О происхождении клеветников (Дорошевич)/ДО

О происхожденіи клеветниковъ : Индійская легенда
авторъ Власъ Михайловичъ Дорошевичъ

Изъ цикла «Сказки и легенды». Опубл.: «Одесскій листокъ», 1895, № 92, 7 апрѣля. Источникъ: Дорошевичъ В. М. Легенды и сказки Востока. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1902. — С. 24.

I

Когда всесильный Магадэва изъ ничего создалъ прекрасный міръ; онъ спустился на землю, чтобы полюбоваться дѣломъ рукъ своихъ.

Въ тѣни густыхъ ліанъ, на ложѣ изъ цвѣтовъ, онъ увидѣлъ человѣка, который ласкалъ свою прекрасную подругу, — спросилъ его:

— Доволенъ ты тѣмъ, что я создалъ для твоего счастья? Лазурью неба и блескомъ моря, блѣдными лиліями и яркими розами и тихимъ благоуханнымъ вѣтеркомъ, который вѣетъ ароматомъ цвѣтовъ и какъ опахало тихо колышетъ надъ тобою стройныя пальмы въ то время, какъ ты отдаешься восторгамъ любви съ прекрасной подругой твоей?

Но человѣкъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на него, уже не узнавая Магадэву, и дерзко отвѣтилъ.

— Кто ты? И почему ты спрашиваешь меня? Какое дѣло тебѣ до того, доволенъ или недоволенъ я тѣмъ, что существуетъ? И почему я долженъ отвѣчать тебѣ?

Сказалъ Магадэва:

— Я тотъ, которому ты обязанъ всѣмъ, что существуетъ, и даже тѣмъ, что существуешь ты самъ. Я тотъ, кто создалъ лазурное небо, блескъ моря, кто щедрой рукой разсыпалъ цвѣты по полямъ и лугамъ, кто зажегъ звѣзды въ небесахъ, кто создалъ прекрасныя пальмы и обвилъ ихъ ліанами. Я тотъ, кто повелѣлъ быть солнцу, создалъ день и ночь, страстный зной и прохладу, твою прекрасную подругу и тебя. Мнѣ ты обязанъ благодарностью за все.

Съ изумленіемъ сказалъ человѣкъ:

— Благодарностью? За то, что ты создалъ все? Какое же мнѣ дѣло до этого? И за что я долженъ благодарить тебя? Я вижу, что все существующее прекрасно. Съ меня довольно. И какое мнѣ дѣло еще думать о томъ, кто, для чего и почему создалъ все это! Отойди съ твоими праздными разговорами и не мѣшай мнѣ наслаждаться тѣмъ, что существуетъ.

И изумленье отразилось на лицѣ Магадэвы.

— Какъ? Въ глубинѣ твоего сердца не шевелится желанья пасть ницъ передо мной, твоимъ творцомъ, молиться мнѣ и благодарить меня за все, что я далъ тебѣ?

— Молиться? — воскликнулъ человѣкъ, — тратить время на какія-то молитвы, когда жизнь такъ прекрасна? Когда такъ лазурно небо, блещетъ море и прекрасна подруга? И ты хочешь, чтобы я, видя все это, думалъ о тебѣ? Ты хочешь, чтобъ я отнималъ у нея часы восторговъ и любви и отдавалъ ихъ какимъ-то молитвамъ? Нѣтъ. Жизнь прекрасна и некогда молиться. Надо пользоваться тѣмъ, что есть, и не тратить время на благодарность.

Такъ родился на свѣтъ страшнѣйшій изъ грѣховъ.

Поблекли цвѣты, пальмы съ укоромъ качали своими красивыми вершинами, — и вѣтерокъ шепталъ среди ліанъ имя рожденнаго грѣха.

И прозвучало надъ міромъ новое слово:

— Неблагодарность.

II

Тогда великій Магадэва, въ порывѣ праведнаго гнѣва, подъялъ руку, чтобъ предать проклятію презрѣнный родъ людской, забывшій его. И отъ движенія руки его ураганъ пронесся надъ землею, поднялъ и закрутилъ въ воздухѣ знойные пески пустыни.

