СБОРНИКЪ
ЛУЧШИХЪ ПОЭТИЧЕСКИХЪ ПРОИЗВЕДЕНІЙ
СЛАВЯНСКИХЪ НАРОДОВЪ
[править]ИЗДАННЫЙ ПОДЪ РЕДАКЦІЕЮ
НИК. ВАС. ГЕРБЕЛЯ
САНКТПЕТЕРБУРГЪ
1871ПОЛЬСКІЕ ПОЭТЫ.
[править]ГРАФЪ С. КРАСИНСКІЙ.
[править]Графъ Сигизмундъ Красинскій родился въ 1812 году въ Парижѣ, откуда, на третьемъ году, былъ привезёнъ матерью въ Варшаву. Въ 1829 году онъ снова выѣхалъ за-границу, гдѣ пробылъ около трехъ лѣтъ, путешествуя по Германіи, Италіи, Швейцаріи. Въ Италіи онъ встрѣтился съ Мицкевичемъ и подружился съ нимъ. Въ 1832 году онъ вернулся, по желанію отца, въ Варшаву, побывалъ въ Петербургѣ и снова уѣхалъ за-границу. 1833 и 34 года онъ провёлъ въ Вѣнѣ, потомъ жилъ въ Италіи и въ Римѣ, гдѣ написалъ своего «Иридіона». Познакомившись съ съумасшедшимъ мистикомъ Товянскимъ, онъ было увлёкся его ученіемъ, но скоро одумался и прекратилъ съ нимъ всѣ сношенія. Затѣмъ, до самой своей смерти, онъ безпрестанно переѣзжалъ изъ одного города въ другой, изъ одного государства въ другое, и скончался въ 1859 году въ Парижѣ въ то самое время, когда, получивъ телеграмму изъ Варшавы о смерти своего отца, собирался ѣхать въ Польшу. Аристократъ и римскій католикъ, онъ былъ всѣмъ сердцемъ привязанъ къ политическимъ и религіознымъ идеаламъ прошедшаго, но умомъ понималъ, что эти идеалы разбиты и что вырабатывающійся новый міръ никогда къ нимъ не возвратится. «Поэтъ развалинъ», говоритъ г. Спасовичъ, "онъ выразилъ свою трагическую скорбь о прошедшемъ и изобразилъ борьбу непривлекательнаго новаго съ великимъ, но омертвѣвшимъ прошлымъ въ цѣломъ рядѣ философско-символическихъ драмъ на манеръ Каульбаховой живописи, изъ которыхъ самыя замѣчательныя двѣ: «Иридіонъ» и «Небожественная комедія». Въ драмѣ «Иридіонъ», взятой изъ римской жизни, времёнъ Геліогобала, основная мысль та же, что и въ «Конрадѣ Валленродѣ» Мицкевича, но задача разрѣшается иначе. Иридіонъ, сынъ мести, погибаетъ самъ, не будучи въ силахъ разрушить ненавистный ему Римъ, и на развалинахъ Рима торжествуетъ не онъ, а христіанство. Въ «Небожественной Комедіи» описывается кровавая побѣда черни, совершающей соціальную революцію во имя насущнаго хлѣба и устрояющей государство по своему, безъ дворцовъ и церквей, безъ заботъ о другихъ потребностяхъ человѣка, кромѣ матеріальныхъ. Страдая въ ожиданіи соціальной революціи, Красинскій находилъ успокоеніе въ мистической вѣрѣ въ великое будущее назначеніе его народа. Той же мистической вѣрой одушевлены и другія его лирическія поэмы, какъ, напримѣръ: «Разсвѣтъ», «Псалмы будущаго» и другія. Два главныя произведенія Красинскаго, «Иридіонъ» и «Небожественная Комедія», написаны пробой и потому переводы изъ нихъ не могли войти въ предлагаемое изданіе, посвящённое исключительно образцамъ славянской поэзіи, тогда-какъ слава Красинскаго преимущественно зиждится на этихъ двухъ произведеніяхъ. Чтобы пополнить этотъ пробѣлъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, дать нашимъ читателямъ хотя нѣкоторое понятіе объ оригинальномъ стилѣ Красинскаго, мы помѣщаемъ здѣсь нѣсколько начальныхъ страницъ «Небожественной Комедіи» въ переводѣ Н. П. Берга:
