ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.[править]
XI.[править]
Разбирая газетный матеріалъ для настоящаго очерка, я нашелъ въ Волжскомъ Вѣстникѣ довольно рѣзкую полемическую замѣтку противъ фельетона г. Эртеля, напечатаннаго въ Русскихъ Вѣдомостяхъ. И фельетонъ г. Эртеля, и возраженіе ему Волжскаго Вѣстника относятся къ нашему самому больному мѣсту (а, впрочемъ, къ самому ли больному? У насъ такъ болитъ вездѣ, что, пожалуй, трудно сказать, гдѣ болитъ больше).
Г. Эртель, подъ названіемъ Житницы, описываетъ земледѣльческіе порядки Самарской губерніи. Да, край удивительный! Точно это и не Россія, а вновь открытая русскими купцами часть свѣта, въ которую они собрались, чтобы растащить все, что въ теченіе вѣковъ скопилось въ ея нѣдрахъ. Не ныньче, правда, началось это расхищеніе. Еще при калмыкахъ самарскій край обнаружилъ наклонность къ Latifundfn, когда десятки тысячъ десятинъ снимались русскими купцами по гривеннику за десятину по двадцати-четырехъ-лѣтнимъ контрактамъ. Когда калмыки были угнаны въ степь, земли ихъ отобраны въ казну и сроки калмыцкихъ контрактовъ кончались, оказалось, что десяти-копѣечная десятина выросла въ цѣнѣ до семи рублей. Какъ такому золотому дну было не привлечь къ себѣ предпріимчивыхъ піонеровъ купеческой цивилизаціи? И піонеры пошли и завладѣли всѣмъ этимъ, нѣкогда дикимъ и пустыннымъ калмыцкимъ краемъ. Даже не выговоришь безъ трепету цифру десятинъ, принадлежащихъ доброму десятку теперешнихъ самарскихъ купцовъ, говоритъ г. Эртель. Одному купеческому семейству принадлежитъ 250,000 десятинъ, другому 180,000, третьему болѣе 100,000 и т. д. Владѣлецъ 4—5 тысячъ десятинъ считается вовсе но крупнымъ владѣльцемъ.
И всѣ эти многотысячныя хозяйства, повинуясь тяготѣющему надъ ними закону спроса и предложенія, живутъ всѣми инстинктами хлѣбнаго базара. Это даже и не земледѣльческія хозяйства, а скорѣе земледѣльческія фабрики, работающія на всѣхъ парахъ для какого-то невѣдомаго имъ рынка. Какъ можно больше вспахать, какъ можно больше засѣять, какъ можно скорѣе обмолотить и свезти на пристань или на станцію желѣзной дороги, — вотъ законъ самарскаго земледѣлія. Все, что изобрѣтаетъ Европа по части скорѣйшаго обрабатыванія, все, что не требуетъ большихъ техническихъ знаній, но за то обѣщаетъ быстрый результатъ, какъ, напримѣръ, паровая молотилка, найдетъ въ самарскомъ хозяйствѣ и покупателя, и потребителя. Агрономъ тамъ не требуется, да ему и дѣлать нечего. «Заводите какое хотите интензивное хозяйство въ Самарскомъ уѣздѣ, дешевая уфимская бѣлотурка непремѣнно сдѣлаетъ васъ банкротомъ», — говоритъ г. Эртель. Убивающая своею дешевизной уфимская бѣлотурка, съ одной стороны, и Самара и Балаково — съ другой, превратили самарскаго земледѣльца въ хлѣбнаго биржеваго игрока. Онъ не производитель (по существу), а сбытчикъ и продавецъ; его главная задача не въ томъ, чтобы создать зерно или вести хозяйство, а въ томъ, чтобъ играть въ торговую политику и знать ее досконально. Вмѣсто агрономіи, хозяинъ долженъ знать, кому сдать землю, да какъ и на сколько поднять арендную плату; онъ долженъ умѣть нанять по дешевой цѣнѣ рабочихъ, заключить съ ними запутывающій ихъ контрактъ, умѣть ходить по судамъ. Даже самарскій мужикъ усвоилъ себѣ эту политику и рѣдко нанимается на посторонніе заработки. И онъ развилъ въ себѣ купеческіе инстинкты, и онъ обрабатываетъ свою землю рабочими или, какъ выражается г. Эртель, «рабами». А рабовъ этихъ гонитъ въ самарскій край нужда въ огромномъ количествѣ. Цѣлыми сотнями, а иногда и тысячами, скопляются они въ базарныхъ селахъ въ ожиданіи спроса, худые, съ изможденными лицами, опаленными солнцемъ и вѣтромъ, босые и полуодѣтые. И былой бурлакъ сталъ тоже рядомъ. Коренное дѣтище Волги, безъ роду и племени, оборванный, спившійся, съ лицомъ, одувшимся отъ пьянства, отчаянный, рѣчистый, грубый, бурлакъ тянетъ теперь земледѣльческую лямку, какъ онъ тянулъ прежде лямку судовую.
Что же спасетъ этотъ расхищаемый край, "что принесетъ сюда свѣтъ и посодѣйствуетъ подъему сознанія, когда силы крестьянина еще не оскудѣли, когда грозное малоземелье еще не подрѣзало ему крылья? — спрашиваетъ г. Эртель. — Грамотность? Но она не прочь стать орудіемъ самаго безшабашнаго кулачества. Земство? Но оно бьется здѣсь въ рукахъ невѣжественныхъ и продажныхъ и опять-таки всецѣло зависитъ отъ кулаковъ. Образцовыя фермы по рецепту г. Шарапова? Онѣ могутъ играть здѣсь роль дорогой, но безполезной игрушки, смѣшной для крестьянъ и разорительной для землевладѣльцевъ, буде землевладѣльцы захотятъ подражать ей. Интеллигентный человѣкъ въ качествѣ заправителя, администратора и совѣтчика? Онъ либо безполезенъ, либо принесетъ вредъ, ибо практическими его познаніями воспользуются опять-таки «практическіе» люди изъ крестьянъ, люди съ необходимо-кулаческимъ настроеніемъ.
«То принесетъ сюда свѣтъ, — заключаетъ фельетонъ г. Эртель, — то подниметъ сознаніе массы, что принесетъ съ собою этическіе идеалы въ соединеніи съ практическими, что потрясетъ господствующее міровоззрѣніе въ самыхъ его основахъ, что вмѣстѣ съ „фосфоритами“ принесетъ проповѣдь религіознаго апоѳоза труда, проповѣдь автора удивительное рукописи О трудолюбіи и тунеядствѣ крестьянина Бондарева, — однимъ словомъ, то, что мы, интеллигентные люди, назовемъ новымъ интеллигентнымъ „сектантствомъ“, когда оно появится, наконецъ, и что полицействующая литература не замедлитъ окрестить „движеніемъ въ народъ, подобнымъ движенію пропагандистовъ въ семидесятыхъ годахъ“, а мы согласимся и скажемъ: да, подобнымъ по силѣ движеніемъ, но совершенно иного склада и съ иными цѣлями».
Этотъ вполнѣ невинный фельетонъ вызвалъ, какъ я уже сказалъ, рѣзкую полемическую замѣтку, напечатанную въ Волжскомъ Вѣстникѣ и подписанную буквою И. Авторъ замѣтки видитъ въ г. Эртелѣ ученика гр. Толстаго, замѣнившаго разсужденія вѣщаніями и дошедшаго до геркулесовыхъ столбовъ противорѣчій и самому себѣ, и здравому смыслу. По словамъ автора, г. Эртель только повторяетъ гр. Толстаго. У учителя — отрицаніе науки, у ученика шагъ еще дальше — отрицаніе грамотности; у обоихъ проповѣдь «этическихъ идеаловъ», съ одной стороны, и, въ то же время, отрицаніе тѣхъ, условій, безъ которыхъ успѣхъ этой проповѣди невозможенъ, т.-е. грамотности и интеллигенціи. «Ни школой, ни совѣтомъ, ни руководствомъ интеллигентный человѣкъ, — заключаетъ авторъ замѣтку, — не поможетъ народу, по словамъ г. Эртеля; и вотъ нужно образовать секту, которая будетъ проповѣдывать „этическіе идеалы въ соединеніи съ практическими“ и давать крестьянамъ зрѣлище „апоѳоза труда“. Бѣдный интеллигентный человѣкъ!… Ему, значитъ, остается сдѣлаться чѣмъ-то вродѣ раскольничьяго попа».
То-то такъ ли? И это ли предлагаетъ г. Эртель? Что его подивили земледѣльческіе порядки самарскаго края, гдѣ всякій тащитъ и расхищаетъ, гдѣ люди живутъ лишь алчными инстинктами, гдѣ, съ одной стороны, звѣрообразный бурлакъ, спившійся и оборвавшійся или обнищавшій татаринъ, а съ другой — жомъ и молотокъ, выжимающій и выколачивающій изъ всѣхъ и всего, что только можно выжать и выколотить, — все это совсѣмъ просто и понятно. Всякаго свѣжаго человѣка подобные людскіе порядки, гдѣ каждый или молотъ, или наковальня, не можетъ не заставитъ призадуматься. Такъ жить, очевидно, нельзя, а какъ же сдѣлать, чтобы люди жили по-человѣчески? И не только свѣжіе люди, впервые посѣщающіе эту новооткрытую и устроенную купцами страну, но и ея старые постоянные обитатели негодуютъ и протестуютъ противъ ея «виргинскахъ» порядковъ. Прочитайте, что пишетъ г. Португаловъ въ № 39 Недѣли. Тутъ уже не захватъ, не расхищеніе производительныхъ мертвыхъ силъ природы, а что-то такое ужасное, чему и названія нѣтъ, и что свершается совсѣмъ спокойно, во имя права собственности. И дѣйствуютъ тутъ не одинъ, не два какихъ-нибудь случайно забравшихся въ культурную страну дикаря, — нѣтъ, тутъ вы имѣете дѣло съ понятіями цѣлой среды, съ ея представленіями о правѣ и законности и ея убѣжденіемъ, что это право будетъ защищено и охранено.
