Содержание: Звание и положение Рейна. Учреждение главного управления государственного здравоохранения. Законопроект. Внесение его в Совет министров. Отношение нового ведомства к земским и городским организациям. Центральный совет. Резолюция бывш. императора. Мысль об ускорении возникновения ведомства в связи с возможностью развития эпидемии. Цель заменить общественные центры правительственными. Резюме работ комиссии. Основания для проведения законопроекта вне общего порядка. Несочувствие к проекту. Доклад бывш. царю и резолюция. А. Н. Хвостов. Принц Ольденбургский. Штюрмер. Применение противозаконной контр-ассигнатуры. Издание закона. «Воля» царя. Предположенные штаты. Доклад думской комиссии о народном здравии. «Мера, вызванная чрезвычайными обстоятельствами». Отрицательное отношение законодательных палат к 87-й статье. Взятие Рейном обратно законопроекта. Изменения в законопроекте и вторичное внесение его в Государственную Думу. Отклонение Думой законов, проведенных по 87-й статье. Закон уничтожен, но правительство может снова его внести.
Председатель. — Вы лейб-хирург, академик Рейн. Ваше имя, отчество?
Рейн. — Георгий Ермолаевич.
Председатель. — Георгий Ермолаевич, мы послали вам повестку, приглашая вас в наше заседание на основании положения о нашей Комиссии, которая[*] дает нам право, в порядке расследования действий высших должностных лиц, между прочим, требовать от них объяснений по тем действиям, о которых Чрезвычайная Следственная Комиссия осведомлена и которые, с ее точки зрения, недостаточно выяснены. Так что, в данном случае, вы допрашиваетесь не в качестве обвиняемого и не в качестве свидетеля, но от вас требуются разъяснения по некоторым вопросам, которые я позволю себе вам задать. Вы состояли членом государственного совета?
Рейн. — Так точно.
Председатель. — По назначению?
Рейн. — Так точно. С марта 1915 года.
Председатель. — Но еще до того вы были председателем комиссии, которая называлась междуведомственной комиссией для пересмотра врачебно-санитарного законодательства?
Рейн. — Так точно.
Председатель. — И которая была учреждена 17 марта 1912 года?
Рейн. — Так точно.
Председатель. — И по должности председателя этой комиссии, вы имели право доклада высочайшего?
Рейн. — Так точно.
Председатель. — В пределах круга ведения этой комиссии, может быть, вы в нескольких словах восстановите пред нами историю вашего отношения к учреждению особого главного управления государственного здравоохранения?
Рейн. — Слушаю-с. Как, подробно прикажете?
Председатель. — Нет, вкратце; по документам она нам более или менее известна. Так что на документы будьте добры не ссылаться. А ваш рассказ будет наиболее целесообразен, если вы комментариями устными дополните то, что мы уже имеем.
Рейн. — Слушаю-с.
Председатель. — Так вот, благоволите начать.
Рейн. — Первым поводом к образованию этой комиссии послужило у меня мое назначение председателем медицинского совета, когда я…
Председатель. — Которое последовало?
Рейн. — В 1908 году. Когда я обратил внимание на состояние врачебно-санитарного законодательства и на правительственную врачебно-санитарную организацию, в качестве председателя этого высшего учреждения по медицинской части в империи, я увидел, что там прямо какой-то хаос. Законодательство страшно устарело. Некоторые статьи держатся чуть ли не с екатерининских времен. И те последние мелкие изменения, которые были сделаны, не внесли никакой систематичности. Затем, рядом, я встретился с громадной смертностью населения Российской империи, которая, как всем известно, теперь вдвое почти превышает смертность других стран. И в это самое время у нас в России, как и везде заграницей, появилась холера. Холера появилась в 1907 году. А в 1908, в первый раз, когда я вступил в исполнение обязанностей председателя медицинского совета, она уже проникла в столицу империи — в Петроград, и были такие грозные дни, когда в Петрограде заболевало холерой до 400 человек в день. Это послужило большим толчком, и я счел своим долгом с возможно большею энергией взяться за это дело, за врачебно-санитарную организацию и за врачебно-санитарное управление. Тем более, что в то время я уже окончил свои профессорские занятия: 35 лет освобождали меня от занятий по профессуре и я предался этому делу. Чем больше я его расследовал, чем больше я сталкивался, по делам медицинского совета, с этим вопросом, тем более я приходил к убеждению, что только самые радикальные, всесторонние реформы могут довести это дело до положения, от которого оно отстало почти на пятьдесят лет. И понемногу сложилась у меня мысль о полном преобразовании врачебно-санитарной части. Причем, по мнению бывшего министра Столыпина, выяснялось, и я с ним вполне согласился, что задачу эту следовало разделить на две части. Одно преобразование управления ничего не дало бы, если бы вместе с тем не был предпринят пересмотр всего врачебно-санитарного законодательства, ибо без твердого определения в законах что могло оно сделать и на каких основаниях, и на какие средства, при каком участии местных элементов, при каком участии правительства, и пр. и пр.? Тогда явилась мысль образовать специальную комиссию для пересмотра. Комиссий этих уже было, я не знаю сколько, начиная с С. П. Боткина. Но, все-таки, потребовалось, по мнению Столыпина, образовать еще последнюю комиссию с целью свести воедино все труды предшествующих. И тогда, в 1911 году, была образована комиссия под председательством сен. Крыжановского, бывшего тогда товарищем министра внутренних дел. Эта комиссия определила главные основания как санитарного законодательства, так и управления. Но в отношении центрального органа члены комиссии не пришли к одинаким результатам. Одни говорили, что это должно остаться в ведении министерства внутренних дел, другие — что оно должно вылиться в особое ведомство здравоохранения. В это время, и еще немного раньше, я был командирован на юг России, где была холера, перекинувшаяся с севера и особенно свирепствовавшая в области Донецкого угольного бассейна, где дело доходило до серьезных положений. Это еще более заставило нас, и во главе нашей Столыпина, заняться энергичнее этим делом. Затем, смерть Столыпина остановила его на некоторое время. А следующий министр, Макаров, нашел необходимым, согласно моему докладу, образовать еще одну большую комиссию с участием общественных элементов, и здесь нужно было выработать не только основания, но и пересмотреть все законодательство. Комиссия эта, как изволите заметить, была собрана.
Председатель. — Это комиссия 17 марта 1912 года. И председателем ее сразу же стали вы?
Рейн. — Так точно. Комиссия очень широко повела дело. Она разделилась на пять подкомиссий: санитарную, врачебную, потом, по образованию врачей, затем, судебно-медицинскую и затем, организационную.
Председатель. — Но это частность.
Рейн. — Это широко все было охвачено. Вот почему я и говорю, что когда выяснилось, при какой широкой постановке вопроса и какая громадная работа предстояла государству в этом направлении, тогда все это поневоле вылилось у членов комиссии в учреждение главного управления государственного здравоохранения. Это было принято очень большим количеством голосов.
Председатель. — Это когда же было принято?
Рейн. — Это на второй или на третий год работ комиссии. Значит, я думаю, во вторую или третью сессию 1914 года.
Председатель. — Сессию чего?
Рейн. — Комиссия так работала: она собиралась сессиями. А в промежутках работали подкомиссии, и затем, уже в полном собрании сессии, обсуждались заготовленные материалы, которые были отпечатаны и всюду разосланы. Так что, стало быть, это было в третью сессию.
Председатель. — Значит, «сессия», этот термин законодательных учреждений, был в положении об этой комиссии, или это уже просто в порядке внутреннего устройства было дано?
Рейн. — Это не имело значения законодательного. Вернее сказать, полное собрание комиссии, съезд комиссии, ибо многие члены комиссии сидели на местах, в провинции, и специально для этого съезжались.
Председатель. — Скажите пожалуйста, мысль о необходимости особого ведомства здравоохранения, когда она пришла — в конце занятий комиссии, к весне 1914 года, или же она возникла раньше, в начале занятий, в 1912, в начале 1913 года?
Рейн. — У некоторых членов может быть и была раньше. В частности и у меня, я этого не отрицаю. Собственно такой порядок был: в первую сессию мы рассматривали губернские управления. Во вторую — уездные. А в третью — уже центральное.
Председатель. — На сессиях этой комиссии вы председательствовали?
Рейн. — Так точно. А в отдельных подкомиссиях были особые председатели.
Председатель. — Многочисленная была сессия, пленум комиссии?
Рейн. — Пленум по различным вопросам доходил до ста человек. Затем выработанный комиссией законопроект представлен был в совет министров. Это было за несколько дней до начала войны, в 1914 году, я думаю, в июле. Этот законопроект в совете министров находился года полтора. Если не ошибаюсь, он закончен в октябре 1916 года.
Председатель. — Вы изволили сказать — находился. Но он не был в спокойном состоянии. Он имел некоторое движение, и может быть вы будете добры вкратце сказать, каково было это движение. Не припомните ли, когда в первый раз внесен был в заседание совета министров ваш законопроект?
