(*) Изъ Разсужденія, читаннаго въ торжественномъ собраніи Императорскаго Казанскаго Университета: Іюля въ 5й день сего года.
Достоинство каждой вещи познается по ея цѣли, и по мѣрѣ того, какъ она къ достиженію оной способствуетъ. Чѣмъ важнѣе для насъ цѣль, и чѣмъ удобнѣе и надежнѣе ведетъ насъ что нибудь къ оной; тѣмъ сіе большую цѣну имѣетъ въ глазахъ нашихъ. — Цѣль нравоученія — показать человѣку истинное въ семъ мірѣ его предназначеніе, изъяснить его должности и представить надежныя къ исполненію оныхъ средства, дабы тѣмъ споспѣшествовать утвержденію нравственнаго и гражданскаго порядка, — есть цѣль толико высокая, что выше ея на землѣ сей ничего въ виду поставить не можно… — Но не научаетъ ли, не влечетъ ли насъ къ сей цѣли сама Природа? — Положимъ, что чувственныя наши склонности недостойны быть ея въ семъ случаѣ орудіями. Но она дала намъ разумъ, который, чувствуя истину и предполагая высочайшаго Виновника и Блюстителя нравственнаго закона, тѣмъ самымъ уже обязываетъ насъ во всемъ оному повиноваться; дала свободу, которая дѣлаетъ насъ способными умѣрять свои страсти и располагать ими по правиламъ разсудка; дала совѣсть, которая удовольствіемъ награждаетъ насъ за исполненіе, и раскаяніемъ наказываетъ за нарушеніе нашихъ обязанностей; наконецъ вдохнула намъ стыдъ, сіе отвращеніе отъ всеобщаго презрѣнія, которому неминуемо подвергается пренебрегающій свою должность. Не уже ли не довольно для насъ сихъ руководителей, когда были и нынѣ находятся на земномъ шарѣ люди и даже цѣлые народы, которые, не зная никакихъ нравственныхъ теорій и не имѣя гражданскихъ законоположеній, живутъ мирно, подобно кроткимъ агнцамъ, и въ полной мѣрѣ наслаждаются бытіемъ своимъ? — Правда, такіе примѣры не совсѣмъ невозможны, но они еще ничего въ семъ случаѣ не доказываютъ. Исторія увѣряетъ насъ, что между дикими народами появлялись отличные дарованіями своими мужи, которые научали ихъ должностямъ общежитія, ибо грубая чувственность всегда способна заглушитъ голосъ нравственной природы, если не будетъ средства, которое бы его возбуждало. И при всемъ томъ онъ до тѣхъ только поръ дѣйствуетъ надъ сердцами человѣческими, пока образъ жизни и обычаевъ у народовъ бываетъ простъ, отношенія между людьми немногочисленны и единообразны, и чувственныя склонности не столько раздражены, чтобы безпрестанно требовали новыхъ удовольствій. Но какъ скоро увеличивается ихъ промышленность и богатство, умножаются дѣла и взаимныя сношенія, возвышаются искусства и поселяется роскошь; такъ скоро и несогласія о правахъ становятся многочисленнѣе и стремленіе къ преступленіямъ дѣлается сильнѣе. Тогда появляются люди, которые, желая дать худымъ своимъ поступкамъ другой видъ, выдумываютъ противныя добродѣтели и пагубныя для нравовъ мнѣнія. Мнѣнія сіи тѣмъ удобнѣе распространяются и тѣмъ сильнѣе вкореняются въ умахъ, что льстятъ человѣческому самолюбію и всѣмъ его прихотямъ. Тогда преступленія до того умножаются, что законы скорѣе, такъ сказать, устанутъ наказывать, чѣмъ истреблять оныя; ибо законы преслѣдуютъ только явныя злодѣянія, но страсти человѣческія столь хитры, что не рѣдко ужаснѣйшаго злодѣя скрываютъ подъ личиною блюстителя законовъ. Чтожъ? не уже ли при такихъ несчастныхъ обстоятельствахъ оставятъ гражданъ на произволъ собственной ихъ судьбы? Нѣтъ! тогда-то и должно распространять между ними нравственныя системы. — Но могутъ ли и онѣ имѣть желаемый успѣхъ и могутъ ли остановить стремленіе страстей и пагубныхъ мнѣній? — Конечно могутъ: если во первыхъ люди будутъ заниматься науками и оставятъ глупый и пагубный предразсудокъ, будто правила жизни должны быть совсѣмъ различны отъ ученія истины; и если притомъ самыя системы будутъ излагаемы такимъ образомъ, чтобъ могли убѣждать умъ и трогать сердце. Посему правила жизни должны быть въ оныхъ представлены во всей ясности, дабы всякій удобно мигъ оныя понимать, и притомъ основаны на самыхъ твердыхъ началахъ, чтобъ никто въ оныхъ не могъ сомнѣваться. Чтобъ мысли, принимаемыя за главныя основанія сихъ правилъ, имѣли надлежащую твердость; что должны онѣ быть во первыхъ сами по себѣ истинныя, дабы при самомъ ихъ представленіи всякой чувствовалъ, что, отвергая оныя, принужденъ будетъ противорѣчить самъ съ собою; во вторыхъ, повсемѣстныя, которыя бы не допускали никакого исключенія, могли быть примѣнены ко всѣмъ случаямъ жизни и касались до всего человѣческаго рода, или до всего царства нравственныхъ существъ: слѣд. онѣ должны имѣть въ виду не удовлетвореніе какого нибудь своекорыстнаго побужденія, но достиженіе всеобщей цѣли человѣчества. На таковыхъ началахъ основанныя правила жизни будутъ дышать любовію къ человѣчеству. И чтобъ еще болѣе могли онѣ дѣйствовать на сердце, то должны быть, такъ сказать, растворены сею высокою мыслію, что для человѣка нѣтъ большаго на землѣ счастія, какъ чувствовать себя онаго достойнымъ, и нѣтъ высшаго достоинства, какъ быть добродѣтельнымъ. — Вотъ правила, по которымъ должно цѣнить нравственныя системы! Только такимъ образомъ составленная наука нравовъ можетъ достигать своей цѣли, можетъ искоренить вредные для добродѣтели предразсудки, вдыхать уваженіе къ законамъ, научать смертныхъ укрощать стремленіе страстей своихъ и тѣмъ споспѣшествовать утвержденію тишины и благоденствія народнаго! — Теперь приступимъ къ самому дѣлу! —
