Падающие звёзды (Мамин-Сибиряк)/I/ДО
Въ отдѣльномъ кабинетѣ моднаго загороднаго кабака "Кружало" стояла какая-то одуряющая атмосфера. Пахло апельсинами, ликерами, ѣдкимъ дымомъ дорогихъ сигаръ и просто людьми, которые долго и много пили. Бургардтъ чувствовалъ, какъ у него начала тяжело кружиться голова, а вмѣстѣ съ ней и вся комната. Сидѣвшій напротивъ него Сахановъ то казался ему такимъ маленькимъ-маленькимъ, то начиналъ вытягиваться въ длину, точно складной англійскій аршинъ. Но хуже было всего то, когда жирное и бѣлобрысое лицо Саханова съ глазами жареной корюшки начинало струиться и переливаться, какъ вода. Оно, именно, струилось, и Бургардтъ напрасно старался фиксировать его, закрывая то одинъ, то другой глазъ. Кто-то неестественно громкимъ голосомъ спорилъ, кто-то удушливо хохоталъ, гдѣ-то, сейчасъ на стѣной, назойливо бренчало разбитое піанино, и слышалось вызывающее взвизгиванье женскихъ голосовъ.
— Эге, надо пройтись... — соображалъ Бургардтъ, невѣрнымъ движеніемъ поднимаясь со стула.
Повидимому, стулъ былъ очень пьянъ, потому что покачнулся и полетѣлъ на полъ, а Бургардтъ едва удержался, схватившись за столъ, причемъ сильно дернулъ скатерть и въ то же время наступилъ на платье своей сосѣдки Ольги Спиридоновны. Нѣсколько стакановъ опрокинулось, а изъ одного обдало Ольгу Спиридоновну какимъ-то красноватымъ кабацкимъ пойломъ, составленнымъ по самому замысловатому рецепту. Ольга Спиридоновна какъ-то зашипѣла, сбрасывая съ платья ломтики ананаса и апельсина:
— Въ какой вы конюшнѣ воспитывались, Егоръ Захарычъ?
Онъ посмотрѣлъ на ея обозленное, вспыхнувшее красными пятнами лицо и приготовился сказать какую-то дерзость, но именно въ этотъ рѣшительный моментъ лицо Ольги Спиридоновны начало струиться, какъ у Саханова.
— О, ммилая... — прошепталъ Бургардтъ коснѣющимъ языкомъ.
Ольга Спиридоновна окинула его уничтожающимъ взглядомъ, брезгливо повела плечами и отвернулась. Она чувствовала, что Красавинъ смотритъ на нее улыбающимся глазами, и не хотѣла показать ему, что разсердилась.
— Почему у васъ, Ольга Спиридоновна... глаза круглые? — спрашивалъ Бургардъ, покачиваясь. — Совершенно круглые, какъ. у кошки...
— Потому что я вѣдьма, — бойко отвѣтила она, не поворачивая головы.
— Дѣйствительно... — согласился добродушно Бургардтъ. — Удивительно, какъ я этого раньше не замѣчалъ... Совершенно вѣдьма!..
Эта маленькая сцена вызвала общій смѣхъ. Даже улыбнулся Красавинъ, а этого было достаточно, чтобы всѣмъ сдѣлалось. весело. Сахановъ хохоталъ какимъ-то визгливымъ бабьимъ голосомъ, показывая свои гнилые зубы. Актеръ Бахтеревъ хохоталъ, запрокинувъ голову, а сидѣвшая рядомъ съ нимъ натурщица Шура улыбалась просто изъ вѣжливости, потому что никогда не понимала шутокъ. Смѣялся извѣстный "другъ артистовъ" Васяткинъ, ему вторилъ не менѣе извѣстный любитель Петюковъ и только хмуро молчалъ капитанъ Шпилевъ, неизмѣнный другъ Красавина.
Бургардтъ посмотрѣлъ на всю компанію осовѣвшими глазами и, махнувъ рукой, направился къ двери.
Онъ шелъ по какому-то корридору, состоявшему изъ хлопавшихъ дверей и "услужающихъ" татаръ, потомъ спустился по какой-то лѣстницѣ, прошелъ мимо буфета и очутился въ чахломъ садикѣ съ большой утрамбованной площадкой. Вездѣ горѣли разноцвѣтные фонарики, сверху лился раздражающей волной мертвый электрическій свѣтъ, передъ открытой эстрадой игралъ плохонькій оркестръ. Бургардъ мечталъ о маленькомъ балкончикѣ, который вытянулся надъ самой водой, но ему мѣшалъ идти какой-то господинъ въ котелкѣ.
— Милостивый государь, держите налѣво, — грубо замѣтилъ Бургардгъ.
— А вы держите направо! — не менѣе грубо отвѣтилъ котелокъ.
Это разозлило Бургардта. Онъ остановился передъ котелкомъ въ угрожающей позѣ и, тыкая себя въ грудь, съ пьянымъ азартомъ проговорилъ:
— Я — Бургардтъ... — понимаете? Скульпоръ Бургардтъ...
Котелокъ остановился, дерзко смѣрялъ съ головы до ногъ знаменитаго скульптора и отвѣтилъ:
— Очень радъ... Имѣю честь рекомендоваться въ свою очередь: фабрикантъ Ивановъ... У меня фабрика никелированія живыхъ ершей.