Неподалеку отъ Мелекеса (посадъ Ставропольскаго уѣзда, Самарской губерніи) есть три деревни, въ которыхъ живутъ 93 домохозяина. По уставной грамотѣ имъ отведена земля за 15 верстъ, на которую имъ и слѣдовало выселиться. Владѣлица, княгиня Трубецкая, вѣроятно, и выселила бы крестьянъ, но на это требовалось 20 тысячъ. «Такъ на этомъ дѣло и застряло, — разсказываетъ г. Португаловъ. — Мужики остались жить на своихъ мѣстахъ и жили бы, пока ихъ не снесло бы какимъ-нибудь ураганомъ или подземнымъ ударомъ. И ураганъ нашелъ… Помѣщики, нуждавшіеся постоянно въ деньгахъ, продавали и перепродавали эти деревни изъ рукъ въ руки, пока, наконецъ, онѣ не очутились въ прошломъ 1885 году въ рукахъ владыки Маркова. Этотъ властелинъ, винокуренный заводчикъ и богачъ, первымъ дѣломъ распорядился и приказалъ снести деревни, почему-то ему мѣшавшія. Несмотря на вѣковую давность владѣнія, несмотря на просьбы и мольбы, въ маѣ 1885 года явились сынъ Маркова, Ѳедоръ, судебный приставъ Корниловъ и становой Благодаревъ съ партіей полицейскихъ урядниковъ и 30 человѣкъ плотниковъ — вятчанъ, коихъ предварительно напоили. И вотъ, когда этотъ воинственный отрядъ, подъ командою полицейскихъ, явился на мѣсто дѣйствія, все населеніе Мудовки было очевидцемъ приведенія въ исполненіе судебнаго рѣшенія. Это былъ буквальный разгромъ. Все ломалось въ дребезги, все разбивалось и выкидывалось. Прежде всего, была выброшена пища изъ печей. Жена крестьянина Еболдова, упавшая въ обморокъ, была вытащена за ногу на улицу, и приставъ былъ настоль до цивилизованъ и джентльменъ, что облилъ ее водой. Съ тѣхъ поръ она хилѣетъ. Разгромивши на первый разъ до основанія пять усадебъ, тутъ же приступили къ описи имущества крестьянъ на удовлетвореніе Маркова за какіе-то убытки. Все оцѣнивалось въ ничто и было продано за безцѣнокъ… Нѣсколько времени спустя, Марковъ прислалъ землекоповъ о велѣлъ рыть глубокую канаву вокругъ домовъ и дворовъ, оставшихся еще не разгромленными, чтобъ оттѣснить крестьянъ отъ сообщенія съ ихъ гумнами и лишить ихъ возможности не только выгонять скотъ на выгонъ, но даже выѣхать изъ дворовъ. Крестьяне Христомъ-Богомъ молили не окапывать ихъ рвами и рѣшительно заявили, что не дадутъ себя въ засаду. Тогда явился самъ Ѳедоръ Маркокъ и велѣлъ своимъ землекопамъ бить крестьянъ скребками и кирками. Словомъ, чуть не произошло кровопролитіе; но землекопы не рѣшились вступить въ открытый бой съ крестьянами. Тогда-то пошли волокита, аресты, уголовныя преступленія, сопротивленіе властямъ и такъ далѣе. Все было пущено въ ходъ, чтобы навязать крестьянамъ уголовщину, разорить ихъ до послѣдняго и если не мытьемъ, такъ катаньемъ заставить бросить свои кровныя земли и уйти куда угодно… Теперь это дѣло въ разныхъ инстанціяхъ».
И это не въ одной калмыцкой Самарѣ; совершенно такъ же нашъ купецъ исполняетъ свою гражданскую миссію на Кавказѣ, въ Сибири и вездѣ, гдѣ онъ является въ качествѣ представителя русскихъ началъ. Что же мудренаго, что насъ считаютъ дикарями и боятся, какъ огня, русской цивилизаціи? Да, тутъ дрогнешь и спросишь, что же дѣлать, какою плотиной остановить разливъ этой дикой силы? Есть у насъ и школы, и грамотность, и интеллигенція, — все есть, повидимому, что есть и у другихъ христіанскихъ народовъ, — и всѣ эти просвѣтительныя и умягчающія средства, кажется, въ полномъ ходу, а «кадыкъ» претъ себѣ, какъ какой-нибудь таранъ, и все разступается передъ нимъ, все уступаетъ его силѣ, все служитъ ей.
Но въ этомъ ли разливѣ купеческой цивилизаціи вся наша бѣда? Нѣтъ, читатель, это только полбѣды. Главная наша бѣда въ томъ, что мы сваливаемъ своихъ боговъ, которымъ еще вчера молились, и не умѣемъ сохранять умственнаго наслѣдства. Въ этомъ случаѣ г. Эртель только одинъ, изъ многихъ, изъ тѣхъ многихъ, у которыхъ есть уже и свой органъ въ печати, и Волжскій Вѣстникъ обвиняетъ его не въ томъ. Сказать, что грамотность, какою ее получаетъ народъ, не песетъ исцѣленія, еще не значитъ отрицать грамотность вообще; сказать,.что интеллигенція, т.-е. извѣстная часть ея, въ качествѣ заправителей, администраторовъ и совѣтниковъ, либо безполезна, либо принесетъ вредъ, тоже не значитъ отрицать интеллигенцію вообще. Въ сущности, съ кѣмъ же борется прогрессивная печать, хотя бы тотъ же самый Волжскій Вѣстникъ, какъ не съ интеллигенціей, — съ тою интеллигенціей, которая, вмѣсто свѣта, вноситъ мракъ, вмѣсто образованія, сѣетъ невѣжество, вмѣсто правды и порядка, вноситъ неправду и безпорядокъ? Недавно судился, по опредѣленію сената, въ саратовской судебной палатѣ николаевско-новоузенскій предводитель дворянства Акимовъ. Это одинъ изъ богатѣйшихъ землевладѣльцевъ Николаевскаго уѣзда, человѣкъ еще среднихъ лѣтъ, значитъ, новой формаціи и подучившій университетское образованіе. Интеллигентъ несомнѣнный. А посмотрите, что творилъ этотъ несомнѣнный интеллигентъ. Является несомнѣнный интеллигентъ съ мировымъ судьею Росляковымъ, оба пьяные, на засѣданіе для составленія списка лицъ, имѣющихъ право баллотироваться въ мировые судьи, и начинаютъ дебоширить, какъ въ трактирѣ. Росляковъ коснѣющимъ языкомъ лепечетъ: «Алеша, ты у насъ сила… ты-власть, только прикажи, кого хочешь уберемъ!» Но къ этому же Алешѣ (мировому судьѣ Міроѣдову) Акимовъ отнесся совсѣмъ не какъ къ силѣ: «я тебя вытащилъ изъ грязи, — сказалъ онъ ему, — а ты идешь противъ моихъ требованій!» А секретарю съѣзда, Спирину, когда тотъ спросилъ, почему онъ не внесенъ въ списокъ, Акимовъ отвѣтилъ: «ты пасквильный корреспондентъ, соціалистъ, принадлежишь, къ тайнымъ обществамъ, и я тебя вышлю съ жандармами» и, выбѣжавъ изъ совѣщательной комнаты, сталъ кричать, чтобъ ему прислали немедленно жандармовъ. Міроѣдовъ и Спиринъ обратились къ свидѣтелямъ этихъ сценъ, мировымъ судьямъ, съ просьбою составить протоколъ, но никто изъ нихъ не рѣшился на актъ подобной смѣлости: до того они трепетали передъ владыкой двухъ уѣздовъ. Протоколъ по просьбѣ Спирина былъ составленъ товарищемъ прокурора, который и далъ протоколу ходъ. На судѣ выяснилось, что самодурство Акимова не имѣло границъ, что онъ ворочалъ всѣми дѣлами уѣзда и дѣлалъ самыя дикія постановленія. Оказалось, что онъ обнаруживалъ всегда необузданный характеръ и въ Петербургѣ судился за нечаянный будто бы выстрѣлъ. Хорошо объясненіе — необузданный характеръ! Медвѣдь еще необузданнѣе, да и того сажаютъ на цѣпь. Всѣ эти необузданные до тѣхъ поръ и дѣлаютъ всякія глупости, пока имъ позволяютъ. Гр. Толстой своею теоріей о непротивленіи злу не сказалъ ничего новаго. Онъ только формулировалъ нашу обыденную практику общественныхъ отношеній, когда каждый считаетъ себя очень маленькимъ и беззащитнымъ и при первомъ болѣе рѣзкомъ шумѣ убѣгаетъ" какъ мышенокъ въ свою норку. Кто же не знаетъ, что у насъ только единицами являются истинно-свободные и независимые люди съ выработаннымъ общественнымъ характеромъ, а что же мы дѣлаемъ, чтобъ они вырабатывались и какія для этого существуютъ возможности? Вопросъ старый, тридцать лѣтъ тому назадъ разрѣшенный еще нашею печатью, а теперь до того забытый, точно его никогда и не было. Вмѣсто того, чтобы въ общественныхъ мѣрахъ видѣть средства гражданскаго устроенія, мы снова обращаемся къ эстетикѣ и художественности, къ поэзіи жизни и къ моральнымъ проповѣдямъ. Много вѣковъ нужно, чтобы не только въ распавшемся бурлакѣ, потерявшемъ человѣческій образъ, но и въ такихъ интеллигентахъ, какъ Ѳедоръ Марковъ, сносящій деревни, или Акимовъ, стрѣляющій нечаянно въ людей, воспиталось то умягчающее художественное и поэтическое чувство, которымъ теперь нѣкоторые собираются врачевать Россію! Де подъ другимъ ли только соусомъ преподносятъ тутъ читающей публикѣ толстовскую теорію о непротивленіи злу? Пока проповѣдники художественности будутъ насаждать чувство поэзіи жизни въ г. Акимовѣ или въ Ѳедорѣ Марковѣ, первый успѣетъ проглотить по одиночкѣ всѣхъ николаевцевъ и новоузенцевъ, а второй снесетъ всѣ деревни Ставропольскаго уѣзда. А какія чувства слѣдуетъ воспитывать по этой теоріи въ робкихъ мышатахъ? Они и теперь при первомъ шорохѣ разбѣгаются по норкамъ, съ поэтическимъ же чувствомъ и художественностью, гнушающимися всякимъ противленіемъ, они дадутъ такого стрекача, что ихъ уже ничѣмъ не выманишь изъ норки.