Рейн. — Слушаю-с. Нужно вам сказать, что я вчера только приехал из Киева и точно данных не мог собрать. Но это дело так занимало все мое существо, что, я думаю, я больших ошибок не сделаю. Если же какие ошибки в датах сделаю, покорнейше прошу меня простить. Я думаю, что это было в сентябре 1914 года.
Председатель. — 1914 года, 20 сентября.
Рейн. — Так точно. Это было общее собрание совета министров, большого совета, на котором в принципе был рассмотрен вопрос: образовать ли особое ведомство или оставить его в составе медицинской части министерства внутренних дел? Были большие споры, большие дебаты. Почти пополам разделился совет министров, и голосом председателя, кажется, составилось большинство. А затем, государю императору благоугодно было согласиться с мнением большинства, и тогда было…
Председатель. — Т.-е., с мнением председателя совета министров и пяти членов?
Рейн. — Да, значит: шесть и шесть, но голос председателя. Засим было приступлено уже к постатейному рассмотрению.
Председатель. — Скажите, а как в вашем представлении должно было относиться это ведомство, во-первых: к земским и городским установлениям, в тех частях, в которых они ведают медицинское дело, и во-вторых: к ряду учреждений, которые стали возникать с первых моментов войны, вызванные к жизни своими же городским и земским союзами?
Рейн. — В основу учреждения главного управления, а также и других, которые ведала комиссия, положено было, как и прежде, возложить исполнительную часть на земства и города. Но в старом законе сказано, что земства и города принимают участие во врачебно-санитарных мероприятиях, а в новом законе это было выражено словом «обязанность». И это, со стороны земцев, не встретило никаких возражений ни в комиссии, ни еще раньше, когда в Думу было представлено несколько санитарных законопроектов, таких, как обеспечение чистоты воздуха, воды и почвы, стало быть, водопроводов и канализации. И там было это выражение «обязанность» упомянуто, и со стороны земцев оно не встретило возражений.
Председатель. — Это несколько побочный вопрос — встретило оно или нет протест со стороны земской среды. Но мне интересно, что фактически должно было изменить в отношении земства и городов создание этого ведомства по медицинской части. Вы изволили сказать, что исполнительную часть предполагалось возложить на земства и города.
Рейн. — Осуществление.
Председатель. — Стало быть, всю самостоятельность в этом деле, инициативу и направление деятельности, хотя бы в общих чертах, должно было взять на себя новое ведомство?
Рейн. — Нет, это не совсем так. Новое ведомство проектировалось таким образом, чтобы в центральном органе учреждался новый совет, так называемый центральный совет, с большим участием земцев: по выборам, от каждого земства. Это в первый раз еще осуществлялось в такой форме, в форме постройки такого центрального совета. Как известно, при министерстве внутренних дел такой совет по делам местного хозяйства существует. У нас проектировалось самое широкое участие от каждого земства и от тех городов, которые имеют самостоятельные выборы в Государственную Думу, путем выбора одного из членов. Таким образом, предполагалось, что здесь общественные элементы могли выставлять свое представление и свою инициативу в тех или других новых законах, а отчасти также и в распределении средств. Затем, в губерниях — губернские советы, где они тоже приблизительно составлялись наполовину из правительственных элементов, а наполовину из общественных.
Председатель. — А в центре?
Рейн. — А в центре — главный санитарный совет. Тоже почти половина, если не больше, земцев.
Председатель. — Нет, как «если не больше»? Очевидно, определялось положением.
Рейн. — Такая конструкция применялась.
Председатель. — А председатель?
Рейн. — А председатель — главноуправляющий государственным здравоохранением. Затем в губерниях — губернские советы с участием представителей всех ведомств и общественных элементов.
Председатель. — Я понимаю таким образом, что дело, которое ведали исключительно земства и города, т.-е. общественные учреждения, это дело в главной его части направления и руководства, под титлом необходимости объединения, переходило в смешанные коллегии правительственные и общественные?
Рейн. — Да.
Председатель. — Вернемся к историческому изложению. Значит, бывший император, 9 ноября 1914 года, положил резолюцию благоприятную для проекта.
Рейн. — Да.
Председатель. — Благоволите вкратце изложить эту историю.
Рейн. — Затем вы изволили спросить, какое отношение было к союзам — земскому и городскому. Это в проект не вошло. Как я уже имел честь доложить, это было у нас за несколько дней до войны представлено. Но в виду того, что союз есть соединение тех же земских и городских установлений, само собой разумелось, что отношение правительства было бы приблизительно такое же, но это в закон не вошло. Затем, как вы знаете, во время войны большие перемены произошли во врачебно-санитарной части. Было учреждено новое правительственное учреждение — управление верховного начальника санитарно-эвакуационной части, которое, по мнению некоторых, даже и членов совета министров, исключало необходимость учреждения главного управления государственного здравоохранения. Я этой точки зрения не разделял на том основании, что то учреждение временное и, собственно говоря, в основу его деятельности не положено какого-нибудь определенного закона, а это есть положение, состоящее из 10–12 параграфов, которые даже не прошли через какое-нибудь компетентное учреждение. И мне казалось, что это не исключает того, чтобы дело упорядочения врачебно-санитарной части на основании закона не шло своим чередом.
Председатель. — Но, как бы то ни было, в стадии своего осуществления, этот законопроект попал в полосу войны. В полосе войны возникло очень крупное учреждение в виде учреждений союзов городского и земского; это с одной стороны, а с другой стороны, — в силу высочайшего повеления от сентября 1914 года возникло, значит, ведомство начальника врачебно-санитарной эвакуационной части. Как же этот законопроект, который проходил под флагом объединения, как же он мог не отразить в себе отношения и к этим городским и земским учреждениям, и к учреждению принца Ольденбургского? Какое же тут могло быть объединение?
Рейн. — Но ведь никто не знал, когда кончится война. Там, в положении о верховном начальнике, сказано категорически, что учреждается на время войны. Представьте себе, что в октябре кончилось бы рассмотрение в совете министров, в ноябре было бы утверждено государем, и к этому сроку кончилась бы война. Тогда бы и врачебно-санитарная часть оказалась на месте. Старое управление врачебной инспекции абсолютно не удовлетворяло требованиям. Это делалось независимо, закон разрабатывался независимо от войны и проходил свои стадии.
Иванов. — Вы полагали, что союз мог[*] закрыться?
Рейн. — Может быть, союзы могли закрыться. Словом, разрабатывались мероприятия тщательно, с тем, чтобы в каждый данный момент можно было пустить в ход это новое учреждение и быть наготове.
Председатель. — Значит, создавалось ведомство. Но вопрос, как это ведомство объединит существующие учреждения, не был поставлен?
Рейн. — Нет, это временно.
Председатель. — Значит, это учреждение трактовалось, как временное[*], и потому создатели проекта не находили нужным заранее определять отношение проекта к этим учреждениям?
Рейн. — И в совете министров никто этого не поднимал.
Председатель. — Благоволите изложить дальше историю.
Рейн. — Затем война затянулась, и по мере того, как она затягивалась, все более и более грозной становилась перспектива этого врачебно-санитарного устройства. Было принято во внимание, по истории всех предшествующих войн, что редко война, при самом сплоченном действии со стороны армии, оканчивается благоприятно в смысле развития болезней заразных, эпидемий и пр. Тогда у меня и у нескольких членов комиссии явилась мысль ускорить возникновение этого ведомства в жизни главного управления государственного здравоохранения, тем более, что на самое осуществление требовалось известное время. Затем возник вопрос о демобилизации: куда вернутся все эти учреждения, которые были во время войны в громадном масштабе организованы как земствами, так и городами, так отчасти, и управлением верховного начальника санитарно-эвакуационной части — все эти заводы, больницы, госпитали, санитарные лаборатории, дезинфекции и т. д. Затем уже возник вопрос об учреждении институтов физико-терапевтических с целью возвратить трудоспособность всем этим инвалидам. И тут явилась идея — ускорить осуществление этого санитарного управления.
Председатель. — Но почему же эта идея ускорить явилась в связи с существованием громадного количества учреждений, которые были созданы союзами земств и городов? Те центральные учреждения, которые создали все эти многочисленные ячейки, они, быть может, сумели бы и ликвидировать их в случае окончания войны?
Рейн. — Конечно, но все-таки требовалось, в интересах государства, чтобы это было сделано по общему какому-нибудь плану, который был бы выработан совместно правительством и земством. Например, такая история. Расположены различные приспособления, госпитали, дезинфекционные камеры больше в центре России. Между тем, в санитарном отношении самые обездоленные части России — это окраины и не земские губернии, а сибирские и т. д. При демобилизации, по соглашению с земством, по общему плану, эти приспособления можно было распространить на всю Россию. Такова была идея.
Председатель. — Она имела бы бесспорное отношение, если бы у земских и городских учреждений не было своих центров. Но ведь эти центры были, значит, дело шло не о том, чтобы создать центр, где его не было, а о том, чтобы центры общественные заменить центрами правительственными?