Всѣ нравственныя системы конечно имѣютъ въ виду одну общую цѣль, т. е. научить людей уклоняться отъ зла и творить благо; но различныя о добрѣ и злѣ нравственномъ понятія произвели разныя начала нравоученія и неодинакія правила жизни. И если бы возможно было намъ видѣть всѣхъ людей, въ обществѣ и внѣ онаго живущихъ, и проникнуть внутреннія основанія ихъ поступковъ; то представилась бы мысленному взору нашему весьма любопытная, но столь многообразная картина, что мы едва бы въ состояніи были все въ оной обозрѣть, не только привести въ какой нибудь порядокъ. Ибо предстало бы предъ насъ безчисленное множество существъ разумныхъ и потому однородныхъ, но столь различныя нравственныя качества, столь несообразные характеры имѣющихъ, что едва ли подобное несходство можно найти въ наружномъ ихъ образованіи; потому что каждый кругъ людей, и каждый почти человѣкъ принимаетъ особенныя какія нибудь мнѣнія, на которыхъ въ извѣстныхъ случаяхъ, основываетъ образъ мыслей своихъ и поведеній. Но мы, оставляя начала: и системы, которымъ слѣдуютъ въ обыкновенной жизни, разсмотримъ только тѣ, которыя уже извѣстны ученому свѣту. Таковыхъ доселѣ считается только семь[1]. Обыкновеннѣйшая изъ нихъ есть такъ называемая система воспитанія или обыкновеній[2]. Ей основаніемъ служитъ мнѣніе, что дѣйствія наши сами по себѣ ни добры, ни злы, и нѣтъ другаго различія между добродѣтелію и порокомъ кромѣ того, которое полагаетъ принятый какимъ нибудь обществомъ людей образъ мыслей и поведенія. Отсюда выводятъ слѣдующее практическое начало: дѣлай то, къ чему воспитанъ и приученъ; слѣдуй во всемъ обыкновеніямъ страны, гдѣ находишься:-- Сколь сильное имѣютъ вліяніе на поведеніе наше примѣры и обыкновенія, собственной опытъ ежедневно въ томъ всякаго убѣждаетъ; и онѣ часто достойны того, чтобъ имъ послѣдовать. Онѣ непримѣтнымъ образомъ содѣйствуютъ къ соблюденію общаго порядка и даже служатъ доказательствомъ, что люди рождены поступать по общимъ нѣкоторымъ правиламъ. Посему, кто ихъ пренебрегаетъ, тотъ нарушаетъ введенный порядокъ, представляется для другихъ страннымъ, становится предметомъ общихъ насмѣшекъ, а иногда и презрѣнія, и нерѣдко подвергается гоненіямъ и несчастію. Несмотря на то, онѣ не могутъ быть верховнымъ правиломъ всѣхъ поступковъ человѣческихъ. Могутъ быть люди внѣ всякаго общества; комужъ они подражатъ будутъ? Есть дѣла, которыя каждый только для себя производитъ; какъ же имъ подражать? Обыкновенія въ разныхъ мѣстахъ такъ различны, что и познать всѣ оныя невозможно, тѣмъ менѣе можно всѣмъ подражать. Но кто знаетъ, гдѣ кому суждено подражать, и гдѣ кончить путь своей жизни? — «Надобно» твердятъ обыкновенно стараться познавать обыкновенія страны, въ которой находишься, учатся различать людей и къ нимъ приноравливатся." Правда; но прежде еще, нежели все сіе познаешь, надлежитъ дѣйствовать. И если всегда должно дѣлать то, что до насъ дѣлали; то не нужно ни чему учиться, не надобно ничего вводить новаго. Между тѣмъ обыкновенія сами безпрестанно измѣняются, и люди невольно оставляютъ прежнія привычки и получаютъ новыя. И не уже ли такія обыкновенія могутъ опредѣлять различіе между добромъ и зломъ? Какъ? не уже ли все равно, спасти человѣку жизнь и умертвить его? По сему не будетъ никакого различія между просвѣщеніемъ и невѣжествомъ, кромѣ того что первое состоитъ въ знаніи обыкновеній, а другое въ незнаніи оныхъ; не будетъ также различія между истиннымъ и ложнымъ мнѣніями, кромѣ того что онѣ такими почитаются. По сей причинѣ и самое правило: слѣдуй обыкновеніямъ, будетъ истинно только для тѣхъ, кто его такимъ признаютъ. Слѣд. его можно почесть и ложнымъ; и по тому самому дозволительно нарушать всѣ обыкновенія, лишь бы только было то скрыто отъ надзору свѣта. Какойже добродѣтели можно изъ сего научиться? Можетъ ли такое нравоученіе, которое повелѣваетъ человѣку унизиться до глупой обезьяны, или сдѣлаться одною машиною, можетъ ли, говорю, такое нравоученіе дѣйствовать на сердца людей благородныхъ, имѣющихъ здравый смыслъ, умѣющихъ цѣнить лица и вещи по внутреннему ихъ достоинству? Какія можно изъ него вывести для жизни правила, кромѣ слѣдующихъ: здѣсь то-то дѣлаютъ, слѣд. здѣсь должно сіе дѣлать; здѣсь сего не дѣлаютъ, слѣд. здѣсь сего не должно дѣлать? Не говоря о нелѣпости таковыхъ заключеній, къ чему въ жизни можно ихъ примѣнить? Можно ли изъ нихъ напр. узнать, должны ли мы спасти утопающаго человѣка, если въ первый разъ прибыли въ какую нибудь страну и незнаемъ еще, спасаютъ ли въ оной утопающихъ? И можно ли еще въ сужденіи о должностяхъ всегда полагаться на мнѣнія людей? когда они по самолюбію и отъ праздности осуждаютъ все то въ другихъ, что сами дѣлаютъ почти ежедневно? и для того единственно учатъ другихъ приноравливаться къ обычаямъ и характерамъ человѣческимъ, чтобъ самимъ господствовать надъ ними и себя уволить совершенно отъ наблюденія внушаемаго ими правила? Нѣтъ, не голосъ толпы, но истина должна рѣшить, чѣмъ добродѣтель различается отъ порока. Изъ всего на конецъ видно, что должны быть нравственныя правила выше человѣческихъ привычекъ, правила, по которымъ можно узнавать доброту самыхъ обыкновеній, и которыя обязываютъ хранить обычаи благіе, терпѣть и уважать незлые, оставлять и стараться истреблять худые. Поступимъ далѣе; можетъ быть намъ и удастся открыть оныя; —
Съ представленною теперь системою много имѣетъ сходства другая такъ называемая, система гражданскаго постановленія[3]; и въ ней также поступки наши почитаются сами по себѣ ни добрыми, ни злыми; но добромъ нравственнымъ называется то, что повелѣваютъ, или по крайней мѣрѣ позволяютъ гражданскіе законы, и зломъ, что они запрещаютъ. Отсюда выходитъ такое практическое начало: Дѣлай то, что сообразно съ законами государства. — Кто дерзнетъ отвергать, тѣмъ болѣе нарушать сіе правило? Развѣ одинъ тотъ, кто истребилъ всякое чувство любви и благодарности къ своему Отечеству, кто столько ожесточенъ сердцемъ, что готовъ презирать совѣты отца и матери. Законамъ отечества должно повиноваться даже и тогда, когда бы ясно видѣли ихъ несправедливость. Они составляютъ единственную подпору общественнаго спокойствія и благосостоянія. И потому, кто нарушаетъ оные, тотъ по справедливости недостоинъ ихъ покровительства. — Со всѣмъ тѣмъ и сіе начало не можетъ быть принято за главное правило всѣхъ нашихъ поступковъ ибо изъ него могутъ нѣкоторые вывести такое заключеніе, будто потому что дѣйствія наши ни добры, ни злы сами по себѣ, можно поступать и противъ законовъ, лишь бы только умѣли мы скрыть дѣла свои отъ ихъ надзору; особливо же когда нѣтъ, и едва ли быть могутъ такіе законы, которые бы точно опредѣлили всѣ случаи, въ жизни съ человѣкомъ встрѣчающіеся. По сей причинѣ и самыя законодатели принуждены бываютъ нѣкоторые изъ нихъ отмѣнять, перемѣнять и совсѣмъ уничтожать, слѣд. они уже нѣкоторымъ образомъ исключаются изъ онаго правила; живущіе же внѣ гражданскаго общества и совсѣмъ не подлежатъ оному. Одно сіе обстоятельство ясно показываетъ, что должны быть нѣкоторыя высшія начала нравственности, но которымъ можно судить о справедливости самыхъ гражданскихъ законовъ. Притомъ законы сіи проистекаютъ отъ власти нѣкоторыхъ только людей, а не отъ самодѣятельности ума каждаго человѣка, и потому не могутъ быть предметомъ философической системы нравоученія. И такъ на мѣсто прежде упомянутаго мнѣнія въ основаніе сей системы положимъ слѣдующее: добродѣтель есть то, что споспѣшествуетъ общей пользѣ, и порокъ, что оной препятствуетъ. Отсюда выдетъ такое практическое начало: споспѣшествуй величайшей пользѣ государства.-- Кто не согласится наблюдать и сего правила, кромѣ злыхъ измѣнниковъ отечества? Ему должно повиноваться даже и тогда, когда бы сіе стоило нашей свободы и жизни, и когдабы мы въ отечествѣ своемъ терпѣли самую жестокую участь. Однакожъ и оно не можетъ быть признано высочайшимъ правиломъ всѣхъ нашихъ дѣйствій. Ибо люди, живущіе внѣ всякаго общества, ни вреда, ни пользы приносить ему не въ состояніи. И есть дѣла, которыя неимѣютъ никакого отношенія къ благосостоянію общественному. Не смѣю сказать, встрѣчаются ли случаи, гдѣ благу общему должно предпочитать справедливость; по крайней мѣрѣ Исторія не осуждаетъ за то Аристида, что онъ не согласился на совѣтъ Ѳемистокла — сжечь корабли Спартанекіе. Далѣе, въ чемъ состоитъ польза отечества, мы дознаемъ только опытомъ и въ продолженіе извѣстнаго времени; но дѣйствовать должны бываемъ и безъ сихъ познаній. И на чемъ основывается правило, что общую пользу должно предпочитать частной, какъ не на томъ высшемъ правилѣ, что большее добро должно предпочитать меньшему? Но и сіе правило подчинено другому, еще высшему. Слѣд. есть всегда начала нравственности, нежели каково начало общественной пользы. Постараемся ихъ отыскать.