Звѣзды вокругъ главы твоей; подъ твоими ногами волны моря; на волнахъ моря радуга гонитъ предъ тобою и разсѣваетъ туманы. Что ни узришь — всё твоё: брега, грады и люди тебѣ принадлежатъ; небо тоже твоё — и мнится: ничто не превыситъ Славы твоей! Ты сыплешь чуждымъ ушамъ непонятные, дивные звуки; сплетаешь сердца и расплетаешь ихъ, какъ вѣнокъ, игралище перстовъ твоихъ; исторгаешь слёзы, сушишь ихъ улыбкой и снова сдуваешь съ устъ улыбку на одно мгновеніе — на нѣсколько мгновеній — порою на-вѣки. Но что чувствуешь самъ? но что творишь самъ? что мыслишь? Отъ тебя бѣжитъ потокъ прекраснаго, но ты не прекрасенъ. Горе тебѣ, горе — дитя, плачущее на груди няньки! Полевой цвѣтокъ, не вѣдающій о своёмъ благоуханіи, больше чѣмъ ты заслужилъ предъ Господомъ. Откуда жь возникъ ты; ничтожной призракъ, который даёшь чувствовать свѣтъ, но свѣту не имѣешь — не видалъ, не увидишь? Кто тебя создалъ во гнѣвѣ или въ припадкѣ ироніи? Кто далъ тебѣ жалкую жизнь, столь предательскую, что тебѣ удаётся на мигъ прикинуться ангеломъ, прежде чѣмъ застрянешь въ грязи, прежде чѣмъ, какъ червь, станешь пресмыкаться и задохнешься въ тинѣ? Тебѣ и женщинѣ одно начало! Но и ты страдаешь, хотя твои муки ничего не создадутъ, ни къ чему не приведутъ. Стонъ послѣдняго бѣдняка станетъ между звуками арфъ небесныхъ. Твое отчаяніе и вздохи надаютъ внизъ; сатана ихъ сбираетъ, весело подмѣшиваетъ во своей лжи и обманамъ — и Господь нѣкогда отречётся отъ нихъ, какъ они отреклись отъ Господа. Не на тебя, однако, я ропщу, Поэзія, мать Красоты и Спасенія! Несчастливъ только тотъ, кто въ мірахъ, начавшихъ существованіе и въ мірахъ, долженствующихъ скоро исчезнуть, грезитъ о тебѣ, чувствуетъ тебя — ибо ты губишь только тѣхъ, кто посвятилъ себя тебѣ, кто сталъ живымъ глаголомъ твоей славы. Благословенъ тотъ, въ комъ ты живёшь, какъ Богъ живётъ въ свѣтѣ, невидимый, неслышимый, проявляющійся въ каждой части его, великій Господь, передъ которымъ падаютъ ницъ творенія и восклицаютъ: «Онъ здѣсь!» Избранникъ сей будетъ носить тебя какъ звѣзду на челѣ своёмъ и не отдѣлится отъ любви твоей бездною слова. Онъ будетъ любить людей и выступитъ мужемъ посреди братьевъ своихъ. А кто тебя не сохранитъ, кто преждевременно измѣнитъ тебѣ и броситъ въ потѣху людямъ, тому уронишь ты нѣсколько цвѣтовъ на чело и отворотишься, а онъ станетъ тѣшиться увядшими цвѣтами и плести изъ никъ вѣнокъ въ теченіе всей жизни. Ему и женщинѣ одно начало.
Ангелъ хранитель. Миръ добрымъ! Благословенъ среди твореній, кто имѣетъ сердце! Онъ еще можетъ быть спасёнъ — явись для него жена добрая и цѣломудренная, и пусть родится дитя въ дому его. (Пролетаетъ.)