Отвѣтъ былъ достоинъ того мѣста, гдѣ былъ данъ. Бургардгъ почувствовалъ чисто кабацкое оскорбленіе и поднялъ руку, но въ этотъ моментъ кто-то почтительно удержалъ его сзади.
— Ваше сіятельство, не извольте безпокоиться.
Когда Бургардъ оглянулся, передъ нимъ стоялъ лакей, татаринъ Ахметъ. Особенно дорогіе гости были распредѣлены между прислугой "Кружала", и Ахмету достался Бургардтъ, извѣстный между услуживающей татарской челядью подъ кличкой "профессора".
— Мадамъ ждетъ, ваше сіятельство... — бормоталъ Ахметъ.
— Какая мадамъ?
— Марина Игнатьевна... Онѣ сидятъ на балкончикѣ...
Взрывъ энергіи у Бургардта смѣнился разомъ какой-то мертвой усталостью. Онъ повернулся и покорно зашагалъ къ главному зданію, иллюминованному разноцвѣтными шкаликами и электрическимъ солнцемъ.
— А ты знаешь Ольгу Спиридоновну? — спрашивалъ онъ, по пьяной логикѣ возвращаясь къ давешней сценѣ.
— Помилуйте-съ, кто же ихъ не знаетъ-съ, ваше сіятельство...
— Она — вѣдьма, Ахметка... да.
Поднимаясь по лѣстницѣ, Бургардтъ нѣсколько разъ останавливался и спрашивалъ: — Ты кто такой?
— Услужающій, ваше сіятельство...
Они опять шли по корридору съ хлопающими дверями, опять сторожившіе въ корридорѣ татары почтительно давали имъ дорогу, пока Ахметъ не распахнулъ дверь, выходившую на небольшой балкончикъ, гдѣ сидѣла дама, кутавшаяся въ шелковый китайскій платокъ.
— Ахметъ, ты можешь уходить... — устало замѣтила она.
— Слушаю-съ...
— Подожди... Ты дашь сюда содовой воды и...
— Понимаю, ваше сіятельство.
Она усадила Бургардта на стулъ, пощупала его горѣвшій лобъ, поправила спутавшіеся волосы и заговорила покровительствующимъ тономъ старшей сестры:
— Егорушка, развѣ можно такъ напиваться? Вѣдь вы знаете, что портеръ для васъ настоящій ядъ...
— А если она вѣдьма? — съ пьяной логикой отвѣтилъ Бургардтъ, раскачиваясь на своемъ стулѣ. — Совершенно вѣдьма... Это такъ смѣшно.
— Очень смѣшно... Вы посмотрѣли бы на себя, въ какомъ вы видѣ сейчасъ. Ахъ, Егорушка, Егорушка...
— Да, совершенный ядъ... знаю... А у ней глаза дѣлаются совсѣмъ круглые, когда она сердится... Ха-ха! Какъ у кошки... Я этого раньше совсѣмъ не замѣчалъ...
Она подвинулась къ нему совсѣмъ близко, обняла одной рукой, а другой поднесла къ его носу флаконъ съ англійской солью. Онъ потянулъ знакомый острый запахъ, сморщился и засмѣялся. Ему нравилось, что она ухаживаетъ за нимъ, и поэтому онъ опять разсердился на котелокъ и даже погрозилъ кулакомъ внизъ, гдѣ по аллеямъ бродила публика. О, онъ бы показалъ этому негодяю такихъ ершей... Но сейчасъ онъ не могъ разсердиться по настоящему, потому что его шею обвивала такая теплая женская рука, потому что пахло знакомыми духами, потому что въ моментъ опьяненія онъ любилъ чувствовать присутствіе хорошенькой женщины, которая позволяла капризничать. Да, какая хорошая эта Марина Игнатьевна, а Ольга Спиридоновна — вѣдьма съ круглыми кошачьими глазами...
— Марина, я васъ люблю... очень...
Она даже не улыбнулась, а только отодвинулись, потому что послышались шаги Ахмета.
Лакей подалъ бутылку содовой воды и пузырекъ съ нашатырнымъ спиртомъ. Марина Игнатьевна сдѣлала ему знакъ головой, что онъ можетъ исчезнуть, а потомъ осторожно отмѣрила въ стаканъ двѣ капли нашатырнаго спирта, налила воды и изъ своихъ рукъ заставила выпить все.
— Вотъ такъ, Егорутика... И больше портера я вамъ не дамъ. Понимаете? Мы еще на пароходѣ поѣдемъ кататься... будетъ хоръ музыка... цыгане... А то Сахановъ завтра разнесетъ по всему городу: "Бургардтъ былъ пьянъ мертвецки"... Всѣ будуть смѣиться. Пожалуйста, пейте осторожнѣе, а то обольете меня всю, какъ давеча Ольгу Спиридоновну... Она вамъ этого никогда не проститъ. За каждое пятнушко на платьѣ она бьетъ свою горничную по щекамъ, а потомъ проситъ у нея прощенія.
Онъ молча поцѣловалъ ея руку, что заставило ее вздрогнуть и отодвинуться.