Рейн. — Нет, не совсем так. Я так понимал, может быть, я и ошибаюсь, но в моем уме это так слагалось, чтобы сообща, в одном главном санитарном совете, в губернских советах, выработать такую программу, чтобы этот миллиард (около миллиарда было затрачено на врачебно-санитарные приспособления) был распределен так, чтобы все на него было приобретено сообразно потребности каждой данной ячейки, независимо от того, в центре она расположена или нет. Один раз я даже беседовал с кн. Львовым в Москве (надеюсь, он не забыл этого), и в общем с правильностью самой идеи он совершенно согласился.
Иванов. — Вам было известно, что все эти задачи, физико-терапевтические институты и лаборатории были предметом ведомства союза городов и земств, и у них был центральный съезд, который мог распространять свою деятельность на всю Россию? Все это было поставлено на определенных планомерных началах. Вы это знали? Почему же вы думали, что эти организации выполнить и удовлетворить потребности в той или другой местности не могут? Все эти планы были выработаны, все было установлено, потребности приняты были во внимание. Почему вы предполагали, что только в руках правительственного органа это могло быть проведено?
Рейн. — Во-первых, потому, что эти приспособления, эти затраты были сделаны не только земским и городским союзами, но еще рядом других учреждений. Возьмите Татьянинский комитет, возьмите Красный Крест, верховный совет под председательством императрицы, затем юго-западный фронт, частные различные учреждения — целая масса организаций. Конечно, в целях общегосударственных было бы желательно, по взаимному соглашению, выработать план для распределения всего этого по всей России.
Иванов. — Не только выработать, но и осуществить.
Рейн. — Вы изволили сказать, что план составлен; насколько мне известно, он еще не составлен и не может быть составлен, потому что конечные итоги не подведены, но работа подготовительная должна была начаться, и конечно, предполагалось, что это будет работа сообща, наподобие того, как министерство земледелия в последние годы работало.
Иванов. — Т.-е., союз был бы сохранен?
Рейн. — Конечно, но это не вошло в план потому, что все это останавливалось, а идея была такова. Были даже такие взгляды, например, в Красном Кресте, чтобы построить сараи и большие склады, туда все свезти и там сохранять. Разумеется, это было бы гибелью для дела. Напротив, я должен был доложить, что в числе законопроектов, которые выработала комиссия, есть незаконченный, — об общегосударственной врачебной помощи. Этот законопроект построен по типу общедоступного обучения, и он распространяется не только на земские губернии, но и на всю Россию. Я не знаю, имеет ли Комиссия эти документы. Я с собой захватил вот это резюме работ комиссии, которое мы, может быть, немножко смело назвали «Уставом здравоохранения и учреждений, ведающих врачебно-санитарным делом».
Председатель. — Вот, например, вопрос о всеобщей врачебной помощи. Это ведь вопрос, который очень интересовал земство и который, насколько я знаю, и как это вообще известно, весьма многими земствами очень благополучно разрешался. Зачем же центру было входить в это дело? Зачем нужна такая всепоглощающая централизация? Такое стремление к всеобъемлемости медицинско-санитарного дела? Вызывается ли это обстоятельствами?
Рейн. — Я считаю, что этого именно не было. Если вы посмотрите эти главные законы или проекты законов, то вы усмотрите, что именно не было такого преобладания центра, что именно предполагалась совместная работа центра с общественными установлениями. Во всех законах это проходит красной нитью.
Председатель. — Вы позволите нам взять это на некоторое время?
Рейн. — С удовольствием. Я уже разослал многим общественным деятелям в Москву, в земский союз. Это было напечатано нынешней осенью, это труд еще не законченный, потому что вы сами понимаете, как юрист, что это громадное дело — пересмотреть все врачебно-санитарное законодательство.
Председатель. — Позвольте вернуть вашу мысль к изложению формальной стороны вопроса, которая нас, главным образом, интересует. Дальнейший этап проведения этого законопроекта — это 10-го октября 1915 года. Вы изволите помнить эту дату? Эта дата — представления вами бывшему императору отчета о трудах вашей комиссии.
Рейн. — Это было в октябре. Я только числа сейчас не помню. Когда эта мысль возникла, мне пришло в голову, что желательно ускорить осуществление этой реорганизации врачебно-санитарного дела по обстоятельствам военного времени, в виду затянувшейся войны и тех соображений, о которых я имел честь вам доложить.
Председатель. — Результатом вашего доклада государю было что же?
Рейн. — Обсуждение в совете министров.
Председатель. — Вы вошли в совет министров о необходимости обсудить этот проект 28-го октября 1915 года, и, если вы припомните, 10-го ноября 1915 года совет министров рассмотрел этот вопрос. К какому выводу пришел совет министров?
Рейн. — Совет министров не согласился с моим заключением. Я думаю, что у вас есть журнал — там приведены были мои доводы и доводы господ членов совета министров. Я все-таки считал своим долгом, будучи убежден в справедливости этой идеи, настаивать, и изложил свои доводы, которые, кажется, и вошли в этот журнал.
Председатель. — Какова была отметка бывшего императора на вашем докладе 10-го октября 1915 года?
Рейн. — Кажется, такая: «Внести в совет министров».
Председатель. — Вы принимали участие в этом заседании совета министров 10-го ноября 1915 года?
Рейн. — Да.
Председатель. — В каком порядке? Вы были специально приглашены?
Рейн. — Приглашен. На основании положения своего совета, министры приглашают всех лиц, которых участие представляется полезным.
Председатель. — Тут шел вопрос, главным образом, не по существу, а с формальной стороны: нужно ли проводить ваш проект в порядке 87-й статьи?
Рейн. — Да.
Председатель. — Вы отстаивали необходимость проведения закона в этом порядке?
Рейн. — Причем мои доводы, главным образом, были те, чтобы это дело, которое, по моему глубокому убеждению, назрело вследствие затянувшейся войны, возможно скорее привести в осуществление.
Председатель. — Хота вы и не юрист, но все-таки познакомились ли вы с текстом статьи 87-й основных законов?
Рейн. — Так точно.
Председатель. Может быть, вы знаете, что она корреспондирует со статьей 86-й, которая со времени учреждения нового строя России предоставляет права и обязанности издания законов высшим законодательным учреждениям, т.-е., значит, Государственной Думе и государственному совету. А по 86-й статье только при чрезвычайных обстоятельствах мера, которая бы требовала при нормальных обстоятельствах обсуждения в порядке законодательном, могла быть внесена в порядке 87-й статьи. Останавливались ли вы на вопросе о том, что создание целого ведомства не является той мерой, о которой говорит статья 87-я?
Рейн. — Я имел честь докладывать, что мерой я считаю не учреждение министерства или главного управления, а всю врачебно-санитарную реформу, и это только одна из составных частей; этот закон занимает в этой книге, может быть, 30-ю или 40-ю часть.
Председатель. — Если вы имели в виду некоторые санитарные меры, которые нужно провести, то почему вы не шли нормальным законным порядком? Вы стояли во главе междуведомственной комиссии, которая могла выработать известные меры, и эти меры должны были пойти своим обычным порядком.
Рейн. — Я и еще несколько членов комиссии, мы считали, что если это пойдет обыкновенным порядком, это может быть осуществлено не раньше, как через 5—6 лет.
Председатель. — Таким образом, вам казалось, что это слишком медленно было бы вести обычным порядком; но если центр вашего законопроекта заключался не в создании ведомства, а в проведении мероприятий, то почему вы не стали на путь проведения этих мероприятии, а стали на путь проведения в первую очередь всего ведомства, хотя бы и в исключительной форме установления верхов без низов, центра без периферии?
Рейн. — Одним из главных мотивов был тот, что по закону в Государственную Думу и в государственный совет вносят законопроекты начальники отдельных частей, т.-е. министры и главноуправляющие. Если бы это обычным порядком пошло, значит, через представление министру внутренних дел, а за время этой работы министров внутренних дел переменилось, кажется, 6; один был бы за министерство, другой — против, один говорил бы, что нужно оставить в министерстве внутренних дел, а другой — что нужно выделить, — спрашивается, если бы это попало в сферу министра, который не желал бы выделить в особое ведомство, как он стал бы проводить его через Государственную Думу? Тут бы все дело остановилось.
Председатель. — У вас были другие законные способы. Например, вы могли в порядке думской инициативы, инициативы государственного совета поставить эту меру.
Рейн. — Это можно было, и я даже должен сказать, что Государственная Дума третьего созыва уже эту инициативу обнаружила, она составила законодательное предположение, подписанное 83 членами; но так на этом и остановилось. Чтобы провести закон, нужно его выработать; чтобы выработать, нужен громадный труд и громадные силы, а в особенности такой специальный закон. Здесь, в комиссии, работали специалисты со всей России, и только с их помощью можно было создать такой закон. Почему Государственная Дума не проявила этой инициативы, я не знаю. Почему она ограничилась только тем, что действительно очень энергично написало это законодательное предположение? Там, кажется, есть даже такое выражение, что ни одной минуты мы не должны ждать, и это дело, такое важное для народа, не должны откладывать в долгий ящик; но тем не менее, его отложили.
