Крутонъ (Мизантропъ) и Людмилъ
(его друтъ.)
Людмилъ.
Что сдѣлалось съ тобой?
Крутонъ, (сидя)
Оставь, оствь меня!
Людмилъ.
Что значитъ этотъ гневъ? Скажи, что сдѣлалъ я?
Крутонъ.
Поди, сударь, поди: ты долженъ стѣнъ стыдиться!
Людмилъ.
Да можно выслушать, притомъ и не сердиться.
Крутонъ.
Сержусь, и такъ хочу; — отъ слушанья уволь.
Люодмилъ.
Что страненъ ты, Крутонъ, сказать себѣ позволь;
Хоть мы съ тобой друзья, но столь обычай вздорной….
Крутонъ.
Кто? я твой другъ? Нѣтъ, нѣтъ, избавь; слуга покорной!
Такъ! другомъ вашимъ быть желалъ до сихъ я поръ;
Но, послѣ мерзостей, которыхъ былъ мой взоръ
Свидѣтелемъ, безъ всѣхъ затѣй вамъ объявляю,
Что дружбу я сердецъ развратныхъ презираю.
Людмилъ.
Я стало виноватъ! но въ чѣмъ? скажи, когда?
Крутонъ.
Поди, тыбъ умереть былъ долженъ отъ стыда:
Поступковъ извинить ни чѣмъ твоихъ не можно,
Стыдиться за тебя всѣмъ честнымъ людямъ должно.
Ты съ кѣмъ-то встрѣтился, и вдругъ, какъ безъ ума,
На шею прыгъ ему — и ласковостей тьма ,
И словъ привѣтливыхъ, учтивыхъ предложеній,
И въ дружбѣ клятвенныхъ и шумныхъ увѣреніи….
И словомъ: тожъ да тожъ два битые часа! —
Кто онъ; былъ мой вопросъ. — А ты едваль въ глаза
Его видалъ; едваль, зовутъ какъ, знаешь;
Лишь только врозь — прощай! и дружбу забываешь.
Что этаго подлѣй, безчестнѣй можетъ быть,
Какъ то, чего въ душѣ совсемъ нѣтъ, говоришь?
И естьлибъ это я къ несчастью сдѣлалъ злому,
Ей, ей! повѣсилсябь тотчасъ — въ примѣръ другому.
Людмилъ.
За уголовную вину мою не чтя,
Прошу изъ милостей, гнѣвъ строгой укротя,
Позволить мнѣ пожить, и хоть изъ сожалѣнья,
Позорнаго меня избавить удавленья.
Крутонъ.
Не кстати шутки здѣсь, оставь ихъ, одолжи.
Людмилъ.
Безъ шутокъ: какъ же намъ вести себя, скажи?
Ты хочешъ, чтобъ …
Крутонъ.
Хочу, чтобы, гнушаясь лестью,
Языкъ людей съ душой согласенъ былъ и съ честью.
Людмилъ.
Вѣдь надобножъ, когда въ объятіяхъ насъ жмутъ
И въ дружбѣ честь свою порукою даютъ,
Платить покрайности такою жъ точно сказкой:
За клятву клятвою, за ласку той же лаской.
Крутонъ.
Нѣтъ! видѣть не могу я подлыхъ тѣхъ льстецовъ,
Тѣхъ жалкихъ свѣтскаго обычая рабомъ,
Которы шарканьемъ, поклонами, кривляньемъ,
Протягиваньемъ рукъ, всѣхъ встрѣчныхъ обниманьемъ,
И точно будто залпъ учтивостей открывъ,
Другъ друга обмануть спѣшатъ на перерывъ,
И душатъ лестію, безъ всякаго разбора ,
Разумнаго, глупца, и честнаго, и вора.
Скажи, пожалуй, мнѣ, какая прибыль въ томъ,
Что въ дружествѣ тебѣ клянётся льстецъ своёмъ
И до небесъ тебя хвалами возвышаетъ ,
Когда онъ первому мерзавцу тожъ читаетъ?
Нѣтъ! честью кто своей хоть мало дорожитъ,
Такія похвалы почтетъ себѣ за стыдъ,
И самъ-бы Государь меня обидѣлъ въ этомъ,
Коль въ милостяхъ меня равнялъ бы съ цѣлымъ свѣтомъ,
Почтенье должно намъ заслугами купить;
А чтить весь міръ, есть тожъ; что никого не чтить,
И естьли вы, сударь, сей подлостью гордитесь,
Прошу не гнѣваться, въ друзья мнѣ не годитесь:
Гнушаюся я тѣмъ почтеньемъ безъ границъ,
Которое у васъ для всѣхъ пригодно лицъ,
И словомъ, тотъ, кто другъ всего земнаго круга,
Не можетъ отъ меня считаемъ быть за друга.
