ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
[править]XXIX.
[править]Въ № 29 Недѣли напечатана статья: Мрачныя и свѣтлыя явленія. Статья эта имѣетъ личный характеръ и написана такимъ пріемомъ, какимъ пишутся всѣ личныя полемическія статьи. Но такъ какъ статья помѣщена передовой, не подписана авторомъ, то она является, несомнѣнно, статьей редакціонной, т.-е. выражаетъ образъ мыслей не только того изданія, въ которомъ она помѣщена, но и тѣхъ читателей, мнѣніемъ которыхъ газета руководитъ. Въ этомъ смыслѣ вопросъ о мрачныхъ и свѣтлыхъ явленіяхъ получаетъ уже другой размѣръ.
Прежде чѣмъ говорить, однако, по существу дѣла, считаю нужнымъ сдѣлать коротенькое предисловіе.
Если бы авторъ статьи, о которой рѣчь, не далъ перевѣса своимъ личнымъ чувствамъ, то ему не было бы и никакой нужды писать статью лично-полемическую. Но, затруднившись установить, что и за Очерками русской жизни стоить редакція журнала, гдѣ они печатаются, а, слѣдовательно, и мнѣніе извѣстной группы людей, авторъ, сдѣлавъ свою статью редакціонною, написалъ ее, все-таки, лично-полемически. Это тоже одинъ изъ тѣхъ умственныхъ фактовъ, на который нельзя не указать, какъ нельзя оставить безъ разъясненія и всей статьи, служащей выраженіемъ извѣстной степени нашего общественнаго развитія, извѣстнаго состоянія нашей общественной мысли, раздвоившейся между двумя теченіями. Такимъ образомъ, статья о свѣтлыхъ явленіяхъ получаетъ болѣе сложный интересъ, какого, можетъ быть, и не предполагалъ въ ней ея неизвѣстный авторъ.
Собственно, какъ статья, она написана слабо и въ полемическомъ, и въ логическомъ отношеніи. Короткимъ, остроумнымъ замѣчаніемъ, что длинный списокъ русскихъ свѣтлыхъ явленій начинается нѣсколько странно — тремя похоронами: учителя, акушерки и женщины-врача, внутренній обозрѣватель Русской Мысли сказалъ въ августовской книжкѣ о логической сторонѣ статьи все. Можно, пожалуй, прибавить, что своею собственною статьей авторъ нисколько не увеличилъ длиннаго списка перечисляемыхъ имъ свѣтлыхъ явленій.
Пріемъ, на которомъ построена статья, извѣстенъ въ реторикѣ подъ названіемъ паралогизма. Отъ софизма онъ отличается тѣмъ, что софизмъ дѣлаетъ неправильное заключеніе преднамѣренно, а паралогизмъ происходить отъ неосновательнаго знакомства съ предметомъ сужденія. Приведу и примѣръ, и заранѣе извинюсь за это передъ читателемъ; но, право, мы такъ много забыли изъ того, что еще недавно знали, повидимому, твердо, что иногда даже и слѣдуетъ напоминать забытое. Вотъ этотъ примѣръ: Катонъ, житель острова Крита, говоритъ, что критяне всѣ лгуны, а если критяне всѣ лгуны, то и Катонъ, какъ житель острова Крита, тоже лгунъ и сказалъ неправду, — значитъ, критяне не лгуны; если же критяне не лгуны, то и Катонъ, какъ житель острова Крита, не лгунъ; слѣдовательно, онъ сказалъ правду и критяне лгуны; а если критяне лгуны, то и Катонъ… ну, и т. д. безконечно, какъ сказка о бѣломъ бычкѣ.
На подобномъ же все построена и статья Недѣли. Какъ въ приведенномъ паралогизмѣ Катонъ утверждаетъ, что критяне всѣ лгуны, такъ и авторъ статьи утверждаетъ, что по Очеркамъ русской жизни у насъ все гадко, гнило, удушливо. Дальнѣйшее изложеніе есть лишь развитіе этого все.
Чтобы доказать, что не все у насъ мрачно, статья приводитъ цѣлый рядъ «свѣтлыхъ явленій». Я попрошу у читателя позволеніе повторить этотъ довольно длинный списокъ съ несущественными, впрочемъ, сокращеніями. "Ограничиваясь однимъ послѣднимъ годомъ, мы, — говоритъ авторъ, — можемъ указать на цѣлый рядъ свѣтлыхъ явленій, о которыхъ мы узнали изъ провинціальной печати. Въ Смоленской губерніи населеніе нѣсколькихъ волостей собралось «отдать послѣдній долгъ почившему учителю, который бросилъ ради этого поприща военную службу и 50 лѣтъ несъ тяжелую долю народнаго учителя; въ Подольской губерніи населеніе одного мѣстечка устроило торжественныя похороны акушеркѣ, принявшей въ теченіе своей долгой жизни болѣе 5,000 дѣтей; г. Тобольскъ въ полномъ составѣ провожалъ трупъ женщины-врача, которая въ одинъ годъ своей дѣятельности успѣла пріобрѣсти любовь всего города. Это одна группа фактовъ. Вотъ факты изъ другой области: въ Томскѣ образовалось и процвѣтаетъ „общество попеченія о народномъ образованіи“, благодаря дѣятельности котораго Томскъ, по относительному числу дѣтей, получающихъ начальное образованіе, занимаетъ первое мѣсто среди всѣхъ русскихъ городовъ, не исключая и столицъ; въ Енисейскѣ и Минусинскѣ общественная иниціатива создала богатые музеи съ библіотеками при нихъ; въ Томскѣ и въ Одессѣ та же общественная иниціатива создала безплатныя народныя библіотеки; въ Харьковѣ уже 18 лѣтъ существуетъ частная воскресная школа, въ которой безплатно обучаютъ до 60 учительницъ, а число безплатно обучающихся взрослыхъ ученицъ ежегодно доходить до 350—400; по образцу харьковской школы недавно устроились школы въ Тифлисѣ и Одессѣ; въ цѣломъ рядѣ городовъ, благодаря энергіи небольшихъ кружковъ, основались и процвѣтаютъ народныя чтенія и т. д. Вотъ факты еще иного рода: въ Ставрополѣ-Кавказскомъ недавно устроилась безплатная столовая для бѣдныхъ; въ Курскѣ существуетъ „мастерская благотворительнаго общества“; въ Вологдѣ второй годъ дѣйствуетъ комитетъ по улучшенію положенія кустарей; такрй же комитетъ недавно образованъ въ Перми; въ Красноуфимскѣ дѣятельно работаетъ съ конца прошлаго года комитетъ по поднятію экономическаго положенія населенія вообще; пермское земство создало въ нынѣшнемъ году особый банкъ для выдачи ссудъ кустарямъ; такой же банкъ работаетъ уже нѣсколько лѣтъ въ Царевококшайскомъ уѣздѣ; новооскольское земство приняло на себя посредничество между военнымъ министерствомъ и мѣстными кустарями-сапожниками и т. д. Наконецъ, еще одинъ рядъ фактовъ: въ Мологѣ кружокъ дѣятельныхъ лицъ добился того, что городъ съ пятью тысячами жителей имѣетъ двухъ городскихъ врачей, достаточное количество школъ, гимнастическую школу и богатую библіотеку, а, главное, установилъ разумное пользованіе городскими землями; тѣ же основанія эксплуатаціи городскихъ земель заимствованы недавно г. Царевококшайскомъ; въ Звенигородѣ энергія одного человѣка сдѣлала невозможными злоупотребленія цѣлой группы лицъ, завладѣвшей городскимъ „управленіемъ; такую же роль играетъ въ послѣдніе годы въмосальскомъ уѣздномъ и калужскомъ губернскомъ земствахъ одинъ изъ гласныхъ отъ крестьянъ; въ Пермской губерніи, благодаря энергіи одного лица, директора красноуфимскаго реальнаго училища, создалась и процвѣтаетъ въ высокой степени полезная организація агрономическихъ смотрителей; въ Бердянскомъ уѣздѣ группа земскихъ дѣятелей добилась того, что всякій мальчикъ получаетъ возможность обученія въ школѣ и каждый больной находитъ медицинскую помощь“.
