Откуда?[править]
Я вышелъ изъ дому съ тяжелой головою, съ ощущеніемъ давящей, ноющей тоски, отъ которой нѣтъ никакой возможности избавиться. Хотѣлось просто двигаться, идти куда-нибудь, безъ цѣли — только-бы никто не остановилъ, только-бы не надо было говорить, соображать, думать.
Меня охватилъ сырой, весь пропитанный густымъ туманомъ и городскими испареніями, петербургскій октябрьскій вечеръ. Фонари уныло мигали; пѣшеходы шлепали по слякоти; экипажи катились, расхлестывая кругомъ себя грязь; разнообразные голоса и звуки сливались въ монотонный гулъ — и вся эта жизнь, все это движеніе казались какимъ-то безцѣльнымъ дѣйствіемъ заведенной машины.
Я спѣшилъ впередъ и впередъ, наталкиваясь на встрѣчныхъ, чуть не попадая подъ лошадей, будто меня толкала невѣдомая сила, будто боялся опоздать куда-то.
Съ каждой минутой я забывался все больше и больше и переставалъ сознавать окружающее. Я очнулся было на Невскомъ, на Казанской площади, почти у самаго дышла наѣхавшей на меня кареты, потомъ замелькали передо мною ярко освѣщенные магазины Гостинаго двора — а затѣмъ опять забытье, туманъ, а тоска все давитъ, все ноетъ — и дышать нечѣмъ…
Наконецъ, я остановился.
«Зачѣмъ-же я такъ спѣшу? Куда?..»
Я соображалъ, что среди этого моего забытья у меня явилось какое-то желаніе, какая-то цѣль… Я сталъ вспоминать…
«Ну да! Конечно!.. вспомнилъ… Къ кому-же и идти теперь, какъ не къ нему?!.»
Именно въ такіе тоскливые, злые вечера, когда все раздражало, когда не хотѣлось никого и ничего видѣть — я любилъ забираться къ нему, въ его тихій, уютный уголъ. Онъ всегда дома и всегда одинъ. Онъ встрѣчалъ меня съ перомъ въ рукѣ или за книгой, улыбался мнѣ своей милой, задумчивой улыбкой и — часа три-четыре незамѣтно проходили въ оживленной бесѣдѣ.
Онъ любилъ говорить и говорилъ увлекательно. Онъ зналъ все, всѣмъ интересовался, обо всемъ думалъ и размышлялъ и на все у него былъ ясный, остроумный, своеобразный взглядъ.
И при этомъ съ нимъ было мнѣ тепло и тихо.
Онъ казался людямъ совсѣмъ не тѣмъ, чѣмъ былъ; его заслуги признавались, его положенію вѣроятно многіе завидовали; но это былъ чуть-ли не самый несчастный человѣкъ, какого мнѣ привелось встрѣтить въ жизни. Только онъ умѣлъ тщательно скрывать отъ всѣхъ свое безвыходное горе — и его считали спокойнымъ, довольнымъ, счастливымъ человѣкомъ.
Но я зналъ тайну ужаснаго мрака, давно уже окутавшаго всю жизнь его…
«Конечно, къ нему, а то теперь куда-же?»
Я повернулъ знакомой дорогой и скоро былъ у слабо освѣщеннаго подъѣзда многоэтажнаго дома. Швейцаръ — старый полуидіотъ-чухонецъ — и притомъ лѣнтяй какихъ мало, по обычаю отсутствовалъ. Я быстро поднялся по лѣстницѣ и позвонилъ.
Дверь въ ту-же секунду отворилась — онъ отперъ мнѣ ее самъ, будто поджидалъ меня. Я вошелъ въ знакомую переднюю, освѣщенную стѣнной лампой.
— Я такъ и зналъ, что это вы… Хорошо сдѣлали! — сказалъ онъ, ласково улыбаясь и протягивая мнѣ свою маленькую, холодимо руку, которую я крѣпко пожалъ.
Сбросивъ пальто на стулъ, я пошелъ за нимъ черезъ темную гостиную въ его кабинетъ. Здѣсь, какъ и всегда, было тепло и уютно, на большомъ кругломъ столѣ, посреди комнаты лежали кучей книги, горѣли двѣ свѣчи подъ абажуромъ. Онъ усѣлся на своемъ любимомъ низенькомъ диванчикѣ и привычнымъ движеніемъ провелъ рукою по высокому, прекрасному лбу.
