась и мистриссъ Бенсонъ; она была не такъ уставши, но зато очень взволнована. Хорошая горничная такъ же гордится туалетомъ своей барыни, какъ полковой командиръ исправностью своего полка. Незастегнутый воротникъ на солдатѣ или криво надѣтая портупея не могутъ на столько огорчить полковаго командира, какъ складка въ платьѣ или развязавшаяся тесёмка — горничную порядочнаго дома. Бенсонъ была очень замѣчательная женщина, и потому она ждала, готовая на бой, послѣ котораго могла бы торжественно замѣтить другой знакомой горничной: «Ваша барыня на балѣ и въ подметки не годилась моей; я думаю, ни одну изъ барынь нельзя было сравнить съ моей.»

Но, несмотря на всю свою гордость, свойственную горничной маркизы, мистриссъ Бенсонъ отличалась и болѣе нѣжными чувствами. На свое жалованье, которое она получала нелегко, работая за трехъ, она содержала свою старушку-мать, и въ эту самую минуту, она думала, какъ бы послѣ того, какъ уѣдетъ маркиза, несмотря на всю свою усталость, сбѣгать посмотрѣть, что дѣлаетъ старушка.

Миссъ Паркъ завидовала мистриссъ Бенсонъ, что она имѣла больную, дряхлую мать, потому что не было на свѣтѣ ни одной души, о которой она бы заботилась, или которая бы о ней заботилась.

Итакъ обѣ женщины караулили пустое платье. Кромѣ ихъ, въ комнатѣ еще была черноокая, розовенькая дѣвочка, племянница и помощница мистриссъ Бенсонъ. Для нея всѣ эти приготовленія и церемоніи были чистымъ праздникомъ. Она была внѣ себя отъ восхищенія при видѣ бальнаго платья маркизы и едва сдерживала улыбку, находя неприличнымъ и непочтительнымъ улыбаться, когда такая важная барыня готовилась надѣть такое важное платье. О, маленькая Мэри! сколько бы драгоцѣнныхъ камней и парчи отдала маркиза за твои юныя улыбки, за твой розовый цвѣтъ лица!

Между тѣмъ маркиза обѣдала. При самомъ концѣ обѣда, камер-лакей доложилъ, что «миссъ Беатриса Брукъ заходила три четверти часа тому назадъ, желая видѣть миледи». Маркиза быстро положила на столъ вилку, которой она ѣла засахаренный персикъ, и воскликнула: «Заходила, желая меня видѣть! Я никогда не слыхивала ничего подобнаго въ моей жизни».

Съ невозмутимымъ спокойствіемъ (порядочный камер-лакей никогда не принимаетъ участія въ маленькихъ домашнихъ треволненіяхъ) мистеръ Флорисъ прибавилъ: "Миссъ Беатриса Брукъ сказала, что она зайдетъ еще разъ попозже, такъ-какъ ей нужно видѣть миледи по очень важному дѣлу.

— Вздоръ! произнесла маркиза, оттолкнувъ отъ себя тарелку.

— Я потому и желалъ знать, снова началъ послѣ минутнаго молчанія ничѣмъ невозмутимый камер-лакей: — принять ли миссъ Брукъ или сказать ей, что миледи одѣвается? Я думалъ, что лучше теперь обезпокоить миледи, чѣмъ послѣ, когда миледи отправится наверхъ.

— Конечно, Флорисъ, вы поступили очень умно. Миссъ Брукъ желала видѣть меня! размышляла вслухъ маркиза. — Зачѣмъ бы это ей нужно было меня видѣть? Не хочетъ ли она продать свои кораллы — они у ней великолѣпные. Говорятъ, что ея отецъ въ самыхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ. Гм! Я думаю, вы скажете и то и другое, Флорисъ. Вы скажете, что я одѣваюсь; но если миссъ Брукъ имѣетъ что нибудь очень важное — помните, очень важное — сообщить мнѣ, то я приму ее на нѣсколько минутъ въ моей уборной.

Итакъ Беатриса, просидѣвъ на скамейкѣ въ Гайд-Паркѣ ровно столько времени, сколько она полагала необходимымъ на роскошный обѣдъ маркизы, снова явилась въ ея домъ. Ее прямо провели наверхъ къ дверямъ уборной. Камер-лакей постучалъ и, сказавъ: «миссъ Брукъ, миледи», тотчасъ удалился. Черезъ нѣсколько минутъ хорошенькая Мэри отворила дверь, присѣвъ подеревенски, и Беатриса очутилась передъ маркизой.

Въ комнатѣ сильно пахло различными духами и было очень душно отъ безчисленнаго количества восковыхъ свѣчъ. Въ первую минуту Беатриса, неѣвшая ничего съ осьми часовъ утра, едва не упала въ обморокъ. Однако она превозмогла себя: она знала, что тутъ нечего искать сочувствія; впрочемъ, она и не за тѣмъ пришла — она пришла лишь за свѣдѣніями.

Взоры ея, скользя по блестящему туалету и еще болѣе блестящему платью, искали зрѣлую Коломбину этой ослѣпительной пантомимы.

Наконецъ маркиза обернулась, и тогда только Беатриса увидѣла, гдѣ она сидѣла. Еслибъ она бывала почаще въ этой великолѣпной уборной, то конечно знала бы, что маркиза, когда она не мчится въ своемъ блестящемъ экипажѣ или не лежитъ на роскошномъ диванѣ — проводитъ все свое время передъ громаднымъ венеціанскимъ зеркаломъ.

При входѣ Беатрисы въ комнату, маркиза держала въ рукахъ двѣ пары серегъ, не зная на которыя рѣшиться. Миссъ Паркъ и мистриссъ Бенсонъ также молча смотрѣли на маркизу и ея серьги, только Мэри съ сожалѣніемъ глядѣла на красивую, но больную и разстроенную Беатрису.

Маркиза обернулась и пристально осмотрѣла руки молодой дѣвушки, и только убѣдившись, что въ нихъ не было ни ящичка, ни сверточка съ ожидаемыми кораллами, взглянула ей прямо въ лицо.

— Здравствуйте, миссъ Брукъ; что вамъ угодно? сказала она величественнымъ тономъ и снова принялась за безмолвное разсматриваніе серегъ.

— Я бы желала, тихо произнесла Беатриса: — я бы желала поговорить съ вами наединѣ.

— Вы хотите, чтобы я услала Бенсонъ изъ комнаты. Развѣ она вамъ мѣшаетъ? И слова маркиза окинула взглядомъ Беатрису съ ногъ до головы, словно полагала, что кораллы спрятаны въ карманѣ или подъ мантильею.

— Но, во-всякомъ случаѣ, вы можете выйти изъ комнаты, Бенсонъ, на нѣсколько минутъ. И дѣвочка тоже. Нѣтъ, вы останьтесь, миссъ Паркъ, надо же чтобъ кто нибудь былъ при мнѣ. Вамъ вѣрно все равно, будетъ ли миссъ Паркъ въ комнатѣ. Вѣдь никто не обращаетъ вниманія на Паркъ. Она можетъ подержать футляръ отъ серегъ. Я никогда не даю ей никакой низкой работы, я совсѣмъ не для того наняла ее. Я иногда велю ей держать подушку съ булавками или вотъ футляръ отъ драгоцѣнностей, но вѣдь это не низкая работа. Ну, такъ говорите скорѣе, что вамъ нужно; карета сейчасъ будетъ подана и мнѣ надо ѣхать.

Но въ эту минуту Беатриса разразилась громкими рыданіями. Ей вспомнился балъ въ этомъ самомъ домѣ, на которомъ Тригернъ танцовалъ съ нею и съ гордостью велъ ее къ ужину, посреди комплиментовъ всѣхъ своихъ друзей и знакомыхъ.

Услыхавъ рыданія, столь неприличныя въ аристократической комнатѣ, изгнанная горничная подбѣжала съ любопытствомъ къ двери; миссъ Паркъ задрожала всѣмъ тѣломъ и едва не выронила роскошнаго футляра, а маленькая Мэри, видя слезы, сама расплакалась. Вся эта сцена страшно поразила маркизу; ей было досадно и вмѣстѣ съ тѣмъ неловко; она видимо покраснѣла, даже сквозь румяны, что показалось ей въ зеркалѣ очень эфектнымъ.

— Пожалуйста, миссъ Брукъ, воскликнула она съ сердцемъ: — скажите, что вамъ нужно, но не ревите. Вы теперь точно какая нибудь несчастная гувернантка. Я ничего на свѣтѣ такъ не ненавижу, какъ подобныя сцены — это такъ неприлично. Выпейте стаканъ воды и скажите, что бы тамъ ни было, какъ слѣдуетъ леди. Я только надѣюсь, что вы не пришли сюда съ глупой мыслью, что я или маркизъ можемъ вамъ дать денегъ взаймы, или что нибудь въ этомъ родѣ. Мы этого сдѣлать не можемъ, и такъ уже я этотъ годъ взяла ложу въ оперѣ пополамъ съ Эдоксіею; впрочемъ, даже еслибъ я имѣла возможность, то съ большимъ удовольствіемъ помогла бы тому, кто бы попросилъ у меня тихо, приличію, а не… Беатриса перебила ее; потому что маркиза когда сердилась на что нибудь, говорила безъ умолку.

— Извините, сказала Беатриса съ ледянымъ спокойствіемъ: — это отъ усталости. Я васъ не задержу ни на минуту. Вы, кажется, были въ прошломъ сентябрѣ на Средней станціи въ степи по дорогѣ въ Суецъ?

— Да, я была тамъ, отвѣчала изумленная маркиза, все еще непокидавшая мысли о кораллахъ. — Ну, что жь изъ этого?

— Встрѣтили вы тамъ, едва слышно продолжала Беатриса: — знаете ли вы, былъ ли на станціи въ то время пасторъ англійскаго консульства?

Маркиза широко открыла глаза отъ удивленія.

— Нѣтъ, я совершенно увѣрена, что тамъ не было никакого пастора; я совершенно увѣрена въ этомъ, такъ-какъ намъ было трудно достать довольно мѣста и миссъ Паркъ спала съ Бенсонъ, а докторъ съ маркизомъ въ одной комнатѣ. Еслибъ тамъ только былъ какой нибудь пасторъ или вообще англичанинъ, то, конечно, я отняла бы у него контату. Вѣдь мужчина можетъ вездѣ спать. Фи! какая гадкая станція! Никакихъ удобствъ. Кромѣ нашихъ комнатъ была только еще одна, въ которой лежала въ горячкѣ какая-то дѣвчонка, я полагаю, какая нибудь неприличная особа, для которой мой племянникъ Монтегю требовалъ помощи. Какъ вы узнали…

Вдругъ маркиза остановилась и устремила свои сверкающіе глаза на блѣдную Беатрису, которая смотрѣла на нее съ спокойнымъ, вызывающимъ взглядомъ.

— Это вы путешествовали съ нимъ! сказала она.

Молодая дѣвушка не отвѣчала, не опровергала словъ маркизы, а только еще болѣе поблѣднѣла и глаза ея дико засверкали. Миссъ Паркъ тутъ не выдержала и, нарушивъ всѣ приличія, подбѣжала къ Беатрисѣ и схвативъ ее за руки, воскликнула: «Не помочь ли вамъ? Не снять ли вамъ шляпку?»

— Миссъ Паркъ, вы съума сошли! грозно закричала маркиза, совершенно выйдя изъ себя. — Пускай эта несчастная женщина идетъ себѣ, куда знаетъ. Вѣрно она поссорилась съ моимъ племянникомъ на счетъ вознагражденія. Не могу же я въ это вмѣшиваться! Очень, очень неприлично! Она даже не отвергаетъ, что путешествовала съ нимъ какъ его любовница.

— Я это отвергаю. Я путешествовала съ нимъ какъ его жена.

— Я никогда не слыхивала такой наглой лип. Точно мы всѣ не знаемъ, что Монтегю почти что посватанъ на одной изъ дочерей Эдоксій. Теперь я не удивляюсь, что она въ этой самой комнатѣ бранила меня изъ-за васъ — неблагодарное, чудовищное созданіе! Вы ссорите сестеръ, вы ѣздите съ молодыми людьми богъ-знаетъ по какимъ невѣдомымъ мѣстамъ, гдѣ только пугаете несчастныхъ путешественниковъ своими болѣзнями, и потомъ вы еще смѣете… Вотъ мнѣ подана карета! Я могу опоздать на балъ и все по вашей милости, миссъ Брукъ! Гдѣ вѣеръ? Нѣтъ, не этотъ, другой, съ перьями. Гдѣ мой платокъ? Опять вы надушили не тѣми духами! сколько разъ я запрещала, чтобъ въ домѣ была eau de mousseline. Дайте другихъ духовъ. Миссъ Брукъ, чего же вы дожидаетесь? Прошу васъ немедленно оставить этотъ домъ. Япезнаю, что вы желали просить у меня, но я въ такія дѣла вмѣшиваться не могу. Сами заварили кашу, сами и расхлебывайте. Я не понимаю, какъ вы такъ наглы, что рѣшились пойти къ родственникамъ Монтегю; впрочемъ, онъ всегда былъ такой взбалмошный, что надо было ожидать, что имъ кто нибудь завладѣетъ. Подайте шаль! Миссъ Паркъ! Бенсонъ, подите сюда; подайте мнѣ шаль — если и вы также не сошли съума.

Бенсонъ вошла въ комнату и Беатриса медленно поплелась изъ нея; голова у ней кружилась, и она едва сознавала, гдѣ она.

'За дверьми ее остановила миссъ Паркъ, послѣдовавшая за нею.

— Позвольте, я вамъ приведу кэбъ, сказала миссъ Парсъ. — Я такъ пойду, мнѣ не надо и шляпки надѣвать, я платокъ накину. А лучше вы подождали бы пока маркиза уѣдетъ, я васъ тогда до дому провожу. Пожалуйста, позвольте васъ проводить.

Но Беатриса покачала головою и прошептала, что она идетъ къ пріятельницѣ, неподалеку оттуда. Въ эту минуту раздался грозный голосъ маркизы, звавшей свою скромную компаньонку, и та побѣжала, чтобъ исполнить вѣроятно какую нибудь не низкую работу.

Парадная дверь была уже открыта. Лакеи стояли въ блестящихъ ливреяхъ съ золотыми палками, готовые подсадить свою барыню въ парадную карету, съ гербами и кучеромъ въ напудренномъ парикѣ. Беатриса промелькнула словно тѣнь мимо всего этого блеска и великолѣпія. Тотчасъ послѣ нея, ясновельможная маркиза Упдаунъ сѣла въ карету и поѣхала на балъ, чтобъ встрѣтить тамъ ея величество королеву и двухъ иностранныхъ государей, новаго посланника и старыхъ посланниковъ, и безконечное количество герцоговъ и герцогинь, лордовъ и леди, однимъ словомъ — цвѣтъ лондонскаго общества.

XXV.
Любовь брата.

Передъ домомъ, гдѣ жилъ Монтегю Тригернъ, ходилъ взадъ и впередъ Овенъ Брукъ, блѣдный, взволнованный. Онъ постоянно устремлялъ нетерпѣливые взоры на окна. Онъ увидѣлъ ее и быстро подошелъ къ окну.

— Беатриса! ѣдемъ домой! ѣдемъ домой! — это было все, что онъ могъ выговорить. Но Беатриса возразила:

— Я не знаю, какъ порѣшилъ обо мнѣ отецъ. Войди на минуту. Овенъ быстро вошелъ.

— Какъ догадался ты, гдѣ меня отыскать?

— Я слышалъ, какъ ты сказала вчера вечеромъ кучеру — «въ Стратои-Стритъ», и вспомнилъ, что тамъ живетъ Тригернъ. Я не могъ сомнѣваться — но, Беатриса, ѣдемъ домой. Мы ожидали тебя весь день, но когда подошла пора обѣда, а тебя все не было, отецъ ушелъ изъ дому. Ну, поспѣши, душа моя! Если Монтегю Тригернъ не пріѣдетъ къ твоему бѣдному отцу, онъ мерзавецъ.

— Овенъ, онъ не можетъ этого сдѣлать; нашъ бракъ, повидимому, не былъ законный (даже въ ту минуту Беатриса не хотѣла допустить, чтобы Монтегю былъ мерзавецъ). Онъ написалъ мнѣ объяснительное письмо.

— Назначилъ онъ день для законнаго вѣнчанья?

— Нѣтъ… но онъ назначитъ; я увѣрена, онъ назначитъ.

— Гдѣ онъ?

— Онъ уѣхалъ за-городъ, на весь день.

— Бросилъ тебя — бросилъ тебя послѣ страшнаго вчерашняго дня! Но гдѣ же ты была?

— Я была у его тётки, леди Упдаунъ. Я думала — но это слишкомъ длинная исторія. Я разскажу ее когда нибудь послѣ. Я думала, что она должна знать, можетъ ли быть доказана законность нашего брака.

— Можетъ ли быть доказана?… Я убью его. Я вызову его и застрѣлю. Онъ, пожалуй, воображаетъ себѣ, что я молодъ, такъ надо мной можно издѣваться — но я чувствую оскорбленіе не хуже взрослаго, и съумѣю справиться съ пистолетомъ.

— Ты этимъ только навѣкъ покрылъ бы меня позоромъ, Овенъ, и убилъ бы того, кого я привыкла считать своимъ мужемъ. Я увѣрена, что онъ признаетъ меня своей законной женой. Я теперь боюсь только гнѣва отца — его гнѣва и горя.

— А зачѣмъ же леди Упдаунъ не завезла тебя домой?

— Она отправилась на балъ въ Бельведер-гаусъ. Балъ рано начнется; говорятъ, будетъ тамъ королева. Къ тому же мнѣ надобно было оставить здѣсь письмо.

— Королева будетъ на балѣ?

— Да, потому-то леди Упдаунъ и торопилась.

— Такъ торопилась, что ей не время было подумать о твоемъ горѣ, сказалъ мальчикъ съ презрительной улыбкой.

Беатриса кивнула головой.

— Милый мой Овенъ, прежде чѣмъ мы отправимся домой (если только отецъ приметъ меня), мнѣ нужно еще написать письмо, которое я оставлю здѣсь. Оно немного возьметъ времени — ты подождешь меня.

Она пыталась писать безъ слезъ, но не могла. Овенъ въ волненіи ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ. Подойдя къ окну, онъ пробормоталъ: «на балу будетъ королева» — затѣмъ онъ направился къ письменному столу, взялъ листъ бумаги, написалъ письмо, тщательно сложилъ его, запечаталъ и бережно спряталъ за пазуху.

— Беатриса, обратился онъ къ сестрѣ. — Я пройдусь немного по парку и тогда мы отправимся. Обѣщай мнѣ, что ты поѣдешь.

— Обѣщаю.

Овенъ сбѣжалъ съ лѣстницы и поспѣшно прошелъ по улицѣ и потомъ поперегъ Грин-парка, прямо къ воротамъ Букингамскаго дворца. Огромная толпа собралась, чтобы видѣть проѣздъ королевы. Онъ пришелъ во время: королева еще не выѣхала.

Во время? Конечно, не для того, чтобы видѣть пестрое зрѣлище королевскаго поѣзда. Въ эту минуту ему было не до зрѣлищъ. Онъ пришелъ во время, чтобы привести въ исполненіе дикую романтическую мысль, возникшую въ его головѣ въ ту минуту, когда онъ слушалъ слова сестры, когда онъ видѣлъ ея подавленныя слезы и невольно подумалъ о той важной дамѣ, которая бросила несчастную дѣвушку, чтобы отправиться на веселый балъ.

Тётка Тригерна! Такъ вотъ какъ принимали къ сердцу его родственницы позоръ дочери капитана Брука? И неужели англійскій джентльменъ благородной крови можетъ позволять себѣ безнаказанно подобные поступки?

Беатриса была права; если онъ убьетъ Тригерна, то этимъ только еще болѣе разгласитъ позоръ сестры. Нѣтъ, онъ заставитъ измѣнника исполнить свое обѣщаніе. Онъ заставитъ его удовлетворить отца. Королева! — она ѣхала на балъ — на балъ, гдѣ все хорошее и все дурное ея аристократіи собиралось на равныхъ правахъ, какъ пшеница и плевелы священнаго писанія. Онъ обратится къ королевѣ! Онъ слыхалъ и читалъ о подобныхъ примѣрахъ. Онъ слыхалъ о женщинахъ, бросавшихся передъ конемъ короля или императора и вымаливавшихъ прощеніе отцу или сыну; онъ слыхалъ о свиданіяхъ, дарованныхъ помимо придворнаго этикета несчастнымъ просителямъ, обращавшимся къ коронованнымъ особамъ, какъ къ земному провидѣнію.

Въ его разстроенномъ воображеніи живо возстали десятки случаевъ изъ римской исторіи, нѣмецкія средневѣковыя преданія или болѣе свѣжіе разсказы о наполеоновскихъ временахъ, трогательная исторія «Параши Сибирячки» и сотни другихъ примѣровъ прощенія виновныхъ и торжества невинности, благодаря одному милостивому слову, или мановенію монарха. Дѣтскія мысли — полуистина, полу фантазія, остатки преданій о добрыхъ короляхъ, бывшихъ на тронѣ «отцами своего народа», а не истуканами изъ глины и мѣди.

Прошли они, эти дни, когда благодушные монархи изрекали прощеніе, хотя бы голова осужденнаго уже лежала на плахѣ, или соединяли брачными узами своихъ подданныхъ съ такимъ же произволомъ, какъ король французскій въ Шекспировской комедіи «All’s well that ends well».

Но если все это минуло за дѣлѣ, то въ воображеніи людей неопытныхъ и необразованныхъ оно смутно существуетъ еще до сихъ поръ. Овенъ не былъ глупѣе или невѣжественнѣе любаго гардемарина его лѣтъ, но и онъ полагалъ, что королева своимъ личнымъ вмѣшательствомъ могла прекратить всякое зло. Онъ воображалъ, что обращеніе къ королевѣ могло имѣть послѣдствіемъ приказаніе Тригерну жениться на его сестрѣ.

Разъ вздумавъ это, онъ твердо рѣшился дѣйствовать. Онъ походилъ на Беатрису. Подобныя натуры не могутъ ждать.

Въ жилахъ Овена текла кровь его матери — горячая кровь юга. Любовь у такихъ натуръ — безумье, таковъ же ихъ гнѣвъ — и ревность, даже состраданіе переходитъ у нихъ въ страсть. Испанскій характеръ полонъ духа интриги; напротивъ, итальянскій дѣтски простъ во всемъ, что касается чувствъ, и въ то же время дѣтски безразсуденъ, когда вздумаетъ удовлетворять имъ.

Надежды, которыя питалъ Овенъ, могли быть пустымъ сномъ, но все же исполненіе ихъ зависѣло единственно отъ его личной энергіи — такъ, по крайней мѣрѣ, онъ самъ думалъ.

Онъ вынулъ письмо изъ-за пазухи и досталъ изъ кошелька маленькій просверленый камешекъ, съ привязаннымъ къ нему зеленымъ снуркомъ. Обвязавъ бумагу снуркомъ, онъ сталъ поджидать. Онъ началъ мысленно разбирать свое письмо: не было ли оно слишкомъ длинно, довольно ли ясно оно выражало настоятельную потребность скорой помощи, и такъ ли оно было адресовано: ея величеству королевѣ Великобританіи и Ирландіи. — Оно было озаглавлено: «прошеніе Овена Брука, гардемарина на фрегатѣ ея королевскаго величества „Предпріимчивый“, нынѣ проживающаго въ Спринг-Гарденѣ, Черин-Кросѣ» и излагалось въ слѣдующихъ выраженіяхъ: "Ваше королевское величество. Я обращаюсь къ вамъ, чтобы просить свиданія. Дѣдъ и прадѣдъ мои были адмиралами въ королевскомъ флотѣ. Одинъ убитъ въ сраженіи, а другой потерялъ руку и ногу. Отецъ мой — армейскій капитанъ. Онъ былъ серьёзно раненъ подъ Ватерлоо. Онъ получилъ чинъ капитана на полѣ битвы. Я желаю переговорить съ вашимъ величествомъ объ оскорбленіи, которое нанесено моему семейству и котораго я не могу довѣрить бумагѣ. Это болѣе, чѣмъ вопросъ жизни или смерти, это — вопросъ чести. Я умоляю ваше величество назначить мнѣ свиданіе завтра въ вашемъ дворцѣ и дозволить мнѣ объяснить вамъ сущность этого семейнаго несчастья, и тѣмъ заставить вѣчно молиться о васъ

"Овена Брука".

«P.S. Камень, къ которому привязано это письмо, взятъ мною съ береговъ Мадагаскара, гдѣ фрегатъ вашего королевскаго величества „Предпріимчивый“ потерпѣлъ крушеніе, при чемъ я имѣлъ счастье спасти жизнь восьми опытнымъ морякамъ и по добротѣ моихъ начальниковъ удостоился лестнаго отзыва.»

Крикъ «королева, королева!» заставилъ Овена очнуться; наступила минута дѣйствовать. Была чудная, теплая лѣтняя ночь и окна кареты были открыты. Овенъ протолкался впередъ и въ ту минуту, когда королевскій экипажъ промелькнулъ мимо него, привѣтствуемый и сопровождаемый кликами толпы, онъ размахнулся и швырнулъ письмо съ камнемъ прямо по направленію окна кареты.

У него былъ слишкомъ вѣрный глазъ, чтобы промахнуться, но въ самуло ту минуту, какъ онъ собирался бросить, зоркій глазъ полисмена замѣтилъ его движеніе. Чья-то желѣзная рука схватила его руку и письмо съ камешкомъ, вмѣсто того, чтобы влетѣть въ окно, ударилось о дверцы кареты. Шумъ, произведенный ударомъ, озадачилъ толпу. «Держи его! — Хватай его! — Кто-то выстрѣлилъ въ королеву! — Бей его! — Извергъ! — Вѣдь тебя повѣсятъ за это»! — и сотни подобныхъ восклицаній раздались вокругъ него. Затѣмъ послѣдовала страшная сумятица. Его толкали, теребили, дергали за воротъ, давили со всѣхъ сторонъ, пока наконецъ не водворился порядокъ и вмѣсто десятка рукъ, тащившихъ его въ различныя стороны, одна могучая рука полисмена завладѣла его личностью; послѣ того, предшествуемый другимъ полисменомъ съ разрывнымъ снарядомъ (такъ прозвали его несчастное письмо), онъ былъ препровожденъ въ сосѣднее отдѣленіе полиціи.

Всякія объясненія были излишни; никто его не слушалъ, никто ему не вѣрилъ, а еслибы и повѣрилъ, то не могъ бы ему помочь — обязанность полисмена была препроводить его въ полицію и посмотрѣть, чтобы его помѣстили въ сохранное мѣсто на ночь.

Рука его была очень помята и распухла. Полицейскій сержантъ, имѣвшій, по его словамъ, «такихъ же мальчугановъ сынковъ», очень пожалѣлъ, что съ бѣднымъ мальчикомъ такъ грубо обошлись. Онъ смочилъ платокъ Овена въ уксусѣ съ водою и обвязалъ ему руку. Затѣмъ онъ молча сталъ его разглядывать.

— Ну, скажите на милость, какъ могла такая мысль войти вамъ въ голову? А теперь вы-все таки послали бы за кѣмъ нибудь изъ своихъ друзей, пока еще не поздно.

Овенъ написалъ отцу, прося его не безпокоиться — онъ попалъ въ полицію по ложному подозрѣнію, что будто бы онъ бросилъ въ королеву разрывной снарядъ. Онъ увѣрялъ, что ему ни по чемъ провести здѣсь ночь, такъ-какъ совѣсть его чиста, а на слѣдующее утро онъ надѣялся, что отецъ пріѣдетъ его выручить.

Ему очень хотѣлось извѣстить и Беатрису — но какъ было это сдѣлать? Не могъ же онъ написать письмо «миссъ Брукъ» и отправить его на квартиру Тригерна? А еслибы онъ глухо написалъ, что молодой человѣкъ, обѣщавшійся зайти за леди, не можетъ исполнить своего обѣщанія, то это, пожалуй, возбудило бы подозрѣнія и повлекло бы за собою розыски. Ему также не хотѣлось, чтобы Беатриса узнала, что онъ сидитъ въ полиціи. Можетъ быть, Тригернъ уже возвратился и отвезетъ ее домой, какъ онъ отвезъ ее вчера. Или, можетъ быть, она уже сама отправилась домой, чтобы избѣжать встрѣчи съ нимъ.

Овенъ всего болѣе надѣялся на послѣднее.

Краткій промежутокъ времени, пока посланный возвратился съ извѣстіемъ, что отца его не было дома и потому не было отвѣта на его письмо, показался Овену цѣлою вѣчностью.

Нѣтъ дома! Все еще нѣтъ дома — такъ поздно!

Бѣдный мальчикъ тщетно старался успокоиться и заснуть. Боль въ рукѣ не давала ему покою, а къ этой физической боли присоединялись еще нравственныя страданія: онъ думалъ о своемъ планѣ помочь Беатрисѣ, думалъ о своихъ обманутыхъ надеждахъ, думалъ о веселомъ балѣ, куда пронеслись королевскіе экипажи, между тѣмъ, какъ онъ сидѣлъ въ полиціи, а его сестра была оставлена всѣми размыкивать свое горе наединѣ — она, веселая, беззаботная Беатриса, съ которой онъ бѣгалъ въ перебѣжку на берегу моря въ Тенби.

А между тѣмъ, Беатриса точно такъ же думала о немъ; думала о немъ, ждала его, удивлялась, что онъ такъ медлитъ.

Письмо ея уже было написано и заперто въ венеціанскомъ ящичкѣ.

Вотъ его содержаніе:

"Я получила твое письмо, Монтегю. Еслибы то, что въ немъ заключается, было написано не тобою самимъ, а кѣмъ нибудь другимъ о тебѣ, то никакія клятвы въ мірѣ не заставили бы меня повѣрить. Даже теперь я усумнилась въ истинѣ твоихъ собственныхъ словъ! Хуже упрека я не умѣю тебѣ сдѣлать.

"Что касается до моей болѣзни, во время которой былъ совершенъ этотъ страшный обманъ, то я желала бы снова лежать при смерти въ той далекой землѣ и умереть, не усумнившись въ тебѣ, чѣмъ быть обязанной своимъ выздоровленіемъ подобному средству. Что болѣзнь, что всѣ страданія въ сравненіи съ тѣмъ, что я чувствую въ эту минуту.

"Я пишу тебѣ и оставлю письмо, какъ ты сказалъ. Я не возвращусь сюда, никогда не возвращусь. И не подумай, чтобы я такъ поступила, потому что я «огорчена и ожесточена противъ тебя», какъ ты выражаешься — нѣтъ, я не возвращусь иначе какъ женой въ тотъ домъ, который я привыкла считать домомъ моею мужа. Ты долженъ самъ хлопотать, чтобы сдѣлать меня своей законной женой. Если отецъ мой будетъ на столько великодушенъ, что пріютитъ меня въ своемъ домѣ, то ты найдешь меня тамъ. Если онъ прогонитъ меня какъ падшее созданіе, ты все же узнаешь въ его домѣ, что сталось со мною. Ни подъ какимъ инымъ условіемъ ты не увидишь меня. Я любила тебя нѣжно, какъ только можетъ любить женщина — я любила тебя со всѣмъ пыломъ страсти. Звукъ твоего голоса, шорохъ твоихъ шаговъ былъ для меня милѣе всякой музыки на свѣтѣ. Я любила шаль, въ которой я гуляла съ тобой, вуаль, который переносился вѣтромъ отъ моего лица къ твоему, книги, которыя ты читалъ, картины, на которыхъ останавливались твои взоры; но я никогда болѣе не увижу тебя — никогда, если ты не признаешь меня своей законной женой, какъ можетъ ожидать этого дочь моего отца, какъ можетъ справедливо требовать этого мать твоего ребёнка. О, Монтегю! подумай, только два краткихъ мѣсяца отдѣляютъ меня отъ неминуемаго позора, а ты еще толкуешь объ отсрочкахъ. Теперь осталось два исхода: или ты долженъ искупить прошлое и, признавъ нашъ бракъ законнымъ, возвратить имъ прежніе свѣтлые дни, или ты долженъ столкнуть меня въ зіяющую бездну отчаянія и позора.

"Беатриса".

Когда письмо было написано и спрятано въ ящичекъ, новыя опасенія заставили ея сердце тревожно биться. Каждый разъ, какъ она слышала близкіе шаги, она подбѣгала къ окну и вглядывалась въ мелькавшія мимо лица, на которыя падалъ свѣтъ отъ фонаря. Нѣтъ, то не было красивое лицо ея брата, и Беатриса снова отходила отъ окна. Зачѣмъ онъ медлилъ? О, Боже! что, если онъ встрѣтилъ отца и тотъ запретилъ ему зайти за ней! Что, если отецъ рѣшился не пускать ее болѣе въ свой домъ — послѣ того, какъ она отлучилась изъ дому, прося его довѣриться ей во всемъ и обѣщая привести своего мужа.

Овенъ, Овенъ, милый братъ — товарищъ ея дѣтскихъ игръ — искренній другъ въ несчастьи! Что, если отецъ узналъ стороной, что она не была въ законномъ бракѣ и научилъ Овена не вѣрить ей и въ остальномъ, если она могла обмануть въ главномъ.

«Овенъ! Милый Овенъ!» невольно воскликнула Беатриса, закрывъ лицо руками, когда она наконецъ убѣдилась, что было уже слишкомъ поздно и что какова бы ни была причина, его задержавшая, онъ уже сегодня навѣрно не придетъ. Не попытаться ли ей пойти домой одной, въ такое время? Конечно, должно попытаться: здѣсь оставаться невозможно — а куда же иначе ей дѣться? Отецъ можетъ не пустить ее къ себѣ на глаза, но не броситъ же онъ ее на улицѣ. Маріана, конечно, ея дожидается.

Да, она тотчасъ же отправится домой: нечего болѣе дожидаться Овена; а если помедлить еще немного, пожалуй и Тригернъ воротится! Она укуталась въ свою шелковую мантилью; ее пробирала дрожь; она чувствовала себя совсѣмъ нездоровой; она въ тотъ день еще ничего не ѣла. Она позвонила и слабымъ, едва слышнымъ голосомъ сказала вошедшей дѣвушкѣ:

— Вы скажете мистеру Тригерну, что я написала письмо тому, кому онъ просилъ; а теперь скажите, чтобы мнѣ привели кэбъ.

Не успѣла еще дѣвушка сдѣлать одинъ шагъ, чтобы исполнить ея приказанія, какъ Беатриса зашаталась и упала безъ чувствъ на полъ.

Испуганная дѣвушка и не пыталась поднять ее, но бросилась бѣжать внизъ съ лѣстницы и, ворвавшись въ комнату ключницы, раскричалась:

— Сударыня! войдите поскорѣе наверхъ — тамъ въ гостиной одна молодая леди умираетъ!

XXVI.
Любовь любовника.

Разсвѣтаетъ. Блестящее общество въ Бельведер-гаусѣ замѣтно рѣдѣетъ. Экипажъ за экипажемъ подкатываютъ къ величественному портику и, взявъ своихъ сѣдоковъ, поспѣшно удаляются. Роскошные туалеты дамъ, ихъ обнаженныя плечи, мундиры и ордена дипломатовъ какъ-то странно поражаютъ взоры при свѣтѣ зараждающагося дня.

Ботъ выходитъ Тригернъ. Да, Тригернъ. Онъ пріѣхалъ не для того, чтобы веселиться; ему вовсе не жаль было бы пропустить этотъ балъ, даже еслибы онъ былъ и въ болѣе спокойномъ настроеніи духа — но онъ долженъ былъ присутствовать на этомъ балѣ: правила того круга, въ которомъ онъ вращался, требовали этого; ему напомнили о немъ на обѣдѣ, въ Путней: вѣдь тамъ будетъ новый австрійскій посланникъ и его аташе, и еще кое-кто, кому его обѣщали представить, будутъ и еще нѣсколько лицъ, которыя очень желали съ нимъ встрѣтиться — наконецъ, странно было бы ему не быть на балѣ, на которомъ будетъ королева и весь цвѣтя, высшаго общества. Онъ одѣлся въ клубѣ — это съ нимъ нерѣдко случалось; но на этотъ разъ онъ имѣлъ на это еще болѣе основаній: онъ былъ убѣжденъ, что найдетъ, у себя дома, въ венеціанскомъ ящичкѣ, непріятное письмо, а ему не время было читать непріятныя вещи — теперь, когда предстояло «быть любезнымъ» съ восмыостами знакомыхъ и незнакомыхъ людей. Онъ надѣялся на лучшее; онъ надѣялся, что авось Беатриса сама пріѣдетъ на слѣдующее утро, чтобы потолковать о возможномъ исходѣ изъ этихъ затрудненій; онъ былъ въ этомъ почти увѣренъ, и потому не рѣшился подвергнуть себя непріятности, которую можно было избѣгнуть.

Но, видно, ему въ этотъ вечеръ не везло, потому что на балѣ его ждали непріятности, отъ которыхъ онъ думалъ бѣжать.

Онъ танцовалъ съ Еленой Болингамъ, которая не могла отдѣлаться болѣзнью отъ такого важнаго бала. Она была очаровательна, но очень блѣдна и молчалива. Становясь на мѣсто въ кадрилѣ, она спросила его — продолжалъ ли онъ попрежнему видѣться съ Беатрисой Брукъ? Онъ рѣзко повернулся къ ней, и запнулся, но потомъ проговорилъ сквозь зубы: «конечно, я не намѣренъ, какъ леди Эдоксія, совсѣмъ разойтись съ семействомъ Брукъ». Затѣмъ до конца фигуры ни онъ ни она не пытались возобновлять разговора. Наконецъ Елена спросила Монтегю: не знаетъ ли онъ, пріѣдетъ Морисъ Левелинъ, или нѣтъ? Тригернъ снова бросилъ на свою кузинку сердитый, проницательный взглядъ. Она покраснѣла и отвернулась. Ужъ не разсказалъ ли Левелинъ Волингамамъ о его неловкой встрѣчѣ съ Беатрисой?

Елена поблѣднѣла и тихо сказала: «я спросила потому, что не вижу его здѣсь, а я знаю, что онъ получилъ приглашеніе за двѣ недѣли и намѣревался быть. Я думаю, онъ поѣхалъ провожать отца и мать. Они отправились сегодня вечеромъ въ Дувръ съ бѣднымъ мистеромъ Левелиномъ; можетъ быть, онъ утомился и они будутъ тамъ ночевать».

Тригернъ вздохнулъ свободнѣе. Онъ могъ быть увѣренъ, что по-крайней-мѣрѣ Елена ничего не знаетъ объ немъ и Беатрисѣ, и былъ очень радъ слышать, что сэръ Берти и леди Діана Левелинъ дѣйствительно уѣхали.

Но отводя Елену на ея мѣсто подлѣ ея матери, онъ наткнулся на новую непріятность. Леди Эдоксія сидѣла къ нему спиной и жарко о чемъ-то разсуждала съ маркизой. Въ жару разговора они не замѣтили приближенія молодыхъ людей; ихъ гнѣвные глаза метали искры. Слова: «Беатриса Брукъ» — «Монтегю» — «Средняя станція» — «безобразная ложь» — «вломилась, пока я одѣвалась» — «ревѣла какъ помѣшанная» — «а все ваша вина; зачѣмъ вы пустили ее къ себѣ на балъ въ прошломъ году» — «я вамъ тогда же говорила» — долетѣли до слуха Тригерна, такъ-какъ они были сказаны довольно громко.

— Что все это значитъ? спросилъ онъ тѣмъ гордымъ, повелительнымъ тономъ, который иногда придавалъ ему поразительное сходство съ его тёткой Эдоксіей: — что все это значитъ?

— Ба, да вотъ и онъ самъ, Эдоксія; ты можешь разспросить его, правда ли это все; я, право, не намѣрена, сказала маркиза.

— И разспрошу, и сію же минуту разспрошу! Ты, я надѣюсь, потрудишься присмотрѣть за Еленой, пока я переговорю съ нимъ. Она должна теперь отдохнуть. Монтегю, я хочу у васъ кое-что спросить — и леди Эдоксія, раскраснѣвшись отъ гнѣва и волненія, вышла на балконъ въ сопровожденіи своего племянника.

Была чудная, тихая ночь. Ясный свѣтъ луны падалъ на эти гнѣвныя лица, а пріятная свѣжесть ночи тщетно боролась съ теплымъ паромъ, проникнутымъ духами съ тысячи туалетныхъ столовъ, который вырывался изъ оконъ и дверей.

— Беатриса Брукъ была у маркизы сегодня вечеромъ передъ самымъ ея отъѣздомъ сюда, и объявила ей въ присутствіи Паркъ, что она ваша жена. Я спрашиваю васъ теперь, какъ благороднаго человѣка, правда ли это?

Она вперила въ него гнѣвный, вызывающій взоръ и ждала отвѣта.

Недолго пришлось ей ждать; не успѣлъ еще сигнальный огонь, вѣстникъ войны, загорѣться на одной горной вершинѣ, какъ уже на другой вспыхнуло отвѣтное пламя. Тригернъ закипѣлъ гнѣвомъ. Его воображеніе въ одну минуту нарисовало страшную картину Беатрисы, рѣшившейся отмстить ему, изобличивъ его передъ родными, и тѣмъ принудить его къ сознанію своей связи съ лею и къ публичному покаянію — картину Беатрисы, гордой, страстной, сильной въ своемъ отчаяніи, врывающейся, быть можетъ, съ его письмомъ въ рукахъ, въ домъ важной барыни, его тётки, чтобы предъявить свои права и торжественно объявить себя преградой ко всѣмъ его свѣтскимъ планамъ.

Онъ представилъ себѣ Беатрису Нормой, обезумѣвшей Біанкой, за любовь которой онъ долженъ былъ заплатить цѣною, которой не могла стоить никакая женщина, будь она сама Венера — Беатрису, какой онъ никогда не видывалъ, но какой могъ себѣ ее представить, послѣ того какъ она узнала, что она не жена ему; представленіе это промелькнуло передъ глазами Тригерна и, не давъ себѣ времени одуматься, онъ отвѣчалъ громко и запальчиво, такъ что Елена Болингамъ услышала и вздрогнула: — Она сказала это? Такъ клянусь Богомъ и честью благороднаго человѣка, что она не жена мнѣ!

— Клянусь Богомъ и честью благороднаго человѣка!

Настало молчаніе. Леди Эдоксія нарушила его, пробормотавъ:

— Однако, дядя вашъ Кэрлаверокъ предупреждалъ меня противъ интригъ этой дѣвушки и описывалъ мнѣ какую-то глупую сцену, происшедшую между имъ и вами; онъ мнѣ совѣтывалъ…

Тригернъ стиснулъ зубы.

— Тётушка, я запрещаю вамъ когда либо впредь начинать со мной этотъ разговоръ; иначе мы разсоримся.

И эта фраза была произнесена съ такимъ дурно скрытымъ гнѣвомъ, что она совершенно явственно достигла до слуха маркизы и Елены, и леди Эдоксія, боясь привлечь вниманіе постороннихъ на такую непріятную сцену между близкими родственниками, поспѣшила войти въ залу и сѣла на свое прежнее мѣсто.

Тригернъ также вошелъ въ комнаты и, остановившись на минуту передъ маркизой, устремилъ на нее свой гордый взглядъ, какъ-бы желая задать ей вопросъ — но если у него и было это намѣреніе, то онъ, должно быть, передумалъ, потому что простоявъ съ минуту, онъ отошелъ и скрылся въ толпѣ. Съ какимъ-то ожесточеннымъ терпѣніемъ пробирался онъ въ этой толпѣ — здѣсь отвѣчая на сдѣланное вскользь замѣчаніе — тамъ смиренно подчиняясь скучной церемоніи представленія, въ другомъ мѣстѣ — соглашаясь съ неоспоримой истиной, что въ залѣ «очень жарко» и обѣщая цѣлому десятку утомленныхъ матушекъ проводить ихъ до кареты. Проходя чрезъ столовую, онъ выпилъ мимоходомъ бодалъ шампанскаго, въ передней отыскалъ шаль австрійской посланницы, наткнулся на закутанную Мили Несдэль — извинился, не разобравъ сначала съ кѣмъ имѣетъ дѣло — усадилъ ее въ карету, причемъ пожалъ ей руку и, наконецъ, пробѣжавъ чрезъ строй всѣхъ этихъ препятствій, очутился на свѣжемъ воздухѣ. Теперь онъ былъ воленъ бѣжать и отъ этого гама голосовъ, выкликавшихъ кареты, и отъ звуковъ музыки, гремѣвшей въ домѣ.

Но онъ не отправился домой. Выраженіе, которое употребила леди Эдоксія, говоря о признаніи Беатрисы, въ присутствіи Паркъ, засѣло въ его головѣ. Онъ переговоритъ съ Паркъ и узнаетъ, какъ Беатриса вела себя. Онъ не боялся возвращенія маркизы: онъ зналъ, что обвѣшанная своими драгоцѣнностями, она не тронется съ мѣста, пока въ залѣ будетъ оставаться хоть одинъ человѣкъ, которому можно пустить пыль въ глаза роскошью своего туалета. Да ему дѣла не было, даже если она и воротится. Вольно ей было поднять такую исторію.

Ему не трудно было попасть въ домъ маркизы, несмотря на поздній часъ. Швейцаръ, ожидавшій ея возвращенія, заслышавъ шумъ колесъ, поднялся съ своего большаго чернаго кресла и былъ не мало удивленъ, услышавъ легкій звонокъ грума Монтегю, вмѣсто обычнаго грома, возвѣщавшаго о возвращеніи хозяйки дома. Расторопная Бенсонъ заглянула на верхнюю площадку лѣстницы, на которой уже стояла блѣдная миссъ Паркъ, готовая къ услугамъ маркизы. Она скромно сошла съ лѣстницы, услышавъ, что Тригернъ желалъ съ ней переговорить. Она подробно отвѣчала на его разспросы, постоянно удерживая себя, чтобы не расплакаться. Она слишкомъ много видѣла горя на своемъ вѣку и, живя между чужими, слишкомъ привыкла сдерживать себя чтобы обезпокоить Тригерна доказательствами своего сочувствія къ Беатрисѣ, въ формѣ возгласовъ и слезъ. Быть можетъ, простота ея разсказа всего болѣе подѣйствовала на Тригерна. Сердце его сжалось, онъ ощущалъ боль будто отъ незажившей еще раны. Здѣсь была его Беатриса, его бѣдная Беатриса — не та отчаянная Беатриса, какую онъ представлялъ себѣ въ бальной залѣ!

Вздохъ раскаянія вырвался изъ его груди; не зная, какъ объяснить миссъ Паркъ, что происходило въ немъ въ эту минуту, онъ пожалъ ей руку. Тогда только она залилась слезами.

Онъ поспѣшно поѣхалъ въ Стратон-Стритъ, отворилъ наружную дверь, взялъ свѣчу со стола въ сѣняхъ и, поднявшись въ гостиную, пошелъ прямо къ столу, на которомъ стояла венеціанская шкатулка.

Онъ прочелъ письмо Беатрисы. Онъ перечитывалъ и перечитывалъ его, пока оно привелось въ его головѣ къ одной этой фразѣ: «Я никогда не возвращусь въ этотъ домъ, который я привыкла считать домомъ своего мужа».

Никогда — она, его Беатриса! его нѣжная, любящая Беатриса, одинъ взглядъ которой былъ для него лучомъ свѣта — Беатриса, которая еще вчера вечеромъ такъ нѣжно прощалась съ нимъ, довѣрчиво склонивъ голову на его плечо.

«Никогда». Но способна ли женщина сдержать подобную клятву? Перенесетъ ли она тяжелые, грустные дни, послѣ счастливыхъ мѣсяцевъ любви и блаженства? Да могъ ли онъ самъ перенести эту разлуку? Встрѣчалъ ли онъ когда нибудь созданіе ей подобное? Суждено ли ему когда либо встрѣтить женщину, которая стоила бы ея? Было ли хоть одно лицо, хоть одна фигура на этомъ блестящемъ балѣ, которыя бы выдерживали сравнепіе съ ея красотой? Что было ему дѣлать?

Казалось бы, Тригернъ долженъ былъ ясно видѣть, что ему слѣдовало дѣлать, но онъ этого не видѣлъ.

Онъ снова перечелъ письмо.

— Два мѣсяца, повторилъ онъ: — два мѣсяца отдѣляли ее отъ неминуемаго позора. И она никогда не возвратится въ домъ, который она привыкла считать домомъ своего мужа.

Что жь тутъ дѣлать?

Онъ страстно любилъ ее! До нея онъ не зналъ, что такое любовь. Онъ не могъ отказаться отъ нея — это сдѣлало бы его несчастнымъ. Ему необходима любовь Беатрисы Брукъ. Она любитъ его, онъ это зналъ, но вѣдь она сказала, Что никогда не возвратится сюда. Онъ не увидитъ болѣе Беатрисы Брукъ иначе, какъ назвавъ ее Беатрисой Тригернъ.

Что же тутъ дѣлать?

Онъ смялъ письмо и, подперевъ голову обѣими руками, задумался. Онъ обдумывалъ, онъ все еще обдумывалъ, взвѣшивалъ и обсуждалъ то, что было такъ ясно; но ему было жаль самого себя.

Онъ былъ такъ погруженъ въ свои мысли, что даже не замѣтилъ, какъ отворилась дверь и хозяйка дома вошла въ комнату; только его имя, нѣсколько разъ произнесенное надъ самымъ его ухомъ, заставило его очнуться.

— Мистеръ Тригернъ, какъ я рада, что вы возвратились. Я надѣюсь, вы найдете, что я поступила благоразумно, ни за кѣмъ не пославши; вы теперь можете спокойно отвезти молодую лэди къ ея друзьямъ — съ своей стороны я готова…

— Въ чемъ дѣло? она еще здѣсь? и онъ оглянулся въ сильномъ волненіи.

— Ахъ, нѣтъ, сэръ, она въ квартирѣ въ нижнемъ этажѣ, которая у меня не занята. Я сама помогла ей сойти послѣ того, какъ она оправилась отъ обморока; я хотѣла послать за докторомъ, но она упросила меня не посылать. Она схватилась за меня обѣими руками (я, право, никогда бы не подумала, что въ такихъ нѣжныхъ ручкахъ можетъ быть такая сила) и сказала мнѣ: «не посылайте ни за кѣмъ. Я во всемъ полагаюсь на божью милость и на вашу. Ради всего для васъ святаго, не посылайте ни за кѣмъ. Я, говоритъ, не боюсь боли, я не боюсь смерти, хотя мнѣ не хотѣлось бы умереть здѣсь». И дѣйствительно, она не боялась боли; и какъ она молилась — право на душѣ становилось легко; потомъ она очень нѣжно и ласково говорила о васъ, когда ей казалось, что она умираетъ.

— Умираетъ!

— Да, да, сэръ, но теперь она не думаетъ умирать, все обошлось какъ нельзя лучше и она спала, когда я пошла къ вамъ. Но кто умретъ непремѣнно — это ребёнокъ. Невозможно ожидать, чтобы онъ остался живъ; вѣдь онъ родился столько раньше срока. Впрочемъ, можетъ быть, никто кромѣ бѣдной матери и не желалъ бы, чтобъ онъ жилъ. Когда я поднесла ей малютку, она поцаловала его и сказала: «о! ангельчикъ! Прости отцу своему и мнѣ!» И такъ грустно посмотрѣла на него, что, право, каменное сердце растаяло бы. Я увѣрена, сэръ, когда вы все обдумаете хорошенько, то постараетесь возвратить ее къ ея друзьямъ. Я никакъ не могла добиться отъ нея, кто она и не послать ли за кѣмъ. Бѣдная тоже ни за что не хотѣла, чтобъ я призвала доктора. Она только повторяла: «Сегодня ночью или завтра пріѣдетъ мистеръ Тригернъ, не посылайте ни за кѣмъ.» И потомъ она пожала мнѣ руку и сказала: «много несчастныхъ въ моемъ горькомъ положеніи не имѣютъ ни друзей, ни даже крова, а вы, хотя и чужая мнѣ, а какъ до меня добры, словно мать родная.» Повѣрите ли, она цѣлый день ничего не ѣла, она мнѣ въ этомъ призналась, когда я ей принесла каши, съ жаренымъ хлѣбомъ. О, сэръ! я надѣюсь, что вы отвезете бѣдную женщину къ ея друзьямъ. Я увѣрена, что она не гадкая женщина. Если же несчастный ребёнокъ будетъ жить, то я бы его съ охотою взяла къ себѣ и воспитывала бы.

Она могла бы еще болѣе распространить свой монологъ, еслибъ это могло ей принести удовольствіе, потому что Тригернъ не останавливалъ ея и не отвѣчалъ ей. Онъ понялъ только одно изъ всей ея болтовни — онъ понялъ, что уже онъ болѣе не могъ спасти Беатрисы отъ позора. Тому, кто долженъ былъ носить его имя и быть наслѣдникомъ графовъ Кэрлаверокъ, теперь предстояло одно наслѣдіе — позоръ и безчестіе. И привѣтствовали его появленіе на свѣтъ лишь слова хозяйки, что самое естественное желаніе всѣхъ, кромѣ бѣдной матери, должно быть, чтобъ онъ поскорѣе умеръ.

Тригернъ сошелъ внизъ въ комнату Беатрисы. Она спала, по тотчасъ проснулась, несмотря на его тихіе шаги.

— Прости меня и поправляйся, сказалъ онъ. — Съ этой минуты я посвящу всю мою жизнь, чтобъ загладить прошлое.

— Еслибъ только Богу было угодно даровать мнѣ дѣвочку? пробормотала Беатриса.

Тригернъ, еслибъ можно было только анализировать мысли человѣка, то конечно, ты, сдѣлавшійся отцомъ лишь часъ тому назадъ, желалъ въ эту минуту, чтобъ твой сынъ умеръ!

XXIX.
Сужденіе свѣта.

Вчерашнее солнце снова вошло на безоблачномъ пебѣ, и свѣтъ снова проснулся, чтобы приняться за свои хорошія и дурныя дѣла. Въ числѣ его дурныхъ дѣлъ заключались ночныя преступленія, внесенныя въ полицейскій списокъ, вслѣдствіе котораго Овена Брука, въ изорванной курткѣ, съ рукою на перевязи, привели къ судьѣ.

— Ну-съ, молодой человѣкъ, что выскажете въ свое оправданіе, чѣмъ объясните вы вашъ дерзкій и злодѣйскій поступокъ?

Такъ привѣтствовалъ Овена судья, когда окончилось чтеніе обвинительнаго акта и письма. Затѣмъ, приподнявъ очки, онъ пристально взглянулъ Овену въ лицо.

— Что вы скажете?

— У меня не было никакого дурнаго намѣренія. Я только хотѣлъ подать прошеніе королевѣ.

— Прошеніе не подаютъ такимъ образомъ королевѣ. Вы говорите, что вы — гардемаринъ королевскаго флота?

— Я гардемаринъ на фрегатѣ «Предпріимчивый».

— Знаете вы, сколько гардемариновъ во всемъ королевскомъ флотѣ? Овенъ не отвѣчалъ.

— Неужели вы полагаете, что ея величество обязана читать письма каждаго изъ этихъ молодыхъ людей, или тѣхъ изъ нихъ, которые почтутъ себя обиженными? Да вѣдь это верхъ нелѣпости. На какое оскорбленіе вы хотѣли жаловаться?

— Если я не хотѣлъ упомянуть о немъ въ письмѣ, то ужь, конечно, не стану его здѣсь разглашать.

Судья въ изумленіи снялъ-было очки, по потомъ опять надѣлъ ихъ такъ же торжественно, какъ будто бы онъ надѣвалъ черную судейскую шапочку.

— Потрудитесь, молодой человѣкъ, не отвѣчать мнѣ такимъ тономъ. Я здѣсь засѣдаю для того, чтобы судить, и прошу отвѣчать съ должною почтительностью на вопросы, которые мнѣ заблагоразсудится вамъ сдѣлать.

— Я и не думаю быть непочтительнымъ, но отказываюсь отвѣчать на этотъ вопросъ.

— Вы показываете себя, сказалъ судья, поглядывая на письмо: — сыномъ капитана Гавестона Брука; не тотъ ли это капитанъ Брукъ, который замѣшанъ въ плутовскомъ предпріятіи гвинфодскихъ рудниковъ?

Губы молодаго человѣка задрожали.

— Мой отецъ былъ жертвой этого предпріятія.

— Гм! Въ подобныхъ случаяхъ трудно разобрать, кто жертва и кто виновникъ. Капитанъ Брукъ, кажется, судился какъ несостоятельный должникъ?

— Да. Онъ отдалъ все свое имущество на удовлетвореніе кредиторовъ.

— Гм! Я предполагаю, что ваше прошеніе къ ея величеству имъ по связь съ этимъ дѣломъ. Я слышалъ, что вы посылали къ вашему отцу?

— Да, сэръ!

— Хорошо; гдѣ же онъ? Отчего его здѣсь нѣтъ?

— Не знаю, сэръ.

Овенъ съ трудомъ выговорилъ эти слова. Слезы, вовсе непригожія храброму молодому офицеру, спасшему жизнь восьми людей на берегахъ Мадагаскара, душили его при одной мысли объ отцѣ. Что въ самомъ дѣлѣ сталось съ его отцомъ? Что дѣлалось дома? Что случилось съ Беатрисой?

Грустный, гордый, но все еще ребяческій видъ его смягчилъ формальную строгость судьи. Онъ наклонился впередъ и положилъ очки на столъ; но по закоренѣлой судейской привычкѣ сказалъ:

— Надѣюсь, что вашъ отецъ не является на вашу помощь въ настоящемъ случаѣ, не оттого, что вы уже слишкомъ часто попадались въ шалостяхъ. Нѣтъ ли у васъ другихъ знакомыхъ, кто согласился бы взять васъ на поруки?

— Въ Лондонѣ нѣтъ, сэръ.

Слова эти были произнесены дрожащимъ голосомъ; вопросъ судьи напомнилъ Овену добрыхъ, веселыхъ товарищей, сослуживцевъ его на кораблѣ, которые всѣ готовы были отдать свою жизнь за него, еслибъ они знали, что онъ нуждался въ ихъ помощи.

— Въ такомъ случаѣ, если вашъ отецъ не желаетъ явиться и вы не знаете ни кого…

Тутъ рѣчь судьи была прервана — вѣжливо прервана высокимъ, красивымъ старикомъ, объ одной рукѣ. Это былъ генералъ Прейс-Перри — тотъ самый, котораго представили Беатрисѣ на балѣ маркизы. Овенъ видѣлъ его у своего отца въ прошедшее лѣто, и потому тотчасъ узналъ. Генералъ Перри пришелъ въ полицію по дѣлу кучера маркизы, обвиненнаго въ томъ, что онъ давилъ народъ. Почтенный ветеранъ нѣкогда былъ страстно влюбленъ въ мать Тригерна, въ леди Дженъ, но семейство ея отвергло его съ пренебреженіемъ; теперь же ему дозволялось, въ награду за романическую вѣрность памяти умершей, исполнять всякія непріятныя порученія у ея сестеръ и быть вмѣстѣ съ тѣмъ полезнымъ семейнымъ другомъ. Нужна ли была покойная, дамская лошадь — никто другой какъ генералъ Перри бѣгалъ и суетился до-тѣхъ-поръ, пока доставалъ требуемое; приходилось ли заказывать ошейникъ для собачки, или эта же собачка, несмотря на ошейникъ, пропадала — все обращались къ тому же несчастному генералу, и онъ всегда съ удовольствіемъ исполнялъ всевозможныя порученія, какъибы мелочны они ни были. Въ его глазахъ маркиза и леди Эдоксія не были такими свѣтскими эгоистками, какъ казалось другимъ. Онѣ были ея сестрами, сестрами той, которую онъ любилъ, и потерявъ которую, остался на всю жизнь холостякомъ.

А теперь онъ болѣе всего на свѣтѣ любилъ Монтегю Тригерна, какъ ея сына, и Елену Болингамъ, такъ-какъ она болѣе всѣхъ другихъ походила на его погибшую любовь.

Генералъ Перри и въ этотъ разъ заѣхалъ въ судъ (къ счастью для Овена), по порученію маркизы, исполнивъ которое, онъ увелъ съ собою и гардемарина, прося его не обращать вниманія на послѣднія слова судьи, произнесенныя со строгою важностью.

— Постарайтесь, сказалъ судья: — чтобъ въ будущій разъ, когда ваша рука будетъ на перевязи, это было бы отъ раны, полученной на службѣ ея величества, какъ у почтеннаго генерала, а не отъ послѣдствій уличнаго буйства.

Они пришли къ Спринг-Гарденсъ въ то самое время, какъ капитанъ Брукъ съ Морисомъ Левелиномъ собирались идти въ полицію. Капитанъ Брукъ горячо поблагодарилъ генерала Перри, но съ такимъ грустнымъ, печальнымъ видомъ, что генералу казалось, что онъ придавалъ слишкомъ много значенія пустому происшествію. Маріана также была ужасно грустна. Она всегда была блѣдна, но теперь казалась мраморной статуей.

Добрый генералъ постоялъ немного, желая предложить своему молодому другу Овену провести вечеръ въ воксалѣ, въ надеждѣ, что фейерверкъ и иллюминація развлекутъ его; но онъ не зналъ, какъ капитанъ Брукъ приметъ его предложеніе, и еще медлилъ, когда послѣдній сказалъ:

— Милый Овенъ, я съ сожалѣніемъ долженъ сказать тебѣ, что мы должны съ тобою тотчасъ разстаться. Капитанъ Гордонъ, назначенный командиромъ «Аякса», прислалъ сказать тебѣ, чтобы ты встрѣтилъ его въ адмиралтействѣ въ три часа и вы отправитесь прямо на корабль, такъ что у тебя едва хватитъ времени приготовиться въ дорогу.

— Ну вотъ, это лучше всего; пускай отправится на корабль; если онъ тамъ будетъ служить попрежнему, то нечего опасаться за его будущность.

Сказавши это, генералъ Перри пожалъ всѣмъ руку, и уѣхалъ доложить объ исходѣ дѣла маркизѣ Упдаунъ.

Беатрисы не было дома. Она не возвращалась домой. Она пропадала всю ночь; Овенъ узналъ все это разомъ! Отецъ его также не давно возвратился: онъ ѣздилъ въ Дувръ съ ночнымъ поѣздомъ въ надеждѣ увидѣть сэра Берти Левелина передъ его отъѣздомъ заграницу. Но мистеръ Левелинъ, безпокойный, какъ всякій больной, не захотѣлъ провести ночь въ Дуврѣ, а прямо отправился въ путь, потому капитанъ Брукъ засталъ одного Мориса, ожидавшаго обратнаго поѣзда въ Лондонъ. Они возвратились вмѣстѣ. Капитанъ Брукъ сначала не хотѣлъ довѣрить своей тайны молодому человѣку и сказалъ, что пріѣзжалъ въ Дувръ, чтобы допытаться отъ сэра Берти болѣе яснаго отвѣта о состояніи здоровья Беатрисы. Морисъ слушалъ его молча, но съ большимъ сочувствіемъ, такъ-какъ онъ предполагалъ, что дѣло было гораздо важнѣе, хотя его отецъ не разсказалъ ему исхода своего посѣщенія Беатрисы, также какъ и Морисъ никому не говорилъ о своей встрѣчѣ съ Беатрисой у Тригерна. Впродолженіе трехчасоваго переѣзда по желѣзной дорогѣ, они не проронили ни слова; но когда капитанъ Брукъ пріѣхалъ домой и узналъ, что дочери его все еще нѣтъ, а сынъ арестованъ полиціей, онъ дико бросился къ дверямъ, какъ-бы желая бѣжать за дочерью; но тутъ ужасный вопросъ: «гдѣ ее искать»? представился его уму, и онъ, схвативъ руку Мориса и крѣпко сжимая ее, воскликнулъ: "лучше было бы, еслибъ вашъ отецъ сказалъ мнѣ всю истину; она объявила, что она замужемъ; но мы — мы даже не знаемъ, гдѣ она!

Морисъ Левелинъ взглянулъ на блѣдное лице Маріаны.

— Я думаю, началъ онъ, но не могъ окончить фразы. Онъ не хотѣлъ сказать, что, по его мнѣнію, она у Тригерна. Поэтому, пробормотавъ: — я возвращусь черезъ полчаса, если найду ея слѣды — онъ выбѣжалъ изъ комнаты.

Отправившись прямо въ Стратои-Стритъ, онъ напрасно звонилъ два раза; хозяйка слышала звонокъ, но не могла покинуть страдавшую Беатрису; послѣ третьяго звонка дверь отворила сонная служанка и объявила, что мистера Тригерна нѣтъ дома; онъ отправился куда-то за-городъ рано утромъ и еще не возвращался.

Еслибъ Морисъ подождалъ еще десять минутъ, онъ увидѣлъ бы, какъ Монтегю возвратился домой съ бала маркизы; но онъ уѣхалъ слишкомъ рано. Онъ полагалъ, что для него все теперь ясно; они бѣжали. Беатриса была тамъ наканунѣ, чтобы о всемъ условиться. Обвѣнчаны ли они уже? Или отправились вѣнчаться? Условія завѣщанія лорда Кэрлаверока не были въ точности извѣстны Левелинамъ, съ которыми обращались всегда такъ, какъ-бы семейныя дѣла не касались до нихъ; но Морисъ мелькомъ слышалъ, что Тригерна прочили въ мужья одной изъ дочерей леди Эдоксіи и потому онъ понималъ, что бракъ его съ бѣдною Беатрисой Брукъ въ высшей степени ожесточитъ его родственниковъ. Въ виду всего этого очень возможно было, что Тригернъ рѣшился на похищеніе и тайный бракъ.

Возвратившись назадъ, онъ разсказалъ капитану Бруку результатъ своихъ разспросовъ. Онъ просилъ его успокоиться, увѣряя, что Беатриса бѣжала съ Тригерномъ, чтобъ тайно обвѣнчаться. Капитанъ Брукъ печально покачалъ головой. Онъ зналъ многое, чего Левелинъ и не подозрѣвалъ. Посѣщеніе доктора; ужасная сцена наканунѣ; положеніе Беатрисы; увѣреніе, что она уже замужемъ; обѣщаніе, что ея мужъ заѣдетъ за ней наканунѣ — все это было неизвѣстно Морису. Онъ, впрочемъ, согласился на просьбу Маріаны прилечь и отдохнуть, а Левелинъ обѣщался зайти за нимъ на другое утро, чтобъ идти въ полицію.

Онъ дѣйствительно пришелъ, по ему пришлось долго дожидаться. Снѣдаемый безпокойствомъ и горемъ, отецъ Беатрисы рано утромъ отправился къ мистеру Грею. Ловкій стряпчій уже зналъ навѣрно, что миссъ Брукъ не была у Бретоновъ, такъ-какъ докторъ Бретонъ проѣхалъ чрезъ Лондонъ по дорогѣ въ Тенби, и мистеръ Грей, разговаривая съ нимъ объ имѣніи въ Тосканѣ, которое онъ хотѣлъ купить, въ точности вывѣдалъ все, что ему было нужно. Также и леди Эдоксія, изъ участія къ своимъ дочерямъ, письмомъ увѣдомила своего стряпчаго о весьма непріятныхъ новостяхъ, сообщенныхъ ей маркизою на балу, что, несмотря на торжественную клятву Тригерна, все-таки заставляло ее опасаться интригъ молодой дѣвушки, которую мистриссъ Грей, хотя и съ хорошими намѣреніями, но такъ неосторожно взяла съ собою заграницу.

Взбѣшенный этимъ извѣстіемъ и упрекомъ леди Діаны, и вообще имѣя дурное мнѣніе о женщинахъ, стряпчій далеко не былъ расположенъ сочувствовать горю капитана Брука.

Онъ напрямикъ объявилъ ему, въ отвѣтъ на осторожный вопросъ старика, что существуютъ семейныя причины, въ связи съ завѣщаніемъ покойнаго лорда, недопускающія даже идеи о бракѣ Тригерна съ миссъ Брукъ; кромѣ того и самъ мистеръ Тригернъ, съ похвальною откровенностью, наканунѣ вечеромъ, успокоилъ своихъ родственниковъ торжественнымъ объявленіемъ, подтвержденнымъ клятвою, что этотъ бракъ не существуетъ; и потому, онъ надѣялся, что никто не будетъ и помышлять о подобномъ дѣлѣ.

Онъ прибавилъ изъ вѣжливости, замѣтивъ грустное выраженіе несчастнаго старика, что, конечно, красота его дочери способна плѣнить многихъ, которые сдѣлали бы ему честь, женившись на ней. Онъ также прибавилъ нѣчто о томъ, что онъ самъ отецъ и вполнѣ зависитъ отъ связей съ своими кліентами, и что потому ему очень непріятно, что его связи съ однимъ изъ самыхъ важныхъ его кліентовъ могли пострадать вслѣдствіе неосторожности или тщеславія молодой дѣвушки, которой онъ, согласившись взять ее заграницу, совершенно нечаянно доставилъ случай видѣть мистера Тригерна въ Венеціи.

Все это было сказано очень прилично и имѣло свою долю правды; но какъ бы оно иначе показалось капитану Бруку, еслибы онъ зналъ о трагической сценѣ съ лордомъ Кэрлаверокомъ, о внезапномъ отъѣздѣ Греевъ, оставившихъ Беатрису одну въ отелѣ, о бурной поѣздкѣ ея по морю, объ ужасной горячкѣ, о вѣнчаніи почти въ предсмертныхъ мукахъ, на которомъ Беатриса настояла не изъ любви къ Тригерну, а чтобы онъ, ея отецъ, когда узнаетъ о ея смерти, не имѣлъ бы еще другаго горя при воспоминаніи о ней, не стыдился бы ея памяти!

Капитанъ Брукъ не зналъ этихъ обстоятельствъ; Овенъ и Маріана также ничего не знали. Беатриса собиралась все разсказать имъ, и этимъ-то разсказомъ надѣялась снискать себѣ прощеніе. Но, гдѣ же была Беатриса? Овенъ уѣхалъ съ своимъ капитаномъ; Маріана плачетъ дома, а капитанъ Брукъ только знаетъ, что его дочь торжественно объявила, что она обвѣнчана и что подозрѣваемый ея мужъ также торжественно поклялся, что она не жена его. Гдѣ она? Гдѣ его потерянная дочь? Гдѣ краса Пріюта? Она не назвала имя Тригерна, но отецъ ея зналъ, что она должна быть съ нимъ; что онъ — только онъ — могъ быть любовникомъ, котораго она объявила своимъ мужемъ.

Онъ отправляется къ роковой двери въ Стратон-Стритъ. Но теперь сама хозяйка отворила ему. Она была насторожѣ, получивъ приказанія отъ Тригерна. Докторъ, котораго онъ призвалъ, объявилъ, что у Беатрисы каждую минуту можетъ открыться сильнѣйшая горячка, и что. малѣйшее волненіе можетъ ее убить. Онъ запретилъ говорить ей, что она родила столь щедушнаго ребёнка, что онъ едва-ли переживетъ день, и не велѣлъ Тригерну и сидѣлкѣ разговаривать съ больною.

Капитанъ Брукъ спросилъ:

— Не живетъ ли здѣсь молодая лэди, со вчерашняго дня?

Хозяйка отвѣчаетъ:

— Нѣтъ; здѣсь живутъ только холостые мужчины.

Онъ опять начинаетъ говорить тихимъ голосомъ:

— Я — отецъ молодой лэди.

Послѣдовала тревожная пауза; но хозяйка наконецъ объявляетъ, что онъ вѣроятно ошибся — у нея не живутъ дамы.

Капитанъ Брукъ тогда спрашиваетъ мистера Тригерна. — Его нѣтъ дома. — Былъ ли онъ вчера дома? — Нѣтъ; онъ весь день былъ въ Путнеѣ, а потомъ на балу въ Бельведер-Гаусѣ, откуда возвратился въ пять часовъ.