Мнѣ думается, что оппонентъ г. Эртеля перенесъ центръ тяжести своихъ обвиненій совсѣмъ не туда. Г. Эртель раньше общаго вывода совершенно ясно говоритъ, что нужно довести «трудовую обстановку до поэзіи», что нужно, чтобы «пахарь вкладывалъ свою душу въ работу», чтобъ онъ «обходился съ нивой любовно», чтобы земледѣльческій бытъ разцвѣлъ «тою поэзіей труда, которую такъ превосходно изображалъ Кольцовъ въ своихъ пѣсняхъ». Въ своихъ требованіяхъ г. Эртель настолько радикаленъ, что считаетъ необходимымъ «потрясти господствующее міровоззрѣніе (какое?) въ самыхъ его основахъ» и это должны свершить, конечно, эстетики-художники, которые пойдутъ въ народъ и вложатъ въ него «любовное отношеніе къ хозяйству и поэтическія связи съ природой», такъ, чтобы Самарская губернія превратилась въ «идиллію аксаковской Семейной хроники» (хороша идиллія!). Все это далеко не толстовская программа, которая при всей ея непослѣдовательности, все-таки, трогаетъ, такъ или иначе, чувство и можетъ давать направленіе поведенію. Въ эстетической же теоріи нѣтъ никакой программы: она не больше, какъ смутная фантазія, не дѣйствующая даже на воображеніе. Я говорю все это не о г. Эртелѣ и пользуюсь его фельетонъ лишь какъ поводомъ, чтобъ указать на одно изъ теченій нашей публицистики. Въ Германіи, при подобныхъ же внѣшнихъ обстоятельствахъ, наблюдалось подобное же направленіе и тѣхъ, кто ему слѣдовалъ, Берне называлъ «лавендудовыми душами». И у насъ завелись свои «лавендуловыя души», но только у нихъ едва ли окажется много сторонниковъ. Русскій человѣкъ вообще не любитъ ничего слащаваго и слабостью мысли и характера его не увлечешь.
Но относительно малой пользы отъ грамотности и ея безсилія остановить разладъ царящаго у насъ самодурства и кулачества лавендуловыя души, все-таки, правы, но только изъ этого факта совсѣмъ не слѣдуетъ дѣлать того вывода, который дѣлаетъ оппонентъ г. Эртеля. Вѣдь, и Стюартъ Милль говоритъ, что благими послѣдствіями изобрѣтенія машинъ пока еще не воспользовались рабочіе, но изъ этого уже никакъ не выходитъ, что Стюартъ Милль желаетъ уничтоженія машинъ. Есть масса благодѣтельныхъ изобрѣтеній, которыми до сихъ поръ пользуются только сильные и богатые и лишь для нихъ однихъ открытъ пока свободный доступъ жъ благамъ цивилизаціи. Вѣдь, вся задача современнаго общественнаго мышленія, всѣ усилія лучшихъ и болѣе справедливыхъ людей направлены на то, чтобъ эти блага распредѣлялись какъ можно равномѣрнѣе и не составляли бы привилегіи нѣкоторыхъ. То же повторяется и съ грамотностью, которая и не у насъ однихъ далеко не приноситъ своей пользы. Да и давно ли мы стали грамотѣями, давно ли завелись у насъ школы? Я говорю, конечно, о школѣ народной, о той многострадальной народной школѣ, которой такъ же не везетъ у насъ, какъ и многому другому, что предпринималось въ интересахъ справедливости и народа. Пожалуй, и намъ, образованнымъ, грамотность не приноситъ всей пользы; и, можетъ быть, отъ этого мы и сами приносимъ мало пользы. Не стану говорить о нашихъ многихъ внутреннихъ дѣлахъ, о которыхъ нигдѣ и ничего не прочитаешь, но возьму хоть шкоду: что и гдѣ можетъ узнать о ней наша читающая публика? Я, напримѣръ, пользуюсь въ этомъ отношеніи большими средствами, чѣмъ обыкновенный читатель, потому что имѣю въ своемъ распоряженіи столичныя и провинціальныя газеты; но выбрать и выискать изъ нихъ то, что меня интересуетъ по какому-нибудь данному вопросу — настоящая Сизифова работа. То здѣсь, то тамъ, въ десяткахъ газетъ выищешь, въ видѣ маленькихъ и точно случайныхъ заплаточекъ, коротенькія извѣстія или корреспонденціи по интересующему вопросу, но когда ихъ начнешь связывать, чтобы получить цѣльную картину, то получается только дырявое лоскутное одѣяло или нѣчто вродѣ тѣхъ дѣтскихъ складныхъ картинокъ, въ которыхъ половина фигуръ растеряна. Но въ этомъ нельзя винить и газеты: не святымъ же духомъ узнавать ихъ сотрудникамъ, что дѣлается въ Россіи, когда и она молчитъ, и молчатъ тѣ, кто ею вѣдаютъ. И вотъ и пишущіе, и читающіе довольствуются всякими обрывками свѣдѣній, какія находятъ въ газетахъ, и только по ихъ общему тону могутъ судить объ общемъ ходѣ жизни. Словомъ, вмѣсто ясной, точной картины, открывается лишь сѣрый фонъ какихъ-то теченій, точно съ высокой горы смотришь на океанъ, покрытый туманомъ. Видишь, что и здѣсь что-то не ладно и тамъ что-то не ладно, а въ чемъ и почему это не ладно, не поймешь и не узнаешь. Подобныя печатныя прятки (впрочемъ, не намѣренныя со стороны печати) едва ли приносятъ кому бы то ни было пользу, а тѣмъ болѣе россійскому неустройству.
Когда я дописывалъ эти слова, мнѣ принесли письмо одного изъ моихъ далеко живущихъ друзей. Пишетъ онъ мнѣ по поводу одного изъ моихъ очерковъ: «Пожалѣлъ я, между прочимъ, что, говоря о земствѣ и противупожарныхъ мѣрахъ, вы не упомянули ни словечка о вятскомъ земствѣ. Тамъ это дѣло дѣйствительно хорошо устроено: въ одномъ Глазовскомъ уѣздѣ, наприм., больше тысячи пожарныхъ машинъ и при нихъ спеціально особый механикъ, который только и дѣлаетъ, что ѣздитъ по уѣзду и осматриваетъ ихъ, чинитъ, поправляетъ, учитъ крестьянъ обращаться съ ними. Все это дѣлаетъ, главнымъ образомъ, губернское земство, а не уѣздныя. То же самое, говорятъ, и въ другихъ уѣздахъ. Разумѣется, на самомъ дѣлѣ не Богъ вѣсть что, но, все-таки, видно хоть нѣкоторое стараніе и забота о мужикѣ. А какъ прекрасно устроена тамъ медицинская часть, хотя докторовъ и фельдшерскихъ пунктовъ, все-таки, мало. Изъ пяти докторовъ (одинъ уѣздный), четыре тамъ люди молодые, очень дѣятельные и буквально ни съ кого не берущіе ни гроша; аптека также земская и все отпускаетъ безплатно, взыскивая только 5 коп. съ каждаго рецепта, т.-е. съ каждаго отпуска лѣкарствъ, хотя бы нѣкоторыя изъ нихъ стоили нѣсколько рублей. Какъ посравнишь все это съ такими чиновничьими палестинами, какъ, наприм., здѣшній округъ (письмо изъ Сибири), такъ и увидишь всю огромную разницу между чиновничье!» и земскою дѣятельностью, какъ бы послѣдняя ни была плоха и узка. Тутъ положительно нельзя хворать, — такъ дороги доктора и аптека, — а въ деревнѣ и подавно, потому что тамъ и доктора никогда не увидишь. Изъ двухъ докторовъ одинъ только и дѣлаетъ, что по мертвымъ тѣламъ ѣздитъ вскрытіе производить, а другой постоянно въ городѣ живетъ…" Упрекъ мнѣ совершенно справедливый, но что же дѣлать мнѣ и вообще всякому другому русскому публицисту при нашихъ условіяхъ гласности? Кромѣ вятскаго, есть еще много и другихъ земствъ, у которыхъ и пожарная, и медицинская, и школьная части устроены очень хорошо, на развѣ о нихъ можно гдѣ-нибудь найти хоть одно печатное слово? Развѣ собираніе свѣдѣній о Россіи у насъ организовано, развѣ есть у насъ такой органъ, въ которомъ бы давались точные и подробные отчеты о внутреннихъ и земскихъ дѣлахъ? Земства, правда, издаютъ свои постановленія, по какъ ихъ добыть обыкновенному смертному? Да если бы обыкновенный смертный ихъ и досталъ, онъ, все-таки, едва ли бы ихъ одолѣлъ и пришелъ бы къ какимъ-нибудь точнымъ и опредѣленнымъ итогамъ. Каждое земство пишетъ у насъ отчеты и доклады по-своему, а есть и такія управы, которыя никакихъ отчетовъ земскому собранію не представляютъ. А про разнообразныхъ регистраціяхъ un о какихъ общихъ итогахъ не можетъ быть и разговора. Напримѣръ, о земскихъ школахъ однѣ управы даютъ въ отчетахъ очень подробныя свѣдѣнія, такъ что вы узнаете даже, гдѣ каждый учитель или учительница окончили свое образованіе; другія же даютъ только огульную цифру школъ и расходовъ на нихъ и считаютъ это вполнѣ достаточнымъ. Центральнаго земскаго органа у насъ нѣтъ, откуда же явиться земскому единству и на чемъ и какъ столковаться земцамъ? Попытки къ организаціи единообразія въ усиліяхъ, задачахъ и способахъ земской дѣятельности не имѣли до сихъ поръ никакого результата, да, по всей вѣроятности, скоро его и не достигнутъ. И вотъ и земская, и неземская Россія живетъ отгороженными кутками и каждый кутокъ варится въ своемъ собственномъ соку, не вѣдая, какъ варится его сосѣдъ. Какими же знаніями при такихъ средствахъ отечествовѣдѣнія можетъ владѣть наше общество, на которое извѣстная часть печати возлагаетъ отвѣтственность за всѣ неустройства, если отечество отъ общества спрятано и если оно не имѣетъ на малѣйшаго понятія о томъ, какъ это отечество живетъ? Что же мудренаго, что наша тенденціозная печать не только играетъ общественнымъ, свѣдѣніемъ, какъ фокусникъ шарами, но еще и старается совсѣмъ завязать обществу глаза и заткнуть уши, чтобы затѣмъ лѣпить изъ него, какъ изъ воска, какія нужно фигурки? Именно такою игрой и занимается теперь эта часть печати въ вопросѣ о народномъ образованіи, въ пользѣ котораго усомнился г. Эртель.