Но, вѣдь, и я еще не мертвый, на котораго можно валить все, и я съ документами въ рукахъ могу выступать съ своими доказательствами. Возьму тоже только одинъ годъ, но это будетъ и дѣйствительно одинъ годъ. Въ январьскомъ Очеркѣ нынѣшняго года говорится о русскомъ мужикѣ-переселенцѣ, который бредетъ чуть не на край свѣта и несетъ свой общинный распорядокъ, свою болѣе высшую культуру, свое безсознательное общестепно-политическое міровоззрѣніе на азіатскій востокъ, для котораго онъ является прогрессивною силой. Въ февральскомъ Очеркѣ говорится объ умственной работѣ шестидесятыхъ годовъ и ея общественно-воспитательномъ значеніи. Въ мартовскомъ — о томъ стремленіи къ благу и добру, которое живетъ въ каждой русской душѣ, но не можетъ вполнѣ выразиться въ общественномъ поведеніи. Въ майскомъ — о цѣльной натурѣ Гаршина и опять о томъ же стремленіи къ любви, правдѣ и справедливости въ соединеніи съ личнымъ мужествомъ и энергіей.
Это ли не свѣтлыя явленія, и именно явленія, а не отдѣльные единоличные или единичные факты? Тутъ или цѣлое народное движеніе, или цѣлое умственное движеніе, или стремленіе всего общества къ благу и добру. А, кромѣ того, въ предъидущихъ Очеркахъ приводились нѣкоторые изъ тѣхъ отдѣльныхъ фактовъ, на которые указываетъ авторъ статьи.
Что же этимъ „свѣтлымъ явленіямъ“ противупоставляетъ авторъ статьи, признавая мои явленія непригодными, а свои считая гораздо доказательнѣе? Онъ начинаетъ съ того, что обѣщаетъ ограничиваться „однимъ послѣднимъ годомъ“, а, между тѣмъ, изъ всѣхъ 23 приводимыхъ имъ фактовъ только „три смерти“, да банкъ, устроенный пермскимъ земствомъ, относятся къ свѣтлымъ явленіямъ послѣдняго года, а остальные 19 случаевъ взяты изъ времени предъидущаго. Затѣмъ вы читаете: „одно мѣстечко“, „одинъ человѣкъ“, „одинъ гласный изъ крестьянъ“, „одно лицо“ или отдѣльныя указанія на города и земства. Я вовсе не стараюсь ослабить значеніе перечисленныхъ авторомъ фактовъ, а говорю только о способѣ его доказательствъ и ставлю тоже вопросъ: почему авторъ не хочетъ признать свѣтлыми явленіями цѣльныхъ групповыхъ фактовъ и групповыхъ или общественныхъ стремленій и противупоставляетъ имъ только свои частные случаи?
Второй вопросъ въ томъ, почему въ той же самой Недѣлѣ, въ № 29 которой напечатана передовая обвинительная статья противъ мрачнаго взгляда на современную русскую жизнь, напечатана въ № 36 слѣдующая характеристика современной дѣйствительности (Національность по В. Соловеву). На тихой и сонной поверхности современной русской общественной мысли время отъ времени то промелькнетъ зыбь, то прокатится что-то вродѣ волны, чтобы замереть у соннаго берега, то въ какой-нибудь точкѣ вдругъ заюлитъ и закрутитъ воронкой, втягивая куда-то въ глубину и оторвавшійся отъ родимой вѣтки листокъ, и мелкую рыбешку, беззаботно плескавшуся на своемъ маленькомъ привольѣ. Заюлитъ, закрутитъ — и опять тихо, слова легла та же зеркальная поверхность, неподвижная и какъ бы безнадежно-мертвая, точно ничто никогда и не волновало ея. Что же значитъ все это? Или русская общественная мысль — пока еще до поры до времени безжизненная, а, слѣдовательно, и инертная стихія, которая приводится лишь въ кажущееся движеніе случайными толчками внѣшнихъ силъ? Или, можетъ быть, она живетъ и работаетъ въ глубинахъ, прикрываясь внѣшнею неподвижностью и лишь изрѣдка и случайно прорываясь на поверхность?»
Въ томъ же № 36 есть еще и передовая статья по поводу отчета преосвященнаго Никанора. Преосвященный выступилъ съ такимъ же рѣзкимъ обличеніемъ священниковъ своей херсонской епархіи, съ какимъ саратовскій губернаторъ Косичъ цыступилъ противъ своихъ подчиненныхъ. Но тогда Недѣля нашла нужнымъ взять саратовскаго губернатора подъ свою защиту противъ газетныхъ на него нападокъ (такъ мнѣ помнится), а теперь по поводу картины, рисуемой преосвященнымъ, и его «темно», «грустно», «не предвидится разсвѣта» Недѣля, «не сомнѣваясь въ фактической вѣрности наблюденій», находитъ неправильнымъ «трактовать духовенство внѣ всякой связи его съ окружающею средой, внѣ зависимости отъ тѣхъ условій, среди которыхъ оно живетъ и дѣйствуетъ».
Если все это такъ, то, во-первыхъ, не слѣдовало бы и ной Очерки трактовать внѣ зависимости ихъ отъ тѣхъ общихъ условій, съ который они находятся въ связи; во-вторыхъ, «свѣтлымъ явленіямъ», списокъ которыхъ привелъ авторъ Недѣли, тоже не слѣдовало придавать выдающагося значенія, потому что и они находятся тоже съ чѣмъ-нибудь въ связи, а, въ-третьихъ, заключеніе, которое дѣлаетъ Недѣля, сопоставляя рѣзкое обличеніе преосвященнаго Никанора съ идеализаціей духовенства его апологетами, желающими отдать въ руки духовенства всѣ школы, — что въ окномъ случаѣ ошибка въ сторону осужденія, а въ другомъ въ сторону возвеличенія, — нельзя ли примѣнить и къ самой Недѣлѣ, у которой, какъ у ласковаго мужика, отъ гостепріимства котораго убѣжалъ лѣшій, — изъ одного и того же рта выходитъ и тепло, и холодъ?
Что же это такое — противорѣчія? Нѣтъ, не противорѣчія, а, въ большинствѣ случаевъ, только извѣстный пріемъ. У Недѣли есть свое цѣльное направленіе, которое она проводитъ и болѣе яркимъ выраженіемъ котораго явилась статья о мрачныхъ и свѣтлыхъ явленіяхъ. Авторъ статьи только совершенно напрасно употребилъ личный полемическій пріемъ; это было неудачное оружіе, выборъ котораго, конечно, зависѣлъ чисто отъ темперамента автора и его приподнявшагося личнаго чувства, что, конечно, и помѣшало спокойствію и безпристрастію изложенія. Но, въ общемъ, онъ идетъ, только съ другой стороны, къ той же точкѣ. Для поясненія своей мысли я употреблю такое сравненіе. Авторъ статьи идетъ по лѣстницѣ снизу наверхъ, а я иду сверху внизъ, и если онъ и я будемъ продолжать свое путешествіе, то думаю, что на какой-нибудь ступенькѣ мы, наконецъ, пожалуй, и встанемъ рядомъ. Но почему авторъ не хотѣлъ разсмотрѣть, куда я иду, и почему онъ на меня такъ разсердился, этого я объяснить не съумѣю, да думаю, что для читателя это и не важно.
Ступень, на которой стоитъ авторъ (въ той статьѣ, о которой рѣчь), повидимому, очень устойчивая и другихъ ступеней онъ не допускаетъ. Do крайней мѣрѣ, онъ не хочетъ замѣчать, что люди ползутъ вверхъ и внизъ еще и по другимъ ступенямъ, желая найти или создать себѣ положеніе въ жизни. Авторъ стоитъ на «нравственной точкѣ зрѣнія» и на «точкѣ зрѣнія цѣлесообразности» (его подлинныя слова).
Держась этой программы, онъ требуетъ, чтобы каждый писатель (въ подлинникѣ «публицистъ», но это невѣрно) обращалъ вниманіе на всѣ стороны жизни, а не останавливался на одной, потому что это будетъ «подлогъ», «грубая передержка», «ложь» (о своемъ паралогизмѣ онъ не упоминаетъ). Изображеніе мрачныхъ сторонъ онъ допускаетъ, но какъ вызовъ общества на работу, которая бы устранила изображаемыя мрачныя явленія. Но одного указанія на мрачныя стороны онъ считаетъ еще недостаточнымъ, нужно также указать, какъ можно при данныхъ условіяхъ бороться съ этими явленіями. И вотъ тутъ и выступаетъ необходимость знакомства со «свѣтлыми явленіями», потому что только они и могутъ научить, какъ всего лучше вести борьбу съ печальными явленіями, какъ работать для прогресса при данныхъ условіяхъ дѣйствительности. "И чѣмъ мрачнѣе эта дѣйствительность, — говоритъ авторъ, — чѣмъ меньше въ ней свѣтлыхъ явленій, тѣмъ болѣе важна популяризація этихъ свѣтлыхъ явленій, какъ лучшее средство указанія положительныхъ путей, на которые нужно выходить людямъ, стремящимся къ улучшенію мрачной дѣйствительности!. Указаніе на «свѣтлыя явленія» важно еще и потому, что оно производитъ «бодрящее впечатлѣніе». И то дурно, и другое дурно, и третье дурно (а самое дурное, кажется, то, что мы, мнящіе себя просвѣтителями и учителями общества, не умѣемъ еще понимать другъ друга). Да возможно ли, наконецъ, что-либо хорошее? Лучшимъ отвѣтомъ на такой вопросъ и должно служить именно указаніе на «свѣтлыя явленія», свидѣтельствующія о томъ, что дѣятельность, направленная на борьбу со зломъ, съ людскимъ горемъ, вполнѣ возможна, лишь бы была энергія и желаніе работать на пользу лучшаго будущаго.