Въ Путнеѣ! На балѣ! Не спрятана ли она въ Путнеѣ? На балѣ до пяти часовъ! На балѣ — въ это время! Капитанъ Брукъ отходитъ отъ дверей съ тяжелымъ вздохомъ; онъ не можетъ понять этого. Не бѣжала ли Беатриса отъ его гнѣва, пока ей не удастся сдержать обѣщанія и доказать свой бракъ? Не уѣхала ли она съ Тригерномъ на самомъ дѣлѣ?

И вотъ день и ночь стали караулить домъ Тригерна, но ни одна молодая женщина не выходила изъ него; и Тригернъ болѣе не ѣздитъ въ Путней, а по обыкновенію, посѣщаетъ балы и вечера.

Въ то же время несчастный отецъ печатаетъ объявленіе въ «Таймзѣ» слѣдующаго содержанія:

«Б. Б. Пусть нѣкто, горячо любимый друзьями, довѣрится этимъ друзьямъ и покинетъ чужихъ. Вѣдь съ распростертыми объятіями приняли того, кто сказалъ: „Я встану и пойду къ моему отцу“. Отецъ ея ежедневно ожидаетъ ее. Не бойся ничего».

Но отъ Беатрисы не было никакого отвѣта.

Капитанъ Брукъ совершенно изнемогъ отъ горя и наступилъ срокъ его лондонской квартиры. Морисъ Левелинъ уговариваетъ его со всею настойчивостью дружбы возвратиться, какъ онъ намѣревался, въ Тенби, въ Пріютъ съ Маріаной. Молодой человѣкъ обѣщаетъ слѣдить и разузнавать безъ устали о пропавшей Беатрисѣ. Онъ не говоритъ капитану Бруку, что ему сказала Елена Болингамъ, которая увѣрена, что на балѣ былъ какой-то страшный разговоръ о Беатрисѣ между ея матерью и Тригерномъ, и что она сама слышала, какъ Тригернъ сказалъ: «Клянусь Богомъ и честно благороднаго человѣка, она не жена мнѣ».

Онъ не говоритъ капитану Бруку, какъ его дружба къ нему дорого ему стоила. Не далѣе какъ вчера, онъ въ порывѣ горячности объявилъ, что если Тригернъ компрометировалъ Беатрису, то долженъ на ней жениться во что бы ни стало, и леди Эдоксія пришла при этомъ въ такую страшную ярость, и высказала ему, что онъ, вѣроятно, желаетъ гибели Тригерна, чтобы получить его состояніе, которое ему слѣдовало. Что касается до нея, то она ни мало не удивится, если узнаетъ, что его мать, ея сестра Домити устроила все это дѣло, чтобы обогатить своего сына въ ущербъ ея дочерямъ (она вѣдь постоянно защищала и поддерживала эту пустую, наглую дѣвчонку). Но такъ-какъ онъ теперь обнаружилъ свои чувства и планы, то она должна его просить не посѣщать ея дома и ея дѣтей. Однако, несмотря на все это, она была еще увѣрена, что у Монтегю, благодаря Бога, слишкомъ много ума, чтобы позволить себя одурачить, и что онъ блистательно это докажетъ, поразивъ своихъ враговъ.

Все это показалось ему непонятнымъ, за изъятіемъ только того, что ему уже болѣе не видаться съ своими золотокудрыми кузинами, съ очаровательной Еленой, которая незамѣтно вкралась въ его разбитое сердце, наполнивъ его снова надеждой и любовью. Итакъ, не будетъ болѣе этихъ пріятныхъ чтеній съ Еленой, и снова онъ углубится въ свои юридическія занятія. Но онъ рѣшился перенести это горе и не сожалѣть о словахъ, сказанныхъ имъ въ пользу Беатрисы. Онъ не сожалѣлъ о нихъ, хотя въ глубинѣ души и считалъ ея поведеніе слишкомъ легкомысленнымъ, вспоминая, какъ онъ самъ ее встрѣтилъ ночью въ квартирѣ Тригерна, видимо неждавшаго ея, такъ-какъ онъ самъ пригласилъ Мориса зайти покурить. Но, все-таки онъ не измѣнитъ своимъ понятіямъ о чести, и если Тригернъ нанесъ безчестіе дочери капитана Брука, то онъ считалъ его обязаннымъ жениться на ней.

Но леди Эдоксія выходила изъ себя, а маркиза съ презрѣніемъ улыбалась при мысли о подобномъ бракѣ. И онѣ громко радовались, прочитавъ въ газетахъ допросъ Овена Брука и слова судьи относительно плутовской компаніи гвинфодскихъ рудниковъ и банкрутства капитана Брука. Онѣ открыто смѣялись надъ Морисомъ Левелиномъ, но за то осторожнѣе задѣвали Тригерна намёками на то, что всѣ эти Бруки — порядочная дрянь, что сынокъ Брука арестованъ полиціей за оскорбленіе ея величества, въ которую кидалъ камнями за то, что ея величество не избавляетъ отъ тюрьмы людей, замѣшанныхъ въ плутовскія продѣлки; а отецъ его связался съ мошенниками, негодяями, несостоятельными авантюристами, и послѣ этого еще хочетъ, чтобъ о немъ сожалѣли, какъ о мученикѣ. Какъ будто человѣкъ въ шестьдесятъ лѣтъ, какъ-бы глупъ онъ ни былъ, не понимаетъ, что онъ дѣлаетъ. Завлекать людей и, въ случаѣ неудачи, объявить, что они сами обмануты — избитая уловка плутовъ.

А дѣвушка — богъ-знаетъ куда дѣвалась. Монтегю долженъ благодарить Бога, что ей не удалось завлечь и провести его. Странно было бы, не говоря уже о мнѣніи свѣта, породниться съ подобными людьми, съ семействомъ, преданнымъ позору. Что касается до сына, то его, вѣроятно, выгонятъ изъ службы, если онъ будетъ продолжать попрежнему, а его отецъ долженъ во всемъ винить одного себя за воспитаніе, данное дѣтямъ. Даже смирная дѣвушка, его падчерица, отличалась какими-то независимыми манерами, которыя вовсе не идутъ порядочной дѣвушкѣ. Эти смирненькія часто выходятъ хуже другихъ и вѣроятно, если поглубже вникнуть въ дѣло, то и она не лучше своей сестры. Леди Эдоксія не могла достаточно порадоваться тому, что остановила сентиментальную дружбу между ея Еленой и этимъ позорнымъ семействомъ — дружбу, въ которую ее завлекла ея тётка Домити, съ извѣстною цѣлью.

Даже самый свѣтъ, читая въ газетахъ описаніе чрезвычайнаго дѣла объ оскорбленіи ея величества, въ соединеніи съ фактомъ, что народъ привѣтствовалъ царственную семью радушнѣе обыкновеннаго, когда какой-то мерзавецъ осмѣлился стрѣлять въ королеву, съ ожесточеніемъ отзывался объ этихъ негодныхъ Брукахъ.

Нѣжные отцы семействъ, съ волненіемъ прочитавъ утреннюю газету, сожалѣли, что они не имѣютъ власти порядкомъ отодрать Овена кошками. Нѣжныя матери говорили, что слѣдовало бы повѣсить мальчишку на мачту, на брам-стенги, на топ-мачту; онѣ не могли въ точности припомнить, гдѣ именно вѣшаютъ преступныхъ матросовъ. Исторія гвинфодской компаніи привела многихъ къ убѣжденію, что, какъ видно, Бруки всѣ вмѣстѣ — отъявленные негодяи.

Не то, чтобы свѣтъ особенно былъ ожесточенъ на Бруковъ, но вообще общество, толпа, мало обращаетъ вниманіе на хорошую молву о людяхъ и охотно слушаетъ всякую злую сплетню. Люди унижаютъ другъ друга, желая сдѣлать изъ ближняго себѣ подставку и возвыситься на его счетъ. Они нарочно не вникаютъ въ факты, отвергаютъ всѣ оправдывающія обстоятельства. Для нихъ обвиненіе то же, что осужденіе. Нѣтъ ничего ошибочнѣе и вмѣстѣ безжалостнѣе человѣческаго суда. Въ нашихъ сердцахъ есть темный уголъ, гдѣ гнѣздится наитіе діавола, склонность видѣть въ ближнемъ всегда худшее. Люди рабски слѣдуютъ урокамъ своего темнаго наставника, въ искусствѣ порочить, позорить другъ друга, и онъ можетъ гордиться своими учениками, даже между самыми религіозными и праведными людьми. И нѣтъ человѣка, столь униженнаго, который не считалъ бы себя вправѣ свысока судить о своемъ ближнемъ.

Тотъ не христіанинъ, кто ходитъ въ церковь, какъ строгій блюститель воскресныхъ дней, и громко воспѣваетъ псалмы Богу мира и любви, прося у него смиренномудрія, чтобъ видѣть собственныя прегрѣшенія и не осуждать брата своего, а между тѣмъ возвратясь домой, повторяетъ злые толки о сосѣдяхъ и жаждетъ власти, чтобы карать другихъ, позорить честное имя, на основаніи людской молвы, нерѣдко пустой сплетни.

XXVIII.
Тригернъ оправдываетъ себя.

Беатриса очень плохо поправлялась. Еслибъ ея ребёнокъ умеръ, она вѣроятно послѣдовала бы за нимъ, потому что, казалось, все ея существованіе сосредоточилось въ этомъ слабомъ существѣ. Но вопреки всѣмъ ожиданіямъ, ребёнокъ продолжалъ тянуть свою страдальческую жизнь. Это было болѣзненное, маленькое существо, съ красивыми чертами лица и съ большими, грустными, блуждающими глазами; но Беатриса считала его красивѣйшимъ изъ земныхъ созданій и нѣжно любила его. Даже первая ея жестокая печаль о сынѣ, причиненная мыслью, что онъ родился внѣ брака — была смягчена ловкою ложью ея возлюбленнаго. Онъ сказалъ ей двѣ лжи, которыя сдѣлали ее счастливою. Онъ сказалъ ей, что считалъ ихъ бракъ столь же законнымъ передъ лицомъ неба и своею совѣстью, какъ еслибы обрядъ вѣнчанія былъ совершенъ епископомъ, но что въ глазахъ свѣта онъ все-таки незаконный бракъ и это не дозволяетъ ему обнародовать его.

Вовторыхъ, онъ ей сказалъ, что какъ скоро онъ достигнетъ совершеннолѣтія, то не замедлитъ возстановить открытымъ законнымъ бракомъ нетолько ея доброе имя, но и законность ихъ сына. Онъ увѣрялъ ее, что сотни тайныхъ браковъ случались на свѣтѣ и законность дѣтей утверждалась только впослѣдствіи; что требовалось только немного терпѣнія, немного довѣрія, чтобы опять зажить прежней счастливой жизнью и забыть всѣ ихъ волненія и горе.

Ихъ волненія и горе — Тригернъ не хотѣлъ допустить, чтобы онъ страдалъ въ этомъ дѣлѣ менѣе Беатрисы. Онъ ярко нарисовалъ ей картину своего отчаянія, при открытіи венеціанскаго ящичка, когда онъ увидѣлъ, что она отрекалась отъ него (такъ онъ самъ выразился), если онъ не признаетъ ее немедленно своею женою; онъ говорилъ ей объ одиночествѣ, которому они были бы обречены впродолженіе цѣлыхъ дувхъ лѣтъ. Онъ говорилъ о мученіи, причиняемомъ ему тайною, и объ интригахъ его опекуновъ и родственниковъ, противившихся осуществленію его завѣтной мечты.

Онъ чистосердечно сознавался, что было бы, съ его стороны, честнѣе, умнѣе и лучше дождаться совершеннолѣтія, а не бѣжать съ такою неосторожною поспѣшностью изъ Венеціи; но вѣдь онъ ничего не предвидѣлъ; онъ дѣйствовалъ подъ вліяніемъ одной ужасной для него мысли, что если они разстанутся, то уже навсегда; о, еслибъ онъ только предвидѣлъ, къ чему можетъ повести этотъ глупый побѣгъ изъ Венеціи, то, конечно, скорѣе утопился бы въ Лидо, чѣмъ уговорилъ ее войти въ гондолу. Но теперь всѣ сожалѣнія тщетны, теперь ничто не въ состояніи исправить дѣло, даже еслибъ онъ застрѣлился. — Всѣ эти слова и увѣренія почти убѣдили Беатрису, что они оба — жертвы несчастныхъ обстоятельствъ и что она несправедливо обвиняла его.

Если мои читатели будутъ находить страннымъ, что образованная дѣвушка, семнадцати лѣтъ, считала себя обвѣнчанною, послѣ того, какъ священникъ прочелъ передъ ней обрядъ вѣнчанія безъ свидѣтелей, когда она, притомъ, находилась при смерти, или если они удивятся, что она полагала, что сынъ ея сдѣлается законнорожденнымъ, вслѣдствіе послѣдующаго брака, то пусть они хорошенько удостовѣрятся, какъ понимаютъ законы молодыя дѣвушки, воспитанныя въ глуши, въ Англіи, гдѣ Гретна-Гринъ такъ недавно пересталъ быть храмомъ Гименея — въ странѣ, гдѣ невинные страдаютъ за виновныхъ и гдѣ послѣдующій бракъ не можетъ узаконить рожденія дѣтей.

Странно или нѣтъ, но достовѣрно, что старанія Тригерна выказать черное бѣлымъ, увѣнчались полнымъ, успѣхомъ; Беатриса, казалось, помирилась съ своею судьбою. Она не упрекала его, не приставала къ нему, и даже никогда не плакала при немъ, такъ-какъ онъ не терпѣлъ слезъ.

Долго она надѣялась, что ея отецъ напишетъ ей хотя бы гнѣвное письмо. Но случилось то, что часто случается въ подобныхъ обстоятельствахъ. Каждый изъ нихъ полагалъ, что другой добровольно молчитъ. Въ то время, когда Беатриса находилась между жизнью и смертью, несчастный капитанъ Брукъ полагалъ, что она нарочно скрываетъ отъ него мѣсто своего жительства. Онъ не зналъ, что она въ домѣ Тригерна, такъ-какъ долгія наблюденія надъ этимъ домомъ остались безъ всякаго результата. Слабая надежда, что разсказъ ея о тайномъ бракѣ вѣренъ и что затрудненія, о которыхъ говорилъ мистеръ Грей, заставили Монтегю отвергнуть на словахъ передъ своими родственниками существованіе этого брака — боролась въ его сердцѣ съ смертельнымъ страхомъ ея позора. Но, во всякомъ случаѣ, она, во собственному желанію, удалилась изъ дома отца, по собственному желанію хранить теперь молчаніе.

Беатриса, съ своей стороны, не могла забыть ужаснаго вечера наканунѣ ея удаленія изъ дома и страшнаго выраженія лица ея отца передъ тѣмъ, какъ она упала къ его ногамъ съ отчаяннымъ крикомъ, что она замужемъ. Кромѣ того, зналъ же ея отецъ, что ея мужъ могъ быть только Тригернъ, и потому ему стоило лишь обратиться въ Стратон-Стритъ, чтобы узнать объ ея участи. Онъ этого не сдѣлалъ, слѣдовательно онъ ее кинулъ и отвергъ.

Эта увѣренность еще болѣе подтвердилась письмомъ Овена, которое ей передала хозяйка, когда она начала поправляться, передала съ объясненіемъ, что его принесъ молодой человѣкъ на слѣдующій день послѣ ея прихода, и хотя она увѣряла его, что у нея нѣтъ никакой молодой дѣвушки, но онъ настоялъ на томъ, чтобы оставить письмо, говоря, что оно адресовано лэди, которая была у нея наканунѣ и, навѣрное, опять зайдетъ. На письмѣ адреса не было, а просто написано: Моей сестрѣ. Вотъ содержаніе этого письма, исполненнаго дѣтской любовью и дѣтскихъ надеждъ:

"Моя милая и возлюбленная сестра, я чувствую до сихъ поръ твои слезы на моихъ щекахъ; мнѣ нескоро удастся опять поцаловать тебя. Вчера вечеромъ меня неожиданно задержали, а теперь мнѣ приказано немедленно явиться въ адмиралтейство, а оттуда на корабль. Да благословитъ тебя Богъ и сохранитъ до моего возвращенія. Я постараюсь, подобно тебѣ, не терять надежды. Если я несправедливо обвинялъ человѣка, котораго ты любишь, то съ радостью обниму его какъ брата и попрошу, чтобы онъ простилъ меня ради тебя. Какъ бы я желалъ, чтобы мой бѣдный отецъ раздѣлялъ мои мысли. Я хотѣлъ-было поговорить съ нимъ объ этомъ, но онъ закрылъ глаза рукою и сказалъ: «Не говори о Беатрисѣ!» Но если, моя милая, я правъ, хотя и стараюсь увѣрить себя въ противномъ, если ты будешь несчастна, еще болѣе несчастна, чѣмъ теперь, то не забудь, что у тебя есть братъ, который любитъ тебя больше своей жизни. Я знаю, что я мальчишка и теперь не могу тебя защитить, но придетъ день, когда я буду въ состояніи быть твоимъ покровителемъ. Да, моя милая сестра, придетъ день, когда я буду такъ же храбръ и знаменитъ, какъ мой дядя и мой дѣдъ. Тогда ты будешь жить у меня. Чѣмъ были одарены въ юности Нельсонъ, Галей и другіе герои, если не безбоязненной, мужественной душой и желаніемъ исполнить свой долгъ? И я тоже чувствую въ себѣ эти качества.

"Когда я самъ буду командовать кораблемъ, ты будешь со мною, вдали отъ горя и заботъ. Ты мало знаешь, что за гордое чувство плыть по океану на одномъ изъ военныхъ кораблей ея величества; видѣть всюду порядокъ и дисциплину, видѣть храбрыхъ, мужественныхъ матросовъ и офицеровъ. Въ эти минуты чувствуешь, словно можешь покорить весь свѣтъ! Да, ты будешь со мною и никогда не поникнешь головой отъ горя или стыда. Я, твой братъ, буду твоимъ покровителемъ, твоимъ защитникомъ. Я никогда не женюсь, шли если и женюсь, не буду никого любить болѣе моей сестры; я увѣренъ въ этомъ. И помни, я всегда буду гордиться тобою, моя милая. Я никогда, никогда не буду стыдиться тебя, даже еслибъ пришлось испытать страшное горе. Итакъ, прощай; да благословитъ тебя Господь и сохранитъ навѣки. И какъ бы ни былъ я далеко отъ тебя, посреди безпредѣльнаго моря, въ полночную вахту, я подыму мои глаза къ нему и повторю эту молитву. А ты, моя милая, пиши ко мнѣ: «На корабль ея величества Аяксъ, въ Вальпараисо или гдѣ будетъ», и пиши мнѣ о всемъ, что случится, о худомъ и о хорошемъ. И не печалься, ради меня!

"Искренно любящій и преданный тебѣ
"Братъ".

«P. S. Я тороплюсь и потому пишу такъ скверно.»

— Милый Овенъ! прошептала Беатриса, цалуя письмо со слезами въ глазахъ: — милый, милый Овенъ! какъ нѣжно онъ пишетъ!

Нѣжнѣе даже, чѣмъ ты думаешь, Беатриса. Онъ старается развеселить тебя и казаться довольнымъ, а его сердце глубоко поражено печалью. Онъ скверно пишетъ не оттого, что спѣшитъ, но оттого, что вывихнулъ руку. Онъ ничего не говоритъ о своемъ несчастномъ приключеніи; онъ ничего не говоритъ о своемъ страхѣ, что ты обезчещена навѣки; онъ только утѣшаетъ тебя, хотя, прибывъ на корабль, онъ со вздохомъ смотрѣлъ на берегъ, на который выскочилъ съ такою радостью только два дня назадъ.

Въ письмѣ Овена было прямо сказано, что отецъ объявилъ: Не говори о Беатрисѣ! Эта фраза не давала покоя несчастной, преслѣдовала ее всюду.

XXIX.
Мили Несдэль.

«Не говори о Беатрисѣ». А какъ Беатриса жаждала услышать и узнать что нибудь о немъ и обо всѣхъ, что съ ними и гдѣ они. Безпокойство сильно замедляло ея выздоровленіе и она только въ половинѣ августа была въ состояніи въ первый разъ выѣхать въ открытомъ экипажѣ.

Часто желала она попросить добрую хозяйку навести справки объ отцѣ, по это значило бы открыть, кто она и предать позору имя отца. Тригернъ сказалъ, что они, кажется, уѣхали изъ Лондона, но она не могла оставаться долѣе въ неизвѣстности, и потому въ одну изъ первыхъ своихъ прогулокъ остановила экипажъ у статуи герцога Йоркскаго и, подозвавъ оборваннаго мальчишку, отправила его въ Спринг-Гарденъ узнать, въ городѣ ли капитанъ Брукъ и каково его здоровье. Мальчикъ живо возвратился съ отвѣтомъ: «Старый джентльменъ уѣхалъ совсѣмъ изъ Лондона и вотъ его адресъ.» Беатриса посмотрѣла на слишкомъ знакомый ей адресъ: «Капитанъ Гавестонъ Брукъ. Пріютъ, Тенби, Южный Балисъ», и тяжело вздохнула. Они уѣхали, не подумавъ о ней, словно ея не было на свѣтѣ!

Въ тотъ же вечеръ Морисъ Левелинъ написалъ письмо капитану Бруку. Онъ сообщалъ, что встрѣтилъ наконецъ Беатрису на углу Карлтонскихъ садовъ и атенея. На взглядъ она была очень блѣдна и ѣхала въ хорошей, наемной коляскѣ въ сопровожденіи пожилой барыни и маленькаго ребёнка. Болѣе онъ ничего не прибавлялъ.

На другое утро Тригернъ сказалъ Беатрисѣ, что онъ думалъ отправиться на охоту въ Шотландію; онъ никогда не оставался такъ долго въ Лондонѣ, и принесъ эту жертву только ради нея; теперь же онъ бы желалъ ѣхать съ нею вмѣстѣ. Все затрудненіе состояло въ ребёнкѣ, продолжалъ Тригернъ, и потому не согласится ли она оставить его мѣсяца на два-на-три на рукахъ кормилицы въ какомъ нибудь приморскомъ городкѣ?

Съ какимъ изумленіемъ посмотрѣла на него Беатриса! Нѣтъ! Она никогда не согласится оставить своего ребёнка, своего слабаго ребёнка. Она была увѣрена, что онъ умретъ безъ нея.

Съ нетерпѣливымъ вздохомъ Тригернъ согласился, чтобъ ребёнка взяли съ собою, но настаивалъ за томъ, чтобъ кормилица съ нимъ встрѣтила ихъ гдѣ нибудь въ назначенномъ мѣстѣ — такъ-какъ ему ѣхать съ ребёнкомъ было невозможно.

— Не можетъ ли онъ быть не въ одномъ вагонѣ съ нами? произнесла Беатриса умоляющимъ голосомъ.

Тригернъ покачалъ головой и только повторилъ: «Кормилица съ ребёнкомъ встрѣтятъ насъ въ назначенномъ мѣстѣ.» Оставивъ Беатрису, устремившую свой взглядъ на большіе, грустные глаза ребёнка, Тригернъ, чтобъ развлечься, отправился къ леди Несдэль.

Впродолженіе послѣднихъ двухъ мѣсяцевъ, когда Беатриса медленно выздоравливала, не выходя изъ своей скучной комнаты и не имѣя довольно силъ, чтобъ читать или говорить, Тригернъ снова возобновилъ свои ежедневные визиты къ Мили Несдэль, которые прежде, до его страстной любви къ Беатрисѣ, составляли одно изъ главныхъ занятій его жизни.

Даже, когда Беатриса была совершенно здорова, несмотря на то, что онъ былъ очарованъ ея красотой, жаждалъ ея любви, тѣшился ея веселостью, Тригернъ находилъ, что въ ней недоставало чего-то, чѣмъ Мили обладала въ высшей степени. Беатриса была въ тысячу разъ очаровательнѣе, но какъ-то не удовлетворяла его требованіямъ. Она никого не знала, ни о комъ никогда не слыхивала. Во всю свою жизнь, она никогда не говорила о политикѣ и первый министръ или министръ внутреннихъ дѣлъ былъ для нея лицо и понятіе совершенно неизвѣстное. Всѣ предметы и люди, которыми интересовался Тригернъ, были для нея совершенно невѣдомы. Пренія въ палатѣ, сплетни и скандалы большаго свѣта, все это словно не существовало для Беатрисы. Бойкая, понятливая, одаренная гибкимъ умомъ, она въ одинъ мѣсяцъ научилась бы понимать свѣтъ и его дѣла, политику и ея скандалы, но теперь пока она была еще совершенно неопытна въ этомъ дѣлѣ.

Беатриса была одарена большими способностями. Она хорошо знала музыку, знала основательно языки, писала стихи, много читала, особенно историческія сочиненія — вообще съ необычайною легкостью пріобрѣтала знанія, но она не была свѣтская женщина, ни даже свѣтская дѣвушка. Вѣроятно, Мили Несдэль въ одинадцать лѣтъ знала болѣе о свѣтѣ, его сплетняхъ и порокахъ, чѣмъ Беатриса въ настоящую минуту.

А Тригернъ былъ, главнымъ образомъ, свѣтскій человѣкъ. Онъ не имѣлъ понятія объ иной жизни, кромѣ той, которая вращается въ кругу клубовъ, бальныхъ залъ, собраній и политическихъ преній. Но не надобно принимать здѣсь политику въ смыслѣ серьёзнаго изученія различныхъ соціальныхъ системъ — нѣтъ: его занятія политикой ограничивались посѣщеніемъ парламента, подачей голоса и участіемъ въ борьбѣ-враждебныхъ партій. Въ этомъ отношеніи Мили Несдэль вполнѣ на него походила.

Между ними было еще одно важное сходство: для Монтегю Тригерна не существовало религіи. Хозяйка дома говорила, что сердце радовалось слышать, какъ молилась Беатриса. Эти слова не только не тронули Тригерна, но даже въ глубинѣ своей души онъ подумалъ: «какъ это нелѣпо». И Мили Несдэль, полуобразованная племянница Миры Грей, такъ не думала, что «это нелѣпо». Она такъ же мало вѣрила въ Іегову, какъ и въ Вишну. Никакое «суевѣріе», никакіе «предразсудки» не были ей знакомы. Она даже не походила на героя одного изъ милыхъ произведеній Абу, о кокоромъ говорится, что онъ не вѣрилъ въ Бога, но вѣрилъ въ пятницы, въ дурной глазъ и во всѣ тѣ глупости, которымъ, по словамъ краснорѣчиваго Дюпанлу, Богъ позволяетъ вліять на умы безбожниковъ и скептиковъ, чтобы выказать тѣмъ необходимость вѣры во что нибудь.

Мили вѣрила только въ самое себя и поклонялась себѣ, какъ божеству. Она была убѣждена, что она — самое привлекательное изъ человѣческихъ существъ; она была убѣждена, что внушала непреоборимую страсть и что всякая другая привязанность была только «увлеченіемъ». Отчасти это пріятное убѣжденіе, отчасти же полное равнодушіе къ человѣку, надъ которымъ она одерживала побѣду, спасали ее отъ ревности. Она была очень хитра и всегда держалась на выгодной позиціи. Никогда не влюбляясь сама, она водила за носъ своихъ поклонниковъ. Вообще она успѣвала избѣгать важныхъ притязаній; по когда ухаживавшій за нею — какъ это было съ Тригерномъ и еще двумя-тремя другими — не хотѣлъ позволить, чтобъ «съ нимъ шутили», она покупала свою побѣду уже не цѣною кокетства, а цѣною порока, точно такъ же, какъ она дала бы сто фунтовъ за шаль, которую не могла бы купить за тридцать.

Она вела эти интриги съ изумительною смѣлостью и неподражаемою хитростью. Какъ большая часть людей восточнаго происхожденія, она находила положительное удовольствіе въ обманѣ. Ея девизомъ былъ знаменитый девизъ стараго Генри Рогана: «Qui nescit dissiniulare nescit vivere». Чѣмъ необходимѣе была хитрость, тѣмъ болѣе было удовольствія; жаль только, что при такомъ довѣрчивомъ, любящемъ мужѣ она тратила силы и способности, которыя побороли бы самаго горячаго, перехитрили бы самаго бдительнаго человѣка.

До смерти отца Несдэля, Мили Несдэль не имѣла экипажа. Она ни за что и не хотѣла имѣть экипажъ. Когда она желала покататься или когда ей нужно было ѣхать куда-нибудь на вечеръ, самый изящный экипажъ ожидалъ ее у подъѣзда. Когда же она хотѣла отправиться куда-нибудь такъ, чтобъ ее не замѣтили, то отсутствіе экипажа вполнѣ этому способствовало. Она отправлялась, какъ она сама смѣясь выражалась, «на улицу»; здѣсь заходила въ лавку отдохнуть — тамъ нанимала кэбъ и, словомъ, устроивалась такъ хорошо (особенно, когда она выѣзжала съ тёткой Мирой), что никто не зналъ, гдѣ она пропадала по цѣлымъ днямъ.

И какъ за то «свѣтъ» любилъ Мили!

Она такъ мило умѣла говорить, что то или другое было «не по ея средствамъ». Она не могла позволить себѣ роскоши — имѣть цвѣты на окнахъ или ложу въ оперѣ и, однако, всегда какъ-то выходило, что у нея было болѣе цвѣтовъ и ложъ, чѣмъ у кого другаго, исключая развѣ маркизы Упдаунъ. Даже когда Несдэль наслѣдовалъ титулъ и состояніе отца, она продолжала брать, что у кого могла, и не потому, чтобъ ей это было нужно, но во привычкѣ и потому, что въ ней, какъ и въ ея тёткѣ Мирѣ, была душа авантюристки, которую не измѣнитъ никакое положеніе въ обществѣ.

Она не имѣла дарованій — она даже смѣялась надъ тѣмъ, что называютъ дарованіемъ, но она умѣла говорить почти обо всякомъ предметѣ. Съ необыкновеннымъ прилежаніемъ прочитывала она въ газетахъ и журналахъ статьи о современныхъ вопросахъ, и вообще поражала тою поверхностною ученостью, которая свойственна женщинамъ, взросшимъ среди мужчинъ. Разговоръ подобныхъ женщинъ походитъ на эхо, одинаково повторяющее и вѣрные и фальшивые звуки.

Несмотря на все это, Мили, по мнѣнію ея друзей и поклонниковъ, была какъ-то особенно привлекательна. Она не была лишена восточной красоты, хотя далеко уступала своей тёткѣ Мирѣ; къ тому же она была не первой молодости. въ ней было что-то странное, неанглійское, такъ-что войдя въ многолюдную залу, вы замѣчали ее прежде другихъ, даже, можетъ быть, и болѣе красивыхъ женщинъ. Она была очень граціозна. Тѣло ея было гибко какъ ліаны, а душа змѣиная. Пресмыкающаяся, внимательная, осторожная, она только выжидала минуты, чтобъ кинуться на свою жертву и скрутить ее въ своихъ кольцахъ.

Тригернъ былъ одной изъ ея главныхъ побѣдъ. Она отбила его у прелестной русской графини, младшей сестры той самой Гуглуковой, которая вышла замужъ за лорда Кэрлаверока. Мили очень небрежно обходилась съ Монтегю до той минуты, когда появилась эта очаровательная иностранка; она даже увѣряла, что вовсе не восхищается имъ «бѣдняжкой» и находитъ (это она, можетъ быть, и дѣйствительно думала), что онъ «эгоистъ и пустой человѣкъ». По едва только она замѣтила, что ея поклонникъ перенесъ свое обожаніе на румяную петербургскую красавицу, она свернулась въ клубокъ и приготовилась броситься на свою жертву.

Она вышла изъ борьбы побѣдительницею. Тщетно русская красавица была румянѣе, бѣлѣе, красивѣе даже остальныхъ русскихъ; тщетно употребляла она въ дѣло весь запасъ русской хитрости; тщетно была она истинно влюблена въ молодаго красавца, обратившаго на нее свое вниманіе. Какимъ-то непонятнымъ образомъ, съ ловкостью индѣйскаго жонглёра, глотающаго саблю, Мили снова завладѣла, ускользнувшимъ-было изъ ея рукъ, поклонникомъ и предоставила румяной красавицѣ искать себѣ другаго обожателя.

Но Мили пришлось поплатиться за свою побѣду: по тайному соглашенію между обѣими сторонами было рѣшено, что съ Тригерномъ «она не будетъ болѣе шутить».

Затѣмъ наступило прекрасное время для Мили; ей пришлось пустить въ ходъ всѣ свои способности къ интригѣ. Русскій посланникъ, надѣявшись, что его соотечественница успѣетъ вывѣдать какія-нибудь политическія тайны или полутайны у такого юнаго дипломата, какъ Тригернъ, былъ очень золъ на Мили за то, что она разстроила всѣ его планы. Съ другой стороны и дяди Несдэля (простяки), возлагавшіе почти такія же надежды на сношенія Тригерна съ русской графиней и полагавшіе узнать черезъ нее кое-что о планахъ великаго царя, сердились на поведеніе своей племянницы, которая, имѣя передъ собою весь Лондонъ для выбора себѣ любовника, вздумала разстроить отношенія, столь полезныя въ политическомъ отношеніи.

Вслѣдствіе этого Мили, какъ она сама со вздохомъ сознавалась, «всѣ преслѣдовали». Она объявила Тригерну (вѣдь она, бѣдняжка, до той поры никому этого не объявляла), что она «не имѣла понятія, какое мученіе настоящая любовь, и чувствовала такую жгучую ревность и безпокойство, видя какъ весь свѣтъ вооружился противъ нея одной», что постоянно заставляла его отказываться отъ обѣдовъ у русскаго посланника или ея дядюшекъ, когда знала, что тамъ будетъ румяная графиня. Предлогъ недолго было придумать: то онъ «не смѣлъ отлучиться изъ палаты, такъ-какъ ожидали раздѣленія голосовъ», то онъ «былъ нездоровъ», то онъ «ошибся днемъ и извинялся мильйонъ разъ»; наконецъ иногда онъ такъ поздно являлся на обѣдъ, что естественно терялъ право на мѣсто на верхнемъ концѣ стола, гдѣ сидѣли дамы, или по крайней мѣрѣ такія важныя птицы, какъ эта русская графиня.

Наконецъ, русскій посланникъ (отличавшійся болѣе утонченнымъ, русскимъ коварствомъ) рѣшился попрежнему приглашать Мили и Тригерна вмѣстѣ, а также и румяную графиню, и когда они случайно сходились, онъ бывалъ особенно съ ними любезенъ, называлъ ихъ «mes enfants» и разсказывалъ имъ анекдоты, подобно лорду Кэрлавероку (но только съ большимъ смысломъ). Онъ очень ухаживалъ за

Мили, которая была этимъ чрезвычайно польщена и находила, что посланникъ былъ человѣкъ «обширнаго ума».

Но политики-дядюшки (коварство которыхъ было не столь высокаго достоинства) рѣшились перехитрить Мили, и даже рѣшились сказать Несдэлю (для спасенья чести семьи), что ея поведеніе было «plus que coquette», и что ему слѣдовало Выѣзжать съ нею и слѣдить за нею, особенно за ея отношеніями къ молодому племяннику лорда Кэрлаверокъ!

Такимъ образомъ Мили открылось еще болѣе обширное поле для хитростей. Чего-чего только она ни придумывала, чтобы назначать свиданія Тригерну, гдѣ. и когда ей хотѣлось. Она отправлялась «въ лавки» и, войдя въ одну дверь, выходила въ другую и исчезала невѣдомо куда. Она посѣщала картинныя галлереи, съ цѣлью изучать искусство, и вдругъ скрывалась, недосмотрѣвъ и первой картины. Она ходила гулять съ своими бѣдными дѣтьми и оставляла ихъ съ французской нянькой, подъ первымъ деревомъ, «пока мама воротится». Она ѣздила на загородные балы и оставалась ночевать въ отеляхъ, потому что «такая даль тащиться домой», или просто отправлялась «отдохнуть дня на два въ деревню» и потомъ ходила гулять на сосѣднее кладбище, откуда могла слышать свистъ паровоза, возвѣщавшій ей, что ей недолго прійдется ждать Монтегю. Она посѣщала «дамскую галлерею» палаты общинъ и изподтишка подсмѣивалась надъ своимъ мужемъ, который серьёзно выслушивалъ какой-нибудь мѣстный билль, пока она, переговоривъ знаками съ своимъ любовникомъ, уѣзжала съ нимъ куда нибудь.

Замѣтивъ, что Несдэль (напуганный предостереженіями дядей) что-то очень пристально посматривалъ на ея письма, она рѣшилась переписываться черезъ «Times». Кому могло, напримѣръ, войти въ голову, что цифры 53: 2: 1: 8 означали ссылку на страницу, строку и томъ книжки, которой они держали каждый по экземпляру — ссылку, опредѣлявшую ихъ будущій планъ дѣйствія; или кто бы могъ догадаться, что сухая непонятная фраза, касавшаяся повидимому денежныхъ дѣлъ, извѣщала объ отсутствіи Несдэля или означала мѣсто, гдѣ найти письмо? Конечно, иногда изъ всего этого выходили пресмѣшные случаи. Такъ однажды, утромъ, за чайнымъ столомъ, сгарая желаніемъ узнать поскорѣе, что ей было дѣлать въ этотъ день, она сказала мужу: «дай мнѣ хоть листъ съ объявленіями; видно, мнѣ до самой газеты никогда не добраться!» — и тотъ, не отрывая глазъ отъ передовой статьи, подалъ ей листъ, какъ разъ придерживая пальцемъ объявленіе Тригерна, словно обращая на него ея вниманіе.

И во все это время Тригерну никогда не входило въ голову, что та, которая была такъ хитра съ другими, хитрила и съ нимъ самимъ, а между тѣмъ въ упомянутое только-что утро Мили оттого такъ интересовалась газетой, что ей надобно было узнать, ѣхать ли ей на свиданіе съ Тригерномъ или съ кѣмъ другимъ.

Вмѣшательство дядюшекъ не принесло имъ никакой пользы. Мили сдѣлала шахъ и матъ дядюшкамъ, шахъ и матъ мужу, шахъ и матъ румяной графини. Послѣдствіемъ вмѣшательства было только то, что говоря съ дядюшками о женѣ, Несдэль всегда называлъ ее «бѣдная, милая Мили», словно она была оскорбленная невинность. Хотя онъ ненавидѣлъ тётку Миру и зналъ, что она ненавидитъ его, смѣется надъ нимъ и всѣмъ говоритъ, какъ жалко, что ея прелестная племянница вышла за такого человѣка, по онъ менѣе чѣмъ прежде противился ея выѣздамъ и прогулкамъ, вслѣдствіе смутнаго сознанія, что онъ оскорбилъ Мили, дозволивъ дядямъ такъ обидно о ней отзываться.

И такъ Мили опять перешла отъ дѣятельности къ спокойствію (что ей нравилось несравненно менѣе); она дѣлала, что хотѣла и бросала презрительную улыбку на дядей, каждый разъ, какъ проходила мимо нихъ, опираясь на руку Тригерна. И свѣтъ восхищался Мили и старался содѣйствовать ея свиданіямъ съ Тригерномъ, хотя онъ съ удовольствіемъ потопилъ бы Беатрису, еслибы только этотъ босфорскій обычай былъ возможенъ на берегахъ образованной Темзы.

Въ какомъ-то темномъ уголкѣ существуетъ маленькое общество — «Общество искорененія порока», но что оно въ сравненіи съ громаднымъ обществомъ поощренія порока; въ этомъ послѣднемъ — добро и зло ровно ничего не значатъ, главное дѣло — успѣхъ и неудача.

Въ этомъ обществѣ привѣтствуютъ женщинъ, подобныхъ Мили, которыя идутъ по пути порока, такъ же вѣрно и не спотыкаясь, какъ испанскіе мулы по гребню Кордильеровъ; за то глубоко презираютъ глупыхъ, честныхъ Беатрисъ, съ ихъ пламенными привязанностями и слѣпой вѣрой въ смѣшныя и романтическія понятія любви и справедливости.

Не дѣлать ничего «неосторожнаго» или если «сдѣлаешь, то не быть обличеннымъ» — вотъ альфа и омега свѣтскаго катехизиса.

XXX.
Одного поля ягода.

Итакъ Тригернъ заѣхалъ къ леди Несдэль, и отлично провелъ у ней два-три часа: гладилъ ея мальчика, словно первый другъ его батюшки; давалъ ему кататься кругомъ комнаты на своей тросточкѣ, пока самъ, качаясь въ креслахъ, слушалъ Милины планы на осень, при чемъ нетруднымъ дѣломъ было устроить нѣсколько будто бы случайныхъ встрѣчъ въ двухъ-трехъ деревенскихъ домахъ, куда оба они были приглашены.

Вслѣдъ затѣмъ Мили принимала нѣсколько визитовъ. Къ ней заѣхалъ русскій посланникъ; потомъ посѣтили ее австрійская и французская посланницы, и еще двѣ-три дамы, и нѣсколько остроумныхъ и милыхъ аташе и секретарей посольствъ; явился и генералъ Перри съ кучею новостей съ театра войны, и маркиза Упдаунъ, заглянувшая по дорогѣ въ виндзорскій дворецъ, о чемъ считала долгомъ объявить каждому новому гостю; тутъ былъ и авторъ послѣдней политической брошюры съ своимъ остроумнымъ американскимъ другомъ, котораго онъ желалъ представить, и одинъ изъ непризнанныхъ министерскихъ дядей, довольно забавный въ своемъ родѣ. Много было веселой болтовни и остроумныхъ разсужденій, много смѣшныхъ шутокъ и важныхъ изреченій. И Тригернъ чувствовалъ себя très égayé, какъ онъ самъ выразился веселой краснощокой дѣвицѣ, маменька которой, уходя, прощалась съ Мили.

Потомъ общество въ гостиной стало понемногу рѣдѣть; дамы и всѣ тузы разъѣхались, остались только немногіе молодые люди, которыхъ Мили отправила, вставъ со своего мѣста и сказавъ съ обворожительной улыбкой:

— Какъ я устала! У меня просто levée сегодня, et Dieu! quelle chaleur étouffante. Мнѣ, право, необходимо подышать свѣжимъ воздухомъ. Bonjour, messieurs! Bonjour, mes amis! До свиданія, мистеръ Тригернъ! и, пожавъ руку Тригерну, улыбнувшись одному, кивнувъ головой другому, леди Несдэль наконецъ осталась наединѣ.

Нѣкоторые изъ запоздалыхъ молодыхъ людей, бездѣльниковъ въ полномъ смыслѣ слова, отправились въ паркъ, въ надеждѣ снова увидать тамъ прелестную леди Несдэль, такъ-какъ въ городѣ становилось невыносимо скучно, а въ канцеляріяхъ дѣлать было нбчего. Но Мили было не до гулянья въ паркѣ: ей нужно было сдѣлать нѣсколько спѣшныхъ закупокъ (обѣгать нѣсколько магазиновъ и на этотъ разъ не въ видѣ предлога), купить сапожки моднаго цвѣта, двѣ-три шляпки различнаго фасона съ различными перьями, непромокаемый бурнусъ, и еще двѣ-три необходимыя вещи, которыя она отложила на самый конецъ, когда уже всѣ платья, утреннія и вечернія, примѣренныя и прилаженныя, давно покоились въ просторныхъ чемоданахъ. Всѣ покупки удались какъ нельзя лучше; она была въ отличномъ расположеній духа послѣ столь удачнаго дня; она узнала наконецъ планы Тригерна, которые онъ до тѣхъ поръ такъ упорно скрывалъ. Къ тому же, какъ онъ долго остается въ городѣ! и, вѣроятно, ради нея, хотя, можетъ быть, и ради политики: вѣдь столько важныхъ вопросовъ занимаютъ министерство въ этомъ году.

И Беатриса тоже собиралась въ дорогу; много было прочитано наставленіи нянькѣ, много сшито теплыхъ одѣялицъ для беби. Разстаться съ своимъ сокровищемъ на день или два казалось страшнымъ пожертвованіемъ для бѣдной матери. Наконецъ, Тригернъ воротился домой, радёхонекъ, что, наконецъ, вырвется изъ душнаго, опустѣлаго Лондона, и что разузналъ всѣ планы Мили, такъ-что, разсчитавъ напередъ гдѣ съ нею встрѣтиться, онъ вмѣстѣ съ тѣмъ могъ безопасно путешествовать съ Беатрисою по такимъ дорогамъ, гдѣ они не могли на нее наткнуться.

Разумѣется, когда въ четвергъ Мили, ея сапожки, шляпки, платья и бурнусы пріѣхали на станцію сѣверной желѣзной дороги — Тригерна не видно было на платформѣ, хотя Мили нарочно выждала сколько могла и не садилась въ вагонъ до послѣдней минуты, надѣясь, по обыкновенію, встрѣтить его тамъ невзначай, съ новою книгою или газетою въ рукахъ. Разочарованіе ея было тѣмъ горче, что она добровольно лишила себя законнаго спутника, посовѣтовавъ лорду Несдэлю не торопиться со счетами и разными мелочами, оставленными на послѣднюю минуту, и лучше догнать ее съ ночнымъ поѣздомъ.

Тригерну все это было извѣстно, и потому онъ датъ Мили два дня впередъ, а самъ нанялъ цѣлое отдѣленіе въ вагонѣ для себя и Беатрисы и отправился по каледонской линіи въ Эдинбургъ два дня спустя, зная, что къ тому времени Мили уже проѣдетъ мѣсто пересѣченія обѣихъ линій.

Въ Эдинбургѣ онъ пробылъ еще два дня. Его занимало и вмѣстѣ забавляло видѣть, какъ Беатриса любовалась однимъ изъ самыхъ живописныхъ городовъ въ свѣтѣ; какъ она говорила объ историческихъ личностяхъ, когда-то жившихъ въ Шотландіи, будто о близкихъ знакомыхъ; какъ она отъ души сожалѣла о бѣдной Маріи Стюартъ и со слезами на глазахъ смотрѣла на стѣны замка Крегмиларъ.

Онъ даже не жалѣлъ, что, по просьбѣ Беатрисы, потерялъ лишній вечеръ въ пещерѣ Готорндена. Она нашла сочиненія Готорндена между странными старыми книгами тётки Домити и читала ихъ вмѣстѣ съ Тригерномъ въ Тенби. Беатриса задавала себѣ вопросъ: сидѣлъ ли здѣсь Шекспиръ съ своимъ другомъ, въ этомъ дикомъ убѣжищѣ? Кто знаетъ? Кто знаетъ, что дѣлалъ этотъ знаменитѣйшій поэтъ?

Беатриса, какъ вдохновенная, повторяла отрывки изъ мѣстныхъ поэтическихъ созданій и древнихъ легендъ. Она была въ своей стихіи: тутъ никакая Мили не могла ее затмить, и Тригернъ, хотя вообще мало склонный къ сентиментальности, съ любовью и страстью внималъ чудной разсказчицѣ, которой въ эту минуту позавидовала бы свѣтская Мили.

Видя, какое впечатлѣніе производитъ на Беатрису живописная природа и не забывая при томъ собственнаго удобства для охоты, Тригернъ пришелъ къ заключенію, что лучше всего поселить Беатрису въ гостиницѣ въ Инверснедъ, на Лох-Ломондѣ.

Гостиница эта и чудное озеро передъ нею, съ своими тридцатью островами, были коротко знакомы Тригерну. Туда онъ возилъ съ собою первую свою любовь, нѣкую Мери Маквиваръ, дочь дворецкаго лорда Кэрлаверокъ (теперь бѣдная модница въ Лондонѣ). Тамъ встрѣтился онъ съ красавицею, мистриссъ Гамондъ, женою мальтійскаго купца, которой онъ не могъ забыть даже въ обществѣ Беатрисы, хотя онъ вскорѣ бросилъ это знакомство, замѣчая, что мистриссъ Гамондъ «только шутитъ съ нимъ». Но, что памятнѣе всего, онъ бывалъ тамъ съ Мили Несдэль въ блестящемъ обществѣ; не разъ встрѣчалъ онъ ее тамъ и украдкой, когда довѣрчивый супругъ ея думалъ, что она гоститъ у сосѣда въ деревнѣ, или пристраиваетъ дѣтей на лѣто на Клайдѣ.

Здѣсь онъ впервые увидалъ Мили. Познакомила ихъ тётя Мира, которая увѣряла, что они созданы другъ для друга! Живо помнилъ Тригернъ, какъ однажды, во время прогулки на одномъ изъ островковъ озера, только что выйдя изъ развалишь рука подъ руку съ Мили, онъ встрѣтилъ Мориса Левелина (которому, видно, суждено было накрывать его съ любовницами) и былъ пораженъ глубокимъ презрѣніемъ, съ какимъ тотъ поклонился его прелестной спутницѣ.

Какъ ему непріятно стало за нее, и какъ она смѣялась надъ нимъ, повиснувъ у него на рукѣ и приводя отрывокъ изъ древняго писателя: «Я того мнѣнія, что кто не умѣетъ обманывать въ любви, недостоинъ жить; что сила и хитрость, обманъ, коварство и клятвопреступленіе — все позволительно и законно въ любви, которая не знаетъ никакихъ законовъ». Когда они возвращались на лодкѣ, коварная индѣйская улыбка еще не покинула красиваго личика Мили, и Тригерну невольно представилось, что онъ продалъ душу какому-то неземному существу, прелестной, но предательской русалкѣ.

Мѣстность, напоминавшая Тригерну столько разнообразныхъ, пріятныхъ приключеній, не могла надоѣсть ему; онъ повременамъ оставлялъ тамъ Беатрису, а самъ отправлялся съ визитами и на охоту къ сосѣдямъ, гдѣ встрѣчался будто случайно съ Мили, ухаживалъ за нею, а потомъ снова возвращался къ одинокой своей Розамундѣ.

Осень прошла пріятно для всѣхъ. Беатриса была вообще очень мила и весела въ обществѣ Тригерна, хотя наединѣ ее постоянно мучила мысль, что она отринута, быть можетъ, проклята отцомъ, и какъ узникъ отмѣчаетъ дни и годы своего заключенія, она считала, долго ли до дня рожденія Тригерна, долго ли до конца этихъ несчастныхъ двухъ лѣтъ.

Беатриса обожала своего ребёнка; цвѣтъ лица ея поправился, она уже болѣе не напоминала свою мать матовою блѣдностью лица; попрежнему она пѣла свѣжимъ, полнымъ своимъ голосомъ, который такъ правился Тригерну, большому охотнику до музыки; Беатриса никогда не докучала ему излишними вопросами о томъ, гдѣ и съ кѣмъ онъ проводилъ свое время; не жаловалась, не вздыхала, развѣ изрѣдка скажетъ: «Ну, на предбудущее лѣто я надѣюсь посѣщать твоихъ знакомыхъ, вмѣстѣ съ тобою».

Мили Несдэль осталась также вполнѣ довольною. Она провела время совершенно по вкусу, всюду ею любовались, всѣ за ней ухаживали. Она уничтожала всѣхъ своихъ соперницъ и замѣчала съ торжествомъ, что самыя прелестныя дочки, съ самыми искусными маменьками, не имѣли никакого успѣха въ попыткахъ сосватать Тригерна, который словно далъ обѣтъ безбрачія, какъ мальтійскій рыцарь, и вмѣсто того, чтобъ забиться въ Тенби или Венецію, какъ въ прежніе годы, провелъ осень, какъ прилично порядочному джентльмену: ухаживалъ за нею, охотился, катался верхомъ, танцовалъ, игралъ въ вистъ и въ jeux innocens, которыми люди отъ скуки убиваютъ время въ деревнѣ.

Къ Тригерну она единственный разъ въ жизни почувствовала что-то въ родѣ любви, и очень гордилась своей побѣдой. Хорошая наружность, хорошія манеры и хорошія связи Тригерна заставляли многихъ ей завидовать, а для Мили не было выше наслажденія, какъ сознаніе, что ей завидуютъ. Что касается до родственниковъ Тригерна, то они ухаживали за нею и ласкали ее, сколько могли, изъ убѣжденія, что, покуда, она — отличное для него занятіе. Даже леди Эдоксія не составляла исключенія; сія нравственная маменька, вопервыхъ, очень хорошо видѣла, что Тригернъ совершенно равнодушенъ къ ея Еленѣ, какъ и она къ нему, къ тому же здоровье старшей дочери ея было какъ плохо, что она врядъ-ли могла долго прожить; вовторыхъ, слѣдующая дочь ея еще не выѣзжала, а пока она не подростетъ, необходимо было удерживать Тригерна отъ подобной глупости, какъ женитьба на дѣвчонкѣ Брукъ. Пускай себѣ ухаживаетъ за Мили. Что имъ за дѣло, если мужъ ея дуралей, какъ выражалась Мира, или слѣпой сычъ, по словамъ маркизы. Мили лучше знать объ этомъ; она всегда съумѣетъ выпутаться изъ бѣды. Они довѣряли ей, какъ свѣтской женщинѣ, въ полномъ смыслѣ слова. Когда Тригернъ женится на одной изъ миссъ Болингамъ, Мили мастерски съумѣетъ перемѣнить роль и сдѣлаться его другомъ! Они знали напередъ, что съ ея стороны не будетъ ни сожалѣній, ни вздоховъ, ни намековъ на прошлое, а, напротивъ, самое приличное равнодушіе, которое заставитъ всѣхъ непосвященныхъ усумниться, было ли въ самомъ дѣлѣ что нибудь между ними. И надо отдать справедливость Мили, она вполнѣ оправдывала ожиданія нравственнаго семейства: несмотря на всю слабость къ Тригерну, она не потеряла благоразумнаго, свѣтскаго взгляда на вещи и какъ-то инстинктивно предчувствовала, что связь между ними должна кончиться, рано или поздно, какъ все на свѣтѣ!

Рано или поздно, а напередъ безпокоиться не къ чему. Рано или поздно они разойдутся съ Тригерномъ, но у нея останутся попрежнему мужъ, дѣти и свѣтскій кругъ знакомыхъ. Для Беатрисы же Тригернъ былъ все; но для Мили онъ былъ одною изъ ея побѣдъ, однимъ случайнымъ развлеченіемъ между сотнями другихъ: для Мили потерять его была бы временная невзгода, а не вѣчная, невознаградимая потеря..

Между тѣмъ всѣ возвратились въ Лондонъ въ самомъ лучшемъ расположеніи духа. Даже когда на рождество Тригернъ счелъ нужнымъ для приличія отправиться на нѣсколько времени за городъ съ визитами, онъ не услышалъ ни ропота, ни упрека отъ Беатрисы, поглощенной заботою о своемъ ребёнкѣ. Въ головѣ ея любовника родилась-было мысль поселить ее въ отдѣльномъ домикѣ, гдѣ нибудь въ предмѣстіяхъ или загородомъ, такъ-какъ теперь, когда здоровье ея поправилось, она будетъ чаще выходить изъ дому, и труднѣе будетъ сохранять тайну попрежнему. Но по здравомъ обсужденіи онъ раздумалъ. Доходы его было невелики, занятія многочисленны и друзья насторожѣ; у Беатрисы не болѣе двухъ-трехъ знакомыхъ въ Лондонѣ; семейство ея въ Валлисѣ; и болѣе вѣроятности сохранить тайну при прежнемъ порядкѣ вещей, чѣмъ, устроивъ ей особое хозяйство, хотя бы самое скромное, ѣздить къ ней всякій день загородъ въ щегольскомъ своемъ кэбѣ.

И Беатрису пугала мысль жить въ такомъ одиночествѣ, словно въ ссылкѣ; правда, досадно ей было попрежнему, для соблюденія приличій, никогда не гулять съ мужемъ, какъ другія молодыя жены, а только подъ вечеря, украдкой выходить подышать чистымъ воздухомъ съ няней и ребёнкомъ — но вѣдь ей недолго приходится терпѣть и тогда ожидало ее счастье, торжество открыто явиться всюду женою Тригерна. Еслибъ у Беатрисы былъ болѣе обширный кругъ знакомыхъ, настоящее положеніе ея показалось бы ей гораздо невыносимѣе. Но у нея только и было знакомыхъ что свои и Тригерновы родные. Съ послѣдними она и безъ того уже совершенно разошлась послѣ отъѣзда леди Діаны и прекращенія знакомства съ Бруками со стороны леди Эдоксіи. Ей недоставало только отца и Маріаны, все остальное она охотно бы перенесла.

Тригерну, напротивъ, не было ничего недостающаго: онъ пользовался комфортомъ, извѣстностью и вниманіемъ свѣта, какъ въ любое время своей жизни. Ходили какіе-то смутные толки о какой-то молодой дѣвушкѣ изъ очень почтеннаго семейства, съ которой онъ было-связался, несмотря на всѣ усилія со стороны родни. Но слухи эти не доходили до Тригерна. На странное поведеніе Мориса Левелина, который почти что прекратилъ знакомство съ своимъ блестящимъ кузеномъ, онъ старался не обращать вниманія. Съ того вечера, когда Морисъ Левелинъ засталъ у него Беатрису, онъ ни разу не заходилъ въ Стратон-Стритъ. Онъ ни разу не говорилъ съ Тригерномъ; при встрѣчѣ они не подавали одинъ другому руки и только изъ приличія кланялись другъ другу. И встрѣчались они довольно рѣдко. Морисъ усердно занимался правовѣдѣніемъ; кругъ знакомыхъ у него былъ совершенно иной; всякій, жившій въ Лондонѣ, знаетъ, какъ легко даже родственникамъ «не изъ одного круга» не встрѣчаться по цѣлымъ мѣсяцамъ. Тригернъ утѣшался, презрительно улыбаясь и приговаривая: «Ужь маменькинъ сынокъ; ни дать, ни взять тётя Діана; что ему за дѣло до того, что другіе дѣлаютъ; довольно забавно, что двоюродный братецъ, докторскій сынокъ, не хочетъ со мной знаться — ужь таковскій человѣкъ!»

Однако, въ душѣ Тригернъ сознавалъ, что это не совсѣмъ забавно. Что касается до молодаго Мориса Левелина, то раззнакомившись съ своимъ веселымъ товарищемъ и двоюроднымъ братомъ, онъ почти что прекратилъ знакомство и съ лэди Эдоксіей, и лишилъ себя удовольствія видѣть краску удовольствія на блѣдныхъ щекахъ Елены, при появленіи ея «чтеца», какъ она звала Мориса, съ занимательной книжкой въ рукахъ; онъ не наслаждался болѣе обществомъ любящей матери и умнаго отца, которые еще находились заграницей; онъ былъ очевидцемъ несчастія стараго друга своего, капитана Брука, и позора (какъ онъ полагалъ), постигшаго сестру-ангела, а не женщины, Маріаны — все это сдѣлало Мориса Левелина еще серьёзнѣе прежняго.

Все шло своимъ чередомъ; открылся парламентъ; наполнился Лондонъ мало-по-малу, болѣе колесъ стучитъ по его мостовымъ, болѣе пѣшеходовъ двигается взадъ и впередъ по тротуарамъ, болѣе слышится толчковъ у дверей, особливо въ обѣденное время. Трудолюбивые садовники подсаживаютъ кое-гдѣ цвѣточныя луковицы за запыленныхъ скверахъ, между тощими кустами. Голыя деревья, разбросанныя по скверамъ и бульварамъ, покрываются почками, которыя дадутъ листочки вдвое мельче, чѣмъ деревенскіе ихъ собратія. Блѣдные, полуодѣтые ребятишки и тощія, ободранныя дѣвчонки, съ развратнымъ, наглымъ выраженіемъ, напрасно предлагаютъ насаженные на палки букеты фіалокъ разодѣтымъ барынямъ, которыя прячутъ свои ручки въ перчаткахъ и муфтѣ. Все это — признаки, что лондонская весна на дворѣ, что начинается лондонскій сезонъ.

XXXI.
Тригернъ не рожденъ для семейной жизни.

Былъ одинъ изъ тѣхъ дней, когда природа пытается перейти отъ зимы къ веснѣ — одинъ изъ тѣхъ дней, когда въ воздухѣ будто слышится запахъ свѣжихъ отпрысковъ и чудится, что видишь передъ собой луга, покрытые свѣжей травкой, и желтые цвѣточки буквицы, качающіеся надъ быстрыми ручейками. Чувствуешь, что гдѣ-то очень-очень близко началась весна, хотя, можетъ быть, еще не въ самомъ Лондонѣ. Въ подобный день даже въ самыхъ многолюдныхъ городахъ, на самыхъ грязныхъ заднихъ дворахъ и въ самыхъ душныхъ мастерскихъ инстинктивно чуется, что въ природѣ разлились новые жизненные соки — отъ этого сознанія приближающейся весны становится такъ же легко на душѣ, какъ послѣ горячей молитвы.

Въ одинъ изъ такихъ-то дней, ребёнокъ Беатрисы опасно заболѣлъ.

Она вышла съ нимъ утромъ погулять, но нашла, что онъ былъ что-то вялъ и скученъ на рукахъ у своей няньки. Она взяла его къ себѣ на руки и прошла такъ часть дороги, улыбаясь ему и напѣвая пѣсенки и придумывая сотни ласкъ, на которыя такъ изобрѣтательны матери, чтобы развеселить ребёнка. И теперь она сидѣла напротивъ няньки, державшей его на колѣняхъ, и пѣла одну изъ балладъ Гердигіани, аккомпанируя себѣ гитарой; она полагала, что и ребёнокъ долженъ находить удовольствіе въ этихъ чудныхъ звукахъ. Его большіе, обыкновенно блуждающіе глаза были устремлены на нее: повидимому, онъ слушалъ ее, какъ вдругъ какое-то странное, непонятное выраженіе исказило его черты, и прежде чѣмъ Беатриса успѣла вскрикнуть: «ахъ, нянюшка, посмотрите, что съ нимъ!» ребёнокъ былъ въ сильнѣйшихъ судорогахъ.

Няня старалась успокоить испуганную мать, увѣряя, что въ этомъ припадкѣ не было ничего опаснаго, что она не хотѣла говорить, но онъ былъ уже не первый, и хотя ребёнокъ очень слабъ, но вѣрно перенесетъ его. Затѣмъ она употребила всѣ средства, которымъ научила ее долгая практика — и страхъ на время покинулъ сердце бѣдной матери.

Убѣдившись наконецъ, что ребёнокъ уснулъ (но настоящимъ благодатнымъ сномъ, а не сномъ смерти, какъ Беатриса со страхомъ ожидала съ минуты на минуту), она побѣжала разсказать Тригерну что случилось. Онъ вскочилъ съ своего мѣста: «Беатриса, моя милая, ты должна быть осторожна; прійди ты тремя минутами раньше, ты бы наткнулась здѣсь на генерала Перри и молодаго графа Фрейлихрата. Вѣдь я самъ пришелъ бы къ тебѣ. Въ чемъ же дѣло?»

— Мое дитя — мой ангельчикъ — былъ только что въ страшной опасности.

— Но все же, моя милая, ты не должна терять присутствія духа; ты должна помнить…

— Ахъ, Монтегю, я была такъ испугана, я думала, что тебѣ будетъ жаль его. Я думала, что ты сойдешь посмотрѣть на него. Онъ теперь преспокойно спитъ.

— И мнѣ очень жаль тебя и я непремѣнно сойду внизъ и посижу съ тобой, какъ только окончу это письмо и прежде чѣмъ поѣду кататься. Такой чудный день. Мы поѣдемъ въ Впмбельтомъ или Ричмондъ, и я самъ хотѣлъ зайти къ тебѣ сказать, чтобы ты не ждала меня, такъ-какъ мы вѣроятно не воротимся къ обѣду. Только, пожалуйста, въ другой разъ не приходи сама, а пошли кого нибудь сказать — и нѣжно поцаловавъ ее, Тригернъ отправилъ Беатрису восвояси.

Это былъ второй разъ. Онъ, казалось, вовсе не былъ испуганъ или огорченъ; да вѣдь няня говорила, что мужчины ничего не смыслятъ въ обращеніи съ дѣтьми и рѣдко даже ихъ любятъ. Беатриса вздохнула. Она была такъ разстроена, что отдала бы все на свѣтѣ, чтобы Монтегю нобылъ съ нею подолѣе. Она съ ужасомъ думала о длинномъ, скучномъ вечерѣ. Что, если съ ребёнкомъ случится второй припадокъ? — можетъ быть, Тригернъ подумаетъ объ этомъ, онъ былъ второпяхъ, доканчивалъ письма; можетъ быть, одумавшись надосугѣ, онъ измѣнитъ свое намѣреніе.

Но Тригерну не было «досуга»; напротивъ, онъ торопился еще хуже прежняго, онъ и то дотянулъ до послѣдней минуты и лошадь уже дожидала его у подъѣзда — они сговорились собраться у воротъ Гайд-Парка, и не могъ же онъ заставить все общество дожидаться его. Онъ наклонился надъ люлькой, сказалъ, что надѣется, что всякая опасность миновала, что ребёнокъ на взглядъ совершенно какъ обыкновенно — и что вообще этотъ народецъ подверженъ всякаго рода припадкамъ. Затѣмъ, обратясь къ Беатрисѣ, онъ сказалъ, что находить, что она слишкомъ много остается одна, почему Беатриса ожидала, что онъ скажетъ «и потому онъ останется обѣдать дома» — но онъ продолжалъ — «и потому, услышавъ, отъ графа Фрейлихрата объ одной молодой нѣмкѣ, ищущей мѣсто гувернантки или преподавательницы нѣмецкаго языка или, наконецъ, компаньонки для чтенія, онъ хотѣлъ предложить Беатрисѣ взять ее на нѣсколько времени.»

Беатриса отказалась. Она знала нѣмецкій языкъ довольно порядочно, могла писать по-нѣмецки почти такъ же хорошо, какъ по-итальянски и по-французски, а въ обществѣ она не нуждалась.

— Кромѣ твоего, мой милый! прибавила она, увидѣвъ, что онъ взялъ со стула хлыстъ и шляпу — и нѣжно взглянула ему въ глаза.

— Знаешь, вѣдь завтра суббота — палаты нѣтъ, такъ мы будемъ обѣдать вмѣстѣ, а потомъ поѣдемъ въ оперу.

Все же, завтра, а не сегодня — не сегодня вечеромъ, и Беатриса со вздохомъ, подумала о завтрашней онерѣ, потому что и тамъ какъ ни рѣдко доставалось ей это удовольствіе, ей приходилось «прятаться» за занавѣской. Чтобы утѣшиться, она взглянула въ свою памятную книжку, зачеркнула этотъ день и просіяла при мысли, что менѣе чѣмъ четырнадцать мѣсяцевъ отдѣляли ее отъ двадцать-шестаго дня рожденія Монтегю.

Но къ вечеру у ребёнка быль снова припадокъ и Беатриса снова начала отчаиваться въ его жизни. Съ, той минуты господствующею ея мыслью было «что съ беби», такъ что наконецъ Тригернъ вышелъ изъ терпѣнья и сказалъ ей, что она любитъ своего ребёнка болѣе чѣмъ его. Беатриса сильно почувствовала свое постоянное одиночество. Она могла бесѣдовать о своемъ ребёнкѣ только съ няней и доброй хозяйкой. Молодыя матери не пріѣзжали навѣщать ее, не собирались онѣ со своими курчавыми малютками вокругъ ея ребёнка, сличая кудри и брови и маленькія пухленькія ручки своихъ сокровищъ, и не спрашивали онѣ, какъ рано прорѣзался первый жемчужный зубокъ или когда онъ произнесъ «совершенно ясно»: Папа! Вся эта веселая болтовня молодыхъ матерей была недоступна Беатрисѣ.

Имѣя только одного человѣка, передъ кѣмъ она могла изливать свои чувства, она злоупотребляла его терпѣньемъ — тѣмъ болѣе, что этотъ человѣкъ былъ Тригернъ. Она мучила его постоянными опасеніями и тревогами, надеждами и сомнѣніями, приставала къ нему, чтобы онъ самъ посудилъ, каково было беби, и надоѣдала безконечными повтореніями того, что сказала няня, или докторъ, или хозяйка, и что случалось съ сотнями другихъ дѣтей въ подобномъ случаѣ. Она перебивала Тригерна, когда онъ разсказывалъ что-нибудь его интересующее, чтобы сообщить ему, что ребёнокъ кушалъ сегодня съ аппетитомъ или безъ аппетита, смотря по тому, какъ случится. Два раза, когда онъ предлагалъ ей отправиться въ деревню, она отказывалась, говоря, что боится оставить маленькаго на такой долгій срокъ.

Все это до смерти надоѣдало Тригерну. По всѣмъ вѣроятіямъ, онъ ни при какихъ обстоятельствахъ не былъ бы нѣжнымъ отцомъ, но теперь онъ просто чувствовалъ отвращеніе къ маленькому Франку.

Бывали минуты, когда пораженный восхитительной красотой Беатрисы, нянчившей своего ребёнка — красотой, превосходившей всѣхъ мадонъ знаменитыхъ живописцевъ, Тригернъ чувствовалъ, что сердце его бьется такъ же скоро, какъ въ первые дни его пламенной любви. Но страсть — не привязанность, это доказывается ежедневными страшными сценами въ полицейскихъ судахъ.

Страсть не есть привязанность и, быть можетъ, причина того общаго факта, что ссылка на прошедшее не имѣетъ такого вліянія на мужчинъ, какъ на женщинъ, именно происходитъ оттого, что корень любви у женщинъ — привязанность, а у мужчинъ — страсть. Эгоистичная грубость нѣкоторыхъ мужчинъ съ женщинами, которыхъ они перестали любить, превосходитъ всякое вѣроятіе. При этомъ они ни мало не смотрятъ на достоинство женщины, и потому огромная ошибка стараться себѣ объяснить причину непостоянства достоинствами или недостатками предмета любви. Нѣтъ, это гораздо болѣе зависитъ отъ характера того, кто любитъ.

Есть люди, которые и не понимаютъ, что такое постоянство, и Тригернъ былъ одинъ изъ нихъ. Ему уже начинала надоѣдать Беатриса, съ ея скучной, монотонной обстановкой. Ему отчасти было досадно, что ему было такъ пріятно и весело у Мили Несдэль, но ему не приходило въ голову, что у Мили онъ видѣлъ и слушалъ множество умныхъ и веселыхъ мужчинъ и женщинъ, а Беатриса была одна, всегда одна съ своими книгами и музыкой. Онъ не давалъ себѣ въ этомъ отчета, а просто чувствовалъ скуку и потому возвратился къ прежней своей жизни, ѣздилъ куда и когда хотѣлъ.

Въ то же время Мили сильно кокетничала съ Фрейлихратомъ, очень красивымъ и умнымъ молодымъ человѣкомъ, и это возбудило нѣчто въ родѣ ревности въ Тригернѣ, такъ-какъ онъ раздѣляли. слабость, общую всѣмъ мужчинамъ, что предметъ любви становится гораздо привлекательнѣе, если за нимъ ухаживаютъ другіе.

Мили, вѣчно окруженная поклонниками, принятая всюду, всегда веселая и остроумная, стояла въ глазахъ Тригерна гораздо выше Беатрисы, слушавшей каждое его слово, слѣдившей за каждымъ его взглядомъ., дѣлавшейся то веселой; то скучной, смотря по его настроенію, и нарушавшей вѣчное молчаніе «en deux» только замѣчаніями о ребёнкѣ.

Мили верхомъ въ красивой амазонкѣ, посреди шумной кавалькады; Мили, полулежа въ роскошной коляскѣ, улыбаясь и кланяясь знакомымъ въ Гайд-Наркѣ; Мили, граціозно ступающая по зеленой муравѣ на гуляньѣ за городомъ; Мили въ чудномъ бальномъ костюмѣ въ великолѣпныхъ дворцовыхъ залахъ; наконецъ, Мили у себя дома, принимающая по утрамъ весь цвѣтъ общества — всѣ эти фазы блестящей жизни Мили ставили ее въ мнѣніи Тригерна недосягаемо выше Беатрисы, вѣчно сидѣвшей дома и никого невидавшей.