Въ одномъ изъ недавнихъ нумеровъ Кіевлянинъ сообщалъ, въ видѣ коротенькаго извѣстія, что министерство народнаго просвѣщенія собираетъ свѣдѣнія о томъ, какія необходимы измѣненія въ программѣ учительскихъ семинарій, чтобы сельскія школы могли имѣть вполнѣ подготовленныхъ учителей для преподаванія ремеслъ и общеполезныхъ сельскохозяйственныхъ знаній. Вмѣстѣ съ этимъ сельскія школы предполагается приспособить къ мѣстнымъ условіямъ, такъ что въ одной школѣ можетъ преподаваться, какъ спеціальный предметъ, огородничество или садоводство, а въ другой — столярное или сапожное ремесло и проч., смотря по мѣстнымъ требованіямъ. Что же, мысль прекрасная и ее остается только одобрить. До Кіевлянину было нужно другое и въ одномъ изъ послѣдующихъ нумеровъ онъ разразился въ передовой статьѣ цѣлою филиппикой противъ земскихъ школъ. Чтобы сохранить цвѣтъ и ароматъ этой филиппики, я приведу главную ея часть цѣликомъ.
«Останавливаясь на этомъ новомъ теченіи въ сферѣ народнаго образованія и опредѣляя его значспіе, — говоритъ Кіевлянинъ, — намъ кажется, что осуществленіе вышеуказанной программы составитъ цѣлую эпоху въ жизни нашей народной школы, дастъ ей то твердое положеніе, какого она до сихъ поръ была совершенно лишена. Въ силу неисповѣдимыхъ судебъ наша народная школа еще недавно была поставлена въ столь ложное положеніе, что можно только удивляться, какъ до сихъ поръ это анти-народное искусственное насажденіе просвѣщенія не заглохло еще окончательно и не отбило у массы народа всякой охоты къ образованію. Преслѣдуя ложно (курсивъ Кіевлянина)реалистическія цѣли, наша школа направила всѣ силы къ тому, чтобы порвать естественную связь ея съ церковью, а равно и съ жизнью, и наши педагоги вели обученіе народа такъ, что всѣ „знанія“ (ковычки Кіевлянина), которыя давала школа, являлись ни къ чему (курсивъ опять Кіевлянина) непригодными и должны были забываться совершенно; все, что получили воспитанники такихъ школъ, — это льготу по отбытію воинской повинности, да и то лишь въ такомъ случаѣ, если не упускалось время и ученикъ не успѣлъ превратиться въ совершенно безграмотнаго. Съ изданіемъ закона о церковно-приходскихъ школахъ въ системѣ народнаго образованія былъ пополненъ крупный пробѣлъ и религіозно-нравственному просвѣщенію народа дано надлежащее мѣсто. Но это лишь одна сторона дѣла. Народную школу необходимо поставить такъ, чтобъ она, въ то же время, служила экономическимъ (курсивъ Кіевлянина) пользамъ и нуждамъ массы населенія, была реально связана съ потребностями жизни и удовлетворяла ихъ (курсивъ Кіевлянина). Эта вторая задача и будетъ достигнута со введеніемъ преподаванія въ народныхъ школахъ общеполезныхъ сельско-хозяйственныхъ знаній и ремеслъ».
И такъ, оказывается, что измѣненіе въ программѣ учительскихъ семинарій составитъ цѣлую эпоху въ лизни нашей народной школы;
что законъ о церковно-приходскихъ школахъ пополнилъ крупный пробѣлъ и религіозно-нравственному просвѣщенію народа дано надлежащее мѣсто;
что теперешняя (читай земская) школа была поставлена въ ложное положеніе и удивительно, какъ она еще окончательно не отбила у народа охоты къ ученью;
что земская школа стремилась порвать естественную связь народа съ религіей и жизнью;
что знанія, которыя она давала, являлись ни къ чему непригодными я должны были забываться совершенно.
Уже одного обвинительнаго пункта, что школа разрывала «естественную связь народа съ религіей и жизнью», было бы совершенно достаточно, чтобы закрыть всѣ земскія школы. Отчего же онѣ оказываются не только не закрытыми, но и растутъ ежегодно? На этотъ вопросъ даетъ вполнѣ удовлетворительный отвѣтъ самъ, добросовѣстно оговорившій, до перечисленія обвинительныхъ пунктовъ: «намъ кажется». Именно почтенному Кіевлянину все это только показалось. Но если это такъ, если Кіевлянинъ сознавалъ, что ему это только кажется, зачѣмъ же онъ пользуется невѣдѣніемъ читателя и говоритъ такъ утвердительно о вещахъ, ему точно неизвѣстныхъ? Во всякомъ случаѣ въ этомъ «кажется» заключается самое безобидное объясненіе тѣхъ обвиненій земской школы, которыя приходится встрѣчать въ газетахъ и выслушивать въ земскихъ собраніяхъ отъ людей, хотя и считающихъ себя земцами, но не знающихъ ни земскихъ дѣлъ, ни не умѣющихъ думать по-земскому. А эти господа, благодаря слабому протесту противъ нихъ со стороны земства, уже не первый годъ высказываютъ совершенно безнаказанно такія вещи, которыхъ они при иныхъ условіяхъ высказывать бы устыдились. «Зачѣмъ намъ народное образованіе, на которое уходятъ десятки тысячъ ежегодно земскихъ денегъ, а пользы и на грошъ нѣтъ? — говорилъ на аткарскомъ земскомъ собраніи ныньче, въ октябрѣ, гласный Гардеръ. — Образованіе народа приноситъ одинъ лишь вредъ! Деревенскіе ребята въ школахъ научаются безнравственности и невѣрію въ Бога. Учениковъ въ школахъ учатъ не закону Божію, а тому, что у коровы спереди есть голова, а сзади… хвостъ. Грустно!… Пора это зло пресѣчь! Закрыть надо школы, уничтожить! Пусть попы да дьячки учатъ народъ грамотѣ! Они научатъ народъ чему-нибудь хорошему!» Съ меньшимъ числомъ знаковъ восклицанія, но такъ же убѣдительно, говорилъ на курскомъ собраніи на ту же тему гласный Анненковъ: «Пора земству отказаться отъ обыкновенія строить зданія для школъ стоимостью въ 2—3 тысячи рублей; не нужны въ школахъ глобусы, ландкарты: расходы на все это не только, не полезны, но даже вредны. Образованіе же только приноситъ населенію вредъ, развращаетъ крестьянъ. На что, напримѣръ, употребляютъ свои знанія волостные и сельскіе писаря, какъ не на вредъ населенію? Продуктомъ образованности въ деревнѣ являются, кронѣ писарей, кабатчики, кулаки, аблакаты и прочіе пройдохи. Просвѣщеніе портитъ крестьянское юношество, которое не почитаетъ теперь родителей, забыло посѣщать церкви, пьянствуетъ». Одесскій Вѣстникъ говоритъ, что этотъ же самый г. Анненковъ, два года тому назадъ, доказывалъ въ земскомъ собраніи, что для бѣдняковъ должны быть организованы особыя школы, въ которыхъ фабриковались бы расторопные лакеи и ловкія горничныя.
«Любопытно бы знать, — замѣчаетъ О. В., — какая школа фабриковала самого г. Анненкова?»
И въ этомъ замѣчаніи газеты меньше всего ироніи. Оно напоминаетъ другое замѣчаніе, сдѣланное по поводу «нашихъ самоучекъ» (Рус. М., кн. VII). Съ извѣстнымъ Слѣпушкинымъ былъ такой случай. Бстрѣчается съ нимъ какой-то незнакомецъ и для поправленія его денежныхъ обстоятельствъ даетъ ему 700 р. И когда Слѣпушкинъ полюбопытствовалъ узнать имя великодушнаго человѣка, тотъ ему отвѣтилъ: «На что тебѣ меня знать, — вѣдь, я тебя знаю», ссудилъ, да болѣе и не показывался. На какой почвѣ возникъ этотъ великодушный человѣкъ? — спрашиваетъ авторъ. Откуда и въ самомъ Слѣпушкинѣ то, что, обзаведясь кирпичнымъ заводомъ, онъ сталъ для рабочихъ вторымъ отцомъ, кормильцемъ, совѣтникомъ, судьею, заботливымъ попечителемъ о больныхъ? Откуда это, что онъ всегда совѣстился притѣснять своихъ должниковъ и, встрѣтивъ кого-нибудь изъ нихъ, обыкновенно показывалъ, что не замѣчаетъ, потому что по опыту зналъ, какъ тяжело встрѣчаться съ заимодавцемъ.. Отчего, въ самомъ дѣлѣ, — спрашиваетъ авторъ статьи, — одинъ и тотъ же нашъ народный міръ порождаетъ, въ одно и то же время, и самоотверженнаго мірянина, и міроѣда? Въ самомъ дѣлѣ, какая шкода создаетъ подобныя крайности не только въ деревнѣ, но и въ земствѣ и гдѣ хотите, на какой почвѣ возникаютъ такія дикія понятія, что образованіе приноситъ вредъ, а просвѣщеніе портитъ, что школы нужно закрыть, какъ этого требуютъ гг. Гардеръ и Анненковъ? На какой почвѣ возникла вражда противъ земства? Да все на почвѣ того же самаго невѣжества, которое питается неудовлетворительною организаціей образованія, слабыми средствами просвѣщенія, а больше всего слабыми возможностями для борьбы въ самой жизни, въ повседневной ея практикѣ, съ этимъ невѣжествомъ, такъ гордо и самоувѣренно поднявшимъ теперь свою голову и не только безстыдно рисующимся своимъ цинизмомъ, но и являющимся силою, имѣющею власть вязать и разрѣшать. Г. Гардеръ, напримѣръ, вызвалъ на аткарскомъ собраніи «чрезвычайно шумныя пренія», потребовалось его опровергать, потребовалось представлять доказательства, что онъ говоритъ вздоръ. Въ защиту народнаго образованія выступили четыре гласныхъ: А. Сафоновъ, Котовъ, Садовниковъ и Гарцуевъ, которые доказали, что народное образованіе въ уѣздѣ находится въ очень хорошему состояніи, что народъ относится къ школамъ съ большою симпатіей и не жалѣетъ на нихъ послѣднихъ грошей. На предложенный предсѣдателемъ вопросъ: «желаетъ ли собраніе, по примѣру прежнихъ лѣтъ, ассигновать на народное образованіе 18,000 рублей?» — собраніе отвѣтило утвердительно.