Лично я очень радъ, что авторъ этой руководящей программы признаетъ въ нашей жизни «мрачныя явленія» (значитъ, я вовсе ужь не такъ виноватъ, тѣмъ болѣе, что одинаково со мною виноватымъ оказался и преосвященный Никаноръ). Но авторъ программы не только признаетъ «мрачныя явленія» въ нашей жизни, но признаетъ ихъ еще въ такомъ количествѣ, что считаетъ для каждаго писателя обязательнымъ «популяризировать свѣтлыя явленія» и возбуждать «бодрящее впечатлѣніе».
Но если это такъ, если «чѣмъ меньше въ жизни свѣтлыхъ явленій, тѣмъ болѣе нужна ихъ популяризація», то какъ же выполнить самый первый параграфъ программы и не останавливаться «на одной сторонѣ жизни», потому что это будетъ «подлогъ», «грубая передержка», «ложь»? Вѣдь, требуя отъ писателя, чтобъ онъ давалъ тѣмъ больше картинъ свѣтлыхъ явленій, чѣмъ ихъ меньше въ дѣйствительности, авторъ предлагаетъ прибѣгать къ антитезѣ, т.-е. проповѣдуетъ такую же односторонность, противъ которой онъ возстаетъ, но только въ другую сторону. Ну, а если публицистъ, принявшій эту программу, будетъ давать только «картины свѣтлыхъ явленій» и возбуждать «бодрящее впечатлѣніе», авторъ программы обвинилъ бы его за это? Конечно, нѣтъ. Въ такомъ случаѣ, что же значатъ всѣ эти обвиненія другихъ въ подлогахъ, въ грубыхъ передержкахъ и во лжи? Къ чему ставить въ первомъ параграфѣ руководства для писателей, чтобъ они обращали вниманіе непремѣнно на всѣ стороны жизни, когда послѣдующимъ параграфомъ это требованіе отмѣняется?
И дѣло тутъ вовсе не въ противорѣчіяхъ и о нихъ собственно и говорить не стоитъ. Всѣ разсужденія автора вполнѣ логичны и послѣдовательны. Все дѣло въ точкѣ зрѣнія, въ той ступени лѣстницы, съ которой авторъ смотритъ на жизнь и на людей. А съ этой ступени, дѣйствительно, не очень много увидишь.
Вся неясность, расплывчатость и неопредѣленность этой слишкомъ общей программы происходить только отъ того, что она построена на теоріи морали и личности. Поэтому-то эта программа по своей схемѣ можетъ одинаково служить какъ для Недѣли, такъ и для Гражданина и Московскихъ Вѣдомостей, которые тоже стоятъ на личномъ началѣ. Тутъ и программа одна, и схема одна, да, пожалуй, и мораль будетъ одна: нужно вызвать на работу общество, данныя условія остаются неизмѣнными, вокругъ все скверно, и поэтому требуется, чтобы каждый человѣкъ развилъ въ себѣ наивысшую энергію, а для этого ему необходимо указывать на примѣры энергическихъ и честныхъ людей и показывать, какими средствами і способами они боролись со зломъ и исполняли свой гражданскій долгъ.
И совершенно послѣдовательно авторъ этой программы приводитъ въ подкрѣпленіе ея и соотвѣтствующіе факты личнаго героизма. Вотъ почтенный человѣкъ бросаетъ военное поприще и идетъ въ народные учителя и несетъ эту тяжелую долю 50 лѣтъ. Вотъ акушерка въ теченіе своей долгой жизни не отказываетъ никому въ своей помощи и принимаетъ болѣе 5,000 дѣтей. Вотъ женщина-врачъ въ одинъ годъ своей дѣятельности пріобрѣтаетъ любовь всего города и умираетъ буквально отъ истощенія силъ. Вотъ одинъ энергическій человѣкъ идетъ на борьбу съ цѣлою кликой злоупотребителей, а вотъ и другой человѣкъ свершаетъ подобные же подвиги въ мосальскомъ и калужскомъ земствахъ и т. д. Всѣ послѣдующіе примѣры такіе же моральные примѣры героизма, служенія, чувства долга и энергіи.
Любопытно бы сопоставить эту программу «личнаго героизма» съ совершенно противуположною теоріей, установленною въ №№ 13 и 15 Недѣли статьей по поводу «новаго литературнаго поколѣнія». Авторъ «мрачныхъ и свѣтлыхъ явленій», очевидно, не принадлежитъ къ новому литературному поколѣнію, потому что высказываетъ устарѣвшіе взгляды, которые это поколѣніе уже отрицаетъ. Новое литературное поколѣніе совсѣмъ отринуло прежніе идеалы «вслѣдствіе естественной для живаго человѣка невозможности превратиться въ сухую, отвлеченную схему идеализированнаго героя-гражданина». И весь этотъ идеализмъ не больше, какъ извѣстный миражъ, «это ничто иное, какъ охватывающая по временамъ человѣчество суровая и аскетическая религія гражданственности. Увлекая человѣка громадностью своей задачи, блескомъ открываемыхъ ею перспективъ всеобщаго счастья, она налагаетъ на него, во имя величія и трудности своей цѣли, тяжелыя обязанности, требуетъ подвижничества и самопожертвованія. Она стремится замѣнить существующій органическій порядокъ жизни другимъ, идеальнымъ, придуманнымъ человѣкомъ, и потому не можетъ не относиться отрицательно къ природѣ, къ дѣйствительности міра, создавшаго несогласныя съ ея планами явленія. Жизнь для нея ничто иное, какъ борьба за идеалы, а потому она цѣнитъ въ человѣкѣ только преданность ея идеямъ, да рѣшительную, непоколебимую волю, — словомъ, то фанатическое настроеніе, которое заставляетъ его отрѣшиться отъ всѣхъ благъ и приманокъ жизни и позволяетъ ему совершать чудеса героизма и самоотверженія въ сферѣ общественной дѣятельности».
Согласно этой новой общественной теоріи, авторъ программы, несомнѣнно, отсталый человѣкъ и принадлежитъ къ одному изъ старыхъ поколѣній. Чтобы возбудить «бодрящее впечатлѣніе», онъ приводитъ такіе дѣйствительно замѣчательные примѣры личной энергіи и самоотверженія, какъ сельскій народный учитель, акушерка, женщина-врачъ или тѣ энергическіе борцы, которые выступили противъ мѣстныхъ злоупотребителей, а ему отвѣчаютъ, что его примѣры только «сухія отвлеченныя схемы идеализированнаго героя-гражданина», что «русское молодое поколѣніе разочаровалось въ господствовавшихъ до него идеалахъ»… что «для него осталась дѣйствительность», что «оно признало необходимость этой дѣйствительности, въ которой ему суждено жить», что «оно приняло эту судьбу спокойно и безропотно», что жизнь перестала для него дѣлиться по категоріямъ героическаго и пошлаго (значитъ, въ ней нѣтъ ни свѣтлыхъ, ни мрачныхъ явленій, а всѣ явленія одинаковы), что «ея естественныя возможности, необходимыя потребности духа и тѣла, простыя человѣческія радости и стремленія не кажутся ему жалкими и презрѣнными, точно такъ же, какъ моменты напряженной человѣческой дѣятельности, трагическіе моменты самопожертвованія и подвижничества, вызываемые экстатическими душевными состояніями или роковыми, жестокими коллизіями жизни, уже не пробуждаютъ въ немъ исключительныхъ восторговъ и симпатій».
Какой, однако, безпощадный и жестокій отвѣтъ! Къ чему же ведетъ теорія «свѣтлыхъ явленій» и «бодрящихъ впечатлѣній», зачѣмъ эти примѣры героизма, которыми писатели должны увлекать слабыхъ, инертныхъ и спящихъ, указывая имъ, что въ жизни возможно и хорошее, когда ни «напряженная человѣческая дѣятельность, ни трагическіе моменты самопожертвованія и подвижничества» не пробуждаютъ уже въ молодомъ поколѣніи восторговъ и симпатій. Къ кому же вы обращаетесь со своею проповѣдью, если у васъ нѣтъ слушателей? Кто станетъ выполнять вашу программу, когда она въ той же самой Недѣлѣ осуждена какъ продуктъ «экстатическаго душевнаго состоянія»?