Мужчины имѣютъ привычку съ презрѣніемъ отзываться о вліяніи на женщинъ военныхъ мундировъ; но есть мундиры изъ газа и бархата, которые также обворожительны для царей природы.

Если женщинъ очаровываютъ смутныя понятія о геройствѣ, связанныя съ военнымъ мундиромъ и эполетами, то мужчины одинаково преклоняются передъ нѣсколькими аршинами кружевъ или шелковой матеріи. Если женщинъ ослѣпляетъ громкое имя, титулъ или слава, такъ точно и мужчинъ ослѣпляетъ блескъ и величіе царицы красоты.

Для пустыхъ, суетныхъ и чувственныхъ людей внѣшняя обстановка женщины значитъ гораздо болѣе, чѣмъ сама женщина. Нерѣдко женщина затмѣвала соперницу только благодаря каретѣ, ливрейному лакею, мягкимъ коврамъ и золоченымъ корзинкамъ, полнымъ розъ и геліотроповъ на окнахъ.

Женщина безъ всѣхъ этихъ атрибутовъ, женщина, носящая ботинки на толстой подошвѣ и разъѣзжающая въ наемномъ кэбѣ, несравненно менѣе привлекательна.

Но Мили Несдэль была не единственная приманка для Тригерна. Мистриссъ Гамондъ была теперь въ городѣ. Въ городѣ, не въ свѣтскихъ кружкахъ — они еще не были ей доступны — ее можно было видѣть вездѣ: въ паркахъ, на скачкахъ, въ оперѣ, на извѣстнаго рода балахъ — и вездѣ она производила впечатлѣніе своею красотой, своимъ туалетомъ и любезностью. Она все еще «шутила» съ Тригерномъ и родные его не очень благосклонно ее принимали: они полагали, что Мили Несдэль была лучшимъ для него «занятіемъ». Но мистриссъ Гамондъ была отмѣчена имъ для побѣды, какъ въ плантаціяхъ отмѣчаютъ деревья для срубки, и вотъ онъ посѣщалъ ее отъ времени до времени и даже находилъ удовольствіе въ ея болтовнѣ, сильно отзывавшейся провинціей. Онъ улыбался, когда она пропускала h, какъ какая нибудь изящная иностранка, и ея манеры, неотличавшіяся очень хорошимъ тономъ, правились ему (какъ что нибудь новенькое) болѣе, чѣмъ простое безъискусственное обращеніе Беатрисы или утонченныя, изящныя манеры Мили Несдэль, къ которымъ онъ привыкъ съ колыбели.

Какъ бы то ни было, но Мили и мистриссъ Гамондъ, политика и свѣтскія обязанности отнимали такъ много времени у Тригерна и онъ такъ рѣдко бывалъ дома, что какое-то безпокойное, леденящее чувство закрадывалось въ душу Беатрисы. Даже среды, субботы и воскресенья, когда не было парламента, не обезпечивали за нею его общества, а что касается до вечернихъ прогулокъ, то онѣ удѣлались «преданіемъ старины».

Около этого же времени случилось одно изъ тѣхъ ничтожныхъ обстоятельствъ, которыя, несмотря на свою маловажность, заставляютъ людей ближе анализировать чувства ихъ окружающихъ. Беатриса наканунѣ совсѣмъ не видала Тригерна: онъ ушелъ, сказавъ ей, что намѣренъ говорить въ тотъ вечеръ въ парламентѣ и потому долженъ немножко заняться у себя въ клубѣ. Она и не знала, въ которомъ часу онъ-возвратился. На слѣдующее утро она хотѣла отыскать въ газетахъ вечернія пренія, когда онъ вошелъ къ ней и послѣ перваго привѣтствія взялъ изъ ея рукъ газету. Беатриса обратилась къ нему съ вопросомъ, что такое значитъ — «палата не состоялась».

Тригернъ, уже успѣвшій углубиться въ чтеніе, отвѣтилъ ей, не отрывая глазъ отъ газеты: «Это значитъ, что не было довольно членовъ, чтобы составить засѣданіе, что засѣданіе было отложено».

Беатриса вспыхнула.

— Такъ значитъ.,, такъ значитъ, ты не былъ… значить, ты былъ не въ парламентѣ?

— Конечно, нѣтъ; а предвидѣлъ, что засѣданія не будетъ.

— Такъ гдѣ же ты былъ, Монтегю?

Тонъ, которымъ Беатриса произнесла эту фразу, заставилъ Тригерна вздрогнуть и отложить въ сторону газету. Взглянувъ на ея взволнованное лицо, онъ нѣсколько смутился.

— Я былъ… у меня было нѣсколько приглашеній, сказалъ онъ наконецъ съ нетерпѣніемъ.

Онъ снова принялся за газету. Беатриса молчала. Пробѣжавъ до конца столбецъ, Тригернъ швырнулъ въ сторону газету и всталъ.

— Душа моя, Беатриса, какъ глупо сердиться на меня; если тебѣ хочется знать, гдѣ я былъ, я готовъ тебѣ разсказать.

— Нѣтъ, съ меня довольно того, что тебя не было здѣсь, что ты могъ возвратиться домой, а предпочелъ поѣхать въ гости. Это послѣднее время я вижу тебя все менѣе, менѣе и менѣе — и Беатриса залилась слезами.

Что-то подобное упрекамъ совѣсти, смѣшаннымъ съ отвращеніемъ къ подобнымъ сценамъ и страстнымъ поклоненіемъ красотѣ Беатрисы, зашевелилось въ сердцѣ Тригерна въ эту минуту, когда она стояла передъ нимъ вся въ слезахъ и съ дрожащими губами. Онъ принялся утѣшать и ласкать ее, называя ее самыми нѣжными именами, и наконецъ сказалъ, что пришелъ нарочно для того, чтобы предложить ей поѣхать за цѣлый день въ Виндзорскій паркъ, котораго она не видѣла.

И Беатриса осушила слезы и поѣхала. Они нагулялись вдоволь въ тѣни вѣковыхъ виндзорскихъ дубовъ и возвратились назадъ въ лодкѣ же, при мѣсячномъ сіяніи. Беатриса занесла этотъ вечеръ въ число счастливыхъ вечеровъ, дышавшихъ миромъ и любовью. Даже во снѣ она улыбалась, когда передъ ней носились старинныя башни замка, столѣтніе дубы и зеркальная поверхность воды. Когда она проснулась на слѣдующее утро, всѣ ея сомнѣнія уже разсѣялись и она была попрежнему полна надеждъ.

Когда она будетъ признана его женой, они уже не будутъ имѣть отдѣльныхъ приглашеній, они будутъ всюду ѣздить вмѣстѣ. А пока она должна довольствоваться его любовью. Вѣдь онъ такъ нѣжно ее любитъ!

Но потомъ снова навернулись черные дни, безпокойство и сомнѣніе снова пробрались въ ея душу; какой-то инстинктъ говорилъ ей, что онъ не пользовался возможностью оставаться съ нею. Въ одинъ изъ этихъ дней онъ отправился въ палату и сказалъ, что засѣданіе вѣроятно займетъ весь вечеръ и потому онъ будетъ обѣдать у себя въ клубѣ.

Она пыталась-было заняться, принималась пѣть, вынула всѣ свои рисовальные приборы, бралась за книги, но ничто не шло ей въ голову. Она рѣшилась пойти погулять, полагая что воздухъ ее освѣжитъ, и позвала съ собой няню.

Она направилась черезъ Грин-Паркъ, съ его беззаботными, рѣзвящимися дѣтьми и группами гуляющихъ, по широкой и скучной улицѣ, ведущей къ Вестминстерскому Аббатству на Вестминстерскій мостъ. Видъ воды, казалось, утолялъ ея внутреннюю жажду. Она простояла нѣсколько минутъ на мосту, задумчиво разглядывая величественное зданіе парламента. Няня посадила ребёнка на парапетъ и сказала Беатрисѣ:

— Какъ бы намъ не простудить маленькаго Франка.

Беатриса поспѣшно повернулась.

— Правда, правда; идемъ; какъ неблагоразумно было съ моей стороны прійти сюда.

Въ то самое мгновеніе какъ она сказала это, мимо нихъ промелькнула карета и въ ней Беатриса увидѣла Тригерна. Она была въ этомъ убѣждена, хотя видѣла только его золотистые волосы и щёку, прижатую къ щекѣ курчаваго ребёнка, котораго онъ повидимому цаловалъ. Въ ту минуту какъ карета проѣзжала, ребёнокъ выкинулъ перчатку — одну изъ перчатокъ Тригерна; въ то же время какой-то дамскій голосъ сказалъ: «фи, какой дурной ребёнокъ», а Тригернъ высунулся изъ окна и сказалъ:

— Нѣтъ, нѣтъ, не стоитъ, уличнымъ мальчишками будетъ пожива.; ступай къ Астлей.

Это былъ Тригернъ. Онъ игралъ и ласкалъ ребёнка. Чей могъ это быть ребёнокъ? Онъ никогда не игралъ съ Франкомъ. Перчатка была его; Беатриса наклонилась и подняла ее. Няня въ это время смотрѣла за сновавшіе вверхъ и внизъ пароходы.

— Идемъ же домой, сказала, Беатриса.

Переходя черезъ улицу, около статуи Каннинга, она видѣла столпившихся около нея членовъ парламента; они раздѣлялись на группы, направлявшіяся домой пѣшкомъ; другіе садились на своихъ лошадей, за третьими наконецъ пріѣзжаю ихъ жены или дочери. Палата разошлась.

Пока она выглядывала, какъ бы безопаснѣй перебраться съ беби черезъ улицу, кто-то изъ проходившихъ съ восхищеніемъ кликнулъ своему пріятелю:

— Какая красавица, что за личико!

И Беатриса въ первый разъ почувствовала тяжелое, гнетущее сознаніе безполезной красоты, которая погибаетъ тщетно — и это сознаніе имѣло въ себѣ столько горечи, что могло бы вполнѣ вознаградить и успокоить некрасивыхъ и уродливыхъ за тѣ мгновенія страданій, которыя онѣ переживаютъ въ жизни.

XXXII.
Беатриса ревнуетъ.

Беатриса не могла забыть этой кареты. Она съ тревожнымъ чувствомъ ожидала, что Тригернъ разскажетъ ей, какъ онъ провелъ вечеръ. Онъ обыкновенно описывалъ разныя личности, собранія и вообще все, что его забавляло; но объ этомъ вечерѣ онъ хранилъ упорное молчаніе; даже на вопросъ ея: «долго ли ты оставался въ парламентѣ?» онъ разсѣянно отвѣчалъ: «сколько требовало приличіе, а потомъ я переодѣлся въ клубѣ».

Однажды вечеромъ, когда большая часть экипажей оставила паркъ, Беатриса замѣтила у воротъ Кенсингтонскаго сада знакомую ей карету. Она гуляла съ доброй мистриссъ Ленгъ, хозяйкой дома, которая, услышавъ, что нянюшка несовсѣмъ здорова, вызвалась пойти съ ней и поняньчить маленькаго Франка. Мистриссъ Ленгъ, постоянная жительница Лондона, знала экипажи нетолько всей знати, но почти всего города. На вопросъ Беатрисы, чья эта карета? она отвѣчала: «Леди Несдэль». Беатриса стала у воротъ; она ожидала увидѣть Тригерна подъ руку съ Мили; увидѣть, какъ онъ ее посадитъ въ карету. Но ожиданія ея не сбылись: на дорожкѣ показались два маленькіе мальчика: тотъ, котораго цаловалъ Тригернъ, и еще другой. Съ ними была гувернантка, торопившаяся домой, такъ-какъ «миледи, послѣ прогулки верхомъ, нужна карета, ѣхать на обѣдъ».

Итакъ, она катается верхомъ, ѣздитъ ли онъ съ ней? Гдѣ онъ, этотъ странный мужъ и отецъ, ласкающій чужихъ дѣтей и сопровождающій чужихъ женъ? Беатрисѣ было очень тяжело. Она сказала мистриссъ Ленгъ: «мнѣ бы хотѣлось посмотрѣть, какъ тамъ катаются верхомъ» — и онѣ тихонько пошли вдоль по берегу Серпентина.

Мимо ихъ скакали неуклюжіе и ловкіе всадники, смѣхъ и отрывки фразъ безпрестанно до нихъ доносились, но Тригерна не было. Наконецъ, показалась кавалькаду, среди которой скакалъ Тригернъ; лицо его было обращено къ красивой женщинѣ, старавшейся удержать лошадь и смѣявшейся, какъ неопытная дѣвочка, надъ безполезностью своихъ усилій.

Беатриса никогда не слыхала про мистриссъ Гамондъ; видѣть его не съ Мили, а съ незнакомкой уже было для нея облегченіемъ. Но это продолжалось недолго: только что мистриссъ Гамондъ, остановивъ наконецъ лошадь и встряхнувъ кудрями, опустилась изнеможенная въ сѣдло, подъѣхала сама индѣйская богиня съ своимъ постояннымъ обществомъ, Еленой Волингамъ, Фрейлихратомъ и однимъ изъ своихъ дядей.

Гнѣвъ, выразившійся во всѣхъ чертахъ перемѣнчиваго лица Мили, когда она увидѣла Тригерна, отозвался еще сильнѣе въ сердцѣ Беатрисы. Но въ это время общее вниманіе было обращено на Елену Болингамъ; она вскрикнула, поблѣднѣла какъ полотно, и едва удержалась на лошади. Мистриссъ Гамондъ поклонилась и поскакала съ своимъ обществомъ.

Тригернъ сошелъ съ лошади. Беатрисѣ неловко было долѣе оставаться; она пошла въ противную сторону и только слышала, какъ Елена сказала: «Мнѣ кажется, что я видѣла» — и на этихъ словахъ вдругъ остановилась; она оттолкнула съ нѣкоторымъ трепетомъ руку Тригерна, и оперлась на руку дяди леди Несдэль; Мили въ это время осматривалась кругомъ, какъ-будто искала, что могло такъ испугать Елену. Беатриса, оглянувшись, увидѣла Тригерна, разговаривающаго съ Мили; они ѣхали шагомъ, блѣдная Идена и два ихъ спутника ѣхали поодаль.

Когда Тригернъ пріѣхалъ домой переодѣться, онъ спросилъ Беатрису:

— Была ли ты сегодня въ Гайд-Паркѣ? Ради-бога, будь осторожнѣе! не ходи туда, когда тамъ много публики.

— Публики, повторила Беатриса обиженнымъ голосомъ.

— Не ходи туда впередъ, не предупредивъ меня, нетерпѣливо перебилъ ее Тригернъ.

Она съ сердцемъ отвѣчала ему:

— Монтегю, наши неестественныя отношенія нестерпимы!

— А, опять слезы! закричалъ онъ съ явнымъ раздраженіемъ. — Будь благоразумна — будь благоразумна! Я только боялся, что Елена тебя узнала. Мнѣ бы для тебя самой не хотѣлось, чтобы знали, что ты въ Лондонѣ.

Во взорѣ его выражались жалость, страсть и неудовольствіе; онъ обнялъ свою прелестную собесѣдницу, повторяя: «для тебя самой.»

Беатриса лишь вздыхала. Тригернъ одѣлся и поѣхалъ на званый обѣдъ.

Къ Беатрисѣ явилась совершенно неожиданно незванная гостья, мистриссъ Бенсонъ, служанка маркизы.

Это случилось слѣдующимъ образомъ.

Леди Несдэль чувствовала, что подъ сценою въ паркѣ скрывалось что нибудь особенное; она поспѣшила одѣться и поѣхала раньше обыкновеннаго къ маркизѣ Упдаунъ, съ которой онѣ условились ѣхать въ оперу. Она застала свою пріятельницу еще въ великолѣпной уборной, и, стоя передъ туалетомъ, ломала себѣ голову, какъ бы вывѣдать то, чего ей хотѣлось. Впрочемъ, на видъ она была совершенно спокойна, и вслухъ любовалась маркизою. «Какъ вы сегодня авантажны: никто не повѣрилъ бы, что вамъ тридцать лѣтъ (ей было пятьдесятъ); какъ лоснятся ваши волосы, удивительно какъ лоснятся! Я еще сегодня утромъ говорила Фрейлихрату, какіе у васъ чудесные германскіе волосы, какого они рѣдкаго каштановаго цвѣта!»

Хитрая насмѣшница Мили. Она желала уничтожить въ молодомъ графѣ предубѣжденіе, раздѣляемое всѣми вновь пріѣзжающими въ Англію иностранцами, будто гостиная маркизы одна изъ достопримѣчательностей страны, и ничего другаго не говорила ему, кромѣ какъ въ этомъ родѣ. Она изъявляла сожалѣніе, что волосы маркизы начинали сѣдѣть, и хотя только начинали, но все-таки это ее очень измѣняло! И когда юный Фрейлихратъ наивно сказалъ, что онъ не замѣтилъ этого недостатка, Мили отвѣчала: «Это потому, что у маркизы свѣтлые волосы — въ нихъ сѣдина не такъ замѣтна! они только немного кажутся суше и принимаютъ оттѣнокъ пепельнаго цвѣта; понимаете, они какъ-то блѣднѣе и суше! О, какъ я ненавижу то время (Мили желала казаться еще очень молоденькою), когда мои волосы даже настолько посѣдѣютъ; на моихъ темныхъ волосахъ не скроются тончайшіе серебристые волоски, а у маркизы волосы свѣтлые, и еще долго, очень долго нельзя будетъ замѣтить въ нихъ сѣдины; я этому особенно рада, потому что очень люблю маркизу, несмотря на всѣ ея недостатки, на ея причуды, на ея честолюбіе… дѣйствительно, я ее очень люблю; еще когда я была маленькой штучкой, маленькой, безпомощной индѣечкой, дрожащей подъ англійскимъ небомъ, она всегда меня ласкала. Бывало, я прятала свое дѣтское личико въ ея пухлую и теплую ладонь».

При этомъ Мили нѣжно смѣялась, рисуя себѣ трогательную картину, какъ гигантская рука ласкала ея мордочку.

Фрейлихратъ, удостоенный чарующей улыбки индѣйки, думалъ какъ она мила и какъ счастлива, что жирная ладонь поддержала жизнь такого неземнаго созданія.

Въ уборной маркизы была дверь, которую Бенсонъ считала будкой, а себя караульнымъ; изъ этой будки она подслушала рыданье Беатрисы, и изъ нея же подслушивала теперь слова Мили. Негодованіе ея все болѣе и болѣе возрастало, по мѣрѣ того какъ Мили продолжала.

— Да, дѣйствительно, у васъ премилые волосы, но они не такъ причесаны. Теперь мода чесаться à l’impératrice, и къ вамъ оно должно непремѣннпо идти, потому что очеркъ вашего лица до сихъ поръ сохранилъ что-то дѣвственное; только эта старая дура Бенсонъ не можетъ отстать отъ отжившихъ модъ и причесать васъ къ лицу. Я знаю одну француженку, которая сдѣлала бы васъ моложе двадцатью годами.

При этомъ (о, измѣна!), адресъ француженки былъ записанъ на карточку. Разговоръ перешелъ къ модамъ, отъ модъ къ верховой ѣздѣ, отъ верховой ѣзды, совершенно незамѣтно, благодаря искусству Мили, къ Тригерпу, къ Еленѣ Болингамъ, къ сценѣ въ паркѣ, и наконецъ къ тому, есть ли основаніе вѣрить разнымъ нелѣпымъ слухамъ про Монтегю. Маркиза сообщила Мили все, что она знала объ этомъ, разсказала, какъ къ ней ворвалась Беатриса… Мили слушала съ тѣмъ злымъ выраженіемъ въ лицѣ, которое не ускользнуло отъ Беатрисы въ оперѣ. Бенсонъ, кое-какъ подвязавъ шляпу, съ раскраснѣвшимся отъ злости лицомъ, скорыми шагами пошла въ Стратои-Стритъ, гдѣ жилъ Тригернъ; она рѣшилась узнать, тамъ ли скрывается миссъ Брукъ, что было для всѣхъ тайной. Солгавъ служанкѣ, что она имѣетъ порученіе отъ Тригерна, она вошла прямо къ Беатрисѣ въ комнату. Долго она нашептывала ей разныя возможныя и невозможныя выдумки про Мили, говорила, что она уже давно съ Тригерномъ въ слишкомъ дружескихъ, предосудительныхъ отношеніяхъ; наконецъ ушла, оставивъ дрожащую всѣмъ тѣломъ Беатрису въ какомъ-то оцѣпенѣніи. Закрывая дверь, Бенсонъ проворчала: «вотъ вамъ, почтеннѣйшая леди Несдэль, я васъ теперь ошпарила, за ту злую штуку, которую вы хотите мнѣ сыграть».

Сплетни Бенсонъ глубоко подѣйствовали на страстную натуру Беатрисы; ревность ея къ Мили вспыхнула, какъ давно тлѣющее дерево отъ порыва вѣтра. Вся кровь ей бросилась въ голову; передъ ней вертѣлись какіе-то фантастическіе образы; разстроенное ея воображеніе рисовало леди Несдэлъ во всѣхъ случаяхъ, въ которыхъ она ея видѣла на яву. То ей казалось, что Мили въ своемъ красномъ головномъ уборѣ сидитъ противъ нея въ оперѣ, то, что она скачетъ по парку; то ей мерещилась ея карета, проѣзжающая по Вестминстерскому мосту, и Тригернъ, ласкающій ея ребёнка.

Эти видѣнія смѣнялись другими, которыхъ на яву она не видала. Ей представлялся Тригернъ, бросающій нѣжные взгляды на ея соперницу, лѣтнія прогулки въ тѣнистыхъ аллеяхъ (какъ будто Мили была способна на такія романическія прогулки!), нѣжные разговоры въ зимніе сумерки въ комнатѣ, освѣщаемой дрожащимъ пламенемъ камина.

Она въ сильномъ волненіи ходила по комнатѣ, хватала себя за голову, безсмысленно вперяла глаза въ какой нибудь неодушевленный предметъ, какъ будто спрашивала его, вѣренъ ли онъ ей, или нѣтъ?

Какъ долго продолжался этотъ припадокъ ревности, она сама не знала, но вѣроятно долго, потому что только поворотъ карманнаго ключа Тригерна въ замкѣ наружной двери возвратилъ ее къ дѣйствительности.

Спокойный, безукоризненно одѣтый, баловень свѣта уже возвратился домой послѣ званаго обѣда и нѣсколькихъ вечеровъ. На порогѣ первой комнаты онъ былъ встрѣчена. Беатрисой. Лицо ея было блѣдно и разстроено, волосы въ безпорядкѣ откинуты назадъ, раскраснѣвшіеся глаза горѣли лихорадочнымъ огнемъ, вообще она походила на человѣка, только что столкнувшагося съ «злымъ духомъ».

— Беатриса, что съ тобой? сказалъ Тригернъ недовольнымъ голосомъ. — Не боленъ ли опять Франкъ? Пора бы тебѣ сдѣлаться осторожнѣе. Сюда могъ зайти генералъ Перри: онъ меня провожалъ до угла.

Она смотрѣла ему пристально въ лицо, глаза ея были полны слезъ.

— Монтегю! сказала она, приходя въ свою комнату: — Франкъ здоровъ, я не объ немъ безпокоюсь; я слышала про тебя вещь, которой не могу вѣрить, которой не хочу вѣрить! Будь со мной откровеннѣе. Меня ли ты любишь, или ту женщину — эту дурную замужнюю женщину?

— Какую женщину?

— Леди Несдэль, леди Несдэль, Монтегю!

Тригернъ презрительно усмѣхнулся.

— О, скажи, что это неправда. Поклянись, что это клевета, не то я сойду съ-ума.

— Я готовъ поклясться, чѣмъ хочешь; что за глупости, Беатриса!

— Поклянись жизнью Франка; онъ здѣсь спитъ въ люлькѣ. Поклянись жизнью моего сына.

— Клянусь.

— Что ты ее не любишь, что между вами нѣтъ ничего, кромѣ обыкновенной дружбы и ничего не было.

— Я торжественно клянусь, что между нами ничего нѣтъ и ничего не было. О, Беатриса! Какъ ты можешь вѣрить такимъ нелѣпымъ слухамъ? Неужели ты думаешь, что я такъ же бы легко повѣрилъ всякой про тебя сплетнѣ?

— Я такъ одинока, такъ неспокойна, Монтегю, говорила она съ смущеніемъ: — но ты поклялся, и мнѣ этого довольно.

Нѣкоторымъ людямъ клятва ни по чемъ. Такъ вотъ, и Тригернъ поклялся, а за часъ передъ этимъ рука его сжимала маленькую ручку Мили; она назначила ему на слѣдующій день свиданіе, на которое онъ и явился, какъ-будто Беатрисы Брукъ не было и на свѣтѣ.

XXXIII.
Осторожныя женщины.

Слѣдующее за симъ свиданіе не состоялось, несмотря на то, что Мили сама его предложила, умоляла Тригерна не опоздать и выдумала маленькую ложь, чтобы провести мужа: она сказала ему, что обѣщала посидѣть съ больной Еленой Болингамъ.

Несдэль отправился въ парламентъ, куда явился и Тригернъ; онъ ожидалъ условнаго знака платкомъ съ дамской галлереи.

Но у Мили было другое на умѣ. Она пошла пѣшкомъ на Гровенор-Скверъ, сказавъ людямъ, что экипажъ ей будетъ нуженъ позже вечеромъ.

Пробывъ у Волингамовъ минутъ десять, чтобы не навлечь на себя подозрѣнія мужа, она взяла кэбъ и приказала ѣхать на уголъ Стратои-Стритъ.

Было почти темно, когда она подошла къ дверямъ Тригерна, постучала и сказала служанкѣ съ простодушной улыбкой:

— Впустите меня скорѣе; мнѣ нужно видѣть даму, которая здѣсь живетъ; мы съ ней были вмѣстѣ въ пансіонѣ и я такъ буду рада ее видѣть; я толико сегодня узнала, что она здѣсь.

Служанка отворила дверь къ Беатрисѣ, проговоривъ: «Сударыня, гостья.»

Мили рѣшилась разрѣшить нѣкоторыя сомнѣнія, и, обладая твердой волей, избрала этотъ прямой способъ.

Когда она вошла, Беатриса сидѣла къ ней спиной, играя на диванѣ съ маленькимъ Франкомъ. Слова служанки заставили ее повернуться, и эти двѣ женщины, одна дѣйствительно дурная, другая дурная только въ глазахъ свѣта, стояли другъ передъ другомъ! Дѣйствительно дурная женщина, обманывающая мужа, заставляющая своихъ дѣтей быть свидѣтелями ея порочныхъ свиданій, но мнѣнію свѣта, была невинна; ее всюду приглашали и въ обществѣ носили на рукахъ. Другая же, вѣрная и любящая жена, нѣжная мать, обманываемая, но необманывающая, обезчещенная низостью другихъ — эта женщина въ глазахъ свѣта была погибшимъ созданіемъ, ею всѣ гнушались…

Открытое лицо и благородный взглядъ Беатрисы встрѣтилъ хитрый блескъ индѣйскихъ глазъ Мили; послѣдняя вспыхнула, потомъ поблѣднѣла; она, можетъ быть, въ первый разъ въ своей жизни, почувствовала себя въ невыгодной позиціи.

Она не знала навѣрно, дѣйствительно ли это та особа, которую она надѣялась видѣть. Беатриса не соотвѣтствовала ея понятіямъ о красотѣ; у нея на этотъ счетъ былъ иностранный, французскій взглядъ: она не могла вообразить себѣ героя или героиню иначе, какъ въ перчаткахъ и одѣтыхъ по послѣдней модѣ. Беатриса въ своемъ простомъ нарядѣ казалась ей неряхой. Она не хотѣла вѣрить, что передъ ней стоитъ любовница того утонченнаго денди, побѣда надъ которымъ польстила даже ея тщеславію. Она прежде не встрѣчалась съ Беатрисой, хотя много слышала о ея успѣхѣ на балу маркизы Упдаунъ; но могла ли эта особа быть той блестящей дѣвушкой, одно появленіе которой надѣлало столько шума въ большомъ свѣтѣ и вскружило голову Монтегю Тригерну?

Спящее дитя, канарейка, пьянино, корзинка съ работой, принадлежности исключительно женскаго жилища — приводили Мили еще въ большее недоумѣніе и замѣшательство.

Положеніе Беатрисы было совершенно другое: она тотчасъ узнала свою стройную соперницу и приготовилась къ отпору. Ея неопытное сердце инстинктивно чувствовало, что Мили пришла вывѣдать великую тайну жизни Тригерна; она увидѣла, что Монтегю не могъ любить и довѣрять женщинѣ, когда она была принуждена вывѣдывать разными путями тайны его домашней жизни. Она рѣшилась молчать, но въ то же время не спускала глазъ съ Мили. Послѣдняя должна была начать разговоръ.

— Мнѣ кажется, что я ошиблась, начала она мягкимъ, вкрадчивымъ, даже немного дѣтскимъ голосомъ: — я думала, что это квартира господина Тригерна, хорошаго моего пріятеля, съ которымъ мнѣ надо поговорить объ одномъ весьма важномъ дѣлѣ.

— Это моя квартира. Вы ошиблись, сухо отвѣчала Беатриса.

— Впрочемъ, продолжала Мили, какъ-будто не слыша отвѣта Беатрисы: — мнѣ собственно нужно видѣть одну молодую даму, семейство которой я знаю; эта несчастная дѣвушка прельстила его и живетъ теперь съ господиномъ Тригерномъ въ качествѣ жены.

Беатриса и тутъ не смутилась; она спокойно и равнодушно отвѣчала:

— Господинъ Тригернъ здѣсь не живетъ; тутъ живу я.

Мысль, что передъ ней стоитъ не Беатриса, снова промелькнула въ головѣ леди Несдэль; она боялась показаться смѣшною. Ошибиться нумеромъ дома она не могла: адресъ Тригерна былъ ей слишкомъ хорошо извѣстенъ по письмамъ и записочкамъ. Она уже собиралась уйти, когда взоръ ея печально упалъ на богато переплетенную книгу, поднесенную ей авторомъ; книгу эту она дала Тригерну; ея гербъ и шифръ не оставляли болѣе сомнѣнія. Она невольно протянула къ ней руку, и хотя тотчасъ же ее оттолкнула, но движеніе это не ускользнуло отъ Беатрисы; она съ побѣдоносной, спокойной улыбкой встрѣтила лукавые глаза Мили.

Индѣйка, дрожа отъ гнѣва, тутъ же рѣшилась отомстить за это пораженіе, но, умѣя владѣть собою, казалась спокойною. Она не догадывалась, что Беатриса знаетъ, кто она, что страстная ея соперница горитъ желаніемъ произнести съ презрѣніемъ ея имя, сказать ей: «Да, леди Несдэль, это я! Возьми его у меня, если ты только можешь! Онъ любитъ меня; ты же, раскрашенная игрушка, одѣтая въ роскошныя ткани, ты имъ покинута, забыта, если онъ даже когда-либо и любилъ тебя! Тутъ его домъ, его ребёнокъ, и менѣе чѣмъ черезъ годъ я буду признана его законной женой!»

Но хотя леди Несдэль и не подозрѣвала, что Беатриса ее знаетъ, она вывѣдала все, что ей было нужно. Передъ ней была Беатриса Брукъ и она была любовницей Тригерна. Извинившись кое-какъ въ своей ошибкѣ, она вышла въ сѣни и спросила служанку, много ли въ ихъ домѣ жильцовъ. «Нѣтъ, отвѣчала дѣвушка: — въ верхнемъ этажѣ живетъ сама хозяйка дома, въ среднемъ — господинъ Тригернъ и въ нижнемъ — молодая вдова!» — «А не очистится ли одна изъ квартиръ?» продолжала разспрашивать Мили. «Нѣтъ, обѣ квартиры по контракту».

Итакъ Мили была удовлетворена, если такъ можно сказать о раздраженномъ состояніи ея сердца.

Но прежде чѣмъ она успѣла снять шляпу и перемѣнить ботинки на спокойныя туфли, ея живое воображеніе составило цѣлую систему козней, слѣдствіемъ которыхъ должна была быть конечная погибель Беатрисы. Въ успѣхѣ она не сомнѣвалась, такъ-какъ только на сценѣ да въ романахъ торжествуетъ истинная любовь и простодушіе одерживаетъ верхъ надъ свѣтскимъ искусствомъ. Она спокойно склонила свою головку на подушку и заснула, какъ беззаботное дитя.

Не то было съ Беатрисой. Аобѣдоносная улыбка, озарившая ея прекрасное лицо, скоро смѣнилась безпокойными думами.

Посѣщеніе леди Несдэль, конечно, служило явнымъ доказательствомъ, что Тригернъ ею пренебрегаетъ, но съ другой стороны оно доказывало, что она также на него имѣетъ, или по крайней мѣрѣ думаетъ имѣть нѣкоторыя права. Посѣщеніе это не было совмѣстно съ его увѣреніями, что, кромѣ дружбы, между ними ничего нѣтъ и не было; оно противорѣчило данной имъ клятвѣ.

Беатриса посмотрѣла на спящаго мальчика и содрогнулась. Неужели клятва его была ложная, когда онъ клялся жизнью Франка, жизнью своего сына? Разумѣется, она не могла допустить этой мысли, но несмотря на то, не могла побѣдить своего волненія. Она твердо рѣшилась не говорить Тригерну о посѣщеніи лэди Несдэль, но, по свойственной человѣку слабости, весь вечеръ, весь слѣдующій день, постоянно заводила рѣчь о Мили и тѣмъ только раздражала Монтегю.

На свѣтѣ существуютъ двѣ неисполнимыя вещи: одна — забавлять больнаго, когда знаешь, что онъ непремѣнно долженъ умереть; другая — быть любезной съ любимымъ человѣкомъ, когда въ душу западетъ сомнѣніе на его счетъ.

Беатриса была въ послѣднемъ положеніи: она сомнѣвалась въ Монтегю, хотя и не сознавалась въ томъ.

Напрасно Тригернъ старался ее успокоить разными пошлыми фразами, которыхъ у этого опытнаго волокиты былъ цѣлый ворохъ. При подобныхъ случаяхъ, онъ съ замѣчательнымъ искусствомъ выпускалъ цѣлый потокъ словъ; примѣняясь къ обстоятельствамъ, онъ говорилъ то вкрадчиво и нѣжно, то съ негодованіемъ; если та, къ которой относились его рѣчи, была молода, красива, какъ Бёатриса, то онъ обыкновенно прибѣгалъ къ ея собственному сужденію, говоря: «Неужели ты можешь сомнѣваться въ моей вѣрности? да одного твоего пальчика не стоятъ всѣ эти свѣтскія женщины!…» Если же наружность предмета слишкомъ противорѣчила этимъ пышнымъ выраженіямъ, то онъ восхвалялъ умъ и нравственныя качества…

Мили онъ увѣрялъ, что болѣе всего любитъ ея оригинальность, ея грацію…

Лэди Несдэль, съ своей стороны, тоже положила не говорить Тригерну о посѣщеніи его квартиры; она знала, что будетъ непріятная сцена, а она ихъ не любила и по возможности избѣгала. Она нисколько не потеряла надежды, что отношенія ея къ Тригерну останутся по старому, а потому продолжала съ нимъ кокетничать, одѣвалась какъ куколка, и вообще старалась, чтобы ея домъ былъ для него пріятнѣе прежняго.

Душевныя волненія и недостатокъ физическаго отдыха не совсѣмъ благопріятно дѣйствовали на наружность Беатрисы. Она въ раздумьѣ блуждала по комнатамъ, ломая себѣ голову, что ей дѣлать, что предпринять. Наконецъ, она набрела на несчастную мысль — слѣдить за Монтегю и такимъ образомъ придти къ какому-либо заключенію. Съ этого времени она не имѣла ни минуты покоя. Съ ранняго утра она убѣгала изъ дому, надѣясь гдѣ нибудь увидѣть Тригерна: она то сидѣла въ темныхъ аллеяхъ Кенсингтонскаго сада, то ходила по Гайд-Парку, пока вечерняя свѣжесть не напоминала ей, что надо бѣжать домой, куда Монтегю въ это время заходилъ переодѣться.

Иногда ей удавалось его увидѣть, иногда — нѣтъ; но даже когда она его видѣла, окруженнаго свѣтскими львицами, ей было не легче; напротивъ, сравнивая себя съ этими нарядными красавицами, она приходила къ мысли, что она гораздо хуже ихъ и что очень понятно, что онъ ей предпочитаетъ другихъ. Это — одно изъ непонятныхъ свойства, любви, присущее человѣческому сердцу.

Беатриса бредила на яву. Она иногда утѣшала себя избитою истиною, слышанною ею отъ самого Тригерна, что «всѣ мужчины дурно обращаются со всѣми женщинами» — но это было плохимъ утѣшеніемъ.

Иногда она поддерживала себя мыслью, что пусть будетъ, что будетъ, пусть эта вѣроломная женщина имъ владѣетъ, пусть она припишетъ его имя въ длинный списокъ своихъ побѣдъ; было время, когда и Беатриса была его кумиромъ; значитъ, она умретъ немного ранѣе, чѣмъ ожидала, и оставитъ его испорченному свѣту, полному соблазна и обмана.

Но чаще всего она впадала въ уныніе, особенно чувствительное въ ея одиночествѣ. Около этого времени Беатриса сдѣлала открытіе, иобыкновенно дѣлаемое гораздо позже въ жизни. Она увидѣла, что красота ея начинала блекнуть, что лицо ея замѣтно худѣетъ, что глаза теряютъ свою живость; вообще она казалась старѣе своихъ лѣтъ. Она съ безпокойствомъ смотрѣлась въ зеркало; она боялась, чтобы Монтегю не нашелъ въ ней перемѣны; она еще не знала людей; она думала, что любовь зависитъ отъ одной наружности, а не отъ сердца любящаго человѣка.

Болѣзненное состояніе ея не могло укрыться отъ Тригерна. Онъ призвалъ доктора, который нашелъ въ ней большую слабость, прописалъ для укрѣпленія хининъ и совѣтовалъ, какъ-бы въ насмѣшку, вести правильную жизнь, ложиться рано, менѣе тревожиться…

Чѣмъ она болѣе тосковала и слѣдила за Тригерномъ, тѣмъ онъ чаще отлучался изъ своего скучнаго жилища въ Стратон-Стритѣ.

Ему наскучило возиться съ больной и грустной Беатрисой, онъ предоставилъ ее попеченію доктора, а самъ среди своихъ разнообразныхъ развлеченій только изрѣдка о ней вспоминалъ.

Все это время онъ большею частью проводилъ у леди Несдэль. Тамъ за нимъ ухаживали, все ему улыбалось, никто его не попрекалъ въ невѣрности.

Поэтому неудивительно, что онъ предпочиталъ такой милый домъ своему, гдѣ все общество состояло изъ грустной тоскующей жены и болѣзненнаго ребёнка, надоѣдавшаго ему своимъ крикомъ.

XXXIV.
Грозовая туча.

— Сударыня, а, сударыня — я никакъ не сыщу рецепта — вотъ уже цѣлый часъ мечусь изъ угла въ уголъ, а мальчикъ изъ аптеки дожидается, потому что докторъ заѣзжалъ туда.

— Не безпокойся, Нанси, я сама найду. Онъ долженъ быть въ папковой книжкѣ. Постой, я знаю, гдѣ онъ долженъ быть — докторъ писалъ его въ гостиной. Я думала совсѣмъ о другомъ, когда докторъ Эрнъ далъ мнѣ его.

Бѣдная Беатриса! Она дѣйствительно думала совсѣмъ о другомъ въ ту минуту: она думала о томъ, какъ задумчивъ и молчаливъ былъ Монтегю въ тотъ вечеръ, какъ онъ видимо что-то обдумывалъ и безсознательно смотрѣлъ изъ окна на скучный, однообразный видъ, и потомъ, вмѣсто того чтобы подсѣсть къ ней и поболтать, какъ-то разсѣянно и поспѣшно проговорилъ:

— Ну, теперь ты, кажется, рѣшительно начинаешь поправляться. — Не правда ли, Беатриса?

Затѣмъ онъ пододвинулъ кресло къ письменному столу, поспѣшно написалъ письмо, сложилъ его, запечаталъ, спряталъ въ карманъ и вышелъ изъ комнаты, не сказавъ ни слова.

Онъ оставилъ ее одну, съ ея грустными мыслями и догадками, которыя она тщетно старалась побороть — борьба оканчивалась обыкновенно продолжительными спазмами, уничтожившими все благодѣтельное дѣйствіе хинина, прописаннаго ей докторомъ Эрномъ. Въ эти минуты имя сестры чаще слышалось въ устахъ Беатрисы, чѣмъ имя Монтегю.

Маріана! Ясная, спокойная, любящая Маріана! О, что бы я дала въ эту минуту, чтобы склонить голову къ тебѣ на плечо! Услышать твой голосъ, увидѣть твои глаза, обращенные къ небу съ молитвой — «о всѣхъ труждающихся и обремененныхъ».

Есть на свѣтѣ добрыя души, къ которымъ несчастные и огорченные прибѣгаютъ, какъ ребёнокъ къ матери. Беатриса думала объ одной изъ нихъ, но далеко отъ нея была ея Маріана, далеко былъ отецъ, запретившій другимъ дѣтямъ даже произносить это имя.

Съ тяжелымъ сердцемъ прошла Беатриса изъ спальной въ смежную гостиную и остановилась у стола, на которомъ докторъ и Монтегю писали наканунѣ вечеромъ. Она взяла въ руки изящную, маленькую книжку изъ папки (его подарокъ къ послѣднему дню ея рожденія) и встряхнула ея, но изъ нея ничего не выпало.

Тогда она принялась тщательно перелистывать страницы, надѣясь все-таки найти рецептъ. Вдругъ ея взоръ былъ привлеченъ нѣсколькими строками, написанными рукою Тригерна и отпечатавшимися на протечной бумагѣ. Тамъ было имя, ненавистное ей — имя лэди Несдэль. Это была та самая записочка, которую онъ написалъ наканунѣ, пока докторъ Эрнъ пробовалъ ея пульсъ и прописывалъ ей лекарство! Ужь не назначалъ ли онъ ей мѣсто свиданія?

Читатель, можетъ быть, обвинитъ мою Беатрису въ ребячествѣ, если я скажу, что ей особенно больно было то обстоятельство, что онъ написалъ это письмо въ ея присутствіи, на ея столѣ и осушилъ чернила его въ той самой книжкѣ, которую онъ ей подарилъ. Она видѣла въ этомъ посмѣяніе и попраніе чувствъ, святыхъ для нея. Озадаченная этимъ неожиданнымъ открытіемъ, она сначала закрыла глаза и съ глубокимъ вздохомъ откинулась на спинку кресла; затѣмъ, принялась тщательно разбирать неясно отпечатавшееся письмо. Письмо было такъ поспѣшно написано, что почти каждое слово оставило слѣдъ. Особенно отчетливо вышелъ адресъ:

"Леди Нэсдель

"у мистриссъ Миры Грей

"Россель-Скверъ

«Три часа».

Остальное можно было только частью разобрать, но смыслъ всего письма былъ слишкомъ ясенъ. — Вотъ что Беатриса успѣла разобрать, буква за буквой:

"… Фульвія или не Фульвія, моя милая… Я… 4-го… Ричмондъ., я… скорѣе Антоній, чѣмъ Антиной… «потерянный для свѣта», ради твоей любви… но… возвратимся водой изъ гостинницы замка.

"Навѣки преданный тебѣ одной
"М. Т."

— Навѣки преданный тебѣ одной! — Тебѣ одной! — Тебѣ одной!

Болѣзненно отзывались эти слова въ умѣ Беатрисы. И письмо не адресовано даже въ домъ Несдэля. Нѣтъ, онъ этого не смѣетъ. Оно адресовано къ Мирѣ Грей — той самой Мирѣ Грей, которая принимаетъ теперь письма своей племянницы и ея друга, какъ она прежде принимала Беатрису и покинула ее въ ту минуту, когда она наиболѣе нуждалась въ опорѣ. О! гнусные, гнусные люди! И Беатриса въ отчаяніи ломала руки.

Она еще разъ взглянула на это явное доказательство коварства и обмана и, взявъ костяной ножичекъ, вырѣзала листъ съ несчастными словами, сложила его и спрятала въ бюро. Затѣмъ, она обдумала, когда должно было быть свиданіе. Было уже первое іюля. Могла ли она дожить до 4-го и не выдать своихъ чувствъ?

Но ей не трудно было перенести это испытаніе. Въ тотъ вечеръ онъ вовсе не возвращался. На слѣдующее утро онъ прибѣжалъ къ ней впопыхахъ, но такъ-какъ она чувствовала себя хуже, то онъ недолго оставался. 3-го онъ не обѣдалъ дома, но возвратился сравнительно раньше. Съ чуткостью, свойственною нервнымъ больнымъ, она услышала его шаги прежде даже, чѣмъ онъ постучалъ въ наружную дверь. Она услышала, какъ онъ остановился за ея дверями и поставилъ свѣчу на столъ. Она почти надѣялась, что онъ пройдетъ мимо. Но черезъ мгновеніе онъ осторожно постучалъ въ дверь и тихо вошелъ въ комнату, говоря:

— Я боялся разбудить тебя, хотя нарочно возвратился пораньше, чтобы увидиться съ тобой.

Какое-то смѣлое вдохновеніе овладѣло ею при этихъ словахъ.

— Мнѣ не хочется спать, по мнѣ нездоровится и что-то такъ грустно. Я бы желала, чтобы ты остался завтрашній день со мной. Докторъ Эринъ говоритъ, что я могла бы поѣхать куда нибудь загородъ.

Какой-то непонятный свѣтъ блисталъ въ ея глазахъ, когда она, ухватившись за ручки своего покойнаго кресла, обернулась, чтобы взглянуть на Монтегю. Но онъ ничего не примѣтилъ. Онъ сидѣлъ у стола, подперевъ голову рукой; золотистыя его кудри ярко освѣщались свѣтомъ лампы и заслоняли его глаза. Онъ обдумывалъ. Беатриса схватилась за бокъ, сердце ея на мгновеніе замерло, но при первомъ звукѣ его голоса, снова тревожно забилось.

— Какъ досадно, промолвилъ онъ: — еслибъ я это зналъ сегодня утромъ, я бы могъ иначе устроить. Несдэль ѣдетъ завтра къ своимъ мальчикамъ въ Итонъ, у нихъ тамъ большой праздникъ, и я обѣщался, я далъ слово ѣхать съ нимъ; послѣ-завтра я поѣду съ тобой, куда хочешь.

— А лэди Несдэль ѣдетъ съ вами, Монтегю?

— Не знаю; она была что-то нездорова это послѣднее время, а шумъ и суета въ такой толпѣ будутъ ей не совсѣмъ понутру. Но прошу тебя, Беатриса, не начинай ты снова своихъ разспросовъ объ этомъ жалкомъ существѣ. Ты все еще, кажется, видишь въ ней чародѣйку, которая хочетъ опутать своими чарами тебя или меня.

Беатриса попыталась улыбнуться.

— Нѣтъ; но мнѣ, право, что-то нездоровится, отвѣчала она.

Онъ принялся съ ней разговаривать. Онъ шутилъ съ нею. Онъ разсказалъ всѣ новости, которыя могли ее интересовать. Онъ называлъ ее тѣми нѣжными именами, которыя были когда-то такъ дороги ея сердцу. Кто можетъ выразить все отчаяніе подобнаго положенія? Знать, что все это — ложь, пустыя клятвы, притворныя ласки, что эти слова утѣшенія — только пустыя фразы, между тѣмъ, какъ готовъ бы отдать руку на отсѣченіе, чтобы повѣрить имъ. Знакомый голосъ, въ которомъ прежде слышалась любовь, теперь измѣна; взоры, въ которыхъ крылась ложь и обманъ, сознаніе низости любимаго существа — сознаніе, котораго ничѣмъ не вырубишь во вѣки — все это отяготѣло надъ Беатрисой въ тѣ краткія минуты, когда этотъ мужъ-любовникъ безстыдно лгалъ передъ нею, что было мочи.

А тутъ еще возстаютъ въ умѣ проповѣди, на которыя такъ щедры люди въ подобныхъ случаяхъ. Какой недостойный предметъ любви! Смотри, какъ онъ низокъ, его клятвы — только поруганіе самыхъ священныхъ чувствъ! Разстанься съ призракомъ, порви эти позорныя оковы. Не упадай духомъ и надѣйся на будущее.

Надѣйся! это все равно, что посовѣтовать кораблю, выкинутому на берегъ, направить свой путь въ ближнюю гавань. Ему остается только развалиться въ куски и разсѣяться по безпредѣльному океану.

Глубокій вздохъ вырвался изъ груди Беатрисы и, несмотря на ея молчаніе и самообладаніе, Тригернъ, съ инстинктомъ, свойственнымъ людямъ, долго жившимъ вмѣстѣ, догадался, что здѣсь «что-то неладно». Это сознаніе безпокоило и раздражало его.

— Что, опять кто нибудь наговорилъ тебѣ глупыхъ исторій, Беатриса? сказалъ онъ довольно рѣзко.

Едва внятное «нѣтъ» было отвѣтомъ на его слова.

Люди, постоянно прибѣгающіе ко лжи, никогда не знаютъ, гдѣ ихъ ожидаетъ изобличеніе. Въ чемъ дѣло? Не открыла ли она, что его обѣщанія жениться и признать Франка законнымъ сыномъ были выдумкой. Она такъ грустила послѣднее время. Съ внутреннимъ неудовольствіемъ онъ слѣдилъ за нею. Онъ хотѣлъ, чтобы ему вѣрили, хотя самъ зналъ, что лгалъ. Онъ хотѣлъ, чтобы эти чудные, страстные глазки взглянули на него съ прежней нѣжностью, надеждой и довѣрчивостью, какъ уже часто случалось послѣ подобныхъ объясненій. Онъ ждалъ ясной улыбки, которая, какъ лучъ солнца, разотала бы черныя тучи; онъ ждалъ, что она бросится къ нему на шею и обовьетъ его своими руками. Но въ обращеніи Беатрисы было что-то сдержанное, чего онъ никогда еще въ ней не видывалъ и чего не могъ сносить. Холодно и почти сердито онъ пожелалъ ей доброй ночи, но, прощаясь, какъ-то нехотя опустилъ ея руку. — Я бы желалъ, чтобы ты поскорѣе поправилась, были его послѣдній слова, и они были произнесены тономъ упрека, какъ будто Беатриса своею болѣзнью дѣлала противъ него положительную несправедливость.

XXXV.
День въ Ричмондѣ.

Къ утру роковаго 4-го іюля Беатриса спала сладкимъ сномъ; свѣтлая улыбка играла на ея устахъ; ей снился такой счастливый сонъ, что, даже проснувшись, она не могла отдѣлаться отъ его обаянія. Розовый свѣтъ встававшаго солнца уже пробивался въ комнату.

Ей снилось, какъ это нерѣдко случается, что дѣйствительность была сонъ. Она ясно помнила, что Тригернъ обѣщался ѣхать съ ней, потому что онъ обѣщалъ Несдэлю сопровождать его въ Итонъ; но ей снилось, что строки, найденныя ею въ книжкѣ, были только плодомъ воображенія, разстроеннаго болѣзненною ревностью и душевными тревогами.

Сознаніе, что что-то тяжелое отлегло у нея на душѣ, какая-то неизъяснимая радость, наплывъ новыхъ надеждъ, рѣшимость смотрѣть «благоразумнѣе» на дружбу Тригерна съ леди Несдэль — всего этого никакія слова не въ состояніи описать. Только по прошествіи нѣсколькихъ минутъ, когда, вмѣстѣ съ полнымъ сознаніемъ возвратилось къ ней какое-то безпокойство и тѣнь сомнѣнія омрачила ея счастье, она дала себѣ время остановиться надъ этими мыслями. Она поспѣшно встала и, какъ бѣлый призракъ, перешла изъ одной комнаты въ другую. Она раскрыла настежь ставни, схватила книжку — страницы ея были чисты — она была права. Но кладя книжку на мѣсто, она невольно взглянула на шкатулку — сонъ разсѣялся — она вспомнила. Медленно приблизила она къ себѣ шкатулку, отперла ее и вынула пакетъ, заключавшій вырванный листъ. Оно было тамъ — это письмо-призракъ — доказательство измѣны, печать гнусной лжи.

Подъ пепломъ и лавою Геркуланума остался отпечатокъ женской фигуры, которую смерть захватила среди отчаянной попытки спастись. Этотъ отпечатокъ отчаянія возбуждалъ и возбуждаетъ участіе цѣлыхъ поколѣній. Подобную же, хотя не предсмертную, агонію ощущала и Беатриса, когда всѣ ея надежды лежали въ развалинахъ. Она еще разъ попыталась освободиться отъ тяжелаго убѣжденія. Она читала и перечитывала листъ протечной бумаги, стараясь такъ перетасовать слова и пополнить пропуски, чтобы придать ему наиболѣе безвредный смыслъ. Она пыталась думать, что даже послѣ этого письма Тригернъ могъ измѣнить свое намѣреніе — но и эта попытка была тщетна. Дѣйствительность снова предстала ея глазамъ, и вмѣстѣ съ теплымъ яснымъ свѣтомъ лѣтняго дня возвратилась къ ней лихорадка дѣятельности, болѣзненная энергія, которая такъ часто удивляла людей, неимѣющихъ о ней понятія. Беатриса рѣшилась сама поѣхать въ Ричмондъ, чтобы развѣдать все на мѣстѣ.

Одно только ея присутствіе не входило въ планы этого памятнаго дня — все остальное было отлично улажено. Несдэль отправился къ своимъ дѣтямъ съ намѣреніемъ переночевать у ихъ гувернёра. Мили такъ долго распространялась о толкотнѣ, о жарѣ, о шумѣ, и такъ выразительно прижимала къ вискамъ свои маленькія ручки, какъ-бы предчувствуя все, что ей придется перенести, что Несдэль былъ принужденъ присовѣтовать ей остаться дома, что для нея уже давно было рѣшеное дѣло. Она придумала пренаивный разсказецъ о томъ, какъ ей стало гораздо лучше и она отправилась прокатиться въ Ричмондъ съ доброй тётей Мирой, какъ чудный воздухъ и видъ рѣки тотчасъ разсѣялъ ея головную боль, какъ онѣ встрѣтили въ саду мистера⁴ Тригерна (потому что Мили ничего не скрывала отъ мужа — это было не въ ея характерѣ!) и какъ наконецъ ей было жалко, что она не поѣхала въ Итонъ, такъ-какъ она теперь была увѣрена, что эта поѣздка не сдѣлала бы ей вреда!

Она не отправилась въ Ричмондъ съ Тригерномъ — нѣтъ, это было бы «неосторожно», а Мили всегда и во всемъ была осторожна. Она даже не пріѣхала въ одно время съ нимъ, какъ дѣлаютъ въ подобныхъ случаяхъ новички. Нѣтъ, она пріѣхала и пошла гулять по парку, какъ-бы ни въ чемъ ни бывало, и словно совершенно случайно подошла къ тому мѣсту, гдѣ поджидалъ ее Тригернъ, сидя на рѣшоткѣ терассы. Даже и тогда она сдѣлала видъ, что не примѣчаетъ его и обратила вниманіе тёти Миры на рѣзвившуюся невдалекѣ собаку, и еще на какой-то кустикъ, и только когда подошла совсѣмъ близко къ Тригерну, обнаружила полнѣйшее изумленіе такой неожиданной встрѣчѣ. Когда Тригернъ предложилъ ей покататься въ лодкѣ, она согласилась не прежде, чѣмъ спросила согласіе тётки Миры, словно она была молодая дѣвушка, выѣхавшая въ первый разъ на балъ подъ присмотромъ старшихъ.

Беатриса поспѣла какъ разъ во-время, чтобы увидѣть, какъ они садились въ лодку. Взволнованная, неопытная, робкая, она поджидала то въ одной, то въ другой лодкѣ, пока Мили не подъѣдетъ къ гостиницѣ Замка. Тогда она поспѣшно перешла дорогу и вошла въ паркъ; но боясь встрѣтиться съ Монтегю на открытой лужайкѣ и изнемогая отъ нравственныхъ страданій, опустилась на скамью. Она оставалась тамъ, безсознательно перенося взоры отъ неба къ водѣ, прислушиваясь къ серебристымъ звукамъ колокольчиковъ за рѣкою и дивясь, что на свѣтѣ можетъ быть такой покой — пока не возвратилась лодка, въ которой были Тригернъ и Мили. Тригернъ выскочилъ первый и помогъ ей выйти на берегъ. Мили дотронулась своей маленькой рукой, сверкавшей брильянтами, до его плеча, и чуть коснувшись ножкой до подставленнаго ей колѣна, однимъ прыжкомъ миновала мокрый берегъ и очутилась на сухихъ ступеняхъ пристани. Шутя и смѣясь, взяла она изъ его рукъ свою шаль и, сверкая своими браслетами и цѣпочкою и шурша шелковымъ платьемъ, какъ змѣя чешуею, поспѣшно направилась съ нимъ черезъ лужайку.

Задыхаясь, не видя ничего передъ собою, едва переступая, Беатриса послѣдовала за ними. Теперь она не такъ боялась встрѣчи — вуаль скрывала ея лицо — уже начинало смеркаться и толпы посѣтителей наполняли паркъ — теперь было мало вѣроятія быть узнанной. Когда она поравнялась съ ними, леди Несдэль говорила Тригерну: «О, еслибъ я могла вѣрить вашимъ словамъ, нынѣшній день напомнилъ бы мнѣ прежніе счастливые дни».

А Монтегю, подхвативъ ее со смѣхомъ и любовью за руку, отвѣтилъ: «Довольно, довольно, мое сокровище; не станемъ тратить дорогаго времени въ пустыхъ спорахъ. Тётя Мира, вѣроятно, пристанетъ къ намъ, когда позовутъ обѣдать».

Беатриса послѣдовала бы и еще далѣе за ними, еслибы въ эту минуту не подошелъ къ ней одинъ изъ лакеевъ, уже нѣсколько времени слѣдившій за этой фигурой въ вуалѣ, такъ рѣзко отличавшейся отъ остальныхъ веселыхъ и нарядныхъ посѣтителей гостиницы.

— Прошу извиненія, миссъ, сказалъ онъ: — по я полагалъ, что вы ищете своихъ знакомыхъ. Къ которому обществу принадлежите вы?

Беатриса хотѣла что-то отвѣтить, но не могла. Она неопредѣленно взглянула на окна гостиницы, въ которыхъ уже засверкали огни. Гдѣ, у котораго изъ этихъ оконъ обманщица-жена пировала съ любовникомъ, покинувшимъ свою жену? Куда они скрылись? Что слѣдовало ей теперь дѣлать?

Между тѣмъ она успѣла замѣтить, что начинаетъ обращать на себя вниманіе. Лакей, заговорившій съ нею, указалъ на нее какому-то другому человѣку, повидимому своему начальнику, и тотъ, подойдя къ ней и пристально взглянувъ на нее, рѣшительнымъ, хотя и учтивымъ голосомъ отнесся къ ней:

— Я, право, принужденъ спросить васъ, сударыня, что вамъ угодно. Мы не можемъ (и при этомъ онъ взглянулъ на тѣ самыя окна, на которыя она смотрѣла) допустить, чтобы люди являлись непрошенными гостями въ частные кружки. Если вы ожидаете вашихъ друзей попозже или желаете получить что-нибудь въ буфетѣ, мы съ величайшимъ удовольствіемъ исполнимъ ваше желаніе. Если же…

Онъ не докончилъ фразы, но Беатриса поняла, что смыслъ недосказанныхъ словъ долженъ быть такой: «если же нѣтъ, то вы лучше бы убрались отсюда».

Да и дѣйствительно, что оставалось ей дѣлать. Даже среди своего отчаянія и злобы она сознавала, что еслибы она теперь ворвалась къ нимъ и сдѣлала бы «сцену», то послѣдствіемъ этого было бы, что леди Несдэль никогда не возвратилась бы къ мужу, и «навсегда» осталась бы съ Монтегю. Она не хотѣла также обличить Тригерна и обнаружить свою исторію передъ толпой слугъ и посѣтителей гостиницы. Она узнала что могло быть худшаго, и теперь можетъ возвратиться домой.

Она попыталась пробормотать что-то о друзьяхъ, которыхъ она ожидала встрѣтить, но не встрѣтила, и удалилась. Человѣкъ, заговорившій съ нею послѣ лакея, послѣдовалъ за нею до кареты, и когда кучеръ захлопнулъ дверцы, она услышала, какъ онъ спросилъ у кучера ея адресъ и услышавъ, что въ Стратон-Стритъ, съ усмѣшкою отвѣтилъ:

— Я такъ и думалъ. Капитанъ Тригернъ тутъ съ другой барыней. Онъ умѣетъ весело пожить — на это мастеръ.

Дрожа отъ стыда, страха и горя, Беатриса забилась въ уголокъ кареты, какъ-бы желая скрыться отъ глазъ свѣта, и воротилась въ городъ. Возвратясь домой, она принялась ждать — ждать съ открытою дверью возвращенія Монтегю.

XXXVI.
Ночная стража.

Замужняя женщина, какъ бы легкомысленно и дурно она себя ни вела, должна быть до нѣкоторой степени осмотрительна въ своихъ поступкахъ. Она должна беречь добрую славу своего имени; у нея есть домъ, куда она должна раньше или позже возвратиться, если не хочетъ навлечь на себя явный позоръ.

Мили воротилась домой послѣ вечерней прогулки въ лодкѣ и неприличнаго обѣда tête-à-tête, но воротилась оченя поздно. Она почла за лучшее pour la bienséance взять къ себѣ въ коляску, вмѣстѣ съ Тригерномъ, Фрейлихрата и молодаго агаше французскаго посольства, обѣдавшихъ съ другимъ обществомъ и искавшихъ съ кѣмъ бы воротиться домой. Румяная русская графиня уже разсчитывала-было на ихъ общество, какъ вдругъ подвернулась Мили и похитила ихъ; она полагала, что гораздо приличнѣе будетъ пріѣхать въ городъ съ цѣлымъ обществомъ, чѣмъ съ однимъ Тригерномъ и тёткою Мирою.

Она настояла, чтобъ завезти домой каждаго изъ своихъ спутниковъ, и съ любопытствомъ вглядывалась въ освѣщенныя окна нижняго этажа въ Стратон-Стриттѣ, съ улыбкой торжества припоминая неловкую красавицу, которую она тамъ видѣла. Она успѣла выманить отъ Тригерна полупризнаніе въ его непостоянствѣ; но этотъ искусный «сердцеѣдъ» съумѣлъ такъ хорошо прикрыть свои признанія страстными увѣреніями въ любви къ ней, изъявленіями раскаянія въ своемъ увлеченіи и непріятной связи, которую онъ, впрочемъ, скоро расторгнетъ — однимъ словомъ, Мили осталась въ сущности болѣе довольною, чѣмъ еслибъ онъ вовсе ей не измѣнялъ.

Темная тѣнь виднѣлась въ одномъ изъ оконъ: тамъ стояла Беатриса. Она видѣла, какъ онъ простился съ Мирой и Мили, и подошла къ дверямъ, чтобы встрѣтить его, когда онъ войдетъ.

— Милая моя Беатриса, ты еще не легла спать! Неужели ты сидѣла такъ долго нарочно, чтобъ меня встрѣтить при входѣ? Онъ говорилъ съ неподдѣльной, повидимому, веселостью и прошелъ вслѣдъ за нею въ гостиную.

— Гдѣ ты былъ, Монтегю? гдѣ ты провелъ день? сказала она сдержаннымъ голосомъ.

— Тамъ, гдѣ я сказалъ. Право, Беатриса, ты начинаешь надоѣдать мнѣ своими допросами.

— Ты не былъ въ Итонѣ. Ты былъ съ леди Несдэль.

— Если я не былъ въ Итонѣ, то изъ этого не слѣдуетъ, чтобъ я былъ съ той, съ которою твоя ревность постоянно меня сводитъ. Гдѣ бы я ни былъ, такого рода пріемъ не услаждаетъ моего возвращенія. Почему ты знаешь, что я не былъ въ Итонѣ?

— Потому что… Беатриса не могла продолжать отъ волненія — у нея не хватало голоса. Она возвратилась въ девять, а теперь уже былъ часъ ночи. Эти четыре часа она провела въ безумныхъ мукахъ, среди горькихъ мыслей и воспоминаній; наглый тонъ тригерновой рѣчи окончательно ее взорвалъ.

— Потому что, воскликнула она съ ожесточеніемъ: — я была подлѣ тебя, когда ты сказалъ той низкой, развратной женщинѣ: «идемъ, моя очаровательница, не станемъ болѣе тратить времени въ пустыхъ спорахъ!» Я была тамъ… я тебя видѣла… я тебя слышала.

Тригернъ вспылилъ не менѣе ея.

— Ты за мной подсматривала! вскричалъ онъ съ непостижимою яростью: — ты смѣла меня подкарауливать! Берегись, несчастная, это худо можетъ кончиться!

Но Беатриса, съ изступленіемъ и отчаяніемъ въ глазахъ, перебила его:

— Нѣтъ, ты лучше берегись — пусть она себя бережетъ, эта милая дама, обманывающая мужа, бросившая дѣтей. Что помѣшаетъ мнѣ предупредить его, сказать ему: «Дуракъ! ты каждый день терпѣливо переносишь самое жестокое оскорбленіе; человѣкъ, котораго ты принимаешь какъ друга — злѣйшій врагъ тебѣ; униженіе и позоръ — вотъ что вноситъ онъ въ домъ твой: твоя жена, твой другъ, одинаково лживы!» Я все открою лорду Несдэль. Я все открою, если только доживу до завтра!

Монтегю смотрѣлъ на нее въ изумленіи — вотъ она, та Беатриса, которую рисовало его воображеніе въ ту минуту, когда онъ услышалъ, что она была у маркизы Упдаунъ, чтобъ объявить, что она не любовница его, а жена. При всемъ своемъ изумленіи онъ, однако, не потерялъ своей свѣтской сметливости. Онъ понялъ, что слишкомъ открыто высказался. Онъ уговорилъ ее сѣсть въ кресло, и облокотись на спинку, началъ нѣжнымъ, вкрадчивымъ голосомъ:

— Ея мужъ тебѣ не повѣритъ; отъ подумаетъ, что ты бредишь. Я самъ, право, не знаю, что о тебѣ думать. И что же я сдѣлалъ въ сущности? Я зналъ эту женщину гораздо прежде, чѣмъ встрѣтился съ тобою — я былъ…

— Къ чему же было не сказать мнѣ прямо, въ какихъ ты отношеніяхъ съ нею, къ чему было отпираться! О, Монтегю! ты поклялся жизнью Франка, жизнью моего дорогаго ребёнка! и все это было ложь!

— Нѣтъ, нѣтъ, то не ложь, а правда, что я тебя любилъ и люблю болѣе, чѣмъ кого, люблю такъ, какъ никогда не думалъ любить женщину. Беатриса, ты не знаешь свѣта; всѣ, по крайней мѣрѣ большая часть людей, могутъ упрекнуть себя въ подобной несчастной связи. Еслибы ты не была такъ больна и раздражительна, я давно объяснилъ бы тебѣ неловкое свое положеніе. Ты хочешь идти къ ея мужу, и выдать ее, выдать меня. Развѣ тебѣ будетъ легче, если я всажу пулю въ лобъ Несдэлю, или онъ мнѣ? Развѣ тебѣ пріятно будетъ, если лэди Несдэль, потерявъ ради меня мужа, семейство и доброе имя, останется по необходимости у меня на рукахъ? Ты преувеличиваешь значеніе подслушанныхъ тобою словъ; что же изъ нихъ слѣдуетъ? Она привыкла, къ самой преувеличенной лести, и смотритъ на каждаго знакомаго какъ на поклонника. Разумѣется, я могъ прекратить съ ней знакомство, чего тебѣ, вѣроятно, хочется; но чтобъ избѣгнуть случая съ ней видѣться, я долженъ бросить весь кругъ своихъ знакомыхъ. Я ненавижу всякаго рода ссоры, сцены и разрывы. Я многимъ обязанъ ея дядямъ. Одинъ изъ нихъ занимаетъ важное мѣсто въ администраціи; отъ другаго зависитъ, останусь ли я въ парламентѣ или нѣтъ. Ты, вѣрно, не захочешь, чтобъ я лишился мѣста въ парламентѣ — ты не захочешь погубить меня — за то, что я не устоялъ противъ утонченнаго кокетства модной интригантки.

— Я твоя жена, Монтегю, а эта женщина — чужая жена. Я имѣю то же право мстить за измѣну, какъ и ея мужъ, еслибъ онъ узналъ о ея поведеніи.

— Вѣдь я не первый, не послѣдній, съ кѣмъ она кокетничаетъ. Зачѣмъ тебѣ губить меня! Я убѣжденъ, что она была бы радехонька, еслибы изъ-за нея поднялся шумъ; къ тому же ты, кажется, преувеличиваешь зло: она — кокетка, больше ничего, на сколько мнѣ извѣстно. Образумься, моя милая, будь разсудительна, будь разсудительна; жизнь и безъ того мнѣ тяжела, особливо съ тѣхъ поръ, какъ участь моя связана съ твоею. Не заставь меня пожалѣть о томъ днѣ, когда мы встрѣтились.

— Я разсудительна, Монтегю. Ты клялся жизнью Франка, что между тобою и ею ничего нѣтъ, ничего не было.

— Да, дорогая моя Беатриса, и я едва могъ удержаться отъ невольной улыбки — такъ настоятельно ты этого требовала. Да, между нами нѣтъ ничего, чего не допускается между друзьями и знакомыми — въ этомъ я всегда могу поплаться.

— Не къ чему было улыбаться, Монтегю, когда ты довелъ меня до того, что я не знаю, вѣрить ли тебѣ или нѣтъ, не знаю, которую изъ двухъ женщинъ, которымъ ты признаешься въ любви, ты дѣйствительно любишь.

— Тебя, моя Беатриса, тебя одну, мое сокровище, взятое съ бою! Меня почти насильно втянули въ это знакомство. Мистриссъ Мира Грей постоянно напѣвала мнѣ, что му, жъ ея племянницы недостоинъ ея; все, казалось, клонилось къ тому, чтобъ мы сошлись. И сама Мили тоже. Но я не хочу выдавать себя за Ловеласа. Желаніе соперничать съ другими женщинами — отличительная черта ея характера, а въ то время появилась въ обществѣ очень хорошенькая русская, которую она вздумала во что бы то ни стало затмить. Стоитъ ли намъ ссориться, моя Беатриса, стоитъ ли ревновать изъ-за такой женщины?

Онъ нагнулся, будто желая поцаловать ее въ щеку; но она отвернулась и сказала съ сердцемъ:

— Мы другъ друга не понимаемъ, Монтегю. Это не ревность, не одна только ревность, хотя потерять тебя, для меня — вопросъ жизни и смерти. Я чувствую частью сожалѣніе, частью отвращеніе, при мысли, что ты, котораго я считала такимъ честнымъ и прямымъ, сталъ ежедневно унижаться до такой степени. Я немогу переносить мысли, воскликнула она съ жаромъ: — что ты исполняешь всѣ приличія, предписываемыя свѣтомъ: любезно жмешь руку, ѣшь хлѣбъ вмѣстѣ съ человѣкомъ, который, по твоимъ же словамъ, убилъ бы тебя, еслибы могъ узнать чувства, которыя ты питаешь къ нему! Тебя спасаютъ отъ этой участи, право, страшно подумать, только ежедневныя мелочныя хитрости.

— Беатриса! воскликнулъ Тригернъ.

Но не такъ легко было ее остановить.

— Еслибъ ты узналъ, что слуга твой систематически обманываетъ и обворовываетъ тебя, не почелъ ли бы ты вполнѣ справедливымъ, еслибы его наконецъ осудили и сослали на поселеніе. Ты — воръ-джентльменъ! Ты похищаешь сокровище, которое нельзя ничѣмъ замѣнить: ты похищаешь любовь. И неужели ты думаешь, что та, которая такъ хитро обманываетъ мужа и весь свѣтъ, не можетъ обмануть тебя? Неужели гордость такъ ослѣпляетъ тебя? О, я надѣюсь, провидѣніе накажетъ ее! Я надѣюсь, что…

Но при этихъ словахъ голосъ Беатрисы, становившійся все громче и громче, вдругъ оборвался; она приподнялась, развела руками и упала безъ чувствъ.

Очнувшись, она услышала нѣжный, вкрадчивый голосъ Монтегю, старавшагося утѣшить ее; онъ обѣщалъ ей исправиться и никогда болѣе не водиться съ леди Несдэль; онъ обѣщалъ ей признать ее своей женой передъ лицомъ всего свѣта; онъ умолялъ ее не осуждать его прежде, чѣмъ она узнаетъ свѣтъ и его дѣла. Открывъ глаза, она увидѣла испуганное, озадаченное выраженіе его лица, склонившагося надъ нею. Снова и снова сыпалъ онъ едва связныя слова утѣшенія и тихо опустивъ ее въ кресла и ставъ на колѣни передъ нею, сказалъ:

— Я раскаяваюсь въ томъ, что не былъ откровененъ съ тобою, я горько въ этомъ раскаяваюсь, но не раскаешься ли и ты въ своей горячности? Я не могу сносить этого взгляда! прибавилъ онъ, когда она устремила на него блуждающіе взоры. — Ты будешь больна; я умоляю тебя, пожалѣй себя, если не меня. — Гдѣ твои успокоительныя капли? Прими одну каплю, а я посижу и почитаю тебѣ, пока ты не заснешь. Гдѣ онѣ, я ихъ достану.

— Ахъ, этотъ опіумъ я ненавижу, Монтегю; онъ не усыпляетъ, не успокоиваетъ меня, а только отуманиваетъ мнѣ голову. Помнишь ты, какъ прошлый разъ я его принимала и не могла очнуться цѣлыя сутки. Ты не можешь представить, какое это странное ощущеніе: точно будто плаваешь на поверхности пруда, поросшаго водяными лиліями — вода не шелохнетъ, въ воздухѣ — царитъ безмолвіе.

— Что жь, это очень пріятно и спокойно, сказалъ Тригернъ, пытаясь улыбнуться. — Пожалуйста, возьми одну каплю. Если ты и проспишь цѣлый день, то тѣмъ будетъ лучше. Сомкни эти негодующіе глаза (онъ нѣжно прикоснулся губами къ ея отяжелѣвшимъ вѣкамъ), и завтра тебѣ будетъ лучше и ты будешь спокойнѣе.

Онъ помогъ ей встать съ креселъ, налилъ ей лекарство въ маленькую севрскую чашечку, стоявшую на каминѣ и снова поцаловалъ ее.

Ея. шелковыя кудри упали на его плечо; онъ отдѣлилъ одну золотистую прядь и, прижавъ ее къ губамъ, сказалъ:

— Я не отдалъ бы одного волоса съ твоей головы за всѣ соблазны міра. Ты вѣдь это знаешь, Беатриса, и однако, какъ жестоко ты обошлась со мной сегодня.

Она бросила на него сонный взглядъ; ея побѣлѣвшія губы пробормотали что-то; онъ даже не могъ разобрать, было ли то прощеніе или упрекъ, и затѣмъ уже гораздо яснѣе она проговорила:

— Помоги мнѣ перейти въ другую комнату, только тише, потому что Франкъ спитъ!

И безмолвіе поздней ночи не нарушалось болѣе этими тревожными голосами.

Глубокая тишина воцарилась въ домѣ. Тригернъ не читалъ. Молча, не спуская спокойнаго, невозмутимаго взора съ открытой двери и сжавъ губы, сидѣлъ онъ въ гостиной. Черезъ нѣсколько минутъ онъ потихоньку вошелъ въ спальню, чтобы убѣдиться, что Беатриса спитъ. Возвратясь оттуда, онъ остановился на минуту въ раздумья; потомъ посмотрѣлъ паевой часы, сличилъ ихъ съ часами на каминѣ, съ глубокимъ, недовольнымъ вздохомъ зажегъ свѣчу и отправился къ себѣ наверхъ.

XXXVII.
Ловкое письмо.

Тригернъ не ложился спать и не прибѣгалъ къ опіуму. Проводя вечера въ клубахъ и собраніяхъ, онъ привыкъ поздно ложиться, несмотря на то, что рано вставалъ. Онъ прошелся раза два-три по комнатѣ, съ полнымъ сознаніемъ, что судьба его жестоко обидѣла, и что онъ особенно несчастливъ въ женщинахъ, которыхъ любитъ. Проходя мимо, онъ случайно взглянулъ на венеціанскую шкатулку. «Лучше было бы, еслибъ все тогда покончилось», невольно промелькнула мысль въ головѣ его. Что значила эта мысль? То, что онъ собирался покончить теперь.

Потомъ мысли его перешли на Мили, и эта очаровательница очень изумилась бы, еслибъ могла узнать, каковы были эти мысли. Думалъ онъ и о похвалахъ тётки Миры, которая на дѣлѣ, кажется, вовсе не любила своей племянницы; думалъ и объ ея избитомъ выраженіи, что «мужъ не стоилъ ея Мили.»

Почемъ же знать, что онъ «недостоинъ ея». Быть можетъ, онъ любитъ ее страстно, нѣжно, вѣрно, какъ ты неспособенъ любить!

Но она такъ хороша, и я такъ хорошъ, думаешь ты, что мы словно созданы другъ для друга, хотя она и жена другаго. Ея «не понимаютъ», мужъ не умѣетъ ее цѣнить. Она слишкомъ хороша для него. Жалкій гусь; онъ думаетъ, семейное счастье и дѣти должны удовлетворять ее. Она слишкомъ хороша для него. Онъ не понимаетъ, что она нуждается въ «симпатизирующемъ сердцѣ». А онъ, любовникъ, знаетъ ей цѣну; онъ и есть эта симпатизирующая душа, и обѣ стороны дѣйствуютъ въ силу этого убѣжденія. Но самое грустное, что даже сами симпатизирующія души подъ конецъ расходятся во мнѣніяхъ. Женщина думаетъ, что она должна всегда оставаться одинаково очаровательною. Нимало: главное достоинство въ глазахъ пустыхъ, безнравственныхъ людей — новизна, и это достоинство по самой природѣ своей, скоро-преходяще.

Тригернъ перебиралъ въ умѣ своемъ все и всѣхъ, кѣмъ онъ увлекался въ прошломъ, кѣмъ увлекался въ настоящемъ, и кѣмъ онъ могъ увлечься въ будущемъ — и обдумывалъ, какое вліяніе могли имѣть эти увлеченія на его настоящее и будущее.

Результатомъ этой умственной работы было то, что онъ наконецъ сѣлъ за свой письменный столъ и медленно пододвинулъ къ себѣ очень нарядную чернилицу и подсвѣчникъ, изображавшій чертенка на табачномъ листѣ — подарокъ Мили: въ то время это парижское издѣлье было въ большой модѣ. Затѣмъ, попробовавъ объ ноготь кончикъ пера, онъ принялся писать — красивымъ, ровнымъ почеркомъ, но съ проворностью, дѣлавшею честь его дипломатическимъ способностямъ — цѣлый рядъ писемъ, а именно одну очень коротенькую записочку и довольно большое письмо къ Мили, очень длинное письмо къ генералу Прайс-Нери, и еще письмо, которое, несмотря на его краткость, онъ переписывалъ три раза — къ Еленѣ Болингамъ. Запечатавъ послѣднее письмо со вздохомъ, перешедшимъ въ зѣвоту, онъ подумалъ, что если судьба намѣрена усѣевать его путь терніями, то ему во всякомъ случаѣ остается средство избавиться отъ этого — достать, подъ предлогомъ «настоятельныхъ семейныхъ дѣлъ», отпускъ и отправиться на своей яхтѣ черезъ Лиссабонъ на Мальту. Мистрисъ Гаммондъ отправлялась на дняхъ туда же съ своимъ мужемъ, мальтійскимъ купцомъ, и если она не была именно «симпатизирующая душа», то во всякомъ случаѣ была женщина замѣчательной красоты и имѣла что-то особенно привлекательное, несмотря на совершенно чистое произношеніе и не черезчуръ изысканный складъ рѣчи.

Затѣмъ, сдѣлавъ все, что отъ него зависѣло, чтобы умилостивить судьбу, онъ склонилъ золотисто-кудрявую голову на прохладныя батистовыя подушки, искусно замѣченныя рукою Беатрисы еще прошлой зимой, когда они жили «гораздо спокойнѣе» — и предался сну.

Такъ-какъ Мили первая получила письмо, то и мы обратимъ на нее вниманіе прежде другихъ. Это была невинная, маленькая записочка, да и адресована она была совершенно честно въ ея собственный домъ.

Вотъ въ чемъ она заключалась:

"Милая леди Несдэль. Рамки почти готовы, мастеръ ожидаетъ только вашего предписанія, чтобы начать углы. Потрудитесь меня увѣдомить послѣ того, какъ вы ихъ увидите.

"Преданный вамъ
"Монтегю Тригернъ."

Это было очень невинное письмо, но Мили прочла его съ недобрымъ лицомъ; у нея, какъ у древняго Януса, было два лица: одно сладкое, черезчуръ сладкое, наивное, съ нѣжнымъ, ласкающимъ взоромъ, другое — нехорошее лицо, съ полузакрытыми глазами, сверкавшими изъ-подъ тяжелыхъ вѣкъ какимъ-то зловѣщимъ огнемъ.

Она только что оканчивала свой туалетъ, когда ей подали эту записочку. Несдэль еще не возвратился изъ Итона, меньшія дѣти были въ ея уборной. «Кто пойдетъ сегодня гулять съ мамой?» «Я! я!» закричали дѣти. Мили бросила на нихъ строгій, испытующій взглядъ. «Ты, душа моя, въ простудѣ, сказала она старшей: — твоя сестрица пойдетъ сегодня съ мамой.» Мили понимала, что ея старшая дочь становилась слишкомъ сметлива, чтобы можно было брать ее съ собою въ свои похожденія. Ужь и то она прошлый разъ сболтнула кому-то: «Я, право, думала, что мама пропала: такъ долго она оставалась въ магазинѣ.»

Итакъ Мили взяла младшую и, конечно, не нуждалась въ слугѣ для простой утренней прогулки.

Прійдя въ лавку, она спросила свертокъ съ рисунками рамокъ, и развернувъ его, нашла въ немъ письмо, въ которомъ Тригернъ сознавался въ своихъ опасеньяхъ, чтобы Беатриса не исполнила своей угрозы.

«Если», писалъ онъ: «вамъ удастся убѣдить Несдэль, что дѣти ваши нуждаются въ морскомъ воздухѣ или въ чемъ бы то ни было — то поспѣшите отъѣздомъ. Если вы поѣдете въ Канъ (помните, вы собирались побывать на Средиземномъ Морѣ), то я, можетъ быть, устроился бы такъ, чтобы провести большую часть времени съ вами. Повѣрьте, многое въ данную минуту зависитъ отъ вашей осторожности. Еслибъ я могъ съ вами увидѣться не теряя времени, то далъ бы вамъ дальнѣйшія объясненія.»

Глаза Мили все еще сохраняли свое прежнее зловѣщее выраженіе, но губы искривила презрительная улыбка, превратившаяся къ концу почти въ смѣхъ.

Тогда, не торопясь и не обнаруживъ ни малѣйшаго волненія, она выбрала рисунокъ и, передавъ его рѣзчику, сказала: «Пошлите, пожалуйста, тотчасъ мальчика къ мистеру Тригерну сказать ему, что я очень довольна рисункомъ, и не пишу ему потому, что спѣшу на завтракъ къ своей тёткѣ.»

Мили рѣдко прибѣгала къ письмамъ, когда они могли ее компрометировать, и, конечно, ей и въ голову не пришло прибѣгнуть къ этому средству при настоящихъ обстоятельствахъ. Но хозяинъ лавки смотрѣлъ на нее съ открытымъ ртомъ, хотя и обѣщалъ «тотчасъ же» отправить мальчика: онъ очень хорошо зналъ, что между этими постоянными его покупателями происходила переписка, которую, хотя она и была на итальянскомъ языкѣ, стоило бы поставить въ рамку подъ стекло.

Слѣдующее по очереди письмо было къ Еленѣ Болингамъ, которая (не такъ какъ леди Несдэль), тотчасъ же по полученіи, отвѣчала на него, не соразмѣряя и не взвѣшивая своихъ выраженій, потому что, несмотря на свою нѣжную красоту, она была одарена немножко грубоватою откровенностью тёти Думити.

"Никогда не была я такъ изумлена — писала она — какъ сегодня, получивъ ваше письмо, въ которомъ вы спрашиваете, согласна ли я исполнить желаніе нашего семейства и сдѣлаться вашей женой. Вы прибавляете далѣе, что мое явное равнодушіе заставляло васъ откладывать это объясненіе, но что мистриссъ Мира Грей, открывъ случайно письмо моей матери къ мистеру Грей о семейныхъ дѣлахъ, прочла въ немъ, что я отвергла уже два предложенія, все на томъ основаніи, что питаю любовь къ двоюродному брату, и что если не за него, то ни за кого не выйду замужъ. Мистриссъ Мира Грей передала вамъ эту семейную тайну, чтобы вы не падали совершенно духомъ. Далѣе вы пишете, что очень хорошо сознаете, что вели до-сихъ-поръ пустую, безполезную жизнь. Но «надѣетесь исправиться» и, въ случаѣ благопріятнаго отвѣта, уѣдете на время заграницу, чтобы возвратиться оттуда болѣе достойнымъ меня.

"Я отвѣчу вамъ категорически, какъ и вы мнѣ писали. Отвѣть мой не будетъ любезенъ, но во всякомъ случаѣ онъ будетъ имѣть достоинство откровенности.

"Я не остановлюсь на неделикатности и неприличіи поведенія мистриссъ Миры Грей. Я также не стану обвинять васъ — васъ, привыкшаго думать только объ одномъ себѣ — въ непростительной самоувѣренности; съ чего вы взяли, что вы — единственный мой двоюродный братъ? Совершенно справедливо, что отказавъ на два предложенія, я сказала матери о причинѣ моего отказа. Мнѣ больно было разсѣять всѣ ея надежды, но я полагала лучше съ разу высказать ей всю правду. Я сказала, что я не выйду замужъ иначе, какъ за своего двоюроднаго брата. Я разумѣла Мориса Левелина. Я буду или его женой, или ничьей, хотя мелочные семейные разсчеты уже успѣли насъ разлучить. Я предпочитаю заработывать сама себѣ хлѣбъ и быть женой Мориса Левелина, чѣмъ быть женой даже добраго и достойнаго человѣка съ состояніемъ. Вы, можетъ быть, и богаты, но и недобры и недостойны — и недостатки ваши, о которыхъ вы говорите, вовсе не такъ ничтожны, чтобы женщина могла положиться на ваше обѣщаніе исправиться. Я не боюсь, что меня почтутъ неделикатною, если я прямо приступлю къ предмету, который считается у насъ въ семействѣ неприличнымъ и о которомъ даже не говорятъ. — Гдѣ Беатриса Брукъ? Гдѣ моя свѣтлая подруга, веселый разговоръ которой былъ мнѣ утѣшеніемъ въ болѣзни; гдѣ та, чей голосъ заставляетъ меня теперь быть равнодушной ко всякой музыкѣ? Я вѣдь слышала вашъ разговоръ съ тётушкой (вы говорили такъ громко, что я не могла не слышать) въ тотъ вечеръ, за балу, когда вы поклялись «богомъ и честью джентльмена», что она не жена вамъ! Я видѣла и я твердо убѣждена, что видѣла ее въ то утро, когда мы всѣ катались въ Гайд-Паркѣ. Больная, истомленная, измѣнившаяся — но то была она — то была Беатриса! На свѣтѣ нѣтъ двухъ подобныхъ лицъ. И я ее знаю. Не даромъ провела я съ ней лучшіе годы дѣтства; нѣтъ, никто меня не увѣритъ, что она способна на что нибудь безчестное; я не повѣрила даже Морису, когда онъ мнѣ съ грустью отвѣтилъ: "Ахъ, не спрашивайте меня о «ней.» Тутъ кроется какое нибудь недоразумѣніе, какая нибудь черная тайна, и вы обладаете ключомъ къ этой тайнѣ. Какъ смѣете вы писать мнѣ о любви и бракѣ — мнѣ, которая видѣла, какія усилія вы употребляли, чтобы обольстить Беатрису? Покайтесь, Монтегю. Вы говорите о какомъ-то исправленіи; напишите ей, если вы еще знаете, гдѣ ее найти; напишите ея благородному, несчастному отцу; напишите Овену Бруку — напишите имъ и обѣщайтесь исправиться. А мнѣ пишите не иначе, какъ чтобъ увѣдомить меня, гдѣ Беатриса.--

Елена Болингамъ.

«P. S. Я уничтожила ваше письмо, по вашей просьбѣ, и вы можете быть спокойны, что я никому не скажу о вашемъ предложеніи.»

Пріятно получить такое письмо съ самого утра и еще послѣ тревожнаго вечера и ночи, проведенной почти безъ сна! Но оно ни мало не измѣнило его ровнаго и веселаго расположенія духа, когда онъ отправился къ тётѣ Мирѣ на свиданіе съ леди Несдэль, всегда готовой къ ихъ услугамъ. Онъ даже очень хладнокровно выслушалъ новость, что она рѣшилась остаться въ Лондонѣ, гдѣ ей «очень весело.»

Она рѣшительно отвергала возможность какой либо опасности. Конечно, она сожалѣла бы, еслибы его «низкія связи» причинили ему непріятность; но что касается до нея самой, то она была увѣрена въ Несдэлѣ. Она была убѣждена, что онъ будетъ огорченъ за нее; она опасалась, что онъ будетъ очень недоволенъ Тригерномъ, который былъ причиной, что его жена подверглась непріятностямъ отъ женщины, «изгнанной изъ общества.» Она очень боялась, что послѣдствіемъ этого будетъ то, что Тригернъ будетъ гораздо рѣже имѣть случай видѣться съ лордомъ и леди Несдэль.

Удивительно, какъ вдругъ воскресли во всей своей силѣ супружескія узы, въ глазахъ Мили. Она уже не Мили — не дорогое сокровище Тригерна — нѣтъ, она леди Несдэль, почтенная супруга лорда Несдэль, со связями и вліяніемъ въ обществѣ. И подумать, чтобъ погибшая женщина, какая нибудь Беатриса могла погубить ее! Это просто шутка и весьма неумѣстная. Пускай эта утлая ладья вздумаетъ столкнуться на житейскомъ морѣ съ ея величественнымъ кораблемъ, и увидимъ, чья возьметъ! Беатриса, въ самомъ дѣлѣ! Вотъ опасный врагъ!

Беатриса между тѣмъ спокойно проспала весь день. Всѣ житейскія бури были, на этотъ разъ, для нея безопасны. Прекрасное, благородное лицо ея, словно выточенное изъ мрамора, неподвижныя рѣсницы нѣжно отѣняютъ полузакрытые глаза, и на устахъ, говорившихъ недавно съ такою страстью, лежитъ невинная улыбка ребёнка.

Успокоительныя наркотическія капли, поднесенныя ей той же рукой, которая писала ловкое письмо, еще не потеряли своего волшебнаго дѣйствія на ея чувства; онѣ прекратили всякую связь съ жизнью, ея заботами и горемъ. Даже когда къ вечеру она полураскрыла глаза, подъ вліяніемъ непонятной нѣги, ей показалось, что кто-то съ любовью сторожитъ надъ нею, и она снова заснула сладкимъ сномъ до слѣдующаго утра.

XXXVIII.
Не простившись.

На слѣдующій день — то было воскресенье — ее разбудилъ веселый звонъ колоколовъ; во всѣхъ концахъ города, вблизи и вдали, дробясь и сливаясь, носился въ воздухѣ серебристый гулъ, призывая къ молитвѣ мирныхъ христіанъ. Нанси, въ праздничномъ платьѣ, тихо подходитъ къ постелѣ съ чайнымъ подносомъ въ рукахъ, и сообщаетъ ей, что пожилой джентльменъ дожидается ея внизу; впрочемъ, онъ не торопится, а принялся читать газету въ комнатѣ Тригерна; а самаго мистера Тригерна нѣтъ дома, онъ уѣхалъ съ утра; въ заключеніе она освѣдомляется о здоровьѣ барыни послѣ такого продолжительнаго сна.

Беатриса отвѣчала, что ей гораздо лучше; и звонъ колоколовъ долеталъ до нея попрежнему, и теплый лѣтній воздухъ приносилъ съ окна благоуханіе цвѣтовъ, пока она одѣвалась и пила чаи, раздумывая, кто бы это могъ быть? Вѣроятно, владѣлецъ дачи, которую недавно Тригернъ хотѣлъ нанять для нея, для перемѣны воздуха. Чтобъ утѣшить ее и незамѣтно прервать свою связь съ тою порочною женщиною, леди Несдэль, и самъ Тригернъ, можетъ быть, на время переселится съ нею на дачу. Навѣрно, кто нибудь по дѣлу. Монтегю хочетъ, вѣроятно, дѣт приличія, чтобъ она казалась хозяйкою на дачѣ, а онъ только гостемъ. Она чувствовала себя еще нехорошо послѣ опіума, голова у нея была тяжела и мысли трудно клеились; потому она перестала ломать себѣ голову и, отдохнувъ немного; послала сказать незнакомому мужчинѣ, что она можетъ принять его.

Но тотъ, повидимому, вовсе не торопился. Онъ сказалъ: «хорошо, сейчасъ иду», и прибавилъ, что служанкѣ ждать нечего, что онъ знаетъ дорогу, и снова углубился въ чтеніе газеты или письма. Незнакомецъ перечитывалъ эту бумажку въ десятый разъ и тяжело вздыхалъ. Онъ подошелъ къ двери и отворилъ ее, будто собираясь идти къ Беатрисѣ; но потомъ притворилъ ее и снова усѣлся; но на этотъ разъ, не сталъ читать письма, а смялъ его и сжалъ въ рукѣ, въ единственной рукѣ своей — потому что незнакомый джентльменъ былъ не кто иной, какъ почтенный генералъ Прайс-Пери, семейный другъ Тригерновыхъ тётокъ и кузинъ, въ особенности же другъ самого Монтегю, въ память несчастной любви къ его покойной матери.

Молодой дипломатъ поступилъ искусно, упомянувъ имя матери въ самомъ началѣ письма своего къ генералу; потому что все снисхожденіе къ недостаткамъ единственнаго сына нѣкогда горячо любимой имъ женщины, и убѣжденіе въ непостоянствѣ женщинъ, до котораго онъ дошелъ, благодаря ея кокетничанью съ нимъ; вся свѣтская опытность, почерпнутая въ клубной жизни лондонскаго денди; все равнодушіе къ страстямъ и нѣжнымъ чувствамъ, свойственное семидесятилѣтнему старику — едва могли смягчить непріятное чувство удивленія и почти что отвращенія, съ какимъ онъ прочелъ письмо Тригерна. Вотъ оно:

"Любезный генералъ!

"Любовь, которую вы питали къ моей матери, увы, слишкомъ рано потерянной мною, надѣюсь, склонитъ васъ помочь мнѣ выпутаться изъ самого труднаго, безвыходнаго положенія; безъ васъ я — пропадшій человѣкъ; вы столько разъ выручали меня изъ бѣды въ дѣтствѣ и въ молодости, что я вполнѣ увѣренъ, что вы не откажете мнѣ въ своей помощи и на этотъ разъ, когда я наиболѣе нуждаюсь въ ней.

"Мнѣ, право, совѣстно признаться, что я снова прибѣгаю къ вамъ по дѣлу, въ которомъ замѣшана женщина; стыдно вспомнить данныя вамъ обѣщанія, когда вы пристроили Мери Маквиваръ въ ея модномъ магазинѣ и помирили ее съ родней. Но вы знаете, что такое женщины и какой я дуракъ въ ихъ рукахъ!

"Мнѣ всего тяжелѣе признаться вамъ, для кого я прошу вашего вмѣшательства; я боюсь, что вы крайне будете поражены, услышавъ, что это для дочери стараго друга вашего, капитана Брука. Я увѣренъ, что вы слишкомъ хорошо меня знаете, чтобъ оскорбить меня предположеніемъ, что у меня была въ головѣ задняя мысль въ тѣ дни (чего бы я не далъ, чтобъ воротить ихъ), когда вы ее встрѣтили на балу у тётки Упдаунъ.

"Я долго и упорно боролся съ своею страстью и, не взыщите за фанфаронство — съ явною привязанностью ея ко мнѣ. Я не могъ совладать съ своими чувствами и рѣшился тогда жениться на ней, несмотря на всѣ невыгоды, въ матеріальномъ отношеніи, которыя подобная женитьба должна была повлечь за собою.

"Ожесточенное сопротивленіе дяди Кэрлаверока, объяснившаго мнѣ въ точности содержаніе духовной моего дѣда, и цѣлый рядъ обстоятельствъ — до того странныхъ, что, казалось, самая судьба хотѣла того, что случилось — сдѣлали тщетными всѣ прежнія мои намѣренія.

"Она жила съ тѣхъ поръ въ одномъ со мною домѣ, хотя и въ отдѣльной квартирѣ, потому что я все-таки, на сколько возможно, избѣгалъ для нея открытаго скандала. Ни одинъ изъ пріятелей моихъ не видалъ ея у меня. Я даже возставалъ противъ ея собственной неосторожности, запрещая ей гулять тамъ, гдѣ она могла встрѣтить кого нибудь изъ немногихъ прежнихъ своихъ знакомыхъ.

"Сначала, несмотря на затруднительность моего положенія, я не покидалъ мысли исполнить свое обѣщаніе, жениться на ней. Но признаюсь, познакомившись ближе съ ея характеромъ, убѣдившись въ необузданной дикости ея нрава, я сталъ считать ее менѣе годною быть моей женою.

"Еслибъ возможно было уговорить ея отца принять ее снова подъ кровъ свой, я увѣренъ, что въ томъ отдаленномъ уголкѣ, въ Тенби, очень легко было бы скрыть всю исторію, и временное отсутствіе ея было бы скоро забыто. Она еще очень молода, а вы знаете, какъ легко пережить всякую сплетню; дѣло было бы еще легче, еслибы люди не имѣли дурацкой привычки разглашать свои собственные семейные скандалы и дѣлать ихъ общественнымъ достояніемъ.

"По словамъ Беатрисы, отецъ ея запретилъ даже произносить при немъ ея имя. Можетъ ли быть что нибудь болѣе жестоко? Можетъ ли что болѣе ожесточить этого безпощаднаго цербера «молву» противъ дѣвушки, которую, какъ бы несчастна, какъ бы порочна она ни была, онъ во всякомъ случаѣ долженъ бы поддержать и защитить отъ явнаго позора.

"У нея, къ сожалѣнію, есть ребёнокъ, мальчикъ; и чего я прошу отъ васъ, многоуважаемый генералъ, это — устроить на сколько возможно судьбу матери и ребёнка (на сколько позволяютъ настоящія и будущія мои средства), какъ скоро вы сообщите ей о томъ, что я уѣхалъ изъ Англіи.

"Прежде чѣмъ вы получите эти строки, я буду далеко. Я почелъ за лучшее уѣхать, не видавшись съ вами, потому что самыя краснорѣчивыя убѣжденія не могли бы заставить меня отказаться отъ своего намѣренія. У меня не хватило духу написать ей: въ подобныхъ случаяхъ нельзя поступать иначе, какъ рѣшительно. Я болѣе выстрадалъ за прошлую ночь, чѣмъ за нѣсколько лѣтъ нерѣшимости. Главное дѣло, объясните ей, что я уѣхалъ, и уѣхалъ на неопредѣленный срокъ. Яхта меня ищетъ въ Плимутѣ; я, можетъ быть, заѣду по пути въ Лиссабонъ. Но вы лучше и этого ей не передавайте. Я не оставляю адреса — письма только будутъ раздражать и мучить меня. Когда увидимся, мы обо всемъ переговоримъ.

"Вы знаете, что мои доходы теперь невелики, но вы можете достать мнѣ денегъ, если понадобится. Мальчикъ, говорятъ, не проживетъ долго, и никакой благоразумный человѣкъ не можетъ желать этого въ настоящемъ его положеніи; но мать, вѣроятно, думаетъ иначе. Заботы, попеченія о немъ, можетъ быть, подержали бы ее и не дали бы ей упасть духомъ при извѣстіи о моемъ отъѣздѣ, но онъ въ то же время единственное препятствіе къ ея возвращенію въ семейство, а я не думаю, чтобы она была довольно благоразумна, чтобы рѣшиться отдать его кому нибудь на воспитаніе. Еслибъ это только возможно было уладить — но, впрочемъ, это тщетная мечта. Красота ея ослѣпительна, но ея вспыльчивый нравъ, ея ревность и упрямство въ иныхъ вещахъ дѣлаютъ жизнь съ нею нестерпимою.

"Я еще ничего не сказалъ вамъ о леди Несдэль, да и нечего говорить о ней. Она поступила со мной бездушно, какъ подобныя женщины всегда поступаютъ. Все же, если вамъ удастся замолвить ей за меня словечко, то постарайтесь, потому что я ни за что не хотѣлъ бы быть съ ней въ ссорѣ, и къ тому же она можетъ мнѣ очень повредить.

"Досады и непріятности этихъ послѣднихъ дней совершенно истомили меня. Я знаю, вы скажете, что всему виноватъ я самъ, по вѣдь обстоятельства цѣпляются одно за другое и слѣпая судьба влекла меня впередъ.

"Вы найдете Беатрису въ полной надеждѣ, что нашъ будущій бракъ установитъ законность ея ребёнка. Мнѣ слѣдовало бы но настоящему разубѣдить ее въ этомъ, но ея отчаянный нравъ былъ причиною того, что я готовъ былъ ухватиться за эту мысль, чтобы имѣть хоть сколько нибудь покою. Чѣмъ скорѣе она узнаетъ, что по англійскимъ законамъ это невозможно, хотя шотландскіе и допускаютъ законность подобнаго брака, тѣмъ лучше для нея и для меня. Она, можетъ быть, успокоится, если узнаетъ, что даже и самый бракъ не измѣнилъ бы сомнительнаго положенія ея маленькаго Франка. Она даже разъ сказала мнѣ, что какъ она ни любитъ меня, но все же заботится о будущемъ бракѣ скорѣе для Франка, чѣмъ для себя. Я никогда не встрѣчалъ женщины, которая бы такъ страстно любила своего ребёнка. Но она вся создана изъ крайностей.

"Мнѣ ничего болѣе не остается вамъ сообщить. Я надѣюсь, что вы исполните мое желаніе. Я готовъ все на свѣтѣ сдѣлать для Беатрисы, только не жениться на ней и не остаться теперь въ Англіи. Еслибъ вы знали, какъ я жажду вырваться на свободу послѣ этихъ долгихъ мѣсяцевъ заботъ и непріятностей, то навѣрно пожалѣли бы меня. Не истощайте всей вашей жалости на Беатрису, пожалѣйте и меня. Она очень жива и легкомысленна, и если я хоть сколько нибудь знаю женщинъ, то я убѣжденъ, что послѣ перваго порыва любви и гнѣва, она успокоится и будетъ попрежнему беззаботна и весела. Я отвѣчаю за это, если ей удастся возвратиться къ своимъ.

"Я полагаюсь во всемъ на вашу доброту и ваше благоразуміе и велика будетъ моя радость и благодарность, если я узнаю, что другъ моего дѣтства выручилъ меня изъ бѣды, которую я навлекъ на себя своимъ безумьемъ.

"Если въ Лиссабонѣ я узнаю отъ васъ, что все уладилось, то я попытаюсь побывать у дяди Кэрлаверокъ, но мои планы пока еще не совсѣмъ ясны. До сихъ поръ я былъ такъ связанъ обстоятельствами, что чувствую положительное удовольствіе отъ того, что не знаю, что будетъ со мною завтра. У меня нѣтъ ни одного плана, который бы простирался далѣе сегодняшняго дня.

"Не удивляйтесь, если Беатриса на первыхъ порахъ черезчуръ вспылитъ. Нѣсколькихъ ласковыхъ словъ будетъ достаточно, чтобы смягчить ее. Главнымъ образомъ напирайте на то, что она должна беречь себя для ребёнка, и постарайтесь внушить ей, что хотя я предпочелъ разрывъ безполезной борьбѣ съ непреодолимыми препятствіями, но тѣмъ не менѣе она всегда найдетъ во мнѣ друга, готоваго ей оказать всякую помощь. Я не думаю, чтобы ея здоровье пострадало отъ этого. Она очень сильна и въ это послѣднее время перенесла такія тревоги и волненія, отъ которыхъ болѣе слабая женщина совершенно изнемогла бы. Вы обладаете такимъ необыкновеннымъ тактомъ, что съумѣете справиться и съ ея своенравнымъ характеромъ. Дѣлать нечего, всѣмъ намъ приходится рано или поздно испить горькую чашу — такова уже участь человѣка. Не безъ внутренняго волненія запечатываю я это письмо. — Вѣчно вамъ признательный

"Монтегю Тригернъ."

Это многорѣчивое, эгоистическое посланіе произвело впечатлѣніе, совершенно противное тому, на которое оно было разсчитано. Прайс-Перри былъ джентльменъ и солдатъ; но какъ джентльменъ, онъ отличался множествомъ предразсудковъ, а солдатская жизнь, какъ извѣстно, не развиваетъ большаго уваженія къ прекрасному полу. Онъ видѣлъ на своемъ вѣку только два рода женщинъ — женщинъ «хорошаго тона», отличавшихся леденящею учтивостью и самообладаніемъ, и женщинъ «дурнаго тона», отличавшихся неумѣреннымъ разгуломъ, въ театрахъ и на скачкахъ.

Онъ помнилъ, что Беатриса произвела на него несовсѣмъ благопріятное впечатлѣніе на балу у маркизы. Она расхаживала тамъ по комнатамъ, любуясь картинами вмѣсто того, чтобы быть вмѣстѣ со стадомъ барановъ, столпившихся и тѣснившихъ другъ друга въ залѣ. Онъ видѣлъ также іюньскую розу, которую она подарила Монтегю; онъ видѣлъ поцалуй, отпечатлѣнный на рукѣ, дравшей эту розу; онъ видѣлъ взоръ полный любви, который сопровождалъ этотъ подарокъ.

Генералъ Перри старался закалить свое сердце противъ Беатрисы. Онъ старался убѣдить себя, что она должна быть очень безчувственна, если рѣшилась обмануть такого отца, какъ старикъ Брукъ. Онъ слыхалъ всякія небылицы о ней отъ леди Эдоксіи Болингамъ и о вредномъ вліяніи, которое она оказывала на его фаворитку, Елену Болингамъ. Однимъ словомъ, онъ долженъ былъ допустить или, что его «милый мальчикъ», какъ онъ все еще звалъ Тригерна — подлый и бездушный человѣкъ, или рѣшить, что Беатриса была вѣдьма и развратница.

И, дѣйствительно, она показалась ему вѣдьмой, когда наступило со страхомъ ожидаемое свиданіе. Вопервыхъ, она ни за что не хотѣла вѣрить причинѣ его посѣщенія. Она улыбалась, мотала недовѣрчиво головой и приглаживала волоски Франка, сидѣвшаго у нея на колѣняхъ; о-а утверждала, что Тригернъ только хочетъ ее припугнуть и упорствовала до тѣхъ поръ, пока упорство сдѣлалось наконецъ невозможнымъ. Но когда она постигла, что онъ, генералъ Перри, дѣйствительно открылъ передъ нею новый, страшный фазисъ ея жизни, то разразилась надъ нимъ цѣлымъ потокомъ жесточайшихъ упрековъ. Положивъ ребёнка на кушетку, на которой она сама до тѣхъ поръ сидѣла, она выпрямилась во весь ростъ и принялась изобличать подлость и коварство его характера; она говорила, какъ подобные старые люди развращаютъ честную, великодушную молодёжь, какъ Тригернъ никогда не рѣшился бы на подобный шагъ, еслибы его не подбивалъ онъ, генералъ Нерри, орудіе его тщеславныхъ интригъ, какъ Тригернъ не имѣлъ бы духу высказать ей это, еслибы не нашелъ такой зміиный языкъ, готовый къ его услугамъ. Она сказала, что будетъ требовать возвращенія Тригерна, и даже топнула ногой, приказавъ старому солдату убираться домой съ ея глазъ и не оскорблять ее своимъ присутствіемъ. Только тогда она замѣтила крики ребёнка, неперестававшаго все время плакать, какъ обыкновенно дѣлаютъ дѣти при патетическихъ сценахъ взрослыхъ, и схватила его на руки. Въ эту минуту она походила на Медею. Старикъ-генералъ уже испугался, чтобы она не послѣдовала примѣру этой классической фуріи и не разыграла бы трагедію; но она судорожно прижала ребёнка къ сердцу и упала въ кресло; слезы хлынули градомъ изъ ея глазъ.

Генералъ, который съ удовольствіемъ предпочелъ бы этому градъ пуль, поспѣшно ретировался; онъ былъ взбѣшенъ; ему казалось, что поведеніе Беатрисы было крайне неприлично, несообразно съ достоинствомъ и скромностью женщины, и твердо рѣшился передать ей остальное черезъ письмо.

Но не прошло и нѣсколько часовъ, какъ маленькая записочка побудила его возвратиться. Вотъ каково было ея содержаніе:

"Простите мою вспыльчивость. Я хочу спросить васъ объ одномъ… только объ одномъ… и тогда я оставлю васъ въ покоѣ. Я такъ несчастлива; пожалуйста, пріѣзжайте.

"Беатриса Тригернъ."

Онъ отправился къ ней, чтобы выслушать этотъ одинъ вопросъ, и сердце его сжалось, когда онъ увидѣлъ ее. Ея отчаяніе было такъ очевидно, ея раскаяніе такъ искренно, что умоляющее выраженіе ея глазъ не давало ему покою цѣлыя недѣли спустя!

Она уловила одну свѣтлую точку въ этомъ непроницаемомъ мракѣ; одинъ спасительный лучъ, который вывелъ бы ее изъ бездны отчаянія. Она вѣрила, она знала, что все, что онъ сказалъ, было справедливо, что Монтегю уѣхалъ — уѣхалъ по своей собственной волѣ и поручилъ генералу Нерри объявить ей объ этомъ. Но, можетъ быть, это было сдѣлано съ цѣлью наказать и испытать ее? Не можетъ быть, чтобы онъ покинулъ ее навсегда! Еще вчера ночью онъ увѣрялъ ее, что одинъ волосъ ея головы для него дороже всего на свѣтѣ — вѣдь это не могло быть ложью. Онъ былъ раздраженъ обстоятельствами, быть можетъ, извѣстными генералу? — И Беатриса устремила на него взоръ, который поразилъ старика какъ ударъ ножа. Она вспылила, генералъ самъ видѣлъ, какъ она можетъ вспылить (и при этомъ Беатриса сдѣлала неудачную попытку улыбнуться), но она теперь раскаялась.

— Я раскаяваюсь во всемъ, повторяла она: — во всемъ, и въ ревности, и въ угрозахъ, которыя ему дѣлала. Но я вела такую одинокую жизнь — это должно меня извинить. Пусть же онъ не мучитъ меня и возвращается скорѣе. Напишите ему; онъ, конечно, оставилъ свой адресъ; вѣдь онъ захочетъ же имѣть извѣстія о мнѣ, о васъ, о другихъ друзьяхъ своихъ. Напишите ему. Вѣдь вы напишете ему, если не ради меня, то ради маленькаго Франка?

О, Беатриса! еслибъ твой умоляющій голосъ, разжалобившій стараго солдата, могъ въ то же время доставить ему возможность повиноваться тебѣ, то Тригернъ услышалъ бы твои мольбы. Но этому не бывать и онъ старался убѣдить ее въ безплодности ея надеждъ. Все, что онъ ни говорилъ ей послѣ этого, казалось, не производило на нее никакого впечатлѣнія. Только когда онъ заговорилъ о вспоможеніи и доходахъ, какое-то смѣшанное выраженіе злобы, боли и удивленія отразилось на ея лицѣ. Но она ничего не сказала, а только вздрогнула и покачала головой. Она долго сидѣла молча; не было ни слезъ, ни упрековъ. Она, казалось, была ошеломлена и, несмотря на всѣ усилія, не могла понять, что ей говорили. Только когда онъ собрался уйти, высказавъ ей все, что имѣлъ, а главнымъ образомъ внушивъ ей, что Тригернъ «уѣхалъ» и уѣхалъ на неопредѣленный срокъ, который продолжится, можетъ быть, цѣлые годы, она машинально и не вставая съ мѣста протянула ему руку. Леденящее прикосновеніе этой руки заставило его вздрогнуть, а взглянувъ ей въ лицо, онъ прочелъ въ ея глазахъ испуганный, умоляющій взоръ утопающаго.

Послѣдняя мысль, блеснувшая въ головѣ генерала Перри при разставаніи съ нею, была — ея отецъ! «Я увѣренъ, что я могъ бы убѣдить Брука, что она достойна возвратиться въ его домъ. Да, ее надобно возвратить къ отцу.»

Но подобные планы легче предполагаются, чѣмъ исполняются. Беатриса ничего не знала о намѣреніи генерала Перри, а прежде чѣмъ послѣдній получилъ отвѣтъ изъ Тенби, что капитанъ Брукъ былъ опасно боленъ и «очень упалъ духомъ», какъ выражалась Маріана, его несчастная дочь уже выѣхала изъ Стратои-Стрита.

XXXIX.
Она покинута.

Беатриса не могла плакать, даже по уходѣ генерала Нерри. Она была въ какомъ-то оцепѣненіи, свойственномъ истинному несчастію; ей казалось, что все это происходило давно, очень давно. Она чувствовала только, что для нея все пропало, все кончено. Еще наканунѣ она была полна жизни; какъ сильно билось ея сердце, когда она торопилась въ Ричмондъ, чтобы подстеречь лэди Несдэль; съ какимъ напряженнымъ вниманіемъ она ночью прислушивалась къ стуку его кареты и повороту его ключа — теперь ей болѣе пекого было ожидать! Было воскресенье; толпы гуляющихъ, спѣшившихъ воспользоваться чуднымъ лѣтнимъ днемъ, наполняли парки; солнце спокойно склонялось къ западу. Она чувствовала, что то же солнце свѣтитъ надъ ними обоими: надъ ней, одиноко изнывающей отъ горя, и надъ нимъ, спокойно плывущимъ съ попутнымъ вѣтромъ. Онъ свободенъ, онъ ее забудетъ; она же прикована тяжелыми узами къ своему осиротѣвшему ребёнку и обречена терпѣть незаслуженный ею позоръ.

Къ вечеру хозяйка отворила дверь и съ состраданіемъ спросила ее, не хочетъ ли она чего; она желала какъ нибудь ей помочь, она чувствовала, что помощь и участіе ей необходимы.

Беатриса не слыхала подобнаго выраженія въ голосѣ доброй мистриссъ Ленгъ съ той самой ночи, когда родился маленькій Франкъ и она за ней заботливо ухаживала. Глаза ея были полпы слезъ. Она долго ходила по комнатѣ, не зная, какъ заговорить съ Беатрисой, наконецъ, тихо сказала:

— Я знаю, что съ вами случилось; капитанъ Тригернъ заплатилъ мнѣ за квартиру и объявилъ, что она ему болѣе не нужна; сегодня же послѣ-обѣда за мной присылалъ генералъ Нерри и просилъ меня не оставлять васъ, пока дѣла ваши не устроятся.

Беатриса подняла на нее усталые глаза и почти шопотомъ сказала:

— Я тоже уѣзжаю. Благодарю васъ за ваши обо мнѣ попеченія, я никогда ихъ не забуду. Я переѣзжаю завтра.

— Милая мистриссъ Бертрамъ, не дѣлайте этого, поспѣшно отвѣчала хозяйка: — конечно, онъ поступилъ съ вами дурно, какъ обыкновенно поступаютъ мужчины, но у васъ много истинныхъ друзей, которые васъ не оставятъ; напримѣръ, генералъ Перри, посылавшій за мной, онъ очень васъ жалѣетъ.

Она положила руку на спинку стула Беатрисы, и наклонившись къ ней, продолжала:

— Я открою вамъ, добрая мистриссъ Бертрамъ, тайну, которая никому неизвѣстна, но она, можетъ быть, васъ успокоитъ! Въ молодости у меня тоже былъ другъ, и другъ этотъ меня тоже обманулъ; конечно, я много плакала, но неужели вы думаете, что я о немъ горюю всю жизнь? Конечно, нѣтъ, ни одинъ мужчина этого не стоитъ. Я вамъ то же совѣтую думать о немъ и постараться забыть про него.

— Мистриссъ ленгъ, сказала Беатриса, поспѣшно вскочивъ съ своего мѣста: — я объ этомъ уже думала, необходимо на что нибудь рѣшиться. — Глаза ея встрѣтились съ смѣлыми, красивыми, даже добрыми глазами ея собесѣдницы, но въ нихъ проглядывала какая-то затаенная мысль, такъ что Беатриса содрогнулась и поспѣшила прибавить: — и я рѣшусь, ради моего сына. Я не опущусь, не буду въ зависимости отъ… Она не могла выговорить его имени… Я буду давать уроки музыки и рисованія. Я знаю, что я хорошая музыкантша, и что мои рисунки не хуже многихъ другихъ. Вы имѣете много знакомыхъ…

— О, добрѣйшая мистриссъ Бертрамъ, это невозможно.

— Почему же невозможно? Я заставлю себя исполнять добросовѣстно свой долгъ.

— Не то, не то. Вы не можете давать уроки, потому что для этого надо имѣть доброе имя.

Ужасный взглядъ, который бросила на мистриссъ Ленгъ Беатриса, напомнилъ ей другой такой же взглядъ, поразившій ее однажды въ одной молодой дѣвушкѣ, пробѣжавшей мимо нея по вестминстерскому мосту и при ней же утопившейся. Она поспѣшила ее утѣшить. "Не смотрите такъ, успокойтесь; поживите здѣсь недѣлю или двѣ; вы этимъ никому не обяжетесь: ни господину Тригерну, ни генералу. Я подожду плату за квартиру, я сама была въ вашемъ положеніи; я помшо, когда меня постигло такое же несчастіе, то хозяинъ меня выгналъ на улицу; но послѣ я видѣла его въ тюрьмѣ за долги….

— Однакоже, вы должны чѣмъ нибудь существовать, продолжала она, взявъ Беатрису за руку: — должны поддерживать жизнь вашего ребёнка, хотя господинъ Тригернъ, послѣ вашихъ отношеній, вѣроятно самъ позаботится объ этомъ.

Во все время мистриссъ Ленгъ не спускала глазъ съ Беатрисы. Она совершенно не знала предшествовавшей ея жизни и потому была въ раздумьѣ, падетъ ли она окончательно, подобно многимъ другимъ, или дѣйствительно будетъ трудиться для себя и своего ребёнка. Беатриса чувствовала на себѣ ея взглядъ; и хотя во всемъ существѣ мистриссъ Ленгъ выражалось участіе, она угадывала ея мысли, понимала, съ кѣмъ она ее сравниваетъ.

Всю ночь мысль, что она никогда не можетъ быть законною женою Тригерна, не давала ей покоя; повременамъ она смѣнялась другими: то ей представлялось нѣжное письмо молодаго мичмана Овена, въ которомъ онъ обѣщаетъ всегда ею гордиться, то слышались молитвы доброй Маріаны, то горькія слова оскорбленнаго, печальнаго отца.

Подъ утро она немного успокоилась и мало по малу заснула, но недолго продолжалось ея отдохновеніе. Ей представился отецъ не какъ живой человѣкъ, а какъ духъ. «Я пришелъ проклясть тебя за безчестіе, которымъ ты насъ всѣхъ покрыла», произнесъ онъ гробовымъ голосомъ: «я не проклялъ тебя, пока былъ живъ, потому что проклятіе живаго человѣка не такъ сильно, какъ проклятіе духа — проклятіе вѣчное.»

Беатриса съ ужаснымъ крикомъ проснулась и соскочила съ кровати. Мистриссъ Лингъ прибѣжала на крикъ.

— Милая мистриссъ Бертрамъ, сказала она: — не кричите такъ; хорошо еще, что въ домѣ нѣтъ жильцовъ.

Послѣ вечера и ночи, исполненныхъ мучительной борьбы, Беатрисѣ стало легче — она рѣшилась терпѣть. Она была въ томъ напряженномъ состояніи силы и спокойствія, которое обыкновенно бываетъ у насъ, когда мы ходимъ за умирающимъ другомъ; хотя послѣдствія такого состоянія бываютъ весьма печальны, но въ то время мы чувствуемъ себя бодрыми духомъ и тѣломъ. Беатриса тщательно выбрала свои лучшіе эскизы и акварели; взяла тетрадь романсовъ своего сочиненія, которые она такъ часто пѣвала съ Еленой Болингамъ и Морисомъ; не забыла также коралловыя украшенія, которыя были на ней надѣты въ тотъ вечеръ, когда Тригернъ назвалъ ее «іюньской розой». Съ этими вещами она отправилась черезъ Сент-Джемсъ-Наркъ и Чаринг-Кросъ въ Страндъ, гдѣ она надѣялась сбыть ихъ въ магазинахъ.

Кораллы она отдала, не торгуясь, и за такую ничтожную сумму, что купецъ даже колебался, взять ли ихъ, опасаясь, что они украдены. Не то было съ ея собственными произведеніями: въ нѣкоторыхъ музыкальныхъ магазинахъ ей положительно отказали купить ея романсы, въ другихъ обѣщали просмотрѣть и выбрать что получше; вообще издатели неохотно печатаютъ творенія аматёровъ, а если и печатаютъ, то даромъ.

Рисунки ея испытали немногимъ лучшую участь; тѣ, которые она оцѣпила въ нѣсколько гиней и которые дѣйствительно стоили ихъ, пошли за нѣсколько шиллинговъ; другіе остались вовсе некупленными; впрочемъ, ей предлагали выставить часть ихъ въ окнахъ магазиновъ, чтобы потомъ возвратить запыленными и полинялыми отъ солнца. Несмотря на эту неудачу, Беатриса не упывала; она рѣшилась идти къ господину Грею, знавшему ее и ея жизнь; она надѣялась, что онъ дастъ ей такую рекомендацію, которая позволитъ ей заниматься уроками въ почтенныхъ семействахъ, дастъ ей доброе имя.

XL.
Беатриса пытается заработывать свой хлѣбъ.

Беатриса почти бѣгомъ дошла до пріемной комнаты мистера Грея, на большомъ дворѣ Линкольн-Иннъ. Онъ былъ занятъ съ какимъ-то посѣтителемъ. Она сѣла и немного отдохнула. Скоро дверь отворилась, вышелъ генералъ Перри, и прошелъ мимо Беатрисы, не замѣтивъ ея.

На правильномъ лицѣ адвоката выразилось холодное удивленіе.

— Миссъ Брукъ! сказалъ онъ: — я не ожидалъ васъ видѣть у себя; садитесь. Очень понятно, что вы интересуетесь узнать, какъ все устроится, но я долженъ вамъ сказать, что положеніе дѣлъ мистера г. Тригерна весьма затруднительно. Впрочемъ, генералъ Перри уже сообщилъ мнѣ всѣ свои желанія, и вы можете быть увѣрены, что съ моей стороны будетъ сдѣлано все, что только возможно.

Беатриса нѣсколько разъ пыталась перебить его слова, но была не въ силахъ; наконецъ, она сказала едва внятнымъ, неровнымъ голосомъ: «Я пришла къ вамъ говорить не о г. Тригернѣ, а о себѣ. Дожидаясь тутъ, я вовсе не подозрѣвала, г. Грей, что вы были заняты моими дѣлами; впрочемъ, это избавитъ меня отъ многихъ тяжелыхъ объясненій. Вы знаете мою прошедшую жизнь; знаете, какъ я была обманута, а потому, вѣроятно, не откажете помочь мнѣ.»

Тутъ Беатриса стала подробно разсказывать всѣ обстоятельства своей жизни съ разными подробностями, вовсе неидущими къ дѣлу. Это — слабость, свойственная даже самымъ развитымъ женщинамъ.

Мистеру Грею, какъ человѣку занятому, было досадно, что онъ теряетъ въ пустословіи такъ много времени, тѣмъ болѣе, что ему не вѣрилось, чтобы Беатриса не знала, что ему, какъ адвокату г. Тригерна, придется устроивать ея дѣла. При разсказѣ о странной свадьбѣ въ пустынѣ и о ея надеждѣ, что когда нибудь бракъ ихъ будетъ признанъ, а слѣдовательно и сынъ ея получитъ всѣ при надлежащія ему права, онъ съ трудомъ сдерживалъ улыбку: ему казалось невозможнымъ, чтобы взрослая женщина дѣйствительно могла имѣть такія нелѣпыя понятія.

Г. Грей слушалъ все съ большимъ и большимъ неудовольствіемъ. Слезы и умоляющіе взоры Беатрисы только болѣе сердили его.

Когда, наконецъ, она выразила надежду, что онъ приметъ ее подъ свое покровительство и доставитъ уроки и приличное положеніе въ почтенныхъ домахъ, онъ грубо прервалъ ее: «Вы меня извините, миссъ Брукъ, но мнѣ кажется страннымъ, что вы считаете подобное желаніе исполнимымъ! Я не стану огорчать васъ излишними объясненіями, не выражу своего мнѣнія насчетъ правдоподобности вашего разсказа, это нейдетъ къ дѣлу. Скажу только, что то, чему я самъ былъ свидѣтель и что я знаю, нетолько не говоритъ въ вашу пользу, по напротивъ… Чѣмъ можно объяснить необыкновенную легкость, съ которою вы бросили наше почтенное и честное семейство въ Венеціи и бѣжали съ этимъ вѣтренникомъ; потомъ, хитрость (несвойственная вашимъ лѣтамъ), съ которою вы скрывали истинное положеніе дѣлъ отъ вашего отца; эти факты, свидѣтельствуютъ противъ васъ… Однимъ словомъ, я долженъ вамъ отказать въ вашей просьбѣ. Мнѣ это очень грустно, но я высказываю свое убѣжденіе прямо. Я самъ отецъ, а потому считаю нечестнымъ увѣрять кого бы то ни было, что вы — достойная наставница для молодыхъ дѣвушекъ, когда убѣжденъ въ противномъ. Я признаюсь, что считаю опаснымъ пребываніе ваше во всякомъ семействѣ — то же мнѣ надняхъ говорила про васъ мистриссъ Грей; а ее обвинялъ въ вашей исторіи, по она призналась, что сама въ васъ ошиблась. Мой совѣтъ — рѣшиться на обыкновенное въ подобныхъ случаяхъ соглашеніе; конечно, сумма невелика, но она будетъ достаточна для содержанія васъ и плода этой несчастной связи. Я просмотрю оставленныя мнѣ генераломъ Перри бумаги, и сообщу вамъ о послѣдствіяхъ. Вы пришли пѣшкомъ или пріѣхали? Позвольте мнѣ проводить васъ хотя только до двери моей пріемной. Прощайте».

Беатриса тихо сошла по темной лѣстницѣ, по которой ежедневно всходили и сходили сотни дѣловыхъ людей, имѣвшихъ различныя дѣла: тутъ можно было встрѣтить и трудолюбивыхъ адвокатовъ, и разорившагося богача, и выигравшаго процесъ бѣдняка. Трудно описать, что происходило въ сердцѣ Беатрисы, послѣ столькихъ несправедливостей; глаза ея машинально останавливались на доскахъ, прибитыхъ къ разнымъ дверямъ; она безсознательно читала имена различныхъ прокуроровъ и адвокатовъ. По, видно, ей было суждено въ этотъ день терпѣть оскорбленія отъ всего семейства Грей. Только что она вышла на улицу, какъ столкнулась лицомъ къ лицу съ мистриссъ Мирою Грей, которая шла къ своему «гранитному мужу» просить позволенія взять акціи во вновь устроиваемой индѣйской желѣзной дорогѣ. Она была покрыта густымъ, бѣлымъ вуалемъ, изъ-подъ котораго ея нарумяненное лицо казалось только немногимъ старше лэди Несдэль. Поровпявшись съ Беатрисой, она не отвернулась, а посмотрѣла ей прямо въ лицо, какъ обыкновенно дѣлаютъ съ людьми, съ которыми не хотятъ быть знакомы, какъ дѣлаютъ съ падшими женщинами; она даже подобрала платье, какъ будто боялась, что отъ одного прикосновенія можетъ пострадать ея репутація! Мира скрылась въ дверяхъ съ злою улыбкой на лицѣ; она была рада оскорбить Беатрису, такъ-какъ однажды мистеръ Грей выбранилъ ее за миссъ Брукъ.

Беатриса не унывала. Предпріимчивость и дѣятельность были главныя черты ея характера; можно даже сказать, что эти качества были въ ней слишкомъ сильно развиты. Проводивъ гордымъ взглядомъ скрывшуюся въ дверяхъ роскошную индѣйскую шаль, она подняла глаза къ небу, какъ-бы прося защиты противъ земныхъ несправедливостей. Первою ея мыслью было: что же дѣлать далѣе. Не могла же она при всѣхъ своихъ способностяхъ не найти занятія для блага маленькаго Франка, невинной жертвы ея несчастной жизни. Она страстно повторяла имя своего ребёнка. При этомъ, въ памяти ея стали возобновляться различныя обстоятельства его жизни и дня рожденія; она вспомнила, что наканунѣ этого дня она встрѣтила у Тригерна Мориса Левелина…

То былъ честный и добрый другъ. Онъ не откажется помочь ей «добывать средства къ жизни честнымъ трудомъ». Она знала его хорошо съ дѣтства, въ тѣ счастливые дни, когда въ Тенби онъ, она и Маріана проводили вмѣстѣ цѣлые дни. Онъ всегда помогалъ всѣмъ обиженнымъ и несчастнымъ; несмотря на ихъ недостатки и частую неблагодарность, онъ безкорыстно трудился на пользу удрученнаго человѣчества. Она рѣшилась идти къ нему, разсказать ему все, и была увѣрена, что онъ ее не прогонитъ, напротивъ, одобритъ ея намѣреніе трудиться, и, безъ сомнѣнія, поможетъ.

Помогать ближнему — прямая обязанность всякаго христіанина. «Понеже сотвористе единому сихъ братій моихъ меньшихъ, мнѣ сотвористе», сказалъ Іисусъ Христосъ; помогать можетъ всякій, и богатый и бѣдный, такъ-какъ страждущему нужна не одна матеріальная, но и нравственная помощь; но на самомъ дѣлѣ, какъ исполняемъ мы эту обязанность? Сколько людей погибаетъ единственно отъ недостатка нравственной поддержки, теплаго, сердечнаго участія… Мысль о помощи Мориса Левелина придала Беатрисѣ новыя силы. Она пошла изъ Линкольн-Иннъ въ Темпль, отъ равнодушнаго, посторонняго человѣка къ доброму другу.

Она вошла въ Темпль, узнала его No и пошла но лѣстницѣ. Черезъ нѣсколько времени ей отворила дверь женщина среднихъ лѣтъ; наружность и платье ея имѣли отпечатокъ «почтенности». Но осмотрѣвъ Беатрису съ головы до ногъ, она съ удивленіемъ спросила:

— Что вамъ здѣсь, миссъ, угодно?

— Мнѣ нужно видѣть мистера Левелина; мнѣ крайняя надобность съ нимъ поговорить; даже если онъ, занятъ, я увѣрена, что онъ не откажетъ принять меня, проговорила Беатриса, не переводя духъ и придерживаясь за дубовую дверь, какъ-будто боясь, что она снова затворится.

— Мистера Левелина нѣтъ дома: онъ уѣхалъ; но даже еслибъ и былъ дома, то онъ не принимаетъ людей, «такихъ, какъ вы», хотѣла сказать женщина, однако воздержалась и сказала — «которымъ онъ не назначилъ свиданія».

— Дѣйствительно ли его нѣтъ? увѣрены ли вы въ этомъ? Надолго ли онъ уѣхалъ? О, не говорите мнѣ, что его нѣтъ, если это неправда! повторяла умоляющимъ голосомъ Беатриса.

— Онъ уѣхалъ за-границу на праздники къ своимъ родителямъ, отвѣчала женщина, въ глазахъ которой стало выражаться состраданіе: — но если вы потеряли ваше состояніе, или вообще вамъ нуженъ адвокатъ, то обратитесь къ Хендерсону или Шалю, они живутъ по этой же лѣстницѣ.

Беатриса покачала отрицательно головой и медленно пошла съ лѣстницы; она безсознательно зашла въ садъ Темпля и остановилась у низкой стѣны со стороны Темзы. Глаза ея безсмысленно слѣдили за теченіемъ этой широкой, но мутной рѣки; мимо ея неслись безконечной вереницей то останки потонувшаго животнаго, то обломки дерева, оборванная лента, старая корзинка. Она пристально смотрѣла на воду; казалось, что всякая мысль покинула ее на это время. Наконецъ, она какъ-бы проснулась отъ своего умственнаго усыпленія, всѣ происшествія дня ей представлялись тяжелымъ сномъ. Она пошла домой.

Дорогой она зашла въ магазинъ, гдѣ оставила свои рисунки, узнать, не нашлось ли покупателя. Купецъ въ это время показывалъ двумъ молодымъ людямъ и дамѣ эскизъ маслеными красками: «Руфь, подбирающая колосья». Они съ любопытствомъ посмотрѣли на Беатрису; она слышала, какъ они спросили купца, не служила ли она натурщицей этой картинѣ и нѣкоторымъ другимъ, того же артиста: такъ было много сходства между ею и Руфью.

— Нѣтъ, отвѣчалъ онъ: — она сама артистка; вотъ ея работа.

— При этомъ онъ небрежно бросилъ на прилавокъ два или три изъ рисунковъ Беатрисы.

Дама сказала, что она не любитъ ландшафтовъ и вышла изъ магазина; молодые люди послѣдовали за ней.

— Я боюсь, что ваши рисунки не продадутся, сказалъ купецъ.

— Не можете ли вы мнѣ дать что нибудь за нихъ впередъ?

Онъ усмѣхнулся.

— Нѣтъ, это намъ будетъ невыгодно. Зайдите черезъ недѣлю; тогда я вамъ дамъ положительный отвѣтъ.

Слова эти не оскорбили и не огорчили Беатрису. Она въ это время разсматривала эскизъ Руфи, и дѣйствительно нашла большое сходство съ собой, особенно было много общаго въ грустномъ выраженіи глазъ. Она прочла имя артиста, весьма извѣстное, спросила его адресъ, и выйдя изъ магазина, пошла къ нему.

Дорогой она вспомнила о Елисаветѣ Спрани, слава которой была такъ велика, что учитель ея, какъ гласитъ преданіе, изъ ревности даже отравилъ ее; объ Анжеликѣ Кауфманъ и. ея изгнаннической жизни въ Римѣ, вообще многія старыя сказанія о славѣ женскаго ума и дарованій. Добравшись до дому, гдѣ жилъ живописецъ, она спросила, какъ къ нему попасть; ей указали дверь его мастерской. На стукъ Беатрисы, добродушный голосъ пригласилъ ее войти. Она увидѣла художника съ сигарой въ зубахъ, въ синей ермолкѣ, стоящаго передъ начатымъ эскизомъ «Маргарита въ тюрьмѣ», сюжетъ изъ Фауста. Въ рукахъ у него были кисть и палитра.

Онъ вынулъ изо-рта сигару, бросилъ испытующій взглядъ на Беатрису и покровительственно сказалъ:

— Что, вы тоже, моя милая, желаете быть натурщицей? Вы сегодня уже, кажется, десятая. Но мой сюжетъ — Маргарита, и поэтому мнѣ нужна блондинка, съ чудесными, золотистыми волосами.

При этихъ словахъ онъ отвернулся отъ Беатрисы и набросалъ полосу свѣта на идеальной головкѣ, склонившейся въ тюремной пыли, и соотвѣтствующій лучъ изъ высокаго и узкаго окна темницы.

— Я бы желала быть натурщицей, сказала Беатриса дрожащимъ голосомъ: — и мнѣ это пришло въ голову при видѣ вашей Руфи, которая очень на меня похожа; впрочемъ, мнѣ бы тоже хотѣлось быть вашимъ помощникомъ-ученикомъ! Я умѣю немного рисовать, такъ что могла бы работать для васъ фонъ и драпировку…

— Этого мнѣ не нужно; въ моихъ картинахъ, я пишу все самъ. Итакъ вы пришли не какъ натурщица, а скорѣе какъ подруга…

Послѣднія слова онъ произнесъ съ ироническою улыбкой, и не глядя на нее, продолжалъ работать надъ воспроизведеніемъ на полотнѣ плода своего воображенія, образа Маргариты.

— Если вы не нуждаетесь во мнѣ для вашихъ картинъ, то, можетъ быть, не откажетесь рекомендовать меня другимъ художникамъ. Я не постоянная жительница Лондона, — и хотя ваше имя мнѣ извѣстно, не знаю никого другаго изъ «современныхъ» знаменитостей.

Тутъ голосъ Беатрисы замѣтно ослабъ; живописецъ обернулся. Она все еще стояла (онъ не пригласилъ ее сѣсть), прислонивъ плечо и щеку къ темной, старинной двери мастерской; рукой она держалась за ручку замка.

Художникъ опытнымъ глазомъ окинулъ ее съ ногъ до головы и былъ пораженъ изящностью и граціею всего существа Беатрисы.

Глубокая грусть, отпечатанная на ея правильномъ лицѣ; намекъ въ ея послѣднихъ словахъ за то, что она знакома съ исторіей искусства, но не знаетъ новыхъ художниковъ, возбудили въ немъ то же участіе, какъ и въ женщинѣ, отворившей ей дверь у Левелина.

— Вы желаете быть драпированной натурщицей? или… тутъ онъ немного замялся… Ховардъ и Овенъ пишутъ и съ недрапированныхъ, но я этого не дѣлаю.

Беатриса вспыхнула, но сейчасъ же опять поблѣднѣла.

Художникъ перемѣнилъ свое обращеніе, снялъ ермолку, положилъ въ сторону палитру и кисти, и подалъ ей стулъ.

— Я не знаю, въ чемъ могу быть вамъ полезнымъ, сказалъ онъ, прося ее движеніемъ руки садиться. — Сиживали ли вы прежде натурщицей?

Тихій стонъ вырвался изъ груди Беатрисы.

— Да, одинъ разъ, сказала она. Ей былъ памятенъ этотъ день. Это было въ Венеціи; южное солнце освѣщало комнату; фонъ составляли изящные дворцы и гондолы; Тригернъ не спускалъ съ нее своихъ страстныхъ глазъ, и приходилъ въ отчаяніе, глядя на безобразную фигуру, которая выходила изъ-подъ кисти Гуглуковой. Въ этихъ словахъ было столько грусти, что художникъ въ теченіе нѣкотораго времени не могъ продолжать.

— Знаете ли вы, что вы предпринимаете, и какъ мало вы можете заработывать? Знаете ли вы, что 10 пенсовъ въ часъ — обыкновенная плата натурщицамъ, даже такимъ прелестнымъ, какъ вы? Тутъ онъ остановился, какъ будто боялся обидѣть ее похвалами ея красотѣ.

Беатриса внутренно сѣтовала на свою красоту, которая не могла привязать къ ней любимаго человѣка, и которую она теперь должна была помыкать на добываніе своему ребёнку насущнаго хлѣба. Она сдѣлала еще одно усиліе:

— Я буду полезнѣе простой натурщицы, такъ-какъ я скорѣе пойму, чего отъ меня желаютъ. Сочиненія, изъ которыхъ берутся сюжеты картинъ, мнѣ большею частію извѣстны.

За этими словами послѣдовало молчаніе; въ головѣ живописца мелькнула мысль, нельзя-ли съ нее написать Маргариту, но нѣтъ — въ нихъ ничего не было общаго.

Беатриса, изнуренная неудачами дня, страшно поблѣднѣла и прислонилась къ спинкѣ стула.

Художникъ это сейчасъ же замѣтилъ.

— Вы, кажется, очень устали. Гаріетъ! крикнулъ онъ во внутреннія комнаты. — Гаріетъ, принеси, пожалуйста, вина! Это моя сестра, прибавилъ онъ, когда вошла особа, которую онъ звалъ. Это была высокая, строгая дѣва; въ рукахъ она держала графинъ.

— Сеансъ, вѣроятно, продолжался слишкомъ долго для леди Фосбрукъ? любезно сказала она.

— Ты ошибаешься, Гаріетъ. Эта молодая дама мнѣ незнакома; она пришла посовѣтоваться со мной, какъ ей сдѣлаться натурщицей.

— Натурщицей? — Трудно описать ужасъ, выразившійся на чопорномъ лицѣ сестры художника. — Я думала, Джонъ, что сегодня ты назначилъ сеансъ леди Фосбрукъ, сказала она съ упрекомъ брату и вложила пробку въ графинъ. — Натурщицей! Я бы совѣтовала вамъ, молодая женщина, заняться чѣмъ нибудь другимъ! Учите чему нибудь; работайте, если вы находитесь въ крайности, но не дѣлайтесь натурщицей.

Бросивъ строгій взглядъ на Беатрису, она ушла къ себѣ.

Художникъ улыбнулся.

— Вы не сердитесь на мою сестру, сказалъ онъ: — у нея свой взглядъ на вещи, но впрочемъ она очень добрая женщина. Зайдите дня черезъ два или три; я поговорю о васъ одному пріятелю, который пишетъ Юдиѳь. Выпейте, пожалуйста, немного вина, оно васъ подкрѣпитъ.

Но Беатриса не слышала его; она встала, чтобъ идти. Слова хозяйки: «вы не можете учить въ семействахъ, не имѣя добраго имени», постоянно жужжали у ней въ ушахъ.

Уходя, она хотѣла поблагодарить художника, но у ней недостало для этого силы. Когда дверь затворилась, художникъ пожалѣвъ, что скоро стемнѣетъ, принялся за работу. Онъ былъ увѣренъ, что его Маргарита будетъ предметомъ гордости и удивленія будущихъ выставокъ, что онъ будетъ Рафаэлемъ и Корреджіо новаго времени.

XLI.
Скромный другъ.

Пока художникъ мечталъ о своей будущей славѣ, несчастная Беатриса шла домой. Дорогой никто ея не замѣтилъ; вообще говоря, писатели романовъ напрасно полагаютъ, что ихъ красавицы-героини непремѣнно должны обращать на себя всеобщее вниманіе. Если женщина одѣта просто и держитъ себя прилично, то она можетъ идти безопасно, я не говорю по улицамъ Парижа, а по многолюдному Лондону; если же одежда ея бросается въ глаза яркостью красокъ или другими особенностями, походка и пріемы слишкомъ развязны, то немудрено, что подобная женщина достигаетъ своей цѣли — привлекать вниманіе мужчинъ, которые считаютъ себя вправѣ вступить съ нею въ разговоръ, безъ предварительныхъ представленій.

Итакъ Беатриса безъ всякихъ приключеній добралась до Стратон-Стритъ. Она была въ физическомъ и нравственномъ изнеможеніи, обыкновенномъ послѣдствіи усиленной дѣятельности. Дома она нашла маленькаго Франка не совсѣмъ здоровымъ: онъ не привыкъ оставаться такъ долго безъ матери, а потому во все время ея отсутствія не давалъ покоя своимъ крикомъ хозяйкѣ и служанкѣ.

Беатриса взяла его на руки, накормила, убаюкала съ материнскою нѣжностью, и ребёнокъ вскорѣ заснулъ. Чѣмъ болѣе она смотрѣла на Франка, тѣмъ болѣе и болѣе ее преслѣдовали мысли: если этотъ сонъ — предвѣстникъ смерти, то не будетъ ли это величайшимъ для него счастіемъ? Какая участь ожидаетъ его на землѣ? Что еще станется съ нимъ, сироткой, и съ ней, которая всѣми забыта, покинута?

Покинута! слышалось ей постоянно, несмотря за стукъ экипажей и вечерній шумъ многолюднаго города. Звуки эти были ей чужды. «Онъ уже болѣе не воротится.» Ей казалось, что для нея и бѣднаго Франка, смерть была бы лучшимъ исходомъ. Кому нужна ихъ жизнь? Мысли ея все болѣе и болѣе путались. Между нею и спящимъ Франкомъ ей представлялась мутная рѣка, похожая на Темзу. Она съ особымъ удовольствіемъ вспоминала плескъ воды у сада Темпля, спокойствіе, съ которымъ всякіе обломки плыли по рѣкѣ; ей хотѣлось туда же: она видѣла въ струяхъ Темзы конецъ страданіямъ для себя и своего сына.

О самоубійствѣ написаны цѣлые томы, но еще мало обращено вниманія на то, что оно скорѣе слѣдствіе физическаго, нежели умственнаго искушенія. Человѣкъ, не разсуждая, мгновенно рѣшается на подобный поступокъ. Не имѣя надежды на прекращеніе своихъ страданій, онъ въ изнеможеніи падаетъ подъ ихъ бременемъ. Человѣкъ никогда не говоритъ: «я столько-то потерплю и потомъ рѣшусь на самоубійство»; это дѣлается само собою, когда душа не въ силахъ болѣе терпѣть, когда она рѣшается насильственно покинуть мучительную жизнь и промѣнять ее на спокойствіе смерти.

То же самое происходило и въ душѣ Беатрисы. Съ одной стороны физическія и душевныя ея силы были слишкомъ истощены, впереди у нея не было ничего; съ другой — ей представлялась мгновенная смерть и вѣчное успокоеніе. Она рѣшилась въ ту же ночь взять Франка, тихонько добраться до Темпля и броситься съ ребёнкомъ въ воду. Еще нѣсколько часовъ — и они никому не будутъ въ тягость!

Посреди этихъ ужасныхъ предположеніи, Беатриса немного забылась; ребёнокъ соскользнулъ съ ея рукъ, упалъ на полъ и пронзительно закричалъ отъ испуга и боли.

Крикъ этотъ мгновенно уничтожилъ ея рѣшимость. Съ какою страстною нѣжностью бросилась она подымать ребёнка; съ какою материнскою заботливостью она осматривала, не ушибся-ли ребёнокъ, котораго за нѣсколько секундъ передъ этимъ она хотѣла утопить! Дѣйствительность прогнала ужасные, мучившіе ее сны.

Въ ней проснулась совѣсть; она чувствовала, какъ она согрѣшила передъ Богомъ, который одинъ располагаетъ жизнью и смертью.

На колѣняхъ Беатриса умоляла небеснаго творца простить ей грѣшныя помышленія въ часъ испытанія; умоляла, обливаясь слезами, сохранить жизнь невиннаго ребёнка и ея жизнь, нужную для Франка, ея единственной отрады, ея единственнаго утѣшенія.

Провидѣніе часто избираетъ самыя смиренныя орудія для проявленія своего небеснаго милосердія. Такъ на усиленныя мольбы этой новой Агари, оно ниспослало не лучезарныхъ ангеловъ, а скромную миссъ Парксъ. Ее ввела въ комнату сама хозяйка.

— Не убивайтесь такъ, милая мистриссъ Бертрамъ, сказала съ участіемъ мистриссъ Ленгъ: — тутъ пришла ваша пріятельница, я пришлю вамъ чаю. И подавши стулъ миссъ Парксъ, она вышла.

Парксъ, дрожа всѣмъ тѣломъ, сѣла на кончикъ стула. Врожденная ей робость увеличилась отъ нѣсколькихъ лѣтъ службы у надменной маркизы Упдаунъ. Беатриса встала и машинально подала ей руку. Въ головѣ ея мелькпула-было надежда, не принесла ли Парксъ какихъ извѣстій про Тригерна, но надежда эта исчезла при первыхъ же ея словахъ.

— Дорогая моя миссъ, сказала Парксъ: — я надѣюсь, что вы меня простите; я не могла не придти! Я ждала, пока стемнѣетъ, и долго ходила около дома, не рѣшаясь войти. Видите ли, сегодня я праздную, чего со мною не было года три. Маркиза съ утра уѣхала въ Виндзоръ и позволила мнѣ уйдти на цѣлый день. Я давно мечтала о поѣздкѣ на лодкѣ въ деревню, гдѣ жила моя бѣдная мать и гдѣ я родилась. Конечно, теперь меня тамъ никто не знаетъ, всѣ про насъ забыли; но мнѣ было бы отрадно посмотрѣть на знакомыя мѣста, напоминающія счастливые дни дѣтства, и поклониться могилѣ матери. Сегодня я могла осуществить свое желаніе. По дорогѣ зашла къ одному старику-садовнику, который ласкалъ меня еще ребёнкомъ, и потомъ бѣдный сломалъ себѣ ноги; по мѣрѣ силъ помогла ему, и уже шла на пристань, когда увидѣла васъ въ Темплѣ, у дверей мистера Левелина. Вы были такъ разстроены, что я рѣшилась идти за вами. Видя, что вы продаете ваши чудные рисунки, я поняла, что съ вами случилось большое несчастіе. Къ тому же я слышала… что нѣкоторыя лица, жившія въ Англіи, уѣхали за-границу… Поэтому я и подумала, что, пожалуй, могу быть вамъ полезной, и какъ, къ счастію, сегодня я свободна, то и дошла за вами до дверей вашего дома. Но тутъ мнѣ пришло въ голову, что вы, можетъ быть, не желаете, чтобы знали ваше мѣстожительство, а потому я ходила по улицѣ, пока стемнѣло. О! еслибы я только могла быть чѣмъ нибудь вамъ полезной! При этомъ бѣдная миссъ Парксъ сложила свои маленькія руки и въ замѣшательствѣ смотрѣла на стулья, столы, чайный приборъ, который мистриссъ Ленгъ поставила передъ ними, съ свойственною всѣмъ хозяйкамъ и услужливымъ служанкамъ увѣренностью, что чашка чаю можетъ облегчить любое горе.

Беатриса спокойно выслушала своего скромнаго друга. Къ ней возвратилась энергія. Безкорыстная заботливость миссъ Парксъ, жертвовавшей своимъ рѣдкимъ праздникомъ для блага другихъ, поразила ее; но умъ ея былъ занятъ другою мыслью, что миссъ Парксъ, это слабое созданіе, вѣроятно, можетъ дать ей полезный совѣтъ.

Беатриса собралась съ силами и быстро проговорила:

— Вы знаете, миссъ Парксъ, какъ я несчастна, и какъ должна быть вамъ благодарна. Мистеръ Тригернъ меня бросилъ. Мы не повѣнчаны, хотя я была убѣждена въ противномъ. У меня есть маленькій сынъ, и хотя мистеръ Тригернъ оставилъ деньги на наше содержаніе, но вы понимаете, что взять ихъ мнѣ невозможно; я сама должна заработывать хлѣбъ для себя и для Франка. Мнѣ необходимо нанять квартиру попроще и подешевле. Вы меня спрашивали, можете ли вы мнѣ быть полезной. Да, милая миссъ Парксъ; найдите мнѣ квартиру, такъ-какъ я не знаю Лондона, и посовѣтуйте, что мнѣ предпринять, чтобъ заработывать хлѣбъ для себя и для сына. Пока еще у меня есть немного денегъ, которыя я получила за свои коралловыя украшенія; но когда они выйдутъ, у меня ничего не останется.

Парксъ, путавшаяся сначала въ словахъ отъ замѣшательства, наконецъ успокоилась, и онѣ пустились толковать, какъ бы устроить положеніе Беатрисы. Причтомъ Парксъ усердно пила чай, вѣроятно, тоже считая его средствомъ къ успокоенію житейскихъ горестей и треволненій. Найти квартиру Парксъ обѣщала; что же касается для пріисканія занятій, то она должна сознаться, что необходимы «рекомендація и доброе имя». При началѣ ея трудовой жизни, она имѣла покровителя въ священникѣ, пользовавшемся всеобщимъ уваженіемъ и похоронившемъ ея мать. Но его уже давно нѣтъ на свѣтѣ…

На первый разъ онѣ положили собрать небольшіе пожитки Беатрисы и потихоньку переѣхать на другую квартиру, оставивъ доброй мистриссъ Ленгъ подарокъ и письмо; такимъ образомъ новое мѣстожительство Беатрисы останется для всѣхъ тайною.

Приготовленія продолжались недолго, такъ-что на слѣдующее утро миссъ Парксъ нашла все уложеннымъ. Она сообщила Беатрисѣ, что наняла для нея маленькую квартирку въ Танег-Плэсѣ, около Странда, недалеко отъ Темпля, потому что жизнь въ этой части города дешевле, да къ тому же маленькій Франкъ могъ пользоваться свѣжимъ воздухомъ въ саду Темпля. Въ домѣ жилъ только одинъ жилецъ — токарь, старый и милый французъ, рѣзавшій ручки для зонтиковъ. Пока миссъ Парксъ описывала новое жилище Беатрисы, послѣдняя чинила кружево, которымъ было обшито одѣяло Франка; оно разорвалось, когда наканунѣ вечеромъ онъ упалъ съ ея колѣнъ.

— Это ваше кружево? спросила миссъ Парксъ, окончивъ свой разсказъ.

— Да, отвѣчала Беатриса: — оно принадлежало моей матери.

— И у васъ его много?

— Да, довольно; у меня есть изъ того же кружева оборки, пелеринки, рукава, немного старомодные, но очень миленькіе. Я обшила имъ и одѣяльцо Франка.

— Да знаете ли вы, моя милая, что это такое? Это отличнѣйшее испанское кружево, очень дорогое! Да какъ вы его отлично чините, Я до сихъ поръ никого не встрѣчала, кто бы такъ искусно плелъ кружево.

— Моя мать очень любила это занятіе и выучила Маріану, которая въ свою очередь выучила меня.

Лицо добрѣйшей Парксъ воодушевилось, глаза ея заблистали; она взяла Беатрису за руку и сказала:

— Мнѣ пришло кое-что въ голову. Если у васъ хватитъ смиренія и терпѣнія, если вы покоритесь обстоятельствамъ, ради вашего сына…

— Я на все готова. Не бойтесь, говорите прямо.

— Хорошо, хорошо. Я увѣрена, что вы примете даже такую низкую работу. Мнѣ кажется, что вы можете существовать кружевами.

— Продавъ кружева моей матери!

— Нѣтъ, хотя они очень цѣнны; но вы можете чинить и мыть чужое кружево. Конечно, это вамъ покажется тяжело (при этомъ Парксъ вздохнула), но искусныхъ мастерицъ такъ мало, что вы не останетесь безъ работы. Богатыя нарядницы любятъ иногда кружева болѣе своихъ дѣтей, и еслибы вамъ удалось достать къ нѣкоторымъ изъ нихъ рекомендаціи (что, кажется, даже я могу сдѣлать) и получать работу безъ посредства магазинщицъ, то я думаю, даже увѣрена, что вы можете жить безбѣдно!

Лицо Парксъ сіяло ангельскою добротою, и когда Беатриса обняла ее, она съ чувствомъ сказала:

— Мнѣ кажется, что я получила цѣлое состояніе; право, я не знала, что для васъ придумать. Какъ это хорошо, что вчера упалъ Франкъ, иначе я бы не увидѣла вашего кружева!

Слова эти сильно подѣйствовали на Беатрису. Ей представилось ея вчерашнее безнадежное положеніе, ея намѣреніе лишить жизни себя и Франка. Она умилилась и стала молиться.

Подъ вечеръ, пока обѣдала маркизла, Парксъ снова зашла къ Беатрисѣ. У мистриссъ Ленгъ были гости, такъ что онѣ могли уйдти никѣмъ незамѣченныя, оставивъ доброй хозяйкѣ письмо съ искреннею благодарностью за ея дружбу «со дня рожденія Франка», немного денегъ на покупку какой нибудь бездѣлицы для украшенія память о ней ея комнаты, которую она занимала, и небольшой подарокъ служанкѣ — вотъ все, что миссъ Ленгъ могла показать (со слезами на глазахъ) генералу Перри и мистеру Грею, когда они заѣхали вмѣстѣ, чтобъ устроить судьбу миссъ Брукъ, согласно назначенію мистера Монтегю Тригерна.

XLII.
Беатриса добываетъ хлѣбъ.

Для Беатрисы началась новая, одинокая жизнь сначала довольно счастливо. Самая ея новизна и постоянная работа отвлекали Беатрису отъ воспоминаній о прошломъ. Токарь, у котораго повременамъ развивался ревматизмъ и отнимались ноги, работалъ и пѣлъ въ своемъ подвалѣ; ему помогала дѣвочка лѣтъ одинадцати, дочь слѣпаго нѣмца скрипача, жившаго по близости Аспре-Сквера. Парксъ, въ восхищеніи, что можетъ помогать въ хозяйствѣ Беатрисѣ, заходила повременамъ ее навѣщать. Она обыкновенно заходила очень рано утромъ, отъ семи до девяти часовъ.

— Говорятъ, что нечетныя числа счастливѣе четныхъ, моя милая, и я считаю, что седьмой и девятый — самые счастливые для меня часы. Я называю ихъ пріятными часами, потому что въ это время я обыкновенно свободна; развѣ, что маркиза заставитъ просидѣть всю ночь, когда у нея разстроены нервы или просто ей не спится. Она не позволяетъ никому войдти къ ней въ спальню раньше девяти часовъ: и даже тогда мы не смѣемъ входить, пока не услышимъ ея звонка, а позвонитъ она иной разъ не раньше одиннадцати. Сколько хлопотъ съ нашей барыней! Я по возможности стараюсь угодить ей; но вѣдь я, какъ вы знаете, необразованная женщина. Я не умѣю, подобно другимъ камер-юнферамъ, играть и пѣть или рисовать; я не жалѣю только своихъ силъ — и Парксъ слегка вздохнула, хотя тотчасъ опять улыбнулась и прибавила: — но за то, съ какимъ удовольствіемъ провожу я свободные часы. Зимой немного пользы и съ этихъ досужихъ часовъ; сидишь себѣ въ холодной и темной комнатѣ, у насъ вѣдь топятъ только въ барскихъ комнатахъ; за то лѣтомъ очень отрадное время. Я такъ рада васъ видѣть, что не замѣчаю, какъ далеко вы живете; развѣ ужь слишкомъ устану съ вечера, тогда только нанимало извощика. У меня ноги стали очень уставать, когда приходится иной разъ стоять во время туалета маркизы. Повременамъ, когда маркиза велитъ проѣздить лошадей, младшій кучеръ и завезетъ меня къ вамъ — онъ очень вѣжливый и добрый человѣкъ — правду сказать, всѣ слуги очень любезны со мною, зная, что я не наушничаю барынѣ на нихъ, какъ моя предшественница.

Такимъ образомъ болтала добрая Парксъ, оказывая Беатрисѣ многія услуги, о которыхъ, по скромности, не любила распространяться. Она продала для нея испанскія кружева за сто-семьдесятъ гиней.

— Я просила двѣсти, моя милая, и знаю, что онѣ стоять этихъ денегъ и даже болѣе, но не могла добиться этой цѣны, и потому рѣшилась продать ихъ за сто-семьдесятъ гиней. Вотъ деньги, берегите ихъ на всякій случай. Они могутъ пригодиться на черный день.

И она ни зачто на свѣтѣ не согласилась бы принять вознагражденіе за коммиссію.

Напротивъ, она все чаще приносила кружева для мытья или чинки, когда имѣла случай выпросить работу у важныхъ знакомыхъ важной маркизы, которая дозволяла ей заниматься этимъ, подъ строжайшимъ условіемъ доставлять ей самой вещи получше, а знакомымъ — похуже; она хвасталась ловкостью своей служанки и иногда снисходительно замѣчала своимъ гостямъ:

— Парксъ достанетъ вамъ это; у меня Парксъ все достаетъ: и кружева, и всякую всячину за полцѣны. Я не держу у себя ни къ чему негодныхъ слугъ. Терпѣть не могу людей, у которыхъ голова не на плечахъ. Я всегда прогоняю ихъ: пускай себѣ живутъ, какъ знаютъ; мнѣ такихъ не надо. Иначе невозможно имѣть хорошихъ слугъ, увѣряю васъ. Парксъ — глупое, маленькое существо, но за то старательна; я развиваю ея умъ, не позволяя ей оставаться безъ занятія. Ненавижу лѣнивыхъ людей.

И лѣниво понюхавъ духовъ, чтобы отвести душу послѣ длинной рѣчи, маркиза опускалась на подушки, съ видомъ, какъ будто и она сама изъ гагачьяго пуху, покрытаго блѣднорозовымъ шелкомъ.

Прошло обаяніе новой жизни, и Беатриса начала унывать. Очень естественно, что Парксъ, проводившая всѣ свои дни въ одиночествѣ и работѣ, считала особеннымъ удовольствіемъ вѣрное занятіе, доставляющее ежедневное пропитаніе. Но Беатрисѣ было мало насущнаго хлѣба; ея душа голодала.

Краса Пріюта, возбудившая такую глубокую страсть въ капризномъ денди, не могла чувствовать себя счастливою въ окружавшемъ ее одиночествѣ. Блестящіе глаза ея потускли отъ слезъ, но горячее сердце, точно растопленный свинецъ, жгло ея грудь. Никто не заботился, спитъ ли она, или нѣтъ; сколько часовъ проводитъ въ слезахъ; никто не навѣщалъ ея, кромѣ бѣдной Парксъ. Беатриса боролась съ горемъ и довольно быстро работала. Она не находила причины унывать и роптать на то, что, несмотря на всю свою красоту и таланты, она должна была сдѣлаться прачкою, мыть и чинить кружева для тѣхъ, кто проводитъ жизнь въ удовольствіяхъ и праздности. Она не жаждала роскоши, по жаждала любви, жаждала дружбы и прежняго довѣрія къ людямъ.

Однажды тяжкое испытаніе постигло Беатрису: нужно было отнести какія-то кружева въ Сайен-Гаузъ и, какъ будто нарочно, она подошла съ маленькимъ узелкомъ своимъ къ дому, въ то самое время, когда длинная вереница экипажей, шагомъ приближавшаяся къ подъѣзду, доказывала, что тамъ происходило какое-то празднество, однимъ словомъ былъ пріемъ. Она растерялась, остановилась и встала, точно вкопанная. Въ каретѣ, противъ которой она находилась, сидѣли леди Эдоксія Болингамъ, Елена, леди Несдэль и Фрейлигратъ.

— Мой Богъ! прошептала леди Эдоксія, обращаясь къ Мили: — это та самая дѣвушка, которая увѣряла, что она замужемъ за Монтегю! Какъ она измѣнилась: совершенно исхудала!

— Этотъ народъ всегда скрываетъ свой возрастъ, сказала Мили изъ-подъ своего розоваго зонтика.

— Гдѣ теперь вашъ мосьё Монтегю? спросилъ молодой иностранецъ.

— Не знаю; впрочемъ, я думаю, онъ въ Мальтѣ, отвѣчала ему дама, полузѣвая и полувздьгхая.

— И та хорошенькая… но здѣсь рѣчь его прервалась внезапнымъ движеніемъ Елены Болингамъ, вскочившей на ноги, точно хотѣвшей выпрыгнуть изъ кареты. Ея мать съ испугомъ и удивленіемъ схватила ее за платье.

— О, мама! Беатриса! Я видѣла Беатрису! была единственная фраза изо-всего сказаннаго, которая долетѣла до ушей покинутой любви Тригерна. Быстро, какъ испуганная лань, бросилась она бѣжать паркомъ — черезъ лужокъ и между деревьями — все дальше и дальше къ берегу рѣки, дальше отъ прекрасной лѣтней виллы, отъ блеску экипажей и упряжи, отъ солнечнаго свѣта, пока не достигла наконецъ своего скромнаго жилища, въ Страндѣ.

Она была больна, очень больна послѣ этого дня; и, чтобы довершить несчастіе, Парксъ прислала ей исправить и вымыть всѣ ея бывшія испанскія кружева, изорванныя и испачканныя во время столь памятнаго для нея торжества.

Беатриса занемогла нервною горячкою. Она не могла ни стоять и нагибаться надъ лоханкой, ни чистить нѣжную ткань, или съ терпѣніемъ исправлять узоры кружевъ. Она просила маленькую дѣвочку, помогавшую ей въ работѣ, уложить присланныя кружева въ ящикъ до ея выздоровленія. Иногда она воображала, что болѣе не выздоровѣетъ и, подъ конецъ, рѣшилась послать по почтѣ записку безъ подписи, въ которой увѣдомляла Парксъ о своей болѣзни. Парксъ пріѣхала къ ней въ два часа пополудни, усталая и блѣдная. Маркиза поѣхала въ концертъ, откуда возвратившись, одѣлась въ бальное платье и отправилась на большой балъ; и несчастная компаньонка должна была присутствовать, стоя, при двоекратномъ ея нарядѣ; впрочемъ, она не исполняла никакой унизительной работы, а только совѣтовала, какъ-бы лучше повѣсить серьги или гдѣ приколоть булавку. Парксъ очень сожалѣла о Беатрисѣ и о томъ, что нельзя было вымыть и починить кружева.

— Развѣ они нужны такъ скоро? О, еслибъ та, которой они припринадлежатъ, знала, какъ я больна. Что, она молода и хороша собою?

Парксъ была озадачена.

— Эта дама немолода и некрасива, но за то ужь очень взыскательна, особенно въ одеждѣ — ужь какъ взыскательна! Она будетъ страшно сердиться. Непремѣнно надо, чтобы кружева были какимъ нибудь образомъ готовы къ слѣдующему выходу.

— Ужь на этотъ разъ, Парксъ, вамъ надо будетъ отдать работу кому нибудь другому.

— Да ее никто не можетъ исполнить, какъ вы, моя милая. Никто не можетъ. Въ томъ-то и дѣло! Тутъ главное надо починить кружева, а не вымыть только: онѣ такъ порваны.

— О! простонала Беатриса: — развѣ эта дама не можетъ надѣть что нибудь другое? Парксъ, я хотѣла переговорить съ вами. Въ тотъ день, когда я ходила въ Сайен-Гаузъ, я слышала, какъ добрая Елена Болингамъ произнесла мое имя (не обращайте вниманія на мои слезы, я такъ слаба). Вы не можете вообразить, какое удовольствіе для меня было слышать звуки ея голоса. Если я умру, я желала бы, чтобы вы разсказали все Еленѣ и Морису Левелину и просили ихъ позаботиться о моемъ Франкѣ, объ осиротѣвшемъ моемъ ребёнкѣ! Я не трогала денегъ, которыя вы получили за кружева. Я не нуждалась въ нихъ, и отложила ихъ съ тѣмъ, чтобы на первое время, если что со мною случится, было на что содержать моего Франка. Деньги тамъ, въ шкатулкѣ; если я умру, я желала бы… но здѣсь Парксъ такъ расплакалась, что Беатриса остановилась.

— Я сдѣлаю все возможное, проговорила ея подруга: — но я думаю — я надѣюсь — я увѣрена, что вы оправитесь. Я зайду къ вамъ, какъ только успѣю вырваться, и помогу вамъ вымыть кружева. А теперь я отправлюсь домой: маркиза приказала пріѣхать за нею въ четыре часа и мнѣ предстоитъ опять безсонная ночь. Я должна уложить ея брильянты въ шкатулку. Можетъ случиться, что она и не вернется раньше пяти или шести часовъ, но она сердится, если узнаетъ, что мы не дожидались ея. Прощайте, до свиданія — и, поцаловавъ въ лобъ больную, Парксъ удалилась.

На слѣдующее утро Беатрисѣ подали дикое, жалкое письмо, отъ бѣдняжки Парксъ. Она опоздала! Маркиза уже была дома и ожесточилась, замѣтивъ отсутствіе своей souffre-douleur. Что-то разсердило ее за балу, а Бенсонъ была слишкомъ глуха или сонлива, чтобы принять участіе въ ея несчастій. Она потребовала Парксъ. Какъ смѣла Парксъ уйти спать? Ушла изъ дому! Не можетъ быть! Какъ выйти изъ дому въ четыре часа утра? Больная подруга! Еще что! Кто позволилъ ей посѣщать больныхъ? Вздумала веселиться, когда болѣе всего нужна особѣ, которая ее нанимаетъ. Свѣтъ видно уже приходитъ къ концу, если компаньонки дозволяютъ себѣ подобныя вещи!

«И, о! моя милая, когда я пришла домой (и увѣряю васъ, я опоздала менѣе, чѣмъ десятью минутами), она напала на меня и обозвала такими словами, что я совершенно растерялясь! Она назвала меня глупою ослицею, крокодиломъ, хромою дурою (мои ноги просто отказывались служить мнѣ отъ усталости) и къ довершенію всего объявила, что не позволитъ мнѣ перейти за порогъ, не дастъ подышать свѣжимъ воздухомъ цѣлыхъ три мѣсяца, чтобы научить меня сидѣть дома; заставила меня перечистить всѣ брильянты, передъ тѣмъ какъ уложить ихъ въ шкатулку, съ тою только цѣлью, чтобы не дать мнѣ лечь въ постель, хотя она и видѣла, что я едва на ногахъ стою; но что и еще хуже, моя милая (не думаю, чтобъ я написала вамъ такъ много, еслибъ дѣло касалось одной меня), она принялась ругать меня насчетъ вашихъ кружевъ! Я не говорила вамъ имени ихъ покупательницы изъ опасенія, что вамъ будетъ непріятно узнать, что это она купила ваши испанскія кружева! Она утверждала, что ея кружева потеряны, или украдены, или проданы, и что она не выпуститъ меня изъ виду, пока не получитъ ихъ обратно, грязными или чистыми, и что заставитъ меня ѣхать съ нею и указать, гдѣ онѣ спрятаны. Я увѣрена, что если она не будетъ въ лучшемъ духѣ завтра утромъ, я должна буду ѣхать съ нею, а вы такъ больны! Не знаю, что мнѣ и дѣлать; умоляю васъ, простите меня; я хотѣла вамъ добра. Можетъ быть, она только подъѣдетъ къ воротамъ дома и я вынесу ей кружева напоказъ и потомъ возвращу ихъ вамъ. Самое худшее то, что она заботится только объ себѣ и не хочетъ вѣрить, чтобъ кто нибудь могъ быть боленъ кромѣ ея! Ужасное дѣло. Молю Бога, чтобы она была въ лучшемъ духѣ завтра!»

Но маркиза была на слѣдующее утро такою же сердитою, какъ и наканунѣ, даже еще сердитѣе, ибо ее привѣтствовала при утреннемъ ея завтракѣ записка лорда-каммергера съ вѣжливымъ отказомъ дать ея протеже пригласительный билетъ на какой-то придворный концертъ. Во время туалета она кипѣла злостью и наконецъ разразилась надъ Парксъ словами, казавшимися ей наиболѣе страшными. Она объявила, что поѣдетъ сама — въ ужасное мѣсто, гдѣ, по увѣренію Парксъ, находились кружева, и возьметъ съ собою полисмена; и если, не найдетъ все свое имущество въ цѣлости, прикажетъ арестовать Парксъ за укрывательство краденыхъ вещей. Хотя Парксъ и знала, что кружева навѣрное тамъ, гдѣ она говорила, и что жирная вѣдьма болтала одинъ вздоръ, но все-таки мысль о полиціи и арестѣ показалась трусливой маленькой женщинѣ столь ужасною, что, когда гордая и разсерженная маркиза сѣла въ свою карету и Парксъ хотѣла-было послѣдовать за нею, великанъ-лакей долженъ былъ почти поднять ее. Ужасно встревоженная, она оперлась ему на плечо, приговаривая: «Благодарствуй, Джонъ, спасибо тебѣ», и тѣмъ заставила маркизу улыбнуться съ презрѣніемъ и злостью.

Маркиза сдержала слово: ей сопутствовалъ не одинъ ея видный лакей съ золотой булавой, но такой же видный полицейскій сержантъ. Начемъ свѣтъ ругая, во всю дорогу Тонет-Кортъ, какъ будто онъ былъ притономъ сорока разбойниковъ, она наконецъ прибыла къ мѣсту назначенія, и ея человѣкъ такъ сильно позвонилъ, что самъ мосьё Дюмонъ въ удивленіи выглянулъ изъ окна съ слоновымъ клыкомъ въ рукѣ и съ неразжеваннымъ кускомъ жалкаго обѣда во рту.

Маркиза вошла по узкой лѣстницѣ, какъ будто взбираясь на стѣну сдающейся крѣпости.

— Иди впередъ въ эту берлогу, сказала она Парксъ: — и покажи мнѣ, гдѣ мои кружева! Говорю тебѣ, я пустыхъ твоихъ отговорокъ больше не намѣрена слушать. Достань мнѣ мои кружева. Господинъ сержантъ, вы должны послѣдовать за мною, а ты, Джонъ, стой у дверей. Увидимъ, выгодно ли лишать людей ихъ собственности. Она сильно распахнула дверь, въ которую первая вползла миссъ Парксъ и едва успѣла прошептать насчетъ своей надежды, что Беатриса не испугается — какъ толстая, пышноодѣтая маркиза уже стояла въ маленькой комнаткѣ. Беатриса сидѣла съ очень блѣднымъ лицомъ, но рѣшительнымъ видомъ; въ рукѣ ея былъ конвертъ съ банковыми билетами, полученными отъ Парксъ и отложенными для Франка. Она не встала, потому что едва ли могла это сдѣлать, и сидя обратилась къ маркизѣ:

— Миссъ Парксъ сказала мнѣ, что вы заѣхали сюда за кружевами?

Послѣдовало минутное молчаніе, и затѣмъ послышались обидныя слова:

— Да, отдайте мнѣ ихъ; если они у васъ; отдайте ихъ сейчасъ.

— Они у меня, но я болѣе ихъ не возвращу вамъ. Еслибъ я знала, что вы будете ихъ покупательницей, вы бы ихъ никогда не увидали.

— Го! закричала маркиза: — ты смѣешь? ты, скверная дѣвчонка! Полисменъ, эта скверная дѣвушка знала, моего племянника заграницей и хотѣла заразить меня чумою. Отнимите у нея кружева. Кружева мои, я купила ихъ, я отдала за нихъ сто-семьдесятъ гиней! Возьмите ихъ у нея! Арестуйте ихъ обѣихъ! Обѣ онѣ — соучастницы въ этомъ дѣлѣ.

Беатриса указала рукою на пакетъ банковыхъ билетовъ, лежавшихъ на столѣ.

— Здѣсь, сказала она: — деньги, которыя вы заплатили за кружева. Я отказываюсь продать ихъ вамъ. Онѣ мои, эта комната моя, ступайте вонъ.

— Злая дѣвчонка! Дерзкая, наглая дѣвка! Я требую свои кружева. Ты хочешь продать ихъ кому нибудь другому, узнавши, что они стоятъ дороже того, что я за нихъ заплатила. Плутовка ты этакая, ты такъ легко не отдѣлаешься у меня. Я настою на своемъ. Полисменъ, я купила эти кружева; достаньте мнѣ кружева. Обыщите квартиру; арестуйте эту женщину. Чего вы ее не берете, когда я вамъ приказываю?

Полицейскій сержантъ слегка улыбнулся и сказалъ нѣсколько ироническимъ тономъ:

— Вы видите, миледи, молодая женщина отказывается принять деньги и не хочетъ разстаться съ кружевами, и потому я не знаю, что мнѣ здѣсь дѣлать.

— Она получила деньги; ея кружева были мои, и я хочу ихъ имѣть! Она — плутовка и ея отецъ — тоже плутъ, братъ ея стрѣлялъ въ королеву; я хочу получить кружева!

Беатриса взглянула на нее съ презрѣніемъ.

— Злая и богатая эгоистка, сказала она: — тирань свою прислугу у себя въ домѣ! А тутъ тебѣ не мѣсто; эта комната моя, какъ она ни убога. Идите себѣ и оставьте меня въ покоѣ. Кружева никогда не будутъ вашими. Я отослала ихъ сегодня утромъ, въ другое мѣсто, вы ихъ не получите.

— Куда, куда? Полисменъ, заставьте ее сказать, куда она ихъ отослала! Я тебѣ не вѣрю! Я не вѣрю, что они отосланы. Ты хочешь, вѣрно, носить ихъ. Ты хочешь наряжаться въ богатые наряды, чтобъ заманивать молодыхъ людей хорошихъ фамилій, какъ ты сдѣлала съ глупымъ моимъ племянникомъ. Но съ тѣхъ поръ ты очень опустилась! Отдай мнѣ мои кружева! ревѣла она съ возрастающею яростью и сдѣлала наступательное движеніе къ столу, у котораго сидѣла Беатриса.

— Пойдемте, пойдемте, миледи; этого я никакъ не могу допустить! Пожалуйста, успокойтесь, ваше сіятельство, и полицейскій сержантъ прикоснулся къ важной и толстой рукѣ, на которой дрожали браслеты отъ волненія ихъ владѣлицы.

— Какъ ты смѣлъ дотронуться до меня! взревѣла маркиза. — Если вы не хотите исполнить свою обязанность, арестовать подозрительныхъ людей, когда вамъ приказываютъ, то, по крайней мѣрѣ, не смѣйте трогать меня, дерзкій дуракъ!

— Полисменъ, сказала Беатриса: — беру васъ и вотъ эту леди въ свидѣтели, что я возвращаю маркизѣ Упдаунъ деньги, присланныя мнѣ ею за кружева, которыя она хочетъ купить, но которыя я отказываюсь продать ей. Я болѣе не могу переносить подобной сцены; я уже нѣсколько дней какъ больна. — И сказавъ это, Беатриса удалилась въ сосѣднюю комнатку, изъ которой лѣстница вела внизъ въ мастерскую Дюмона.

Маркиза вся задрожала отъ злости, когда Беатриса вышла изъ комнаты. Она съ минуту не могла опомниться. Затѣмъ, схвативъ банковые билеты въ конвертѣ, вдругъ обратилась къ маленькой, миссъ Парксъ:

— Я вамъ отказываю отъ мѣста, низкая, злая притворщица! Я васъ прогоняю отъ себя! Отправляйтесь себѣ, куда знаете. Пропадайте съ голоду! И будьте увѣрены, что я никому васъ рекомендовать не буду. Жалко, что вы не можете послѣдовать примѣру здѣшней красавицы и носить кружева и кораллы, чтобы соблазнять молодыхъ людей. Я прогоняю васъ! Запрещаю вамъ ногой ступить въ мой домъ. Я прикажу не пускать васъ. Всѣ ваши тряпки будутъ собраны и доставлены вамъ черезъ Бенсонъ; да вы и этого снисхожденія не стоите. Жалѣю, что вчера заплатила вамъ жалованье, а то бы вамъ не видать его, хитрая воровка!

— Пойдемте, пойдемте, миледи, заговорилъ сержантъ: — въ самомъ дѣлѣ, подобныя слова непозволительны. Вы знаете, я здѣсь, чтобы смотрѣть за порядкомъ. Ваше сіятельство не должны забываться.

— Отойди, человѣкъ! Я приказала тебѣ явиться сюда, а теперь приказываю уйти. Вы ничего не сдѣлали, недостачи моихъ кружевъ; вы помогли этимъ низкимъ бабамъ обворовать меня; я болѣе въ васъ не нуждаюсь. Ступайте вонъ. Джонъ! Позови карету. Джонъ! слышишь ты меня или нѣтъ!

Дрожа отъ злости, спустилась она внизъ по узкой лѣстницѣ и по тѣсному двору въ Страндъ, уже переполненный чернью, которую можно встрѣтить только въ Лондонѣ; грязные мальчишки, зѣвающіе мастеровые, нищіе, мелкіе торговцы, женщины и дѣти — всѣ съ удивленіемъ смотрѣли на домъ въ ожиданіи увидѣть какую нибудь важную леди, арестованную за уголовное преступленіе.

Подобной кареты, украшенной столькими узорами, съ такимъ количествомъ серебра на лошадиной сбруѣ и съ такимъ важнымъ гербомъ никогда еще не видывали у входа въ Тонет-Кортъ!

Какъ побѣжденный тиранъ, маркиза влѣзла въ карету и быстро умчалась. Полицейскій сержантъ, презрительно свиснувъ, спокойно замѣтилъ своему товарищу:

— Странно, не правда ли, Браунъ, какъ женщины похожи другъ на друга? Вотъ эта, вѣдь настоящая маркиза, жена настоящаго маркиза, обѣдаетъ съ королевой, а здѣсь вела себя точь въ точь, какъ рыбная торговка Бетси-Бленъ, которую вчера я заперъ въ темную. Онѣ походятъ другъ на друга, какъ одна устрица на другую!

Собратъ-полисменъ отвѣтилъ на это замѣчаніе лишь улыбкою въ знакъ согласія.

XLIII.
Слабые міра сего.

Несчастіе миссъ Парксъ послужило въ пользу для Беатрисы: она оставалась не одна во время припадковъ нервной горячки, которые послѣдовали за оскорбительной сценой съ маркизою. Парксъ спала у ней въ комнатѣ: у ней не было другаго убѣжища.

Весьма скудныя средства, которыя остались у Парксъ отъ ея ограниченнаго жалованья, были большею частью издержаны для больной, на апельсины, спропъ, и на покупку нѣсколькихъ бутылокъ лучшаго портвейна, рекомендованнаго аптекаремъ, какъ отличное лекарство для Беатрисы.

Отъ времени до времени, въ своемъ изнеможеніи Беатриса, бывало, простонетъ: «Елена! Елена Болингамъ! она пожалѣетъ моего Франка.»

Эхо благодатныхъ словъ, долетѣвшихъ до нея изъ устъ Елены: «Беатриса! я видѣла Беатрису», раздавалось въ ушахъ больной, какъ голосъ ангела. Образъ дѣвушки съ ея золотистыми кудрями и встревоженнымъ лицомъ, окруженнымъ бѣлымъ вуалемъ, казался ей почти небеснымъ видѣніемъ.

Вскорѣ Беатриса стала, однако, ноправляться. Жизнь снова закипѣла въ ея жилахъ. Есть люди, у которыхъ тѣло преобладаетъ надъ душою; есть и такіе, у которыхъ душа господствуетъ надъ тѣломъ. Не самые измученные и огорченные, но самые слабые умираютъ отъ сердечной муки.

Беатриса выздоровѣла и нашла маленькую Парксъ озабоченною и огорченною тѣмъ, что она не могла найти себѣ мѣста. «Мнѣ не вѣрится, говорила она — чтобъ маркиза желала уморить меня съ голоду, хоть она и посулила мнѣ это въ припадкѣ злости. Не служила ли я ей вѣрой и правдой цѣлыхъ шесть лѣтъ. Прочитавъ въ газетѣ мое объявленіе, меня всегда ласково принимаютъ и кажутся всѣмъ довольны; но какъ только наведутъ справки обо мнѣ у маркизы, тотчасъ отказываютъ подъ какимъ-нибудь вѣжливымъ предлогомъ. Вотъ хоть бы сегодня — простите, что я все толкую вамъ о своемъ горѣ — хоть бы сегодня, какая неудача! Имѣла въ виду отличнѣйшее мѣсто; при больной молодой лэди, лѣтъ пятнадцати, и такой тихой и доброй (я ее разъ только видѣла, и повидимому ей поправилась); она не гналась за изящными манерами: ей нуженъ былъ кто-нибудь, чтобъ умѣлъ читать, больше гимны и стихи, до которыхъ и я охотница; а читать, вы знаете, я могу хоть цѣлый день, и довольно порядочно; да и жить пришлось бы въ Торкэ — мѣсто отличное, на берегу моря; мое дѣло было бы только ходить за колясочкой, въ которой ее возятъ, и заботиться, чтобъ ни солнце не пекло, ни холодъ ее не безпокоилъ; да и она мнѣ очень поправилась: такая милая, тихая, ласковая, лежитъ себѣ, бѣдняжка, въ креслахъ, а подлѣ нея клѣтка съ птичкой — для меня такое мѣсто было бы истиннымъ раемъ; да и жалованье немаленькое, потому что родственники въ ней души не чаютъ, хотя впрочемъ у нея только и есть что двѣ тётки — родители умерли въ Индіи. Лучшаго мѣста и желать бы нельзя; я осталась такъ довольна ими, да и они мною; а барышня еще сказала мнѣ на прощанье: „Я очень буду рада имѣть васъ при себѣ; вы, кажется, такъ тихи и ласковы, а я не могу переносить шуму, я оттого и птичку люблю, что ея не слыхать.“ И вдругъ, получаю сегодня вотъ эту записочку; такъ обидно, право, что я не могла удержаться отъ слезъ.»

И дѣйствительно, стоило взглянуть на Парксъ, чтобъ убѣдиться, что она порядкомъ наплакалась.

Беатриса прочла записку. Обѣ миссъ Эльморъ свидѣтельствовали свое почтеніе миссъ Парксъ, но очень сожалѣли, что не могутъ поручить ей свою больную племянницу, такъ-какъ для этого нужна особа, на которую можно бы вполнѣ положиться, а отзывъ о ней маркизы Упдаунъ не вполнѣ удовлетворителенъ.

Минутный гнѣвъ отразился на прекрасномъ лицѣ Беатрисы.

— Попросите, чтобъ вамъ показали письмо маркизы! воскликнула она.

— О! я не смѣю, моя милая. Да и куда же мнѣ съ нею мѣриться? Не могу же я насильно заставить ее рекомендовать себя, если она не хочетъ.

— Я напишу за васъ, Иарксъ, сказала Беатриса рѣшительно, и написала, что миссъ Парксъ свидѣтельствуетъ свое почтеніе миссъ Эльморъ, и покорнѣйше проситъ сообщить ей, что именно маркиза могла сказать противъ нея. Миссъ Эльморъ, въ свою очередь, свидѣтельствуя свое почтеніе миссъ Парксъ, препровождали къ ней подлинное письмо маркизы, изъ котораго очевидно было, что маркиза, не шутя, хотѣла уморить Парксъ съ голода. Она писала, что не можетъ входить во всѣ подробности, почему она не въ состояніи рекомендовать миссъ Парксъ; правда, что она пробыла у ней шесть лѣтъ, но маркиза никогда въ мірѣ не продержала бы ее у себя такъ долго, еслибы не находилась съ самомъ непонятномъ заблужденіи на ея счетъ. Онѣ разстались изъ-за какихъ-то кружевъ; и хотя маркиза не утверждаетъ, чтобы Парксъ положительно украла ихъ у нея, но все это дѣло, по ея мнѣнію, темное; къ тому же Парксъ зналась со всякою дрянью, была въ дружбѣ съ неприличною дѣвушкою, которая водится съ богатыми молодыми людьми и была причиною большихъ непріятностей въ семействѣ маркизы; вообще она не хочетъ и не считаетъ себя вправѣ рекомендовать Парксъ. Парксъ сама тому виновата, и маркиза больше о ней хлопотать не намѣрена, и даже слышать о ней не хочетъ; она ей напередъ сказала, что рекомендовать ее не будетъ, и потому находитъ довольно страннымъ, что ее послѣ этого безпокоятъ.

Презрительная улыбка на блѣдныхъ губахъ Беатрисы не могла утѣшить бѣдную Парксъ. Выгодное и пріятное мѣсто для нея было потеряно, и тщетныя попытки отыскать новое успѣли вполнѣ убѣдить Беатрису, что значитъ на свѣтѣ рекомендація и доброе имя, которыя часто зависятъ отъ недостойнаго и гнуснаго произвола.

Помощь пришла, но еще болѣе скромнымъ путемъ, чѣмъ самой Беатрисѣ. Маленькая ученица Дюмона разсказала, посвоему, просто и безъискусственно, начальнику школы слѣпорожденныхъ, гдѣ ея отецъ давалъ уроки музыки, о скандалѣ, поднятомъ маркизою изъ-за кружевъ; начальникъ школы пересказалъ это пріятелю своему, доктору при домѣ умалишенныхъ; и вотъ, когда Парксъ уже начинала терять всякую надежду получить мѣсто, вдругъ незнакомый баринъ явился къ Дюмону, разспросилъ его, поговорилъ съ Беатрисой и Парксъ, и тутъ же предложилъ послѣдней, за хорошее жалованье, мѣсто при паціенткѣ, страдавшей нервною болѣзнью и нуждавшейся въ самомъ тщательномъ уходѣ.

Мѣсто было не изъ самыхъ пріятныхъ, но Парксъ съ благодарностью приняла его и вступила въ должность. А Беатриса снова осталась одна-одинехонька — только при гораздо худшихъ обстоятельствахъ, потому что теперь Парксъ болѣе не присылала ей работы, а маркиза разсказала всѣмъ и каждому, какъ у нея похитили ея сокровище, какъ Парксъ зналась съ самымъ низкимъ народомъ на Страндѣ, и какъ она ее выгнала изъ дому — разумѣется, послѣ этого всѣ важныя барыни, знакомыя маркизы, поторопились потребовать обратно свои кружева отъ Беатрисы, и тщательно перемѣривъ ихъ, приказали своимъ камер-фрейлинамъ поискать новой прачки.

Беатриса перенесла, какъ могла, и это новое горе; удвоила свои старанія, сбавила цѣны; ее только тревожила постоянно мысль, что у нея нѣтъ уже денегъ, отложенныхъ на черный день, чтобъ хоть на время обезпечить Франка, въ случаѣ ея болѣзни или смерти.

Но Франкъ повидимому долженъ былъ умереть прежде нея; несмотря на самый неослабный присмотръ и тщательный уходъ за нимъ, припадки, такъ глубоко огорчавшіе Беатрису, продолжали съ нимъ повторяться.

Однажды, въ первомъ часу ночи — ночи, памятной для Беатрисы, Франкъ проснулся въ сильнѣйшихъ судорогахъ, потомъ сдѣлался недвижимъ и протянулся, словно мертвый. Невольный, раздирающій вопль Беатрисы разбудилъ француза, который уже нѣсколько дней лежалъ у себя въ припадкѣ жестокаго ревматизма; онъ не могъ даже придти къ ней на помощь, а только крикнулъ снизу, не пожаръ ли и не можетъ ли онъ ей чѣмъ помочь? Беатриса снесла ребёнка внизъ и положила его, съ неподвижными глазами и стиснутыми кулачками, на постель француза. Сказавъ умоляющимъ голосомъ: «позвольте полежать ему здѣсь только минутку, пока я достану, доктора», она бросилась опрометью вверхъ по Странду къ аптекѣ, гдѣ, она надѣялась, ей укажутъ ближняго доктора. Поровнявшись съ каретою, стоявшею подлѣ подъѣзда театра, она хотѣла-было спросить у кучера, въ которую сторону аптека, когда услыхала ненавистное имя леди Несдэль.

— Барыня уѣхала, я вамъ говорю; видите, театръ запертъ, всѣ лампы потушены, говорилъ капельдинеръ лакею въ важной ливреѣ.

— Ну, да и дома жь ея нѣтъ, возразилъ человѣкъ: — я немного замѣшкался, а ѣхали мы не болѣе десяти минутъ.

— Она ужь добрыхъ два часа, какъ уѣхала; съ ней былъ молодой человѣкъ въ усахъ и бородкѣ, который далъ мнѣ шиллингъ, чтобъ я вамъ передалъ, что карета ненужна, и что мистриссъ Грей, что ли, увезла миледи къ себѣ ужинать.

— Дѣло возможное, сказалъ лакей съ презрительной улыбкой, вскочилъ на запятки и карета быстро унеслась.

Беатриса все бѣжала впередъ безъ оглядки. Она никогда не видала Лондона въ полночь: странное отраженіе фонарей на закрытыхъ ставняхъ и дверяхъ, такъ ярко освѣщенныхъ по вечерамъ, странное сочетаніе тишины и шума, свѣта и тьмы, поражали ее. Никогда не случалось ей ходить по улицамъ въ такое позднее время.

Вдругъ нѣсколько пестро разодѣтыхъ женщинъ попались ей на встрѣчу и окружили ее.

— Поймана, поймана, закричали онѣ, смѣясь, и два-три полупьяныхъ, молодыхъ людей, бывшихъ съ ними, подхватили также: — Поймана, поймана.

Испуганная, изумленная, Беатриса напрасно старалась высвободиться. Они только громче смѣялись и, взявшись за руки, стали плясать вокругъ нея.

— О, Боже! воскликнула она. — Пустите меня. Мнѣ нуженъ докторъ.

Новый хохотъ и неистовое прыганье были отвѣтомъ на ея мольбы; и одинъ изъ молодыхъ людей, выпустивъ сигару изо рта, сказалъ съ фамильярностью пьянаго человѣка: «Я — докторъ, моя душка; вчера только получилъ аттестатъ; дайте пульсъ пощупать.»

— О, пустите, пустите меня, вскричала Беатриса въ отчаяніи. — Ребёнокъ мой, единственный мой ребёнокъ умираетъ!

И тутъ смѣхъ не укротился, вопль душевной муки не нашелъ отголоска въ этихъ сердцахъ, зачерствѣвшихъ отъ разврата. Они только стали въ насмѣшку присядать и кланяться вокругъ нея, отпуская неприличныя шутки.

— Скажите, пожалуйста, какъ это жалко! У барыньки ребёнокъ заболѣлъ; надѣюсь, не корь, а то еще пристанетъ.

Только одна разряженная дѣвушка вышла изъ кружка и, положивъ руку на плечо Беатрисѣ, спросила ее съ участіемъ:

— Это правда, что вашъ ребёнокъ боленъ?

— Правда, правда! воскликнула Беатриса, устремивъ умоляющій взоръ на роскошное лицо и изнуренные, молодые глаза говорившей.

— Ну, такъ я вамъ скажу: вонъ въ той улицѣ, у цвѣтнаго фонаря, живетъ хорошій докторъ, сказала дѣвушка, указывая Беатрисѣ направленіе; но подруги ея окружили ихъ обѣихъ и стали кричать, одна громче другой:

— Нѣтъ, нѣтъ, такъ неладно! дайте намъ что выпить за здоровье вашего ребёнка; вы должны откупиться, а то не выпустимъ изъ круга!

Молодая дѣвушка, вступившаяся за Беатрису, сдѣлала усиліе ее высвободить, за что получила сильный толчокъ отъ одной изъ своихъ товарокъ; она отвѣчала тѣмъ же; пьяные, молодые люди вступились, и завязалась драка. Громкая брань и крики, наконецъ, обратили на себя вниманіе полисмена, который свиснулъ товарища, опасаясь серьёзной исторіи. Въ это время къ ссорившейся группѣ быстрыми, твердыми шагами подошелъ молодой человѣкъ. Онъ пріостановился на минуту и сказалъ:

— Что это такое? Пропустите эту женщину.

Этого голоса и спокойнаго, благороднаго выраженія лица, мелькнувшаго на минуту подъ фонаремъ, было достаточно для Беатрисы. Она схватила его за руку и повисла на ней:

— О, Морисъ Левелинъ, неужели вы не узнаете меня? Помогите мнѣ; ребёнокъ мой умираетъ!

Левелинъ невольно вскрикнулъ отъ ужаса. Съ отвращеніемъ онъ оттолкнулъ ея руку.

— Несчастная, сказалъ онъ.: — наконецъ-то я нашелъ васъ, и гдѣ? Не трогайте меня! Что я могу для васъ сдѣлать? Чей ребёнокъ боленъ?

— Мой, мой собственный, воскликнула Беатриса умоляющимъ голосомъ: — у него былъ припадокъ и онъ лежитъ безъ чувствъ. Я не знала, что мнѣ дѣлать, куда идти за докторомъ.

Морисъ Левелинъ, казалось, колебался.

— Я думаю, что я самъ знаю достаточно медицины на такой случай. Я зайду въ аптеку, а вы идите домой. Гдѣ вы живете?

Она ему сказала свой адресъ; онъ отправился въ аптеку въ противоположную сторону. Дикая, пьяная группа поплелась внизъ по Странду, распѣвая неприличныя пѣсни.

Морисъ подошелъ къ дверямъ дома, гдѣ жила Беатриса, почти въ одно время съ нею. Онъ далъ ребёнку лекарство, перенесъ его на рукахъ въ комнату Беатрисы, и осторожно уложилъ его въ постель. Но все это онъ дѣлалъ молча, нетолько избѣгая разговора съ Беатрисой, но даже стараясь не смотрѣть на нее. Она не могла перенести этого, не могла отказаться отъ надежды оправдаться въ глазахъ прежняго своего друга. Когда Франку сдѣлалось лучше, когда глаза его и члены оживились и онъ спокойно заснулъ — она обратилась къ Морису Левелину и сказала прерывающимся отъ волненія голосомъ:

— Я вижу, что вы обо мнѣ думаете; но вы неправы. Я невинна; меня гнусно обманули.

— Всѣ вы разсказываете, что васъ обманули, сказалъ молодой человѣкъ, съ горечью, — Никто не начинаетъ добровольно съ разврата и униженія. Но какъ низко вы упали! И какъ подумаешь о вашемъ достойномъ, храбромъ отцѣ… объ ангельской душѣ, вашей сестрѣ Маріанѣ… и удивительномъ притворствѣ…

— Притворство мое была вѣрность Монтегю! воскликнула, рыдая, Беатриса. — Всѣ вы — да съ кѣмъ же вы меня ровняете? Что вы обо мнѣ думаете? Не будьте такъ жестоки; вы такой добрый, снисходительный до другихъ; пожалѣйте меня. И постоянно прерывая разсказъ свой горькими рыданіями, она пыталась передать ему, какъ они уѣхали въ Египетъ съ Монтегю, какъ обвѣнчались, какъ она слѣпо вѣрила Монтегю. Но Морисъ Левелинъ слушалъ не такъ, какъ бы она хотѣла; пока онъ слушалъ невѣроятный разсказъ, мысли его переходили отъ Маріаны къ Еленѣ Болингамъ (съ которою онъ разошелся только изъ-за Беатрисы), къ любимому въ дѣтствѣ капитану, съ его скромнымъ Пріютомъ. Онъ не могъ усидѣть за мѣстѣ. Онъ постоянно удалялся отъ заплаканной, умоляющей женщины, сидѣвшей подлѣ него, и наконецъ, вскочивъ на ноги, произнесъ: — Отпустите меня; я обѣщаю вамъ, что еще увижусь съ вами. Я жалѣю васъ отъ всей души и сдѣлаю все, что могу, чтобъ помочь вамъ, по повѣрить вамъ не могу. Рѣшительно не могу! повторилъ онъ съ выраженіемъ отчаянія въ голосѣ. — Не я ли встрѣтилъ васъ у Тригерна, на холостой его квартирѣ, очевидно, даже безъ приглашенія съ его стороны? Развѣ я не видѣлъ, какъ вы катались въ сравнительно роскошныхъ экипажахъ, когда вашъ несчастный отецъ жаждалъ одного слова отъ васъ!

— Нѣтъ, Морисъ, нѣтъ! онъ меня отринулъ, простонала Беатриса: — онъ запретилъ произносить мое имя въ своемъ присутствіи.

— О, Беатриса Брукъ! (и на этотъ разъ онъ самъ взялъ обѣ ея руки въ свои, пристально глядя ей въ лицо). Это — неправда; вы знаете, что это — неправда! Не старайтесь напрасно убѣждать меня противъ очевидности, я и безъ того жалѣю о васъ. Это жилище (и онъ съ горестно осмотрѣлъ скудное убранство комнаты) и мѣсто, гдѣ мы сегодня встрѣтились, ясно показываютъ, какъ измѣнилась ваша участь! Не думайте, что я отказываюсь помочь вамъ, даже спасти васъ, если возможно, въ будущемъ. Засните спокойно, если мысль эта васъ можетъ успокоить, что я завтра же зайду къ вамъ. Я приведу съ собою друга, ученаго доктора, который будетъ лечить вашего ребёнка, не требуя вознагражденія за свои труды; и если только вы позволите мнѣ избавить васъ отъ этой жизни, я не пожалѣю ничего, употреблю всѣ усилія, чтобы спасти васъ.

Съ этими словами онъ вышелъ. Спускаясь по лѣстницѣ, онъ слышалъ громкія рыданія ея у кровати больнаго ребёнка, и въ его глазахъ навернулись слезы. Тусклая лондонская заря уже боролась съ ночнымъ туманомъ и мерцаніемъ фонарей, при свѣтѣ которыхъ онъ увидѣлъ, среди полупьяныхъ вакханокъ, дочь своего стараго друга — сестру первой любви своей — любимую подругу той, которая овладѣла его сердцемъ, отдавъ ему свое взамѣнъ.

Милая Елена Болингамъ! если надежда получить отъ тебя признательную улыбку и входила въ разсчетъ при соображеніяхъ Мориса Левелина какъ бы спасти Беатрису, то врядъ ли кто посмѣетъ сказать, что побужденія его были оттого менѣе чисты и безкорыстны?

Любовь чистой, невинной души — самый могучій двигатель, побуждающій человѣка на высокія и благородныя дѣла.

XLIV.
Мракъ разсѣевается.

День уже клонился къ вечеру, когда Морисъ Левелинъ исполнилъ свое обѣщаніе привести знакомаго доктора въ Танет-Кортъ. Сердце Беатрисы сильно билось отъ страха, недоумѣнія и ожиданія. Она чувствовала, что Морисъ не вѣрилъ ея несчастью, ея горю. Она боялась, что онъ не придетъ, а пришлетъ кого нибудь вмѣсто себя или напишетъ письмо. Потому она выбѣжала къ нему на встрѣчу съ радостной улыбкой. Но въ ту же минуту и остановилась, какъ будто пораженная страшнымъ видѣніемъ; она вперила глаза свои въ доктора, котораго привелъ съ собою Морисъ.

— Докторъ Фольджамбъ, Беатриса, началъ-было молодой человѣкъ, но какой-то дикій огонь засвѣтился въ глазахъ несчастной женщины, покинутой Тригерномъ; задыхаясь отъ волненія, она бросилась къ двери и заперла ее.

— Ну, теперь вы должны меня выслушать. Дайте мнѣ только вздохнуть. Господи, дай мнѣ силъ перенести все это. Морисъ, спроси его… спроси его… и она указала рукой на доктора съ торжествомъ и отвращеніемъ: — спроси его, правду ли я сказала. Вы меня обвѣнчали, продолжала она съ возрастающимъ жаромъ, обращаясь къ незнакомцу. — Вамъ я одолжена своей гибелью… гибелью моего ребёнка… вамъ — вашему подлому обману, вашему гнусному коварству. Какъ смѣли вы издѣваться надъ Богомъ, въ шутку обвѣнчать меня съ Тригерномъ! Я погибла, я несчастна. Я не жена его, а это — его ребёнокъ! Вы отвѣтите передъ Богомъ за мою гибель, за гибель моего ребёнка!

Излишне было бы описывать подробно объясненія, послѣдовавшія за этой первой вспышкой гнѣва. Единственное извиненіе себѣ, которое могъ представить молодой докторъ, была увѣренность, твердая увѣренность, что онъ своимъ поступкомъ или усладитъ смерть Беатрисы, или воскреситъ ее къ жизни. Тригернъ торжественно клялся, что если она выздоровѣетъ, то онъ прежде чѣмъ возвращаться въ Англію, объяснитъ ей обманъ и обвѣнчается съ нею законнымъ образомъ; эти клятвы были, впрочемъ, излишни: такъ увѣренъ былъ докторъ Фольджамбъ, что иначе и поступить невозможно; къ тому же, страшное отчаяніе Тригерна, находившагося въ то время въ самомъ зенитѣ своей страсти къ новому идолу, повидимому, вполнѣ ручалось за искренность его словъ.

Теперь съ отчаяніемъ Фольджамбъ говорилъ, что совѣсть будетъ вѣчно упрекать его за участіе въ этомъ дѣлѣ. Онъ виноватъ въ томъ, что дѣлалъ зло, надѣясь, что отъ этого выйдетъ добро, но совѣсть никогда не упрекнетъ его въ подломъ обманѣ или низости. Онъ прочелъ молитвы съ должнымъ уваженіемъ къ ихъ святости, вполнѣ увѣренный, что за этимъ послѣдуетъ и настоящій религіозный обрядъ.

— Но главное, прибавилъ онъ: — я былъ твердо увѣренъ и вѣрю, до сихъ поръ, что еслибъ чарующее вліяніе вѣнчальнаго обряда не возстановило вашихъ силъ, вы бы не прожили и трехъ дней.

Сказать, что Морису Левелину было теперь жаль, что онъ высказалъ наканунѣ недовѣріе къ Беатрисѣ, не вполнѣ выражало бы его чувства въ эту минуту. Онъ схватилъ руку Беатрисы и плакалъ какъ ребёнокъ, пока она разсказывала о своей жизни послѣ отъѣзда Тригерна, о своихъ попыткахъ прокормить себя и ребёнка, о скромной помощи, оказанной ей единственнымъ другомъ ея, миссъ Парксъ. Онъ чувствовалъ угрызенія совѣсти не менѣе своего друга Фольджамба, съ которымъ подружился въ одномъ изъ главнѣйшихъ городовъ Европы, гдѣ молодой докторъ, бросивъ капризную маркизу, поселился на житье и, потомъ, вмѣстѣ съ Морисомъ, отправился въ Англію на время каникулъ.

Первымъ дѣломъ Мориса послѣ всѣхъ этихъ объясненій было написать капитану Бруку подробно обо всемъ случившемся. Окончивъ письмо, онъ прямо отправился къ мистриссъ Мирѣ Грей, съ которой былъ въ очень хорошихъ отношеніяхъ, такъ-какъ эта хитрая женщина всегда помнила, что Морисъ, въ случаѣ внезапной смерти Тригерна, наслѣдуетъ герцогу Керлавэрокъ.

Мира тотчасъ приняла его, и Морисъ, умалчивая о теперешнемъ положеніи Беатрисы, началъ спокойно разспрашивать ее о томъ, какъ она бросила молодую дѣвушку, порученную ея попеченіямъ. Но когда низость этой женщины все болѣе и болѣе обнаруживалась, злоба закипѣла въ душѣ молодаго человѣка, глаза его засверкали и Мира, только что съ улыбкой увѣрявшая, что она всегда думала, что Беатриса попадетъ въ какой нибудь просакъ, невольно остановилась, устремивъ свои страшные глаза на взволнованнаго Левелина.

— Вы, молодые люди, сказала она наконецъ: — никогда не полагаете, чтобъ хорошенькая дѣвочка была виновата; вы всегда вините въ этомъ стариковъ. Но если миссъ Брукъ хотѣла уѣхать съ мистеромъ Монтегю и жить съ нимъ «par amour», то я не знаю, какое намъ съ вами до этого дѣло.

Не успѣла еще она окончить послѣдняго слова, какъ терпѣніе Мориса лопнуло и мистриссъ Мира Грей хоть разъ въ жизни услышала откровенное, искреннее мнѣніе о ней. Съ неописаннымъ отвращеніемъ и презрѣніемъ Морисъ осыпалъ ее упреками за ея поступокъ съ Беатрисой, объявилъ ей, что онъ знаетъ о томъ, вѣкъ она помогаетъ Мили Несдэль вести ея постыдную жизнь, и намѣренъ тотчасъ все открыть лорду Керлавэроку, чтобы принудить Тригерна жениться на Беатрисѣ; наконецъ онъ не скрылъ отъ нея, что онъ видѣлъ Беатрису и списался уже съ ея родными. Несчастная Мира дрожала какъ осенній листъ.

— И вы все это разскажете моему мужу? воскликнула она.

— Конечно, я буду принужденъ переговорить съ мистеромъ Греемъ, отвѣчалъ Левелинъ: — онъ, кажется, былъ назначенъ мистеромъ Тригерномъ для устройства дѣлъ съ его… кузиной…

Мира была такъ же хитра, какъ Мили, но далеко не имѣла ея смѣлости. Она не могла встрѣтить словъ Мориса съ тою вызывающей улыбкой, съ которою встрѣтила Мили предложеніе Монтегю уѣхать заграницу, чтобъ избѣгнуть скандала, могущаго произойти отъ ревности Беатрисы. Напротивъ, трусливая Мира старалась теперь найти слабую струнку въ сердцѣ Левелина.

— Вы слишкомъ восторженны, мистеръ Левелинъ, сказала она: — никто не повѣритъ, что вы безкорыстно стараетесь принудить мистера Тригерна къ такому странному браку.

— Я ни мало не цѣню мнѣнія постороннихъ людей. Я думаю только о Беатрисѣ.

— Что же будетъ съ ея сыномъ? Онъ незаконный, вы это знаете.

И она снова злобно улыбнулась.

— Я его усыновлю. Наврядъ ли кто нибудь станетъ сомнѣваться въ моемъ безкорыстьѣ, потому что бракъ мистера Тригерна, какой бы онъ ни былъ, въ случаѣ если у него будутъ дѣти, лишаетъ меня всякой возможности когда нибудь наслѣдовать герцогство Керлавэрокъ. Но я пришелъ вовсе незатѣмъ, чтобъ съ вами толковать объ этомъ: я пришелъ сюда, вопервыхъ, чтобъ подкрѣпить вашими собственными словами все, что Беатриса мнѣ разсказала о томъ, какъ вы съ ней поступили въ Венеціи; вовторыхъ, чтобъ попросить васъ написать къ ней письмо съ извиненіями, что вы не поклонились ей, когда встрѣтили ее на скверѣ Линкольн-Ина.

— Я! Извиниться передъ миссъ Брукъ?

— Непремѣнно. Смотря по тому, послушаетесь ли вы меня или нѣтъ, я буду располагать моими послѣдующими дѣйствіями. Мистеръ Грей и вы должны передъ нею извиниться. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что вы взяли ее заграницу, вовсе не думая о ней, а только изъ угожденія мистеру Тригерну. Кромѣ того, мистеръ Грей сознался, что онъ былъ дурнаго мнѣнія о Беатрисѣ потому, что вы сказали ему, что ошиблись въ ней.

— Конечно, я никогда и не помышляла, что мистеръ Монтегю соблазнитъ ее. Я думала, что онъ только ухаживаетъ за нею, какъ за столькими другими. Я увѣрена была, оставляя ее въ Венеціи, что княгиня Гуглукова возьметъ ее на свое попеченіе.

— Мы не будемъ толковать о томъ, что вы думали. Я вамъ сказалъ, чего я отъ васъ желаю; вы можете прикрасить это какъ хотите. Беатриса нашла снова себѣ защитниковъ, друзей и…

Несмотря на свой страхъ, Мира не могла удержаться, чтобъ не сказать съ змшной колкостью, прикрытою веселою улыбкою:

— Я только надѣюсь, что вашъ двоюродный братецъ не будетъ ревновать покровительство стараго друга. Вѣдь вы знали миссъ Брукъ въ Тенби, прежде мистера Тригерна.

Морисъ Левелинъ молча поклонился. Холодный, вызывающій взглядъ былъ единственнымъ отвѣтомъ на это ядовитое замѣчаніе. Онъ всталъ и вышелъ изъ комнаты. Взглядъ, полный ненависти, проводилъ его до дверей, и еслибъ только взглядъ человѣка могъ бы нанести смерть другому человѣку, то, конечно, Левелинъ не вышелъ бы изъ этой комнаты живой.

Отъ Миры, Морисъ отправился къ мистеру Грею, генералу Прайс-Перри, леди Эдоксіи и маркизѣ. У всѣхъ изъ нихъ онъ просидѣлъ довольно долго и обстоятельно объяснилъ все дѣло, представляя въ пользу Беатрисы свидѣтельство доктора Фольджамба, домашняго врача самой маркизы, который сознался, что онъ прочелъ молитвы, произносимыя при вѣнчаніи, тогда какъ Беатриса вполнѣ вѣрила словамъ Тригерна, что передъ нею пасторъ одного изъ англійскихъ консульствъ.

Маркиза, выслушавъ разсказъ Мориса, взглянула, по своему обыкновенію, совершенно оригинально на дѣло, въ которомъ, она это чувствовала, и она немного замѣшана.

— Если вы желаете поссорить меня съ Монтегю, сказала она съ видимымъ неудовольствіемъ: — выводя на чистую воду, что ему помогалъ въ гадкомъ дѣлѣ мой докторъ, то это подло съ вашей стороны. Впрочемъ, еслибъ вы сами не были сыномъ доктора, то не пошли бы противъ своего семейства, только потому, что одинъ изъ вашей братьи втянулъ насъ въ какую-то глупость. Конечно, глупость — толковать о какомъ-то бракѣ внѣ церкви. Я всегда думала, что Фольджамбъ самый невнимательный докторъ; я думаю, онъ не умѣлъ отличить чумы отъ кори. А какіе тоны онъ задавалъ, и сколько возилъ съ собою всегда книгъ, за провозъ которыхъ мнѣ приходилось платить! ужь если докторъ что знаетъ, такъ это онъ прежде научился, а таскать ему съ собою книги, какъ школьнику, неприлично.

— Еслибъ я только знала въ то время, по какой причинѣ онъ оставлялъ меня безъ должнаго вниманія, хотя ему платили за путешествія съ нами; еслибъ я имѣла малѣйшее подозрѣніе, что вмѣсто того онъ вѣнчалъ обманомъ бѣглыхъ дѣвчонокъ съ людьми, которымъ бы не слѣдовало и глядѣть на нихъ, конечно, я бы его тотчасъ прогнала. Я и въ половину не вѣрю тому, что вы разсказываете объ этой дѣвчонкѣ. Я ни мало не удивлюсь, если окажется, что Фольджамбъ вмѣстѣ съ нею старались поймать Монтегю и нарочно сочинили и чуму, и тамъ все прочее. Повторяю тебѣ, если ты думаешь меня поссорить съ Монтегю изъ-за такой глупости, то очень ошибаешься.

— Да, наконецъ, есть объ чемъ кричать! Сколько ни шуми, а она не будетъ болѣе замужемъ, чѣмъ она была; да еслибъ она и была его жена, то я не вижу, какое тебѣ до этого дѣло. Ты не опекунъ ни Монтегю, ни этой распутной дѣвки; а еслибъ ты былъ опекуномъ ея, ты бы долженъ былъ заставить ее отдать мнѣ кружева, которыя она у меня украла. По милости ея, я прогнала Парксъ и никакъ не могу найти другую, которая бы мнѣ служила какъ Парксъ, хотя та и была какая-то мокрая курица. Онѣ всѣ жалуются, что имъ велятъ сидѣть всю ночь и быть всегда на ногахъ. Я увѣрена, Парксъ была довольно на ногахъ и не жаловалась. У меня голова разболѣлась съ вашими разговорами. И какая изъ этого польза? Странно, какъ это люди безъ всякой причины доводятъ меня до головной боли. Зачѣмъ ты не напишешь къ Монтегю, хотя, я полагаю, онъ уже довольно возился съ этой дѣвчонкою, и не спросишь его, что онъ хочетъ съ ней сдѣлать? Я бы желала знать, мнѣ-то какое дѣло до всего этого? Мнѣ рѣшительно все равно, хорошая ли она или дурная дѣвушка. И вамъ это можно было, кажется, знать прежде, чѣмъ идти ко мнѣ.

Послѣ этого упрека Морисъ безмолвно удалился.