Председатель. — Но вы знаете, если лицо, заинтересованное и убежденное в справедливости и желательности меры, которую оно наметило, если оно для создания этой меры начинает создавать ведомство и создавать его вне обычного порядка, — это все-таки вносит расстройство в ход государственного организма.
Рейн. — Я согласен, что, может быть, в мирное время этого бы не было, но война вносит в этот вопрос столько неотложного, что мне, врачу, работающему 42 года, который видел это дело и в создании его участвовал, в качестве председателя медицинского совета, мне прямо преступным бы это казалось, если бы я не принял все законные меры для его проведения. Вы изволите намекать, что это было все незаконно. С этим я не могу согласиться. Если вы прочтете текст 87-й статьи, вы увидите, что это вполне законно. Если правительство убеждено, что данная мера неотложна, что данная мера полезна, то, судя по смыслу 87-й статьи, это предоставляется компетенции самого правительства, и затем Государственная Дума не лишается своего права, и мера не должна итти мимо.
Председатель. — Если вы изволите припомнить, правительство именно и было убеждено в том, что никакие чрезвычайные обстоятельства этой меры не предписывают, вы же убеждены были в обратном и шли против постановления и против мнения совета министров. Так что, аргументируя, нельзя ссылаться на то, что по мнению правительства чрезвычайные обстоятельства вызывали эту меру, не говоря уже о том, какого рода была эта мера и подходила ли она под понятие мер, имевшихся в виду 87-й статьей. Ведь правительство было обратного мнения, а вы находили, что чрезвычайные обстоятельства требуют проведения этой меры. Именно вы, а не правительство эту меру в чрезвычайном порядке проводили.
Рейн. — Что называть правительством?
Председатель. — То, что называет закон, и то, что все называют, и в первую очередь совет министров.
Рейн. — Совет министров и государь.
Председатель. — Именно «и», а не «или».
Ольденбург. — На чем основывается этот расчет: пять или шесть лет, которые по вашему мнению требуются для проведения законопроектов через законодательные учреждения?
Рейн. — Позвольте доложить. Расчет такой, что в 1917 году истекал срок полномочий Государственной Думы. Это было в конце 1916 года, следовательно, оставался один год полномочий. Затем, в Государственной Думе, если я не ошибаюсь, не то 500, не то 600, не то 700 законопроектов еще дожидались своей очереди. И даже, если допустить, что этот законопроект был бы поставлен в первую очередь, то, так как в Думе есть комиссия народного здравия, которая должна рассмотреть это дело, затем комиссия законодательных предположений, затем бюджетная комиссия, то, по подсчетам опытных людей, это заняло бы год, а вернее, и в год это не успело бы пройти. Затем надлежит сообразить, что поступит это в государственный совет. В государственном совете опять комиссии — одна, другая, и в заключение мы пришли к тому, что эта Государственная Дума и этот государственный совет не успели бы нашего дела сделать. Тогда, следовательно, другая Государственная Дума, а ведь известно (я сам был членом второй Государственной Думы), что почти весь первый год уходит на организационные работы; потом опять комиссии. Комиссии эти неопытны, едва начнут работать. Таким образом предполагалось еще два, а то и три года в Государственной Думе, затем опять в Государственный совет, по крайней мере, на год.
Ольденбург. — Я не могу с этим согласиться. Это, конечно, относится к обычному течению, но если, действительно, данный законопроект заключает в себе элемент срочности, то мы знаем из практики законодательных палат о проведении необыкновенно срочных законопроектов. Затем, у вас, как у члена государственного совета, было право, если вы считали это такой важной мерой или были убеждены, что она привлечет сочувствие законодательных палат, право законодательной инициативы. Вы могли предъявить государственному совету то же право, как и Государственной Думе, и законопроект мог пройти в ближайший срок в государственном совете, мог быть внесенным в Государственную Думу, пройти там в ближайшее время и стать законом. Я тоже имею известную законодательную практику и не могу согласиться, чтобы ваш расчет был верен, если дело идет о законопроектах, которые признаны законодательными палатами срочными и вызывают сочувствие.
Рейн. — Я не смею возражать, потому что это более или менее приблизительно, но если принять во внимание, что тут военное время, что имеется масса других законопроектов, масса всевозможных совещаний и т. д., то, конечно, наверное нельзя сказать, но в моем уме и у нескольких еще членов сложилось такое впечатление, что это займет около 5 лет.
Председатель. — А было у вас предположение, что хотя бы и через 5 лет законодательные учреждения с вашим мнением все-таки согласятся, или вы думали, что этот проект и ваше мнение не будут в конце концов разделяться Государственной Думой и государственным советом?
Рейн. — Это очень трудно сказать. Мне казалось, что раз так горячо и единодушно это учреждение взялось, затем все-таки дело совершенно готовое (составить закон — это одно, а его проверять и контролировать — это другое), я бы думал, что это не подлежало сомнению. Мое глубокое убеждение было, что если бы Государственная Дума приступила к его обсуждению по существу, она не могла бы его отклонить. Больше того, если бы Государственная Дума, скажем, не согласилась учредить главное управление самостоятельно, она все-таки могла бы притти к такому заключению, что можно создать главное управление с большой компетенцией, в составе министерства внутренних дел или в составе другого министерства. Здесь, между прочим, одна из причин, почему комиссия не назвала это министерством народного здравия. Меня часто упрекают и говорят: «Что же, министерство, так и говорите, что министерство». Зачем? Очень может быть, что Государственная Дума найдет нужным организовать главное управление по типу коннозаводства, по типу главного управления местного хозяйства, или почт и телеграфов, и т. д.
Председатель. — Одно из двух: или опыт внесения законопроектов в третью Думу позволял вам ожидать горячей и сочувственной встречи, тогда отчего вы не стали на этот путь? Или, наоборот, опыт вам подсказал, что хотя бы в части создания особого ведомства этот проект не встретит сочувствия народных представителей, тогда зачем вы пошли на исключительный путь? Ведь вы предполагали, что народные представители сочувствовать вам не будут? Из этой дилеммы вам не выйти.
Рейн. — Это очень трудно сказать. Например, теперь, какие события мы переживаем. Министерство Труда было создано очень скоро.
Председатель. — Если вы говорите, что к вам сочувственно отнеслись господа Анреп, Балашов, Головин, Шейдеман, Гамалей[*], может быть, они так же горячо и сочувственно провели бы и всякий законопроект, как бы он ни назывался, хотя бы законопроектом по министерству.
Рейн. — Это очень трудно сказать, но несомненно сложилось мнение, что при существующих обстоятельствах, при войне, при той громадной потребности во врачебно-санитарных учреждениях, при тех громадных средствах, которые затрачены, и при той громадной разрозненности и распылении врачебно-санитарной части по разным организациям, это был самый правильный путь. Причем только одно прошу покорнейше поставить под этой нотабеной, что ни в коем случае, самым отдаленным образом, здесь не имелось в виду посягнуть на Государственную Думу. Здесь были соображения чисто практические, чисто деловые, те, о которых я имел честь вам докладывать. Это есть мое вам откровенное признание.
Иванов. — Профессор, в качестве члена государственного совета вы не пытались узнать, каково было его мнение? Если бы вы в порядке инициативы предложили, нашли бы вы там сочувствие или нет?
Рейн. — Бог знает, я не знаю. Среди правительства я встретил очень много возражений.
Иванов. — Так что, вы думали, что и в государственном совете все то же будет?
Рейн. — Изволите видеть, тут есть журнал, — Маклаков, Щегловитов и Кассо обрушились на меня.
Иванов. — Я говорю о государственном совете.
Рейн. — Я неприсутствующий член, я внести не мог. Я считал все-таки, что через Думу я имел больше шансов. Это дело культурное, важное для народа. Его надо было провести скорее.
Председатель. — Когда совет министров предложил в своем заседании 10-го ноября отклонить предложенное в порядке 87-й статьи осуществление законопроекта об учреждении главного управления государственного здравоохранения, вы обратились с всеподданнейшим докладом к государю императору?
Рейн. — И в докладе написал, что я не согласен с мнением членов таких-то совета министров, не согласен потому-то и потому-то. Это было мое мнение.
Председатель. — Это был ваш доклад 30 декабря 1915 года?
Рейн. — Уж я не помню, в конце года.
Председатель. — Но может быть, вы вспомните по резолюции, которую положил бывший император: «Внести в порядке статьи 87-й, после окончания первой думской сессии».
Рейн. — Этот первый всеподданнейший доклад, если не ошибаюсь, не я вносил. Я думаю, что его внес министр внутренних дел.
Иванов. — Сочувствовавший вашему проекту?
Рейн. — Один из тех шести.