Но я не хочу пользоваться очевиднымъ паралогизмомъ обѣихъ статей, къ которому прибѣгли авторы ради усиленія доказательствъ. Новое поколѣніе не можетъ быть такимъ, какимъ его характеризуетъ авторъ «литературнаго поколѣнія», и его жизненную формулу нужно, несомнѣнно, установить нѣсколько иначе. Поэтому я обращу вниманіе читателя не на послѣднее слово каждаго изъ приводимыхъ мною авторовъ, а на общія основы, изъ которыхъ эти послѣднія слова вышли.
Если ставить вопросъ такъ, то окажется, что въ этихъ двухъ взглядахъ, — одномъ, требующемъ героизма, и другомъ, прописывающемъ герою полную отставку и предлагающемъ плыть по теченію, — никакого внутренняго, а тѣмъ болѣе непримиримаго противорѣчія нѣтъ. Оба взгляда исходять изъ одной и той же точки (изъ "личности), а второй взглядъ если не родной братъ, то родной сынъ перваго.
Первый взглядъ проповѣдуетъ теорію борьбы со зломъ «при данныхъ условіяхъ ея возможности» и потому требуетъ отъ писателя, чтобы каждому человѣку, ощущающему въ себѣ энергію на борьбу, было указано, какъ при «данныхъ условіяхъ» можно бороться съ «мрачными явленіями». Второй взглядъ тоже признаетъ «данныя условія». Поэтому вполнѣ послѣдовательно, что при однихъ данныхъ условіяхъ Никитушка Ломовъ будетъ ворочать каменья, а при другихъ данныхъ условіяхъ сынъ Никитушки сядетъ подъ ракиту. Ничего не подѣлаешь.
Исключительная моральная теорія, ставящая личность въ центрѣ мірозданія и сводящая все къ личной борьбѣ, къ личной энергіи, къ личному благородству, къ личному поведенію и къ личной волѣ, ничего другаго и предложить не можетъ. Всѣ данныя условія она оставляетъ непоколебимыми (а гр. Левъ Толстой и совсѣмъ не позволяетъ противиться злу) и хорошо еще, если данныя условія такъ податливы, что «герой» можетъ раздвинуть ихъ рамки; но, вѣдь, не съ неба же свалилась и та теорія, которая утверждаетъ, что лучше предоставить жизни идти, какъ она идетъ, не усиливая ни напряженія, ни энергіи. Теорію эту создали тоже «данныя условія», а потому очевидно, что она является практическою поправкой теоріи героизма и выраженіемъ формулы: «ничего не подѣлаешь».
Второй взглядъ даже послѣдовательнѣе перваго и основывается на лучшемъ наблюденіи надъ природой человѣка, ибо исключаетъ моральное подхлестываніе и растяжку. Дѣйствительно, сильныхъ людей подхлестывать нечего, они и сами найдутъ свою дорогу, а средняго человѣка потому подхлестывать не резонъ, что средній человѣкъ всегда плыветъ только по теченію. Въ этомъ легко могъ бы убѣдиться авторъ статьи о свѣтлыхъ явленіяхъ, еслибъ онъ попытался опредѣлить происхожденіе предлагаемой имъ теоріи. Всѣ эти энергическіе дѣятели, о которыхъ онъ говоритъ, — учитель, акушерка, женщина-врачъ, одинъ энергическій человѣкъ и другой энергическій человѣкъ, и всѣ тѣ отдѣльные земскіе и городскіе кружки, которые создали читальни, народный кредитъ и вообще сдѣлали все то хорошее, что они сдѣлали, — обнаружили свою энергіи за много ранѣе (а народный учитель даже за 50 лѣтъ ранѣе) напечатанія статьи о «мрачныхъ и свѣтлыхъ явленіяхъ». Не эта статья и не теорія «свѣтлыхъ явленій» возбудили ихъ энергію, а, напротивъ, ихъ энергія заставила автора придумать свою теорію «бодрящихъ впечатлѣній». Значитъ, въ смыслѣ возбужденія энергіи эта теорія ровно ни къ чему не ведетъ и общественную энергію вызываютъ не статьи о «свѣтлыхъ явленіяхъ», сколько бы этихъ статей ни писалось. Царевококшайскъ заимствовалъ основанія для правильной эксплуатаціи городскихъ земель тоже не изъ бодрящей статьи, а, какъ и самъ авторъ говоритъ, отъ города Молоти. Очевидно, при составленіи теоріи «бодрящихъ впечатлѣній» было игнорировано установившееся научное положеніе, что фактъ предшествуетъ теоріи, а не теорія факту, вѣрность чего авторъ подтвердилъ еще разъ своею собственною статьей, хотя, какъ видно, онъ думаетъ объ этомъ иначе.
Не создавая никакихъ ни теоретическихъ, ни практическихъ результатовъ, теорія «свѣтлыхъ явленій» и «бодрящихъ впечатлѣній» умаляетъ достоинство той самой личности, которую она хочетъ поднять. Въ основѣ своей эта теорія не идейная, а рецептурная и механическая. Съ одной стороны она построена на прописныхъ нравоученіяхъ, а съ другой — на указаніяхъ почти механическихъ. Народнымъ учителямъ она говорить: посмотрите, какой человѣкъ былъ учитель X: и военную службу бросилъ, и 50 лѣтъ несъ тяжелую долю народнаго учителя, — берите примѣръ съ него! Акушеркамъ и женщинамъ-врачамъ дѣлаются подобныя же назиданія, а чтобы возбудить энергію въ учителяхъ, акушеркахъ и женщинахъ-врачахъ, имъ обѣщаютъ торжественныя похороны. Тѣмъ же, кто хотѣлъ бы что-нибудь дѣлать, да не знаютъ что, дается на выборъ цѣлый списокъ дѣлъ: устройство школъ, библіотекъ, даровыхъ столовыхъ, борьба съ злоупотребленіями, организація правильной эксплуатаціи земель и т. д., и т. д. Прочитавъ этотъ списокъ, каждый незнающій сейчасъ же сообразитъ и выберетъ то, что ему по силамъ и возможностямъ. Судя по этому способу обращенія къ читателю, никакъ нельзя предположить, чтобъ авторъ теоріи «бодрящихъ впечатлѣній» имѣлъ въ виду взрослыхъ людей.
Но, вѣдь, съ той ступеньки лѣстницы, которая служитъ основою этой теоріи, ничего другаго и предложить нельзя. Если при «данныхъ условіяхъ» личность есть единственный факторъ прогресса, то какую же другую ей можно предложить программу? Одно только данное предполагается при этой теоріи неустранимымъ и неизбѣжнымъ — первый человѣкъ, первый представитель энергіи: первый энергическій учитель, первая энергическая акушерка, первый энергическій земецъ и т. д. Какъ "только явились эти первые люди, сейчасъ же возникаетъ заразительность примѣра, число подобныхъ личностей все ростетъ и ростетъ и, наконецъ, страна наполняется такимъ числомъ доблестныхъ людей, что, не нарушая нисколько «данныхъ условій», само собою устанавливается всеобщее благоденствіе и всеобщая справедливость. Теорія эта, конечно, очень заманчива и обѣщаетъ полный успѣхъ, потому что построена на предположеніи о заразительности примѣра, на томъ, что стоитъ людямъ только захотѣть — и они все устроятъ у себя хорошо, а, слѣдовательно, и благіе результаты этой теоріи несомнѣнны, если ожидать ихъ терпѣливо.
И, въ то же время, эта заманчивая теорія заключаетъ въ себѣ кое-какія противорѣчія. Построенная, повидимому, на стремленіи къ благу и добру, она, между прочимъ, вмѣсто мира и любви, вноситъ борьбу и мечъ. Не борется она только съ «данными условіями», но за то тѣмъ крѣпче держитъ мечъ для антагонизма поколѣній. Вся статья о «новомъ литературномъ поколѣніи» построена на этомъ антагонизмѣ. Она отрицаетъ идейную безошибочность въ поколѣніи сороковыхъ годовъ, въ поколѣніи шестидесятыхъ годовъ и въ поколѣніи семидесятыхъ годовъ и признаетъ безошибочнымъ лишь поколѣніе восьмидесятыхъ годовъ. И авторъ теоріи «бодрящихъ впечатлѣній» держится того же начала отрицанія предъидущаго. Такъ, по крайней мѣрѣ, приходится думать по способу его доказательствъ. Мнѣ тутъ придется уклониться въ личную сторону, но, въ сущности, это личное будетъ общимъ.