«Она правду говоритъ», думалъ онъ: «я бы долженъ былъ знать, что ей все равно, хорошая или дурная дѣвушка Беатриса, спасена ли или погибла какая нибудь женщина, ложно ли она обвинена, или доказана ея невинность. Развѣ такія женщины заботятся о чемъ нибудь? Чувствуютъ что нибудь? Развѣ онѣ знаютъ значеніе словъ: добро и зло?»

Леди Эдоксія приняла его гораздо любезнѣе и приличнѣе, но этотъ пріемъ поразилъ его; она уже знала о случившемся, потому что онъ встрѣтилъ на порогѣ гостиной мистриссъ Миру Грей; за ней слѣдовала сама леди Эдоксія въ шляпкѣ; она, вѣрно, намѣревалась продолжать разговоръ съ мистриссъ Грей въ коляскѣ, которая была уже подана. Но увидѣвъ Мориса, она воротилась назадъ.

— Я поѣду попозже, сказала она лакею: — пріѣзжайте за мною черезъ часъ. Отвезите мистриссъ Грей въ телеграфное управленіе и тамъ еще куда она велитъ; но чтобъ черезъ часъ вы были дома. Потомъ, обращаясь къ Левелину, она довольно любезно промолвила: — хотя я слышала эту исторію отъ мистриссъ Грей, но я бы желала ее слышать еще разъ отъ тебя.

Морисъ почувствовалъ скорѣе радость, чѣмъ неудовольствіе, видя эту перемѣну въ леди Эдоксіи; несмотря на то, онъ очень мало довѣрялъ женщинѣ, слова которой произвели эту перемѣну. Онъ съ живостью принялся разсказывать, выхваляя мужество и твердость характера Беатрисы, сожалѣя о ея несчастій и стараясь всѣми силами повернуть всѣ обстоятельства въ ея пользу.

Леди Эдоксія слушала терпѣливо его разсказъ и даже раза два вздохнула и произнесла «бѣдная дѣвочка».

— Конечно, сказала она наконецъ: — несмотря на ея неосторожность, она дѣствительно заслуживаетъ сожалѣніе. Но единственное средство, которое теперь остается, это — возвратить ее роднымъ, если только возможно, и заглушить всю исторію. Ты знаешь, ничто не можетъ измѣнить того несчастнаго факта, что она не замужемъ за Монтегю, и что ея ребёнокъ незаконный, хотя, конечно, мы теперь не можемъ осуждать ее такъ сильно.

— Безъ сомнѣнія, ея ребёнокъ незаконный, но Тригернъ еще можетъ жениться на Беатрисѣ.

— Конечно, конечно, подтвердила леди Эдоксія задумчиво.

— Онъ, можетъ быть, теперь уже и жалѣетъ ее. Она такая обворожительная, такая прелестная! Онъ можетъ возвратиться къ ней. Нельзя навѣрное сказать, какъ поступилъ бы Монтегю, еслибъ ему представили его поступокъ въ настоящемъ его свѣтѣ.

— Конечно, поручиться нельзя.

— И когда онъ узнаетъ все, что она перенесла! Я увѣренъ, что моя мать стала бы обожать ее, выслушавъ ея разсказъ о томъ, какъ она, покинутая всѣми, старалась выработывать хлѣбъ себѣ и своему ребёнку.

— О, да, твоя мать посмотрѣла бы съ самой поэтической стороны на несчастное ея положеніе. И дѣйствительно, послѣ всего, что ты мнѣ разсказалъ, мы всѣ должны смотрѣть не нее съ величайшимъ снисхожденіемъ. Я увѣрена, если ее только можно отправить къ ея роднымъ въ Уэльсъ…

— О! я ни мало не сомнѣваюсь, что отецъ приметъ ее съ радостью.

— Я въ этомъ увѣрена; итакъ, если поступить поумнѣй и поосторожней, можно будетъ скрыть все случившееся. И я только что хотѣла сказать: если все это уладится, и если мое посѣщеніе, когда я буду въ Уэльсѣ, можетъ заставить замолчать сплетниковъ, до которыхъ дойдутъ объ этомъ слухи, то я готова возобновить съ нею знакомство, ты понимаешь, знакомство — не дружбу.

— Да, да. Я очень радъ это отъ васъ слышать, отвѣчалъ Левелинъ. Однако, онъ не вытерпѣлъ и вздохнулъ, подумавъ:, «Она такъ же равнодушна и безжалостна къ несчастной Беатрисѣ, какъ и маркиза, но только приличнѣе маскируетъ свои чувства.»

Онъ продолжалъ молчать и былъ задумчивъ. Но леди Эдоксія снова начала очень ласковымъ голосомъ, и слова ея наполнили сердце Левелина невыразимою радостью:

— Такъ-какъ ты уже здѣсь, сказала она: — то ты можешь повидать Елену. Я увѣрена, она скучала по тебѣ; она, бѣдная, была все это время нездорова. И такъ-какъ теперь выходитъ, что я совершенно ошибалась, когда я побранилась съ тобою изъ-за миссъ Брукъ, то я готова просить извиненія.

Никогда тётка Эдоксія не казалась Морису такой любезной, такой обворожительной, какъ въ эту минуту. Когда же она привела въ гостиную Елену, а сама, посмотрѣвъ въ окошко, сказала: — Ну, вотъ и карета; не забывай, что Елена должна уйти къ себѣ черезъ полчаса и полежать до обѣда, Морису казалось, что какая-то добродѣтельная фея мгновенно измѣнила его судьбу.

Онъ бросился за нею, проводилъ ее по лѣстницѣ и, помогая ей сѣсть въ коляску, спросилъ:

— Могу я разсказать Еленѣ о Беатрисѣ? Я не могу отъ нея этого скрыть?

Леди Эдоксія послѣ минутнаго молчанія отвѣчала:

— Ты можешь оправдать въ ея глазахъ миссъ Брукъ; но не тревожь ее очень; не останавливайся на подробностяхъ, не рисуй страшныхъ картинъ, ты понимаешь. Она была очень-очень нездорова.

Съ этими словами леди Эдоксія усѣлась въ коляскѣ рядомъ съ мистриссъ Грей, и обѣ дамы, пристально посмотрѣвъ вслѣдъ молодому человѣку, занялись оживленнымъ разговоромъ.

Елена дѣйствительно была очень больна на взглядъ. Она все была нездорова съ самаго праздника въ Сіои-Гаусѣ; происходило ли это отъ простуды, или отъ волненія при видѣ Беатрисы и сожалѣнія объ ея участи, или отъ соединенія всѣхъ этихъ причинъ — трудно было сказать. Къ тому же лѣто было очень жаркое и это видимо ее разслабляло. Но, главное, ее грызла тоска; хотя она и не была сантиментальной барышней, но отличалась очень тонкими и развитыми чувствами. Ей некому было сказать: «Сердце мое болитъ при мысли о страшномъ исчезновеніи и, быть можетъ, бесчестьи моей милой Беатрисы», или «Моя жизнь опустѣла и потеряла всякую прелесть съ тѣхъ поръ, какъ я не слышу-голоса Мориса Левелина, не вижу его добрыхъ, серьёзныхъ глазъ, устремленныхъ на меня». Ея сердце ныло и болѣло втайнѣ. «Она ужасно грустна, говорили ея сестры» — а докторѣ предупреждали мать Елены, что, вѣроятно, она недолго будетъ жить.

Радость молодыхъ людей при этомъ неожиданномъ свиданіи невозможно описать. Хотя Елена и плакала во время разсказа о несчастной Беатрисѣ, но все-таки радость брала верхъ — радость, что ея вѣра въ Беатрису оказалась справедливой, радость, что ей снова позволили видѣться съ Морисомъ.

— И знаете ли, сказала она: — въ мамѣ дѣйствительно произошла перемѣна. Съ прошлаго лѣта она стала совсѣмъ другая. Она такъ снисходительна ко мнѣ и къ другимъ тоже, особливо къ Сарѣ, которая нынѣ стала выѣзжать. Мама даже разъ заговорила о васъ. Какъ-то она писала очень много, а мнѣ такъ нездоровилось, что я не могла читать, она мнѣ и сказала: «Я думаю, твой двоюродный братецъ, Морисъ, слишкомъ гордъ, чтобъ воротиться къ намъ иначе, какъ если кто нибудь отправится къ нему, чтобъ попросить прощенія.» Ахъ, Морисъ, какъ я была рада слышать это.

Румянецъ, вспыхнувшій на ея щекахъ; любовь, блестѣвшая на ея глазахъ, заставили сердце серьёзнаго Мориса тревожно забиться; онъ вдругъ наклонился и поцаловалъ это чудное личико, устремленное на него. Онъ поцаловалъ ее, и нѣсколько минутъ они сидѣли молча, въ какомъ-то изумленіи. Розовой лепестокъ, распустившійся въ это утро, не былъ свѣжѣе чудной щочки Елены; до нея не прикасались еще никогда губы мужчины: въ ихъ семействѣ не было принято подобной ласки со стороны отца или братьевъ. Черезъ минуту Морисъ пробормоталъ: «Ты вѣдь знаешь, что съ божьей помощью ты когда нибудь будешь моей женою!» Она протянула ему свою дрожащую ручку и съ улыбкой шепнула: «Да, да!» Въ этомъ шопотѣ слышалось что-то больше любви: въ немъ слышалась гордость и благодарность, что его сердце избрало ее изъ всѣхъ женщинъ быть его подругой въ счастьѣ и въ несчастьѣ, въ горѣ и радости. Конечно, любовь женщины несовершенна, или любимый предметъ невполнѣ достоинъ ея, если въ ея сердцѣ, рядомъ съ любовью, не гнѣздится такое гордое, благородное чувство благодарности.

Отъ Елены Морисъ отправился въ Танет-Кортъ. Онъ и не думалъ перевозить Беатрису изъ ея скромнаго жилища до тѣхъ поръ, пока не получитъ отвѣта, что капитанъ Брукъ желаетъ принять свою дочь. Онъ почти не сомнѣвался въ отвѣтѣ, но во всякомъ случаѣ нельзя было поручиться, какъ приметъ старый воинъ извѣстіе, что его дочь, если Тригернъ не раскается, должна навѣки остаться «несчастной женщиной», а ребёнокъ даже и. при этомъ раскаяніи, по жестокимъ законамъ, обреченъ на горе и несчастье.

Впродолженіе двухъ или трехъ дней, прошедшихъ въ ожиданіи отвѣта, онъ старался успокоить Беатрису; но она, выдержавшая позоръ и нищету съ мужествомъ и терпѣніемъ, изнемогла при первомъ лучѣ надежды; каждый шумъ, каждый толчокъ заставлялъ ее вскакивать въ страшномъ волненіи и она бѣжала посмотрѣть, не письмо ли принесли ей. Она думала повременамъ: "Ну, а если онъ меня оттолкнетъ, если онъ скажетъ: «нѣтъ, ты съ радостью бросила меня, когда я былъ въ горѣ и нуждѣ. Съ тѣхъ поръ я привыкъ считать, что у меня одна дочь, Маріана. Оставайся въ изгнаніи, ты, которая такъ легко покинула свой домъ! Оставайся въ изгнаніи, но ты будешь имѣть извѣстія о насъ отъ времени до времени!»

И когда, наконецъ, давно ожиданное письмо пришло и она увидѣла знакомый почеркъ отца, она не рѣшилась даже прикоснуться къ этому письму, а закрывъ лицо руками, и, зарыдавъ, воскликнула «О! Морисъ, прочтите и… если… дурныя вѣсти… то уйдите только изъ комнаты, оставьте меня одну, я уже пойму. Но приходите опять завтра, а то я съ ума сойду отъ отчаянія!»

Напрасенъ былъ этотъ страхъ! Воспоминаніе о блудномъ сынѣ возстало въ памяти ея отца, и онъ поспѣшилъ написать ей письмо, дышавшее одною любовью.

«Воротись домой, мое сокровище! Воротись къ намъ. Мы никогда тебя не покидали. Зачѣмъ же отцы на свѣтѣ, если они будутъ судить какъ чужіе? Какъ могла ты сомнѣваться въ своемъ отцѣ? Ты найдешь меня очень разстроеннымъ въ здоровьѣ, но для тебя я все тотъ же вѣчно любящій

"Гавестонъ Брукъ."

На томъ же листкѣ бумаги было прибавлено нѣсколько словъ карандашомъ. Маріана предупреждала Беатрису, что отецъ ихъ очень измѣнился, но что ее ждутъ въ Пріютѣ съ неизмѣнной любовью.

Морисъ взялся довести ее до Тенби. Докторъ Фольджамбъ отправлялся уже на континентъ, гдѣ онъ могъ разсказать сэру Берти и леди Діанѣ всѣ подробности, которыя пропустилъ Морисъ въ своихъ пламенныхъ письмахъ къ матери. Докторъ простился съ Беатрисою съ неописаннымъ смиреніемъ и грустью. Поцаловавъ маленькаго Франка, онъ печально произнесъ: „Ахъ! дитя мое, твой образъ будетъ вѣчно являться мнѣ, когда потребность минуты соблазняетъ человѣка отвернуться отъ истиннаго пути!“ Но Беатриса не хотѣла проститься съ нимъ, не поблагодаривъ его. „Вы хотѣли спасти мою жизнь, читая вѣнчальный обрядъ, сказала она: — и когда вы пришли сюда, вы думали подать даровую помощь ребёнку падшей женщины. Вы принесли съ собою благословеніе божіе. Пути его неисповѣдимы. Да благословитъ же онъ и васъ. Прощайте“.

XLV.
Дома.

Дома! О, дивное слово — какъ сладко звучишь ты для всякаго, и тѣмъ болѣе для бездомнаго скитальца. Беатриса предалась невольно обаянію этого магическаго слова, когда, сидя рядомъ съ Морисомъ на палубѣ бристольскаго парохода, она увидѣла передъ собой тысячи огней, сверкавшихъ на длинномъ полуостровѣ, на которомъ раскинулось Тенби. Всѣ эти ряды огней, казалось ей, вели къ маленькому домику, гдѣ ее ждали отецъ и Маріана.

Въ садовой калиткѣ ее встрѣтила эта нѣжная сестра. Маріана плакала; она взяла на руки ребёнка и сказала Беатрисѣ: „Иди ты съ Морисомъ къ отцу, а я уложу ребёнка въ нашей комнатѣ“. Она остановилась на минуту и прибавила: „Не удивляйся, когда увидишь отца! по крайней мѣрѣ не обнаруживай своего удивленія. Не разстроивай его. Съ нимъ былъ ударъ“.

Сердце Беатрисы тревожно билось. Она вошла въ домъ; Маріана отправилась съ Франкомъ наверхъ и Морисъ отворилъ дверь въ гостиную. Въ каминѣ трещалъ яркій огонь, хотя было не очень холодно, а передъ нимъ, въ покойныхъ креслахъ, блѣдный, дряхлый, измѣнившійся, сидѣлъ капитанъ Брукъ. Онъ протянулъ руки, чтобъ сжать въ объятіяхъ свою заблудшую овцу, но, увы, не могъ сдѣлать ни шагу ей на встрѣчу. За то имъ обоимъ стало лучше, когда онъ первый началъ разговоръ; онъ объяснилъ, что послѣ ихъ разлуки, съ нимъ случился ударъ и у него отнялись ноги. Вскорѣ въ дверяхъ показалась Маріана; она поманила къ себѣ сестру.»

— Оставь его на время съ Морисомъ. Дай ему успокоиться до ужина — и, обвившись руками, какъ въ былые счастливые дни, обѣ сестры, такъ долго бывшія въ разлукѣ; отправились наверхъ. Маленькая бѣленькая кроватка была прибавлена къ прежней мёбели ихъ комнаты. Еслибы не этотъ предметъ и лютая грусть, терзавшая сердце Беатрисы, она могла бы подумать, что все прошлое было только тяжелый сонъ.

— О, Маріана! скажи мнѣ, проговорила наконецъ Беатриса, когда порывы слезъ и поцалмевъ нѣсколько стихли: — скажи мнѣ, имѣло ли мое поведеніе, горе, которое я причинила, какое нибудь вліяніе на болѣзнь отца?

— Нѣтъ, душа моя, никакого, никакого; и не мучь себя этой мыслью! Напротивъ, причина этого была радость — радость, виновникомъ который былъ Овенъ. Ты вѣдь вѣрно не слыхала — сколько еще тебѣ надо пересказать! Ты знаешь, отецъ почти совсѣмъ оправился послѣ своего банкрутства. Я не скрою, что его опасенія за тебя, его гнѣвъ, и всѣ несправедливости, которыя онъ перенесъ, тяжело отозвались на немъ, но онъ начиналъ оправляться, чему не мало содѣйствовали добрые друзья. Никогда не забуду я доброту генерала Прайс-Перри. Я увѣрена, что онъ нарочно пріѣзжалъ сюда, чтобы встрѣтить отца, потому что никого изъ Волингамовъ не было здѣсь, и онъ оставался тутъ всего два-три дня. Онъ встрѣтилъ насъ на лѣстницѣ и совершенно побратски сказалъ отцу: «Надѣюсь, Брукъ, ты чувствуешь себя лучше теперь»; онъ вошелъ съ нимъ въ домъ и сказалъ, что не прочь и остаться обѣдать у насъ. Такъ было и со всѣми — всѣ до единаго, живущіе въ Тенби перебывали у отца за слѣдующій день.

Затѣмъ пришли извѣстія отъ Овена — отецъ былъ немного боленъ. — И что за чудныя вѣсти! Адмиралъ сдѣлалъ о немъ особенный отзывъ: онъ отличился строгимъ соблюденіемъ дисциплины, несмотря на несправедливое и грубое обращеніе своего начальника, и обнаружилъ необыкновенный тактъ и сознаніе своего долга въ происшедшемъ вслѣдствіе этого бунтѣ. Его перевели на другой корабль, который вскорѣ попалъ въ дѣйствіе, и Овенъ отличился, какъ герой. Его непремѣнно произведутъ. Онъ поступилъ какъ молодой Касабланка, и когда корабль загорѣлся отъ непріятельскихъ выстрѣловъ и ему совѣтовали поскорѣе бросить его, такъ-какъ въ противномъ случаѣ его могло взорвать на воздухъ — онъ отвѣчалъ съ улыбкой: «По крайней мѣрѣ, никто не скажетъ тогда, что я добровольно оставилъ корабль».

— Адмиралъ собственноручно писалъ все это отцу и заключилъ письмо слѣдующей фразой: «Повѣрьте мнѣ, имя этого молодаго, отважнаго юноши станетъ современемъ наряду съ именами героевъ, о которыхъ не забудетъ Англія.» Тутъ-то съ отцомъ и случился ударъ. Онъ былъ сильно взволнованъ и чтеніе письма прерывалъ восклицаніями: «Молодецъ! Вотъ это мой мальчикъ! И мать его умерла и не увидала, какого она родила сына. И кто бы ожидалъ — онъ еще сущій ребёнокъ. И это послѣ стыда и страха, которые я перенесъ. Но я вполнѣ вознагражденъ: я все забуду кромѣ этого. Да благословитъ Богъ моего сына!» Потомъ онъ вдругъ поднялся съ кресла и, дико окинувъ взглядомъ вокругъ, поднялъ письмо Овена и крикнулъ: «Да здравствуетъ Англія! да здравствуетъ королева! Господи, благослови моего сына!» И съ этимъ упалъ безъ чувствъ на полъ. Я думала, что это былъ обморокъ, но то былъ ударъ.

Сначала его умственныя способности были немножко потрясены, но теперь все обошлось и, кромѣ отнявшихся ногъ и склонности легко приходить въ волненіе, не осталось, кажется, никакихъ слѣдовъ отъ удара. Мы вывозимъ его на креслѣ въ садъ. Теперь онъ будетъ счастливъ. Не разъ замѣчала я у него на устахъ твое имя, хотя онъ упорно отказывался говорить о тебѣ. Пойдемъ къ нему. И, милая Беатриса! не сердись на меня… но тебѣ лучше бы не говорить пока ни слова о Франкѣ; черезъ денекъ или два — мы найдемъ случай. Я желала бы, чтобъ онъ привыкъ прежде къ этой мысли, а пока намъ надо потерпѣть.

Беатриса поняла. Ея дитя было дитя позора, хотя и не порока. Отцу больно было бы его увидѣть. Прійдется ли ей когда-нибудь гордиться Франкомъ, какъ отецъ ея гордился теперь Овеномъ? Она подавила тяжелый вздохъ и послѣдовала за Маріаной внизъ, гдѣ ихъ уже ожидалъ ужинъ, а капитанъ Брукъ весело разговаривалъ съ Морисомъ.

Беатриса старалась быть спокойной. Она сѣла рядомъ съ отцомъ, какъ бывало. Въ маленькихъ вазочкахъ были поздніе цвѣты — все попрежнему! Вдругъ отецъ обратился къ ней съ вопросомъ:

— Красотка, чего ты хочешь?

Повидимому, приглашеніе взять котлетку — не очень романтическій предлогъ для слезъ; по тотъ, кто отвыкъ отъ дома, можетъ понять, что значитъ снова быть съ близкими сердцу, слышать изъ ихъ устъ обычныя будничныя рѣчи, сидѣть за однимъ съ ними столомъ, когда дни проходили за днями безъ того, чтобъ хоть одинъ любящій голосъ сказалъ «здравствуй» или «прощай», когда обѣды проходили въ тяжеломъ одиночествѣ, когда все общеніе было только съ чужими, когда, наконецъ, казалось, готовъ былъ заплатить жизнью за одинъ день «дома».

Голосъ отца, обращавшагося къ ней, какъ въ дни ея дѣтства, растравилъ рапы Беатрисы. Она зарыдала.

— Батюшка! батюшка! Я причинила вамъ много горя — много горя!

Она закрыла лицо руками и припала къ столу. Старикъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ и гладилъ ее по головѣ какъ ребёнка.

— Душа моя, ты причинила мнѣ большую радость, большею радость, и Овенъ также; ты должна узнать обѣ радости..Спроси у Маріаны.

— Беатриса, онъ опять будетъ боленъ, тихо проговорила Маріана — и пылкая, впечатлительная женщина сдѣлала надъ собою усиліе чтобы успокоиться.

Но въ эту минуту и послѣ Беатриса замѣтила, и Морисъ согласился съ ней, что въ отцѣ произошла перемѣна. Маріана, видѣвшая его въ худшемъ положеніи, видѣла въ этой перемѣнѣ признакъ выздоравливанія. Онъ дѣйствительно былъ здоровъ, но его умственныя способности были какъ будто отуманены.

Морисъ остался съ ними на два дня. На третій день была маленькая консультація — замолвить ли отцу словечко о Франкѣ или нѣтъ.

Капитанъ Брукъ ни разу не упоминалъ о ребёнкѣ, по постоянно ласкалъ Беатрису и въ этотъ день спросилъ ее со вздохомъ: «Ты одна пріѣхала сюда, моя милая?»

Въ умѣ Беатрисы мелькнула надежда, что онъ думаетъ о Франкѣ, что онъ примирился съ мыслью о немъ, готовъ его видѣть, и сердце ея тревожно забилось. Но онъ только ласково взглянулъ на нее и сказалъ: «Подкати меня поближе къ огню. Такъ, такъ, отлично. Да съиграй что нибудь изъ Бетховена.»

Во время игры она услышала раза два, что онъ бормоталъ про себя: «Чудная музыка; славно съиграно, моя красавица, моя бѣдная красавица!», и затѣмъ онъ погрузился въ глубокій сонъ.

Беатриса продолжала тихонько играть эти дивныя мелодіи. Зимнія сумерки становились чернѣе и чернѣе. Маріана вошла въ комнату и наклонилась черезъ спинку кресла посмотрѣть на спящаго. Черезъ мгновеніе взволнованнымъ и дрожащимъ голосомъ она подозвала сестру. Беатриса, посмотри-ка! Беатриса подошла и съ замирающимъ сердцемъ взглянула на лицо отца.

Улыбка, вызванная земными звуками, еще блуждала на безжизненныхъ устахъ, но душа храбраго солдата уже переступила за безмолвныя врата смерти!

XLVI.
День свадьбы.

Морись Левелинъ оставался съ осиротѣвшими дѣвушками до самыхъ похоронъ ихъ отца. Онъ не скрылъ отъ Беатрисы надежду, хотя и слабую, что Монтегю, когда узнаетъ всѣ послѣдствія своего поступка; постарается честнымъ образомъ загладить его. Ему очень не нравилось вступать въ переписку съ двоюроднымъ братцемъ, но онъ почелъ своимъ долгомъ описать ему всѣ подробности дѣла.

Здѣсь было не простое обыкновенное обольщеніе — безпутство съ одной стороны, слабость съ другой; нѣтъ, здѣсь была настоящая измѣна. Человѣкъ можетъ разлюбить и покинуть, по не обмануть.

Онъ выставилъ все, что могъ въ пользу Беатрисы — ея терпѣніе, спокойствіе и покорность судьбѣ, упомянулъ и о ея красотѣ, ея нѣжности, ея постоянствѣ въ несчастій. Слегка только намекнувъ на фактъ, что тайна, покрывавшая все происшествіе, дозволяла тѣмъ удобнѣе исправить ошибку въ глазахъ свѣта, онъ не настаивалъ слишкомъ на необходимости подобнаго шага со стороны Монтегю.

Письмо было очень хорошо написано. Морисъ Левелинъ послалъ его при запискѣ къ мистеру Грею, которому очень вѣжливо объяснялъ, что онъ не знаетъ, да и мало интересуется знать, о настоящемъ мѣстопребываніи Тригерна, по какъ адресъ послѣдняго непремѣнно извѣстенъ мистеру Грею — хотя бы только по случаю ожидаемой кончины стараго ихъ дяди, лорда Керлавэрока, то онъ, пользуясь этимъ обстоятельствомъ, обращается къ нему съ просьбою отправить, куда слѣдуетъ, письмо, и надѣялся, что оно въ скорѣйшемъ времени будетъ доставлено по назначенію. Затѣмъ онъ сталъ ожидать отвѣта, или даже — такъ еще молодъ и благороденъ онъ былъ — возвращенія Монтегю.

Но весь ходъ его мыслей былъ прерванъ еще болѣе радостнымъ для него событіемъ: однажды, къ неописанному его удивленію, при посѣщеніи Гровенор-Сквера, леди Эдоксія любезно пригласила его въ собственный будуаръ, и послѣ приготовительнаго кашля, улыбки и вздоха, начала спичъ, что какъ мать, она не могла долѣе сносить унынія его милой Елены, слабое здоровье которой уже не разъ заставляло ее задуматься; что Елена объявила ей съ откровенностью, которую она не можетъ достаточно похвалить, что она сдѣлала свой выборъ и не можетъ выйти замужъ ни за кого другаго, и что, наконецъ (все это было сказано въ очень темныхъ выраженіяхъ), не ожидая того времени, когда онъ возвысится на ступеняхъ юридическихъ отличій и сдѣлается лордомъ-канцлеромъ — она дозволяетъ Морису жениться на Еленѣ Болингамъ, когда ему угодно.

Окончивъ свою рѣчь, леди Эдоксія прошептала: «И я увѣрена, вы побережете мою милую Елену!» Она провела богато-вышитымъ платкомъ по совершенно сухимъ глазамъ, стараясь казаться взволнованною, и съ истиннымъ удовольствіемъ улыбнулась, когда Морисъ, горячо поцаловавъ ея худощавую, покрытую кольцами руку, сказалъ, что не видитъ причины откладывать день брака.

Такъ-какъ Морисъ Левелинъ не видалъ причины отсрочки, а леди Эдоксія и счастливая Елена были на все согласны, то неудивительно, что все дѣло очень скоро уладилось. Не было никакихъ торжествъ, не было даже богатаго завтрака въ ознаменованіе этого счастливаго дня. Елена и Морисъ протестовали противъ всякой роскоши, а леди Эдоксія объясняла несоблюденіе свѣтскихъ приличій опасеніями насчетъ нѣжнаго здоровья дочери, которая была бы очень взволнована многочисленнымъ собраніемъ въ день, который она считала такимъ важнымъ, милая душка! и тѣмъ, что не стоило дѣлать большаго шума по поводу столь посредственной партіи, когда ея милая Елена могла бы выбрать гораздо получше.

Прислуга была того же мнѣнія, и даже горничная, надѣвая брачный вѣнецъ на золотистыя кудри Елены, со слезами сказала: «Какъ вы хороши, миссъ Елена, и какъ мнѣ васъ жалко! Не думала я, что вы оставите домъ вашей маменьки, чтобы сдѣлаться какою-нибудь мистриссъ — въ особенности супругою законника. Все, лучше, будь онъ хоть офицеромъ.»

Но старуха-нянька, назначенная въ ключницы и горничныя новобрачной, прервала ее словами: «Тс, тс! Перестань говорить такой вздоръ. Повѣрь, они съ мистеромъ Морисомъ будутъ совершенно счастливы. Царскій вѣнецъ не спасетъ отъ головной боли, и звѣзда на груди не вылечитъ сердечнаго недуга.»

Слова няньки строго разбирались прислугою за ужиномъ и далеко не заслужили одобренія. Буфетчикъ съ достоинствомъ замѣтилъ, что важный титулъ ужь самъ по себѣ источникъ наслажденія, оставивъ въ сторонѣ все остальное — и большинство слушателей отдало ему предпочтеніе передъ нянькою.

Леди Діана не могла присутствовать на свадьбѣ сына, оттого что сэръ Берти ежедневно ожидалъ кончины своего брата; взамѣнъ того она написала нѣжное, любящее письмо леди Эдоксіи, которое послѣдняя прочла маркизѣ съ очень презрительнымъ выраженіемъ и съ объясненіемъ: «Не правда ли, какъ это похоже на Домити? Такая странная и восторженная».

— Да, сердито произнесла маркиза: — я вовсе не буду удивлена, если она сойдется въ мнѣніяхъ съ своимъ сыномъ и станетъ совѣтовать обвѣнчать ту скверную дѣвчонку съ Тригерномъ — такая мерзость, право.

Странная улыбка пробѣжала по устамъ леди Эдоксіи, но она только сказала: "Надо надѣяться, что этого не будетъ, и со вздохомъ прибавила: — Елена могла бы выбрать гораздо почище. У меня два раза просили руки ея въ прошломъ году, но она хотя съ виду покорна, а на дѣлѣ очень настойчива, къ тому же у меня были на то и другія причины.

— Разумѣется, но повѣришь ли, хотя и обидно, что свадьба эта была такая бѣдная, просто нищенская — это было для меня до нѣкоторой степени утѣшеніемъ. Вообрази себѣ, Эдоксія, что со мною случилось: меня заставили пріѣхать туда съ однимъ только лакеемъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? сказала Эдоксія, едва обращая вниманіе на ея слова.

— Да, хотя тебѣ, кажется, до меня и дѣла нѣтъ. Весь свѣтъ скоро пойдетъ верхъ дномъ; недаромъ эти негодные богомолы твердятъ, что скоро настанетъ конецъ свѣта; право, они не ошибаются; я никогда не воображала себѣ ничего подобнаго. Эти люди не даютъ мнѣ цѣлый день покоя. Вотъ, напримѣръ, Джонъ.

— Кто?

— Джонъ, мой лакей, ты его знаешь. Я говорила и ключницѣ и Бенсонъ, что терпѣть не могу, когда люди толстѣютъ; я и сама не слишкомъ полна, и не люблю толстыхъ лакеевъ; я хочу, чтобы мои лакеи были подъ пару, когда они стоятъ за каретою, и потому замѣтила ключницѣ, что Джонъ начинаетъ непомѣрно толстѣть, и приказала ей предупредить его. Она мнѣ отвѣчала, что старается всѣми способами заставить его соблюдать діэту, по что онъ ни за что не хочетъ отказаться отъ своего пива, и когда она начала его увѣщевать, онъ ее обругалъ, а потому я рѣшилась ему отказать.

— Что же, моя милая?

— Что же! Нехорошо, право, скверно съ твоей стороны, Эдоксія, такъ холодно принимать несчастіе другихъ! Ты не можешь себѣ вообразить, что за этимъ послѣдовало!

— Что же онъ сдѣлалъ?

— Да, вопервыхъ, онъ не хотѣлъ идти прежде, чѣціъ узнаетъ причину своего увольненія, а она не захотѣла объяснять, какъ будто трудно было сказать ему, что онъ слишконъ толстъ. По моему, это вполнѣ достаточная причина, такъ-какъ онъ не подъ пару Якову на запяткахъ. Но этотъ человѣкъ, я увѣрена, чартистъ или іезуитъ, или что нибудь въ родѣ того — приноситъ мнѣ записку на подносѣ, и, вообрази себѣ, записку отъ кого же — отъ него самаго!

— Отъ лакея?

— Да, Эдоксія. Что ты теперь подумаешь о нихъ? мнѣ кажется, что дѣйствительно скоро будетъ свѣтопреставленіе. Отъ лакея! Я удержала записку при себѣ, хотя, судя по орѳографіи, не понимаю, какъ я ее разобрала. Вотъ она: "Джонъ Лиддонъ свидѣтельствуетъ свое почтеніе (хорошее почтеніе, нечего сказать! Не тѣмъ ли онъ выражалъ свое почтеніе, что не слушался и не хотѣлъ отказаться отъ пива?)

— Джонъ Лиддонъ свидѣтельствуетъ свое почтеніе маркизѣ и бывши всегда аккуратенъ, трезвъ и внимателенъ и не зная за собой вины, надѣется, что вы скажете ему причину, почему вы увольняете его. Джонъ Лиддонъ, долженствующій добывать себѣ хлѣбъ и имѣющій жену и двухъ дѣтей…

Вотъ это-то и есть самое ужасное, Эдоксія, оттого, что когда его нанимали, онъ увѣрялъ, что онъ одинокій человѣкъ, а я ненавижу людей съ женами и дѣтьми, и всегда спрашиваю, нѣтъ ли жены или чего нибудь подобнаго, и никогда не беру людей съ чѣмъ нибудь такимъ; а онъ былъ такъ безсовѣстенъ, что сказалъ, что у него никого нѣтъ, а теперь, ты видишь, у него было и то и другое.

— Да, правда, сказала леди Эдоксія, соскучившись: — ну, ты легко достанешь другаго слугу, а теперь становится поздно. Я желала бы…

— О! да, Эдоксія, ты всегда желаешь, чтобы другіе не надоѣдали тебѣ своими несчастіями. Вѣдь я, кажется, сестра тебѣ? Но потерпи немного, я почти кончила.

— Что же еще?

— Что, гдѣ же я остановилась? О, да — "имѣющій жену и двухъ дѣтей, изъ которыхъ одинъ лежитъ въ горячкѣ (Вотъ! а я такъ боюсь горячки!), надѣется, что вы скажете ему причину и позволите ему остаться до пріисканія новаго мѣста, такъ-какъ при настоящихъ обстоятельствахъ это составитъ для него большой разсчетъ и онъ будетъ молиться за васъ Богу.

"Джонъ Лиддонъ."

— Вотъ, моя милая, что ты на это скажешь? Я, право, почти что испугалась этого человѣка и, позвонивъ Бенсонъ, приказала ей сказать швейцару, чтобы онъ передалъ Джону, что я никакъ не могу позволить ему остаться; какъ же можно, когда онъ не подъ пару съ другимъ? и чтобы онъ выбрался вонъ завтра же. Повѣришь, Эдоксія, что я затѣмъ услышала: онъ вошелъ въ комнату ключницы и, положивъ передъ ней на столъ ключи, сказалъ, что онъ уйдетъ сейчасъ же, и отказался надѣть ливрею и стать за карету, хотя то былъ день свадьбы Елены и онъ зналъ, что я хотѣла по этому случаю выѣхать прилично; но это еще не все: на представленія Бенсонъ онъ осмѣлился отвѣтить (Бенсонъ передала мнѣ его собственныя слова): да будутъ прокляты всѣ ваши свадьбы, я пойду домой къ женѣ и дѣтямъ. — И ушелъ, моя милая, безъ моего позволенія.

XLVII.
Маленькій Франкъ.

Отъ Монтегю Тригерна не было отвѣта, но зато леди Діана Левелинъ писала изъ Генуи письма «глупѣе всѣхъ», когда либо полученныхъ ея сестрами. Они были исполнены страстною нѣжностью и сожалѣніемъ къ Беатрисѣ, душевною любовью и радостно къ Еленѣ Болингамъ, какъ къ женѣ ея сына, котораго, несмотря на то, что онъ уже женатый человѣкъ, она все еще продолжала называть своимъ милымъ мальчикомъ. Она спрашивала Мориса, не думаетъ ли онъ, что заграничная поѣздка принесетъ пользу Маріанѣ и Беатрисѣ, предлагая пріютить ихъ у себя мѣсяца на два или на три и намекая, что такъ-какъ Тригернъ еще заграницею, и, вѣроятно, у лорда Керлавэрока въ Венеціи, то ей кажется гораздо легче покончить дѣло Беатрисы свиданіемъ, тамъ, вдали отъ болтливаго лондонскаго свѣта.

Но гдѣ же существуетъ свѣтъ, въ которомъ нѣтъ сплетенъ? Сначала мало обращали вниманія на возвращеніе Беатрисы въ Тенби и сосѣди довольствовались извѣстіемъ, что она гостила у какихъ-то знакомыхъ, хотя до нихъ и доходили неопредѣленные слухи о ея кокетствѣ, доставившемъ ея отцу какія-то непріятности. Но какъ на зло, совершенно неожиданно пріѣхали въ маленькій городокъ Тенби двѣ старыя дѣвы строгихъ правилъ и ужасныя сплетницы. Друзья Бретоновъ, леди Эдоксіи и генерала Прайс-Перри, бывшія всегда въ лучшемъ обществѣ, онѣ оказывали снисхожденіе только скандаламъ, произведеннымъ лицами ихъ круга.

Съ быстротою молніи разнеслись по маленькому городку безконечные разсказы о похожденіяхъ Беатрисы. Бретоны были призваны для свидѣтельства справедливости этихъ разсказовъ, а письмо, писанное леди Эдоксіей по этому поводу къ одной изъ старыхъ дѣвъ, сильно испачканное и истертое отъ частыхъ чтеній, ходило по всѣмъ рукамъ; наконецъ всѣ начали говорить, что младшая дочь капитана Брука свела своего отца въ могилу своимъ сквернымъ поведеніемъ; что она преслѣдовала заграницею мистера Тригерна, который, обезчестивъ ее (нахальство молодой дѣвушки вполнѣ извиняло его поступокъ) рѣшительно отказался жениться на ней.

Узнавъ эту тайну, дамы Тенби приняли какой-то торжественный и строгій видъ; онѣ намѣренно далеко обходили Пріютъ, и даже позволили себѣ грубую насмѣшку надъ положеніемъ Беатрисы, говоря, что ея жилище слѣдовало бы скорѣе назвать исправительнымъ заведеніемъ. Онѣ взглядывали на безлиственную иву, покрытую инеемъ, словно ожидая, что съ нея начнутъ падать капли позора. Странное любопытство соединялось съ этимъ отчужденіемъ; часто, очень часто добрыя сосѣдки подсматривали и заглядывали за рѣшотку Пріюта, и однажды любопытныя были неожиданно награждены, услышавъ смѣхъ ребёнка въ саду.

Старыя дѣвы-богомолки въ это время проходили мимо; онѣ остановились и взглянули другъ на друга съ дикимъ удивленіемъ. «Это, должно быть, ребёнокъ Беатрисы!» Ужасно! Какъ смѣлъ смѣяться ребёнокъ, мать котораго была столь извѣстна своими скандальными похожденіями!

Бретоны, хотя и сердились за то, что ихъ вмѣшали въ это дѣло, однако, старались, изъ сожалѣнія и ради стараго знакомства, противодѣйствовать общественному мнѣнію. Докторъ Бретонъ поручилъ своей женѣ пригласить обѣдать Беатрису и ея сестру. Вмѣстѣ съ ними пригласили богатую мистриссъ Седлеи, вдову мистриссъ Пратъ и двухъ сосѣдокъ, знавшихъ Беатрису еще ребёнкомъ. Леди Маккинтонъ, недавно прибывшая въ Тенби, также должна была присутствовать на этомъ обѣдѣ. Она была вдова сэра Джошуа Маккинтона, которому капитанъ Брукъ спасъ жизнь на полѣ битвы и семейство котораго ему было многимъ обязано во время тяжбы, грозившей лишить ихъ маленькаго состоянія. Леди Маккинтонъ послѣ того старалась выдти замужъ за генерала Прайс-Перри, по тщетно, и до послѣдняго времени слыла за женщину очень легкихъ правилъ.

Въ назначенный день, мистриссъ Бретонъ занемогла и не была въ состояніи сойти къ обѣду. Богатая мистриссъ Седлей за часъ до обѣда прислала отказъ: она переговорила со старыми дѣвами и рѣшила, что ей неприлично сидѣть за однимъ столомъ съ Беатрисой. Вдова мистриссъ Пратъ извинилась еще наканунѣ, говоря, что предпочитаетъ зайдти вечеромъ къ чаю, по все-таки не пришла. Леди Маккинтонъ была слишкомъ экономна, чтобы отказаться отъ дароваго обѣда, и пришла съ сыномъ и дочерью: по чтобы показать все величіе своей добродѣтели, она ни слова не говорила съ Беатрисой, даже не Поклонилась ей и дѣлала видъ, что совершенно не замѣчаетъ ее. Онѣ передъ обѣдомъ сидѣли рядомъ, и Беатриса, ни мало не ожидая грубаго отвѣта, спросила леди Маккинтонъ. какъ ей поправилось Тенби? Та не отвѣчала. Беатриса повторила свой вопросъ нѣсколько громче, словно она думала, что ея сосѣдка нѣсколько глуха. Леди Маккинтонъ величественно встала, и спокойно перешла въ другой конецъ комнаты.

По окончаніи обѣда, когда мужчины остались одни, а дамы удалились въ библіотеку доктора Бретона, повторилась та же продѣлка, и когда ларей подалъ гостямъ кофе, леди Маккинтонъ, сдѣлавъ знакъ своей дочери, удалилась съ нею къ окошку, подальше отъ Беатрисы, гдѣ онѣ молча и локали свой кофе, точно двѣ собаки, утащившія кость въ темный уголокъ.

Докторъ Бретонъ не могъ не замѣтить къ концу вечера, въ какомъ неловкомъ положеніи были обѣ миссъ Брукъ. Маріана была очень блѣдна и грустна. Озабоченный уже и тѣмъ, что ему приходилось принимать гостей безъ помощи своей веселой жены, докторъ Бретонъ былъ очень огорченъ этимъ обстоятельствомъ, и смотря издали на вдову, стоявшую спиною къ Беатрисѣ, думалъ: «Я никогда болѣе не приглашу эту женщину къ себѣ!»

Беатриса не была оскорблена. Грусть, истинная, глубокая, мѣшала ей чувствовать мелкія непріятности. Но она сознавала, что эта женщина хотѣла ее обидѣть, а докторъ Бретонъ старался ее приласкать; потому, прощаясь съ добрымъ старикомъ, она отпустила одну изъ тѣхъ фразъ, которыя были такъ памятны бѣдной Парксъ:

— Благодарю васъ, докторъ Бретонъ, сказала она: — мы очень рады, что были у васъ сегодня вечеромъ и вы, вѣроятно, будете съ удовольствіемъ вспоминать, что вы насъ пригласили, такъ-какъ Маріана и я уѣзжаемъ изъ Тенби къ леди Діанѣ Болингамъ, и я не думаю, чтобы мы возвратились скоро въ Англію.

Непредвидѣнный случай задержалъ ихъ немедленный отъѣздъ, именно смерть маленькаго Франка; сильныя судороги уничтожили нѣжную нить его жизни, и онъ послѣдовалъ въ могилу за дѣдомъ, который его ни разу не приласкалъ.

Страшно грустила о немъ молодая мать! Горько рыдая, блуждала она вокругъ развалинъ маяка, гдѣ за нѣсколько лѣтъ передъ тѣмъ взбиралась веселая компанія, слѣдившая за приближеніемъ яхты Тригерна: на этомъ пустынномъ берегу надѣялась она гулять съ маленькимъ своимъ сыномъ, между этими скалами, гдѣ она въ первый разъ увидѣла его безчестнаго отца — въ тѣ счастливые, глупые, веселые дни, когда она бѣгала въ перегонку съ братомъ и съ собакою, пила чай изъ раковинъ, и украшала свои волосы морскою зеленью.

Часто приносила она своего маленькаго Франка на этотъ берегъ. Часто рыдала она тутъ, и эти дикія, страшныя рыданія, слышалъ одинъ ея ребёнокъ. И онъ, бывало, гладитъ ея щочки длинными, тонкими пальчиками, съ нѣжностью смотритъ на нее, цалметъ, стараясь ее утѣшить.

Но теперь этого милаго утѣшителя уже нѣтъ, онъ исчезъ навсегда съ лица земли! Богу такъ было угодно. Она это знала и старалась слушать со смиреніемъ увѣщеванія доктора Бретона и сестры своей. Теперь Франкъ уже не зналъ ни боли, ни страданій. Она это вполнѣ сознавала. Онъ бы страдалъ впродолженіе всей своей жизни и, вѣроятно, сдѣлался бы идіотомъ. Это была также правда. А теперь всякое мученіе прекратилось и насталъ вѣчный покой, и ей надлежало покориться и сказать: «Да будетъ воля твоя. Да будетъ воля божья!»

Но все напрасно! Тяжелое сознаніе потери не покидало ее и послѣ того, какъ маленькій гробикъ былъ снесенъ на мрачное, покрытое снѣгомъ, кладбище, и сняты были занавѣски съ постельки малютки и убраны сломанныя его игрушки.

Иногда она выходила одна посмотрѣть на закатъ солнца, съ грустью размышляя о своемъ прекрасномъ садѣ, о великолѣпныхъ розанахъ, о чудномъ пѣніи птицъ, о всѣхъ прелестяхъ, которыхъ никогда не увидитъ и не услышитъ бѣдный Франкъ. Или увлеченная мечтами, она какъ-бы позабывала о настоящемъ и погружалась въ мысли о томъ, что могло бы быть: представляла себѣ Франка взрослымъ, красивымъ юношею, смѣющимся съ нею о своемъ болѣзненномъ дѣтствѣ. Онъ, можетъ быть, предназначенъ былъ, подобно Овену, сдѣлаться знаменитостью, поэтомъ, полководцемъ, государственнымъ человѣкомъ, и тогда жестокій отецъ его, наложившій на него такую позорную печать, сталъ бы сожалѣть, что онъ носитъ не его имя!

Вскорѣ это видѣніе исчезало, и ей представлялся родной и близкій берегъ, гдѣ ея ребёнокъ иногда игрывалъ, и на этомъ берегу длинный тростникъ, колыхавшійся отъ вѣтра, точно живой, бѣлыя чайки, хлопавшія крыльями надъ самыми волнами, жизнь повсюду вокругъ нея и надъ нею; одна только жизнь — часть ея жизни — исчезла навсегда.

И никто, кромѣ нея, не сожалѣлъ о немъ. Она инстинктивно это чувствовала. Нѣжная Маріана сожалѣла только о Беатрисѣ, а не объ ея маленькомъ сынѣ. Смерть Франка была горемъ лишь для нея одной. Бѣдный, незаконнорожденный Франкъ! Онъдаже тѣмъ, которые болѣе всего любили его мать, казался пятномъ на ея честномъ имени, которое, по божьей милости, теперь было стерто.

Тогда, въ порывѣ отчаянія, Беатриса вспоминала о томъ, кто былъ причиною всего ея горя. Еслибъ Монтегю зналъ, еслибъ онъ могъ только знать, что Франкъ умеръ? Неужели онъ не грустилъ бы о немъ, не пожалѣлъ бы ее? Если бы онъ не грустилъ съ нею, то кто же будетъ?

Часто въ такія черныя минуты, она съ трепетомъ вспоминала, что именемъ ея бѣднаго умершаго ребёнка Монтегю приносилъ ей клятву. Была ли эта клятва одна ложь? Или Мили Несдэль отбила его у ней послѣ клятвы? Не она ли призвала проклятіе на голову своего ребёнка своею ревностно? Не она ли убила его, ухватившись за эту невинную жизнь, какъ за послѣдній свѣтильникъ въ мрачномъ лабиринтѣ земныхъ страстей? «Клянусь его жизнью» — и клятва была ложная! «Его жизнью» — и эта жизнь исчезла навѣки.

Она старалась молиться, читать, посѣщать бѣдныхъ, думать о небѣ, но, увы, она не могла ни о чемъ думать, ничего дѣлать. У ней теперь не было никакой цѣли въ жизни и, терзаясь страшною жаждою, которой никто не могъ утолить, несчастная женщина день ото дня все болѣе и болѣе изнемогала. И напрасно надъ этой живой могилой счастья и надеждъ блуждала молящая тѣнь Маріаны, напрасно въ ея ангельскомъ лицѣ просвѣчивало горе, смиренно преклонившееся передъ святою волей провидѣнія.

XLVIII.
Встрѣча.

До отъѣзда своего изъ Тенби, осиротѣвшія сестры получили письмо отъ леди Діаны, приглашавшей ихъ не въ Геную, а въ Венецію, куда старый Керлавэрокъ, вслѣдствіе новаго припадка подагры, созвалъ всѣхъ своихъ родственниковъ, которые могли только явиться на его зовъ. Особенно побудительное приглашеніе получилъ сэръ Берти Левелинъ, который, конечно, былъ вполнѣ вознагражденъ за прежнее презрѣніе единодушнымъ признаніемъ въ немъ искуснаго и опытнаго врача. Его роль въ семейномъ кружку колебалась съ правильностью маятника между двумя крайностями. Онъ былъ то — «докторъ, за котораго вышла Домити». то — «спаситель, которому каждый изъ нихъ обязанъ жизнью».

Единственная жизнь, которую, по его мнѣнію, стоило сохранить, еслибы это было дѣло выбора, а не совѣсти — жизнь Елены Болингамъ, почерпнула новыя силы послѣ того, какъ она слилась съ жизнью молодаго адвоката, Мориса Левелина.

Елена Левелинъ выѣхала съ мужемъ навстрѣчу двумъ бездомнымъ сиротамъ, которыя мало ожидали такой встрѣчи. Она посадила ихъ въ свою карету и повезла въ Темпль, гдѣ она жила въ наемной квартирѣ, той самой, у дверей которой Беатриса стояла какъ Нери въ поэмѣ Мура, не смѣя въ нихъ войти. Она шутила и смѣялась, припоминая ужасъ маркизы, когда ей сказали, что Морисъ намѣренъ жить съ женой въ наемной квартирѣ, пока не найдетъ домика по ихъ скромнымъ средствамъ. Затѣмъ она съ жаромъ стала говорить о своей «новой матери», какъ она называла леди Діану. Беатриса могла видѣть неоднократно, въ теченіе разговора, съ какою благодарностью рука мужа пожимала ея руку, и съ какою любовью Елена отвѣчала на это пожатіе, нехотя выпуская его руку изъ своей.

Дрожа и роняя слезы, вызванныя горькими воспоминаніями, вошла Беатриса въ это святилище честной любви и разумной дружбы. Она вышла изъ него ободренная словами утѣшенія, полная надеждъ на успѣхъ предполагаемой поѣздки въ Италію, едва не улыбаясь прежней счастливой улыбкой.

А Маріана смотрѣла на нѣжно любимую и любящую жену человѣка, еще такъ недавно несчастнаго вслѣдствіе ея отказа; она смотрѣла на нее съ нѣжнымъ сочувствіемъ отрекшейся отъ свѣта монахини, до которой доходятъ вѣсти о братьяхъ и сестрахъ, которыхъ она оставила въ свѣтѣ, о радостямъ и надеждахъ, которыя ея болѣе не волнуютъ и къ которымъ она питаетъ только слабое участіе.

Пріѣхавъ въ Венецію, Беатриса тотчасъ узнала, что Монтегю былъ тамъ — въ Palazzo Danielli, въ томъ самомъ Palazzo Danielli, въ которомъ онъ такъ страстно выражалъ ей любовь свою, изъ котораго онъ такъ безумно увезъ ее. Какъ долженъ онъ теперь вспоминать о шей, мечтать о быломъ! Да, этотъ случай ниспосланъ небомъ для ихъ примиренія!

Поддерживаемая надеждами, возбуждёнными въ ней Еленой Болингамъ и сочувствіемъ леди Діаны, Беатриса, отъ природы одаренная пылкимъ воображеніемъ, мечтала видѣть уже сцены радости и счастья тамъ, гдѣ виднѣлась только мрачная перспектива. Но надъ всѣми ея мыслями господствовала одна, которую пойметъ только тотъ, кто въ своей жизни любилъ страстно, до безумья.

— Я снова увижу его! все равно какъ — все равно, если намъ придется снова разстаться — все равно, если его чувства измѣнились ко мнѣ. Я увижу его. Я услышу голосъ, котораго такъ долго жаждала слышать. Я увижу глаза, въ которыхъ сіяетъ свѣтъ моей жизни. Я буду держать въ своей рукѣ руку, которой малѣйшее прикосновеніе для меня дороже всѣхъ привѣтствій въ мірѣ. Я увижу его — этого довольно. Только бы вамъ встрѣтиться еще разъ въ жизни — а тамъ пусть будетъ, что будетъ.

Она не слыхала отъ леди Діаны холодныхъ, отталкивающихъ предостереженій и совѣтовъ — «подождать» да «посмотрѣть». Леди Діана только поцаловала ее въ лобъ со слезами на глазахъ, когда взялась отправить ея письмо къ Тригерну.

Леди Эдоксія и дочь ея Сара живутъ въ томъ же домѣ. Онъ, конечно, гдѣ нибудь въ обществѣ съ ними. «Тебѣ, душа моя, вѣроятно, долго придется подождать отвѣта» — вотъ было все, что сказала леди Діана, стараясь умѣрить лихорадочное нетерпѣніе Беатрисы.

Благодаря этому предупрежденію, Беатриса спокойно провела ночь, и только на слѣдующее утро получила отвѣтъ. Содержаніе ея письма было очень кратко и просто. Вотъ оно:

"Я здѣсь, Монтегю. Нашъ ребёнокъ умеръ. Отецъ мой умеръ. Не захочешь ли ты повидаться со мной?

"Беатриса".

Пришелъ отвѣтъ. Мысли ея мѣшались. Она чувствовала, что кровь приливала къ ея головѣ, пока дрожащей рукой она отпечатывала письмо.

Онъ писалъ ей, что пріѣдетъ. Онъ очень сожалѣлъ о ея потерѣ. (Ея потеря — не его! не ихъ!) Онъ будетъ радъ, очень радъ ее видѣть, даже еслибъ она не была въ несчастьи. Онъ часто-часто вспоминалъ о ней. Онъ непремѣнно пріѣдетъ къ ней сегодня же, можетъ быть, поздно вечеромъ. Вѣроятно, его присутствіе понадобится кузинамъ. Дядя его былъ очень боленъ и теперь страшно взыскателенъ, но онъ во всякомъ случаѣ побываетъ у нея въ теченіе дня.

Въ теченіе дня. Для Беатрисы весь день заключался въ этомъ часѣ. Тщетно нѣжная Маріана старалась отвлечь ее отъ ея поста у окна, тщетно леди Діана уговаривала ее съѣсть или выпить чего нибудь, хоть бы только для того, чтобы имѣть силы перенести физическое потрясеніе подобнаго свиданія.

— Послѣ! Послѣ! было все, чего могли добиться отъ нея Маріана и леди Діана.

Послѣ — это послѣ оказалось очень поздно, потому что весь день прошелъ, а объ Тригернѣ не было помину. Тревожныя опасенія Беатрисы начинали сосредоточиваться на одной мысли: онъ выѣхалъ изъ Венеціи. Она начинала думать, что письмо его было написано съ цѣлью успокоить ее, и что узнавъ, что она здѣсь, онъ поспѣшилъ выѣхать. Потомъ ей вошло въ голову, что онъ здѣсь для дяди, а потому не можетъ отлучаться во всякое время, и она снова начала надѣяться. Вдругъ шорохъ гондолы о каменный подъѣздъ, столь слабый шорохъ, что только при ея настроенномъ состояніи она могла его замѣтить, заставилъ застынуть всю кровь въ ея жилахъ, и черезъ минуту Монтегю Тригернъ стоялъ уже передъ ней.

Несмотря на свое волненіе, она запомнила всѣ благоразумныя свои намѣренія, плоды полночныхъ думъ. Она дала себѣ клятву избѣгать страстныхъ порывовъ, которые, по ея мнѣнію, были главной причиной ихъ размолвки. Она поклялась, что если Богъ приведетъ имъ снова соединиться, то никогда болѣе страсть, ревность, гнѣвъ или подозрѣніе не нарушатъ согласія между ними. Нѣтъ, она будетъ тиха, спокойна — какъ Маріана!

Онъ вошелъ въ комнату, извиняясь что такъ запоздалъ. Ему пришлось развозить кузинъ изъ одного мѣста въ другое; затѣмъ онъ долженъ былъ обѣдать у дяди, и, наконецъ, завезъ леди Эдоксію въ самый блистательный салонъ въ городѣ — къ принцессѣ Кіарѣ фонъ-Альдрингенъ.

Беатриса сдержанно выступила ему на встрѣчу. Онъ поцаловалъ ея руку и усадилъ ее снова въ кресла у окна. Несмотря, однако, на свою рѣшимость оставаться спокойной, несмотря на все, что было между ними, она жаждала броситься къ нему на шею и наплакаться въ волю. Она ждала отъ него перваго шага. Но Монтегю только смотрѣлъ ей въ глаза и безпокойно вздыхалъ. Онъ разспросилъ ее о смерти ея отца и ребёнка; онъ сказалъ ей, что часто удивлялся, какъ могла она разсчитывать на жизнь маленькаго Франка, когда всѣ доктора уже давно удивлялись, что онъ такъ долго жилъ, и говорили, что даже еслибы онъ выросъ, то былъ бы навѣрно идіотомъ. Затѣмъ онъ почти упрекнулъ ее за то, что она находилась въ затруднительныхъ обстоятельствахъ, между тѣмъ какъ онъ сдѣлать всѣ распоряженія, чтобы она не пострадала хоть въ этомъ отношеніи отъ его быстраго отъѣзда. Но повидимому онъ не имѣлъ понятія, каковы были эти «затруднительныя обстоятельства». Онъ утверждалъ, что никогда не слыхалъ никакихъ подробностей отъ Мориса Левелина, а Беатриса сама не распространялась о своихъ страданіяхъ. Онъ былъ очень огорченъ и озадаченъ, услыхавъ, что она пріѣхала къ леди Левелинъ, и даже проронилъ странное замѣчаніе, что "онъ не понимаетъ, почему тётка Діана вѣчно любила разстроивать планы своей сестры Эдоксіи. Онъ спросилъ отуманенную Беатрису, какіе были у нея «планы на будущее?» Что намѣрена была она дѣлать, когда кончится ея визитъ къ его тёткѣ? Наконецъ, онъ взглянулъ на часы и сказалъ: «Я увижусь съ вами еще разъ, но теперь я боюсь опоздать. Леди Эдоксія и то ужь, я думаю, удивляется, что могло меня задержать! Прощайте!»

Слезы душили Беатрису, но она превозмогла себя и поднялась съ креселъ, чтобы проводить его. Онъ сказалъ ей «какъ онъ радъ видѣть, что она поправилась, и что она здоровѣе и веселѣе на взглядъ, чѣмъ ожидалъ». Слова эти поразили ее какъ острый ножъ, но она рѣшилась вытерпѣть до конца. Она не выскажетъ ему, что попытка казаться спокойной и веселой сдѣлана ею для того, чтобы удержать его, чтобы не оттолкнуть его своей прежней горячностью. Она не станетъ плакать и стонать, не станетъ умолять его остаться и доказать ей, что прошлое было только сонъ; она не станетъ просить его прижать себя къ сердцу, хотя бы для того, чтобы умереть въ его объятіяхъ!

Она поднялась съ креселъ и стояла теперь рядомъ съ нимъ, близко-близко, такъ что чувствовала его дыханіе. Она взяла его за руку и страстно взглянула ему въ глаза. Послѣ минутнаго колебанія, онъ наклонился и отпечатлѣлъ на ея лбу поцалуй, холодный и сухой, какъ паденіе осенняго листа. «Прощайте; надѣюсь, я не утомилъ васъ; жаль, что я не пріѣхалъ ранѣе и не могу остаться болѣе», сказалъ онъ, уже держась за ручку двери.

И его изящная фигура скрылась за дверью. Послышались шаги на каменной лѣстницѣ. Чистый, свѣжій голосъ, кликнувшій гондолу, отчаливаніе гондолы, болѣе рѣзкій крикъ кормчаго, кричавшаго встрѣчнымъ баркамъ сторониться, и наконецъ всплескъ весла, отбросившій съ разу гондолу на самую средину канала — все это отозвалось въ ушахъ Беатрисы съ тою страшною ясностью, которою отличается слухъ, когда мозгъ находится въ болѣзненномъ раздраженіи.

Неподвижна, почти безсознательна, съ блуждающимъ взоромъ, стояла она, словно приросшая къ тому мѣсту, на которомъ онъ такъ холодно, такъ небрежно простился съ нею. Онъ сказалъ, что онъ будетъ снова. Но когда? Зачѣмъ ему приходить? Да желала ли она сама, чтобы онъ пришелъ? Развѣ могли они сказать еще что нибудь другъ другу послѣ сегодняшней странной встрѣчи? Не все ли равно имъ было никогда болѣе не встрѣчаться?

Еще нѣсколько мгновеній простояла Беатриса какъ окаменѣлая. Потомъ по всему ея тѣлу пробѣжала холодная дрожь и она окинула комнату дикимъ взглядомъ. «Я схожу съ-ума», подумала она и почти безсознательно поспѣшила выдти изъ комнаты, въ которой принимала Тригерна, въ комнату Маріаны.

— О! Маріана, какой святой міръ свѣтится въ твоихъ глазахъ. О чемъ ты думаешь! Ты напоминаешь мнѣ Ари-Шефферову — мать св. Августина — только ты моложе.

Это была правда. Маріана сидѣла на окнѣ; ея чудные глаза были устремлены на звѣзды, отраженіе которыхъ дрожало на поверхности канала.

— Я, право, не знаю, отвѣчала она нѣжно: — мысли мои были далеко; я вспоминала дивныя картины, которыя я видѣла сегодня въ различныхъ церквахъ. Ты уже ихъ видѣла, но для меня онѣ новость. Когда ты вошла, я думала объ одной картинѣ, изображающей Mater Dolorosa, и мнѣ пришло въ голову, неужели ни одинъ живописецъ не изобразилъ послѣдняго свиданія земной матери съ ея божественнымъ сыномъ; я думала о томъ прощаніи, когда Іисусъ ушелъ отъ нея въ ту ночь, когда его предали и она уже увидѣла его осужденнымъ, измученнымъ, поруганнымъ и увѣнчаннымъ терновымъ вѣнцомъ на пути къ Голгоѳѣ. — Я думала, какъ мало говорится о ея агоніи — въ писаніи, гдѣ такъ подробно описываются чудеса Спасителя, сдѣланныя для утѣшенія только земной скорби.

Маріана задумалась на минуту и потомъ съ вдохновеннымъ видомъ продолжала:

— Я думала также, Беатриса, какъ много мы думаемъ о себѣ и своей участи, какого мы высокаго мнѣнія о самихъ себѣ; мы ожидаемъ счастья, какъ будто оно по праву принадлежитъ намъ, и возмущаемся и ропщемъ на небо, когда оно намъ отказываетъ въ счастіи! Какъ мы судимъ о жестокости и несправедливости страданій, посылаемыхъ намъ небомъ, какъ безумно отчаяваемся у смертнаго одра при разлукѣ, неимѣющей и десятой доли той горечи, которую должна была ощущать та, которая пеленала своего божественнаго сына въ колыбели и во гробѣ.

Наступило молчаніе — молчаніе, прерывавшееся только ускореннымъ дыханіемъ младшей сестры, перешедшимъ вскорѣ въ истерическія рыданія. Она бросилась на колѣни передъ Маріаной, обвила ее руками и схоронила голову на ея груди, какъ-бы надѣясь найти забвеніе терзавшему ея горю.

— О, Маріана, я видѣла его, я видѣла его! было все, что она могла произнести.

Потомъ, сдѣлавъ усиліе надъ собой, она прибавила:

— И я чувствую, какъ будто эти два года я была подъ обаяніемъ какихъ-то чаръ, и что теперь эти чары разсѣялись. И я вдругъ очутилась одинокой, одинокой въ цѣломъ мірѣ, и жизнь показалась мнѣ въ совершенно иномъ свѣтѣ. Я увидѣла, какъ безумна, какъ дика была моя любовь. Не зная его характера, не заботясь даже узнать его, я увлеклась — прибавила она съ горечью — его золотыми кудрями.

Она остановилась на минуту и потомъ продолжала болѣе спокойнымъ голосомъ:

— Я увидѣла, какъ эгоистична я была въ отношеніи къ моему отцу — я, его единственная дочь, роптала и тяготилась своей участью и ждала только случая покинуть его, и какъ я обрадовалась уѣхать отъ него съ чужими мнѣ людьми. О, Маріана! мнѣ стыдно вспомнить, какъ рада я была уѣхать. А ты, ты добрая, терпѣливая, ты не дочь моего отца, ты самоотверженная, святая, ты осталась, ты не хотѣла покинуть его въ горѣ, я это чувствую, я это понимаю. И хотя Богъ мнѣ свидѣтель, что я не шла на встрѣчу пороку, что весь позоръ, обрушившійся на мою голову, незаслуженъ мною, но я вижу теперь, что несправедливость людская была правосудіемъ божіимъ, что я была наказана въ томъ, въ чемъ я была невинна, за то, въ чемъ я была виновна. Ты осталась съ отцомъ, ты дѣлила его горе и радости, и мое право рожденія отнялось у меня — это была кара пебесная. Я легко разсталась съ своимъ отцомъ, и Богъ отозвалъ за это моего ребёнка, моего ангела, моего Франка! Я легкомысленно покинула тѣхъ, съ кѣмъ меня связывали узы крови, для наслажденія въ отдаленномъ краѣ, и Богъ попустилъ, что это самое мѣсто превратилось для меня сегодня въ мрачную пустыню. Я предпочла безумную любовь къ Монтегю всѣмъ узамъ родства, и вотъ я увидѣла его сегодня холоднаго, какъ будто онъ былъ чуждый мнѣ человѣкъ. Послѣ свиданія счі Монтегю, я убѣдилась, что все копчено! Я даже не знаю, желала ли бы я, чтобы вышло иначе. Я не знаю даже, обрадовалась ли бы я, еслибъ онъ сказалъ: «возвратись, я мужъ тебѣ, будемъ жить вмѣстѣ», а я была бы въ состояніи повѣрить ему, какъ бывало. Я вижу его теперь такимъ, каковъ онъ на самомъ дѣлѣ: сегодняшній вечеръ открылъ мнѣ глаза. Я могла быть вспыльчива, ревпива, я могла оскорбить его. Но мой ребёнокъ, чѣмъ онъ могъ оскорбить его, чтобъ не заслужить хоть одного слова сожалѣнія изъ устъ своего отца? Я отдала свою душу за Монтегю, я отдала бы жизнь за него, но онъ созданъ изъ льда, я это вижу, я это знаю теперь. И ты должна молиться за меня, потому что я несчастное, покинутое созданіе, жертва безплоднаго раскаянія.

Беатриса смолкла; въ комнатѣ, освѣщенной яркой луной, только слышался нѣжный голосъ Маріаны, шептавшей ей слова утѣшенія. О, чудодѣйственная сила сознанія, что вблизи находится чистая, святая душа, которая жалѣетъ и прощаетъ насъ! ты одна въ силахъ заглушить упреки совѣсти, утишить душевныя муки.

Кто измѣритъ глубину этой тайны? Но одно только я знаю, что когда луна, совершивъ свой путь надъ царицей морей, стала блѣднѣть передъ лучезарной итальянской зарей, ея послѣдніе лучи не освѣщали уже тревожнаго, страждущаго лица въ комнатѣ Маргариты. Сладкій сонъ застигъ сестеръ въ тѣсныхъ объятіяхъ; въ комнатѣ царило молчаніе и послѣдніе звуки, замершіе въ этой тишинѣ, были слова молитвы.

XLIX.
Законный бракъ.

На другое утро всѣхъ грустнѣе и озабоченнѣе была леди Діана. Эта странная перемѣна въ ея вѣчно-довольномъ, веселомъ выраженіи лица не могла не поразить ея юныхъ друзей. Сэръ Берти также поздоровался какъ-то печально съ своими гостьями и молча сѣлъ за завтракъ. Наканунѣ еще они оба были такъ веселы, такъ ласковы. Отчего эта перемѣна? Не было ли дурныхъ извѣстій отъ Елены или не хуже ли стало мистеру Левелину? Беатриса рѣшилась спросить о послѣднемъ обстоятельствѣ. Леди Діана отвѣчала:

— Нѣтъ, бѣдное дитя мое, но мы все же ѣдемъ къ нему завтра въ Геную.

Она произнесла «бѣдное дитя мое» съ какимъ-то страннымъ сожалѣніемъ и потомъ, нагнувшись, нѣжно поцаловала Беатрису. Отчего это сожалѣніе? Вѣдь Беатриса еще не открыла никому, до какого грустнаго убѣжденія она дошла насчетъ Тригерна? Не открыла и не откроетъ никогда! Но послѣдующія, событія этого дня сдѣлали совершенно излишними всѣ предположенія насчетъ его дѣйствій, со стороны людей, связанныхъ съ нимъ законными и незаконными узами. Леди Діана видѣлась съ нимъ и тотчасъ поняла, что всѣ ея надежды на устройство судьбы дочери капитана Брука не имѣли никакого основанія.

Несмотря на всю лживость его натуры, однако, была, сущая правда, что онъ никогда не получалъ длиннаго, пламеннаго письма Мориса Левелина, въ которомъ тотъ описывалъ несчастное положеніе Беатрисы, ея отказъ пользоваться его помощью, старанья заработать себѣ хлѣбъ и, наконецъ, рѣшимость его отца, матери и Елены помочь и спасти женщину, невиноватую въ своей горькой судьбѣ.

Это письмо никогда не дошло по адресу и Монтегю ничего не зналъ о всемъ этомъ до свиданія своего съ Беатрисою въ Венеціи. Тогда же, но его словамъ, сказаннымъ сэру Берти, «было уже поздно».

Что было поздно?

Тригернъ говорилъ, что онъ оставилъ Англію въ полной увѣренности, что Беатриса помирится съ судьбою, воротится къ своему семейству и вся исторія будетъ заглушена. Денегъ же, назначенныхъ имъ, хватитъ для поддержанія его покинутой любовницы и «ребёнка» (онъ никогда не называлъ бѣднаго Франка своимъ ребёнкомъ), которому, по свидѣтельству докторовъ, жить было недолго.

Распорядившись такимъ образомъ, онъ отправился на своей яхтѣ въ Лиссабонъ, Гибралтаръ и Средиземное море. Въ Мальтѣ онъ увидѣлъ съ отвращеніемъ, что мистриссъ Гамондъ была такъ же счастлива ухаживаніемъ гарнизонныхъ офицеровъ, какъ и его вниманіемъ. Она считала его только сверхштатнымъ обожателемъ. Обыкновенный же штатъ у ней былъ громадный. Всѣ эти поклонники приняли племянника лорда и стариннаго пріятеля мистриссъ Гамондъ съ нѣкоторымъ недоброжелательствомъ и ревностью; но скоро, видя, что его соперничество неопасно, они стали съ нимъ обходиться уже слишкомъ за панибрата.

Замѣтивъ, что его ухаживаніе ни къ чему не ведетъ и красавица нетолько «шутитъ» съ нимъ, но окружаетъ себя такой презрѣнной толпою обожателей, Монтегю рѣшился отретироваться, послѣ очень короткаго пребыванія въ городкѣ, на улицахъ котораго предметъ его напрасныхъ ухаживаніи являлся ежедневно, блистая красотою и нарядами, окруженный со всѣхъ сторонъ цѣлымъ легіономъ офицеровъ. Эта женщина обладала красотою того особаго рода, которая, по словамъ устроумнаго Сиднея Смита, при своемъ появленіи рождаетъ «какъ-бы изъ земли цѣлыя стаи майоровъ».