Председатель. — Не этот ли доклад вы изволили внести и не на этом ли докладе бывший император положил резолюцию, которую я только что огласил? (Подает бумагу.)
Рейн. — Да, тут все мотивы изложены. (Читает.) Что этот путь есть единственно правильный…
Иванов. — На этом докладе последовала резолюция бывшего царя?
Рейн. — Так точно. А я могу и теперь утверждать, прямо, положительно и серьезно, и даже больше того, могу предсказать, высказать предположение, что эта идея осуществится, немного раньше, немного позже, но это назревший вопрос.
Председатель. — Но осуществится, вероятно, законным порядком?
Рейн. — Я с вами не могу согласиться. 87-я статья такая же, как и другие статьи основных законов. Я не юрист, может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что это не есть какой-нибудь поход против Государственной Думы, потому что два месяца пройдет, Государственная Дума обсудит этот законопроект, признает или отвергнет. Я был глубоко убежден, что она его признает, согласится с ним, если только перейдет к постатейному перечтению. Но вы знаете, что комиссия не пожелала перейти к постатейному перечтению. Это я считаю неправильным.
Председатель. — Значит, в конце концов, вы были убеждены, что она не перейдет к постатейному перечтению, и поэтому ваш законопроект будет отвергнут Государственной Думой?
Рейн. — Нет, наоборот, я считал, что не может не перейти, в виду того, что сама же Дума три или четыре года тому назад выразила желание, чтобы проект был разработан.
Иванов. — Разве Дума высказывала? Это заявление 83 членов Думы. Рейн. — Дума еще раз высказалась, что она обращает внимание правительства на усиленную смертность в населении Российской империи. Это уже было принято всей Думой?
Председатель. — Если вы были убеждены, что Дума примет этот законопроект, а если не примет, он по 87-й статье долго не просуществует, или может существовать только в случае роспуска Думы, отчего же вы в Думу не внесли?
Рейн. — Изволите видеть, я доложил.
Председатель. — Долго. Но вы говорите, что Дума не могла не принять, и выяснилось, что некоторая часть членов Думы прошлого созыва очень горячо отнеслась, не правда ли?
Рейн. — Да. Затем я поступил с осторожностью, я не осуществлял всей части, а только настолько, чтобы я и мои ближайшие сотрудники могли законным образом защищать в Думе этот законопроект. Создано было несколько должностей и учебный отдел.
Председатель. — Простите, учебный отдел, это нас далеко заведет. Вы изволили сказать, что не вы представляли этот всеподданнейший доклад, а представлял его министр внутренних дел. Вы не помните, кто был тогда министром внутренних дел?
Рейн. — Я думаю, что был А. Н. Хвостов.
Председатель. — Значит, доклад был ваш, т.-е. он вами был написан, а представлял его А. Н. Хвостов?
Рейн. — Да.
Председатель. — Это ясно сохранилось в вашей памяти, что это он именно сделал?
Рейн. — Да. Я этого доклада не представлял. Но, конечно, если бы он не представил, я бы его послал.
Председатель. — Автор этого доклада вы. Именно на этом докладе последовала высочайшая отметка: «Внести в порядке статьи 87-й после окончания первой думской сессии». И этот именно доклад был представлен 30 декабря 1915 года. Будьте добры [-?-] внизу вы прочтете, что его императорское величество наче[-?-]л. Это был этот самый доклад?
Рейн. — Так точно.
Председатель. — Затем против вас и в данном случае, по совпадению, за законный порядок и за совет министров, вступился принц Ольденбургский. Я имею в виду телеграмму председателя совета министров от 6 февраля 1916 года, в которой он извещал вас, что бывший император повелел отложить рассмотрение вопроса об учреждении главного управления народного здравоохранения.
Рейн. — Так точно.
Председатель. — Таким образом, вы имели против себя не только совет министров, но и новое высочайшее повеление. Тогда, не соглашаясь с этим, вы представили новый всеподданнейший доклад 18 июля 1916 года. Вы сами изволили доложить его бывшему императору?
Рейн. — Сам.
Председатель. — На этом докладе была положена бывшим государем резолюция: «Согласен. Учредить с 1-го сентября также и учебный отдел и совет главноуправляющего». Вы изволили контр-ассигнировать, т.-е. скрепить эту резолюцию. Этот доклад в качестве кого вы скрепляли?
Рейн. — При мне государю императору угодно было эту резолюцию постановить; значит, поэтому. За сим, перед тем, как докладывать государю, я председателю совета министров доложил.
Председатель. — Т.-е. председателю совета министров, который был против вас?
Рейн. — Нет, тогда уже переменился председатель.
Председатель. — Это уже был Штюрмер?
Рейн. — Это Штюрмер был.
Председатель. — Который был согласен?
Рейн. — Я ему прочитал. Думаю, что он имел указания со стороны государя. Это мое предположение.
Председатель. — Вам известно, что, исходя из того положения, что носитель верховной власти безответственен, закон, существующий у нас с 1906 года, требовал скрепы другого, ответственного лица за законность той нормы, которую он скреплял?
Рейн. — Не знаю. Я думал, что тот, кто докладывает, он и свидетельствует.
Иванов. — А отвечает государь император?
Рейн. — Затем, это уже в совете министров было. Следовательно, всегда можно было возразить, что это незаконно.
Председатель. — Тут было написано: «Учредить с 1-го сентября также учебный отдел и совет главноуправляющего», подпись — «согласен». Т.-е., таким образом был создан известный закон, введено известное учреждение, вне зависимости вотума совета министров, против мнения совета министров, с вашей контр-ассигнатурой, как председателя комиссии?
Рейн. — Нет, я опять представил в совет министров. Это не есть контр-ассигнация закона. Это есть только подтверждение резолюции. Собственно контр-ассигнировал не Рейн, а председатель совета министров, после обсуждения в совете министров. Я думаю, что тут я не виноват, хотя должен сказать, что мог бы попасться, потому что я этого точно не знал. Я себе представлял, что тот, кто докладывает, если в его присутствии государь сказал, он и подписывает.
Председатель. — Так что вы скрепили, считая, что это еще не закон и что это должно быть внесено в совет министров? Вы и представили это совету министров?
Рейн. — Да.
Председатель. — Что же совет министров?
Рейн. — Совет министров издал этот закон.
Председатель. — Рассмотрев его в заседаниях 23 августа 1916 года и 31 августа 1916 года. Вот как, по документам, представляется дальнейшая внешняя история этого акта. Значит, согласно той отметке, которую вы получили по личному докладу. Действительно, как вы изволили сказать, ваш доклад пошел на обсуждение министров. 23 августа совет министров остался при прежнем своем мнении, и это было доложено 30 августа председателем совета министров, с вашим участием или без вашего участия?
Рейн. — Нет, без моего участия. Надо еще при этом прибавить, что это совершенно другой был совет министров, т.-е. даже третий. Когда, в принципе, решалось, это был один совет министров, когда решалось в первый раз, затем в декабре, по 87-й статье, а тут уже третий — совершенно новые люди, которые этого самого дела по существу еще не знали. Тогда Кривошеин вотировал.
Председатель. — Соображения совета министров, шедшего против вашего предположения, были доложены бывшему императору, который положил резолюцию: «Настаиваю на точном исполнении моей воли». В заседании 31 августа ваш доклад был принят. И затем?
Рейн. — Это без моего участия.
Председатель. — А 23 августа вы участвовали?
Рейн. — Так точно.
Председатель. — Последовал журнал совета министров от 31 августа 1916 года. Доклад был принят. На нем было написано «исполнить», и его скрепил председатель совета министров Штюрмер. Таким образом, когда открылась сессия Государственной Думы 1 ноября, то в составе министров Государственная Дума увидела нового министра, который назывался…
Рейн. — Главноуправляющим государственным здравоохранением.
Председатель. — Скажите, предположенные вами штаты этого учреждения какого годичного расхода требовали от казны, 9 миллионов с чем-то?
Рейн. — Нет, не 9 миллионов, это с местными учреждениями.
Председатель. — Вообще 9 миллионов с сотнями тысяч?
Рейн. — Причем тут надо принять во внимание, что это совпало вообще с увеличением штатов губернских и уездных врачей, чего и без этой реформы потребовала бы казна. Там были архаические, старые штаты. Так что в связи с моей реформой вышло гораздо меньше.
Председатель. — Ведь в таком порядке введен был известный законопроект, который требовал и местных учреждений, не только центра. И если все это осуществить, то на это нужно, по вашему собственному вычислению, 9—10 миллионов в год?
Рейн. — Если я не ошибаюсь, в моей сумме 5 миллионов определяется на пособие земствам и городам для осуществления врачебно-санитарных мероприятий; этих денег прежде не было или они давались неопределенно.
Председатель. — Таким образом, между двумя Думами было создано новое министерство, и вы явились главой этого министерства. Дума начала функционировать 1 ноября, а 5 декабря 1916 года вы вошли в Государственную Думу с законодательным представлением тождественного содержания, с тем проектом, который был проведен в порядке 87-й статьи?