Въ нѣсколько мягкой формѣ (а, можетъ быть, и смягченной редакціей Недѣли) авторъ статьи намекаетъ на мои года и дѣлаетъ это такъ: чтобы подкрѣпить свою теорію, онъ приводитъ цитату изъ одной газеты (не только послужившей поводомъ, но и давшей матеріалъ для статьи), что бороться невозможно безъ надежды на успѣшный ходъ борьбы (точно кто-нибудь и когда нибудь это отрицалъ) и что не слѣдуетъ замалчивать то доброе и свѣтлое, что пробивается молодыми побѣгами сквозь толстую кору невѣжества и грубости, ибо эти молодые побѣги — провозвѣстники побѣды свѣта и добра (кажется, и о замалчиваніи не было рѣчи; вообще авторъ опровергаетъ то, что онъ самъ представилъ себѣ въ видѣ тезисовъ, требующихъ опроверженія). Передъ выпиской изъ провинціальной газеты авторъ статьи дѣлаетъ такое замѣчаніе: «но вотъ что говоритъ живой человѣкъ, провинціальный литераторъ», а послѣ выписки прибавляетъ: «такъ думаетъ человѣкъ, находящійся въ непосредственныхъ отношеніяхъ къ жизни». Но если авторъ предполагаетъ, что я не живой человѣкъ я не нахожусь въ непосредственныхъ отношеніяхъ къ жизни, а сижу въ пещерѣ, то зачѣмъ же онъ до такой степени испестрилъ свою статью моею фамиліей? Мертваго или пещернаго человѣка можно бы оставить и въ покоѣ.
Но и этотъ способъ доказательствъ тоже вполнѣ послѣдователенъ. Если всѣ чудеса въ жизни долженъ создать герой, а героя могутъ произвести только бодрящія впечатлѣнія, то очевидно, что и въ отсутствіи героя и бодрящихъ впечатлѣній тоже долженъ быть кто-нибудь виноватъ. Это логика теоріи личности, теоріи доброй и злой воли, а между прочить и теоріи дѣйствующаго уголовнаго и полицейскаго права съ его прокурорами и розысками. Но поднявшій мечъ отъ меча и гибнетъ. Такъ и автору «бодрящихъ впечатлѣній» пришлось выслушать отъ своего коллеги, что его теорія героическаго поведенія есть продуктъ «экстатическаго душевнаго состоянія и не можетъ пробудить въ молодомъ поколѣніи исключительныхъ восторговъ и симпатій». Такимъ образомъ, авторъ, только что упрекнувшій меня въ томъ, что я сижу въ пещерѣ, услышалъ отъ болѣе молодыхъ писателей тотъ же самый упрекъ. И въ самомъ дѣлѣ, что это за аргументація, которая прибѣгаетъ къ такимъ доказательствамъ: «вы, папенька, въ это дѣло не суйтесь, — вы уже отжили свой вѣкъ»? Совершенно какъ модныя купеческія дочки Островскаго.
И прибѣгая къ аргументаціи, при которой авторитетъ замѣняетъ доказательство и противнику говорятъ въ мягкой формѣ «замолчите», теорія этого самодовлѣющаго и авторитетнаго я поступаетъ вполнѣ послѣдовательно. Она проповѣдуетъ господство не того я, формулой котораго служитъ: «свою семью я люблю болѣе себя, отечество болѣе семейства и родъ человѣческій болѣе отечества». Эта теорія, напротивъ, эгоистически-сепаративная, выдѣляющая свое я отъ другаго я, свое поколѣніе отъ другаго поколѣнія, свое племя отъ другаго племени и свой народъ отъ другаго народа. Формулой этого я служитъ: «себя я люблю болѣе своей семьи, свою семью больше своего отечества, свое отечество больше человѣческаго рода».
По, вѣдь, не идеи же блага и добра отрицаютъ эти отдѣльныя воинствующія я и враждующія поколѣнія, — нѣтъ. Они несогласны только относительно средствъ для достиженія цѣлей блага и добра. И авторъ теоріи «бодрящихъ впечатлѣній», и провинціальный литераторъ, на котораго онъ ссылается, имѣютъ въ виду только общее благо. Но они усматриваютъ вокругъ слишкомъ мало дѣятельныхъ силъ и думаютъ создать ихъ и сгруппировать призывомъ къ дѣятельности и поощряющими указаніями на примѣры энергіи, доблести, благородства и служенія. Авторъ статьи Новое литературное поколѣніе говоритъ тоже только о средствахъ, въ прежнихъ средствахъ (а въ томъ числѣ и въ «бодрящихъ впечатлѣніяхъ») онъ не усматриваетъ достаточной воздѣйствующей силы и, отрицая всѣ предъидущія средства, новыхъ не указываетъ, а предлагаетъ подождать, пока они сами собою объявятся.
Если же это такъ, если всѣ мы стремимся къ одной общей цѣли и расходимся лишь въ средствахъ, изъ-за чего же этотъ антагонизмъ лицъ и поколѣній, изъ-за чего эти взаимные страстные наскоки и взаимныя обвиненія, изъ-за чего эта полемика, принимающая враждебный личный характеръ, откуда и какъ могла явиться вражда?
И любопытно, что на «своихъ» въ этихъ случаяхъ обрушиваются съ болѣе страстною нетерпимостью, чѣмъ на не-своихъ, что, впрочемъ, и неизбѣжно при той точкѣ зрѣнія, на которой стоитъ авторъ теоріи «бодрящихъ впечатлѣній». Это точка зрѣнія именно разброда, а не единенія, — точка зрѣнія, требующая, чтобы общее приноравливалось къ личному, а не личное къ общему, и въ крайнемъ выводѣ тутъ необходимо то явленіе, которое съ такою яркостью начинаетъ обнаруживаться въ послѣдствіяхъ, созданныхъ ученіемъ графа Л. Толстаго.
Какъ увѣряютъ люди, наблюдающіе петербургскую жизнь, число послѣдователей гр. Толстаго ростетъ настолько, что даже трудно опредѣлить ихъ число. Но каждый понимаетъ доктрину гр. Толстого по-своему, приспособляетъ ее къ своимъ личнымъ наклонностямъ и привычкамъ и къ своему собственному умственному развитію и пониманію. Одни, вдохновившись «непротивленіемъ злу», ударились въ нравственный индифферентизмъ; другіе мечтаютъ о какихъ-то «обществахъ добродѣтели», призванныхъ возродить современное общество; третьи, самые многочисленные, увлеклись внѣшнею стороной толстовскихъ идей, промѣняли сюртуки на рубахи и перешли на мужицкое положеніе. Явился даже проектъ общества скромности и распространенія идей разумной жизни путемъ привлеченія въ составъ общества возможно большаго числа членовъ. Однимъ словомъ, вмѣсто объединенія, свершается распаденіе, каждый глубже и глубже зарывается внутри себя, копошится и кроется только въ своей душѣ и все свое вниманіе устремляетъ лишь на свое моральное я.
Этотъ ненормальный исходъ чувства, ищущаго удовлетворенія въ лучшей дѣятельности, указываетъ только на то, какая масса силъ ищетъ болѣе удовлетворяющаго выхода. Только на это указываетъ и статья автора «бодрящихъ впечатлѣній». Казалось бы, что въ моментъ подобнаго состоянія неудовлетворенной общественной мысли, къ ней бы и должна явиться широкая помощь, но именно этой-то помощи она и не находитъ и, во всякомъ случаѣ, голодающая мысль удовлетворяется не вполнѣ и зачастую, вмѣсто того, чего она проситъ, получаетъ только суррогаты. Подобный же камень, вмѣсто хлѣба, предлагаетъ обществу и авторъ «бодрящихъ впечатлѣній» Но совсѣмъ иначе разрѣшаются всѣ вопросы при общественно-политическомъ мышленіи и когда моралиста смѣняетъ публицистъ.
У насъ моральное движеніе мысли, особенно рѣзко намѣтившееся въ послѣднія десять лѣтъ, явилось потому, что и часть писателей (большая), и часть общества (тоже большая) усомнилась въ пользѣ общественно-политическаго движенія мысли и воспитательной силѣ учрежденій. Но, вѣдь, мы далеко не дошли еще до конца этой работы, чтобы имѣть право дѣлать окончательный выводъ о цѣлой области мышленія. Общество и умственные вожаки его имѣютъ право пока лишь на одно заключеніе, что извѣстное частичное движеніе общественно-политической мысли не даетъ ожидаемыхъ результатовъ блага — и только; но они не имѣютъ никакого умственнаго права совсѣмъ исключать изъ обихода цѣлую область мышленія и, вмѣсто ея, подставлять другую.