Вымышленное извѣстіе о смерти дяди послужило Монтегю предлогомъ для внезапнаго отъѣзда. Но красавица только помотала головой, сказавъ, что она «не вѣритъ въ дядей». Юный капитанъ, первый поклонникъ мистриссъ Гамондъ, тотчасъ поддакнулъ.

— Слышите? воскликнулъ онъ: — она говоритъ, что не вѣритъ въ дядей.

— Нѣтъ, потому что я знаю, кто теперь въ Венеціи, съ улыбкою произнесла мистриссъ Гамондъ.

— Какъ, кто въ Венеціи? поспѣшно спросилъ Тригернъ: ему вдругъ представилась возможность, что Беатриса его преслѣдуетъ.

— О! вы знаете, мистеръ Тригернъ. Это вашъ старый предметъ. Вѣдь вы — страшный волокита.

— Я не получалъ ни одной строчки изъ Англіи съ тѣхъ поръ, какъ уѣхалъ, и никому не оставлялъ своего адреса, сказалъ Монтегю съ неудовольствіемъ. — Я хотѣлъ взять себѣ праздникъ, ну и взялъ.

— Теперь же, какъ вы отдохнули и попраздновали, вы должны воротиться къ своей постоянной работѣ: ухаживать цѣлый день за кѣмъ нибудь, со смѣхомъ воскликнула мистриссъ Гамондъ.

Еслибъ Монтегю находился съ нею tête-à-tête, то этотъ веселый хохотъ ему бы очень понравился; но теперь въ обществѣ этихъ необтесанныхъ дураковъ, хохотавшихъ вмѣстѣ съ нею, ему стало ужасно досадно.

— Я бы желалъ, чтобъ вы перестали шутить и просто сказали бы мнѣ, кто по вашимъ предположеніямъ теперь въ Венеціи, сказалъ онъ гордымъ, повелительнымъ тономъ.

Мистриссъ Гамондъ сжала свои прелестныя губки и юный капитанъ съ восторгомъ подбросилъ свою трость: онъ полагалъ, что красивый джентльменъ бѣсится отъ ревности.

Мистриссъ Гамондъ надулась и, откинувъ назадъ головку, промолвила:

— Ну, непріятная, дерзкая леди Несдэль, которая полагаетъ, что никто не достоинъ вниманія, кромѣ нея; можетъ быть, и вправду другія стоятъ вниманія только когда ея нѣтъ.

Капитану эти слова не понравились: въ нихъ слышалась ревность; то же показалось и Монтегю, и онъ довольнымъ тономъ замѣтилъ:

— Быть можетъ, у ней не столько друзей, но за то она о нихъ помнитъ дольше.

На другой день «Сильфида» вышла изъ гавани Мальты и офицеры гарнизона снова вступили въ полное, нераздѣльное обладаніе своей красавицею.

Мили Нэсдель дѣйствительно была въ Венеціи. Чѣмъ болѣе увертывались отъ нея обожатели, тѣмъ упрямѣе она ихъ держалась, и потому отъѣздъ Тригерна, неоставившаго ей своего адреса, ни мало не поразилъ ее. Она прежде всего узнала съ торжествомъ, что красавица Стратои-Стрита была покинута, ей было все равно, по какой причинѣ. Она даже сама отправилась въ квартиру Тригерна и вывѣдала отъ служанки, что ея соперница проплакала двѣ ночи напролетъ, качая своего ребёнка на рукахъ. Вовторыхъ, она сообразила, что куда бы Тригернъ ни поѣхалъ, но онъ долженъ же, наконецъ, очутиться у лорда Керлавэрока, который постоянно, при малѣйшемъ припадкѣ подагры, сзывалъ всѣхъ своихъ родственниковъ присутствовать при ею послѣднихъ минутахъ. Втретыіхъ, хитрая Мили пришла къ тому заключенію, что такъ-какъ всѣ люди смертны, то Тригернъ, имѣя всегда передъ собою эту мысль, долженъ былъ оставить адресъ своему стряпчему на случай надобности; поэтому, запершись наединѣ съ своей тёткою, она старалась выпытать у ней все, что та могла только знать. А эта почтенная женщина знала всегда все, что мистеръ Грей, въ своемъ воображеніи, считалъ довѣреннымъ одной своей чести. Она имѣла привычку очень искусно вскрывать письма и подозрительные конверты своимъ маленькимъ индѣйскимъ кинжаломъ и потомъ, узнавъ содержаніе, снова подклеивать ихъ, такъ что и узнать нельзя было, что ихъ распечатывали.

Но тётка Мира имѣла секреты даже отъ Мили, и потому, хотя ея костяной кинжаликъ открылъ ей всѣ тайны, которыя такъ хотѣлось узнать ея прелестной племянницѣ; но она представилась, что ничего не вѣдаетъ, и только подтверждала мнѣніе Мили, что, конечно, Тригернъ кончитъ тѣмъ, что поѣдетъ въ Венецію. Она говорила это по очень простой причинѣ: ей нужно было отдѣлаться отъ Мили, которая могла ей мѣшать въ ея дѣйствіяхъ. И Мили, послѣ долгихъ размышленій, рѣшилась отправиться въ Венецію. Что бы тамъ ни было, увидитъ ли она Тригерна или нѣтъ, но ей было очень полезно, для поддержанія своей репутаціи, войти въ дружескія отношенія со всѣмъ его семействомъ. И такъ-какъ она отправлялась на какія-то нѣмецкія воды, рекомендованныя однимъ нѣмецкимъ докторомъ, другомъ Фрейлихграта, то чего проще и пріятнѣе, какъ заѣхать на возвратномъ пути въ Миланъ и Венецію? А разъ очутившись въ Венеціи, уже не трудно было постоянно посѣщать прелестную Гуглукову и сдѣлаться I’enfant gate въ прекрасномъ керлавэрокскомъ палаццо, который ея остроуміемъ и веселостью былъ скоро превращенъ въ настоящій рай земной.

Наконецъ, пріѣхалъ и Тригернъ, вовсе не такъ неожиданно для стараго дипломата и его русской княгини, какъ воображала Мили. Но Мили на этотъ разъ не знала всего: были вещи, которыя Гуглукова, леди Эдоксія, мистриссъ Грей и Монтегю скрывали отъ нея до времени.

Между-тѣмъ, не было женщины веселѣе и довольнѣе обманутой Мили. Всѣ австрійцы, занимавшіе старинные венеціанскіе дворцы, по уши влюбились въ нее, и эта искренняя барыня умѣла справиться со всѣми ними съ ловкостью и граціею того барина въ циркѣ, который одной рукой управляетъ осьмерикомъ лошадей.

Тригернъ, освободившись отъ страшнаго гнета, затрудненій и заботъ, грозившихъ въ одну минуту совершенно погубить его, снова сталъ прежнимъ веселымъ, беззаботнымъ львомъ великосвѣтскаго общества. Никогда онъ не былъ такъ обворожительно милъ, такъ удивительно хорошъ собою. Гуглукова его ласкала, Мили забавляла какъ только умѣла, старый дядя не переставалъ его хвалить, гордясь такимъ «хорошенькимъ щенкомъ», какъ называла его наединѣ Гуглукова. Она съ самаго начала осмѣяла Монтегю, когда тотъ еще былъ очень грустенъ, словно совѣсть въ немъ заговорила, и когда онъ выказывалъ желаніе узнать о Беатрисѣ болѣе, чѣмъ сообщалъ ему мистеръ Грей. Она скоро достигла своей цѣли и веселымъ своимъ смѣхомъ изгнала изъ его головы всѣ добрыя мысли.

— Ну, что же, говорила она съ прелестнымъ иностраннымъ акцентомъ: — вы теперь будете пай-мальчикъ и не убѣжите болѣе съ какою нибудь дѣвочкою, не причините горя бѣдному дядѣ и не сдѣлаете скандала на весь міръ? Теперь, не правда ли, вы будете сидѣть у моихъ ногъ и слушать мои мудрые совѣты? Ah! Que messieurs vos compatriotes sont impayables avec leurs grandes idées de tragédie sur l’amour et le mariage! Ни только и знаете, что женитесь, женитесь и женитесь, а потомъ несчастны на всю жизнь и еще, пожалуй, насильственно кончаете съ своей глупой головушкой? Повѣрьте мнѣ, мои юный другъ, нѣмцы на этотъ счетъ гораздо умнѣе. Я, напримѣръ, выхожу замужъ; мой мужъ оказывается нехорошимъ человѣкомъ или не по моему вкусу; я безъ всякихъ трагедій беру другаго. Второй супругъ также съ грѣшкомъ, ну, я ему такъ и говорю, пускай ищетъ другую подходящую къ себѣ жену. Я съ своей стороны также нахожу себѣ, наконецъ, хорошаго мужа. Еслибы этотъ — злой тиранъ, и она своей хорошенькой ручкой хлопнула по лысой головѣ стараго лорда — ну, продолжала она, съ прелестнѣйшей улыбкой: — еслибъ этотъ гадкій тиранъ сдѣлалъ свою милую жену несчастною, что бы я тогда сдѣлала? Бросила бы его и нашла бы себѣ другаго мужа, который не былъ бы такимъ тираномъ!

И она налету поцаловала широкій, прекрасный лобъ старика; его нѣкогда блестящіе глаза засвѣтились остаткомъ прежней страсти.

Посреди всѣхъ праздниковъ и веселій, пріѣхала леди Эдоксія съ своею дочерью Сарою, заступившей теперь мѣсто Елены. Леди Эдоксія любила ее гораздо болѣе старшей дочери, потому что она, кромѣ красоты, обладала еще веселымъ характеромъ и отличнымъ здоровьемъ, что дѣлало ея выѣзды въ свѣтъ настоящимъ праздникомъ.

Теперь пришло время открыть Мили тайну; но такъ-какъ ей сказали какъ можно менѣе, то мы должны разсказать читателямъ поподробнѣе о всемъ случившемся.

Мили просто сказали, что Тригернъ женится на Сарѣ, въ самомъ непродолжительномъ времени, въ Венеціи, къ общей радости всего семейства, за исключеніемъ леди Діаны, которую даже и не извѣстили о бракѣ ея племянника.

Мили приняла это извѣстіе съ удивительнымъ хладнокровіемъ, такъ-какъ она всегда ожидала, что кончится чѣмъ-нибудь въ этомъ родѣ. Несмотря на то, что у ней сердце болѣзненно сжималось и морозъ пробѣгалъ по ея тѣлу, она обняла молодую дѣвушку и, въ порывѣ радости и счастья за свою милую Сару, которую она, какъ, вѣрно, та уже замѣтила, любила болѣе всѣхъ сестеръ. «Я надѣюсь, прибавила она: — что мы часто будемъ видѣться въ Лондонѣ. Я нарочно останусь на свадьбу, хотя хотѣла уѣхать недѣлей раньше — вѣдь я васъ всѣхъ такъ люблю съ самаго дѣтства, словно вы мнѣ родные.»

Когда Сара отвѣчала на всѣ ея любезности нѣжными поцалуями и улыбками и, освободившись отъ ея объятій, отправилась смотрѣть великолѣпный брильянтовый уборъ, свадебный подарокъ отъ Гуглуковой, Мили сѣла въ гондолу и поѣхала домой. Тамъ, войдя въ великолѣпную комнату стариннаго венеціанскаго дворца, она сѣла за свой письменный столъ и написала длинное, веселое, обворожительное письмо Фрейлихрату. Она разсказала ему все, что слышала и видѣла, все, что дѣлалось въ политическомъ мірѣ, въ обществѣ, на театрахъ; наконецъ она открыла ему всѣ свои дальнѣйшіе планы, чтобъ «одинъ ея другъ» могъ проводить ее, если захочетъ, изъ Милана; если же ему этого не захочется, то, конечно, онъ могъ оставаться въ своей Вѣнѣ. Всего страннѣе въ письмѣ Мили было увѣреніе, что она уѣзжаетъ изъ Венеціи скорѣе (не позже, какъ она увѣряла глупенькую Сару Болингамъ), чѣмъ хотѣла, потому что сырой климатъ былъ очень вреденъ ея здоровью и она сильно кашляла, что заставило ея думать не разъ о сестрѣ Фрейлихрата, умершей отъ чахотки; она надѣялась, что онъ думалъ иногда о Мили.

Въ P. S., какъ о вещи, о которой она почти забыла упомянуть, Мили прибавила: «Но со всѣмъ тѣмъ, мнѣ придется остаться здѣсь до 24-го числа, дня свадьбы Монтегю Тригерна, и я слишкомъ часто отказывала ему въ его просьбахъ въ старыя времена, когда онъ не думалъ еще о бракѣ, чтобъ обидѣть его теперь. Кромѣ того, я въ такихъ дружескихъ отношеніяхъ съ леди Эдоксіей и всѣмъ ея семействомъ, что не могла бы уѣхать, не оскорбивъ ихъ».

И такъ Мили передала то, что ей сказали. Но ей многаго не сказали, именно, что Тригернъ, тотчасъ по полученіи короткаго и оскорбительнаго отвѣта Елены Болингамъ на его предложеніе, и желая, можетъ быть, сдѣлать невозможнымъ всякій возвратъ къ Беатрисѣ, написалъ къ леди Эдоксіи, прося руки ея дочери, Сары. Дѣлая это, онъ былъ совершенно увѣренъ, что Елена сдержитъ свое слово и не откроетъ никому, что онъ предлагалъ ей свою руку.

Онъ отправилъ письмо изъ Плимута и просилъ послать отвѣть къ мистеру Грею.

Костяной кинжаликъ Миры открылъ ей тайну этого письма и она рѣшилась поддѣлаться къ леди Эдоксіи, которая черезъ бракъ своей дочери съ будущимъ лордомъ Керлавэрокомъ, могла оказать протекцію мистеру Грею. Поэтому она передала леди Эдоксіи все, что она узнала (изъ вскрытыхъ писемъ) о связи Монтегю съ Беатрисою; когда же въ процесѣ собиранія этихъ свѣдѣній она напала на тайну, важнѣйшую изъ всѣхъ, именно на письмо Мориса Левелина къ Монтегю, въ которомъ онъ описывалъ, что узналъ всю истину, что очень друженъ съ докторомъ Фольджамбомъ и, наконецъ, надѣется, что Монтегю еще раскается и женится на своей покинутой любви, Мира рѣшилась просто украсть это письмо, прежде чѣмъ оно попало въ руки ея мужа.

Когда Морисъ Левелинъ встрѣтилъ у леди Эдоксіи Миру Грей, эта почтенная женщина уже имѣла въ карманѣ телеграфическую депешу къ Монтегю, въ которой леди Эдоксія просила его встрѣтить ихъ въ Венеціи. Отправивъ депешу, леди Эдоксія поговорила съ Сарою, еще не открывая ей, что все было рѣшено; молоденькая дѣвушка, вся покраснѣвъ, призналась, что она почти влюблена въ своего хорошенькаго кузена. Теперь оставалось одно затрудненіе — Елена. Леди Эдоксія боялась открыть ей тайну. Но любовь, питаемая къ ней Морисомъ Левелиномъ, могла разрѣшить самымъ счастливымъ образомъ это затрудненіе. Поймавъ теперь Монтегю для одной изъ своихъ дочерей, и убѣдившись въ невозможности заставить Елену выйти замужъ за человѣка, котораго она не любитъ, леди Эдоксія вмѣнила необходимость себѣ въ добродѣтель и, поженивъ своихъ голубковъ, отправилась съ Сарою въ Венецію.

Совершенно раздѣляя мнѣніе леди Макбетъ, что «если дѣлать, то дѣлать скорѣе», она употребила всѣ возможныя средства къ быстрому осуществленію своихъ плановъ, и съ помощью Миры все было устроено такъ живо и въ такой глубокой тайнѣ, что за три дня до свадьбы никто объ ней не зналъ, кромѣ прикосновенныхъ къ дѣлу лицъ. И только тогда, леди Эдоксія написала маркизѣ письмо, съ приглашеніемъ присутствовать на свадьбѣ, зная очень хорошо, что письмо придетъ слишкомъ поздно. То же самое она сдѣлала съ своей дочерью Еленою, адресовавъ письмо въ Лондонъ, между тѣмъ какъ та съ мужемъ находилась въ Шотландіи.

Придерживаясь остроумнаго изрѣченія: «Qui s’excuse s’accuse», она не подавала виду, что соглашаясь на этотъ бракъ, она поощряла въ Тригернѣ самый подлый поступокъ, такъ-какъ она хорошо знала исторію несчастной Беатрисы. Она только распространялась о своей радости видѣть Сару счастливою; о своей увѣренности, что Сара всегда его любила, хотя и была слишкомъ молода, чтобы сознавать свое чувство, наконецъ о томъ удовольствіи, которое ей доставили увѣренія бѣднаго добраго Монтегю, что несмотря на всѣ случайныя обстоятельства, Сара и одна Сара была его идоломъ въ дѣтствѣ, любимою мечтою въ юности, и единственною, глубокою любовно въ возмужалыхъ лѣтахъ.

Елена была очень нездорова по возвращеніи въ городъ; прочитавъ письмо матери, она упала въ обморокъ. Она не отвѣчала ей, но написала длинное, теплое письмо къ Сарѣ, немного грустное и кончавшееся горячею мольбою, чтобы небо даровало ей счастливую будущность.

Задолго до того дня, когда было написано это письмо, совершилась брачная церемонія, и молодые уѣхали изъ Венеціи.

За два дня до свадьбы, пріѣхала леди Діана, такъ что холодное свиданіе Тригерна съ Беатрисою происходило ровно наканунѣ его свадьбы. Еслибъ онъ только зналъ о ея пріѣздѣ, то, по всей вѣроятности, отложилъ бы свадьбу до ея отъѣзда. Сознаніе великой перемѣны, которая произойдетъ въ его судьбѣ на другое утро, тревожило его до того, что мысли его блуждали и онъ почти не слыхалъ, что говорила Беатриса. Онъ сознавалъ, что кто-то передъ нимъ плакалъ, кого бы онъ желалъ утѣшить и вмѣстѣ отъ кого бы онъ желалъ отдѣлаться — кто-то, имѣвшій на него права, однимъ словомъ — Беатриса. Но отчего она плакала, на что жаловалась — онъ бы не могъ ничего сказать положительнаго, кромѣ того, что она ужасно горевала о смерти несчастнаго, больнаго ребёнка.

Леди Эдоксія была въ страшномъ гнѣвѣ отъ пріѣзда сестры. Несмотря на всю свою увѣренность, что она держала втайнѣ этотъ бракъ до послѣдней минуты, она все-таки не могла не думать, что Домити на зло ей хотѣла разрушить всѣ ея планы. Поэтому записка, въ которой она ей объявляла предстоящее событіе, была написана въ самыхъ высокомѣрныхъ, непріязненныхъ выраженіяхъ. «Если вы — писала она — полагаете, что было бы странно, еслибы такая близкая родственница, какъ вы, не будетъ присутствовать на церемоніи, то милости просимъ».

Но, повидимому, леди Діана не заботилась, что скажутъ чужіе, если ея не будетъ на свадьбѣ, и потому она отказалась подъ предлогомъ, что слишкомъ занята приготовленіями къ отъѣзду на другое же утро въ Геную, къ мистеру Левелину.

Маркизу пригласительное письмо сестры повергло въ довольно сильное волненіе. Ей нужно было послать какой нибудь подарокъ племянницѣ, и послѣ долгихъ раздумываній, она выбрала самый потертый изъ своихъ семнадцати вѣеровъ. Но и съ нимъ она разсталась не безъ вздоха, хотя это избавляло ее отъ расхода на покупку подарка, потому что она должна же была «послать что нибудь дочери Эдоксіи».

Съ этимъ подаркомъ она написала письмо, въ которомъ съ негодованіемъ распространялась о странномъ неуваженіи, оказанномъ ей тѣмъ, что ее не извѣстили раньше. "Не то, чтобъ я могла пріѣхать, Эдоксія, писала она: — ты этого не могла и ожидать, играя свадьбу въ такомъ отдаленномъ мѣстѣ; но какъ же это нарочно выбрать такое время, когда я именно не могу пріѣхать! А я бы теперь была очень рада какому нибудь развлеченію; я не знаю, что со всѣми сдѣлалось, но точно всѣ рѣшились заморить меня скукою. Что же касается моей новой нѣмецкой компаньонки, мадмоазель Шмитъ, поступившей на мѣсто Парксъ и которую мнѣ подлая Мили Несдэль рекомендовала какъ умную, веселую дѣвушку, то она просто меня съ-ума сводитъ своею глупостью. Она зѣваетъ на моихъ глазахъ разъ пятьдесятъ въ день, а вечеромъ просто спитъ, стоя у моего туалета! Говоритъ, что закрываетъ глаза оттого, что ей больно смотрѣть на свѣтъ, такъ-какъ привыкла къ лампамъ съ абажурами. Ну, слыхали ли вы когда нибудь такую дерзость? И потомъ съ ранняго утра выдумала бренчать на фортепьяно; но я это скоро прекратила: велѣла всѣ запереть. И когда она спросила, въ какомъ часу миледи позволитъ ей играть, если утромъ не угодно миледи, то я сказала: никогда. Я рада была видѣть, что нашла чѣмъ ее наказать; она расплакалась, говоря, что музыка — ея единственное утѣшеніе въ жизни. Какія нѣжности, сидѣть одной и бренчать — единственное утѣшеніе въ жизни! Ну, тамъ все равно, утѣшеніе или не утѣшеніе, а я положила этому конецъ, на что я имѣла полное право. Но я думаю, она съ тѣхъ поръ назло мнѣ еще больше зѣваетъ. Я это вижу въ зеркало, и когда нибудь такъ съѣзжу ее въ ухо, что она у меня перестанетъ зѣвать! Впрочемъ, я надѣюсь, что Сара будетъ счастлива, итакъ далѣе. Монтегю большой кутила, но вѣрно ты потребовала, чтобы все было покончено съ тою дѣвчонкою, и ты можешь передать Сарѣ мой поклонъ и вѣеръ; скажи также, что я слишкомъ устала, чтобъ ей писать; впрочемъ, вѣдь нелегко и найти, что сказать дѣвочкѣ, вышедшей только-что изъ дѣтской. Я думала, что ты назначала для него Елену, по, конечно, ты лучше знаешь свое дѣло; впрочемъ, я думаю, что это все равно — благо бы только одна изъ нихъ его имѣла.

"Кстати, я хотѣла тебя просить, милая Эдоксія, привезти мнѣ венеціанскія бусы, не стеклянныя, а знаешь, золотыя. Ты понимаешь, чего я хочу, у мама было ихъ много. Домити вретъ, что онѣ вышли изъ моды и ихъ трудно достать, потому-то я ихъ и хочу, что ихъ не всякій можетъ имѣть. Такъ, пожалуйста, достань мнѣ ихъ и передай мой поклонъ Сарѣ, какъ я уже сказала. Конечно, дѣвочка, выходя замужъ, всегда воображаетъ, что она будетъ счастлива, и я увѣрена, что твоя дочь будетъ счастлива, несмотря на привычки Монтегю. Я остаюсь любящая сестра тебя

"Летиція Упдаунъ".

Наконецъ насталъ день свадьбы. Сара была очень счастлива, краснѣя, улыбаясь и дрожа всѣмъ тѣломъ, подъ своимъ подвѣнечнымъ вуалемъ; а между тѣмъ Гуглукова, сіявшая своею бѣлоснѣжной шеей и бирюзовымъ ожерельемъ, леди Эдоксія, блиставшая, напротивъ, румянами и рубинами, старый дипломатъ, завѣшанный брильйянтами и орденами, и Мили, вся прозрачная въ газахъ и кружевахъ, принимали пеструю толпу красивыхъ австрійцевъ и другихъ иностранцевъ. Всѣ были очень веселы, болтали, смѣялись и поздравляли другъ друга, на всевозможныхъ языкахъ.

Леди Эдоксія, величественно стоя на богатомъ коврѣ, словно на пьедесталѣ своего торжества, смотрѣла съ злобнымъ удовольствіемъ, то на Монтегю, пойманнаго навѣки въ ея сѣти, то на невинную, златокудрую головку своей хорошенькой дочери, то на хитрую Мили, наблюдая съ восторгомъ, какъ та вела себя.

— Удивительный у нея тактъ, непостижимый savoir faire, говорила она вечеромъ, обсуждая съ Гуглуковой событія этого дня. — Никакихъ неприличныхъ сценъ, упрековъ, прощаній и всѣхъ этихъ глупостей! Я увѣрена, что если только кто нибудь прямо не скажетъ Сарѣ, что Мили была предметомъ любви ея мужа, она этого никогда не узнаетъ. Я должна сознаться, на этотъ счетъ она не очень сильна. Елена была у меня одна умница, да какой изъ этого вышелъ прокъ? Она только отъ этого стала упряма, не слушалась никого кромѣ себя и настояла на томъ, что выбрала сама себѣ мужа. Однако, что сдѣлано, того не перемѣнишь, и въ концѣ концовъ это вовсе не такое гадкое дѣло, хотя моя сестра и Упдаунъ и называли этотъ бракъ нищенскимъ. Если что случится съ Монтегю, хотя это самая невѣроятная вещь на свѣтѣ — онъ такой здоровый молодой человѣкъ, но все же, если съ нимъ что случится и у Сары не будетъ сына, то вѣдь и Морисъ женатъ на моей дочери.

— Bonne mère, bonne mère, qui travailles si bien pour ses enfants! сказала Гуглукова съ своей прелестной русской улыбкой.

Пока леди Эдоксія обсуждала великое событіе того утра, о немъ было упомянуто гораздо кратче въ Палаццо Вендрамини. Когда Беатриса вошла въ комнату, сэръ Берти подошелъ къ ней, въ глазахъ его блестѣло сожалѣніе, какъ въ тотъ роковой день, когда она не хотѣла раскаяться ему во всемъ ради Монтегю, такъ подло ее послѣ обманувшаго. Маріана и леди Діана также смотрѣли на нее съ слезами на глазахъ. Сэръ Берти сѣлъ подлѣ нея на диванъ и, взявъ ея руку, тихимъ голосомъ произнесъ:

— Дитя мое, вамъ необходимо узнать и я лучше вамъ самъ скажу, чѣмъ вы услышите отъ чужихъ или прочтете завтра въ газетахъ. Человѣкъ, который былъ здѣсь вчера вечеромъ, съ которымъ вы имѣли несчастье связаться, женился сегодня утромъ на Сарѣ Болингамъ.

Нѣтъ возможности приготовить чувствительныя натуры къ дурному извѣстію. Потому сэръ Берти и не пытался этого сдѣлать. Но несмотря на всю краткость его рѣчи, онъ не успѣлъ еще произнесть нѣсколькихъ словъ, какъ быстрое воображеніе Беатрисы уже сказало ей, что она услышитъ что нибудь о Монтегю, что онъ уѣхалъ, что онъ помолвленъ — однимъ словомъ, что случилось нѣчто, имѣющее вліяніе на его и ея судьбу; она была увѣрена, что случилось что-то нехорошее. Но извѣстіе превзошло всѣ ея ожиданія. Она старалась выслушать Левелина спокойно, съ достоинствомъ, но не выдержала и громко вскрикнувъ: «О! сэръ Берти!», упала безъ чувствъ на диванъ. Когда она очнулась, тѣ же дружескіе глаза были устремлены на нее, и Маріана горько плакала.

— Это слабость, сказала она, смотря на сэра Берти съ грустной улыбкой: — извѣстіе болѣе поразило меня, чѣмъ огорчило, спросите у Маріаны! Я видѣла его вчера вечеромъ, и едва ли желала увидѣть его еще. Теперь же я васъ прошу, если возможно, не будемъ болѣе о немъ никогда говорить.

Съ этими словами Беатриса встала, блѣдная, какъ мраморная статуя. Она поцаловала леди Діану, пожала руку Маріанѣ и удалилась въ свою комнату, чтобъ остаться наединѣ съ своими мыслями.

Въ ту ночь, въ ту брачную ночь, когда Сара въ своей молитвѣ такъ искренно благодарила Бога, что она жена своего двоюроднаго брата, когда она молилась, чтобы Богъ благословилъ Монтегю, Беатриса и Маріана молились, чтобъ Богъ его простилъ.

L.
Слабѣйшій полъ.

Леди Діана взяла съ собою обѣихъ сестеръ въ Геную, въ Геную съ ея вѣчно-лазурнымъ заливомъ, съ ея садами, полными благоуханія, съ ея дворцами, чертогами живописи и ваянія. «Худшій врагъ женщинѣ — женщина», сказалъ какой-то врагъ прекраснаго пола, и, дѣйствительно, участь Беатрисы была бы, вѣроятно, не такова, еслибы не Мира Грей, Мили Несдэль и леди Эдоксія. Если вѣрить, что ангелъ-хранитель долженъ бороться съ духомъ злобы за каждаго изъ насъ, то ангелъ Беатрисы не могъ выбрать себѣ лучшаго представителя на землѣ, чѣмъ добрѣйшая женщина, которую въ семействѣ прозвали Домити.

Пріятное общество, постоянное развлеченіе и занятіе, нѣжное участіе, непритворная набожность — все клонилось къ тому, чтобы Беатриса скорѣе забыла свое униженіе и сдѣлалась тѣмъ, чѣмъ была прежде. Словно воротились прежніе веселые дни, которые она знавала въ Тенби. Съ улыбкой материнской радости леди Діана прочла письмо, въ которомъ Елена и Морисъ обѣщали пріѣхать къ нимъ въ концѣ лѣта.

«Морису, видно, очень хочется поскорѣе съ вами видѣться, милая новая моя маменька — писала Елена — потому что онъ даже отказываетъ себѣ въ удовольствіи ѣхать въ этомъ году въ Шотландію стрѣлять куропатокъ, а вмѣсто того мы съ нимъ сами, какъ перелетныя птицы, отправляемся къ вамъ въ южные края. Тогда его счастливая подруга сообщитъ вамъ секретъ, почему онъ, какъ для меня, такъ и для васъ, хочетъ, чтобы мы къ осени перенесли свое гнѣздышко въ ваши страны».

Когда Беатриса и Маріана изъявили намѣреніе разстаться съ леди Діаною къ тому времени, то она возразила съ обычною доброю своею улыбкой, что въ ея маленькомъ налаццетто будетъ довольно мѣста для нихъ всѣхъ, а если нѣтъ, такъ мы его увеличимъ, прибавила она.

Итакъ, бездомныя, но непокинутыя сироты, онѣ остались жить попрежнему въ томъ божественномъ уголкѣ Италіи. Домити въ первый разъ въ жизни написала колкое письмо, именно къ маркизѣ, которая продолжала дурно отзываться о Беатрисѣ, упрекая Домити, зачѣмъ она пріютила «богъ-знаетъ кого, какую-то дрянь, распутную дѣвчонку, и, что всего хуже, прачку со Странда!»

Маркиза въ свою очередь пришла въ ярость, получивъ отвѣтъ леди Діаны и, потерявъ надежду убѣдить ее своими краснорѣчивыми посланіями, удовольствовалась распространеніемъ о своей сестрицѣ самыхъ злобныхъ толковъ, при чемъ указывала на письмо сестры, какъ на живаго свидѣтеля своихъ словъ.

— Еслибъ еще она не получила хорошаго воспитанія, съ негодованіемъ говорила она одной изъ своихъ свѣтскихъ пріятельницъ: — а то вѣдь воспитана ничѣмъ не хуже насъ съ Эдоксіею; а посмотрите, что изъ нея вышло! Первое дѣло — вздумала выйти замужъ за докторишку; а потомъ, словно этого недовольно, взяла къ себѣ эту дѣвчонку, какую-то наглую тварь, неприлично укравшую у меня всѣ кружева, которыя я у нея же купила. Я увѣрена, что Домити дѣлаетъ все это просто, такъ, безъ всякаго дурнаго намѣренія. Но иной разъ, право, кровь кипитъ, какъ она примется толковать про справедливость, да презрѣніе къ свѣту, да про всякій другой вздоръ. Иной разъ просто досадно, она говоритъ чисто… какъ… какъ… какъ какой нибудь либералъ въ парламентѣ. Я разъ сказала объ этомъ маркизу: «Зачѣмъ же ты къ ней ѣздишь?» возразилъ онъ. Я говорю: "Затѣмъ, что какъ бы то ни было, мнѣ она сестра."А онъ говоритъ: «Что же такое, что сестра?» и по моему, онъ вполнѣ въ этомъ правъ: Домити, право, невыносима; еслибъ ей хоть польза была какая отъ этого, такъ нѣтъ же; когда мы обѣ въ городѣ, я и тогда нигдѣ ея не вижу, нигдѣ не встрѣчаю.

Разумѣется, о маркизѣ никто бы не могъ сказать, что ея нигдѣ не видно. Въ театрѣ, на выходѣ, въ паркѣ, на праздникѣ, въ концертѣ, на балу — вездѣ неминуемо встрѣчалась маркиза, разодѣтая донельзя и уставленная брильянтами, словно вывѣска ювелира. Вездѣ въ высшихъ кругахъ сіяла также звѣзда сезона, Сара Тригернъ, которая вполнѣ наслаждалась своимъ завиднымъ положеніемъ, при всемъ томъ такъ мало зазналась, что находила даже свободную минутку, чтобъ навѣстить сестру свою, Елену, тоже — по примѣру тётки Домити — вышедшую богъ-знаетъ, за кого, только не доктора, а законника. Зато Елена поотстала отъ такъ называемыхъ «сливокъ аристократіи»; ея нерѣдко даже намѣренно забывали приглашать на пышныя собранія, гдѣ ѣсть мороженое и конфекты составляло часть (хотя весьма незначительную) насущнаго хлѣба маркизы.

И Монтегю ѣлъ эти конфекты и мороженое, и вертѣлся попрежнему въ высшемъ обществѣ, какъ одинъ изъ первыхъ представителей лучшихъ людей страны.

Онъ ни на волосъ не палъ во мнѣніи свѣта, хотя всѣ болѣе или менѣе знали его исторію. Его приглашали на обѣды въ порядочныя семейства; пускали въ самые исключительные клубы; онъ танцовалъ на всѣхъ придворныхъ балахъ; болталъ пустяки на ухо молодымъ дамамъ; жалъ руку почтеннымъ депутатамъ и возвращался подъ руку съ ними изъ палаты, гдѣ они вмѣстѣ рѣшали судьбы государства. Одинъ человѣкъ во всемъ Лондонѣ осмѣливался открыто пренебрегать Тригерномъ и обходиться съ нимъ холодно: то былъ Морисъ Левелинъ. Но кому какое дѣло до мнѣній молодаго юриста, исключая его кліентовъ? Мало кто заботился узнать самую суть тригерновой исторіи; самые любознательные ограничивались тѣмъ, что «у Монтегю была на содержаніи какая-то дѣвушка, по имени Брукъ, дочь банкрота-афериста, сестра того мальчишки, что стрѣлялъ въ королеву изъ духоваго ружья или чего-то подобнаго. Развѣ вы не помните исторію? Въ то время писали о ней во всѣхъ газетахъ.»

Ибо хотя проступокъ женщины считается преступленіемъ, мужчинѣ онъ даже не ставится въ укоръ.

Еслибы дворъ дѣйствительно имѣлъ то вліяніе на общество, какое ему приписываютъ, то мы могли бы надѣяться, что нравственное направленіе при дворѣ распространится далѣе. Но на дѣлѣ выходитъ иначе. Обыкновенные смертные часто изъ лѣности не своимъ умомъ судятъ о людяхъ, а вѣрятъ молвѣ и слѣдуютъ предразсудкамъ другихъ; а сами цари земные долиты поневолѣ полагаться на молву и поддѣлываться подъ предразсудки. Говорятъ, что молодой человѣкъ изъ высшаго круга въ Лиссабонѣ побился однажды объ закладъ, что въ шесть мѣсяцевъ онъ лишитъ своего товарища прежняго расположенія двора, и черезъ пять мѣсяцевъ выигралъ пари. То же самое до нѣкоторой степени возможно и въ свободной Англіи.

Ни въ одно царствованіе не было такой строгой теоріи добродѣтели, какъ при Георгѣ ІІІ-мъ. Публично читались проповѣди противъ всевозможныхъ пороковъ. Однако, никогда не было столь открытаго разврата въ высшихъ слояхъ общества, какъ въ это добродѣтельное царствованіе. И хотя многіе пороки того времени уже выходятъ изъ моды — картёжъ, пьянство, похищенія, поединки, однако далеко еще то время, когда общество въ Англіи, какъ высшее такъ и низшее, будетъ съ должною строгостью карать преступное поведеніе мужчины въ отношеніи слабѣйшаго пола. Похищеніе фазана или зайца въ паркѣ наказывается часто строже, чѣмъ обезчещеніе несчастной дѣвушки или покушеніе на беззащитную женщину. Немногихъ поразилъ безобразный фактъ, что нѣсколько лѣтъ тому назадъ старикъ-отецъ умеръ въ тюрьмѣ за то, что не могъ заплатить за проторы и убытки по дѣлу объ обезчещеніи своей дочери, такъ-какъ судъ призналъ, что дѣвушка была въ лѣтахъ и могла постоять за себя. Пока общество удовлетворяется своими Мили Несдэль и маркизами, ему будетъ мало горя о несчастныхъ Беатрисахъ.

Безъ сомнѣнія, въ корнѣ этого равнодушія, этой преступной снисходительности общества, какъ и всякаго злоупотребленія, лежитъ ложное начало права. Вѣками признанное превосходство мужскаго пола предъ женскимъ не можетъ быть подорвано нѣсколькими порочными исключеніями. И нѣтъ ничего глубже укорененнаго въ законахъ и обычаяхъ англійскаго народа, какъ привилегія одного пола предъ другимъ. Изъ желанія поддержать это преимущество сильнѣйшаго пола, не обращаютъ вниманія на личную порочность его представителей: гнусное поведеніе въ отношеніи дѣвушки или жены считается простительнымъ увлеченіемъ въ обществѣ, которое не изгоняетъ виновнаго изъ среды своей, не лишаетъ его своего уваженія и довѣрія; недостойная женщина, которая не возстаетъ противъ подобнаго покровителя, уважается въ обществѣ болѣе, чѣмъ самая достойная женщина, которая не захотѣла подвергнуться такому униженію, хотя бы она была вполнѣ невинна, а мужъ — отъявленный негодяй.

Надо надѣяться, что современемъ измѣнятся воззрѣнія и на этотъ предметъ; но покуда надо сознаться, что въ обществѣ «наружное приличіе» замѣняетъ всякое истинное понятіе о правдѣ и неправдѣ.

LI.
Новое знакомство.

Мили жила попрежнему въ свое удовольствіе, не стѣсняясь ни мнѣніемъ своего мужа, ни сужденіемъ свѣта. Леди Эдоксія мысленно перебирала общую массу лучшихъ партій — съ намѣреніемъ представить въ свѣтъ третью златовласую красавицу. Маркиза совершенствовала свои косметики, въ надеждѣ поддержать свою увядающую fraicheur, и приписывала свои неудачи глупости Бенсонъ и нестерпимому равнодушію мамзель Шмидтъ, которая съ вѣчно полузакрытыми глазами не принимала никакого участія въ туалетѣ маркизы и ограничивалась держаніемъ въ рукахъ драгоцѣнныхъ украшеній съ неподвижностью египетскаго монолита. Тригернъ блисталъ и плясалъ въ высшемъ кругу общества, котораго онъ не покидалъ даже въ то время, когда временная его страсть къ Беатрисѣ увлекла его нѣсколько съ обычнаго пути. Елена Болингамъ и Морисъ перешли въ болѣе спокойный періодъ счастья, но попрежнему обожали другъ друга. И Беатриса не теряла своего времени и не скучала.

Съ увлеченіемъ посѣщала она богатыя картинныя галереи въ Генуѣ, каждое утро отправляясь съ Маріаной срисовывать великолѣпныя произведенія искусства. Такимъ же образомъ и музыка, послѣ немногихъ неудачныхъ попытокъ, опять сдѣлалась любимымъ ея занятіемъ. Чтеніе, менѣе чѣмъ музыка, напоминавшее ей грустное прошедшее (Тригернъ, любившій очень музыку, какъ-то съ ненавистью смотрѣлъ на книги), опять возобновилось, поощряемое добрыми совѣтами сэра Берти и дружбою леди Діаны. Съ особенною радостью замѣтила она однажды, что мистеру Левелину (вообще довольно серьёзному и взыскательному судьѣ) очень нравилось ея безъискусственное, но выразительное чтеніе.

— Большинство женщинъ, говорилъ онъ откровенно: — не выговариваютъ вовсе гласныхъ — не понимаютъ, что громкимъ крикомъ онѣ только поражаютъ уши, а звуки оттого ничѣмъ не яснѣе, тогдакакъ ровное и плавное чтеніе при внятномъ удареніи слоговъ вполнѣ достигаетъ цѣли и стоитъ меньше труда.

Такимъ образомъ Беатриса, обрадованная, что нашла способъ услужить больному, читала мистеру Левелину днемъ и ночью, пофранцузски, поитальянски, поанглійски или понѣмецки. Ничего ей не надоѣдало, ничего ее не утруждало. А мистеръ Левелинъ заставлялъ ее читать безъ умолку, будто говорящую машину, а не живое существо, которому нужно отдохнуть и погулять. Беатрисѣ никогда въ жизни не приходилось до такой степени покорять свою волю волѣ другаго; но она не роптала, хотя иногда и жаждала, подобно птичкѣ, вырваться на свободу, подышать свѣжимъ воздухомъ на терассѣ, подъ тѣнью апельсинныхъ деревьевъ.

И вотъ вскорѣ для нея явилась новая причина желать болѣе свободы. Однажды, гуляя съ Маріаной по генуэзскимъ галереямъ, она остановилась въ восхищеніи передъ знаменитымъ портретомъ молодаго маркиза Бриньоли, прощающагося со своей возлюбленной, и воскликнула съ увлеченіемъ:

— Не правда ли, невозможно представить себѣ улыбку восхитительнѣе! Оглянувшись назадъ, въ надеждѣ увидѣть сестру, она, къ крайнему своему удивленію и смущенію, увидѣла незнакомца, стоявшаго позади нея и смотрѣвшаго на ту же картину.

Яркій румянецъ покрылъ щоки Беатрисы и восторженная улыбка исчезла съ ея лица. Ея глаза заблуждали но залѣ, отъискивая Маріану.

Незнакомецъ спросилъ:

— Не ищете ли вы даму, одѣтую одинаково съ вами? Она прошла въ сосѣднюю комнату.

Поблагодаривъ его, Беатриса прошла въ указанную имъ комнату.

— Какой-то иностранецъ, говорившій очень хорошо поанглійски и донельзя похожій на портреты въ галлереѣ, объяснилъ мнѣ, что ты здѣсь, сказала она, поравнявшись съ сестрою.

— Какъ, на всѣ портреты? со смѣхомъ спросила Маріана.

— Нѣтъ, я хотѣла сказать, что у него наружность такая гордая и грустная! Некрасивая — вовсе некрасивая, продолжала она, отвѣчая на улыбку сестры: — но такое выразительное лицо и пріятный голосъ.

Беатриса, быть можетъ, не думала бы болѣе о господинѣ, похожемъ на портреты, еслибъ не случилось, что дня черезъ три послѣ того, выйдя, послѣ длиннаго чтенія, на терассу къ сэру Берти и леди Діанѣ, она увидѣла того же самаго господина въ бесѣдѣ съ ея друзьями.

Леди Діана привѣтствовала ее словами:

— Наконецъ-то, моя милая читальщица!

Незнакомецъ, молча и серьёзно поклонился.

— Позволь мнѣ представить тебѣ графа Лудовика Сфорца, который только-что возвратился въ Геную; онъ нашъ давнишній другъ.

Тотъ сказалъ нѣсколько словъ о погодѣ и выразилъ надежду, что она полюбитъ не-англійскій климатъ его родины, потомъ отошелъ въ сторону и возобновилъ съ сэромъ Берти прежній свой разговоръ, не обращая болѣе вниманія на Беатрису.

Такимъ же образомъ представили графа Маріанѣ; вскорѣ затѣмъ онъ простился со всѣми и уѣхалъ. Леди Діана убѣдительно просила его не забывать, что имѣя въ домѣ больнаго, они никогда не выѣзжаютъ изъ дому и потому онъ всегда застанетъ ихъ дома.

— Повѣрьте, что не забуду, сказалъ онъ: — а если, сказалъ онъ нерѣшительно: — если ваши молодые друзья пожелаютъ осмотрѣть виллу Сфорца, то моя мать и маленькая Аврелія пріѣдутъ на будущей недѣлѣ. Покамѣстъ я тамъ одинъ.

Беатриса проводила его глазами, когда онъ сходилъ внизъ по мраморнымъ ступенямъ терассы. Онъ показался ей не столь красивымъ при вечернемъ свѣтѣ, какъ утромъ въ галлереѣ, гдѣ она видѣла его въ первый разъ. Худощавое до крайности его лицо имѣло какое-то болѣзненное выраженіе. Но ее опять поразило что-то странное въ грустномъ его взглядѣ и въ звукахъ его голоса, хотя и пріятнаго. Вѣроятно, онъ испыталъ тяжкое горе въ своей жизни.

Беатрисѣ недолго пришлось предаваться романтическимъ догадкамъ; леди Діана, также слѣдившая за исчезающей фигурой графа, сказала со вздохомъ:

— И подумать только, что этого добраго, умнаго человѣка покинули и промѣняли на пустаго французскаго офицера!

— Кто его покинулъ, милая леди Діана?

— Его жена.

— А! Онъ женатъ?

— Нѣтъ. У него была жена! Она бѣжала въ Парижъ съ очень молодымъ человѣкомъ, пріѣхавшимъ къ нимъ изъ Рима съ рекомендательнымъ письмомъ. Удивлялись, какъ только онъ могъ перенести такое испытаніе съ такою твердостью! Онъ никогда болѣе не произносилъ ея имени, даже передъ матерью. Но она мнѣ говорила, что его отчаяніе было ужасно. Онъ ходилъ по цѣлымъ ночамъ взадъ и впередъ по прекрасному саду своей виллы, и съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе удалялся отъ общества. Однажды утромъ онъ приказалъ засыпать фонтанъ, у котораго она любила сидѣть, и на слѣдующій день объявилъ своей матери, что уѣзжаетъ въ дальнее путешествіе. Онъ былъ въ отсутствіи два года, и въ это время получили извѣстіе о смерти его жены. Она простудилась на какомъ-то bal-masqué, и умерла отъ воспаленія въ легкихъ. Она была очень хороша собою, и онъ до того вѣрилъ ей, что, вѣроятно, только тогда и узналъ объ ея измѣнѣ, когда она его покинула. Надѣюсь, что мать вскорѣ пріѣдетъ къ нему.

— А маленькая Аврелія, о которой онъ говорилъ?

— Онъ терпѣть не можетъ бѣднаго ребёнка; она такъ похожа на свою мать.

Беатриса глубоко вздохнула.

«Неужели могутъ быть на свѣтѣ родители столь несчастные, которые не радуются своимъ дѣтямъ?» думала она. О! Еслибъ у нея былъ только ея маленькій Франкъ, ея милый, любящій Франкъ! Еслибъ онъ былъ при ней, бѣдной, покинутой женщинѣ, жизнь не казалась бы ей такою грустною и одинокою.

LII.
Лудовикъ Сфорца.

Беатриса также была покинута человѣкомъ, котораго она любила. Долго она увѣряла себя, что эта аналогія въ ихъ судьбѣ была главною, если не единственною причиною интереса, который въ ней возбуждалъ молодой другъ леди Діаны. Долго она боялась его, несмотря на его нѣжное обращеніе и пріятный голосъ. Онъ былъ очень хорошо образованъ, зналъ многое и особенно много занимался политикою. Но политика не была единственнымъ предметомъ его занятій. Нѣтъ, Беатриса не видала никого, кто съ такимъ бы энтузіазмомъ говорилъ о литературѣ, поэзіи и искусствахъ. Она любила слушать, какъ онъ читалъ вслухъ, вѣроятно, такъ же какъ старикъ Левелинъ любилъ ея чтеніе. Но ей рѣдко приходилось наслаждаться этимъ удовольствіемъ, и часто она должна была по цѣлымъ вечерамъ безсознательно читать въ душной комнатѣ больнаго, думая только о грустномъ голосѣ и черныхъ глазахъ Лудовика Сфорцы.

Часто Беатриса чувствовала страхъ и трепетъ отъ этого задумчиваго взгляда. Она не желала привлечь его вниманія, напротивъ того, она хотѣла остаться незамѣченной. Его присутствіе имѣло въ себѣ какое-то таинственное очарованіе, но ничего болѣе. Были странности въ немъ, которыя ей не нравились, и не могли нравиться. Его строгое обращеніе съ маленькою Авреліею казалось ей возмутительнымъ, когда она ближе познакомилась съ нѣжнымъ ребёнкомъ и съ его бабушкой, холодной и величавой маркизой.

Она никогда не могла вообразить себѣ такую холодную, внѣшнюю обстановку въ домѣ, гдѣ всѣ, однако, любили другъ друга.

Хотя старая маркиза любила сына и гордилась имъ, но въ ихъ отношеніяхъ замѣтна была нѣкоторая натянутость, былъ грустный, но близкій ихъ сердцу предметъ, котораго они не смѣли коснуться.

Маленькая Аврелія была какъ будто въ постоянной опалѣ, ее словно карали за то, что она была дочь своей матери. Ребёнокъ просто не походилъ на ребёнка — это была блѣдная, печальная дѣвочка лѣтъ десяти, неуклюжая и дикая — однимъ словомъ такая, какими становятся запуганныя дѣти, которыхъ некому приласкать и приголубить.

Никто не игралъ съ нею, никто не шутилъ съ нею. Утромъ и вечеромъ она цаловала руку маркизы. Утромъ и вечеромъ она цаловала руку отца. Серьёзный маркизъ, внушавшій страхъ Беатрисѣ, принималъ видъ еще суровѣе, когда онъ говорилъ съ застѣнчивымъ ребёнкомъ.

Увидавъ его издали въ широкихъ аллеяхъ, окаймленныхъ роскошными деревьями, она удалялась въ тѣнистую часть сада и скрывалась, какъ дріада отъ взора человѣка. Аврелія вскорѣ сильно привязалась къ Беатрисѣ. Она ей разсказывала всѣ свои дѣтскія тайны и грёзы. Бабушка желала, чтобы она пошла въ монастырь, но отецъ этого не хотѣлъ. Ребёнокъ былъ согласенъ сдѣлаться монахинею. Она часто молилась Богородицѣ, прося ея заступничества. Она любила смотрѣть на святыя изображенія кроткаго лика пресвятой дѣвы, когда ей было грустно или страшно. О чемъ она грустила? Чего она страшилась? — Аврелія не знала, не понимала. Но отецъ ея такъ измѣнился послѣ смерти матери, и никому до нея не было дѣла. Одинъ портретъ ея матери висѣлъ въ комнатѣ Авреліи; всѣ другіе были спрятаны, такъ-какъ отцу ея было больно на нихъ смотрѣть.

Состраданіе, которое Беатриса чувствовала къ Авреліи — эту симпатію между ребёнкомъ безъ матери и матерью безъ ребёнка — передать словами нельзя.

Однажды ей показалось, что отецъ смягчается въ своемъ обращеніи съ ребёнкомъ, но это былъ только предлогъ сказать ей комплиментъ. Ему очень понравилось какое-то растеніе, граціозно обвившееся около пьедестала статуи, и, дотронувшись до него, онъ сказалъ:

— Вотъ вѣнокъ, который сплела сама природа.

Когда онъ возвращался домой, Аврелія, стоя на террасѣ, бросила къ его ногамъ вѣнокъ, сплетенный изъ цвѣтовъ, которые ему понравились. Онъ взглянулъ на хорошенькую позу милаго ребёнка и промолвилъ:

— Мнѣ, право, кажется, что граціозность должна быть прилипчива: Аврелія измѣнилась съ тѣхъ моръ, какъ она знакома съ вами.

Беатриса покраснѣла. Она не высказала прямо своего мнѣнія Лудовику Сфорца, но прошептала:

— Какъ можно, чтобъ ребёнокъ боялся роднаго отца?

Онъ хотѣлъ отвѣчать, но дѣвочка подбѣжала къ нимъ и, глядя съ улыбкою на отца, сказала:

— Папа, развѣ вы не возьмете цвѣточки съ собой?

Онъ задумался и съ грустью пробормоталъ:

— Господи, какъ ты повременамъ походишь на мать. Потомъ, отвернувшись отъ нея, онъ продолжалъ свою прогулку съ Беатрисою. Вѣнокъ лежалъ, безъ вниманія, на дорогѣ. Дѣвочка подкралась къ Беатрисѣ и, схвативъ ея руку, глубоко вздохнула.

Они молча дошли до дверей виллы, и тогда только сухо простились: Маріана и леди Діапа были готовы ѣхать домой.

Въ глазахъ Беатрисы былъ упрекъ, когда она прощалась съ отцомъ Авреліи, хотя въ душѣ она уважала его и боялась. Она нагнулась и нѣжно обняла бѣдную дѣвочку.

Съ тѣхъ поръ, какъ Беатриса, вмѣстѣ съ сестрой и съ леди Діаной, начала чаще посѣщать старую маркизу, она много слышала и хорошаго о Лудовикѣ Сфорцѣ. Старуха, съ обычною величавою торжественностью, разсказывала много анекдотовъ о его добротѣ, о томъ, какъ онъ утѣшалъ ее въ первые годы послѣ смерти мужа, и о снисходительности его къ подчиненнымъ. Бѣднымъ и слѣпымъ хорошо знакомъ былъ отрадный голосъ, который такъ нравился Беатрисѣ; казалось, онъ былъ нѣженъ и добръ для всѣхъ, кромѣ бѣдной, маленькой Авреліи!

Но каковъ бы онъ ни былъ, вскорѣ онъ занялъ всецѣло мысли и сердце Беатрисы. Когда она въ первый разъ созналась самой себѣ, что попросту влюблена въ Лудовика Сфорцу, стыдъ и ужасъ овладѣли ею, какъ это бываетъ всегда съ добрымъ и вѣрнымъ сердцемъ, которое полагало, что любить болѣе одного раза невозможно. Но Беатрисѣ такое сознаніе казалось болѣе постыднымъ, чѣмъ кому.

Неужели она не лучше измѣнившаго ей Монтегю? Неужели она такое слабое, грѣшное созданіе, что не можетъ жить безъ бурнаго ощущенія страсти — любви?

Неужели болѣзненная пустота, которую недостойный Тригернъ оставилъ послѣ себя въ ея сердцѣ, должна была снова наполниться страстными образами и нѣжными желаніями, вмѣсто добрыхъ и святыхъ стремленій, наполнявшихъ душу сестры ея Маріаны?

Неужели Богъ попуститъ ее пасть такъ низко, чтобъ снова полюбить?

Нѣтъ, она переможетъ себя.

Никто не замѣтитъ, никто не будетъ знать, что она чувствуетъ; и Богъ, который спасаетъ отъ всѣхъ искушеній, очиститъ ея душу отъ этого позорнаго для нея чувства.

Бѣдная Беатриса!

Если ей трудно было бороться съ своею страстною натурою, то несравненно труднѣе было спастись отъ искушенія, видѣть ежечасно возрастающее вниманіе и уваженіе любимаго человѣка, почти вседневнаго гостя ея единственныхъ друзей. Для Лудовика Сфорцы, казалось, существовалъ одинъ только путь, который велъ къ одной цѣли, въ Раlazetto Левелина.

Разъ, казалось, онъ готовъ былъ заговорить съ нею о своей прошедшей жизни, о своей покойной женѣ, когда они стояли одни съ Авреліею въ отдаленіи отъ другихъ.

— Еслибъ вы знали, какъ я былъ несчастливъ, вы бы лучше поняли, что я чувствую, глядя на своего ребёнка, и онъ грустно поцаловалъ въ лобъ Аврелію и прижалъ ее на минуту къ груди своей, — Но гдѣ вамъ было узнать великія горести жизни среди вашей счастливой юности, во цвѣтѣ лѣтъ и лучшихъ ожиданій! Куда вамъ отгадать, какъ горе можетъ медленнымъ ядомъ отравлять цѣлую жизнь! Какъ оно губитъ надежду и всякое нѣжное чувство!

И оттолкнувъ ребёнка, онъ подошелъ къ лэди Діанѣ и сэру Бэрти и вступилъ съ ними въ разговоръ. Когда всѣ снова встрѣтились вечеромъ, обращеніе его было холодно и задумчиво, какъ всегда.

Тщетно старалась Беатриса быть такъ же спокойною. Ея дни проходили въ томномъ желаніи утѣшить его, быть съ нимъ неразлучно. Удивительная красота ранняго итальянскаго лѣта, благоуханіе апельсинныхъ деревьевъ и роскошныхъ цвѣтовъ, яблони и миндальныя деревья въ полномъ цвѣту, яркій солнечный свѣтъ на широкихъ аллеяхъ, колебаніе граціозныхъ кипарисовъ подъ темнымъ, благоуханнымъ вѣтеркомъ, великолѣпные закаты солнца, и болѣе томный лунный свѣтъ — производили въ ней какое-то опьяненіе чувствъ, неизвѣстное тѣмъ, кого красоты природы поражаютъ менѣе сильно. Самое тяжкое для нея испытаніе было еще впереди. Она сидѣла съ маленькою Авреліею въ той комнатѣ, гдѣ дозволено было висѣть единственному портрету несчастной жены и матери. Она давала дочери Лудовика Сфорцы урокъ музыки, и маленькіе пальцы ребёнка разъигривали томную гармонію — гимнъ сициліанскаго моряка; глаза ея были устремлены на блистательное изображеніе бѣдной грѣшницы.

Когда послѣдніе звуки гимна замерли подъ слабыми и усталыми пальцами ребёнка, Беатриса привстала, и, сдѣлавъ знакъ ребёнку слѣдовать за нею, вышла на террасу.

Прелестное изображеніе было еще въ ея памяти, передъ ея глазами, и вмѣстѣ съ этимъ вспоминала она задумчивое, грустное лицо покинутаго мужа.

Беатриса взглянула, черезъ дорожки и мраморныя ступени, на лазурное, отдаленное море, все думая о немъ и о ней.

Этотъ домъ — это прекрасное пребываніе съ его достойнымъ владѣльцемъ — какъ могла эта женщина его оставить?

Какъ покинуть воздушныя террасы и кипарисовыя деревья, эти статуи и бѣлыя урны, эти тѣнистыя мѣста, гдѣ она имѣла право бродить счастливою хозяйкой?

Какъ могла она покинуть его? Его гордое, болѣзненное, грустное лицо преслѣдовало ее всюду. Каковъ былъ онъ, прежде чѣмъ сдѣлался больнымъ и унылымъ, когда онъ еще любилъ и вѣрилъ! и какъ могла она бросить бѣднаго ребёнка, оставить въ одиночествѣ отца своей дочери?

О! еслибъ у Беатрисы было такое убѣжище! Еслибъ ее любило это гордое сердце, еслибъ она была его женою — развѣ бъ она бросила его?

Возможно ли быть большему счастію на землѣ, какъ быть графинею Лудовикой Сфорца?

Она сложила руки въ порывѣ страсти и желанія, далеко окинувъ взоромъ синій Генуэзскій заливъ!

И пока она глядѣла, между ней и синими волнами явился истинный предметъ ея видѣнія — тонкій, величественный образъ Лудовика. Его взоръ остановился на ея лицѣ. Болѣзнепная, унылая улыбка, такъ хорошо ей знакомая, дрожала на его устахъ, когда онъ заговорилъ: «Какое странное выраженіе на вашемъ лицѣ! Вы чего-то желаете, вы желаете быть итальянкою? или вы желаете быть птичкой, чтобы улетѣть за море на родину!»

Но Беатриса не отвѣчала. Палящій румянецъ, жгучее біеніе сердца, смутное сознаніе грѣшныхъ мыслей, томили ее. Какое-то особенное ощущеніе также выразилось на его обыкновенно недвижимыхъ чертахъ. Онъ приблизился. Онъ слѣдилъ за ея лицомъ, потомъ онъ отступилъ и взглянулъ за море, нашептывая что-то про себя, изъ чего она разслушала одно только слово: невозможно!

Потомъ онъ обернулся и рѣзко замѣтилъ, какъ Беатрисѣ казалось, на ея молчаніе:

— Вы о комъ нибудь сожалѣли, о комъ нибудь въ вашей родной сторонѣ?

— Нѣтъ, сказала она, быстро, но дрожащимъ голосомъ: — нѣтъ; я только думала о томъ, какое это чудное мѣсто!

Она подняла свои глаза съ упрекомъ, но они скоро опустились.

Его лицо, всегда блѣдное, казалось мраморнымъ, пока онъ смотрѣлъ на ея раскраснѣвшееся страстное лицо; его губы поблѣднѣли, пока онъ говорилъ; его голосъ былъ едва громче хриплаго шопота, но его слова впились въ сердце и мозгъ Беатрисы!

— Согласитесь ли вы навсегда жить здѣсь? Не отвѣчайте, не отвѣчайте теперь; поговорите прежде съ моей матерью. Вотъ и Аврелія.

Что ребёнокъ остался на мѣстѣ отца, эта было первое сознаніе, которое освѣтило смущенный умъ Беатрисы. Онъ ее любилъ. Она была любима. О, радость! О, чудная Италія!

Но лучъ отрады блеснулъ и погасъ такъ же быстро. Нѣтъ, грустная ея судьба таилась въ томъ словѣ, которое онъ недавно прошепталъ: невозможно.

Маріана встрѣтила ее при входѣ въ виллу неожиданными словами:

— Старая графиня проситъ тебя зайдти къ ней, Беатриса.

— О, я не могу! я не могу, я завтра приду! воскликнула дѣвушка взволнованнымъ голосомъ; такъ что спокойная Маріана посмотрѣла на нее съ озабоченною нѣжностью. Беатриса нуждалась въ спокойствіи и тишинѣ ночи, чтобы разрѣшить вопросъ, какъ ей лучше поступить.

Тяжко было для нея искушеніе. Сильная страсть подсказывала ей рискнуть и согласиться на его предложеніе: обвѣнчаться — какъ сдѣлалъ Монтегю.

Самолюбіе совѣтовало ей отказать ему подъ какимъ нибудь уважительнымъ предлогомъ и сохранить доброе о себѣ мнѣніе, остаться его идеаломъ; наконецъ надежда на его любовь, заставляла признаться во всемъ, поклясться въ своей любви, умоляя, чтобы онъ ее любилъ, забывъ ея прошедшее!

Во всякомъ случаѣ, она должна была на другой день видѣться съ его матерью. Она не могла и не смѣла отказаться на слѣдующій день отъ этого свиданія, онъ самъ избралъ средствомъ узнать ея рѣшеніе.

Старая графиня привстала, когда она вошла въ комнату, и протянула ей обѣ руки. Она глядѣла на нее внимательно и безпокойно, будто желая на ея лицѣ прочесть ея характеръ. Будетъ-ли она добрая и вѣрная жена ея сыну? Утѣшитъ ли, осчастливитъ ли его?

Величавая голова нагнулась съ важнымъ поцалуемъ и съ еще болѣе серьёзною улыбкою надъ печальнымъ юнымъ челомъ.

— Я вижу, вы задумчивы, сказала она: — этого именно я и желаю. Свадебное кольцо не игрушка, переходящая съ одной руки на другую. Это — эмблема мѣны души за душу, сердца за сердце. Мой сынъ уѣхалъ на десять дней; онъ хочетъ дать вамъ время подумать, написать, можетъ быть, вашимъ друзьямъ; тѣ, которые здѣсь, онъ надѣется, не воспротивятся его желанію; вы знаете эти желанія; но вы не знаете — и здѣсь странный лучъ нѣжности освѣтилъ величавыя, жосткія, старыя черты — какъ я буду любить ту, которая возвратитъ Лудовику потерянное счастіе.

Беатриса стала на колѣни у ногъ матери человѣка, который ее любилъ, котораго она любила, и взволнованнымъ голосомъ начала исповѣдь, на которую рѣшилась наканунѣ.

— Вы во мнѣ ошибаетесь… и въ немногихъ выраженіяхъ, прерываемыхъ подавленными рыданіями, она объяснила все.

Не гордая, чистая, молодая англичанка, со свѣжими надеждами на жизнь, но потерянное существо, покинутая любовница, мать безъ ребёнка, стояла на колѣняхъ передъ графинею!

— Я вамъ говорю все, чтобы вы знали, почему я не могу выйти замужъ за вашего благороднаго сына!

Она кончила и подняла заплаканные глаза, ища сожалѣнія на лицѣ старухи. Но состраданія тамъ не было. Удивленіе, презрѣніе, ужасъ, отвращеніе дрожали, какъ мрачныя тѣни, надъ гордымъ челомъ и сдвинутыми бровями.

Графиня встала; освободившись съ какимъ-то ужасомъ изъ рукъ Беатрисы; которая крѣпко обнимала ея колѣни, она взглянула на нее еще разъ, будто для того, чтобъ убѣдиться въ томъ, что это дѣйствительность, а не грязный сонъ, и потомъ вскликнула голосомъ, исполненнымъ отчаянія: «Ahi! Jeglio nilo, sempre tradito!» и безъ дальнѣйшаго вниманія къ несчастной дѣвушкѣ, вышла, не простившись съ нею изъ комнаты.

Нѣтъ, не для тебя, Беатриса, вѣрный, заботливый покровъ. Не для тебя чудесные и роскошные чертоги, куда манила тебя любовь ихъ владѣльца. Не для тебя истинная любовь благороднаго сердца и религіозное право на священную защиту вѣрнаго мужа. Не для тебя это высшее для женщины земное благо. Все это потому, что низкій человѣкъ обольстилъ тебя, измѣнилъ тебѣ. Но твое униженіе нисколько не касается настоящаго виновника зла. Проклятіе пристрастнаго суда людскаго будетъ тяготѣть лишь надъ тобой одною! Для тебя остается одно лишь то утѣшеніе, что «Богъ судитъ не такъ, какъ судятъ люди».

Черезъ десять дней онъ возвратится. Черезъ десять дней… могла ли Беатриса надѣяться увидѣть его послѣ своего признанія? Нѣтъ. Она была увѣрена, что все кончено. Она старалась, и не безъ успѣха, достигнуть того спокойствія, которое дается намъ иногда среди сильныхъ страданій, при внутреннемъ сознаніи, что несмотря на всѣ страданія, мы, не обманувъ, не предавъ и не обидѣвъ никого, пожертвовали собою и предоставили судьбу свою въ руки милосерднаго Бога, который ясно учитъ, что земныя блага — не залогъ добродѣтели.

На одинадцатый день, утромъ, она читала мистеру Левелину (обязанность, которая ежедневно дѣлалась для нея болѣе и болѣе тягостной, вслѣдствіе возраставшей слабости и глухоты больнаго и нестерпимо знойной погоды), когда слуга попросилъ ее пожаловать къ его сіятельству графу Сфорцѣ, который ожидаетъ синьору въ сосѣдней комнатѣ.

Беатриса привстала и дико осмотрѣлась.

— Кончите главу, милая миссъ Брукъ; вы видите графа почти каждый день; притомъ, тамъ Діана и ваша сестра. Пожалуйста, прежде кончите главу и приходите назадъ поскорѣе.

Окончивъ главу, она вышла изъ душной комнаты больнаго со вздохомъ физическаго облегченія. Спустившись по прохладнымъ мраморнымъ ступенямъ, Беатриса вошла въ тѣнистую и изящно убранную комнату, съ мозаичнымъ поломъ, которая служила пріемною въ нижнемъ этажѣ палацетто. Графъ разговаривалъ съ лэди Діаной, которая тотчасъ же вышла черезъ большое открытое окно, ведущее въ садъ, когда Беатриса вошла въ комнату. Онъ не казался такимъ больнымъ, какъ въ послѣдній день, когда она его видѣла. Онъ ее встрѣтилъ съ гордою, рѣшительною и доброю улыбкой.

— Беатриса Брукъ, сказалъ онъ: — Беатриса — имя дорогое для итальянца! Я все слышалъ, что вы сказали матери; я также все выслушалъ, что могла мнѣ сообщить леди Діана. Что вы имѣете мнѣ сказать, я готовъ слушать; прежде всего скажите, что вы будете моей женою — матерью Авреліи! Не отвернемся другъ отъ друга вслѣдствіе воображаемаго позора, котораго вы не заслужили. Мысль, что васъ обманули, еще тѣснѣе насъ соединитъ! Я также былъ обманутъ. Осчастливьте мой одинокій домъ, будьте сами снова счастливы.

Deh vieni! изъ чудной пѣсни Гугенотовъ, казалось, снова звучало въ ушахъ Беатрисы и смущало ея умъ, но она старалась говорить съ спокойствіемъ.

— Домъ вашъ не одинокъ, съ вами — ваша мать, сказала она со вздохомъ. — Знаетъ ли она, зачѣмъ вы пришли сюда сегодня?

— Беатриса, моя мать горда, но она справедлива; она научится васъ любить. Что намъ за дѣло до мнѣній свѣта! Развѣ вы на самомъ дѣлѣ унижены этимъ несчастнымъ сномъ прошедшаго? Пусть та. Женщина, которая чувствуетъ, что она была добровольною грѣшницею, что ея прошедшее не даетъ ей права надѣяться быть вѣрною женою благороднаго человѣка — пусть она переноситъ безъ ропота свою горькую участь. Но съ вами, дорогая моя Беатриса, было иначе. Живите всегда среди добрыхъ и честныхъ людей. Гдѣ они, тамъ ваша родина, тамъ вашъ пріютъ. Вѣдь эти добрые, прекрасные друзья васъ не покинули? Не доказываетъ ли это, что они васъ не считаютъ падшею. Заставьте себя почитать, уважать, любить и — прибавилъ онъ нѣжнымъ голосомъ, послѣ нѣкотораго молчанія — вѣкъ благословлять васъ за свое счастье.

Беатриса пожала руку, которая держала ея руку въ своей; она грустно посмотрѣла на всегда печальное, теперь оживленное лицо его.

— Мнѣ снилось, что это возможно, сказала она: — но то былъ сонъ. Даже прежде разговора съ вашей матерью, въ страшную, безсонную ночь, послѣ моего разговора съ вами, я уже рѣшилась. Изъ-за того, что мистеръ Тригернъ обманулъ меня ложною свадьбою, не слѣдуетъ мнѣ считать эту свадьбу уничтоженною. Я такъ же твердо вѣрила, что я его жена, какъ я вѣрю, что есть Богъ на небесахъ. Пока Тригернъ живъ, я никогда не могу, я никогда не должна быть женой другаго. Не думайте, чтобъ я васъ не любила; но ради васъ самихъ, ради вашей дочери и матери, не слѣдуетъ, чтобы, указывая на Монтегю, могли сказать обо мнѣ: «Вотъ человѣкъ, съ которымъ она жила какъ съ мужемъ, прежде нежели сдѣлалась женою Лудовика Сфорцы.»

— Это во всякомъ случаѣ было бы лучше того, что я перетерпѣлъ отъ перваго брака, сказалъ Лудовикъ съ горечью. — Развѣ вы не посовѣтуетесь съ вашею сестрою, съ вашимъ другомъ, леди Діаной? Обождите, прежде нежели присудить меня опять къ одиночеству, лишить меня лучшей надежды — надежды сдѣлать васъ счастливою, послѣ незаслуженнаго горя.

Глаза Беатрисы наполнились слезами.