Рейн. — Точка в точку.
Председатель. — Ваше представление получило какое-нибудь движение?
Рейн. — Да, было назначено заседание комиссии народного здравия.
Председатель. — И комиссия эта?
Рейн. — Подвергла его обсуждению.
Председатель. — В вашем присутствии?
Рейн. — Так точно. Причем между членами комиссии возникло разногласие — одни высказались вполне отрицательно, другие же высказались сочувственно.
Председатель. — Но как бы то ни было?
Рейн. — Отложили на следующее заседание.
Председатель. — Которое состоялось?
Рейн. — Состоялось, кажется, 23 февраля.
Председатель. — В заседании комиссии высказывались мнения, что применение в данном случае советом министров чрезвычайного порядка, предусмотренного статьей 87-й основных законов: «Не оправдывается ни с какой стороны. Создание целого ведомства, с рядом местных учреждений, вместе с установлением значительных по своим размерам штатов, с новым расходом из казны в 9.186.176 руб. в год отнюдь не может быть отнесено к категории тех мер, которые имеются в виду упомянутой статьей. В особенности это становится очевидным, если принять во внимание, что мера эта, осуществление которой требует по крайней мере нескольких лет, была принята менее, чем за два месяца до возобновления занятий Государственной Думы». Это и было положено в основу окончательного доклада комиссии, которая предлагала внесенные вами мероприятия отклонить. Вы припоминаете это обстоятельство?
Рейн. — Так точно. Были сделаны комиссией тоже большие возражения, которые собственно распадались на две части. Одни говорили, что эта мера вполне отвечает 87-й статье, ибо забота о народном здравии, во время войны, когда предъявляются к народному здравию особенно большие требования, совершенно подходит под понятие неотложной и чрезвычайной меры.
Иванов. — Раньше вы изволили говорить о мерах будущего, не только о времени войны. Вы заботились о скорейшем проведении для того, чтобы принять меры в будущем. Во время войны меры были приняты?
Рейн. — Так точно.
Председатель. — Те чрезвычайные меры, которые были приняты во время войны, заключались в том, что была учреждена должность министра, товарища министра и при них канцелярия. Вот та мера, вызванная чрезвычайными обстоятельствами, которая была проведена реально, а весь проект должен был быть проведен в течение нескольких лет.
Рейн. — Нет, он мог и скорее пройти. Возьмите, с пьянством, как это было сделано.
Председатель. — Вот тут господин сенатор ставит вопрос так. Вы провели меру, которая предусматривает целое ведомство. Чрезвычайные обстоятельства требовали создания этого ведомства. Предполагается, если чего-нибудь требует чрезвычайное обстоятельство, то это должно быстро реализоваться. Между тем, сами вы реализовали быстро только должность начальника главного управления, помощника его и канцелярии. И сами же предполагали, что реализация этого проекта есть дело значительного количества времени, может быть, даже 5 лет. Так что где же тут мера, которую вызывают чрезвычайные обстоятельства для немедленного осуществления?
Рейн. — Я имею честь доложить, что это был первый шаг для того, чтобы дать возможность осуществлению всей меры. Без того, чтобы существовал главноуправляющий и его канцелярия, нельзя было войти в Государственную Думу с таким законопроектом.
Председатель. — Т.-е. с таким законопроектом, который неприемлем для совета министров, неприемлем для членов Думы и неприемлем в государственном совете. Конечно, с таким законопроектом войти было нельзя, но нужно было с этим «нельзя» считаться и не прибегать к такому незаконному порядку.
Рейн. — Я рассуждал иначе, я рассуждал, может быть, так, как все изобретатели, которые увлечены известной идеей. Я считал, что я приду в комиссию, комиссия начнет обсуждать этот законопроект по существу, увидит, насколько это важное и неотложное дело, внесет, может быть, известные поправки, и почем знать, когда это будет осуществлено!
Председатель. — Но нельзя же для того, чтобы иметь право войти в комиссию с известным предложением, издавать в порядке 87-й статьи целый законопроект о целом ведомстве.
Ольденбург. — Вы же имели возможность через министра внутренних дел вносить любые законопроекты. Ведь несомненно, если бы министр внутренних дел был с вами согласен, он, конечно, внес бы любой законопроект, который бы ему предложили. Так делается во всех ведомствах. Иначе та конструкция, которую вы себе представляете, сделает через некоторое время совершенно невозможным всякое законодательство. Если в дела законодательных палат будут вторгаться, хотя бы с самыми лучшими намерениями, лица, полагающие, что они знают секреты, нужные для благодетельствования страны, то никакая нормальная законодательная деятельность невозможна.
Рейн. — Я в свою защиту только две вещи могу привести, — с одной стороны, чрезвычайные обстоятельства военного времени, которые бог даст никогда больше не повторятся, а второе, что это не было изобретением, написанным в один вечер, а это плод семилетних трудов не только председателя, но и всей комиссии. Вы посмотрите этот том и еще 10 томов комиссии.
Ольденбург. — Тогда существовал законный путь, законодательные палаты, где было вам обеспечено тщательное рассмотрение всего этого.
Рейн. — Я только говорю, я привожу свое мнение, что этот закон, который составлен с таким большим трудом, если он 5 лет будет лежать, он устареет.
Ольденбург. — Вы должны были отдавать себе отчет в том, что законодательные палаты относятся в высшей степени отрицательно к 87-й статье, и признают ее только в тех случаях, когда действительно есть настоятельная, срочная необходимость в какой-нибудь экстренной мере. Следовательно, уже по существовавшим примерам вы могли себе представить, что это одно обстоятельство вызовет отрицательное отношение к вашему законопроекту, и впоследствии он отодвинется eo ipso. Следовательно, это был наилучший способ гарантировать себе непрохождение данного законопроекта, или, в сущности, создание эфемерного законопроекта и введения главы верховной власти, я сказал бы, в трудное положение. В данном случае он лицо безответственное, и его заставляют сделать акт, против которого и совет министров и законодательные палаты. Я думаю, что этим создается трудное положение в государственном отношении, и если бы такое положение создавалось часто, это было бы в высшей степени опасно для государства.
Рейн. — А что, если бы такой случай, — слава богу его не было и, бог даст, не будет, — эта громаднейшая война, которой подобной в истории не было, все эти громаднейшие жертвы, и вдруг, в самый последний момент, когда победа близка, вследствие неправильной организации врачебно-санитарной части, победа уходит из наших рук, вследствие того, что развиваются эпидемии, как это много раз и бывало, и тогда мы понесли бы на себе громадную ответственность. И я, как человек, который столько лет над этим трудился, я бы считал это чрезвычайным фактом, который заставил бы меня всю жизнь плакать.
Ольденбург. — Но вы забываете обо всех остальных организациях. Ведь вы предлагали только частичное добавление и изменение.
Рейн. — Из тех записок, которые тут есть, из того, что я писал в совет министров, я полагаю, можно усмотреть, насколько тут совершенно новая постановка врачебного дела в государстве, насколько она могла бы совершенно изменить всю физиономию того, как вылилось это теперь. Кто-то в комиссии сказал, кажется, один из членов Государственной Думы, что каждый англичанин имеет вдвое больше шансов не умереть, чем каждый русский. Чего для этого не сделаешь, господа?
Председатель. — Для этого англичане соблюдают закон и живут в законных нормах, вероятно, потому у них и жизнь дольше длится.
Рейн. — В конце концов, это тоже вошло бы в законные нормы.
Председатель. — Вот вы изволили указать на эпидемии, которые могли бы развиться и помешать победе; но что же один главноуправляющий и его помощник могли бы сделать против этих эпидемий, в особенности, если принять во внимание, что учреждения земского и городского союза как будто удовлетворительно делали свою работу? Так что, с одной стороны, есть сеть учреждений, которые благополучно функционируют и выдерживают страшный натиск со стороны правительственных центров, а с другой стороны, к ним прибавляется еще начальник главного управления, его помощник, канцелярия, и такое быстротечное рождение на свет божий этой группы диктуется возможными эпидемиями.
Рейн. — Никогда нельзя целой книги написать без того, чтобы не написать первой строчки. Это и была первая строчка, а какое бы тут дальнейшее развитие было, — это мне было совершенно ясно. Если бы мы только мало-мальски добились того, чтобы Дума спокойно и объективно рассмотрела этот законопроект, тогда бы вышло логически, что управление верховной санитарной частью упразднилось бы само собой, и все учреждения, не только земский союз, но и городской союз, и Красный крест, и правительственные учреждения, и верховный совет — все стали бы действовать сообща, по согласованной, выработанной сообща, программе.