Людмилъ.
Но въ свѣтѣ живучи, хоть радъ, хотя не радъ,
А долженъ наблюдать учтивостей обрядъ.
Крутонъ.
Наказывать, сударь, тѣхъ должно безъ пощады,
Которы дружбою хоть торговать такъ рады.
Нѣтъ! честной человѣкъ кажися тѣмъ, что есть,
Дѣлами, мыслію, чтобъ управляла честь,
А сердце языкомъ, — и чтобъ всѣ наши чувства
Гнушались низостью ласкательна искуства!
Людмилъ.
Похвальна искренность! однако же она
Во многихъ случаяхъ былабъ весьма странна,
И часто — не въ осудъ премудраго столь мнѣнья —
Не худо и скрывать сердечны помышленья.
Прилично ли, судя о слабостяхъ людскихъ ,
Сказать другимъ въ глаза, что думаемъ о нихъ?
Ужель, кого любить и въ правду намъ не можно,
Тому и объявить, что чувствуемъ мы…
Крутонъ.
Должно!
Людмилъ.
Такъ можно Веткиной свободно говорить,
Что стыдно въ сорокъ лѣтъ вертушкою ей быть,
И бросивши дѣтей? на всѣ таскаться балы?
Крутонъ.
Конечно.
Людмилъ.
Чванову, что славны Генералы
Безсовѣстно, какъ онъ; не мучатъ всѣхъ людей
Пустыми баснями о храбрости своей?
Крутонъ.
Да! да!
Людмилъ.
Не шутишь ли?
Крутонъ.
Нимало: будь увѣренъ,
Что въ свѣтѣ никого щадить я не намѣренъ!
Нѣтъ силъ терпѣть, и мнѣ какъ острый въ сердце ножъ,
Когда я посмотрю на городъ, на вельможъ,
На всё! — И видѣть льзяль спокойно, безъ печали,
Чтобъ люди такъ съ людьми безбожно поступали?
Повсюду нахожу измѣны, плутни, лесть?
Корыстолюбіе, несправедливость, месть.
О! я бѣшусь!… и хоть зови меня уродомъ ,
Я съ человѣческимъ на вѣкъ поссорюсь родомъ.
Людмилъ.
Но философія твоя мрачна, скучна,
И скорбь, столь чудная, по чести, мнѣ смѣшна.
Не прозвалибъ тебя угрюмымъ Гераклитомъ,
Меняжъ, хоть я не то, но въ пару, Демокритомъ.
Крутонъ.
О Боже мой! оставь нелѣпой этотъ вздоръ.
Людмилъ.
Нѣтъ, право не шутя? брось колкой разговоръ.
Вѣдь бранью ты своей свѣтъ цѣлый не изправишь.
Я съ откровенностью, которую такъ славишь,
Скажу, что истинно, со всемъ твоимъ умомъ,
Ты дѣлаешь себя комическимъ лицомъ,
Твой слишкомъ строгій судъ безуміемъ почтется,
И такъ ужъ надъ тобой полгорода смѣется.
Крутонъ.
Тѣмъ лучше, чортъ возми! тѣмъ лучше, очень радъ.
Мнѣ такъ противенъ родъ сихъ развращенья чадъ,
Что ежелибъ меня отъ сердца, добровольно,
Считали мудрецомъ — мнѣ былобъ это больно.
Людмилъ.
Родъ человѣческій весьма тебѣ постылъ.
Крутонъ.
Онъ ненависть къ себѣ мнѣ въ душу поселилъ.
Людмилъ.
Не ужѣли смертные всѣ, всѣ, безъ исключенья,
Достойны твоего быть могутъ омерзенья? —
Не льзяли отличить, по крайности, хоть тѣхъ…
Крутонъ.
Нѣтъ, нѣтъ, я вообще возненавидѣлъ всѣхъ!
Однихъ, сударь, за то, что подлы, хитры, злобны;
Другихъ за то, что злымъ потворствовать способны,
И въ мертвыхъ ихъ душахъ вражды съ порокомъ нѣтъ,
Вражды, которая къ добру есть вѣрный слѣдъ.
По ворѣ потакать готовы какъ по братѣ.
Тому примѣромъ плутъ, съ кѣмъ я сужусь въ палатѣ.