Въ Америкѣ, напримѣръ, проповѣдники морали, дѣлая свое дѣло и обращаясь къ внутреннему я каждаго отдѣльнаго человѣка, не выступаютъ врагами публициста, который тоже дѣлаетъ свое дѣло. И моралистъ, и публицистъ, хотя и съ разныхъ сторонъ, но смотрятъ на одну и ту же общую цѣль и къ ней стремятся и ведутъ какъ отдѣльнаго человѣка, такъ и цѣлое общество и не вносятъ свою взаимную смуту (какъ у насъ) въ общественное мнѣніе, усиливаясь залучить послѣдователей только къ себѣ.
По состоянію личнаго и общественнаго мышленія мы находимся далеко не въ положеніи Америки. Мы болѣемъ не недостаткомъ личнаго доброжелательства, котораго въ каждомъ изъ насъ слишкомъ много, мы даже гордимся этою своею славянскою чертой, какъ національною особенностью, но наше личное доброжелательство не имѣетъ возможности выражаться въ общемъ движеніи и не создало еще себѣ точныхъ общественно-нравственныхъ представленій, потому что наше вниманіе не было до сихъ поръ обращено достаточно въ эту сторону. Общественный контроль и общественная мысль не обнаруживаютъ еще у насъ достаточнаго воздѣйствія и очевидно, значитъ, насколько для созданія подобнаго воздѣйствующаго вліянія общественной мысли требуется ея воспитаніе въ общественномъ направленіи. Но создастъ ли необходимую для того общественную дисциплину одно личноморальное движеніе мысли и добродѣтельное житіе хотя бы даже въ видѣ «обществъ скромности и распространенія идей разумной жизни», чьи уроки необходимѣе для современнаго русскаго общества — публициста или моралиста — и почему только моралистъ видитъ на своей сторонѣ истину?
Истина! Но, вѣдь, истина предполагается уже готовой и данной заранѣе, и плохо приступать къ постройкѣ, не зная, что строить. Въ подобномъ полномъ невѣдѣніи и находятся моралисты, у которыхъ пока нѣтъ никакой общей и однородной истины, и оттого-то у нихъ и является такъ много архитекторовъ.
Задачи публициста гораздо прямѣе, проще и опредѣленнѣе ужь даже по одному тому, что многое изъ того, что мы начали, мы не докончили и у насъ имѣется запасъ опредѣленныхъ задачъ и цѣлей, ожидающихъ своего практическаго осуществленія. Даже той самой моральной личности, о душевно-своекорыстномъ спасеніи которой хлопочатъ такъ моралисты всякихъ оттѣнковъ и цвѣтовъ, публицистика идетъ на встрѣчу съ большею и болѣе существенною помощью, чѣмъ моралисты, ибо имѣетъ въ виду создать лучшія возможности для развитія этого самаго моральнаго я, облегчить ему пути для его общественнаго поведенія и выработать такія условія, въ которыхъ бы этому моральному я былъ бы большой просторъ дѣлать свое добро, если только это моральное я дѣйствительно думаетъ объ общемъ благѣ, а не ищетъ удовлетворенія лишь въ своекорыстно личномъ существованіи. Только публицистика откроетъ истинные и болѣе широкіе горизонты мысли для подобнаго стремящагося къ изолированности я и только она, направляя вниманіе въ болѣе широкую сферу, можетъ создать привычки мысли въ каждомъ частномъ явленіи и фактѣ отыскивать ихъ общественный смыслъ. Этой-то привычки русская мысль пока еще не имѣетъ и подобную привычку ей именно и нужно создать.
Но, направляя мысль въ эту сторону, совсѣмъ не дѣло публицистики указывать на всѣ явленія жизни. На всѣ явленія не указываютъ и моралисты. Моралистъ знаетъ тоже только явленія своей моральной области, поэтому и публицистъ имѣлъ бы право обвинить моралиста въ замалчиваніи. Нашихъ публицистовъ можно скорѣе упрекнуть въ разбросанности и въ томъ, что они не всегда держатся строго своихъ границъ. А это происходитъ частью отъ неточности вообще нашей мысли, частью оттого, что публицистъ не всегда находитъ себѣ поддержку въ другихъ работникахъ мысли и потому по необходимости уходитъ иногда въ чужую область.
У публициста такая же своя отдѣльная область, какъ и у моралиста, и въ общемъ оркестрѣ каждый изъ нихъ играетъ на своемъ инструментѣ. Если же въ оркестрѣ является диссонансъ, то ужь, конечно, меньше всего оттого, чтобы публицистъ не зналъ своей партіи. Вѣдь, откуда бы иначе явилось обвиненіе публициста въ томъ, что онъ не указываетъ на всѣ явленія жизни, не даетъ картинъ «свѣтлыхъ явленій» или не возбуждаетъ «бодрящихъ впечатлѣній»?
Въ майскомъ Очеркѣ, по поводу упрека, который мнѣ сдѣлалъ провинціальный литераторъ (на котораго и ссылается авторъ статьи о свѣтлыхъ явленіяхъ), что я говорю объ одичаніи общества и не вижу пробивающихся молодыхъ побѣговъ, я старался выяснить, какъ понимаю задачи публициста; но мой Очеркъ, какъ видно, только породилъ недоразумѣнія и вызвалъ противъ меня передовую статью. Но статья эта, однако, не устанавливаетъ закона послѣдовательности, обязательнаго для всякаго публициста, а скорѣе разрушаетъ этотъ законъ. Требованіе, чтобы публицистъ въ одинаковой степени относился ко явленіямъ жизни, и, доказывая, напримѣръ, вредъ крѣпостнаго права, разсказывалъ бы еще и о попечительныхъ помѣщикахъ, могло явиться только потому, что мы не установили себѣ точно и ясно опредѣленныхъ границъ для своей общественной мысли, а потому и валимъ какъ на свои, такъ и на чужія плечи часто несовмѣстимыя ноши. Такую несовмѣстимую ношу несетъ и мой разбѣгающійся по многимъ мелкимъ тропинкамъ оппонентъ, предлагающій, вмѣсто теоріи сосредоточенія силъ, теорію разбросанности. Но кто же мѣшаетъ вамъ рисовать картины свѣтлыхъ явленій и поднимать энергію моральнаго чувства, если вы въ этомъ видите свою общественную задачу? Если вы моралистъ, то въ этомъ ваше дѣло, и кто же васъ обвинитъ, что вы его выполняете?
Но заставлять и публициста возбуждать энергію моральнаго чувства — значитъ предлагать ему дѣло, лежащее совсѣмъ внѣ круга его дѣятельности. Публицистъ имѣетъ дѣло не съ энергіей моральнаго чувства, онъ имѣетъ дѣло съ энергіей общественной мысли. Онъ расширяетъ общій кругозоръ, онъ даетъ матеріалъ для общественнаго мышленія, для всего того, что должно помочь установленію и разъясненію связи общественныхъ причинъ и слѣдствій и указываетъ, какія причины ведутъ къ одному ряду явленій и какія къ другому ряду явленій. Воздѣйствіе публициста ограничивается исключительно этою областью понятій. Дѣла же моралиста, на основаніи тѣхъ же явленій и фактовъ, создать ту или другую теорію общественной нравственности и затѣмъ вести свою общественную пропаганду. Публицисту нѣтъ никакой нужды путать понятія, потому что та или другая общественная мораль сама собою предполагается въ основѣ всего того, что онъ говоритъ, и совершенно очевидна изъ той цѣли, къ которой онъ идетъ.
Моралистъ только тогда имѣлъ бы право сдѣлать публицисту упрекъ, если бы публицистъ исходилъ изъ ошибочнаго представленія объ общественной нравственности. Но если онъ этой ошибки не дѣлаетъ, если онъ идетъ къ той же цѣли, къ которой идетъ и моралистъ, то какъ же поставить ему въ вину, что, въ качествѣ публициста, онъ распоряжается только своими публицисткими средствами, а не употребляетъ средствъ моралиста? А развѣ не въ этомъ корень того обвиненія и той предлагаемой публицистамъ теоріи, противъ которой мнѣ теперь приходится говорить?