Тучами полетѣли миріады раскаленныхъ песчинокъ, сжигая, погребая все на пути своемъ.

Блекли цвѣты, гибли пальмы, пересыхали прозрачныя, кристальныя рѣки и раскаленныя песчинки съ жгучею болью вонзались въ тѣло людей.

Нахмурилъ чело Магадэва, — и тучи поползли по лазурному небу, заслоняя свѣтъ солнца.

Слезы ярости сверкнули на очахъ Магадэвы, — и изъ тучъ полилась холодная вода.

Подъ струями ея дрожали своими окоченѣвшими членами люди и тщетно старались они укрыться отъ ледяныхъ потоковъ подъ сѣнью пальмъ.

Стройныя пальмы не хотѣли давать пріюта неблагодарнымъ.

Отъ прикосновенія людей онѣ съ отвращеніемъ вздрагивали и обдавали прижавшихся къ ихъ стволамъ потоками холодной накопившейся влаги.

Слово сказалъ Магадэва, — и громы загремѣли въ небесахъ, и молніи посыпались, прорѣзывая тьму, отъ разъяренныхъ взоровъ его.

Въ смертельномъ ужасѣ дрожали окоченѣвшіе люди, — и имъ не было куда укрыться отъ ледяныхъ потоковъ, страшныхъ громовъ, которые трепетомъ наполняли все ихъ существо, и блещущихъ зигзаговъ молніи.

— Вспомнятъ теперь они обо мнѣ! — сказалъ Магадэва.

Но люди не вспомнили о Магадэвѣ.

Въ дѣвственныхъ лѣсахъ застучалъ топоръ, со стономъ падали стройныя пальмы, пораженныя на смерть, — и люди строили себѣ жилища.

Все, что существуетъ, своимъ существованіемъ обязано грѣху.

Чтобъ спастись отъ казни за неблагодарность, люди построили себѣ жилища.

И съ тѣхъ поръ имъ было все равно.

Неслись-ли въ воздухѣ раскаленные пески, или лились потоки холодной, ледяной влаги, — они ото всего укрывались въ своихъ жилищахъ, отдавая часы непогоды восторгамъ любви.

И страшный раскатъ грома заставлялъ лишь крѣпче прижиматься въ испугѣ прекрасную подругу.

А молніи освѣщали горѣвшіе восторгомъ и любовью смѣющіеся взоры.

III

Тогда великій Магадэва всю свою ярость и злобу обрушилъ на міръ.

И среди травы и цвѣтовъ поползли огромныя, шипящія змѣи. Изъ лѣсовъ вышли страшные полосатые тигры, съ горящими злобой глазами.

Они подкарауливали людей въ засадѣ, однимъ прыжкомъ кидались на нихъ и острыми, огромными когтями безъ жалости разрывали на части самыя прекрасныя тѣла.

А змѣи безшумно подкрадывались къ людямъ, обвивали ихъ своими холодными кольцами и душили ихъ, не внимая ни стонамъ, ни воплямъ.

Или жалили ихъ, одной каплей яда отравляя весь организмъ и превращая прекрасное, бѣлое, трепещущее, теплое тѣло въ холодную, распухшую, почернѣвшую мертвую массу. И уползали, торжествуя, что причинили гибель и смерть.

— Теперь они вспомнятъ обо мнѣ! — сказалъ Магадэва.

Но человѣкъ тяжелымъ камнемъ убилъ ядовитую змѣю, вырвалъ ея ядовитые зубы, надѣлалъ изъ нихъ отравленныхъ стрѣлъ и, мѣткой рукою пуская ихъ, убивалъ полосатыхъ тигровъ, притаившихся въ чащѣ ліанъ.

Ему не были страшны ни змѣи, ни тигры.

Изъ наказанія, посланнаго Магадэвой, онъ сдѣлалъ забаву для себя.

Онъ не только не бѣжалъ отъ тигровъ, — онъ самъ, нарочно, ходилъ въ лѣса, отыскивалъ ихъ, убивалъ и изъ ихъ полосатыхъ шкуръ дѣлалъ ложе для своей прекрасной подруги, убирая стѣны ея жилища разноцвѣтною кожею змѣй. И жарче былъ поцѣлуй въ награду храбрецу.