Хоръ злыхъ духовъ. Скорѣе, скорѣе, привидѣнія, неситесь къ нему! и ты впереди всѣхъ, тѣнь наложницы, вчера умершей! Освѣжонная мглою и убранная цвѣтами, дѣвица, возлюбленная поэта, вперёдъ! И ты лети туда же, Слава, старое чучело орла, набитое въ аду, снятое съ волка, на которомъ повѣсилъ, тебя осенью стрѣлокъ! лети, раскинь крылья надъ головою поэта, огромныя, бѣлыя отъ солнца… Выйди изъ-подъ нашихъ склеповъ, тлѣнный образъ Эдема, созданіе Вельзевула! Залепимъ дыры и покроемъ ихъ лакомъ — и потомъ чародѣйское полотно свернись въ тучу и лети къ поэту, раскинься около нею, окружи его скалами и водами, представь ему и ночь и день! Мать природа, обойми поэта!
Деревня. Церковь.
Ангелъ хранитель (паря надъ церковью). Если не измѣнишь клятвѣ во-вѣки, будешь братомъ моимъ передъ лицомъ Отца небеснаго! (Исчезаетъ.)
Внутренность церкви. Свидѣтели. Свѣча на алтарѣ.
Священникъ (вѣнчаетъ). Помните о томъ…
Мужъ Я принялъ земной обѣтъ, ибо нашолъ ту, о которой мечталъ. Проклятіе главѣ мой, если я перестану её любить!
Комната полная народомъ. Балъ; музыка; свѣчи; цвѣты.
Молодая (вальсируетъ и послѣ нѣсколькихъ турокъ останавливается, нечаянно встрѣчаетъ мужа въ толпѣ и опускаетъ голову на его плечо).
Молодой. Какъ ты прекрасна для меня въ своёмъ утомленіи! Цвѣты и жемчугъ пришли въ безпорядокъ на волосахъ твоихъ; ты пылаешь отъ стыда и утомленья. О, вѣчно, вѣчно будешь ты моею пѣснію!
Молодая. Буду вѣрною тебѣ женою, какъ твердила мнѣ мать, какъ твердитъ сердце. Но здѣсь столько народу… такъ жарко и шумно…
Молодой. Поди потанцуй еще, а я буду здѣсь стоять и смотрѣть на тебя, какъ иногда въ мечтахъ моихъ смотрѣлъ на рѣющихъ ангеловъ.
Молодая. Пойду, пожалуй, если хочешь; но я такъ устала…
Молодой. Прошу тебя, душа.моя… (Танцы и музыка.)
Мрачная ночь; на небѣ тучи.
Злой духъ (пролетая въ образѣ дѣвицы). Еще недавно бѣгала я по землѣ въ такую точно пору. Теперь дьяволы мною недовольны и велятъ мнѣ разыгрывать святую. (Пролетая надъ садомъ.) Цвѣты, срывайтесь и летите въ мои волоса! (Летитъ надъ кладбищемъ.) Свѣжесть и прелесть умершихъ дѣвъ, разлитыя въ воздухѣ, носящіяся надъ могилами, летите къ ланитамъ моимъ! Здѣсь разлагается черноволосая: мракъ ея кудрей повисни надъ моимъ челомъ! Подъ этимъ камнемъ два угасшихъ лазурныхъ ока: ко мнѣ, ко мнѣ огонь, который въ нихъ искрился! За этой рѣшоткой пылаетъ сто свѣчей — сегодня похоронили княжну: атласная одежда, бѣлая какъ молоко, сорвись съ нея! Сквозь рѣшотку летитъ ко мнѣ одежда, шумя какъ птица крыльями. Дальше, дальше!
Опочивальный покой.
Ночная лампа стоитъ на столѣ и слабо освѣщаетъ Мужа, спящаго подлѣ Жены.Мужъ (сквозь сонъ). Откуда ты, давно-невиданная, неслыханная? Какъ плывётъ потокъ, такъ движутся твои ноги, двѣ бѣлыя волны; священная тишина царствуетъ на челѣ твоёмъ. Всё, о чёмъ я грезилъ и что любилъ, слилось въ тебѣ! (Пробуждается.) Гдѣ я? А, подлѣ жены! Это моя жена! (Всматривается въ жену.) Я думалъ, что это ты мнѣ грезилась; но грёза моя, послѣ долгаго перерыва, воротилась — и на тебя не похожа. Ты добрая и милая, а та… Боже, что я вижу — на яву!
