«Аполлонъ», № 3, 1909
Когда режиссеръ Санинъ «проваливалъ» — выражаясь театральнымъ жаргономъ — одну за другой постановки — «Царя природы» Е. Чирикова, «Вѣрности» Б. Зайцева и «Анфисы» Л. Андреева, многіе изъ насъ утѣшались мыслью: «Санинъ готовится къ „Анатэмѣ“, его творческій духъ витаетъ надъ „Анатэмой“, ему некогда заниматься мелочами».
И мѣсяцъ жизни на сценѣ убогой «Анфисы» казался намъ длиннымъ-длиннымъ въ ожиданіи «Анатэмы».
Нянькамъ свойственно разсказывать о «своихъ» дѣтяхъ небылицы; — и театральная нянька въ лицѣ Санина не поскупилась на слова въ сенсаціонныхъ интервью, чтобы расхвалить «по своему» Анатэму, a кстати прихвастнуть умѣлымъ обращеніемъ съ этимъ дѣтищемъ. Больше полугода провозился Санинъ съ Андреевскимъ твореніемъ… У театральной молодежи лопалось терпѣнье. — «Пока солнце взойдетъ, роса глаза выѣстъ» — жаловались иные на потемки Новаго Драматическаго театра. Но вотъ солнце взошло! «Анатэма» поставлена! И хочется задать вопросъ, не лучше ль было бы, чтобъ роса глаза выѣла, чѣмъ видъ этого Санинскаго «солнца»…
Мнѣ жаль отъ всей души Л. Андреева и жаль мнѣ Н. Калмакова и талантливаго композитора В. Каратыгина.
Декораціи Н. Калмакова вышли скучными, безъ всякой «глубины мистической», порой безсмысленными, какъ, напр., въ прологѣ и эпилогѣ (гдѣ врата вѣчности? гдѣ фигура стража?), порой мало оригинальными (залъ въ домѣ Лейзера напоминалъ по духу «Жизнь Человѣка» москвичей), отчасти взятыми изъ «Черныхъ масокъ», (какъ, напр., большой каминъ, — на томъ же мѣстѣ и почти тотъ же), наконецъ, безвкусными (этотъ ужасный задникъ неба Ной картины въ видѣ грязной тряпки съ подтеками!) и, что самое главное, — безъ соблюденія трагическихъ ремарокъ автора. Задолго до представленія я указывалъ Н. Калмакову, что въ его эскизахъ къ «Анатэмѣ» не оригинально, и мнѣ казалось, что, понявъ меня, онъ вполнѣ со мною согласился. Жестока же ферула Санина, если художникъ не посмѣлъ измѣнить то, чѣмъ онъ самъ, казалось, былъ недоволенъ.
Писать о постановкѣ «Анатэмы» такъ же тяжело, какъ писать о похоронахъ. Поистинѣ въ драмѣ новаго направленія, работа Санина — работа могильщика.
Вся бѣда въ томъ, по моему, что Санинъ, этотъ заядлый бытовикъ театра Островскаго, не пожелавъ отстать отъ вѣка стилизаціи, ухватился за эту «стилизацію» безъ всякаго знанія художественныхъ методовъ. Я ясно убѣдился, что стилизацію онъ понимаетъ не въ смыслѣ выявленія сущности, a въ смыслѣ ея затемнѣнія. Манерностью дурного тона, нескончаемыми паузами, диковинными «не людскими» интонаціями, упрощеніемъ до нелѣпости того, что сложно, и осложненіемъ того, что просто, Санинъ какъ бы силится въ постановкѣ «Анатэмы» доказать намъ свою современность, модность, свою причастность къ декадентству. Но стилизаторъ-режиссеръ открещивается отъ декадентшины, г-нъ Санинъ! Къ тому же, изъ бытовиковъ не «поступаютъ въ стилизаторы» съ такой же легкостью, какъ изъ Александринскаго театра въ Новый Драматическій. Здѣсь дѣло не въ одномъ желаніи, a и въ творческомъ складѣ души.
Скука — «выкрутасъ», скука — нелѣпость, скука — смѣшной шаржъ, — скука, наконецъ, невыносимая!
Что сказать объ исполнителяхъ? — Ихъ трудно винить, поскольку они явились исполнителями воли Л. Андреева, но легко ихъ винить, поскольку они подчинились волѣ Санина. Однако, разбираться въ этомъ я предоставлю закулиснымъ Шерлокъ Холмсамъ. Скажу лишь, что г-жа Голубева мнѣ понравилась своими скорбными и вдумчивыми интонаціями, Муратовъ былъ донельзя плохъ, прекрасенъ гримъ y Лебединскаго и выразительны глаза y Іолшиной.