Онъ пристально глядѣлъ на меня и какъ-то особенно блестѣли его глаза, такъ что мнѣ даже стало жутко.
Я подсѣлъ къ нему и спросилъ:
— Что это вы такъ странно на меня глядите?
— Давно не видѣлъ васъ… вѣдь, съ самаго своего отъѣзда! — отвѣтилъ онъ.
И я вспомнилъ, что, дѣйствительно, съ самаго его отъѣзда въ деревню мы не видались.
Я сталъ его спрашивать, какъ ему жилось за это время, чѣмъ онъ теперь занятъ…
Онъ все улыбался, и я замѣчалъ въ его улыбкѣ что-то странное, какъ-будто загадочное.
— Мнѣ живется хорошо, — сказалъ онъ: — я никогда не думалъ, что будетъ такъ хорошо житься…
— Ну, и слава Богу! — проговорилъ я, а самъ недовѣрчиво соображалъ:
«Какъ это можетъ хорошо ему быть? Вѣдь, ничто не могло измѣниться!»
— Все измѣнилось! — вдругъ воскликнулъ онъ, будто отгадывая мою мысль: — все измѣнилось. И знаете-ли, юнѣйшій другъ души моей (онъ съ юности моей такъ называлъ меня), знаете-ли, что никогда и не было ничего дурно и тяжело, а только такъ казалось отъ непониманія. А теперь все понятно и потому хорошо… Такъ все стройно, такой порядокъ…
Я изумлялся и недоумѣвалъ, слушая его — онъ до сихъ поръ никогда не говорилъ загадками…
Онъ вдругъ остановился и взялъ въ руки книгу.
— Вотъ чѣмъ я теперь занятъ! — сказалъ онъ, указывая мнѣ ее.
Я взглянулъ — и увидѣлъ странные, непонятные знаки.
— Позвольте… что-не это за книга? На какомъ языкѣ?.
Я протянулъ руку, но онъ отдернулъ книгу и закрылъ ее.
— Нѣтъ, вамъ еще рано! — тихо и какъ будто даже съ грустью произнесъ онъ: — вы еще не поймете… а я вотъ все понимаю!.. Если-бъ вы могли разобрать хоть одно слово, то бросили-бы все и ушли… но этого нельзя… Это непорядокъ!..
Я вскочилъ съ дивана, на которомъ сидѣлъ рядомъ съ нимъ, и остался неподвиженъ, какъ прикованный къ мѣсту. Я почувствовалъ вдругъ что-то такое странное, неизъяснимое. Сердце будто остановилось, на меня повѣяло ледянымъ холодомъ. Я невольно закрылъ глаза. Мнѣ казалось, что я умираю.
Не знаю долго-ли это было. Но вотъ я открылъ глаза и въ ужасѣ схватился за голову.
— Боже мой! Да что-же это?.. Гдѣ я?
Я стоялъ посреди темной, совсѣмъ пустой комнаты, едва замѣтно озаряемой съ улицы отблескомъ фонарей. Кругомъ все тихо — ни звука, ни шороха…
Я все вспомнилъ!.. Что-же это?! Вѣдь, я самъ четыре года тому назадъ провожалъ его гробъ изъ этой квартиры!
Я хотѣлъ крикнуть — и не могъ, я чувствовалъ, какъ поднимаются дыбомъ мои волосы… Я кинулся въ гостиную — она такъ-же пуста и только у одной стѣны я разглядѣлъ приставленную лѣстницу и рядомъ ведро съ известкой…
Я бѣжалъ дальше. Въ темной передней я наткнулся на брошенное на полъ мое пальто, машинально подхватилъ его и кинулся къ двери.
«А что если она заперта?» — съ отчаяніемъ и ужасомъ мелькнуло у меня въ головѣ.
Но дверь была не заперта. Я распахнулъ ее и не знаю, какъ сбѣжалъ съ лѣстницы. Швейцара попрежнему не было. Я вырвался на улицу и очутился среди тумана, мглы и слякоти.
Тутъ только я нѣсколько пришелъ въ себя. Дрожа всѣмъ тѣломъ, я надѣлъ пальто. Но шляпы не было — я оставилъ ее тамъ — гдѣ? Какъ? Не знаю.
Я побѣжалъ, какъ сумасшедшій.
Удивляюсь, какъ это никто не остановилъ меня.
1884 г.