IV

— Васъ не страшатъ ни сила, ни ярость! — воскликнулъ Магадэва, — такъ я же мерзостью наполню этотъ прекрасный міръ и отравлю ваше существованіе.

И, отвернувшись, онъ создалъ мерзкихъ насѣкомыхъ.

Москита, который питался человѣческой кровью и своими укусами красными пятнами и отвратительными буграми обезображивалъ лица, руки и плечи прекрасныхъ женщинъ.

Осу, мерзкое и отвратительное насѣкомое, которое жалитъ только изъ удовольствія причинять непріятность и боль.

Муравьевъ, которые заползали даже въ ложе и не давали покоя ни днемъ, ни ночью.

Но люди прозрачными сѣтками заставили окна отъ москитовъ, нашли самое простое средство отъ укуса осы — слюну, поѣхали въ Персію, поторговались съ персіянами, купили персидской ромашки, — и спокойно спали, а днемъ, намазанные благовонными мастями, ходили безопасные отъ укушеній москитовъ.

И только больше благоухали прекрасныя женщины.

V

Тогда изъ глубины океана, въ мглистомъ, черномъ туманѣ, смерчемъ, какъ змѣя, извиваясь спиралью по небеснымъ кругамъ, поднялся на девятое небо къ престолу Магадэвы отецъ зла — Сатана.

И сказалъ:

— Всесильный! Я врагъ твой. Но я помню, что созданъ тобой же. Лишь люди могутъ забывать все. Но Сатана помнитъ, кому онъ обязанъ своимъ существованіемъ. Неблагодарности нѣтъ въ числѣ тѣхъ пороковъ, которыми съ ногъ до головы покрытъ Сатана. Этотъ порокъ принадлежитъ только людямъ. Онъ созданъ ими. Позволь же мнѣ отблагодарить тебя за то, что ты меня создалъ. Позволь мнѣ притти на помощь къ тебѣ въ твоей непосильной борьбѣ.

И Магадэва, съ отвращеніемъ отвернувшись, сказалъ:

— Говори.

— Ты хочешь наказать людей, но слишкомъ благъ и праведенъ, чтобы выдумать такую мерзость, какая можетъ притти въ голову только мнѣ, отцу лжи и порока. Только я могу выдумать нѣчто достойное этой породы. Позволь же мнѣ наказать людей моимъ наказаньемъ, какое мнѣ придетъ въ голову.

И Магадэва, съ отвращеніемъ отвернувшись, далъ рукой знакъ согласія.

VI

Сатана спустился на землю среди болота и грязи.

Случилось такъ, что въ эту минуту прибѣжалъ туда спрятаться, укрыться въ камышахъ измѣнникъ. Низкій трусъ, бѣжавшій съ поля сраженія въ самую рѣшительную минуту, предавшій отечество опасности.

Онъ былъ мерзокъ самому себѣ, — но когда Сатана предсталъ предъ нимъ въ настоящемъ видѣ, — даже онъ плюнулъ въ грязь и съ отвращеніемъ бѣжалъ прочь отъ мерзскаго зрѣлища, презирая опасность попасться въ руки враговъ.

Послѣ измѣнника туда же пришелъ парій, чтобъ умыться въ болотной водѣ.

Презрѣнный, прокаженный, отъ котораго сторонились люди, онъ не пугался своего отраженія, когда нагибался пить изъ болота грязную воду.

Но, увидавъ Сатану, и онъ плюнулъ въ грязь и бѣжалъ прочь.

Затѣмъ сюда же пришелъ рабъ.

Презрѣнный, наказанный за свои пороки рабъ, — онъ пришелъ сюда, чтобъ бросить въ болото драгоцѣнный уборъ, украденный у господина.

Эта вещь была дорога его господину, какъ память.

Въ безсильной злобѣ онъ укралъ ее, пришелъ сюда, чтобъ въ видѣ мести сдѣлать своему господину хоть какую-нибудь гадость.

Онъ былъ мерзокъ.

Но и онъ, увидавъ Сатану, отъ омерзѣнія плюнулъ въ ту же грязь, въ которую плюнули измѣнникъ и парій.