Зачѣмъ же г. Гардеръ и его сторонники поднимали весь этотъ шумъ? Зачѣмъ приходилось спорить и доказывать вновь то, что было еще доказано при Ломоносовѣ? Зачѣмъ люди, неимѣющіе умственнаго ценза, допускаются къ разрѣшенію общественныхъ вопросовъ? А что люди безъ умственнаго ценза стали выдвигаться теперь въ качествѣ демосѳеновъ, въ этомъ много повинна такъ называемая консервативная печать. Посмотрите, какимъ развѣтвленнымъ потокомъ разливается по Россіи… Ну хотя бы извѣстный родникъ, бьющій въ Москвѣ. Московскія Вѣдомости читаются, конечно, высшею консервативною интеллигенціей; но за ними выступаетъ цѣлый рядъ провинціальныхъ газетъ, оффиціозныхъ, полуоффиціозныхъ, даже и совсѣмъ неоффиціозныхъ, какъ Кіевляинъ, Варшавскій Дневникъ, Виленскій Вѣстникъ, Волынь, Кавказъ, Новороссійскій Телеграфъ, которые текутъ по провинціи ручейками того же цвѣта и утоляютъ жажду любознательнаго читателя все тою же водой. За этими претендующими на большую серьезность и основательность органами выступаютъ частью приспѣшники Московскихъ Вѣдомостей, какъ Южный край и Лучъ, а частью мелкіе органы «вольной печати», разсчитывающіе на провинціальныхъ дешевыхъ подписчиковъ — Свѣтъ, Иллюстрированный Міръ, Всеобщая Газета, Волга, Радуга, Вокругъ Свѣта, набирающіе своихъ читателей между сельскимъ и городскимъ духовенствомъ, мелкими купцами и прикащиками, небогатыми землевладѣльцами, управляющими, кабатчиками, волостными писарями и т. п. малоразвитою и нетребовательною публикой. Что же мудренаго, что избиратель, начитавшійся г. Окрейца (Лучъ) или Южнаго, выбираетъ въ гласные людей того высокаго умственнаго ценза, какъ гг. Гардеръ или Анненковъ; а эти въ свою очередь превращаютъ земскія собранія въ приготовительный классъ общественности или въ арену общественныхъ недоразумѣній? Но нужно быть, однако, справедливымъ и къ гг. Гардеру и Анненкову. Какъ же имъ не высказывать своихъ мыслей, когда даже такіе солидные представители провинціальной печати, какъ, думаютъ о земскихъ школахъ совершенно такъ же? Ботъ мы и опять подошла къ школѣ и теперь отъ нея уже не отойдемъ.
И такъ, земскую народную школу обвиняютъ и прогрессисты извѣстнаго оттѣнка, и консерваторы. Прогрессистовъ школа не удовлетворяетъ потому, что не даетъ этическихъ идеаловъ и одна грамотность безсильна бороться противъ безшабашнаго кулачества; газетные консерваторы находятъ, что школа стремится порвать естественную связь народа съ религіей и жизнью, а консерваторы-практики, черпающіе руководящія идеи въ исполненію изъ консервативныхъ газетъ, уже совсѣмъ и не думая, оглашаютъ воздухъ кличемъ: «Долой школы! Пускай попы да дьячки учатъ народъ грамотѣ». Посмотримъ же, что говорятъ факты и даютъ ли они основаніе только къ этимъ выводамъ или къ какимъ-нибудь другимъ.
Исторія нашей народной школы коротка. До Петра Великаго у насъ была школа церковная (какъ и все тогдашнее образованіе), т.-е. тамъ и здѣсь, — и ужь, разумѣется, не въ деревняхъ, — учила дѣтей церковной грамотѣ, потому что другой и не было, да молитвамъ. Петръ вводитъ гражданскую азбуку и создаетъ школу профессіональную, потому что ему были нужны знающіе люди. Но «посадскіе люди» съ ужасомъ смотрѣли на всѣ эти цифирныя, военныя, навигацкія и разноязычныя школы и просили царя ихъ отъ школъ освободить, что Петръ и сдѣлалъ. Затѣмъ вплоть до царствованія Императора Николая о народной, т.-е. деревенской, мужицкой шкодѣ ничего не слышно; правительство заботилось лишь о среднемъ и высшемъ образованіи и до деревни не доходило. При Императорѣ Николаѣ, и въ особенности съ учрежденіемъ министерства государственныхъ имуществъ, начинаются въ казенныхъ и удѣльныхъ имѣніяхъ заводиться школы, въ которыхъ деревенскихъ мальчишекъ учили, обыкновенно силкомъ, грамотѣ. Эти школы и тогда назывались «бумажными», т.-е. объ нихъ писалось въ отчетахъ одно, а въ дѣйствительности было другое: народъ этихъ школъ не любилъ и смотрѣлъ на нихъ, какъ на своего рода рекрутчину. Надо было измѣниться всѣмъ условіямъ народной жизни, чтобы школы стали дѣйствительною потребностью, и это измѣненіе явилось съ освобожденіемъ крестьянъ и съ возникновеніемъ земства. Вотъ когда, наконецъ, не только наступила пора народной школы, но явилась и дѣйствительная школа.
Дореформенныя школы, доставшіяся въ наслѣдство земству, едва ли даже и можно было считать школами. Помѣщались онѣ Богъ знаетъ гдѣ и Богъ знаетъ какъ, и учили въ нихъ грамотѣ по Домострою всякіе учителя — и отставные солдаты, и дьячки, и дворовые, и пьяные, и трезвые. Достались въ наслѣдство земству и церковно-приходскія школы, помѣщавшіяся тоже кое-гдѣ и кое-какъ, то въ сторожкѣ при церкви, то у дьячка; учебныхъ средствъ почти никакихъ не было, ни азбуки, ни книгъ для чтенія, и вся грамота сводилась къ механическому чтенію по букварямъ да церковнымъ книгамъ.
И вотъ точно чудомъ какимъ-то свершается нѣчто невиданное и небывалое. Вопросъ о народномъ образованіи становится общимъ вопросомъ, надъ нимъ задумывается не земство только, а лучшіе люди Россіи; прежняя Россія, никогда и не слыхавшая объ ученыхъ педагогахъ, о методахъ и педагогіи, тутъ внезапно, неизвѣстно откуда, точно изъ земли, создала рядъ даровитыхъ, знающихъ и фанатически преданныхъ дѣлу народнаго образованія писателей, воспитателей, учителей, создавшихъ никогда еще неслыханную въ Россіи педагогію и установившихъ народную школу на научныхъ основахъ. Въ исторіи народной школы имена ея первоучителей и организаторовъ, какъ Ушинскій, Водовозовъ, Максимовичъ, Столпянскій, Золотовъ, баронъ Косинскій, баронъ Ворфъ, Студитскій, Кочетовъ, Блиновъ, Тихоміровъ — сохранятся навѣчно. Я перечислилъ далеко не всѣхъ изъ посвятившихъ себя народному образованію и масса ихъ служитъ лучшимъ показателемъ силы того движенія, которое овладѣло образованными людьми въ пользу народнаго образованія.
Движеніе это было вполнѣ сознательное и люди отлично понимали, въ чемъ заключаются ихъ цѣли и задачи и какія трудности лежатъ имъ на пути. Нужно было создавать все вновь, потому что предъидушая школа (если только шкодой можно назвать то, что было) давала лишь отрицательныя указанія. Работа была большая и трудная, и не только для обыкновенной публики, но, пожалуй, и для земцевъ не всегда понятная. Только тѣ, кто стоялъ у самаго дѣла, могутъ оцѣнить вполнѣ тотъ, повидимому, мелочной, но, въ сущности, гигантскій трудъ, который вынесли на своихъ плечахъ творцы нашей народной школы. Они должны была и дѣлать, и передѣлывать, учить и сами учиться. Для этого было мало одной энергіи — требовалась страстная любовь къ дѣлу, извѣстная настойчивость и даже упрямство въ достиженіи цѣди. Двигалъ людьми не казенный формализмъ, не служебная исполнительность, а та благородная, одушевляющая сила, которая зовется искрой Божіей. И, можетъ быть, ни на какомъ другомъ поприщѣ жизнь не выдвинула столько беззавѣтныхъ энтузіастовъ, которые, несмотря ни на какія лишенія, толчки и непріятности, всецѣло охваченные любовью къ ближнему, отдавали всѣ свои силы, чтобы внести свѣтъ въ темный міръ заброшенной русской деревни. Это не фразы! Я не пишу исторію народной шкоды (а ее долженъ бы кто-нибудь написать, и именно теперь, когда еще свѣжо впечатлѣніе перваго труда и когда еще живы тѣ, кому первымъ пришлось пробивать пути, класть первые камни этого будущаго зданія, да отвоевывать подъ нею каждый вершокъ земли, борясь съ окружающимъ невѣжествомъ и непониманіемъ), — я хочу только показать читателю, насколько неправды, и именно теперь, говорится и пишется объ одномъ изъ лучшихъ нашихъ дѣдъ. Чтобы читатель самъ убѣдился въ этомъ, я въ видѣ схемы народнаго обученія въ земскихъ школахъ представлю ему тѣ результаты, которые были выяснены на первомъ съѣздѣ учительницъ-семинарокъ земской учительской школы П. П. Максимовича въ Твери, въ августѣ 1883 года. Эти итоги будутъ и живою картиной самой земской школы, какою она является теперь.