Дѣвица. Ты измѣнилъ мнѣ! (Исчезаетъ.)
Мужъ. Да будетъ проклятъ часъ, когда я женился и бросилъ возлюбленную прежнихъ лѣтъ, мысль мыслей моихъ, душу души моей!
Жена (пробуждаясь). Что это — или ужь день — подана карета? — вѣдь намъ нужно сегодня ѣхать по дѣламъ…
Мужъ. Глухая ночь: спи, спи крѣпко!
Жена. Ужь не занемогъ ли ты, мой милый? Постой, я встану и дамъ тебѣ эѳиру.
Мужъ. Засни.
Жена. Скажи, милый, что съ тобой? Ты говоришь не своимъ голосомъ, въ лицѣ жаръ…
Мужъ (порывисто). Мнѣ нуженъ свѣжій воздухъ… Останься — ради Бога не ходи за мною! не вставай, повторяю тебѣ еще разъ. (Уходитъ.)
Садъ при свѣтѣ мѣсяца. За стѣною церковь.
Мужъ. Со дня женитьбы я спалъ сномъ оцѣпенѣлыхъ, сномъ плотоядныхъ, сномъ фабриканта-нѣмца подлѣ жены нѣмки… Весь свѣтъ какъ-будто заснулъ вокругъ меня, подражая мнѣ… Я ѣздилъ по роднымъ, по докторамъ, по магазинамъ и думалъ о кормилицѣ, потому-что у меня должно родиться дитя… (Бьётъ два часа на колокольнѣ церкви.) Ко мнѣ, прежній міръ, царство полное жизни и движенія, откликающееся мыслямъ моимъ, послушное моему вдохновенію! Звонъ ночного колокола былъ нѣкогда вашимъ знакомъ. (Ходитъ и заламываетъ руки.) Боже, Ты ли освятилъ союзъ двухъ существъ, Ты ли изрекъ, что никакая сила не разорвётъ ихъ, хотя бы души пошли врознь, каждая въ свою сторону, а тѣла остались другъ подлѣ друга, точно трупы? (Входитъ дѣвица) Снова ты здѣсь… О, ты, моя, моя! Возьми меня къ себѣ! Если ты ничто иное, какъ обманъ, если я тебя выдумалъ, если ты возникла изъ меня и теперь являешься мнѣ, пусть и я стану призракомъ, мечтою, дымомъ, только бы соединиться съ тобой. Во всякое мгновеніе я твой.
Дѣвица. Помни! Но пойдёшь ли ты за мною, если я прилечу когда-нибудь за тобой?
Мужъ. Останься — не разсѣивайся какъ сонъ. Если ты чудо изъ чудесъ красоты, если ты мысль надо всѣми мыслями, отчего ты не существуешь долѣе чѣмъ одно желаніе, одна мысль? (Въ ближайшемъ домѣ отворяется окно.)
Голосъ женщины. Другъ мой, холодъ ночи падётъ тебѣ на грудь; воротись, мое сокровище: мнѣ скучно одной въ этомъ чорнонъ, огромномъ покоѣ.
Мужъ. Хорошо… сейчасъ… Духъ исчезъ, но обѣщалъ воротиться… Тогда прощай и садикъ, и домикъ, и ты, созданная для садика и для домика, но не для меня!
Голосъ. Сжалься — въ утру становится всё холоднѣе и холоднѣе…
Мужъ. О, дитя мое!.. Господи! (Уходитъ.)
Зала; двѣ свѣчи за фортепьяно; въ углу колыбель съ спящимъ ребенкомъ.
Мужъ сидитъ въ креслахъ съ лицомъ закрытымъ руками; Жена за фортепьяно.Жена. Я была у отца Веніамина: обѣщалъ послѣ завтра…
Мужъ. Спасибо.
Жена. Посылала также къ кондитеру, чтобъ приготовилъ нѣсколько тортовъ — ты вѣрно назвалъ много гостей на крестины — знаешь, шоколадные, съ вензелемъ Юрія Станислава.
Мужъ. Спасибо.