Тогда изъ грязи, смѣшанной съ тремя плевками измѣнника, парія и раба, — выросъ Клеветникъ.

Трусливый и низкій какъ измѣнникъ, презрѣнный и прокаженный какъ парій, подлый какъ рабъ, обокравшій своего господина.

Грязный — какъ сама грязь.

Случилось такъ, что въ то время, когда онъ рождался мимо пробѣжала собака.

Съ тѣхъ поръ Клеветникъ не можетъ спокойно видѣть ничего высокаго безъ того, чтобъ сейчасъ же не сдѣлать какую-нибудь мерзость.

Изъ болотныхъ камышей на его рожденіе глядѣлъ бегемотъ.

И оттого кожа Клеветника такъ толста, что ее ничѣмъ не прошибешь.

Увидѣвъ его, говорятъ, самъ Сатана, съ любовью глядѣвшій на свой мерзкій обликъ въ волнахъ океана, — и тотъ не выдержалъ и плюнулъ на него.

Послѣ плевка Сатаны Клеветнику не страшны уже стали плевки людскіе.

VII

Самый воздухъ священной Калькутты былъ отравленъ клеветой.

Какъ тысячи гадинъ, она расползалась отъ Клеветника по всему городу, заползала во всѣ дома, всюду сѣяла злобу, ненависть, вражду, подозрѣнія.

Священные брамины, почтенные старцы подозрѣвались въ кражахъ; невинныхъ дѣвушекъ, чистыхъ, какъ лилія, подозрѣвали въ гнусныхъ грѣхахъ; мужья безъ отвращенія не могли смотрѣть на своихъ женъ, женамъ мерзко было смотрѣть на мужей, отцы враждовали съ дѣтьми.

Ничего не щадилъ Клеветникъ, и всюду заползала его клевета, отравляя жизнь людямъ.

Его били, — но, благодаря кожѣ бегемота, онъ не чувствовалъ ничего.

Ему плевали въ лицо, но онъ только говорилъ:

— Вотъ и отлично. По крайней мѣрѣ умываться не надо.

Что значили людскіе плевки ему, — на котораго плюнулъ самъ Сатана?!

Его презирали, а онъ смѣялся:

— Неужели вы думаете, что я такъ глупъ, чтобъ ждать за свои клеветы отъ васъ уваженія!!!

Его не брало ничего.

Тогда жители Калькутты выдумали для него самое позорное наказаніе.

Онъ былъ вымазанъ въ смолѣ, его обваляли въ пуху и въ такомъ видѣ, раздѣтаго, заставили ходить по улицамъ.

Но онъ сказалъ:

— Вотъ и отлично: послѣ такого срама мнѣ не страшенъ ужъ больше никакой позоръ.

Такъ всеобщимъ презрѣніемъ въ немъ убили окончательно человѣка.

И онъ клеветалъ ужъ тогда, не боясь ничего.

Но это было только началомъ наказанія Калькутты.

Самое бѣдствіе пришло только тогда, когда въ Калькуттѣ было изобрѣтено книгопечатаніе.

VIII

Этимъ прекраснымъ даромъ неба мы обязаны любви.

Все, что существуетъ, своимъ происхожденіемъ обязано любви.

И если бы на свѣтѣ не было любви, — не было бъ и насъ самихъ.

Она была Жемчужиной Индіи, — и онъ любилъ ее, какъ небо, какъ воздухъ, какъ солнце, какъ жизнь.

При тихомъ мерцаніи звѣздъ, въ благовонную, теплую ночь, онъ говорилъ ей подъ легкій плескъ священныхъ волнъ Ганга:

— Пусть звѣзды, что съ завистью смотрятъ на твою красоту съ далекаго, темнаго неба; пусть ночь, что ревниво покрыла тебя темнымъ пологомъ отъ взоровъ людей; пусть вѣтеръ, что лобзаетъ тебя, пусть волны священной рѣки, что съ тихимъ, восторженнымъ шепотомъ несутъ морю разсказъ о твоей красотѣ, о, богиня, царица моя! пусть все, пусть весь міръ свидѣтелемъ будетъ моей любви, моихъ клятвъ, дорогая! Дай мнѣ обнять твой станъ, гибкій, какъ сталь, и стройный, какъ пальма. Отдай мнѣ твою красоту неземную! Сдѣлай меня и счастливымъ, и гордымъ. Пусть зависть засвѣтится въ глазахъ всего міра, и лишь въ твоихъ глазахъ, дорогая, пусть тихо мнѣ свѣтитъ любовь. Весь міръ пусть будетъ знать, что моя — прекрасная Жемчужина Индіи. — Слава твоей красоты переживетъ вѣка, — и дѣды внукамъ будутъ, какъ волшебную сказку, разсказывать о красотѣ Жемчужины Индіи. И сердце каждаго юноши сожмется завистью ко мнѣ, къ твоему владыкѣ, къ твоему рабу…

Тихо плескалась рѣка, — и блѣдная, при блѣдномъ свѣтѣ луны, словно ужаленная, быстро поднялась съ мѣста Жемчужина Индіи, уже замиравшая въ объятьяхъ прекраснаго юноши.

— Не знаю кто, — сказала она, — но намъ запретилъ лгать. Ты сказалъ неправду. Какъ всѣ, кто даже меня не видѣлъ, будутъ знать о моей красотѣ? Какъ всѣ, когда меня ужъ не будетъ на свѣтѣ, будутъ завидовать тебѣ? Ты солгалъ, — и я никогда не буду принадлежать человѣку, который лжетъ въ минуты восторговъ любви.

И ея бѣлое покрывало исчезло среди сумрака ночи. еле освѣщеннаго трепетнымъ свѣтомъ луны.

Въ отчаяніи бросился къ волнамъ священнаго Ганга прекрасный юноша.

Но геній слетѣлъ и осѣнилъ его мыслью о тисненіи книгъ.

Въ чудныхъ строкахъ онъ воспѣлъ красоту Жемчужины Индіи, — и въ тысячахъ оттисковъ эта пѣснь красотѣ разнеслась, какъ вѣтеръ, по свѣту.

И всѣ, кто никогда не видалъ ея, знали о красотѣ Жемчужины Индіи.

Отъ дѣдовъ къ внукамъ, какъ волшебная сказка, передавалась эта книга и, читая ее, у людей сжималось сердце завистью къ тому, кого любила, чьей была Жемчужина Индіи.

А за свое чудное открытіе прекрасный юноша былъ награжденъ высшимъ счастьемъ на свѣтѣ — объятіями любимой женщины.

Такъ было въ Индіи въ давно минувшія времена изобрѣтено книгопечатаніе.

IX

Но и на это орудіе, созданное для того, чтобы воспѣвать всему міру красоту и любовь, устремилъ свое нечистое вниманіе Клеветникъ.

Орудіе любви онъ сдѣлалъ своимъ орудіемъ клеветы.

И съ этихъ поръ сталъ силенъ, какъ никогда.

Ему не нужно было ужъ бѣгать по дворамъ, чтобы разносить клевету.

Въ тысячахъ оттисковъ, она сама разносилась кругомъ, какъ дыханіе чумы.

Это не были слова, которыя прозвучатъ и замолкнутъ, это было нѣчто, что оставалось, чего нельзя было уничтожить.

Онъ не рисковалъ собою, потому что могъ клеветать издалека.

Какъ змѣи ползли его клеветы.

Онъ не щадилъ ничего, не останавливался ни передъ чѣмъ!

Скромныхъ и честныхъ тружениковъ онъ называлъ ворами, грязью забрасывалъ лавры, которыми вѣнчали геніевъ, разсказывалъ небылицы про людей, которыхъ онъ никогда не видалъ, клеветалъ на женщинъ, на сыновей, говоря, что они обкрадываютъ своихъ родителей, — и когда ему доказывали, что онъ лжетъ, онъ нагло смѣялся и говорилъ:

— Такъ что же? Лгу — такъ лгу. Доказано — такъ доказано. А клевета все таки пущена. Я свое дѣло сдѣлалъ я — сила.

И только тогда, когда клеветникъ началъ плодиться и множиться, — люди вспомнили о Магадэвѣ.

Они пали ницъ и воскликнули:

— Великій Магадэва! Зачѣмъ ты создалъ такую мерзость?!