Иванов. — Ваше указание, что необходимость введения этой меры была вызвана опасением, что после окончания войны могли бы наступить моменты опасные в санитарном отношении, это указание заставляет меня задать вам один вопрос: известно ли вам, что во время войны была очень грозная страница распространения холеры с фронта, в особенности во время отступления, во время беженского стихийного движения, и меры были приняты союзом земств и городов? Это бесспорный факт, который констатируется рядом доказательств. Почему же вы не изволили верить, как заявили сейчас, в эти силы, а верили в то, что если правительство возьмет в свои руки это дело, тогда Россия будет спасена? Простите, что я задаю вопрос в такой форме.
Рейн. — Пожалуйста, я очень счастлив проверить свой взгляд. Я уверен, что это дело не остановится, что оно дальше пойдет, в той ли форме или в другой — это безразлично. Я скажу на это так: лучшее есть враг хорошего. Один раз удалось это сделать.
Иванов. — Случайно?
Рейн. — Не то, что случайно… например, была холера в Донецком бассейне, я приехал с 30 тысячами рублей, и, когда вернулся, меня Столыпин спрашивает: — «Как вы думаете, отчего остановилась холера, оттого, что вы меры приняли?». — Я говорю: «Не знаю, этого никто не знает». Но нужно, чтобы такое громадное государство, как Россия, чтобы оно сделало все для того, чтобы заблаговременно предвидеть возможность таких несчастий и сражаться с ними возможно лучшими средствами. В этом отношении совместные работы правительства и общественных установлений, как мне представлялось, должны были дать самые лучшие результаты. Ведь никто не станет отрицать, что одно земство работает лучше, а другое хуже. В эту самую эпидемию холеры, в 1910 г., в екатеринославской губ. земство издержало в два месяца 400 руб. Рядом Донская область, Екатеринославская губерния ничего не могла добиться, потому что рядом неорганизованная санитарная часть. Там есть только один врачебный пункт с радиусом в 25 верст, имеется фельдшер, но санитарной организации никакой.
Иванов. — Может быть, вы примете к сведению, что в 1910 году объединения земств еще не было?
Рейн. — Это правильно, с этим я согласен.
Председатель. — Возвратимся к вопросу. Вы изволили следить за прохождением внесенного вами законопроекта в государственных учреждениях. Вы наблюдали, какое слагалось отношение Думы к вашему проекту?
Рейн. — Так точно.
Председатель. — Вам известно было, что комиссия постановила отклонить проект, проведенный по 87-й статье?
Рейн. — Так точно.
Председатель. — Вам известно было, что Дума 23-го февраля 1917 года, уже в общем собрании, должна была рассмотреть это заключение комиссии?
Рейн. — Да.
Председатель. — Что тогда сделали вы?
Рейн. — Я взял назад свой законопроект.
Председатель. — Вы сделали это письмом на имя председателя Государственной Думы, от 23 февраля 1917 года?
Рейн. — Раз я видел, что это не поставлено на ту точку, на которую я хотел, т.-е. не по существу, а чисто на политическую, то я, конечно, счел своим долгом лучше взять назад.
Председатель. — Что значит — на политическую?
Рейн. — Т.-е., как вы изволили прочесть, в заключении комиссии ни слова не сказано, что такой-то закон нецелесообразен, что отношение правительства определенно неправильно на основании таких-то данных; вы сами видите, тут прямо цитировано, что закон не подходит под статью 87-ю. Откровенно говоря, мне неудобно, да и не принято высказывать осуждения законодательным учреждениям, но я должен сказать, что комиссия народного здравия неправильно поступила. Она должна была по существу обсудить вопрос, как он на народном здравии должен отразиться, что же касается политической стороны, насколько это соответствует основным законам, насколько правильно применена статья 87-я, это, казалось бы, дело общего собрания. Комиссия, главным образом, состояла из врачей и должна была (это, конечно, мое мнение) доложить с точки зрения существа дела, хорошо оно или нет, целесообразно или нет и, если нет, то почему. Раз такое отношение выяснилось, то для меня было совершенно ясно, что проект нужно взять обратно, так как законодательные учреждения не желают рассматривать его по существу. Может быть, я неправильно поступил, но мне это казалось правильным, может быть, впоследствии, когда-нибудь кто-нибудь другой это внесет. Может быть, я сделал ошибку, что внес по 87-й статье, конечно, теперь я это вижу, что сделал ошибку, но она была продиктована не желанием нарушить закон и уменьшить права Государственной Думы, а исключительно соображениями целесообразности, которые внушила мне моя 42-летняя деятельность.
Председатель. — Значит, совет министров поступил неправильно, комиссия Государственной Думы поступила неправильно, общее собрание Государственной Думы готовилось поступить неправильно, и поэтому вы, в конце концов, решили взять свой законопроект обратно, т.-е. решили, не будучи согласны с этими учреждениями, тем не менее им подчиниться?
Рейн. — Я не смею выражаться так резко, как вы изволили выразиться, но мне казалось, так как я сам был председателем высшего установления, что, если комиссии дается рассмотреть какой-нибудь специальный вопрос, то она должна рассмотреть его по существу. Так мне кажется. Может быть, я не прав. Но если бы комиссия это сделала, то, разумеется, Государственная Дума должна была высказаться по существу, и тогда я считаю, что я был бы очень силен, а если так — на политической почве, то я не силен.
Председатель. — Что же вы тогда решили делать с вашим законопроектом?
Рейн. — Взять назад.
Председатель. — А в дальнейшем?
Рейн. — Может быть еще раз внести с изменениями, узнав, какие изменения нужны.
Председатель. — Откуда узнать?
Рейн. — Частным образом, посоветоваться с членами Государственной Думы; у меня там есть много товарищей.
Председатель. — Что значит — еще раз внести, т.-е. когда?
Рейн. — Тут возник вопрос, истек ли двухмесячный срок. В этом отношении я не считал себя компетентным и должен был это точно выяснить. Это было 23 февраля, а 27 разразились события. В какой-то из южных газет (потом мне прислали вырезку) один из авторов вычисляет, что двухмесячный срок еще не истек.
Председатель. — Т.-е. с какого момента?
Рейн. — С момента внесения в Думу, согласно статье 87-й.
Председатель. — Т.-е. не с момента внесения в Думу?
Рейн. — С момента открытия Думы.
Председатель. — Тут никакого вопроса нет, раз Дума открылась 1-го ноября.
Рейн. — И тогда, казалось бы, что 31 декабря истекает двухмесячный срок. Я не дождался этого срока и внес, как вы изволили прочесть, 5–6 декабря, а затем уже 16-го проект обсуждался. Тут мне была очень большая надежда внушена, что он пройдет, потому что один из членов Государственной Думы, я его могу назвать — Варун-Секрет, товарищ председателя Думы, он так тепло, так основательно высказался за этот законопроект, что я не терял надежды, думал, что и в другом заседании то же самое повторится. Но, по несчастью, не знаю, случайно это или нет, в промежуток между этими заседаниями он вышел из состава комиссии. Слухи есть, что его будто заставили выйти, я не смею этого утверждать, но, как только он коснулся существа дела, так сейчас же все представилось совершенно иначе, чем когда смотрели с точки зрения политической, а я, повторяю, я, как старый врач, работавший 42 года, смотрю на это дело по существу.
Председатель. — Вы это уже изволили сказать. Это ваше письмо, которое вы послали Добровольскому? (Показывает.)
Рейн. — Конечно, мое (читает). До сих пор не опубликовано.
Председатель. — До сих пор не опубликовано потому, что если законопроект внесен, и потом министр взял его обратно, то это не игрушка, и значит, он должен считаться невнесенным; так говорит закон, и значит, не нужно опубликовывать об отмене, эта мера пала за невнесением. Теперь позвольте огласить письмо. «№ 346. На бланке главного управления министерства здравоохранения от 27-го февраля 1917 года, адресованное его высокопревосходительству Н. А. Добровольскому. (27-го февраля — это понедельник) — «Милостивый государь, Николай Александрович. 23-го сего февраля, до истечения двухмесячного срока, предусмотренного ст. 87-й основных государственных законов, мною было взято по 47-й статье учреждения Государственной Думы из Государственной Думы представление от 5 декабря 1916 года за № 421 об учреждении главного управления государственного здравоохранения, для некоторых дополнений. Предполагая в ближайшее время возвратить означенное представление с некоторыми дополнениями в Государственную Думу, имею честь сообщить об этом вашему высокопревосходительству и покорнейше просить вас не опубликовывать об упразднении главного управления государственного здравоохранения, так как, за истечением установленного законом двухмесячного срока, высочайше утвержденное 3 сентября 1916 года Положение совета министров, распубликованное в собрании узаконений и распоряжений правительства от 21 сентября 1916 года за № 252, остается в силе. Прошу принять уверение в совершенном моем уважении и искренней преданности. Подпись. 27 февраля 1917 года № 346».
Иванов. — Так что вы считаете это учреждение функционирующим, существующим?
Рейн. — Я не считаю его существующим, но у меня тогда были известные сомнения. Предполагалось, что можно было внести какие-нибудь изменения, и Государственная Дума согласилась бы. Я не просил бы ничего другого, как передать в комиссию о народном здравии, для рассмотрения по существу.