Первоначальное обученіе грамотѣ ведется, во всѣхъ безъ исключенія шкодахъ, по звуковому методу. Это кропотливое дѣло требуетъ большаго вниманія и терпѣнія. Самое большое затрудненіе испытываютъ дѣти при первыхъ опытахъ сліянія звуковъ по разрѣзнымъ буквамъ; дѣти не могутъ догадаться, какъ связать звуки вмѣстѣ, какъ прочитать двѣ буквы сразу, и всегда произносятъ каждый изъ двухъ звуковъ отдѣльно (мъ — а). Для устраненія этого затрудненія, учительница или учитель заставляетъ тянуть первый звукъ, а потомъ сразу прибавить къ первому звуку второй. Но и этотъ пріемъ очень часто не уменьшаетъ затрудненія, и учительницѣ нерѣдко приходится самой подсказывать произношеніе слога. Затрудненія эти продолжаются, приблизительно, во время изученія перваго десятка буквъ. Де мало затрудняетъ дѣтей и сліяніе согласныхъ звуковъ съ мягкими гласными. Дѣти произносятъ мягкій гласный звукъ или твердо (ма, вмѣсто мя), или вмѣсто я произносятъ ья (мья.). Послѣ того, какъ дѣти познакомятся съ первыми 10—15 буквами, имъ выдаются книжки (не вездѣ, правда). Дѣти этому ужасно рады, да довольны и родители, которыхъ обыкновенно особенно интересуютъ первые успѣхи обученія ребенка.
Дѣти при поступленіи въ школу говорятъ такъ, какъ они научи лисъ говорить въ семьѣ, а потому ихъ языкъ отличается всѣми тѣми неправильностями, какія существуютъ въ мѣстномъ говорѣ. Школа должна исправить этотъ недостатокъ, т.-е. то, что дѣйствительно неправильно въ мѣстномъ языкѣ, и научать учениковъ понимать общелитературный языкъ, какимъ пишутся книги. Это дѣло о трудное, и деликатное и, къ сожалѣнію, не дающее прочныхъ результатовъ, ибо ребенокъ слышитъ общепринятый литературный языкъ только въ школѣ, а затѣмъ и до школы, и послѣ школы, и во всю жизнь его окружаетъ мѣстный говоръ. Учителя думаютъ, что замѣтное вліяніе школы и книги на мѣстный языкъ скажется только черезъ нѣсколько поколѣній, прошедшихъ послѣдовательно черезъ школу. Исправленіе говора дѣтей должно дѣлаться умѣла и осторожно, чтобы въ ребенкѣ не явилось чувства пренебреженія къ крестьянскому языку и къ тѣмъ, кто имъ говоритъ, чтобы ребенокъ не заважничалъ, чтобы въ немъ не явилось желаніе щеголять словами и оборотами, которыхъ онъ, пожалуй, даже и не совсѣмъ понимаетъ. Это дѣло требуетъ тѣмъ большей осторожности, что народный языкъ питаетъ языкъ литературный и служитъ его главнымъ источникомъ. Да, кромѣ того, есть много словъ, не заключающихъ въ себѣ никакого дурнаго смысла, но которыя не употребляются въ литературномъ языкѣ только потому, что не принято такъ говорить. Графъ Л. Толстой употребляетъ въ своихъ народныхъ разсказахъ слова: кобыла, портки и т. п., не принятыя въ литературной рѣчи. И, конечно, удерживаніе дѣтей отъ подобныхъ словъ принесетъ только вредъ, потому что дѣти станутъ доискиваться причины и могутъ приписать этимъ словамъ такой смыслъ, какого въ нихъ вовсе и сѣть. Народная шкода переводитъ теперь ученика постепенно отъ народнаго языка къ языку общелитературному и при этомъ исходною точкой отправленія въ обученіи языку, первою ступенью въ послѣдовательномъ умственномъ развитіи учащихся служитъ народный языкъ, слѣдующею ступенью служатъ: языкъ народной сказки, пѣсни и пословицы, а высшею является языкъ литературный,
Когда дѣти выучатся читать слова и предложенія, имъ даютъ читать коротенькія повѣствованія и разсказы, представляющіе развитіе какой-либо одной основной мысли. Статьи описательнаго характера въ этотъ періодъ обученія мало доступны дѣтямъ и читаются ими съ большимъ трудомъ. Сказки, забавные анекдоты, шутки и прибаутки, скороговорки, пѣсенки и т. п. хотя и охотно читаются дѣтьми, но встрѣчаютъ полнѣйшее неодобреніе и даже порицаніе со стороны родителей, и потому ихъ въ школѣ не читаютъ.
Обыкновенный способъ разработки статей заключается въ слѣдующемъ: статья читается вся сразу и два или три раза — механически я при этомъ исправляютъ ошибки учениковъ въ выговорѣ и произношеніи словъ, въ интонаціи чтенія предложеній и проч. Послѣ механическаго прочтенія дѣлается разборъ статьи по частямъ, причемъ объясняются дѣтямъ незнакомыя слова и выраженія, переспрашиваютъ прочитанное, а потомъ дѣти передаютъ своими словами содержаніе прочитаннаго отрывка. Такъ читается статья до конца. Въ концѣ статьи выводится главная мысль, и дѣти пересказываютъ содержаніе всей статьи.
Съ чтеніемъ басенъ дѣло идетъ труднѣе: въ нихъ сбиваетъ дѣтей вымышленная форма. Поэтому дѣтямъ нужно сначала прочесть басню и растолковать имъ прямой ея смыслъ, а потомъ уже смыслъ переносный. Примѣненіе дѣйствій и поступковъ животныхъ къ дѣйствіямъ и поступкамъ человѣка — очень трудная работа для дѣтей; басенные образы въ воображеніи дѣтей берутъ всегда перевѣсъ надъ объясненіями этихъ образовъ учителемъ.
Дѣти очень охотно заучиваютъ наизусть стихотворенія, но родители деревенскихъ дѣтей въ большинствѣ случаевъ относятся къ этому занятію не одобрительно. Такъ же не одобряетъ народъ сказки и пѣсенки; онъ считаетъ чтеніе сказокъ бездѣльемъ и, дорожа временемъ, требуетъ, чтобы школа учила ребенка только «дѣлу». Поэтому, несмотря на то, что сказка можетъ служить прекраснымъ воспитательнымъ матеріаломъ и вообще нравиться дѣтямъ, потому что соотвѣтствуетъ вполнѣ той ступени развитія, на которой стоятъ дѣти, приходится иногда дѣлать уступку родителямъ и пользоваться сказкой только для внѣкласснаго чтенія.
Чтеніе есть основа школы, ея главный развивающій элементъ въ области умственной и нравственной, сообразно этому и статьи, избираемыя для чтенія, дѣлятся: на статьи, заключающія въ себѣ естественно-историческія, географическія и историческія свѣдѣнія (описанія и разсказы) и образцово литературныя произведенія и статьи религіознаго и нравственнаго содержанія, развивающія и облагораживающія преимущественно чувства (басни, стихотворенія, повѣсти, разсказы и проч.). Совершенно справедливо замѣчаетъ одна изъ учительницъ (г-жа Боркова), что разумно направленнымъ чтеніемъ можетъ быть исчерпана почти вся задача современной народной школы.
. Какъ примѣръ вліянія задушевныхъ разсказовъ на чувство дѣтей, г-жа Боркова указываетъ на сказку, напечатанную въ — Откуда взялся ландышъ. «Одна старушка возвращалась отъ обѣдни съ своимъ внучкомъ Яшей; ихъ окружила толпа нищихъ; Яша, пораженный картиной бѣдности, спросилъ у бабушки: „почему такъ много несчастныхъ на свѣтѣ?“ Старушка ему отвѣтила, что жилъ на свѣтѣ злой старый колдунъ, онъ спряталъ людское счастье въ сундукъ и унесъ далеко въ лѣсъ. Съ тѣхъ поръ стало много горя въ людяхъ. Охваченный чувствомъ состраданія и любви, Яша все думалъ, какъ отыскать счастье людямъ. Позднею ночью онъ уходитъ, въ лѣсъ на поиски. Идетъ день, другой, заходитъ далѣе, а счастья все нѣтъ. Усталый, онъ падаетъ подъ сосенкой и плачетъ. Слезы его капаютъ на зеленую травку, на землю, и оттуда поднимаются ландыши, такіе же бѣлые и чистые, какъ чисты были его слезы, желанія и любовь». Сказка эта произвела глубокое впечатлѣніе на дѣтей; они заставляли ее перечитывать, задумывались и даже дѣлали свои замѣчанія по поводу Яшиной жалости къ людямъ. Этотъ фактъ даетъ поводъ г-жѣ Борковой сдѣлать такой выводъ. Крестьянскій ребенокъ очень рано начинаетъ вести почти самостоятельную жизнь внѣ нравственнаго вліянія матери. Вся ушедшая въ заботу дня, крестьянская мать мало имѣетъ времени думать о дѣтяхъ, а если и ласкаетъ ихъ, разсказываетъ что-нибудь, то урывками и между дѣломъ. А, между тѣмъ, сплошь и рядомъ, дѣти бываютъ окружены фактами грубаго насилія и несправедливости, перевѣса физической силы надъ нравственною и въ этой обстановкѣ быстро грубѣютъ и дѣлаются безчувственными. Поэтому школа, по мнѣнію г-жи Борковой, должна, насколько возможно, замѣнить крестьянскому ребенку недостающее ему умягчающее вліяніе матери, ввести его въ свѣтлый міръ добрыхъ чувствъ, человѣчности, правды и любви. Но отвѣчаетъ ли этимъ требованіямъ учебный матеріалъ, который имѣетъ въ своемъ распоряженіи современная народная школа? При классномъ чтеніи обыкновенно употребляются книги для чтенія Паульсона, Водовозова, Ушинскаго, Толстаго и Родина Радонежскаго. Въ массѣ начальныхъ училищъ нѣтъ библіотекъ для внѣкласснаго чтенія, а если онѣ и попадаются иногда, то составленныя случайно, безъ системы, и потому не имѣютъ никакого значенія для нравственнаго и умственнаго развитія дѣтей. Перечисленные же выше авторы тоже не удовлетворяютъ вполнѣ. Паульсонъ погрѣшаетъ нравоученіями и натяжками добродѣтельныхъ чувствъ и потому не производитъ на дѣтей настоящаго впечатлѣнія. Водовозовъ иногда не интересенъ и сухъ. Толстой нравится дѣтямъ больше Паульсона и Водовоэова, но за то ни Радонежскій, ни Толстой не даютъ дѣтямъ знаній и заботятся только о развитіи чувства и воображенія. По отношенію въ передачѣ полезныхъ знаній преимущества опять на сторонѣ Водовозова и Ушинскаго. Эти особенности каждаго изъ авторовъ заставляютъ учителей строго относиться къ каждому изъ нихъ дѣлать изъ статей для чтенія выборъ, наиболѣе соотвѣтствующій задачамъ воспитанія. Но этого мало. Сухое изложеніе статей, дающихъ знаніе, принуждаетъ учителей прибѣгать къ устнымъ бесѣдамъ, которыя, какъ замѣчено, дѣйствуютъ гораздо сильнѣе на умъ и воображеніе дѣтей, чѣмъ чтеніе. И это понятно: книга сама по себѣ, все-таки, мертвая буква и требуетъ значительно усиленной работы воображенія и способности умозаключенія со стороны чтеца, а все это нужно ребенку еще пріобрѣсти. И, тѣмъ не менѣе, учителя пользуются бесѣдами, какъ вспомогательнымъ средствомъ, и книгѣ дается преобладающее значеніе, какъ единственному источнику для самообразованія дѣтей въ будущемъ.
Кромѣ классныхъ занятій въ школахъ, гдѣ представляется для того возможность, ведутся съ учениками внѣклассныя чтенія. Но это возможно лишь въ тѣхъ немногихъ школахъ, гдѣ всѣ ученики живутъ вблизи школы или гдѣ дѣти остаются для ночлега. Чтеніе въ такихъ случаяхъ имѣетъ классный повторительный характеръ. Читаетъ или учительница, или же сами дѣти по очереди. Къ сожалѣнію, большая часть школъ крайне бѣдны книгами для самостоятельнаго внѣкласснаго чтенія учениковъ. Въ нѣкоторыхъ уѣздахъ ни въ одной шкодѣ нѣтъ никакихъ книгъ, кромѣ учебныхъ, и лишь въ немногихъ школахъ есть по нѣскольку названій богослужебныхъ книгъ (Псалтырь, Часословъ), житій святыхъ, дешевыхъ историческихъ, естественно историческихъ и географическихъ брошюръ.
Обученіе церковно-славянскому чтенію начинается во всѣхъ школахъ съ перваго же года и продолжается въ теченіе всего школьнаго курса. Дѣтей знакомятъ съ церковно-славянскою азбукой уже тогда, когда они пріучатся разбирать безъ труда слова и фразы гражданской печати. Имъ показываютъ только тѣ буквы, которыхъ нѣтъ въ гражданской азбукѣ, объясняютъ значеніе надстрочныхъ и строчныхъ знаковъ и тотчасъ же заставляютъ читать церковную печать. Дѣти разбираютъ церковно-славянскій текстъ безъ всякаго труда.
Главная задача обученія церковно-славянскому чтенію заключается въ томъ, чтобы довести дѣтей до умѣнья читать бѣгло церковно славянскія книги и понимать читаемое.
Вслѣдствіе недостатка времени, упражненіе въ славянскомъ чтеніи ограничивается книгами новозавѣтными, преимущественно Евангеліемъ, церковными пѣснопѣніями и тѣми псалмами, которые чаще другихъ читаются во время богослуженія. Чтеніе начинается съ Евангелія не только потому, что оно понимается дѣтьми легче псалмовъ, но еще и потому, что нѣкоторые изъ учениковъ оставляютъ шкоду по окончаніи двухлѣтняго курса, и начать обученіе съ Псалтыря или Часослова значитъ лишать ихъ возможности познакомиться съ Евангеліемъ, основой и источникомъ всего христіанскаго ученія.
При церковно-славянскомъ чтеніи учитель не входитъ въ толкованія догматическія. Это — дѣло законоучителя.
Чтеніе наиболѣе понятныхъ евангельскихъ разсказовъ облегчаетъ значительно преподаваніе закона Божія. Такъ, когда священнику въ школѣ г-жи Борковой пришлось разсказывать о чудесахъ Спасителя послѣ чтенія ихъ съ учительницей по Евангелію, то дѣти въ одинъ голосъ закричали: «мы это знаемъ, мы читали».
Исторія суда, страданія и смерти Спасителя производитъ на дѣтей грустно-религіозное впечатлѣніе. "Помню, какъ однажды, — сообщаетъ г-жа Боркова, — когда передъ дѣтьми живо и ясно проходили картины суда, неистовства толпы, варварство стражи, домогательство фарисеевъ, и когда на этомъ ужасномъ фонѣ выступалъ свѣтлый ликъ Христа, полный любви, милосердія и всепрощенія, — дѣти были серьезны и сосредоточены. У многихъ на глазахъ навертывались слезы, а одна дѣвочка такъ и совсѣмъ заплакала и на вопросъ: «что съ ней?» — отвѣчала: «Христа жалко».
Совмѣстно съ чтеніемъ ведется во всѣхъ школахъ и обученіе письму. Оно не ограничивается однимъ механическимъ писаніемъ, а имѣетъ въ виду научитъ дѣтей правильно писать и излагать толково мысли. Наконецъ, дѣти обучаются и ариѳметикѣ. Говоря коротко, земская начальная школа стремится создать для деревни такихъ грамотныхъ людей, которые бы могли ясно понимать, что они читаютъ, сознательно считать, правильно писать и толково излагать свои мысли. Конечно, для большинства школъ это только идеалъ, котораго не всегда возможно достигнуть по недостатку самыхъ необходимыхъ средствъ для преподаванія, т.-е. по бѣдности шкоды и недостаточному вниманію къ ней тѣхъ, отъ кого зависятъ порядокъ и устройство шкоды. Поэтому-то на съѣздѣ и была избрана коммиссія, которой было поручено составить программу требованій отъ оканчивающихъ курсъ народной школы, выполнимую при самыхъ ограниченныхъ средствахъ школы.
Какое же отношеніе народа къ шкодѣ и какое вліяніе школы на дѣтей? «Съ глубоко-радостнымъ чувствомъ мы можемъ занести къ нашъ отчетъ, — говоритъ предсѣдатель съѣзда, — засвидѣтельствованный сотнею изъ разныхъ губерній собравшихся учительницъ фактъ единства воззрѣній на основныя задачи семьи и школы, школьнаго ученія и воспитанія; если въ чемъ и встрѣчаются между школою и семьею несогласія, такъ въ выборѣ способовъ первоначальнаго ученія, въ выборѣ матеріала для первоначальныхъ классныхъ упражненій, но и эти несогласія постепенно сглаживаются и въ главномъ, въ существенномъ, школа съ перваго же дня своего зарожденія идетъ рука объ руку съ семьею. Не менѣе отрадно, — говоритъ отчетъ, — и то воспитательное вліяніе, которое является результатомъ школьнаго ученія: сотни фактовъ свидѣтельствуютъ, что современная школа будитъ и развиваетъ духовныя силы, развиваетъ и укрѣпляетъ духовныя потребности къ дальнѣйшему умственному и нравственному развитію и, слѣдовательно, выполняетъ свою задачу».
Лишь нѣсколько десятковъ лѣтъ назадъ, крестьянинъ не требовалъ ничего больше, какъ того, чтобъ его ребенокъ научился читать Часословъ и Псалтырь, и отдавали дѣтей въ ученье только болѣе зажиточные.
И теперь крестьянинъ требуетъ, чтобы школа научила дѣтей читать божественное, но онъ требуетъ еще, чтобы дѣти умѣли бойко и внятно прочитать и книгу гражданскую, прочитать и «протолковать бумагу», четко и складно написать письмо и сдѣлать выкладки на счетахъ. Между крестьянами все больше и больше развивается спросъ на грамотность и знаніе, спросъ этотъ создается развитіемъ жизни и такъ какъ земская школа отвѣчаетъ полнѣе всего этому спросу, той понятно, что крестьяне продпочитаютъ ее школамъ стариннаго образца. Въ «домашнія школы» съ учителемъ-дьячкомъ, отставнымъ солдатомъ и проч. крестьяне отдаютъ дѣтей только по необходимости, когда вблизи нѣтъ земской школы. Очень часто отъ такихъ учителей переводятъ дѣтей на годъ и на два въ земскія школы доучиваться. Даже раскольники поступаютъ такъ. И дѣти полюбили школу и учатся охотно, безъ малѣйшаго принужденія.
Новой школѣ бываетъ трудно въ мѣстахъ глухихъ, гдѣ учителями были до этого отставные солдаты, грамотные мужики, гдѣ была въ ходу палка и линейка; въ такихъ мѣстахъ требуютъ старыхъ пріемовъ воспитанія и обученія. «Съ грустью нужно сознаться, — говоритъ отчетъ, — что защитниками старыхъ пріемовъ являются зачастую и священники». Вообще о законоучителяхъ мы находимъ въ отчетѣ такую замѣтку: «Всѣмъ извѣстно, что преподаваніе закона Божія, этого главнаго предмета, лежитъ на обязанности священника. Для всякаго понятно, сколько пользы можетъ принести священникъ школѣ своимъ нравственнымъ вліяніемъ и на дѣтей, и на родителей. Но, къ великому горю, не всегда такъ бываетъ…» Во всякомъ случаѣ учитель долженъ жить въ мирѣ со священникомъ потому, что послѣдній всегда можетъ навредить учителю. До сихъ поръ на учителя смотрятъ, какъ на вещь, которую можно всегда передвинуть и распорядиться ею, какъ хочется. О почти въ однихъ дѣтяхъ учитель находитъ нравственную опору; онъ на нихъ отдыхаетъ душою, на нихъ видитъ свое вліяніе, они одни въ деревенской и почти одинокой жизни учителя являются его друзьями. О это тоже не фразы!