Публицисту говорятъ, что «недостаточно указать на мрачныя явленія, но необходимо также указать, какъ (курсивъ автора) можно, при данныхъ условіяхъ, бороться съ этими явленіями». Совершенно справедливо. Но предположите, что публицистъ рисуетъ «мрачныя явленія», возникающія въ обществѣ отъ отсутствія гласности или отъ слишкомъ слабаго распространенія общественныхъ понятій. Развѣ въ этой самой отрицательной формѣ не заключается и положительная сущность, и очень точное какъ? Почему это какъ явится только тогда, когда публицистъ скажетъ: учите и воспитывайте дѣтей, лечите съ любовью народъ, заводите банки, исполняйте свои обязанности, изобличайте злоупотребленія? Чѣмъ первое какъ хуже втораго? Оно не только лучше, но оно именно такое, какимъ должно быть. Оно устанавливаетъ общія идейныя понятія, формируетъ взглядъ на совокупность фактовъ и явленій, раскрываетъ широкое поле для работы сознанія, и на этомъ просторѣ мысль скорѣе не растеряется въ пріисканіи соотвѣтственнаго какъ, чѣмъ тогда, когда на нее дѣйствовать только рецептурнымъ способомъ, возбуждая лишь механическую подражательность.
Да и что идейно или общественно-руководящаго представляютъ тѣ примѣры личнаго поведенія, которыхъ цѣлую страницу даетъ статья о «мрачныхъ и свѣтлыхъ явленіяхъ»? Во-первыхъ, она даетъ изолированные факты, а, во-вторыхъ, факты исключительные. Напримѣръ, изъ всѣхъ народныхъ учителей беретъ только одного, дѣйствительно выдѣляющагося изъ ряда (хотя авторъ могъ бы найти примѣръ и болѣе выдающійся: профессора Рачинскаго, оставившаго Московскій университетъ, чтобы стать деревенскимъ учителемъ). И остальной подборъ фактовъ тоже ничего не говоритъ въ пользу обѣщанныхъ заглавіемъ свѣтлыхъ явленій потому, что эти факты возможны вездѣ и при всякихъ условіяхъ. Примѣры чувства долга, личнаго доброжелательства и фанатическаго служенія той или другой идеѣ бывали во всѣ времена. Ихъ можно встрѣтить и въ Турціи, и въ Китаѣ, и въ Абиссиніи. Башкинъ еще при Иванѣ Грозномъ находилъ, что кабальныхъ держать нехорошо. Развѣ, приводя подобные факты, значитъ говорить о чемъ-либо общественномъ, групповомъ, выражающемъ общественное сознаніе? Не будетъ ли это навыворотъ, т.-е. что отдѣльные факты только потому и приводятся, что не оказалось въ наличности групповыхъ движеній для проявленія ихъ общественныхъ возможностей? Въ такомъ случаѣ, всѣ примѣры автора говорятъ только противъ него, и, приводя ихъ, онъ самъ отрицаетъ общественныя возможности и видитъ лишь возможности личныя. Если это такъ, если авторъ публицистъ, то что же публицистическаго даетъ онъ своею статьей, и можетъ ли такой способъ воздѣйствія на мысль сообщить ея Движенію общественное сознаніе?
Энергія общественнаго поведенія создается только идейнымъ движеніемъ мысли, а не возбужденіемъ энергіи единоличнаго чувства. Въ единоличномъ чувствѣ у насъ никогда не бывало недостатка, не бывало недостатка и въ единичной энергіи. Нашъ разбродъ происходитъ не отъ того, чтобы у насъ недоставало личной доброжелательности или личной энергіи, — посмотрите, съ какою энергіей мы продѣлываемъ иногда невообразимо скверныя вещи, — нашъ разбродъ происходитъ только отъ того, что нашими личными чувствами и личною энергіей не управляютъ точныя понятія и опредѣленныя общественныя идеи.
По мысли автора статьи выходитъ такъ, что мы поступаемъ нехорошо только потому, что нѣтъ у насъ личной энергіи для борьбы со зломъ, и что только отъ этого «молодые побѣги» пробиваются слабо. Укажите этимъ «слабымъ побѣгамъ» «лучшее будущее», и тогда они, какъ грибы послѣ освѣжающаго дождя, пойдутъ въ ростъ. Какой, однако, это пригнетающій и подавляющій взглядъ, способный именно убить всякую энергію. Вѣдь, лучшее будущее есть уже заранѣе существующій источникъ всѣхъ нашихъ стремленій. Оно глубоко коренится въ душѣ каждаго и создавать его нечего, потому что съ нимъ каждый родится и живетъ. О чемъ же тутъ говорить? Совершенно справедливо, что должны быть установлены и выяснены идеалы жизни. Но, вѣдь, не о нихъ говоритъ авторъ, — онъ говоритъ, что «молодымъ побѣгамъ нужно разъяснить, что еще не все пропало въ жизни, и что еще есть и надежда на успѣшный ходъ борьбы» (ну, какъ же это не подавляющій взглядъ, способный именно убить всякую энергію?). Значитъ, онъ тоже предполагаетъ существующимъ заранѣе извѣстное лучшее будущее и извѣстные идеалы жизни. Вопросъ, слѣдовательно, только въ томъ, чтобы пробудить энергію дѣятельности, энергію чувства жизни. И это необходимо и неизбѣжно. Какія же для этого лучшія средства?
Отвѣтъ на этотъ вопросъ мы находимъ въ другой статьѣ, повидимому, того же автора, по крайней мѣрѣ, однородной съ нимъ по духу: Архипастырское обличеніе. Въ отчетѣ преосвященнаго Никанора проходятъ рядомъ двѣ мысли: отсутствіе религіозно-воспитательнаго вліянія священниковъ его епархіи и непроходимая темнота народа. Статья, написанная по поводу отчета, приводитъ только факты, касающіеся духовенства, а о народѣ не говорить, а казалось бы, что именно въ послѣднихъ-то фактахъ и долженъ бы заключаться центръ тяжести статьи. Вотъ что пишетъ преосвященный.
Въ селѣ Протопоповкѣ, послѣ келейнаго разговора, который имѣлъ архипастырь со священникомъ въ алтарѣ, онъ вышелъ въ народъ. Такъ какъ школьниковъ, о религіозномъ воспитаніи которыхъ шла рѣчь, тутъ не было, то преосвященный взялъ первую попавшуюся дѣвочку и спросилъ ее, какъ ее звать, какъ звать ея отца, мать. На эти вопросы дѣвочка отвѣтила толково. Потомъ преосвященный обратилъ ея глаза на храмовую, хорошо написанную, икону св. Троицы. Дѣвочка отвѣчаетъ: «не бачу, не вѣдаю». Преосвященный указалъ ей на Бога Отца отдѣльно, Бога Сына и т. д. Спрашиваетъ: «бачишь?» — «Бачу». — «Се кто»? — «Не вѣдаю». «А се кто?» — «Невѣдаю». — «А се кто»? — «Также не вѣдаю». — «А се кто?» — спрашиваетъ преосвященный, указывая на архангела на южной двери. — «Се Божія Матерь». — «А се кто?» — указывая на Спасителя. — «Не вѣдаю». — «А се ито?» — указывая на Божію Матерь. — «Невѣдаю». — «А се кто?» — указывая на архангела у сѣверной двери. — «Се Божія Матерь». — «А се кто?» — указывая на Святителя Николая за лѣвымъ клиросомъ. — «Не вѣдаю». Въ другомъ мѣстѣ дѣвушка лѣтъ 18-ти точно также не различала иконъ, и когда преосвященный сталъ укорять ее, что вотъ она невѣста, будетъ скоро имѣть своихъ дѣтей, а, между тѣмъ, сама ничего не знаетъ, ничему и дѣтей не научить и умретъ, ничего не вѣдая, съ досады развела руками на отлично исполненный иконостасъ и отвѣтила: «да, вѣдь, все образа». «Вы помогите мнѣ разрѣшить вопросъ: какой вѣры эти люди, какой вѣры эта дѣвочка?» — говоритъ преосвященный. — «Какой? — отвѣчаетъ священникъ, — звѣстно, крещеной, христіанской». — «жаль, — говорить преосвященный, — что вы подсказали: теперь она повторитъ ваши слова». — «Какой ты вѣры, дѣвочка»? — «Христіанской», — отвѣчаетъ. — «Въ кого ты вѣруешь?» — Молчитъ. — «Видала ли ты когда образъ Іисуса Христа, есть ли тутъ образъ Іисуса Христа?» — Молчитъ…
Одесскій Вѣстникъ, изъ котораго я сдѣлалъ эту выписку, говоритъ: «вникните въ прочитанное и скажите, не безмѣрны ли темнота и невѣжество въ нѣкоторыхъ слояхъ населенія и нужно ли удивляться… и т. д.». И это заключеніе публициста.
Одна московская газета, вдѣлавъ выписку изъ Недѣли только фактовъ, не дѣлаетъ изъ нихъ никакого вывода. И это вполнѣ публицистскій пріемъ, разсчитанный на мыслящаго читателя и достигающій своей цѣли.