Сквозь всѣ притворства въ немъ видна измѣна, лесть;
Вездѣ извѣстенъ онъ такимъ, каковъ онъ есть,
Его смиренной взоръ, тьма ласковостей внѣшнихъ
Лишь могутъ обмануть пріѣзжихъ, а не здѣшнихъ;
Всѣ знаютъ, что подлецъ — чтобъ взялъ его пострѣлъ! —
Чрезъ мерзкія дѣла въ чины войти умѣлъ,
Что почести его, которымъ свѣтъ свидѣтель,
Достоинствамъ упрёкъ, въ стыдъ вводятъ добродѣтель.
Ругай его, скажи о нёмъ, Богъ знаетъ что:
Согласенъ всякой въ томъ, не вступится никто —
И всѣ, всѣ подлеца охотно принимаютъ,
Ласкаютъ, шутятъ съ нимъ, какъ угостить не знаютъ.
Да что еще! честныхъ предъ сотнею людей
И въ службѣ мѣста плутъ добьется поскорѣй.
Взбѣситься надобно! Меня съ ума то сводитъ,
Когда я вижу, какъ порокамъ свѣтъ снисходитъ,
И часто, чтобъ людей и тѣни не встрѣчать,
Съ досады я готовъ въ пустыню убѣжать.
Людмилъ.
Эхъ, Боже мой! оставь свой гнѣвъ на нравы вѣка;
И можно ли судить такъ строго человѣка?
Онъ съ слабостьми рожденъ: вотъ для чего должны
Мы снисходительно прощать его вины.
Лишь мудрость кроткая для общества пригодна,
А строгость лишняя скучна, да и безплодна.
Разсудокъ крайностей насъ учитъ избѣгать,
И даже въ мудрости средину наблюдать.
Суровы правила лѣтъ древнихъ какъ ни честны,
Но съ нравами въ нашъ вѣкъ никакъ ужъ несовмѣстны.
Столь много совершенствъ имѣть возможноль намъ?
Что дѣлать! уступить должны мы временамъ,
Повѣрь: заботиться о исправленьи свѣта,
Безумства крайняго неложная примѣта.
Я также, какъ и ты, вещей встрѣчаю тьму,
Которыбъ лучше шли по здравому уму ;
Я много кой-чего на каждомъ шагѣ вижу;
Но смертныхъ, такъ какъ ты; за то не ненавижу.
Съ людьми — такъ какъ съ людьми — я просто обхожусь:
Смотрѣть съ холодностью на ихъ дѣла учусь,
И сколь умѣренъ я, ты столько крутонравенъ,
Такъ философіей съ тобой, Крутонъ, я равенъ.
Крутонъ.
Но естьли, господинъ холодный философъ!
Твой ближній другъ тебѣ устроитъ хитрый ковъ,
Или, чтобъ завладѣть твоимъ подъ часъ имѣньемъ,
Безбожно покривитъ душой и уложеньемъ ,
Иль злыя о тебѣ въ свѣтъ пуститъ клеветы --.
Желаю знать, сударь, тогда что скажешь ты?
Людмилъ.
Такъ точно; какъ теперь, оставя гнѣвъ безплодный,
Скажу, что слабости къ несчастью людямъ сродны,
И видя хитрости, коварство, злость людей,
Не больше для души прискорбно то моей,
Какъ если ястребовъ я вижу кровожадныхъ,
Злыхъ обезьянъ, волковъ, въ свирѣпости нещадныхъ.
Крутонъ.
Я! грабить дамъ себя, обманывать, терзать?
Какъ, чортъ возми! чтобъ я… но лучше замолчать,
Чѣмъ слушать ваши мнѣ несносныя сужденья.
Людмилъ.
Не худо помолчать, чтобъ большаго гоненья
Съ противной стороны сей бранью не навлечь;
Ты самъ противъ себя остришь злодѣевъ мечь.
Озлобить ихъ, Крутонъ, повѣрь, остерегайся;
А лучше о своемъ ты дѣлѣ постарайся.
Крутонъ.
Я ужъ сказалъ, что тѣмъ не посрамлю себя.
Людмилъ.
Да ктожъ ходатаемъ тамъ будетъ за тебя?
Крутонъ.
Какъ, кто? А здравый умъ? законы, справедливость?
Людмилъ.
Но съѣздить, попросить, ужъ требуетъ учтивость.
Крутонъ.
Просить! о чемъ? сударь? да развѣ я неправъ?
Людмилъ.
Пусть такъ! но въ обществѣ такой уже уставъ….
Крутонъ.