Обѣ разсмотрѣнныя теперь системы предполагаютъ такія побужденія, которыя находятся внѣ человѣка. Но есть побужденія и сопряженныя съ самою природою человѣка, именно физическое и нравственное чувство. На первомъ изъ сихъ основывается Епикурова система евдемонизма или лучше егоизма[4]. Въ ней признается нравственно добрымъ то, что доставляетъ удовольствіе нашей чувственности, и злымъ, что причиняетъ оной неприятность удовольствія въ высшей степени постоянно продолжающіяся составляютъ наше счастіе. Попеченіе о собственномъ счастіи есть дѣйствіе любви къ самому себѣ. Отсюда проистекаетъ практическое начало: люби самаго себя, старайся о собственномъ благополучіи; дѣлай то, что можетъ доставить тебѣ величайшее и продолжительнѣйшее yдовольствіе.-- Любовь къ самому себѣ Природа вдохнула въ сердца всѣхъ живыхъ существъ, и желаніе счастія составляетъ для насъ необходимое побужденіе и главную пружину всѣхъ нашихъ дѣяній. Но нужно ли побуждать къ тому закономъ, къ чему влечетъ сама Природа? Не надлежитъ ли паче стараться умѣрять наше самолюбіе? Ибо не отъ самолюбія ли проистекаютъ всѣ наши пороки? не отъ того ли бываемъ несчастливы, что слишкомъ заботимся о счастіи? не отъ того ли чувствуемъ горести, что сверхъ мѣры жаждемъ наслажденій? что не только иногда съ хладнокровіемъ взираемъ на страданія ближнихъ, но большею частію стараемся жить одинъ на счетъ другаго, созидать храмъ своего счастія на развалинахъ благополучія другихъ, и что еще ужаснѣе, даже на развалинахъ благосостоянія народнаго? Какаяжъ ето добродѣтель? Не лучше ли вмѣсто сего быть столько развратнымъ, чтобъ не имѣть насущнаго хлѣба, чѣмъ носить адское въ душѣ своей утѣшеніе, что мы имѣли довольно хитрости или силы погубить другихъ для собственнаго удовольствія, лишили ихъ крова, чтобъ самимъ жить въ огромныхъ палатахъ, заставили ихъ скитаться безъ пищи и одежды, чтобъ самимъ украшаться драгоцѣнными тканями и провождать въ забавахъ дни свои; словомъ: не лучше ли терпѣть самому всѣ бѣдствія, чѣмъ питаться слезами другихъ, упиваться кровавымъ ихъ потомъ? Что можетъ увѣрить васъ тогда въ прочности собственнаго нашего счастія, когда всѣ признаютъ законнымъ долгомъ нарушать права другихъ для своего блага? Можетъ ли быть какой нибудь порядокъ, какое нибудь спокойствіе, какая нибудь опасность тамъ, гдѣ единственною добродѣтелію считается пещись только о собственномъ счастіи, искать всюду своихъ только выгодъ? — Правда, самолюбіе побуждаетъ иногда людей дѣлать добро другимъ и благо общественное предпочитать собственному, если безъ того не возможно достигнуть желаемой цѣли; но можно ли сіе почесть плодомъ истинной добродѣтели, той божественной силы, которая послѣдователей своихъ противъ боренія страстей, противъ ударовъ судьбы и несправедливости людей воодушевляетъ мужествомъ непреодолимымъ и любовію къ человѣчеству, превышающею самое человѣчество? Какъ же назвать тогда сихъ истинныхъ героевъ добродѣтели? когда имя ихъ неправеднымъ притязаніемъ осквернятъ хитрые егоисты? — Сверхъ того, можно ли какія нибудь постоянныя правила жизни вывести изъ такого нравственнаго начала, которое предписываетъ людямъ слѣдовать во всемъ собственнымъ ихъ желаніямъ, когда нетолько разныя лица въ различныхъ предметахъ поставляютъ свое счастіе, но и каждый человѣкъ, движимъ будучи разными по временамъ побужденіями, принужденъ бываетъ безпрестанно перемѣнятъ объ ономъ свои мысли? Предписывать правила, согласныя съ желаніями людей, значитъ давать имъ на каждую минуту разные и совсѣмъ противные совѣты, или все равно что ничего имъ неговорить. Но дабы познать, что можетъ доставлять намъ продолжительнѣйшее удовольствіе, для сего потребна долговременная опытность. Человѣкъ же, будучи по природѣ своей существо нравственное, всегда обязанъ жить по законамъ. Изъ всего наконецъ видно, что начало самолюбія, или физическаго чувства, не есть высшее правило нравственности. — Не льзя ли вмѣсто его положить въ основаніе оной нравственнаго нашего чувства, называемаго обыкновенно совѣстію? — Не можно, кажется въ томъ сомнѣваться, что сама Природа произвела насъ способными чувствовать внутреннее удовольствіе, представляя себѣ добрыя свои дѣла, и терзаться раскаяніемъ при воспоминаніи худыхъ. На семъ основаніи называютъ нѣкоторые нравственнымъ добромъ то, что производитъ въ насъ самодовольство, и зломъ, что влечетъ за собою сожалѣніе и досаду. Отсюда выводятъ практическое начало: поступай такъ, чтобъ могъ быть внутренно доволенъ самъ собою, чтобъ совѣсть твоя никогда тебя не зазирала, но всегда одобряла бы[5]. — Кажется, мы такъ вообще и поступаемъ, но крайней мѣрѣ всегда стараемся внутренно одобрять всѣ свои поступки, развѣ произшедшій отъ нихъ собственный вредъ заставитъ въ оныхъ раскаяться; но тѣмъ не менѣе остаемся жертвою порока. Отъ чегожъ сіе произходитъ? — Отъ того, что напрасно совѣсть почитаютъ судіею дѣлъ своихъ; она есть только свидѣтель оныхъ. Чтобъ быть судіею, надобно знать законы, умѣть различать добро отъ зла, невинность отъ преступленія. Сія честь предоставлена одному только разуму. И такъ если самый разумъ по какимъ нибудь обстоятельствамъ получитъ ложныя понятія о добродѣтели и порокѣ, то и совѣсть можетъ услаждаться содѣланнымъ зломъ и сожалѣть о добрѣ. Не раскаяваются ли злодѣи, когда опустятъ случай другаго оклеветать, ограбить, или умертвить? Посему можно ли на чувствѣ нравственномъ основать такія правила жизни, которыя бы при всякомъ случаѣ могли служить для насъ вѣрными руководителями въ различеніи добра отъ зла? — Но, можетъ быть, не оно; причиною заблужденій, а однѣ только страсти, которыя завлекаютъ иногда людей въ преступленія, не смотря даже на то, что они увѣрены въ худыхъ своихъ поступкахъ, равно какъ и въ томъ, что послѣ будутъ въ оныхъ раскаяваться. Конечно страсти; но чувство внутреннее со всѣмъ не доставляетъ, способа къ ихъ укрощенію и не предписываетъ даже никакого правила; напротивъ того и само не рѣдко превращается въ жестокій фанатизмъ, или въ мечтательное суевѣріе. — Положимъ однакожъ, что поступки, производимые нами изъ внутренняго удовольствія, имѣютъ дѣйствительно добрыя качества; со всѣмъ тѣмъ они не составятъ еще истинной добродѣтели, если мы или не чувствуемъ вовсе склонности поступать иначе, или дѣлаемъ оные изъ одного самолюбія. Ибо, если нѣтъ въ насъ ни одной страсти, которая бы противоборствовала добродѣтели, напротивъ того есть такія прихоти самолюбія, которыя невольно влекутъ насъ къ поступкамъ сообразнымъ съ оною; то сіе будетъ только одно счастливое расположеніе, котораго плодомъ бываетъ обыкновенно внутренняя гордость, поставляющая насъ въ собственныхъ глазахъ нашихъ выше прочихъ людей, или и побуждающая насъ явно ихъ презирать, осуждать и поносить. И не уже ли сіе можно почесть добродѣтелію? Нѣтъ! предъ очами истины ето есть порокъ самый отвратительный; и присвоивать себѣ въ такомъ случаѣ названіе добродѣтельнаго человѣка значитъ — хулить святое имя добродѣтели. Она требуетъ пожертвованія самимъ собою; и расположеніе поступать сообразно съ нею тогда только можетъ имѣть нравственное достоинство, когда оно, произведено въ насъ собственными усиліями изъ повиновенія закону. И такъ, хотя совѣсть обыкновенно служитъ почти единственнымъ для насъ руководителемъ на пути жизни и утѣшителемъ въ незаслуженныхъ страданіяхъ; но потому еще не составляетъ истиннаго начала нравоученія, и система нравственнаго чувства не имѣетъ твердаго основанія. — Гдѣ же найти такое начало, когда нѣтъ его и въ совѣсти нашей? — Поступимъ далѣе, можетъ быть и отыщемъ оное. —
Нѣкоторые нравоучители поставили предметомъ всѣхъ нашихъ дѣйствій усовершеніе нашего состоянія вообще, и назвали добродѣтелію все, что споспѣшествуетъ нашему совершенству; порокомъ же, что оному препятствуетъ и бываетъ причиною недостатковъ. Отсюда вывели такое практическое начало: старайся, сколько возможно, объ усовершенствованіи себя и своего состоянія. Сохраненіе и образованіе всѣхъ твоихъ силъ для твоихъ цѣлей да будетъ первымъ твоимъ закономъ. На семъ основывается система нравственнаго оптимизма[6]. — Стремленіе отчасу къ высшему совершенству сообщено человѣку отъ самой Природы. Оно составляетъ одно изъ главныхъ его отличій предъ другими живущими на землѣ тварями, и одну изъ главныхъ причинъ, послужившихъ къ изобрѣтенію и обработыванію искусствъ, художествъ и самихъ наукъ. Человѣкъ любитъ представлять себя и, все ему принадлежащее отчасу въ лучшемъ видѣ, и всегда почти недоволенъ тѣмъ, что была прежде. Но если такъ сродно человѣку стараться о своемъ совершенствѣ; то не нужно побуждать его къ тому закономъ. Законъ нуженъ только для того, чтобъ показать ему, въ чемъ состоитъ истинное совершенство, дабы отвлечь его отъ такихъ вещей, которыя могутъ прельщать одну чувственность, но не достойны вниманія существа разумнаго. И въ самомъ дѣлѣ, если разсмотрѣть родъ человѣческій по различнымъ свойствамъ народовъ, званій, возрастовъ, половъ, и по собственнымъ людей характерамъ; то въ чемъ онъ не поставляетъ своего совершенства, какихъ не выдумываетъ изящныхъ и величественныхъ произведеній, и какихъ вмѣстѣ безвкусныхъ прикрасъ и мѣлочныхъ отличій не изобрѣтаетъ? Какихъ геройскихъ подвиговъ и какихъ подлыхъ поступковъ не бываетъ виною желаніе совершенствъ и преимуществъ и славы? Оно возбуждаетъ трудолюбіе, терпѣніе, мужество, раскрываетъ таланты и производитъ на свѣтъ великихъ людей? оно раждаетъ низкую зависть, презрѣнную клевету и рабскую лесть; оно дѣлаетъ мудрецовъ и шутовъ, героевъ и разбойниковъ, политиковъ и хищныхъ обманщиковъ. Но можно ли исчислить все, что дѣлаютъ изъ желанія — блеснуть; въ глазахъ публики или предать имя свое потомству? ПП. СС. вамъ извѣстенъ свѣтъ; вамъ яснѣе сіе представить можно, нежели мнѣ изобразить; въ краткомъ словѣ. Скажите, на такомъ ли побужденіи человѣческомъ можно основать ученіе благонравія, ученіе добродѣтели? Представимъ даже въ другомъ видѣ сіе начало и выразимъ его такъ: старайся по возможности объ усовершенствованіи самаго себя, но всегда высшее совершенство предпочитай низшему; и тогда оно не можетъ быть принято за главное правило жизни. Ибо самое высшее совершенство должно состоять въ добродѣтели. Слѣд. не льзя уже назвать всякаго совершенства добродѣтелію; и чтобъ опредѣлить самую добродѣтель, нужно совсѣмъ другое начало. Таковымъ началомъ должно положить съ Ѳеософами[7] волю Божію. Ибо воля сія есть совершеннѣйшая и святѣйшая. И потому, что съ нею согласно, то непремѣнно должно быть добрымъ само въ себѣ; и что оной противно, то неотмѣнно есть само въ себѣ зло. Посему нѣтъ ничего справедливѣе сего начала: Дѣлай то, что согласно съ Божескою волею. Воля сія открыта въ писаніяхъ мужей, духа Божія исполненныхъ; ее проповѣдуетъ намъ святая Церковь. И кто смѣетъ не плѣнить разума своего въ послушаніи вѣры и не предать сердца своего Богу?…. Но къ несчастію, мудрецы вѣка сего, дерзая измѣрять умомъ своимъ глубину премудрости небесной, погрузились въ мрачнѣйшую бездну сомнѣній и произвели изъ онаго начала два, совершенно между собою противныя мнѣнія. Одни изъ нихъ говорятъ, что Богъ потому повелѣваетъ или запрещаетъ намъ извѣстныя дѣянія, что онѣ сами по себѣ добры, или злы[8]; другіе напротивъ утверждаютъ, что дѣйствія наши не сами по себѣ добры, или злы, но смотря по тому только, угодно ли было Богу повелѣть онымъ, или запретить[9]. — Сердце человѣческое конечно можетъ повиноваться волѣ Божіей и быть добрымъ, хотя бы тонкіе споры сіи никогда рѣшены не были; но разумъ непремѣнно требуетъ рѣшенія оныхъ: иначе, оставаясь въ сомнѣніи, онъ преклонитъ и волю повиноваться гласу страстей, гласу самолюбія. Сверхъ того есть люди, которые или по недостатку просвѣщенія совсѣмъ не знаютъ откровенія воли Божіей, или по ослѣпленію гордаго ума своего дерзаютъ не признавать онаго таковымъ. И такъ философы, которыхъ почитаютъ учителями всѣхъ народовъ и всѣхъ вѣковъ, необходимо должны были стараться отыскать такое начало, посредствомъ бы котораго можно было какъ рѣшить оный споръ, такъ и сихъ людей убѣдить въ истинѣ откровенія, или по крайней мѣрѣ доказать имъ, чего должна требовать воля Божія, дабы тѣмъ склонитъ ихъ вести жизнь своею согласно съ законами добродѣтели, чтобъ открыть таковое начало, нужно было отвлечь себя отъ всего чувственнаго и вещественнаго и углубиться въ природу человѣческаго разума. Тогда почувствовали они, что разумъ, при всей нашей свободѣ, подверженъ непремѣннымъ законамъ, противъ которыхъ поступая въ мысляхъ или дѣлахъ, онъ будетъ противорѣчить самъ съ собою, что совершенно противно его природѣ. И поелику разумъ есть также источникъ и свободныхъ вашихъ дѣйствій, то идея нравственнаго закона должна быть ему сродна, такъ что если онъ еще не понимаетъ его точно, однакожъ невольно съ онымъ соображается въ тѣхъ случаяхъ, когда умолкаетъ голосъ страстей. И такъ разумъ есть способность, дарованная намъ Самимъ Богомъ вмѣсто руководителя на пути жизни сей, то нравственный законъ его есть израженіе святѣйшей воли Божіей, есть законъ Божественный. И такъ, что сообразно съ нравственнымъ закономъ, то должно составлять добродѣтель; и все то будетъ порокъ, что оному противорѣчитъ. Что же повелѣваетъ и что запрещаетъ сей законъ? Какъ выразить главное онаго правило? — Онъ есть законъ разума, слѣд. долженъ бытъ одинъ и общій для всѣхъ существъ разумныхъ; иначе разумъ въ разныхъ недѣлимыхъ самъ бы съ собою противорѣчилъ, что противно его природѣ. Отсюда выходитъ такое практическое начало: поступай такъ, какъ бы ты желалъ, чтобъ всѣ нравственныя существа поступали. Вотъ въ чемъ состоитъ вся сила нравственнаго закона! Одно сіе правило можно примѣнитъ ко всѣмъ случаямъ жизни и вывести изъ него всѣ наши права и должности. Ибо какъ всякой не обидъ и неудовольствій, но добра себѣ отъ другихъ желаетъ, то симъ уже и обязывается не оскорблять другихъ, но доставлять имъ возможныя выгоды. Слѣд. кто поступаетъ противнымъ сему образомъ, тотъ даетъ уже тѣмъ право и съ нимъ поступать по его же правиламъ. На семъ основываются всѣ законы правосудія. Вразсужденіи самаго себя позволительно каждому дѣлать все, что признаетъ для себя нужнымъ, полезнымъ, или приятнымъ, лишь бы только не нарушалъ тѣмъ правъ другихъ людей и не дѣлалъ бы чего нибудь такого, чего бы не могли дѣлать всѣ нравственныя существа безъ всеобщаго вреда для цѣлаго ихъ рода; ибо нравственный законъ не долженъ уничтожать природныхъ побужденій — стараться о сохраненіи себя и вида своего, о своемъ совершенствѣ и счастіи, но долженъ только ограничивать оныя; онъ даже повелѣваетъ хранить и обыкновенія, которыя ему не противорѣчатъ. — Напрасно нѣкоторыя хотятъ опровергнутъ оное правило тѣмъ, что и безумный, злой и развратный могутъ позволить всякому поступать по ихъ правиламъ, ибо безумный исключается изъ круга нравственныхъ существъ; прочіе же не противорѣча сами себѣ, не могутъ на то согласиться, потому что и злой и развратный дѣлаютъ все ради своей пользы или удовольствія. Но если злому въ силу его правилъ будутъ дѣлать зло; то онъ не достигнетъ своей цѣли; и если въ силу правилъ развратнаго человѣка будутъ всѣ развращенны, то наконецъ пресѣкутся всѣ средства къ ихъ удовольствіямъ, или и весь родъ человѣческій истребится; слѣд. и онъ также не достигнетъ своей цѣли. — Но поставлять себя на мѣсто всѣхъ людей и выдавать за всеобщаго законодателя не есть ли уже законопреступная дерзость? — Никакъ; ибо кто въ царствѣ нравственныхъ существъ можетъ быть и дѣйствительно бываетъ законодателемъ, исполнителемъ законовъ и судіею дѣлъ, кромѣ разума? Какъ въ обществѣ разумъ правителя долженъ имѣть верховную власть, такъ равно въ каждомъ человѣкѣ ту же власть имѣетъ собственный его разумъ. — Скажутъ въ опроверженіе сего: есть вѣчный Законодатель. — Такъ; но кто признаетъ его бытіе и нравственный законъ поставляетъ закономъ воли его, какъ не разумъ? Сей разумъ говоритъ самъ себѣ: я долженъ исполнять нравственный законъ, ибо онъ есть истинный. Слѣд. непремѣнно должно быть возможно исполнять оный, чтобъ сіе было возможно, то необходимо нужно, чтобъ окружающія меня вещи не препятствовали, но способствовали тому. Чтобы сіе могло быть, долженъ бытъ непремѣнно высочайше разумный и свободный оныхъ Правитель, который направляетъ ихъ къ сей цѣли, и есть верховный оныхъ и всѣхъ существъ Виновникъ, ибо явленіе безъ причину быть не можетъ. Слѣд. Онъ есть высочайшій законодатель, блюститель и судія въ царствѣ нравственныхъ существъ. Слѣд. Онъ для того и мнѣ сообщилъ подобную своей власть, дабы некогда потребовать отъ меня отчетъ въ исполненіи закона Его. Слѣд. Онъ же во образъ свой и мой поставилъ владыкъ на землѣ сей, дабы предупредить злоупотребленіе сей власти, отъ самолюбія разныхъ свободныхъ существъ произойти могущее. Я слабъ и часто побѣждаюся страстями; слѣд. Его долженъ просить о дарованіи мнѣ помощи и предать себя въ Его распоряженіе. Чувственность вводитъ меня часто въ заблужденія; слѣд. Его молить я долженъ, да просвѣтитъ меня. И если помощникъ оный отъ Него уже ниспослалъ; если свѣтъ сей излитъ Имъ, то теку и обыму ихъ теплѣйшею моею вѣрою. — Вотъ въ чемъ состоитъ ученіе системы, основанной на понятіи нравственнаго закона[10]! — Говорятъ нѣкоторые въ опроверженіе сей системы, что начало ея извѣстно только Критическимъ философамъ; чѣмъ же должны руководствоваться въ жизни своей люди, незнающіе ихъ философіи, или еще и совсѣмъ непросвѣщенные? — Но когда разумъ всѣхъ людей въ мышленіи своемъ послѣдуетъ однимъ общимъ законамъ, то и нравственный законъ, если не по выраженію, то, по силѣ и смыслу своему долженъ быть всѣмъ людямъ извѣстенъ, Сіе доказываетъ и слѣдующій опытъ, что не только дикіе люди, но даже дѣти умѣютъ притворяться благонравными, когда находятъ нужнымъ другихъ тѣмъ обмануть. И если обращать вниманіе на ходъ нравоученія во всѣ времена, у всѣхъ народовъ, то вездѣ примѣтимъ нѣкоторые слѣды онаго ученія, хотя впрочемъ не очень явственные м многими посторонними наставленіями запутанные. На чемъ основывали всѣ законодатели свое правило; каждому свое, какъ не на томъ, что въ силу нравственнаго закона всѣ разумныя существа должны быть признаваемы равно свободными, имѣющими одинакіе, хотя по обстоятельствамъ не во всемъ равныя права? Для чего говорили древніе: познай самаго себя, — какъ не для того, что изъ сего познанія научаемся мы и тому; чего другіе могутъ, отъ насъ требовать? Что значитъ извѣстная древняя пословица: чего себѣ не желаешь, того и другому не дѣлай? И что проповѣдывалъ самъ Небесный Учитель: Якоже хощете, говорилъ Онъ: да mвoрятъ вамъ человѣцы, и вы творите имъ такожде[11]). И такъ идея нравственнаго закона, такъ сказать, современна разуму и тѣмъ болѣе въ ономъ раскрывается, чѣмъ болѣе онъ самъ образуется и просвѣщается. Посему и основывающееся на оной ученіе нравомъ столь же древне, какъ и родъ человѣческій, но въ совершенство приходитъ постепенно и со временемъ, подобно другимъ произведеніямъ ума человѣческаго. И если теперь сію нравственную систему сравнить съ прочими, то она конечно далеко превзойдетъ всѣ оныя и своею основательностію и добротою самыхъ правилъ, и вліяніемъ на сердца человѣческія, ибо и всѣ писатели нравоученія вездѣ предлагаютъ, несравненно лучшія правила; гдѣ отступивъ непримѣтнымъ образомъ отъ собственныхъ началъ, водятся однимъ, хотя еще темнымъ, представленіемъ нравственнаго закона. И такъ руководствуясь началомъ сей системы, можно читать всѣ прочія, изъ всѣхъ почерпать для жизни своей правила доброй нравственности. Что же болѣе сего нужно для юношества, въ заведеніяхъ учебныхъ образующагося? Добрый наставникъ конечно предоставитъ самолюбію просвѣщенныхъ философовъ защищать каждому свое мнѣніе и постараться въ сердца юныхъ питомцевъ впечатлѣть однѣ тѣ правила, которыя могутъ вести ихъ по пути добродѣтели и содѣлать послушными дѣтьми, счастливыми супругами, добрыми родителями, миролюбивыми гражданами вѣрными подданными Государя и полезными сынами Отечества…
Срезневский И. Е. О разных системах нравоучения; сравненных по их началам: Из Разсуждения, читаннаго в торжественном собрании Императорскаго Казанскаго Университета июля в 5-й день сего года / Срезневский // Вестн. Европы. — 1817. — Ч. 95, N 19.
- ↑ См. Кантов. Критик. практич. разума, стран. 70. Соч.
- ↑ Монтаня. Правда, сей писатель часто мысли свои основываетъ совсѣмъ на противныхъ началахъ, что видно изъ его Опытовъ (Essais de Montaigne), но тѣмъ не менѣе система сія существуетъ въ мысляхъ и поступкахъ человѣческихъ; потому что большая часть людей руководствуется въ жизни своей однѣми обыкновеніями и привычками, ни мало не разсуждая о нравственной ихъ добротѣ. Соч.
- ↑ Мандевиля. Сей системы держатся только благомыслящіе люди, которыхъ не слишкомъ въ свѣтѣ много. Соч.
- ↑ Нѣкоторые почитаютъ основателемъ сей системы Герцога Рошефуко; но онъ только полагаеть, что самолюбіе участвуетъ во всѣхъ нашихъ поступкахъ, и потому составляетъ главную пружину нашихъ дѣйствій, даже свободныхъ, или нравственныхъ. Практическимъ же началомъ нравственности поставилъ сіе побужденіе первый Епикуръ, по мнѣнію большей части ученыхъ, правильнѣе же Ѳеодоръ Безбожникъ, ученикъ Аристиппа младшаго; а послѣдователи его суть всѣ люди, въ разныхъ только степеняхъ и видахъ. Соч.
- ↑ Гучесона. Сюда можно отнести и другія системы, основанныя на внутреннихъ нѣкоторыхъ ощущеніяхъ, какъ то: систему благоволенія Графа Шафтесбури и Фергюсона, систему симпатіи, Адама Смита. Замѣчательно то, что таковымъ системамъ послѣдуютъ только недумавши, въ противномъ случаѣ тотчасъ уклоняются къ егоизму. Соч.
- ↑ Стоиковъ и Вольфа. Сей системѣ столько же обыкновенно слѣдуетъ, какъ и системѣ Евдемонизма; но понимаютъ ее большею частію не въ томъ смыслѣ, въ какомъ принимали сами основатели оной. Соч.
- ↑ Крузіемъ и другими Философо-Богословами или Ѳеолого-Моралистами. Сей системы держатся благочестивые люди, которыхъ въ свѣтѣ почитаютъ обыкновенно глупыми; потому что премудрость Божія всегда буйствомъ и даже юродствомъ кажется міру сему. Соч.
- ↑ Схоластики, также Гроцій и другіе. Соч.
- ↑ Пуфендорфъ, Буддей, Лангъ и проч. Соч.
- ↑ Канта и другихъ Критическихъ философовъ.
- ↑ Лук. VI, 31.