Авторъ же статьи Архипастырское обличеніе заключаетъ свою статью такъ: «Духовенство, несомнѣнно — крупная и важная сила въ Россіи, которой открыто широкое поле для дѣятельности; но, въ то же время, оно находится въ зависимости отъ многихъ условій, которыхъ нельзя не принимать въ разсчетъ, когда заходитъ рѣчь объ оцѣнкѣ духовенства или о возложеніи на него тѣхъ или другихъ задачъ. И если, въ связи съ этими условіями, духовенство не удовлетворитъ слишкомъ высокихъ требованій, за то оно не поведетъ и къ разочарованію». Какой же смыслъ этихъ словъ? «Ничего не требуй и будь доволенъ тѣмъ, что тебѣ даютъ», чтоли? А куда же исчезъ вопросъ о народной темнотѣ?
Ну, какъ же не сказать, что это ночной колпакъ и розовое одѣяло, которые надѣваются на читателя? Какую энергію мысли можетъ вызывать подобный двойственный взглядъ? Да къ чему и вообще тогда теорія «бодрящихъ впечатлѣній», если для этой бодрости нѣтъ никакого дѣла, потому что если все и не такъ особенно хорошо, то ужь не такъ же оно и дурно?
Не о томъ рѣчь, чтобы непремѣнно обвинить кого-нибудь, — публицисту обвиненіями ради обвиненій заниматься не приходится, — но, вѣдь, тутъ возникалъ передъ публицистомъ плотный узелъ взаимной темноты, который для него было обязательно распутать, чтобы отразить въ сознаніи читателя всю глубокую общественную важность фактовъ, приводимыхъ преосвящннымъ. И вмѣсто того, чтобы по возможности расширить свою задачу, публицистъ съузилъ ее и свелъ свою мысль къ неодобренію обвиненій преосвященнаго, тогда какъ именно слѣдовало воспользоваться ими съ благодарностью, какъ рѣдкимъ исключительнымъ матеріаломъ. Причина этого заключалась только въ томъ, что, вмѣсто общественной постановки вопроса, авторъ сдѣлалъ постановку личную. Въ мыслящемъ читателѣ не могло не возникнуть досадное чувство, что наша современная публицистика снова обращается къ старой формулѣ, что «наше время — не время широкихъ задачъ» и что «съ одной стороны нельзя не сознаться, а съ другой — нельзя не признаться». Эта двойственная формула, пріучающая въ каждомъ общественномъ явленіи видѣть двѣ стороны, вмѣсто одной, ведетъ къ неувѣренности мысли, къ рефлексіи, къ сомнѣнію въ самой себѣ и создаетъ нетолько неточное поведеніе, но и убиваетъ всякую энергію. Такимъ образомъ, теорія «бодрящихъ впечатлѣній» разбивается о свою собственную двойственность. Теорія эта напоминаетъ басню о лисицѣ и журавлѣ, попавшихъ въ яму. Лисица бѣгала, суетилась и увѣряла, что у нея «тысяча думушекъ» и попала на шубу мужику, а журавль все долбилъ носомъ въ одно мѣсто и повторялъ: «а у меня одна думушка, а у меня одна думушка!» — и вылетѣлъ на свободу.
Такимъ образомъ, передъ читателемъ являются два теченія мысли: одно — единоличное, снизу вверхъ, и другое — групповое, общественное, сверху внизъ.
Но, вѣдь, и при групповомъ движеніи мысли тоже самое единоличное я является основною силой, ради которой все дѣлается и которою все дѣлается.
Весь вопросъ лишь въ умственномъ содержаніи я и въ послѣдовательно-поступательномъ движеніи его мышленія.
Когда по программѣ моралистовъ это я устраиваетъ «общество добродѣтели и скромнаго житія», оно только повторяетъ средніе вѣка, когда люди бѣжали въ монастыри отъ царившаго повсюду зла и насилія, съ которымъ они были не въ состояніи бороться. Вліяніе времени заключается только въ томъ, что монашество аскетическое смѣнилось монаществомъ свѣтскимъ.
Слѣдующею ступенью является опять единоличное нравственное я, въ видѣ примѣрныхъ народныхъ учителей, акушеровъ, женщинъ-врачей, людей, борящихся съ мѣстными злоупотребленіями, а также добродѣтельныхъ фабрикантовъ, честныхъ торговцевъ и т. д. Каждый такой единоличный дѣятель проникнутъ чувствомъ долга, благожелательностью и вообще стремленіемъ приносить пользу ближнему, которую онъ по мѣрѣ своихъсилъ и старается приносить.
Но скоро примѣрный человѣкъ начинаетъ понимать, что его личная дѣятельность, кромѣ добрыхъ намѣреній, зависитъ и еще кое-отъ-чего, съ чѣмъ онъ связанъ тысячью ниточекъ. Народный учитель начинаетъ соображать, что, кромѣ школы, въ которой онъ такъ старательно учитъ, есть еще и школьные вопросы, есть общія условія народнаго образованія. Акушерка, женщина-врачъ, земецъ, купецъ, фабрикантъ начинаютъ тоже понимать, что есть какія-то другія внѣ ихъ лежащія причины, которыми опредѣляется ихъ единоличное поведеніе. И по мѣрѣ того, какъ они объ этомъ думаютъ, передъ ними встаетъ все большая и большая масса вопросовъ, связанныхъ другъ съ другомъ. Земецъ, сельскій хозяинъ, купецъ, фабрикантъ научаются понимать, что ихъ личная дѣятельность связана и съ желѣзными дорогами, и съ тарифами, и съ общимъ экономическимъ положеніемъ, и съ состояніемъ финансовъ, и съ международными условіями, и съ внутреннею и внѣшнею политикой.
И вотъ, по мѣрѣ того, какъ отдѣльное я проникается сознаніемъ своей зависимости отъ внѣшнихъ условій, вниманіе его направляется въ сторону этихъ управляющихъ имъ условій, оно пріучается не только о нихъ думать, но и понимать, какія изъ этихъ условій становятся, такъ сказать, поперекъ полнаго, полезнаго развитія личныхъ силъ и наивысшихъ полезныхъ результатовъ, которые личныя силы могли бы создавать.
Это есть уже пора общественнаго сознанія, пора мысли, направленной въ сторону общихъ условій, пора возникновенія организаціонной мысли, когда для каждаго отдѣльнаго дѣла — школы, медицины, промышленности, торговли, финансовъ и т. д. — вырабатывается уже извѣстная цѣльная законченная система или программа для возможно-полнаго и успѣшнаго ихъ развитія, — то, что называется политикой: политика промышленная, финансовая, экономическая и т. д.
Но каждая изъ этихъ отдѣльныхъ политикъ можетъ преслѣдовать, однако, только свои групповыя цѣли, какъ это и наблюдается у насъ въ политикѣ нашихъ частныхъ желѣзно-дорожныхъ обществъ или въ промышленной и торговой политикѣ «всероссійскаго купечества», выступившаго въ прошломъ году и еще разъ въ нынѣшнемъ съ своими петиціями.
Въ постепенно ростущемъ движеніи мысли публицистика занимаетъ точно опредѣленное положеніе, а каждый отдѣльный публицистъ — точно опредѣленное мѣсто. Публицистъ можетъ быть экономическимъ, финансовымъ и собственно политическимъ писателемъ или популяризаторомъ общественно-политическихъ идей, но какую бы частную область общихъ отношеній онъ ни избралъ своею спеціальностью, свое частное онъ долженъ пріурочить къ одному общему, что сливало бы всѣ частныя движенія публицистской мысли въ одно общее согласное движеніе. Въ подобномъ согласномъ однородномъ движеніи мысли долженъ заключаться идеалъ каждаго публицистскаго органа — газеты, журнала. Въ отдѣльности каждый органъ печати будетъ, конечно, стоять на своемъ собственномъ мѣстѣ, но и занимая свое собственное мѣсто и работая для читателя, стоящаго выше или ниже по своему общественному развитію и помогая его росту, органы, различающіеся только идейно-количественно, а не идейно-качественно, могутъ идти въ одномъ общемъ направленіи, въ концентрической системѣ.
Значить, вопросъ сводится къ тому, какое мѣсто въ движеніи общественной мысли отводить себѣ авторъ теоріи «бодрящихъ впечатлѣній» и «свѣтлыхъ явленій», и признаетъ ли онъ за мною право на совмѣстимость, съ нимъ въ общемъ планѣ работы русской и общественной мысли?
Если онъ это право за мною признаетъ, то какимъ же идейнымъ разнорѣчіемъ была вызвана его статья? А если онъ этого права за мной не признаетъ, зачѣмъ онъ этого разнорѣчія не указалъ, чтобы предохранить читателя отъ ошибокъ и заблужденій, въ которыя я могу его вовлечь?