Иванов. — Откуда вы получили кредиты на содержание главного управления и других членов? Каким порядком вы устроились? Министерство финансов отпустило?
Рейн. — Я думаю, что министерство финансов. Я думаю, что из каких-нибудь остатков, по смете.
Иванов. — Какого ведомства?
Рейн. — Может быть, министерства внутренних дел.
Иванов. — Позвольте, ведь у вас штаты были. Что же эти чины остались за штатом?
Рейн. — Я считаю, что они остались за штатом.
Иванов. — Значит, они штатные суммы должны получать?
Рейн. — Да, должны получать. Там было, кажется, 100 тысяч.
Председатель. — Тут сказано: «для некоторых дополнений». За этим стоит что-нибудь реальное?
Рейн. — Ничего реального.
Председатель. — Каким образом все-таки вы предполагали внести вновь этот законопроект? Все-таки вы врач, не юрист, но знание закона обязательно для всех, в особенности для главноуправляющего ведомством, который является министром. Те же врачи, которые сидели в Думе, они этот законопроект рассмотрели с формальной точки зрения. Ведь вы говорите, что там много врачей было. Каким образом, после того, как все вам не сочувствовали, начиная с совета и комиссии, и предполагался отрицательный вотум Думы, каким образом вы добивались, во что бы то ни стало, сохранить в силе то, против чего и совет министров, и комиссия и что не проходит в Думе, и прибегли в этой бумаге к некоторому толкованию закона, которое вряд ли является правильным?
Рейн. — Все, исходя из того, что я не хочу, чтобы каждую минуту лишних три человека умирали в России. А так выходит.
Председатель. — Простите, это великолепная цель, но разве вы не признаете, что для достижения хорошей цели мы с некоторым вниманием должны относиться к законному порядку, к осуществлению?
Рейн. — Я предполагал войти в сношение с президиумом Гос. Думы и с лидерами.
Председатель. — Почему вы предполагали, что вам удастся войти с сношение с президиумом Думы, если вам юристы сообщили, что самый факт взятия законопроекта обратно уничтожает его существование и, тем самым, прекращает свое существование и то ведомство, во главе которого вы стояли? Как вы предполагали, в качестве кого внести этот законопроект? Вопрос заключается в том, что до конца февраля оставался один день, вторник 28, это был последний день всевозможных внесений.
Рейн. — Можно ли так рассматривать? Ведь в делах Гос. Думы, во всяком случае, существует указание, что такого-то числа доложено было Думе, что вступил такой-то законопроект. Затем состоялся вотум Гос. Думы о передаче его в комиссию о народном здравии; затем комиссия эта рассматривала его в двух заседаниях, и затем, после всего этого, законопроект был взят обратно. Можно ли этот случай так толковать, как будто этот проект совсем не был внесен, когда он в действительности был внесен, и состоялись по поводу его известные действия законодательного учреждения? По-моему, надо его рассматривать, как гласит, кажется, ст. 87, где говорится, что Дума может не принять, но это не значит, что его надо рассматривать, как будто он не был внесен.
Председатель. — Значит, вы таким образом думаете, что если мера по статье 87-й принята, то она будет существовать вне зависимости от того, примет ли ее Дума или отвергнет?
Рейн. — Напротив, когда Дума примет, она остается навсегда, или до нового закона, а если Дума не примет, то с этого момента считается закон отпавшим.
Председатель. — Значит, с 23 февраля, когда вы взяли законопроект обратно, самый вопрос о том, что этот закон может существовать, — пал?
Рейн. — Но надо сказать, что таких законов за все время существования Думы, если я не ошибаюсь, было 7 или 8.
Председатель. — Это единственный случай.
Рейн. — Во второй Думе было.
Председатель. — Но чтобы целое ведомство — это «уникум».
Рейн. — Мне это, если можно так выразиться, ухо всегда режет — что значит целое ведомство? Ведь у нас сейчас целое новое ведомство создано. Почему это так страшно? Как будто это есть нечто выдающееся из числа событий, которые наблюдает история. Ничего подобного. Это такое же мероприятие, как, напр., уничтожение пьянства, которое было без всякой 87-й статьи применено, или уничтожение винной монополии, а затем создание новых министерств труда и проч. Так что я не могу себе представить, чтобы самому факту учреждения нового ведомства надо было какое-то особенное значение придавать. Суть — это законы.
Председатель. — Суть в том, что Дума не принимала вашего законопроекта.
Рейн. — Важна реформа врачебно-санитарной части, а будет ли главное управление самостоятельным ведомством, или построят его по типу почтово-телеграфного — это в сущности уж не такая большая разница. Вся суть во врачебно-санитарной реформе, на которую было потрачено несколько лет упорного и громадного труда целой комиссии и массы специалистов, знакомых с этим делом.
Председатель. — А законность проведения в общественную или государственную жизнь того, что называется сутью, вы не думаете, что это в некотором роде анархизм?
Рейн. — Это тоже законно, это статья 87-я. Что же касается до практических соображений о том, был ли внесен законопроект и как на это смотреть, то Гос. Дума почти не имеет опыта в этом направлении. Я не говорю о создании ведомств, но вообще о законах, проведенных по 87-й статье и отклоненных Думой, их, если не ошибаюсь, было за все время шесть или семь. Во второй Думе — два, в третьей Думе — кажется, ни одного или один, и в четвертой Думе, — в декабре, эти четыре закона о сыскных отделениях и, затем, тот. Так что тут практики законодательной совершенно нет. И посему, даже и не юристу извинительно различное толкование практической стороны дела. Я считал, что закон был введен без ведомства, так как многие дела, уже начатые, теперь переданы в министерство внутренних дел. Много труда было здесь положено. Начались переговоры с принцем. Многое можно было бы сказать. Встречалось очень и очень много препятствий. Вы изволили сказать, что пять лет понадобилось бы для того, чтобы губернские управления[*] устроить.
Председатель. — Нет, это вы изволили сказать.
Рейн. — Но губернские управления можно было взять в 24 часа в ведение нового ведомства. Тут только его высочество мое предложение положил под сукно, а работа по здравоохранению была большая.
Крохмаль.— Я хотел уяснить себе ваш взгляд на юридическую сторону. Насколько я понял, вы предполагали, что факт взятия временного законопроекта обратно не уничтожает существования закона, проведенного по 87-й статье.
Рейн. — Никак нет, я считал, что уничтожает.
Крохмаль. — Сами вы сознавали.
Рейн. — Но правительство может внести.
Крохмаль. — Вы предполагали, что путем нового высочайшего повеления по 87-й статье можно вновь ввести этот законопроект, т.-е. можно вновь ввести его в действие, а потом в двухмесячный срок внести его в Думу?
Рейн. — Никак нет, я думал согласно постановлению совета министров.
Крохмаль. — Но в связи с тем, что вы взяли законопроект обратно, вы сознавали, что взятие его обратно уничтожает ведомство здравоохранения?
Рейн. — Да.
Крохмаль. — Если так, то в качестве кого вы могли вносить законопроект, как вы предполагали?
Рейн. — Это, извините, совершенно сырая, неразработанная мысль. Этого бы я, конечно, не сделал без совета министров. Если бы я встретил сочувствие в совете министров, тогда, конечно. А это в виде сырой мысли, которая пришла в голову.
Председатель. — «Предполагая в ближайшее время возвратить означенное представление». Из этих слов не видно, чтобы вы считали себя уничтоженным взятием проекта, а напротив, здесь предполагается, что главноуправляющий государственным здравоохранением, вопреки многочисленным неудачам и в совете министров, и в Гос. Думе, продолжает считать себя существующим.
Рейн. — Видите, об этом я позволил себе говорить с некоторыми из г.г. членов совета министров. Было разногласие. Некоторые считали, что я с этого момента уже не член совета министров. Я больше и не посещал. Но что касается внесения, если бы соглашение с президиумом и с лидерами состоялось, тогда мне казалось, что я бы мог внести, пока не получил указа о своей отставке.
Председатель. — Значит, вы предполагали, что до указа вы можете совершенно противозаконно и против желания народного представительства сохранять за собою пост главноуправляющего?
Рейн. — Только с дополнением: помимо того законопроекта. Но повторяю, это совершенно сырая мысль, которая осталась неосуществленной и еще в окончательную форму не вылилась.
Председатель. — Мысль не только сырая, но противоречащая существующему закону. Скажите, кто же из совета министров находил, что вам можно все-таки сохранять за собою должность главноуправляющего государственным здравоохранением?
Рейн. — Председатель.
Председатель. — Штюрмер?
Рейн. — Нет, князь Голицын.
Председатель. — А еще кто?
Рейн. — Больше я не помню. Я ему докладывал, как мне считать себя. Он говорит — до указа. Я никакими правами не пользовался. В дальнейших заседаниях совета министров не участвовал, и это осталось невыясненным.
Председатель. — Заседание позвольте считать закрытым.