Хоть такъ, или не такъ, но я, не погнѣвися!
Ни шагу не ступлю!
Людмилъ.
Смотри, остерегися.
Крутонъ.
Ни съ мѣста!
Людмилъ.
Но судьи всѣ, всѣ на сторонѣ
Злодѣя твего.
Крутонъ.
Какая нужда мнѣ!
Людмилъ.
Эй! будешь сожалѣть.
Крутонъ.
Пусть такъ — конца дождуся.
Людмилъ.
Рѣшатъ во вредъ…
Крутонъ.
Ну чтожъ! я тѣмъ повеселюся.
Людмилъ.
Однако же…
Крутонъ.
Тогда узнаю я вѣрнѣй,
На столько станетъ ли безстыдства у людей,
И будутъ ли они такъ злы и такъ безбожны,
Чтобъ дѣлу правому дать толкъ безстыдно-ложный.
Людмилъ.
Престранной человѣкъ!
Крутонъ.
Пускай лишусь всего,
Для чести нашихъ дней, желаю я сего!
Людмилъ.
Ей, ей! такимъ рѣчамъ, неслыханнымъ доселѣ,
Смѣяться станутъ всѣ, смѣяться въ самомъ дѣлѣ.
Крутонъ.
Пусть забавляются, тѣмъ хуже то для нихъ.
Людмилъ.
Но эту правоту, всѣхъ мыслей цѣль твоихъ,
То добродушіе, котораго нѣтъ въ свѣтѣ,
Находишь ли , Крутонъ, любви твоей въ предметѣ?
И отъ чего, скажи, толь странной оборотъ,
Что, человѣческой весь ненавидя родъ ,
Ты въ немъ лишь то нашелъ — забылъ свою съ нимъ ссору —
Что сильно твоему понравилось здѣсь взору?
А болѣе всего умъ удивляетъ твой ,
Признательно скажу, столь чудный выборъ твой!
Милена скромная склонна къ тебѣ душою;
Смиренница Княжна любуется тобою;
А ты къ обѣимъ къ нимъ такъ холоденъ какъ лёдъ!
И кто же надъ тобой власть полную берётъ?
Прелестина — живётъ которая по модѣ;
У коей вѣтреность; какъ кажется; въ природѣ;
Чей умъ лишь славенъ тѣмъ? что весь дурачитъ свѣтъ,
Которой вѣрно здѣсь въ кокетствѣ равной нѣтъ,
Или пороками того въ ней не считаешь?
Или не видишь ихъ? иль видя извиняешь?
Крутонъ.
Въ прелестную вдову хоть страстно я влюбленъ,
Повѣрь, Людмилъ, что я не такъ ужъ ослѣпленъ,
Чтобъ не видать ея пороковъ — я ихъ знаю ,
Я первой вижу ихъ и первой осуждаю ;
Однакожъ признаюсь, что не смотря на то,
Не можетъ побѣдить любви моей ничто;
Я часто и бранюсь: но взглянетъ лишь умильно,
Волшебной прелестью влечетъ къ себѣ насильно!
Я льщусь — что силою любви, супружнихъ правъ,
Удастся мнѣ совсемъ ея изправить нравъ.
Людмилъ.
Дай Богъ! Крутонъ, дай Богъ! Порадуюсь сердечно:
Да полно любитъ ли она тебя?
Крутонъ.
Конечно;
Въ противномъ случаѣ я самъ бы не любилъ.
Людмилъ.
Когдажъ увѣренъ такъ, что ей ты столько милъ,
За чѣмъ же ко всему ее ревнуешь свѣту?
Крутонъ.
Душой привязанъ кто къ прелестному предмету,
Желаетъ тотъ вполнѣ одинъ имъ и владѣть.
Я съ тѣмъ пришелъ, чтобъ здѣсь свиданіе имѣть,
И съ нею наконецъ, какъ должно, изъясниться.
Людмилъ.
Когдабъ по выбору я могъ какъ ты жениться
Сестра ея былабъ мной всѣмъ предпочтена.
Милена такъ добра, прелестна и скромна!
Женясь на ней, Крутонъ, ты сдѣлалъ бы прекрасно.
Крутонъ.
Разсудокъ то же мой твердитъ мнѣ повсечасно;
Но видно, что любви сильнѣй надъ нами власть.
Людмилъ.
Признаться, я боюсь, чтобъ чудная толь страсть,
Твоею овладѣвъ чувствительной душою,
Несчастья твоего не сдѣлалась виною.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ѳедоръ Кокошкинъ.