— Нѣтъ, сказала она. — Я ни съ кѣмъ не должна совѣтоваться. Дѣло это между мною и Богомъ. Если ему угодно, чтобы горе мое кончилось, онъ мнѣ укажетъ путь, но сама я не найду его, гоняясь за счастіемъ. Не будемъ болѣе говорить о невозможномъ. Для меня всегда будетъ гордымъ утѣшеніемъ вспоминать, что вы меня считаете достойною быть вашею женою. Можетъ быть, ваша мать будетъ думать обо мнѣ съ большею благосклонностью, и позволитъ мнѣ видѣться съ нею, когда узнаетъ, чѣмъ я довольствуюсь, отказавшись отъ дѣйствительнаго счастія.

— Беатриса! Я не переживу своего горя, если вы не будете меня любить, если вы не будете моей женою.

Не сонъ ли эти страстныя слова изъ чудныхъ устъ гордаго, всегда задумчиваго человѣка? Всю ночь они ей слышались, и впродолженіе многихъ однообразныхъ дней, сладостный отголосокъ раздавался въ ея груди.

LIII.
Монтегю и Сара.

Лордъ Керлавэрокъ снова созвалъ къ себѣ всѣхъ своихъ родственниковъ; на этотъ разъ онъ дѣйствительно умиралъ по приговору всѣхъ врачей. Но какъ несносно умирать именно въ самый разгаръ лондонскаго сезона, съ его скачками, кавалькадами, пикниками, балами, обѣдами, иллюминаціями въ Креморнѣ и прочими удовольствіями, безъ которыхъ не могъ жить Монтегю Тригернъ. Онъ и не думалъ перемѣнять образа жизни, какой онъ велъ холостякомъ. Впрочемъ, какъ онъ сказалъ Мили Несдэль, Сара была просто дурочка, очень хорошенькая, но преглупенькая, особенно дома; къ тому же она сама очень любила удовольствія, отъ великолѣпнаго парада до игры въ жмурки у пріятельницы.

Мысль остаться дома хоть одинъ вечеръ никогда не приходила въ голову молодой четѣ. Въ тѣхъ рѣдкихъ случаяхъ, когда у нихъ не было ни бала, ни вечера, Монтегю отправлялся съ сигарою во рту въ клубъ, или куда въ другое мѣсто, а хорошенькая Сара убѣгала къ пріятельницѣ, гдѣ болтала за чашкою чая. Когда Монтегю приходилъ ночью долой, она съ удовольствіемъ выслушивала всѣ новости, никогда не заботясь, въ чемъ онѣ состояли, и не думая даже спрашивать его, гдѣ и какъ онъ провелъ время.

На основаніи всего этого, ихъ считали, по всей справедливости, очень счастливою четою, и Сара сама считала себя счастливѣйшею женою. И Монтегю не могъ сказать, чтобы онъ былъ несчастнымъ мужемъ; только ему надоѣдало долго сидѣть съ Сарою…

Ему очень было досадно, что нужно было ѣхать къ дядѣ, и тѣмъ еще досаднѣе, что леди Эдоксія, изъ тонкихъ видовъ, хотѣла непремѣнно ѣхать съ нимъ и ея милой Сарой. Уже довольно было непріятно ѣхать и съ милой Сарой, съ которой онъ только годъ былъ обвѣнчанъ; но нянчиться еще за своей свекровью, ея дочерьми, служанками и собаками, положительно было не подъ силу Монтегю, и онъ ломалъ себѣ голову, какъ бы избѣгнуть этого мученія.

Долго крутилъ онъ усъ, сидя въ покойныхъ креслахъ, въ роскошной уборной и, наконецъ, вставъ, подошелъ къ письменному столу. Кажется, я нашелъ средство, сказалъ онъ самъ себѣ: — еслибъ только Морисъ Левелинъ сошелъ со своихъ ходулъ.

И вслѣдъ за тѣмъ онъ крикнулъ: «Сара!» и изъ сосѣдней, богато убранной спальни выбѣжала прелестная Сара, вся въ бѣломъ, и, поцаловавъ налету блестящія кудри мужа, остановилась передъ нимъ, дожидаясь приказаній.

Тригернъ обнялъ ее за талью.

— Милая моя Сара, сказалъ онъ: — дядя Керлавэрокъ писалъ, что онъ очень боленъ.

— Да, я знаю. Мнѣ очень жаль, отвѣчала Сара, но сіяющее лицо странно противорѣчило ея словамъ.

— И мы всѣ должны къ нему ѣхать.

— Да, конечно, мы должны; и какъ весело, опять ѣхать въ Венецію, воскликнула съ улыбкою Сара и нѣжно погладила кудри Монтегю.

— Но ты знаешь, я всегда ѣзжу на яхтѣ, и я думалъ…

— Ахъ, Монтегю! Какъ можно ѣхать за яхтѣ; это слишкомъ тихо и скучно; пожалуй, твой дядя умретъ покуда.

— Нѣтъ, онъ всегда воображаетъ, что сильнѣе боленъ, чѣмъ въ самомъ дѣлѣ. Къ тому же, у яхты вовсе не тихій ходъ, если вѣтеръ попутный. Я всегда поспѣю; а изъ Генуи уже сухимъ путемъ проѣду въ Венецію. Ну, а такъ-какъ ты, душа моя, всегда больна на морѣ, то я и думанъ, не лучше ли тебѣ ѣхать съ твоею матерью.

— А развѣ мы не можемъ ѣхать всѣ вмѣстѣ. Монтегю?

— Нѣтъ, въ яхтѣ невозможно. И къ тому же, я не могу хладнокровно думать, что ты можешь быть нездорова, что можетъ сдѣлаться буря и гроза и тому подобное.

— О, Монтегю!

— Ну, дитя мое, я не говорю, что будетъ страшная буря, которая разобьетъ яхту и отправитъ насъ всѣхъ на тотъ свѣтъ; но я боюсь непогоды, большихъ волнъ. Эта качка вредна женщинамъ; мужчинамъ, ты знаешь, все равно. Я рѣшилъ, если только это удастся, поручить васъ всѣхъ попеченіямъ Мориса. Вѣдь онъ также ѣдетъ съ Еленою, если не въ Венецію, то во всякомъ случаѣ въ Геную.

— Ахъ, Монтегю! Ты видишь, Морисъ не уѣзжаетъ одинъ въ яхтѣ, не оставляетъ свою жену, какъ это дѣлаютъ другіе мужья, произнесла Сара, снова прижимая свои розовыя губки къ вьющимся волосамъ Монтегю.

— Нѣтъ, Елена — такая слабая, болѣзненная женщина, что онъ долженъ вѣчно стеречь ее, чтобъ она совсѣмъ не исчезла, не улетучилась! Я ни за что на свѣтѣ не хотѣлъ бы имѣть такую жену! И онъ въ свою очередь поцаловалъ хорошенькую, наклоненную къ нему головку. — Я рѣшился поручить Морису васъ всѣхъ и тогда ты, Елена, и миледи поѣдете преблагополучно à petites journées до Генуи, гдѣ я васъ встрѣчу, а потомъ уже будемъ продолжать путешествіе вмѣстѣ. Скажи своей матери, что мы съ тобою посовѣтовались и все уже рѣшено. Мнѣ теперь надо ѣхать, но я буду обѣдать дома.

Хорошенькая Сара, измѣнивъ нѣсколько слова Тригерна, чтобъ придать себѣ болѣе значенія въ ихъ семейной жизни, сказала леди Эдоксіи, что Монтегю «совѣтовался съ нею, и они оба рѣшили, что, по причинѣ ея склонности къ морской болѣзни, всего лучше ей ѣхать вмѣстѣ съ леди Эдоксіею и Еленою сухимъ путемъ, а онъ поѣдетъ на яхтѣ!»

Красивое лицо Эдоксіи насупилось, но она ничего не сказала, зная очень хорошо, что Сара не имѣла никакого вліянія на своего мужа и не могла заставить его перемѣнить свое рѣшеніе, а только передаетъ ему все, что объ немъ говорятъ.

Между тѣмъ Монтегю отправился въ свой клубъ и тамъ сѣлъ писать къ Морису. Нѣсколько разъ переписывалъ онъ это письмо, какъ человѣкъ, который затрудняется, какъ бы лучше выразить то, что онъ чувствуетъ, и чего онъ не чувствуетъ.

Наконецъ онъ написалъ слѣдующее:

«Любезный Морисъ!»

"Давно мы съ вами не переписывались; я бы васъ и теперь не безпокоилъ о себѣ, по дѣло идетъ о Сарѣ и леди Эдоксіи. Мнѣ извѣстно, что вы съ Еленою собирались ѣхать въ Геную, прежде чѣмъ полученъ былъ обыкновенный осенній циркуляръ дяди съ извѣстіемъ о приближеніи его смерти.

"Я самъ намѣренъ ѣхать моремъ, и одинъ, вопервыхъ потому, что жена моя не выноситъ моря, а вовторыхъ, мое здоровье требуетъ перемѣны воздуха; и мнѣ предписано именно морское путешествіе. У меня въ послѣднее время грудь что-то плоха и, говорятъ, во мнѣ признаки материнской болѣзни, а я вовсе не желаю оставить Сару вдовою. Она бы осталась совершенно безпомощной женщиной, безъ всякаго покровительства. Цѣль моего письма — спросить у васъ, согласны ли вы ѣхать, вмѣстѣ съ Сарою и леди Эдоксіей, которыя такимъ образомъ пользовались бы вашимъ покровительствомъ. Сара — совершенный ребёнокъ во всемъ.

"Я знаю, мы были въ нехорошихъ отношеніяхъ послѣдніе два года; но послѣ хладнокровнаго размышленія, вы, я увѣренъ, сознаетесь, что сами виноваты; потому что вы дѣйствительно не имѣли никакого права вмѣшиваться въ мои дѣла; вы не можете знать, чрезъ какіе соблазны я прошелъ и какою женщиною была Б. Б. въ тѣхъ близкихъ отношеніяхъ, какія существовали между ей и мною. Но во всякомъ случаѣ, виноватъ ли я (на сколько вы предполагаете) или нѣтъ — дѣло сдѣлано и измѣнить его невозможно. Главное — мы братья, и я не вижу причины преслѣдовать человѣка всю его жизнь за то, что по вашему мнѣнію онъ поступилъ безнравственно, бывши еще холостякомъ. Многіе дѣлаютъ еще хуже, и никто на это не обращаетъ вниманія.

"Б. Б. оказывается совершенно оригинальнаго характера и потому все вышло необыкновенно; однако, меня увѣряютъ, что теперь и она даже повеселѣла, и такъ-какъ ея исторія совершенно неизвѣстна, я надѣюсь, что она еще выйдетъ счастливо замужъ. Во всякомъ случаѣ, Сара ничѣмъ васъ не обидѣла, а собственно о ней я вамъ и пишу эту записку. Конечно, если вы будете продолжать дуться на меня, то имъ придется ѣхать однѣмъ. Я бы заставилъ ее самое писать и просить васъ, но она такой ребёнокъ, что ей написать письмо уже. составляетъ трудъ и мнѣ пришлось бы учить ее. Потому я и рѣшился забыть старое и написать вамъ самъ. Написавши вамъ, я для нея сдѣлалъ все, что могъ, и если вы не поѣдете всѣ вмѣстѣ, то, во всякомъ случаѣ, встрѣтитесь гдѣ нибудь на континентѣ прежде, чѣмъ я увижусь съ Сарою.

"Весь вашъ
"Монтегю Тригернъ".

У Мориса не было секретовъ отъ жены. Онъ показалъ ей это письмо.

— Бѣдная Сара, произнесла она со вздохомъ: — бѣдная, милая Сара, какая судьба ожидаетъ ее!

Тригернъ, несмотря на любезный тонъ своего письма, сильно сомнѣвался, отвѣтитъ ли ему Левелинъ или нѣтъ. Онъ покраснѣлъ, когда получилъ этотъ отвѣтъ. Онъ былъ написанъ очень холодно, гордо и осторожно. Молодой адвокатъ отказывался входить въ какіе бы то ни было разсужденія и переговоры, прежде чѣмъ Монтегю не объяснитъ удовлетворительнымъ образомъ свое молчаніе во время самаго затруднительнаго положенія Беатрисы, о которомъ подробно лисалъ ему Левелинъ.

Монтегю заѣхалъ къ Еленѣ и далъ честное слово, что онъ никогда не получалъ подобнаго письма, и что онъ до сихъ поръ имѣетъ самое смутное понятіе о той «несчастной эпохѣ». Ему было больно объ этомъ вспоминать, и потому онъ не дѣлалъ справокъ, такъ-какъ при теперешнихъ обстоятельствахъ это не могло привести никакой пользы.

Извѣстіе это очень изумило Мориса; впродолженіе нѣсколькихъ минутъ онъ былъ погруженъ въ мысли; потомъ написалъ краткую записку мистеру Грею и, списавъ копію, послалъ одинъ экземпляръ въ Россель Скваръ, а другую въ Линкольн-Инъ. Содержаніе этого письма заставило сильно призадуматься стараго стряпчаго. Вотъ это письмо:

"Дупликатъ. "Любезный сэръ!

"Въ то время, когда я имѣлъ съ вами свиданіе касательно жалкаго положенія миссъ Беатрисы Брукъ, я написалъ о томъ же предметѣ мистеру Монтегю Тригерну и, не зная его адреса, переслалъ свое письмо къ вамъ, чтобы вы уже отправили далѣе. Теперь онъ торжественно завѣряетъ, что никогда не получалъ этого письма. Такъ-какъ я самъ отвезъ письмо къ вамъ и собственноручно отдалъ его слугѣ, то я рѣшительно не понимаю, почему оно не доставлено. Поэтому, не желая понапрасну продолжать переписку, я позволилъ себѣ пригласить своего двоюроднаго брата къ вамъ, въ воскресенье, въ 2 часа, чтобы привести это дѣло, въ присутствіи всѣхъ заинтересованныхъ лицъ, въ надлежащую ясность. Остаюсь и пр.

"Морисъ Левелинъ."

Увидѣвъ на конвертѣ знакомый почеркъ, Мира тотчасъ вскрыла его съ хитрой улыбкой. Но она перестала улыбаться, когда прочла содержаніе. Неописанный страхъ и волненіе выразились въ ея взглядѣ, безсмысленно перебѣгавшемъ съ одного предмета на другой; свернувъ письмо дрожащими руками, она сунула его обратно въ конвертъ и устремила на него свой изумленный взглядъ. Въ воскресенье, а теперь пятница. Въ воскресенье, въ два часа. Что было дѣлать?

Въ это время на лѣстницѣ послышались шаги ея мужа; она поспѣшно намочила платокъ одеколономъ и, положивъ его себѣ на голову, развалилась на кушеткѣ, словно въ нервномъ припадкѣ, служившемъ ей всегда лучшимъ спасеніемъ во время семейныхъ бурь.

Но мистеру Грею было не до головной боли: у него въ рукахъ былъ дупликатъ письма Левелина.

Онъ сердито позвонилъ. Страшное подозрѣніе возникло въ его умѣ. Нѣсколько разъ уже ему случалось обнаруживать недовѣріе къ женѣ; нѣсколько разъ замѣчалъ онъ съ прискорбіемъ, по ея словамъ, что она читала самыя секретныя его письма и бумаги. Онъ подозрѣвалъ, что Мира, въ компаніи съ Эдоксіею, Мили и маркизою, запустили ручку въ его дѣла, чтобы узнать всѣ секреты, касающіеся до Тригерновъ. Никогда «гранитный человѣкъ», какъ называла его Мира, не смотрѣлъ на нее съ такою злобою, какъ въ эту минуту.

— Отчего письма, которыя приносятъ на мое имя, не отдаютъ мнѣ? гнѣвно спросилъ онъ у вошедшаго слуги.

— Я всегда приношу ихъ, сэръ; развѣ только, когда сама барыня возьметъ, чтобъ отнести къ вамъ.

— Въ прошлое лѣто мистеръ Левелинъ приносилъ мнѣ очень нужное письмо. Куда ты его дѣлъ, мошенникъ?

Изумленный слуга посмотрѣлъ на барина, потомъ на барыню; ясно было, что онъ совершенно недоумѣвалъ, о чемъ его спрашивали. Грей это замѣтилъ, а Мира воспользовалась минутой, чтобъ собраться съ мыслями.

— Сэръ, вы получаете столько нужныхъ писемъ, произнесъ слуга, какъ-бы себѣ в-ь извиненіе.

— Если вы говорите, вмѣшалась Мира: — о запискѣ, которую приносилъ мистеръ Левелинъ самъ, то я отослала ее по адресу. Мнѣ очень жаль, что я забыла вамъ сказать объ этомъ.

Настало молчаніе.

— Ступай, сказалъ Грей, и когда слуга вышелъ, онъ гнѣвно обернулся къ своей женѣ, но та первая заговорила.

— Какъ могли вы, мистеръ Грей, позвать человѣка, прежде чѣмъ спросить у меня? Право, это нехорошо! Что же случилось съ этимъ письмомъ? Что васъ такъ разстроило?

— Что ты сдѣлала съ письмомъ? произнесъ настойчиво мистеръ Грей.

— Я не могла знать, что это — дѣловое письмо. Зачѣмъ онъ его тогда не отнесъ въ твою контору, продолжала Мира. — Мнѣ сказали, что оно спѣшное — и я отправила его по адресу, какъ этого желалъ мистеръ Левелинъ. Я не могла знать, что это — такое важное дѣло.

На секунду только тонкій адвокатъ усумнился въ справедливости своего подозрѣнія. Но тотчасъ въ его головѣ блеснула мысль, что она во всякомъ случаѣ должна была догадаться, что письмо важное, такъ-какъ она же знала о томъ, что Беатриса отыскалась. Она должна была догадаться, что въ письмѣ говорилось о Беатрисѣ. Не успѣла, блеснуть эта мысль, какъ за ней послѣдовала тотчасъ и другая.

— Откуда же ты знала адресъ мистера Тригерна? Онъ никому не давалъ его, кромѣ меня.

Мира знала этотъ адресъ, все благодаря своему кинжалику. Она видимо струсила.

— Вы говорите со мной такимъ тономъ, что я, право, не знаю, что я говорю, произнесла она какимъ-то страннымъ, не своимъ голосомъ. — Я отправила письмо къ лорду Керлавэроку, въ Венецію, полагая, что Тригернъ тамъ и вы знаете, онъ и очутился тамъ послѣ.

— Хорошо, мы посмотримъ въ воскресенье, когда все дѣло выяснится на очной ставкѣ, сердито проговорилъ мистеръ Грей, далеко неудовлетворенный отвѣтами жены. — А между тѣмъ ступайте къ себѣ въ комнату, заключилъ онъ.

Она тихонько встала и удалилась изъ комнаты, украдкою поглядывая на своего мужа, который, между тѣмъ, подошелъ къ окну и открылъ его.

Едва достигла Мира своего уютнаго будуара, какъ она гордо выпрямилась и глаза ея загорѣлись злобою. О! какимъ тономъ онъ началъ съ ней говорить послѣдніе два года — съ нею, за которою онъ ухаживалъ съ такимъ смиреніемъ!

Что будетъ дальше?

— Ступай прочь! Ступай въ свою комнату. — Настанетъ, пожалуй, день, когда онъ скажетъ: ступай прочь, и не прибавитъ: «въ свою комнату!» Миру выгонитъ изъ дому тотъ самый человѣкъ, которому, по ея словамъ, она сдѣлала честь, выйдя за него замужъ? Да, она чувствовала, что это можетъ случиться. Она знала Грея. Что сдѣлаетъ онъ, если ея обманъ откроется?

Во всякомъ случаѣ безуміе — терять время въ пустыхъ догадкахъ. Надо дѣйствовать такъ, чтобы предупредить зло. Съ этою цѣлью она написала слѣдующую записку къ Мили:

"Если ты только питала когда нибудь ко мнѣ любовь или благодарность, милое дитя (Мили любила, чтобы ее называли милое дитя), выручи меня!

"Пропало письмо къ Монтегю Тригерну, которое долженъ былъ переслать мистеръ Грей. Ты до сихъ поръ имѣешь и всегда будешь имѣть вліяніе на мистера Тригерна, такъ-какъ ты гораздо умнѣе всѣхъ женщинъ, которыхъ онъ знавалъ или будетъ знать, живи онъ хоть вѣкъ Маеусаила.

"Уговори его только сказать, что въ суетахъ, во время свадьбы, онъ не помнитъ, получалъ ли и распечатывалъ ли онъ всѣ письма, полученныя имъ въ Венеціи; я буду тебѣ за это очень благодарна. Но, главное, мнѣ дорого время. Повидай его до воскресенья. Въ этотъ день назначено разъясненіе всего дѣла и Грей очень сердитъ!

"Вѣчно любящая тебя тётка
"Мира Грей".

Но Мили не забыла, что съ ней не совѣтовались въ то время, когда ея любезная тётка устроивала, вмѣстѣ съ леди Эдоксіею, свадьбу хорошенькой Сары. Она прочла записку съ веселой, саркастическою улыбкой и написала тотчасъ же отвѣтъ:

"Милая тётя Мира, я понимаю, что такое значитъ письмо пропало, послѣ того, какъ оно прошло сквозь ваши руки; но я не знаю, на сколько имѣю еще вліянія на Тригерна, да и не желаю знать. Я не пошлю за нимъ, чтобъ переговорить о томъ, о чемъ вы просите, и даже не скажу ни слова, если съ нимъ встрѣчусь случайно. Еслибъ вы не секретничали со мною прошлое лѣто, то, быть можетъ, я лучше бы понимала причину вашего теперешняго безпокойства.

"Желая вамъ всякаго успѣха, я остаюсь ваша любящая племянница

"Мили Несдэль".

Прочитавъ это письмо, Мира задрожала отъ гнѣва. Она просила, льстила, ласкала. Теперь она измѣнитъ свой тонъ. Развѣ Мили не въ ея рукахъ?

Конечно, Мили была въ ея власти. Она помогала ей во всѣхъ ея смѣлыхъ продѣлкахъ. Она передавала письма и принимала Мили и всѣхъ, кого Мили желала, во всѣ часы дня, извиняясь когда слѣдовало, что дѣла заставляютъ оставлять дорогихъ гостей однихъ. Она знала слишкомъ довольно для того, чтобы погубить сотню леди Несдэль и повергнуть ихъ во тьму кромешную. Да! Но она не могла погубить Мили. Никто не могъ погубить ея. Мили далеко не принадлежала къ тѣмъ женщинамъ, которыя находятся во власти кого бы то ни было.

Она только саркастически улыбнулась первому письму тётки; но читая второе, она злобно расхохоталась. «Тётка Мира, въ порывѣ гнѣва, съ-ума сошла» подумала она: «и начинаетъ мнѣ грозить».

«Берегись» писала она: "если ты откажешься мнѣ помочь въ эту страшную для меня минуту, то знай, что я тотчасъ же открою твоему дураку-мужу, какою женою ты ему была все это время. Слава-богу, никто лучше моего не можетъ открыть ему глазъ на этотъ счетъ. Я предлагаю тебѣ выборъ. Если ты не хочешь попросить своего бывшаго любовника о такой бездѣлицѣ или боишься, что онъ тебѣ откажетъ, то хоть сдѣлай для меня слѣдующее: Пошли за нимъ ровно въ половинѣ йерваго и продержи его до трехъ или какъ можно далѣе. Онъ никогда не отличался акуратностью и, я увѣрена, Левелинъ не будетъ его ждать. Выручи меня изъ бѣды, и я всегда останусь твоимъ другомъ. Просьба подержать у себя нодолѣе Тригерна, не затруднила бы тебя въ былыя времена.

"Мира Грей".

Отвѣтъ Мили совершенно взбѣсилъ Миру. Вотъ, что отписала ей племянница:

"Дѣлайте, что знаете. Я васъ не боюсь и вызываю на бой васъ и всѣхъ, кого угодно (я уже не въ первый разъ слышу подобныя угрозы). Мой мужъ, какъ вы говорите — дуракъ, но я слѣдовала умному изреченію одной старой вдовы: «Если твой мужъ дуракъ, то смотри, чтобъ ты его дурачила.»

"Я не могла не смѣяться картинѣ, которую вы нарисовали. Мнѣ кажется, я такъ и вижу передъ собою, какъ вы признаетесь ему, какое участье вы брали во всемъ, и объясняете ему, «какою я была ему женою». Бѣдный Несдэль! Бѣдный голубчикъ! Бѣдный, обманутый мужъ! О, какъ нехорошо, нехорошо, тётка Мира, вовлекать свою глупую, неопытную племянницу въ грѣхъ, вмѣсто того, чтобы ее удерживать.

"Что же касается до мистера Тригерна, то вы правду говорите, что, бывало, я очень была рада видѣть его для собственнаго удовольствія. Повѣрьте, что я никогда не буду его принимать для удовольствія кого нибудь другаго.

"Мили Н.".

LIX.
Воскресенье.

Роковой воскресный день озарился пріятнымъ солнечнымъ свѣтомъ. Тригернъ какъ-то невольно вспомнилъ то воскресенье, когда онъ покинулъ Беатрису. Какъ онъ былъ влюбленъ въ эту дѣвушку! И какъ онъ совершенно превозмогъ эту страсть! Какое счастіе все-таки, что онъ на ней не женился — онъ вѣдь чуть-было не разстроилъ своей будущности изъ-за глупости. Конечно, Сара во многихъ отношеніяхъ была ниже ея, но Сара была одною изъ тѣхъ хорошихъ жонъ, которыя и мало безпокоятъ мужей своихъ, и мало безпокоятся о нихъ.

А что, еслибъ на этотъ разъ его дядя въ самомъ дѣлѣ умеръ! Вѣдь лучше было бы жить одному, на свободѣ; ему ужь надоѣло жить съ тёщею.

Все было готово, чтобъ ему, въ это самое воскресенье, отправиться черезъ Плимутъ въ Средиземное Море; но прежде нужно было найти Мориса, разузнать объ этомъ проклятомъ письмѣ. Какое дерзкое вмѣшательство со стороны Мориса! Да впрочемъ, лучше его покамѣстъ по головкѣ погладить, чтобы сбыть съ рукъ Сару и лэди Эдоксію. Однимъ словомъ, онъ считалъ свой проектъ рѣшеннымъ дѣломъ, потому что у кого бы оно ни было, это затерянное письмо, онъ во всякомъ случаѣ не видалъ его. Въ этомъ дѣлѣ, по крайности, совѣсть его чиста.

Тригернъ собирался ѣхать въ Россель-Сквэръ, когда его встрѣтилъ лакей со словами: «лэди Несдэль приказали кланяться и желаютъ васъ видѣть по нужному дѣлу, по весьма нужному дѣлу, и надѣятся, что ничто не помѣшаетъ вамъ доставить имъ это удовольствіе».

— Что тамъ опять случилось? Неужели Несдэль разсорился съ женою? А она хочетъ и меня втянуть въ исторію?

Ну, ужь разводиться для этого не стоитъ, и скандалъ сдѣлалъ бы ей болѣе вреда, нежели ему — это было одно утѣшеніе для Тригерна. Однако, нельзя было отказаться отъ такого приглашенія, и потому онъ велѣлъ «кланяться» и сказать, что сейчасъ будетъ, хотя отправился но противоположному направленію. «Этотъ Грей можетъ подождать съ полчаса», подумалъ онъ про себя.

«Этотъ Грей» въ суровомъ молчаніи отправился съ дѣтьми въ церковь. Противъ своего обыкновенія, онъ ничего не ѣлъ за раннимъ дѣтскимъ обѣдомъ. Со стола еще не убрали, когда Морисъ Левелинъ, не опоздавъ ни минуты, вошелъ въ комнату. Онъ протянулъ руку мистеру Грею и поклонился его женѣ, злые глаза которой избѣгали его взгляда.

Лицо ея было зарумянено, и она приняла какой-то обиженный видъ, по въ обращеніи ея была спокойная самонадѣянность.

— Мистриссъ Грей говоритъ, милостивый государь, что письмо ваше она послала по адресу лорда Керлавэрока, въ Венецію, гдѣ, она полагаетъ, оно и по сіе время лежитъ. Или, вѣроятно, вскрытое валяется между бумагами вашего двоюроднаго брата; вѣдь мистеръ Тригернъ очень безпеченъ; притомъ, его тогдашнія хлопоты вѣроятно овладѣли всѣмъ его вниманіемъ. — Мистриссъ Мира сказала это съ чѣмъ-то между улыбкой и насмѣшкой.

Морисъ посмотрѣлъ ей прямо въ лицо.

Выраженіе его глазъ ясно говорило: «Не украла ли ты это письмо изъ какихъ нибудь видовъ?»

Онъ замолчалъ. Мистеръ Грей началъ суетиться, удивлялся, что Монтегю не приходитъ, посмотрѣлъ за часы, и подошелъ къ окну.

— Если вы меня извините, сказалъ онъ: — я переберу письма лорда Керлавэрока, писанныя въ то время; можетъ быть, онъ упоминаетъ о томъ, что получилъ письмо на имя мистера Тригерна.

Мистриссъ Мира и Левелинъ остались вдвоемъ. Она рѣзала какой-то пирогъ и переставляла вещи на столѣ.

— Не закусите ли, мистеръ Левелинъ, сказала она мягкимъ, вкрадчивымъ голосомъ. — Я не хочу позвонить человѣка, такъ-какъ мы говоримъ о дѣлахъ; но если позволите, я сама вамъ прислужу.

Морисъ покачалъ головой въ знакъ отказа.

— Выпейте, по-крайней-мѣрѣ, рюмку вина, а не то я вамъ приготовлю хересу съ сельтерской водой.

Онъ поклонился и протянулъ руку за стаканомъ. Она наполнила стаканъ и отошла.

Въ это время младшій сынъ мистера Грея весело вбѣжалъ въ комнату. — Гдѣ папа? развѣ онъ не поѣдетъ погулять въ такой прекрасный день?

Увидѣвъ гостя, онъ подошелъ къ нему съ улыбкою и сказалъ:

— Дайте мнѣ попробовать вашего вина.

— Позволяютъ ли вамъ пить вино? сказалъ Морисъ.

— О! да, папа мнѣ давалъ вина въ прошлое воскресенье.

Морисъ подйесъ стаканъ къ губамъ ребёнка. Мистриссъ Грей въ это время убирала какіе-то цвѣты на каминѣ, но услыхавъ послѣднія слова ребёнка, она опрометью бросилась къ нему и воскликнула: «Господи, какъ это возможно» и, схвативъ ребёнка обѣими руками, дотащила его за собой.

— Извините, сказала она съ странною улыбкою: — но мои дѣти никогда не дотрогиваются вина.

— «О, мама — а въ прошлое воскресенье», — "Ступай сейчасъ наверхъ, дрянной, балованный мальчишка. — Она увела ребёнка и Левелинъ слышалъ, какъ она ему сказала: «не проглотилъ ли ты вино? выплюнь скорѣе, что у тебя во рту.»

А ребёнокъ отвѣтилъ: «Я еще, мама, не успѣлъ дотронуться губами до стакана, какъ ты меня схватила.»

У Левелина была маленькая, дорожная фляжка въ карманѣ, которую онъ купилъ наканунѣ. Онъ развинтилъ пробку и осторожно вылилъ въ нее вино изъ стакана.

Шелестъ шелковаго платья мистриссъ Миры послышался на лѣстницѣ, какъ шелестъ змѣи, и она тихо приблизилась къ нему, скользя по мягкому ковру.

Левелинъ не двинулся съ своего мѣста. Стаканъ былъ пустъ. Онъ замѣтилъ, какъ она осторожно изподлобья посмотрѣла на стаканъ, и тотчасъ отвела взоры на другой предметъ.

Вскорѣ послышался голосъ мистера Грея, который приглашалъ Левелина спуститься къ нему въ комнату, пересмотрѣть бумаги.

Они вмѣстѣ спустились по лѣстницѣ. Когда они вошли въ комнату, мистриссъ Грей попросила: «Можно ли и ей остаться здѣсь обождать мистера Тригерна, или, они думаютъ, что онъ совсѣмъ непридетъ?»

Опять Морисъ посмотрѣлъ на нее.

Не помѣшала ли она ему какъ нибудь придти, или, можетъ быть, они согласились между собою. Вѣдь Тригернъ такой подлецъ.

Мистеръ Грей и Морисъ ушли изъ дому. Мистриссъ Мира опять пошла наверхъ.

Возлѣ стола стоялъ Тригернъ, съ полувыпитымъ стаканомъ вина въ рукѣ. «Это вы мнѣ сыграли эту скверную штуку съ письмомъ? сказалъ онъ, въ порывѣ негодованія. — Никогда не будетъ болѣе нога моя въ вашемъ домѣ».

Мистриссъ Мира сначала старалась его успокоить, но потомъ замолчала.

Когда онъ быстрыми и легкими шагами спустился по лѣстницѣ, мистриссъ Мира приложила къ своей головѣ платокъ, смоченный холодной водой; дрожь пробѣжала по ея тѣлу.

— Оба, вскричала она съ ужасомъ. — Оба — что мнѣ дѣлать?

Долго мыла и полоскала она графинъ и стаканъ, и, наконецъ, отправилась въ свою комнату.

Стараясь превозмочь трепетъ, который ее преслѣдовалъ, она вышла навстрѣчу къ своему мужу, который возвращался домой.

— Какъ досадно, сказала она: — вы едва успѣли уйти, какъ Тригернъ пришелъ. Онъ сердился, что его безпокоятъ о пустякахъ и потомъ не дожидаются. О письмѣ онъ ничего не помнитъ. Онъ казался больнымъ и разстроеніямъ.

— Да, ты, кажется, сама очень плоха, сказалъ стряпчій, съ состраданіемъ глядя на свою жену. — Я удивляюсь, что ты принимаешь къ сердцу такія мелочи; пойди и отдохни.

— Мелочи — повторила она про себя, и слово это какъ-то дико отозвалось въ ушахъ ея.

LV.
На морѣ.

Возвратившись домой, Левелинъ приказалъ своему лакею принести ему какую нибудь дворную собачонку; онъ хочетъ надъ ней сдѣлать опытъ, который можетъ оказаться небезполезнымъ.

Пойманную собаку Морисъ сперва накормилъ, и потомъ влилъ ей въ горло вино, которое принесъ въ фляжкѣ. Весь вечеръ и ночь собака была спокойна. «Можетъ быть, я напрасно подозрѣвалъ эту женщину», подумалъ онъ: «можетъ быть, она дѣйствительно только пеклась о здоровьѣ своего ребёнка, а я, судя по ея коварной и противной наружности, взвелъ на нее такое преступленіе.»

Пока онъ размышлялъ объ этомъ, ему принесли записку отъ Монтегю, отъ вчерашняго чис.та. Человѣкъ извинялся, что поздно доставилъ письмо, потому что наканунѣ они весь день укладывались. Мистеръ Тригернъ поѣхалъ въ Парижъ. Леди Эдоксія отправилась туда же, предпочитая тамъ ожидать мистера Левелина, потому что гораздо удобнѣе заказать трауръ въ Парижѣ, чѣмъ въ Лондонѣ. Изъ Италіи получено извѣстіе, что здоровье лорда Керлавэрока въ самомъ отчаянномъ положеніи.

Морисъ вздохнулъ и улыбнулся при этой поспѣшности заказать модный трауръ по человѣкѣ, который еще живъ.

Въ письмѣ Тригерна было сказано, что онъ самъ побывалъ бы у Мориса, но что онъ и то едва поспѣетъ на желѣзную дорогу; что онъ не сдержалъ своего слова наканунѣ, вслѣдствіе хитростей мистриссъ Миры, которая, послѣ неудачной попытки вмѣшать Мили въ это дѣло, послала, какъ мы видѣли, слугу съ приглашеніемъ отъ имени своей племянницы. Леди Несдэль не было дома, когда Тригернъ заѣхалъ къ ней по ложному приглашенію. — Миледи въ церкви, сказалъ слуга: Мили очень акуратно и внимательно всегда посѣщала церковь. Мили поздно возвратилась домой. Она очень разсердилась на дерзость своей тётки и сказала Монтегю, что нетолько за нимъ не посылала, но полагаетъ, что если какое нибудь письмо пропало, то, вѣроятно, мистриссъ Мира сама его украла, въ доказательство чего она показала двѣ записки, наканунѣ полученныя ею отъ тётки.

Прочитавъ всѣ эти подробности и дойдя до заключенія самаго Монтегю, который изъявлялъ надежду, что все устроится къ лучшему и что онъ поѣдетъ въ своей яхтѣ въ Геную, Левелинъ вдругъ услышалъ жалостный вой собаки, которую онъ напоилъ виномъ мистриссъ Миры.

Послѣ страшныхъ стонаній и судорогъ, бѣдное животное вскорѣ околѣло.

— Еслибъ ребёнокъ не вошелъ случайнымъ образомъ въ комнату, то и я растянулся бы, какъ это несчастное животное, съ ужасомъ прошепталъ Левелинъ, глядя на окостенѣлые члены и неподвижные глаза собаки.

Морисъ Левелинъ былъ человѣкъ религіозный; онъ отъ души воздалъ хвалу Всевышнему за чудесное спасеніе его жизни.

Что же дѣлать, однако, въ такомъ случаѣ? Хотя очевидно, что въ винѣ былъ ядъ, но это еще не доказываетъ, что Мира хотѣла отравить его.

Одно было ясно: она не хотѣла, чтобы молодые люди встрѣтились и разъяснили себѣ дѣло. Мистеръ Грей, пожалуй, не подумаетъ, что она солгала насчетъ письма, а будетъ подозрѣвать, что Монтегю, о которомъ онъ зналъ много дурнаго, совершенный подлецъ и отказывается отъ полученія письма, видя въ этомъ простѣйшій способъ извиниться передъ двоюроднымъ братомъ.

За письмомъ вскорѣ получены были депеши, сообщавшія, что графъ Керлавэрокъ при смерти и съ нетерпѣніемъ ожидаетъ Монтегю и Левелина. Въ тотъ же день Морисъ выѣхалъ съ Еленою и съ хорошенькою Сарою, которая такъ радовалась ѣхать къ Монтегю и въ то же время такъ сожалѣла, что не сказала, куда адресовать свои письма и забыла дома ключи и часы.

Елена не могла скоро путешествовать; потому, выѣхавъ изъ Фолькстона, они ночевали въ Булони. Мчась на быстромъ пароходѣ по серебристымъ волнамъ, Левелинъ смотрѣлъ съ какимъ-то спокойнымъ счастіемъ на двухъ прекрасныхъ своихъ спутницъ и благословлялъ судьбу, сохранившую его для Елены.

Онъ сѣлъ подлѣ нея и, взявъ ея руку, сказалъ:

— Какая прелестная ночь.

— Да; мы только что говорили, что мало вѣтру даже для яхты Монтегю; съ самаго утра стихло.

Яхта Монтегю, однако, неслась легко и весело на всѣхъ парусахъ. Вполнѣ оправдывая свое названіе Сильфида, она граціозно плыла по игривымъ, зеленымъ волнамъ.

Они уже вошли въ Бискайскій заливъ, когда Монтегю почувствовалъ какую-то тяжесть во всѣхъ членахъ, голова его кружилась. Подулъ противный вѣтеръ. Тригернъ сдѣлался безпокойнымъ и раздражительнымъ. Онъ бранилъ людей и погоду. Ему казалось, что Бискайскій заливъ, всегда бурный, нарочно затихъ, чтобы дразнить его.

Ему становилось хуже; буфетчикъ вошелъ на палубу сказать лоцману, чтобы онъ принялъ команду, потому что капитанъ Тригернъ нездоровъ.

Вошла луна. Легкія мачты освѣтились нѣжнымъ блескомъ ея лучей. Открыли всѣ окна въ каютѣ Тригерна — ему было душно.

— Не знаю, что сдѣлалось съ капитаномъ, говорилъ буфетчикъ безпокойно: — должно быть, холера: ему все жарко, онъ всѣмъ недоволенъ.

Онъ два раза требовалъ лоцмана къ себѣ въ каюту.

— Нужно бы доктора, говорили матросы: — да гдѣ его достанешь въ морѣ?

Пока матросы разговаривали между собой о своемъ минувшемъ житьѣ-бытьѣ, прошло еще съ полчаса. Буфетчикъ снова явился съ блѣднымъ лицомъ, съ извѣстіемъ, что капитанъ Тригернъ кончается.

— Вотъ виднѣется полоска дыма! воскликнулъ одинъ изъ матросовъ: — это непремѣнно лиссабонскій пароходъ.

Маленькая Сильфида подняла сигнальный флагъ, прося о помощи. Съ яхты спустили шлюпку, которая быстро приблизилась по стеклянной поверхности воды къ остановившемуся пароходу. Скоро объяснилось, въ чемъ дѣло.

— Чѣмъ же боленъ вашъ баринъ? спросила толпа, собравшаяся на палубѣ парохода.

— Не знаемъ, отвѣчали матросы: — должно быть, холера; признаки похожи на эту болѣзнь.

— Отваливай! закричалъ капитанъ: — если у васъ холера, такъ мы черезъ васъ въ карантинъ попадемъ въ Лиссабонѣ. Мой долгъ въ отношеніи хозяина парохода и пассажировъ не позволяетъ мнѣ исполнить вашу просьбу.

Люди въ шлюпкѣ все еще придерживались къ пароходу.

— Можетъ быть, это и не холера, говорили они: — а нашъ джентльменъ умретъ за недостаткомъ медицинскаго пособія.

— Кому принадлежитъ яхта? спросилъ капитанъ.

— Его сіятельству капитану Тригерну, племяннику графа Керлавэрока и маркизы Упдаунъ. Онъ на пути въ Италію. Я увѣренъ, прибавилъ штурманъ: — что докторъ, который рѣшится ѣхать съ нами, будетъ хорошо вознагражденъ и мы его доставимъ въ Лиссабонъ. Молодой джентльменъ женатъ всего нѣсколько мѣсяцевъ. Его супруга ждетъ его въ Италіи. Она была племянница сэра Берти Левелина, знаменитаго врача, доктора королевской фамиліи и многихъ иностранныхъ принцевъ.

Одинъ господинъ, который только вошелъ на палубу, выдвинулся впередъ, когда услышалъ имя сэра Берти.

— Въ чемъ дѣло? спросилъ онъ.

Ему объяснили.

— Я докторъ, сказалъ онъ: — и ѣду съ вами.

— Извините меня, сказалъ капитанъ: — но разъ, какъ вы оставите пароходъ, вамъ уже больше возвратиться нельзя.

— Я вполнѣ это понимаю.

— И деньги ваши за проѣздъ пропадутъ.

— Я и съ этимъ согласенъ.

— Не рискуйте такъ, да еще ради чужаго человѣка, тѣмъ болѣе, что матросы говорятъ о холерѣ!

— Мнѣ болѣзнь эта хорошо знакома, я ее лечилъ съ успѣхомъ на Востокѣ, такъ могу быть полезнымъ и теперь.

— Ну, вамъ лучше знать, но…

— Капитанъ, сказалъ докторъ съ веселою и добродушною улыбкой: — вы не убѣгаете своего долга, когда непогода и вѣтеръ угрожаютъ вашему пароходу. Я — докторъ. Наши бури — опасныя болѣзни. Мой долгъ — ихъ не бояться. Позвольте мнѣ только десять минутъ, чтобъ собрать свои вещи въ каютѣ, и адресовать мой багажъ на имя пріятеля въ Лиссабонѣ — вотъ все, что я у васъ прошу.

— Извольте, сказалъ капитанъ, глядя съ сожалѣніемъ на виднаго молодца, который обрекалъ себя, какъ ему казалось, на вѣрную смерть: — но вы понимаете, что какъ скоро вы оставите пароходъ, мы продолжаемъ свой путь.

— Какъ нельзя лучше.

Скоро докторъ былъ въ шлюпкѣ. Онъ простился съ пассажирами и громкое, единогласное ура раздалось на пароходѣ, когда лодка отвалила.

Штурманъ горячо благодарилъ незнакомца за его великодушіе.

Войдя на Сильфиду, докторъ спросилъ, въ памяти ли больной.

— Онъ былъ въ памяти, когда я отошелъ, отвѣчалъ штурманъ.

— Скажите ему, что докторъ Фольджамбъ изъ Лиссабона здѣсь, и останется на яхтѣ. Онъ знаетъ мое имя.

Штурманъ быстро возвратился.

— Мы, кажется, опоздали. Онъ и меня не узнаетъ. Виноватъ, что васъ напрасно обезпокоилъ. Еслибъ я это могъ знать!

— Вы исполнили свой долгъ, штурманъ, и я постараюсь сдѣлать то же, если уже не поздно. Куда идти?

Капитанская каюта походила на роскошный будуаръ свѣтской дамы. На стѣнахъ висѣли портреты любимыхъ пѣвицъ и танцовщицъ, и улыбающіяся лица воображаемыхъ красавицъ будто издѣвались надъ грустною сценою, которая разъигрывалась передъ ними.

Тамъ лежалъ Монтегю — сильный, ловкій, красивый молодой человѣкъ въ предсмертныхъ мукахъ! Холодный потъ увлажилъ его золотистые локоны. Лицо было безъ жизни, дыханіе коротко и тяжело. Докторъ Фольджамбъ испробовалъ всѣ средства, но уже было поздно. Наконецъ судороги прекратились. Прошло нѣсколько времени, онѣ не возобновлялись. Фольджамбъ пощупалъ пульсъ.

— Штурманъ, сказалъ онъ: — капитанъ Тригернъ быстро гаснетъ. Это не холера; тутъ дѣло нечистое. Что онъ ѣлъ? Давно ли онъ изъ Лондона?

Штурманъ передалъ ему, что зналъ, вытаращивъ глаза отъ удивленія. Буфетчикъ улизнулъ, чтобы разсказать страшную вѣсть матросамъ: не холера, а отравленіе. Люди приходили въ каюту, по нѣсколько человѣкъ вмѣстѣ, и смотрѣли со страхомъ и удивленіемъ на своего хозяина.

— Здѣсь очень душно, сказалъ докторъ: — оставьте насъ однихъ!

Умирающій, казалось, услышалъ эти слова. Онъ открылъ глаза и дико и безпокойно посмотрѣлъ на врача, съ какимъ-то трепетомъ, будто узнавъ его.

— Докторъ, сказалъ онъ: — скорѣе — Беатриса больна; у ней чумная горячка.

Потомъ онъ, казалось, пришелъ въ сознаніе.

— Скажите Морису, что я не получалъ письма, клянусь Богомъ, не получалъ.

Онъ опять закрылъ глаза. Дыханіе становилось все слабѣе и слабѣе. Потомъ, сказавъ слабымъ голосомъ: Я умираю, опять раскрылъ глаза и ужасный страхъ выразился на его лицѣ.

Докторъ Фольджамбъ сталъ на колѣни и прочелъ молитву, спокойнымъ и яснымъ голосомъ.

— Да, да, пробормоталъ умирающій грѣшникъ: — Такъ и есть. Господи, помилуй меня, грѣшника! Бѣдная Сара!

Это были послѣднія его слова. Голова упала на подушку съ глубокимъ, протяжнымъ вздохомъ. Глаза помутились. Страшная тишина воцарилась въ роскошно убранной каютѣ, гдѣ лежалъ покойникъ, красивый и послѣ смерти.

«Одинъ-одинёхонекъ», подумалъ Фольджамбъ: «а между тѣмъ сколько людей, которые на него разсчитываютъ».

Но тогда поразила доктора странность и его собственнаго положенія. Онъ закрылъ глаза мертвеца, накрылъ его простынею и вошелъ на палубу. Матросы сидѣли въ кружкѣ, и разговаривали громко и съ жаромъ. Вѣтеръ поднимался и слегка колыхалъ колыбель непробуднаго сна.

— Штурманъ, каковъ вѣтеръ?

— Противный.

— Попутный въ Англію?

— Такъ точно и свѣжѣетъ каждую минуту.

— Берите прямо на Плимутъ.

И такъ трупъ Монтегю Тригерна возвратился на родину. Только добрый незнакомецъ, и нѣсколько наемныхъ матросовъ провожали его.

Докторъ Фольджамбъ, оставивъ яхту въ Плимутѣ, велѣлъ людямъ ожидать приказанія отъ Мориса Левелина. Тѣло онъ отвезъ къ леди Эдоксіи въ Лондонъ, откуда онъ извѣстилъ всѣхъ родственниковъ, водъ общимъ конвертомъ на имя леди Діаны Левелинъ, въ Геную — единственный адресъ, который онъ зналъ. Къ молодой вдовѣ онъ написалъ, что ея имя было послѣднимъ словомъ умирающаго.

Невинное сердце жадно ухватилось за это слабое утѣшеніе. Сквозь слезы она все повторяла:

— Мое имя было послѣднею мыслью, мама, онъ меня такъ любилъ. Докторъ Фольджамбъ говоритъ, его послѣднее слово было — «бѣдная Сара». Видишь ли, Елена, я была его послѣднею мыслью. Мой бѣдный, прекрасный Монтегю!

Въ ея горѣ не было горечи, оно прошло какъ лѣтній дождь.

Но для того болѣе любящаго и глубже мыслящаго существа, которое нѣкогда также считало себя единственною, всеобъемлющею страстью этого холоднаго и самолюбиваго сердца, это извѣстіе было страшно и неожиданно.

Лудовикъ Сфорца открылъ дверь комнаты, гдѣ она сидѣла, утомленная продолжительнымъ чтеніемъ. Съ минуту Лудовикъ не могъ выговорить ни слова. Глаза его, всегда мрачные и грустные, блестѣли теперь какимъ-то страннымъ огнемъ. Улыбка надежды и счастія играла на его устахъ.

— Беатриса, произнесъ онъ наконецъ нерѣшительнымъ, дрожащимъ голосомъ: — вы сказали, что вы никогда не выйдете замужъ, пока Монтегю Тригернъ живъ. Вы — вдова; моя мать у леди Діаны и желаетъ васъ видѣть. Проститесь со мною, я уѣзжаю на нѣсколько мѣсяцевъ. Впродолженіе этого времени вы будете жить у матери. Она затѣмъ и пришла, чтобъ упросить васъ. И тутъ еще есть нѣкто, ради котораго я обѣщался обѣдать у васъ въ этотъ день — молодой лейтенантъ съ военнаго корабля, недавно пришедшаго въ Средиземное море. Я этого человѣка надѣюсь назвать скоро братомъ, онъ походитъ на васъ и его зовутъ Овеномъ Брукъ.

Не во снѣ ли все это происходитъ? Нѣтъ, поцалуй, запечатлѣнный на ея рукѣ, и радостный крикъ Овена, горячо прижавшаго ее къ своему сердцу, ясно говорили ей, что это была дѣйствительность, хотя и неожиданная, странная дѣйствительность.

LV.
Близкая родня.

Такъ-какъ изъ близкихъ родственниковъ Тригерна, въ городѣ находилась въ это время одна маркиза, то естественно, докторъ Фольджамбъ, служившій когда-то при ея особѣ, обратился прямо къ ней, какъ скоро прибылъ въ Лондонъ съ печальною своею ношею.

Гробъ съ тѣломъ Тригерна, весь покрытый чернымъ крепомъ, поставленъ въ ту самую залу на Гровенор-Скверѣ, гдѣ онъ въ былое время задавалъ пышные обѣды своимъ пріятелямъ.

Вопросъ былъ въ томъ, возьметъ ли на себя маркиза, или ничтожный маркизъ, ея супругъ, распорядится погребеніемъ, въ отсутствіи остальныхъ членовъ разрозненной семьи? Д-ръ Фольджамбъ, разумѣется, и задалъ этотъ вопросъ маркизѣ; о впечатлѣніи, произведенномъ на нее разсказомъ о смерти Тригерна, лучше всего можно судить по собственноручному письму маркизы, которое она на другой же день отправила къ сестрѣ Эдоксіи.

Она торопилась писать, потому что хотѣла выѣхать еще разъ, прежде чѣмъ объявить о траурѣ, изъ-за котораго, волею-неволею, придется просидѣть дома недѣльки двѣ.

"Милая Эдоксія!

"Пишу тебѣ по случаю горестнаго семейнаго происшествія, которое, я знаю, должно тебя огорчить; по крайней мѣрѣ, я была крайне поражена, услышавъ о несчастій; но теперь я немного оправилась: къ счастію, я вѣдь не изъ сентиментальныхъ.

"Я не понимаю только, какъ нечаянно произошло все это. Входитъ этотъ д-ръ Фольджамбъ; лицо у него длинное-предлинное; сначала я не могла никакъ догадаться, въ чемъ дѣло, потому что онъ тянулѣтянулъ, такъ что я принуждена была спросить раза три: «Да кто же умеръ, наконецъ, д-ръ Фольджамбъ?» (я, право, начинала думать, что онъ никогда не скажетъ); наконецъ-таки онъ сказалъ, что умеръ Монтегю; это меня, признаться сказать, очень удивило, такъ-какъ я, естественно, ожидала смерти не его,| а дяди Керлавэрока.

"Разумѣется, мнѣ очень жаль Монтегю, хотя онъ этого и не заслуживаетъ, въ особенности отъ меня, потому что онъ на прощанье выпустилъ про меня глупую шутку (которую, между прочимъ, Сара передала Мили за умную), что онъ не можетъ меня видѣть безъ того, чтобы не вспомнить надпись «Баркле и Перкинсъ» нэ толстыхъ портерныхъ бутылкахъ. По моему, видишь ли, лучше быть толстою, если чѣмъ нибудь нужно быть въ наши годы — все лучше, чѣмъ быть сухопарой щепкой. Я не говорю, что ты сухопара, Эдоксія; такъ, пожалуйста, не прими это на свой счетъ (потому что ты всегда видишь личности, что я ни скажу). Я хочу сказать, что нѣкоторыя изъ старыхъ нашихъ знакомыхъ стали чистыми щепками, что, по моему, очень некрасиво. Нельзя надѣть наряднаго ожерелья. На сухой шеѣ оно виситъ словно на палкѣ; вотъ почему я очень рада, что, слава-богу, у меня не одна кожа да кости, что тамъ Монтегю ни разсказывай про «Баркле и Перкинса».

"Но я больше не хочу объ этомъ и думать, потому что смерть его, въ открытомъ морѣ и все прочее, въ самомъ дѣлѣ, ужасно. И мнѣ жаль Монтегю со всѣми скверными его недостатками, жаль бѣдную Сару. Пожалуйста, передай ей это. Я была бы слишкомъ злопамятна, еслибъ и теперь не забыла объ Баркле и Перкинсѣ. Я упомнила эту кошечку Мили Несдэль.

"Я разсорилась съ нею, потому что, сказать правду, она нестерпима, и теперь, когда Монтегю умеръ, намъ нечего за ней ухаживать. Я не знаю, почему мы давно не разошлись съ нею, какъ скоро Монтегю женился на Сарѣ. Это ты только все приставала съ своими приличіями.

"Напиши, пожалуйста, про дядю Керлавэрока: когда ты можешь ожидать его смерти. Я думаю, по нихъ обоихъ годится одинъ и тотъ же трауръ; нѣтъ, кажется, причины, почему бы не годился: вѣдь та же степень родства: одинъ племянникъ, другой дядя; впрочемъ, по дядѣ трауръ чуть ли не глубже? Разумѣется, тебя озадачитъ то, что Монтегю тебѣ хоть и племянникъ только, да былъ женатъ на Сарѣ; но до меня это, конечно, не касается. Да и черныя матеріи теперь какія-то маркія стали. Прошлый разъ, какъ я была въ траурѣ, приходилось мыть руки разовъ по двадцати въ день. Какъ ты думаешь (ты тамъ себѣ какъ знаешь), мнѣ нужно ли надѣть крепъ? Мадамъ Труабалонъ полагаетъ, что можно обойтись такъ же хорошо кружевами; она покрыла мое платье какимъ-то новымъ кружевомъ, все въ черныхъ мушечкахъ — мнѣ очень нравится: это первая вещь, которая меня нѣсколько порадовала послѣ всѣхъ этихъ передрягъ.

«Мадамъ Труабалонъ пришла, бросаю письмо; она шьетъ трауръ на всѣмъ сколько нибудь порядочныхъ людей, и вѣрно съумѣетъ сказать, по комъ глубже трауръ: по племянникѣ или по дядѣ; я думаю — по дядѣ; еслибъ онъ умеръ теперь, то, мы ужь и безъ того въ траурѣ, меньше было бы хлопотъ.»

"Летиція Упдаунъ."

«PS. Этотъ гордецъ Морисъ, я думаю, задеретъ носъ еще выше, теперь, какъ ему перепадетъ лакомый кусочекъ отъ Монтегю. Однако, для тебя очень счастливо, послѣ смерти Монтегю, что тотъ женился на другой сестрѣ, то-естьМорисъ, хотя, по правдѣ сказать, я никогда не могла его переварить. Къ счастію, у меня нѣтъ дочекъ, а то я бы призадумалась выбрать такого зятя.»

"Л. У."

"PS — PS. Я чуть-было не забыла сообщить тебѣ, что Фольджамбъ разбудилъ меня такъ рано (Бенсонъ должна была просто объяснить ему, что я никого не принимаю въ такое время, но она отъ всякой бездѣлицы теряетъ голову) собственно для того, чтобъ получить отъ меня распоряженія на счетъ похоронъ. Словно я могла дѣлать распоряженія! — Впрочемъ, я надѣюсь, что вы сдѣлаете ихъ какъ слѣдуетъ порядочно, а не понищенски, какъ теперь завелась мода — просто гадко смотрѣть!

«Разумѣется, я сказала Фольджамбу, что никакихъ распоряженій не могу сдѣлать, ничего не знаю и знать не могу; да онъ, по правдѣ сказать, и не имѣлъ никакого права меня безпокоить; только я не хотѣла показать своего неудовольствія по случаю такого горестнаго семейнаго обстоятельства.»

"Л. У."

LVI.
Что со всѣми сталось?

Къ сожалѣнію автора, кромѣ смерти Тригерна и брака Беатрисы, онъ не можетъ привести другаго примѣра справедливаго воздаянія, чаще встрѣчаемаго въ романахъ, чѣмъ въ дѣйствительной жизни.

Маркиза, попрежнему, занимаетъ видное (и не малое) мѣсто на всѣхъ придворныхъ и аристократическихъ съѣздахъ; попрежнему заботится объ устройствѣ обѣдовъ, праздниковъ, баловъ, гдѣ присутствіе свое считаетъ необходимымъ. Она совершенно счастлива, что нашла льстеца въ лицѣ новой компаньйонки, которая увѣряетъ ее, что подобныя ей особы стоятъ безмѣрно выше простыхъ смертныхъ и не подлежатъ ихъ сужденію. Она не можетъ надивиться, какъ она могла ужиться съ той музыкантшей Шмидтъ, бренчавшей безъ умолку на фортепіано, или съ той болѣзненной, хромой трусихой Парксъ; съ другой стороны, она не можетъ нарадоваться рабскимъ поклонамъ, улыбкамъ и услужливости новой компаньйонки, которая за глазами маркизы вознаграждаетъ себя самыми язвительными надъ нею насмѣшками, а въ глаза — безпрестаннымъ попрошайничаньемъ, благодаря которому, она въ шесть мѣсяцевъ нажила болѣе, чѣмъ честная Парксъ въ шесть лѣтъ.

Генералъ Перри попрежнему другъ дома на посылкахъ: покупаетъ собачекъ для семейства, ошейники для собачекъ; бѣгаетъ въ полицію отыскивать потерянныхъ собачекъ, и выручать кучера маркизы, задержаннаго за то, что давилъ народъ (по приказанію барыни).

Маркиза поживаетъ, какъ нельзя лучше; она не можетъ похвастаться, подобно прелестной царицѣ египетской, что время безсильно противъ нея, но, іодо отдать ей справедливость, съ неослабнымъ мужествомъ противится его нападкамъ.

Мили еще счастливѣе маркизы, потому что плѣнительнѣе ея, и всѣ свои дни несидщаетъ тому, чтобы обворожить слабыя сердца. Фрейлигратъ давно ужь замѣщенъ вторымъ мужемъ Сары, молодымъ и красивымъ маркизомъ. Сарѣ, видно, не везетъ съ мужьями и съ Мили, но она этого не замѣчаетъ и повторяетъ Мили, что она «счастлива, какъ нельзя болѣе!» Онѣ большіе друзья съ леди Несдэль, очень часто видятся и постоянно ласкаютъ другъ друга.

Что касается до Тригерна, то, по общему мнѣнію, онъ умеръ отъ холеры. Только Мили, когда заговорятъ о немъ, какъ-то особенно грустно вздыхаетъ, намекая издали, что, можетъ быть, старинный другъ ея отравился отъ любви къ ней (несчастной любви!), послѣ напрасной попытки утѣшиться семейною жизнью.

Мистриссъ Мира Грей перенесла «часъ испытанія» съ примѣрнымъ мужествомъ. Мистеръ Грей по сіе время убѣжденъ, что какъ ни странно противорѣчивы были обстоятельства, но жена его переслала письмо и Тригернъ получилъ его. Она стала крайне осторожна въ обращеніи своемъ съ мужемъ; а такъ-какъ число кліентовъ его постоянно возрастаетъ, а зрѣніе и силы у него слабѣютъ, то онъ съ своей стороны не имѣетъ времени много заботиться о томъ, на сколько мистриссъ Мира мѣшается въ его дѣла.

Онѣ снова сошлись съ Мили и, необходимыя другъ другу, идутъ рука объ руку по торной дорожкѣ разврата. Никто не предалъ ея суду, какъ убійцу; хотя она въ ужасѣ и ожидала этого, какъ только узнала, что трупъ Тригерна привезенъ въ Лондонъ, а Морисъ Левелинъ остался между тѣмъ живъ и невредимъ. Да и обвиненіе ея, вѣроятно, окончилось бы оправданіемъ жены фамильнаго стряпчаго, такъ-какъ для нея былъ разсчетъ, напротивъ того, беречь жизнь друга, патрона и наслѣдника графства. Къ чему могло привести подобное дѣло: перепугать бѣдную Сару, произвести страшный скандалъ въ обществѣ, гдѣ вращался Монтегю и его родня, и получить въ награду только упреки и ненависть своей семьи. Особливо со стороны матери Елены, потому что въ это время леди Эдоксія готовилась вывезти въ свѣтъ третью красотку, любимую дочь свою, которая вполнѣ соотвѣтствовала ея аристократическому идеалу настоящей миссъ Тригернъ; лишенная простодушной доброты Сары и болѣе разумнаго чувства Елены, молодая дѣвушка обладала невозмутимымъ достоинствомъ характера, недоступнымъ никакому волненію. Леди Эдоксія съ материнскою гордостью подслушала однажды, какъ ея возлюбленная дочка, безъ свойственнаго молодому возрасту сожалѣнія, смѣясь, сообщала своей подругѣ, что «Старый Керлавэрокъ, наконецъ, умеръ не на шутку, и Гуглукова съ своею бирюзою возвратилась на родину царей.»

Разнеслись слухи, что будто бы докторъ Фольджамбъ пытался уговорить Маріану сдѣлаться его подругой и совѣтницей, но на сколько удалась ему эта попытка, до сихъ поръ неизвѣстно.

Что касается до Беатрисы, то хотя она вполнѣ счастливая жена и мать (мѣсто бѣднаго Франка замѣнилъ черноглазый, здоровенькій ребёнокъ), хотя мужъ не чаетъ въ ней души, любуется и гордится ею; хотя на берегу прекраснаго залива, подъ небомъ Италіи, она нашла себѣ столь же благодатный пріютъ, какъ въ Тенби, и забыла о давно минувшемъ горѣ, однако, пріѣзжіе англичане, а тѣмъ болѣе англичанки, посѣщая Геную, не могутъ отказать себѣ въ удовольствіи припомнить, что про нее ходила какая-то скверя исторія, не правда ли? до брака ея съ графомъ?

Они не могутъ сказать именно, что это была за исторія, потому что никто не зналъ ея въ точности. Въ фіалѣ злобы людской остался лишь на днѣ осадокъ плѣсени, свидѣтель тому, что когда-то онъ былъ полонъ злословія, которымъ упиваются пророки міра сего, радуясь паденію ближняго.

Несмотря на то, заѣзжіе англичане и англичанки очень хлопочутъ о томъ, чтобы быть представленными графинѣ. Мистриссъ Пратъ и леди Макинтонъ, путешествуя по Европѣ, считаютъ необходимымъ долгомъ повидать прекрасную и милую графиню Сфорца и показаться въ ея гостиной. Конечно, онѣ все-таки не забываютъ при этомъ сообщить другъ другу, что про нее ходила прескверная исторія, въ которой, разумѣется, она кругомъ виновата.

Какъ могли онѣ отступать отъ правила, высказаннаго одною остроумною барынею?

— Ну, пожалуй, оно и не такъ, возразилъ однажды сплетникъ, доводы котораго опровергли: — будемъ надѣяться на лучшее.

— Пожалуй, повторила барыня: — будемъ надѣяться на лучшее, а пока будемъ вѣрить худшему.

И какъ многіе, и многіе христіане, набожные посѣтители храмовъ божіихъ, держатся этого правила.

LVII.
Молитва Парксъ.

Теперь, кажется, я покончила свой разсказъ… Впрочемъ, нѣтъ, я едва не забыла миссъ Парксъ. Мнѣ хочется передать моимъ читателямъ ея молитву, доказывающую, что маркиза не безъ основанія говорила леди Эдоксіи, что подъ смиреніемъ Парксъ скрываются «особыя убѣжденія, нелѣпая, невѣжественная увѣренность, что провидѣніе не оставитъ ея въ случаѣ надобности, и тому подобныя суевѣрныя глупости…»

Провидѣніе, дѣйствительно, посылало бѣдной Парксъ немало испытаній, такъ-какъ и мѣсто ея при «леди, нуждавшейся въ самомъ тщательномъ присмотрѣ», повело къ самымъ плачевнымъ послѣдствіямъ.

Въ теченіе нѣсколькихъ тяжелыхъ мѣсяцевъ, сумасшествіе больной было спокойно и молчаливо; только отъ времени до времени она повторяла раздирающимъ голосомъ имя «Филиппа», но никто не зналъ, кто былъ этотъ Филиппъ. Парксъ, находившаяся неотлучно при больной, страшно измучилась, похудѣла и ходила, какъ тѣнь. Вдругъ тихое сумасшествіе страждущей обратилось въ бѣшенство. Это случилось въ саду, во время прогулки ея съ миссъ Парксъ. Сумасшедшая, схвативъ висѣвшую на заборѣ веревку, сказала:

— Я принесу жертву, да, я принесу жертву. Я привяжу васъ веревкой къ алтарю!

И прежде, чѣмъ успѣли прибѣжать на помощь, слабая Парксъ была опутана веревкой и избита до полусмерти; ее нашли замертво съ переломленной рукой.

Слова объявленія: «леди, нуждающаяся въ тщательномъ присмотрѣ» были замѣнены другими — «леди, нуждающаяся въ строгомъ присмотрѣ», и было прибавлено, что желательно было бы найдти женщину твердую и сильную.

Парксъ, конечно, не соотвѣтствовала этимъ требованіямъ и должна была оставить это мѣсто. Родственники сумасшедшей были довольно щедры. Они заплатили Парксъ за ея леченіе и объявили, что обязуются доставить ее на свой счетъ домой или къ кому либо изъ ея друзей.

Когда же Парксъ съ свойственнымъ ей смущеніемъ объявила, что у нея нѣтъ ни дома, ни друзей, и что она хотѣла, бы отправиться въ Лондонъ, ее доставили туда безпрекословно; докторъ же далъ ей изъ своего кармана два соверена, выразилъ свое искреннее сожалѣніе, что подобное происшествіе случилось именно съ его паціенткой, и даже помогъ ей сѣсть въ экипажъ, въ которомъ она должна была доѣхать до ближайшей станціи.

Но слабая Парксъ нескоро оправилась отъ вреда, причиненнаго ей ушибами и еще болѣе страхомъ. Одна болѣзнь смѣнялась другой, работать было невозможно, такъ что всѣ ея вещи, бѣлье, чепчики, часы, шаль, шелковое платье, перешли къ ростовщику. Наконецъ, болѣе нечего было закладывать; она была должна хозяину за квартиру; весь ея завтракъ состоялъ изъ плохаго чаю безъ хлѣба. Положеніе было дѣйствительно ужасное. Сама Парксъ, невзирая на свою вѣру въ провидѣніе, упала духомъ и въ отчаяніи искала въ пустомъ кошелькѣ, не осталось ли чего, на что бы можно было прилично похоронить ея останки, когда ее постигнетъ голодная смерть.

Въ это самое время дверь отворилась, и вошелъ хозяинъ.

— Тутъ къ вамъ письмо изъ-заграницы, сказалъ онъ: — но за него слѣдуетъ четырнадцать пенсовъ.

Откуда ей было взять четырнадцать пенсовъ; а между тѣмъ, она успѣла разглядѣть, что адресъ написанъ рукою Беатрисы.

— О, дайте мнѣ это письмо, ради-бога, дайте письмо! съ жаромъ проговорила она, схвативъ его дрожащей рукой. — Я найду средства заплатить за него; непремѣнно найду, будьте такъ добры!

Глаза ея упали на обручальное кольцо, изображающее двѣ соединенныя руки, которое далъ ей тридцать лѣтъ назадъ молодой лейтенантъ, потонувшій впослѣдствіи. Она сняла завѣтное кольцо.

— Это кольцо золотое, сказала она. — Я никогда не думала, что придется снять его до смерти! Но возьмите его въ залогъ и отдайте письмо! Это отъ любимой подруги; строки ея утѣшатъ меня въ моемъ одиночествѣ!

О, благословенное письмо! Оно принесло болѣе, чѣмъ утѣшеніе. Оно принесло миссъ Парксъ часть Эльдорадо, въ образѣ векселя на путевыя издержки до Генуи, и извѣстіе, что Беатриса выходитъ замужъ за маркиза Лудовика Сфорцу, и что одиннадцатилѣтняя дочь маркиза нуждается въ англійской гувернанткѣ, чтобъ «учить только поанглійски и рукодѣлью, и гулять вмѣстѣ съ нею, писала Беатриса: — обращаться съ ней, какъ можно кротче, такъ-какъ дѣвочку прежде слишкомъ строго держали и совсѣмъ запугали.»

«А вы, милая миссъ Парксъ, прибавляла шутя Беатриса: — вы не испугаете мышенка; только подъ условіемъ, чтобъ вы не были злы и жестоки, и насъ не обижали, вы будете получать восемьдесятъ фунтовъ въ годъ и жить вмѣстѣ со мной и Маріаной; при томъ вамъ не придется заниматься „ничѣмъ унизительнымъ“, какъ говаривала та жестокая женщина. Я постараюсь васъ успокоить послѣ испытаннаго вами горя. Да сохранитъ васъ Богъ — пріѣзжайте скорѣй къ преданной и благодарной вамъ

„Беатрисѣ“.

— Благодарной! Подумайте только, чтобъ будущая маркиза Сфорца, вообразите, чтобъ кто бы то ни было могъ подписаться „благодарной“, къ бѣдной Парксъ!

Надѣвъ снова свое обручальное кольцо и отпустивъ удовлетвореннаго хозяина, Парксъ пала на колѣни у стола, на которомъ еще стоялъ ея послѣдній завтракъ — чашка холоднаго чаю, и шепотомъ проговорила слѣдующія слова:

— О Ты, безъ воли котораго не погибаетъ ни одна птица небесная. Ты слышишь молитвы бѣдныхъ, гонимыхъ, обиженныхъ людьми; благодарю Тебя за ту, которой послѣ жестокаго горя Ты даруешь миръ и радость! Благодарю и за себя, недостойную рабу твою. Ты посѣтилъ меня твоимъ великимъ милосердіемъ въ часъ моей великой скорби; Ты поддержалъ павшую, Ты оправдалъ осужденную. Аминь.»

Такъ помолилась добрая Парксъ.

Конецъ.

"Отечественныя Записки", №№ 8—11, 1863