Жена. Дастъ Богъ, исполнится какъ слѣдуетъ обрядъ — и нашъ Юра станетъ настоящимъ христіаниномъ. Хотя онъ и крещонъ уже водою, но, всё мнѣ кажется, чего-то не достаётъ. (Подходитъ къ колыбели.) Спи, мое дитя! или тебѣ что приснилось, что ты сбросилъ одѣяльце? Вотъ такъ — теперь лежи спокойно! Юрѣ сегодня что-то не спится. О, мой крошка, мой ангелъ, спи!
Мужъ (въ сторону). Душно — паритъ: будетъ буря. Тамъ скоро грянетъ громъ, а здѣсь разорвётся моё сердце…
Жена. Сегодня, вчера — о, Боже мой! — цѣлую недѣлю — даже три недѣли, мѣсяцъ — ты не скажешь со мною слова — и всѣ, кого не увижу, говорятъ, что я дурно гляжу.
Мужъ (въ сторону). Настала минута — ничто ея не отвратитъ! (Громко.) Напротивъ, мнѣ кажется, ты хорошо смотришь.
Жена. Тебѣ всё равно, потому-что не глядишь на меня, отворачиваешься, когда я вхожу, и закрываешь глаза, когда я сижу близко. Вчера я была у исповѣди и припоминала себѣ всѣ грѣхи; но не нашла ничего такого, чѣмъ бы могла тебя оскорбить.
Мужъ. Ты ни чѣмъ не оскорбила меня.
Жена. Боже мой! Боже мой!
Мужъ. Я чувствую вполнѣ, что обязанъ тебя любить.
Жена. Ужъ это мнѣ: «обязанъ, обязанъ!» Лучше скажи: «я не люблю тебя»; по-крайней-мѣрѣ я буду знать всё, всё. (Вскакиваетъ и хватаетъ дитя на руки.) Его только не оставляй, а ужь я всё снесу! дитя моё люби — дитя моё, Генрихъ! (Становится на колѣни.)
Мужъ (вставая). Не обращай вниманія на то, что я сказалъ: на меня находятъ часто такія минуты — такая тоска…
Жена. Объ одномъ тебя прошу — дай слово, что всегда будешь его любить.
Мужъ. И тебя, и его — вѣрь мнѣ. (Цалуеть её въ лобъ — а она обнимаетъ ею руками. Въ эту минуту раздаётся ударъ грома, потомъ музыка, аккордъ за аккордомъ, всё диче и диче.)
Жена. Что это значитъ? (Прижимаетъ дитя къ груди. Музыка утихаетъ.)
Дѣвица (входя). О, мой милый! я приношу тебѣ благословеніе и восторги — ступай за мной! О, мой милый, сбрось земныя цѣпи, которыя тебя связываютъ! Я со свѣта иного, безъ конца, безъ ночи… Я твоя!
Жена. Заступница святая, защити меня! Это привидѣніе блѣдно, какъ мертвецъ, очи угасли, голосъ точно скрипъ телеги, на которой везутъ трупъ…
Мужъ. Чело твое ясно, волосы усѣяны цвѣтами, о, милая!
Жена. Изорванный саванъ виситъ лоскутьями у нея по плечамъ…
Мужъ. Свѣтъ разливается вокругъ тебя. Проговори слово — ни погибъ…
Дѣвица. Та, которая тебя удерживаетъ — ничто иное, какъ обманъ: жизнь ея мгновенна; ея любовь — древесный листъ, умирающій средь тысячи другихъ засохшихъ листьевъ; мнѣ же нѣтъ конца…
Жена. Генрихъ, Генрихъ, закрой меня, заслони: я слышу сѣру и запахъ могилы.
Мужъ. Женщина изъ глины и грязи, не ревнуй, не говори такихъ словъ, не богохульствуй! Взгляни — это первая мысль Бога о тебѣ; но ты послушалась змія и стала тѣмъ, чѣмъ есть…
Жена. Я не пущу тебя.
Мужъ. О, милая! я покидаю домъ и иду за тобою. (Уходитъ.)
Жена. Генрихъ! Генрихъ! (Падаетъ безъ чувствъ съ ребёнкомъ на рукахъ. Второй ударъ грома.)