Тамъ, гдѣ потребность въ грамотности настолько уже велика, что волостная земская школа удовлетворить ей не можетъ, или же школа земская лежитъ слишкомъ далеко, крестьяне устраиваютъ домашнія школы, т.-е. для обученія дѣтей нанимаемся крестьянами какой-нибудь грамотѣй — солдатъ, дьячокъ, грамотный мужикъ, черничка. Обыкновенная плата за выучку — отъ 3 до 5 руб. Главное занятіе въ школахъ этого типа (старыя школы) заключается въ чтеніи преимущественно церковныхъ книгъ, Часослова и Псалтыря, рѣдко въ письмѣ (списываніе съ прописей) и въ счетѣ (нумерація). Дисциплина въ школахъ строгая и и поддерживается побоями. Дѣти, поступающія изъ этихъ школъ въ школы земскія, отличаются послушною исполнительностью, робостью и скрытностью. Читаютъ они механически прекрасно, но не могутъ разсказать ничего изъ того, что прочитали, и пишутъ они красиво, но только съ прописей. Школы эти, по мѣрѣ учрежденія земскихъ школъ, вымираютъ или отодвигаются дальше, или же замѣняются школами грамотности новаго типа — отводками земской школы, въ которыхъ учатъ кончившіе курсъ въ земской школѣ. Нѣсколько учениковъ изъ этихъ школъ явились на экзаменъ для полученія права на льготу четвертаго разряда, и вотъ какой отзывъ о нихъ далъ на съѣздѣ экзаменаторъ: по своей подготовкѣ ученики эти значительно уступаютъ окончившимъ курсъ въ земской школѣ: подъ диктовку пишутъ они хотя и довольно красиво, но малограмотно, читаютъ и разсказываютъ прочитанное хорошо, устно считаютъ порядочно, но съ ариѳметическими дѣйствіями знакомы не основательно.
Вотъ картина нашей земской школы; мнѣ къ ней прибавлять нечего, — читатель самъ увидитъ, насколько правдиво увѣреніе Кіевлянина, что земская школа преслѣдуетъ ложно реалистическія цѣди и направила всѣ свои силы къ тому, чтобы порвать естественную связь народа съ церковью и жизнью, что знанія, которыя она даетъ, ни къ чему. Тутъ же читатель найдетъ отвѣтъ гг. Гардеру и Анненкову (которые, въ сущности, повторяютъ обвиненіе Кіевлянина, но только выражаются рѣзче), что учениковъ въ школахъ учатъ не закону Божію (не забудьте, что въ каждой школѣ есть законоучитель), а тому, что у коровы спереди голова, а сзади хвостъ, и что образованіе приноситъ населенію вредъ и развращаетъ крестьянъ.
По поводу предполагаемаго измѣненія въ программѣ учительскихъ семинарій, чтобы сельскія школы могли имѣть вполнѣ подготовленныхъ учителей для преподаванія ремеслъ и общеполезныхъ сельско-хозяйственныхъ знаній, вызвавшаго въ Кіевлянинѣ недостойный его солидности шумный восторгъ (усмотрѣна была въ этомъ даже цѣлая эпоха), я приведу опять факты. На томъ же самомъ съѣздѣ, о которомъ была рѣчь, разсуждали и объ обученіи въ школахъ ремесламъ и было высказано вотъ что: ремесламъ въ школахъ не обучаютъ, и при настоящемъ короткомъ срокѣ курса обученіе ремесламъ было бы не желательно: занятія эти подорвали бы общеобразовательное значеніе школы. Кромѣ того, дѣти поступаютъ въ школу въ такомъ возрастѣ, когда еще не созрѣли для физическаго труда. На весьегонскомъ же съѣздѣ учителей въ 1882 г. (вотъ еще когда обсуждался этотъ вопросъ земскими учителями!) была признана и польза подобнаго обученія въ интересахъ народа и въ интересахъ школы, но было высказано рѣшительное мнѣніе противъ порученія обученія ремесламъ самимъ учителямъ (что именно и нравится Кіевлянину). Несомнѣнно, что обученіе ремесламъ въ народной школѣ принесетъ больше пользы и мальчику, и его отцу, чѣмъ обученіе въ какой-нибудь мастерской. Но можетъ ли научить ремеслу школа, по крайней мѣрѣ, теперешняя, когда у нея нѣтъ для этого ни помѣщеній, ни средствъ, и когда на ремесла она можетъ удѣлить только два часа въ недѣлю? И кто будетъ учить ремесламъ? Учитель? Но, прозанимавшись съ дѣтьми 6—7 часовъ, онъ нуждается въ отдыхѣ, а вечеромъ обязанъ прочитать десятка два-три, а иногда и болѣе, тетрадей самостоятельныхъ работъ и приготовиться къ работамъ слѣдующаго дня. Не нужно забывать еще, что сдѣлаться учителю мастеромъ совсѣмъ не такъ легко, и что люди, способные къ умственному труду, рѣдко имѣютъ «золотыя руки», какія нужны для мастера. Погнавшись за двумя зайцами, можно не поймать ни одного. Да и вообще вопросъ о низшихъ сельско-хозяйственныхъ школахъ и школахъ ремесленныхъ — вопросъ для земства не новый и онъ, конечно, можетъ разрѣшиться лишь учрежденіемъ отдѣльныхъ подобныхъ школъ, а не порученіемъ учителю, обучающему чтенію и письму, учить еще столярничанью и слесарничанью. Я, впрочемъ, не вдаюсь особенно въ этотъ вопросъ, — мнѣ хотѣлось только провѣрить Кіевлянина по поводу его шумнаго умиленія передъ наступающею, по его мнѣнію, «цѣлою эпохой».
Гораздо труднѣе разрѣшить вопросы и сомнѣнія г. Эртеля. Наша земская школа дѣлала несомнѣнно много, несомнѣнно много сдѣлали и тѣ, кто создалъ народную школу. Довольно сказать, что при прежней (до-земской) школѣ грамотности читать народу было нечего, кромѣ Часослова и Псалтыря, теперь же къ услугамъ школы и народа болѣе двухъ тысячъ названій. Все это создалось въ эти двадцать лѣтъ. Школъ всѣхъ около 30 т. и въ нихъ учащихся до 2 милліоновъ. Много? Нѣтъ, читатель, — такъ все это мало, что составляетъ лишь десятую часть дѣтей школьнаго возраста, а вмѣсто 30 тысячъ школъ, намъ нужно имѣть 300 тысячъ. Когда же это будетъ и когда всѣ дѣти школьнаго возраста пройдутъ черезъ школу? Дальше. Учителя нашихъ народныхъ школъ, какъ видѣлъ читатель, употребляютъ самыя энергическія и благородныя усилія, чтобы дать нравственно-умягчающее и умственно-просвѣщающее воспитаніе крестьянскимъ мальчуганамъ и достигаютъ, насколько позволяютъ обстоятельства, своей цѣли. Но, вѣдь, мальчуганъ вступаетъ въ школу всего 8—9 лѣтъ, а 12—13 лѣтъ онъ ее оставляетъ и вступаетъ въ дѣйствительную жизнь. Какова же эта жизнь, по крайней мѣрѣ иногда, вы знаете изъ Житницы г. Эртеля. Ну, что мальчуганъ 12—13 лѣтъ, этотъ мышенокъ (какимъ бы его но сдѣлала добродѣтельнымъ шкода), можетъ подѣлать лицомъ къ лицу передъ тѣми, откормленными сырымъ мясомъ, котами, которыхъ передъ нимъ выставитъ жизнь въ образѣ «дѣятелей», изображенныхъ гг. Эртелемъ и Португаловымъ? Добродѣтельнымъ мышатамъ не повернуть этой арміи котовъ, и, прежде чѣмъ одинъ изъ нихъ объ этомъ подумаетъ, онъ будетъ съѣденъ. Ясно, что рядомъ со шкодой нужно и еще кое-что, чего у насъ, очевидно, не достаетъ и что одно и поддержитъ благородныя усилія шкоды создать людей лучшихъ понятій. Это «нѣчто» создадутъ не проповѣдники эстетическихъ красотъ (котовъ никакою эстетикой не прошибешь), а лишь иныя возможности для болѣе справедливыхъ отношеній, которыхъ мы до сихъ поръ не имѣемъ и, несмотря на прожитую тысячу лѣтъ, еще не выработали.
Что же касается школы, или, точнѣе, земской народной школы, то, вѣдь, всѣ нападки на нее вродѣ тѣхъ, которыя я привелъ, совершенно пустыя слова. Теперешняя народная школа, какъ теоретическая и практическая система, есть цѣлое знаніе, надъ которымъ мыслящая Россія трудилась двадцать лѣтъ. Этого знанія и опыта не вычеркнешь ни почеркомъ пера, ни газетными статьями, и кто бы ни сталъ открывать шкоду, онъ обратится къ этому нашему единственному умственному фонду, въ которомъ только и можно найти руководящія указанія по народно-школьному дѣлу. Это, впрочемъ, знаетъ и самъ Кіевлянинъ, которому поэтому я и посовѣтовалъ бы припомнить напечатанную у него въ 10 нумерѣ замѣтку о «засѣданіи совѣта законоучителей кіевскихъ городскихъ училищъ». Все, что говорилось отцами, напримѣръ, объ общихъ отношеніяхъ къ учащимся и вообще о постановкѣ шкоды, составляетъ давно извѣстную каждому сельскому учителю азбуку школьно-народной педагогики. Вѣдь, не станутъ же отцы доходить своимъ умомъ до того, до чего уже давно дойдено!